IV

Таковы были организация, программа и личный состав жи­рондистской партии, партии несколько разбросанной, с плохо очерченными границами, но партии, которая все более и бо- ice сплачивалась п самоопределялась и в конце своей карьеры, в мае 1793 г., была почти объединенной. Во веяном случае это была настоящая политическая партия.

Можно ли сказать то же самое о Горе?

В конце ноября или в начале декабря 1792 г. Робеспьер в одном из своих «Писем к доверителям» (не помеченном да­тою, т. II, стр. 23) в следующих выражениях характеризует Гору: «Так называют с первых дпей революции часть залы, где поместилось в Учредительном собрании небольшое число депутатов, которые защищали дело народа до конца, с наиболь­шими постоянством и верностью». Вначале, следовательно, пар­тией Горы была группа демократов Учредительного собрания. Но тогда, в эпоху Учредительного собрания, мы еще не встре­чаем этого названия. Оно встречается иногда в эпоху Законо­дательного собрания. Можно видеть, что в первые времена Конвента это название еще не было очень распространено, по­тому что Робеспьер считает нужным объяснить своим довери­телям его значение. Он прибавляет: «... В настоящем Собра­нии. .. в долине и в болотистой стране встречаются очень хо­рошие люди и монтапьяры, а на Горе слышится иногда жуж­жание фёйльянтинских насекомых и жирондистских мошек, вы­летевших из Болота». Следовательно, в Конвенте монтаньяры были разбросаны повсюду и не составляли одной группы.

Эти слова: «Гора и монтаньяры» сделались популярными только в июне 1793 г., в самый разгар борьбы с федерализмом. Тем пе менее можно сказать, что в Конвенте уже появилась

1 <»ра в тот момент, когда там возникла коалиция против жирон­дистов, в защиту Парижа и парижской диктатуры. В противо­положность правой сторопе Конвепта, желавшей поддерживать ^Во время войны, когда Франция была обращена в военный ла- ^СР^Ь, политику мира, политику либеральную, децентралистиче- ^скУю, департаментскую, анти-парижскую, левая сторона отстав* ^ала революционную и диктаторскую политику, ставившую ^врсменио Париж во главе .Франции, создавшую в якобинском

клубе непреоборимый источник патриотической энергии и при­бегавшую, по отношению к внешним « внутренним врагам, к насильственным средствам.                                                  *

Эта коалиция вовсе не состояла из постоянных элементов и не имела установленной программы, по крайней мере в за­нимающий нас период, т. е. до падения Жиронды. Но она имела свои кадры — ими служил якобинский клуб. Бриссо был исключен из него 10 октября 1792 г.; остальные жирондисты также были вскоре изгнаны или удалились сами. В клубе оста­лись только демократы — сторонники Парижа. Слова «яко­бинцы» и «монтаньяры» сделались на некоторое время одно­значащими.

Можно называть монтаньярами всех тех, которые видели во временном преобладании Парижа признак и элемент нацио­нального единства, т. е. всех тех, которые не поддержали по­пытку жирондистов свести влияние Парижа до одной восемь­десят третьей части Но как же в таком случае определить численный состав партии, которая собиралась и рассеивалась в зависимости от обстоятельств и возникавших вопросов? Ее личный состав менялся, смотря по тому, шло ли дело о суде над Людовиком XY1 или над Маратом. В ней не было ника­кого соглашения между вождями и рядовыми, или, лучше ска­зать, в ней не было тогда ни вождей, ни рядовых, а были па­триоты, старавшиеся, без всякого заранее составленного плана, обеспечить эмпирическими средствами успех национальной за­щиты и довести до бессилия всех вредивших этой защите несвоевременными разногласиями, — патриоты, выступающие перед нами в виде отдельных личностей или в виде неболь­ших групп друзей.

Жирондисты приписывали монтаньярам партийную органи­зацию, вождей и программу; между тем, не существовало ника­кого соглашения между, например, Робеспьером и Камбоном или между Дантоном и Анахарсисом Клоотсом. Что же ка­сается до программы Горы, то что говорят об этом сами жи­рондисты? Они обвиняли монтаньяров в том, что они анархи­сты, дезорганизаторы, стремившиеся к общему уравнению. Это обвинение не основывалось ни на чем: ни один из влия­тельных людей Горы не формулировал тогда никакого план» радикальной реформы; Робеспьер заявлял в конце 1792 г., что он удовлетворился бы конституцией 1791 г., лишенной се роялистского характера Монтаньяры даже эпергичнее жирон­дистов клеймили идею «аграрного закона». Декрет о поддер*

¹    Анти-Фсдералнстские и унитарные идеи монтаньяров замечательно сформулированы к циркуляре якобинского клуба от 7 января 1793 г- 1^е j «Sociele ties Jacobins», t. IV, p. 066).

*   Гм. выше, стр.

я;ании собственности был проведен 21 сентября 1792 г. Данто­ном Декрет, грозивший смертной казиыо сторонникам аграр­ного закона, был проведен 18 марта 1793 г. Барером.

Жирондисты говорили, что в этой воображаемой программе монтаньяров было. . . восстановление королевской власти. Мы видели, что роялистами обзывал монтапьяров пе только рома­нист Лувэ» по и рассудительный Кондорсе. Несомненно, что Робеспьер и Дантон пе первые сделались республиканцами; несомненно также, что Филипп Згалите заседал на скамьях Горы и что монтаньяры воспротивились его изгнанию, когда зтого потребовали жирондисты. С другой стороны, когда Бюзо предложил (4 декабря 1792 г.) назначить смертную казнь вся­кому, кто заговорил бы о восстановлении королевской власти, то это предложение было оспариваемо частью монтаньяров и, между прочим, Базиром, который заявил, «что это было бы посягательством на свободу санкции, которую народ призван дать конституции». Если верить «Moniteur»’y, то оц сказал даже: «Разве ие будут говорить, что ваша республика основана силою мятежной фракции». Но не существует никаких указа­ний, чтобы монтаньяры думали тогда о восстановлении трона. Они защищали Филиппа Эгалите, сидевшего рядом с ними, из простого чувства чести. Нападки жирондистов заставили их вступить на путь яростной антироялистской политики: они гильотинировали Людовика XVI, а 2 июня приговорили к смерти Филиппа Эгалите вместе с жиропдпетамн. Положение, таким образом, повернулось в обратную сторону, к невыгоде для жирондистов; отныне в глазах народа истиниыми защитии- ками республики стали монтаньяры.

Правда ли, что монтаньяров связывала солидарность пре­ступления? Правда лп, что они были инициаторами или со­участниками сентябрьских убийств? Жирондисты утверждали ^то и беспрерывно преследовали своих противников напомина­ниями об этих убийствах. Но только один Марат нес ответ­ственность за них. Робеспьер был неповинен в них. Дантон, бывший тогда министром юстиции, сделал все, что только было в человеческих "Силах, чтобы помешать их распространению. ^Но в разгаре своей борьбы с жиропднетами Робеспьер и Дан- ^т°н имели союзником Марата, это была одна из необходимо­сти их парижской политики. Вскоре случилось следующее: доведенные до крайнего раздражения тем, что их упрекают ⁽^нтябрьскнх днях люди, которые сами публично оправды-

тгv 2                                                     _______________________________________________________________________________________________           

, многие из монтаньяров, из политических соображе-

1  £^Л|- выше, стр. 329 — 330. См, выше, стр. 487 — 488.

пни и под влиянием гнева, стали восхвалять эти убийства, хотя до тех пор оплакивали их.

Этот поворот произошел 5 ноября 1792 г. в клубе якобин­цев. После того как Манюэль сказал, что в сентябре народ, оказавшись таким же злым, как король, захотел устроить свою Варфоломеевскую почь, Колло д’Эрбуа стал протестовать и заявил, что, при всем сострадании к несчастиям отдельных лиц и «воздавая должное чувство человсчпостп», необходимо при­знать, «что без 2 сентября не было бы свободы и не было бы Национального конвента». Он заявил даже, что это было «ве­ликим членом символа веры нашей свободы». Затем Барер, еще колебавшийся тогда между двумя партиями и обвиненный Мер- леном (из Тионвилля) в порицании сентябрьских убийств, ска­зал: «Этот деиь, о котором не следовало бы больше говорить, потому что пе следует подвергать суду революцию, принимает в глазах заурядного человека вид преступления, так как тогда был нарушен закон; но в глазах государственного человека он имел два важных результата: во-первых, уничтожил тех заго­ворщиков, которых, невидимому, не мог поразить меч закона: во-вторых, устранил все бедственные проекты, поролгденпыг гидрою фёйльяптизма, роялизма и аристократии, поднявшею свою отвратительную голову за укреплениями Вердена и Лоигви». Фабр д’Эглантин заявил, что «двери тюрем Аббат­ства, Орлеанской и Версальской были выломаны людьми

10      августа». Затем, по его предложению, Общество постано­вило, «чтобы был составлен исторический мемуар о всех рево­люционных событиях вплоть до настоящего дня», для выпол­нения чего оно и выбрало следующих комиссаров: Фабра д'Эглаптнна, Паниса. Тальсна, Дантона, Шабо, Баэпра и Колло д'Эрбуа

Этот «исторический мемуар » не был составлен; но 30 ноя­бря 1792 г. Общество вотировало циркуляр ко всем своим про­винциальным разветвлениям, редактированный Робером в Шабо ^[1]; в нем давался ответ на различные обвинения, выста­влявшиеся жирондистами против монтаньяров, между прочим на обвинения в триумвирате и диктатуре, и говорилось с поче­том о событиях 2 сентября, «событиях до такой степени иска­женных и оклеветанных в департаментах, событиях, связанных между тем так существенно с событиями 10 августа, что они lie менее последних содействовали спасению республики^. Ч*®-1 же именно произошло 2 сентября, по мнению якобинцев? Про* изошли две вещи: во-первых, вербовка волонтеров; во-вторых, убийства. Вербовка волонтеров — превосходная вещь; убйуЯ

_fтва — извинительны. Оба события фактически неотделимы одно от другого. В общем, это была довольно сомнительная и неискренняя апология; но с тех пор якобинцы стали заявлять, _что нападать па сентябрьские дни — эпачило нападать на рево­люцию.

