ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ

ПЛЕБИСЦИТАРНАЯ РЕСПУБЛИК V 1799-180% 11.

ГЛАВА I

1)1>ЕМЕННЬШ КОНСУЛАТ II КОНСТИТУЦИЯ VIII ГОДА

I.                    —IS         брюмера и общественное мнение. —

II.      Политика временных консулов.— III. Редак­тирование конституции VIII хода.— IV. Анализ

о      топ конституции.— Г. Плебисцит но вопрос ц

об се утверждении.

стория плебисцитарной республики, т. е. Конгеу- лата, не должна была бы. повидимому, войти в со­став истории французской революции, так как го­сударственный переворот 18 брюмера открывает собою эпоху, когда развитие основных принципов 1789 г. было затруднено и задержано, эпоху об­щей реакции. Но эта реакция не произошла одно­временно во всех областях; разрушение того, что было сделано революцией, человеком, в пользу которого народ отрекся тогда от своих прав, произошло не сразу. Только постепенно и мало- помалу тот политический строй, который уже был, повидимому, выработан согласно идеям XVIII в., был упразднен в своих наи­более существенных учреждениях и заменен другим политиче­ским строем, новым по форме, но архаичным по своему духу и стремлениям, своего рода военной и религиозной тиранией. Очень краткого очерка будет достаточно, чтобы показать, ка­ким путем произошло это медленное и временное исчезнове­ние тех политических принципов, за возникновением и судь­бою которых мы следили более или менее подробно.

I

Франция с удивлением узнала о новом государственном перевороте, который не оправдывался никакою серьезною внутреннею или внешнею опасностью. По с 1789 г. француз-

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

скос общество видело столько так называемых «дней», созда­вавшихся народом или правителями, а в самое последнее время конституция III года так часто нарушалась, что неза­конные акты, совершенные 18 и 19 брюмера, вызвали скорее удивление, чем негодование. 13 Париже рабочие пе поднялись на защиту демократических депутатов, ставших жертвами го­сударственного переворота. После прериальских событий

II        года народный элемент был почти уничтожен в столице; в Париже не существовало больше якобинского клуба. Демо­кратическое общественное мнение не имело больше в нем своего центра и не располагало никакими средствами борьбы, а потому осталось инертным. Буржуазия уже стала чувствовать себя тогда гораздо спокойнее, особенно представители круп­ной торговли. Государственная рента, которая оценивалась

17    брюмера по курсу в 11 франков 38 сантимов, подпялаеь

18    брюмера до 12 фр. 88 с., 19 брюмера до 14 фр. 38 с., 21-го — до 15 фр. 63 с., а 24-го — до 20 фр. Но никто не радовался происшедшему, за исключением роялистов, которые имели сна­чала наивность думать, что Бонапарт вернет им Людо­вика XVIII. Они стали оскорблять республиканцев в своих песнях и театральных пьесах; но это скоро прошло, и можно сказать, что в Париже общественное мнение оставалось в об­щем холодным, равнодушным, почти апатичным.

Но о департаментах нельзя было бы сказать вполне то же самое. Там произошло несколько случаев формального проти­водействия. Многие из чиновников, выборных членов депар- тамситских или кантональных администраций и комиссаров Директории протестовали и отказались зарегистрировать дек­реты 18 брюмера. Президент гражданского трибунала депар­тамента Ионны поступил так же. Временным консулам при­шлось по этому поводу отрешить довольно много должност­ных лиц. Одна нз департаментских администраций, а именно Юрская, не ограничилась даже простым протестом: она декре­тировала созыв вооруженной силы, чтобы итти против «тира- нов-узурпаторов», но не встретила повиновения.

Со стороны многих клубов также послышались протесты, как, например, из Версаля, Меца, Лиона, Клермон-Феррана. Гулузские якобинцы обратились к гражданам (но безуспешно) с призывом взяться за оружие. Таким образом, в департамен­тах послышались голоса республиканской оппозиции; но это была оппозиция меньшинства, оппозиция членов клубов и чи­новников. Нигде, повидимому, она пе встретила отголоска в на­родных массах; нигде правительству не пришлось подавлять Даже начатков восстания в защиту закона. Роялисты были в “осторге, в провинции, как и в Париже; но кровавого столкно- ^,и‘нин между ними и республиканцами пе произошло. Можно

сказать, что масса нации без особого волнения ждала актов со стороны Бонапарта, Сиейса и Роже Дюко, чтобы высказаться

об   этом новом «дне».

II                                > 

Временные консулы выполняли свои обязанности с 20 брюмера по 3 нивоза VIII года (с 11 ноября по 24 декабря 1799 г.). На первом же их заседании было предложено выбрать президента Консулата. Консулы решили, что они не станут выбирать его, а что обязанности президента будут выпол­няться поочередно, в течение одного дня, каждым из них, при­чем очередной президент не должеп был носить другого ти­тула, кроме титула «очередного консула». Алфавитный поря­док решил, что на первом заседании президентом будет Бона­парт, на втором—Роже Дюко, на третьем — Сиейс, и т. д. Та­ким образом, Бонапарт не получил официально диктатуры на другой же день после государствеипого переворота, и непра­вильно было бы сказать, что он пользовался ею тогда факти­чески. Если в военных делах он имел преобладающий голос, подобно тому, как имел его Карно в Комитете общественного спасепня, то, с другой стороны, нельзя указать ни одного по­длинного случая, в котором он говорил бы и действовал как диктатор ранее чем была вотирована конституция VIII года, за исключением, впрочем, тех инцидентов, которыми сопрово­ждалась самая выработка этой конституции. В течение этих первых недель политика правительства была чаще всего почти анонимной, и Копсулат представлял собою тогда ту же Дирек­торию, состоявшую из трех членов, причем Бопапарт появ­лялся в это время публично пе иначе как среди своих двух сотоварищей, копечно, не умаляя себя и не стушевываясь, но окруженный теми же почестями и облеченный тою же офи­циальной властью ^г.

