татами в следующих выражениях: «Клянусь поддерживать вер­ховою власть парода, национальную независимость, свободу и равенство, не предлагать в течение всего времени существо­вания Национального конвента ничего, что могло бы нанести нм ущерб, никогда не изменять делу самодержавного народа и привести и исполнение желание, формально выраженное изби­рательным собранием от имени первичных собраний, — ни­когда не признавать королем ни Людовика XVI, ни кого-либо из его семьи». Значило ли это, чтобы избиратели департамента Сены-и-Марны хотели удержать трон и призвать на него чуже­земную династию? Я не думаю. Они имели в виду самое неотложное: устранить Бурбонов. Организацию же правитель­ства на основах свободы и равенства они предоставляли своим депутатам.

Подобным же образом избирательное собрание департа­мента Мёрты, в своем адресе, посланном Конвенту 22 сентября 1792 г., ранее чем оно узнало о декрете, отменившем коро­левскую власть, заявило, что «прежде всего» оно желало быть гарантированным от тирании. «Низложение тирана Людо­вика XVI и всей его семьи,— писало оно, — является одной из первых неотложных мер; ваша мудрость продиктует- вам другие; каковы бы ни были решения по этому поводу, мы за­ранее аплодируем учредительному закону, который гаранти­рует нам уничтожение деспотизма»

Таковы же были чувства избирательного собрания депар­тамента Сены-и-Уазы. Оно поручило своим депутатам (18 сен­тября) высказаться при самом же начале сессии за «низложе­ние изменника Людовика XVI и его семьи». Но оно не по­мышляло о призвании на трон другой династии, так как встре­тило аплодисментами (5 сентября) депутацию от клуба из Sainl-Germain-en-Laye, которая явилась принести клятву «ни­когда не признавать королевской власти». Один из избран­ных этим собранием депутатом, Гранжнев, который, будучи избран в двух департаментах, принял место депутата от Жи­ронды, писал ему: «Необходимо, чтобы королевская власть не была больше предметом обожания во Франции, для того чтобы лучше показать всей Европе отвратительные стороны и ничтожество этой власти. Тот, кто будет содействовать ее низ­вержению, будет в праве сказать, что поработал для счастья своей страны и подготовил освобожделгае всех народов; он не Даром проживет свою жизнь». Карра, бывший депутатом °^т Департамента Саоны-и-Луары, «клянется ненавистью, ко­торую он питает к королям, поддерживать свободу». Мари-

¹ '^)тот адрес напечатан по документу, хранящемуся в коммунальном Л ^Люнев«-'-^,я> ^г- Ьомоном в его «llisloire tlo Luueville», 1000 г., iu-8, ^C*V. ozi.

А. Олар — 1302

Ш

Жозеф Шенье заявляет, «что он будет бороться до самой смерти с патрициатом, фанатизмом и королевской властью» ¹.

Если судить о настроении избирательных собраний только по их протоколам, то всего менее антироялистского рвения вы­казали избиратели департамента Йонны. Когда один из mix предложил «никогда не признавать королем никого, кроме французского народа», то собрание ограничилось, в ответ на это, лишь пожеланием, «чтобы будущая конституция была утверждена народом». Но следует ли заключить отсюда, чтобы оно желало монархии? Нет, потому что в его депутации фигу­рировали Лепелетье де Сен-Фаржо, Мор и Бурботт, бывшие горячими республиканцами.

Пример департамента Йонны показывает, что мандаты, данные депутатам, недостаточно знакомят нас со взглядами избирательных собраний, тем более что многие из этих со­браний не формулировали никаких мандатов. О мнениях изби­рателей можно и должно судить также и по мнениям лиц, избранных ими. Мы видели, что Париж выбрал многих респуб­ликанцев, уже известных за таковых. Другие республиками были избраны в разных департаментах. Томас Пэн был избран четыре раза (Aisne, Oise, Pas-de-Calais, Puy-de-Dome), Кои- дорсе — пять раз (Aisne, Eure-et-Loire, Loiret, Sarthe, Gironde); Бриссо ² — три раза (Eure, Loret, Eure-et-Loire); Клоотс — два раза (Oise, Saone-et-Loire); пакопец, Фоше был избран в Каль­вадосе. Из всех выдающихся республиканцев я могу указать только на одного Николая Бонневилля, который не попал в Конвент.

Самые известные из тех, которые, хотя не произносили слова «республика», но обнаруживали самую горячую вражду к королевской власти, также были вознаграждены за это ме­стом в Конвенте. В газете «Lcs Aimales»... от 1 сентября Карра предложил зарыть живыми в землю тех из будущих депутатов, которые настаивали йы на восстановлении монар­хи[7]!, и этот номер дошел до многих собраний во время их из* бирательных операций. 11 пот Карра удостоивается наиболь­шего числа избраний: он выбран восемью департаментами (Bouches-du-Rhone, Chareivte, Eure, Loir-et-Cher, Orne, Somme, Saone-et-Loire, Seine-et-Oise). Горсас, так энергично высказав­шийся против королевской власти, был выбран в департамент тах Орны и Сены-и-Уазы. Епископ Грегуар, так свирепо гро* мпвппга королей в кафедральном соборе Блуа, в августе ме­сяце был избран департаментом Луар-и-Шера.

Можно, следовательно, сказать, что выборы в Националь­ный конвент как в департаментах, так и в Париже обнаружили, _чт0 во Франции было общее, очень живое и определенное движение npojue королевской власти

XI

Но значит ли это сказать, что в сентябре 1792 г. во Фран­ции не было больше роялистов? Они, без всякого сомнения, существовали; но они молчали и уже не осмеливались вы­сказывать своих мнений. Это молчание и этот страх служат новым доказательством того, что Франция перестала быть роялистской, ибо роялизм сделался до очевидности непопуляр­ным и гонимым.

Не один только абсолютистский, антиреволюционный роя­лизм должен был смолкнуть под влиянием перемены в обще­ственном настроении. Монархисты-патриоты, приверженцы кон­ституции, также чувствовали себя, как мы это видели, отверг­нутыми и непопулярными². Никто не решался тогда предло­жить оставить на троне Людовика XVI. Не пользовалась ли большей популярностью мысль о регентстве герцога Орлеан­ского? Существовала ли орлеанистская партия после 10 авгу­ста? Вот что пам известно, или о чем мы можем догадываться по этому поводу.

В эпоху Конвента жирондисты обвиняли монтаньяров в том, что они хотели возвести на трон герцога Орлеанского. Затем робеспьеристы обвиняли задним числом Дантона в орлеаиизме. Гораздо поздпеб, в IV году, одна газета сделала донос на «дан- тонистов» вообще, как па агентов орлеанской партии³. Что касается Дантона, то не подлежит сомненшо, что с 10 августа по 22 септября 1792 г. он не высказывал публично никакого мнения, направленного против монархии Возможно, что, подобно Марату и многим другим, он думал, что народ еще ие созрел тогда для республики. Но если он и помышлял хоть одно мгновение о возведении на трон герцога Орлеанского (что не доказывается ничем), то он должен был быстро разо. чароваться в этом плане, благодаря легкомыслию и ничгоже- ству самого принца, знушавшего отвращение всем своим сто­ронникам, начиная с Мирабо ^[8].

Но если и существовала тогда орлеанпстская интрига, то были ли замешаны в ней другие монтаньяры, кроме Дантона? Большинство этих моптаньнров хотело, повидимому, только привлечь герцога Орлеанского к своей партии путем устраше­ния. Утверждают, что Лепелетье де-Сен-Фаржо сказал ему: «Кто имеет 600 ООО ливров дохода, тот должеи быть или в Кобленце или на вершине Горы» ⁸. Не подлежит сомнению, что Марат, тщетно требовавший у министра внутренних дел Ролана денежных средств на печатание своих сочинений, об­ратился 2 сентября с публичным воззванием к герцогу в форме афиши'^[9], в которой говорилось: «Так как я не люблю терять времени и лакействовать, то я разрываю с Роланом и обра­щаюсь к вам, Луи Филипп Орлеанский, к вам, которого небо осыпало дарами богатства, к вам, которого природа наделила душою простого гражданина, к вам, которому мудрость должна дать сердце искреннего патриота; ибо — как скрыть это от себя? — при настоящем положении вещей вы можете быть спа­сены только при помощи санкюлотов. Вы были их сотрудни­ком; будьте их благодетелем. Во имя отечества, содействуйте теперь распространению знаний, необходимых для спасения общества, доставляя «Другу Народа» средства для немедлен­ного печаташш его сочинений. Скромной суммы в пятнадцать тысяч ливров будет достаточно для покупки бумаги, уплаты наборщикам и проч.». Марат не получил ничего от герцога Орлеанского, но он выставил его в лестном виде перед обще­ственным мнением. Хотел ли он сделать его королем? В этом нет ничего безусловно неправдоподобного, так как он еще не написал тогда ни одного слова против королевской власти. Ви­дел ли он в нем того диктатора, которого не переставал тре­бовать? Это очень возможно. Во всяком случае герцог Орлеан­ский был настолько поощрен, что выставил свою кандидатуру в Национальный конвент

Он искал популярности, выставляя себя ультра-демагогом, а чтобы польстить эгалитарным страстям, потребовал у париж­ской коммуны в письме от 14 сентября 1792 г., которое потом напечатал, дать ему другую фамилию, потому что он не мог больше носить своей после декрета Учредительного собрания, запретившего дворянские титулы. Коммуна обсужчала это тре­бование 15 сентября. Один из членов предложил фамилию Публикола; другой — Borme-Aventure-Libre ²; остановились на имени Эгалитэ. Передавая это решение герцогу, президент коммуны Тальен похвалил его гражданские чувства и любовь к свободе. Герцог ответил, что он «с величайшей признатель­ностью» принимает новую фамилию, «как нельзя более соот­ветствующую его чувствам и взглядам ⁸.

