И. А. КАШКИН.

ЭДГАР ЛИ-МАСТЕРС.

Если в разговоре со средним русским читателем заик­нешься про американскую поэзию, то в девяноста случаях из ста его непосредственным рефлексом будет недоуменный вопрос: «А разве такая существует?»,— в десяти — намор­щенный лоб, усилия вспомнить и оолегченное: «Ах, да, Уитмэн, По, Гайавата. Но зачем же о таких допотопностях?»

И это нисколько не странно и не стыдно. Действительно, после поныне действенного зачинателя По и неизменно пробивающихся в современном творчестве «Побегов травы» Уптмэна в американской поэзии наступило великое затишье. Нельзя считать за подлинно-американскую поэзию фоль­клорную или эпигонскую группу Лонгфелло и других книжников — бостонцев, прививавших Америке европей­скую поэтическую культуру *); нельзя переоценивать обще­ственную или художественную значимость разрозненных вспышек начала XX века, оставивших нам отдельные имена вроде: поэтессы-отшельницы Эмили Дикинсон (Emily Di­ckinson), медитативные стихи которой часто очень напоми­нают нашего Тютчева; двух беспредметных протестантов и певцов радости бытия Кармэна (Carmen) и Хоуви (Hovey) и двух поэтов социального протеста: антимилитариста Мууди (МооДу) и риторического печальника о социальном нера­венстве Маркама (Marcha,m) ²). Совершенно естественно, что русскому читателю они остались неизвестны.

Старой европейской поэтической традиции в Америке не повезло, после По там не выросло ни одного действительно крупного «поэтического» поэта, который сумел бы перепла­вить наследье Европы сообразно американским условиям и срастить его с американской действительностью.

Отвлеченные и вялые старания поэтов бостонцев и рито­рических одиночек, конечно, не идут в счет, и прав был Уитмэн, призывая Музу покинуть создавшийся в Америке Олимпийский тупик («Песня о Выставке»).

^х) По-своему плодотворную деятельность этой группы иллюстри­рует хотя бы следующая справка: представители ее Лонгфелло, Нор­тон, Брайант и Тэйлор за пятилетие 1867—1872 г.г. вновь перевели и напечатали в Америке, не считая мелочей — Божественную Коме­дию, Новую Жизнь, всего Гомера и Фауста.

²)  Если и был известен в России кто-либо из новейших амери­канских поэтов, так это коммунист негр Мак-Кей (Мас-Кауе), но снискал он эту известность, конечно, по чисто случайным причинам.

Несмотря на всю свою прозорливость, один Уитмэн (еще в 1860-х годах указывавший на необходимость пересозда­ния американского поэтического мышления и языка) не мог сразу переродить американскую поэзию, а в том риториче­ском и олимпийском виде, который в ней в то время преоб­ладал, поэзия была не по духу новым, живым талантам.

Снижение и опрощение языка, демократизация литера­туры, прорыв в нее разночинца, территориальное распро­странение ее с узкого плацдарма Новой Англии по всей шири американских' прерий к неизведанному до той поры Даль­нему Западу,—все это сопровождалось появлением плеяды крупных прозаиков — Брет Гарта, Твэна, позднее Лондона, Генри, Норриса.                                                                                 .

«Главная Улица» американской литературы стала застраи­ваться не поэмами, а романами и новеллами.

Таким образом провал в развитии американской поэзии действительно был, и после-Уитмэновская американская литература изменила стиху.

Однако ко времени всемирной ввйны, на-ряду с измель­чанием большей части американской прозы, исчерпавшей темы американской экзотики, героики американского пио­нерства, мощи американского роста и снижавшейся до сте­пени приятного «чтива»; на-ряду с вступлением другой ее части на новые пути социального памфлета (Синклер, Дрей- зер), — именно в эту пору великих социальных потрясений вновь пробудилась американская поэзия.