Политика временного Консулата отличалась скромностью и примирительным характером. Победители предшествующих революционных «дней» — 31 мая, 9 термидора, 18 фрукти- дора — хвалились тем, что они искоренят порок и заблу­ждение, во имя истины и добродетели. Новые спасители респу­блики, герои 18 брюмера VIII года, были ловкие и осторож­ные люди: они с трудом пробрались к власти и с большим на-

¹ Министерство было составлено следующим образом: министр юсти­ции— Камбасерес. иностранных дел — Рейнар, полиции — Фуше, поен­ный— Портье, Финансов—Годен, внутренних дел—Лаплас, морской и колоний — Ьурдоп де Натри. Отсюдп нпдно. что временные консулы удер­жали четырех прежних министров, а именно: Камоасереса, Рейнара, Ф; то н Ьурдона де 13атри.)
силнем, чем желали; добившись власти, они хотели заставить забыть о своей рискованной проделке, стараясь быть благора­зумнее и удачливее своих предшественников. Это была ассо­циация популярного генерала и разочарованного философа, которые ставили своею целью не пересоздать общество, а за­лечить его раны паллиативными мерами. О военной диктатуре никто пе говорил. Бонапарт переменил свою генеральскую форму на штатский сюртук (о чем было заявлено в газетах); правительство хотело установить гражданский порядок. Оно не задавалось целью создать что-нибудь грандиозное или но­вое; оно просто хотело лучше поступать, задевая при этом по возможности менее людей.

Оно старалось привлечь к себе передовых республиканцев. Так как предлогом для государственного переворота 18 брю­мера послужила опасность, грозившая со стороны якобипцев, то консульским постановлением от 20 брюмера из европей­ской Франции были изгнаны тридцать четыре якобинца, в том числе Дестрем, Арена и Феликс Лепелетье, а девятнадцать других были интернированы в Ларошели, между прочими Брно, Антонель, Тало, Дсльбрель, но это постановление было отменено 4 фримера того же года; все ограничилось тогда тем, что первые тридцать четыре якобинца были временно отданы под-надзор полиции. До утверждения конституции VIII года, повидимому, не состоялось ни одной действительной про­скрипции.

Некоторые из числа шестидесяти одпого депутата, исклю­ченных 19 брюмера, примкнули к новому порядку. Генерал Журдан обменялся с Бонапартом вежливыми письмами.

Из оставшихся в живых монтаньяров II года Барер при­слал сочувственное письмо, которое было напечатано в «Moni- teur» от 19 фримера VIII года и наделало много шума Даже те нз бывших республиканских депутатов, которые не примкпули к новому правительству, как, например, Дельбрель, Тало, Дестрем, и которые, быть может, понимали, что свобода уже погибла, тем не мепее воздерживались от какого-нибудь оппозиционного акта; мои^но сказать, следовательно, что боль­шинство республиканцев или признало государственный пере­ворот, или примирилось с пим.

Консулы отправили в департаменты, в качестве эмиссаров. Двадцать четыре делегата, среди которых находились бывшие члены Конвента: Жар-Панвилье, Лекуэнт-Пюираво. Пеньер; и Эти новые эмиссары искуено защищали дело нового порядка, Успев окончательно успокоить республиканцев. Правительство

¹ Это не было, однако, льстивым выражением сочувствия: lJapep предлагал Бинанарту целый план демократической конституции.

отрекалось от роялистов и делало вид, что поддерживает рес­публиканские формы. В циркуляре от 6 фримера VIII года министр полиции Фуше предавал проклятию эмигрантов, кото­рых отечество «навсегда выбрасывало из своих недр». Хотя террористические законы о заложниках и о принудительном займе были отменены (22 и 27 брюмера VIII года), но респу­бликанцы видели в этом не какое-либо проявление реакции, а естественный вывод из прений, происходивших по этому по­воду в обоих Советах еще ранее 18 брюмера.

Словом, политика временного Консулата была как бы про­должением политики Директории

Ill

Возможно, что в эту эпоху Бонапарт мечтал одно мгновение

о    славе Вашингтона и что эта политика, с виду столь либеральная и примирительная, была искренней. Но в тот момент, когда она произвела свое действие, когда он уви­дел, что республиканцы успокоились или примирились, когда он убедился, что никакое сопротивление не угрожает ему, его личное честолюбие- снова пробудилось, и он воспользовался тем чувством общего доверия, которое было вызвано в нации умеренностью временного Консулата, чтобы добиться вотиро­вания конституции, сделавшей его повелителем Франции.

Мы видели, что две законодательные комиссии “, выбран­ные обоими Советами и заменявшие временно Законодатель­ный корпус, должны были выработать те изменения, которые предполагалось внести в конституцию III года. С этой целыо они образовали две «секции». В секцию Совета пятисот вошли членами Шазаль, Люсьен Бонапарт, Дону, Мари-Жозеф Шенье. Булэ (из департамента Мёрты), Кабанис и Шабо; в секцию Совета старейших — Гара, Лосса, Лемерсье, Ленуар-Ларош и Ренье. Эти секции решили, повидимому, сначала взять за ос­нову проект Сиейса. Но этот проект еще не был редактирован, и они не могли добиться от знаменитого мыслителя ничего, кроме одних разговоров и черновых набросков. Им казалось, что он хотел примирить монархическую идею с демократиче­ской. Верховным повелителем оставался бы народ, но он не должен был осуществлять своей верховной власти непосред­ственно, не будучи достаточно просвещен для этого. Необхо-

димо было, чтобы он передал осуществление ее в другие руки. «Доверие» должно было итти снизу, а «власть» — сверху.

Когда у Сиейса потребовали более определенных указаний, он представил два туманных наброска. В первом из них народ должен был составлять списки «нотаблей», из которых «э-тек- тор-прокламатор» избирал бы должностных лиц. Роль прави­тельства играл бы Государственный совет из пятидесяти чле­нов; народ избирал бы Законодательное собрание. Были бы учреждены, кроме того, «трибунат, конституционное жюри и охранительный сенат», нечто в роде кассационного трибунала в политической сфере. Этот сенат назначал бы «электора-про- кламатора» и «поглощал бы» его. если бы он проявил често­любие, так же как он поглощал бы слишком популярных три­бунов. Эта система была изображена в виде пирамиды, осно­вание которой составлял народ, а вершину — электор-прокла- матор. Бонапарт не находил в этом проекте никакого места для своего честолюбия и острил по поводу электора-прокламатора, сравнивая его «со свиньею, предназначенною на откорм». Сиейс выработал второй проект, в котором исполнительная власть поручалась уже пе государственному совету, а двум кон­сулам— консулу литра и консулу войны. Это значило предо­ставить место Бонапарту; но Сиейс и во втором проекте уста­навливал множество гарантий для свободы и предосторожно­стей против честолюбия одного человека

Секции были склонны принять этот второй проект Сиейса. Но Бонапарт искусно помешал его обсуждению и образовал у себя небольшой комитет, состоявший из него самого, Сиейса, Рёдерсра и Булэ (из департамента Мёрты). Он попробовал за­стращать «философа» и в первый раз заговорил властным языком ". Сиейс смолк, и его проект был оставлен.

