ПРЕДИСЛОВИЕ

Сочинение Иоанна Камениаты „Взятие Фессалоники“(^,1(оау-

’jo                     7л ‘AOofioovXeicioo too KajjLBviaTOO в’к; ttjv aXooaiv тт]С 0ва-

aaXovty.7](;) впервые было издано и переведено на латинский язык в середине XVII столетия книгохранителем Ватиканской библиотеки греком Львом Алляцием по рукописи, храня­щейся в Cod. Vat. 172В 1685 г. оно было переиздано в Парижском собрании византийских писателей с „Писателя­ми после Феофана"^[1]. Этот том Парижского собрания подго­тавливал к печати Франциск Комбефиз, однако ему не уда­лось завершить начатое дело: книга вышла в свет уже пос­ле его смерти без научного аппарата и даже без общего к вошедшим в нее византийским источникам предисловия.

Ф. Комбефизу принадлежит .перевод сочинения Камениа­ты на латинский язык, которое разделено им на 79 глав (в из­дании Алляция — 45 глав), на полях сделаны ссылки на Но­вый и Ветх-ий Завет к цитатам из Библии, а в отдельных слу­чаях — правка греческого текста.

Последующие издания сочинения Камениаты — в 1838 г. Беккера .в Боннском корпусе византийских историков^[2] и в 1863 г. Миня в «Греческой патрологии» ^[3] — явились, по суще­ству, повторением издания Комбефиза: Беккер отметил лишь разночтения между изданиями Алляция и Комбефиза и внесен­ные последним поправки, Минь ограничился дословным воспро­изведением боннского издания.

Сочинение Иоанна Камениаты уже давно привлекало вни­мание исследователей. В работах, посвященных истории Фес­салоники, а также византийско-славянским и византийско- арабским отношениям в начале X столетия, неизменно исполь­зовались ценные сообщения, содержащиеся в труде Камениа­ты ^[4]. Однако автору и его произведению в целом уделялось до сих пор незначительное внимание: если не считать кратких сведений, приведенных Мартином Ганке е «De Byzantinarum rerum scriptoribus» работе, вышедшей в свет почти триста лет назад ⁽ⁱ, то небольшая заметка К. Крумбахера в его «Исто­рии византийской литературы» ^[5] да статья А. Штрука, приуро­ченная к тысячелетию со дня взятия Фессалоники арабами в

904    г. ^[6], — это, пожалуй, и все, что можно назвать.

Всестороннее использование труда Камениаты затрудня­лось в известной мере отсутствием снабженного соответствую­щим комментарием перевода на какой-либо из новых языков ^[7]. Авторы предлагаемой работы поставили перед собой задачу восполнить по мере сил имеющийся пробел, чтобы сделать это ценное и оригинальное произведение византийской литературы более доступным широкому кругу историков.

Сочинение Иоанна Камениаты посвящено описанию захва­та и ограбления в 904 г. Фессалоники, второго по величине и значению города Византийской империи, арабскими корсарами.

Действия арабских пиратов в конце IX — начале X в. при­няли для Византии весьма опасный характер. Столь прослав­ленная буржуазными учеными завоевательная политика импе­раторов Македонской династии (867—1056) достигла наиболь­шей активности позднее, при императорах Никифоре Фоке (963—969) и Василии II (976—1025). При первых же пред­ставителях этой династии экспансионистские планы византий­ских феодалов встречали сильное противодействие со стороны арабов и болгар, главных в то время врагов империи. В цар­ствование Льва VI (886—912) Византийская империя нередко терлела поражения -и на суше и на мере. Недальновидная по­литика этого императора -привела к тому, что болгарский царь Симеон начал против Византии войну^[8], в результате которой империя была вынуждена пойти на новые уступки. Начавший­ся еще в начале IX в. процесс постепенного распада Аббасид- ского халифата, хотя и значительно ослабил его мощь, однако военные действия, предпринимаемые правителями местных эмиратов, причиняли большой ущерб пограничным областям и прибрежным районам Византии. Особенно тяжелые удары на море в первые годы X в. наносили империи флоты сирийских и критских арабов, часто действовавшие совместно. С Крита, ставшего со времени завоевания его испанскими арабами в царствование Михаила II (820—829) опорной базой арабских пиратов, они предпринимали опустошительные набеги на ост­рова и побережье Эгейского моря ^[9].

В июле 904 г. предводитель мусульманского пиратского флота греческий ренегат Лев Триполийский^[10] задумал даже нападение на столицу империи Константинополь. Его флот встулил в Геллеспонт, захватил Абидос и подошел к гавани Парий. Однако, то ли не желая вступить в бой с высланным против него императорским флотом, то ли устрашившись узкого фарватера Геллеспонта, Лев неожиданно повернул назад, вы­
шел в Эгейское море, обогнул полуостров Халкидику и напра­вился к Фессалонике. После трехдневной осады арабы ворва­лись в город и подвергли его страшному опустошению.

