VI

Переходя теперь от «рационалистических» групп к «ми­стическим», члены которых принадлежали к религиям, осно­ванным на Откровении, мы видим, что две из них, израелит- ская и протестантская (аугсбургского вероисповедания), не воз­буждали, так сказать, никаких разговоров о себе во весь период отделения церкви от государства. Строго исполняя законы, протестанты и евреи огра1шчились тем, что пользо­вались молчаливо свободой, полученной ими после многих ве­ков преследования. Правительству не приходилось заниматься ни теми, ни другими ^[1].

Что касается католиков, как папистов, так и непапистов, то мы уже видели, что они воспользовались новой религиоз­ной политикой, которой держался Конвент в термидорианский период, чтобы снова организовать свой культ. Они закончили эту реорганизацию при Директории. В «Анналах религии» от

5   мессидора VI года читаем: «В начале вандемьера этого года (т. е. в конце сентября), в канцелярии министра финансов был сделан подсчет всем коммунам, в которых возобновилось пу­бличное отправление культа. Девять месяцев назад таковых Уже насчитывалось 31214. Кроме того, 4 511 коммун добива­лись тогда восстановления у себя публичного богослужения;

наконец, в этот список не был включен Париж; каждая из больших коммун считалась только за одну церковь. Вот уже почти все наши 40 ООО бывших приходов».

Как же велико было в этом огромном количестве вновь открытых «приходов» число папистов и непапистов, иначе го­воря — число присягнувших когда-то конституции священни­ков и неприсягнувших? Мы знаем только, что у папистов была более обширная паства, чем у непапистов.

Мы уже видели, как организовалось, вслед за отделением церкви от государства, бывшее конституционное духовенство Эта «национальная» церковь, как она называла себя, не поль­зовалась большою популярностью и в период, предшествовав­ший 18 фруктидора, теряла под собою почву. Но ее священ­ники и прихожане все-такп были еще достаточно многочис­ленны, чтобы созданный ею раскол мог представлять опас­ность для римской церкви. В V году из 83 епископов, выбран­ных вновь или удержанных на своих местах в 1790 г., остава­лось 41 (из остальных сорока двух 9 женились, 6 вышли в отставку, 6 не вступили вновь в должность, 8 умерли на эша­фоте и 13 умерли естественною смертью). Из 42 вакантных епископских кафедр были замещены всего три: в Кольмаре, Версале и Сент-Омере. Таким образом, в момент государствен­ного переворота 18 фруктидора большинство епископских ка­федр было все-таки занято ".

Вначале «корабль республики» и корабль бывшей консти­туционной церкви «плыли вместе», как предсказывал Гре- гуар но вскоре взаимные отношения между этой церковью н правительством охладились. 2 вантоза IV года постановле­нием Директории были временно запрещены (разрешенные позднее) выборы версальского епископа, потому что синод, ко­торый был собран для этой цели кандидатом (аббатом Клема­ном), высказался против женитьбы священников. Этот вопрос

о   женитьбе священников, по отношению к которому бывшее конституционное духовенство высказало себя непоколебимым, уже заставлял предвидеть ссору, окончательно разыгравшуюся после 18 фруктидора из-за вопроса о праздновании десятого дня декад.

Тем не менее Директория, понимавшая, как полезно для нее, в политическом отношении, поддерживать этих еретиков в их борьбе с папою, позволяла им созывать синодальные со­боры и разрешила созвать «национальный собор». Синодаль­ные соборы, созываемые в каждой епархии и состоявшие из всего духовенства этой епархии, избирали своего делегата и его помощников, которые, вместе с самим епископом (членом по праву), должны были представлять данную епархию на нацио­нальном соборе. Этот собор, созванный сначала на 1 мая

1796     г., происходил в Париже, в церкви богоматери, с 15 авгу­ста 1797 г. (28 термидора V года) по 12 ноября того же года (22 брюмера VI года)

Как на своих синодальных собраниях, так и на этом на­циональном соборе бывшее конституционное духовенство отри­цало, чтобы оно когда-либо хотело вызвать раскол в католи­ческой церкви, и старалось примириться с папой. 24 сентября

1797    г. (4 вандемьера VI года) собор выработал и послал папе проект примирения». В нем было сказано, что так как законы

о  гражданском устройстве духовенства уже потеряли свою силу, то галликанская церковь отказывалась от них и признавала в папе видимого главу католической церкви, признавала за ним права на высшие почести и верховную юрисдикцию, прини­мала все догматы и осуждала пресвитерианство; что она допу­скала в число своих пастырей только граждан, верных респу­блике, принесших гражданскую присягу и обязавшихся под­держивать принципы п вольности галликанской церкви, но что она не исключала из своей среды никого за его прежние мне­ния. Папе было предложено, чтобы епископы па вакантные кафедры избирались духовенством и народом, а утверждались и посвящались архиепископом. В епархии, имеющей только одного епископа (бывшего при старом порядке или вновь избранного), этот епископ должен был одинаково признаваться всеми католиками, так же как и священник в тех приходах, где был только один священник. Если же в данной епархии или в данном приходе оказалось бы два епископа или два священ­ника, то отправлять обязанности должен был тот, который раньше занял свою должность, другой же считался бы его преемником.

Так как папа во время переговоров, происходивших в про­межуток между Болонским перемирием и Толентннским миром, заискивал, повидимому, перед бывшим конституционным духо-

веиством, то последнее надеялось, что он отнесется с благо­склонностью к его примирительному проекту; но папа не дал на него пика кого ответа.

Папистская католическая церковь, так же как и бывшая кон­ституционная, потеряла многих из своих епископов; 41 из них умерли. Надо заметить, что не все папистские епископы сдела-. лись эмигрантами, как это утверждается иногда; 11 из них ни­когда не покидали Франции, а именно епископы Труа, Шалона- на-Саоне, Марсели, Анжера, Сеэза, Санлиса, Алэ, Сен-Папуля, Лектура, Макона и Сарлата Из числа эмигрировавших по крайней мере один, монсеньор д’Авио, вьенский епископ, вер­нулся во Францию в флореале Y года. Некоторые из отсут­ствовавших епископов старались издали управлять своими епархиями. В нескольких епархиях, епископы которых умерли (причем Людовик XVIII не заместил ни одного вакантного места), находились апостолические викарии. Но у нас нет дан­ных даже для приблизительных статистических цифр относи­тельно епархий старого порядка, которые были тогда реорга­низованы. Что же касается до священников и их помощников, то, несмотря на заключение их в тюрьму и на ссылки, их все- таки еще оставалось очень много.

Через год после отделения церкви от государства римско- католический культ находился в цветущем состоянии, особенно в Париже. В «Католических анналах» от 1 декабря 1797 г. (11 фримера V года) аббат де Булонь писал: «Положение ка­толической церкви в Париже особенно утешительно для тех. которым дороги успехи религии. Каждый день открываются но­вые храмы, а приток верующих, вместо того чтобы умень­шаться, заметно увеличивается». Число церквей, занятых като­ликами, доходило в момент отделения церкви от государства до пятнадцати, а теперь, по словам того же аббата де Булонь, оно уже достигло сорока; на следующий год, ко времени пас­хальных празднеств (27 жерминаля У года), оно равнялось пятидесяти. В дни больших католических праздников почти все магазины в Париже бывали заперты ".             

Папистское духовенство состояло из тех непокорных свя­щенников. которые отказались принести присягу, установлен­ную в 1790 и 1792 гг. ³. Затем закон 7 вандемьера IV гоД[2]^ стал требовать от священнослужителей лишь обещания под**» питься республике⁴. Эмигрировавшие священники, подле»*? шпе ссылке, возвращались толпами и давали это o6eujamie. &Щ-

Праги революции и республики выступали теперь безнаказанно, причем многие из них становились агентами монархии и реак­ции. Раздраженный и обеспокоенный Конвент декретировал 3 брюмера IV года следующую меру: «Законы 1792 и 1793 гг. относительно священников, подлежащих ссылке или тюремному заключению, должны быть приведены в исполнение в течение двадцати четырех часов после обнародования настоящего де­крета; должностные лица, виновные в невыполпении его, будут осуждены на двухлетнее тюремное заключение. — Все постано­вления комитетов и эмиссаров Конвента, противоречащие этим законам, отменяются».

Эти законы были чрезвычайно суровы; они были слишком суровы. Суды не применяли их, хотя Директория в циркуляре от 23 нивоза IV года настойчиво требовала этого. Врио мог заявить 21 брюмера VII года с трибуны Совета пятисот, не встретив возражения, что до 18 фруктидора ни одного приго­вора не было произнесепо против священников, подпавших под эти законы '. Священники продолжали поэтому возвра­щаться во Францию и вести пропаганду против основных прин­ципов революции, причем почти во всех смутах, которые при­ходилось подавлять Директории, обнаруживалось влияние ка­кого-нибудь неприсягнувшего священника. Закон 3 вантоза

III      года запретил звонить в колокола; ио в деревпях продол­жали все-таки звонить, несмотря па закон 22 жерминаля IV года, установивший наказания за это. В глазах тогдашних республи­канцев этот звои был как бы набатом, призывавшим к восста­нию против республики. Но для крестьян того времени без колокольного звона не существовало религии. Этот спор о ко­локолах был одною из причин успеха умеренных на выборах V' года.

Директория с самого же начала проявила гораздо бол ее враждебности по отношению к священникам-папистам, чем Ко­митет общественного спасения во II году. В инструкциях своим комиссарам (фрнмер V года) она указывала им на этих свя­щенников как на роялистских агентов и приглашала их в рез­ких выражениях бороться с ними. «Расстраивайте их веро­ломные планы, — говорила она, — деятельным, неусыпным на­блюдением; разрушайте их мероприятия, препятствуйте их Движениям, доводите их до отчаяпия». . . Во многих своих по- ^слапиях она указывала Законодательному корпусу на то, что мы называли бы теперь клерикальною опасностью.

Если все папистские священники были единодушны в стрем­лении дискредитировать в глазах верующих некоторые из законов республики, как, например, закон о разводе, или тре-

вожить совесть лиц, приобревших церковные земли то не все они были согласны между собою в желании бороться с респу­бликой в пользу монархии. Среди них была группа оппорту­нистов или «rallies», как сказали бы мы теперь; душою их был один выдающийся священник, аббат Эмери. Он советовал не связывать дела церкви с делом Людовика XVIII, признать республику и не отказываться от дачи обещаний, требуемых законом 7 вандемьера IV года. Победы Бонапарта в Италии усилили это течение, так как уменьшили надежды на восста­новление королевской власти. У этих примкнувших к респу­блике папистов был свой орган, «Annales religieuses», где писал аббат Сикар, типичный оппортунист. Они шли как бы навстречу бывшему конституционному духовенству и говорили ему в ту- манных выражениях о примирении, но в то же время искусно^ привлекали на свою сторону часть его прихожан. Многие епи­скопы старого порядка, как, например, парижский архиепископ монспоньор де Жюннье, разрешали своим священникам и даже обязывали их подчиниться республике^[3].

После вторжения Бонапарта в папские владепия и заклю­чения Болонского перемирия (5 мессидора IV года) папа при­слал в Париж для официозных переговоров графа Пьеракн с примирительными инструкциями и проектом папского посла­ния (помеченным 5 июля 1796 г.), где католикам советова­лось признать республику и подчиниться установленным вла­стям. В это время уже существовали неопределенные проекты относительно конкордата. Возможно, что Бонапарт, в принципе сторонник конкордата, замышлял установить его лишь в тот день, когда он сделается повелителем Франции (если только в его тогдашних мечтах была какая-либо определенность). Ди­ректория, как мы впделп, предпочла бы, чтобы Бонапарт вос­пользовался представившимся случаем для полного упраздпе*^, ния светской власти папы, что могло бы повести за собою па­дение римской церкви. Как бы то ни было, но переговоры о французских религиозных делах не привели тогда ни к чему, и в Толентинском мирном трактате (1 вантоза V года) шля речь лишь о светских делах.

Все эти примирительные проекты встречали, впрочем, про­тиводействие со стороны большинства духовенства старого по­рядка, большинства непримиримого и роялистского, следовав* шего инструкциям Людовика XVIII, в которых говорилось, что j «подчиниться законам республики значило восстать против эа-

конной «власти, примкнуть к святотатству и разбою, сделаться соучастниками всех революционных преступлений и внести гнусный соблазн в самое святилище» У этих непримиримых был также свой периодический орган, «Annales catholiques», где аббат де Булонь вел суровую кампанию против оппортунистов.

Встречая противодействие со стороны непримиримых, поли­тика католиков, примкнувших к республике, не оставалась все- таки без влияния. Так, Совет старейших отверг (9 фруктидора

IV     года) резолюцию Совета пятисот от 17 флореаля того же года, предписывавшую новые суровые меры против священни­ков Вскоре после того сам Совет пятисот стал, повидимому, мягче относиться к папистскому духовенству. Закон 14 фри­мера V года (резолюция была вотирована 16 брюмера) отме- пил в числе других статей закона 3 брюмера IV года и статью 10, предписывавшую неукоснительное выполнение зако­нов 1792 и 1793 годов, направленных против священников.

Но, как указал на это Шоллэ е трибуны Совета пятисот 14 фримера VI года, «отменять постановления закона, кото­рыми лишь предписывалось выполнение других законов, еще оставшихся в силе, и в то же время не отменять этих самых законов, значило совершать нечто чудовищное в области зако­нодательства: поэтому власти перестали понимать, чего от них хотели».

Большим успехом для примкнувших католиков были ре­зультаты жермниальских выборов V года, приведших к воз­никновению в общих советах большинства, которое называли роялистским, но которое точнее было бы назвать католи­ческим.

Возобновленный таким путем Совет пятисот назначил комис­сию для пересмотра религиозно-политических законов. От имени этой комиссии Камилл Жордан, самый красноречивый из ораторов примкнувших католиков, представил (29 прериали

V    года) свой знаменитый доклад Он говорил в нем о католи­ческой религии с трогательным чувством, но требовал для нее только того, что ему казалось возможным при данном поло­жении. Это была как бы минимальная програм.ма католических требований, заключавшаяся в следующих четырех статьях:

1)      чтобы верующие могли избирать священнослужителей по своему желанию, т. е. чтобы они могли принимать к себе не­присягнувших священников ^J; 2) чтобы от священников не тре­бовалось больше ни присяги, ни обещаний, ни каких бы то ни было заявлений 3) чтобы было разрешено звонить в коло­кола ⁴; 4) чтобы у каждого культа было свое особое кладбище.

Впрочем проект, представленный Камиллом Жорданом, санк­ционировал отделение церкви от государства и светский ре­жим. В нем были запрещены «вклады в пользу коллективного лица, которые напоминали бы об уничтоженных корпорациях, а также вечные вклады, которые, накопляясь, повели бы к воз* роя{дению такого рода собственности, — говорил оратор, — ко­торый вы хотели искоренить». Камилл Жордан соглашался, что лее культы должны были оставаться замкнутыми в свои храмы и что вне их священнослужители не должны были носить свя­щеннических одежд. За нарушение всех этих правил он пред­лагал установить наказания, доходившие в наиболее важных случаях до шестимесячного тюремного заключения.

