РЕЛИГИОЗНАЯ ПОЛИТИКА

1.   Система отделения церкви от государства при Консулате. Культ десятою дня декады. Тео- филантропия.—11. Две категории католиков.— 111. Общие результаты системы отделения иеркви от государства. — IV. Причины отмены этой си­стемы. — V. Конкордат. — VI. Его практическое применение. — VII. Новые преимущества, даро­ванные римской церкви.

1

течение довольно долгого времени, т. е. до самого Конкордата, религиозная политика Консулата ка­залась лишь продолжением религиозной политики Директории. 30 брюмера VIII года министр внут­ренних дел Лаплас писал департаментским вла­стям: «Не упускайте ни одного случая доказать вашим согражданам, что суеверие так же мало мо­жет радоваться происшедшей политической перемене, как и роялизм. Вы оправдаете доверие правительства лишь в том случае, если будете с самою неуклонною точностью исполнять законы, которыми установлены национальные празднества и празднование десятого дня декады, республиканский ка­лендарь, новая система мер и весов и т. д.» 6 фримера того же года министр полиции Фуше писал тем же властям: «Пусть фанатики не надеются, что им удастся доставить преобладание нетерпимому культу: правительство будет одинаково охранять асе культы, не отдавая предпочтения ни одному из них». 26-го числа того же месяца в циркуляре, обращенном к еписко­пам бывшей конституционной церкви, ’он старался вызвать соревнование между различными культами по отношению к тому, какой из них, не по внешности только, а на самом деле, будет наилучше служить республике. «Знайте, — писал он, — ^что напрасно было бы говорить одпим языком в проповедях»

которые слышатся всеми, и другим языком на исповедях, кото­рые остаются тайными: тайна ваших внушений в этом трибу­нале, где вы располагаете сердцами людей, будет обнаружена настроением тех людей, которыми вы руководите и сердца которых формируете». Префектам Фуше писал 26 прериаля

VIII          года следующее: «Пусть храмы всех вероисповеданий будут открыты, пусть совесть каждого будет свободна и пусть все культы пользуются одинаковым уважением; но пусть нх алтари мирно стоят рядом с алтарями отечества и пусть первая из общественных добродетелей, любовь к порядку, играет преобладающую роль во всех церемониях, внушает все речи и руководит всеми умами»

Законы 9 вандемьера и 22 жерминаля IV года, запрещав­шие отправление культа вне храмов, продолжали применяться ^[1]. Когда, накануне Конкордата, бдительность властей начала осла­бевать в этой области, Фуше в циркуляре от 13 флореаля

IX       года приказывал префектам принуждать католиков к стро­гому выполнению законов, и этот циркуляр не остался мертвой буквой: 1 прерпаля того же года префект Сенского департа­мента Фрошо приглашал парижских мэров выполнять его с точностью Роялистские манифестации католического духо­венства вызывали суровые репрессивные меры. Так, когда аббат Фурнье назвал в своей проповеди, в церкви Сен-Жер- мен-Локсеруа (4 прериаля IX года), казнь Людовика XVI пре­ступлением, он был посажен в Бисетр как страдающий «ма­нией мятежа».

С другой₍ стороны, поддерживался и охранялся от церков­ных культов принцип светского государства, хотя с менее воинствующим рвением, чем во времена Директории, но все- таки и без заметного ослабления. Действительно, в основе на­родного просвещения лежали попревшему принципы 1789 г., что продолжалось в течение пскоторого времени даже и после подписания Конкордата. Закон 11 флореаля X года не восста- новлял религиозного обучения в школах республики; защищая проект этого закона перед Трибунатом, государственный совет­ник Рёдерер провозгласил «независимость государства» и за­явил, что «народное просвещение и религия — два отдельных учреждения».

Не подлежит сомнению, следовательно, что Бонапарт про­должал применять систему отделения церкви от государства, систему светского государства; но он применял ее в несколько ином направлении, чем Директория. Последняя надеялась уничтожить постепенно католическую религию во Франции, так как считала ее несовместимой с республиканскими принципами. Первый консул, до того дня как он решил завязать переговоры с папой о Конкордате, старался показать, что он держится своего рода нейтральной политики, и отменил многие из бое­вых мер, принятых ранее, как против свящепников католиче­ского культа, так и против самого этого культа.

Постановлением от 8 фримера VIII года были отменены постановления Директории о ссылке тех свящепников, которые или приняли все установленные присяги, или женились, или перестали выполнять свои обязанности ранее закона 7 ван­демьера IV года.

Тремя постановлениями от 7 нивоза VIII года культам были дарованы такие преимущества и льготы, какими должны были воспользоваться главным образом католики: 1) все церкви, еще не отчужденные, были предоставлены в распоряжение «тех граждан коммун, которым они принадлежали в первый день

II     года»; 2) от служителей культа требовалось впредь (как и от всех чиновников) только следующее заявление: «Я обещаю оставаться верным конституции»; и это предписание было под­тверждено законом от 21 пивоза того же года; 3) были касси­рованы и признаны недействительными все постановления, ко­торыми некоторые из местных административных властей раз­решали отпирать церкви только в десятые дни декад, причем «должны выполняться согласно их букве и содержанию».

В течение VIII и IX годов, в эпоху копсульства, во Фран­ции существовали одновременно все те культы, какие суще­ствовали в ней и в эпоху Директории.

«Граждапская религия» (или «культ декады») не была Упразднена. В силу постановления от 2 плювиоза VIII года те ^;ке самые здания должны были попрежнему служить одновре­менно «для церемоний, устраиваемых в десятый день декады», ^и для «религиозных церемоний», причем административным

•                  властям предоставлялось назначать для каждого культа опре-

деленные часы, чтобы избежать столкновения. Но культ де­кады был умален и сужен в своих размерах. Опираясь на то соображение, что «свобода и национальное благоденствие тре­буют сохранения только тех национальных празднеств, кото­рые признаны всеми французами и не пробуждают никаких воспоминании, способных породить раздоры между друзьями республики», закон 3 нивоза VIII года отмеппл все другие гра­жданские празднества, кроме празднеств в честь 14 июля и в честь основания республики. Постановлением от 7 термидора того же года празднование десятого дня декады признавалось обязательным только «для установленных властей, обществен­ных и должностных лиц и служащих, получающих жалованье от правительства» Обязательство совершать свадьбы только в десятые дни декад и только в административном центре кан­тона было косвенным путем отменено другим постановлением того же дня, и хотя в силу этого постановления о браках должны были происходить только в десятые дни декад, но тем не менее церемониям в честь декад был нанесен большой удар, так как свадьбы составляли главную приманку этих церемоний ³.

Тем не менее эти церемонии продолжали совершаться до самого вступления в силу Конкордата. Присутствовали на них почти одни чиновники ³. Но алтарь отечества попрежнему за» шшал почетное место во всех главнейших церквах Франции, и вокруг него собирались верные адепты вплоть до 1802 г.

Что касается теофнлантропов, то сначала хорошие отноше­ния между ними и правительством не были нарушены государ- ственным переворотом 18 брюмера, который многие из адептов этой «естественной религии > одобряли и даже принимали в нем участие, разделяя иллюзии академиков. Бонапарт оставил их в покое ^а, но затем почувствовал к ним ту же неприязнь, как и ко всем «идеологам», когда захотел сделаться деспотом. Во время реакции, последовавшей за победою при Маренго, поли­ция получила приказание не покровительствовать им более.

20     нивоза IX года толпа, состоявшая, вероятно, из католиков, ворвалась в церковь Сен-Жсрвэ, разрушила алтарь теофилан- тропов и сорвала все их украшения. Правительство пе стало ждать обнародования Конкордата, чтобы упразднить этот культ: 12 вандемьера X года (4 октября 1801 г.) консульское постановление лишило теофнлантропов права пользоваться на­циональными зданиями, а когда они обратились с просьбою разрешить им нанять частное помещение, то эта просьба оста­лась без ответа ³.

II

Если мы перейдем от рационалистических групп к мисти­ческим культам, мы увидим, что евреи и протестанты вели попрежнему свое скромное существование, причем государство попрежнему мало занималось ими. В эпоху Консулата, так же как н при Директории, для политической истории революции интересны лишь соперничество двух католических фракций и их отношения к государству.

Бывшая конституционная церковь радостно приветствовала государственный переворот, который, упразднив Директорию, должен был упразднить и те гонения во имя десятого дня де­кад, на которые она так сильно жаловалась. «С того момента, как произошла революция 18 брюмера, — писал Грегуар, — ду­ховенство могло свободно дышать» ^[2]. Епископ Руайе произнес апологию 18 брюмера в Соборе парижской богоматери. Бона­парт относился очень благосклонно к конституционному духо­венству. Оп разрешил ему съехаться в 1801 г. на национальный собор, так же как Директория разрешила это в 1797 г.; он льстил Грегуару и советовался с ним; ои проявил мпого вни­мания п даже заискиваний, позволяя конституционному духо­венству надеяться, что подготовлявшийся Конкордат будет вы­годен для него. Таким образом, в последние дни существования системы отделения церкви от государства отношения между конституционною церковью и государством были превосходны.

Но эта церковь не делала успехов. Она плохо выдерживала конкуренцию с огромным числом неприсягнувших священни­ков (папистов), выпущенных из тюрьмы или вернувшихся из-за границы и давших обещание быть верными конституции. Она терпела серьезные уроны, и число ее верующих уменьшалось. В IX году из пятнадцати национальных зданий, уступленных в Париже культам, конституционное духовенство отправляло богослужение только в пяти, в то время как неприсягнувшие священники служили в десяти остальных ^[3]. В деревнях священ- ннки-непаписты отправляли иногда службу в пустых церквах. В некоторых городах этого культа придерживалась лишь не­большая часть буржуазии или же лишь несколько бедняков. Тот факт, что в момент заключения Конкордата довольно зна­чительное число епископских кафедр оставалось вакантным, хорошо, повидимому, доказывает, что эта (национальная) цер­ковь была национальной только по имени, что она не расши­ряла своего влияния, а скорее теряла его, что у нее было мало сторонников и, главное, что она была бедна '.

Но она все еще была сильнее, чем этого желали бы ее про­тивники: она насчитывала в своих рядах почетное меньшин­ство нации; у псе были пастырями добродетельные и выдаю­щиеся люди; она созывала архиепископские соборы; она со* звала второй национальный собор она торжественно и регу­лярно выполняла свои функции; она занимала почетное поло- жепие. Это была живая и деятельная сила в общественном раз­витии Франции, и всякому приходилось считаться с ней.

Папистское духовенство сохранило почти такое же положе­ние, как и при Директории. Государственный советник Лакюэ в своем докладе IX года отзывался об этом духовенстве как

о   возбуждавшем ненависть к республике По поводу обеща­ния верности, которое требовалось законом 21 нивоза VIII года, папистские священники, так же как незадолго перед тем по поводу различных присяг, разделились на оппортунистов и не­примиримых, на присоединившихся и роялистов Многие из епископов приглашали свое духовенство отказываться от дачи обещания, побуждаемые к тому советами аббата Мори, пред­ставителя претендента в Риме, а также поведением нового папы Пия VII, который, не высказываясь определенно относительно «обещания», признал Людовика XVIII королем Франции. Но, хотя у нас и нет статистических данных, можно все-таки ду­мать, что большинство низшего духовенства дало тогда обеща­ние и прпмкпуло к консульскому правительству^[4].

Во главе этого примирительного движения и на этот раз стояли Эмери, Боссе и Сикар, увлекшие за еббою значитель­ное меньшинство епископов как живших во Франции, так и эмигрировавших. В рядах папистского духовенства королевское дело день за днем теряло своих приверженцев.

III

Таково было в конце периода отделения церкви от госу­дарства положение различных религиозных групп во Фран­ции, положение очень сносное длд церквей и очень выгодное для государства.

Ни теофилантропы, пи евреи, ни протестанты, ни бывшие конституционные католики не имели причин жаловаться ни на этот порядок, пи па правительство; и действительно мы не на­ходим никаких следов сколько-нибудь серьезного недовольства с их стороны; они желали только установить или восстановить свою внутреннюю иерархию, причем, повидимому, не было ни­какого непреодолимого препятствия для осуществления этого их желания. Среди папистского духовенства, примкнувшего к республике, обнаруживалось всеобщее пожелание в пользу того, чтобы были разрешены некоторые внешние проявления культа, как, например, колокольный звон; и можно было на­деяться, что когда общий мир был бы заключен с Европой и вся1фе поводы к гражданской религиозной войне исчезли бы, то католикам было бы дозволено пользоваться их колоколами. Папистское духовенство, не примкнувшее к республике, было проникнуто непримиримою ненавистью ко всей революции: но эта ненависть, пе разделявшаяся населением, становилась с каждым днем все менее и менее опасною; притом же недоволь­ство непримиримых священников носило скорее политический, чем религиозный характер.

В общем система отделения церкви от государства вызы­вала во Франции необычайное развитие религиозной жизни и

сается остальпых департаментов, то в ответах на предложенные вопро­сы пе говорится о числе свящепииков, которые дали обещание; но в 22 следующих департаментах отмечены религиозные волнения: Кальвадос, Кот д’Ор, Дрома, Диль, Шельда, Филистер, Верхняя Гаронна, Лозер, Лис (IjVs), Мэп-и-Луара, Ламанш, Маиенна, Нижний Маас, Монблан, Морби- ган, Мозель, Нор, Ропа, Пижняя Сена, Сомма, Тарп, Вогезы. Никаких

юлпгиозных беспорядков не указано в следующих 22 департаментах: Ллье, ?реза, Плль-п-Виллан, Эндра, Эпдра-и-Луара, Нзера, Леман, Луар-н-Шор, Луарэ, Л о, Марна, Маас, Уаза, Урт, Па-де-Калэ, Нижние Пиренеи, Верх­ние Пиренеи, Восточные Пиренеи, Верхний Рейн, Верхняя Саона, Вьеп- иа, Попна. В таблице, о которой пдет речь, ничего не говорится о сле­дующих 12 департаментах; Ду, Эр, Форэ, Голо, Лиамоп, Нижняя Луаре Мэрта, Два Севра, Сена, Сена-и-Марна, Сена-н-Уаза, Вандея.

большое разнообразие религиозных грунн; никогда еще в ней не было стольких алтарей и культов, как накануне Конкордата.