Американская критика заговорила о «Возрождении» поэзии. Долгое время мы не имели о нем никаких све­дений и только теперь по вновь поступающим материалам можем проверить, было ли это «Возрождение» подлинным возрождением американской поэзии.                                                                                                                              >

В 1912 году начато было издание журнала «The Poetry» (Поэзия); тогда же сплотилась поэтическая группа вокруг передового журнала «The Liberator» (Освободитель); немного позже плодотворно прошумели, не столько своими стихами, сколько своей пропагандой, так называемые «Имажисты», проделавшие для американского поэтического языка ту же разрушительную и очистительную работу, что для русского— наши футуристы; и, наконец, за какие-нибудь три-четыре года было напечатано с десяток книг, в которых высказа­лось новое поколение американских поэтов. Их успех, спрос на их произведения был необычаен, их поэзия стала квалифицироваться, как первое проявление «подлинного американского искусства».

После долгого перерыва поэзия вновь стала неотдели­мым элементом и движущим фактором современной амери­

канской жизни. Именно она, вслед за отдельными мысля­щими одиночками, вроде Эптона Синклера и Дрейзера, показала, что многое неладно в американской действи­тельности; именно она на смену прежним идиллиям обна­ружила трухлявость и гниль, апатию и лицемерие, застой и тину, затянувшую американскую провинцию и поро­дившую «великую скуку» современной Америки. Жуткий «Уайнсбург Охайо» Шервуда Андерсона и не менее жут­кий «Бэббит» Синклера Льюиса только через пятилетие отозвались в прозе на картину американского застоя, еще в 1915 г. показанную в «Антологии» Ли-Мастерса и доку­ментально подтвержденную культурно-бытовым сборником Менкена «Americana 1925» (см. отдел библиографии).

Среди поэтов этого поколения нашлись также отобрази- теди гнета и тлена американского индустриализма (Сэндберг); негритянского вклада в американскую, культуру (Линдсэй и негр Мак-Кэй); беспристрастный природо-и бытописатель современной американской деревни (Фрост) и другие та­ланты, выросшие из американской действительности.

Их творчество и позволило говорить о «Возрождении» американской поэзии.

Анализируя сущность этого «Возрождения», мы видим, что за этим термином кроется попросту реалистическое снижение и долгожданная демократизация поэзии.

Американская поэзия, наконец, откликнулась на призыв и пример Уитмэна и программные напоминания имажистов. Она сделала даже следующий шаг к полному опрощению, отказавшись от риторической позы Уитмэна и развивая ли­нию его поэтических каталогов. Отказ от внешней красиво­сти и недосягаемой глубины мысли, от изощренного символа и образа, от канонической формы, — сметение грани между поэтическим и прозаическим языком и тематикой, обыден­ные сюжеты из повседневной жизни, трактовка их в безоб­разной (а по мнению иных и безобразной), тяжеловесной и плоской манере — мы находим не только в современной американской поэзии. Все эти признаки можно найти и у нового поколения английских поэтов-реалистов. (Георги- анцев, как они себя называют), у русских нео-реалистов. Тяга к реалистическому опрощению поэзии стала в послед­ние десятилетия одной из основных, поэтических тенденций всех англо-саксонских стран и сильно сказывается почти повсеместно.

Как бы ни оценивать описанный процесс — мы должны признать, что безотносительно к художественной ценности произведений именно эта «американская поэзия для аме­риканцев» и эти «непоэтические» поэты характерны для

американской литературы, а не эпигонское следование ста­рой европейской традиции «соловья и розы».

В данной статье хотелось бы дать пример того, как даже у поэтов старого склада, притом у имен на американский масштаб крупных (мы берем одного из известнейших поэтов современной Америки — Ли - Мастеров) — старая поэтическая традиция уже в зените их поэтической карьеры уступает место проявлению основных признаков описан­ного нами «американского поэтического «Возрождения».