Это событие и явилось темой сочинения Иоанна Камениа­ты— его непосредственного очевидца и участника, попавшего вместе со своей семьей в плен к арабам ^[11]. Определить точно, в каком году написан им этот труд, не представляется воз­можным. Предположение Филарета и М. Дринова о том, что Камениата закончил свое сочинение в 905 г., не подкреплено какими-либо доказательствами ^[12]. Несомненно только то, что оно было написано вдали от Фессалоники, во время пребы­вания Камениаты в плену: заканчивая свое повествование, он пишет: «Здесь (в Тарсе. — Р. Я.) мы живет в ожидании, что либо освободимся благодаря давно обусловленному обмену (Лев Триполийский обещал Камениате и его родственникам, что они получат свободу по предстоящему обмену пленными между греками и арабами у Тарса. — Р. Я.), либо будем при­званы смертью... всегда близкой для того, кто живет в нево­ле» ^[13]. Согласно сообщению Табари, обмен пленными между арабами и греками на реке Ламусе, близ Тарса, где обычно производились такие обмены, был начат в конце сентября

905    г.^[14]. Однако из свидетельства того же Табари и других арабских историков известно, что обмен этот продолжался

всего четыре дня, а затем внезапно был прерван греками ^и. Таким образом, утверждать, что именно тогда Камениата получил свободу и, следовательно, уже к этому времени напи­сал свое сочинение, нельзя. Следующий обмен пленных, изве­стный под названием «дополнительного к обмену 905 г.», про­исходил на реке Ламусе в 908 г.^[15]; эту дату, очевидно, и сле­дует принять за terminus ante quem написания «Взятия Фес­салоники». Единственным источником, из которого мы можем почерпнуть сведения об авторе, является его труд. Мы узнаем, что Камениата был клириком, принадлежавшим к составу чте­цов ^[16], занимал должность «кувуклисия святейшей фессалоник­ской митрополии» ^[17] и являлся «одним из тех клириков, кото­рые служат в царских палатах»^[18]; отец его был экзархом Эл­лады ^[19].

Иоанн Камениата принадлежал к весьма состоятельному фессалоникскому семейству: стремясь добиться от одного из предводителей арабов обещания сохранить жизнь себе и сво­им близким, он предложил выкуп, «равного которому не най­ти ни у кого другого во всем городе» ^[20]. Вряд ли можно запо­дозрить его в слишком большом преувеличении: арабы тотчас согласились на поставленные условия и получили обещанные драгоценности ^[21].

Попав в плен к арабам, Иоанн Камениата и его родствен­ники вместе с остальными пленниками были доставлены на Крит, где значительная часть фессалоникийцев была продана в рабство ^[22]. Камениата с женой и двумя детьми ^2в, его отец, мать, три брата, сестра и брат отца ^[23] согласно договоренно­сти с Львом Триполийским были отправлены в Триполи ^[24], а затем в Таре, где должны были ожидать обмена пленными.

Как уже было отмечено в свое время К. Крумбахером ^[25], Камениата не был профессиональным писателем и дошедшее до нас сочинение является, очевидно, его единственным лите­ратурным трудом. Приняться за такое непривычное дело за­ставила его, «человека .неискушенного и непривычного к сочи­нительству» ^[26], лишь беда, стрясшаяся с Фессалоникой, и упор­ные просьбы его друга Григория Каппадокийского.

Повествование открывается вступлением, где автор прослав­ляет достоинства Григория Каппадокийского, в форме обра­щения к которому и ведется рассказ, объясняет обстоятельства, побудившие его написать сочинение, и вкратце сообщает, о чем он намеревается поведать (гл. 1—2). Непосредственно произведение свое он начинает восхвалением благочестия Фес­салоники (гл. 3), а затем обстоятельно описывает окрестности города (гл. 3—7). Рассказав о крепостных укреплениях (гл. 8), Камениата отмечает, что перед нападением арабов во всей прилегающей к Фессалонике области царил глубокий мир и жители наслаждались благоденствием; далее он сообщает об оживленной торговле, которая велась © Фессалонике, превозно­сит образованность городской молодежи, величие и убранство храмов и красоту церковных песнопений (гл. 9—12). Наконец, после довольно пространных рассуждений о том, что захват и разграбление Фессалоники пиратским флотом Льва Трипо- лийского явились заслуженной карой за грехи ее жителей (гл. 12—15), он описывает приготовления к обороне, а также осаду города (гл. 16—34). Подробно рассказав о каждом дне осады, автор рисует картины грабежа и убийств, последовав­ших за взятием города, повествует о захвате жителей в плен (гл. 35—64), об их мучительном плавании в трюмах арабских кораблей на Крит и в Сирию и о продаже в рабство. Произ­ведение заканчивается просьбой к Григорию Каппадокийскому помолиться о благополучном завершении всех бед, выпавших на долю Камениаты и его семьи (гл. 79).

79 глав сочинения Иоанна Камениаты весьма неравнознач­ны по своей исторической ценности. К наиболее интересным разделам следует отнести описание окрестностей Фессалоники. Мы узнаем, что земли, простирающиеся к востоку и западу от города, обильно орошенные водами источников и горных речек, были тщательно возделаны; при этом земли, лежавшие в не­посредственной близости к городской черте, были отведены под сады и виноградники, а более отдаленные — под пашни. На равнине, расположенной к востоку от города, находились, помимо того, пастбища, а также озера, снабжавшие Фессало- нику и ближайшие селения рыбой. Изобиловали рыбой и ре­ки, протекающие по равнине западнее Фессалоники ^[27].

Обстоятельное описание фессалоникских окрестностей поз­воляет установить, что пригородное сельское хозяйство было весьма интенсивным и являлось той экономической базой, на которой основывалось процветание Фессалоники. Здесь сочета­лись основные отрасли сельского хозяйства: хлебопашество, скотоводство, садоводство, виноградарство и рыболовство.