7     мессидора V года Дюрюель представил доклад, имевший целью отмену законов, направленных против неприсягнувших священников.

Совет обсуждал оба эти вопроса с 20 по 27 мессидора

III   года. -Генерал Журдан горячо нападал при этом па папист- ских священников как инициаторов вандейского восстания. Как жаль, — говорил он, — что я не могу призвать сюда тени храбрых защитников отечества, принесенных в жертву коро­левской власти, благодаря фанатизму! Они сказали бы вам, что теми, которые поражали их железом и свинцом, руководили священники, желавшие восстановления королевской власти в своих собственных интересах; они сказали бы вам, что доб­рые. и доверчивые жители деревень бросались с криками «Да здравствует король!» на пушки и штыки с такою яростью и с таким хладнокровием, какие могут быть вызваны только фа­натизмом. Но вы, храбрые воины, не убитые, но только иска­леченные на полях битв, придите сюда рассказать вашим зако­нодателям, как тех из вас, которые попадались в руки мятеж­ников, привязывали к пушкам и затем выставляли в таком по­ложении под выстрелы ваших же товарищей, причем эти жестокости совершались при тысячекратно повторяемых вос­клицаниях: «Да здравствует король!» «Да здравствует католи­ческая религия!» Скажите им, на что бывают способны люди, °сяеплепные фанатизмом, и обяжите их принять необходимые ^МсРы. чтобы избегнуть повторения подобных ужасных сцен».

Католики нашли для себя блестящего защитника в лице ■Демрера, который произнес 21 мессидора восторженную по­хвалу «древнему культу наших отцов» и «религии наших

отцов» (эти выражения часто повторялись потом) Было видно, что он хотел- противопоставить Декларации прав кате­хизис, революции — церковь. Прения приняли страстный ха­рактер. Булэ (цз департамента Мёрты) утверждал на том же заседании, что католики-паписты, имевшие своим главою «чу. жеэемиого государя», были опаснее всех других сект. Эшассе- рио-старший воскликнул на заседании 23 мессидора: «. . . Нет. вы. беспрестанно говорящие о «религии наших отцов >, не вер- нете нас к нелепым верованиям, к пустым предрассудкам, к «безумному суеверию...» «Сильный ропот, — говорит «Мопь teur», — прервал оратора. Секретари Жордан и Делаэ потребо­вали слова. «Я заявляю. — сказал Эшассерио, — что я не хотел сказать ничего оскорбительного для католического культа; а говорил только о тех суевериях, которые исказили его». Ламарк также оспаривал Лемрера. «Бог их отцов, — сказал он, — это—■ бог Филиппа II, Карла IX и Катерины Медичи». «Нет! Мы не хотим этого «бога их отцов», потому что их отцы были варва­рами, не знавшими и оскорблявшими истинного бога, создав­шими себе бога по своему подобию. Истинный бог — бог тер­пимости, мудрости н человечности, не той человечности, кото­рая проповедует месть, убийства и гражданскую войну, а той, которая внушает согласие, забвение ненависти и обид, уваже­ние к установленному правительству». Ройе-Коллар защищал католиков (26 мессидора) и требовал для них правосудия. «На свирепые крики демагогии. — говорил он, — взывающей к «сме­лости, смелости и еще раз смелости», представители народа должны наконец ответить примирительным и торжествующим кличем, который раздастся по всей Франции: «справедливости, справедливости и еще раз справедливости».

На следующий день, 27 мессидора, Совет пятисот вотиро­вал резолюцию, отменявшую законы, изданные против непри- сигнувших священников. Совет старейших одобрил эту реэолю* ппю почти единогласно 7 фруктндора V года ".

Отменой этих законов Законодательный корпус сильно до­садил Директории, которая в своем послании от 23 термидора снова говорила о «наглости эмигрантов и бунтующих священ­ников, которые, пользуясь открытым покровительством, втор­гаются со всех сторон, раздувают пламя раздоров и побуждают презирать законы».

Закон 7 фруктидора V года и та «клерикальная опасность», которая, казалось, должна была явиться его результатом, были одними из причин, заставивших Директорию решиться на го­сударственный переворот.

VII

Оппозиция Директории со стороны нового большинства Законодательного корпуса проявлялась не только на рели­гиозной почве: это была непрерывная борьба путем всякого рода придирок, как, например, по поводу расходов, особенно •военных, где на самом деле происходили растраты и злоупо­требления. Правительству стало казаться, что организуется роялистский заговор. Несомненно, что генералы-депутаты Пн- шегрю и Вилл о состояли тогда в сношениях с претендентом. Если бы возник заговор с целыо призвать Людовика XVIII,' то они были бы его руководителями: но они еще колебались, удер­живаемые, с одной стороны, конституционными препятствиями, а с другой — общественным настроением, столь же враждебным королевской власти, как и террору.

Директория была, повидимому, доведена до полной невоз­можности выполнять правительственные функции не только вследствие оппозиции Законодательного корпуса, но еще и по­тому, что она сама распалась тогда на две враждебные группы. Это распадение засвидетельствовано официальным протоколом заседания Директории 28 мессидора V года³, на котором Ьарно предложил от имени большинства Законодательного корпуса отставку четырех министров: Мерлена (из Дуэ), Ра- меля-Ногарэ, Шарля Делакруа и Трюгэ. Бартелеми один под­держал Карно в том мнешш, что Законодательный корпус, имел право вмешиваться в назначение министров. За исключе­нием отставки Шарля Делакруа и Трюгэ, которая была вотиро- ^Вана единогласно при всех остальных вотумах, имевших место ^R тот же день но вопросу об удержании, отрешении или назна­чении министров, решения принимались неизменно большин­ством тех же трех голосов против тех же двух. Вмешательство **арно повело лишь к тому, что должности министров нностран- дел, внутренних дел, военного и морского были поручены
людям, иа которых большинство Директории могло рассчиты­вать безусловно.

С этой минуты раскол был неустраним. С одной стороны Карно и Бартслемп, с другой — Баррас, Ларевельер-Лепо и Ребелль. Первые двое не верили ни в роялистскую, ни в клери­кальную опасность, причем Карно хотел бороться с мятежнн* ками только путем законов. Последние трое верили в эту опас­ность и не видели другого средства устранить ее, кроме госу. дарственного переворота.

Таково было прежде всего мнение Барраса, энергичного, проницательного и беззастенчивого человека. Он обратился сна­чала к генералу Гошу. В термидоре Y года часть армии Сам- бры-и-Мааса, под предлогом подкрепления приморской армии, подошла очень близко к той конституционной грани, очерчен­ной вокруг Парижа, которую армии не должны были пересту­пать. Директория должна была, однако, отказаться от этого плана, разоблаченного в Совете пятисот; но большинство ее н^ отказалось все*таки от мысли о военном государственном пере­вороте, тем более что от разных армий получались адресы с угрозами роялистам, особенно же от итальянской армии, со» стоявшей под командой Бонапарта, который, вполне присоеди­няясь к проекту Директории, прислал в Париж для содействия его выполнению своего офицера Ожеро, получившего командо­вание 17-й дивизией. С другой стороны, республиканцы-демо- краты (бывшие якобинцы, террористы и т. д.) примирились тогда с Директорией, чтобы действовать против Советов; идея государственного переворота одобрялась не только горячими республиканцами, но и такими умеренными, как Байель, и даже либералами вроде Бенжамен Констана, друга госпожи Сталь. Почти все патриоты были того мнения, что без нового 31 мае республика погибнет, а монархия будет восстановлена. Рояли­сты и умеренные в обоих Советах подготовляли с своей сто­роны новое 9 термидора против тех, которых они называли триумвирами и которых упрекали также и в их внешней поли­тике, в их стремлении к грандиозным территориальным прй* обретениям, задерживавшим, как они говорили, заключение окончательного мира с Австрией. У этих недовольных были свои генералы, Пишегрю и Вилло, но не было солдат, кро^м® немногочисленной гвардии Законодательного корпуса. С целью именно добыть себе солдат они и добились вотирования 9^е* кона, который путем реорганизации национальной гвард®* в антпреспублнканском духе дал бы им в руки оборонительные и наступательные средства (13 фруктидора).

Тогда Директория решилась действовать. Заговор узнали об этом; они осаждали Карно своими просьбами, обо

Г

_е!яу от имени короля самые высшие награды. Карно отказался он остался нейтральным. 17 фруктидора вожди большинства в Совете пятисот решили добиться на следующий день вотума

о         предании суду Барраса, Ребелля и Ларевельера. В случае сопротивления со стороны этих трех членов Директории, Пи­шегрю и Вилло должпы были двинуться на Люксембургский дворец с гвардией Законодательного корпуса и бывшими инсургентами 13 вандемьера. В восемь часов вечера три члена I Директории, которым грозила опасность, собрались на «непре­рывное заседание», не пригласив Карно и Бартелеми. Они уже произвели чистку среди членов 12 парижских муниципалите­тов, а также среди многих департаментских администраций, присоединили к полномочиям Бонапарта командование альпий- I ской армией и вытребовали в Париж генерала Моро, в сочув­ствии которого они сомневались. Парижские ворота были за­перты; раздался, как сигнал тревоги, пушечный выстрел, и ге­нерал Ожеро двинулся занять здания, где заседали оба Совета. Часть депутатов большинства попыталась все-таки собраться. Ожеро одних из них разогнал, а других арестовал. Член Ди­ректории Бартелеми был арестован; Карно, которого предупре- / дили, скрылся. В афишах, расклеенных по Парижу, возвеща- I лось, что «всякий, кто позволил бы себе призвать королевскую власть, пытаться восстановить конституцию 1793 г. или при­звать Орлеанов», был бы немедленно же расстрелян. В прокла­мации от Директории возвещалось об открытии заговора в

•     пользу Людовика XVIII, причем были напечатаны документы, к относившиеся к тайным сношениям Пишегрю с претендентом и не позволявшие сомневаться в измене этого генерала.

18    фруктидора, в девять часов утра, в силу постановления н Директории, те из членов обоих Советов, которые остались на t свободе, собрались на заседание: члены Совета пятисот в Одеоне, а члены Совета старейших в медицинской школе (на- i эывавшейся тогда «Ecole de Sante»). Совет пятисот избрал ко- [ миссию из пяти членов для обеспечения общественного спасе­ния н сохранения конституции III года; он выслушал сообще- ; нис Директории о роялистском заговоре, а затем занялся обсу­ждением и вотированием в непрерывном заседании, длившемся ^ с 18 о 21 фруктидора, различных экстренных мер, которые щ Совет старейших после некоторых колебаний решился утвер- ДИТЬ. Это был эволюционный закон 19 фруктидора V года. l уже зпаем, что этим законом были кассированы выборы В® 49 департаментах. Кроме того 65 граждан были присуждены

¹     -1^Ссылке» ^а именно следующие члены Совета пятисот: Обри, Эйме, Байяр, Блэн (из департамента Устьев Роны),

ЯШ

Буасси д'Англа, Борн, Бурдон (из департамента Уазы), Кадру_а? Кушери, Делаэ (из департамента Нижней Сены), Делярю, Ду. мэр, Дюмолар, Дюплантье, Дюпра, Жибер-Демольер, Анри-Ла. рпвьер, Эмбер-Коломес, Камилл Жордан, Журдан (из департа* мента Устьев Роны), Го, Лакарьер, Лемаршан-Гомикур, Лем- рер, Мерсан, Мадье, Майльлр, Ноайль, Андре (из департа­мента Лозеры), Мак-Кюртэн, Пави, Пасторэ, Пишегрю, По- лиссар, Прэр-Монто, Катремер-Кенси, Саладен, Симеон, Во. вилье, Вьено-Воблан, Вилларэ-Жуайез, Вилло; затем следующие члены Совета старейших: Барбе-Марбуа, Дюма, Ферран* Вайльян, Лафон-Ладеба, Ломон, Мюрер, Мюринэ, Паради, Порталис, Ровэр, Троисон-Дюкудрэ; затем члены Директории: Карпо и Бартелеми, роялистские заговорщики Бротье, Лави­лернуа и Дюверн де Прель, бывший министр полиции Шарль Кошон, полицейский чиновник Доссонвиль, генералы Миранда и Морган, журналист Сюар, бывший член Конвента Майль и, наконец, командир гренадеров Законодательного корпуса Ра- мель. Из этих осужденных 48 не могли быть арестованы, а 17 были сосланы в Гвиану

Нам уже приходилось говорить почти о всех остальных постановлениях этого закона. Все лица, внесенные в список эмигрантов и не вычеркнутые из него окончательно, обязаны были выехать из Франции под угрозой смертной казни. Закон

6     фруктидора, возвращавший сосланных священников, был отменен, и Директория получила право отправлять в ссылку священников, которые стали бы вызывать смуты. Все служи­тели культа должны были присягать в ненависти к королевской власти и т. д. Полиция могла запрещать газеты. Закон 7 тер­мидора IV года, запрещавший клубы, был отменен, так же как и законы 15 термидора и 13 фруктидора, касавшиеся на­циональной гвардии. Директории было возвращено право, оспа­ривавшееся у нее Законодательным корпусом, провозглашать в той или другой коммуне осадное положение.

Вскоре полилась кровь: военные суды, учрежденные в 32 го­родах, произнесли около 160 смертных приговоров

Наконец, как мы уже знаем, Мерлен (из Дуэ) и Франсуа (из Нешато). заместили в Директории Карно и Бартелеми.

_л ¹ А именно: Эйме, возвращенный 5 нивоза VIII года. Пишегрю» мель, Вильо, ЛаФОн-Ладеба, Бартелеми, Деларю, Доссонвиль, Барбе-AJapO/ ;все они убежали), .Мюринэ, Тронсон-Дюкудре, Жиберт-Демольер. БрД° (нз департамента Уазы), Лавилернуа, Ровэр, аббат Бротье — умершие Гвиане; Обри, умерший по врем» своего бегства (ср. Vidor Pterre, dlx-hult frucilclor, стр. XVIII и XXII).

‘ См. Vidor, Pierre, Le dix-huit fructidor, стр. -24.

РЕЛИГИОЗНАЯ ПОЛИТИКА, МНЕНИЯ И ПАРТИИ ПОСЛЕ 1» ФРУКТИДОРА

I.          Религиозная политики: католицизм. —

II.        Религиозная политика: празднование декад; теофилаптропия.— III. Роялизм. — IV. Прави­тельственные республиканцы и республиканцы- ■демократы. Закон 22 флореаля VI года (II мая 1708 г.).— V. Оппозиция Директории. День 50 прериаля VII года (18 июля 1709 г.).— VI. Появ­ление вновь террора. — VII. Появление вновь

якобинцев.

I

ак как государственный переворот 18 фруктидора

У                               года был вызван главным образом сознанием той «клерикальной опасности», которой подвергало республику новое большинство Законодательного корпуса, то будет вполне естественно, если мы рассмотрим сначала период, последовавший за этим государственным переворотом с религиозно- политической точки зрения.