Что касается взаимного отпошения этих религиозных групп, то католики римской церкви попрежнему проявляли нетерпи­мость. Но твердая и искусная политика консульского прави­тельства не позволяла им добиться того тиранического преоб­ладания, к которому они стремились, и подавить остальное культы. Им пришлось ограничиться в пользовании предоста­вленной им свободой скорее борьбою с свободными мыслите­лями, чем с другими мистическими культами.

Свободная мысль еще насчитывала тогда много привержен­цев среди образованного французского общества; к ним при­надлежало, повидимому, большинство академиков, по крайней мере в отделе нравственных наук. Но мода уже не поддержи­вала их более. Воинствующие рационалисты вроде Фуркруа приносили свою тогда покаянную, и хотя этот ученый открыто заявлял о своем предпочтении протестантства ', но его отпаде­ние послужило все-такн па пользу католической церкви. В ли­тературе прославление католицизма уже сделалось одним из способов достигнуть известности, как это показали примеры Лагариа и Фонтана. Шатобрнан напечатал в марте 1801 г. свою «Аталу», где в рамках романтического приключения возве­личивал евангелие и католическую религию, причем его лите­ратурный успех был таков, подобного какому Франция не ви­дела со времен Вольтера. Римский католицизм делал, следо­вательно, завоевания в среде буржуазии, но не в качестве не­терпимой и исключительной религии. Ни Шатобрнан, ни его ноклопники не требовали низвержения алтарей других куль­тов. С поддержанием либеральной системы отделения церкви от государства не могли примириться только одни непримиримые паписты.

Хотя римский католицизм делал успехи, а другие группы не двигались вперед или даже регрессировали, между всеми ними все еще поддерживалось своего рода равновесие, — и эта рели­гиозная конкуренция происходила в интересах свободы совести и была выгодна для государства. По словам Рёдерера, «неза­висимость» государства все более и более упрочивалась. Суще­ствует мнение, что преданность части папистского духовенства Делу Людовика XVIII была одною из причин, заставивших Бо­напарта покончить с системно отделения церкви от государ­ства; но после победы при Маренго эта преданность уже не представляла более опасности, и число священников, оставав­шихся верными королю, уменьшалось с каждым днем. Вернее было бы сказать, что непримиримый роялизм со стороны одной

части папистского духовенства был скорее полезеп, чем вреден государству, потому что этот роялизм вызывал раскол в наибо­лее могущественной из религиозных групп, в той именно, чис­ленность которой наиболее угрожала независимости государ­ства.  '

В действительности французская революция — не без труда, по победоносно — достигла, наконец, того результата, что наи­более опасная из сил прошлого, с которой ей приходилось бо­роться, а именно католическая церковь, оказалась распавшейся на трп группы: 1) бывшее конституционное духовенство, 2) па­пистов, примкнувших к республике, 3) папнстов-роялистов, ко­торые ссорились между собой. В то же время довольно значи­тельная рационалистическая группа теофилаптропов подавала своею настойчивостью пример организации свободной мысли, а евреи и особенно протестанты, число которых возросло вследствие территориальных присоединений, также составляли с своей стороны известный противовес; наконец, в главнейших церквах все еще возвышались алтари отечества, вокруг кото­рых собирались каждый десятый день декады. Католическая религия нигде не господствовала исключительно. Народное образование оставалось светским; государство было светским, свободным и независимым.

IV

Почему же Бонапарт отрекся от системы, до такой сте­пени благоприятствовавшей государству, от тех преимуществ, которые он искусно закрепил своей собственной политикой, от положения вещей, до такой степени выгодного для Франции и для него самого? Почему он вернул католической церкви ее прежнее преобладание?

Быть может, в пользу Конкордата высказывалось обще­ственное мнение? Напротив того, Конкордат 1516 г., косвенно уничтоженный Учредительным собрапием в 1790 г., был до та­кой степени непопулярен, что тому договору, который готови­лись заключить с папой, не решались даже дать название Кон­кордата. Если бы тогда существовала свобода печати, то идея Конкордата вызвала бы почти единодушный протест со сто­роны общественного мнения. Ни среди окружавших Бонапарта, ни среди его противников, ни в рядах какого-либо духовенства» ни при римском дворе (где не могли думать, чтобы глава фран­цузского государства самопроизвольно отказался от выгод системы отделения церкви от государства) никто не требовал Конкордата.

Быть может, Бонапарт, корсиканский уроженец и католик^ хотел из благочестия покровительствовать римской церкви.

Но ничто нс показывает, чтобы он когда-либо обладал тем, что называется верой. Многие из его поступков обнаруживают в нем религиозный индиферентизм. В Египте он воздавал по­чести мусульманской религии, как если бы он был сам мусуль­манином. Будучи женат гражданским браком, он согласился обвенчаться в церкви только накануне своего коронования и только потому, что это необходимо было для коронования. Хотя оп и присутствовал на мессах, но отказывался соблюдать католические обряды. Даже при религиозной церемонии по случаю заключения Конкордата он соглашался сначала только на один «Те Deum». Рёдерер сообщает нам, что потребовалось настояние Порталиса и Камбасереса, чтобы убедить его согла­ситься на мессу, но что им так и не удалось убедить его поце­ловать дискос. Он не исповедывался и не приобщался, даже (повидимому) перед смертью ^[5], а в его завещании сказано только, что он умер в той религии, в которой родился.

Недоступный религиозному настроению и даже неспособный смотреть на религию с точки зрения человеческой совести, он говорил в присутствии Пелэ (из департамента Лозеры): «Что касается меня, то я внжу в религии не тайну воплощения, а тайну социального порядка; она связывает идею равенства с не­бом, что мешает бедняку убивать богатого. Кроме того религия представляет собою своего рода прививку, которая, удовлетво­ряя нашей любви к чудесному, гарантирует нас от шарлатанов и волшебников; священники все же лучше Калиостров, Кан­тов и всех германских мечтателей» ². То же самое он говорил Рёдереру: «Общество нс может существовать без неравенства богатств, а неравенство богатств не мол^ет существовать без религии. Когда человек умирает с голоду рядом с другим, у ко­торого всего в изобилии, ему невозможно было бы примириться с такпм неравенством, если бы ие было власти, которая говорит ему: «Так угодно богу; необходимо, чтобы на свете существо­вали богатые и бедные; по после и на вечные времена раздел совершится иначе» ^а.

Таким образом, если после того как Бонапарт сам с уди­вительным тактом и успехом поддерживал систему отделения Церкви от государства, оп стал желать союза с Римом и заклю­чил Конкордат, то он сделал это не из благочестия, а с целью

t ^СР: ^ (luillois, Napoleon, l'homme, le politique, l’oraleur, т. I, стр. 295. ^s Pelet, Opinions de Napoleon, стр. 223 (Нац. библ., Lb. 44/346, in-8).

³ Разговор в Мальмезоно 30 термидора VIII года, «Oeuvres de Iloe- derer», т. Ill, стр. 335. Разговаривая с Бонапартом в момент иорегопоров

⁰      Конкордате, Грегуар был скандализован тем, что он хотел религии по для самого себя п но для своих близких, а для народа, для аслужапок и сапожников». (По писанным заметкам Грегуара, некоторые пзвдече* ^н,,я из которых любезно сообщены мне г. Газье,)

повлиять через посредство папы на умы люден и осуществить с его помощью свои мечты об империи, и притом империи все­мирной. Кроме того, он видел здесь попутную пыгоду в воз­можности освободиться от бывшей конституционной церкви, остававшейся демократической, благодаря избирательному ре­жиму, лежавшему в основе ее, а также в возможности отнять у Людовика XVIII его последнее средство влиять на Францию, и, наконец, в возможности окончательно умиротворить Ван­дею.

V

Возможно, что, редактируя конституцию VIII года, Бона­парт намеренно, т. е. уже имея в виду переговоры о Конкор­дате, ничего не говорит в ней о религии. Во всяком случае .проект Конкордата был одним из военных и дипломатических ресурсов, увезепных им с собою во вторую итальянскую кам­панию. Еще 16 прериаля VIII года (5 нюня 1800 г.) он говорил миланским священникам: «Французы одной религии с вами. Правда, у нас были с вами кое-какие разногласия, но все это уладится». Оказавшись победителем при Маренго, он велел от­служить «Те Deum» в Милане (29 прериаля), i «невзирая на то, что скажут об этом наши парижские атеисты» ^л. Затем он (вступил в сношение с папой через верчельского епископа Мар- тиниана, имея в виду Копкордат. Папа немедленно же согла­сился начать переговоры и прислал к Бонапарту коринфского •архиепископа Спина вместе с богословом, отцом Казелли.

Спина приехал в Париж 14 брюмера IX года (5 ноября 180L г.), после чего немедленно же начались переговоры, сна­чала только официозные. Министр иностранных дел Талейран,

•                   слывший за противника проекта Конкордата, держался или был •оставлен вдали. Спина имел дело преимущественно с вандей­цем аббатом Бернье, бывшим роялистом, человеком мало ува­жавшимся, но очень умным. 2 мессидора IX года (21 июня 1801 г.) Спину заменил государственный секретарь кардинал Консальви с полномочиями заключить и подписать договор. Договор был подписан 26 мессидора IX года (15 июля 1801 г.).

Эти продолжительные переговоры велись при полном мол­чании французской прессы, получившей приказание совсем не • говорить более о религиозных делах; но в тех сферах, где знали о том, что подготовлялось, существовало мнение, о кото­ром римский уполномоченный сообщал своему двору 2 июля

1801      г. в следующих выражениях: «Борьба, начатая с целью помешать союзу с Римом, превышает всякое вероятие. Все су­дебные корпорации, все философы, все свободомыслящие **

значительная часть армии относятся враждебно. Они прямо говорят первому консулу, что если он хочет уничтожить рес­публику и вернуть монархию, то этот союз — самор верное средство. Он совершенно поражен этим. В сущности только он один и желает этого союза». Весьма вероятно, что в разговорах со Спиною и Консальви аббат Бернье преувеличивал смелости п единодушие противников Конкордата с целыо оказать давле­ние на папу, по оппозиция все-такн существовала н по всем, признакам она была до самого конца всеобщей ³.

Если перегов(у>ы так* затянулись, то это нс значило, чтобы с самого же начала не установилось согласия по основному пункту, а именно, чтобы епископы, назначаемые первым консу­лом, утверждались папою и чтобы таким образом расколу кон­ституционного духовенства был положен конец. Дело в том, что сначала папа, как светский государь, еще не находился в полной зависимости от Бонапарта и потому колебался поки­нуть епископов, оставшихся верными ему, а также Людо­вика XVIII, которого он только что признал французским ко­ролем; он тем более колебался, что еще не был вполне уверен, что первый консул окончательно победит коалицию. Но победа Моро при Гогенлинденс (12 фримера IX года), изгнапие Лю­довика XVIII из России (3 плювиоза), Люневильский мир с Австрией (20 плювиоза) и мир с Наполеоном (7 жерминаля) прекратили все колебания папы, усилив в то же время требо­вания Бонапарта.

Вначале Бонапарт предложил провозгласить католическую религию государственной; после победы при Гогенлиндене он взял назад это предложение и настоял на формуле, которая была принята и согласно которой французское правительство признавало, «что католическая, апостолическая и римская рели­гия составляла религию огромного большинства французских граждан». Пока Бонапарт был в войне с королем обеих Сн- цилий, он терпеливо вел переговоры, но как только с этим го­сударем был заключен мир, он обратился к папе с грубым ультиматумом (29 флореаля IX года), поведшим за собою приезд в Париж Консальви и заключение Конкордата.

Мы не будем рассказывать об этих переговорах, все по­дробности которых читатель найдет в превосходном сборнике Булэ (из департамента Мерты); мы не будем также воспроиз­водить здесь текста «конвенции между французским правитель­ством и его святейшеством Пием VII», текста, который хорошо известен и находится повсюду. Мы скажем только, в чем этот Конкордат изменил религиозно-политическое положение Фран­ции.

Принцип светского или, как говорили тогда, независимого государства не был вполне упразднен, так как католичество не было объявлепо государственной религией. Но, признав, что оно составляло религию огромного большинства французов (longe maxima pars civium), позволив папе «признать», что кон­сулы республики смотрели на католический культ как иа «осо­бое вероисповедание», согласившись также, что в случае если бы кто-нибудь из преемников первого консула оказался не ка­толиком, то понадобился бы новый договор, чтобы установить способ назначения епископов, — фрапцузское правительство придало римской церкви преобладающее моральное значение во Франции и нарушило в ее пользу то равновесие, которое было установлено между различными религиозными группами системою отделения церкви от государства.

Эта система была, впрочем, формально отменена статьями

2,      3 и 5 конвенции, где говорилось, что папа п французское правительство должны были по взаимному соглашению сделать новое распределение епархий, что папа должен был обязать всех епископов и архиепископов, занимавших тогда кафедры, подать в отставку, что первый консул должен был затем на­значить архиепископов и епископов согласно новому распре­делению епархий, а папа — утвердить их согласно канониче­ским правилам, установленным для Франции ранее изменения ее прежпего правительства, и что таким же способом должны были замещаться вакантные епископские кафедры впослед- ствии. Священники должны были назначаться епископами, но их выбор мог падать только на лиц, угодных правительству (ст. 10). Галликанская идея старого порядка, согласпо которой священнослужители были в то же время чиновниками государ­ства, восстаиовлялась статьями 6-й и 7-й, требовавшими от епископов и священников следующей присяги (очень похожей, на ту, которую приносили когда-то королям): «Клянусь н обе­щаю богу на святых евангелиях хранить повиновение и вер­ность правительству, установленному конституцией француз­ской республики. Обещаюсь также не входить ни в какое со­глашение, не присутствовать пн на каком совещании, не всту­пать ни в какую лигу как вне, так и внутри государства, кото­рые были бы противны общественному спокойствию; а если я узнаю, что в моей епархии или где-либо в другом месте за­тевается что-либо вредное для государства, то я сообщу об этом правительству». Правительство обязывалось обеспечить «приличное жалованье» епископам и священникам.

Таким путем восстановлялось и даже усиливалось прежнее смешение церкви с государством.