В ряде глав содержатся весьма ценные сведения о судьбах некоторых славянских племен, участвовавших в VI—VII сто­летиях в неоднократных вторжениях «варваров» в пределы Византийской империи и осевших на территории Македонии, в районах, прилегающих к Фессалонике. Эти сведения пред­ставляют особый интерес не только потому, что их сообщает житель Фессалоники, современник описываемых событий, но еще и потому, что они относятся к началу X в., когда воору­женные столкновения между империей и славянскими племе­нами прекратились и сообщения об этих племенах почти ис­чезают со страниц источников. Свидетельства Камениаты по­казывают, что, несмотря на неоднократно предпринимавшиеся в прошлом византийским правительством военные походы, пе­реселения, христианизацию и другие мероприятия, имевшие цель покорить и ассимилировать славянские племена, еще в начале X в. они являлись самостоятельными этническими груп­пами и отнюдь не находились в полном подчинении империи*

Описывая окрестности Фессалоники, автор указывает ме­ста расселения славянских племен другувитов, сагудатов и стримонцев. Из его рассказа видно, что они по-прежнему жили
возле города и сохраняли свои старые племенные названия (ЕатоуВатоь, Дроиуои[ЗГта1, Expuixovtxat)^[28]. Показания Камениа­ты об окрестностях Фессалоники и участии славян в обороне города дают возможность уяснить конкретные взаимоотноше­ния, существовавшие в то время между империей и славян­скими племенами, а также проливают некоторый свет на за­нятия другувитов и сагудатов, живших на равнине между Фессалоникой и Верроей. Их основным занятием было, по-ви­димому, хлебопашество; кроме того, они являлись посредни­ками в торговле между фессалоникийцами и болгарами ^[29].

Во времена Камениаты другувиты, сагудаты и стримонцы, как и три столетия назад, когда они совершали нападения на империю, имели своих собственных вождей (ap^ovTsg), кото­рым непосредственно подчинялись ^[30]. Отношения между импе­рией и жившими в окрестностях Фессалоники славянскими племенами, как это явствует из термина „аби^а^о'применяемо­го Камениатой, имели союзнический характер ^[31]. Эти племена должны были, по-видимому, в случае необходимости постав­лять империи военные контингенты, однако в действительности эта обязанность оставалась в значительной мере пустой фор­мальностью. Славяне резко противопоставляли свои интересы (то otxetov) интересам фессалоникийцев, общеимперским (% •coo xoivo5)36. Показания Камениаты об участии славянских воинов в обороне города свидетельствуют также и о том, что еще в X столетии они представляли собой значительную воен­ную силу, состоявшую из многочисленных и искусных отрядов стрелков-лучников xoJixTjc e[A7rstpa)v)^[32]

Весьма ценны те разделы сочинения, в которых имеются сведения о ремесле и торговле Фессалоники. Мы узнаем, что до нападения арабов в городскую гавань прибывали торговые корабли «со всех концов земли» ( airavxa^oftev )^[33]; в городе останавливались и закупали необходимые товары многочис­ленные путники, следовавшие по знаменитой Via Egnatia, соединявшей Фессалонику с Адриатическим побережьем на западе и с Константинополем на востоке; торговля между фес­салоникийцами и приезжими купцами шла весьма оживленно: «легче было пересчитать песчинки на морском берегу, чем лю­дей, проходивших по рыночной площади и занятых торговыми делами» ^[34]. Автор сообщает, что к X в. большое значение для Фессалоники приобрела торговля с Болгарией, причем това­ры доставлялись главным образом по рекам, пересекавшим западную равнину^[35]. Не менее ценны сведения о наличии в городе больших запасов меди, железа, олова, свинца и стек­ла, «которые содействуют процветанию ремесел, связанных с применением огня»; металлов было так 'много, что «с их помощью можно возвести и отстроить целый город»^[36]. Из описания грабежа Фессалоники арабами, захватившими там огромное количество тканей, можно сделать вывод, что в городе было развито также изготовление тканей ^[37].

Интересные данные об окружавших Фессалонику укрепле­ниях и технических средствах, которые применяли арабы и фесеалоникийцы в борьбе за город, содержатся <в главах, где описывается подготовка к обороне города и его осада ^[38].

Обстоятельное описание организации обороны проливает некоторый свет на политическое устройство Фессалоники в начале X столетия. Мы узнаем, что обороной города руково­дили лица, присланные непосредственно из Константинополя (Петрона, а затем Лев и Никита). Ни о каких местных вла­стях, которые руководили обороной города или хотя бы при­нимали в ней какое-то участие, Камениата не упоминает, его рассказ не содержит ни малейшего намека на наличие в Фес­салонике городского самоуправления. Жители города совер­шенно не были подготовлены к обороне, не имели никакого воинского опыта, были безоружны и буквально не знали, «за что приняться» ^[39].

Весьма любопытные, а подчас и совершенно новые, неизве­стные из других источников данные сообщает Камениата о по­ложении на островах Эгейского моря, создавшемся вследствие разбойничьих набегов арабских корсаров. Так, например, мы узнаем, что жители острова Наксоса платили дань Криту^[40].

Представляют интерес характеристика морального облика жителей Фессалоники, а также (имеющие, правда, библейский налет) показания Камениаты об острых социальных противо­речиях, раздиравших фессалоникское общество накануне оса­
ды. «Какие только пороки, говоря правду, нас не обурева­ли?»— восклицает он. «Разгул, прелюбодеяние, грязные побуж­дения, ненависть, ложь, 1Воровство, раап.ри, соперничество, зло­словие, ярость, корыстолюбие, несправедливость и мать всех пороков — зависть равно владели каждым и были присущи всем». «Всякий..., — продолжает он дальше, — вступал в тяж­бу с ближним, чтобы приумножить свой достаток за счет чу­жого; люди... притесняли сирот, посягали на владения вдов...» ^[41]. Не лишены интереса и сообщения о городских церк­вах и монастырях, о засилье в городе духовенства и пр. ^[42].