Клерикальная опасность заключалась главным образом ^в интригах священннков-папистов.

3ai сон 19 фруктидора обязал всех служителей культа «да­вать присягу в ненависти к королевской власти и к анархии ^и в преданности республике и конституции III года». На эту '•Рисягу согласилась меньшая часть папистского духовенства, чем та, которая дала обещание, требуемое законом 7 вандемьера ’ ^Г(>да; но все-такн на нее согласилась довольно эначитель- ^,,а« часть его. Эмери советовал присягать. Епископы Марсели ^и Ладсона, Беллуа и Мерси дали тот же совет священникам °^в«их епархий. В Париже большинство папистских священни- *°в приняли эту присягу с согласия — по крайней мере молча- ^,в°^Го — архиепископского совета. Даже в департаменте Ван­
деи около пятой части папистских священников дали требуе. мую присягу. Папа отказался осудить ее|^[4].

Присягнувших оказалось достаточно для того, чтобы папист­ский католический культ мог отправляться и после 18 фрукти­дора. Директория учредила строгий надзор за этим культом п даже стесняла его в его развитии. Так, в Париже центральная администрация Сенского департамента закрыла часовни поста­новлением от 14 флореаля VI года под тем предлогом, что в коммуне, где законом 14 прериаля III года было уступлено верующим различных исповеданий известное число зданий, нельзя было занимать других помещений для отправлена! культа^[5]. Но отправление культа могло происходить также и в частных домах, потому что закон 7 вандемьера IV года раз­решал это под условием, «чтобы в случае таких церемоний, кроме лиц, живущих в одном и том же помещении, на них не присутствовало более десяти посторонних лиц». Центральная администрация Сенского департамента, узнав, что в частпых домах, вмещавших в себе много отдельных семейств, происхо­дили сборища более чем в двести человек, постановила, что «в частную молельню могли допускаться лишь лица, занимаю­щие одно и то же жилище и составляющие одну и ту же семью, вместе с лицами из другого дома, включая сюда и свя­щенников, но что в нее не должны были допускаться все лица, живущие в одном и том же доме, но не принадлежащие к одной н той же семье ^[6].

Посетители всех закрытых этими постановлениями молелен^ стали стекаться тогда в те восемь церквей, в которых папист­ское духовенство не переставало совершать богослужение в Па­риже и в период, последовавший за 18 фруктидора В поли­цейском рапорте от 8 мессидора VI года говорится, что моля­щиеся стремились в эти церкви «с своего рода яростью», осо­бенно в церкви св. Жерве и св. Жака (Saint-Jacques-du-Haut- Pas). «В первой из них в последний католический праздник было около 3000 человек».

Как общее правило, решено было присягнувшим священни­кам позволять отправлять богослужение; тех же, которые за*⁰'

толп бы совершать его, пе припав присяги, арестовывать. Так, в мессидоре VI года церкви св. Жерве и св. Евстахия остава­лись запертыми по утрам, в часы, назначенные для католиков потому что служба совершалась там неприсягнувшими священ­никами. Это продолжалось неделю, до тех пор пока не явились священники, принявшие присягу' '. Другие папистские священ­ники были захвачены в то время, когда они совершали публич­ные моления за короля и королеву; их арестовали ^[7]. Один из бывших конституционных священников, аббат Одрен, предло­жил Директории (в мессидоре VI года) воспользоваться этими отдельными нарушениями закона, чтобы изгнать католиков-па- пистов из всех церквей, в пользу остальных католиков. Таково было также мнение Дюпена, состоявшего комиссаром Директо­рии при центральной администрации Сенского департамента. В своем докладе от прериаля VI года он предлагал послать переодетых полицейских агентов на исповедь к папистским священникам '. Если бы таким путем было указано, что во всех исповедальнях происходили попытки внушать верующим отвра­щение к республике и ее законам, то можно было бы запретить отпрапледпе папистского культа.

Директория не последовала этим советам, и присягнувшее папистское духовенство продолжало совершать свои богослуже­ния как в Париже, так и в департаментах.

Но возникал- такой вопрос: следовало ли допускать к при­сяге тех священников, которые отказались от присяг, требовав­шихся раньше, или взяли их назад. В циркуляре комиссарам Директории, состоявшим при департаментских властях (от 20 вандемьера VI года), министр полиции Сотен объявлял, что не •ледовало допускать к присяге тех священнослужителей, кото­рые отказались присягнуть в преданности свободе и равенству. Но надо ли было исключить только таких? Следовало ли до­пускать тех, которые не приняли присяги, установленной по случаю гражданского устройства духовенства, или тех, которые Сказались дать обещание, требуемое законом 7 вандемьера 'года? На этот счет не было ни установленных взглядов, ни определенных правил. 23 нивоза VI года, после речи Гэ-Вер- ^н°На, Совет пятисот отверг предложение, имевшее целью не Манить препятствием для*священнослужителей, желавших нри-

пять присягу 19 фруктидора, нх прежнего сопротивления гра- жданскому устройству духовенства.

Эта не вполне связная и последовательная политика стре­милась оставить в покое священников, державших себя мирно, подвергая преследованию и ссылке всех остальных.

, Статья 24-я закона 19 фруктидора V года уполномочивала Директорию «отправлять в ссылку путем отдельных мотивиро­ванных постановлений тех священников, которые нарушали бы общественное спокойствие». Это была своего рода антиклери­кальная диктатура, которой не пользовались ни Комитет обще* ственного спасения, ни Комитет общественной безопасности. «Гонение» против религии, на которое так часто указывают ка­толические историки периода Директории, состояло главным образом в применении этой 24-й статьи.

Единственным пределом для произвола Директории было обязательство издавать особые постановления для каждого от­дельного случая, а пе ссылать массами всех священников тон или другой области. Директория прибегла к массовой ссылке лишь по отношению к бельгийскому духовенству, из состава которого она подвергла одновременно ссылке 8 ООО с,вящепни- ков (как руководителей антифранцузской пропаганды). По отношению же к старым французским департаментам она не нарушала закона, по иногда обходила его, издавая тождествен­ные постановления по поводу многих лиц. Так, например,

3     вандемьера VI года она издала следующее постановление: «Исполнительная директория, получив донесение, что бывший викарий в Сен-Дьс, Филипп Бар, живущий в городе Шарме Шармского кантона, департамента Вогез, раздувает пламя фа­натизма в месте, где он живет, а также в окружающей местно­сти; что он употребляет все средства, чтобы извратить обще­ственное настроепие и роялизировать слабых жителей дер^с* вень; что невозможно, не подвергая опасности внутреннее спо­койствие республики, терпеть, чтобы он продолжал оставаться в этой местности, — постановляет и т. д. В тот же самый день точно такие же постановления были изданы против 15 други* священников того я»е самого департамента, за исключением впрочем одного из них, Шарля Баррэ, которому ставило®* в вину еще и то, что он «мешает солдатам возвращаться в свои полки»

Вот еще несколько примеров того, какими мотивами ооуел вливалась ссылка.

28 фримера VI года один из священников департаме*^| Ропы был сослан Директорией на основании следующее ^ клада министра полиции: «Бывший священник, по именДчми

бюше, о котором говорят, что оп уже был соелап раньше, вер­нулся два года тому назад в коммуну Сен-Боннз. Он произно­сит там проповеди и совершает ежедиевпо публичные бого­служения с колокольным звоном; он привлекает своими пропо­ведями жителей соседних коммун; он ходит даже сам к ним и обращается к ним с самыми мятежными, с самыми зажигатель­ными речами. Ранее 18 фруктидора он открыто предупреждал жен лиц, приобревишх национальные земли, что им необхо­димо спасти своих мужей, если они хотят, чтобы те избегли виселицы. Наконец, совместно е другим священником, имени которого мпе еще не сообщили, он до такой степени фанатизи- ровал несчастных земледельцев, что после издания закона

19   фруктидора один из них, давший задаток под хлеб гражда­нам, владеющим национальными землями, отказался от этих задатков, говоря, что его жена грозила покинуть дом, если бы оп привез туда хлеб эмигрантов. Так как поведение этого свя­щенника стремится лишь к нарушению общественного по­рядка, то я предлагаю вам, граждане-директора, отправить его в ссылку».

В том же фримере VI года, на основании доклада местиого комиссара и министра полиции, были изданы постановления

о ссылке следующих лиц: священника в Сен-Клоде, Тома, кото­рый. отрекшись от священнического звания в 1793 г., снова вступил в отправление своих обязанностей, пе выполнив тре­бований законов 7 вандемьерр IV года и 19 фруктидора V года, причем на пего было еще донесено, что он развращает обще­ственное мнение; бывшего принципала Сэнтского коллегиума, который заявляет, что он облечен полномочиями папы, и. «фанатизировав значительную часть жителей своей коммуны, заставляет присягнувших священников отрекаться ог своей при­сяги, а неприсягнувшим мешает сделать заявления, требуемые законом 7 вандемьера»; бывшего ректора в Плуннеке, ио имени Валле, как бывшего «палачом патриотов» во время граждан­ской войны; священника в Кюксак-Кабардеее (департамент Од), ^П(> имени Пелисье, за ношение священнической одежды и Устройство церковной процессии вне храма (получив предосте­режение, он продолжал делать то же самое); священника ^в Варсе (департамент Изеры), по имени Легальер, за то, что он выполнял свящеиническне обязанности, не приняв присяги

С,: олько же всех духовных лиц было присуждено тогда I* ссылке правительственными постановлениями на основании ^Этих обвинений, одпп из которых были очень пеопределеп- ^ЙЬ1' а другие более или мепес точны? В VI году — 1448; в VII е -Hi годах, до 18 брюмера, — 209; итого — 1657. Это в ета-

рой Фраяцпп. Что же каеаотся департаментов, на которые была разделена Бельгия, то, кроме 8 ООО духовных лип, ука­занных в постановлении от 14 брюмера VII года, было еще сослано 235 лпп в,силу различных позднейших постановлений; всего, следовательно, 8 235 человек

Не следует думать, чтобы всс эти священники были дей­ствительно отправлены в ссылку; не все они были даже аре­стованы.

Те из них, которых арестовали (число их нам неизвестно), были отправлены сначала в Рошфор, затем (30 жермшгал^

IV      года) на остров Рэ, а затем (28 нивоза VII года) на остров Олерон. В Кайенну были отправлены три партии:

1) первого жерминаля VI года фрегат «Шаранта» увез 193 ссыльных, в числе которых было 150 священников. После того как «Шаранта» подверглась нападению со стороны англи­чан и потеряла свои мачты, ссыльные были пересажены па «Декаду», которая привезла их в Кайенну 21 прериаля. Их поселили в Конанаме, очень нездоровой местности. Менее чем через два года в живых оставалось только 39 ссыльных;

2)       18 термидора VI года фрегат «Храбрый» отплыл с 51 ссыль­ным, в числе которых было 25 священников. Этот корабль был взят англичанами; 3) 22 термидора VI года фрегат «Байонка» , увез 319 ссыльных, в числе которых было 108 священников. Они были поселены сначала в Конанаме, а затем перевезены в Синпамари (29 брюмера VII года), где большинство из нмх погибло от болезней. Таким образом, если не считать 25 свя­щенников. освобожденных англичанами, то всех действительно сосланных священников было 258. Те из них, которые не были отправлены в ссылку, а оставались в Рошфоре или на остро­вах Рэ и Олероне, терпели большие лишения и многие из них умерли. Кроме того, несколько священников было приго­ворено в разных местах к смерти военными судами. Эти от­дельные гонения ни па одну минуту не останавливали отпра­вления римско-католического культа не только по всей Фран­ции, но даже и в каком_:нибудь одном департаменте. Резуль­татом их было то, что они довели почти до полного бессилия роялистских священников и помешали а нти революционны* восстаниям VII года принять слишком большие размеры. Но, с другой стороны, хотя Директории и удалось упразднить некоторое время светскую власть паны, так как эта власть с 3 нивоза VI года по 8 вандемьера VIII года находилась в РУ' ках римской республики, и хотя папа Пий VI умер пленяя*

ком французской республики (в Балансер 12 фруктидора VII года), ей все-таки ire удалось уничтожить римского культа, отравление которого она должна была попрежнему разрешать.

Что касалось бывшего конституционного духовенства, то мы уже знаем, что в момент государственного переворота ]8 фруктидора оно съехалось на свой первый национальный собор. Несмотря на то, что этому собору не удалось достигнуть главпой цели — примирения с папой, составлявшие его члены церкви, оказавшиеся еретиками помимо своей воли, все-таки разъехались лучше организованными. Некоторое время они, повидимому, даже усиливались, как бы пользуясь теми пре­следованиями, которым подвергались их соперники-паписты Они упорно отказывались перенести на десятые дни декад воскресные религиозные церемошш и в конце VI года поссо­рились по этому поводу с Директорией, которая тем ие менее все еще покровительствовала им иногда, но уже из чисто так­тических сообранчешга, чтобы успешнее бороться с папистскою церковью. В действительности Директория стремилась разру­шить мало-помалу обе католические церкви и заменить их «гражданской религией», как говорили тогда.

II

Гражданской религией назывался тот культ декад, кото­рый, как мы видели, ста-1 намечаться еще до 18 фруктидора,

I проявляясь в различных национальных празднествах полити­ческого или философского характера. После 19 фруктидора Директория систематически стремилась к замене католицизма Этим культом декад.

В эпоху террора во многих департаментах эмиссары Кон­вента издавали постановления об обязательном прекращении работ в десятые дни декад. Но по закону это прекращение работ было обязательно только для правительственных учре­ждений. В Париже часть населения не работала в десятые дни
декад ио цнвичееким мотивам; но, вообще говоря, даже и на* рижане проводили по-праздничному гораздо охотнее воскрес­ные дни.

Сначала правительство попыталось путем постановлении п циркуляров добиться всеобщей приостановки работ в десятые дни декад в ущерб воскресенью. 29 брюмера VI года министр внутренних дел (Летурнё) обратился циркулярно к департа­ментским и муниципальным административным учреждениям с приглашением побуждать католических священников совер­шать богослужения в десятые дни декад вместо воскресенья. «...В одних местах, — говорил он, — окажется достаточным простого приглашения; в других понадобится нечто большее, и вы будете прибегать к авторитету закона; в некоторых ме­стах религиозный фанатизм будет противодействовать вашим попыткам, и почти повсюду вам придется бороться с предрас­судками и привычкой. Каждое из этих препятствий должно быть опрокидываемо различными способами, и я предоставляю выбор их вашей рассудительности и вашему патриотизму». Такая свобода в выборе средств, предоставленная администра­торам, заставила некоторых из них, как, например, в Аллье, обращаться со священниками, поддерживавшими воскресепье, как с подозрительными лицами, подобно тому, как это было

• в полный разгар террора^[8]. (Грегуар указывал на эти факты с трибуны Совета пятисот 25 фримера VI года.)