Эдгар Ли-Мастерс—одна из примечательных фигур совре­менной американской поэзии. На нашу мерку он уже ста­рик, родился он в 1869 г. в Гарнетте (штат Канзас) в семье старых пуритан и давних насельников Соединенных Штатов. По профессии — юрист. До 1914 г., т.-е. до 45 лет, Мастерс был одним из многих, поэтом-элигоном, перепевавшим ста­рых классиков. Правда, выбор образцов делал ему честь — это были: Э. По, Ките, Шелли, Суинбэрн, но и форма и темы его стихов, несмотря на все их мастерство, были удру­чающе традици.онны.

Но вот в 1915 г. появилась его «Антология» (Spoon River Anthology), собрание двухсот с лишком автоэпитафий. Тот лик прогнившего, затхлого захолустья Соединенных Штатов, который позднее’ изобразил в своих произведениях Шервуд Андерсон и отчасти Синклер Лыоис, был намечен уже в этих коротеньких эпитафиях Ли-Мастерса.

Книга имела потрясающий успех. Ожесточенные нападки задетых, или считавших себя задетыми, лиц только рас­ширяли круг ее читателей, первые — клеймили ее «поро­ждением желтого журнализма», среди вторых ■— были люди, называвшие ее «Американской Человеческой Коме­дией». Шум, поднятый вокруг книги, напоминает скандал, возникший при появлении известного сборника «Дуб­линцы» Джемса Джойса. Но Америка в ту пору еще не выра­ботала у себя английской нетерпимости. Автора не выжили из Америки, как выжили Джойса из Англии бойкотом его произведений. Книгу Мастерса не сожгли, как сожгли весь тираж «Дублинцев» Джойса, она благополучно заняла видное место в ряду наиболее ценных произведений совре­менной американской поэзии.                                       ■

В последние годы Мастерс еще раз развил ту же тему в «Новой Антологии» (New Spoon River Anthology), вообще же он вернулся к прежнему эпигонству, на этот раз подра­жая больше всего Роберту Браунингу.

Однако только чт,о напечатанный цикл «Стихи китайца» показывает, что даже неровный эклектик Мастерс уже не может выбраться из русла характерно-американской реали­

стической поэзии. «Стихи китайца» интересны и как пример такой поэзии, и как образчик возможной в амери­канских условиях социальной сатиры, правда значительно смягченной против беспощадного зеркала «Антологии» Ма­стерса.

Как раз с то время, когда английская и американская печать была переполнена крикливыми и пристрастными выпадами против Китая и китайцев, в Америке появился этот цикл, в которых белый, и притом американец, взглянул на окружающее глазами китайца и его устами высказал несколько горьких для своих американских почитателей истин.

Чтобы понять, откуда взялась эта горечь, нужно вспом­нить американские условия.

Допуская существование предохранительного клапана в виде ли безвредной критики или Гомперсовского и Фо.рдов- ского «социализма», американская правящая машина крайне чутка и неумолима в пресечении всего действительно опас­ного для существующего в Америке строя.

1          Пример этому вся писательская судьба «живого трупа» Эптона Синклера, настолько основательно изолированного от англо-саксонского буржуазного общества, что в недав­нем письме известного английского писателя Бирсфорда —• последователя Уэллса и Шоу — Комитету Выставки Рево­люционного Искусства Запада мы находим такие строки: «Мне давно не попадались книги Синклера, и я не уверен даже, жив ли он еще».

Ли-Мастерсу далеко до героизма Эптона Синклера. Мастер,су, должно быть, хочется, чтобы его читали не только в России и Германии, как Синклера, но и в родной буржуаз­ной Америке, ему, должно быть, не безразличен даже и успех его книг.

Но, с другой стороны, Мастерс, несмотря на свою пу­ританскую наследственность, все ж.е слишком многое и слишком ясно видит и не может или не хочет молчать до конца.

Что же ему и ему подобным остается делать в границах литературно-дозволенного — остается старое, как свет, поло­жение придворного шута «Ее Капиталистического Величе­ства», которому державная Америка спускает с рук кое-какие вольности, и "Мастерс иногда позволяет себе по,балансиро­вать на очень опасном для него острие «свободного» обще­ственного мнения «свободной» Америки.