Когда жирондисты провели декрет о преследовании зачин­щиков убийств (20 января 1793 г.), якобинцы стали еще энер­гичнее оправдывать их. 10 февраля Билльо-Варепн говорил с их трибуны, что эта «страшная месть» помогла спасению отечества, так как «в течение шести дней задерживала прус­ского короля», и клуб решил разослать эту речь всем своим разветвлениям Когда народный клуб в Лпзьё произвел в пользу жирондистской политики какую-то манифестацию, о ко­торой мы не могли найти сведений, Комитет парижских яко­бинцев, эаведывавшнй перепиской, паписал ему письмо от 14 февраля, где на этот раз убийства одобрялись уже без вся­ких оговорок и колебаний. В этом письме говорилось следую­щее по поводу проекта учреждения департаментской гвардии для охраны Конвента от Парижа:

«Искусный предлог для этого коварного требования был о* но и ап на восстании 2 и 3 сентября, восстании, которое они подло оклеветали, будучи не в состоянии сделать это по отно­шению к восстанию 10 августа, — восстании, о котором настало время сказать, что оно спасло отечество и свободу. Они окле­ветали его, обходя и искажая события, которые его вызвали. Они поспешили разгласить, через некоторое время после собы­тия, что эти убийства были вызваны личной местью и совер- шепы несколькими людьми; негодяи не сообразили того, что если бы убийства не были общим делом, то они, как должност­ные лица, были бы виновны в допущении их; они тщательно умолчали о том, что федераты 83 департаментов в такой же мере участвовали в них, как и парижане, принужденные по­кинуть свои дома, чтобы итти сражаться с неприятелем, при­чем они не были уверены в том, что помешают ему проник­нуть в самый Париж, где они оставили своих жен и детей под кинжалом внутренних заговорщиков, оказавшись, таким обра­зом, между двумя великими опасностями; негодяп умолчали о ^Том- ^что был открыт заговор, имевший целью вооружить узии- °в, содержавшихся в тюрьме с 10 августа, что парализован- е суды не осуждали больше этих заговорщиков, оправдывая ^ или позволяя им убегать, чему свидетельством служат Мон- Е“Р^ен, Нярбонн и бывший принц Депуа, сообщники аристокра- его* ^Из^^{еи;авшие} правосудия верховного народа, потому что мееть была задержана формальным обещанием подвести

виновных под секиру закона. Слабодушные из патриотов были введены в заблуждение по отношению к этим фактам; уморен­ные аристократы и фёйльянтинцы подняли крики по поводу этих убийств, которые заставили отступить дорогого им гер­цога Брауншвейгского и короля прусского (боявшихся, чтобы узники Тампля также не были убиты, если бы они стали про­должать наступление); они прикрыли страх, которым были объяты, личиной негодования, испытываемого их воображаемой чувствительностью, п примкнули к тем, которые, чтобы при­влечь также и вас на свою сторону, вотировали вместе с па­триотами за республику и отмену королевской власти»

Таким образом, якобинцы или монтаньяры (тогда этн два слова были синонимами), из которых почти никто не участво­вал в сентябрьских убийствах, стали сами брать на себя ответ­ственность за них. Без сомнения, пи Робеспьер, ни Дантон не принимали на себя этой ответственности; но Робеспьер тщетно старался показать своим молчанием, что он не одобрял того ретроспективного положения, какое заняли якобинцы в вопросе

об   этих убийствах; тщетно также Дантон высказывал с три­буны Конвента, 10 марта 1793 г., сожаление по поводу «этих кровавых дней, заставивших содрогнуться всех добрых гра­ждан»: партия монтаньяров перешла в потомство с руками, за­пятнанными кровью, как этого хотели жирондисты, и республи­канская идея была надолго дискредитирована этим.

Объединяла ли тогда монтаньяров общая религиозная по­литика? Нет. Робеспьер еще не навязал тогда своим друзьям культа верховного существа. Монтаньяры были деистами, как и жирондисты, одни на манер Вольтера, другие на манер Руссо. Они, быть может, даже более возмущались атеизмом, чем жирондисты, аплодировавшие атеисту Жакобу Дюпону '• Но как у тех, так и у других это было делом политическон тактики. Никакого существенного религиозного различия не за[2] мечалось тогда между жирондистами и монтаньярами.

Действительное различие между этими двумя партиями, то, чем именно и обусловливалось появлеппе этих двух партий (мы должны снова повторить это, потому что эта истина долгое время оставалась в тени), заключалось в том, что монтаньяры хотели, чтобы в период национальной защиты Париж игра-¹ роль руководящей столицы, между тем как жирондисты проти­вились этому преобладанию Парижа.

Но правда ли, что, отстаивая диктатуру Парижа, мон­таньяры хотели тогда мало-помалу преобразовать эту дикта­туру столицы в диктатуру одного человека? Такой единолич­ной диктатуры требовал Марат, и он требовал ее однп или почти один. Но желали ли монтаньяры установить триумвират? Эти предполагаемые триумвиры: Робеспьер, Дантон и Марат, но многом не были согласны между собою. Тем не менее эта басня жирондистов пользовалась известным кредитом, благо­даря тому, что действительно нельзя было отрицать огромного влияния этих трех людей. Казалось, что они направляли Гору к одной и той же цели, потому что в конце концов события привели к торжеству Горы над Жирондою; но мы сейчас уви­дим. что между этими людьми не было согласия ни в целях, ни в методе, хотя они тогда и делали вид, что согласны между собой.

V

Эти три человека хорошо представляли собой те различ­ные стремления, которые существовали тогда, т. е. с сен­тября 1792 г. по июнь 1793 г., в партии Горы, казавшейся объединенной.

Мы видели, что до 10 августа Марат колебался между респу­бликой и монархией, по скорее был монархистом Он не при- давал большой цены тому, что называл метафизическими бред­нями. Как журналист и как депутат, он обладал только одной яспой и определенной идеей, а именно тою, что народ, кото­рый оп любил и презПрал, должен быть свободным и в то же время руководимым; ему нужен руководитель, вождь, дикта­тор, который пользовался бы всеобщей любовыо и был бы все­могущим, пока его поддерживало бы общее чувство. В каче­стве энергичного и доброго судьи, этот диктатор охранял бы народ от его врагов, в то время как каждый занимался бы своими делами. Парламентская трибуна, комитеты и прения Копвента вызывали у Марата улыбку сожаления: пускай избе­рут одного человека и пускай он управляет. Но значило ли это, что Марат был роялистом? Нет; он признавал и поддержи­вал республику; он не хотел наследственной власти; власть Должна была вручаться временно; это была бы плебисцитар­ная диктатура. Такова была политика Марата; он один поддер­живал ^ее в Гере, и именно эта политика, отвергаемая тогда “^гел1и вождями, восторжествовала после 18 брюмера.

Народ должен был, по мнению Марата, с самого же начала ^еребить своих врагов. В эпоху Учредительного собрания до- _ ^Точц° было бы немногих голов, но тогда его не послушали.

Теперь вряд ли было бы достаточно даже ста, двухсот тысяч голов, не радн мести, но ради национальной безопасности. Ему не принадлежала честь изобретения этих советов: антиреволю- ционнме журналисты первые стали требовать избиения «па­триотов». Ио в революционной партии он один требовал такого щедрого пролития крови, а главное он один считал его по­лезным.

Будучи парижским депутатом в Коивенте, он был очень по­пулярен. Робеспьер и Дантон отреклись от него, когда он тре­бовал голов и диктатора. Он гордился тем, что шел одип, го­воря, что «только индюки ходят стадами». Парижский народ не последовал, впрочем, его основному совету; этот народ но хотел тогда диктатора, и я не думаю, чтобы идея диктатуры была поддержана тогда хоть одной народной манифестацией. Тем не менее Марата послушали, когда он стал советовать на­роду образовать из себя чрезвычайный трибунал для суда над своими врагами, и возможно, что сентябрьские убийства но имели бы места, если бы он их не советовал. Теперь, в эпоху Конвента, ему казалось, что у народа появились новые враги, и он стал предлагать новое избиение *. Но парод не послушал ого. В период военных успехов, с сентября 1792 г. по март

1791     _г._? его влияние было не велико, и его враждебное отно­шение к жирондистам казалось несправедливым и преждевре­менным. Мятеж 25 февраля 1793 г., во время которого не­сколько бакалейных лавок были разграблены рабочими, бояв­шимися голода, был вызван, повидимому, его газетой, но он не удался. Затем наступают наши военные неудачи (конец марта), п влияние Марата немедленно же снова усиливается. Разве он не был нрав заранее? Разве он не оказался пророком? ¹ II вот он начинает проповедывать народу парижскую и монтаньяр- екую политику в противоположность департаментской, жирон­дистской. Когда Дюмурье изменил, он убеждает народ, что жирондисты — соучастники этой измены. Он вызывает «па­триотический» поход парижских секций против жирондистов.

Необычайное и внезапное усиление его влияния подтвер­ждается тем, что 5 апреля 1793 г. оп был выбран президентом якобинского клуба. Якобинцы в тот же самый день провозгла­шают необходимость изгнания жирондистов, издав циркуляр (за подписью президента Марата), в котором говорилось: «...Подобные делегаты (жирондисты — члены Конвента) суть изменники, роялисты или же неспособные люди. Республика порицает королевских друзей. Они именно дробят ее, разоряют и поклялись ее уничтожить. Да, граждане, они именно соста­вляют э.ту преступную и бедственную мятежную партию. При них конец вашей свободе, а их быстрым изгнанием отечество будет спасено!!!» Дюмурье в соглашении с яшрондистами вел австрийцев на Париж. «К оружию, республиканцы! Спешите в Париж: это сборный пункт Франции. Париж должен быть главной квартирой республики».

По этому именно поводу 13 апреля 1793 г., воспользовав­шись отсутствием значительного числа монтаньяров, жиронди­сты 220 голосами из 360 вотировавших провели декрет о пре­дании суду Марата. Этим они заставили значительную часть монтаньяров слить свое дело с человеком, которого они пе лю­били, но популярность которого в Париже была громадна, до такой степени громадна, что вотировать тогда против Марата —• значило бы вотировать против Парижа, значило бы отречься пользу Жиронды. Когда был прочитан с трибуны адрес яко- инцев, подписанный Маратом, левая сторона сделала вид, что °Добряет его, и многие из монтаньяров захотели его подпн-

Но б ^^{даЧ11Ь1е} пророчества Марата были одною из причин его успеха. fceT]j^{1,Jl1 п д}РУ^Гпс: его считали искренним, и он был таковым. Он кле- Влипг ^{На СВ0,|Х} противников, но пе сознавая этого, но легковерию н под г_Тпт, -^СтР^астм. Когда он убеждался, что ошибся, он разрывал свою "'OHrual de la I^pubiique franfaise» JVS 46, от 16 нояОря 171)2 г.). •^ст' ^пР^едП0читал его серьезный стиль, никогда не внадавший в нош- » . мышлеиной грубости отца Дтошена.