Кандидатура герцога Орлеанского была предложена лишь

19     сентября, когда парижскому избирательному собранию оста­валось назначить только одпого депутата. Кем она была пред­ложена? Мы пе зпаем. Протокол и газеты ничего не говорят об этом. Невидимому, Робеспьер и Мерлен (из Тионвилля) го­ворили против этой кандидатуры ⁴. Лувэ утверждал позднее, что она была предложена кордельерами⁸; но кем из корделье­ров? Маратом или Дантоном? Если бы у Филиппа Эгалитэ на­шлись такие знаменитые покровители, то они несомненно были бы изобличены в этом позднее в Конвенте, когда жирондисты обвиняли монтаньяров в орлсонизме. Весьма возможно, что этого кандидата выдвинул и поддерживал какой-нибудь мало­известный кордельер. Во всяком случае пе легко было до­биться его избрания. Из всех парижских депутатов он полу­чил всего мепее голосов; 297 из 592. Один из трех секретарей заявил, что он получил 302 голоса; другой — что ему недо­ставало трех голосов, чтобы быть нзбрзнным. Произошли длин- ныс прения. Собрание решило, «что так как счетчики^два раза насчитали большинство голосов, а один раз не насчитали его, то большинство признается в пользу гражданина Эгалитэ». Можно сказать, что избрание герцога Орлеанского было так же двусмысленно и сомнительно, как его характер и вся его политическая жизнь. В Париже был заявлен по крайней мере один протест против этого избрания: секция Бонди отказалась признать Филиппа Эгалитэ депутатом.

Противники монтаньяров не преминули обвинить их в том, что они хотели сделать герцога Орлеанского королем или дик­татором. Ланжюинэ сказал с трибуны 16 декабря 1792 г., что этого нового Коллатина ввели в Конвент не без намерения А Лувэ писал в одном памфлете ²: «Кто мне гарантирует, что в этой зарождающейся республике, где я вижу в сенате быв­шего принца, а в одной из наших победоносных армий его сыновей, уже увенчанных лаврами, — не подготовляется какой- нибудь смелый протектор, который, делая втайпе, в течение краткого времени, общее дело с ложными республиканцами, достигшими популярности всякими путями, мог бы внушить сильное беспокойство действительно свободным людям, гото­вым лучше умереть, чем подвергнуться игу восстановленной королевской власти, каким бы именем она ни прикрывалась?»

Что же было справедливого в этом обвинении монтанья­ров, а особенно Марата и Дантона, в орлеаниэме? Замышляли ли они действительно тогда достать герцогу Орлеанскому власть иод тем или другим титулом? Очень мало вероятности, чтобы Дантон, отличавшийся большою проницательностью, помышлял тогда об этом, но возможно, что эта идея возникла у Марата. У нас недостает данных, чтобы построить более или менее правдоподобную гипотезу. Во всяком случае, вот каким путем герцог Орлеанский добивался популярности, хва­таясь за каждый случай, представлявшийся для этого, нака­нуне провозглашения республики.

Появились ли проекты и велись ли интриги с целыо воз­вести на трои какого-нибудь иностранного принца?

Несомненно, что до J0 августа некоторые лица имели при этом в виду или второго сына английского короля герцога Йоркского, брак которого с прусской принцессой доставил ему симпатии «патриотов», сторонников союза с Англией и Пруссией, или же герцога Брауншвейгского, этого иринна- философа.

25 августа 1791 г. Карра восхвалял в «Патриотических Ан­налах» герцога Йоркского как прннца, который мог бы быть превосходным великим герцогом Бельгийским, обладая всеми правами короля французов.

Мы видели, что 4 января 1792 г. он внес в клуб якобин­цев предложение призвать на трон какого-нибудь английского принца, в случае если бы Людовик XVI снова бежал, но что после объявления войны он отказался от этого проекта и за­ранее признавал республику, если бы сделалось необходимым освободиться от Людовика XVI

Затем он увлекся герцогом Брауншвейгским, воевавшим с нами лишь попеволе, и писал в «Анналах» от 25 июля 1792 г. следующее: «Герцог Брауншвейгский — величайший полко­водец и величайший политик в Европе; он очень образован и очень любезен; ему недостает, быть может, только короны, чтобы сделаться, я не скажу — величайшим королем на земле, но истинным восстановителем свободы в Европе. Если он явится в Париж, то я ручаюсь, что его первым делом будет пойти в якобинский клуб и надеть там красную шапку. У браун­швейгских, бранденбургских и ганноверских принцев не­сколько больше ума, чем у бурбонских и австрийских».

Трудно было выбрать менее подходящее время для такого восхваления герцога Брауншвейгского, потому что вскоре после того появился знаменитый манифест, и имя герцога Брауншвейгского стало ненавистно французам. Поэтому Карра, охваченный угрызениями совести и страхом, стал предлагать тогда, как мы видели, «зарыть живыми в землю» всех сторон­ников королевской власти, и можно думать, что с тех пор пп он, ни его друзья уже не вели больше интриг в пользу какой- либо чужеземной династии.

Но Карра доставил противникам бриссотистов предлог для опасных обвинений. Вечером 2 сентября Билльо-Варенн и Робеспьер сделали донос в парижской коммуне относительно «заговора в пользу герцога Брауншвейгского, которого одна могущественная партия хочет возвести на французский трон» ². В ответ на это, 4 сентября, во «Французском Патриоте» по­явилось следующее заявление Бриссо: «. .. Вчера, в воскре­сенье, в парижской коммуне был сделан донос на меня и на часть депутатов Жиронды³, а также “и на других доброде­тельных людей. Нас обвиняют в том, что мы хотим предать Францию в руки герцога Брауншвейгского, что мы получили от него миллионы и сговорились бежать в Англию. Я, вечный враг королей, не ждавший 1789 года, чтобы заявить о моей ненависти к ним, и я — сторонник герцога! Я скорее тысячу раз

умру, чем признаю какого-либо деспота, а особенно чужезем­ного!» Комиссары парижской коммуны освидетельствовали бумаги Бриссо и не нашли в них ничего подозрительного ³. -I

Эти слухи о возведении на трои чужеземного нршща были как бы подтверждены правительством. 3 сентября военный ми­нистр Серван заявил в Законодательном собрании, «что в по­граничных департаментах распространяются слухи, будто бы герцог Йоркский призывается на французский троп». 4-го числа Шабо говорил, как мы видели выше², о кандидатуре герцога Брауншвейгского. Отчасти с целью положить конец этим тревожным слухам Собрание и поклялось тогда в не­нависти к королевской власти.

Повидимому, обвипяли также и Кондорсе в интригах в пользу герцога Брауншвейгского, так как он протестовал против этого обвинения в «Парижской хронике» от 5 сен­тября.

Эти слухи еще ходили и накануне созыва Конвента: Горсас, говоря в споем «Курьере» от 18 сентября о членах Конвента, уже прибывших в Париж, упоминает о том, что были попытки сделать их приверженцами иностранного принца, эмиссары которого усиленно хлопотали об этом.

Я не думаю, однако, чтобы кто-нибудь из выдающихся пат­риотов серьезно думал о призвании на французский трон гер­цога Йоркского или Брауншвейгского после 10 августа: тогда сделалось очевидным, что вспыхнувший патриотизм был слиш­ком чуток, чтобы допустить попытку, до такой степени проти­воречившую принципам и чувствам, только что объединившим все французские народности в одну нацию.

XII

Мы уже говорили о том, с какими колебаниями и с какою медленностью французы переходили от отрицательной идеи упразднения королевской власти к положительной мысли об установлении во Франции республики. Каково же было тогда представление более смелых и решившихся на этот пе­реход людей о республике, которую предстояло организовать как в том случае, когда они желали этой формы правительства, так и в том случае, когда они только мирились с ней.

Очевидпо прежде всего, что они хотели установления демо­кратической республики.

Мы видели, что парижская коммуна, санкционируя новую эру, приняла следующую формулу: «10 августа 1792 г., IV год

свободы и I год равенства» а в заголовке одпого печатного документа, исходившего от парижского избирательного собра­ния мы находим следующую надпись: «Свобода, 14 июля 1789 г.; Равенство, 10 августа 1792 г.» Дело в том, что фран­цузы действительно смотрели тогда на революцию 10 августа нё только как на политическую, но так же, и даже преиму­щественно, как и на социальную. Они видели и нрнветство- долп в ней уничтожение буржуазного класса, упразднение этого деления на «активных» и «пассивных» граждан, до та­кой степени противоречившего Декларация прав, установле­ние всеобщего избирательного права, демократию.

По ввиду этого возврата к основным принципам являлся прежде всего вопрос, в какой же форме доллшо было осущест­вляться народное самодержавие, признанное, наконец, во всей его полноте? Законодательное собрание удержало систему двойных выборов, систему первичных и избирательных собра­ний, но только как временную меру, имея также в виду и то, что необходимо было следовать однообразным правилам, кото­рые сделали бы возможным скорый созыв Конвента. Оно объ­явило даже во вступлении к декрету о созыве избирателей от

11      августа, что «не имело права подчинять обязательным правилам осуществление верховной власти народа» и что опо обращалось лишь с советом к гражданам «от имени свободы, равенства н отечества». Французы последовали этим советам; но как со стороны отдельных лиц, так и со стороны целых корпораций замечалось движение в пользу прямой всеобщей подачи голосов.

