ВОЗНИКНОВЕНИЕ ДЕМОКРАТИЧЕСКОЙ II        РЕСПУБЛИКАНСКОЙ ПАРТИЙ (1790—171И)

I. Демократическая партия. — II. Федерация.—

III.         Первоначальная республиканская партия: шзета и салоп юспожи Робер.— IV. Первые проявления социализма.— V. Феминизм. Братские общества обоих полов. — VI. Лттация против буржуазною порядка. — VII. Республиканские манифестации от декабря 1790 I. до июня 1791 *.—

VIII. Гуманитарная политика. — IX. Заключение.

I

Mы уже указали, из каких элементов состояла в на­чале демократическая партия.

Мы должпы особенно подчеркнуть тот факт, что эта партия возникла не в среде крестьян и не в среде рабочих.-Сельская масса народа, обрадо­ванная уничтожением старого порядка, вовсе не думала об отстаивании своего права подавать голос, считая его, повиднмому, скорее за тягостную и опасную повин­ность для себя, чем за желательную привилегию. Рабочие, ме­нее многочисленные, чем в настоящее время, отнеслись с боль­шей чуткостью к устранению их от политической жизни, но почтительный тон петиции Сейт-Антуанского предместья пока­зывает, что они примирились бы с этим, если бы были предо­ставлены самим себе. Мы уже говорили, что потребовались уси­лия некоторых новаторов из буржуазии и пламенные призывы Марата, в июне 1790 г. для того, чтобы всеобщее избиратель­ное право сделалось популярным тезисом. В течение долгого времсии, однако, даже в Париже нельзя было вызвать сколько- нибудь грозного движения ^пассивных» граждан против & активных». Парижские рабочие была лишь антн-аристокра-

тами и патриотами; демократами онп стали только тогда, когда их заставила подумать об этом буржуазия; что же касается слова «республика», то, повидимому, оно еще не было известно в предместьях.

Итак, демократическая партия возникла сначала в среде буржуазии; она была плохо организована, как все тогдашние партии, но отличалась достаточно определенными и даже до­вольно шумными тенденциями. Вождями этой партии были: в Национальном собрании — Робеспьер, Бюзо, Петион и Гре- гуар, а вне собрания — неистовый Марат, красноречивый Лу- сталло и скромный Кондорее.

Эти демократы ие переставали заявлять о своих требова­ниях в течение всего 1790 г.

Этот знаменитый год пользуется репутацией года нацио­нального объединения и братства, репутацией лучшего года революционной эпохи. Без сомнепия; но он также был годом захвата буржуазией всей политической жизни в ущерб пароду, годом осуществления той не совсем братской идеи, что нация, это — только одна буржуазия.

К радостным восклицаниям, приветствовавшим падение ста­рого порядка, старого деспотизма и старой аристократии, при­мешалось несколько свистков (и их можно расслышать, если прислушаться внимательно) со стороны демократов, относив­шихся враждебно к системе ценза, к буржуазии.

Так, тот день, 4 февраля 1790 г., когда Людовик XVI явился лично в зал Национального собрания, чтобы признать конституцию и прочесть свою милостивую речь, и когда Собра­ние, охваченное безумной радостью, установило следующую гражданскую присягу: «Я клянусь быть верным нации, закону и королю и поддерживать всеми моими силами конституцию, декретированную Национальным собранием и признанную ко­ролем», — был, без сомнения, прекрасным историческим днем.

В этом акте видели прежде всего признание королем кон­ституции н подчинение короля нации и закону, и нет сомнения, что вся Франция была охвачена тогда радостью.

Но некоторые демократы усматривали здесь только власт­ный акт Национального собрания, имевший в виду навязать народу, без его согласия, конституцию с избирательным цен­зом и ненавистной маркой серебра. Лусталло желал бы, чтобы учредительные законы утверждались народом, созванным на нервнчные собрания; ои мечтал о демократии со всеобщим из­бирательным правом и требовал ес; он изложил целую систему «референдума», как сказали бы мы в настоящее время, уста- иовлявшую народную санкцию для законов Критикуя с го-

¹   «Revolution de Paris» No No XVII, XXXI, XXXVIII.

речью Национальное собрание, осмеливавшееся, в своих обра­щениях к народу, принимать тон верховного повелителя, он на* Доминал ему, что революция совершена «несколькими патрио­тами, не имевшими чести заседать в Национальном собрании»

Но Лусталло и другие писатели или ораторы демократиче­ской партии, этот главный штаб без армии, сознавали тогда, что их идеи далеко опережали взгляды массы; все их надежды и честолюбивые мечты заключались лишь в том, чтобы эаста- пнть пролетариев понять, что их права нарушены и что уже возник новый привилегированный класс.

II

Если демократической партии, состоявшей из избранных людей буржуазии, удалось сделаться популярной, то это по­тому, что самый ход событий демократизировал Францию, помимо ее воли. Следует помнить, что в этом 1790 г. еще про­должалось великое муниципальное движение в пользу нацио­нального освобождения и объединения. Тогда именно возникла новая, единая Франция, благодаря гигантской организующей и созидающей работе, в которой можно, повиднмому, различить два течения: одпо рациональное и как бы искусственное, дру­гое— инстинктивное, пароднос, самопроизвольное.

Из голов члепов Учредительного собрания вышли рацио­нальные институты, обдуманные в тиши кабинета; в них, без сомнения, были приняты в соображение история и желания на­рода, но они во всякоем случае не былп выработаны самим па­родом. Таковы: разделение Франции на департаменты ^г, судеб­ная организация, граждапское устройство духовенства. Все это не выросло самопроизвольно из почвы, а было посеяно в ней заботливыми руками; все это процветало в большей или мень­шей степени, по было немного искусственно и непрочно.

Из недр самого народа вышло муниципальное движение в июле 1789 г., а из Парижа вылетела та электрическая искра (выражение того времени), которая пробудила и потрясла Францию, воскресила общины и муниципализировала, вслед За городами, деревни. Эти коммуны, с Парижем во главе, были одушевлены своего рода центростремительной силой на­ционального объединения. Движение вышло из Парижа и к Па-

¹   «Revolution de Paris», Л* XXXII, стр. 5.

²    Новое административное делепие Франции, очевидно, пе было вы­звано никакой республиканской зашей мыслью. Однако позже, после Установления республики, в январе 1793 г., Фабр д’Эглаптин писал: «Когда

чредительиое собрание декретировало разделение территории на депар­таменты, округи, кантоны и общины, л воскликнул среди своих друзей: “Вот республика!» (Robespierre, Lettre а щез commetants, t. II, p. 281 j.

рижу оно стремилось вернуться, чтобы организоваться там. Эти вооруженпые группы, появившиеся в общинах, эти конфе* дерации берегов Роны, берегов Рейна, бретоно-анжуйская и т. д.* в которых не обращалось внимапия ни на старое провин­циальное, пи на новое департаментское деление, все эти друже­ские союзы, члены которых приносили клятву быть братьями, представляли собой как бы отдельные хороводы, стремившиеся слиться в один огромный хоровод и придвигавшиеся к Па­рижу. Там именно и закончилось объединение Франции, там именно и возникло отечество, на Марсовом поле, 14 июля

1790      г.

Это движение было до такой степени всеобще, самопроиз­вольно и демократично само по себе, что оно вртревожило Учредительное собрание, создавшее буржуазный строй; ему ка­залось опасным для цензовой системы, что- граждане соста­вляли группы не активных граждан, а братьев.

Когда оно декретировало 9 июня 1790 г., чтобы в Париже был устроен праздник федерации, оно сделало так потому, что не могло поступить иначе, а этот декрет имел главной целью отнять у этой федерации ее демократический характер.

Оно не хотело, чтобы делегаты федерации выбирались па­родом или даже муниципалитетом, которые, несмотря на свое цензовое происхождение, иногда обнаруживали антибуржуаз­ные стремления; они должны были выбираться национальной гвардией., этой вооруженной силой, уже сделавшейся в значи­тельной степени буржуазной и состоявшей почти из одних активпых граждан.

Выборы эти были выставлены также как своего рода пле­бисцит в пользу конституции, что приводило в огорчение де­мократа Лусталло.

В общем церемония па Марсовом поле поспла вполне на­циональный характер. Там действительно можно было увидеть воочию отечество, верховную нацию. И нет сомнения, что если рассматривать самопроизвольное пародпое движение федера­ции в его целом, и даже с его полубуржуазным финалом, то можно сказать, что оно было одним из событий, подготовив­ших косвенным путем демократию и республику. Но руководя­щие политики того времени старались сделать из этой церемо­нии также и антидемократическую манифестацию. Замеча­тельно, что по такому поводу и в такое время были оставлены в стороне победители Бастилии. Праздник носил отчасти ла- файеттовский отпечаток, а в некоторые моменты принимал даже чисто роялистский характер. Крики: «Да здравствует король!» уравновешивали крики «Да здравствует нация!» 18 июля фе­дералисты собрались под окнами Тюнльери и кричали: «Да
здравствует королева!» Эта федерация, казалось, порицала уже проявившиеся демократические требования п еще тапв- шнеся республиканские вожделения.

Ill

Эти республиканские вожделения вскоре, однако, выступи­ли наружу.

Через несколько недель после празднеств федерации, Па- рнж узнал, что монархическая Европа составляла против нас коалицию. Людовик XVI, терзаемый угрызениями совести по поводу санкционированного нм гражданского устройства духо­венства, входил в соглашения с чужеземцами против францу­зов. Проницательные люди догадывались об этом, а так как не существовало никакого другого возможного короля, кроме Людовика XVI, то в некоторых смелых умах уже тогда, в пер­вый раз, возникла мысль об уничтожении королевской власти.

