Алексеев С. С. Правовые запреты в структуре советского права // Правоведение. - 1973. - № 5. - С. 43 - 51.

С. С. Алексеев ,

доктор юридических наук

Правовые запреты в структуре советского права

1.         Правовые запреты — необходимый элемент социалистического правопорядка. С их помощью обеспечивается закрепление социалисти­ческих общественных отношений, определяются важнейшие стороны государственной и гражданской дисциплины, непреложный минимум нравственных требований, границы дозволенного и недозволенного в поведении граждан, действиях организаций, государственных орга­нов.

Но если общественно-политическое значение и социальная цен­ность правовых запретов вырисовываются в целом с достаточной определенностью, то по своей юридической природе, месту и функ­циям в структуре советского права они представляют собой сложные, в определенном смысле загадочные юридические образования. Ведь нередко запреты как таковые оказывают регулирующее воздействие на общественные отношения; в то же время в структуре права суще­ствуют обособленные запрещающие нормативные предписания. Юри­дическая практика свидетельствует, что в ряде случаев дело не может быть решено, если не опираться на конкретизированную запрещаю­щую норму, в других — ориентиром для решения дела служит общий запрет, растворенный в комплексе норм. Чем это объяснить? Весьма сложны связи общих запретов и запрещающих предписаний с иными нормами — управомочивающими и в особенности охранительными. В частности, не вполне ясно, можно ли рассматривать уголовно-право­вые нормы особенной части как такие предписания, которые наряду с «чисто» уголовно-правовым содержанием выражают и общие за­преты.

2.         Прежде всего необходимо с предельной четкостью проводить различия между запрещающими нормативными предписаниями, прямо выраженными в тексте нормативных актов, и запретами как формами правового регулирования.

Запрещающее нормативное предписание — это «обычное» государ­ственно-властное веление, непосредственно выраженное в тексте нор­мативного акта и состоящее в возложении на тех или иных лиц обязанности воздерживаться от действий известного рода. Запрещающих предписаний в нормативных актах не так уж мало (например, ст.ст. 24, 63, 74, 75, 77 КЗоТ РСФСР; ч. II ст. 40. Основ земельного зако­нодательства Союза ССР и союзных республик; ч. IV ст. 12 Основ законодательства Союза ССР и союзных республик о здравоохранении и др.). В тексте указанных и многих других нормативных актов нор­мы-запреты выражены при помощи слов «запрещается», «запрещено», «не допускается» и т. д.

Однако сложность проблемы в том, что наряду с такого рода кон­кретизированными, формально-определенными запрещающими предпи­саниями существуют и оказывают свое регулирующее воздействие на общественную жизнь запреты как таковые.

В советской юридической литературе общепризнано положение о трех основных формах регулирования: позитивном связывании, дозво­лении, запрете.¹ Но до сих пор — насколько нам известно — еще не обращено внимание на то, что указанные «формы» по-разному вы­ражаются и «работают» в структуре права. Если позитивное обязывание мыслимо лишь в виде конкретных, формально-определенных предписаний, то запреты (а также в известной мере и дозволения) могут существовать и как таковые. Иными словами, они в структуре права не только воплощаются в запрещающих предписаниях, но и «жи­вут» в виде общих запретов, выраженных в системе норм, в том числе управомочивающих, охранительных.

Характерно, что правоприменительные органы при решении кон­кретных дел нередко ориентируются на то, что в данной области отношений существует общий запрет, и потому признают неправомер­ными действия лиц, совершенные при отсутствии прямого дозволения. Так, по одному из дел, рассмотренных Верховным Судом РСФСР, уста­новлено, что жюри конкурса на лучшие образцы детских игрушек ото­брало представленные под разными девизами четыре образца, каждый из которых был предложен в виде самостоятельной работы, и, объ­единив их в одну серию, присудило автору одну вторую премию. В определении судебной коллегии по гражданским делам Верховного Суда РСФСР подчеркнуто: «Условиями конкурса не установлено, что несколько разных образцов игрушек, представленных под разными девизами, могут быть объединены в одну серию с присуждением им одной премии». Коллегия не согласилась с мнением нижестоящей судебной инстанции, полагавшей, что условия конкурса «не запреща­ют» объединение нескольких образцов, отметив, что такой вывод «про­тиворечит характеру условий конкурса».² Характер отношений по кон­курсу таков, что здесь не требуется прямого запрещающего предписа­ния («нельзя объединить образцы»): жюри конкурса не управомочено на совершение действий подобного рода.