Для того чтобы этот возврат к прошлому был принят фран­цузами. он как бы маскировался разными прямыми и косвен-

ними выгодами, закреплявшими, повидимому, в известных отношениях те из результатов французской революции, кото­рым люди того времени придавали наибольшую цену, а именно: 1) тем самым фактом, что папа заключил договор с француз­ской республикой, он признавал это правительство н отрекался от Людовика XVIII, для которого его союз с папой являлся тогда единственным шансом на успех; 2) Франция получала возможность избавиться от роялистских епископов, как эми­грировавших, так и вернувшихся, которые вели борьбу с рево­люцией в своих прежних епархиях; 3) владельцы националь­ных нмуществ, конфискованных у церкви, могли, наконец, счи­тать себя гарантированными статьей 13-ю, гласившего, что ни тогдашний папа, ни его преемники «не должны были каким бы то ни было образом тревожить владельцев отчужденных цер­ковных имущсств и что вследствие того собственность на эти имущества и все связанные с нею права и доходы должны были оставаться неотъемлемыми в их рукач или в руках их наследников».

Но все эти уступки папы только санкционировали то поло­жение вещей, которое уже было обеспечено военными победами республики. Это были чисто воображаемые выгоды для фран­цузов или, если хотите, выгоды, удовлетворявшие нх вообра­жению; напротив того, римская церковь получила столь же реальные, как и нежданные выгоды в виде отмены религиозно- политической системы, созданной революцией, в виде прекра­щения раскола, который так беспокоил ее, и в виде права на­значения епископов, возвращенного папе. 27 июля 1801 г. Кон­сальви писал из Парижа своему двору: «Все находящиеся здесь послы иностранных держав, так Ж£ как и все благонамеренные и просвещенные лнца, считают заключение Конкордата настоя­щим чудом, а особенно то обстоятельство, что его удалось за­ключить таким выгодным путем, какой казался невозможным при настоящем положении вещей. Я сам, на глазах которого он заключен, с трудом могу верить этому». Радость папы была не меньше. В то время как кардиналы обсуждали в Риме кон­венцию, папа, по словам нашего посла Како, находился «в ажитации, беспокойстве и нетерпении молодого супруга, еще пе смеющего наслаждаться великим днем своего бракосо­четания» ¹.

VI

23 фруктидора IX года (10 сентября 1801 г.) Конкордат был подписан обеими сторонами; но обнародован он был лишь через семь месяцев после того. Эти семь месяцев были

употреблены па то, чтобы сделать возможным приведение в исполнение конвенции путем отставки прежних епископов и назначения новых, а также путем утвердительного вотума Три­буната и Законодательного корпуса и путем изготовления не­обходимых административных постановлений и органических статей.

Бонапарт передал папе проект буллы о новом распределе­нии епархий, число которых доходило до шестидесяти. Но прежде надо было добиться отставки всех епископов, занимав­ших тогда места. Со стороны прежней конституционной церкви не последовало никаких затруднений. Узнав о заключении Кон­кордата, ее епископы решили все подать в отставку и привели это в исполнение^г; это очевидно было одним 113 условий того обещания, которое дал им первый консул относительно назна­чения некоторых 113 них на новые епископские кафедры. Та­ким образом, «конституционная» церковь исчезла совершенно; ни одни из ее священнослужителей не отказался от Конкор­дата, так что от этого раскола не осталось никакого следа.

Но пе так было с неприсягнувшими когда-то епископами: из них не все повиновались послаишо, в котором папа требо­вал от них отставки (15 августа 1801 г.). Пятнадцать еписко­пов, находившихся во Франции, подали в отставку; так же поступило пятеро живших в Италии (один из них, епископ Базьерский, послал свою отставку Людовику XVIII). Четырна­дцать епископов, нашедших убежище в Лондоне, от'казались подать в отставку. В общем, согласно аббату де Булонь ², 14» 81 епископа старого порядка 45 подали в отставку, а 36 не .подали и обиародовали протесты, повторенные ими также с 1806 г. Почти все они умерли, сохранив свое непримиримое положение; последний из них, оставшийся в живых, монсеньо де Тэмнн, епископ Блуа, называл себя в 1828 г. епископом все Франции Мотивом, на который они ссылались, хотя больше ство их были ультрамонтанамн, было уважение к галликанск; вольностям. В действительности эти неофиты галликанства вое стали против папы, называя его в своих посланиях еретиком евреем, язычником и мытарем [6], нз верности к Людовику XVI скорее в качестве дворян, нежели священников. Этот раек названный сначала «бланшардизмом», по имени аббата Блаи шара, много писавшего тогда против Конкордата, сгруппиро вал вокруг себя такое малое *1псло приверженцев, что их стал

■                                                                                                                      Г^- _t

¹        За исключением ЛаФоа де Санина, который-"был одновременно епископом старого порядка и конституционным епископом.

²      Oeuvres, t. I, стр. CXXVI.

³      (iazier, Ktudes, стр. 161.

⁴      6'гёдтге, Sectcs, t. II, стр. 482.

называть «маленькою церковью», и римская церковь ни­сколько не была ослаблена им.

Когда все прежние епископы были устранены, оставалось назначить кандидатов на новые места. Бонапарт обещал пре­доставить многие из них членам конституционного духовенства; это, как мы сказали, было условием того самозаклания, ко­торого он потребовал от их церкви. Он не любил этих респу­бликанцев и охотно пожертвовал бы ими Но Законодатель­ный корпус избрал Грегуара, истинного главу конституцион­ной церкви, кандидатом на вакантное место сенатора (22 ван­тоза IX года), и Сенат утвердил/ этот выбор (15 фримера

X       года). Бонапарт понял .предупреждение и назначил двена­дцать конституционных епископов “. Папский легат хотел обя­зать их заявить о своем формальном отречении от прежнего заблуждения, но они отказались. Чтобы покончить с этим, аббат Бернье взял на себя засвидетельствовать, что они объ­явили ему о своем отречении тайно. Узнав об этом ложном сви­детельстве, они стали протестовать против такого обмана ^[7], и папа должен был удовольствоваться письмом, которое они на­писали ему в момент их назначения и в котором они просто заявляли, что отказывались от гражданского устройства церкви и примыкали к Конкордату.

Когда епископы были назначены, оставалось обратить Кон­кордат в государственный закон. Для этого необходимо было содействие и вотум Государственного совета, Трибуната и За­конодательного корпуса, а это содействие далеко не предста­влялось обеспеченпым, если судить по тому недовольству, ко­торое господствовало даже среди окружавших самого Бона­парта. Через пять дней после заключения Конкордата, 1 терми­дора IX года, министр полиции Фуше осмелился разослать пре­фектам циркуляр, представлявший собою незамаскированную сатиру на религиозную политику первого консула. Фуше с не­годованием обличал в нем всех римско-католических священ­ников. Если опи отказывались дать обещание в верности, их дело было ясное: они подлежали изгнанию из республики. Если они давали обещание, это были лицемеры. Все их поведение, говорил министр, состояло из непрерывного клятвопреступле­ния: «Они сеяли раздор среди граждан и неиависть в семьях; они возбуждали партийные распри, тревожили умы, фапатизи- ровали пылкие головы, злоупотребляли доверчивостью слабых и, наконец, возобновили в век просвещения и свободы все не­лепости и скандалы веков невежества и суеверия». Министр приказывал префектам: 1) изгонять из Франции свящепнпков, отказывавшихся дать обещание; 2) удалять из «коммун тех, которые, дав обещание, стали бы нарушать общественное спо­койствие»; 3) предоставить все церкви тем священникам, кото­рые служили в них ранее 18 брюмера, т. е. почти исключи- тсльно бывшему конституционному духовенству. Первый кон­сул, если верить ему, узнал об этом циркуляре только из га­зет. Он написал 21 термидора Фуше, порицая его и приказывая ему отменить циркуляр, что тот и сделал 23 термидора. Но Бо­напарт еще не решался лишить себя услуг этого министра, осмелившегося так явно противодействовать его политике (Или, быть может, это была лишь комедия, разыгранная госпо­дином и его слугой, чтоб усилить признательность католиков к Бонапарту.)

Бонапарт решился прочесть Копкордат в Государственном совете, отнесшемся к этому чтению с многозначительной хо­лодностью, причем при некоторых мистических • выражениях кое-где раздавался смех^[8]. 12 жерминаля X года Государствен­ный совет одобрил без прений различные акты, относившиеся к Конкордату и подвергнутые на его рассмотрение. Тем време­нем были очищены Трибунат и Законодательный корпус ⁸; та­ким путем были получены благоприятные вотумы, а именно: в Трибунате 78 голосов против 7, а в Законодательном корпусе 228 голосов против 21 (17 и 18 жерминаля X года). Однако чистка все еще была ие такова, чтобы оба Собрания сдела­лись раболепными. Если они признали таким большинством Конкордат, то только потому, что одновременно с тем ими были вотированы акты, смягчавшие, повидимому, его антирево* люцпонный характер. Вот буквально то, что было тогда воти­ровано: «Конвенция, заключенная в Париже 26 мессидора

IX     года между папой и французским правительством, подписан­ная обеими сторонами в Париже 23 фруктидора IX года, вместе с орга1шческнмн статьями вышеупомянутой конвенции

л органическими статьями протестантских культов, содержание которых приводится ниже, должны быть обнародованы и при­ведены в исполнение, как законы республики».

При упразднении культов, соперничавших с римско-католи­ческим, либералы Трибуната и Законодательного корпуса с ра­достью видели, что поддерживаются две протестантские фран­цузские церкви, реформатская и аугсбургская. Священники их получали жалованье, так же как и католические; им обещали дозволить иметь выборные собрания, на которые они заявляли права согласно своим историческим традициям. В действитель­ности протестантские культы были просто взяты тогда под опеку правительством и нисколько не уравновешивали беспре­рывно возраставшего преобладания католицизма. Счастливые тем, что могут жить, они не занимались пропагандой, не увели­чивали числа своих верующих и предоставляли полную сво­боду католической пропаганде.

Об еврейском культе тогда «е поднималось даже во­проса, он был регламентирован государством только при Импе­рии (декретом от 17 марта 1808 г.).

Что касается «органических Латей конвенции 26 мёссидора

IX       года», то людям того времепи казалось, что эти статьи противопоставляют прочные преграды притязаниям римско-като­лической церкви. Это был тот самый регламент, который пре­дусматривался статьею 1 Конкордата. Были разговоры о том, что папа пе утвердил его; но он и не подлежал его утвержде­нию: это был не договор, а государственный закон. Эти статьи были обнародованы в такой форме, как если бы они соста­вляли неразрывное целое с конвенцией; этот способ обнаро­дования и вызвал протест со стороны папы. Он жаловался так­же, но не поднимая особого шума, на суровость регламента; он добился изменения некоторых деталей его и в конце кон­цов примирился.

Эти 77 органических статей следовали одна за другой без логического порядка, без видимого плана, как бы наудачу. Но они все вытекали из старой королевской доктрины, из того галликанства, формулы которого государственный советник по религиозным делам Порталис восстановлял в различных своих Докладах, а особенпо в докладе от 5 дополнительного дня

XI     года (22 сентября 1803 г.)

Галликанство заключалось главным образом «в независи­мости государства в светских делах и в предоставлении цер-

ковной власти исключительно духовных дел». При старом по­рядке папа и король в конце концов согласились на том, что светское должно быть независимым от духовного; но они не условились относительно руководящих правил для отличия ду­ховного от светского. Король включал в свое светское духов­ное, пипа включал в свое духовное светское.

Легист нового Цезаря отвоевывал у папы часть его духов­ной области в следующих выражениях: «Мысль рассматривать, как духовное, все, что имеет какое-либо отношение к понятию

о грехе и морали, сделалась бы всеобщим притягательным принципом, под влиянием которого все стало бы приписы­ваться церкви, так как мораль обнимает все». Порталис отка­зывался даже предоставить церкви всю область человеческой совести: «Закон, сам представляющий собою общественную со­весть, имеет право связывать граждан сокровенными узами со£ вести». Государство хотело уступить церкви только ту область совести, где пребывает вера в догматы и в таинства в тесном значении этих слов: божественность Иисуса Христа, таинство троицы и пресуществления и т. д. Эти таинства, говорит Пор­талис, занимают то место, которое разум оставляет пустым н которое воображение заполнило бы бесспорно хуже». Другими словами, предполагалось, что француз, мечтающий о другом мире, о будущей жизни, не будет думать о политике и сде­лается послушным подданным. Таким образом, государство отказывалось от той части души, которая заражена мистициз­мом, от нездоровой ее части, и оставляло за собой здоровую часть включая ее в принадлежащую ему область светского.

Между этою областью духовного, ограниченною таким пу­тем, и этою расширенною областью светского находилась не­определенная смешанная область, в которой должно было гос­подствовать государство, потому что оно древнее церкви и по­тому что церковь находится в государстве.

Государство должно было, следовательно, регламентировать смешанные дела.

Но будет ли государство относиться совершенно безраэ* лично и к области духовного, сведенного к одним догматам? Нет; глава государства, защитник веры, соглашался охранять ее только в том виде, в каком она была. Он мог и должен был наблюдать за тем, чтобы область духовного оставалась неиз­менной. Область духовного находилась в его ведении не толысо в том смысле, что он назначал епископов, но также и в том смысле, что он наблюдал за безупречностью их ортодоксии, за обучением катехизису. Словом, его вмешательство простира­лось на весь культ, на все догматы, так же как и на все, что касалось дисциплины.

Галликанство не было, следовательно, либеральной доктри­ной, стремившейся установить нейтралитет, светскость государ­ства. Напротив того, галликанство имело в виду внести в среду государства возможно большую долю того, что относилось к области человеческой совести, сделать из главы государства своего рода папу, соперника настоящего папы.

Пий VII не был особенно испуган такого рода галликан­ством; он хорошо знал эту королевскую доктрину. Папская власть боролась с нею в течение столетий и в то же время опиралась на нее. Но еще только в первый раз государство пыталось теперь применить идеи галликанства в нх целом, в виде одного регламента. Католическая церковь уже претер­пела, однако, тогда столько бед, не погибнув от них, что могла претерпеть и еще одну беду, тем более что эта беда должна была исчезнуть вместе с Бонапартом, а быть может и раньше. Церковь могла перенести временное зло, уравновешиваемое столь многими прочими выгодами.

Галликанство применялось на практике органическими статьями в таком виде.

Как общее правило, подчиненность церкви государству была если не установлена, то по крайней мере формулирована в постановлениях, запрещавших применять к фракции без раз­решения правительства какое бы то ни было решение римского двора или церковных соборов, а также в тех постановлениях, которые в случае какого-либо нарушения закона передавали дей- сгвия духовенства на рассмотрение Государственного совета.

