ЧАСТЬ ВТОРАЯ

ДЕМОКРАТИЧЕСКАЯ РЕСПУБЛИК А (1792-1705)

ГЛАВА I

ПАДЕНИЕ ТРОНА II УЧРЕЖДЕНИЕ ДЕМОКРАТИИ

I.       Отрешение от власти Людовика 1VI.—

II.     Организация исполнительной власти. Револю­ционная коммуна. — III. Исеобщее избиратель­ное право.

есятого августа 1792 г. во Франции была уста­новлена демократия; трон с этого времени оста­вался вакантным, и хотя новый порядок получил свое наименование только 22 сентября, но мо­ментом, с которого начинается история демокра­тической республики, следует все-таки считать

8     августа 1792 г.

I

Псрипетпи Знаменитого восстания 10 августа ¹ не пред­ставляют сами по себе прямого интереса для политической истории французской революции. Достаточно будет только отметить, во-первых, что сражающиеся пе выражали во время борьбы никаких республиканских желаний, и ничто не указы­вало, чтобы у них было в этот момент какое-нибудь другое на­мерение, кроме низвержения Людовика XVI; а во-вторых, что это восстание было в такой же степени общенациональным в своем конечном кризисе, как и в своей подготовительной ста­дии, так как нападающая армия состояла в такой же мерс из марсельцев, волонтеров Бреста и других провинций, как и из парижан

Для нашей цели интересно напомнить и выяснить резуль­таты этой победы народа.

Пока эта победа оставалась сомнительной, Законодательное собрание избегало высказываться. Так, когда Людовик XVI вошел в зал заседания, то президент (им был в этот день Верньо) ⁵ обращался с ним, как будто бы он еще был па троне, ибо тогда еще нельзя было предвидеть исхода борьбы. «Вы мо­жете рассчитывать, государь, — сказал он, — на твердость На­ционального собрания; его члены поклялись умереть, поддер­живая права народа и установленных властей» ³.

Но скоро пришло известие, что швейцарцы побеждены и что осаждающие ворвались во дворец. Тогда Собрание отка­зывается от поддержания «установленных властей» и санкцио­нирует поражение короля, приннв новую формулу присяга, в которой уже не упоминалось о верности королю и которая была редактирована в следующих выражениях: «От имени на­ции, я клянусь поддерживать всеми моими силами свободу и равенство или умереть на своем посту». Все присутствовавшие депутаты немедленно же принесли эту присягу.

Затем, после доклада, сделанного Верньо от имени Чрезвы­чайной комиссии, Собрание решается дать удовлетворение по­бедоносному восстанию. Принимая во внимание бедствия оте­чества и то, что «эти бедствия происходят главным образом от недоверия, внушаемого поведением главы исполнительной власти к войне, предпринятой от его имени против конституции и на­циональной независимости», что в этих чрезвычайных обстоя­тельствах Национальное собрание может «примирить свой долг непоколебимой верности конституции с твердой решимостью скорее быть погребенным под развалинами храма Свободы, чем дать ей погибнуть, только прибегнув к верховной власти нации», — оно декретирует, что французский народ призы-

кается образовать Национальный конвент и что «глава испол­нительной власти временно отрешается от своей должности, до тех нор пока Национальный конвент не выскажется относи­тельно мер, какие он сочтет нужным принять для обеспечения народного самодержавия и царства свободы и равенства».

Вторым декретом, вотированным через несколько минут после первого, постановлялось, что король и его семья «должны были оставаться заложниками ^[1] и что королю прекращалась выдача его королевского содержания».

Почему Собрание вотировало временное отрешение короля, а не его низложение?

Этот вопрос был предложен в 1793 г. жирондистам их об­винителями, Сеи-Жюстом и Амаром. Бриссо ответил на него в своем проекте защитительной речи в следующих выра­жениях

«Вы предпочли, говорят мне, временное отрешение низло­жению, а временное отрешение было актом, сохранявшим коро- лсвскую класть. Да, мы предпочли отрешение, и это еще раз доказывает мой республиканизм. Низложение не подрезало бы зла в его корне, так как Людовику XVI наследовал бы его ребенок с регентом; совет (?) был бы всегда предан ему, кон­ституционная королевская власть продолжала бы существовать, и источник зла остался бы, — низложение не уничтожило бы этого зла. Отрешение, сопровождаемое созывом Конвента, на­против того, гарантировало страну от всяких опасностей. С од­ной стороны, все силы нации оставались в руках ее представи­телей, а с другой, созывая Конвент, мы обращались к нации е призывом высказаться о судьбе се правительства и ее консти­туции. Но только одна нация и имела право изменить как то, так и другое, ибо если бы Законодательное собрание пожелало немедленно же уничтожить королевскую власть, оно превысило »1ы евои полномочия, чего не замечает Сен-Жюст, когда упре­кает его в том, что оно ие захотело учредить республики. Не­обходимо было потребовать у народа или новых полномочий пли преемников е неограниченными полномочиями. Собрание предпочло последний «сход, который естественным путем при­вел к республике. Если бы Собрание захотело сохранить коро­левскую власть, конституцию и свое собственное могущество, ему стоило бы только объявить низложение; это был бы дей­ствительно акт в пользу сохранения королевской влаегп. Вре-
меныос же отрешение, напротив того, было призывом к рес­публике; республика вводилась в практику раньше, чем она была декретирована».

Что Бриссо, видя короля побежденным, немедленно же вер­нулся к тем республиканским идеям, от которых он отрекся в своей речи 26 июля, это весьма вероятно: по чтобы он и Со­брание вотировали отрешение, как меру более республикан­скую. чем низложение, это опровергается самим характером Законодательного собрания, всем его прошлым поведением и, наконец, статьей 4 декрета об отрешении, гласившею: «Чрез­вычайная комиссия должна представить не позже как через сутки проект декрета о назначении воспитателя для наследного принца». Следовательно, Собрание имело в виду сохранить мо­нархию и если отказалось от этого, то только под давлением народа и парижской коммуны. Точно так же оно ие предпола­гало сначала обращаться с Людовиком XVI как с пленником и назначило ему в Люксембургском дворце, а затем в здании министерства юстиции не тюрьму, а «квартиру». Но коммуна решила запереть короля в Тампле, и Собрание утвердило это решение.