Та же мысль выражена в Постановлении Пленума Верховного Суда СССР от 12 марта 1971 г., в котором указано, что согласно ст. 50 Основ гражданского судопроизводства Союза ССР и союзных респуб­лик «. . .суд, рассмотрев дело в порядке надзора, вправе отменить и направить дело на новое рассмотрение в суд первой или кассацион­ной инстанции. Но этой статьей не предусмотрена возможность возвра­щения дела на новое рассмотрение в суд надзорной инстанции. .».³

Какова же природа общего запрета — запрета как такового? Допустимо, думается, предположить, что в тех случаях, когда общие запреты функционируют в правовой системе «как таковые», они выступают как правовые явления, близкие, а, быть может, и тождест­венные по -своим свойствам и функциям правовым принципам. Прин­ципы представляют собой особые первичные подразделения структуры права.⁴ Они выполняют нормативно-направляющие функции в той или иной общности юридических норм — институте, отрасли, праве в це­лим.

Аналогична и роль общих запретов. Они выражаются в комплексах юридических норм. Общие запреты призваны интегрировать, объеди­нять разнообразный правовой материал, в какой-то степени направлять его развитие. Так, общий запрет «не нарушать социалистическую соб­ственность» выражен в конституционных положениях (ст. 131 Консти­туции СССР) и во множестве управомочивающих и охранительных норм уголовного, гражданского, административного и других отраслей права. Сам факт существования такого запрета, надо полагать, не только придает известное единство указанным выше предписаниям, но и предопределяет целенаправленный характер правового регулирова­ния охраны общественной социалистической собственности, дифферен­циацию и интеграцию связанных с этим предписаний и их общностей. В ряде случаев, обособляя запрет и формулируя его в виде само­стоятельного принципа, законодатель стремится определенным образом направить развитие правового регулирования. Так, в ч. II ст. 40 Основ земельного законодательства Союза ССР и союзных республик за­креплено такое предписание-запрет: «Всякая деятельность, нарушаю­щая природные комплексы заповедников или угрожающая сохранению природных объектов, имеющих особую научную и культурную цен­ность, запрещается как на территории заповедников, так и в пределах устанавливаемых вокруг заповедников охранных зон». В соответствии с этим запретом должны впредь определяться и содержание прав зем­лепользователей, и порядок посещения территории заповедников и мно­гие другие юридические нормы.

3. Разграничение запрещающих нормативных предписаний и за­претов как принципов, важное само по себе, не объясняет, однако, причин такого разграничения, неодинаковые функции запретов и за­прещающих предписаний в различных областях общественных отноше­ний. В самом деле, почему в отношениях по конкурсу судебные орга­ны признают неправомерными действия жюри, которые прямо не за­прещены, но противоречат характеру конкурсных отношении? И почему, например, в делах, связанных с возложением юридической ответствен­ности за занятие запрещенным промыслом, необходима прямо сфор­мулированная в тексте нормативного акта запрещающая норма? От­менив по делу Фадеева вынесенный ранее приговор и определения, судебная коллегия по уголовным делам Верховного Суда РСФСР ука­зала: «Фадеев за занятие кустарным промыслом без регистрационного удостоверения мог нести ответственность на основании ст. 162 УК РСФСР, если бы этот вид промысла был бы запрещенным».⁵

Ключом к решению поставленных вопросов (а они — главные при определении юридической природы правовых запретов) являются осо­бенности двух основных типовых способов правового регулирования, один из которых может быть назван «разрешительным», а другой — «дозволительным».

Разрешительный — это такой способ регулирования, в соответствии с которым правопорядок в данной области отношений дозволяет толь­ко то, что прямо разрешено нормативными предписаниями. Дозволи­тельное же регулирование строится по противоположному принципу: дозволено все, что не запрещено. Разумеется, это «все» в развитой правовой системе тоже имеет свои границы: оно не должно противо­речить законодательству, его «духу», принципам, социальному назна­чению. Тем не менее при разрешительном регулировании субъектам в данном круге отношений дозволено совершать любые правомерные действия, поскольку они не запрещены нормативными предписаниями.