14 жерминаля VI года Директории предписала меры для строгого выполнения республиканского календаря. Все админи­стративные учреждения и трибуналы должны были закрывать свои присутствия в десятые дни декад; муниципальные власти должны были устанавливать рыночные дни без всякого сообра­жения с прежним календарем, имея в виду главным образом «порвать всякую связь между «рыбным рынком» и постными днями, установленными старым календарем». Время для ярма­рок должно было устанавливаться в каждом округе его цен­тральной администрацией в соответствии с республиканским календарем. «Для этого центральная администрация должна была по возможности приближаться к прежним срокам, но не придерживаться их безусловно, а главное — наблюдать, чтобы они не соответствовали праздничным дням старого календаря Время отхода дилижансов и открытия шлюзов, дни отдыха в мастерских, работавших для республики, сроки различных аренд и контрактов, дни спектаклей, даты газет — все 3^го должно было соответствовать республиканскому календарю.

В применении этих правил одна, по крайней мере, из ^МУ’ ниципальных администраций пошла еще дальше; я имею в в«ДУ

¹    И Париже постановлением кантонального центрального Oiopt*

5  Фримера VI года) было запрещено но воскресеньям выставлять говор

муниципальную администрацию Бреста, которая по требованию комиссара Директории издала 2 флореаля VI года следую­щее постановление: «Принимая во внимание, что уже в тече­ние долгого времени рекомендуется строгое соблюдение респу­бликанского календаря, но что эти увещания остаются по большей части бесплодными, так как они встречают противо­действие со стороны духовенства, которое продолжает соблю­дать воскресные и праздничные дни старого календаря, озна­меновывая их особыми церемониями, что содействует увекове­чению старых предрассудков и, следовательно, отдаляет народ от республиканского режима, установленного законом 4 фри­мера II года, предписывается, чтобы во избежание этих не­удобств храмы обоих концов этого города держались запер­тыми в дни так называемых прежних воскресений и других праздников, когда сторонники католического культа прекра­щают свои работы ^[9].

Вопрос о праздновании десятого дпя декад был поднят в Совете пятисот еще 3 фримера, когда депутат Северного департамента Дюо (Duhot) предложил сделать это праздно­вание обязательным и формулировал свое предложение в вы­ражениях, враждебных христианской религии. «... В то время, говорил он, когда философия громко требует, чтобы вы пре­дали забвению суеверные учреждения священников, установив более разумные и более приличествующие республиканцам, прислушивайтесь внимательнее к ее голосу, чтобы не отречься от того будущего, которое она подготовляет для французского, народа, что может случиться, если он не освободится от вся­кого рода фанатизма и не будет руководиться отныне только разумом». 14 фримера, являясь докладчиком своего собствен­ного предложения, он восставал против тех, которые вместе с Лемерсром хотели поставить республику под защиту «рели­гии наших отцов». Эта религия была в его глазах не более как «предрассудками наших отцов», «суевериями наших отцов». «Не станем, коллеги, сказал он, прежде чем действовать, справляться с тем, каковы были предрассудки наших отцов; будем действовать, соображаясь с нашим собственным разумом. Не станем справляться с тем, каковы были суеверия наших отцов, когда простой здравый смысл настоятельно требует, ‘ггобы мы разрушали всякие суеверия. Осмелимся, опираясь на нашу собственную энергию, заявить громко, что эти суеве­рия оскорбляют человечество, и разобьем их вдребезги в ру­ках тех, которые пользуются ими как смертоносным оружием, Чтобы остановить движение людей к разуму и свободе».

Прения об обязательном отдыхе в десятые дни декад ид. чались 25 фримера VI года. Один Грегуар открыто восстал против такого обязательства. Феликс Фокой был того мне­ния, что следовало установить это обязательство лишь для жителей главных городов кантонов; жителей же деревень только «приглашать» не работать в эти дни. Другой депутат, Шап- лэн (из Вандеи), заявил, что существуют лучшие способы чтить десятые дни декад, чем прекращение работ: «Не будем позорить десятые дни декад «праздностью»,— сказал он (смех) будем, напротив того, ознаменовывать их «общением» (снопа смех)». Поддержанный Монмейю, он предложил установить праздники для каждого десятого дня декад. Это предложение, принятое в принципе, вызвало два доклада относительно • «праздников декад»: доклад Дюо и доклад Боннэра (от 4 жер­миналя и от 19 мессидора VI года), причем в обоих докладах господствовала мысль о противодействии путем этих праздни­ков влиянию католической религии. «Горе французскому на­роду, говорил Дюо, если влияние священников возьмет верх над влиянием законов и если учреждения священников возь­мут верх над вашими!»

Законодательные препия велись параллельно как относи­тельно обязательного празднования десятого дня декад, так и относительно способа празднования этих дней, причем иногда эти прения смешивались между собой; закончились они тремя законами: первые — законами 17 термидора и 23 фруктидора 1 года (резолюции были вотированы 3‘и 25 термидора); вто­рые— законом 13 фруктидора VI года (резолюция от 6 терми­дора).

1)     Обязательный отдых в десятые дни декад. Постановле­ния Директории от 14 жерминаля VI года были санкциониро­ваны законом и распространены на другие области. Так, на­пример, не только «общественные школы», туо также и «част* ные школы и пансионы для обоих полов» обязаны были прекращать учебные занятия в десятые дни декад, не имея права прекращать их ни в какой другой день декады за ис- ключешгем пятого дня (этот пятый день заменил собой чет­верг в новой системе). В десятые дни декад не могли проис­ходить ни вызовы в суд, пи описи имущества, пи аресты за долги, ни продажи с аукциона, пи приведение в исполнение уголовных приговоров, ни работы в публичных местах или в местах, видимых из общественных зданий, с улиц и дорог, за исключением деревенских работ во время посева и жатвы, а такясе неотложных работ, производимых по особому распо­ряжению административных учреждений. Лавки, мах а,чины н j мастерские должны были держаться запертыми, «без какого- либо ущерба, однако, для обычной продажи съестных нрппа-

_Сов и аптечных товаров»; все это под угрозой наказаний, ука­занных в статье 605 уложения о наказаниях (простые поли­цейские взыскания). К этим постановлениям закона 17 терми­дора VI года закон 23 фруктидора того же года присоединил еще другие, имевшие целью, во-первых, санкционировать все остальные постановления Директории от 14 жерминаля, а во- ьторых — окончательно упразднить воскресные дни. Было за­прещено пользоваться старым календарем и даже напоминать

о   нем в актах я договорах как публичных, так и частных, а также в периодических изданиях, афишах и на вывесках. Во всех обстоятельствах следовало пользоваться исключительно новым календарем, получившим отныне название «Ежегодника Республики».

2)      «Праздники декад». Согласно закону 13 фруктндора

VI     года, в десятый день каждой декады члены муниципальной администрации, комиссар Директории и секретарь должны были являться в парадных костюмах «в помещение, назначен­ное для собрания граждан», и прочитывать там: 1) законы и распоряжения публичных властей, полученные администрацией в течение истекшей декады; 2) «десятидневный Бюллетепь от­носительно общих дел республики», в котором сообщались также примеры гражданской доблести и добродетели; затем — «поучительную статью о земледелии и ремеслах[10]». Браки могли совершаться только в десятые дни декад и в том же помещении. Учителя и учительницы «как общественных, так и частных школ» обязаны были регулярно приводить туда своих воспитанников и воспитанниц. Каждое такое празднич­ное собрание должно было, кроме того, сопровождаться играми и гимнастическими упражнениями.

После издания этих законов ² Директория с нео<#1абным рвением заботилась о применении их по всей Франции; это

составляло главнейший объект ее внутренней политики. Борьба между господином Воскресеньем и гражданином Декади, как выражались тогдашние памфлеты, была не чем иным, как борь­бою между церковью и светским государством. Директория имела с тех пор против себя ие только папистское, но и быв* шее конституционное духовенство. Большая часть его отказа­лась перенести свои религиозные церемонии е воскресенья на десятый день декады. Однако мы видим, что в вандемьере

VII       года такое перенесение произошло почти повсюду в сель­ских кантонах департамента Сены '. Но это продолжалось не­долго. Крестьяне держались за воскресенье еще больше свя­щенников. Из нескольких имеющихся у нас монографий можно видеть, что, несмотря на все усилия комиссаров Директории, в сельской Франции жители продолжали праздновать воскрес­ные дни. Правда, правительство добилось того, что крестьяне с большим или меньшим усердием стали праздновать также и десятые дни декад; но оно не добилось того, чего хотело, т. е. всеобщей (и добровольно признанной) замепы воскресенья десятым дием декады.

Что касалось празднования десятых дней декад, то оно происходило обыкновенно в приходской церкви, служившей большей частью одновременно п для отправления других куль­тов. Центральная администрация Сенского департамента поста­новила (во второй дополнительный день VI года), чтобы каж­дый из двенадцати парижских муниципалитетов праздновал де­сятый день декады в одной из пятнадцати церквей, предоста­вленных в распоряжение граждан. Отправления других культов должны были прекращаться в этих церквах в десятые дни декад с восьми с половиною часов утра и могли возобновляться лишь но окончании празднования декад, если впрочем тогда уже не было позднее шести часов вечера зимой и восьми часов вечера летом. Все виепшие знаки других культов должны были вы­носиться из церквей или закрываться во время присутствия в них муниципальных властей; кроме того, нпкто не мог по­являться в этих зданиях в одеждах, предназначенных для ре* лнгиозных церемоний, во все продолжение празднования Д^е’ сятого дня декад ^а.

Пятнадцать церквей, предоставленных в распоряжение ве­рующих, потеряли тогда свои прежние названия и были пере­именованы постановлением центральной сенской администрации следующим образом:

церковь сп. Филиппа Тульского была названа храмом гласня; церковь св. Рока—храмом Гения; церковь св. ЕвсТ*Г

хия — храмом Земледелия; церковь св. Жермеиа-Оксерруа— храмом Признательности; церковь св. Лаврентия — храмом Старости; церковь св. Николая — храмом Гименея; церковь св. Мерри — храмом Торговли; церковь св. Маргариты — хра­мом Свободы и Равенства; церковь св. /Керве -—храмом Юно­сти; Собор богоматери—храмом Верховного существа; цер­ковь св. Фомы" Аквинского — храмом Мира; церковь св. Сюль- пиция — храмом Победы; церковь св. Иакова — храмом Благо­творительности; церковь св. Медара — храмом Труда; церковь св. Стефана — храмом Сыновней любви.

Вообще говоря, празднование десятых дней декад возбу­ждало скорее любопытство, нежели энтузиазм. Граждан сте­калось на них не особенно много; всего более являлось пу­блики ради совершения браков. В этом отношении одним из самых любопытных и авторитетных показаний служит свиде­тельство комиссара Директории при центральной сенской ад­министрации Дюпена. Вот что он говорит в своем докладе от конца вандемьера VII года: «Празднества декад совершались если не с полным, то все-таки с весьма ободряющим успехом. Некоторые муниципальные чиновники не приходили на них под разными предлогами; центральная администрация вызвала их и сделала им отеческое внушение, которым они воспользо­вались при следующих празднествах. Опыт показывает, как правы были настаивавшие на том, чтобы браки совершались лишь на этих собраниях. В тот десятый день, когда нет свадеб, храм пустует. Надо признать, что до сих пор только это обсто­ятельство и привлекает публику на паши празднества. Для того чтобы она стекалась на них, необходимо, чтобы ее при­влекало какое-пибудь развлечение; чтение же законов и даже «Бюллетеня», составленного очень сухо, не доставляет для этого достаточно материала. Статьи о земледелии интересуют сельских жителей, но мало интересуют горожан. Какие-нибудь физические опыты, как указывает па это министр в своем цир­куляре центральным школам, произвели бы больше впечатле­ния. А пока что празднества происходили без нарушения по­рядка, если не считать за таковое песколько «фонических за­мечаний, вызванных бракосочетанием одной старой девицы ^в головном уборе молодой девушки с уродливым юношей. Я не Упомяпул бы об этом в своем отчете,' если бы люди, жажду­щие дурных известий, не разгласили, что в здании Рок, в по­следний десятый день декады, произошли беспорядки; но я Должен сообщить о другом, гораздо более интересном факте, ^п°казывающем. как нетрудно открыть глаза народу. В одном вельском кантоне (Пьеррефитт) недавно совершалась свадьба ^в храме декад. Президент произнес прекрасную речь, после второй жениху и невесте были вручены кольца (деревенские
жители придают большое значение этому вручению колец). По окончании церемонии один из присутствующих спросил у ко* миссара, во сколько обходится бракосочетание при республике. Мой коллега ответил на это достаточно громко, чтобы его услышало все собрание, что республика, не требуя никаких денег у вступающих в брак, считает себя вполне вознаграждеп- пой той надеждой,"что молодые супруги принесут ей детей, до. стойных ее; но что их священник потребовал бы с них денег ничего не прибавив к торжеству сзадебпой церемонии. На это родители и новобрачные, переглянувшись, ответили, что свя­щенник, конечно, ничего не прибавил бы, и весело удалилнсь унося с собой свои деньги. В этом кантоне торжественное празднование декад произвело такое импонирующее впечатл ние на жителей, что браки, совершаемые по новому способу уже не подвергаются более утверждению священника, как это всегда делалось прежде, когда браки совершались одним аген­том коммуны. Это не малый успех, одержанный философией» ¹

Далее Дюпен пишет: «Мне кажется, что гражданская ре­лигия скоро упразднила бы все остальные, если бы сумели сделать ее церемонии более привлекательными». Это была иллюзия: во фримере VII года полицейские рапорты конста ровали «общее равнодушие». В этих церквах с разбиты стеклами было холодно, плохо видно и плохо слышно ^а. Чтоб устранить эти неудобства, центральная сенская адмшшстраци распорядилась о производстве починок- в храмах. Постановле нием от 18 нивоза VI года она велела устроить в каждом и храмов эстраду для муниципальных чиновников, поставил скамейки для публики, бюсты великих людей и треугольны алтарь отечества, причем на каждой стороне его были «обозна чены аллегорическими фигурами главнейшие эпохи гражд ской жизни, как они установлены законом». Президент му ципальной администрации должен был задавать ученикам шк вопросы относительно конституции; празднование должно бы сопровождаться пением какого-нибудь* гимна или исполнен» симфонии. При случае раздавались бы гражданские венки л цам, проявившим мужество. При совершении браков прсз дент должен был произносить речи.

Приведение в исполнение этого постановления улу¹ празднование декад; стало приходить больше народа, и поли цейские рапорты указывают на несомненный прогресс .

В конце эпохи Директорш! культ декад вошел мало-п малу в нравы, по крайней мере в Париже. В некоторых гор дах, как, например, в Безансоне, десятые дни праздновали

¹   «Paris pendant la reaction», т. V, стр. 167.

*   Ibid., т. V. стр. 172, 237, 238.

*   Ibid., стр. 388, 425.