Очевидно, что оно предпочло отрешение низложению по­тому, что первая мера казалась ему менее радикальной, менее республиканской, чем вторая. Позже, увлеченное событиями и потоком общественного мнения, оно отказалось от своих монар­хических планов.

II

Отрешение короля, заключение его в тюрьму и оставление тропа вакантным — вот один из наиболее важных результатов восстания И) августа.

Как же была организована исполнительная власть?

Подражая Учредительному собранию, которое, после варенн- ского бегства, не поколебалось взять в свои руки осуществле­ние королевских функций, но с тем различием, что теперь За­конодательное собрание не удержало королевских министров, ^а уволило их, оно решилось 10 августа само назначить шесте­рых министров, которые должны были образовать исполнитель­ную власть или Совет, причем этот Совет должен был носить название уже не королевского или государственного совета, ^а временного Исполнительного совета.

Издав декрет, согласно которому министр, назначенный пер­вым, должен был давать свою подпись за всех министров, места которых оставались еще вакантными, — что указывало за­ранее на ту исключительную степень доверия, которым оно об- •скало этого первого избранника, — оно избрало первым Дан-

тона. Из общего числа депутатов, доходившего до 745, вотиро­вавших при этом было только 285 (вся правая сторона, за очень немногими исключениями, отсутствовала) Дантон был избран министром юстиции большинством 222 голосов, в то время как Монж, избранный вслед за'ним морским министром, получил только 154 голоса. Затем, при избрании министра ино­странных дел, произошла перебаллотировка между двумя кан­дидатами, Лебреном, получившим при первом голосовании 109 голосов, и Гр у вел л ем, получившим 91 голос. Второе голосова­ние, цифровые результаты которого нам неизвестны, сделало Лебрена министром иностранных дел, Грувелль же был на­значен секретарем Совета. Затем, уже без голосования, Собра­ние пополнило Совет, призвав в него трех бывших министров- «патриотов», уволепных Людовиком XVI: Ролана, назначен­ного министром внутренних дел, Сервана, получившего воен­ное министерство, и Клавьера, сделавшегося министром обще­ственных сборов.

Постоянного президента у этого непрерывно заседавшего Совета не было. Собрание декретировало 15 августа, чтобы «каждый министр выполнял поочередно, в течение недели, фун­кции президента Совета».

На этот временный Исполнительный совет тем же декретом 15 августа было возложено осуществление «всех функций испол­нительной власти».

Он приступил к выполнеппю своих обязанностей 13 августа 1792 г.; последнее его заседание имело место 30 жерминаля

I    года (19 апреля 1794 г.), когда он был заменен двенадцатью исполнительными комисспями.

Ниже, в главе «О революционном правительстве», я буду говорить о тех изменениях, которые происходили в организа­ции, в личном составе и в полномочиях этого Исполнительного совета ².

Теперь же нам необходимо указать на то, что выбор Дан­тона был победой демократической партии и что в лице его захватили в свои руки и осуществляли правительственную власть инсургенты 10 августа.

Но как же случилось, что Дантон, которого еще недавно считали демагогом и от которого часто отрекались наиболее авторитетные вожди революции, был избран довольно значи­тельным большинством голосов в министры юстиции. Самый знаменитый из его избирателей, Кондорсе, так объясняет в од­ном из своих посмертных сочинений причины этого избрания: «Меня упрекали в том, что я подал свой голос за назначение Дантона министром юстиции. Вот мои основания. Необходимо было, чтобы в министерстве находился человек, который пользо­вался бы доверием народа, только что низвергнувшего трон, не­обходимо было иметь в министерстве человека, который своим превосходством мог бы сдерживать жалкие орудия полезной, славной и необходимой революции; необходимо было, наконец, чтобы этот человек, благодаря своему дару слова, уму и харак­теру, не унизил бы ни министерства, ни членов Национального собраиия, которым пришлось бы иметь с ним дело. Дантон одип обладал этими качествами. Я избрал его и не раскаи­ваюсь в этом. Быть может, он преувеличивал принципы народ­ных конституций в смысле слишком большого уважения к идеям парода, слишком большого пользования в делах его движе­ниями и его мнениями. Но принцип действовать с народом и через народ, руководя им, это — единственный принцип, кото­рым можно в эпоху народной революции спастп законы; все партии, которые отделяются тогда от народа, кончают тем, что губят себя, а быть может, и его вместе с собой»

Мы знаем, кроме того, что в момент вотума Фабр д’Эглан- тин сказал Бриссо: «Патриоты хотят ввести Дантона в мини­стерство; будете ли вы противиться его назначению». Бриссо ответил: «Нет, напротив; это будет печатью нашего прими­рения» ².

Итак, избрание Дантона произошло под влиянием двойного мотива: с одной стороны, Законодательное собрание, вопреки которому совершилось восстапие 10 августа, желало, избрав самого главного из вождей этого восстания, примириться с на­родной партией и обеспечить себя самого от насилия со сторопы этой партии; с другой стороны, этот выбор давал знать Фран­ции и Европе, что все патриоты, как умереппые, так и передо­вые. вступили в союз против чужеземцев.

Дантон был истинным главой временного Исполнительного совета, заседания которого происходили у него, в здании ми­нистерства юстиции. Он поддерживал единство Совета н руко­водил его деятельностью, особенпо дипломатической. Благодаря именно его переговорам, произошло отступление пруссаков, и ранция была избавлена от нашествия. Если временный Испол- чительный совет удачно выполнил свою главную миссию — спа-

еение Франции, в которую вторгся неприятель, то только бла­годаря той преобладающей роли, которую он предоставил играть Дантону.

Власть Совета уравновешивалась не Законодательным со- брапием, которое хотя и претендовало занять место короля, но было слишком ослаблено восстанием 10 августа, чтобы действи­тельно играть эту роль, — а новой, ннсуррекцнонной народной властью революционной парижской коммуны.