В сочинении Иоанна Камениаты встречаются, однако, и главы, заполненные богословско-риторическими рассуждения­ми. Ценность всего труда в значительной степени снижается церковно-монашеской концепцией автора. В идейном отноше­нии сочинение Камениаты весьма близко к произведениям ви­зантийской агиографии. Как уже отмечал К. Крумбахер, Ка­мениата «всецело стоит на точке зрения византийского кли­рика» ^[43]. Ограниченность мировоззрения богатой и привилеги­рованной прослойки духовенства, к которой принадлежал ав­тор, наложила яркий отпечаток на все его сочинение.

Повествуя о ранней истории Фессалоники, Камениата счи­тает нужным сказать лишь о том, что первым ее наставником в благочестии был апостол Павел, что в этом городе подви­зался великомученик Димитрий и пастыри последующих вре­мен всегда хранили в чистоте православное учение; первей­шую славу и гордость Фессалоники он усматривает в ее орто­доксальности ^[44].

В истолковании событий автор не -выходит из обычных ра­мок средневекового мировоззрения: он неустанно повторяет, что падение Фессалоники, так же как землетрясение в В ер рое и захват арабами Димитриады, — это божье наказание, нис­посланное за грехи жителей этих городов^[45]. В соответствии со своей церковно-монашеской концепцией, избавление Фесса­лоники от врагов в прошлом он объясняет заступничеством св. Димитрия. «Этот спаситель моей родины, — замечает он,—
избавлял ее от многих бедствий и не единожды, полный состра­дания к ней, даровал Фессалонике победу еще до того, как она успеет испытать тяготы войны» ^[46].

Иоанн Камениата всячески превозносит стремление «поз­нать множество вещей». На и здесь он остается на позициях ви­зантийского клирика. По его мнению, особенно важно познать то, благодаря чему «душа исполняется страха божьего... учит­ся чуждаться греха как виновника гибели, но следовать добро­детели, венец коей — жизнь вечная для избирающих эту стезю» ^[47].

Камениата с насмешкой и презрением отзывается об Орфее и гомеровской поэзии. «Что значит по сравнению с этим песно­пением, — восклицает он, восхваляя церковные псалмопе­ния, — мифический Орфей, гомеровская муза или обманные песни Сирен, изукрашенные ложью вымысла, которые воисти­ну не достойны хвалы, ибо это призрачные слова, совращаю­щие людей и предающие их во власть заблуждения. Язычники обольщались ими попусту, ибо были лишены истинного знания и против самих себя вооружались суесловием своих суеве­рий» ^[48].

Подобные выпады против эллинизма мы встречаем у от­дельных византийских авторов и в более позднее время ^[49]. Од­нако начавшееся в IX в. в Византии возрождение интереса к античной литературе постепенно охватывало все более ши­рокий круг лиц. Деятельность Льва Математика, а затем его ученика патриарха Фотия (858—867; 877—886) была продол­жена такими видными представителями византийской литера­туры конца IX — первой половины X в., как Арефа Кесарий­ский, Лев Хиросфакт, Анастасий Квестор ^[50]. По отношению
к этому -прогрессивному течению Иоанн Камениата — совре­менник Фотия и его учеников — занимал самую враждебную позицию. Слепая приверженность к церковному учению, ста­вившему мудрость священного писания превыше всех знаний и достижений человеческого ума, не позволила ему и здесь Подняться до уровня передовых представителей своего времени.

Сочинение Камениаты проникнуто идеей полного смирения человека перед постигшей его судьбой. В соответствии с тра­диционным церковно-богословским мировоззрением он считает, что все в мире подчинено богу, его божественному промыслу; никто, кроме бога, не может избавить человека от постигшего его несчастья^[51]; бог милостив и справедлив, — если он нис­посылает наказания, то делает это в соответствии с прегреше­ниями людей и к их же пользе^[52]; божеское возмездие надо переносить безропотно и терпеливо, уповая на потустороннее блаженство. «Если суждено пострадать за веру, пусть не вы­рвется у нас ни единого стона, пусть не убоимся мы плотской смерти...» — наставляет отец Камениаты своих родственников. И дальше: «Расставаясь с жизнью, да возблагодарим бога, дабы умереть с надеждой на загробное блаженство» ^[53].

Камениата при всяком удобном случае превозносит «уди­вительную добродетель» монахов^[54]. Критика фессалоникского общества дается им в чисто евангельском духе, причину всех зол он усматривает... в зависти (!) ^[55]. Сетуя на то, что фесса- лоникийцы «привыкли к изнеженному и роскошному образу жизни» и «проводили дни в суетных и пышных забавах», он не делает никакого различия между теми или иными социаль­ными слоями населения ^el. Церковно-монашеская концепция, а также принадлежность к привилегированной социальной прослойке не позволили ему дать объективный анализ причин, обусловивших падение Фессалоники. Хотя Камениата и убеж­ден в том, что проводимые первоначальным руководителем обороны работы по защите Фессалоники, не будь они прерва­ны присланным ему на смену из Константинополя преемником, обеспечили бы полную безопасность города^[56], мы напрасно станем искать у него слова осуждения действий константино­польского правительства, произвольно менявшего руководите­лей обороны в такой ответственный для города момент, или действий вновь прибывшего стратига, немедленно отменивше­го остррумный и многообещающий план работ своего предше­ственника. Вместо этого мы находим рассуждения о том, как могло случиться, что монахи, эти «святые души», оказались не в состоянии вымолить у господа бога избавления Фессалоники от стрясшегося с ней несчастья ^[57].