Применение того или иного способа регулирования обусловлено особенностями опосредуемых правом отношений, своеобразием соци­ально-правовой, политической обстановки, этапом развития социали­стического государства, развитием социалистической демократии. По мере успехов социалистического и коммунистического строительства в содержании советского права и права других социалистических стран возрастает удельный вес дозволительного регулирования (пони­маемого — надо повторить — в том смысле, что общее дозволение предполагает строгое соблюдение субъектами действующего законода­тельства, его «духа», принципов, социального назначения). В современ­ных условиях значителен круг и таких общественных отношений, где требования строжайшей законности, государственной дисциплины пред­определяют существенную социальную ценность разрешительного ре­гулирования.

От способа регулятивного воздействия зависят основания, вызы­вающие к жизни запрещающие нормы, сам факт их реального бытия, их функции в системе права.

Дозволительное регулирование немыслимо без точно определен­ных, конкретизированных запрещающих предписаний (например, в об­ласти административного и финансового права: предписаний, опре­деляющих запрещенные промыслы). Все иные  действия, например, промыслы, не указанные в установленном законом перечне, признаются правомерными, дозволенными, хотя бы они в нормативных актах и не упоминались.

Иная картина там, где действует разрешительный способ регу­лирования. Сама по себе «логика» права не требует в этом случае обособления самостоятельных запрещающих предписаний. Законода­тель вводит запрет всей системой данных норм. Регламентируя содер­жание субъективных прав, устанавливая юридическую ответствен­ность за определенное поведение, законодатель при разрешительном регулировании тем самым определяет, что субъекту дозволено, а что не дозволено. Общий запрет как бы «растворен» в системе управомочивающих и в особенности охранительных нормативных предписаний.⁶

Конечно, и при разрешительном регулировании возможно форму­лирование обособленных запрещающих предписаний. Но это каждый раз обусловлено особыми причинами.         

В частности, обособление самостоятельных запрещающих пред­писаний может быть вызвано необходимостью усиления регулирующего и идеологического воздействия права с тем, чтобы обратить особое внимание на недопустимость определенного поведения, подчеркнуть социально-политическое содержание правовых установлений. Напри­мер, в ст. 77 КЗоТ РСФСР в первой фразе устанавливается общий принцип оплаты по труду в соответствии с его количеством и качест­вом, а во второй указывается: «запрещается какое бы то ни было по­нижение размера оплаты труда в зависимости от пола, возраста, расы и национальной принадлежности». Такого рода запрещающее пред-, писание не только юридически подкрепляет и детализирует указанный выше общий принцип оплаты по труду, но и оттеняет важные социаль­но-политические моменты данного института.

Следует также иметь в виду отмеченную ранее близость общих запретов и правовых принципов, сходство, а, возможно, и единство их направляющих регулятивных функций. По-видимому, кроме отме­ченных ранее оснований, введение в нормативные акты предписаний-запретов выполняет при разрешительном регулировании роль «сту­пеньки» для установления новой юридической ответственности. Частич­ным подтверждением тому служат, например, чч. IV и V ст. 12 Основ законодательства Союза ССР и союзных республик о здравоохране­нии. В ч. IV закреплен запрет: «Запрещается занятие медицинской и фармацевтической деятельностью лицам, не допущенным к этой дея­тельности в установленном порядке». На первый взгляд такое предпи­сание излишне, так как в ч. I данной статьи с предельной четкостью указано, что к медицинской и фармацевтической деятельности «.. .до­пускаются лица, получившие специальную подготовку и звания..». Но сразу после формулирования запрета в ч. V ст. 12 говорится: «Ответственность за незаконное врачевание устанавливается законода­тельством союзных республик». Введение предписания-запрета не толь­ко увеличило регулирующую силу нормы, изложенной в ч. I. придало ей безусловную обязательность и категоричность, но и создало необхо­димые предпосылки для указания на юридическую ответственность, наступающую в случае незаконного врачевания.⁷

4. Дозволительный и разрешительный порядок правового регулирования характеризуется специфическими способами связи дозволения и запретов, носящими характер «жесткой» объективной закономерности.

То, что дозволения и запреты (управомочивающие и запрещающие нормы) существуют и функционируют в «паре», в органическом единстве подмечено в литературе давно. Это единство лежит в основе их конструкций, как абсолютные правоотношения, правоотношения пассивного типа и др.

Но дело не только в единстве. Хотя в некоторых случаях (по основаниям, указанным выше) и может сложиться ситуация, когда при дозволительном регулировании функционируют конкретные управомо­чивающие предписания и соответствующие конкретные предписания-запреты, но с точки зрения внутренней «логики» рассматриваемых способов регулирования подобное соотношение вряд ли типично. Спе­цифически закономерный характер носит иное соотношение: если правопорядком установлено общее дозволение, то ему корреспондируют конкретные запрещающие нормативные предписания; и напротив, если правопорядком введен общий запрет-принцип, то его коррелятом яв­ляются конкретные управомочивающие нормы.