Вторжение государства в область духовного отмечалось теми статьями, согласно которым правительство назначало лиц для исследования взглядов кандидатов на епископскую долж­ность, обязывало духовенство знакомить верующих с деклара­цией 1682 года, иметь только одну литургию и один катехизис, наблюдало за тем, чтобы каждый епископ объезжал всю свои» епархию в течение пяти лет. Что касалось назначении священ­ников, то обязательство, возложенное на епископов Конкорда­том, выбирать лишь лиц «угодных правительству», было так формулировано в органических статьях: «Епископы будут на­значать и посвящать священников, но они будут объявлять о ••воем выборе и будут совершать каноническое посвящение лишь после того, как этот выбор получит одобрение первого консула».

Правила, касавшиеся публичного отправления культа, за­ключались в следующем: в городах, где существовали храмы Других культов, не должно было происходить никаких церемо­ний вне церкви: нельзя было открывать без разрешения пра­вительства ни часовен, нп молелен; священники должны были, «не церквей, носить французское и черное одеяние; им запре- *

щалось говорить в проповедях о политике и нападать на дру­гие фльты

Метрические записи остались в руках гражданских властей. Духовенству запрещалось давать брачное благословение лю­дям, не обвенчавшимся ранее в мэрии.

Последнее обстоятельство было очень тягостно для церкви. Оно вознаграждалось в ее глазах тою уступкой, о которой со­всем не упоминалось в Конкордате: я имею в виду отмену празднования десятого дня декады, которое, как вяло опо ни происходило, все еще беспокоило церковь своим упорством. Кроме того, эта отмена была формулирована в таких выраже­ниях, которые придавали католической религии одну из черт государственной религии, так как отдых для общественных должностных лиц был назначен на воскресенье (ст. 57). Респу­бликанский календарь удерживался для духовенства только отчасти: оно обязано было им пользоваться, но имело право обозначать дни теми названиями, какие они носили в старом календаре.

Мы видим, следовательно, что целыо и результатом оргапи- ческих статей не была защита отличительных свойств светского государства, каким его создала революция, а также и его прав; напротив того, они уничтожили некоторые из этих свойств и некоторые из этих прав. Церковь радовалась этому, в то время как присяжные защитники государства не замечали ущерба, нанесенного ему, или скорее иод влиянием своего возврата к галликанским идеям, в которых они были воспитаны, они дей­ствительно думали, что государство выиграет, получив снова тот полусветский, полуклерпкальный характер, какой оно имело до революции, и что при таком устройстве у него будет более средств обеспечить свое преобладание над церковью, — пре­обладание, которое органические статьи стремились устано­вить именно в галликанском смысле. Сот почему высшие долж­ностные лица, настроенные сначала враждебно к Конкордату, в конце концов примирились с ним, как с более надежным средством одолеть римскую церковь.

Оппозиция Конкордату проявлялась только со стороны армии, которой слишком часто приходилось, во время государ­ственных смут, вести борьбу с свящснниками-папистами, оже­сточенно нападавшими на отечество. Генералы неохотно при­сутствовали при церемонии в Соборе парижской богоматери, происходившей 28 жерминаля X года (пасхальное воскресенье

1802      г.) по поводу обнародования Конкордата. Тибодо уверяет, что когда первый консул спросил генерала Дельмаса: «Как вы находите церемонию?» — тот ответил: «Прекрасная поповская штука; здесь недостает только миллиона людей, которые лиши­лись жизни, чтобы разрушить то. что вы восстановляете те­перь». «Распространился слух, — говорит еще Тибодо, — что первый консул хотел было устроить освящение полковых зна­мен, но не решился на это, потому что солдаты грозили, что они растопчут их ногами. Тайно ходила по рукам карикатура, представлявшая первого консула утопающим в чаше со свя­той водой, причем епископы толкали его под воду своими кре­стами» ’.

УН

Итак, Конкордат вошел в силу с 18 апреля 1802 г. (28 жерминаля X года). В рамки этой книги не входит рассказ

о   его применении, главные моменты которого относятся уже к эпохе Империи. Не мешает, однако, заметить, что в расска­зах об этом применении Конкордата особенно выставляется на вид грубость Наполеона Бонапарта в его столкновениях с цер­ковью: папа был взят в плен, подвергался заключению и наси­лию, священников сажали в тюрьмы или отправляли в ссылку, семинарии были обращены в казармы, миссионерство внутри го­сударства запрещалось, отпущение грехов и мотивы были подчи­нены регламентации. Но что значили все эти меры по сравнению с теми как материальными, так и моральными выгодами, кото­рые получила церковь сверх дарованных ей Конкордатом?

Конкордат обещал, а оргапнческне статьи определили жало­ванье только архиепископам (15 ООО франков), епископам (10 000 фр.) и священникам (1 500 и 1 000 фр.), причем, со­гласно Конкордату, священники должны были паходнться лишь п административных центрах кантонов. Органическими стать­ями были учреждены приходы и в других коммунах со свя­щеннослужителями, назначаемыми и сменяемыми епископами. Эти священнослужители должны были избираться из среды ду­ховных лиц, получавших, в качестве бывших обладателей бене­фициями и в силу декретов Учредительного собрания, пенсию (высший размер которой был сведен Конвентом к 1 000 лив­ров). Эта пенсия, вместе с доходами от пожертвований прихо­жан, и должна была составлять жалованье низшего духовен­ства. Ио пенсия выплачивалась лишь духовным лицам, принес­шим различные установленные присяги. Бонапарт постановле­нием от 3 прериаля X года даровал ее всем, лишь бы только

они признали Конкордат. Без этого постановления громадное большинство низшего духовенства не получало бы вовсе жало­ванья, и в этом заключалась самая главная прибавка к Кон­кордату. Так как для многих священнослужителей такая плата была все-таки очень скромной, то постановление от 18 жерми­наля XI года разрешило генеральным советам и муниципалите­там назначать им дополнительное жалованье. Так как эти мест­ные власти не проявили в данном случае большого рвения то 11 прериаля XII года император назначил, в виде подарка по случаю своего радостного восшествия на престол, каждому из священников мелких приходов (помимо даровой квартиры от коммуны) жалованье в 500 франков из средств казначейства; число же этих мелких приходов было доведено декретом от 30 сентября 1807 г. до 30 000. Кроме того, было назначено жа­лованье каноникам, генеральным викариям, кардиналам и епис­копам, которые вышли в отставку по случаю Конкордата. Нако­нец, в виде особой привилегии, все эти жалованья были объ­явлены не подлежащими аресту за долги.

В первый год применения Конкордата расходы па культ со­ставляли в бюджете 1 200 000 франков. Сюда не были вклю­чены пенсии, выдававшиеся бывшим владельцам бенефиций; по так как эти пенсии выдавались лишь лицам, принесшим, уста­новленные присяги, то трудно думать, чтобы этот расход был очень велик и чтобы общая сумма расходов ио культу превы­шала 5 миллионов.

В 1807 г. бюджет культов доходил уже до 17 миллионов, а сумма, тратившаяся на пенсии, равнялась почти 23 миллионам, что составляло около 40 млн. всех расходов на культ.

Таким образом, католическая церковь получала ежегодно от французского правительства около 35 миллионов более того, что последнее должно было платить ей согласно Конкордату и действовавшим законам. Кроме того, ей была возвращена, в силу различных постановлений, часть тех ее имуществ, кото­рые еще не были отчуждены. Благодаря этой самопроизволь­ной щедрости она могла так реорганизоваться, что оказалась, под несколько другой формой, почти столь же могуществен­ной, как и во времена старого порядка.

Что касается тех моральных и вместе с тем материальных выгод, которые не были обещаны католической церкви Кон­кордатом, но которые она в действительности получила, то прежде всего здесь следует упомянуть об уничтожении раскола в форме бывшего конституционного духовенства, об упраздне­нии рационалистических культов, теофклиытропии и культа де­кад, а также — со стороны косвенных последствий — о том факте, что во втором Конкордате, заключенном Бонапартом в 1803 г. от имени итальянской республики, уже прямо говори­лось, к большому недовольству миланских либералов, что в этой республике католическая религия должна быть государ­ственной

В одном из отделов Французской академии, в отделе «нрав­ственных н политических паук», группировались все наиболее влиятельные из свободных мыслителей того времени: Вольн-эй. Гара, Женгене, Кабанис, Мерсье, Лака нал ь, Нэжон, — все те идеологи^[9], которые всегда относились враждебно к католиче­ской церкви и стали относиться враждебно к честолюбию Бона­парта. Постановлением от 8 плювиоза XI года (23 января 1803 г.) этот отдел Академии был уничтожен, а члены его были распределены по другим отделам, с целью разъединить их группу.

Уполномоченный паны не осмелился требовать отмены того, что революция сделала для школы, хотя введение светского обучения, в основе которого лежала рациональная мораль, со­ставляло большое горе для церкви. Закон 11 флореаля X года даже санкционировал косвенно светский характер обучения. Император Наполеон увидел в нем республиканский приицип и упразднил его (17 марта 1808. г.), положив в основу препода­вания императорского университета «принципы католической религии» ^[10]. Свободная мысль подверглась строгому исключе­нию: всякий воспитанник должен был быть христианином или евреем. Епископы наблюдали в лицеях за религиозным препо­даванием.

Правда, государство присвоило себе монополию преподава­ния и вело его при посредстве светской корпорации: но факти­чески эта монополия не применялась к первоначальной школе, г ie почти все преподавание велось монахами, принадлежав- шггми к братству христианских школ ^[11]. Это братство спова воэ-

родилось в 1802 г.; декрет 17 марта 1808 г. легализировал его существование, установил над ним контроль (призрачный) уни­верситета п освободил его члепоп от военной службы.

Относясь сурово к священникам, противодействовавшим его политике, остальным Бонапарт покровительствовал, позволяя нарушать в их пользу, или даже отменяя свои собственные законы и принимая по своей инициативе меры, придававшие католицизму все более характер государственной религии Я говорю не об освобождении священнослужителей от военной службы, потому что эта привилегия распространялась одина­ково на все культы. Я имею в виду привилегии, касавшиеся специально католической церкви, как, например, та, которая явилась результатом личного решения первого консула, одоб­рившего (23 фруктидора X года) приказ мэров гражданам уби­рать коврами фасады их домов на пути религиозной процессии в праздник тела господпя, пли запрещение священникам всту­пать в брак, объявленное министерскими циркулярами (12 января 1806 г. и 30 января 1807 г.) с нарушением гражданского кодекса.

Другая милость, дарованная церкви, заключалась в отмене республиканского календаря сенатус-конеультом 22 фрукти­дора XIII года и в восстановлении грегорианского календаря с 1 января 1806 г.

Наконец, римская церковь была обязана первому консулу и императору восстановлением многих конгрегаций и монастыр­ских общин, причем одни из них признавались официально, а другие только терпелись. Декрет 2 января 1812 г. упразднил их лишь в одной части Франции, в «присоединенных» депар­таментах.

Таковы были главнейшие выгоды, не предусмотренные Кон­кордатом, но дарованные католической церкви Наполеоном Бо­напартом, причем более сделать для нее не мог бы самый христианнейший король. И католическая церковь была призна­тельна. Когда в конце второй империи монархический писатель Оесонвиль стал утверждать, что католики ничем не обязаны Наполеону, римский двор немедленно же запротестовал п пе­ром префекта ватиканского архива выразил почти в лириче­ских излияниях свою благодарность творцу Конкордата, пере­числив все благодеяния, какие церковь получила от него

Такова была религиозная политика Бонапарта. После того как он сам с большим искусством и успехом применял систему отделения церкви от государства, он разрушил эту систему с помощью Конкордата, органических статей и многих других мер, причем постепенно вернул католической, римской и апо­столической церкви если не права, то фактическое положение государственной церкви. Лишив государство его светского ха­рактера, слив церковь с государством подобно тому, как это было при старом порядке, и восстановив «галликанство» в ин­тересах своей политики, Бонапарт без сомнения имел в виду не подчинить государство церкви, а сделать последнюю ору­дием своего императорского честолюбия и, как мы уже гово­рили, руководить через посредство папы совестью людей. Эта попытка не удалась в том смысле, что трон Наполеона скоро рухнул и победительницей оказалась в конце концов католиче­ская церковь, причем государство на долгое время перестало быть светским, а она сохранила и еще сохраняет до сих пор во Франции почти все Полученные ею привилегии. Но если бы даже эти привилегии и исчезли теперь, то римская церковь все равно сохранила бы то громадное численное преобладание*, которое было обеспечено ей устранением расколов, упраздне­нием рационалистических культов и учреждением опеки над еврейским и протестантским культами; а потому, если бы даже и была восстановлена теперь система отделения церкви от государства, то уже не существовало бы все-таки той кон­куренции различных религиозных групп, которою пользовалось государство с 1795 по 1802 г., и не существовало бы, следова­тельно, никакого серьезного противовеса могуществу римской церкви, которая если и терпит в настоящее время уроны, то только благодаря успехам светского первоначального образова­ния и постепенному ослаблению религиозного чувства в массах сельского населения Франции.

1. Плебисцит X года. — II. О/панический с с па-                  

тус-консульт /6’ термидора X года (4 августа 4802 г.). — III. Возврат к монархическим фор­мам.— IV. Республиканская оппозиция. Военные заговоры. Бонапартизм рабочих.— V. Роялизм.—

17. Заговоры действительные или воображаемые:

Баду даль, Пишегрю и Моро; герцог Эпигонский. —

VII. Установление империи. — IIII. Органический генатус-консульт 28 флореаля XII ioda (18. мая /804 г.) — IX. Исчезновение республики. — Л'. Об­щие замечания о французский революции.

I

аключенис Конкордата, Амьенский мир, блестящие военные и дипломатические успехи, вся совокуп­ность событий, из которых одни были действи­тельно благоприятны, а другие лишь представля­лись такими н которые всеми приписывались гению Бонапарта, подготовила общественное мне­ние к антилиберальпым переменам в конституции, уже и боз того весьма мало либеральной, но ограничивавшей по крайней мере десятилетним периодом продолжительность полномочий первого консула. При этом окружавшие Бонапарта ясно видели, что если бы перемены не были уступлены ему добровольно, то он сумел бы добиться их силою.