с большим усердием и успехом Но, вообще говоря, они не вызывали энтузиазма. В некоторых сельеких кантонах муници­пальные чиновники жаловались, что день отдыха для граждан обратился для них, чиновников, в день труда, и без всякого вознаграждения за это ^й. С другой стороны, католики обоих тол­ков старались представить эти празднества в смешном виде.

Тем не менее культ декад поддерживался и даже скорее разв^ивался в момент падения буржуазной республики.

Что касается теофилантроппи, то мы видели, что этот ра­ционалистический культ достиг своего высшего развития в мо­мент государственного переворота 18 фруктидора. Собрания теофилантропов продолжали пользоваться покровительством правительства, как «школа наиболее здравой морали» ⁸. Они занимали сначала только три или четыре храма. В вандемьере

VII       года они уже основались во всех пятнадцати парижских храмах. Это было слишком много для них, н они могли соби­рать в каждом из храмов лишь небольшую группу верующих, тем более что их собрания, привлекавшие сначала много любо­пытных, давно уже посещались только настоящими адептами. В фримере VII года комиссар Дюпен доносит, что теофилан­тропы, «повидимому, исчезают», что «те, которые посещали их собрания по гражданскому долгу, предпочитают, повидимому, праздники декад», а «те, которые шли туда из любопытства, уже более пе чувствуют влечения». 13 нивозе VII года тот же Дюпен пишет: «Теофилантропы еще существуют, но число их не возрастает, и их существование не блестяще»; а в жерми­нале VIII года: «Число их не возрастает и не уменьшается» ^[11].

Мы можем сказать только, что в брюмере VIII года теофи- лаптропичсская церковь еще существовала и еще тревожила католиков. Совместное пользование храмами при этой системе отделения церкви от государства не обходилось без ссор. Ка­толики обнаруживали иногда большую нетерпимость, как это видно из многочисленных административных рапортов. Так,

20       мессидора VII года католики Жюпевилля (департамента Арденн) «оскорбляли брачные пары в храме декад». 25 терми­дора того же года католики Шарли (департамента Эн) сожгли алтарь теофилантропов» ^[12]. В Париже они оскорбляли их са­мыми вызывающими насмешками^[13]. Теофилантропы во всех таких случаях держали себя очень миролюбиво. Так, в VIII году

в Париже, когда муниципалитет IX округа удержал для праз­днования декад хоры и среднюю часть Собора богоматери, а католикам и филантропам предоставил лишь боковые части, первые стали роптать, между тем как последние подчинились, хотя при этом был разрушен гипсовый алтарь, сооруженный ими на хорах; они только просили, чтобы им была уплачена стоимость этого алтаря. В докладе (без даты), представлением но этому поводу министром внутренних дел Франсуа (из Не* шато), проводится параллель в очень поучительных для нас выражениях между нетерпимостью католиков даже пспапистов н миролюбивым настроением теофнлантропов. «Эта нетерпи­мая секта,— говорит он о католиках, — не допускает в тех ме­стах, где отправляется ее культ, никаких других атрибутов, кроме принадлежащих последнему. Там, где она ставит изобра­жение Марии, необходимо закрывать статую Мудрости и за- мепять бюст Сократа или Платона бюстом св. Домипика. По­добная уступка была бы слабостью.

Слишком достаточно того, что этой исключительной и не­навистнической секте были предоставлены часовни и одна из боковых частей церкви. Культ теофнлантропов, напротив того, прекрасно уживается с принадлежностями культа декад. Они даже служат для него самого вспомогательными украшениями, блеском которых он пользуется»

Эти ссоры между различными культами не доходили до гражданской войны и даже не вызывали серьезных беспоряд­ков. Хотя культы с трудом уживались друг с другом при сис* теме отделения церкви от государства, но все-таки уживались. Суровые меры Директории, направлепные против самой значи­тельной из церквей, были ли они справедливы или несправед­ливы, законны пли произвольны, мешали ее преобладанию, и таким образом религиозное равновесие было установлено. В на­чале VIII года религиозный мир существовал на значительной части территории и начинал обнаруживаться повсюду.

С другой стороны, если Директория и не осуществила своей задней мысли, своего то скрываемого, то высказываемого от­крыто намерепия упразднить католическую религию, то тем не менее своей политикой она популяризовала идею светского государства, упрочила тот светский характер государства, ко­торым уже облекла его конституция. Она наблюдала за тем» чтобы у народного просвещения не было другой основы, кроме рационалистической. Так, если ограничиться лишь одним ^ПР®' ■ мером, министр внутренних дел Франсуа (из Нешато) дне**

с микоза VI года, когда католики увидели, что теоФПлантроиы не пол вались успехом (см. ibid., стр. 507, 517, 543, 559).

]7 вандемьера VII года и своем циркуляре преподавателям центральных школ ^[14]: «Вы должны устранить из вашего препо­давания все, что имеет отношение к догматам и обрядам каких бы то ни было культов или сект. Конституция терпит их, без сомнения; но их влияние не входит в состав народного про­свещения и не может входить в него. Конституция построена на основах всеобщей морали; следовательно, эта именно мо­раль всех времен, всех стран и всех религий, этот закон, на­чертанный на скрижалях человеческого рода, и должен оду­шевлять ваше преподавание, служить объектом и объединяю­щею связью ваших уроков так же, как они служат объединяю­щей связью для общества» '.

Вскоре после 18 фруктидора Директория обязала кандида­тов на общественные должности представлять удостоверение в том, что они посещали общественные школы (постановление 27 фримера VI года). Затем она организовала строгий иадзор за свободным*;! школами с намерением закрыть все школы, преподавание в которых было бы основано не па рациональ­ных принципах французской революции (постановление от 27 плювиоза VI года) ³.

Такова была религиозная политика Директории и такова была эволюция религиозных партий в промежуток времени между 18 фруктидора V года и 18 брюмера VIII года.

111

Роялистская партия как бы сама задалась целью доказать существование обширного заговора, который был возвещен Директорией, и таким образом оправдать государствен­ный переворот 18 фруктидора. В департаменте Гар инсур­генты, под предводительством роялиста Д. А л лье, овладели го­родком Пон-Септ-Эспрн. но не могли удержаться в нем. В Кар- нантрасе, Тарасконе и в окрестностях Лиопа с западной сто­роны появились вооруженные сборища. Директория легко справилась с ними. Она объявила осадное положение в горо­дах Лионе, Монпелье, Пернге, Лиможе н некоторых других, ^гДе происходили роялистские волнения. Видя, что Франция признала события 18 фруктидора, роялисты чувствовали себя побежденными.

Они надеялись, что если бы республика попала в руки

умеренных, то последние примкнули бы в конце концов к мо­нархии. Но вот умеренные оказываются побежденными, раз­давленными. Те из роялистов, которые вместе с графом ГГюизе, вождем бретопекого восстания, всегда предпочитали вооружен* ную борьбу с республикой мирным парламентским интригам, и коалициям с республиканцами правой стороны, почувство­вали, что события поощряют нх продолжать их непримири­мую политику. 5 декабря 1797 г. (15 фримера VI года) Пюизе, Фротте, Шатильон, Бурмон, Сюзанн? и д’Алэгр, собравшись в Лондоне, отправили графу д’Артуа коллективное письмо, особенно интересное для пас в том отношении, что авторы признают в нем, что Франция не проникнута роялизмом, как в этом старались убедить короля лживые придворные. Вот их собственные, слова: «Франция, говорят эти придворные, ири< гшсывая своим воображаемым усилиям ту естественную пере­мену, которая должна была произойти в общественном мне­нии, — Франция вполне проникнута роялизмом. Вернее было бы сказать: «французы или почти все французы — недо­вольны». Тогда не пришли бы с таким легкомыслием к выводу, что во Франции существовало почти единодушное желание вернуть короля. . .». Без сомнения, во Франции были монар­хисты: но многие из mix склонились призвать другого короля, а не Бурбопа. Если бы, например, эрц-герцог Карл женился на дочери Людовика XVI, то у него было бы много шансов оттеснить Людовика XVIII, а раз оп был бы на троне, то паша обязанность сказать королю и вашему высочеству, что даже среди самих роялистов не возвысился бы тогда нн один голос и не поднялась бы ни одна рз^гка, чтобы низложить его». Един-- ствепное средство избегнуть этой опасности они видели в том. чтобы граф д’Артуа сам прибыл наконец во Францию и стал бы во главе своих приверженцев. Граф д’Артуа сухо отказался, го­воря, что тогда пе время было начинать восстание. Впрочем, событие, которым ему угрожали, не имело места: 10 нюня 1 799 г. (22 прериаля VII года) дочь Людовика XVI вышла за­муж за своего двоюродного брата, герцога Ангулемского '•

В сентябре 1798 г. вожди роялистов послали в Митаву Лат* ремойля добиться от самого Людовика XVIII определенного решения; но и эта попытка оказалась тщетной.

Причины, по которым с конца V и по начало VII года яя граф д’Артуа, ни Людовик XVIII не хотели предпринять ни­чего решительного, заключались в военных и дипломатически*^ успехах республики, в том страхе, который был внушен роял стам, находившимся во Франции, диктаторскими законами боевой политикой, последовавшей за 18 фруктидора, и нак ^

нец — в распространении республиканских идей даже среди сельских масс французского народа ^[15]. В этот промежуток вре­мени не было гражданской войны, но беспорядки еще продол­жались. Шуанство временно прекратилось, как восстание во­оруженных шаек, но оно продолжало существовать в форме разбоя. Роялистские вожди систематически рекомендовали на­падать на дилижансы и грабить их ², и это было одним из средств, которым пользовались шуаны, чтобы помешать пол­ному восстановлению порядка и безопасности. Несмотря на летучие отряды, пересекавшие страну, и на охрану карет сол­датами, грабежи и убийства происходили почти ежедневно. По всей Франции господствовал страх; всеми чувствовалось, что правительство, не умевшее обеспечить безопасность дорог, не было прочно. Это отсутствие доверия было одною из главных причин, почему во весь этот период так плохо уплачивались подати, и, к слову сказать, именно этим тревогам, возбужда­емым роялистами и непокорными священниками, следует при­писать прежде всего те страшные финансовые затруднения, которые приходилось переживать Директории.

Порядок тем пе менее был бы восстановлен, если бы воен­ное положение не сделалось тогда снова критическим и если бы первые успехи второй европейской коалиции не поставили французскую республику в крайне опасное положение. Тогда, между прериалем и фруктидором VII года, Людовик XVIII решился наконец покинуть свою выжидательную политику, а граф д[16]Артуа организовал восстание в Лангедоке, Бретани, Анжу, Мэне, Перше и Нормандии при помощи Кадудаля, Ша- тильона. Бурмона и Фроттё. Дело шло о том, чтобы произвести внутри Франции диверсию, которая была бы полезна Суво­рову и австрийцам.

Первое и, быть может, наиболее серьезное из таких роя­листских восстаний произошло в .термидоре VII года в депар­таментах Верхней Гаронны, Арьежа, Жерса, Ода, Тарна, Ло и Ло-и-Гаронны. Подготовленное задолго до того эмигрантами и неприсягнувшими священниками, возвращавшимися со всех сторон, это восстание вспыхнуло при известии о военных не­удачах республики, под влиянием недовольства, вызванного среди крестьян массовым набором. В тулузском районе в почь е 18 на 19 термидора самопроизвольно сформировалась армия из пятнадцати или двадцати тысяч недовольных крестьян и уклонившихся от службы рекрутов, фапатизированных священ­никами: офицерами у них были дворяне под главным началь­ством бывшего республиканского генерала, по имени Руже. Целыо этих инсургентов было завладеть Тулузой, гарнизон которой был отправлен на границу. Благодаря мужеству и при­сутствию духа департаментской администрации, особенно в Верхней Гаронне, а также благодаря патриотизму националь­ных гвардейцев, быстро явились элементы серьезного сопроти­вления. В Тулузе организовалась небольшая армия волонтеров. Королевская армия, уже овладевшая несколькими городками, между прочим Мюрэ, должна была отступить и была уничто­жена при Монрежо (3 фруктидора VII года). Этой победой республика была обязана исключительно мужеству южных рес­публиканцев. Когда войска, посланные военным министром под начальством генерала Фрежвилля, прибыли в Тулузу, восста­ние уже было подавлено, и Франция узнала почти одновре­менно о начале и о конце этого восстания

В Нормандии Фроттё, высадившийся на берег 1 вандемьера VIII года, немедленно же оказался во главе около десяти тысяч инсургентов. Он сформировал из них «католическую и королевскую армию», а в прокламации от 25 октября 1799 г. (3 брюмера VII года) приглашал «от имени бога наших отцов и нашего законного короля Людовика XVIII» «храбрых и вер­ных нормандцев» браться за ружье, обещая им, что граф д’Артуа скоро высадится ₄сам во Францию ². Фроттё не осме­лился или не мог овладеть ни одним городом.

В других случаях вооруженного восстания роялисты ока­зались более смелыми и нападали на большие города. В ночь с 22 на 23 вандемьера VIII года армия графа Бурмона вне­запно овладела городом Маном (Mans), ограбила его. держала в своих руках до 25 вандемьера и покинула, когда стали при­ближаться республиканские войска. Шатильон и д’Анд1гнье попытались таким же путем захватить Нант: их армия проникла в город в ночь с 27 на 28 вандемьера; но ей удалось только освободить нескольких заключенных, после чего она была выгнана. 4 брюмера Шатильон напал на город Ванн, но успешно. В то же время, в ночь с 4 на 5 брюмера, тыся^ча шуанов овладела городом Сен-Брне, но могла удержаться в не* лишь несколько часов. В провинции Анжу д’Отишан попы­тался овладеть городом Шолэ, но роялисты были сами эахв**
г

чены врасплох вылазкой гарнизона этого города и рассеяны (7 брюмера VIII года)

16     брюмера VIII года военный министр Дюбуа-Крансе так определял в своем докладе Директории силы роялистских инсургентов в западных провинциях: «У Шатильона в Анжу

3   000 человек, надеется собрать 12 000; у Бурмона, в провин­ции Мэн, 7 000 человек, надеется довести это число до 15 000; фроттё утверждает, что располагает 20 000 человек в Нор­мандии; столько же надо" считать в Бретани у различных вождей... Шайки состоят главным образом из молодых людей, подлежавших рекрутскому набору и навербованных добро­вольно или силою. . .» ²

Эти вожди инсургентов надеялись скоро соединиться с англичанами, австрийцами и русскими; но их надежды не сбылись. Победы Брюна в Голландии (в 3-й дополнительный день VII года) и Массена в Цюрихе (3—8 вандемьера VIII года) предохранили Францию от нашествия и спасли респуб­лику. С другой стороны, если роялисты имели вначале быстрые XI неожиданные военные успехи, то они не могли все- таки удержаться в завоеванных городах. Их смелость нигде не была поддержана общим и восторженным одобрением на­селения. Им легко было овладеть крепостями, гарнизоны ко­торых были отправлены на границу, но они нигде не могли создать чего-нибудь прочного. Роялистские вожди чувствовали себя побежденными не только вследствие побед, одержанных над союзниками Брюном и Массена, но также и вследствие не­удачи их плапа поднять крестьян. В момент исчезновения Ди­ректории эти вожди уже подумывали о капитуляции. Генералу Эдувиллю, бывшему начальником штаба при Гоше, а затем назначенному командиром «английской армии», т. е. свобод­ных войск, посланных против шуанов, были знакомы эти «за­мирения». Он немедленно же вступил в переговоры с генера­лами Людовика XVIII. 18 брюмера VIII года он принял в своей главной квартире в Анжере госпожу Тюрнен-Криссе, которой было поручено Шатильоном и д Отишаиом вести переговоры

о  перемирии *.