В ночь с 9 на 10 августа комиссары, выбранные 28 сек­циями из 48. с неограниченными полномочиями защищать об­щественное дело, собрались в городской ратуше. Среди них из всех известных людей был сначала только один республика­нец— Робер; другие: Талльен, Гебер, Люлье, Гюгенен, Рос- синьоль, Леонар Бурдон, Ксавье Одуэн, выдвинулись лишь впоследствии. Робеспьер, Билльо-Варенн, Фабр д’Эглантин, Шо- метт и Паш были выбраны только после победы. Первые ко­миссары запретили мэру отлучаться, распустили генеральный совет коммуны и заняли его место, оставив при должностях мэра (Петиона), прокурора и шестнадцать членов администра ции. Таким образом, новая инсуррекционная коммуна присо­единила к себе главнейших должностных лиц, стоявших во главе прежней, законной коммуны.      *

Революционная коммупа руководила восстанием.

10 августа, около полудня, она вошла в сношение с Зако­нодательным собранием, послав туда депутацию, члены кото­рой титуловали себя сначала «депутатами от комиссаров сек­ций, заседающих в здании коммуны». Собрание, ие признавая формально этой новой власти, поручило ей тем не менее при пять меры для прекращения пожара в Тюильери. Затем, когда восстание победило, Собрание назвало этих комиссаров «му ницппалитетом». 11 августа оно пазначило им субсидию в 850 ливров в месяц. Дополненное новыми выборами и уже насчиты­вавшее теперь 288 членов, инсуррекционное собрание город­ской ратуши само назвало себя генеральным советом коммуны.

С тех пор оно пыталось оказывать влияние на правитель­ство Франции; оно вступало в борьбу с Законодательным со- браписм н иногда парализовало деятельность Исполнительного совета, как, например, в сентябрьские дни.

Дантон старался, чтобы эти конфликты toe выродились в гражданскую войну. Он с большим искусством избегал откры­того разрыва. Правительство, в котором он председательство­вал, сохраняло в глазах Европы правительственный престиж и удержало в своих руках, по крайней мере, распоряжение поен­ной и дипломатической деятельностью.

По что касалось внутренних дел, то Совет на каждом шагу принужден был входить в переговоры с революционной комму*

ной, фактически приобщившейся к правительству. Оо этом го­ворится иногда как о парижской диктатуре; в действительно­сти это была не диктатура, а участие парижской коммуны в дей­ствиях Исполнительного совета.

III

Отрешением короля, учреждением временного Исполни­тельного совета и самопроизвольным возникновением рево­люционной коммуны не исчерпались все результаты восстания

9     августа 1792 г. Оно повело за собой в то же самое время падение буржуазного порядка и установление демократии.

Решив созвать Национальный конвент, который должен был принять меры «для обеспечения верховной власти народа и царства свободы и равенства», Законодательное собранно при­няло заключения краткого доклада, представленного ему Жа­ном де Бри от имени Чрезвычайной комиссии, и единогласно, при аплодисментах (согласно «Journal des Debats») вотировало следующий декрет:

«Национальное собрание, желая в тот момент, когда оно торжественно присягнуло свободе и равенству, санкциониро­вать применение столь же драгоценного для народа принципа, признает безотлагательность следующих мер:

«Национальное собрание декретирует, чтобы при избрания будущего Национального конвента всякий француз, достигший двадцатнпятилетнего возраста, имевший законное местожитель­ство в течение года и живущий своим трудом, был допускаем к подаче голоса в коммунальных собраниях и первичных собраниях».

На следующий день, 11 августа, Законодательное собрание объявило формально, что оно отменяет деление французов на активных и неактивных граждан и понижает с двадцатипятилет­него на двадцатподнолетний возраст, требуемый от избирателей. Оно отменило также цензовые условия избираемости как в чле­ны избирательных собраний, так и в члены Конвента, устано- _ч вить требуемый для депутатов возраст в 25 лет.

Г5 том же самом декрете оно отстраняет от прав активного гражданина французов, «состоящих на положении домашней прислуги».

Здесь оно, невидимому, отменило это исключение декретом °т 21 августа, в котором, воспроизводя декрет 11 августа, оно уже не упоминает о прислуге. Но 27 августа в пояснительном Декрете оно формально устраняет из всех политических собра­нии граждан, «находящихся в постоянном услужении у частных •ту». приглашая первичные собрания «пе оспаривать права Участия в них и права подачи голоса ни у кого из тех, обыч-

иые работы которых прилагаются к промышленности, торговле или земледелию».

Таким образом, исключение домашней прислуги было в дей­ствительности удержано *.

Если не говорить об этом ограничении, то Законодатель­ное собрание установило 10 августа 1792 г. всеобщее избира­тельное право.

Демократы не были вполне удовлетворены. Многие из них в клубе якобинцев и кордельеров желали бы прямой и всеоб­щей подачи голосов, а Законодательное собрание удержало двойные выборы в форме первичных и избирательных со­браний.

Декрет 10 августа установил всеобщее избирательное право только для политических выборов; другие декреты установил., его для всех остальных выборов, причем те же избирательные собрания, которые назначали депутатов в Конвент, назначали администраторов и судей.

Таким образом, падение короля повлекло за собой падение всей буря*уазной системы, и народное восстание против Лю­довика XYI, внушенное патриотическими чувствами, боязнью внешней опасности, завершилось в день его победы установле­нием демократического государственного строя.

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

ItlTMI IIlI С 10 АВГУСТА IIO 22 СЕНТЯБРЯ 171)2 г.

1. Провинциальная Франция примыкает к революции 10 августа.— П. Движение против Людовика XVI и королевской власти.— III. По­ведение Законодательною собрания.— IV. Настро­ение парижскою народа.— V. Газеты и пам­флеты.— VI. Парижские выборы в Конвент.—

VII. Клуб якобинцев.— VIII. Республиканское дви­жение в провинции. — IX. Ныборы депутатов в Конвент. — X. Республиканское движение во время этих выборов. — XI. Проекты пригласить другою короля. — XII. Планы оршпизации республики.