Второй консул Камбасерес дал понять Трибунату, что хо­рошо было бы по случаю Амьенского мира даровать Боиапарту какую-нибудь национальную награду Трибуны выразили же­лание (16 флореаля X года), чтобы ему было дано <%блестящее доказательство цационалышй признательности»; ио депутации, через посредство которой это пожелание было передано па следующий день первому консулу, заявила ему, что дело шло лишь о чисто почетной награде. Но титул умиротворителя или отца народа не мог удовлетворить честолюбия Бонапарта. Оп обратился к Сенату, которому было передано пожелание Три­буната, причем каждого из сенаторов начали отдельно убе­ждать даровать Бонапарту пожизненное консульство

них хватило мужества отказать в этом, и в постановлении от 18 флореаля они ограничились тем, что заранее избрали первого консула на второй десятилетний период. Сказать мимо­ходом. :-»то было со стороны Сената актом оппозиции или. скорее, проявлением независимости, столь же решительной, как и обдуманной. Доказательством этому служит протокол заседа­ния. «Один из членов, — говорится в нем, — находил недоста­точным по сравнению с чувством признательности и с темн великими вещами, которых еще следует ждать от правитель­ства, десятилетний срок, назначенный Комиссией. Он предла­гал, как более сообразное с общественными интересами и бо­лее достойное первого консула и сената, пожизненное пере­избрание. Многие ораторы говорит в том же смысле. Многие другие одобряют в силу различных мотивов предложение Ко­миссии.'* Докладчик² заявляет от имени последней, что в ее среде обсуждался вопрос о пожизненном переизбрании, но что, взвесив все его преимущества, она пришла к заключению, что инициатива в таком деле должна принадлежать общему собра­нию Сената. После того как было выслушано еще несколько ораторов, прения были закрыты и было потребовано, чтобы на первую очередь был поставлен проект комиссии. Сенатус-кои- сульт удовлетворяет этому требованию. Происходит второе чтение, после которого собрание вотирует путем тайного голо­сования принятие проекта. . .>: Не подлежит, таким образом, сомнению, что предложение о пожизненном избрании Бона­парта первым консулом было внесено в Сенат и отвергнуто им

Бопапарт скрыл свою досаду, написал Сепату (19 фло­реаля), что ои обратился к народу, чтобы узнать, должен ли он согласиться на «жертву», которую требуют от него в виде продления его службы, и уехал в Мальмезон, предоставив дей­ствовать своему сотоварцщу, Камбасересу, проявившему в своем рвении большую изобретательность и смелость.

Камбасерес созвал Государственный совет (20 флореаля). чтобы обсудить, но поводу письма первого консула, как и от­носительно чего следовало обратиться за мнением к народу. Биго де Прсамспё предложил «не ограничивать выражепня общественного желания рамками сенату с-консульта». Рёдерер заявил, что даже в интересах той самой «устойчивости» прави­тельства, которую Сенат, по его собственным словам, хотел обеспечить, необходимо было предложить пароду два вопроса, а именно: следовало ли назначить первого консула пожизненно, и следовало ли предоставить ему право избрать своего преем­ника. Мнение о необходимости формулировать этот плебисцит законодательным порядком было устранено, и Государственный совет, несмотря на оппозицию меньшинства, принял проект Рё- дерера

Бопапарт по своем возвращении сделал вид, что он сер­дится, выбранил Рёдерера, от которого получил письмо с изви­нениями вел разговоры об отмене постановления и в копне концов утвердил его, вычеркнув из него однако статью о праве назначения преемника. Консулы (в тот же день, 20 флореаля X года), «принимая во внимание, что своим решением первый консул дал блестящее доказательство своего уважения к вер[12] човной власти народа и что народ, к которому обращаются по вопросу, связапному с наиболее дорогими для него интересами, не должен знать никаких границ, кроме определяемых этими интересами», постановили, чтобы французскому народу был предложен следующий вопрос: «Следует ли Наполеону Бона­парту быть пожизненным консулом?» Таким образом, этот пле­бисцит явился результатом простого консульского постановле­ния; а так как конституция никого не уполномочивала на та­кой способ действия, то это был настоящий государственный переворот, о котором авторы его просто известили (21 фло­реаля) Сенат, Законодательный корпус и Трибунат, lie спра- пляясь с их мнением.

Раздраженный Сенат назначил комиссию для изыскания мер, которые ему следовало бы принять; но эта комиссия заявила устами Деменье (27 флореаля), что «в настоящую минуту» ни­чего нельзя было сделать.

Трибунат и Законодательный корпус преклонились перед совершившимся фактом. В тех списках, где, каждый из их чле­нов вносил свой вотум по вопросу о пожизненном консульстве (списках, не найденных нами), было, по свидетельству Фо- риеля ¹, только четыре отрицательных вотума, один в Трибу­нате (вотум Карно) и три в Законодательном корпусе. Но под­нося эти вотумы первому консулу (24 флореаля), оратор Зако­нодательного корпуса Воблан высказал ему иронический совет управлять путем «политической, гражданской и религиозной свободы», а оратор Трибуната Шабо (департамент Алье) осме­лился произнести косвенную, но очень едкую сатиру па често­любие Бонапарта

Честь подсчета голосов этого плебисцита, происходившего подобно предыдущему путем открытых списков^ досталась на долю Сената². 14 термидора X года (2 августа 1802 г.) был издан следующий сеиатус-консульт: «Охранительный сенат, со­бравшись в числе членов, предписанном статьею 90 конститу­ции, для обсуждения послания консулов республики от 10 числа сего месяца, выслушав доклад своей особой комиссии, избран­ной для проверки списков голосов, поданных французскими гражданами; ознакомившись с протоколом этой особой комис­сии, свидетельствующим, что 3 577 259 граждан подали свои голо-са, причем 3 568 885 граждан вотировали за то, чтобы На­полеон Бонапарт был назначен пожизненным консулом; при­няв во внимание, что Сенат, как установленный конституцией орган народа по отношению к тому, что касается обществен­ного договора, обязан громко засвидетельствовать народную признательность герою победителю и умиротворителю и тор­жественно провозгласить желание французского народа при­дать правительству всю устойчивость, необходимую для неза­висимости благоденствия н славы республики, декретирует нижеследующее: 1) Французский народ назначает, а Сенат провозглашает Наполеона Бонапарта пожизненным первым кон­сулом. 2) Статуя Мира, держащая в одной руке лавры Победы, а в другой декрет Сената, будет евидетсльстовать перед потом­ством о признательности нации. 3) Сенат передаст первому консулу выражение доверия к нему, любви и восхищения фран­цузского народа». Статуя Мира, постановка которой была

декретирована Сенатом, представляла собою единственное воз­можное тогда выражение его почтенных, но бессильных пополз­новении добиться установления нормального и легального по­ложения вещей; побежденная п разбитая оппозиция могла заявить о себе только путем такого косвенного совета солдату, в руки которого Франция только что предала себя.

Действительно, этот плебисцит был полным отречение*,! Франции в пользу одного человека. Для Бонапарта огромным успехом было уже и то. что конституция VIII года была при­лгана тремя миллионами голосов, а на этот раз утвердитель­ных голосов было на 500 ООО более, чем в VIII году. Одним вмешательством префектов ^[13] нельзя объяснить этого увеличе­ния голосов: его следует приписать прежде всего тому, что нация была обрадована Амьенским миром, которым, невиди­мому, навсегда закапчивался кровавый период десятилетней войны. С другой стороны, многие роялисты, воздержавшиеся от голосования в VIII году, вотировали теперь за Бонапарта в виде благодарности за сенатус-консульт 6 флореаля X года, даровавший условную амнистию эмигрантам а также потому, что пожизненный консулат, если не восстановлял Бурбонов, то но крайней мерс восстановлял, повидимому, монархические учреждения. В зтот именно момент большое число монархистов сложило оружие и примкнуло к правительству, к великой до­саде Людовика XVIII (от которого Бонапарт тщетно пытался добиться отречения) Надо сказать также, что папистское ду­ховенство, обрадованное Конкордатом, должно было оказаться превосходным избирательным агентом

Можно, следовательно, сказать почти с уверенностью, что большинство, высказавшееся за пожизненный консулат, принад*
лежало к правой стороне, в то время как за конституцию VIII года были поданы годоса самых горячих и бескорыгтиых республиканцев, как, например, Бушотта. На этот раз большин­ство людей революционной эпохи воздержалось от голосова­ния, и мы нс находим в парижских списках ^[14] почти пи одного из членов Учредительного собрания или Конвента, ни одного из ученых или академиков, ни одного из тех людей 1789 и 1793 гг., которые примкнули к конституции VIII года '.

Что касается 8 374 граждан, подавших отрицательные го­лоса, то этого, конечно, было бы очень мало при наших на­стоящих избирательных нравах; но для того времени и по сравнению с 1 502 отрицательными вотумами плебисцита VIII года это было много Подумайте только о том, что голо­сование происходило путем открытых списков п что вотировать «нет» значило тогда внести самому свое имя в список возмож­ной проскрипции. Надо было обладать действительным муже­ством. чтобы заявить так открыто о своей оппозиции, и можно удивляться, что многие тысячи французов решились подпи­саться под протестом против честолюбивых замыслов 4t ю- века, которого -— повторяем это — после Амьенского мира обо­жала вся Франция, которым восхищались даже его враги и ко­торый был окружен тогда всем блеском еще незапятнанной славы.

Кроме того, действительно ли мы имеем все отрицательные вотумы? Включены ли в списки, хранящиеся в Национальном архиве, вотумы армии, отличавшейся тогда республиканским духом? Нам известно, что многие из военных подали тогда отрицательные голоса. Если верить Мио де Мелнто, то в гар­низоне Аячио из 300 поданных вотумов было 66 отрицатель­ных, причем в канонирской роте из 50 солдат оказалось 38 протестантов *. «Большинство отрицательных вотумов. — го-

ворит Станислав Жирарден, — было подано в армии. По этому поводу рассказывают, что один из генералов созвал солдат, находящихся иод его командой, и сказал им: «Товарищи, во­прос идет о том, чтобы назначить генерала Бонапарта пожиз­ненным консулом. Ваши мнения свободны; однако я должен предупредит!» вас, что первого, кто не вотирует за пожизнен­ный консулат, я велю расстрелять перед полком»

Многие из либералов 1789 г., одобрявших государственный переворот 18 брюмера или даже содействовавших ему, отнес­лись отрицательно к пожизненному консулату. Латур Мобур писал Бонапарту, что мог бы вотировать за, только в том слу­чае. если бы он восстановил свободу печати. «Свободу пе­чати!— воскликнул по этому поводу Бонапарт.—Если бы я ее восстановил, то у меня сейчас же оказалось бы тридцать роялистских газет и несколько якобинских. Мне пришлось бы опять управлять при помощи меньшинства, при помощи пар­тийной группы, и снова начать революцию, тогда как все мои усилия направлены на то, чтобы управлять с помощью всей нации» И он стал доказывать, что свобода печати развязала бы руки реакции.

Всего более шума наделал вотум Лафайетта. Он формулиро[15] вал его так: <‘Я не могу вотировать за такого рода должность, пока не будет достаточно гарантирована общественная сво­бода: тогда я подал бы свой голос за Наполеона Бонапарта .

С благородным прямодушием он сам отправил Бонапарту ко­пию своего вотума при дружественном письме, написанном с достоинством (30 флореаля X года). Он говорил ему: «18 брю- ^v мера спасло Францию». Он хвалил его «спасительную дикта­туру», сделавшую Великие вещи, «менее великие, однако, чем восстановление свободы». «Невозможно, генерал, чтобы вы, первый среди тех людей, которые при оценке себя и своей роли обнимают все века, захотели, чтобы такая революция, столько побед, крови, горя и чудес не дали других результа­тов миру и вам, кроме «системы произвола».

Таким образом, плебисцит о пожизненном консулате отметил собою разрыв Бопапарта с частью тех либералов 1789 г., ко­торые участвовали в 18 брюмере или допустили его. Их глаза открылись наконец, но уже слишком поздно. Эти поли­тики, мыслители и академические философы попались в за­падню. Для Бонапарта они стали «врагами», и он старался выставить их теперь в смешном виде, называя идеологами .

Читатель обратит внимание на фразу Лафайетта: «18 брю*

мера спасло Францию» Эта фраза знаменательна: она как нельзя лучше характеризует наивную иллюзию этих либера­лов. испугавшихся демократии и надеявшихся вместе с Сиейсом получить от одного человека ту свободу, которой они добива­лись от законов и нравов. Даже в 1802 г. они еще не видят, что установление личной власти явилось логическим и неиз­бежным последствием первоначального государственного пере­ворота. Они обвиняли в ней Бонапарта, обстоятельства, не­счастную случайность, в то время как они должны были бы ви­нить только самих себя. Без них без искренней и реальной помощи национальное представительство не подверглось бы насилию 19 брюмера в Сен-Клу. Они именно направили в этот день солдат на штурм существующих законов с нелепой на­деждой добиться таким путем лучших законов. После того как они сами разрушили законы, они стали удивляться, что у них не было больше законов.

Их удивление было наивным, но оно показывает, что они не были участниками установления пожизненного Консулата, ниспровержения того подобия свободы, которое еще остава­лось. Их оппозиция не оставила блестящих следов в истории, потому что она была бессильна. Тем не менее она действи­тельно существовала не только среди мыслящего общества, но и в Трибунате, Законодательном корпусе, Сенате и даже Государ­ственном совете. Придворный Рёдерер был тогда исключением; все, что еще оставалось в X году от деятелей революционной эпохи, было возмущено и испугано тем насильственным пле- бисцистом, который обратил Бонапарта в пожизненного кон­сула. Тогда они поняли, быть может, хотя слишком поздно, что республика была уже мертва.