сать. Жиропдпст Горсас так описывает эту сцену в своем «Courrier»: «Давид во главе фаланги устремляется к бюро, чтобы подписать этот призыв к гражданской войне. Небольшая горсть людей, расссянпых по Горе, аплодирует с неистовством, заявляя, что они примыкают к адресу, и спешат присоединить свою подпись. По дороге они приглашают своих соседей сле­довать за ними и набирают песколькпх прозелитов. Дантон и Делакруа остаются неподвижными. Робеспьер приближается размеренными шагами к бюро, но возвращается, не подписав­шись». Число подписавшихся было 96; они принадлежали ко всем оттенкам Горы; среди них были, между прочим, Левассёр (из Сарты), Панис, Бодо, Монестье (из Пюи-де-Дом), Фабр д’Эглантпн, Робеспьер-младший, Одуеп, Грапэ, Вадье, Давид. Камилл Демулен, Дюбуа-Крансе, Рюль, Бантаболь, Ромм^[3].

С тех пор появилась, повидимому, маратовская армия, и Этот человек, вчера еще бывший в Конвепте совершенно изо­лированным, человек, проекты диктатуры и призыва к убий­ству которого пе одобрялись ни одним членом Конвента, вы­ступает теперь неред революционным трибуналом . как глава партии. Оправданный, с торжеством возвращенный в Коивспт. он, по словам Горсаса, «был вознесен до самой вершины Горы, где встретил объятия со стороны всех своих», а оттуда сошел на трибуну, с которой говорил в простых ц скромных выраже­ниях. В клубе якобинцев он получил венок из рук президента; затем поднялся па трибуну (где четырехлетний ребенок пре­поднес ему другой венок) и сказал: «. . . Не будем заниматься венками; будем защищаться с одушевлением; оставим все эти ребячества н будем думать только о том, чтобы сокрушить наших врагов» (26 апреля).

«Нашими врагами» были в его глазах в эту эпоху не сол­даты монархической Европы, а жирондисты. Его нспавш'гь к ним была искренней и неумолимой, и он не скрывал своей жажды мести. «Я предлагаю Конвенту, — говорил он 19 мая,— декретировать неограниченную свободу мнений, чтобы я мог послать на эшафот ту мятежную шайку государственных лю­дей, которая издала декрет о предании меня суду». Он был главою того восстания, которое подготовлялось и неизбежность которого, повидимому, обусловливалась дурными известиями п? Вандеи и Лиона. Он не ограш!чнвался одними статьями в газе* тах, советами п словами, — оп действовал. 1 июня 1793 г. obi взошел на каланчу городской ратуши и собственноручно уД*“ рил в набат. Без Марата парижский народ, по всей вср©**ЯЯИ сти, удовлетворился бы мирной манифестацией 31 мая; без

та парижский народ, по всей вероятности, не принудил бы

2    июня Конвент издать декрет об аресте жирондистов.

Таким образом, этот Марат, высказывавший эксцентричные мнения и казавшийся сначала отчасти смешным, оказывал влияние на события благодаря своей популярности; он способ­ствовал поражению жирондистов и фактически был одним из руководящих политических деятелей Горы, которая под его давлением нанесла безжалостный удар своим противникам. Когда оп был убит Шарлоттою Кордэ (13 июля 1793 г.), его посмертное влияние еще более усилилось и распространилось на всю Францию в том смысле, что оп стал олицетворять со­бою пораженное кинжалом отечество. Культ Марата, бывший не чем иным, как культом отечества, вызывал одушевление и объединял энергию в борьбе с внешним врагом, способствуя vi пеху национальной защиты ’.

Только после своей смерти Марат сделался популярным во всей Франции. При жизни его популярность ограничивалась почти исключительно Париже^ и преимущественно предме­стьями Сент-Антуанским и Сен-Марсо.

Напротив того, Робеспьер был популярен во всей Франции. Везде видели в нем апостола, творца демократии. В апреле 1791 г., требуя всеобщего избирательного права, он подал по­литическим деятелям пример того, как следует говорить о на­роде: дружески и с уважением, с истинным чувством равенства и братства ². У народа были и другие защитники, другие друзья; но никто из них не казался до такой степени непоколебимо убежденным в добродетелях народа. Демократ Кондорсе ду. мал, что народ был бы хорош, если бы ему дали образование: демократ Марат считал народ легкомысленным и обращался с ним как с ребенком; Робеспьер признавал народ совершенно­летним, разумным и добродетельным; он говорил даже, что рц. зум и добродетель пребывают только в народе. Он заявлял, что народ никогда не бывает неправым. Это было его излюбленной темой в клубе якобинцев и в Конвенте И в этом он был искренен; он действительно видел таким народ, живя в без­упречной, образованной и великодушной рабочей семье Дюнле. Эта искренность Робеспьера, его безусловная честность и его ригоризм заставляли народ считать его неподкупным.

Его манера держать себя содействовала его популярности. Народу нравился его безупречный костюм мелкого рантье ста­рого порядка, его напудренные волосы; народу нравилось, что он избегает неряшливости, фригийского колпака, карманьолы. Народ любил его серьезное, точное красноречие, его длинные, обдуманные периоды, его невозмутимо-серьезную интонацию, его отвращение к смеху, его академический стиль.

Мелкие люди боготворили его, когда он говорил им, что богатые — порочны, что нельзя быть честным, получая более

3  ООО ливров дохода, что добродетель пребывает в посред- ственности.

Добродетель! По мнению Робеспьера, вся политика должна была клониться к установлению царства добродетели и к со­крушению порока. Он рассуждал так: кто ошибается, тот поро­чен; добродетельные всегда правы. Заблуждение — это извра­щенность сердца; заблуждение не может быть искренним: за­блуждение всегда ложь. Существуют только две партии: хоро­ших и дурных граждан². Отсюда заключение: следует устра­нить из общества тех, которые не думают согласно с нами: это — злые, антиобщественные людн. Сегодня освободим обще­ство от жирондистов, завтра — от гебертнетов, потом от дан- тонистов.

Существует политическая истина. Кто удаляется от нее хотя бы на самую малость — враг народа. Как же распознать эту истину, эту тонкую разграничительную черту? Честный чело­век увидит ее. Кроме того, он, Робеспьер, показывает ее на­роду; народу остается только следовать за Робеспьером: он— жрец, диктатор истины и должен быть им.

Таковы были в ту эпоху, до которой мы дошли теперь, по­литика и популярность Робеспьера.

Он хотел казаться стоящим неподвижно, но оп менялся. Мо­нархист до 10 августа и республиканец после 22 сентября, он скорее сам шел за пароднымн движениями, чем руководил ими. С этой именно точки зрения его демагогия и кажется нам в на­стоящее время лицемерной; а также и в том еще смысле, что он указывал только на желательное, а не на возможное, он говорил, что надо было бы сделать, но почти никогда не гово­рил. как надо было это сделать.

Он любил отечество и человечество: он готов был умереть за народ. Но он боготворил свое я и постоянно выставлял его напоказ- Его мстительность была беспредельна и так же не­умолима, как у госпожи Ролан. Если эта самоотверженная жен­щина помешала жирондистам примириться с монтаньярами, то можно сказать, что и этот самоотверженный человек помешал примирению монтаньяров с жирондистами.

Он был уязвлен в своих религиозных верованиях жирон­дистами. Он не мог забыть, что в марте 1792 г. Гадэ зло по­смеялся над ним по поводу Провидения. Эти насмешки не раз возобновлялись. В «Парижской хронике» от 9 ноября 1792 г. появилась следующая характеристика Робеспьера, приписывае­мая одними Кондорсе, а другими Рабо Сент-Этьенну: «. . .У него все отличительные черты не главы религии, а главы секты; он создал себе репутацию ригориста, претендующего на святость: он становится на пьедестал; он говорит о боге и Провидении; он называет себя другом бедных и слабых; он создает себе евнту из женщин и людей со слабой головой, он с важностью прнпимает от них обожание и почести, он прячется перед опас­ностью и появляется вновь, когда опасность уже мнновала. Ро­беспьер— это жрец и всегда останется только им». Осмеивая Робеспьера, жирондисты, казалось, угадывали его первосвя- щенннческие планы, бывшие тогда еще, быть может, только мечтами его воображения. Его идеал был как бы разоблачен. Приведенный в ярость, он поражает насмерть жирондистов во имя добродетели. Он безжалостно клевещет на них ^[4] и, подобно Марату, мешает тому примирению, которое, быть может, изме­нило бы судьбы Франции.

-^1арат и Робеспьер, так непоходившне друг на друга п по Характеру и по идеалам, представляли тогда в партии Горы

17&3 [5] 9^°б‘Нно начало и заключение его речи, произнесенной 10 апреля иомецт ? ^,Ше,гге- Однако, к к увидим ниже, Робеспьер н из огтиые Он     ^^ьи ьнолие враждебен примири ельным планам Дайтона,

над _>>г' ^,а,1Ся и противоречил себе. Его личные антипа пи взял ■ в-рх если Рассудочвым11 побуждениями. Воамп;кио также, что он боялся, °Щадпт жирондистов, быть превзойденным в популярности Маратом.

непримиримое течение и насильственную политику, состояв­шую в том, чтобы материально уничтожить противную сторону.

Дантон казался согласным с ними; но в действительности он держался совершенно иной политики — политики примире­ния, имевшей целью образовать из благоразумных элементов Жиронды и Горы третью партию, которая, поддерживаемая центром, составила бы большинство в Конвенте и овладела бы правительством.

Дантон и по характеру и по идеям резко отличался от Ро­беспьера.