промежуток времени между свержением с трона Людовика XVI и установлением республики гос­подствовал не поддающийся определению пере­ходный порядок, длившийся сорок два дня, с 10 августа по 22 сентября 1792 г.; он не был ни республикой, ни монархией, но закончился рес­публикой.

В это именно переходное время произошел, повидимому, поворот в общественном мнении: опо освободилось мало-помалу '»т своего роялизма и приняло республиканское направление. Этот поворот нам и предстоит изучить теперь.

I

v

Констатируем прежде всего, что Франция, рассматриваемая *’■ се целом, признала политические результаты революции августа, т. е. отрешение Людовика XVI и заключение его ^в тюрьму, хотя результаты являлись в ее глазах уже не вре­менной мерой, как это было в 1791 г., а окончательным низ­ложением, и связывались в ее представлении с идеей если не ¹⁸ А. Олар—1392

немедленного упразднения королевской власти, то по крайней мере приближения к этому упразднению.

В Париже приверженцы Людовика XVI пе могли и не пы­тались ничего сделать. Те из пих, которые не бежали, были заключены в тюрьму или террорнзованы. Коммуна приостано­вила распространение роялистских газет, запретив почте рас- еылку их ^г, а те из этих газет, которые не прекратили тогда своего существования, изменили топ и внезапно обратились в «патриотические». Так, «La Gazette de France» стала назы­ваться с 16 августа «La Gazette Nationale de France» и заме­нила свою заглавную виньетку, состоявшую из лилий, словами: «Свобода, Равенство». Антиреволюционных газет не было больше. Абсолютистскому роялизму, роялизму старого порядка был зажат рот ^[2].

Что касается конституционных монархистов, то они были доведены до бессилия и почти до безмолвия отпадением и не­состоятельностью Законодательного собрания ".

Единственная парижская власть, отличавшаяся горячим мо­нархизмом, власть департаментской директории, осталась без руководителей, вследствие коллективной отставки ее членов, поданной в июле, после декрета, которым Законодательное со­брание отменило постановление об отрешении от должностей Петиона и Манюэля. А когда Собрание назначило новые вы­боры в эту директорию, оно заранее отняло у нее всякое зна­чение, запретив ей (12 августа) осуществлять ее функции об­щего контроля и высшей полиции, которые были предоста­влены теперь революционной коммуне.

Таким образом, в Париже не обнаружилось никакого монар­хического противодействия народному государственному пере­вороту 10 августа.

В провинциях огромное большинство департаментских со­ветов и директорий немедленно же примкнуло к перевороту *. Лишь немногие из них сначала колебались признать и зареги­стрировать декреты 10 августа, как, например, в департамен­тах Соммы, Нижней Сены, Эндры, Крёзы Мозеля, Мёрты, Нижнего и Верхнего Рейна. Совет последнего департамента дошел даже до того, что заявил в своей прокламации: «Мы будем поддерживать королевскую власть и защищать Нацио­нальное собрание и конституционного короля

Но оппозиция была непродолжительна, и эти департамент­ские власти скоро подчинились ³.

Только в одном департаменте Арденн обнаружился серьез­ный и опасный акт сопротивления. Там же произошел единст­венный случай военной оппозиции.

Лафайетт, командовавший северной армией и имевший свою главную квартиру в Седане, убедил муниципальные и окружные власти этого города не признавать революции 10 августа; де­партаментская администрация Арденн также присоединилась к этому отказу. Три комиссара Законодательного собрания были заключены в тюрьму властями Седана. Лафайетт, оказавшийся таким же монархистом во Франции, каким республиканцем он был в Америке, попытался заставить армию высказаться в поль­зу короля. Но армия не последовала за ним; ему пришлось покинуть Францию со своим главным штабом (19 августа). Армия, за исключением нескольких офицеров, всецело при­мкнула к событиям 10 августа.

Сочувственные адреса притекали от множества коммун, а за коммунами мало-помалу последовало и большинство остальных местных властей ⁴.

Таким образом, можно сказать, что Франция признала низ­ложение Людовика XVI.

II

Посмотрим теперь, как это движение против Людовика XVI перешло в движение против королевской власти. Посмотрим, каким образом Франция, еще бывшая монархической в начале августа, оказалась в сентябре в таком настроении, что в ней беспрепятственно могла быть установлена республика.

Было ли это последствием хорошо организованной респуб­ликанской пропаганды? Нет. Республиканские публицисты только позднее и то еще очень редко решались употреблять слово «республика». Организованной республиканской партии еще не существовало, и крик «Да здравствует республика! > не часто раздавался в эти шесть недель. Скорее стали бы кри­чать: «Долой королей!» Но в эту минуту не было никакого объединяющего народного лозунга: казалось даже, что вопрос

о  будущей форме правительства не волновал тогда обществен­ного мнения.

Быть может, известное влияние было произведено на умы своего рода наглядным уроком, который вытекал из довольно продолжительного и успешного опыта временного порядка, не носившего еще никакого названия, но фактически республи­канского. Да, это возможно до известной степени. Исполнитель­ный совет, заменявший короля, проявил некоторые из актив* ных свойств (не только политических, но и моральных.), всего более недостававших королю. Энергичная деятельность Дан­тона, красноречивые прокламации добродетельного Ролана, ог- крыто-патриотнческое поведение новых вождей Франции про­изводили впечатление, что это полиархическое правительство (хотя эта «полиархия» и подвергалась тогда обличению в анар­хизме со стороны Сиейса) было национальным правительством и что страна могла обойтись без короля

Но более всего вызвало отвращение к королевской власти обнародование письменных доказательств измены Людови­ка XVI. Бумаги, захваченные победителями, а затем немедленно же напечатанные и распространенные во всей Франции, сви­детельствовали с достоверностью, что король состоял в пере­писке с эмигрантами, с неприятелем; кроме того, счетные за­писи, найденные у интенданта Лапорта, показали, что из ко­ролевских доходов покрывались расходы по изданию наиболее- вероломных из антнреволюционных газет и памфлетов.

Это вызвало гнев и отвращение. Так вот каков этот король! Вот что такое король! Вот каковы короли! Ну что же, обой- демся без них! Так рассуждали или скорее так чувствовали тогда французы^[3].