II

Когда Бонапарт убедился, что он стал пожизненным кон­сулом, он решился присвоить себе и то, от чего сначала отка­зался, т. е. право увековечить свою власть назначением себе преемника. Приходилось внести важное изменение в консти­туцию VIII года; он воспользовался этим и для переделки всей конституции, так что, хотя акт 16 термидора X года (4 ав­густа 1802 г.), санкционировавший эти перемены, был назван просто «органическим сенатус-консультом конституции», он представлял собой почти новую конституцию, и историки ча­сто называют его «конституцией X года». Это произведение самого Бонапарта, который диктовал его своему секретарю

Бурьенну, а потом собственноручно исправлял его (Редерер видел и переписывал эту рукопись) Затем 3, 4 и 6 термидора

X       года собирался своего рода тайный совет, состоявший из трех консулов и четырех государственных советников — Рёде- рера, Ренье, Порталиса и Мюрера; этот совет одобрил проект, сделав в нем незначительные поправки. Тогда его сообщили сенаторской комиссии, подсчитывавшей воту мы плебисцита. Го­сударственный совет узнал о проекте только утром 16 термидора и должен был вотировать его почти без рассмотрения ". В тот же самый день, в одиннадцать часов утра, проект был предста­влен Сенату, незаконно обращенному в Учредительное собра­ние, так же как он уже дважды был превращаем в Законода­тельное собрание^d. Терроризованный популярностью Бона­парта И окруженный, как говорят, гренадерами [16], Сенат отстра­нил всякие прения, вотировал простым заявлением «да» или «нет» и на том же заседании принял проект «абсолютным боль­шинством голосов».

Хотя эта новая конституция, пятая с 1789 г., уничтожала фактически республику, удерживая только одно ее название и некоторые нз ее форм, не следует однако думать, чтобы сю прямо и откровенно узаконялась диктатура одного человека; иначе говоря, если она и делала это, то все-таки с довольно значительными уступками общественному мнению.

Вот что выигрывала при этом власть Бонапарта.

Прежде всего* он укреплял эту власть своего рода наслед­ственностью. Первый консул получал право представить Се­нату гражданина, который должен был заменить его после его смерти. Если бы Сенат не захотел этого кандидата, то пер­вый копсул мог представить ему другого, а в случае нового от­каза — третьего, который уже подлежал бы обязательному утверждению. Бонапарт обнаружил даже известную умерен­ность, обставляя некоторыми ограничениями это право назна­чить себе преемника, потому что во время плебисцита по во* просу о пожизненном консульстве многие тысячи избирателей прибавили, по собственному почину, к своему утвердительному ответу следующие слова: «С правом назначить себе преем­ника» “.

У Сената была отнята всякая независимость; он попрежнему сам пополнял состав своих членов, но по списку из трех кан­дидатов на каждое вакантное место, составленному первым консулом на основании списка, составленного департаментскими коллегиями. Так как в Сенате все еще было тогда 66 членов вместо 80, то ему предстояло заместить 14 вакаптных мест. Кроме того, первый консул мог сам назначить 40 новых сена­торов бе.з предварительного назначения капдидатов департа­ментскими избирательными коллегиями и довести число членов Сената до 120 Таким образом он всегда мог обеспечить себе большинство. Наконец, он сам становился теперь президентом Сената², или мог поручить председательство в нем второму или третьему консулам. При таком подчинении Сената полно­мочия его возрастали: он не только являлся истолкователем конституции, но и регламентировал «все то, что не было пре­дусмотрено конституцией, а между тем было необходимо для ее функционирования». Он мог распустить Законодательный корпус и Трибунат, мог кассировать решения судов, если бы они посягали на безопасность государства, и т. д. Сенат стано­вился таким образом всемогущим, но только через посредство Бонапарта и только в его интересах.

Государственный совет не без сопротивления одобрил все эти деспотические меры. Подобная оппозиция была устранена на будущее время учреждением Тайного совета, члены кото­рого назначались особо для каждого заседания первым консу­лом и должны были подготовлять сенатус-консульты. Число членов Трибуната, начиная с XIII года, должно было сокра­титься до 50.

Единственный остаток прямых народных выборов, удер­жанный конституцией VIII года, был уничтожен: граждане уже не выбирали теперь мировых судей, а только назначали двух кандидатов на каждое место мирового судьи.

Первый консул получил право утверждать мирные дого­воры и договоры о союзах, основываясь на простом мнении Чайного совета, без всякого вмешательства Трибуната и Зако­нодательного корпуса. Для обнародования этих трактатов ему достаточно было только «довести о них до сведепия Сената». Наконец, он получил королевское право помилования.

Уступки, сделанные Бонапартом в обмен на все эти выгоды, заключались в следующем.

Тот факт, что второй и третий консулы сделались подобно ему пожизненными консулами, мало заинтересовал обществен­ное мнение, потому что эти два сотоварища Бонапарта не поль­зовались в сущности никакой властью ^г: но общественное мне­ние оказалось очень чувствительным к тому частичному вос­становлению осуществления верховной власти народа, которое оно увидело в новой системе выборов.

Система списков нотаблей была отменена, и теперь вместо многих сотен и тысяч кандидатов на разные должности изби­ратели должны были назначить лишь по два кандидата на каждую должность, предоставляя окончательный выбор Сенату или исполнительной власти ².

С этой целью теперь учреждались «кантональные собрания, окружные йзбнрательные коллегии и департаментские избира­тельные коллегии», получившие право избирать вышеупомяну­тых кандидатов путем тайной подачи голосов ⁸.

Кантональные собрания, состоявшие из всех граждан, имев­ших местожительство в данном кантоне, назначали двух канди­датов на должность мирового судьи, а в городах с 5 ООО и бо­лее жителей также и на каждое место в муниципальном совете (возобновлявшемся в половинном составе членов каждые де­сять лет), двух кандидатов, выбранных «из списка ста лиц, пла­тящих наиболее высокие налогп в кантоне». Наконец, канто­нальные собрания назначали также членов окружной избира­тельной коллегии, причем не были связаны при этом никакими условиями ценза, и членов департаментской избирательной кол­легии, но уисе избирая их лишь из числа 600 лиц, платящих наиболее высокие налоги и включенных в списки земельных податей, в списки налогов с движимого имущества и с пред­метов роскоши и в списки патентных сборов.

В составе окружных коллегий должно было находиться не менее 120 членов и не более 200; в составе департаментских коллегий не менее 200 и не более 300. Первый консул имел право прибавить 10 членов к окружным коллегиям и 20 членов к департаментским (из которых 10 должны были избираться из числа 30 граждан департамента, платящих наиболее высо­кие налоги).

Члены обеих коллегии назначались пожизненно, причем до­полнительные выборы в случае смерти некоторых из членов должны были происходить только после того, как две трети мест оказались бы вакантными. Таким образом первые выборы, происшедшие под благоприятным впечатлением Амьенского мира, послужили на все время консулата и империи.

Избирательные коллегии могли собираться только в силу акта о созыве, исходящего от правительства, и в том месте, которое им было указано. Если бы данная коллегия стала за­ниматься чем-нибудь другим, сверх того, для чего она была созвана, или если бы она продолжила свои заседания далее срока, указанного в акте о созыве, то правительство имело право распустить ее. Роспуск коллегии влек за собою возобно­вление всего ее состава.

Окружные избирательные коллегии представляли двух кан­дидатов на каждое вакантное место в окружном совете, а также вносили двух граждан в список лиц, из которых должны были избираться члены Трибуната. Департаментские коллегии дела­ли то же самое для каждого вакантного места в генеральном совете и участвовали таким же путем в составлении списка кандидатов в Сенате. Что касалось списка, из которого должны были избираться члены Законодательного корпуса, то каждая окружная и каждая департаментская коллегия вносила в него имена двух граждан.

В основе этой системы лежало, повидимому, всеобщее из­бирательное право, потому что в состав кантональных собра­ний должны были войти все граждане. Но на первый раз (ст. 4) эти собрания должны были состоять .тишь из граждан, вошедших «в окружной коммунальный список» ^х; только с того времени, когда согласно конституции VIII года этот список должен был быть возобновлен, кантональные собрания стали бы включать в себя всех граждан. Эти «окружные коммуналь­ные списки» были действительно составлены путем всеобщей подачи голосов, но лишь в фруктидоре IX года (причем в них вошли по праву все те уже назначенные чиновники, которые должны были быть выбраны из этих списков). Так как эти списки составлялись на три года, то они подлежали возобно­влению лишь в XII году, и, следовательно, только с XII года согласно новой системе должно было начать действовать все­общее избирательное право. Стали ждать этого срока. Но де­крет, в силу которого все граждане должны были войти в со­став кантональных собраний, был издан лишь 17 января 1806 г. Таким образом этим новым собраниям не пришлось участво­вать в составлении окружных и департаментских коллегий,

члены которых были выбраны пожизненно; им предстояло на­значать лишь кандидатов на должности мировых судей, а в го­родах с населением пе менее 5 000 душ — также и па должно­сти муниципальных советников. Демократическая основа новой избирательной системы оказалась, следовательно, простым от­водом глаз. В действительности Бонапарт обращался к пароду лишь в форме плебисцита. Как только он получил возможность это сделать, он организовал буржуазный режим, причем пре­доставил буржуазии не реальпую политическую власть, а при­вилегию влияния и почестей. Плебисцитарная республика была ь то же время и буржуазной, представлявшей собою вполне готовые кадры для тех буржуаэпых монархий, которые сме­няли потом одна другую во Франции с 1814 по 1848 г.

Таким образом во Франции все еще были избиратели, вы­боры и депутаты, и этот наружный возврат к идеям и формам революционной эпохи заставил общественное мнение (если оно ещо существовало тогда) примириться как с теми ограни­чениями, которые делали призрачным новое избирательное право, так и с расширением личной власти Бонапарта, выте­кавшим из других статей сенатус-консульта 16 термидора

X     года.

III

После установления пожизненного консулата Бонапарт сбросил с себя роль президента республики на манер амери­канского, которую он еще отчасти разыгрывал до тех пор. В еепатус-консульте, провозгласившем его пожизненным коп- еулом, он назывался уже не «гражданином Бонапартом», а «На­полеоном Бонапартом». Так начинало выдвигаться на сцену это звучное имя, которое скоро должно было обратиться в импе­раторское. Тогда же стала уже появляться бессмысленная лесть. «Газета защитников отечества» поместила в своем но­мере от 23 флореаля X года якобы «извлечение из одной пе- мецкой газеты», где объявлялось, что слово «Наполеон», со­гласно его греческому корню, значило в переводе «долина льва». Циркуляр министра внутренних дел от 16 термидора

X    года приглашал префектов праздновать 27 термидора (15 ав­густа), день рождения первого консула и утверждения напою Конкордата В Париже в этот день была устроена роскошная

иллюминация, причем повсюду виднелись инициалы N. В. На быке Нового моста была воздвигнута статуя Мира, постановка которой была декретирована Сенатом в виде совета и предо­стережения; но она оставалась там недолго.

Вскоре после того Бонапарт заставил пазначить себе шесть миллионов ежегодпого жалованья, которое было включено ми­нистром финансов Годеном в бюджет XI года (вместо 500 ООО франков, назначенных первому консулу конституцией VIII года)

После победы при Маренго, а особенно после заключения мира, жизнь Бонапарта в Тюильри, спачала очень простря, сделалась роскошной, почти королевской. Появился дворцовый комендант Дюрок и дворцовые префекты (постановления от

21      и 23 брюмера X года); к госпоже Бонапарт были приста­влены четыре фрейлины: госпожи де Люсэй, де Лористон, де Галуэ и де Ремюэа. Этот двор, носивший прежде всего чисто военный и грубый характер *, преобразовался под влиянием Жозефины, а также по воле Бонапарта, желавшего, чтобы двор его не был пи вполне военным, ни вполне гражданским. Сначала при этом дворе одевались в штатский французский костюм о саблею и высокими сапогами, что вызывало улыбку. На празднике 14 июля 1802 г. Бонапарт появился в костюме из красного лионского шелка, без манжет и в черном галстуке. После учреждения пожизненного консулата сабля и сапоги были заменены шпагою и шелковыми чулками ³. Вопрос о ко­стюме сделался важным вопросом. Носить волосы в сетке и пудриться, как это делал министр финансов Годен. — значило угождать первому копсулу. Бонапарт сам пе пудрился и носил волосы как прежде, но он поощрял эти мелочи, это подража­ние старому порядку, все, что могло способствовать превраще­нию его чиновников и генералов в придворных, соперничаю­щих между собою и занятых пустяками. Особенностью этого нового двора, отличавшею его от прежнего, было то, что жен-

пиши если и составляли его украшение, то не играли в нем почти никакой политической роли, или же служили лишь ору­дием в руках Бонапарта, который был таким же господином в своем дворце, как и во Франции.

Из всех актов консулата тем актом, в котором современ­ники видели всего более возврат к монархическим правам, был закон 29 флореаля X года (19 мая 1802 г.), учредивший Почетный легион «во исполнение статьи 87-й конституции от­носительно военных наград, а также для поощрения граждан­ских подвигов и добродетелей». Этот Легион, шефом которого был первый консул, состоял из «главного административного совета» и пятнадцати «когорт» (для каждой из которых был назначен территориальный особый круг); каждая когорта должна была состоять из семи «старших офицеров» с жало­ваньем в 5 ООО франков, двадцати «майоров» (commandants) с жалованьем в 2 000 франков, тридцати «младших офицеров > с жалованьем в 1 000 франков и 350 «легионеров» с жало­ваньем в 250 франков, причем все эти лица назначались по­жизненно. Каждой когорте была отчислена «часть националь­ного имущества, приносящая 200 000 франков дохода»; в каж­дой когорте должен был быть учрежден госпиталь для больных и дряхлых легионеров. Члены Почетного легиона, назначав­шиеся главным административным советом, председателем ко­торого был первый консул, избирались из военных, «оказав­ших важные услуги государству в войне за свободуv (все военные, награжденные почетным оружием, становились этими членами по праву), и среди «граждан, которые своими зна­ниями, талантами и добродетелями содействовали установлению или защите республиканских принципов, или же заставляли любить и уважать правосудие и администрацию». Всякое лицо, вошедшее в состав Почетного легнона, должно было «по­клясться своею честью, что оно посвящает себя службе респу­блике, сохранению в целости ее территории, защите ее прави­тельства, ее законов и той собственности, которая санкциони­рована ими; что оно будет бороться всеми средствами, разре­шаемыми справедливостью, разумом и законами, со всякой по­пыткой, стремящейся восстановить феодальный строй с его правами и привилегиями; наконец, что оно будет содейство­вать всеми своими силами сохранению свободы и равенства .

Несмотря на эти республиканские фразы, проект учрежде­ния Почетного легиона встретил сильную оппозицию в Госу­дарственном совете (принявшем его большинством 14 голосов против 10). Ораторы Трибуната также резко критиковали его, как антнреволюционный^[17]. Он был принят в этом собрании

лишь большинством 56 голосов против 38, а в Законодательном корпусе — большинством 170 голосов против 110. Обществен­ное мнение, отнесшееся сначала г порицанием и насмешками к Почетному легиону, поскольку он являлся не военным, а гражданским учреждением^й, скоро признало его, и знаки этого ордена скоро стали предметом таких домогательств, что послу­жили могучим орудием личного честолюбия Бонапарта.