Марат высказался в этом именно смысле, и в афише от

28    августа допосил на вскрытые и вероломные намерениям, заставившие Бриссо и его друзей «удержать избирательные коллегии, вопреки народному желанию, с целью доставить врагам отечества средства ввести в Национальный конвент людей, преданных их принципам, и самим проникнуть туда» ^а.

Робеспьер, хотя с большею умеренностью, выражал то же предпочтение в пользу прямой подачи голосов. «Желательно было бы, — говорил он, — чтобы Собрание позаботилось о бо­лее простом п кратком способе выборов в Национальный кон­вент, более благоприятствующем правам парода. Необходимо было бы уничтожить бесполезное и опасное посредничество избирательных коллегий, обеспечив народу возможность са- мому пазначать своих представителей. Собрание руководилось

скорее рутиной, чем принципами. Но следует похвалить его за то, что оно предложило этот способ выборов лишь в форме приглашения и совета и воздало должное верховной власти народа, созванного в первичные собрания»

Этот вопрос обсуждался с трибуны клуба якобинцев. Антуан потребовал 12 августа, чтобы первичные собрания но- лучили право избирать непосредственно депутатов. «Одна из главнейших причин наших бедствий, — говорил он, — это спо­соб выборов в законодательные собрания. Пока у вас будут существовать избирательные коллегии, ваши выборы будут плохими. Перед вашими глазами поразительный пример той ощутительной разницы, какая замечается между муниципали­тетами, назначаемыми непосредственно народом, и департа­ментскими властями или трибуналами, назначаемыми избира­тельными коллегиями. Лучшее, единственное средство, обес­печивающее хорошие выборы, состоит в том, чтобы они дела­лись народом, всем народом и только народом. В департа­менте легко можпо подкупить триста или четыреста избира­телей, но немыслимо подкупить двадцать четыре миллиона граждан» На следующий день, 13 августа, в своей петиции к Законодательному собранию клуб якобинцев требовал, чтобы «самодержавный народ был наивозможно менее отчуждаем от своей верховной власти» ^[10].

Двойные выборы не оправдали недоверия к ним Марата, Робеспьера и Антуана: они дали Франции в высшей степени энергичный и даровитый Конвент. Является еще вопросом, были ли бы эти выборы в такой же# мере обдуманными при системе прямой подачи голосов.

Как бы то ии было, но мы должны отметить тот факт, что в Париже уже и тогда существовала передовая демократиче­ская партия, требовавшая прямого всеобщего избирательного права и видевшая в нем одновременно наиболее действитель­ное орудие прогресса и наиболее согласовавшийся с пршщи* пом верховной власти народа способ выборов.

Тот руководящий принцип якобинцев, согласно которому самодержавный народ должен был наивозможно менее быть j отчуждаем от своей верховной власти, допускал, однако, вре­менное отчуждение ее в руки народных представителей^[11]. Но

при этом было предложено несколько мер с тою целью, чтобы это отчуждение не могло противоречить народной воле. Так,

⁹      сентября парижское избирательное собрание «признало и провозгласило, как принцип, что неотъемлемая верховная _(асть народа предполагает за ним неотчуждаемое право от­зывать своих представителей всякий раз, когда он сочтет это нужным и сообразным со своими интересами», и что «декреты Конвента будут иметь силу только после санкционирования их народом на первичных собраниях»

Вопрос о праве отзывать депутатов поднимался и в неко­торых других избирательных собраниях, как, например, в со­браниях департаментов Эн и Верхней Вьенны, которые не за­хотели обсуждать его, а также в департаменте Устьев Роны, где было принято решение» оставлявшее за собраниями право отзывать «тех из депутатов, которые изменили бы отечеству или провозглашением принципов, противных свободному правительству, или же небрежным отношением к важным инте­ресам, которые доверены им». Собрание этого департамента даже потребовало от своих депутатов, чтобы они обязались «не отчуждать во все продолжение сессии принадлежащих им имуществ без разрешения административных учреждений тех местностей, где будут находиться таковые имущества, и при­том только в случаях доказанной крайней необходимости, чтобы эти имущества, будучи залогом для нации, могли сде­латься собственностью последней, в случае если бы депутат- собственник был объявлен изменником отечества» ². Собрание департамента Дордоньи не высказалось за сменяемость своих депутатов, но дало им полномочия только на восемнадцать месяцев, по истечении которых они теряли право принимать какое-либо участие к прениях Конвента ³.

Таким образом, сменяемость депутатов входила в круг же­ланий некоторых избирательных собраний и некоторых демо­кратов. Большинство не разделяло этой идеи или не интере­совалось ею. Якобинцы признали ее в принципе, так как одоб­рили резолюцию парижского избирательного собрания, по они не остались глухи также и к словам одного из своих чле­нов, Симонна, который указал 16 сентября на трудности прак­тического осуществления сменяемости депутатов, вытекающие,

о  его мнению, нз того соображения, что «раз только депутат

• fb^rit^D"¹’ ^{с U}

Ш.

назпачеп в Национальный конвент, он уже перестает быть уполномоченным одного избравшего его департамента и стано­вится представителем всего французского народа»

Что касается тон статьи парижской программы, которая установляла своего рода народный референдум для принятия законов, по крайней мере учредительных, то она попадается также и в протоколах мпогих других избирательных собраний. Во всяком случае требование, чтобы конституция, которою Конвент должен был наделить Францию, была подвергнута плебисциту, было если пе всеобщим, то часто повторявшимся ^г. Требовали также, хотя довольно редко, чтобы первичные собрания были непрерывными. Это применение программы, намеченной еще в 1790 г. Лусталло и затем поддерживаемой кордельерами, — программы, резюмировавшейся в том поло* женин, что в демократическом государстве верхнюю палату составляют первичные собрания, что французский народ представляет собою настоящий сенат республики ³.

Вот те идеи относительно организации верховной вла1ти парода, которые были высказаны в разных местах ранее провозглашения республики.

Но должна ли была эта республика, которую все желали видеть демократической ⁴, быть также и социальной, как гово­рим мы в настоящее время? Должна ли была измениться в ней

общественная организации, установленная революционными законами по отношению к праву собственности?

Не следует забывать, что к моменту провозглашения рес­публики только что совершилась дополнительная социальная революция, и вот каким путем.

Учредительное собрание «уничтожило вполне феодаль­ный режим» в ночь на 4 августа 1789 г. только в принципе. Исчезли безвозвратно с того же момента одшт сеньоральные права, предполагавшие личное рабство. Права же имуществен­ные, объявленные подлежащими выкупу, оставались до этого выкупа попрежнему в силе. Но неужели оставались в силе даже и те из этих прав, которые были приобретены путем узурпации? Да, так как Учредительное собрание «презюмиро- вало законность всех имущественных прав и сделало невоз­можным для противной стороны доказывать узурпацию» ^[12]. Притом оно установило способ выкупа, делавший этот выкуп очень затруднительным, а иногда и невозможным. Недоволь­ство крестьян было очень сильно; кое-где вспыхттли жаке­рии. Законодательное собрание удовлетворило крестьян лишь в одном пункте: 18 июня 1792 г. оно отменило без всякого вознаграждения все так называемые казуальные повинности, «если только не будет доказано, что эти повинности являются иеною и условием за имущественные уступки, в обмен за ко­торые они взимаются, в каковых случаях они подлежат уплате и должны быть выкуплены». Является вопрос: решилось ли бы Законодательное собрание распространить эту меру на все феодальные подати, если бы революция 10 августа не расша­тала всего здания, построенного Учредительным собранием, и и не открыла эры эгалитарных реформ? ^[13] Как бы то ни было, но одним из результатов этой революции было окончательное крушение феодальной системы, уничтоженной в принципе, но еще продолжавшей существовать во многих из своих прояв­лений. Декретом 25 августа всякая земельная собственность была признана свободною от всех феодальных повинностей, и *>ти повинности отменялись без всякого вознаграждения, если только не был предъявлен первоначальный акт, которым они установлялись. Таким образом, положение изменилось к невы­годе для собственников этих повинностей: теперь уже эти соб­ственники должны были доказывать свои права, а доказать их ^аЩе всего было невозможно, так как первоначальные акты, восходившие к XV и XVI векам или к еще более раннему времени, в большинстве случаев исчезли В этом и состояла та дополнительная социальная революция, о которой мы упо­мянули: она насильственно и внезапно изменила распределе­ние собственности, демократизируя еще более революцию, и была встречена крестьянами с радостью. Это благодеяние, за­метим мимоходом, много содействовало разрыву их с монар­хией и присоединению к республике.

Но были ли тогда требования, шедшие далее этой допол­нительной социальной революции? Да, в том смысле, что крестьяне желали уничтожения даже тех феодальных податей, которые подтверждались первоначальными актами. Республика удовлетворила этому требованию законом 17 июля 1793 г. Но высказывались ли тогда желания, чтобы освобожденная таким образом эемельпая собственность подвергалась иному, более равномерному распределению? Существовало ли движение общественного мнения в пользу аграрного закона? Существо­вала ли социалистическая пропаганда?