Следовательно, правовое регулирование характеризуется диалек­тикой — нерасторжимым единством, взаимопроникновением и взаимодействием общего и конкретного. Здесь мы встречаемся еще с одним случаем специфических закономерностей, свойственных соотношению субъективных прав и обязанностей в правоотношении.⁸ Можно предпо­ложить, что детальное изучение указанных соотношений в сфере дозво­лительного и разрешительного регулирования позволит выявить и дру­гие закономерные связи, глубже проникнуть в «тайны» правовой мате­рии, в частности, раскрыть новые стороны отраслевых методов право­вого регулирования.⁹

5. Интересен вопрос о месте общих запретов в системе советского права. В самом деле, если конкретные запрещающие предписания вхо­дят в комплексы норм соответствующей основной отрасли — админи­стративного права, гражданского права, земельного права и др., то какова отраслевая принадлежность общих запретов — запретов «как таковых»?

По своим главным юридическим особенностям общие запреты тя­готеют, скорее всего, к государственно-правовым предписаниям. Под­черкнем: по юридическим особенностям, а не по форме нормативного закрепления (в конституционных актах запретов выражено не так уж много). Общий характер действия запретов, их обращенность ко вся­кому и каждому, их глубинные функции в интегрировании и развитии правового регулирования — все это «выдает» принадлежность общих запретов к сфере советского государственного права. Будучи по большей части «обратной стороной» позитивных и охранительных пра­вовых норм, общие запреты выступают в качестве своеобразного слоя в правовой ткани, входящего в «орбиту» государственного права.

Глубинная государственно-правовая природа общих запретов пред­определяет особенности их функциональных связей и прежде всего — связи с советским уголовным правом.

Советское уголовное право — это такая материальная профилиру­ющая отрасль, которая от других основных отраслей отличается тем, что в непосредственном своем содержании выражает правоохра­нительную функцию,¹⁰ является наиболее ярким и сравнительно «чи­стым» воплощением охранительной подсистемы советского права. В рассматриваемом отношении общие запреты (не нарушать социали­стическую собственность, не посягать на здоровье, честь, достоинство гражданина и др.) выполняют ту же функциональную роль, что и иные общие предписания государственно-правового типа: они лежат в основе конкретных охранительных уголовных предписаний и их объединений, в определенной мере интегрируют их, направляют их раз­витие. В науке советского уголовного права еще недостаточно оце­нена такая интегрирующая и направляющая роль общих запретов, хотя она не менее значительна, чем роль объектов непосредственной уголовно-правовой охраны.

Отмечая ведущую роль общих запретов по отношению к конкрет­ным предписаниям советского уголовного права, необходимо выделить и другую сторону их функциональных взаимозависимостей.

Основываясь на общих запретах социалистического правопорядка, нормы советского уголовного права в то же время имеют существен­ное значение в установлении и формировании этих запретов. В прин­ципе справедливо мнение А. А. Пионтковского, что уголовный закон «.. .сам непосредственно вводит и устанавливает правовые нормы и правоотношения». Автор указывает в качестве примера на то, что «.. .уголовные законы участвуют в определении границ субъективного права советского гражданина».¹¹ По мнению М. И. Ковалева, уголов­ное право, в частности, конкретизирует установленные государством гарантии охраны жизни, здоровья, чести и достоинства человека. «Уста­навливая, например, — пишет автор, — уголовную ответственность за умышленное и неосторожное убийство, телесное повреждение и т. п., оно предписывает всем гражданам под страхом весьма строгого уго­ловного наказания воздерживаться от соответствующих посягательств. Одновременно эта гарантия имеет и свои пределы, так как тот, кому уголовное право обещает телесную неприкосновенность, не может ее употребить во зло другим людям. Закон лишает гражданина своей защиты, когда он спровоцировал с другой стороны действия, подпа­дающие под признаки необходимой обороны».¹²

Вместе с тем позиция, защищаемая А. А. Пионтковским и М. И. Ковалевым, нуждается в уточнениях. Вряд ли общие запреты, формулируемые с помощью уголовного закона, и те общие абсолютные правоотношения, которые на их основе складываются, верно рассмат­ривать в качестве «уголовно-правовых». Такой взгляд тем более нельзя признать правильным в отношении конкретных запрещающих предпи­саний, с которыми нормы особенной части уголовного права находятся в сложных функциональных взаимозависимостях.