Не отсюда ли скепсис и горькая усмешка Мастерса, выступающие на фоле реальнейших зарисовок, не защит­ная ли . маска — эти, на первый взгляд мелкие, обыденные

темы, — словом, весь знакомый эзоповский аппарат обли­чителя баснописца, которому в настоящих условиях, пожа­луй, и орла-то опасно высмеивать, раз орел поддержи­вает герб Соединенных Штатов.

В стихотворных афоризмах Мастерса есть и формаль­ные признаки басни — осторожные морализующие кон­цовки, которые как бы обобщают и оправдывают видимую мелочность темы.

Встречаются и чисто лирические вещи (Сити-Холл Парк и др.), но они выдержаны в основном тоне горькой тоски, порываний на простор из давящей духоты окружающего.

Мы не знаем, что писал бы Мастерс, живи он в других, более свободных, условиях, будь он, например, французским или немецким писателем, быть может там он навсегда остался бы традиционным поэтом, но, учитывая окружаю­щую его среду, врожденные пуританские традиции и прочие путы, — нельзя не отдавать должного даже этим проблескам свободного критического разума.

В эпиграмматических басенках «Стихов китайца» общая скептическая хватка и беспощадная прямота «Антологии» проведена сквозь призму мнимого автора, какого-то нью- йоркского эмигранта китайца. Преломление это дано и в стилизованном, примитивно-утонченном, экзотическом для Америки, мышлении и в самом языке, намеренно-неуклю­жем, опрощенном, иногда слегка изломанном. Но это не просто опыт стилизатора: под маской избранного Мастерсом наблюдателя-китайца сквозит знакомый скепсис самого Ма­стерса.

Если и усматривается в этом цикле чье-либо влияние, так это влияние Уитмэна, сказавшееся в широком демокра­тизме, сверх-национальном подходе и в самом построении ритмико-синтаксического периода, пример которого для русской литературы мы имеем в строе некоторых из «Але­ксандрийских песен» Кузмина; а также возможное влияние эпиграмматической и басенной поэзии александрийцев, про­сочившееся выданный цикл, вероятно, не без участия элли­нистических образцов «Антологии» Мастерса.

И тематически и формально цикл местами неожиданно злободневен. В 13 коротеньких стихотворениях-афо­ризмах определено отношение автора ко многому — тут и темы труда, и социальных уродств (Пятое Авеню, Рабочий и Картина), и антимистический скепсис рационалиста-кон- фуцианца (Крещеный, Проповедница Армии Спасения), и антимилитаризм по природе миролюбивого китайца (День Мобилизации, Зоологический Сад в Бронксе), и врожденная ему деликатная культурность (Винг-Ли и Дэзи Фрезер),

и его раздумья над жизнью, полные пессимистической усмешки (Ли-Чьен пьянеет, Ян-Чунг в старости, Аскеты и Пьяницы, Довольство), и певучая, тоскливо-горькая ли­рика одиночки, оторванного от родины, от родной среды, от близких (Сити-Холл Парк, Музыка Памяти).

Беглые реалистические зарисовки, заостренные едкой моралью скептически-старческих афористических концовок и оформленные мерным, плавным, ниспадающим течением стиха, метко вложены в уста мнимого «старика на всю жизнь», пассеиста-китайца, этого загадочного феникса, жду­щего небывалого костра, чтобы скинуть напускную старче­скую пассивность и показать свою вечную молодость.

ЭДГАР ЛИ-МАСТЕРС.

СТИХИ КИТАЙЦА.

ПРОПОВЕДНИЦА ИЗ АРМИИ.СПАСЕНИЯ. Проповедница из Армии Спасения

пришла поутру

И сказала:

«Молись и дастся тебе,

проси и получишь».

А в обед                                                                                                                     •

землекоп ирландец Из глубины водопроводной канавы

Проклял бога,

рыча,

что ирландцы молились ♦ ■

Сотнями лет,

моля о свободе,

И получали —

пинки по загривку.