Современники думали, повидимому, что республиканская партия зародилась гораздо раньше. Так, Лафайетт писал Буй- лье 20 мая 1790 г.: «Вопрос о войне или мире, поднятый вот уже некоторое время, разделил нас самым явным образом на две партии, монархическую и республиканскую» ². Но не гово­рил ли так Лафайетт из адвокатской хитрости, чтобы убедить Буйлье, показав ему республиканский призрак, примкнуть к конституционалистам? Без сомнения, дебаты по поводу династи­ческого договора (16—22 мая 1790 г.) выдвинули вперед идею

о  королях, вовлекающих народы в династические войны, и мог­ли навести на республиканские мысли; с другой стороны, во­тированный 22 мая декрет, в силу которого королю принад­лежало право предлагать войну, а Собранию декретировать ее, представлял последнее слово нации и уменьшал королевскую власть; но в самых прениях по этому поводу не было ничего рес­публиканского. Так, когда Робеспьер сказал (18 мая), что король не представитель, а лишь приказчик, делегат нации, то поднялся ропот. Тогда оратор заявил, что оп пмел в виду лишь верховную обязанность исполнять общую волю, и из его объяснений вытека­ло, что он хотел говорить почтительно о королевской власти.

Дело в том, что после того как король присягнул конститу­ции, часть патриотов стала поддерживать министерство. Вот то, вовсе не республиканское разделение, на которое намекал Лафайетт, и только с целью очернить антиминистерских депу­татов к ним применяли незаслуженный эпитет республиканцев.

Подобным же образом Камплл Демулеп, с целью похвалить «патриотов», стал называть их тогда «республиканцами» ^J. Он любил говорить о «французской республике» ^[1] и называл Учре­дительное собрание «конгрессом французской республики Этот республиканец так мало надеялся тогда на осуществление своих теорий, что говорил в своей газете Людовику XVI: «Кля­нусь «Фонарем», что из всех королей, бывших, настоящих и бу­дущих. с вами легче всего может примириться республиканец; от вас самих зависит быть любимым и слышать, как наш сад будет оглашаться похвалами в вашу честь» *.

Между тем он пропагандировал свои республиканские тео­рии, но безуспешно. Теперь он на время отказывается от них и в тот самый момент, когда Лафайетт говорил Буйлье о воз­никновении республиканской партии, констатирует, что ее пе существует. «Я даром потерял время, проповедуя республи­ку,— пишет он. — Республика и демократия теперь рухнули, а всякому автору неприятно оглашать пустыню и печатать та­кие же бесцельные и ни на кого не влияющие листки, как пред­ложения аббата Мори. Так как я отчаиваюсь преодолеть этот непреодолимый поток, после того как вот уже шесть месяцев не встаю со скамьп гребцов, то не лучше ли мне снова при­стать к берегу и бросить бесполезное весло?» ^г‘.

Несколькими днями позже Лусталло также сообщает нам. что тогда еще не существовало республиканской партии, в статье, где он говорит, что с тех пор, как некоторые из кори* феев партии патриотов перешли в министерские ряды, осталось едва шестьдесят депутатов, «еще мужественпо борющихся в во­просах, не касающихся короля». «Но, — прибавляет он, — лишь только заходит речь о его интересах,_онп осуждают себя на молчание из боязни подать повод к так часто повторяемому обвинению, что они предались партии, враждебной королю, и хотят обратить Францию в республику»

Итак, республиканская партия возникла во Франции не в мае 1790 г., потому что тогда вес еще надеялись упрочить ре­волюцию при помощи королевской власти. Только тремя меся­цами позже, когда стала пользоваться популярностью мысль, что дело королей и дело пародов — две разные вещи, когда распространилось подозрение, что Людовик XVI изменяет Франции и находится в сношениях с эмигрантами и Австрией, только тогда некоторые французы стали думать, что поддер­жать революцию можно было лишь упразднив королевскую власть.

Мы видели, что до тех пор республиканизм Камилла Дему­лена ие находил себе отклика. Но вот, в сентябре 1790 г., один литератор, по вмени Лавиконтерн ^г, напечатал памфлет под за­главием «О народе и королях ^я, где говорил следующее: «Я республиканец и пишу против королей; я республиканец и был им раньше, чем родился». По его мпенню, король — при­рожденный враг свободы, и он заявляет, что не делает исклю­чения в пользу Людовика XVI. Он еще допустил бы избирае­мого и не наследственного короля, но требует в столь же ясных, как и энергичных выражениях республики. И не один он был такого мнения: 1 октября 1790 г. газета «Мегсиге natio­nal^ присоединилась к выводам этого памфлета.

Эта мало известная газета [2] имеет большое значение но только потому, что она была хорошо осведомлена в иностран­ной политике, по также и потому, что при возникновении рес­публиканской партии она служила для последней официальным органом и, кроме того, была как бы оргапом салона одной жен- типы-писатсльпицы, где возникло ядро этой партии. Я говорю

о   госпоже Робер, дочери шевалье Гинемена де Кералио, про-

фессора военной школы, члена академии падписеи и изящной . словесности и редактора «Журнала ученых». По примеру своей матери, также писательницы, она печатала романы, исторические книги и переводы. Тридцати трех лет она вышла замуж за Франсуа Робера. Это был люттпхекий адвокат, сделавшийся французом, и очень преданным, добрый малый, краснощекий, с горячим сердцем и хотя, быть может, посредственным талан­том, но честный и прямодушный, пламенный революционер, член якобинского клуба и клуба кордельеров, а впоследствии депутат парижского округа в Конвенте. Госпожа Ролан, не лю­бившая госпожи Робер¹ и смеявшаяся над ее туалетом, при­знает в своих мемуарах, что это была «умная, ловкая и прони­цательная маленькая женщина». Будучи в 1790 г. патриоткой, как говорили тогда, но патриоткой-д*емократкой, в то время как многие другие довольствовались буржуазным режимом, уста­новленным в 1789 г., и патриоткой-республиканкой, в то время как госпожа Ролан еще поддерживала монархический строй, она была, повиднмому, основательницей республиканской партии.

«Национальный Меркурий» не ограничился похвалой пам­флету Лавнконтерп. Робер заявил в своей газете, 2 ноября

1790     г., что он скоро напечатает сочинение, в котором покажет «опасности, неразрывно связанные с королевской властью», и бесчисленные выгоды республиканских учреждений».

А 16 ноября он писал:»«. . . Изгладим из нашей памяти и нашей конституции самое слово король. Если мы сохраним его, то я не ручаюсь, что мы останемся свободными даже в течение двух лет». Влияние этой газеты распространялось довольно далеко; якобинцы в Lons-le-Saimier читали ее и стали сознавать себя республиканцами. В номере от 14 декабря было напеча­тано: «Извлечение из письма Друзей Конституции Лонс-ле- Сонье к мадам Робер: «Республиканцы Юры — искренне влю­бленные в неприятельницу королей, франко-римлянку, кото­рая. . . и т. д. Мы посылаем вам, добродетельная гражданка, по­становление нашего общества.. . Примите искреппие уверения в уважении к вам 800 патриотов Юры, подписи которых заме­няются следующими: Дюма младший, президент; Эмбер, Оливье, секретари». Это постановление, состоявшееся 5 де-

¹ Здесь, однако, необходимо принять в соображение различные пери­оды времени. Когда госпожа Ро.мн писала свои мемуары в тюрьме, и августе 1793 г., она была уще больше года в ссоре с Роберами. Эта ссора началась с конца марта 1792 г., и была вызвана отказом министер­ства Ролана-Дюмурье дать месго Роберу. 1} 1791 г. Ролаи и Роберы нахо­дились в дружеских отношениях. Ролан сотрудничал в «Мегсиго National»’ ((■Lettrcs a Bancal», 20 июия 1791 г.). На другой день после резин на Марсо­вом поле, Роберы искали убежища пи у кого другого, как у Ролаиов (ibid., письмо от 18 июля 1791 г.).

кабря 1790 г., выражало пожелания относительно присоедине­ния Авиньона к Франции. В нем подтверждалось право наро­дов вступать в союзы между собой: «Если тираны станут про­тивиться нам, все троны будут низвергнуты, и священный союз народов будет, наконец, завершен во всей вселенной»

Сочинение, обещанное Робером, появилось в конце ноября или начале декабря 1790 г. под таким заглавием: «Республи­канизм? примененный к Франции» [3]. Автор признает в нем, что общественное мнение — против республики, но он все-таки же­лает ее установления, потому что она одна совместима с сво­бодой, потому что она есть демократия. Национальному собра­нию стоит только захотеть республики, и общественное мнение последует за ним. Робер признается, что он не всегда был рес­публиканцем; при старом порядке оп был роялистом, но рево люцпя открыла ему глаза.

Этот памфлет обратил на себя внимание. Умеренные па­триоты встревожились, и в «Journal des Clubs» немедленно же появилось обстоятельное возражение. «Мы можем установить v себя республиканское правительство, — говорила эта газе­та,— только двумя способами: или вся нация составила бы лишь одну большую республику, или же она распалась бы на части, и тогда каждые один или несколько ее департаментов образовали бы небольшие федеративные республики». В пер­вом случае «Франция едва ли наслаждалась бы своей вообра­жаемой свободой даже в течение двадцати лет, проведенных среди смут и ужасов гражданской войны, чтобы подпасть по­том под иго новейших Тивериев, Неропов и Домицианов, после того как она имела бы своих Сулл, Мариев и Катилин». Во втором случае Франция оказалась бы слишком слабой в борьбе с аристократией и Европой ³.

Передовые патриоты, демократы пли молчали, или возра­жали Роберу не принципнальпо, а с точки зрения своевремен­ности. «Французский патриот» заявил 19 декабря 1790 г., в не­подписанной статье (вероятно, принадлежавшей Бриссо), что

республика несомненно предпочтительнее монархии (о чем эта газета тщательно избегала говорить до тех пор); но своевре­менно ли было учреждать ее?» Во Франции много невежества, развращенности, городов и мануфактур, слишком много людей и слишком мало земли и т. д., и я с трудом могу поверить, что­бы республика удержалась при таких источниках развраще­ния». Я желаю, чтобы мое отечество сделалось республикой; по я не кровожаден и не поджигатель и я одинаково желаю, что­бы тот, кто будет занимать трон в ту счастливую эпоху, не был сведен с него путем насилия; я хочу, чтобы это произошло в силу учредительного закона, чтобы подобно тому, как было сказапо Людовику XVI: «Займите трон», было бы сказано Лю­довику XVII или XVIII: «Сойдите с трона», ибо мы не хотим больше иметь короля; сделайтесь снова гражданином, сделай­тесь одним из составных элементов верховного народа».