Вообще, характеризуя роль уголовного права в отношении запре­тов, необходимо учитывать особенности указанных выше типовых способов правового регулирования.

Наиболее существенна роль уголовного права в установлении об­щих запретов при разрешительном регулировании. Введение уголовной ответственности за определенные общественно опасные деяния, как правило, свидетельствует о наличии в данной области отношений об­щего запрета. При этом можно предположить, что уголовный закон (закон, а не норма!)—явление более богатое и многогранное, чем «просто» источник уголовного права. Будучи формой выражения и закрепления уголовно-правовых охранительных предписаний, уголов­ный закон в какой-то мере имеет и государственно-правовую природу: он выступает в качестве средства, при помощи которого в правовую си­стему вводятся и общие запреты.

Однако и здесь — при разрешительном регулировании — общие запреты не могут рассматриваться в качестве уголовно-правовых явлений. Будучи основанными на требованиях социалистической морали, они представляют собой продукт всей правовой системы социалисти­ческого общества и прежде всего — государственного права.

Было бы преувеличением полагать, что благодаря лишь уголов­ному закону введен, например, юридический запрет не нарушать право собственности, жизнь, здоровье, честь, достоинство человека и т. д. По природе своей эти и другие запреты (непосредственно основанные на требованиях морали) являются общими, к тому же они тяготеют к методу правового регулирования, свойственному государственному праву.

Конечно, сам факт существования охранительных уголовно-право­вых предписаний придает общим запретам специфическую окраску предопределяет особые, уголовно-правовые формы их выражения (та­ковы, например, нормы, запрещающие вести пропаганду войны, расо­вой ненависти и пренебрежения к другим народам, распространять клеветнические измышления о мероприятиях Советской власти и др.).

По-иному строятся связи между уголовно-правовыми предписания­ми и запретами при дозволительном регулировании. Этот порядок регулирования характеризуется «обратным» соотношением дозволений и запретов: дозволено все, что прямо социалистическим правопоряд­ком не запрещено. Здесь запреты непосредственно вводятся иными отраслями, и они в принципе должны выражаться в виде конкретизи­рованных запрещающих предписаний. При дозволительном регулирова­нии уголовный закон не участвует в установлении юридического запрета. Он лишь придает ему уголовно-правовой оттенок, необходи­мую определенность, «повышенную» властно-императивную силу.

При дозволительном регулировании, когда юридические запреты формируются другими отраслями, последние находятся преимущест­венно в «обратной» функциональной связи с уголовным правом.

Особенность такого рода «обратной» связи чутко улавливают су­дебные органы при решении ряда юридических дел. Уже приводились примеры из практики Верховных Судов, ставящих уголовную ответ­ственность за занятие недозволенным промыслом в прямую зависи­мость от наличия в административном (финансовом) законодательстве соответствующих прямых запрещающих предписаний. Такого рода связь берется за основу и при решении некоторых других уголовных дел. Например, по делу Овчинникова, связанному с нарушениями на автотранспорте, судебная коллегия по гражданским делам Верхов­ного Суда РСФСР указала, что ст. 23 Правил движения на автотранс­порте «. . .не относится к числу правил, влекущих ответственность по ст. 21 УК РСФСР».¹³

В сфере отношений, для которых характерен дозволительный спо­соб регулирования, обнаруживается тенденция к усилению взаимо­действия между уголовным правом и рядом других отраслей. «. . .Со­временной тенденцией при совершенствовании уголовного права,— пишет В. Н. Кудрявцев, — является все более тесная связь его с нор­мами других отраслей права».¹⁴ Необходимость упрочения этой связи требует, чтобы юридические запреты, с которыми уголовное право связывает возможность ответственности, формулировались в виде от­дельных самостоятельных, детализированных по содержанию норма­тивных предписаний.

В ходе дальнейшего совершенствования советского законодатель­ства необходимо, на основе функциональных связей в системе права, максимально согласованно (синхронно) развивать позитивное регули­рование общественных отношений, формулируя самостоятельные нор­мы-запреты, и вводить новые охранительные предписания. «Вообще нецелесообразно, — отмечает В. Н. Кудрявцев, — принятие новых уго­ловно-правовых норм по вопросам, которые не урегулированы в пози­тивном плане другими отраслями права».¹⁵ И хотя автор не учитывает в достаточной мере значение уголовного закона в установлении об­щих запретов, в принципе приведенная мысль заслуживает поддержки: она правильно отражает существование «обратных» функциональных связей между уголовным правом и другими отраслями единого со­ветского права.