Тогда секции выработали проект конституции^я, в основу которой была положена система ценза, политическая приви­легия буржуазии причем исполнительная власть была, впро-

чем, организована так же, как и в проекте Сиейса. Газеты встретили этот проект с кислою миною. Бонапарт стал грозить, что он поручит составить конституцию первому встречному и сам представит ее па утверждение народа. Тогда Дону соста­вил проект, в котором, под наименованиями Консулата, Сената и Трибуната, воспроизводилась та же конституция III года, но только демократизированная отменой ценза. Бонапарт не при­нял этого проекта, ставившего преграды его честолюбию. Он решил сам продиктовать (или почти что продиктовать) тому небольшому комитету, который собирался у него в доме, проект конституции, ставший йотом конституцией VIII года Нельзя быть уверенным, чтобы эта конституция, составленная в салоне Бонапарта, была потом вполне подвергнута голосова­нию законодательных комиссии, члены которых подписали ее каждый отдельно (22 фримера). Бонапарт заставил признать ее путем как бы нового государственного переворота.

IV

Конституция 22 фримера VIII года - (13 декабря 1799 г.), представлявшая собою жалкое подражание проектам Сиейса и Дону, состояла из 95 статей, следовавших одна за другою без всякого систематического порядка. О Декларации прав в ней даже не упоминалось; в ней не было также речи о сво­боде печати и совести; единственное ее либеральное по­становление заключалось в статьях 76—82, гарантировавших личную безопасность.

Еще более заслуживало в ней внимания то, что, признавая попрежнему нацию самодержавной, она лишала ее права изби­рать своих депутатов, права изготовлять через их посредство законы и руководить через их посредство государственными доходами и расходами.

Действительно, восстанавливая всеобщее избирательное право ², она в то же время уничтожала его.

Всеобщее избирательное право было восстановлено, потому что все французы, достигшие двадцатилетнего возраста, не на­ходившиеся в положении прислуги и имевшие законное место­жительство в течение года, признавались с тех пор гражданами и получали право подавать голос.

Но это право уничтожалось следующими хитроумными по­становлениями:

Все граждане каждого «коммунального» округа должны были сами сократить в десять раз свое число, избрав из своей среды «тех, которых они считали наиболее способными управ­лять общественными делами». Эта десятая часть граждан должна была составить «коммунальный» или «окружной» спи­сок, в который входили по праву все общественные должност­ные лица округа. Все граждане, вошедшие в окружные списки каждого департамента, должны были избрать из своей среды десятую часть своего состава; таким путем получался депар­таментский список, куда также входили по праву все департа­ментские должностные лица. Все департаментские списки должны были тем же путем сократиться в десять раз и образо­вать «национальный список» лиц, имеющих право быть избран­ными па «национальные общественные должности», т. е. в де­путаты, трибуны и т. д. Эти различные списки кандидатов составлялись раз навсегда. Что касалось вакантных мест, кото­рые могли бы образоваться в них благодаря умиравшим, то они замещались бы только раз в каждые три года. Наконец, составление этих списков было отложено до IX года, так что при первоначальном замещешш и организации различных об­щественных должностей избиратели не должны были прини­мать и действительно не принимали никакого участия. Но если бы даже они и приняли своевременно это участие, то это было бы лишь призрачное осуществление верховной власти народа, вотум, лишенный всякого практического значения. Предполо­жите, что данный округ заключал бы в себе десять тысяч гра- ждап. Если бы эти десять тысяч граждан имели право избрать из своей среды, положим, только сто человек, из числа кото­рых должны были бы потом назначаться должностные лица, то они все-таки еще имели бы некоторое влпяпне на ход дел. Но избрать из этих десяти тысяч человек по меньшей мере тысячу граждан — значило в сущности не избрать никого, так как тре­бование такого большого числа ire давало возможности ника­кого выбора; чтобы достигнуть этой цифры, приходилось бы выбирать всех мало-мальски грамотных; в лучшем случае

можно было бы разве только устранить несколько лиц, из числа способных занимать общественные должности, но уже ни в каком случае нельзя было бы исключить из этого списка представителей целой партии, целого обществеппого течения.

Такова была эта достойная смеха и якобы демократическая избирательная система, которою Бонапарт заменял систему конституции III года, основанпую па цензе, и путем которой, делая вид, что он возвращает французскому народу права, завоевапные им в день 10 августа 1792 г., он в действитель­ности отстранял народ от политической жизни. Но, с другой стороны, этой пародией на проект Сиейса оп организовал у оспования пирамиды то «доверие», которое должно было слу­жить источником «власти», стоявшей на вершине.

Одним из органов этой власти, которому поручалась изби­рательная и охранительная функции, был «Охранительный се- пат» из 60 членов (несменяемых и пожизненных, возрастом пе моложе сорока лет), причем число их, путем ежегодного добав­ления двух новых сенаторов в течение двадцати лет, должно было быть доведено до восьмидесяти. Возникновение этого Сената носило чисто революционный и диктаторский характер. Статья 24-я конституции гласила: «Граждане Сиейс и Роже Дюко, выходящие консулы, назначаются членами Охранитель­ного сената; к ним присоединяются второй и третий консулы, назначаемые настоящей конституцией. Эти четыре гражданина избирают большинство Сепата, который затем сам пополняет свой состав и приступает к тем выборам, которые возлагаются на него». Впоследствии Сенат должен был сам замещать ка­ждое вакантное место, которое могло образоваться в нем, на­значая нового сенатора из списка трех кандидатов, представлен­ных Законодательным корпусом, Трибунатом и первым консу­лом. Главнейшими функциями Сепата были: 1) избрание зако­нодателей, трибунов, консулов, членов кассационного суда и комиссаров государственного контроля: 2) утверждение или отмена тех актов, которые были бы обжалованы перед ним со стороны Трибуната или правительства, как нарушающие кон­ституцию. Заседания его не были публичными.