Таким образом, республика, о которой никто не говорил за месяц перед тем, стала очередпым вопросом общественного мнения, что н было констатировапо «Газетой клубов» в сле­дующих достойных замечания выражениях: «Так как вопрос об обращении Франции в республику был поднят во многих обществах, так как он циркулирует среди народа, внося в него беспокойство и брожение, то он заслуживает самого серьезного г.инмапня и самого всестороннего обсуждеппя» А граф Мон[4] морен писал кардиналу Берни, 3 декабря 1790 г., что опасность грозила не только религии^ но, быть может, также и трону ².

Итак, в декабре 1790 г. уже существовала республиканская партия. Она вышла не из предместий и мастерских, и ее про- нсхождеппе вовсе не народное. Республика, которую начали пропагандировать во Франция, была буржуазного и полуари- стократнческого происхождения, а первыми республиканцами оказались несколько утонченно-образованных людей: женщн- па-писательннца, дворянин-академик, адвокат, смелые памфле­тисты, — словом столь немногочисленная часть избранного об­щества, что, подобно будущим доктринерам, они могли бы по­чти все поместиться на одном диване — диване госпожи Гобер. Но эта партия существует; она говорит и пишет, она водру­жает республиканское знамя, и ее программа обсуждается во всем Париже.

IV

Скажем теперь же, что до бегства короля в Варснн этой республиканской партии не удалось приобрести популярно­сти. Она была не более как авангард или одно крыло демо-

кратической партии, п нам необходимо поэтому рассказать сна­чала об успехах и всех превратностях этой партии вплоть до того времени, когда Людовик XVI, сбросив маску, не изменил всего положения дела.

Если в демократической партии в 1790 и 1791 гг. замеча­лись республиканские тенденции, то в ней существовали также социалистические и феминистские тенденции.

Мы видели, что демократы пападали на политические при­вилегии буржуазии, особенно по поводу марки серебра. Эко­номические привилегии казались менее нестерпимыми: во-пер­вых, потому, что был совершон первый социальный переворот, удовлетворивший крестьян; во-вторых, потому, что условия промышленности были таковы, что тогда еще не могло воз­никнуть острого рабочего вопроса.

Однако через несколько месяцев после установления бур­жуазного класса, ненависть к политической привилегии заста­вила некоторых смелых писателей напасть преждевремеппо, в виде изолированных застрельщиков, и на экономическую при­вилегию.

Мы уже видели, что 30 июня 1790 г. в «Друге Народа» Ма­рат грозил богатым социальной революцией, если они станут упорствовать в поддержании ценза.

Эта агитация не прошла совершенно бесследно. Кое-где на­чали говорить об «аграрном законе» ^[5]; вследствие ли неосто­рожности, или по недоброжелательству эти слова были произ­несены и в деревнях, что повлекло за собой насильственные действия ^[6]. Но до нас дошли только смутные известия об этом. Несомненно, что когда противники революционеров обвиняли всех патриотов в желании «аграрного закона», то они лгали с целью дискредитировать их. Однако несомненно также и то, что в демократической партии были социалисты и кроме Ма­рата, и что в начале 1791 г. произошли некоторые социалисти­ческие манифестации.

Так, одна из самых распространенных газет того времени, «Revolutions de Paris», напечатала статью «О бедных и бога­тых» ^[7] по поводу 12 ООО ливров, пожертвованных Монархическим клубом парижским секциям в пользу бедных. Этот клуб ста­рался путем ловко направленной щедрости привлечь париж­ский парод на сторону королевского дела. Газета иронически советовала пароду принять этот подарок; она истощит не­много кошелек этих господ. Но народу нужен не один хлеб: он не забывает своих прав собственности. Но значит ли это,
чтобы мы требовали аграрного закопа? Нет; это была бы слит* ком насильственная мера. Надо „потерпеть еще некоторое время имущественное неравенство; теперь же вопрос идет только о том, чтобы сделать его менее вопиющим. Для этого пусть богатые и бедные обратятся к посредничеству «люден, обладающих не слишком большим и не слишком малым иму­ществом», тех мирных людей, в которых «сосредоточены все знания просвещенного ума» и которые «подготовили револю­цию». Эти скромные люди составят из себя фалангу филан­тропов и «со светочем просвещения в руке» разделятся на две группы. Одна из них будет говорить богатым, что в их соб­ственном интересе «предотвратить, налагая на самих себя жертвы, аграрный закон, о котором уже идут разговоры»; что бедняк только что приобрел то полупросвещенне, которое мо­жет сделаться для них роковым, если ему не дадут возможно­сти дополнить свое образование; что он никогда не Достигнет этого, если цепь нужды будет постоянно держать его прикован­ным к колесу труда с солнечного восхода и до заката; что ему не зажмут рта раздачей хлеба но дешевой цепе; что бедняк уже не хочет более принимать как милостыню то, что он мо- ntt'T требовать, опираясь на свои права и силу; что его уже не обманут благодеяния короля н других, о которых так кричат ему в уши, и что он не считает себя связанным признатель­ностью по отношению к тем, которые предлагают ему, под именем щедрости, то, что составляет лишь слабое начало запо­здавшего и вынужденного возврата должного».

Пусть каждый из богатых возвысит хоть одиого отца семьи, принадлежащей к нищенскому классу, до уровня собственни­ков, уступив ему частицу бвоих владений. «Богач! отдели от твоих национальных приобретений несколько арпанов в пользу тех, которые завоевали тебе свободу. Тогда нечувствительно уменьшится число бедняков, а пропорционально этому и число богачей. Эти два класса, представлявшие собой две крайности, уступят место золотой середине, тому братскому равенству, без которого пе может быть ни истинной свободы, пи прочного мира».

Другая группа будет говорить беднякам: «Скажите богатым, что вы пе завидуете их замкам и садам, но что вы имеете право требовать для каждого отца семьи из нищенского класса не­большого клочка земли и хижины; что, вместо того, чтобы сгонять бедняков, как рабочий скот, в общественные мастер­ские, вы требуете провозглашения аграрного закона по отно­шению к тем обширным ландам, тем громадным необработан* ным землям, которые занимают треть поверхности Франции, убежденные, что общая сумма авансов, необходимых для
обработки этих огромных пространств земли, разделенных па мелкие участки, не превысила бы тех непроизводительных затрат, которые вызываются благотворительными работами, столь унизительными для лиц, которых принуждает к ним не­обходимость, и столь всецело бесполезными для общества».

Газетчик-социалист не побуждает пролетариев к возмуще­нию. Пусть неимущие, говорит он, удовольствуются тем, чю внушат на мгновение страх богатому классу. Пусть они не по­кидают своих работ. Несомненно, они сделаются когда-нибудь все собственниками. «Но чтобы быть ими, вам необходимо при­обрести знания, которых вы не имеете. Светоч образовании должен руководить вами в вашем шествии по прямому пути, занимающему середину между вашими нравами и вашими обя­занностями».

Эта статья не прошла незамеченной. Лагарп опровергал ее 23 апреля 1791 г. во «Французском Меркурии» в резких, но незначительных выражениях. Чтобы показать, что автор статьи шокировал господствующее общественное мнение, он говорит, что Рютледж, оратор клуба кордельеров, только что был еди­нодушно освистан якобинцами за то, что заговорил об аграр­ном законе [8]; отсюда мы узнаем, что тогда уже существовали социалисты в клубе кордельеров.

В «Revolutions de Paris» был напечатан ответ в котором на этот раз высказывалась смелая похвала аграрному закону со ссылкой на «древних законодателей» и Жан-Жака Руссо. «Вы не замечаете, впрочем, и того, что французская революция, за которую вы боретесь, говорите вы, в качестве гражданина представляет собой паетоящий аграрный закон, приведенный в исполнение пародом. Он вступил в свои права. Еще один шаг, и он вступит во владение своими имуществами .

Были тогда и другие социалисты, помимо находившихся в редакции «Revolutions de Paris» и в клубе кордельеров. Одного из них я встречаю в кружке граждан (Лантена, адвокат Вио, аббат Данжу и пр.), образовавших в 1790 г. «Общество друзей союза и равенства в семьях»* с целью добиться отмены права первородства. Одно нз ллц, присоединившихся к этой агита­ции, аббат Курнан, профессор в College de France, напечатал в апреле 1791 г. явно социалистическое сочинение под таким заглавием: «О собственности, или дело бедных, защищаемое чтобы мы требовали аграрного закона? Нет; это была бы елпщ. ком насильственная мера. Надо „потерпеть еще некоторое время имущественное неравенство; теперь же вопрос идет только о том, чтобы сделать его менее вопиющим. Для этого пусть богатые и бедные обратятся к посредничеству «людей, обладающих не слишком большим и не слишком малым иму­ществом», тех мирных людей, в которых «сосредоточены все знания просвещенного ума» и которые «подготовили револю­цию». Эти скромные люди составят из себя фалангу филан­тропов и «со светочем просвещенпя в руке» разделятся на две группы. Одна из них будет говорить богатым, что в их соб­ственном интересе «предотвратить, налагая на самих себя жертвы, аграрный закон, о котором уже идут разговоры»; что бедняк только что приобрел то полупросвещсние, которое мо­жет сделаться для них роковым, если ему не дадут возможно­сти дополнить свое образование; что он никогда не достнгпст Этого, если цепь нуяеды будет постоянно держать его прикован­ным к колесу труда с солнечного восхода и до заката; что ему не зажмут рта раздачей хлеба по дешевой цене; что бедняк- уже не хочет более принимать как милостыню то, что он мо- ж'ет требовать, опираясь па свои права и силу; что его уже не обманут благодеяния короля и других, о которых так кричат ему в уши, и что он не считает себя связанным признатель­ностью по отношению к тем, которые предлагают ему, под именем щедрости, то, что составляет лишь слабое начало запо­здавшего и вынужденного возврата должного».