Событием, потрясшим всех и вызвавшим во всех склонность к радикальным переменам, было вторжение австрийцев и прус­саков во Францию. Они перешли 19 августа нашу границу и вступили в департамент Мозеля; 20 августа они обложили Лонгви, а 30 августа — Верден. Второго сентября Верден был взят: 5 сентября они двинулись по дороге в Париж; 6 сентября осадили Сионвилль; вскоре после того они были уже в Шампани.

Каждое из этих бедственных известии вызывало трепет во французах, наносило им глубокий, В1гутренпнй удар, разрушав­ший в них монархические традиции. Чего хотели эти завоева­тели? Восстановить на троне Людовика XVI! Хорошо; в таком случае французы низвергнут этот грон. Они сами спасут себя; они спасут себя без короля. Таким образом, патриотизм, дове­денный до отчаяния, порождал республиканизм.

III

Вот главнейшие события, вызвавшие во Франции республи­канское настроение. Теперь укажем на наиболее характерные проявления этого поворота.

Начнем с Законодательного собрания.

10      августа оно спасло все, что могло уцелеть от монархии, декретировав не низложение, а временное отрешение короля и оГп,явив о назначении гувернера для наследного принца.

По скоро эти консервативные поползновения, эти монархи­ческие задние мысли исчезли под влиянием революционной па­рижской коммуны, которая, как мы увидим, открыто высказа­ла ••ь против королевской власти.

Прежде всего Собрание выдало Людовика XVI коммуне, разрешило ей заключить его в Тампль и обращаться с ним как с обвиняемым, ожидающим суда над Собою, а не как с вре­менно отрешенным королем, еще могущим снова взойти на трон ^[4].

Оно не назначило воспитателя для наследного принца.

15  августа, в ответ на петицию Луврской секции оно дек­ретировало изменение государственной печати: «на ней должна быть изображена фигура Свободы, вооруженная пикой и по­крытая шайкою Свободы с такою надписью: «От имени фран­цузской нации». В принципе было допущено, чтобы имя ко­роля было исключено из всех документов, из всех титулов н официальных эмблем ^г.

Это изъятие слова «король» никого особенно не удивило: то же еамое произошло в июне 1791 г., а между тем этот вре­менный республиканский порядок закончился восстановлением монархии.

Возможно, что на этом заседании 17 августа часть Законо­дательного собрания еще имела в виду пожертвовать только Людовиком XVI, а не королевскою властью.

Проект декрета об изменении печати был представлеп Жан- соннэ от имени Чрезвычайной комиссии и начинался такими словами: «Национальное собрание, принимая во внимание не­обходимость установить новую формулу для всех актов испол­нительной власти впредь до того времени, когда Националь­ный конвент выскажется по вопросу о низложении, декре­тирует. . .»

Тогда Камбон стал настаивать, что Конвенту предстоит вы­сказаться не только по вопросу о «низложении короля и реор­ганизации исполнительной власти», но также и о том, «желает ли или не желает верховный народ вообще короля» ³. Никто не возражал, и Камбон добился того, что слова: «впредь до того времени, когда Национальный конвент выскажется но вопросу о низложении», были заменены словами: «.впредь до того времени, когда соберется Национальный конвент». Всчс-

щ

ром в адресе к парижанам Собрание говорило: «Скоро Конвент выскажется по вопросу о судьбе пашей конституции»

Таким образом, Србрание признало и провозгласило ту мысль, что Конвент мог заменить монархию республикой.

Оно пошло еще дальше и высказалось само против коро­левской власти.

Это произошло после известий о военных пеудачах, когда патриотизм довел парижан до безумия во время сентябрьских убийств. Собрание не нашло лучшего средства успокоить умы и возбудить мужество народа.

Инициатива шла от Исполнительного совета. Вечером 3 сен­тября военный министр предложил Собранию различные меры с целью успокоить умы и вернуть доверие. Он сказал: «В то время как в пограничных департаментах распространяют слух, что герцог Йоркский призван на французский трон, в Паринсе распространяется слух, что Людовик XYI должен снова взойти на престол. ..» Он потребовал, чтобы был составлен специаль­ный адрес по этому поводу, что и было возложено на Чрезвы­чайную комиссию.

На следующий день, 4 сентября, — здесь мы цитируем про­токол заседания " — «один из членов ^[5] заявляет, что враги сво­боды распространяют в публике самые клеветнические подо­зрения против Национального собрания, чтобы посеять раз­доры и недоверие среди граждан и патриотов; одни говорят, будто некоторые члены Собрания хлопочут об удержании Лю- довика XYI на троне, другие печатают, что на трон хотят воз­вести герцога Брауншвейгского или еще какого-нибудь ино­странного принца; все эти слухи, столь же ложные, как и не­лепые, способны вызывать самые опасные последствия и для того, чтобы отнять у врагов отечества этот последний ресурс, Национальному собранию необходимо открыто заявить, что оно ненавидит королей и королевскую власть ^[6].

«Собрание, в единодушном порыве, поднимается во всем своем составе и клянется, что оно будет бороться до самой смерти против королей и королевской власти^[7].

«Один из членов предлагает прибавить к этой клятве, что Собрание никогда не допустит, чтобы какой-нибудь чужеземец предписывал законы Франции.

«Другой присоединяет к этому предлоя;еппю, чтобы никогда никакой мопарх, ни французский, ни чужеземный, пе осквер­нял землю свободы

«Национальное собрание, примыкая к этому последнему предложению, повторяет с тем же энтузиазмом первую клягву.

«Одни из членов Чрезвычайной комиссии² заявляет, что ему было поручено составить проект адреса с выражение!* взглядов Национального собрания на королевскую власть, и он прочитывает адрес, принятый единодушно».

Этот адрес заканчивался следующими словами: «Но эту клятву, которую опи не могут дать в качестве представителей народа, опи дают как граждане и отдельные липа, а именно — клятву бороться всеми силами против королей и королевской власти» ⁸.