Что касается законодательной власти, то право предлагать законы принадлежало одному правительству. Редактировались они Государственным советом, являющимся самым активным органом новой системы, и затем подвергались обсуждспшо Три­буната и Законодательного корпуса. Трибунат состоял из Ю0 членов возрастом пе моложе двадцати пяти лет, назначавшихся Сенатом на пять лет п возобновлявшихся ежегодпо в одной пятой части своего состава, с правом быть избранными вновь. Законодательный корпус насчитывал 300 членов возрастом пс менее тридцати лет, назначавшихся и возобновлявшихся тем
же порядком, по имевших право быть вновь избранными только по истечении одного года. В нем должно было всегда нахо­диться, по крайней мере, ио одному депутату от каждого из департаментов республики. Трибунат обсуждал проекты зако­нов, принимал их или отвергал и посылал из своей среды трех ораторов для изложения и защиты перед Законодательным корпусом мотивов своих вотумов. Законодательный корпус вы­слушивал также ораторов правительства, государственных со­ветников и затем вотировал тайной подачей голосов и без вся­ких прений. Заседания Законодательного корпуса длились только четыре месяца. Когда Трибунат отсрочивал свои засе­дания, он назначал постоянную комиссию числом от десяти до Лятиадцати человек, которая должна была созвать его, когда она сочла бы это нужным. Заседания Трибуната н Законода­тельного корпуса были публичными, по число присутствовав­шей в mix публики не должно было превышать двухсот че­ловек.

Жалованье сенаторов равнялось 25 ООО франков, жалованье трибунов —-15 ООО франков, а членов Законодательного кор­пуса— 10 000 франков.

Исполнительная власть поручалась трем консулам, назна­чавшимся на десять лет, причем они могли быть избираемы вновь без всякого ограничения. Избирать их должен был Се­нат, ио на первый раз они были назначены самой конститу­цией, а именно: первым консулом был назначен Бонапарт, вто­рым— Камбасерес, третьим — Лебрён Фактически вся власть находилась в руках первого консула, и она оказалась гораздо больше той власти, которою пользовался Людовик XYI по кон­ституции 1789—1791 гг.: «Первый консул обнародывал законы; он назначал и отрешал, по своему усмотрению, членов Госу­дарственного совета, министров, посланников и других высших представителей Франции за границей, офицеров сухопутной армии и флота, членов местной администрации и комиссаров правительства при судах. Он назначал всех судей уголовных и фажданекпх трибуналов, за исключением мировых судей и членов кассационного суда, без права отрешать их от долж­ности» (ст. 41). «Во всех остальных действиях правительства второй и третий консулы имели совещательный голос; они под­писывали журналы, касающиеся этих актов, чтобы констатиро-

¹ Законодательные комиссии были призваны высказаться ио этому поводу. Согласно свидетельству различных современников, Бонапарт по­лучил единодушный утверднтедьпый вотум; Камбасерес и Лебрён полу­чили каждый по 21 голосу в каймой из комиссий. См. брошюру, озаглав­ленную: «Seance extraordinaire de la nuit lenne an palais des Consuls» (“ац. библ., Т,Ь. 43/405). и газету al.c Bien Inforiue» от 24 Фримера VIII года)..

ватъ свое присутствие, и, если хотели, могли заносить туда свои мнения, после чего достаточно было окончательного решения одного первого консула». Воля Бонапарта пе встречала почти никакой законной преграды. Статья 45-я гласила, правда, что размеры государственных доходов и расходов определялись ежегодно особым законом; но закон этот предлагался прави­тельством, и Законодательный корпус должен был принять или отвергнуть его целиком, без всяких поправок. В виде смехо­творного воздания чести принципам либерального образа прав­ления в статье 55-й говорилось, что никакой правительствен­ный акт не имел законной силы, если он не был подписан министром, а в ст. 72-й говорилось, что министры были ответ­ственны. Между тем не существовало никакой ответственности ни для сенаторов, ни для членов Законодательного корпуса, ни для трибунов, ни для консулов, пи для государственных со­ветников (ст. 69). Правительственные чиновники могли под­вергнуться преследованию за действия, сопряженные с их обя­занностями, лишь в силу решения Государственного совета (ст. 75). Таким образом, по отношению к Бонапарту не суще­ствовало никаких конституционных способов противодействия; это была диктатура, еще не прпзнапная и замаскированная фразами, но уже готовая оформиться.

V

Конституция должна была «немедленно же быть предста­вленной на утверждение французского народа» (ст. 95). Все было пущено в ход, чтобы обеспечить успех этого плебисцита. Вместо того чтобы созвать первичные собрания, которые когда- то подавали голоса по поводу конституции 1782 г. и III года, их признали как бы уже упраздненными из боязни прений, которые могли бы возникнуть в них, и решили заставить гра­ждан вотировать отдельно, безмолвно, публично и письменно. В каждой коммуне были выставлены утвердительные и отрица­тельные реестры, на которых всякий гражданин должен был «подписать сам или попросить подписать за себя другого» Д а или нет (закон 23 фримера и постановление 24 фримера).

Так как этот вотум не имел места повсюду немедленно же и одновременно (в Париже он происходил в конце фримера, в департаментах — в течение всего пивоэа), то у Бонапарта было время подготовить различными мерами общественное мнение. Главнейшею из них был новый государственный пере­ворот, который еще более подчеркнул революционный харак­тер всего, что произошло после 18 брюмера: законом 3 ннвоза, изданным задолго до полного окончания плебисцита, консти­туция была введена в действие, и консулы уже приступили
к отправлению своих обязанностей 4 нивоза. Таким образом, большинству избирателей пришлось высказываться по поводу уже функционировавшей конституции.

Таким путем хотели устрашить их; ио в то же время по­старались успокоить их искусной политикой. Франция жаждала внешнего и внутреннего мира. Бонапарт счел нужным громко возвестить о своих мирных предложениях Англии и Австрии. Б то же время он возвестил о своем намерении залечить раны гражданской войны и примирить всех французов, оставшихся во Франции. Умиротворение Вандеи было начато еще Дирек­торией. которая поручила бывшему начальнику генерального штаба Гоша, Эдувиллю, добиться подчинения роялистских ин­сургентов, обескураженных победами Брюна и Массена. Вся заслуга этого предприятия была приписана Консулату, потому что последствия его обнаружились лишь после 18 брюмера. Д’Отшнан, Фротте, Бурмон и др. подписали перемирие в Иу- апсе только 23 фримера VIII года. Оставалось заключить мир. Эдувплль добивался этого с терпеливостью, которая раз­дражала Бонапарта. .Постановлением от 7 нивоза он потребо­вал от инсургентов, чтобы они сложили оружие, под угрозой оказаться, в противном случае, стоящими «вне конституции». Но искусная политика Эдувилля уже начинала приносить своп плоды. В этот момент левый берег Луары уже подчинился, а правый бгрсг последовал его примеру через несколько дней. Один Фротте в Нормандии еще пе сложил оружие. Завидуя этому успеху, Бонапарт отнял командование у Эдувилля и пе­редал его Брюну. Шеститысячный отряд был послан против Фротте, который объявил о своем подчинении, но был взят в плен п расстрелян, несмотря на данный ему пропуск (29 плю­виоза VIII года). Вандеи и шуанства в крупных размерах не существовало более. Убийство Фротте произошло после пле­бисцита; по умиротворение уже было обеспечено ранее этого, в тот самый момент, когда происходило вотирование.