29 августа 1792 г. Временный исполнительный совет назна­чил тридцать комиссаров, чтобы ускорить «чрезвычайный на­бор рекрутов в шестнадцати департаментах, окружавших сто­лицу» ². Двое из этих комиссаров, Моморо и Дюфур, послан­ные в департаменты Кальвадос и Эр, вели социалистическую пропаганду и распространяли новую Декларацию прав, в кото­рой имелись следующие две статьи: 1) «Нация признает только промышленную собственность и гарантирует ее непри­косновенность. 2) Нация обеспечивает также гражданам проч­ность и неприкосновенность того, что ложно называется «зе­мельною собственностью», до того момента, когда она издаст па этот счет законы» ^а. Жители Нормандии были очень встре­вожены этою угрозою «аграрного закона». В Бернэ произошло народное восстание, направленное против Моморо и Дюфура *. Им грозили «отрубить головы и отправить эти головы на гра­ницы» Муниципалитет велел арестовать их (8 сентября) и представпл их избирательному собранию, президент которого Бюзо, пригласив Моморц, автора этой декларации социалисти­ческих нрав, подписавшегося под нею, «быть осмотрительнее и ограничиться прямою задачею своей миссии» ¹, сумел успо­коить умы.

Оба комиссара могли беспрепятственно покинуть Берн?, но их попытка социалистической пропаганды, о которой сдела­лось .известным по всей Франции, произвела скандал: самые передовые газеты отреклись от них и выразили им свое пори­цание ².

Что касается избирательного собрания департамента Эр, то после этого случая оно сочло нужным для успокоения умов «обязать депутатов, которых оно назначило или готовилось назначить, уважать права человека и гражданина, «а равно н права собственности», и никогда не отступать под угрозой быть опозоренными от этих принципов, соблюдение которых созда­вало для них особый мандат» ³.

Другие избирательные собрания также сочли нужным вы­сказаться в это же самое время против доктрин, называемых нами теперь социалистическими. Так, избирательное собрание Канталя поклялось противиться аграрному закону; избиратель­ное собрание Эндры требовало поддержания прав собствен­ности ⁴. Эти собрания еще не могли тогда знать о скандале, пр о«13 веде ином Моморо и Дюфуром в департаменте Эр; сле­довательно, были другие социалистические манифестации,

носились как к поджигателям п бунтовщикам, а Моморо говорит: «Я роз­дал многим членам (избирательного собрания) экземпляры Декларации прав человека с несколькими прибавочными статьями, приличествую­щими Национальному конвенту и подписанными много». Но комиссары воздерживаются от воспроизведения этих статей и пе упоминают о том, чем именно они вызвали недовольство жителей Берна.

¹ См. протокол избирательного собрания департамента Eure. Arch, nat., С. 178; см. также «Мемуары Бюзо», изд. Доб;.на, стр. 166, и речь Бюзо в Конвенте 12 октября 1702 г.

*     См. «l*atriole francais», цитируемый «Патриотическими Анналами» от 18 сентября; «Lc Courrier» Горсаса от 16 сентября, «Le Courrier de l’JEgalite» от 22 сентября. «Говоря по правде, подобные безумцы в дру­гое время должны были бы возбуждать жалость и т. д.»; см. также ста­тью Гннемеиа де Керално в «Парижской Хро'нике» от 22 сентября: влекаясь бреднями некоторых мечтателей, они хотят упнзпть людей, низведя их па уровень скотов, и сделать землю общею между ними...» исполнительный совет отозвал всех своих комиссаров («llccucil dcs «ctes du Comite de Salut publique», т. I, стр. У9). На Моморо был сделай донос в Конвенте 26 ноября 1792 г. («Journal dcs Debats et des Decrets»,

стр. 413).

*   Arch, nat., C. 178.

¹ С другой стороны, парижское, избирательное собрание обвинялось, без всякого доказательства, в том, что оно желало аграрного закона.

гспьера в клубе якобинцев 28 октября 1792 г., Бюше,

встревожившие их. Какие же именно? Я не нахожу этого ни в газетах, ни в других изданиях ранее созыва избирательных собраний и даже после этого созыва нахожу только две мани] фестации такого рода. Во-первых, в газете-афише, которая носила заглавие «Отчет самодержавному народу» и автором которой был, по всей вероятности, Фабр д'Эглантин была напечатана насмешливая выходка против модерантистов, «дру­зей собственности»; а. во-вторых, в газете «Revolutions de Paris» от 22 сентябре 1792 г. была помещена статья, аноним­ный автор которой хотя и протестовал против аграрного за­кона, но делал следующее заявление: «... необходимо — так как без этого нет равенства, а без равенства нет свободы, — чтобы было произведено сближение между богатствами, кото­рое разрушило бы порочный принцип преобладания богатых над бедными. Не должно быть дозволено гражданину обладать более чем определенным количеством арнаиов земли в каж­дом кантоне. ..» Тот же самый автор хотел также уничтоже­ния морального неравенства путем общественного образо­вания ².

Если бы даже эти статьи появились ранее выборов в Кон­вент, то могли ли бы они служить достаточным объяснением той боязни социализма, аграрного закона, которая так волновала многих французов в тот момент, когда монархия готовилась исчезнуть? Нет сомнения, что происходила еще и устная со­циалистическая пропаганда, на которую решались кое-где Эксцентрики в роде Моморо и от которой пе сохршшлось ни­каких письменных следов. Весьма вероятно также, что анти­революционеры, из тактических целей, приписывали демокра­там и республиканцам ^:1 целый план аграрного закона, с целью встревожить буржуазию и крестьян. «Патриотические Анна­лы», в номере от 12 сентября, обличают этот маиевр рояли­стов и говорят об аграрном законе как о пугале.

¹ См. мои «Etudes et Lemons», вторую серию, стр. 86—8!). Номер этой газеты не помечен числом, но он вышел несомненпо после версаль­ских убийств, имевших место 9 сентября 1792 г.

*’«Revolutions de Paris» Ля CLXVH от 15 — 22 сентября 1792 г., т. XI И, стр. 525.

⁸   «La Correspondence litteraire secrdte» от li сентября сообщает слух

о   том, что «партия Робеспьера» замышляет аграрный закон, хотя и считает этот слух лишенным основания, а Вот, однако,— прибавляет ано­нимный автор,—Факт, которого я был свидетелем в читальне Орлеан­ского дворца: какой-то бедияк приходит туда просить милостыню, »° иикто не подает ему. Тогда, описав в довольно нрнличиых выражениях спою нужду и не получив ничего, бедияк прибавляет: аБратья, вы но должны мае отказывать: мы должны делиться между собою: тенерь это — закон». Мы засмеялись, и одни из нас подал милостыню».

Во всяком случае пс подлежит сомнению, что этот призрак аграрного закона действительно страшил общественное мне­ние, как это подтверждается антисоциалистическим» манда­тами, вотированными несколькими избирательными собрани­ями, а особешто тем, что один из первых декретов Конвента (21 сентября) имел целью оградить собственность. Следова­тельно. в августе и сентябре 1792 г. велась социалистическая пропаганда, но ее единственным результатом было то, что она немедленно же вызвала против себя сильное течение общест­венного мнения. Всем стало ястго, что Франция страшилась аграрного закона и намеревалась поддерживать право собст­венности в том виде, в каком оно существовало тогда.

Таким образом, в сентябре 1792 г. общественное мнение не обнаруживало желания, чтобы будущая демократическая республика была также и социальной, т. е. такой, в которой собственность распределялась бы на основании других прин­ципов и более равномерно.

Как должна была быть организована исполнительная власть во французской республике?

Газета «Revolutions de Paris» требовала едпного главу, который пе назывался бы королем и не был бы ни наследст­венным. ни пожизненным¹; другими словами, она требовала президента республики. Президента же республики требовали, повидимому, п первичные собраппя департамента Лорс-ле- Сонье, когда они заявляли о желании, чтобы Конвент отме­нил королевскую власть, «по крайней мере такую, которую предрассудки, чуждые природе, сделали наследственной*². По был ли у Франции свой Вашингтон? Не рисковала ли она навязать себе диктатора?⁵ Диктатора! Но его-то именно и требовал Марат. Тщетно, однако, он украшал иногда этого диктатора титулом народного трибуна; я не вижу, чтобы об­щественное мнение разделяло его желание, так же как и мара­товское желание триумвирата диктаторов. Эти проекты даже внушали боязнь, и подобный триумвират уже считали осуще­ствленным в форме товарищества Дантона, Марата и Робес- ньсра^а. В сентябре 1792 г. это было пугало, которым, вместе. с призраком аграрного закона, искусно орудовали противники революции. Франция хотела эгалитарной республики, но в то же время и либеральной; а так как Временный исполнительный совет из шести членов функционировал хорошо, то она не 1 требовала ничего, кроме его сохранения. Общие пожелания! высказывались тогда, повидимому, ясно в пользу иравитсль-J ства, которое не было бы диктатурой.

Другим вопросом, давно уже стоявшим па очереди, бьиг1 вопрос о том, следовало ли будущей демократической респуб-J лике быть федеративной или унитарной.

Федеративная республика была предложена еще в июле ■

1791     г. Бплльо-Варепном, что пе помешало ему, однако, в 1793 г. Я быть одппм из апостолов и агентов унитарной республики»[14] одним из самых ожесточенных противников федерализма жш 1 рендистов ².