В Робеспьере основой всего была вера в нео-хрнстианизм Руссо, в религию «савойярского свящеипика», и его высшей, тогда еще тайной, целью было обратить эту религию в рели­гию Франции. Дантон, повидимому, не верил в бессмертие души, в один из тех догматов, которые, по мнению его сопер­ника, были существенно необходимы для общества. Будучи ско­рее атеистом, он говорил в революционном трибунале: «Моим жилищем скоро будет Ничто». Если он и заговаривал раз пли два о «божестве вселенной» и о «Верховном существе» *, то ясно было, что дело шло при этом о «расширенном» предста­влении Дидро о боге. Он не философствовал и пе мечтал, по­добно Робеспьеру, об изменении национальной души. Оп хотел оставить народу его священников, но помешать последним слишком вредить государству; он хотел распространять просве­щение и положиться па время; а пока, так как масса населения оставалась католической, не оскорблять религиозного чувства даже отделением церкви от государства, — отделением, кото­рое, хотя и желательно само по себе, было бы преждевременно в 1792 или 1793 г.

В политике у Дантона не было системы, кроме заключав­шейся в том, чтобы действовать согласно разуму или, скорее, согласно разуму, просвещенному историей. Он был демокра­том, но не предлагал никакой другой программы демократиче­ской организации, кроме программы народного просвещения- Он никогда не шел впереди общественного мнения; это быт республиканец завтрашнего дня, ближайших задач. Так как республика уже существовала, то признаем ее и спасем черел ее посредство отечество и революцию. Его метод заключался в том, чтобы действовать изо дня в день, разрешая немедленно же, эмпирическим путем, все те затруднения, по мерс того как они возникают.

Прежде всего выгоппм пруссаков, а затем посмотрим. Прус­саки выгнаны, и завоевана Бельгия: вступим в переговоры

с Пруссией и Австрией. Объявлена война Англии: будем все- таки вести переговоры и с Англией. Бриссотистская пропаганда стала страшить Европу: откажемся от пропаганды п изменим сразу всю иностранную политику революции. И вот Дантон проводит декрет 13 апреля 1793 г., в котором Конвент заявлял, что не будет вмешиваться во внутренние дела какого бы то ни было народа.

Во внутренних делах необходимо было во что бы то ни стало, путем уступок, даже путем притворства в случае надоб­ности, путем союза с благонамеренными людьми всех партий, предотвратить раздоры и создать однородную и сильную пра­вительственную партию, которая показала бы Европе и всем враждебным революции фракциям, что между республиканцами царствует согласие. Необходимо было всем пожертвовать, даже иногда истиной, только чтобы это впечатление распространи­лось и восторжествовало. Необходимо было противопоставить личным страстям отечество, не туманное и мистическое отече­ство, а реальное и осязательное. Такова была политика Дан­тона. Ненависть и мстительность были чужды ему. Когда на него клеветали публично, он даже не считал нужным оправды­ваться. Он жертвовал своей репутацией и своей честью, позво­ляя называть себя «кровопийцей». Он верил в могущество ма­териальных средств, золота. Не будучи подкупным, он казался таковым, и это было для него безразлично.

Его трезвая и ясная речь приглашала к немедленному же действию. Он не оставлял своих слушателей ни на одну минуту в неизвестности по отношению к тому, что надо было делать и какими средствами. Человек действия и борьбы, он давал точные и быстрые советы, не основанные на принципах, но согласовавшиеся, насколько это было возможно, с духом рево­люции.

Политика Дантона была именно тем, что называют в настоя­щее время «оппортунизмом», если принять это слово в его хо­рошем значении. Дантон был продолжателем Мирабо, так же Как Гамбетта был продоллч’ателем Дантона.

Он пользовался меньшей популярностью, чем Марат и Ро­беспьер. Его обнажепная, простая, порывистая, вовсе не акаде­мическая реч'у, быть может, и приводила в восторг некоторых •нобнтелей, но ей недоставало украшений, которые нравились пароду. Сент-Антуанское предместье долго хранило, благодаря •°тному преданию, воспоминания о Робеспьере и Марате; но ^01,0 скоро забыло Дантона. Между тем на один момент этот еловек стал национальным героем, если можно так выразиться, °Ждем военной обороны, глашатаем патриотизма, особенно

* ('нтябре 1792 г. От него зависело, хотя его краспоречие не

ло из таких, которые двигают малообразованными людьми.

создать себе прочную и широкую популярность как в Париже, так и в департаментах. Он не позаботился об этом, благодаря своей искренности, простоте, а также небрежности; он впал в своего рода апатию: ему недоставало настойчивости и после­довательности в проявлении энергии

Эти три человека, Марат, Робеспьер и Дантон, так сильно различавшиеся по своим характерам и по своей роли, были наиболее значительными и влиятельными членами Горы — можно даже сказать, ее вождями. Из кого же состояли окру­жавшие их последователи в рассматриваемую эпоху? Марат был один; те 96 членов Конвента, которые подписали его адрес в апреле 1793 г., сделали это лишь из тактических соображе­ний ^[6]. Очень трудно сказать, кто были друзья Робеспьера в этот период времени. Если называют Сен-Жюста, Леба и Кутона, то только потому, что позже они стояли близко к неагу. Но можно ли было бы в сущности назвать их робеспьеристамн тогда, т. е. с сентября 1792 г. по июль 1793 г.? Существовали ли также в этот промежуток времени настоящие дантонпсты'.'' Камилл Дему лен шел еще рядом с Робеспьером; Фабр д’Эглан- тнн восхвалял сентябрьские убийства, порицавшиеся Дантоном; Филиппо не был связан ни с кем. Дантонистами были скорее те члены первого Комитета общественного спасения, которые предоставили Дантону действительно преобладающую роль^s. Скорее же всего, в эту эпоху не было ни маратистов, ни ро- бесньеристов, ни дантониетов в настоящем значении слова, и в партии Горы еще никто не признавал никакого вождя. Это были отдельные лица, которых сблизило временно чисто отри­цательное сознание опасности, которой подвергала националь­ную защиту департаментская политика жирондистов.

VI

Столкновение между Жирондой и Горой, между департа­ментской и парижской политикой, пачалось па другой же

исиь после провозглашения республики. 23 сентября 1792 г. Ролан потребовал в своем отчете Конвенту, чтобы у этого со­брания была своя особая стража, как если бы оно не находи­лось в безопасности в Париже; а 24 числа Бюзо и Керсэн про­вели декрет о назначении шести комиссаров, на обязанности которых лежало представить отчет о положении Франции и Парижа, выработать законопроект против подстрекателей _к убийству и сделать сообщение о средствах доставить в рас­поряжение Национального конвента вооруженную силу, набран­ную в 83 департаментах. Мы видим, следовательно, что ини­циатива борьбы против Парижа вышла из салона госпожи Ро­лан. Лозунгом было — представить город, избравший Марата и Робеспьера и не избравший Петнона, как опасный для пребы­вания в нем Конвента, и вызвать ненависть департаментов к Парижу. 25 сентября Лаеурс предложил свести влияние Па­рижа к одной восемьдесят третьей части, в то время как Бриссо громил во «Французском Патриоте» парижских депута­тов, которых он называл анархистами, сторонниками раздела имуществ. Но в тот же день Дантон, видя, что эти раздоры могут уничтожить все приобретенное победой при Вальми, до­бился -того, что эти деморализующие прения закончились тор­жественной манифестацией согласия и единства. Отвергнув мысль о диктатуре или триумвирате и выразив суровое пори­цание Марату, он принудил жирондистов отречься, в свою оче­редь, от их предполагаемого федерализма, развил ту мысль, что члены Конвента были представителями не отдельных де­партаментов, а всей Франции, предложил принять «единство представительства и исполнительной власти» за основу респу­бликанской и демократической политики и заявил, что перед лицом «этой священной гармонии» наши враги будут чувство­вать себя погибшими. Робеспьер и Марат чуть было снова не разожгли ссоры, оправдываясь и выставляя свое я, но Дантон на минуту примирил умы, и после некоторых колебаний прения Закончились декретом, в силу которого республика была объ­явлена «единой и нераздельной»

Из жирондистов далеко не все одобряли объявление ролан- Дистами воины Парижу. Рабо Сент-Этьенн в замечательной ^ргатье в «Парижской хронике» от 27 сентября рекомендовал, °Добно Дантону, примирение между департаментами и Пари* ^Жсм- Париж должен был помнить, что если он давал тон де­партаментам, то, с другой стороны, без них он был ничто.

сть он остерегается насильственных движений и не доверяет ^агптаторам.

«Департаменты, — говорил Рабо, — оставайтесь всегда тесно связанными с центральным городом. Это одно объединяет ва­ших депутатов, ваши финансы, ваши мысли, желания, надежды и опасения, все, что волнует вас, радует или возвышает. От­сюда исходят и здесь кончаются все политические пити, малей­шее дрожание которых чувствуется на самых дальних окраи­нах. Париж — это город департаментов, и я желал бы, чтобы он был разделен па восемьдесят три квартала, которые носили бы имена главных географических подразделений республики. Париж — это ваше отечество; все его дети — ваши братья, ваши родственники и друзья, потому что большинство парижан ро­дится далеко от стен города; они выходят из вашей среды. Не существует многих Франций, и не может быть многих француз­ских республик. Мы объединились не для того, чтобы разде­литься; федерация 14 июля сделала вас всех одним народом братьев; Марсово поле — поле французов: оно — наша общая религия; вокруг него развиваются восемьдесят три знамени; на­станет день, когда восемьдесят три алтаря будут окружать ве­личественный алтарь Свободы; восемьдесят три депутата при­дут воскурить на них фимиам, и восемьдесят три девушки, чистые, как то божество, которое примет наши почести, возло­жат на них венки. Приветствую тебя, божество великих сердец; приветствую тебя я, родившийся за сто пятьдесят льё от цен­трального города! Мне приятно переноситься моими мыслями, чувствами и пожеланиями с моей родины в Парии; и обратно. Пусть этот священный союз, эта торжественная федерация сер­дец заставит нас забыть бедствия, которые огорчали, но не сокрушили нас, и присоединить к мужеству, заставившему нас всех восстать против тиранов, ту чувствительность, которая за­ставляет нас обнимать наших братьев и орошать их лица на­шими слезами». Мы видели, что в той же газете Кондорсе (в номере от 1 ноября) настаивал на соглашении между депар­таментами и Парижем. Он порицал в ней также (номер от 1 октября) энтузиазм, обнаруженный Конвентом по отношению к Ролану, и не упустил случая в отчете о заседаниях указа^ть на мудрость и политический смысл Дантона

Даже среди жирондистов, желавших бороться с Робеспье­ром, Маратом и парижской «диктатурой», были первое время вполне готовые примкнуть к Дантону, особснпо когда он про­вел декрет об охране собственности (21 сентября) ^а. Так, Гор[7] 1 сне дружески приветствовал его в своем «Courrier des departe*

ments», а в Конвенте Керсэн выразил публично сожаление, что принимал его раньше за мятежника

С другой стороны, тогда не было ни одного выдающегося монтаньяра (за исключением Марата), который противодейство­вал бы попыткам Дантона вступить в соглашение с менее-не­примиримою фракцией Жиронды. При внимательном чтении Писем к доверителям» Робеспьера можно заметить, что даже он обнаруживал иногда примирительные поползновения, от ко­торых роландисты скоро отталкивали его яростными нападками на его личность.