Что касается эмигрантов, то сначала возвращение во Фран­цию было попрежпему запрещено тем из них, которые выехали из нее добровольно, чтобы бороться со своим отечеством (ст. 93 конституции) По отношению к другим французам, изгнан­ным, отправленным в ссылку или подвергшимся другого рода проскрипциям, были приняты различные смягчающие меры. Гак как закон 3 нивоза VIII года уполномочил правительство разрешать возвращение во Францию нод условием отдачи под иадзор «всяко.му лицу, отправленному в ссылку без суда, и силу постановления Законодательного корпуса, если только

¹ См. циркуляр Фушо от 17 нивоза VIII года в «Gazette de France»

^0т 19- выноза.

данное лицо было названо при этом ио имени», то большин­ство сосланных после 18 фруктидора были возвращены, в том числе Карно. Вернули также бывших либеральных членов Учре­дительного собрания, вроде Лафайетта, Латур-Мобура, Ларош- фуко-Лпанкура и передовых республиканцев вроде Барера и Вадье. Среди монархистов Пишегрю. а среди республиканцев Билльо-Варенн были изъяты нз числа лиц, которых коснулись эти меры. Были также отменены те статьи постановления

4    фримера, которыми отдавались под надзор полиции 34 рес­публиканца, осужденные на ссылку декретом 20 брюмера.

Эта политика коснулась всех партий пакапуне плебисцита или в то время, как он происходил. Произошло как бы всеоб­щее разоружение в сфере общественного мнения, и, когда по­данные голоса были сосчитаны (18 плювиоза VIII года), кон­ституция оказалась принятой *, если верить цифрам, приведен­ным в «Бюллетене законов», большинством 3 011 007 утверди­тельных вотумов против 1 562 отрицательных^л. Среди подав­ших отрицательный голос было обращено внимание па бывших членов Конвента — Камюса и Лекуантра ". Из числа вотировав­ших утвердительно, мы встретили в парижских списках многих

¹ В своей «Истории парижской национальной гвардии», вышедшей в 1827 г. (Нац. библ.. Lb. 133/2, т. 8), Ш. Конт говорит (стр. 388), что число подписей в пользу конституции VIII года «превышал^, по крайней мере, па три четверти число граждан, умевших подписать свое имя». «...Реестры,—говорит он еще, — предназначенные для подписей, были вручены только одним служащим. Всякое лицо, каковы бы пи былп его возраст, иол, положение и родина, не только допускалось, по приглашалось >; подписи. Я видел, как подписывались дети, которые не имели никакого представления о том, что они совершали, и подписывали свои имена на реестрах так же, как они сделали бы это на своих школьных тетрадях. В городах, где граждане не являлись подписываться, чиновники составляли сами списки их имен, а потом заставляли детей переписывать их в реестры. Я знал молодых людей, которые употребляли целые дни на эту работу. Наконец, подсчет подписей производила комиссия, которую избрали вожди заговорщиков и в которую они допустили только своих соумышленников». Это свидетельство III. Конта страдает тем недостатком, что оно гораздо позднее тех событий, к которым относится; но если бы даже опо было одновременно с ними, у нас не было бы никаких средств проверить его. Весьма возможно, что во Фрапцпи ие было тогда трех миллионов лиц. умеющих писать; по закон 24 Фрнмсра пе устранял от вотума безграмот­ных, потому что оп уполномочивал граждан просить подписываться за себя других. Часто происходили подлоги, и что подписывались за других без их согласия—это возможно, но не доказано.

-                                                                                                                                                                                    Реестры этого плебисцита находятся в Национальном архиве, В II. 75-471. Пересмотреть нх все потребовало бы слишком много врс* меии. Я мог пересмотреть только пекоторые из них, даже не все .из от­носящихся к Сенскому департаменту. аМопНепг» (т. XVI, стр. 355) гово­рит, что в Париже было только 10 отрицательных вотумов и 12 4а0 п ложительн ых.    _v.r.

*   «Moniteur», т. XXI, стр. 344; «Gazette de France» от 3 нивоза года, стр. 371.

артистов, ученых, литераторов, профессоров Естественноисто­рического Музея при Ботаническом Саде, профессоров из Col­lege de France и Медицинской школы, членов Академии, почти всю избранную часть интеллигенции '. Мы находим там также имена бывших членов Конвента, монтаньяров Мерлнно, Лей- риса. Лекинио и Бр еара ², а также еще более знаменательное имя бывшего военного министра Бушотта, твердого республи­канца Вотируя за конституцию VIII года, эти республиканцы думали, что они вотируют за революцию и республику против монархии и старого порядка.

Таким путем возникла во Франции плебисцитарная респу­блика. Мы называем ее так потому, что осуществление верхов­ной народной власти было сведено в ней к плебисциту, проис­ходившему при всеобщей подаче голосов, плебисциту, ограни­ченному ответом «да» или «нет», плебисциту, путем которого французский народ (не желая и не сознавая этого) отрекся от своих верховных прав в пользу одного человека или, лучше сказать, в лице которого вместо многих представителей, изби­равшихся им до тех пор для законодательной и правитель­ственной деятельности, он избрал теперь как единственного представителя Наполеона Бонапарта.

ДЕСЯТИЛЕТНИ!! КОНСУЛАТ

I.           Организация общественных властей.—

II.       Положение печати.— ///. Административ­ная организация, — IV. Новые нравы.— V. Или­ями победы при Марсию на внутренние дела.

Покушение, проскрипции, усиление деспотизма.