Таким образом, в момент падения Директории роялистское восстание на западе было морально побеждено, и роялистская партия вообще находилась в полном разложении ^л. В Париже

она давно уже была принуждена скрываться в салонах и мае- сонских ложах ^[17].

* ^1У ]

Государственный переворот 18 фруктидора произошел по соглашению между республиканцамн-демократами (которых называли тогда якобинцами, анархистами, террористам», исключительными) и буржуазными республиканцами (пли пра­вительственными республиканцами, либералами-консервато- рами). Это соглашение было непрочно. Не прошло несколь­ких месяцев, как республиканцы правой стороны возобновили ( вон нападки на республиканцев левой, упрекая их в нх тес­ной связи с бабувистами и в их бабувистических стремлениях.

9      вантоза Бенжамен Констан обрушился в Конституционном клубе на «анархистов», которых он считал заслуживающими скорее презрения, чем опасными. «. .. Они хотят, — сказал он, — сравняться с Дантоном, проповедуя анархию; но у Дан­тона были смелые мысли и глубокие эмоции; Дантон потрясал своих слушателей, потому что у него у самого была душа; Дан­тон был способен к состраданию, этой добродетели великодуш­ных сердец, без которой человек перестает быть человеком и не может произвести никакого впечатления на других; а его во­ображаемые преемники, эти неумелые крикуны и декламаторы, холодные в евоем безумии и мелкие в своей развращенности, так же узки и ничтожны, как одушевляющие их интересы ». Но не будем больше говорить об анархистах и террористах; теперь настает опасность другого рода: ей подвергается соб­ственность. «Революция совершена во имя свободы и равенства всех, причем собственность каждого осталась неприкосновен­ной. Повсюду, где существует собственность, она должна быть

неприкосновенной; коснуться се значит вторгнуться в нес, поколебать ее, разрушить; она — чудо общественного порядка: она стала его основой: она может перестать быть ею, только перестав существовать. Но революция не хотела, чтобы она перестала существовать; следовательно, революция обязалась защищать ее. Из того, что революция не была направлена против собственности, вытекает, что она была совершена в пользу ее, и все правительственные средства, все меры за­конодателя должны стремиться к тому, чтобы поддержать ее, упрочить, окружить священной оградой»... «Кто отнимает имущество у богатого, тот угрожает бедняку; кто осуждает роскошь, тот подкапывается под средний достаток».

Таким образом, правительственные республиканцы были ре­шительными консерваторами. Но если бы собственники, кото­рых они хотели защитить, не примкнули искренно к респуб­лике. то это было бы гибелью и для собственников, и для пра­вительственных республиканцев. «События последних восьми ют, — говорил Бенжамен Конетан, — показывают нам бесчис­ленные примеры людей, погибших Из-за своих союзников. Более чем пора, следовательно, научиться избегать неосторож­ных союзов. Дворянство, на которое никто не нападал, броси­лось на помощь феодализму, которому грозила опасность, — и дворянства нет более. Королевская власть, которая была по­щажена, устремилась на помощь дворянству, находившемуся в опасности, — и королевская власть рухнула. Собственность, пользующаяся уважением, которое мы хотим сохранить за ней, посвятила, повидимому, много сожалений побежденной коро­левской власти и употребила некоторые усилия, чтобы вос­становить ее. Пусть собственность будет осторожна! Закон не­преложен: кто поддерживает то, что должно упасть, тот минь обусловливает этим свое собственное падение; если собствен­ность будет ослеплена, то мы легко можем погибнуть вместе с ней, но не будем в состоянии защитить ее».

На выборах VI года вопрос шел о том, чтобы воспроти­виться одновременно «наследственности и произволу»; а чтобы Достигнуть этого, необходимо было «доверять общественные Должности в республике только республиканцам»

Не эта несвязная программа могла бы объединить обще­ственное мнение. Но это не значит, чтобы у демократов была более солидная и ясная программа, или даже вообще какая бы то ни было программа, кроме состоявшей, повидимому. в том, чтобы изменить личный состав правительства. Но Директория Доставила им известного рода популярность, преследуя нх, устраняя их от должностей, запрещая их газеты, и в то же время она сама лишала себя популярности, окружая Себя сви­той продажных чиновников и биржевых игроков, во главе ко­торых стоял, повидимому, Баррас. По сравнению с такой не­урядицей (результатом финансовых мер, на которые вынудило правительство продолжение войны), республиканцы-демократы (или бывшие ими ранее) являлись представителями честности и добродетели.

Выборы жершшаля VI года оказались благоприятными для них: они получили на них большинство не столько в качество демократов, сколько в качестве противников Директории.

Директория немедленно же завопила об общественной опас­ности. В послании от 13 флореаля VI года она обличала своих противников левого лагеря, как социалистов и робеспьернстов: «Говоря об «анархистах», Директория отнюдь не хочет смеши­вать с ними энергичных республиканцев, этих скорее страстных любовников, чем просто друзей свободы и конституции III года, умеющих подчинять закону властное чувство свободы; под анархистами она понимает людей, запятнанных кровью и гра­бежом, проповедующих всеобщее счастье с целыо обогатиться разорением всех, говорящих о равенстве лишь для того, чтобы сделаться деспотами, способных на всякие низости и преступ­ления, вздыхающих по своей прежней власти; людей, наконец, которые 8 термидора были агептамн Робеспьера и занимали должности во всей республике, а после 9 термидора играли роль во всех махинациях, были сторонниками Бабёфа и заго­ворщиками Гренельского лагеря» [18]. В заключение Директория просила депутатов принять «столь же действительные меры», как и 18 фруктидора; и «в такой же мере не вступать в ком­промиссы с Бабёфом, как и с приверженцами призрака короля».

По докладу Байёля, Совет пятисот принял 19 флореаля резолюцию, утвержденную Советом старейших 22 флореаля. Мы уже рассматривали этот знаменитый закон 22 флореаля

VI       года ^а, имевший своим последствием изменение революцион­ным путем результатов последних выборов и устранение э»^а* чительнон части оппозиции левой стороны.

Мотивировка этого закона представляет собой длинный об­винительный акт против депутатов, об исключении которых шло дело. В нем говорилось о существовании роялистского за­говора, «который разветвлялся на две части и пользовался двоякого рода агентами, следовавшими, повидимому, противо­положным путям, но в действительности шедшими к одной и той же цели». С одной стороны, роялизм, развернувший свое собственное знамя, добился назначения нескольких депутатов. «С другой стороны, и в гораздо большем числе департаментов, роялизм, отчаявшись в своих собственных силах, заменил себя мятежной фракцией, подкупленными орудиями чужеземца, вра­гами всякого закона, разрушителями всякого общественного по­рядка. . .» С тех пор официальным лозунгом было выставлять республиканцсв-демократов союзниками роялистов, и в тече­ние долгого времени роялизм изображался наряженным в крас­ную шапку.

Нет ни одного факта, который позволил бы сказать, что это утверждение не было клеветой. Правительственные республи­канцы не привели ни одного примера этого воображаемого союза левых республиканцев с роялистами, и мы не встретили ровно ничего, что указывало бы хотя бы даже на минутное со­глашение и хотя бы по одному какому-нибудь вопросу между сторонниками Людовика XYIII и «якобинцами».

Изготовленный с большой торопливостью и под влиянием раздражения, этот закон не только покрывал клеветою людей, против которых был направлен, по он, кроме того, поражал их, так сказать, наудачу. Если он исключал из числа депутатов Робера и Тома Ленде, Доппе, Фиона, Лекиньо, которых можно было действительно подозревать в «якобинизме» и в «анархии >, то почему в таком случае тот же закон оставил в рядах депу­татов столь же известных и признанных «якобинцев». Почему он оставил, например, Монжа, Кревелье и Гемберто, Флорана Гио, Брпо и Киро, Дсстрсм, Женисье и Тало, которые все были избраны или переизбрать в один из двух советов и все пред^ •ставляли собой республиканцев по типу II года. Дело в том, что в сущности никто тогда не отдавал себе ясного отчета в идейных и даже индивидуальных различиях между двумя рес­публиканскими партиями. Все антиклерикалы, все республи­канцы расходились между собой как до, так и после 18 фрук­тидора лишь по второстепенным вопросам, с тем единственным исключением, что республиканцы левой стороны вступили на одни момент в союз с бабувистами.

Этот союз был, повидимому, снова заключен в Париже й момент выборов VI года. Известно по крайней мере, что на Избирательном собрании, происходившем в Оратории (париж­ском протестантской церкви), находились также и бабувисты ®ли лица, более или менее замешанные в деле Бабёфа. Но,
г другой стороны, не осталось никаких следов какой-нибудь «социалистической» манифестации во время этих выборов

Является даже вопрос, все ли депутаты, исключенные кан анархисты, действительно принадлежали к оппозиции. В депар. таменте Па-де-Калэ из 9 избранных депутатов исключены были четверо, а именно: Коффен, Терн, Кокюд и Краше. Между тем Коффен состоял комиссаром Директории при центральной де[19] партаментской администрации, Тери был комиссаром Директо­рии при муниципальной администрации Бапома, Кокюд был на­значен Директорией судьею уже после 18 фруктндора, а что ка­сается Краше, бывшего членом окружной администрации Сент- Омера в 1793 г., то он был отрешен от должности посте 31 мая как умеренный; Директория же назначила его в IV году комис­саром при исправительном трибунале Сент-Омера, а затем в VI году в виде повышения — прокурором при уголовном трибунале Па-де-Калэ. Таким образом Законодательный корпус исключил из своей среды как анархистов четырех чиновников, назначенных Директорией и пользовавшихся ее доверием. На этот факт было указано одним из четырех исключенных в бро­шюре, которая имела тогда большой успех ².

Антонелль. один из вождей этих воображаемых «анархистовл, также напечатал критику закона 22 флореаля VI года, в кото­рой он стоял всецело на почве конституции III года ³. Оба эти демократа, прослывшие за самых буйных, отсоветовали всякое восстание к держались строго-конституционной политики

Сам Законодательный корпус скоро стал, повидимому, сты­диться своего бестолкового государственного переворота. На обеде депутатов 28 прериаля VI года, когда Байёль предложил тост в честь закона 22 флореаля, поднялись сильные протесты» и тост не был поддержан

Эта опасность со стороны левых республиканцев, провоз­глашенная с таким шумом, начала казаться химерической, осо­бенно когда стало заметно, что парижские рабочие относились равнодушно к демократической пропаганде². Полиция смея­лась над стараниями «полутораста разбойников из главного штаба анархистов» ³.

Почему же это? Потому что голод прекратился и жизнь стала тогда дешевой⁴. С начала фримера V года цена пшеницы понизилась до 24 ливров, а фунт говядины стоил 4 су при оптовой покупке и 8 су в розницу ^в. В полицейском докладе за вандемьер VII года говорилось, что народ был доволен тем, что имел наконец свои «три восьмерки», которых так доби­вался в 1789 и 1790 годах, т. е. имел хлеб но 8 су за 3 фунта, рино по 8 су за литр и говядину по 8 су за фунт Вот в каких выражениях газета «Le Redacteur» от 24 мессидора VI года констатировала возросшее благосостояние рабочих: «. . . Дру­гое очень замечательное улучшение, хотя на него мало обра­щается внимания, наблюдается в жизни рабочих и поденщиков: не только улучшилась их повседневная пища, так как они едят теперь сравнительно больше мяса и зелени, чем прежде, но эта пища распределяется более равномерно. Прежде все подма­стерья портных, сапожников, седельщиков, каменщиков и т. д. п Париже довольствовались в течение всей недели двумя жал­кими трапезами в день, в 5 и даже 4V2 су каждая, с водою « место питья, ио зато все воскресенья и половины понедель­ников они проводили в пьянстве, и все улицы рабочих кварта­лов были покрыты тогда пьяными, для которых они не были Достаточно широки и которые дрались между собою или со своими женами, желавшими отвести их домой. Теперь же эти самые рабочие меньше едят и пыот в десятые и первые дни Декад но праздникам и понедельникам, но зато они лучше едят | аждодневно и обыкновенно выпивают немного вина за завтра­ком и обедом. Их физическое и нравственное состояние может только выиграть от такой перемены». Ни пропаганда в пользу всеобщего избирательного права, ни пропаганда бабувизма не

имели теперь шансов на успех в предместьях Сен-Марсо и Сент- Аитуанском, где почти ие осталось энергичной молодежи, вы­хваченной рекрутскими наборами, и где после стольких физи­ческих страданий материальная жизнь сделалась теперь лучше, чем когда бы то ни было прежде.

У

Вследствие этого влияние республиканцев-демократов про­являлось не па улицах, а в Законодательном корпусе. Госу­дарственный переворот 22 флореаля VI года не удалил пгех новоизбранных депутатов; их осталось достаточно для того, чтобы настроение большинства в обонх советах заметно изме­нилось. Обнаружилась довольно сильная оппозиция Директо­рии особенно в финансовых, вопросах, оппозиция, цель кото­рой заключалась в том, чтобы вывести Законодательный кор­пус нз того подчиненного положения, в которое поставил его государственный переворот 18 фруктидора. Правительству ста­вились в вину те хищения в администрации, особенно военной, на которые не могли не указывать даже наиболее снисходи­тельные люди. Теперь уже не роялисты, которых можно было бы подозревать в пристрастии, а горячие республиканцы, как например Женисьё, изобличали в Совете пятисот (19 терми­дора VI года) «клику, угрожавшую свободе путем разорения Государства и деморализации общества». Докладчик комис­сии Совета пятисот, которой было поручено произвести след­ствие по этому поводу⁷, произнес следующие тревожные слова (2 фруктидора VI года): «Нет ни одного административного ведомства, куда не проникли бы безнравственность и продаж­ность. .. Дальнейшая снисходительность сделала бы вас со­участниками тех людей, которых обвиняет общественный голос. Они будут сброшены с высоты пышных колесниц и низверг­нуты в бездну общественного презрения; колоссальные богат­ства этих людей свидетельствуют о бесчестных и преступных средствах, которыми они были приобретены». Правда, доклад­чик делал вид, что приписывает эти беспорядки «бюрократии», а не самой Директории, но некоторая часть общественного мне­ния была мепее снисходительна: она приписывала воровство поставщикам и скандалы биржевых спекуляций развратному и беспечному Баррасу; она приписывала их также честному Ребеллю, поплатившемуся за продажных чиновников, которыми он имел слабость окружить себя, за непопулярность своего про­теже, военного министра Шерера, и за обвинения, сыпавшиеся со всех сторон на его родственника Рапина, бывшего комисса­ром Директории в Швейцарии. Никто ие стеснялся говорить, что именно из салонов Директории исходила вся эта раэвра-
щенность, выставлявшаяся напоказ с циническим бесстыдством недавно разбогатевшими людьми, спекулировавшими на ассиг­нации, на национальные имущества и военные поставки, при­чем многие историки открыли потом, задним числом, эту раз­вращенность и в правах всего тогдашнего общества.