Следует сказать, впрочем, что ролаидистов поощряли и по­буждали к этому сами департаменты. Так, административные власти департамента Финистера напечатали адрес к сорока восьми секциям Парижа (10 октября 1792 г.), где говорилось: «Граждане, кровь должна проливаться только под мечом за­кона, проскрипции должны исчезнуть навсегда в стране сво­боды. Подумайте о том, что один город не может предписы­вать законы всей республике; вспомните о том, кому принадле­жит слава дня 10 августа. Неужели вы думаете, что мы разбили оковы деспотизма и королевской власти только для того, чтобы снова принять их из рук этих гнусных интриганов, желающих диктатуры или триумвирата? Нет, мы хотим республики; мы хотим ее во всей ее целости. Не доверяйте агитаторам, которые обманывают вас. Дайте Национальному конвенту возможность спокойно работать над конституцией, которую он приготовляет для нас. Если он не найдет этой возможности среди вас, то дру­гие города сумеют обеспечить ему ее». И авторы этого адреса поклялись «не признавать никакой другой власти, кроме На­ционального конвента, и умереть, защищая его» ². На заседа­нии 20 октября в Конвенте был прочитан следующий адрес де­партамента Кальвадоса: «Горе той части республики, которая захотела бы управлять всем по своему усмотрению! Она скоро узнала бы, что у великой семьи существует только единая воля, перед которой всякий частичный интерес должен отступить. Республиканцы повинуются и следуют только закону: эгоизм и партийность им неизвестны. Отныне всякий, кто не будет ува- «кать законов, найдет своего Сцеволу, если не встретится раньше этого о секирою преторов. Законодатели, будьте в Па- Иске Катоиами, а мы здесь будем Брутами» ³.

И это не были пустые угрозы. Департаменты извещали об тправке в Париж своих национальных гвардейцев. Эти новые -‘^кД*‘Раты прибывали толпами ка<к бы для того, чтобы образо-

Этот Факт засвпдетельствовап Робеспьером в первом из его о Писем ^к Доверителям».          ^v

, Arch, nat С. 240.

^'Journal ues DeLats ct des Decrets», стр. b7t>.

вать ту департаментскую стражу, сформирование которой было решено Конвентом только в принципе. По призыву Барбару, второй батальон марсельских федератов, составленный из бога­тых молодых людей, пришел защищать Конвент против Па­рижа.

Уже 21 октября 1792 г. эти федераты заявили у решетки собрания, что они сумеют охранить Конвент от «агитаторов, жаждущих трибуната и диктатуры». Они скоро стали столь многочисленны, что 29 октября это была уже целая армия, под­держивавшая, повидимому, Лувэ, когда тот обвинял Робеспьера.

Это обвинение составляет один из наиболее выдающихся эпизодов борьбы между Жирондою и Горою. «Робеспьер,— сказал Лувэ, — я обвиняю тебя в том, что ты очевидно стре­мишься к'верховной власти». . Но Лувэ не выставил никаких определенных фактов против обвиняемого и пе указал ника­кой практической санкции для своего обвинения. Робеспьер получил восемь дней на приготовление своей защиты и сумел вложить в нее много скромности и искусства. Собрание, хотя бывшее тогда жирондистским, должно было перейти к очеред­ному порядку, а Робеспьер вышел из этой борьбы, неосмотри­тельно начатой против него Лувэ, возвеличенный и еще более сильный

Эта распря далеко не носила миролюбивого характера. К ней примешивались угрозы смертью. Федераты распевали на ули­цах угрожающую песню, в припеве которой требовались го­ловы Марата, Робеспьера, Дантона и всех, кто будет их защи­щать ^[8].

Когда якобинцы выгпали из своего клуба Бриссо (10 октя­бря), затем Лувэ, Лантена, Ролана и Жире-Дюпре (26 ноя­бря), жирондисты попытались привлечь на свою сторопу фи­лиальные отделения клуба, и действительно последний получил жалобы с угрозами разрыва со стороны клубов Риома, Шалона, Мана, Валоньи, Нанта, Лорьяна, Байонны, Перпиньяна, Лизь" и Бордо: но это движение скоро потерпело фиаско и не произ­вело серьезного раскола.

Что касается до федератов, то якобинцы задались целью привлечь их к своей монтаньярской и парижской политике. Они устроили для них особые места в клубе. 9 января 1793 г. они даже предоставили им свой зал, чтобы дать им возмож­ность собираться п нем и совещаться по утрам. Тем не менее,

13     января депутация от федератов потребовала у Конвента и получила разрешение «участвовать с гражданами Парижа в охране представителей французского народа» Но значило ли _?то, что жирондисты победили? Нисколько: эта депутация да­леко не представляла большинства федератов. На следующий же день, 14 япваря, произошла внушительная манифестация в обратном смысле. По приглашению секции Арси, «Федераль­ное собрание восьмидесяти четырех департаментов», состояв­шее из депутации от сорока восьми секций Парижа, от феде­ратов восьмидесяти четырех департаментов, от Друзей свободы, кордельеров, марсельских федератов и кавалерии, расположен­ной в казармах, отправилось в церковь (Saint-Bon) и там покля­лось защищать до последней капли крови едипство и нераз­дельность республики, свободу, собственность и личную безо­пасность, сохранять единство и братские чувства по отношению ко всем французам и, наконец, истребить всех тиранов. Затем была пропета Марсельеза. Парижская коммупа разослала по всей Франции протокол этого собрания. 17 января произошла подобная же манифестация на Карусельской площади. Гене­ральный совет коммуны опять присутствовал на ней вместе с якобинским клубом. Во время этой манифестации были сож­жены «памфлеты Ролана», была приветствуема близкая казнь Людовика XVI и принесена почтп такая же присяга, как и

14    января ".

Таким образом, департаментское движение, вызванное жи­рондистами, повернулось против них же самих, и федераты быстро «опарпжапились».

Жирондисты еще раз ошиблись в расчете, когда захотели освободиться от инсуррекционной коммуны, организованной

¹⁰      августа, и считали возможным достигнуть этого. Когда из­бранный вновь мэр Петион подал в отставку, на его место был выбран один из умеренных, Шамбон, после чего произошли общие выборы, приведшие к почти полному возобновлению со­става коммуны. Но эти выборы оказались монтаньярскими. Двое из самых яростных врагов «роландистов» и «бриссотистов», Шометт и Г^бер, сделались один прокурором, а другой помощ­ником прокурора коммуны. Новая коммуна (2 декабря 1792 г.) оказалась столь же враждебной жирондистам, как и прежняя. Правда, мэр Шамбон был противником монтаньяров: но он вышел в отставку и был замещен Пашем (14 февраля 1792 г.),

получившим около 12 ООО голосов из всего числа 15 ООО воти­ровавших ^х.

Процесс Людовика XVI послужил новым поводом для борь­бы между двумя партиями. Моитаньяры обвинили жирондистов и желании спасти короля. Но если исключить Томаса Пэна, который действительно сделал все, что мог, чтобы спасти Лю­довика XVI, затем Рабо Сент-Этьенна, подавшего голос за тю­ремное заключение, и Кондорсе, высказавшегося за самое су­ровое наказание, которое не было бы только смертной казнью, главнейшие из жирондистов или вотировали за смертный при­говор с приведением его в исполнение после принятия консти­туции (Бриссо, Бюзо и Лувэ), или же подали голос за смерт­ную казнь без всяких оговорок, как Верньо, Гадэ, Дюко, Буайе- Фонфред, Барбару, Петион. Даже отсрочка казни, предложен­ная Бриссо, была отвергнута Жансонне, Верньо и Барбару. Но что касается ратификации приговора первичными собраниями или обращения к народу, то это отстаивали и за это вотиро­вали все наиболее влиятельные жирондисты, за исключением Кондорсе, Дюко и Иснара. Гора увидела в этом предложении боевое орудие против парижской коммуны и парижских депу­татов, один из способов осуществления жирондистского плана подавить влияние Парижа влиянием департаментов. Впрочем, Бюзо открыто признал это с трибуны 28 декабря 1792 г. «Не­обходимо,— сказал он, — чтобы департаменты немедленно же сделались выполнителями своей собственной воли; необходимо, чтобы эта общая воля, громко выраженная, подавила всякую частичную волю и таким образом представила бы собою на­дежду и средство мирного и национального восстания против намерений некоторых честолюбцев или даже против заблужде­ний и тирании самих представителей, если они когда-либо сде­лаются повинными в них» ³.

Обращение к народу было отвергнуто (484 голосами про­тив 283), но голоса «апеллировавших» не остались без отклика в департаментах. Департаментская демонстрация Финистер по­требовала изгнания Марата, Робеспьера, Дантона, Шабо, Ба- зира и Мерлена (нз Тионвилля) и приглашала другие департа­менты вступить в соглашение с нею для отправки вооруженнон силы в Париж. Административные власти Верхней Луары пред­ложили Конвенту помочь ему подчинить парижскую коммуну. Другие департаменты, как Канталь и Вар, набрали вооружен­ную силу, чтобы двинуть ее на Париж. В департаментах про­изошло тогда известное движение, направленное против Па­рижа.