IV

Были ли еще во Франции после установления пожизненного консулата, оставившего от республики только одно ее название, люди, которые желали бы восстановления настоящей респуб­лики? Существовала ли еще тогда республиканская партия?

Из напболсе выдающихся демократов II года примкнули к новому порядку лишь Жапбон Сент-Андрэ и Барер, причем первый занимал должность префекта в Майнце, а второй исполнял незаметную работу по редактированию тайных бюл­летеней. Остальные демократы: Робер Лендэ, оба Пряера. Кам­бон, Вадье, бывшие министры Паш и Бушотт держались в от­далении. Из второстепенных лиц и людей действия этой пар­тии наиболее энергичные были сосланы по делу адской машины или осуждены на смерть за воображаемые заговоры *, а дру­гие не подавали признаков жизни. Таким образом люди, кото­рых полиция называла «исключительными», были доведены до молчания, и хотя их существование внушало страх Бонапарту, считавшему бывших монтаньяров за самых непримиримых и опасных противников его диктатуры, о них все-таки перестали говорить.

Но существовала республиканская оппозиция, которая была у всех на виду и которая подавала голос. Она заняла место в новом режиме и заседала в Сенате, Трибунате и Законода­тельном корпусе. В числе наиболее выдающихся членов этой оппозиции находился Карно, которому его важная роль во

II       году и странности его политического поведения в V году создали исключительное положение; в числе их находились также демократ-католик Грегуар, либеральный католик Лан- жюинэ, умеренные, буржуазные республиканцы, бывшие сто­ронники Директории, Бенжамен Констаи, Байёль, Жентене, Мари-Жозеф Шенье, эти «идеологи», ненавидимые Бонапартом и составлявшие ядро оппозиции. Они собирались в салопе Байеля Талейран имел доступ туда, играя одновременно роль шпиона и соумышленника. О Сиейсе шли разговоры, что он втайне поощрял их^[18]. Их одушевляла и объединяла госпожа Сталь, отчасти подобно тому, как госпожа Ролан одушевляла и объединяла когда-то жирондистов.

Питая ужас к тому деспотизму, которому они так наивно сами нее проложили путь своим соучастием с Бонапартом в деле 18 брюмера VIII года, они не довольствовались салоп­ными эпиграммами и речами с трибуны. Они все еще надеялись вызвать движение, не среди рабочих, не желавших более за­ниматься политикой, а в армии, и особенно среди высшего офицерства.

Теперь, ретроспективно, мы знаем, что все эти генералы эпохи Копсулата были потом маршалами Франции, придвор­ными Наполеона, а потом в большинстве сделались слугами Людовика XVIII. Нам трудно представить себе, чтобы тогда, в эпоху Консулата, они были республиканцами. Тем не менее это — факт. Не надо забывать, что все они достигли высших чинов или путем выборов, или по назначению эмиссаров Кон­вента в ту эпоху, когда господствовал республиканский дух. Знаменитый генеральный штаб II года был составлен из наи­более республиканских солдат республиканской армии. Можно, я думаю, сказать, что если бы Гош и Марсо дожили до Кон­сулата, то опи не были бы более искренними республиканцами, чем какими были с 1800 по 1804 г. Бернадотт, Массена, Оя?еро. Брюп, Моро, Журдан, Гувион Сен-Сир, Лекурб, Ланн, Макдо­нальд [19].

После Люневильского мира большинство этих генералов, вернувшихся в Париж и ничем не занятых, примкнуло к оппо­зиции. Бонапарт послал некоторых 113 mix с дипломатическими или военными поручениями, как, например, Берпадотта, Ланна, Брюиа, Макдональда. Но Бернадотт, будучи главнокомандую­щим 'западной армии, часто возвращался в Париж. По словам госпожи Сталь, он как член Сената хотел действовать только на основании решений этого собрапия Тем не менее именно ы его генеральном штабе организовался род заговора, когда обнародование Конкордата обнаружило все честолюбие Бона­парта. Начальник его главного штаба, генерал Симон, был аре* стован вместе с другими офицерами и обвинен в том, что составил и разослал по всем армиям печатную прокламацию, где говорилось: «Солдаты, у вас нет более отечества; респу­блика уже не существует, и ваша слава померкла.. . Тиран овладел властью, и кто этот тиран? Бонапарт... Словом, рес­публика, дело ваших усилий, вашего мужества и постоянства в течение двенадцати лет, обратилась в пустое слово. Скоро, без сомнения. Бурбон сядет на трон, или же сам Бонапарт заставит провозгласить себя. императором или королем». Осмеяв затем Конкордат и церемонию в Соборе богоматери, прокламация продолжает: «По какому праву Бонапарт зло­употребляет тою слабостью, какую обнаружили французы, по­забыв о его поведении в вандемьере * и простив ему то, что он захватил бразды правления 1В брюмера? По какому праву этот незаконнорожденный ублюдок Корсики, этот республи­канский пигмей, хочет изобразить собою Ликурга или Солона и дать законы стране, которая не может гордиться ни его муд­ростью, ни его добродетелью? . . Против вероломства и злодей­ства «бесчестного рыцаря Сен-Клу» необходимо образовать «военную федерацию». . . Пусть наши генералы выступят на сцену; П}сть они заставят уважать свою славу и славу армии. Наши штыки готовы отомстить за оскорбление, которое нам нанесли, заставив нас обратить их против самих себя в роко­вой день Сен-Клу; пусть они скажут одно слово, и республика будет спасена» ^а.

Эти республиканские призывы встречали отголосок. 15 пре­риаля X года префект департамента Иль-и-Вилэн Мунье писал

Декады, в тот момент, когда открыли салон музея, заметили одиого моло­дого офицера, с восторгом целовавшего бюст Марка Брута» (Arch, net.,

*^r, 3829).

¹ M-me dr Stai'l, Dix ans d’oxil, гл. IX. Относительно военной опнозп- Uhu и военных заговоров см. документы и Факты, собранные в шшго . • Guillon, I.es Complots militaires sous le Consiilat et 1 Fmpire, Париж JSDi r., in-12.

Когда он покинул египетскую армию, чтобы вернуться во Францию.

*  GuiHon, стр. 32 и 34.

министру внутренних дел: «К несчастью, у анархистов Ренна нашлось несколько приверженцев в войсках. . . Конкордат и по­жизненный Консулат довели до отчаяния горячие головы. . . '» Составлялись и другие заговоры с целью избавиться от первого консула посредством убийства или посредством вынужденной дуэли. Но все это предупреждалось, расстраивалось и пода­влялось в полном безмолвии, без всяких открытых репрессий, так чтобы Франция и Европа даже не знали об этих по­пытках.

Бонапарта страшила Рейнская армия, наиболее сохрани­вшая республиканский дух II года; вскоре после заключения Амьенского мира он отправил лучшую часть ее воевать и уми­рать на Сан-Доминго.

Но незанятые в мирное время генералы продолжали выра­жать свое недовольство против Бонапарта, а когда они соби­рались для охоты у Моро, в его деревенском замке Гробуа, то это имело вид заговора. Если верить полицейским докладам, то в числе самых невоздержных на язык были Ожеро, Мас- сена и Бернадотт.

Если Амьенский мир был . так непродолжителен, то это, быть может, отчасти объясняется тем, что Бонапарт не мог больше сдерживать в мирное время республиканскую оппози­цию генералов. Повидимому, он мог зажать им рот, только послав их на войну, предоставив им победы, почести и воен­ную добычу. Большинство из них позволило таким путем мало-помалу развратить и приручить себя. Тех же немногих, которые хотели сохранить свою независимость, легко было позже уничтожить.

Однако с одним из этих республиканских генералов труд­нее было справиться: я имею в виду Моро. Осторожный и мол­чаливый, он не давал никакого предлога, никакого повода для доносов полиции, которая тщательно наблюдала за ним как в Гробуа, так и в Париже. Он выжидал и сдерживал себя. На него возлагала свои надежды вся оппозиция как республикан­ская, так и роялистская. Уже одно то, что победитель при I о- генлиндене жил в стороне от консульского режима, не служил, отказался войти в состав Почетного лешона, отказался присут­ствовать при торжественном богослужении по случаю Конкор­дата, — было очень важно и опасно для Бонапарта. Случись военная неудача, померкни его звезда, и у него уже был бы го­товый преемник. Потому-то именно он и захотел отделаться от него — подобно тому как Робеспьер отделался от Дантона — и припутал его к политическому заговору с целью обесчестить

его и изгнать из Франции, отняв таким образом у оппозиции ее голову и ее руки или по крайней мере ее шпагу.

Эта республиканская оппозиция, шла ли она со стороны бывших демократов или со стороны военных, принуждена была тогда замкнуться в тайные заговоры и при тогдашнем положе­нии печати не имела возможности действовать на обществен­ное мнение. Правда, республиканцы Трибуиата могли выска­зываться открыто, а республиканцы Сената и Законодательного корпуса могли оказывать известное влияш!е своими вотумами и своим общественным поведением; но оппозиция этих мни­мых народных представителей, не избранных никакой избира­тельной коллегией, не служивших представителями какой-либо живой силы нации, была легко побеждена различными част­ными мерами. Госпожа Сталь и Бенжамен Констан были из­гнаны из Франции. Очищенный Трибунат чувствовал, что он скоро будет уничтожен вовсе, а Законодательный корпус был доведен до бессилия расширением прав Сената. Оба эти со­брания вотировали без всякой оппозиции, кроме бюджета, так­же и рекрутский набор, обусловленный возобновлением войны, а их сессии XI и XII года были посвящены, не сопровождаясь ни одним шумным инцидентом, обсуждению и вотированию таких, например, законов, как законы о врачебной практике,

о   должпостп нотариусов, об учреждении совещательных про­мышленных и ремесленных палат, о лесном управлении, о юри­дических факультетах и о гражданском кодексе, который был наконец закончеп.

Сенат, большинство которого было изменеио дополнитель­ными назначениями, имевшими место в силу сенатус-консульта 16 термидора X года, не проявлял больше п тени оппозиции. Бонапарт окончательно примирил с собою это собрание учре­ждением (14 нивоза XI года) особых сенаторских должностей (senatoreries), по одной «на каждый судебный апелляционный округ» (их было всех 31). Каждая такая должность предоста­влялась пожизненно и сопровождалась назначением даровой квартиры и ежегодной ренты от 20 ООО до 25 ООО франков из доходов национальных имуществ с единственным обязатель­ством жить в данном округе не менее трех месяцев в году. Обладатели этих прибыльных синекур назначались первым консулом из тройного списка кандидатов, составлявшегося са­мим Сенатом ^[20]. Учреждение этих сенаторских должностей было
новым шагом в системе, стремившейся поставить в зависимость всякую почесть и всякое личное благополучие от воли одного человека.

Преданность Сената сделалась тогда беспредельной. Он со­гласился еще более ограничить жалкие прерогативы Законо­дательного корпуса сенатус-консультом от 28 фримера XII года (20 сентября 1803 г.), отпявшнм у этого собрания право са­мому назначать своего президента; отныне он мог назначать лишь четырех кандидатов на должность президента, из кото­рых окончательный выбор был предоставлен первому консулу, и он выбрал Фонтана. 3 жерминаля XII года Законодательный корпус вотировал, чтобы в зале его заседаний был поставлен мраморный бюст Бонапарта.

Это отречение и эту окончательную неудачу республикан­ской оппозиции как демократической, так и военной или бур­жуазной трудно было бы объяснить, если бы мы не знала, что она представляла собою генеральный штаб без армии. Все главнейшие антиправительственные восстания в течение рево­люции производились национальной гвардией. Хотя последняя уже перестала быть теперь муниципальной силой, хотя прави­тельство взяло в свои руки высшее командование ею и хотя в ней преобладали фактически буржуазные элементы, но она все еще могла бы быть могущественным демократическим учреждением, и все еще могла бы представлять собою воору­женный народ, потому что в нее попрежнему допускались все граждане, без всякого цензового условия, и эти граждане сами избирали своих офицеров. Но парижане, как рабочие, так и буржуа, питали теперь отвращение к службе в национальной гвардии. В докладе полицейской префектуры от 11 плювиоза

XI      года читаем следующее: «Вчера полицейские агенты, имея необходимость в вооруженной силе, отправились в кордегар­дию улицы Гранж-Бательер и не нашли там абсолютно ни­кого, даже часового. Дверь была отворена и оружие остав­лено без нрнзора. Только спустя четверть часа пришел сер­жант и сказал полицейским, что из 25 человек, которые должны были быть на этом посту, явилось лишь пятеро, да н те не остались. Почти то же самое происходит всякий день и всякую ночь и в других кордегардиях» В других полицей­ских докладах говорится о жалобах рабочих, которые не хо­тел»! больше становиться на часы. Бонапарт не пытался про­тиводействовать этому упадку энергии, оказывавшему такую хорошую услугу его честолюбию. Консульским постановлением от 12 вандемьера XI года была учреждена «муниципальная гвардия города Парижа» (состоявшая из 2 054 человек пехоты и 180 кавалерии), которая мало-помалу стала отправлять службу национальной гвардии. Последняя еще существовала, но все ее функции ограничились одними парадами .

Когда национальная гвардия отказалась таким образом от всякой политической роли, то людям, которые мечтали о свер­жении Бонапарта, оставалось только прибегнуть к восстанию солдат и рабочих. Но полицейские доклады показывают нам. что в парижских казармах Бонапарт пользовался популяр­ностью. То же самое было «I в мастерских; рабочее население предместий Сент-Антуанского и Сон-Марсо восхищалось пер­вым консулом и любило его (восхищалось и любило его го­раздо больше, чем раньше Робеспьера или Марата).

Но это не значило, чтобы он когда-либо принимал на себя роль демократического Цезаря. Напротив того, ои всегда от­носился к рабочим свысока. Законом 22 жерминаля XI года и постановлением от 9 фримера XII года он учредил иад ними полицейский надзор, обязал их иметь рабочие книжки, за не­имением которых их могли арестовать как бродяг, снова за­претил им всякие союзы и стачки иод угрозою тюремного заключения и отдал на суд полицейского префекта все спор­ные дела между рабочими и хозяевами по вопросу о заработ­ной плате. Возвращаясь к обычаям старого порядка, наполео­новский кодекс предписывал (ст. 1718), чтобы в таких делах суд верил хозяевам на-слово. Несмотря на то, что в основе нового порядка лежал плебисцит, Бонапарт стремился в этом случае, как и всегда, нарушить равенство, разделить француз­ское общество на политически и социально привилегированный буржуазный класс и на подчиненный ему класс плебеев.