Рекомендована

 

кафедрой теории государства и права Свердловского юридического института

¹ Одним из первых на различие между указанными формами регулирования (прежде всего — между запретами и дозволениями) указал О. С. Иоффе (см.: О. С. И о ф ф е. Юридические нормы и человеческие поступки. В сб.: «Актуальные во­просы советского гражданского права». М, Изд. «Юридическая литература», 1964, стр. 16—26). В настоящее время рядом авторов (В. Ф. Яковлевым, В. Д. Сорокиным, А Б Пешковым) предприняты попытки связать с названными основными формами особенности методов регулирования. Жаль только, что в интерпретации В. Д. Сороки­на такой подход, позволивший очертить типовые методы, привел к крайним выво­дам — отрицанию отраслевых методов (см.: В. Д. Сорокин. Административно-про­цессуальное право. М., Изд. «Юридическая литература», 1972, стр. 30—39).

² «Бюллетень Верховного Суда РСФСР». 1970. № 11, стр. 2—3.

³ «Бюллетень Верховного Суда СССР», 1972, '№ 3, стр. 17.

⁴ См.: О. С. Иоффе. Структурные подразделения системы права (на материа­лах гражданского права). Уч. зап. ВНИИСЗ. вып. 14, 1968, стр. 45.

⁵ «Бюллетень Верховного Суда РСФСР», 1970, № 10, стр. 15; см. также, напри­мер: «Бюллетень Верховного Суда СССР», 1965, № 4, стр. 19.

⁶ По мнению О. С. Иоффе, в социалистическом обществе «запрет становится не более, чем оборотной стороной правила, наполненного соответствующим позитивным содержанием» (О. С. Иоффе. Юридические нормы и человеческие поступки, стр. 18).

⁷ Заключительная часть ст. 43 Примерного Устава колхоза содержит строгий за­прет: «Содержание скота сверх установленных Уставом норм запрещается». Надо по­лагать, что «логика» такого рода предписания-запрета требует разработки действен­ных и гибких мер, обеспечивающих проведение его в жизнь (включая и меры юриди­ческой ответственности).

⁸ Некоторые другие «жесткие» закономерности связи, свойственные соотношению прав и обязанностей, отмечены в работе: Проблемы теории права, т. 1. Свердловск, 1972, стр. 320—324.

⁹ Первые шаги в этом направлении, надо полагать, уже сделаны. В. Ф. Яковлев показал, что важная особенность метода гражданско-правового регулирования—его дозволительная направленность. Правда, автор, по-видимому, несколько переоценил эту особенность метода гражданского права: он считает правонаделение главной чертой метода, хотя и справедливо признает, что гражданскому праву свойственна особая дозволительность и, стало быть, «изюминку» гражданско-правового метода следует искать в иных особенностях гражданско-правового регулирования. В одной из статей В. Ф. Яковлев пишет, например: «Гражданское право, в отличие от трудо­вого, колхозного, земельного наделяет всех субъектов в принципе равной однотип­ной правоспособностью; этим оно обеспечивает выступление лиц в одних и тех же ролях...» (В. Ф. Яковлев. Сущность и основные черты гражданско-правового ме­тода регулирования общественных отношений. «Правоведение», 1972, № 6, стр. 87). Но все же ориентация на исследование особенностей дозволений в гражданском праве открывает путь к выявлению глубинных закономерных связей, присущих этой профи­лирующей отрасли советского права.

¹⁰ См.: В. Г. Смирнов. Функции советского уголовного права. Изд. ЛГУ, 1965, стр. 16 и след.

¹¹ Курс советского уголовного права. Часть Общая, т. I. M., Изд. «Наука», 1970, стр. 12—13.

¹² См.: М. И. Ковалев. Советское уголовное право, вып. 1. Свердловск, 1971, стр. 97.

¹³ «Бюллетень Верховного Суда РСФСР», 1973, № 1, стр. 11.

¹⁴ В. Н. Кудрявцев. Две книги об уголовном законе. «Советское государст­во и право», 1969, № 10, стр. 160.

¹⁵ Там же.