Но в то же время произошло и городское, коммунальное движение, направленное против жирондистов и особенно уси­лившееся в феврале 1793 г. Республиканское Общество Мар­сели отреклось от Барбару, выставило против него обвинения и потребовало отрешение его, а также и всех депутатов, стояв­ших за апелляцию к народу. 27 февраля в парижском клубе якобинцев было заявлено, что большинство местпых филиаль­ных обществ требовали отрешения «апеллировавших» депута­тов. 1 марта, по предложению Жанбона Сент-Андре, парижский клуб исключил из своей среды всех депутатов, вотировавших за призыв к народу. Коммуны высказались регаительио, через посредство своих муниципалитетов или народных клубов, про­тив жирондистов, за которых, вообще говоря, стояли теперь только департаменты. С другой стороны, Ролан принужден был отказаться от должности министра внутренних дел (22 января), после того как Конвент упразднил «бюро для воздействия па общественное настроение», организованное им для поддержа­ния своей анти-парижской политики.

При известии о первых неудачах Дюмурье, которого счи­тали креатурой жирондистов, в Париже 9 и 10 марта про­изошло народное движение, прелюдия восстаний 31 мая и

2   нюня. Но это движение, в котором не принял непосредствен­ного участия ни один из вождей Горы, потерпело неудачу, главным образом потому, что федераты Фннпстера оградх!лн Конвент от насильственного вторжения. Инсургенты ограничи­лись тем, что разбили печатные станки двух жирондистских га­зет: «Le Courrier des departements» и «La Chronique de Paris»,

i         Скоро пришли первые известия о волнениях в Анжу и Пуату, т. е. о вандейском восстании.

Ввиду приближающейся опасности, Дантон попытался до­стигнуть примиреиия двух партий. Произошли серьезные пере­говоры. Так, Марат сообщает нам, что 15 марта, в зале Коми­тета национальной защиты, имело место совещание между Дан­тоном и Гадэ, не приведшее ни к чему. Марат писал, что Гадэ Дрался привлечь к себе Дантона преувеличенной лестью

*       рапцузский Патриот» протестовал²: «Гадэ будет льстить Итону! Гадэ доказывал Дантону, во-первых, что существовал заговор, а во-вторых, что он, Дантон, был его главою. Хороша

лесть»! Весьма вероятно, что Марат употребил это слово только для того, чтобы уколоть раздраженное самолюбие Гадэ и поме- шать этим примирению, которого он не желал. У нас нет дру­гих подробностей относительно этих переговоров между Данто­ном и Гадэ, кроме переданных современниками, писавшими долгое время спустя и, быть может, даже не присутствовав­шими при этих переговорах. Так, член Конвента Паганель го­ворит: «Были посланы представители с той и другой стороны; они встретились. Дантон изъяснялся как гражданин и государ­ственный человек. «Из наших раздоров, — сказал он, — возро[9] ! дится королевская власть с неутолимой жаждой мести. Питт и Кондэ наблюдают за нами». Увлеченные его примером, все уже готовы дать доказательства примирения. Один Гадэ отвергает его, этот Гадэ, обнаруживший некоторый талант, но таивший в себе слишком много желчи, честолюбия и завис ти. Война! — вс кричал он, — и пусть одна из партий погибнет». Он заста­вляет присоединиться к себе своих сотоварищей, охваче нных ужасом. Дантон берет Гадэ за руку я говорит ему: «Ты хочешь войны, и ты получишь смерть» ^[10]. У нас нет никакой возмож­ности проверить этот рассказ, быть может несколько драмати­зированный; но все современники, за исключением Марата, со­гласны в том, что Гадэ был непреклонен ^а.

Примирительная политика Дайтона до такой степени выиу- ждалась обстоятельствами того времени, что сам Робеспьер не мог отказаться от переговоров. Член Конвента Мор рассказы­вал в клубе якобинцев, 17 марта, что накануне, в Конвенте, он подошел к Петиону и сказал ему, что единственным сред­ством положить конец раздорам было убедить жирондистов ие интриговать больше в комитетах и не задерживать порывов общественного настроения. «Этот разговор,— прибавляет он,— привел к очень дружескому объяснению между Робеспьером и Бюзо. Вчера надеялись на слияние. Но мои надежды подверг­лись жестокому разочарованию, и я убедился, что союз был невозможен» ⁸.

Измена Дюмурье довела до последнего предела раздраже­ние парижского народа против жирондистов; но в Конвенте все еще находилось большинство, готовое поддержать прими­рительную политику Дантона, который, громя попрежнему жи­рондистов с трибуны, старался помешать обеим партиям доити I до открытой войны. Мы видели, что Конвент выбрал в первый

Комитет общественного спасения (6 и 7 апреля 1793 г.) лю­дей. не причастных страстям ролановской или робеспьсровской партий, вроде Камбопа, Робера Лендэ, Делакруа и самого Дан­тона. бывшего главою этого нового правительства

Но почти немедленно же вслед за этим порывом благоразу­мия Конвент предал Марата революционному трибуналу (13 апреля) и, таким образом, вновь пробудил на минуту

утихшую вражду ".

15 апреля произошла грозная манифестация против жирон- дистов. Парижские секции, сопровождаемые мэром Пашем, явились к решетке Конвента требовать, чтобы двадцать два главнейших жирондистских депутата были лишены своих пол­номочий

После измены Дюмурье, парижская коммуна принимает очень властный, почти диктаторский тон. К этому ее побу­ждали не только наши военные неудачи, но также и ее эконо­мическое положение. Вопрос о национальной защите и о про­довольствии — вот, если так можно выразиться, два главных «фактора» всех парижских «революционных дней». Съестные припасы сделались дороги, и рабочие терпели лишения. Созда­лось общественное мнение в пользу установления таксы макси­мальных пен. Мэр, муниципальные чиновники и департамент­ские власти собираются в зале якобинского клуба, вырабаты­вают там петицию с требованием этого максимума и 18 апреля являются с нею к решетке Конвента. «Пусть нам не возра­жают,— говорят они,— ссылкой на право собственности. Право собственности не может быть правом доводить до голода своих сограждан. Плоды земли, так же как и воздух, принадлежат всем людям». Они требуют также запрещения торговли хле­бом. устранения всех посредников между земледельцем и по­требителем, а также описи всего полученного зерна после каж­дой жатвы. Верньо восстает против этих последних требова­нии. Петиция препровождается в Земледельческую комиссию.

чером, по предложению Шометта, генеральный совет ком­муны «объявляет себя на революционном положении, пока про­довольственные средства не будут обеспечены». Конвент усту­
пает: 4 мая 1793 г. он устанавливает высшую норму цены па хлеб, согласно желанию Парижа.

Парижская коммуна была озабочена также тем, чтобы про­тивопоставить жирондистской федерации департаментов мон- таньярскую федерацию коммуп. Она обратилась 29 апреля ко всем коммунам Франции с торжественным манифестом, из ко­торого можно ясно видеть, какова была ее политика в самый разгар борьбы между Жирондою и Горою^[11].

Коммуна прежде всего констатирует неудачу жирондистских маневров: «Онн сильно обманулись, эти вероломные, желавшие привести в Париж департаментские силы и окружить предста­вителей народа преторианской стражей, с целыо господство­вать над нами путем террора и преследовать осуществление своих честолюбивых замыслов. Эти департаментские волонтеры, которых они сумели привести в Париж, не дожидаясь декрета об организации и создания этой стражи, и которых нм слиш­ком хорошо удалось раздражить своими преувеличенными рас­сказами и настроить против жителей Парижа, едва провели с нами несколько дней, как, пораженные чистыми и ясно выра­женными гражданскими чувствами, которые они заметили в этом огромном городе, и очарованные братским и искрешшм приемом, оказанным нм этими воображаемыми мятежниками, которых надо было, как говорили им, вернуть к их долгу, от­реклись от всех своих предубеждений и вступили с нами в тор­жественный союз, который заставил трепетать лицемерпых аги­таторов и в котором, по странпому совпадению, мы поклялись перед дворцом Тюильсри в тот самый момент, когда Конвент решал там участь тирана, накануне его казни».

Как средство поддерживать и развивать гражданское на­строение коммуной было предложено учредить бюро для пере­писки с 44000 муниципалитетов: «Генеральный совет составил проект поддерживать с вами дружескую и непосредственную переписку, а главное — насколько возможно более частую. Он признает очень важным доставлять вам положительные данные об общественном настроении Парижа, о всех хороших или дурных поступках отдельных лиц, которые будут иметь какое- либо влияние на вихрь политических событий, а главное — сообщать вам о всех энергичных решениях, которые он будет принимать для спасения общества. Соблаговолите отвечать на наши письма, чтобы придать таким образом новую силу пат­риотизму, которым мы все одушевлены».

Но Париж не хочет узурпировать диктаторскую власть: «Остерегайтесь придавать веру тому столь же гнусному, как и
нелепому обвинению, будто Париж хочет присвоить себе ка­кое-либо преобладание над другими городами, хотя бы это была самая маленькая коммуна республики. Нет, граждане; все ком­муны Франции должны быть сестрами, так же, как все респу­бликанцы— братья. Так как Париж стоит ближе к событиям, так как он — центр, где заканчивается большинство пружин политической машины, то на нем только лежит больше обязан­ностей», и т. д. Необходимо только, чтобы все коммуны Фран­ции вступили в братское соглашение между собой. «Соблагово­лите же помочь нам вашими советами, указать нам на самые ваши ошибки и, наконец, установить между нами общность сведений и чувств, которая может привести лишь к наилучшим результатам».

Парижская коммуна тщетно старалась казаться скромной и принимать мирный, примирительный тон: департаменты видели, что она господствует над Конвентом и устрашает его. Анти- жирондистская петиция 15 апреля, сама вызванная анти-мои- таньярскими петициями департаментов, вызвала в свою оче­редь негодующие и угрожающие протесты. 14 мая перед ре­шеткой Конвента был прочитан адрес граждан Бордо, которые предупреждали, что они двинутся на Париж, если «.карающий декрет» не остановит их. Со всех сторон приходили тревожные известия: против Парижа и Горы подготовлялся департамент­ский государственный переворот.