¹⁰       сентября 1792 г. она была снова предложена в клубе я якобинцев неким Террасоном. «Я думаю, — сказал он. — что Щ федералистическое правительство — единственное, годное дляД Франции». «... Я не знаю, что можно возразить философу Л Жан-Жаку, когда он прямо говорит в своем «Трактате о пра-Я внтельстве в Польше», что федеративное правительство—1 единственное, приличествующее свободным людям, составляю» щим большое государство. Но, господа, если эта аксиома былаЯ справедлива для Польши по причине ее больших размеров,,.J то не применимее ли она еще более к Франции в ее иастоЯ ящем положении? Итак, я снова настаиваю, опираясь на авто- I ритст божественного Жан-Жака, считавшего одно федера-Л¹ тивное правительство годным для нас, чтобы в очередной поуд) рядок было включено внесеппое мною предложение: о средеЯ ствах усовершенствовать федеративное правительство». ОнЯ ссылался также на пример Америки.

Какой-то якобинец, имени которого мы не знаем, ответил. ■ Террасону, что «если даже предположить, что в общем федс-Л ративное правительство могло бы быть признано паилучшШ^Н это все-таки не было бы причиной слепо принимать его, гаК Л как отсюда еще не вытекало бы, чтобы оно было паплучпнЦИ для данного момента». Террасой возразил, что «дело нд^^Н об учреждении правительства не на один момент и что бес­полезно, следовательно, обсуждать вопрос, годится ли федс*ж ральная форма правительства для Франции в настоящее время» надо рассмотреть вопрос, годится ли она ей вообще, так как* ■ я повторяю, речь идет не о том, чтобы создать правительство - ка двадцать или тридцать лет, необходимо создать его на очень долгое время, навсегда, если это возможно». 1акая ра­дикальная теория пришлась не по вкусу якобинцам, политика которых была скорее «оппоргупистской», как сказали бы мы теперь, и многие ораторы поддерживали этот тезис, что не­обходимо было прежде всего считаться с обстоятельствами.

В числе их был и пылкий Шабо. Но он отвергал федера­лизм не только по причине его несвоевременности; он объ­явил его негодным по существу для Франции и объяснил в очень удачных выражениях, почему американский порядок не подходил к нашей стране. По его мнению, федеральная республика, благодаря своему бессилию, поощряла бы надежды правой стороны Законодательного собрания; по этому поводу он заявил о существовании в этом собрании трех партий, из которых «одна стояла за разделение государства на крупные территориальные единицы, другая—за разделение его па мел­кие единицы, а третья — за сохранение теперешнего его де­ления

Клуб не произнес никакого решения; но если существовала тогда какая-нибудь якобинская политика, то эта политика была антпфедеральной, унитарной.

В избирательных собраниях этот вопрос не поднимался вовсе. Только в протоколе собрания департамента Устьев Роны я нахожу следующее вполне определенное заявление Барбару: «Федеральное правительство не годится для боль­шой нации но причине медленности действий его исполнитель­ной власти, сложности его механизма». Пи одно из избира­тельных собраний не обнаружило тогда федералисгических стремлений.

Не нахожу я этих стремлений также и в периодической печати того времепи; что же касается политических брошюр, то я встречаю их только в брошюре Лавиконтери, озагла­вленной «La Republique sans impots ². Он приходит в ней к за­ключению в пользу федеральной республики, универсальной федерации городов и деревень в каждом департаменте и всех Департаментов между собою. Общие законы были бы одина­ковыми для всех; но кроме них существовали бы местные постановления. Слова «столица государства» были бы унич- ^0}кены, так же как и слово «король». Тем не менее этот фе- _ ‘‘Радист" очень озабочен национальным единством и не хо-

‘ Societe des Jacobins», т. IV, стр. 273—279.

*   Париж 1792, in-8, 380 стр. Нац. библ., Lb. 39 10919.

Любопытно констатировать, что до провозглашения республики едерааистпчески® стремления не обнаруживались пн одним из будущих Фопдистов (мы даже видели, что Барбару прямо осуждал Федерализм).

млп высказаны двумя будущими монтаньярами: Бнлльо-Варенном в ^Г0ДУ и ЛавикоиторИ в 179*2 г.

чет создать 83 автономные республики во Франции по при­меру тринадцати Соединенных штатов Северной Америки.

Несомненно одно, а именно — что упитарные стремления проявились с гораздо большею силою во Франции накануне установления республики. Всеми, казалось, было понято, что депутаты каждого департамента были представителями не столько этого департамента, сколько всей Франции. Избран­ная часть населепня и масса сознавали, первая ясно, вторая смутно, что в стране, подвергнувшейся нашествию, рисковав­шей потерять свою независимость, национальная оборопа требо­вала сильной централизации. Когда президент Законодательного собрания Франсуа (из Нешато) приветствовал собравшийся Национальный конвент (21 сентября), он выразил ему от имени всех французов «самое формальное желание поддержи­вать между всеми частями этого обширного государства то единство, общим центром и охраняющею связью которого является отныпе ваше высокое собрание».

Таковы были иде«, обнаруженные по вопросу о внутрен­ней организации будущей республики. Какова же должна была быть роль этой республики в Европе и во всем мире? Какова должна была быть ее внешняя политика?

Кончить победоносно начавшуюся войну, изгнать австрий­цев и пруссаков из Франции, а затем вступить в союз с Прус­сией и Англией против Австрии — вот главнейшие черты про­граммы внешней политики, формулированной тогда в речах с трибуны и в газетных статьях самыми выдающимися из тог­дашних «патриотов».

Должна ли была республика распространять повсюду свои принципы? Да, потому что она признала за собою эту мисси» еще с конца 1791 года. Этому движению противился только один человек — Робеспьер; но с момента объявления войнш он уже не восставал против «вооруженных миссионеров». Пропаганда могла служить временно полезным орудием нацией ональной защиты. В этой войне за свободу падо было при­нимать сторону народов против королей, чтобы ослабить коро­лей, поссорив их с их народами. Но мпогпе из патриотов продолжали видеть в пропаганде нечто другое, кроме про­стого временного орудия. Им казалось, что постоянная обя­занность п постоянные интересы Франции требовали освобож­дения народов, распространения французской революции по всему миру, «муниципализировання» Европы не только путем проповеди прав человека, но в случае, если пароды потребо­вали бы нашей помощи, и силою оружия. Революционная па­рижская коммуна, возникшая 10 августа, несмотря на то, что в числе ее членов находился Робеспьер, приняла п обпародо* вала подобную программу вооруженной пропаганды, а в про­
токоле ее заседания 13 августа читаем следующее: «Одни из членов предлагает подать адрес Национальному собранию с требованием, чтобы оно провозгласило от имени француз­ского государства, что. отказавшись от завоевательных проек­тов, нация вовсе не отказалась от того, чтобы оказывать по­мощь соседним державам, которые пожелали бы освободиться от рабства. Это предложение принято» ¹.

Тогда именно и возникла идея универсальной республики. Эта идея уже, невидимому, смутно мелькала в умах тех нети- пионеров, которые требовали от Законодательного собрания 24 августа 1792 г., «чтобы звание французского гражданина было присвоено всем чужеземным философам, защищавшим с мужеством дело свободы и хорошо послужившим человече­ству». В декрете, изданном по этому поводу Собранием 26 ав­густа, по заслушании доклада Гадэ, оно объявило, что люди, «подготовившие освобождение народов», не могли «призна­ваться за чужеземцев той нацией, которую их просвещение и мужество сделали свободной». Если этой нации еще не позво­лено «надеяться, чтобы все люди образовали когда-либо перед лицом закона и природы единую семью, единую ассоциацию, то друзья свободы все же не могут не быть дороги ей, отка­завшейся от всяких завоеваний и заявившей о своем желании побрататься со всеми народами», особенпо в тот момент, «когда Национальный конвент готовится установить судьбы Франции и, быть может, подготовить судьбы всего человеческого рода». Вследствие этого Собрание даровало звание французского гражданина Джозефу Пристлею. Томасу Пэну, Иеремии Бен- таму, Вильяму Вильберфорсу, Томасу Кларксону, Джеку Мэ- кинтошу, Давиду Вильямсу, Н. Горани, Анахарсису Клоотсу, Корнелию Пау (Pauw), Иоахиму-Генриху Кампе, Н. Песталоц- Ци, Георгу Вашингтону. Джону Гамильтопу, Н. Мадисону, Г. Клопштоку, Фаддею Костюшко и Шиллеру

Один из этих иностранцев, знаменитый прусский республи­канец Анахарснс Клоотс, явился на другой день к решетке Собрания и принес присягу «быть верным универсальной на­ции, равенству, свободе и верховной власти человеческого рола». «Я был всегда галлофилом,— сказал он, — у меня Французское сердце, а душа санкюлота». Ему горячо аплоди­ровали *³. 9 сентября этот «оратор человеческого рода», как он величал себя, снова предстал пред Собранием от имени типо­графщиков, чтобы потребовать почестей Пантеона в пользу Гутенберга; в то же время он в следующих выражениях за-

| «Proces-vcrbaux de la Сошпшпс de Paris», ed. Tourneux, p. 17.

^ «Proces-verbal de I’Assemblee legislative», r. XIII, стр. 284, 357. v о.» “^MonitcunN переизд., т. XIII, стр. 552; «Journal des Debnts^

³  ЗЗо, стр. 102.