К. Крумбахер, давая общую оценку сочинению Иоанна Ка­мениаты, отмечал узость политического кругозора автора, а также ограниченность его исторических познаний^[58]. На огра­ниченность исторических и географических познаний Камениа­ты указывал также А. Штрук^в5. Мы не располагаем какими- либо прямыми указаниями на образование нашего автора. Его лексикон, частые цитаты из Нового Завета и других церковных произведений ^в6, а также встречающиеся в сочинении ритори­ческие отступления свидетельствуют только о хорошей библей­ской начитанности автора и о некоторых познаниях в области риторики^[59] Выпад Камениаты против эллинизма, о котором мы говорили выше, хотя и свидетельствует о некотором его знакомстве с античной литературой, не позволяет еще судить о его образованности. Тем не менее замечания Крумбахера и Штрука требуют некоторых пояснений и оговорок.

Необходимо прежде всего отметить, что Иоанн Камениата не рассматривал свое сочинение как исторический труд. Его главной целью было принести «духовную пользу» своим сооте­чественникам, показав, что захват и разграбление Фессалони­ки арабами были возмездием за «распри и порочность нашей жизни»^[60], а также оставить назидание для будущих поколе­ний, чтобы «потомки на нашем примере научились... избе­гать всего пагубного, дабы и они... прегрешениями, подобными нашим, не навлекли на себя божьего гнева» ^[61].

Мы уже указывали, с другой стороны, что Камениата пре­подносит свое сочинение как ответ на настояния Григория Каппадокийского. О чем же просил написать его Григорий? «В своем письме ты выразил желание узнать,— говорит Ка­мениата, обращаясь к Григорию,— как я, попав в руки вар­варов, томился в неволе, как сменил родную землю на чужие края, какова моя отчизна и ее обычай»^[62]. В намерения автора входило, «поведав о великолепии (Фессалоники.— Р. Я.), рас­сказать затем о великой беде этого города...»^[63].

Узость политического кругозора Камениаты в значительной степени обусловливалась, как мы видим, рамками его сочине- ния. В то же время можно заметить, что ему известно состоя­ние общеимперских дел, сложившееся в результате арабских набегов. Он рассказывает о захвате арабами многолюдного» фессалийского города Димитриады и истреблении его жите­лей^[64], о разграблении арабами многих островов и приморских: городов и чинимых ими там зверствах и кровопролитиях ^[65]_г

о  византийском войске, которое вело «постоянные всйны с аф­риканскими варварами» в Сицилии ^[66].

Указания на ограниченность исторической эрудиции Каме- ниаты, проявившейся, по словам Крумбахера, в его легковер­ном отношении к народным сказаниям и в явных анахрониз­мах ^[67], также нуждаются в пояснении. К. Крумбахер обращает внимание на рассказ Камениаты о приморской стене города. Приведем это место: «Южная стена... совсем низкая и отнюдь не приспособлена для обороны... Существует старинное, сохра­нившееся до наших дней, предание, что город здесь долгие времена вовсе не был укреплен до тех пор, пока тот, кто в ту пору правил державой ромеев, в страхе перед Ксерксом, ца­рем мидян, который -на море воздвиг сушу и с неисчислимым войском пошел на Элладу войной, не обнес город с этой сто­роны невысокой, как позволяли обстоятельства, стеной»^[68].

Никакой «державы ромеев» с единым властелином во главе во время знаменитого похода Ксеркса (486—465 до н. э.) на Грецию, как известно, не существовало, как не существовало и самой Фессалоники, основанной лишь в конце IV в. до н. э. царем Македонии Кассандром (ок. 355—297 до н. э.). Однако, если признать достоверным свидетельство Страбона о том, что Фессалоника была основана на месте небольшого македонско­го города Термы^[69], то сообщение Камениаты о постройке
здесь во время похода Ксеркса приморской степы не будет выглядеть столь фантастичным. Ксеркс, начав в 480 г. свой поход, перейдя Стримон, двинулся с армией вглубь Македо­нии, а флоту приказал плыть в Термейский залив. В 481 г. Терма, где была назначена встреча персидских армии и флота, была оккупирована Ксерксом^[70] Нет, таким сбразОхМ, ничего невероятного в том, что жители города в ожидании персидско­го флота и, возможно даже, по тайному приказу македонского царя Александра I (495—450), известного в истории под про­звищем Филэллин («друг эллинов»), наскоро возвели здесь ■приморскую стену, сохранившуюся в полуразрушенном виде вплоть до начала X в.^[71].

Небезынтересно здесь также указать, что в крупнейшем агиографическом памятнике Фессалоники — знаменитых «Чу­десах св. Димитрия» при описании осады города в 597 г. объ­единенными силами аваров и славян говорится, что в подсту­пившем к городу огромном войске горожане видели как бы «новую армию Ксеркса» (Nsov EepEou oxpaxov)^[72].

Не вполне обосновано и указание А. Штрука на неточность географических познаний Камениаты. Он, действительно, назы­вает полуостров Паллину (Кассандры) островом^[73]. В этом нет, однако, ошибки, так как через перешеек (шириной около

1     км), соединяющий Паллину с основным массивом полуост­рова Халкидика, был прорыт канал, фактически превратив­ший Паллину в остров ^[74].