Но возможно, что в действительности общественные нравы бывают всего хуже не в те эпохи, когда всего более жалуются на дурные 1гравы. Читая со вниманием подлинные свидетель­ства того времени, а именно газеты и полицейские рапорты, замечаешь, что скандальные обычаи были усвоены тогда лишь несколькими эксцентричными лицами, что в газетах, даже роялистских, язык был приличнее, чем во времена монархии, что редакторы этих газет выражали свое удивление при малей­шем скандале и что если нравы отличались тогда легкостью в саду Идалн, то зато проституция в Париже тогда уменьши­лась. В прериале VI года комиссар Исполнительной директо­рии Дюпен писал: «Правы пе особенно дурны; сохраняется еще общественный стыд, и, несмотря на суровость цензоров, можно сказать, сравнивая теперешние нравы с нравами старого порядка, что если теперь меньше церемонности, гго по край­ней мере столько же честности. С некоторых пор проституция стала менее скандальной. Полиция серьезно старается сдер­живать ее» Таким образом, когда говорят о «развращенности Директории», как я делал это и сам в то время, когда слишком доверял мемуарам, то слишком злоупотребляют обобщениями; ничто не позволяет приписывать всей Директории нравы Бар­раса или всей Франции нравы нескольких бесчестных постав­щиков. Возможно даже, если бы в таком вопросе позволительно было категорическое утверждение, что в эпоху Директории общественная нравственность была на пути к улучшению.

Но пе подлежит сомнению, что оппозиция убедила тогда страну, что Директория не управляла честно финансами нации. Когда собрались избиратели, с 20 по 29 жерминаля VII года, то они. были убеждены, что все хищения были делом Директо­рии и что необходимо было радикально изменить недобросо­вестную правительственную и административную систему. Они знали также, что итальянская армия была разбита и отступала и что русские выступили против нас, в то время как лучший генерал республики терял свои силы в осаде Сен-Жан-д’Акра. Выбранная новая треть депутатов состояла из левых респу­бликанцев, почти сплошь враждебных Директории. К несча- стию для последпей, когда один из ее членов, Ребелль, вышел

по жребию, Законодательный корпус заместил его Сиейсом, относившимся явно враждебно к политике Директории и имев­шим в голове свой собственный план конституционной ре­формы.

Когда вповь избранная треть депутатов начала принимать участие в заседаниях Законодательного корпуса, Директория уже потеряла весь престиж своих военных и дипломатических успехов. Разбитый Журдан перешел .обратно Рейн, а в Раш- тадте только что были убиты французские уполномоченные. Недовольное и встревоженное большинство Законодательного корпуса, по согласию с Сиейсом и благодаря несовссм добро­совестной нерешительности Барраса, успело подготовить своего рода удар, направленный на большинство Директории. 17 пре­риаля Совет пятисот пригласил Директорию уведомить «-го

о   причинах наших бедствий и о средствах, которые она пред­лагала для их устранения. Директория не ответила ничего. 28-го числа от нее был снова потребован ответ, в ожидании которого Совет пятисот объявил свои заседания непрерывными. Наконец Директория решилась составить послание, в котором говорила о «причинах» бедствий, оправдывая себя н обвиняй Законодательный корпус, но отложила изложение «средство для их устранения.

Законодательный корпус открыл враждебные действия, кас­сировав под конституционными предлогами избрание члена Ди­ректории Трейлара, хотя оно произошло еще год тому назад, и заменив Трейлара честным и независимым республиканцем Гойе.

30 апреля Булэ (из департамента Мерты) заявил в Совете пятисот о необходимости «нанести решительный удар», чтобы заставить Мерлена (из Дуэ) и ЛареЕельера-Лепо выйти в от­ставку. Он упрекал первого «в самом узком и отвратительном макиавеллизме», а последнего — «в нападениях на свободу со- вести» ради покровительства теофилаитропам. Совет пятисот немедленно же назначил для рассмотрения этого предложении комиссию, докладчиком которой был тот же Булэ. В своем до­кладе, представленном на том же заседании, он указывал не­определенно на «произвольные акты и незаконные лишения свободы», а в заключении говорил о необходимости написать по этому поводу Директории послание. Когда это 'заключение было принято, Совет пятисот, по предложению Франсу (из Нанта), «принимая во внимание возможность заговоров против безопасности национального представительства или кого-либо из его членов», вотировал следующую резолюцию, немедленно же обращенную Советом старейших в закон: «Всякая власть и всякий индивид, которые посягнули бы на без«наспость или свободу Законодательного корпуса или кого-либо из его иле*
нов. путем отдачи приказания или приведения его в исполне­ние. объявляются вне закона».

Мерлен (из Дуэ) и Ларевельер-Лепо, не решившись проти­виться этому давлению, прислали свою отставку и были неме­дленно же замещены генералом Муленом и бывшим членом Конвента Роже Дюко.

Читатель заметит, что Баррас, обвиненный когда-то в со­ставлении триумвирата с Мерленом и Ларевельером, сумел сохранить свое место. Правда ли, как это утверждают, что он изменнически примирился с большинством Законодательного корпуса, сообщив ему планы сопротивления, составленные чле­нами Директории, которым грозила опасность, и разрушив та­ким образом эти планы? Из «Мемуаров», составленных Рус- сленом де Сент-Альбеп по посмертным запискам Барраса, видно, что последний убедил тогда своих двух сотоварищей подать в отставку, сказав им, что он немедленно же последует их примеру; видно также, что он вел переговоры с вожаками Законодательного корпуса. Он чувствовал, что военные и ди­пломатические неудачи Директории отняли у нее возможность попытаться на новое 18 фруктидора и в последнюю минуту по­кинул своих сотоварищей, сделав этим возможной победу За­конодательного корпуса над Директорией.

Эту победу называют государственным переворотом 30 прериаля VII года, хотя переворот состоял в данном слу­чае лишь в чисто моральном и несомненно закопном давле­нии. Но с той минуты конституция III года, непоправимо из­вращенная, уже была повидимому осуждена па быстрое исчез­новение, и Сиейс при помощи слабого Роже Дюко начал под­готовлять осуществление своих таинственных планов.

Дуз) вынтп в отставку. Правда, все это было лишь слабым поползновением, почти иллюзией. Если Баррас имел теперь вид главы правительства, то в действительности он не руко­водил почти ничем и начал терять всякое значение, становясь одновременно союзником всех партий; о Роже Дгоко нечего было и говорить; Гойе казался посредственностью; Мулэн был лишь честным человеком; Сиейс мечтал о другой респуб­лике, в которой он играл бы роль великого электора. Мини­стерство. в промежуток времени с прериаля VII года по брю­мер VIII, представляло собою подобие Директории, т. е. было бессильно и раздроблено. Фуше, министр полиции, был готов на всякие измены; Рейнар, министр иностранных дел, был лишь агентом своего предшественника, Талейрана; Дю- буа-Крансе, который скоро заменил военного министра, и министр финансов Робер Лендэ не пользовались более при данных обстоятельствах тою властью, которая позволила бы им проявить всю их проницательность и энергию. Но имена таких республиканцев, как Дюбуа-Крансе, Лендэ и Фуше, как бы напоминали собой революционные времена, причем ввиду приближения Суворова патриотическая экзальтация достигла тогда такой степени, что на мгновение все разногласия исчезли, чтоб дать место новому усилию, направленному на защиту отечества. ¹

Снова появились язык и приемы 1793 г. Подобно тому как после достопамятных «народных дней» побежденнь: подвергались преследованию и осуждению, передовые рес­публиканцы в Совете пятисот хотели (но безуспешно) под­вести под смертный приговор трех бывших членов Директо­рии— Мерлена, Ребелля и Ларевельера, этих «роялистски триумвиров», как их несправедливо называли. Совет пятисот стремился создать Комитет общественного спасения: сначала это была Комиссия одиннадцати, а потом Комиссия семи. Директории было предоставлено право производить домаш­ние обыски. Как и в августе 1793 г., был объявлен массов- набор, а 10 мессидора VII года (28 нюня 1799 г.) были при­званы на службу рекруты всех разрядов без исключен Как и в 1792 г., с трибуны раздались крики об отечеств в опасности, и Журдан предложил открыто провозгласить эту опасность (27 и 28 фруктидора VII года); Совет пятисот отверг это предложение, но аплодировал неистовым речам Журдана. Наконец, как мы сейчас увидим, были вотированы террористические законы, и снова появились на сцене яко­бинцы.

В 1793 г., радн потребностей национальной защиты. Кон­вент установил принудительный заем в один миллиард- на­ложенный на «богатых»; 19 фримера W года советы ^в°
тировали принудительный зае.м в размере около 600 .мил­лионов, который падал на пятую часть всех плательщиков налогов. Эти финансовые меры удались довольно плохо, но тем не менее в VII году, под давлением внешней опасности, к ним снова прибегли. 10 мессидора «разряд состоятельных граждан» был призван один покрыть заем в 100 миллионов, предназначенный на сформирование новых батальонов; 19 термидора эта мера приняла форму прогрессивного налога, пропорционального поземельной подати. Еще более рево­люционным н террористическим был так называемый «закон

о    заложниках», вотированный 24 мессидора VII года. В тот момент, когда надо было вывести все войска изнутри страны для защиты границ, не знали, как прекратить разбои роя­листов, отдельные убийства, захваты дилижансов и всякого рода грабежи, с негодованием перечислявшиеся «якобинскими» газетами. Согласно закону о заложниках, когда в каком-ни­будь департаменте, кантоне или коммуне обнаружились бы явно такого рода беспорядки, Директория должна была пред­ложить Законодательному корпусу объявить этот департа­мент, кантон или коммуну подлежащими следующим мерам: родственники эмигрантов, все бывшие дворяне, а также род­ственники самих разбойников, как мужчины, так и женщины, были бы сделаны ответственными за произведенные убийства и грабежи, и их всех подвергали бы аресту в качестве залож­ников. Вслед за каждым убийством патриота четверо из за­ложников были бы отправлены в ссылку, и кроме того все заложники вместе должны были бы платить тогда штраф в 5 000 ливров. После каждого грабежа заложники должны были бы уплатить потерпевшим понесенные ими убытки. Таков был этот закон, скорее только угрожавший и приводившийся в исполнение, повидимому, только в очень редких случаях, в самом начале, до того времени, когда улучшившееся снова положение дел на театре войны сделало его бесполезным и недействительным.

VII

Из всех последствий этой террористической реакции, вызванной тогда внешпей опасностью, самой важной было возрождение якобинского клуба. Мы уже видели, что как ^в начале правления Директории, так и после 18 фрук­тидора парижский центр этого клуба пытался вновь открыть рвои заседания вблизи Пантеона, на улице Дюбак или в Сент- Антуанском предместье. Но конституция III года разрешала лишь «частные общества, занимающиеся политикой»; эти об­щества не должны были называться народными, не могли иметь своих разветвлений, не могли переписываться между

собой, не могли иметь публичных заседаний, на которых члены общества отличались бы от простых посетителей, не могли, наконец, подавать какие бы то ни было коллективные петиции.

Таким образом, пока отечеству не угрожала опасность л пока общественное мнение относилось враждебно к якобин­цам, Директория могла, по своему усмотрению, стеснять или даже вовсе запрещать народны»? клубы. Но в VII году, под угрозой чужеземного нашествия, общественное мнение допу­стило серьезную попытку новой якобинской организации, направленной против внутреннего врага, который так же, как в 1792 и 1793 гг., находился в союзе с внешним врагом.-' 18 мессидора (6 июля 1799 г.) в зале Манежа, с молчаливого разрешения Совета старейших, образовался Союз друзей свободы и равенства. Чтобы не нарушать открыто конституции явным возрождением прежнего центрального парижского клу­бы, якобинцы не избрали ни президента, ни секретарей, но у ннл были теперь распорядитель (regulateur), его помощник (viee-regulateur) и отметчики (annotateurs); так как закон запре­щал петиции, то они стали теперь составлять и расклеивать в виде афиш адреса, так как закон запрещал филиальные общества, то во всех больших городах «самопроизвольно» возникли свои собственные клубы, организованные по об­разцу парижского.

У «Союза», заседавшего в Манеже, был свой нернодиче- ский орган, «Газета Свободных Людей», достойный преемник «Газеты Горы». Общество насчитывало до 3 000 членов, из которых 250 были депутатами. Его распорядителями (или президентами) были: Дестрем, Моро (из департамента Ион- пы) и генерал Ожеро; из числа его вождей или ораторов можно указать на Друз? Феликса Лепелетье, Бушотта, Прн- ёра (из департамента Марны) н Ксавье Одуэна. Его комиссия народного просвещения пыталась распространить свои идеи по всей Франции, причем она делала это с большой осто­рожностью, стараясь держаться легальных, конституционных рамок. Но в самом клубе ораторы не ограничивались тем, что хвалили республиканцев II года, предавали проклятию день 9 термидора, возвеличивали память прериальских жертв и превозносили демократическую республику: наиболее горя­чие из них осмеливались хвалить Бабёфа и Дартэ и напеча- тали социалистическую программу; эти неоякобинцы были обвинены после в том, что они «проповедывали аграрный закон *».

Прежде всего на них обрушились всякого рода оскорбле­ния со стороны роялистов, «невообразимых молодых людей в очках, с косичками и с черными или фиолетовыми ворот­никами»; затем на них вскоре был сделан донос в Совете старейших, как на анархистов и мятежников, после чего они должны были перебраться в монастырь прежних якобинцев на улицу Дюбак. где и заседали с 9 по 25 термидора. 26 тер­мидора Директория велела запереть нх зал. и клуб исчез после тридцативосьмидневного бурного существования, кото­рое устрашило буржуазию и подготовило ее к принятию от «спасителя» тех гарантий, которые ограждали ее от вновь по­явившегося на мгновение «красного призрака», от аграрного закона, от нового раздела национальных имуществ, о котором якобинцы неосторожно позволили заговорить с своей трибуны.

С этой точки зрения кратковременное возрождение яко­бинского клуба имело важные исторические последствия.