I

рн консула, назначенные новой конституцией, со­брались па свое первое заседание 4 нивоза VIII года (25 сентября 1799 г.), т. е. сорока четырьмя днями ранее того, как стало известным, что на­род принял конституцию С первого же заседа­ния стало видно, что робкая политика временного консулата прекратилась: неудержимая энергия Бо­напарта увлекла за собой его сотоварищей.В тот же день, 4 нивоза, были произнесены многозначительные слова и совершены важ­ные акты. Прокламация первого консула к Французам положи­ла начало новому правительственному языку: устойчивость пра­вительства, сильная армия, порядок, правосудие, умеренность — вот какие слова заменили собой прежние революционные речи и революционные принципы. Министры были назначены в числе семи, а именно: министром юстиции — Абриаль; министром иностранных дел — Талейран; военным министром — Бертьс: министром внутренних дел — Люсьен Бонапарт; министром фи­нансов— Годен: морским и колоний — Форфэ; общей поли­ции — Фуше^[1]. У консулов был свой государственный секре­тарь, ведший протоколы заседаний и подписывавший прави­тельственные акты; им был назначен Марэ, будушпй герцог Бассано.

Государственный совет был создан и получил свою органи­зацию еще накануне, 3 нпвоза. На обязанности его лежало ре­дактирование законопроектов и административных распоряже­ний; кроме того, он должен был подготовлять решения консу­лов по всем делам административно-судебного характера; он также решал вопросы о предании суду должностных лиц. Ему была предоставлена неумолимая и опасная власть «расширять смысл законов» по требованию консулов. Здесь именно, в этом Государственном совете, Бонапарт основал свое правительство и проводил свою политику; здесь он господствовал, председа­тельствуя, произнося речи и склоняя советников к своим идеям, сначала путем убеждения (прежде чем победа при Маренго сделала его деспотом), а затем подавляя их и тиранизируя ча­сто очень грубым выражением своей воли. Протоколы заседа­ний этого Совета не дошли до нас; но мы имеем личные вос­поминания многих из государственных советников: Тпбодо, Рёдерера, Пеле (из департамента Лозеры), Мио де Мелито Вот каковы были вначале организация и личный состав Госу­дарственного совета: «департамент военных дел»: президент Брюн, советпики Дсжан, Лакюэ, Мармон, Петиэ; «морской де­партамент»: президент Гайтон, советники Шампаньи, Флёрьё, Лескалье, Редон, Кафареллп; «департамент финансов»: прези­дент Дефермон, советники Дюшатель (из департамента Жи­ронды), Девэп, Дюбуа (из департамента Вогез), Жолливэ, Ренье, Дюфрен; «департамент гражданских и уголовных зако­нов»: президент Булэ (из департамента Мёрты), советники Берлье, Моро де Сен-Мери, Эммери, Реаль; «департамент вну­тренних дел»: президент Рёдерер, советники Бспезек, Кретэ, Шапталь, Реньо (из Сен-Жан-д’Анжели), Фуркруа; генеральный

секретарь Совета—Локре '. Совет собрался на заседание 4 ни­воза в четыре часа пополудни и тотчас же выразил мнение, что конституция косвенным путем отменяла те законы, которые устраняли от общественных должностей бывших дворян и род­ственников эмигрантов. Это было очень важное решение, так как оно показывало, что в случае надобности Бонапарт мог за­конодательствовать через посредство Государственного совета, без помощи Трибуната и Законодательного корпуса ".

Согласно конституции, Сиейс, Роже Дюко, Камбасерес и Ле­брен назначили тех граждан, которые должны были составить большинство Охранительного сената. Их выбор нал на более или менее выдающихся лиц, из которых почти все оказали важные услуги делу революции, как, например. Монж, Вольнэй, Гара, Гарран-Кулон, Келлерман, Ка б анис, Сиейс и Роже Дюко сделались членами Сената по праву; затем Сенат немедленно же сам пополнил свой состав, доведя его до установленного конституцией комплекта в 60 членов. Эти вторые выборы пали на менее известных людей, в числе которых оказались, однако, Добантон, Лагранж и Франсуа (из Нешато)

Сенат немедленно же избрал 300 членов Законодательного корпуса и 100 членов Трибуната, причем не обнаружил пи узо­сти, ни раболепия. Напротив того, Законодательный корпус оказался составленным почти исключительно из лучшей части бывших членов различных революционных собраний, с замет­ным предпочтением по отношению к людям 1789 г., но без устранения и таких горячих республиканцев, как Грегуар Бреар, Флоран Гио, и даже таких личных противников Бона­парта, как Дальфонс, который оказал в Совете старейших энергичное сопротивление государственному перевороту

16    брюмера.

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

В состав Грибуната вошли люди, характер и прошлое ко­торых делали их годными для той роли конституционной оппо­зиции, которая составляла, повидимому, главную задачу этого собрания: Андриё, Байёль, Мари-Жозеф Шенье, Бенжамен Констан, Жан де Бри, Демёнье, Генгенэ, Станислав де Жирар­ден, Жар-Панвилье, Лалуа, Ларомигьер, Пеньер

Трибунат и Законодательный корпус с твердостью и пони­манием дела выполняли свои долг в борьбе с нарождающимся деспотизмом и отвергли многие из антилиберальных законо­проектов; но эти собрания, выдававшиеся своим личным соста­вом, не носили характера национального представительства; это не было даже представительство тех «нотаблей», списки ко­торых должны были появиться лишь в IX году. Вот почему оппозиция их была бесплодной и бессильной, и Бонапарту не стоило большого труда сломить ее.

II

В период временного консулата периодическая пресса пользовалась, быть может, большей свободой, чем какая была предоставляема ей с самого 2 июня 1793 г. Так, «Moniteur» в номере от 29 брюмера VIII года, хотя и в почтительной форме простого предположения, предостерегал общественное мнение против честолюбия Бонапарта, советуя в то же время этому последнему, в случае если бы через три месяца не был заключен мир, «сложить с себя гражданскую власть» и снова стать во главе армии. Газета «Le Bien-Informe» в номерах от 14 и 24 фримера смело обличала реакционные проекты кон­ституции, противопоставляя им американскую конституцию, ко­торую перепечатала на своих столбцах. Во «Французской Га­зете» от 26 фримера можно было прочесть следующие строки: «Конституция провозглашена 24-го числа во всех округах Па­рижа. Вот анекдот, хорошо обнаруживающий настроение па­рижан. Во время чтения конституции одним из муниципальных чиновников каждый из слушателей старался протесниться впе­ред, чтобы лучше расслышать читаемое, вследствие чего никто не мог уловить подряд двух фраз; и вот какая-то женщина го­ворит своей соседке: «Я ничего не разобрала». — «А я не про­ронила ни одного слова», — отвечает та. — «Ну что же там ска­зано?» — «Что у нас есть Бонапарт». В форме подобных сати­рических анекдотов проявлялась оппозиция нескольких газет. Бонапарт боялся, чтобы в союзе с оппозицией Трнбупата и За-

¹   Протоколы заседаний Законодательного корпуса и Трибуната были напечатаны. В Нац. библ. имеется неполный экземпляр этого издания; «о в Нац. архиве хранится нолпый экземпляр.