Что касается сетований Камениаты на то, что предприня­тый им труд превышает его силы ^[75] и он не в состоянии выпол­нить свою задачу по причине невежества и грубости ^[76], то их следует в значительной мере отнести за счет довольно обыч­ного в византийской, особенно агиографической, литературе
приема самоуничижения ^[77]. Наряду с извинениями за много­словие ^[78], обещанием написать свое сочинение в соответствии с истиной ^[79] и т. п. прием этот свидетельствует лишь ^vopo- шем знании автором тех литературных схем, которые были распространены в византийской литературе^[80]. Ему, несомнен­но, были хорошо известны произведения византийской и, в ча­стности, местной, фессалоникской, агиографии. Возможно, что при описании осады Фессалоники он заимствовал изобрази­тельные средства из «Чудес св. Димитрия», о которых, кстати, есть прямое упоминание в его -сочинении ^[81].

Следование принятым в византийской литературе схемам и приемам отнюдь не лишает, однако, сочинение Камениаты оригинальности. Его труд, принадлежащий перу очевидца и непосредственного участника описанных в нем событий, вы­годно отличается достоверностью фактического материала и живостью изложения от произведений компилятивного харак­тера— хроник, энциклопедий, сборников житий, составляю­щих основной фонд византийской литературы. Несомненно художественно написаны Камениатой главы, посвященные описанию Фессалоники и ее окрестностей ^[82], очень ярко пере­даны диалоги и «плачи», а также сцены, которые он наблю­дал после вступления арабов в город^[83].

По своему историческому значению, языку и стилю сочи­нение Камениаты принадлежит к числу интереснейших произ­ведений византийской литературы и, несомненно, заслуживает самого большого внимания.

КЛИРИКА И КУВУКЛИСИЯ ИОАННА КАМЕНИАТЫ «ВЗЯТИЕ ФЕССАЛОНИКИ»

1.     Сколь прекрасна ревность о благом, ибо она свидетель- ствует об обладании всяческой добродетелью! У тебя, Григо­рий, отличнейший и ученейший из людей ¹₉ она сказалась, на- ряду с другими устремлениями твоего любомудрия, и в том письме, которое ты обращаешь к нам ², домогаясь все узнать из наших ответов. Ведь немалые добродетели и ревность по­казывает желание познать множество вещей, в особенности те, благодаря коим душа исполняется страха божьего, обогащает благими побуждениями разумную сторону нашего существа и учится чуждаться греха как виновника гибели, но следовать добродетели, венец коей — жизнь вечная для избирающих эту стезю Доселе я по двум причинам откладывал исполне­ние твоей просьбы: с одной стороны, потому, что затруднял­ся цисать о подобных вещах тебе, человеку, чьи слова управ­ляют поступками, а последние в полном согласии со словами совершенно сочетаются между собой (ведь о твоих совершен­ствах уже идет великая слава, и, хотя сам ты молчишь, она достигла и нашего слуха); с другой же стороны, не чувствуя себя в силах складно рассказать то, о чем ты расспрашиваешь, я пользовался присущей мне простотой как благовидным оп­равданием, дабы не оскорбить и не умалить своей повестью величия будящих твою любознательность событий, которые ед­ва ли не весь круг земной наполнили молвой о себе⁴. Но ког­да мне наряду с тем, о чем я уже упомянул, пришло на ум, как бы, ко всем прегрешениям, я не был привлечен к ответу за ослушание, грех по природе своей страшный и гибельный, во времена оны склонивший наших прародителей к презрению даже божеского закона, я приступаю ныне к исполнению твоей просьбы, вверившись твоехму благосклонному и сочувственно­му расположению. Я уверен, что неумелость и несвязность моего рассказа, равно как и заключенная в нем суть, не встре­тят осуждения ни со стороны твоего искусства, ни со стороны
исполненных глубокого познания суждений твоей совершен­ной и великой мудрости, но, напротив, все, что я собираюсь поведать, правдивое и чуждое всяких прикрас и вымы-сла, не подвергнется хуле.

2.     В своем письме ты выразил желание узнать, как я, по­пав в руки варваров томился в неволе, как сменил родную землю на чужие края, какова моя отчизна и ее обычай. Ты уверяешь, что за время краткого общения, которое выпало нам на долю, когда ты был в Триполи ², ты убедился, что исто­рия моя длинна, и все пережитое мною ранее и еще угрожаю­щее в будущем ни с чем не сравнимо и превосходит все ужасы трагедий. Ибо и сам тогда, терпя одинаковое с моим несчастье, скитался с другими пленниками, которые, как ты говорил, бы­ли твоими соотечественниками-каппадокийцами³, попал в Три­поли, направляясь в Антиохию ⁴, не веря, что страданиям тво­им настанет конец. Когда же ты увидел нас со следами не­давних мучений и выражением пережитого ужаса на лицах, то самая бледность наша, по твоим словам, безмолвно вопияла о страданиях. Однако если бы я вздумал рассказывать все перенесенное подробно, повесть моя получилась бы бесконеч­ной, и я, нарушив закон соразмерности, вышел бы за пределы необходимого. Пусть же мне не придется признать, что я зло­употребляю твоим и без того утомленным вниманием, хотя ты и стремишься меня выслушать. Итак, раз ты пообещал сочув­ственно отнестись к моим словам, я начинаю свой рассказ.