клятны Тюрио сказал, между прочим, следующее: «...Господа, клятва, только что данная вами, живет в нашем сердце. Мне хочется думать, что вы предвосхитили желание Национального копвепта; но вы не могли пред­установить его. Если бы случилось невозможное, и Конвент захотел бы создать себе королей (ропот)—я делаю только предположение, потому что я ненавижу тиранов, а все короли могут быть только тиранами (апло­дисменты),— итак, если бы Национальный конвонт, чего я не думаю, вы­сказал желание, противиое вашим ожиданиям, вы но могли бы оказать неповиновения закону, но вы можете теперь же. не как представители парода, а как простые граждане, поклясться индивидуально, что вы бу­дете противиться всеми вашими силами господству королей». При этом «Journal des Debats» прибавляет: «Члены Собрания возобновили свою при­сягу среди самых бурных рукоплесканий». А вот как рассказывает игу сцену «Le Courrier des 83 departeinents» от 5 сентябри: «Безусловно не­обходимо,— вскричал Шабо, — чтобы собрание заставило умолкнуть ta- висть. Поклянемся, что мы ненавидим королей и королевскую власть...»> — «Да,—сказал Дюбайе, — поклянемся, что чужеземец никогда больше пе бу­дет предписывать нам законов». — «Этого недостаточно, — отвечает ,1а- рнвьер. — это предложение слишком неопределенно. Поклянемся всем, что есть наиболее священного, спасением и счастием народа, скорое умереть тысячу раз, чем допустить, чтобы моиарх, государь или король был гла­вою Французской нации». — «Да, мы обещаем это, — воскликнуло все Со- « брание, — мы клянемся н этом...» Эта клятва была повторена зрителями среди аплодисментов и криков: «Да здравствует свобода!» Она начертана в сердцах всех Французов; они сдержат ее».

‘ Согласно «Journal des Debats», это предложение было сделаио Анри- Ларивьером.

^а Это был Гада («Mouiteur» el «Journal des Debats»).

^J «Mouiteur» приписывает следующие слова Фоше: «Я хочу заметить, что только что прочтенный адрес не оставляет па этот счет никаких со­мнений: мы дали эгу клятву ие как законодатели, а как простые граждане, и, в качестве таковых, если бы даже Национальный конвент восстановил на троне короля, мы еще имели бы право пе подчиняться королевской власти и бежать из страны, которая согласилась бы жить под игом тира­нов». (Поднимаются единодушные многократные рукоплескания.)

Следует ли смотреть на эту перемену фронта со стороны Законодательного собрапня как на проявление трусости под давлением трибун, коммуны и улицы? Без сомнения, коммуна уже показала ему пример, поклявшись в ненависти к королев­ской власти. С другой стороны, 29 августа Собрание слышало, как канониры Мэйльской секции говорили у его решетки: «Мы заявляем о нашей пеиачиети ко всем королям, каковы бы они цн были, и клянемся защищать права народа, опираясь на права пушки» Но истина заключалась в том, что эти законо­датели сами подверглись внутренней метаморфозе, вызванной событиями и что эта метаморфоза проявлялась даже в на­строении пекоторых из депутатов, сидевших на правой стороне. Мы имеем собственное признание одного из них, Рабюссоп-Ла- мота, не уступавшего никому в монархизме и консерватизме. Еще 12 июля 1792 г. он писал своим доверителям по поводу заседания 7 шоля, на котором члены Собрания поклялись в ненависти к республике: «Будучи свидетелем и действующим лицом в этой интересной сцене, я вложил в нее с своей сто­роны всю чувствительность и искренность честного сердца на­родного представителя, проникнутого сознанием святости при­сяги и никогда не желавшего ни республики, ни двух палат, ннчего, словом, что могло бы нанести ущерб конституции», А 16 августа он писал: «Наконец, мои глаза открылись; по­вязка спала, и к моему великому удивлению я признал, что короли неисправимы и что клятвопреступление — одна пз наи­более знакомых нм вещей. Я поспешил присоединиться к тем, с которыми я до сих пор расходился, и от всей души поклялся умереть, если это понадобится для поддержания свободы и равенства» ².

Вот каким путем Законодательное собрапие, избранное, чтобы заставить жить и функцио!шровать монархию, было до­ведено ошибками н падением Людовика XVI до того, что от­реклось от нее.

IV

Как же вел себя парижский народ?

Немедленно же после победоносного восстания он опроки­нул статуи всех королей³, даже статую столь популярного Ген-

I "Monileur». переизд., т. XIII. сто. 569.

¹ Habusson-Lamolhe, Lettres sur lAssemblee legislative, publices par I Мёце, Paris 1870. v. 8 (Нац. библ., Ix. 33/8 стр. 180, 18(*. — Рабюссон-

• ам°^т ие одни из своей партии измеппл, таким образом, свои взгляды.

к-|>6е якобинцев, 17 августа, один из членов утверждал, что в Законо- Д«тельном собрании правая сторона вотировала теперь вместе с левой («1,а ociete ₍|_es Jarobins». т. IV, стр, *212).

(-м «Les Revolutions de Paris», т. Mil, стр. 610, а особенно эстампы, рнложенные к этому номеру.

риха IV, причем секция Генриха IV была переименована в сек­цию Нового моста Правда, эта секция дала понять, что, строго говоря, она примирилась бы с королем, если бы он быЯ конституционным, и заявила 14 августа, у решетки Законода-1 тельного собрания, следующее: «Добродетели Генриха IV оста-1 навливали нас некоторое время; но мы вспомнили, что он не был конституционным королем. Мы увидели в нем то.тько деспота, и его статуя немедленно же была опрокинута» ^[8]. Но разве не доказывает самопроизвольность этих одновременным манифестации, направленных против изображении короле:!, против всех атрибутов королевской власти, и, вместе с тем, от­сутствие какой бы то ни было монархической манифестация того, что уже на другой день после 10 августа Париж почув­ствовал отвращение к королевской власти? ⁸

Мысль о каком бы то ни было короле, Бурбоне, Иорке пли Брауншвейге, приводила народ в негодование; чтобы успокоить I это негодование, Собрание, как мы видели, и принесло свонш антимонархическую присягу.