Тогда коммуна решилась на революционный акт: она, по­преки закону, назначила генерала Буланже временным главно­командующим национальною гвардиею. Выведенная из терпе­ния Жиронда предложила на другой же день две важные меры: но-первых, распустить коммуну; во-вторых, созвать в Бурже депутатов-заместителей. Это предложение должно было пройти, и если бы оно прошло, то была бы гражданская война. Тогда в лице Барера вмешался Комитет общественного спасения, хра­нивший до тех пор молчание среди этих раздоров, и открыто высказался против коммуны; этим он добился того, что вместо декрета о роспуске была назначена комиссия из двенадцати членов для производства следствия. Эта комиссия, составлен­ная из преданных жирондистов, представила 24-го числа доклад " «преступлениях» коммуны и о ее «заговоре» против Кон­вента, заставив последний вотировать различные меры предо- ‘ 'орожноетп, вроде усиления стражи, охранявшей Собрание, ^а также н наступательные меры, вроде ареста Гебера и двух Других муниципальных должностных лиц. Комитет обществен­ного спасения объявил себя 25-го числа нейтральные. «Ваш омитет общественного спасения, — сказал Барер, — гордя- Щиися тем, что он не принадлежит ни к какой партии, так же ^{а ,}° питает уважения к влиянию Марата, как и к влиянию

³⁴ А. Олар — 1392

Бриссо». В тот же день жирондист Иснар, председательство* вавшнй в Конвенте, дал депутации коммуны, требовавшей осво­бождения Гебера, следующий угрожающий ответ: «Если, бла­годаря этим непрерывно возобновляющимся восстаниям, будет нанесен удар национальному представительству, то я объявляю вам от имени всей Франции, что скоро будут искать на берегах Сены места, где стоял Париж. ..» Тщетно Дантон пытался за­ставить Конвент отречься от этих угроз, напоминавших мани­фест герцога Брауншвейгского; Иснар добился одобрения сво­его ответа в форме вотума. Тем не менее, Комитету обществен­ного спасения удалось добиться освобождения Гебера (27 мая) и даже упразднения Комиссии двенадцати. Но этот последний декрет был отменен на следующий же день. Копвспт колебался и противоречил себе. У него не было собственной политики.

Тогда-то именно Комитет и сделал последнюю попытку пре­дупредить гражданскую войну и образовать, наконец, прави­тельственную партию. 29 мая оп поручил Бареру представить, в форме общего доклада, программу примирения и действия, написанную отчасти самим Дантоном; в ней, порицая Коммупу, правительство обращалось с призывом к объединению, в виду чужеземца

На следующий день, 30 мая, Комитет, с целью дать удовле­творение также и монтаньярам, присоединил к себе Эро-де-Се- шелля, Рамсли, Сен-Жюста, Матьё и Кутона Стараясь в то же время сосредоточить внимание на вопросах, стоявших выше текущих распрей, он провел декрет об учреждении первона­чальной школы в каждой коммуне, имевшей не менее 400 жи-

1   «Rapport general suj’ l’etat de la Repuldique francaise», par Barore (Нац. библ., Le. 38/268, iu-8). В номере от 30 мая 1793 г. газеты «Le Repub- licaiu, journal des homines libres de lous les pays», редактировавшейся члепом Коивеига Шарлем Дювалем, читаем следующее: «Затем Барер представил доклад Комитета общественного спасения относительно нашего внутреннего и внешнего положения. Оп слишком обширен, чтобы краткое изложение его могло удовлетворить наших читателей. А1ы хотим, чтобы они насладились им вполне; но мы должны, однако, теперь же сообщить, что именпо Дантоиу, так часто осыпаемому клеветамн и изображаемому в самых зверских красках, принадлежит в пем параграф, где Комитет выставляет па вид необходимость республиканской конституции, учре­ждения первоначальных школ, упрочения собственности, возвращения к порядку, господство законов и морали, а главное — подавление страстей, разделяющих представителей одного и того же народа и обращающих храм Единства в храм Раздоров». Это свидетельство подтверждается также свидетельством Камбона, отмеченный! Дюко в «Парижской хронике» от 31 мая в следующих выражениях: «Одно место, прочитанное Барером, было встречено аплодисментами. «Слова, которым вы только что апло­дировали,— вскричал при этом Камбон, — написаны человеком, которою осыпают клеветами,—Дантоном». — См. в журнале «La Revolution Iran* raises, т. XIX, стр. 185—188, статью Борнарелн: «Danton colaborateur <1е Вагеге», где этн тексты приведены в первый раз.

*   См. выше, стр. 301, 407.

телеи. Эти проекты и меры не обезоружили ни жирондистов, ни коммуну. 26 мая, в клубе якобинцев, Робеспьер присоеди­нился к мысли устроить бриссотистам и роландистам «револю­ционный день». Дурные вести из Вапдеи и из армий волно­вали умы. Гражданская война готовилась вспыхнуть.

Можно сказать даже, что она уже вспыхнула в тот самый момент, когда Барер читал свой примирительный доклад. На­чало восстанию положили лионские жирондисты. 29 мая 1793 г« секции этого города, в согласии с административными вла­стями департамента Роны и Луары, восстали против лионской коммуны, которая была монтаньярской и следовала советам горячего демократа Шалье. Произошла кровавая битва. Город­ская ратуша была взята членами жирондистских секций, вместе с умеренными и замаскированными рсрлистами. Законный п якобинский муниципалитет был заменен незаконным и реак­ционным. Шалье был скоро брошен в тюрьму, а затем гильо­тинирован (16 июля 1793 г.).

Нельзя сказать, чтобы монтапьярский государственный пе­реворот в Париже был ответом на жирондистский государ­ственный переворот в Лионе, так как лионские события стали известны в Париже только после 2 июня. Но в Париже знали

о  том, что подготовлялось в департаментах, н парижские мон­таньяры восстали, чтоб не подвергнуться самим удару.

Вот как произошло это восстание.

Парижские секции назначили комиссаров, которые собра­лись в здании епископства, где уже заседал своего рода пнеур- рекционный клуб. В ночь с 30 на 31 мая этот комитет, засе­давший в епископстве, велел запереть ворота и ударить в на­бат. В шесть с половиною часов утра он отправился в город­скую ратушу, распустил от имени секции Генеральный совет коммуны и затем снова облек его властью уже путем револю­ционной инвеституры. (То же самое было проделано с советом и Директорией парижского департамента.) Была принесена при- сяга оставаться верными единой и нераздельной республике, поддерживать «святую свободу, святое равенство, личную безо­пасность и уважение к собственности» и «жить в республикан­ском союзе со своими братьями». Анрио был назначен времен­ам главнокомандующим вооруженных сил. Почта была занята инсургентами, почтовые курьеры арестованы, письма захвачены распечатаны. Париж паходился в руках восставших.

Заслышав набат, Конвент собрался. Он потребовал к своей тетке парижского мэра Паша и департаментского генераль- *° ^прокурора-синдика Люлье. Те заявили, что дело шло лишь п«тьТ^ЛЬН0Й Р^{еволюции}** Было сделано предложение упразд- _с ‘ комиссию двенадцати. Верньо не противится этому безу- °> но хочет предварительного расследования по поводу

только что произведенной тревоги. Дантои высказывается л очень резких выражениях, но в примирительном смысле. Верньо проводит декрет, провозглашающий, что секции хо­рошо посЛужили отечеству; этим он хотел апеллировать про­тив коммуны к Парижу. Ответ Парижа не заставил себя ждать: депутация от всех секций и от всех установленных властей является к решетке и требует не только роспуска Комиссии двенадцати, но еще и ареста двадцати двух жирондистских де­путатов. Верньо предлагает напечатать этот адрес и разослать его по всем департаментам; на этот раз он апеллирует на Па­риж всей Франции. Комитет общественного спасения решает уступить в вопросе о Комиссии двенадцати, но не в вопросе об обвиненных депутатах. Он предлагает упразднить Комиссию и предоставить вооруженную парижскую армию в распоряже­ние Собрания. Между tAi петиционеры уже ворвались в зал и сидят рядом с депутатами. Верньо заявляет, что он несвободен, и выходит; но никто не следует за ним. Когда он возвра­щается, на трибуне стоит Робеспьер и говорит против поли­тики Комитета. «Делайте же ваш вывод!» — кричит ему Верпьо. «Да, — отвечает Робеспьер, — я сейчас сделаю вывод, и он будет против вас!» Он требует ареста двадцати двух депута­тов. Копвепт пе соглашается на это, по вотирует отмену Комис­сии двенадцати. Этот декрет, повидимому, удовлетворяет Па­риж. Секция выражает свою радость. Сент-Антуанское пред­местье, которое заставили принять участие в движении лож­ным сообщением, что секции, расположенные к Конвепту, про­возгласили королевскую власть, признало свою ошибку и мирно продефилировало по залу. По предложению Барсра, Конвент выходит массой брататься с народом, который устраи­вает импровизированное граждапское празднество и иллюми­нацию, сопровождаемые сценами патриотизма и проявлепнялш «чувствительности». Таков был день 31 мая 1793 г., из кото­рого Копвепт вышел неприкосновенным, испытав только, как говорили парижане, моральное давление.

Но у Комитета общественного спасения оставалось еще много причин беспокоиться. Революционная Коммуна выразмлл желание арестовать нескольких министров, и Комитет должен был почтительно заявить ей, что опа не имела на это ника­кого права. Министр Клавьер находился в бегстве. Робеспьер заявил с трибуны, что дпя 31 мая было недостаточно. Ком­муна, считая себя обманутой, подготовляла «дополнительную революцию». Был ли способен Комитет, окруженный воору­женным Парижем и не имевший в своем распоряжении военной силы, помешать этому «дополнительному» восстапшо одшп'¹ своим уже сильно потрясенным нравственным авторитетом.'' На заседании Конвента I июня он, несмотря на оппозицию яра*
вой стороны, добился вотирования адреса к французам, в ко­тором события 31 мая из политических соображений были пред­ставлены в очень оптимистическом освещении. «Не будем ни­кого подвергать суду революции, — вскричал Барер, — но бу­дем пользоваться их плодами!» Заседание было закрыто в шесть часов вечера, в тот момепт, когда Коммуна готовилась подать новую петицию против двадцати двух депутатов. Тогда Марат отправился в городскую ратушу и с напыщенной тор­жественностью подал народу «совет» не складывать оружия до окончательной победы. Затем он взобрался сам на каланчу и ударил в набат. При звуках набата Конвент самопроизвольно собрался и выслушал возвещенную петицию. Последовали бур­ные прения. Комитет вышел из своего нейтрального положения и, в лице Барера, воспротивился мерам, которых требовали по отношению к жирондистам. Конвент вотировал, что обвинители этих депутатов обязаны представить доказательства, после чего Комитет сделал бы свой доклад.