конодателыюго корпуса она не помешала ему овладеть властью. И вот, 27 нивоза VIII года, «принимая во внимание, что часть газет, издающихся в Сенском департаменте, служит орудием в руках врагов республики», он издал постановление о запре­щении всех парижских политических газет, за исключением следующих тринадцати: «Moniteur», «Journal des Debats», «Jour­nal de Paris», «Bien-Informe», «Publiciste», «Ami des lois», «Clef du cabinet», «Cytoyen fran?ais», «Gazette de France», «Journal des hommea libres», «Journal du soir des freres Chaignieau», «Jour­nal des defenseurs de la patrie», «Decade philosophique».

Правда, мы видим, что лучшая часть парижской прессы уцелела. Уцелела даже оппозиционная «Французская Газета»; но «Moniteur», главнейшая из тогдашних газет, сделалась с 7 нивоза официальной, а двенадцать остальных находились под угрозой немедленного запрещения, если бы они стали по­мещать статьи, «обнаруживающие недостаточное уважение к общественному договору, верховной власти народа и славе французской армии», или же если бы они печатали «оскорби­тельные отзывы о правительствах и нациях, дружественных французской республике или находящихся в союзе с ней, хотя бы даже подобные статьи были извлечены из иностранных пе­риодических изданий». В конце копцов всякая оппозиция сде­лалась невозможной для печати, и можно почти сказать, что постановление 27 нивоза Y1II года послужило фактически на­чалом деспотизма.

Эта приостановка свободы печати, объявленная сначала вре­менной мерой, предназначенной действовать «до окончапия войны», не была отменена после Амьенского мира и оставалась в силе в течение всего периода Консулата и Империи, с раз­личными, отягчавшими ее добавлениями, в числе которых

•                  (если говорить только о времени Коисулата) можно указать на запрещение говорить о передвижениях армии и флота (16 плювиоза VIII года; 11 и 14 прериаля XI года), печатать какое бы то ни было перечисление или резюме статей в заго­ловке помера (15 термидора VIII года), сообщать известия, способные встревожить торговый мир и взволновать обще­ственное мнение (9 термидора IX года), говорить о религиоз­ных делах (18 термидора IX года) или о средствах продоволь­ствия (18 фримера X года), сообщать о самоубийствах (фрн- мер XI года)

Ни одна новая политическая газета не получала разреше­ния на'выход в свет, за исключением официозного п эфемер­ного «Парижского бюллетеня». «Друг законов» был запрещен

’ Относительно полицейских мер против прессы смотри Arch. u«it. 3452 3433.

9     прериаля VIII года за то, что печатал эпиграммы, задевав­шие Академию. Две других газеты, «Bien-Informe» и «Journal des hommes libres», волей-неволей прекратили свое существова­ние— первая в жерминале, а вторая в фруктндоре VIII года. Если оставить в стороне официальный «Moniteur» и журнал «La Decade philosophique», почти переставшей говорить о политике, то в жерминале XI года в Париже выходило только восемь по­литических газет: «Journal des Debate» (8150 подписчиков), «Publiciste» (2 850), «Gazette de France» (3 250), «Clef du cabi­net» (1080), «Citoyen frangais» (1300), «Journal des defenseurs de la patrie» (900), «journal du soir» (550), «Journal de Paris» (600); всего 18 680 подписчиков

Постановление 27 нивоза не касалось провинциальных по­литических газет; но те из них, которые проявляли какую-ни­будь независимость, были прекращены особыми распоряже­ниями, как например «Republicain democrate», издававшийся в городе Ош, тулузский «Antiroyalistc» или руапская «Vedette» ^[2]. Правительство старалось добиться того, чтобы в каждом депар­таменте издавалось только по одной газете, руководимой или вдохновляемой префектом. Что касалось иностранных газет, то, за исключением нескольких недель, следовавших за Амьенским миром, почти всем им было запрещено проникать во Францию.

В тени и несогласно действовал цензурный комитет. Предо­стережения, выговоры, угрозы и случаи запрещений довели газеты (как и в эпоху Директории, после 18 фруктидора) до того, что они выражали свои политические симпатии лишь под­бором известий или историческими намеками в своих литера­турных отделах, да и то не всегда безнаказанно.

Запуганные таким образом газеты сделались незначитель­ными, почти несуществующими. Но это не входило в расчеты Бонапарта: он хотел бы, чтобы пресса была послушна и инте­ресна, чтобы она имела вид свободной^[3]. Подобно тому, как пыталась делать это Директория, он попробовал вдохновлять ее, руководить ею сам. Издатели газет должны были выбирать сотрудников, которые нравились бы правительству. Каждой га­зете доставлялись готовые статьи, соответствовавшие ее преж­нему политическому оттенку. Но все эти ухищрения пикого не ввели в заблуждение.

Не следует, однако, думать, чтобы к концу Консулата вся печать сделалась безусловно прирученной. После убийства герцога Энгиенского «Journal des Debats» осмелился высказать свое порицание, напечатав перевод речи из Силия Италика, в которой Пакувий отклоняет своего сына от замысла убить Аинибала. Сюар, которого просили напечатать в «Publiciste» апологию этому убийству, отказался, написав очень гордое письмо.

Но когда была учреждена Империя, исчезли последние следы независимости, и вся печать всецело принадлежала пра­вительству.

III

Деспотизм существовал уже в конституции VIII года, но только в скрытом состоянии, замаскированный наполовину такими формулами, которые Бонапарт, как оп сам высказывал это позже по поводу итальянской конституции, намеренно де­лал краткими и туманными. В тот самый день, когда стало из­вестным, что конституция принята нацией, маска была сбро­шена, и первый консул представил Трибунату и Законодатель­ному корпусу законопроект (сделавшийся закопом 28 плювиоза

VI              года) о преобразовании администрации, законопроект, устанавливавший безусловную централизацию в пользу одного человека и отнимавший у народа всякое право избирать каких бы то ни было должностных лиц, оставляя ему от его прежней верховной власти разве только одно право избирать непосред­ственно мировых судей.