3.    Родом я, друг -мой, из Фессалоники ¹₉ и с этим городом, где изведал многое, чего раньше не знал, я тебя и познаком­лю прежде всего. Так как мы подружились совсем недавно, то я расскажу о своей родине; Фессалоника — первый в Македо­нии и обширный город — богата всем, что создает городам славу, и ни в чем—уже не говоря о красоте — не уступает ни одному из соседей², а особенно славна своим благо­честием, которое, усвоив издревле, сохранила по -сей день. Ведь Фессалоника гордится тем, что наставником ее в благочестии был сам апостол Павел³, этот сосуд избранный⁴, евангель­ской проповедью объявший все земли от Иерусалима до Ил- лирика ⁵, который здесь прежде, чем в других городах, посеял семена божественного познания и возревновал о получении обильных плодов веры⁶- Кроме Павла, Фессалоника славится и святым Димитрием мироточивым, 'удостоенным великому­ченического венца, также совершившим великий подвиг во имя веры ⁷ (помимо всех совершенств добродетели, он выдавался постижением божественного учения и был украшен великим знанием догматов, благодаря’ чему слава его и достигла пре­делов земли) *, а затем всеми пастырями последующих вре­
мен, твердо отстаивавшими спасительное слово божие; пестуе­мый и руководимый их святым наставлением, город освобо­дился от нечистых бесовских заблуждений и языческих вы­мыслов, в которые верят те, кто служит демонам. Привержен­ностью к учению истинному он доказал свою веру и, от века не примешав к божественным семенам никакой плевелы, ни­какого еретического или чужеродного плода, сохранил ее чи­стой и незапятнанной^э. Множество у Фессалоники и других достоинств; черпая из их сокровищницы, молва прославляла ее имя, превознося как первое присущее ей свойство то, что она предана истинной вере, выдается ею и ею славится пре­выше, чем всем другим. Поелику ты стремишься услышать как можно больше о самом городе, а мне невозможно и едва ли уместно в настоящей повести охватить все, то я, прибавив немногое и лишь то, что поможет тебе составить впечатление о Фессалонике, обращусь к рассказу о своих собственных не- счастиях.

4.      Фессалоника, как я уже сказал, обширна и занимает большое пространство; она окружена стенами и надежными укреплениями ¹ и, насколько благодаря им возможно, охраня­ет безопасность жителей. К югу от города лежит морской за­лив ²; омываемая с одной стороны его водами, Фессалоника открывает прибывающим отовсюду кораблям удобный к себе доступ, ибо там образуется глубокая бухта, совершенно недо­ступная бурям, что позволяет мореходам безопасно причалить и спокойно стоять на якоре. Искусный строитель отрезал фес­салоникийскую бухту от моря; преградив буйство волн воздвиг­нутым посередине молом, он вместе с тем защитил гавань от морских бурь. Море ведь, вздувая валы и обрушиваясь прибо­ем на землю, сдерживается этой преградой и, не находя при­менения своей ярости, расступается здесь, а дальше катит свои волны спокойно, так что гавань оказывается недоступной для бурь ³. Залив отделен от моря мысом⁴, подобно косе на боль­шое расстояние врезающимся в воду. Из-за того что мыс ухо­дит далеко в море, фессалоникийцы называют его Экволом⁵. Сужаясь из-за косы к противоположному берегу, залив созда­ет вторую гавань ⁶. От мыса до самых стен Фессалоники вода образует прекрасное подобие круга, широко простирающегося к обоим берегам и понемногу сужающегося у города. К югу от залива — открытое море, севернее залива — гавань, а го­род севернее гавани. Гавань имеет вид четырехугольника,, за­лив кругл и весьма глубок, но изобилие его вод сдерживается далеко от берега.

5.   Такова Фессалоника с юга; северная же ее часть, напро­тив, лежит на крутых холмах. Здесь возвышается господствую-

11   Две византийские хроники
щая над окружающими холмами гора *, на которой, подни­маясь над остальной равниной, расположена значительная часть города; половина Фессалоники, таким образом, лежит на равнине и удобна для жителей, а половина раскинулась в гористой и холмистой местности. Это, однако, городу не во вред, ибо подобное его расположение не позволяет врагам без­наказанно нападать с вершины и угрожать стенам; местность эта дает нападающим лишь малую 'возможность избежать противодействия, так как простирающаяся здесь равнина ли­шает их преимущества. Отсюда гора на большое расстояние простирается к востоку; недоступная благодаря сво-им утесам и ущельям, она возвышается и господствует над остальной местностью. Оба склона горы — я говорю о южном и север­ном — переходят в удобные цветущие равнины, дарующие жи­телям возможность всяческого благоденствия. Та, что лежит к югу от горы, к востоку от города, поистине прекрасна и сла­достна ². Она изобилует тенистыми деревьями, всевозможными садами, щедрыми водами рек и источников, которыми горные чащи дарят равнину и оделяют также и самое море. Виноград­ные лозы густо покрывают землю и обилием своих гроздьев радуют жадный до прекрасного взор ³. Бесчисленные обители монахов расположились по склону горы и у ее подножия и> раскинувшись в самых красивых местах, являют и путникам и здешним жителям прекрасное зрелище⁴. Равнина, которая простирается от левого склона горы, также тянется вдаль и вширь, так что достигает соседних гор ⁵. Посреди нее ты уви­дишь два обширных озера ⁶, которые занимают большую часть равнины и тоже приносят немалую пользу. Ведь в них водится большое количество всевозможной мелкой и крупной рыбы ⁷, в изобилии потребляемой как окружающими деревнями, так и самой Фессалбникой. Озера словно состязаются с морем и соревнуют в том, кто из них даст более обильные дары. По­беждают то озера, то море, и победитель не знает поэтому, за кем признать поражение. Остальная равнина частично пред­назначена для землепашца, частично отведена под пастбища как для послушных человеку, так и для живущих на воле животных; олени, например, покидают горы, словно влекомые озерными водами, и, обретая в них обильное питье, соединяют­ся здесь в одно стадо с коровами и пасутся вместе.