явил себя апостолом всемирной республики: «Хотите ли вы одним разом истребить всех тиранов? Провозгласите торже­ственно, что верховная власть — это общий и солидарный пат­риотизм всех людей, входящих в состав единой нации. Такой широкое понимание тем более естественно, что ни одна из статей нашей Декларации прав не применяется исключительно к Франции. Вечные принципы не измеряются меркой преходя­щих имен, эфемерных местных интересов, человекоубнйствен- мого соперничества. Французы, англичане, немцы и все состав­ные элементы верховного повелителя утратят свои готические этикетки, свою варварскую обособленность, свою относитель­ную, спорную, воинствующую и разорительную независимость; они утратят, говорю я, воспоминание о всех политических бед­ствиях, слившись во всемирное братство, в неизмеримо гро- мадпое государство Филадельфии Природа, более могущест­венная, чем извращенные люди, неудержимо приводит нас к посредничеству человеческой семьи, а эта семья так же едипа, как и природа. Перв'ый из соседних народов, слившихея с нами, подаст сигнал ко всемпрпой федерации... Мы обре­тем в «единой нации» наилучшее из правительств с наимень­шими издержками. . . «Ушшерсальную республику» французов ожидает более быстрый и счастливый успех, чем универсаль­ную церковь христиан. Католичество вечного катехизиса одер­жит победу над католичеством, основанным на священстве» Заблуждение заставляет всех мусульман падать ниц с головою, обращенною к Мекке; истина заставит всех людей поднять го­лову н устремить взоры на Париж. . . Открытие Гутенберга будет отныне нашим главнейшим орудием. Это великое откры­тие сделало вас уполномоченными не 83 департаментов и не 6 ООО кантонов, а двадцати пятп миллионов индивидов; оно вас сделает когда-нибудь представителями миллиарда братьев. Вселснпая, разбитая на тысячу равноправных департаментов, забудет о своих прежних названиях и национальных соперни^ чествах, чтобы вечно сохранять братский мир под эгидой еди-; ного закона, который, не имея более надобности бороться с изолированными и страшными массами, не будет встречать нигде ни малейшего сопротивления. Вселенная составит еди­ное государство, государство «объединенных индивидов», не­подвижную империю «Великой Германии», универсальную pec- 1 нублику» ².

Эта всемирная республика не была чуждою всем, изолиро­ванною мечтою эксцентрика: многие французы одобряли Кло[15]

отса; он был избран депутатом в Национальный конвент двумя департаментами: Уазы и Саоны-и-Луары

Таким образом, идеалом для многих умов в августе и сен­тябре 1792 г. являлась демократическая, унитарная и пропа­гандирующая республика, стремящаяся сделаться универсаль­ной. В народной массе, еще незнакомой с самым словом «рес­публика», или плохо понимавшей его значение, или же подо­зрительно относившейся к тому, что оно обозначало, конечно, не существовало никаких общих идей относительно организа­ции и роли будущей республики. Эта масса думала только

о  непосредственной задаче, которую выдвигали перед нею об­стоятельства, т. е. об изгнании чужеземцев и о борьбе с ко­ролями, а так как французский король оказался изменпиком, то и о том, чтобы защитить себя своими собственными си­лами. Что касалось формы правительства, то оиа присоединя­лась к той, которая уже существовала: выборному исполни­тельному совету, управляющему в согласии с выборным собра­нием. Пусть назовут эту форму республикой, — она соглаша­лась на это. Потом, когда она увидела республику воочию, сна полюбила ее и почувствовала себя республиканской, так же как и та избранная часть населения, о различных манифе­стациях которой мы только что рассказали ".

ГЛАВА III

УСТАНОВЛЕНИЕ РЕСПУБЛИКИ

1.       Упразднение королевской власти (21 сен­тября П92 г.).— II. Провозглашение республики (22 сентября 1792 г.).— III. Пак встретило об­щественное мнение ото провозглашение.

I

аконодательное собрание ждало лишь прибытии всех депутатов в Париж, чтобы создать Копвент. Лишь только оно узпало, что известное число*их уже имелось налицо, оно решило уступить место новому Законодательному собранию. Девятнадца­того сентября 1792 г., по выслушании доклада, представленного Ласурсом от имени его чрезвы­чайной комиссии ^[16], оно декретировало, чтобы «архивариус со­звал депутатов в Национальный копвент на завтра, 20 сентября 1792 г., к четырем часам пополудни» в Тюильсри, и чтобы парижский мэр доставил нм стражу.

Первое заседание Конвента имело, следовательно, место

20    сентября 1792 г.

Это заседание происходило при закрытых дверях; на нем Собрание занималось своей внутренней организацией. Оно кон­статировало присутствие 371 депутата из всех 749, подлежав­ших избранию Оно назначило свое бюро путем поименной п открытой баллотировки. Президентом был избран Не’гион, 235 голосами из 253 вотировавших. Секретарями были назна­чены Кондорсе, Бриссо, Рабо Сент-Этьенн, Ласурс, Всрньо, Камюс. (Вечером 21-го числа Собрание дополпило это бюро, назначив Кондорсе своим вице-президентом большинством 194 голосов из 349 вотировавших) Этими первыми вотумами Собрание обнаружило свои анти-робеепьеровскпе и анти-мара- тсвские или, если хотите, анти-нарижские стремления.

На другой день Законодательное собрание решило отпра­виться за Национальным конвентом и привести его в свой собственный зал в Манеж, где он должен был заседать, пока для него не было бы приготовлено помещение в Тюильери. Речи, которыми обменялись по этому случаю оба президента, дают интересные указания относительно того, в каком виде рисовались тогда полномочия н роль Конвента. Президент Законодательного собрания Франсуа (из Нешато) сказал, что Конвент имел неограниченные полномочия для установления «народного и свободного правительства». Президент Конвента Петион сказал, что конституция казалась иепрнкосиовсшюй только «благодаря национальному суеверию», что нация хо­тела «построить свои права и свое счастье на более прочных основах», что Копвент держал в своих руках «судьбы великого народа, целого мира и будущих рас» и что он готовился «ра­ботать для человеческого рода». В тот же самый день Машо- эль определил с трибуны Конвент, как «собрание философов, занятое приготовлением счастья всему миру»; Базир также назвал его собранием философов.

Такая величественная п широкая программа вовсе пе вы­рисовывалась из протоколов избирательных собраний, так же как в наказах 1789 г. еще не была намечена та радикальная революция, какую произвело Учредительное собрание. В 1792 г. произошло, повидимому, то же самое явление, что и в 1789 г. Мандаты были неопределенны или не согласны меяеду собой; но как только уполномоченные собрались вместе, перед ними немедленно же предстала одна н та же задача ^J; у них соз­дается один и тот же план, и под влиянием внезаппого согла­шения они начинают одно и то же предприятие, хотя и не без некоторых колебаний, длившихся, впрочем, всего несколько мгновений.

Итак, 21 сентября 1792 г. Конвент собрался в Манеже на публичное заседание.

Он не сразу занялся главным вопросом — о форме прави­тельства. Сначала были подняты второстепенные вопросы. Так.

^! Кондорсе был уамеисв как секретарь Шассэ.

²   Сы. выше, стр. 18.

Манюзль потребовал для президента Копвента, которого он на­зывал «президентом Франции», чрезвычайных почестей и по­мещения в Тюильери. Это предложение было устранено пере­ходом к очередному порядку. Его нашли слишком напоминаю­щим роялизм. Оспаривая его, Шабо и Кутон высказываются против королевской власти. Матьё говорит даже об «органи­зация республики» ¹.

Тогда Дантон, следуя своему характеру и своей политике, приступает прямо к предмету, занимавшему общественное мне[17] иис, и говорит, что для того, чтобы разрушить «призраки дик­татуры, сумасбродные идеи относительно триумвирата и все эти нелепости, изобретенные с целью устрашить народ, необ­ходимо объявить, что конституция должна быть утверждена первичными собраниями» ". Конвенту предстояло выработать конституцию: «Будем помнить, что мы должны все подвергнуть пересмотру, все переделать заново, что даже сама Деклара­ция прав не лишена недостатков и должна быть пересмотрена истинно свободпым народом». Необходимо было также успо­коить Францию, встревоженную социалистической пропаган­дой ³: «Отречемся здесь от всяких преувеличений; объявим, что всякая земельная, личная и промышленная собственность бу­дет всегда поддержана».

После различных замечаний, в которых проявилось едино­душное антисоциалистическое настроение Конвента, было дек­ретировано: «1) что конституция должна быть утверждена на­родом; 2) что личность и собственность находятся под охра­ной нации».

Затем Манюэль потребовал, чтобы первым объектом работ Копвента был вопрос об уничтожении королевской власти.

Филиппо и Кинетт заявили, что еще более настоятельным⁷” было бы декретировать временно выполнение еще не отменен­ных законов, поддержку еще не упраздненных и не отрешен­ных властей, продолжение уплаты общественных налогов. Со­брание вотировало соответствующий этому декрет.

Таким образом, упразднение королевской власти было от­срочено; казалось даже, что согласно предпоследнему декрету это упразднение могло произойти только путем плебисцита.

Заседание уже готово было закрыться, когда потребовал i слова Колло д’Эрбуа, президент того парижского избиратель­ного собрания, которое дало своим депутатам республиканский

мандат^[18]: «Вы только что приняли мудрое решение,— сказал _оН, — но существует еще одна потребность, которую вы не можете отложить до завтра, которую вы не можете отсрочить ни на одно мгновение, не изменив желаниям пации: это — уничтожение королевской власти».

Тогда, по словам «Moniteur», раздались единодушные руко­плескания.