Пусть каждый из богатых возвысит хоть одного отца семьи, принадлежащей к нищенскому классу, до уровня собственни­ков, уступив ему частицу бвоих владений. «Богач! отдели от твоих национальных приобретений несколько арпанов в пользу тех, которые завоевали тебе свободу. Тогда нечувствительно уменьшится число бедняков, а пропорционально этому и число богачей. Эти два класса, представлявшие собой две крайности, уступят место золотой середине, тому братскому равенству, без которого не может быть ни истинной свободы, ни прочного мира».

Другая группа будет говорить беднякам: «Скажите богатым, что вы не завидуете их замкам и садам, но что вы имеете право требовать для каждого отца семьи из нищенского класса не­большого клочка земли и хижины; что, вместо того, чтобы сгонять бедняков, как рабочий скот, в общественные мастер­ские, вы требуете провозглашения аграрного закона по отно­шению к тем обширным ландам, тем громадным необработан­ным землям, которые занимают треть поверхности Франция, убежденные, что общая сумма авансов, необходимых для
обработки этих огромных пространств земли, разделенных на мелкие участки, не превысила бы тех непроизводительных затрат, которые вызываются благотворительными работами, столь унизительными для лиц, которых принуждает к ним не> обходимость, и столь всецело бесполезными для общества».

Газстчик-социалист пе побуждает пролетариев к возмуще­нию. Пусть неимущие, говорит ои, удовольствуются тем, что внушат на мгновение страх богатому классу. Пусть они не по­кидают своих работ. Несомненно, они сделаются когда-нибудь все собственниками. «Но чтобы быть ими, вам необходимо при­обрести знания, которых вы не имеете. Светоч образовании должен руководить вами в вашем шествии по прямому пути, занимающему середину между вашими нравами и вашими обя­занностями».

Эта статья не прошла незамеченной. Лагарп опровергал <[9]с 23 апреля 1791 г. во «Французском Меркурии» в резких, но незначительных выражениях. Чтобы показать, что автор статьи шокировал господствующее общественное мнение, он говорит, что Рютледж, оратор клуба кордельеров, только что был еди­нодушно освистан якобинцами за то, что заговорил об аграр­ном законе *; отсюда мы узнаем, что тогда уже су ществовали социалисты в клубе кордельеров.

13   «Revolutions de Paris» был напечатан ответ ', в котором на этот раз высказывалась смелая похвала аграрному закону со ссылкой на «древппх законодателей» и Жан-Жака Руссо. «Вы не замечаете, впрочем, и того, что французская революция, за которую вы боретесь, говорите вы, в качестве гражданина представляет собой настоящий аграрный закон, приведенный в исполнение народом. Он вступил в свои права. Еще один шаг. и он вступит во владение своими имуществами .

Были тогда и другие социалисты, помимо находившихся в редакции «Revolutions de Paris» и в клубе кордельеров. Одного из них я встречаю в кружке граждан (Лантеиа, адвокат Вно, аббат Данжу и пр.), образовавших в 1790 г. «Общество друзей союза и равенства в семьях»* с целью добиться отмены нрава первородства. Одно нз лиц, присоединившихся к этой агита­ции, аббат Курнан, профессор в College de France, напечатал в апреле 1791 г. явно социалистическое сочинение под таким заглавием: «О собственности, или дело бедных, защищаемое перед трибуналом разума, справедливости и истины» ’. В пре­дисловии читаем следующее: «В то время как печаталось это сочинение, Национальное собрание было занято собствен­ностью богатых. Оно декретировало равный раздел между всеми детьми при наследствах ab intcstat.. . Теперь остается за­няться собственностью бедняков и равным разделом имуще­ства между всеми гражданами, являющимися также братьями, членами одной семьи, имеющими одинаковые права па общее наследство». Затем автор излагает свою систему аграрного за­кона. Он предполагает во Франции 25 ООО квадратных лье, годных для возделывания земель, и около 21 и 22 миллионов жителей, что составляет по 7 арпанов на человека. Прежде раздела надо было бы отделить от каждого квадратного лье одну треть земель, которая вошла бы в состав государствен­ного земельного фонда, «откуда нарезался бы каждому инди­виду при его рождении участок, необходимый для его суще­ствования, н куда этот участок возвращался бы немедленно же иосле его смерти». Эти земли сдавались бы в аренду от лица государства и приносили бы около 500 миллионов аренд­ной платы; эти 500 миллионов и составили бы бюджет госу­дарства. Таким образом, каждый индивид имел бы в своем рас­поряжении участок в 4^[10]/з арпана, свободный от всех налогов. Каждый француз, при достижении двадцатилетнего возраста, вынимал бы жребий на свой участок; муж вынимал бы жребий за свою жену, отец — за своих несовершеннолетних детей. Можно было бы сдавать в наймы и арендовать эти участки, по только ие отчуждать их и не передавать по наследству. Дви­жимая собственность осталась бы попрсжнему отчуждаемой и передаваемой по наследству. Существовало бы общее и инте­гральное воспитание детей до восемнадцатилетнего возраста. Если бы Национальное собрание побоялось слишком резкого перехода, оно могло бы осуществлять эту систему постепенно, но мере вымирания собственников *.

Трудно сказать, какое впечатление произвела эта утопия, замечательная по мысли и изложению, но лишенная того крас­норечия, которое нравится народу.

Другой аббат, Клод Фоше, также пытался популяризировать социалистические идеи. Еще в ноябре 1790 г. он писал в своей
газете «La Bouche de fer»: «...Всякий человек имеет право на землю и должен обладать клочком земли, необходимым для его существования; он приобретает это право путем труда, и его часть доляша ограничиваться правом его равных. Все права составляют общее достояние в хорошо организованном обще­стве. Священная верховпая власть должна стремиться к тому, чтобы каждый имел кое-что и чтобы ни у кого не было ничего лишнего». Фоше блестяще проповедывал свой социализм с три­буны Социального клуба, который он основал в Палэ-Рояле и который, вероятно, завершал собой федерацию франкмасон- гких клубов, с универсальной любовью, как средством и целью. Это был христианский социализм. Вся его система покоилась па напионалиропаиион католической религии. Ои предавал аиа- феме философов, вследствие чего вокруг него самого и его доктрины образовалась пустота, но он все-таки успел распро­странить идею социальной революции, как необходимого до­полнения к политической.

Признанные вожди демократической нартии не допускали вовсе ни рационалистического, ни мистического социализма. Они все протестовали против идеи аграрного закона. Робес­пьер в сочинении, появившемся в свет в апреле 1791 г., при­знавал, что имущественное неравенство «есть необходимое или непоправимое зло» ^J.

Организованной социалистической партии не было тогда, и даже самого слова «социализм» не существовало, потому что тогда еще не существовало чрезмерных социальных страданий ни в среде рабочих, ни в среде крестьян. Па социалистов смо­трели как на изолированных фантазеров, эксцентриков.

Но новый общественный вопрос, помимо того, который был разрешен в 1789 г., был все-таки иоставлсн и формулирован для будущего; и это случилось через год после установления буржуазного режима, потому что эта система ynte проявила себя в действии, потому что былн потерпевшие от политиче­ской привилегии буржуазии и потому что логические умы стали публично оспаривать законность экономической привилегии, от­куда вытекала и политическая.

V

Если во Франции были тогда демократы-социалисты, то в ней было также и несколько демократов-фемшшетов, стояв»- •них за допущение женщин к участию в политической жизни. Кондорсе еще в 1788 г., набрасывая нлан политической и со­циальной реформы, требовал открыто, чтобы женщины уча-

отвовали в выборе народных представителей И это вовсе не было чисто химерическим новшеством. Кондорее исходил пз реального факта, почти забытого в настоящее время. Действи­тельно, если старый порядок держал в рабстве женщину, но отношению к гражданским правам, то ои не отказывал ей без[11] условно во всех политических правах. Так, женщины, владев­шие леном, допускались к участию в избирательной системе провинциальных и муниципальных собраний. То же самое было и по отношению к выборам в генеральные штаты², и случа­лось иногда, что депутаты от дворян и духовенства были обя­заны своим избранием голосам женщин. Таким образом, мысль

о   допущении всех женщин к осуществлению политического избирательного права оправдывалась, повпдимому, частичным опытом. Вследствие этого еще в 1789 г. возникло первое и до­вольно энергичное феминистское движение, обнаружившееся в петициях и брошюрах; но оно, повидимому, исходило почти исключительно от женщин, и мужчины ответили на него сна­чала презрительным молчанием.

Женщины защищали свое дело не только словами, но и по­ступками: они принимали участие в революции и содейство­вали ее успеху, одни в салонах, другие на улицах, некоторые при взятии Бастилии. Они помогли муниципализированню Франции в 1789 г. Женщины придали дням 5 и 6 октября та­кое решительное значение. В 1790 г. парижская коммуна на­градила медалями многих парижанок. В некоторых местах, в провинциях, как, например, в Vic-en-Bigorre *, существовали батальоны амазонок. Женщины уже заявили себя истинными гражданками, когда Кондорее снова взял в свои руки их дело с еще большим блеском и настсй&чивостыо, чем в 1788 г., и на­печатал в июле 1790 г., в «Journal de la Societe de 1789», силь­ную и красноречивую статью «О допущении женщин к уча­стию в политических правах», представляющую собой настоя­щий феминистский манифест

На этот раз мужчины не могли, как в 1789 г., отделаться одним презрением. Манифест Кондорее наделал большого шума. Вопрос дебатировался в газетах^с, в салонах, в клубах, а также и в Социальном клубе (Cercle social). Этот клуб, сна­чала колебавшийся, примкнул (30 декабря 1790 г.) ко взглядам

Кондорсе и ознаменовал это тем, что напечатал н стал распро­странять феминистскую речь госпожи Эльдерс (Aelders), ко­торая пыталась основать но всей Франции патриотические об­щества гражданок и объединить их в федерацию.

