ЗАПАД И ВОСТОК
СБОРНИК ВСЕСОЮЗНОГО ОБЩЕСТВА КУЛЬТУРНОЙ СВЯЗИ С ЗАГРАНИЦЕЙ
МОСКВА
1926
П. С. КОГАН.
РОМЭН РОЛЛАН.
(К шестидесятилетию со дня рождения).
Обаяние этого писателя заключается в его глубоко серьезном подходе к жизни. Ромэн Роллан не скрывает, что в каждом своем литературном произведении он ставит перед собой определенную задачу. Для него литература не цель, а средство. Цель — жизнь во всем ее многообразии, разрешение проблем, которые ежеминутно выдвигаются ею. Он, вероятно, никогда не писал из любви к литературе. Импульс его творчества — всегда стремление к совершенствованию окружающей действительности. Среди его произведений мы не найдем таких, которые написаны с целью служить развлечением, или дать забвение. Он — учитель и проповедник прежде Есего, живой пример для современного поколения, ум, неустанно работающий над осознанием окружающей действительности.
Это — великое сердце, сердце благородное, говорит о нем Дюамель, он не дал себя унести яростному приливу, захватившему европейскую интеллигенцию и поколебавшему критический разум многих крупных умов... он перенес конфликт в возвышенную сферу. Он осуществляет назначение писателя-вождя, «зажигает факел, развертывает знамя, берется за щит или меч, приносит себя в жертву». Его моральное влияние огромно, его убежище в Швейцарии напоминает Фернэ или Ясную Поляну, где жил его учитель, любимейший из его писателей.
Жан Боннеро, автор книги о Ромэн Роллане, выпустил сборник под заглавием «Идеи»; собрание изречений этого писателя, которые могли бы служить уроками жизни или нравственными поучениями. Ромэн Роллан одобрил этот сборник, при чем сказал его составителю: .«Человеческие
|
души для меня важнее идей, и я гораздо больше «анимист», если можно так выразиться, чем «идеалист».
Вдумчивое отношение к жизни, глубокая серьезность, никогда не покидающая автора «Жана Кристофа», окрашивает особым колоритом и содержание, и стиль его произведений. Он влюблен в красоту и искусство, он — один из величайших знатоков его.
Еще в 1895 году, когда он объявил свой курс по истории искусства в l’Ecole Normale, трудно было сказать, что он знает лучше: живопись, скульптуру, архитектуру или; графику. Его любовь к музыке и глубокое проникновение в ее природу хорошо известно. И при всей этой любви к искусству, при всей эстетической чуткости этой тонкой аристократической натуры, он никогда не был эстетом в том узком смысле, как это принято понимать. В своих вдохновенных работах о знаменитых музыкантах, о Бехтовене, Штраусе и других, он проникает через музыку к глубинным источникам жизни.
Его «Театр революции», эта Илиада французского народа, цикл драм, свидетельствует не только об его исторической проницательности. В драмах прошлого он ищет ответа на волнующие вопросы своего времени. Недавно появившаяся новая пьеса его «Игра любви и смерти» завершает этот цикл, углубляя вопросы, затронутые в прежних революционных трагедиях, как «Взятие Бастилии» и «Дантон». Спор между Карно и Кур- вуазье — это спор, волнующий европейскую интеллигенцию и по сей день. Курвуазье хочет бескровной революции, как будто революция может обойтись без крови, Карно настаивает на том, чтобы подчинить настоящее интересам будущего. Курвуазье убежден, что пожертвовать для будущего любовью' и добродетелью, это значит пожертвовать и самим будущим, потому что справедливость не растет на поврежденной почве. Карно противопоставляет ему неотвратимые законы природы и истории и не считает себя в праве отказаться от насилия и крови, потому что имеет в виду только цель завязавшейся битвы, потому что «прогресс человечества стоит некоторого неряшества, а если нужно, то и преступления».
Его творения — лучший путеводитель в хаосе противоречий, раздирающих современное сознание, потому что он видит отражение великих социальных конфликтов в отдельной человеческой душе, потому что он больше всего исполнен сочувствия к страдающей личности, и пророческим взором видит будущую гармоническую, творческую личность. Величайшее из его произведений, роман «Жан Кри-
|
етоф» — художественная энциклопедия, мощный прожектор, озаряющий сложнейшие проблемы, социологические, политические, художественные и психологические. Это — огромнейшее здание, увенчивающее неустанную работу светлого ума и совестливого сердца. Это — история творческой натуры, художника, проникнутого неудержимым стремлением к совершенствованию, преодолевающего на этом пути все препятствия, пришедшего, в конце концов, к внутренней независимости и гармонии.
Не только содержание, но и стиль Ромэна Роллана отмечен этим стремлением осветить жизнь, ее внутренний смысл. «Ясно, — говорит он в одном месте по поводу «Жана Кристофа», — что я не претендовал написать роман. Что же это за сочинение? Поэма? Но зачем вам название? Когда вы видите человека, разве вы спрашиваете, роман он или поэма? Человека творю я. Жизнь человека не укладывается в рамки литературной формы. Ее законы в ней, и каждая жизнь имеет свой закон. Ее характер определяется силой природы. Есть человеческие жизни — спокойные озера, есть другие —• ясные небеса, по которым плывут облака, есть плодородные равнины, есть • обрывистые вершины. Жан Кристоф всегда казался мне рекой».