Но рабочие не только не жаловались на такое положение вещей, а повидимому даже не замечали, что оно находилось в противоречии с основными принципами 1789 г. Их привя­занность к Бопапарту обусловливалась и поддерживалась как материальными выгодами, так и нравственными мотивами.

Материальные выгоды заключались главным образом в том. что, благодаря бдительности первого консула, Париж был хо­рошо снабжаем съестными припасами, и цены на них почти Все время стояли довольно низкие (с этою целью Бонапарт Даже образовал из булочников и мясников корпорации, подчи­ненные полиции). Кроме того, в эпоху Консулата оживилась промышленность, в спросе на труд не было недостатка, и ра-

бочая плата поднялась, а позже самое злоупотребление рекрут­скими наборами имело косвенным последствием еще большее повышение се.

Нравственные или, если хотите, химерические мотивы за­ключались в том, что Бонапарт доставил Франции блестящую военную славу, причем патриотизм парижского рабочего при­обрел сильную «шовинистскую» окраску. В то же время этот рабочий остался страстным противником роялизма. Он привет­ствовал в Бонапарте вождя революции, спасительного дикта­тора. предсказываемого и требуемого когда-то Маратом, охра­нителя новой Франции от Бурбонов.

Эти мотивы эмоционального характера имели огромное зна­чение: в момент разрыва Амьенского мира парижские рабочие понимали, что спрос на труд мог уменьшиться, что их мате­риальное благосостояние подвергалось опасности, и тем не менее они кричали: «Да здравствует Бонапарт!» Бонапарт знал, что с помощью военной славы и хлеба, а при нужде даже и с помощью одной военной славы, он сохранит привя­занность к себе рабочих. Но он чувствовал также, что если бы он потерял эту привязанность в случае военных неудач, то судьба его личной власти находилась бы в руках рабочих предместий. Поэтому его полиция зорко следила за настрое­нием рабочих, за их мнениями и речами. В течение всего Консулата опа постоянно констатировала превосходное полити­ческое настроение в мастерских. Не думайте при этом, чтобы полиция грешила рабским и лживым оптимизмом пз желания угодить правительству: мы знаем, что она даже с некоторого рода пессимизмом указывала на возраставшую оппозицию среди буржуазии и высшего офицерства.

Доклады, исходившие от полицейской префектуры содер­жат в себе массу фактов, указывавших на непоколебимую веру парижских рабочих в Бонапарта.

Самые суровые и даже самые незаконные меры, принима­вшиеся против тшпиаторов различных попыток устроить союзы и стачки, не вызывали никакого недовольства. Когда правительство не позволяло столярам, плотникам, шляпочни­кам и П2>. восстанавливать их старинные ремесленные това­рищества, они покорялись". «Исключительные», либералы Трибуната и роялисты тщетно пытались вести пропаганду среди рабочих ³; они оставались глухи как к призывам оппо­зиции левого лагеря, так и к призывам оппозиции правого лагеря. Они не пели больше «Марсельезы^: 18 жерминаля

XI       года полицая доносила, как об исключительном явлении, что носильщики центрального рынка пели «Марсельезу»» но онп были пьяны.

За рабочими наблюдали не только в мастерских, но также и в кабаках, трактирах, во время их прогулок; при этом не­возможно было уловить среди пих ни одной враждебной ноты, пи одного враждебного слова на другой день после таких поли­тических событий, как взрыв адской машипы, заключение Кон­кордата или учреждение пожизненного Консулата. Рабочие го­ворили о Бонапарте только в восторженном тоне.

Когда в X году вздорожал хлеб, они жаловались, но без раздражения; когда цена па хлеб понизилась, они благодарили правительство.

Что бы ни случилось, опи не обвиняли Бонапарта. Заклю­чение мира повело к закрытию в Париже пуговичных фабрик, дававших занятие по крайней мере 12 ООО рабочих; это не вызывало никаких смут. Разрыв мира повел к общему упадку в производстве предметов роскоши; это не вызвало даже жа­лоб. Рабочие говорили, что так и следовало не уступать Англии (26 флореаля XI года) :онн превратились в англофобов.

Когда был арестован Моро п его так называемые сообщ­ники, они негодовали на «заговорщиков» (27 плювиоза XII го­да). Когда был арестован Жорж Кадудаль, «они громко выска­зывали в энергичных и гривуазных выражениях свое живей­шее удовольствие» (20 вантоза XII года). Ругаясь меящу собой, они называли друг друга «Жоржем» (7 жерминаля). Когда был умерщвлен герцог Знгиепский, они выражали свое одобрение и предлагали свою помощь правительству (4 жерминаля

XII       года).

Так же благосклонно отнеслись они и к установлению импе­рии. В докладе от 4 прериаля XII года читаем следующее: «Рабочие сильно заняты своим правом вотировать за наслед­ственность империи. Они собираются толпами, чтобы итти подписываться в полицейской префектуре и у комиссаров, которые выдают им книжки. Они с восторгом говорят об импе­раторе». А из доклада от 7 прериаля видно, что они упрекалп в небрежности тех из своих товарищей, которые еще не по­дали голоса за наследственность монархии

Такое покорное и полное отречение от своих прав в пользу одпого повелителя со стороны парижских рабочих сделало совершенно бессильными буржуазных республиканцев, оппо­зиция которых обратилась с тех пор в простое салонное фрон- дироваиье. С этого момента ведет свое пачало разрыв между либералами и народом; в течение долгого времени после тою лсмократия и всеобщее избирательное право стали казаться несовместимыми со свободой.

V

У   роялистской оппозиции теперь было так же мало шансов на успех, как и у республиканской. Мы уже видели, что коро­левские армии, реорганизованные в конце Директории в Ван­дее, Бретани и Нормандии, должны были капитулировать или рассеяться вследствие ареста их вождей За этой попыткой гражданской войны в больших размерах последовали разбои, так же как и во времена Директории. Когда священники- паписты примкнули к Бонапарту благодаря Конкордату, раз­бои уменьшились; но в течение всей эпохи Консулата и империи необеспеченное положение вандейской и шуанской областей обнаруживалось непрерывными беспорядками; если в 1814 и 1815 гг. пожар вспыхнул вновь с такою силой, то это потому, что огонь никогда не был вполне потушен^а. Под влиянием англичан роялисты вернулись также к заговорам и к покушениям на убийство. Таково дело адской машины, о ко­тором мы уже говорили; таков заговор Жоржа Кадудаля,

о   котором нам еще предстоит говорить. Раздавались также и в салонах недовольные речи, о которых доносила полиция; но они становились все реже и реже, по мере того как власть первого консула делалась более монархической, и по мере того как эмигранты возвращались и занимали места в новом строе[21]

Накануне 18 брюмера роялисты льстили себя надеждой, что Бонапарт сыграет роль Монка. Ид де Невиль п дАндиньв имели тогда свидание с Бонапартом и делали ему предложе­ния; но он выпроводил их

Людовик XVIII не терял, однако, надежды. Уверяют, что этот скептик и любитель интриг уже обращался ранее к Бо­напарту Мы уже видели, что он вступал в переговоры с Бар- расом^[22]. 19 декабря 1799 г. он прислал из Митавы Клермон- Галлеранду полномочие начать переговоры с Бонапартом ^а.

20    февраля 1800 г. он сам написал первому консу^тлу очень льстивое письмо. «Спасите Францию от ее собственных не­истовств,— читаем мы в нем, — п вы исполните желание моего сердца; возвратите ей ее короля» и грядущие поколения бу­дут благословлять вашу память. Вы всегда будете столь не­обходимы государству, что я сумею уплатить вам, в форме важных постов, долг моего агента и мой собственный». Так как это письмо осталось без ответа, то Людовик XVIII написал второе (без даты, но раньше сражения при Маренго), в ко­тором говорил: «... Наметьте ваше место, определите судьбу ваших друзей. .. Мы можем обеспечить славу Франции. Я го­ворю «мы», потому что я буду нуждаться для этого в Бона­парте, а он не будет в состоянии сделать это без меня...» Бонапарт ответил, наконец, но только после Маренго, 20 фрук- тидора VIII года (7 сентября 1800 г.). «Я получил, милости­вый государь, ваше письмо, — писал он, — я благодарю вас за учтивые вещи, которые вы говорите в нем. Вы пе должны же­лать- вашего возврата во Фрапцшо; вам пришлось бы пройти по сотне тысяч трупов. Пожертвуйте вашими интересами ради спокойствия и счастия Франции... История не забудет этого. Я не остаюсь безучастным к несчастиям вашей семьи.., Я с удовольствием буду содействовать приятности и спокойствию вашей жизни вдали»

Людовик XVIII писал также консулу Лебрену (Le Brim), который ответил ему, что реставрация Бурбонов была невоз­можна «тогда»⁸. Затем Людовик XVIII приказал (22 марта 1801 г.) Клермон-Галлеранду войти в сношения с Жозефиной, которой поручал передать самые льстивые комплименты ®. Бо­напарт не препятствовал ему: все эти маневры Людовика XVIII имели ту выгоду, что мешали ему выступать с открытыми тре­бованиями.

Заключение Копкордата, примирение папы о республикой, мир с Австрией и с Англией отнимали, повидимому, у претен­дента всякую надежду, тем более что франко-русское согла­шение повело за собою его изгнание из России. Но он водво­рился в Варшаве и продолжал действовать как король. Тогда

первый консул попытался, наконец, через посредство Прусопи убедить его отречься. 17 нивоза XI года (7 января 1803 г.) министр иностранных, дел Талейран открылся прусскому послу в Париже — Лукксзпни. Он говорил ему: «Успокоить встрево- женную совесть многих католиков, примирить то, что некото­рые эмигранты еще считают долгом своей присяги и своей чести, с желанием почти всех их снова увидеть отечество и служить ему, наконец, отнять у злонамеренных людей пред­лог, а у державы, сопсрничествующей с Францией, орудие будущих тревог, — таковы спасительные и похвальные цели, которых желал бы достигнуть первый консул. Смешанное чув­ство сострадания и уважения к несчастиям принцев бурбоиского дома вместе с сознанием достоинства великого народа, долго управляющего им, внушили первому консулу благородное же­лание обеспечить его средствами существования». В обмен за это «благодеяние» Бонапарт требовал «добровольного, полного и безусловного отречения от всех прав и притязаний на фран­цузский престол и от всех должностей, чинов, владений и уде­лов принцев этого дома»

Пруссия передала эти предлоясения Людовику XVIII. Он отказался письмом от 3 марта 1803 г., которое сообщил всем дворам. «Я не смешиваю г. Бонапарта, — говорил он, — о его предшественниками; я ценю его храбрость и военные таланты; я благодарен ему за многие административные акты; ибо доб­ро, которое делают моему народу, всегда ценится мною; но он обманывается, если думает, что я соглашусь вступить в сделку по вопросу о своих правах. Вместо того, он только сам под­тверждает их теми предложениями, которые он делает теперь, если бы эти права еще могли быть оспариваемы. Мне неиз* вестны намерения Провидения относительно моей династии я меня самого; но я знаю, какие обязанности опо возложило на мепя тем званием, в котором ему было угодно, чтобы я ро­дился. Как христианин, я буду исполнять эти обязанности до моего последнего издыхания; как сын святого Людовика, я сумею, по его примеру, сохранить свое достоинство даисс в око­вах; как преемник Франциска I, я хочу быть в состоянии по крайней мере сказать подобно ему: «Все иотеряно, кроме честп!» Когда была установлена империя, Людовик XVIII тор­жественно протестовал.

Таким образом в конце Консулата все еще оставался пре­тендент на трон, «законный» король, были также роялисты, продолжавшие шуанство на западе и занимавшиеся салонным
злословием в Париже, хотя большинство возвращавшихся эми­грантов примыкало все-таки к первому консулу, и число этих примкнувших увеличивалось с каждым днем. Но среди эми­грантов, не вернувшихся во Францию, существовала, одпако, группа, которая, по соглашению с английским кабинетом, под­готовляла после разрыва Амьенского мира убийство Бонапарта.

VI

Это была группа эмигрантов, составлявших в Англии двор графа д’Артуа, герцога Беррийского и принца Конде. Пшне- грю стоял близко к ним. Они попытались войти в сношения с генералом Моро. Консульская полиция не была чужда этой попытку, имея в виду погубить победителя при Гогенлпн- дене, единственного соперника Бонапарта по военной славе. Моро решился помириться с Пшпегрю, но не вступил в заго­вор, который тем не менее составился стараниями агента фран­цузской* правительства Меэ де Латуша. Генерал Лажолз, друг Пшпегрю, убедил эмигрантов, что Моро примкнул к делу роя­листов. Жорж Кадудаль с несколькими шуанами приехали тай­но в Париж Они надеялись вызвать при содействии Моро военное восстание в самой столице. Обманутые в этой надежде, они составили проект напасть на первого консула на улице с числом людей, равным численности его свиты. Пишегрю, маркиз Рпвиер и оба Полиньяка присоединились к Кадудалю. Граф д’Артуа и герцог Беррийскнй должны были высадиться во Франции, если бы предприятие удалось.

Консульская полиция знала все, но пока не вмешивалась. Надеялись на то, что Моро в конце концов скомпрометирует еебя; надеялись также заставить герцога д’Артуа высадиться во Франции, т. е. отдаться в руки своих врагов. Наконец, было решено подвергнуть допросу нескольких шуанов-сообщ- ников, арестованных ранее. Один из них, Бувэ до Лозье, по­казал, что они рассчитывали на Моро, но что Моро отказался помогать им. Хотя это показание в сущности оправдывало Моро, но Бонапарт приказал немедленно же арестовать его (25 плювиоза XII года), как сообщника убийц-шуанов, и окле­ветал его в своих газетах. Пшпегрю был также арестован (8 вантоза). В тот же самый день сепатус-консультом было приостановлено функционирование присяжных «в течение всего

XII       и XIII года, во всех департаментах республики, в судеб­ных процессах, касавшихся измены, покушения на жп$нь пер­вого консула и других посягательств на внутреннюю и внеш-