, Эта присяга до такой степени отвечала чувствам париж« ского населения, что вечером 4 сентября депутаты, разосланв ные по секциям, вернулись с докладом, что они повсюду ви­дели, как народ проявлял свою ненависть к королям и коро->1 левекой власти *. 6 сентября парижские мэр и мунициналисЛ явились в Собрание, чтобы со своей стороны повторить у ре­шетки ту же клятву¹.

Но если Париж не хотел иметь короля, то значило ли это, что он желал республики? Без сомнения, и парижское из­бирательное собрапие скоро обнаружило эт<| желание. Но как еще колебались, однако, произнести тогда слово «республика»! Оно не было популярным; непопулярность эта была в некото­ром роде санкционирована Робеспьером; если иногда и произ­носили это слово, то разве лишь для того, чтобы сказать, что имеют в виду не столько самое слово, сколько сущность обо- значаеаюй им вещи. Гоншон, оратор «депутации от людей 14 июля и 10 августа», говорил у решетки Законодательного собрания 16 августа: «... Нет, законодатели, нет, не будем увенчивать свободу короной; ей так хорошо в ее шерстяном колпаке. Республика или монархия? президент или король? О, младенец-народ! что значат слова, лишь бы только у пас было правительство, под сеныо которого мы могли бы жить счастли­выми и свободными. . .» ²

Ненависть к королевской власти и колебание высказаться за республику, — вот два противоречивые, но реальные чув­ства, сосуществовавшие тогда в душе парижского народа, осо­бенно до республиканской манифестации, происшедшей в из­бирательном собрании и в клубе якобинцев (12 сентября),—

о  чем будет рассказано ниже. Только после этой манифестации вопрос о монархии или республике был поставлен на очередь в общественном мнении ^я.

Таково же было настроение и революционной коммуны; в протоколах ее заседаний я не встречаю слова «республика».

Но она горячо высказалась против королевской власти.

14 августа «было предложено послать комиссаров в Нацио­нальное собрание с требованием, чтобы слово «король» было вычеркнуто из списка общественных должностных лиц и чтобы оно не употреблялось больше в прокламациях, вотированных Законодательным корпусом. Это предложение было принято с восторгом» [9]. 21-го коммуна приказывает разрушить ворота

Сен-Дени и Сен-Мартена, уничтожить на магазинах и домах все королевские и феодальные эмблемы и т. 'д. ^[10]; она вотирует «с восторгом» предложение Машоэля— «заменить бронзовую лошадь над дверью коммуны мраморной доской с такой надписью:

«Повинуйтесь народу; исполняйте его декреты.

Граждане существовали прежде, чем появились владыки.

Мы возвращаем себе права, утерянные нашими предками.

Короли долго злоупотребляли народом.

Его утомил скипетр — и скипетр сломан.

10     августа 1792 г. четвертый год Свободы и первый Равенства».

Происходили также страстные антироялистекне манифеста­ции со стороны отдельных членов коммуны. Так, около 1г> сен­тября Mere де Латуш, младший секретарь коммуны, пригла­шенный секцией Французского пантеона на заседание, где должен быть обсуждаться вопрос о монархии или республике, отклонил это приглашение открытым письмом ^[11], в которой го­ворил следующее: «Если бы когда-нибудь во Франции осмели­лось появиться существо, которое мы называли прежде коро­лем, или что-нибудь подобное, и если вы будете нуждаться в человеке, который бы заколол его. будьте добры записать меня в число кандидатов» ^я.

Мэр Парижа, Петнон, не проявлял столь горячего антнрои- лпстского рвения, как этот кандидат на цареубийство, но в письме к сорока восьми секциям, от 19 сентября 1792 г., он говорит: «Королевская власть, этот зародыш всех наших бед­ствий, вырвана с корнем из сердца всех французов» ^[12].

Таково было в августе и сентябре 1792 г. антироялиетекое настроение парижской коммуны.

У

Посмотрим теперь, каково было настроение газет за это же время.

Газета Гебера «Le Рёге Duchesne» была не нэ самых влия­тельных. Но так как этот осторожный журналист имел обыкно­вение следовать за общественным мнением, никогда не опере­жая его. то его листок может считаться верным отражением всех перемен в народном настроении, происшедших после низ­ложения Людовика XVI.

На другой день после 10 августа Гебер жалеет о монар­хии Тюрго: «. .. Если бы Людовик XVI последовал добрым со­ветам Тюрго, то разве мы не благословляли бы его царствова­ние’/ Между тем как теперь на него смотрят, как на волка. Если бы у него было хоть немножко чести и совести, разве он in* должен был бы беречь Ролана, Клавьера и Сервана, как реницу своего ока?» «Не позволяйте лжецу-Людовику снова взойти на трон; прогоните эту проклятую породу, причинив- шую нам более вреда, чем голод, чума и войны». Но надо ли будет, после изгнания Бурбонов, призвать на трон другую ди­настию? Гебер, видя, что народ опрокидывает статуи королей, пишет, что лучше не иметь вовге короля. Но он еще не вполне верен, что у его читателей не сохранилось монархических чувств, несмотря па их злобу против Людовика XVI, и вот он примиряется с возможным сохранением монархии и даже сам набрасывает план конституционной монархии: «... Если же ро­тозеи захотят, — говорит он, — непременно иметь короля, то надо, чтобы этот король был простым чиновником, равным всем другим французам; надо, чтобы его величие обнаружива­лось только по отношению к чужеземцам, а его могущество — только по отношению к врагам государства; надо, чтобы его голова непрерывно склонялась под игом закона. Чтобы создать такого короля, нет надобности в склянке с миром: коропован- ный народной любовью, он поднимается на тысячу аршин выше всех других королей». Но вот обнародование тайных королев­ских бумаг и австро-прусское нашествие, видимо, подрывают роялизм общественного мнения. Тогда Гебер восклицает: «Не надо больше королей и тиранов, чорт возьми!» «Народ, у ко­торого есть король, не может быть свободным». Не будет ко­роля — не будет и расходов на королевский дом». Происходят парижские выборы в Конвент, и избирательное собрание вы­мазывается в пользу республики: «Нет. чорт возьми, нет! Франции не нужно короля, — пишет Гебер, — вот что мы Должны трубить в уши тем, кого мы выберем в Национальный конвент». Интриганы «будут выбиваться из сил, чтобы навязать короля, они будут говорить вам, что республика не годится Для вас, потому что нм не нравится правительство, в котором **ст господина, — им, решившимся быть вашими господами. Но вы. чорт возьми, не желающие больше иметь господ, вы, по­днявшиеся быть свободными и выставившие двадцать че-

тыре миллиона вооруженных рук против ваших тиранов, — вы знаете, что это самые жестокие враги людей, и никогда не согласитесь жить под властью короля, чорт возьми!» ^[13]

Таким-то путем Гебер, вместе с парижским народом, по­степенно переходил от монархизма к республиканству.