Однако большинство выдающихся демократов избегало вы­сказываться принципиально по вопросу о правах женщин, а особенно поощрять феминистское движение в том виде, в ка­ком пыталась организовать его госпожа Эльдерс. Эти женские клубы, основанные на ряду с мужскими, грозили внести разде­ление в революцию. Такой разъединяющей попытке патриоты с горячим сердцем и возвышенным умом предпочли плодотвор­ную революционную попытку братской ассоциации между муж­чиной и женщиной.

Говоря это, я имею в виду «Братские общества обоих по­лов», игравшие такую важную роль в выработке демократии н республики.

Эти общества были одним из орудий и одним из послед­ствий демократического, антибуржуазного движения; они были одной из форм народных клубов. +

В настоящее время под выражением «народные клубы» сле­дует, повиднмому, понимать всякого рода политические клубы, и таков действительно был смысл этого выражения в 1793 и 1794 гг. Но не то было в 1790 и 1791 гг. Клуб якобинцев пли клуб Друзей конституции представляли собой буржуазные об­щества, т. е. активных граждан, сгруппировавшихся вокруг первоначального ядра депутатов с целью подготовлять при закрытых дверях прения Национального собрания. Без сомне­ния в этих обществах встречались и передовые демократы в роде Робеспьера, но это все-таки пе были народные клубы, и народ не допускался в них. Напротив того, клуб кордельеров (Об­щество прав человека и гражданина) откровенно, единодушно демократический и антибуржуазный, представлял собой дей­ствительное общество с публичными препиями. В его аудито­рию, а быть может, и в число его членов допускались пассив­ные граждане и женщины.

Когда в 1790 г. резко обнаружился антагонизм между бур­жуазной и демократической политикой, тогда под покровитель­ством клуба кордельеров возникли народные клубы, т. е. обще­ства, допускавшие в число своих членов пассивных граждан.

Такие общества возникли во всех больших городах, напри- «ер в Лионе ^г; но особенно много их было в Париже ".

В некоторых из них были только одни мужчины, по боль­шинство допускало и женщин; встречались даже такие, кото­рые допускали и детей, начиная с двеиадцатилетнего возраста *.

У  пас пет полного списка этих обществ; но можпо думать, что они основывались почти в каждой секции Парижа ^а.

. Первой и непосредственной целью этих обществ было про­свещение народа. Они созывали по вечерам, особенно воскрес­ным, рабочие семьи, чтобы читать им Декларацию прав, законы, и проходить с ними курс гражданского образования. В начале все это носило самый скромный характер. Одно из таких Брат­ских обществ обоих полов, собиравшееся в том самом мона­стыре якобинцев, где заседали Друзья Конституции, было основано (повиднмому, в октябре 1790 г.) бедным учителем пансиона, Клодом Дансаром. Оп приносил с собой всякий раз огарок свечи в кармане, огниво и трут. Если заседание затя­гивалось, то присутствующие покупали вскладчину другую свечку.

Эти скромные собрания приобрели с самого же начала огром­ное социальное значение, потому что они соединили в одни братские группы буржуа и пролетариев, мужчин и женщин. Они играли политическую роль, так как знакомили народ с его пра­вами и популяризировали идею всеобщего избирательного права. Скоро председателем общества, заседавшего в мона­стыре якобинцев, был уже не бедный Дансар, а кто-нибудь из числа довольно заметных лиц: Франсуа Робер ^[12], Миттье *, аб­бат Матье ^[13], Пепеи-Дегруэтт ^в. В число их членов вступили жен- шины, пользовавшиеся известностью: госпожа Робер-Кералио, госпожа Муатт, член академии художеств Госпожа Ролан сна­чала высказывала презрение; она осмеивала женщин, стремив­шихся заявить о себе публично ^[14]; но потом, после бегства в Ва- ренн, она также записалась в члены Братских обществ ^[15].

От обучепия эти общества перешли к действию: они наблю­дают, обличают чиновников, делают выговоры администрации Парижского департамента, печатают адреса *. Они делают то же, что и якобинский клуб, но с яснее выраженными демокра­тическими целями. В начале 1791 г. возникает Общество не­имущих (обоего пола) для борьбы с повой аристократией богатых ^[16].

Все они вводят в практику республиканские нравы, говоря друг другу ты, заменяя слова «monsieur», «madame» и «mademoi­selle» словами «брат» и «сестра» Госпожа Робер ^[17], уже назы­вающаяся «сестрой Луизой Робер», превозносит печатно ве­ликую демократическую роль, которую взяли на себя эти на-

родные общества, ставшие грозой врагов государства ¹ я вос« клипает восторженно[18]. «Наши дети, когда достигнут высшего периода общественного благоденствия, воздвигнут наконец нстинный памятник свободе; они вырежут на камне, из кото­роги он будет построен, следующие слова. «Мы обязаны этим Братским обществам»

Женщины были душой этих обществ н всего демократиче­ского движения. «Честь и слава наиболее интересной половине человеческого рода! До сих пор она мало принимала участия в революции; до сих пор мало насчитывали женщин-патриоток; но вот, наконец, искренность и грация также на нашей стороне, и, пет сомнения, дело пойдет хорошо!» ⁸.

Народные клубы мечтали об очень широкой демократии; в нее должна была быть включена даже домашняя прислуга, которую госпожа Робер предлагала возвысить, путем братства, до человеческого достоинства Но эта демократия не была со­циалистической: в мае 1791 г. Общество неимущих постановило отвергнуть в своем адресе памфлет о разделе земель ⁵. Это не была такясе и феминистская демократия, потому что я не вижу, чтобы какое-либо из народных обществ требовало политиче­ских прав для женщин. Хотя эти клубы вводили в практику республиканские нравы и хотя наиболее горячие республи­канцы были их вождями, в них, повиднмому, еще не произно­силось слово «республика».

Их программа, очень искусно суженная, так, чтобы не шо­кировать слишком общественного мнения и объединить все революционные силы, сводилась к отмене ценза, т. е. ко все­общему избирательному праву.

В начале мая была сделана попытка (идея которой вышла, повиднмому, из салона Кералио-Робер) составить федерацию всех народных клубов Парижа. Под председательством Робера образовался центральный комитет тридцати таких клубов, два первых заседания которого произошли 7 и 10 мая 1791 г. в по­мещении клуба кордельеров^в. Буржуазное правительство по­няло всю важность этого стремления объединить демократиче­ское движение: мэр велел наложить печати на двери монастыря

кордельеров; тогда-то именно Общество прав человека и пере[19] селилось на улицу Дофин 14 мая центральный комитет со­брался в одном зале, устроенном для игры в мяч*. 15.числа он пытается образовать коалицию всех клубов, «чтобы получить возможность противостать буре» ⁸. Клуб якобинцев получает приглашеиие прислать делегатов в центральный комитет, он колеблется, потом решается послать делегатов, но речь Готье де Биоза отклоняет его от этого клубаклуб официально остается буржуазным. Центральный комитет продолясает соби­раться п функционировать, сначала у Роберов, потом в одном доме на улице Ситэ Но влиятельные политические деятели не присоединэются к нему. Они все еще остаются монархи­стами и не доверяют этому комитету с председателем-республп- канцем. Робеспьер и Петноп продолжают вмещать свою поли­тическую деятельность в буржуазные рамки якобинского клуба. Но скоро и им пришлось сделаться в такой же мере демокра­тами, как и вожди народных клубов.

VI     ¹

Такова была роль народных клубов в демократическом дви­жении, особенно усилившемся в Париже, благодаря этому брат­скому союзу мужчин и женщин.

Теперь мы отметим главнейшие успехи этого движения в промежуток времени от января до июня 1791 г.

Последствия системы ценза начипают казаться решктелыш невыносимыми; против буржуазного режима возникает сильное общественное течение и обнаруживается, почти разражается борьба классов.

Сама госпожа Ролан, столь умеренная, столь мало ради­кальная, восстает в письме к Банкалю от 15 марта 1791 г. про­тив «класса богатых». Этот подйтически-привилегировапный класс уже начинают называть именем, которое увековечивается за ним, т. е. «буржуазией». В первый раз я встречаю такой

смысл, придаппый стариному слову буржуа, в «■ Revolutions de Paris», № LXXXVII (5—12 марта 1791 г.)^[20]. В статье, озаглавленной: «О парижских и других буржуа», аноним­ный журналист пишет: «Буржуа далеко не демократ. Ои монархист по инстинкту [21]. Овцы также держатся за единолич­ную власть; ничто не могло бы оторвать их от пастуха, кото­рый, однако, стрижет их так коротко, что даже задевает кожу, продает их мяснику, когда они откормлены, или режет их для собственной кухни. Но овцы без собаки и пастуха оказались бы в большом затруднении и не зналп бы, что им делать со своей свободой. Точно так же и буржуа. На скале живых существ его следует поместить между человеком и мулом; он стоит в сере* дине между этими двумя видами: это — оттенок, служащей пе­реходом от одного к другому; довольно чаето он идет прями­ком, подобно второму, иногда же пытается мыслить, подобно первому, но это не всегда удается ему».

Но дело не ограничилось этими неопределенными оскорбле­ниями, кампания против пенза становится очень деятельной и страстпой и, наконец, делается популярной^г. Вождем ее яв­ляется Робеспьер.

В апреле 1791 г. оп напечатал «Речь в Национальном со­брании», которую оп не произнес и в которой предлагал де­крет, устанавливающий всеобщее избирательное право Его аргументация в ней в такой же степени остроумна, как и крас­норечива. На то возражение, что люди, не имеющие собствен­ности, не заинтересованы в поддержании общественного по­рядка и законов, ои отвечает, что все люди собственники. Разве бедняк не собственник той грубой одежды, которая по­крывает его? Разве у бедняка нет свободы, нет жизни, охраня­емых законами, и разве он не заинтересован поэтому в под­держании их? Вместо того, чтобы относиться к нему как к гра-

жданину, его низводят на уровень самых гнусных преступников.