Ромэн Роллан обладает даром точной и глубокой наблюдательности, даром проникновения во внутренний мир изображаемых им людей, он — несравненный психолог и сердцевед, рельефно рисующий человеческие характеры. В его стиле нет ничего, что говорило бы о пристрастии к фразе, к изысканности, к модным эпитетам, к условностям, его стиль сознательно монотонный, простой и нарочито бедный. Это гармонирует с общей его творческой целью. Это один из тех стилей, которые не хочется изучать, на которых незачем останавливаться, потому что вы не чувствуете в его речи посредствующего звена между вашим познанием и изображаемым предметом! вам кажется, что вы непосредственно, без слов воспринимаете жизнь.
Боннеро дает прекрасную характеристику манеры этого писателя: «Он избегает всего, — соблазнительной приятности слов, замысловатых Перифраз, качающегося ритма периодов, всего, что имеет вид искусства для искусства, что отвлекает внимание и отделяет душу от произведения, вплоть до его полного исчезновения, скрывает мысль. И, однако, этот стиль однообразный, лишенный блеска, стиль повседневный, словно бегущий за бегом пера, без помарок, совершает чудо, заставляет забывать о себе, вы перестаете слышать звук слогов, не видите оттиснутого рисунка букв, вы воспринимаете свыше слова, фразы, декорацию горизонта, пейзаж мысли;
|
вы вне книги, вы понимаете, вы живете вместе с идеей; вы находитесь на протяжении нескольких страниц в состоянии мечты и блаженства». ,
Это — то же самое, что говорил Кристоф Оливье: «Не думай о глаголе, о тонких изысках, в которых притупляется сила современных художников. Не слова должен говорить ты, а вещи. Ты говоришь всем: — употребляй язык всех. Нет слов благородных и вульгарных; нет стиля гладкого и нечистого; существуют только говорящие или неговорящие точно то, что хотят сказать. Будь весь во всем, что ты делаешь, думай то, что думаешь, и чувствуй, что чувствуешь. Пусть ритм твоего сердца уносит твои писанья. Стиль, это — душа».
Мы знаем Ромэна Роллана, не только великого художника, но и великого революционера. Он никогда не принадлежал ни к одной партии и всегда подчеркивает, что и не может принадлежать, а, между тем, даже такие произведения, как «Жан Кристоф», являются произведениями, взрывающими весь уклад современной буржуазной жизни. В письме, адресованном мне в ответ на приглашение участвовать в выставке революционного искусства Запада при Академии Художественных Наук, Ромэн Роллан высказывает свой взгляд на понятие революционного искусства: «Истиннореволюционный дух, это—тот, который никогда не допускает,- чтобы застыли формы жизни и чтобы под этими формами остановился бурный поток. Истинно-революционный дух — тот, который не терпит никакой социальной лжи, и — то, что чрезвычайно важно еще в другом смысле и с чем труднее бороться — никакой лжи с самим собой. Истинно-революционный дух находится в постоянной войне со всеми предубеждениями, беспрестанно перестраивает человеческое общество на развалинах того, что он разрушил».
Это стремление возвыситься над злобой дня, над партиями, над борющимися социальными группами, оно не умаляет революционного значения всей деятельности Ромэна Роллана. Всем течениям и всем группам противопоставляет он идеал гармонической творческой личкости, все расценивает перед судом вечности и перед судом будущего. Такой суд страшен тем, кто цепляется за прошлое, и нестрашен тем силам, которые смотрят .вперед. С Ромэн Ролланом случилось то же, что с Толстым, одинаково отвергшим насилие царской власти и насилие революции. И, однако, царская власть преследовала его и чувствовала в нем врага, а революция до сих пор благоговейно чтит его память. И Ромэн Роллан до сих пор в опале у буржуазной Франции, но в числе своих друзей считают его трудящиеся Советской России,
|
хотя и он, подобно Толстому, отвергает методы революционного насилия.
Как бы ни стремился человек, ищущий истины, уйти от злобы дня, он всегда окажется в одном лагере с творческими классами своего времени, если он действительно ищет истины. Когда в 1915 году появился сборник его статей «Au-dessus de la Melee», направленных против войны, — разве не был он в этих статьях союзником Циммервальда, и разве этот сборник не обрушил на него потоков ненависти со стороны националистов и шовинистов Франции, а когда в 1919 году появился второй сборник его антимилитаристских статей («Les Precurseurs»), то в посвящении было сказано: «Памяти мучеников новой веры человеческого Интернационала, Жана Жореса, Карла Либкнехта, Розы Люксембург, жертв нелепой жестокости и убийственного обмана, памяти борцов за свободу людей, их убивших». '
Эти строки говорят о том, к какому лагерю приходит пытливый ум, ищущий гармонии и свободы, когда с высот своей аристократической мысли он вынужден спуститься на землю и произвести оценку воюющим силам.
|
| |