Затем произошли колебания Кинетт сказал: «Наша мис­сия состоит только в том, чтобы создать положительное пра­вительство, а народ сделает потом выбор между прежним, за­ключающим в себе королевскую власть, и тем, которое мы предложим ему». По его мнению, необходимо было прежде всего заняться наказанием Людовика XVI.

Но Грегуар произнес резкую импровизацию против коро­лей н королевской власти, говорил о разрушении «этого вол­шебного талисмана» и вызвал сцену энтузиазма. «Все члены собрания, — сказано в протоколе, — самопроизвольным дви­жением поднялись на ноги и единодушными восклицаниями протестовали против формы правительства, причинившей столько зла отечеству». Затем снова начались колебания. Ба- зир заявил, что он не доверяет энтузиазму; он желал бы более торжественного обсуждения ^:t. Грегуар настаивает. «Короли,— говорит он, — представляют собой в нравственной области то же, что чудовища в физической среде». Дюко и Билльо-Варенн говорят в пользу немедленного упразднения^[19]. Манюэль нахо­дит «упразднение» противоречащим декретированным прин­ципам: следует ограничиться «заявлением», что нация не же­лает более короля.

Наконец все возражения пали, колебания прекратились, все члены Конвента сплотились против королевской власти, и был издан следующий декрет:

«Национальный конвент единодушно декретирует отмену королевской власти во Франции»

Затем было решено, чтобы этот декрет был разослан с нарочными курьерами по всем департаментам и армиям и торжественно провозглашен во всех муниципалитетах. Когда какой-то депутат предложил распорядиться, чтобы была про­изведена стрельба нз пушек и устроена иллюминация, Кон­вент перешел к очередному порядку на том основании, что народ не нуждался в том, чтобы его побуждали к проявлению своей радости ".

Когда декрет был вотирован, то депутаты и публика были охвачены энтузиазмом. «Невозможно, — говорит «Journal de Perlet», — описать нашим читателям то впечатление, какое было произведено этим декретом на всех присутствовавших при его издании. Аплодисменты, крики: «браво», подбрасы­вание вверх шляп, клятвы защищать выполнение декрета про­тив всех тиранов, соединенных вместе, крики: «Да здравствует свобода и равенство!» — вот слабый очерк того, что мы ви­дели. Присоедините к этому трепет всех сердец, — и вы по­лучите некоторое представление об этом зрелище». Когда этот декрет был вотирован, — говорит «Gazette de France», — крики радости наполнили зал, и все руки остались поднятыми к небу, как будто в благодарность ему за то, что оно освобо­дило Францию от величайшего бича, когда-либо опустошав­шего землю». «После этого знаменитого решения, — читаем еще в «Courrier de PEgalite»,— члены Конвента несколько раз под­нимались, простирали вверх руки, сняв шляпы, и кричали: «Да здравствует равенство!» Трибуны отвечали подобными же

кликами».

II

О   республике не поднималось речи. Ничто не указывает, чтобы Конвент намеревался тогда оставить безыменным но­вый порядок; но он не осмеливался произнести решающее слово. Он ожидал, повидимому, поощрения извне.

Это поощрение пришло к нему в тот же день, во время вечернего заседания 21 сентября.

Конвент узнал, что в тот момент, когда на улицах был провозглашен декрет об отмене королевской власти, народ кричал: «Да здравствует республика!»¹

Административные власти департамента Сены-и-Уазы, му­ниципальные должностные лица и граждане Версаля приш; п к его решетке сказать ему, что волонтеры Сены-и-Уазы «счи­тают за честь принести перед ним клятву спасти республику». Конвент аплодировал². Граждане секции Четырех наций также явились сказать, что опи слишком счастливы, что могут за­платить своею кровью за «республику», которая «декретиро­вана» депутатами ³.

Исполнительный совет также произносит слово «респуб­лика». Воспный министр Монж заявляет в Конвенте, что члены «первой исполнительной власти французской республики» су­меют «умереть, если это понадобится, как подобает республи­канцам» ⁴. В тот же день, 21-го числа, министр внутренних дел Ролан говорит в своем циркуляре административным советам: «... Вам предстоит, господа, провозгласить республику; итак, провозглашайте братство, — это одно и то же» ^п.

Таким образом вечером же 21 сентября народ и правитель­ство взяли на себя почин в разрешении этого вопроса и объ­явили, что Франция стала республикой. Но Конвент ждал еще следующего дня, чтобы принять свое решение.

Газеты мало дают подробностей о той части заседания 22 сентября, когда было принято это решение, и протокол су­хо сообщает о нем. Вот что говорится в наиболее простран­ном отчете, появившемся в «Journal des Debats et des Decrets».

«Заседание субботы 22 сентября 1792 г.; десять часов Утра.

«Г. Ласурс читает протокол вчерашнего вечернего засе­дания.

«Г. Бильо-Варспн требует, чтобы, начиная со вчерашнего дня, вместо обозначения даты IV годом свободы и т. д. ее обозначали I годом французской республики. (Аплодисменты граждан.)

«Г. Салль заявляет, что эпоха взятия Бастилии никогда не должна исчезать из нашей памяти. Он требует, чтобы дата попрежнему обозначалась IV годом свободы, так как начало французской свободы относится к 1789 году.

«Один из членов возражает: Мы не были свободны при короле; мы не моглп быть тогда свободпымн.

«Другой депутат поддерживает заявление Салля. Фран­ция, — говорит он, — не должна забывать эпохи, когда ее пер­вые представители провозгласили Декларацию прав человека.

«Г. Ласурс: смешно обозначать дату IV годом свободы, ибо при прежней конституции народ вовсе не имел истинной свободы. (Граждане аплодируют.) Как, господа! Когда пат­риоты были устранены от общественных должностей, когда они изгонялись из армии интриганами, когда их преследовали и угнетали всеми способами тиранические власти, — французские граждане были свободны? Нет, господа, мы свободны лишь с тех пор, как у нас нет больше короля. (Аплодисменты.) Я требую поэтому, чтобы дата обозначалась I годом респуб­лики.

«Г. Салль берет назад свою поправку, и Национальный конвент декретирует, чтобы с 20 сентября 1792 г. дата обо­значалась первым годом республики».

Таким образом, декрет об установлении республики был редактирован следующим образом, в форме извлечения нз протокола заседания:

«Один из депутатов требует, чтобы отныне все акты но­сили пометку: «I год французской республики».

«Другой депутат предлагает присоединять сюда припятую в настоящее время пометку: «IV год свободы».

«Эта поправка отвергнута, и декретировано, чтобы всс официальные документы помечались отныне I годом француз[20] ской республики».

Затем было декретировано, «чтобы печать Национального архива была измепена и носила на себе изображение жен­щины, опирающейся одною рукой на козлы из ружей, а в дрУ* гой руке держащей копье, увенчанное шапкою свободы; над­пись же должна была заключаться в словах: «Архив Француз* ской республики»; это изменение должно было распростра­ниться на печати всех административных учреждений».

Кто-то потребовал, чтобы была изменена национальная ко­
_карда и чтобы из нес был исключен королевский цвет. На это было отвечено со смехом, что внесенное предложение сле­довало бы передать в комиссию торговцев модами, после чего был вотирован переход к очередному порядку

Газеты не сообщают по поводу столь важных вотумов ни

о   восторженных сценах, ни даже об аплодисментах. Не про­изошло никакого торжественного провозглашения республики, как это имело место позднее, в 1848 и 1870 годах. Ограничи­лись простым констатированием, да и то еще косвенным пу­тем, что так как королевская власть была отменена, то Фран­ция стала республикой. Этот декрет не был прочитан на ули­цах Парижа и не был разослан по департаментам с нароч­ными курьерами. Исполнительный совет не торопился даже обнародовать его и только 26 сентября приложил к нему го­сударственную печать. Не все газеты упомянули о нем, и мы тщетно стали бы искать его в отчете, данном в «Moniteur»'e

о  заседании 22 сентября³. Казалось, что французская рес­публика была введена в историю как бы украдкой, н Конвеит как бы говорил нации: не было никакой возможности посту­пить иначе.

Дело в том, что слово «республика» все еще казалось со­мнительным и тревожным для многих французов, и Конвент боялся, чтобы нация пе истолковала его дурно. Единственная существовавшая тогда большая республика Соединенных шта­тов Северной Америки была федеральной; но не значило ли подвергать опасности независимость страны и самую револю­цию. приняв название, казавшееся неразрывно связанным с федеральным строем, в период австро-прусского пашествия, когда Франция еще едва успела выйти из состояния феодаль­ной анархии, при которой отдельные провинции иногда пред­ставляли собою как бы изолированные нации?

Конвент поспешил рассеять это беспокойство и пояснить, что он понимал под словом республика. 25 сентября 1792 г. он провозгласил, по предложению Дантона, «что французская республика — едина и нераздельна». Этот декрет, обнародо­ванный в тот же день и встреченный одобрениями патриотов,

¹¹   был настоящим декретом об учреждении республики.

III

Как же французы отнеслись к установлению республики?

Если судить по органам парижского общественного мнениям то первый прием был довольно холоден.

Если «Французский Патриот» приветствовал «солнце рес­публики», а газета «Revolutions de Paris» опровергала против­ников республиканизма, то другие газеты прославляли скорее отмену королевской власти, чем учреждение республики.