J3 самом деле, преступление против нации, гнуснейшее из всех, наказывается, по закону, лишением прав активного гражданина. Итак, бедные, которым отказано в этих правах, приравниваются к изменникам своего отечества! Надо заметить еще, что насто­ящие изменники все-таки могут, согласно закону, вернуть свои права путем доблестных гражданских актов; бедные же не могут; их третируют хуже чем изменников! Робеспьер папо- мннает, что депутаты третьего сословия были выбраны в гене­ральные штаты почти всеобщею подачею голосов, и он воздает народу следующую похвалу, очень еще новую тогда и очень оригинальную

«... Я призываю в свидетели всех, кого инстинкт благород­ной и чуткой души приблизил к народу и сделал достойным познать и полюбить равенство, что, вообще говоря, нет ничего столь справедливого и доброго, как народ, когда только он не раздражен чрезмерным угнетением; что он признателен к ма­лейшему проявлению внимания к нему, к малейшему добру, сделанному ему, признателен даже за то, что ему не делают зла; что именно среди него встречаются под грубою внеш­ностью честные и прямые души, здравый смысл и энергию ко­торых тщетно было бы искать у класса, презирающего его. Народ требует только необходимого; он хочет лишь справедли­вости и покоя. Богатые заявляют права на все; они хотят всем завладеть, пад всем господствовать. Злоупотребление — дело рук и специальность богатых; они составляют бич парода. Интерес народа — общий интерес; интерес богатых — частный интерес. И вы хотите отнять у народа всякое значение, а бога­тых сделать всемогущими!».

Эта напечатанная речь наделала много шума. Ее прочли с трибуны в клубе кордельеров 20 апреля 1791 г. Этот клуб вотировал новое издание ее «в форме брошюр и афиш». Он приглашал все патриотические общества читать на своих засе­даниях «это произведение справедливого ума и чистой души»; он советовал отцам семейств впушить эти принципы своим женам и детям» Общество неимущих в восторженном адресе поздравляло Робеспьера

С этого момента, повндимому, и ведет свое пачало огром­ная популярность Робеспьера.

В Учредительном собрании, 27 апреля 1791 г., он говорил против ценза по поводу организации национальной гвардии, а 28 мая, во время прений о созыве избирателей для назначения Законодательного собрания, он произнес речь против марки серебра.

Демократическое движение все возрастало; к нему прим­кнули некоторые буржуазные учреждения. Так, в мае 1791 г. директория округа Лонгви подала адрес против марки серебра ³.

Кордельеры задались целыо подвергнуть своего рода пере­смотру весь установленный буржуазный порядок. 30 мая 1791 г.

их общество, хотя и допуская временное подчинение, заявляет, что очень важно «пе находиться долгое время под управлением законов, не согласующихся с Декларацией прав или подрываю­щих Декларацию прав, логическим последствием которой яв­ляется равенство при подаче голоса». «Долг, добродетель, наши клятвы и наше мужество повелительно предписывают нам про­никнуть в этот лабирнит нелепостей, компрометирующих Декла­рацию прав, и разрушить его. Вследствие этого и согласно вышеприведенным соображениям, клуб кордельеров считает нужным и решает образовать комиссию из шести члепов, кото­рым будут розданы декреты Национального собрания, соста­вляющие каждый в отдельности и в их взаимной связи как бы органические части конституции, с тем чтобы они рассмотрели их, сопоставили одни с другими, высказались в пользу них или в пользу Декларации прав, классифицировали их и предста­вили Обществу те из них, которые противоречат Декларации прав или посягают па нее, в то время как они должны быть не более как ее результатом и выводом из нее. После этого ко­миссия представит точный и определенный доклад Собранию»¹. Это постановление было разослано всем секциям и патриотиче­ским обществам с приглашением присоединиться к нему ².

В июне 1791 г., после двух речей Рене де Жирардена, кор­дельеры постановили требовать не только отмены марки се­ребра, но и того, чтобы на будущее время все законы пред* ставлялись па утверждение народа *.

Особеппое оживление эта демократическая агитация против ценза получила в июне 1791 г., вследствие созыва первичных собраний, причем многие секции, хотя и состоявшие из актив­ных граждан, высказались в пользу всеобщего избирательного права^[22]. Парижский корреспондент «Лейденской Газеты» пи­шет, что это было «общее движение» ^[23].

8    нюня 1791 г. секция Св. Женевьевы выбрала двух комис- саров, которые должны были соединиться с комиссарами дру­гих секций, чтобы, пользуясь речью Робеспьера, составить петицию в Национальное собрание Повиднмому, это начина* пне не имело успеха, и между секциями не состоялось по этому поводу соглашения ². Но другое предприятие сен-женевьевской секции оказалось более удачным. Оно послало во все народные клубы речь одного из своих членов, некоего Лоринэ, по во­просу о всеобщем избирательном праве ^й, и центральный коми­тет (здесь мы снова встречаемся с влиянием супругов Робер и республиканской партии), собравшись 15 июня вотировал следующую петицию ^г’:

«Нижеподписавшиеся, соединившись в центральный комитет различных Братских обществ столицы, паблюдающих за непри­косновенностью общественных иптересов, пришли к тому убе­ждению, что день созыва первичных собраний должен быть сигналом для общего протеста со стороны тех, у которых от­няли все их надежды».

«Отцы отечества! люди, подчиняющиеся законам, в изгото­влении которых опи пе принимали участия и на которые не да­вали своего согласия, суть рабы. Вы объявили, что закон мо­жет быть только выражением общей воли, а между тем боль­шинство населения состоит из граждан, носящих странное на­звание «пассивных». Если вы пе назначите дня для универ­сальной санкции законов безусловно всем составом граждан, если вы не уничтожите жесткую демаркационную черту, прове­денную вашпм декретом о марке серебра между членами —• братьями одного и того же народа, если вы не устраните на­всегда эти различные степени избираемости, так явно нару­шающие вашу Декларацию прав человека, — отечество в опас­ности. 14 июля 1789 г. Париж насчитывал 300 ООО вооружен­ных людей; список активпых граждан, опубликованный муни- цплалитстом, не насчитывает и 80 ООО их. Сопоставьте эти цифры и судите»

Эта петиция была подписана президентами тринадцати на­родных клубов. До нас не дошли эти подписи, но «La Bouche dc fer» дает список этих 13 клубов. Вот они: «Общество Св. Женевьевы, заседающее в Наварре; Прав человека, из Сснт-Антуапского предместья; Равенства, монастырь Нотр-Дам; Номофилов, приорство Св. Катерины; Братское, заседающее в монастыре Минимов; Братское общество Центрального Рынка; «Point central des Arts» ^г; Прав человека и гражданина или кордельеров; Неимущих; Свободы, на улице Мортеллери; Врагов деспотизма; Всеобщая конфедерация друзей истины; Общество монастыря Карм на площади Мобер» [24].

Петицнонеры не могли добиться, чтобы их адрес был про­читан в Учредительном собрании, по они расклеили его по всему Парижу. Вот как «La Bouche de fer»> рассказывает об этих событиях: «Мы должны дать отчет о том, что было пред­принято депутатами по отношению к президенту Националь­ного собрания. Ои был «занят» и пе принимал никого. Пат­риот Маидар велел сказать ему, что петиция, под которой он видит только около тридцати подписей, представляла собою не менее 40 ООО их; президент, которого можно было «видеть при посредстве писем», обещал прочесть петицию Национальному собранию. Но она не была прочитана. Так как она была рас­клеена вчера, в среду ⁴, по всем улицам столицы, то мы затруд­няемся сказать, как хитрый Допш, президент Национального собрапия, оправдает себя в глазах своих сотоварищей, перед лицом всех Братских обществ столицы, приведенных в негодо­вание, и особенно перед лицом справедливости»

Из парижских секций, по крайней мере, две присоединились к этой грандиозной манифестации и приняли участие в пети­ции, направленной против ценза.

Секция Французского Театра, созванная на первичное со­брание, отвергла (16 июня) коллективную петицию, считая ее незаконной, но поручила Дантону, Гаррап де Кулону, Бонне- внлю и Камиллу Демулену составить петицию, под которой все

ее члены должны были подписаться индивидуально Вот эта петиция:

«Отцы отечества, имейте уважение к вашим собственным декретам! Закон сеть выражение общей воли, а между тем мы видим с печалыо в сердце, что те, которые спасла отечество

14     июля н жертвовали тогда своей жизныо, чтоб избавить вас от грозившей вам опасности, ставятся ни во что на первичных собраниях.

Приказать гражданам повиноваться законам, не ими изго­товленным и не санкционированным ими, значит осудить на рабство тех самых людей, которые низвергли деспотизм. Нет, французы не потерпят этого. Мы, активные граждане, не хо­тим этого» ².

«Вы только что включили в число самых тяжких наказаний лишение прав гражданина. Уголовный свод говорят преступ­нику устами секретаря суда: «Ваша страна признала вас ви­новным в бесчестном поступке; закон лишает вас прав фран­цузского гражданина».

«В каком бесчестном поступке вы находите виновными в сто­лице двести тысяч граждан?

«Объявить, что налог будет утверждаться только нацией, и затем лишить политических прав большинство граждан — зна­чит, уничтожить нацию. Социальное искусство заключается в том, чтобы управлять всеми через посредство всех.

«Итак, отмените ваши декреты, нарушающие вашу верхов­ную Декларацию прав человека и гражданина; верните нам братьев, пользующихся вместе с нами благами конституции, которую они ждут с нетерпением, которую они поддерживали е мужеством! Пусть безусловно весь состав граждан санкцио­нирует ваши декреты; иначе нет ни конституции, ни свободы».

Немедленно же эта петиция как бы удвоилась другою, общею секции Гобеленов и секции Французского Театра.

Действительно, в «La Bouche de fer», 19 июня 1791 г. чи­таем: «Среди прений, вызванных этой петицией в секции

Французского Театра, явилась депутация от секции Гобеленов п просила быть допущенной в зал. Эта великодушная секция взглянула на вопрос с повой точки зрения. Секция Француз­ского Театра братски присоединилась и выбрала комиссаров для выработки общей петиции. Только что было произнесено имя одного из депутатов, это — человек с действительно «же­лезными устами» раздались требования, чтоб он взял в руки перо и чтобы было приступлено к редактированию петиции. Пять комиссаров, пользующихся большим уважением, были присоединены к депутатам Французского Театра. Когда текст был редактирован, прочтен и одобрен, «была вотирована бла­годарность редактору адреса, первоначальная идея которого — в том, что касается декрета петиции (sic!), — принадлежит патриоту Торильону, президенту секции Гобеленов».