Заседание 2 июня открылось сообщением чрезвычайно важ­ных известий из департаментов Лозсры и Вандеи. Еще утром Априо приказал окружить значительными силами Тюильери, где заседало Собрание. Никто не мог выйти из зала. Конвент находился в плену. Тогда, обнаруживая более мужества, чем политического смысла, Ланжюннэ потребовал роспуска всех революционных властей Парижа и отмены всех их постановле­ний. Депутация Коммуны возобновила свои предшествующие петиции, заявив, что Париж требует в последний раз. Собра­ние, казалось, не было тронуто этим и ограничилось передачей петиции Комитету общественного спасения. Первым заговорил

о  капитуляции друг жирондистов Ришу (из департамента Eure), а Комитет общественного спасепия пригласил обвиненных де­путатов временно сложить с себя полномочия. Тогда Иснар, Лаптева и Фоше немедленно же предложили свою отставку. Ланжюннэ и Барбару гордо отказались. Между тем уже нача­лось насильственное давление: вооруженные люди стали у две­рей зала и отталкивали депутатов, хотевших выйти, в том числе и члена Комитета Делакруа. Последний с негодованием протестует. Все Собрание поднимается на ноги с чувством ^,ть1да и раздражения. Дантон восклицает: «Французский народ только что был оскорблен в лице своих представителей; необ- *одимо, чтобы ему было дано блестящее удовлетворение!» Ба- Р^г!» говорит, что рабы не могут играть роль законодателей, и Р^риет головы того дерзкого, «который осмелился бы посяг- эти.ч ^{П3 СВОб}°^ДУ народного представителя». Барер указывал а ^{М lia} Анрио, и Конвент потребовал его к своей решетке. Мог ^И0~ ^{Н6 повиновался}* Барер предложил Конвенту выйти всей сои, чтобы отстоять свою свободу. Конвент вышел и был

встречен инсургентами с ироническою почтительностью, а когда президент Эро-де-Сешелль пригласил Анрио удалить войска, тот грубо отказался сделать это, пока Конвент не вы­даст обвиненных депутатов. Конвепт должен был верпуться в зал заседаний и, побежденный и униженный, декретировал, по предложению Кутона, приказ об аресте не двадцати двух, а двадцати девяти депутатов, в том числе Жапсопне, Гадэ, Бриссо, Петиона, Верньо, Барбару, Бюзо, Рабо Сент-Этьенна, Ланжюинэ, Лувэ и двух министров — Лебрена и Клавьера. (Бывший министр Ролан находился в бегах, и Коммуна велела арестовать госпожу Ролан.) Всем им было позволено остаться под домашним арестом, «под порукой французского народа н Национального конвента, а также чести парижских граждан . Инсургенты немедленно же написали президенту, предлагая ему равное число заложников, но Барбару отказался от имени всех своих друзей.

Таков был день 2 июня, из которого Конвент вышел иска­леченным, Комитет общественного спасения умаленным, а Ком­муна победительницей. Эта победа Коммуны была результатом не только ее дерзости, политической неспособности жиронди­стов и честолюбия Робеспьера: она была облегчена патриоти­ческим возбуждением, вызванным нашит! поенными бед­ствиями. «Вы хотите знать, — говорил Робесньер-младший 31 мая. — кто велел ударить в набат? Я сейчас вам скажу это: измепы наших генералов, вероломство, предавшее Фамарскин лагерь, бомбардирование Валансьенна, беспорядок, вызванный в северной армии. ..» У парижского народа явилась мысль, что истинной причиной наших военных неудач были раздоры в Конвенте, и он захотел восстановить единство в центре прави­тельства, уничтожив ту из двух партий, которая казалась ему наименее способпой управлять государством.

Мы видели, как Дантон старался предупредить народное восстание Когда оно вспыхнуло, он притворился сторонником
его, чтобы спасти прсстиж правительства перед Европой. Но все это не помешало Комитету быть одним из побежденных

2                                                                     июня. Декрет об аресте министров Клавьера и Лебрена сильно раздражил его. Предоставив министра общественных сборов его участи и заместив его Детурнелем, он не хотел сна­чала расстаться с министром нностранпых дел, который был верным исполнителем его политики переговоров. Лебрен про­должал являться в Совет в сопровождении жандарма, сторо­жившего у него на квартире, причем этот министр и в то же время государственный узник деятельнее чем когда-либо зани­мался государственными делами. Только 21-го числа прекрати­лось это странное положение вещей, и Конвент заместил Леб­рена другом Дантона, Дефоргом, желая показать этим, что оп намеревался продолжать внешнюю политику Дантона, хотя по­бедители 2 июня, а особенно Робеспьер, относились к ней вра­ждебно. Комитет и Конвент старались реагировать против по­беды коммуны. Последняя пообещала представить документы и доказательства против жирондистов. Комитет потребовал, чтобы она сдержала свое обещание; коммуна уклонилась. Тогда Комитет предложил целый оборонительный план против ком­муны: роспуск всех революционных комитетов; право Конвента требовать вооруженную силу по своему усмотрению; отправку в качестве заложников депутатов «в каждый из тех департа­ментов, депутаты которого были арестованы в силу декрета

2                                                                     июня». Робеспьер подверг насмешкам этот проект; у Кон­вента не было желания назначить из своей среды заложников, и он отказался от него. 13 июня Дантон заклинал Конвент объясниться перед Францией и Европой по поводу событий 31 мая и 2 нюня и скорее принять на себя ответственность за них, чем казаться их игрушкой. Вероломно утрируя эту мысль, робсспьеристы предложили Конвенту приветствовать револю­ционную коммуну, которая совершила пад пим насилие 2 июня. Конвент объявил только, «что парижские граждане могуще­ственно содействовали спасению свободы и поддержанию един­ства и нераздельности республики». С этого момента дни 31 мая и ~ июня были официально признаны национальными празд­никами.  *

VII

Когда департаменты узнали о том, что произошло в Па­риже, в них вспыхнуло негодование. Лионские мятежники про-

® советовал иа них произвести государственный переворот против жироп- чп')¹⁰? ^[12]^^Т° ^{касается} Фразы относительно петиции, то означает ли она, ■1-м- ■^.^а®.^тон редактировал ее? Всем этим неясностям я противопоставляю тёдь™^иеР^еговрР^Ь| Дантона с жирондистами в марте 1793 г.; 2) примири- быд'д*^{И докла}* ^^аР^еР^а1 сотрудником которого, по словам самого Камбона,

тянули руку недовольным других департаментов. Подписыва­лись адресы с выражением протеста. Жители Франш-Конте, Дофине, Прованса, Лангедока, Гненнн и Нормандии приняли угрожающее положение. Казалось, что старые провинции вновь конституировались против Парижа и революции. Это и было, j так называемое «федералнстическое» движение. Многим из де- ^[13] иутатов, подпавших иод декрет, а именно: Петиону, Бюзо, Гадэ, Бриссо, Барбару, Лувэ, удалось бежать, и они уехали в провинции раздувать гражданскую войну. Около двух тре­тей департаментов восстали против Конвента. На стороне по­следнего остались не только старая Франция, но и почти все Я города, верность которых центральной власти спасла револю­цию и поддержала единство отечества.

Вначале положение казалось безнадежным. 13 июня Кон- ; вент узнал, что Бюзо начал гражданскую войну в департаменте 4 Эр (Eure) н что директория этого департамента постановила 3 собрать вооруженную силу в 4 ООО человек, чтобы двинуть ее 1 на Париж. Департамспт Кальвадоса посадил в тюрьму двух .1 эмиссаров Конвента — Ромма и Приера (из департамента Кот- ] Д'Ор). Конвент издал обвинительные декреты против мятеж- ] ников, но так как еще не имел средств осуществить свои угрозы, то оттягивал время, вступал в переговоры и предоста»-* вил Дантону вести под рукой внутреннюю дипломатическую | кампанию, аналогичную той, какую он предпринял в областйлЯ внешней политики. Главным орудием этой политики было во­тирование конституции 1793 г., которая должна была присо- ₍ единить к Конвенту и Горе всех тех, кто еще не скомпрометИ^И ровал себя бесповоротно федералистским восстанием.

Но это благодетельное влияние конституции пе обпаружи*.! лось немедленно же, так как прошло несколько недель, прежде i чем вся Франция могла узнать о ней и дать на нее свое согла­сие. Тем временем Комитет оставался верен своей выжидатель» 1 ной политике, откладывая меры строгости по отношению к вое-* > ставшим департаментам. Эта система спиеходителг.ности под* верглась критике на заседании 4 июля, н Комитет почвство*ш вал, что он теряет доверие Собрания и якобинского клуба, ко­торый пе прощал Дантону его роли в дни 31 мая и 2 июня. Парижское общественное мнение, тревожимое успехами феде­ралистского восстания и возбуждаемое Робеспьером, требовало суровых мер против жирондистов, арестованных или бежавших. », Комитет старался противодействовать этому гневному настрое-'! нию, и доклад о жирондистах, представленный от его именЦм Сен-Жюстом (9 июля), оказался, в своих заключительных вы­водах, умеренным и почти примирительным Без сомненЯ*Я

в нем требовалось, чтобы Бюзо, Барбару, Горсас, Ланжюинэ, Салль, Лувэ, Бергуен, Бнротто и Петион были объявлены измен­никами отечеству; но что касалось депутатов, остававшихся арестованными в Париже, то Сен-Жюст предложил объявить, что были основания для обвинения тех из них, которые подо­зревались в соучастии с мятежниками, т. е. против Жансонне, Гадэ, Верньо, Моллево и Гардьена, но не для немедленного же нредапия их революционному трибуналу. Остальных же четырнадцать, и в том числе Рабо Сент-Этьенна и Ласурса, «скорее обманутых, чем виновных», он предлагал вернуть в Конвент. Этот проект был отложен. Конвент оказался более су­ровым, чем его Комитет, и издал декрет об аресте Кондорсе, который, как мы уже говорили, подверг критике монтапьяр- скую конституцию. В клубе якобинцев Комитет и Дантон под­верглись ожесточенным нападкам. 10 июля Конвепт выразил порицание генералу Вестермапну, другу Дантона, потерпев­шему в Шатильоне поражение от вандейцев, и потребовал его к своей решетке. Было внесено предложение о возобновлении Комитета общественного спасения, состав которого Камилл Де­мулен, ставший робеспьериетом, обвинял в неспособности. На том же. самом заседании Конвент отстранил от власти Дантона, избрав новый Комитет общественного спасения в составе лишь девяти членов и не включив в него Дантопа