Мы видели, что Бриссо высказывал в «Месячной хронике»! свое недовольство по поводу того, что декрет об отмене ко­ролевской власти был вотировап так поспешпо «Ненавидят Людовика XVI, — прибавляет он, — еще более ненавидят коро левскую власть, как источник всех бед, по при этом увлека- ются скорее чувством, чем рассудком».              'в

Клуб якобинцев очень остерегался опередить декрет Кон­вента и заговорить о республике немедленно же после otmci королевской власти, как это сделали министры Монж и Ролан, граждане Версаля у решетки Собрания и некоторые группы на улицах^[21]. На своем заседании, вечером 21 сентября, яко­бинцы, приглашенные младшим Жербэ принять наименование «Друзей республики», отвергли это предложение, как предре­шающее конституционные акты Конвента, п остановились на названии «Общества якобппцев, друзей свободы и равенства» ". Только 24 сентября они решились пометить протокол своего заеедания I годом республики ^[22].                                                                                              I

Что касается парижских секций, то хотя две из них, сек­ция Четырех наций и Тюильерийская, заговорили о респуб­лике, но зато мы видим, что девять других, примкнувших по­том к отмепе королевской власти, не произносили слова «рес­публика» ^[23].

В Париже, попидимому, еще боялись, чтобы это слово не было плохо понято и дурно встречено в провинции.

Но Париж ошибался, как это доказывают многочисленные адреса от департаментов, округов и коммуп. хранящиеся в на­циональных архивах ^в.

Правда, среди этих адресов довольно много таких, кото­рые поздравляют Конвент только но поводу отмены королев-

I кой власти, не упоминая о республике; но это потому, что большинство их было составлено вслед за получением декрета 21 сентября, уничтожившего королевскую власть и разослан­ного с нарочными курьерами, между тем как декрет 22 сентяб­ря. установлявший республику, был разослал обычным путем и стал известен в огромной части Франции лишь несколькими днями позднее.

Но как только он стал известен, он вызвал столь же опре­деленные, как и многочисленные одобрения.

Народные клубы и коммуны отличались горячностью своих поздравлений. Были даже народные клубы, вообразившие тогда, что они всегда были республиканскими. Так, клуб Доля писал 29 сентября: «Мы уже были республиканцами прежде взятия Бастилии» Вот несколько образчиков адресов, исхо­дивших от коммун, которые, насколько нам известно, не обна­руживали до тех пор республиканских чувств. Генеральный совет коммуны Saint-Yrieix в своем адресе, не помеченном ни­какою датою и прочитанном в заседании 9 ноября, выражался так: «Граждане-законодатели Франции, декрет, изданпый вами относительно установления французской республики, принес утешение нашим сердцам, потому что отныне у нас уже не будет других деспотов, кроме законов» ^[24]. Значительное число членов амьенского генерального совета пишет от 26 сентября: «Граждане, до сих пор царство свободы еще позволяло коро­левской власти поражать пас своим железным скипетром. Да здравствует республика! Да здравствуют энергичные люди

1792     г., доставившие Франции такой прекрасный подарок! Да, французы, гордые благородным именем республиканцев, су­меют заслужить его.. .» ^[25] Муниципалитет Лизьё, вместе с ок­ружной администрацией, писал 25 сентября: «.. . Да, респуб­ликанское правительство годится для нас; эго единственное правительство, приличествующее свободному народу, каковы бы ии были размеры его территории» *. Сен-марселленский муниципалитет (Изерского департамента) писал 9 октября:

- Вы провозгласили во Франции республику; этим самым вы Дали попять всем граждапам, что они составляют единую

семью, народ братьев... Возвышая достоинство люден, вы, как новое солнце, наполнили новой теплотой сердца.. .» ^[26] Дан; сельские коммуны в некоторых провинциях присоединили свог голос к городам. Так, 27 октября округ Бовэ сообщил о сочу* ствии 97 муниципалитетов своего района декретам, «упраздцЛ вшим королевскую власть и учредившим во Франции рес« публику» ^[27].

Можно было опасаться, что республика встретит оппози цию со стороны департаментских административных учрежде нии, довольно значительное число которых протестовало про* тип событий 20 июня 1792 г. Но ни одно из них не выразил протеста, а от 42 департаментов, из всех 83, были получе^Н сочувственные адреса, а именно от следующих: Эн- Нижние Альпы, Ардеш, Арденны, Од, Кальвадос. Канталь, Шер, Ко*» дю-Нор, оба Севра, Дордопь, Ду, Фпнистер, Верхняя Гаронна Жерс, Эпдра-и-Луара, Ланды. Луар-и-Шер, Нижняя Луара, Ло Ло-и-Гаронна, Лозер, Мзн-и-Луара, Ламанш, Верхняя Марна Мёрт, Нор, Нижние Пиренеи, Нижний Рейн, Рона-и-Луапа Саона-и-Луара, Сарт, Сена-«-Марпа, Тярн, Вар, Вандея. Вьенн* Верхняя Вьенна, Вогезы, Нонна ". Некоторые из этих адресД отличаются восторженностью. Так, департамент Нииптх Пира леев пишет от 2 октября: «Мы обнародовали республику и, поем гимн марсельцев;; *. Так как, согласно декрету Конвента от 22 сентября, состав всех административных коллегий ДОЛ] жен был быть возобновлен, то можно было бы подумать, чт этот энтузиазм был вызван главным образом страхом лерй избирателями. По власти дспартамепта Тарп, например, и зпали ни об этом декрете, ни даже о декрете, установлявшш республику, когда при чтении отчета о заседании Конвента

21    сентября они все вскочили на ноги «самопроизвольным двш жением» и воскликнули: «Да здравствует республика!» ^[28] Если бы, наконец, было верно, что департаментские власти присо­единялись к республике лишь ИЗ страха перед избирателям^ которые скоро должны были подавать за них голоса, то раз£ и это не указывает на силу республиканского течения, ptfA простраиившегося тогда по всей стране?

Что касается до административных советов того 11 дспаи

_тамента, которые не сочли нужным обратиться с адресом Конвенту или адреса которых затерялись, то не существует малейшего указания, которое заставило бы думать, что ка­кой-либо из них хоть сколько-нибудь поколебался признать обнародовать декрет об установлении республики; те из них, _протоколы заседаний которых мы могли пересмотреть, сами u ni через посредство других лиц, проявили даже в этом слу­чае особое рвение.

Из всего только что сказаппого вытекают два важных фак­та: во-первых, что между департаментскими и муниципаль­ными властями уже не существовало больше антагонизма по вопросу о республике или монархии; во-вторых, что респуб­ликанизм, преобладавший еще недавно преимущественно в юго- восточных областях, распространился теперь на всю террито­рию, так что в Нормандии, например, произошло столько же республиканских манифестаций и столь же восторженных, как и в Провансе.

Армии содействовали укреплению, распространению и объ­единению республиканского общественного мнения.

Наиболее популярный геперал того времени, слывший за спасителя Франции, Дюмурье, немедленно же примкнул к рес­публике; 26 сентября он писал министру финансов Клавьеру: «Я очарован, что мы отважились на республику»

Эмиссары Конвента Карра, Приёр (из Марны) и Сильери произвели смотр арденнской армии в присутствии Дюмурье

29   сентября. Приёр, верхом на лошади, обратился к солдатам с республиканской речыо. Он обладал «железными легкими», и его голос далеко разносился по долине. Вся армия привет­ствовала республику. Только немногие офицеры зароптали, а один из них осмелился сказать: «За кого же мы будем сра­жаться теперь?» Приёр подъехал к пему ближе и сказал: «Вы будете сражаться за ваши домашние очаги, за ваших жен и Детей, за нацию и республику. Если у вас нет ни намерения, “и мужества защищать это благородное дело, то уходите» ². Они остались в рядах, и арденнская армия могла беспрепят­ственно предаться республиканскому энтузиазму.

Эмиссары, состоявшие при армии генерала Монтескиу, пи­сали 6 октября 1792 г. из Шамбери, что «патриотизм один °Душевляет этих храбрых солдат свободы» и что «крики: Да здравствует нация! Да здравствует французская республика! были единодушны» ³.

‘ 4. Chiiquet, I.» Retraite de Brunswick, стр. 88.

_T . ‘ 'bid., стр. 142, 143. Ср. «Recueil des ictes du Coniito de salut public».

^CTJP- 84, 88.

"Rocuoil des actes», т. 1, стр. 104.

Позднее Дюмурье, хотя уже и отпавший от республики, все-таки признавал в своих «Мемуарах», что войска перешли от конституционного настроения к республиканскому с едино­душием и быстротой потока [29]; а монархист Тулонжон писал в эпоху консулата в своей истории революции ²: «Слово «рее- публика» производило в армиях то же действие, как и слово «третье сословие» при начале революции; если и была некото­рая нерешительность среди военачальников, то решимость солдат преодолела ее».

Республика появилась в тот момент, когда побежденный неприятель начал отступать. Для солдат она была олицетво­рением победоносного патриотизма. Опа олицетворила собою победоносный патриотизм и для всей Франции. Нация отстра­нилась от короля, потому что он не спас Франции, п привяза­лась к республике, потому что, едва народившись, она уже восторжествовала над чужеземцем и спасла Францию. Респуб­лика казалась наилучшим средством национальной защиты, потому что всюду получались одновременно известия о тот, что эта форма правительства уже установлена, и шве шя. что неприятель побежден. Вот объяснение этого быстрого пово­рота в общественном мнении, из монархического сразу сдела­вшемся республиканским. Это превращение было произведено победой при Вальми и отступлением пруссаков.