Ыивых газет не возникло после 10 августа для поддержа­ния республиканских взглядов, и даже единственный опреде­ленно-республиканский листок, существовавший до низложения Людовика XVI, а именно «Journal des hommes du 14 juillet перестал выходить с 11 августа.

Помимо газеты Гебера, я встретил слово «республика» только еще в д^вух газетах.

В августе, газета «Revolutions de Paris», о которой тогда го­ворили, что она редактировалась Робером, утверждает, что Франция погибла, если Национальный конвент не будет це­ликом составлен из этих, якобы, фанатиков, которых сделали' ненавистными народу, называя их «мятежниками» и «респуб­ликанцами». .. Французскому народу необходимо заменить чем-нибудь прежнее учреждение королевской власти; ему iry- жен глава исполнительной власти, который не носил бы больше имени короля, не пользовался бы своей властью наследственно и поячизненно, не пользовался бы ни одной из прежних преро­гатив и, наконец, не напоминал бы короля никакими внешними знаками, бросающимися в глаза. Первичные собрания должны, следовательно, рекомендовать своим депутатам, избранным и Национальный конвент, изменить форму правительства. «Не надо больше короля!» Таков должен быть первый повелитель­ный мандат представителям народа ^[14].

В «Парижской хронике» от 5 сентября Кондорсе объявляет гебя республиканцем, так же как он сделал это и в июле 1791 г. Это заявление несколько запоздало, потому что Кондорсе стесняло воспоминание о недавнем опыте монархии, которому он оказал свою поддержку; но во всяком случае это было со­вершенно определенное заявление

Другие газеты не употребляли слова «республика», по не- _которые из них высказались против монархии.

Так. «Courrier de l’Egalite» Лемэра (автора другого «Отца- Дюшена» более мопархического, чем геберовекпй) напечатал письмо, где заявлялось (14 сентября), «что нация, желающая быть свободной, должна уметь обойтись без короля». Бриссо говорил о своей непависти к королям во «Французском Пат­риоте» от 4 сентября, а 18 сентября в той же газете было на­печатано: «Короли и королевская власть осуждены во Фран­ции». Горсас писал 5 сентября в «Курьере восьмидесяти трех департаментов»: «Не надо больше королей. Смерть тиранам. Свобода и равенство! Пусть этот спасительный п священный клич раздается во всех сердцах!» Карра, которому надо было заставить забыть ту благосклонность, с какой он отозвался когда-то о возможности призвать на французский трон чуже­земную династию, иоркскую или брауншвейгскую, заговорил еще более страстным языком. «Мы приглашаем все избира­тельные собрания, — писал он в «Патриотических анналах» от 1 сентября, — потребовать от депутатов, которых они пошлют в Национальный конвент, клятвы никогда не предлагать ни ко­роля, ни королевской власти, под угрозой быть зарытыми жи­выми в землю по возвращении их в свои департаменты».

Сам Робеспьер, с таким упорством отстаивавший до тех пор монархию, не считал более возможным противиться обще­ственному мнению, становившемуся все более и более враждеб­ным ей. Хотя он еще продолжал и после 10 августа называть свою газету «Защитником Конституции», но уже писал в ней: «Необходимо, чтобы погибли короли или французы. Таково положение, созданное для вас славной борьбой, которую вы волн до сих пор против королевской власти» ⁵. Правда, ь этой борьбе Робеспьер не принимал никакого участия; даже, на­против того, он при каждом удобном случае отрекался от рес­публиканских идей: но вот и он присоединяется к новым чув­ствам народа. Он присоединяется к ним без увлечения, только однон этой фразой, отмечающей его эволюцию; но он уже не ^вернется пазад и останется до конца верен республике, про­тивником которой был до 10 августа.

^Дип или почти один Марат не считал нужным 'меняться Месте с людьми и обстоятельствами. В промежуток времени

^{0,                                                    1}™^ТЛ"°. ДО созыва избирательных собраний, оп доказывает. Т; ц .^На У^дУШ^ем национальном Французском Копвенте не лежало обяза- В'пт»™ ^{ДЛТЬ <}**P^aufiⁿⁿ короля, как лежало оно на английском Кон-

мечм/^^^Cnseur          Constitution», № XII, стр. 581. Г)тот номер пе по­

ен.’ ^{1 Число}**, но в нем идет речь о Национальном конвенте, котороы предстоит быть созванным.           '

между 10 августа п 22 сентября я не нахожу в его газете и его памфлетах ни присоединения к республике, ни даже хоть одной определенно-антироялистскон фразы. Монархия или рес­публика — это для него безразлично. Он хочет диктатора.

Переходя от газет к политическим брошюрам, появившимся за это время, и к различным публичным заявлепиям писателен и государственных людей, следует указать на республикан­ское сочинение Лавпконтери. автора «Преступлений королей». Он издал книгу под заглавием «La Republique sans impots» ^!, в которой не считал, повидимому, возможным для Конвента установить какую-либо другую форму правительства, кроме республики ^[15].

После вареннского бегства Керсен написал небольшую рес­публиканскую диссертацию, под заглавием «Монархия без ко­роля»; но он не решился напечатать ее тогда и сделал это только теперь, в «Месячной хронике» за сентябрь 1792 г.

Бывший депутат Учредительного собрания, Редерер, гене­ральный прокурор-синдик Парижского департамента, напечатал 17 августа свои «Observations»⁸, где открыто присоединяется к республике