В этой петиции не было никакой «новой точки зрения»,

о   которой говорила «La Bouche Не fer». Это было энергичное подтверждение идей, популяризированных Робеспьером. Между Декларацией прав и всяким ограничением, обусловленным цен­зом, существует противоречие. «. . . Разве не должен пользо­ваться правом быть избранным всякий гражданин, достиг­ший двадцатипятилетнего возраста и имеющий закопное местожительство, если только он платит отечеству свой долг гражданина? Даясе усомииться в этом — значило бы сделаться виновным и неблагодарным по отношению к вашим благодея­ниям. Приготовьте священные дин универсальной санкции за­конов безусловно всеми гражданами. Довершите лучшее дело, какое когда-либо только было еовершепо. Нет нации, нет кон­ституции, нет свободы, если среди рождающихся свободными и равными хоть один человек принужден повиноваться законам, в изготовлении которых он не имел права участвовать» ².

Петиция была вручена шестнадцатью депутатами прези­денту Национального собрания «Этот президент, молодой Ьогарнэ, желал, повиднмому, чтобы она была прочитана; но одни потребовали перехода к очередному порядку, а другие — передачи петиции в Конституционную комиссию. Д’Андрэ по­просил слова и потребовал, чтобы Комиссия представила отчет

о  целях петиции и о форме, в какой они были выражены, для того, — прибавил он, — чтобы нельзя было у пас на глазах на­рушать наши законы и чтобы дать хороший урок»

VII

Как mi велики были успехи демократической партии в июне 1791 г., опа все-таки составляла еще меньшинство,— даже в Париже. Республиканцы же, как мы видели, составляли в этом меньшинстве только небольшую группу, левое крыло или авангард, пытавшийся через посредство народных клубов не обратить народ в республиканцев (эти клубы еще пе гово­рили тогда о республике), а только расширить и ускорить демократическое движение, которое должно было само рано или поздно притти к республике, и тем временем приучить народ к самому слову «республика», ослабить его роялнетиче- ские инстинкты.

Постараемся отмстить в хронологическом порядке главней­шие манифестации как республиканского, так и роялистского характера, в промежуток времени от декабря 1790 до нюня 1791 г.

В конце 1790 г. Клуб беспристрастных (основанный Клер- мон-Тоннером и монархистами) преобразовывается в клуб Дру­зей монархической конституции. Горсас пишет в своем «Курь­ере», 20 декабря, что «прямая цель этого клуба — противодей­ствовать республиканскому духу, который, так говорят его члены, зарождается во всех головах» ². Затем оп прибавляет: «утверждение это в такой же мерс ложно, как и нелепо». Тем не менее, несколькими днями позже, он сам констатирует успехи республиканской идеи³: «Неужели оно (это монархиче­ское общество) предполагает, что Друзья конституции, засе­дающие в монастыре якобинцев, враждебны монархии потому только, что пекоторые из членов этого общества одушевлены республиканскими чувствами?» Во всяком случае с этого вре­мени уясе ведется открытая война между монархией и респу­бликой. Враждебные мнения проявляются и сталкиваются глав­ным образом в театрах. На представлении «Брута» был брошен и прочитан листок, в котором выражалось опасение, чтобы эта трагедия не придала смелости мятежникам «образовать из себя республику». При прочтении фразы: «Я страстно люблю сво­боду, но п люблю также и моего короля!» один молодой нацио­нальный гвардеец воскликнул: «Ну, и пускай он оставит его для себя!». «Это неосторожное восклицапие, — говорит Горсас,— вызвало невообразимую суматоху; раздались требования, чтобы дерзкий извинился. Оп скрылся»

Около того же времени произошли аитпреспубликанские ма­нифестации в театрах Арраса и Лиона ^[25].

С другой стороны газета «Revolutions de Paris» предлагает образовать батальон тираноубийц³. Дело идет, без сомнения,

об  убийстве иностранных королей, а не Людовика XVI; по­следнего, напротив того, надо было охранять от аристократи­ческих заговоров: «Этот монарх — один из очень небольшого числа тех, которые примирили бы Брута с королевскою властью. Король, позволивший сесть рядом с собою па трон национальной свободе, заслуживает привязанности всей нации. С существованием такого короля связан покой народа» ^[26]. Это не мешает, однако, той же газете открыто и в популярной форме нападать на роялистскую идею и выставлять королей вообще врагами народов. Газета еще не решается говорить о республике, но заявляет, что «нация может отменить королев­скую власть», в то время как «король не может упразднить нацию» ^в. Она указывает также на то, что «после 14 июля

1789      г. слово «король» изменило для пас свое значение: оно вызывает теперь мысль лишь о гражданине, которому поручено наблюдение за исполпеиием декретов верховного собрания» ⁸. Вскоре газета уже решается сказать следующее: «Среди именно республиканцев можно будет павербовать священный батальон тираноубийц». Но как бы испугавшись, что он выдал себя, журналист немедленно же прибавляет в примечании к слову «республиканцев»: «Т.-е. истинных друзей общества. Это и есть первоначальное значение слова «республиканец». Увы! в эти смутные времена все требует пояснения» ^[27].

Эти колебания газеты «Revolutions de Paris» объясняются тем, что в пароде еще пе замечалось никакого прогресса ресну-

бликанских идей. Горсяс пишет 12 февраля 1791 г.: «Людо­вик XVI отправился вчера в Королевский сад. Когда он про­ходил но берегу, угольщики (представившие самые несомнен­ные доказательства своего патриотизма) выстроились в две линии. Его величество прошел среди них, и ему были оказаны самые трогательные знаки любви и почтения»

Марат, уже пользовавшийся тогда большою популярностью ^[28], колеблется и противоречит себе еще в большей степени, чем редактор «Revolutions de Paris» в вопросе о форме правитель­ства. Мы уже знаем, что в первые дни революции он был явным монархистом Однако хотя он и не посещал салопа госпожи Робер, оп, повидимому, примкнул к республиканской партии с самого ее зарождения. В «Друге Народа», от 21 октября

1790        г., читаем: «Ошибочно думать, что французское прави­тельство может быть только монархическим и что ему необхо­димо быть таковым даже в настоящее время. .А в номере от 8 ноября 1790 г.: «И к чему служит теперь король в государ­стве, если не к тому только, чтобы противодействовать возро­ждению страны и счастью ее обитателей? Для человека без предрассудков король французов менее, чем пятое колесо в те­леге, потому что он может лишь расстраивать ход политиче­ского механизма. Пусть все писатели-патриоты стараются дать понять нации, что лучшее средство обеспечить ее покой, сво­боду и счастье, это — уметь обходиться без короны! Неужели мы никогда не перестанем быть взрослыми детьми?».

Но вот он замечает, что республиканская пропаганда не имеет успеха среди рабочих; он слышит роялистские воскли­цания угольщиков набережной и не колеблется стать в проти­воречие с самим собой. «Я не знаю, — пишет он 17 февраля

1791       г., — не принудят ли нас аптп-революционеры изменить форму правительства, но я знаю, что очень ограниченная мо­нархия всего более пригодна для нас в настоящее время».. . «Федеративная республика выродилась бы скоро в олигар­хию». .. А говоря о Людовике XYI, он не колеблется писать: <13 конце концов, нам нужен именно такой король, и мы должны благословлять небо, что оно дало нам его» ^[29].

Можпо ли думать, чтобы Марат написал столь лестную для Людовика XVI фразу, если бы она не отвечала умственному настроению парижских рабочих?

Последние волновались тогда слухами о бегстве короля ско­рее в качестве роялистов, нежели в качестве республиканцев. Что будет с ними, если они лишатся своего отца и руководи­теля? Отъезд теток короля (19 февраля 1791 г.) вызвал беспо­койство в народе. Он подумал, что готовилось к отъезду и все остальное королевское семейство. Эти опасения и подозрения перешли в тяжелый кошмар. Народ вообразил, что Вепсеннская башня была приспособлена для осуществления зловещих про­ектов и соединена с Тюильери подземным ходом, который дол- жеп был послужить для бегства короля, и вот оп направился к этой крепости с целью разрушить ее (28 февраля). Лафайетт рассеял толпу. В тот же еамый день в Тюильери дворяне, воору­женные кинжалами и пистолетами, собрались около короля; но признаки начинавшегося восстания заставили их отказаться от вооруженной попытки. В этот день «рыцарей кипжала» встре­воженное воображение парижан довело их почти до безумия. Национальное собрание присоединилось к опасениям народа и издало декрет 28 марта 1791 г., в котором говорилось: «Ко­роль, как высшее должностное лицо, должен жить не далее как за двадцать льё от места заседаний Национального собрания, пока продолжается его сессия; в промежутках между сессиями король может жить во всякой другой части королевства». Коро­лева и предполагаемый наследник престола обязаны были на­ходиться при короле. Наконец, «если бы король выехал из пределов государства и не вернулся во Францию после того, как он был бы приглашен к этому прокламацией Законодатель­ного корпуса, он признавался бы отрекшимся от престола».

Этот декрет, вотированный, несмотря на протесты правой, произвел сенсацию как своим выражением «должностное лицо», примененным к королю, так и тем, что король в качестве под­чиненного агента был лишен известной части своей свободы. Народ находил, что королю оставили еще слишком много сво­боды; он не хотел, чтобы король имел право свободного разъ­езда и на пространстве двадцати льё от Собрания; 18 апреля 1791 г. народ помешал силою королю отправиться в Сен-Клу. Т аким образом король обращается в пленника. Народ хочет во что бы то ни стало удержать при себе короля, как своего рода Щит или талисмап; он сурово обращается с ним, по любит его. Когда в марте 1791 г. у короля сделался сильный насморк вме-

стс с расстройством желудка, то бюллетени о его здоровье вызывали чувствительные манифестации, над которыми смеялся Камилл Демулен ^[30].