В конституции было сказано, что территория республики подразделяется на «департаменты» и «коммунальные округа». Деление на департаменты было оставлено без всяких перемен, кроме упразднения департамента Мои-Террибль, который был присоединен к департаменту Верхнего Рейна. Что касалось «коммунальных округов», о которых конституция упоминала, не определяя нх границ, то все думали, что это означало со­хранение тех кантональных муниципалитетов, посредством ко­торых авторы конституции III года пытались установить дей­ствительную коммунальную жизнь. Но такого рода коммуны, достаточно крупные, чтобы проявлять жизнь и инициативу, могли бы быть помехой для деспотической централизации. По­этому все муниципалитеты были восстановлены в том виде, в каком нх установило Учредительное собрание и в каком они существуют до енх пор, т. е. было восстановлено то мелкое ад­министративное дробление, которое уничтожало муниципаль­ную жизнь.

Под именем «округов» были восстановлены округа, упразд­ненные конституцией III года, но только в меньшем числе. Что же касалось состава местной администрации, то хотя кон­ституция и позволяла предвидеть, что члены ее будут назна­чаться исполнительною властью, но из нее все-таки не выте­кало, чтобы вся административная власть как в департаментах, так и в округах могла быть предоставлена одному лицу. Ме­жду тем, статья 3-я закона 28 плювиоза гласила, что «местная администрация должна быть воэложепа на одного префекта», причем в каждом округе должны были находиться супрефекты, состоявшие под его начальством Это было восстановление ин- тендантств старого порядка с их субделегатами, но только с еще большею властью, потому что эта власть уже не сталкива­лась теперь ни с какою корпорацией), ни с каким учреждением, ни с какою традицией.

В изложении мотивов этого закона признавалось в прин­ципе, «что управлять должен был один человек, а решать — многие». Решения могли быть в данном случае двоякого рода: во-первых, относившиеся к распределению налогов; такого рода решения возлагались на «генеральные советы», «окружные со­веты» и «муниципальных раскладчиков»; во-вторых, решения административно-судебного характера; они возлагались ка «со­веты префектуры».

Генеральные и окружные советы, избиравшиеся на три года, заседали лишь в течение пятнадцати дней в году, с целью распределения прямых налогов между округами и ком­мунами. Кроме того, генеральный совет вотировал, для покры­тия департаментских расходов, «добавочные сантимы», которые префект расходовал по своему усмотрению, под условием давать в них раз в год отчет генеральному совету, причем нрава по­следнего ограничивались тем, что он «выслушивал» этот отчет и выражал свое мнение относительно нужд департамента.

Права «муниципальных советов» были несколько обширнее: они могли не только выслушивать, но и обсуждать отчеты о приходах и расходах, которые мэр представлял затем суире-

¹     Без сомнения, при предшествующем режиме комиссары Директории, состоявшие при центральных администрациях и муниципалитетах, благо­даря все большему и большему расширению своих полномочий, уже под­готовили умы к этому институту префектов и супрефектов. Но так как ко­миссары должны были назначаться из среды жителей того района, в ко­тором им приходилось действовать, то, будучи в такой же степени мест­ными людьми, как н агентами центральной власти, они старались бережно относиться к местному настроению, даже когда упраздняли выборные ад­министрации. Напротив того, префекты и супрефекты почти никогда в» назначались из жителей данного департамента или округа, почти никогда не были «местными людьми», и это обстоятельство придавало гораздо бо­лее суровый характер новому способу административной централизации.

фекту, утверждавшему их окончательно; они постановляли также решения относительно займов, таможенных сборов и пр. Ведение метрических книг, так же как и заведываппе поли­цией, поручалось мэрам и нх помощникам. Но в городах с на­селением, превышающим сто тысяч душ, полиция находилась в руках правительства. Париж был подчинен особому режиму и имел своего «префекта полиции». Префекты, супрефекты, члены генеральных и окружных советов, мэры, их помощники и муниципальные советники назначались одни — первым кон­сулом, а другие — префектами. Что касалось судебно-админи­стративного трибунала, установленного в каждом департаменте под именем «совета префектуры» и состоявшего, смотря по де­партаменту, из 5, 4 или 3 члепов, то последние назначались первым консулом; президентом этого трибунала мог быть пре­фект, голос которого, в случае разделения голосов, имел пре­обладающее эпаченпеТаким образом, отделив сначала чисто административную власть от решающей, авторы закона затем слили их в интересах деспотизма.

Трибунат пришел п ужас, когда был внесен этот проект; либералы этого собрания увидели в нем узаконенную тиранию. Докладчик, которым был Дону, подверг его беспощадной кри­тике (23 плювиоза VIII года), но в заключении высказался за его принятие на том единственном основании, что «опасно было бы» отвергнуть его Печать безмолвствовала, Трибунат чувствовал себя бессильным. Былп произнесены красноречивые речи против такого упраздения всех вольностей, но в конце концов Трибунат принял проект большинством 71 голоса про­тив 25, а Законодательный корпус сделал то же самое боль­шинством 217 голосов против 63.

Таким путем возникла деспотическая централизация; но па первых порах обнаруншлись лишь ее благоприятные послед­ствия, благодаря искусному выбору префектов и супрефектов,

сделанному Бонапартом ^х, а тайнее благодаря тому, что вначале он мог быстро совершить разного рода улучшения, подсказан­ные ему его гением. Администрация была проста и функцио­нировала быстро; ее находили справедливой; Европа «завидо­вала нам». Эта администрация становилась грубой и тирани­ческой лишь мало-помалу, по мере того как сам властелин из доброго деспота превращался в злого.

IV

Эта трансформация совершалась медленно, и различные фазисы ее плохо улавливались современниками. В момент вотума конституции VIII года Бонапарт еще сохранял сво­его рода республиканскую простоту. Лишь 30 плювиоза он перешел на жительство в Тюильери, как уполномочивал его на это закон ^[4]. Консульского двора еще не существовало; вместо придворных Бонапарт задумал окружить себя статуями героев: он приказал, чтобы большая галлерея Тюильерийского дворца была украшена изображениями Демосфена, Александра Маке­донского, Аннибала, Сципиона, Брута, Цицерона, Цезаря, Тю- ренна, Конде, Вашингтона, Фридриха Великого, Мирабо, Марсо⁸ и т. д. Ои еще удерживал отчасти республиканский этикет и еще не разрешал употребления другого титула, кроме