I.    Обгцис причины государственною переворота 18 брюмера.— //. Популярность Наполеона Бонапарта. Его возвращение из Египта,—111. Под­готовление государственною переворота,—

IV. День 18 брюмера.— V. День 19 брюмера.—

VI. Управление и замена Директории.

I

осударственный переворот 18 брюмера, путем ко­торого Бонапарт конфисковал в свою пользу рес­публику и остановил революцию, был хотя косвен­ным и отдаленным, но несомненным последствием события 20 апреля 1792 г., когда Законодательное собрание объявило войну королю Богемии н Вен­грии С тех пор революционная Франция все время вела войну. Несмотря на все свои военные п дипломати­ческие успехи, она не могла добиться общего замирения. Мы ви­дели, что Франция не переставала представлять собой обшир­ный военный лагерь, в котором режим, обусловленный военной дисциплиной, комбинировался с конституционным порядком в тех или других пропорциях, определявшихся большим или меньшим успехом национальной защиты. Основные революци­онные принципы одновременно провозглашались и наруша­лись. Чтобы добиться от Европы права установить свободу в будущем, приходилось приостанавливать се для настоящего времени. Чтобы организовать правительство, которое оыло оы способно победить Европу и преодолеть сопротивления ^ПР°_ шлого, пришлось сначала обратиться с призывом к верховной власти народа, а затем приостановить осуществление э^тоИ власти. Благодаря этому, под прикрытием патриотизма, сло- идались такие общественные нравы, которые дали возможность честолюбивому генералу сделаться диктатором.

Можно сказать, что патриотизм мало-помалу извращался. Французы начали воевать с целью сделать Францию независи­мой и свободной, а также и для того, чтобы побрататься с дру­гими народами и извлечь их из рабства. Победы доставили Франции независимость; но они повели за собой также и завоевания. Тогда, позабыв свои обещания относительно пол­ного бескорыстия, нация захотела удержать, с целью возве­личить себя, то, чем она завладел^с целыо самозащиты. Она стала называть себя устами Директории, в эпоху первых по­бед Бонапарта в Италии, «великою нациею», а это «величие» состояло в возврате к идеалу старого порядка, в замене поли­тики прштципов политикою выгоды и слапр>1

Патриотизм, вначале гуманитарный, сделался потом эгои­стическим. Он сделался даже ненавистническим, особенно по отношению к англичанам, которыми французы когда-то' так восхищались и которые долго велм беспощадную и нечестную войну с Францией, делая вид, что они хотят вступить в пере­говоры, а затем прерывая их, сплачивая против Франции Европу, уничтожая последствия французских побед п упорно мешая всеобщему замирению. Антлофобтя еще при револю­ционном правительстве извратила французский патриотизм до того, что он стал жестоким — а именно, когда Барер добился

7     прериаля II года декрета, в силу которого запрещалось впредь брать в плен англичан и ганноверцев. Эти враждебные чувства, так мало согласовавшиеся с французским характером и с принципами революции, еще более обострились в период времени с IV по VIII год, благодаря безнадежно затянувшейся войне с Англией. После того как Директория объявила в про­кламации от 1 фримепа VI года о своем памерешш «продикто­вать условия, мира в Лондоне», или после того как она заявила, что «великая нация отомстит за вселенную» высадкой в Анг­лии, уже поздно было говорить о том, что «великодушная по природе» Франция «не питала ненависти даже к английской нации» и что она отличала англичап от их правительства: по всей республике уже пронесся тогда вихрь англофобии². Не-

удача с проектом высадки в Англии нанесла такое разочаро. ванне французскому патриотизму, что он явно готов был по­жертвовать даже свободой и что в случае надобности нация отреклась бы от своих прав в пользу одного человека, если бы только она могла надеяться, что одолеет таким путем Англию.

Это вырождение патриотизма проявилось в том положении вещей и в том идейном настроении, которые мы называем в настоящее время милитаризмом.

Генералы, строго подчиненные гражданской власти, пока Франция сражалась ради самозащиты, ради охранения своего существования, стали господствовать с того момента, когда, сделавшись завоевательницей, она захотела удержать, органи­зовать и расширить свои завоевания.

С тех пор как массовые рекрутские наборы перенесли в военный лагерь все молодые и живые силы нации, только одна армия и была, повидимому, действительно сильной и жизнеспособной. У нее именно правительство и искало под­держки для своей внутренней политики. 18 фруктндора про­изошло благодаря Бонапарту, при содействии Ожеро. Армия высказывалась тогда так же, как она высказывается в наше время в Испании; она составляла адрссы, направлеш1ые про­тив королевской власти, и брала под свою защиту граждан­ский порядок.

Она была горячо республиканской, но в то же время была привязана к своим вождям, которые вели ее к победам. Кроме того, при своих завоеваниях французская армия занималась политикой, организовала итальянские республики; почему же ей было не заняться устройством французской республики?^[20]

С тех пор как вместо самозащиты начались завоевания, армия (так же как и нация) полюбила последние ради них самих, сначала из тщеславия, а затем ради грабежа. Гош, Кле­бер н Марсо противодействовали, насколько могли, этим хищ­ным инстинктам, но Бонапарт, напротив того, поощрял их и внушал итальянской армии самые грубые идеалы.

Таким образом, чистый республиканский идеал солдат

II      года изменился. Они приобрели вкус к завоеваниям, к до­быче, к грабежу. Победы, которыми французская армия была обязана военным талантам своих вождей, вызвали в ней чув­ства, постепенно обратившие ее позднее в преторианскую армию.

Она ненавидела Бурбонов и королей; она кричала: «Да здравствует республика! Да здравствует свобода и равен­ство!», но в ее душе уже не было больше любв>и к граждан­ской свободе. После того как она произвела государственный переворот в пользу гражданской власти, представленной без­вестными личностями, почему ей было не произвести пере­ворота в пользу своих знаменитых генералов? Гражданские власти плохо одевали ее и плохо кормили; ее военные вожди вели ее к славе и добыче, любили ее, понимали и доказали при организации завоеванных ими областей, что они так же сведущи в гражданских делах, как и в военных.

Случилось, кроме того, что самый знаменитый из этих вождей, Наполеон Бонапарт, был одновременно великим пол­ководцем и великим военным оратором, олицетворяя собою, повидимому, старинный идеал французской расы.

II

После своих удивительных побед в Италии в IV и Л” годах, а особенно после смерти Гоша, генерал Бонапарт сделался героем Франции и уже давал много пищи народному воображению. Приехав в Париж после обмена в Раштаде ра­тификаций мирного договора, заключенного в Кампо-Формио, он был принят Директорией 20 фримера VI года в публичной аудиенции, до такой степени пышной и театральной, что она была как бы апофеозом генерала, в гражданских доблестях которого правительство имело, однако, не одну причину со­мневаться. Бонапарт говорил при этом как солдат, но он го­ворил также и языком политического деятеля, причем, выска­зав похвалу -революции и упомянув в восторженных выраже­ниях о республиканских победах, позволил себе заявить сле­дующее: «Когда счастье французского народа будет зиждиться на лучших органических законах, вея Европа сделается сво­бодной». Члены Директории не осмелились протестовать про­тив такого, хотя и косвенного, по все же дерзкого порицания конституции III года. Они на глазах у всех прижимали к сво­ему сердцу Бонапарта и тем санкционировали его популяр­ность, которая уже тогда могла внушать опасения: все эти банкеты, медалп в его честь, стихотворения, песни и льстивые статьи в газетах были результатом всеобщего обожания и ^гфеклонения, тем более опасных для свободы, что в болынин- ^Стве случаев они были искренни. Назначенный главнокоман­дующим армией, которая должна была высадиться в Англии. Бонапарт остался в Париже, где в согласии с Снейсом стал

собирать вокруг себя партию, достаточно смелую, в среде ко­торой говорилось о том, чтобы вернуть Законодательному корпусу его прежнюю власть и организовать новое 9 термидора против правительства; утверждать, что Директория решилась на экспедицию в Египет отчасти с целью избавиться от сопер­ника, который уже становился почти повелителем.

Эта экспедиция, хотя в конце концов злополучная, при­соединила к славе Бонапарта своего рода восточный ореол. Несмотря на то, что он покинул свою армию, чтобы вернуться во Францию, на него смотрели не как иа дезертира, а как на героя, спасшегося чудом. Когда 21 вандемьера VII года в Па­риже узнали, что 16-го числа он высадился па берег близ Фрежюса, во всех театрах, кофейнях и на улицах последовал взрыв веселья; о бывшем члене Копвента Бодене, скоропо­стижно умершем тогда, стали говорить, что он умер от радо­сти; как республиканцы, так и роялисты с надеждой привет­ствовали возвращение Бонапарта в своих газетах. Горячий республиканец Брио (пз департамента Ду) предсказывал в ли­рическом стиле в Совете пятисот (22 вандемьера) услуги, ко­торые окажет республике шпага абукпрского победителя ^г.

Между тем, Бонапарт совершал в это время свое триум­фальное путешествие. «Толпа была такова, — говорпт «Moni- teur», — даже на дорогах, что экипажи с трудом могли дви­гаться. Все города, через которые он проезжал от Фреипоса до Парижа, по вечерам были иллюминованы». В Лионе про­исходило нечто безумное: в честь его была сочинена и поста­влена пьеса: «Возвращение героя, или Бонапарт в Лионе'

Директория, по всей вероятности, предвидела, а быть мо­жет, даже и вызвала сама это возвращение, н^> она не ожидала такого опасного взрыва популярности. Она встретила Бона­парта довольно приветливо и без всяких упреков. Генерал об­наружил скромность. Он всем льстил и успел всех привлечь к себе, за исключением Журдана и Бернадотта; он подарил саблю Моро и убедил Академию, что египетская экспедиция была совершена в интересах одпой науки. Самые выдающиеся умы того времени: Бертоллэ, Монж, Лаплас, Шаптал^, Каба- нис, Мари-Жозеф Шенье, все ученые, поэты и мыслители были убеждены, что этот молодой генерал, математик я фило-

^х 27 вандемьера VIII года муниципальная администрация Ноптарлю писала центральной администрации департамента Ду: «Известие о прибы­тии Бонапарта во Францию так наэлектризовало республиканцев коммуны Понтарльо. что некоторые нз пнх заболели от этого, другие проливали слезы от радости, и всем казалось, что это сон» (Sauzay, Hisloire de^^a persecution r£voIutiouunire dans Ie departement du Donds, т. X, erp. 4/< •

²    Cm. «Monileur» от 25 вандемьера VIII года и «Le Hicu Informes от ДО вандемьера.

соф создаст республику, о которой оии мечтали. Он старался казаться скорее гражданином, чем солдатом, и стал носить полувоенный костюм: сюртук с широкой турецкой саблей. Он стал иосить короткие волосы,— говорит «Moniteur» от 26 ван­демьера. — Климат, среди которого он прожил более года, при­дал более живую окраску его от природы бледному лицу». В первый раз с 1789 г. газеты стали наполняться хвалебными анекдотами об отдельном человеке, слова и поступки которого передавались и описывались, как не делалось эго ни по отно­шению к Мирабо, ни по отношению к Робеспьеру. И это было не оплаченной или условленной «рекламой» а проявлением сочувственного любопытства, всеобщей симпатии. Гошем толь­ко восхищались, Бонапартом восхищались и в то же время любили его. Эта любовь примешивалась даже к недоверию не­которых проницательных республиканцев, уже видевших в перспективе Кромвеля. С тех пор Франция стала отожде­ствлять себя с этим героем, умевшим побеждать и говорить и превышавшим целою головою своих современников, тем более что гильотина давно погубила всех его возможных со­перников, всю лучшую мыслящую и активную часть уогдаш- него поколения. Коса смерти, прошедшая над нацией, сделала из Бонапарта, и без того уже очень возвышавшегося пад окру­жающими, настоящего великана, за которым никого больше не было видно.

Не подлежит сомнению, что Бонапарт вернулся из Египта уже с честолюбивыми и преступными мечтами. Зная о внешних и В1гутренних опасностях, угрожавших Франции, он рассчиты­вал явиться в роли спасителя. Высадившись на берег, он узнал, что Франция уже была спасена победами Массена и Брюна. Тогда ему пришлось поневоле скромно наслаждаться своею популярностью, выжидать, лавировать и вести перего­воры со Сиейсом.

Этот последний говорил, что ему необходима шпага для осуществления его таинственных и сложных конституционных проектов. Он хотел бы, чтобы эта шпага была «короче» бона- иартовской; он предпочел бы шпагу Моро, но Моро уклонялся. Бонапарт после возвращения из Египта был единственным ге­нералом, к которому мог обратиться Спейс. «Старая лисица» надеялась пдювести «юного героя». Тем ire менее Сиейс на­половину опасался того, что случилось. Разговаривая в то время с Жозефом Бонапартом и Кабанпсом о своем проекте сделать Наполеона Бонапарта консулом вместе с самим собой

¹    По крайней меро впачпле. Вскоре погле того популярность Бона­парта была организована Талейраном па промышленных пачалах. См. Rot - <’erer, Oeuvres, т. III. стр. 296.

и еще третьим лицом, он сказал им: «Я хочу иметь дело с ге­нералом Бонапартом потому, что из всех военных он еще наи­более штатский. Однако я знаю, что меня ожидает: после успеха генерал, оставив позади своих двух сотоварищей, сде­лает такое же движение, какое делаю теперь я». Став при этом между своими собеседниками и оттолкнув их назад вытянутыми руками, он вдруг очутился посреди салона. Когда об этом анекдоте было сообщено генералу, тот улыбнулся и сказал: «Да здравствуют умные люди! Я вижу в этом хорошее пред­знаменование» ^г. Тщетно Сиейс добивался, чтобы его консти­туция была заранее признана Бонапартом: последний не хотел слушать его и условливался с ним только относительно средств выполнения задуманного переворота; что же касалось консти­туции. то он заявлял, что ее надо будет подвергнуть обсужде­нию законодательных комиссий, избранных из среды очищен­ного Законодательного корпуса. Если же Сиейс не согласен с этим, то пусть ищет другого генерала! Талейраи и Рёдерср, игравшие деятельную роль за кулисами этого заговора, поме­шали разрыву. Сиейс уступил, а его конституция была таким образом «отодвинута на второй план и предоставлена на про­извол будущего».

III

Итак, Бонапарт, Сиейс и их соумышленники решились произвести, по отношению к Законодательному корпусу, госу­дарственный переворот, аналогичный перевороту 18 фрук­тидора; но они не были ^уверены в успехе и видели, что обще­ственное мнение не требовало тогда спасения. Без сомнения, французы после стольких переворотов, как правительственных, так н народных, дошли до политического скептицизма, до апатии, позволявших решаться на многое, но не дававших возмоншости рассчитывать на восторженную поддержку со стороны национального чувства; без сомнения, истинно рес­публиканский дух, дух равенства, был извращен злоупотребле­ниями террора, злоупотреблениями военной славою, сла­бостью и насилиями Директории; без сомнения, буржуазия, эта новая социальная аристократия, обладательница националь­ных имуществ, боялась теперь как якобипцев, ставших напо­ловину бабувистами, так и роялистов, угрожавших общест­венному порядку, установленному с 1789 г. Всего этого было достаточно, чтобы сделать государственный переворот воз­можным, если бы он оказался направленным одновременно против якобинцев и против Людовика XVIII; но этого не было