Китайцы поступают лучше:                                                             .

Без бога

и без проклятий.—

КРЕЩЕНЫЙ.

Друг из Китая пне пишет о великом

миссионере,

Что тот окрестил множество всяких китайцев,

Говоря им,

что стоит поверить,

и яды станут безвредны,

И змеи не тронут,

по слову святого писанья.

Йи-Лим верит в Христа,

его крестят,

Потом он трогает кобру, чтоб доказать свою веру.

Кобра жалит Йи-Лима, '

Йи-Лим умирает.

Миссионер говорит, что Йи-Лим

.                                      погиб от безверья.

Я же скажу, что он верил,

иначе не тронул бы кобры.

. ДЕНЬ МОБИЛИЗАЦИИ.                                     '

Пища и уголь

будут дороги этой зимой,

Много будет

безработных и нищих,

А мне придется много и тяжко работать.

Сегодня,

глядя, как идут солдаты по двадцать второму

проспекту,

Я случайно подметил

совсем молоденькую девушку.

Ее глазки круглились, как карие бусинки,

губки алели,

Чулки были видны до самых колен,

В руках у ней были: —                                 •

.                                           зонтик и сумочка.

Она смотрела на проходивших солдат

и улыбалась. Глупая! Будь у ней капелька смысла.

она бы подумала:

«Никогда мне не выносить сына».

ВИНГ-ЛИ И ДЕЗИ ФРЕЗЕР.

Друг мой, китаец Винг-Ли,

Был очень счастлив

с девушкой

американкой,

Дэзи Фрезер,

И подарил ей две пары

китайских чулок.

Потом он узнал, что Дэзи их обменяла.

Две пары чулок чистого шелка На три пары

дешевых лилльских чулок.

Из них оставила себе тоже две пары,

Отослав одну пару сестре

миссионерке в Китае...

Конфуций так не учил —.

Не учтиво!

АСКЕТЫ II ПЬЯНИЦЫ.

Вчера Ян-Чунг говорил об аскетах

и о гуляках

И доказывал, что и аскеты живут не менее полно. «Верь мне, в отказе

ощущений не меньше,

Чем в самом разгуле».

.                              СИТИ-ХОЛЛ ПАРК.                                            .

Вечерняя тишь над тысячью зданий,

Над миллионами зданий;

И небо все в золотистой пыльце

до самой верхушки .

Башни Удьворса.

Звезда                                                                                                                    .

запуталась в складках бессильно повисшего флага И снова вспорхнула,

как мотылек из-под сетки.

Белесый нефрит худощавого месяца Подброшен над морем.

Сердце мое                                                                                                       -

далеко за домами

в дугах,

Где взора хватает,

насколько несет его

больно щемящее сердце.

РАБОЧИЙ И КАРТИНА.

По всему Ныо-Иорку Здоровый народ за работой: .

Рослые люди на козлах, негры и белые;

Вот итальянцы роют подземку,

прокладывают новые рельсы; Ирландцы гонят по ним поезда, .

Закладывают новые небоскребы,

закрепляют борта океан­ских судов;

Греки, литовцы —

все силачи на подбор,

Отесывают глыбы,

ворочают землю лопатой.

Здоровяки, синеблузники, с загорелыми красными

лицами,

С грязными лапами,                                       '

весь день за тяжелой работой Под хмурым и безоблачным небом, и в холод

и в дождь—

Вот это картина ■                                                    ’

для живописца!

Зашад и Восток. Кп. I.                                                                                                                                                7

Но англичанин,

диктующий в нос

каблограмму;

Торгаш из евреев,

занятый счетом своих барышей;

Американец,

горланящий нудную проповедь,

Говорящий речи в суде, ''

Играющий на пианино,

Сочиняющий сотни стихов —                                                                    ’

Из чего же тут сделать картину?

А не то джентльмен, носящий гетры,

танцующий с дамами,

Пыощий чай —

Где ж тут картина?

Перевел .                                         Л. Кашкин-. '