Но республиканские идеи продолжали распространяться в известной части образованного общества, среди просвещен­ных демократов. Газета «Revolutions de Paris» решается, нако­нец, открыто напасть на королевскую власть. В номере от 26 марта — 2 апреля 1791 г. в ней напечатан «декрет об отмене королевской власти, предлагаемый Национальному со­бранию 83 департаментов» ^[31]. После многочисленных республи­канских сообралссний, мотивирующих декрет, в нем помещены, между прочим, следующие статьи: «Нация признает верховпым главою государства только президента своего пепрерывного Представительного собрапия. В президенты нельзя быть избран­ным ранее достижения пятидесятплетнего возраста, более чем на один месяц и более одиого раза в жизни. Белый шерстяной шарф, обвязанный вокруг пояса, будет единственным почетпым знаком, отличающим президента французов. Все жалованье президента французов будет состоять в помещении внутри дворца Национального собрания. В подражание еврейской пасхе, будет учреждено празднество 1-го июня, в день изгна­ния Тарквиниев из Рима; оно будет посвящено празднику упразднения королевской власти, этого величайшего из бед­ствий, от которых страдало человечество».

Этот проект был подписав «одним из подписчиков»; но вскоре редакция газеты формально присоединилась к нему с не­которыми детальными оговорками ^[32].

В конце мая 1791 г.^[33] один из оргапов клуба кордельеров, газета «Lc Creuset» («Горнило»), издаваемая Рютлэджсм.. также примкнула к республике и даже федеративной, которой так страшилось общественное мнение. В статье по поводу волне­ний эмигрантов, Рютлэдж писал: «Что касается нас, мало тро­нутых этим брожением, то мы полагаем, что не ошибемся, чи­тая в будущем неизбежный прогрессивный ход революции: дес­потизм династии, происшедшей от Генриха Наваррского, по­степенно привел народ к случайному и вынужденному выбору смешанного правительства; но бедствия, порожденные злоупо­треблениями этого рода правительством, заставят народ устре­миться к системе федеративной республики, зачатки которой
для всех проницательных людей развиваются с каждым днем в местных делениях французского государства» ^[34].

Даже в некоторых салонах дворянства и высшей буржуазии мысль об установлении во Франции республики уже встречала сочувствие весною 1791 г. Так, губернатор Моррис пишет 23 апреля: «... После обеда господин де Флаго объявляет себя республиканцем, что очень в моде теперь. Я пытаюсь дока­зать безумие этого; по мпе лучше было бы не вмешиваться... Затем я иду к госпоже де Лаборд: она сильно жалуется на рес­публиканскую партию»...

Эта республиканская партия, существование которой было несомненно теперь, все еще не могла достигнуть того, чтобы к ней окончательно примкнул Марат и хоть в какой-ппбудь сте­пени Робеспьер ^[35], а также и другие официальные вожди демо­кратической партии, если я могу так выразиться. Даже те из них, которые уже были республиканцами, в глубине сердца, ду­мали еще, что при роялистском пастроенип парода говорить о республике зпачило бы играть в руку буржуазии (а также и сторонников старого порядка). Они хотели сначала произвести демократическую реформу подачи голосов, уяч*е понятую, нако­нец, и желаемую народом. Вопрос же о республике надо было предоставить будущему.

Республиканской пропаганде госпояш Робер победоносно противодействовало оппортунистическое (как сказали бы мы теперь) влияние госпожи Ролан ^[36], республиканки по инстинкту ^[37], но монархистки по разуму ^в. Опа дружески припимала у себя Бриссо и сотрудничала во «Французском Патриоте»; а поле­мика этой газеты по вопросу о республике или монархии стре­милась теперь нанести поражение республиканской группе с гораздо большей определенностью, чем в период первых мани­фестаций этой партии

Шодерло де Лакло писал в своей газете²: «У пашей кон­ституции два рода врагов: одни хотят демократию без короля, другие — короля без демократии». Из числа первых он назвал Робера и Бриссо, из числа вторых — д’Эпремениля.

Бриссо ответил Лакло в «Патриоте» от 9—12 апреля 1791 г. Он смеется над антитезой, измышленной автором «Опасных связей», и в следующих выражениях излагает свою «profession de foi»: «Я сказал, что Шодерло клевещет на меня, обвиняя меня в том, что я не хочу короля; это не значит, чтобы я не считал королевскую власть бедствием; но иметь известное тео­ретическое мнение и отвергать фактически короля, признан­ного конституцией, не одно и то же. Первое позволительно, второе преступно». «Национальное собрание декретировало монархию, и я подчиняюсь этому декрету; но, подчиняясь, я стремлюсь доказать, что необходимо предоставить такое влия­ние пародпым представителям, чтобы монарх или исполнитель­ная власть не могли вернуть деспотизм; я хочу народной мо­нархии, в которой весы всегда клонились бы на сторону на­рода. Такова моя демократия». «Остроумный Клоотс справед­ливо сказал, «что все свободные правительства суть настоящие республики». Это столь известная истина, что в старинных ге­неральных штатах французское королевство часто называлось французской республикой; между тем после революции, устано­вившей права человечества во всей их полноте, когда уже дей­ствительно существует «общественное благо» (res publica), по­крывают клеветой, предают проклятию и стараются сделать ненавистными народу людей, которые хотят помешать этому «общественному» достоянию обратиться в «частное», принадле­жащее одному или нескольким лицам».

С другой стороны, Петион в письме от 22 апреля к «Другу патриотов» жаловаДся на эти споры о монархии и республике. Эти слова, говорил он, не имеют точного смысла. «Часто бы­вает больше различия между двумя монархиями, чем между данной монархией п данной республикой». Он заявлял, что друзья свободы желали не разрушения, а улучшения француз­ской монархии *.

Но волей-неволей демократы, боровшиеся с республикан­цами из принципиальных или оппортунистических соображе­ний, сами подготовляли республику уже тем самым, что они подготовляли полное торжество демократии; они обращали в ничто короля, лишая его королевского престижа, желая низ­вести его до роли сменяемого и ответственного президента де­мократической республики.

VIII

Надо сказать, что уже и тогда в демократической партии, помимо ее отношения к республике, обнаруживались разно­гласия, которые поздпее повели к расколу.

Робеспьер стоял за умеренную и осторожную политику, все­цело посвященную внутренним делам.

Большинство других демократов проявляли склонность к бо­лее широкой и смелой политике, с международными целями.

Революция, подготовленная философией XVIII в., должна была, но их мнению, оказаться не только французской, но и общечеловеческой. Дело шло об освобоисдснии не одних народ­ностей французского королевства, но всего человечества, по крайней мере цивилизованного, т. е. Европы.

Одним из последствий революции было слияние обособлен­ных областных французских отечеств в одно общее отече­ство — Францию.

Одним из логических стремлений революции было слияние французского отечества с остальными европейскими отече­ствами, но не в смысле поглощения последними первого; на­против того, Франции долясна была принадлежать гегемония в Европе, по крайней мере нравственная. Многие демократы мечтали тогда убедить другие нации сгруппироваться вокруг французской под общим эпаменем Декларации прав человека.

Весьма вероятно, что эта гуманитарная политика не высту­пила бы на сцепу в то время, если бы в конце 1790 г. европей­ские монархи не вступили в коалицию с Людовиком XVI про­тив пародов. Раз это случилось, немедленно же возникла мысль о федерации народов против королей, о «муниципал!!- зированни» Европы; немедленно же выдвинулась вперед задача международной пропаганды, и республиканцы были наиболее горячими сторонниками ее.

Читатель помнит, что в декабре 1790 г. газета «Revolutions «с Paris» предложила организовать батальон тираноубийц. U мае 1791 г. та же газета явилась горячим теоретиком распро- ^отрапения революции в Европе. «Слово «революция», столь роковое для королей, — писала она, — несмотря на все стара- пня задержать его, достигло до ушей народа. Трубный звук
страшного суда раздался во всех концах Европы; его услы­шали люди из глубины могил рабства; они пробуждаются; онп стряхивают с себя пыль предрассудков; они раздирают саван, покрывавший пх глаза; они вндят, наконец, вдали свет. Вот они уже почти все на ncfrax и смотрят друг на друга, уди­вляясь, что в течение стольких веков лежали распростертыми, в нелепой летаргии, у ног земпых владык; они уже обращают глаза к Франции, откуда раздались звуки, пробудившие их, и где ярко сияет дневной свет, отблески которого видят они; они подобны тем несчастным, которых описывает нам религия, ко- ! торые еще стонут в преддверии рая и, вздыхая, поднимают головы по направлению к обители блаженных». Короли в испуге; они говорят: «. .. Человеческий род освобождается и готовится потребовать у нас отчета». Пароды заодно с Францией. Автор статьи убежден, что королям не удастся заставить их пойти на Францию: «Теперь не может быть войны нации против нации. Так как короли всегда в союзе против народов, то народы теперь вступают в союз между собой с целью низвергнуть деспотов» ¹.

Таким-то образом внешняя опасность вызвала международ­ную, революционную пропаганду и подала мысль пекоторым смелым умам еще в мае 1791 г. проповедывать универсальную республпку. Подобным же образом, благодаря такясе внешней опасности, возникла в 1792 г. республика во Франции.

IX

Итак, накануне бегства в Варенн во Франции существовала республиканская партия.

Республиканство — логическое последствие философии XVIII в. и Декларации прав. Но этот логический вывод не был сделан ни самими философами, единодушпо отстаивавшими монархию на том основании, что народ был еще невежественен и роялист, пи деятелями 1789 г. па том же самом основаппн, а также и потому, что Людовик XVI лично пользовался народ­ною любовью.

Пока этот государь казался «возможным», как глава рево­люции, как руководитель новой Фрапцпи, не было республи­канской партии. Но когда религиозные угрызения, вызванные к нем гражданским устройством духовенства, бесповоротно по­ссорили его с нацией, когда к копцу 1790 г. он вошел в согла­шение с иностранными государями против своего парода, тогда возникла мысль об упразднении королевской власти, и народилась республиканская партия.