6.      Теперь, когда местность к востоку, северу и югу от Фес­салоники описана достаточно подробно, пора нам рассказать, как сумеем, и о пространствах, что лежат к западу. Есть еще одна равнина, начинающаяся от Эквола¹; справа она примы­кает к горе, а слева доходит до моря, в несказанной красе пред­ставая взорам². Та ее часть, что может гордиться соседством
как с городом, так и с морем, орошается водами; она убрана венком из виноградников, густо разросшихся деревьев и садов, украшена множеством жилищ и святых храмов, большинство которых принадлежит монашеским общинам, подвизающимся во всяческих подвигах добродетели и живущим только богом, к которому устремляются и во имя которого, избрав единствен­ную ведущую к нему стезю, они покинули житейские волнения. Далее равнина на большое расстояние становится безлесной; она покрыта травой, весьма пригодна для возделывания³ и тянется на запад до других высоких гор, туда, где расположен город Верроя ⁴, славный своими жителями и всем, что обеспе­чивает городу цветущее состояние⁵. В средней части этой рав­нины разбросаны вперемежку различные селения; одни, заня­тые другувитами и сагудатами⁶, подчинены Фессалонике⁷, другие платят подати одному из скифских племен ⁸, живущему бок о бок с «ними. Впрочем, все эти селения расположены в теснейшей близости друг к другу, и то, что фессалоникийцы благодаря торговле связаны со скифами⁹, особенно когда они в мирных отношениях и не поднимают оружия, приносит, в до­бавление к другим преимуществам, немалые выгоды городу. К дружбе те и другие стремятся издавна и, сохраняя глубокий и прочный мир ¹⁰, в постоянном общении приносят друг другу пользу¹¹. Многоводные реки, беря начало в скифских пределах и пересекая упомянутую равнину, сами доставляют Фессало­нике изобилие рыбы и открывают доступ морским кораблям, благодаря которым вместе с речными водами прибывает мно­жество товаров ¹².

7.    Однако неприметно для себя я растянул рассказ обо всем этом больше, чем сулил тебе вначале. Поступить так за­ставила меня прежде всего любовь к отчизне, сладостно пре­дающаяся воспоминаниям и благодаря возникающим в памяти картинам словно живущая в самих словах, а также ревност­ность и настойчивость твоего любомудрого внимания, которое ты с самого начала пообещал подарить мне всецело, говоря, что ничто стороннее не отвлекает его и не стоит между ним и моей повестью- Вот что меня побуждало. Ведь обычно вещи, наиболее для нас желанные, нерасторжимыми оковами связы- зают и рассказчика и слушателя, ибо ни взор от сладостных картин, ни слух от любезных созвучий не отказываются легко и с готовностью, и доставляющая отраду речь не умолкает, по­ка не достигнет предела, к которому стремится изначально. Обратимся же к описанию самого города. Доколе нам словно в зеркале показывать Фессалонику или пытаться заимствован­ными извне красками живописать оригинал, когда надлежит в подобающем рассказе изложить события, дабы все, пока еще
окутанное для тебя туманом, проступило яснее. Ведь посулив вначале описать >в меру сил моих Фессалонику, какой она была и во что обратилась впоследствии, я, словно отказавшись от описания города и столько времени — этот упрек сделал бы мне всякий — посвятив подробностям, своей медлительностью подвергаю опасности повествование о самом важном. Пора снова вернуться к Фессалонике и, поведав о великолепии, рас­сказать затем о знаменитой беде этого города, дабы, сколько он превосходит все другие своей блистательностью, стольких удостоился слез и сожалений.

8.   Мы уже сказали, как раскинулась Фессалоника и вдаль и вширь и сколь обширное пространство она заключает в своих стенах. Обращенная к равнине часть городской стены благо­даря толстой кладке весьма надежна и крепка; она защищает город своим передним укреплением с множеством выступов и брустверов¹, так что жители совершенно избавлены от страха. Южная стена, напротив того, совсем низкая и отнюдь не при­способлена для обороны. Думается мне, что в стародавние вре­мена строитель пренебрег ее укреплением, не предвидя напа­дения со стороны моря. Существует древнее, сохранившееся до наших дней, предание, что город здесь долгие времена вовсе не был укреплен, пока тот, кто в ту пору правил державой ро­меев, в страхе перед Ксерксом, царем мидян², который на море воздвиг сушу и с неисчислимым войском пошел на Элладу вой­ной ³, не обнес город с этой стороны невысокой, как позволяли обстоятельства, стеной ⁴. С тех самых пор вплоть до настоящего времени стена так и стоит, и он думал, что никогда и никому даже не придет на ум, что опасность будет грозить отсюда. Да, город перевидал на своем веку не одну тяжелую битву — и с варварами и с теми же соседними скифами, насмотрелся на всевозможные вражеские хитрости и на всяческие племена, подступавшие к его стенам полчищами, неисчислимые, как морской песок, и ревновавшие о том, чтобы город не выдержал их нападения (а ведь они были воистину необоримы в своем ■натиске и превосходно вооружены) ⁵.

Однако столкновения происходили на суше⁶, и город бла­годаря надежной стене отражал нападения и избежал всех опасностей, вверяя свою защиту тому, кто постоянно и ревно­стно оборонял его — я говорю о преславном мученике Димит­рии ⁷- Этот спаситель моей родины избавлял ее от многих бед­ствий и не единожды, полный сострадания <к ней, даровал Фес­салонике победу еще до того, как она успеет испытать тяготы войны. Но предоставим все это книгам, повествующим о чуде­сах святого Димитрия ⁸, и продолжим наш рассказ.

9.   Итак, по названным мною причинам Фессалоника не стра-

шилась никаких опасностей. С тех пор как купель божествен­ного крещения обратила скифское племя и ему, наравне с хри­стианами, уделено от млека благочестия, прекратился мятеж городов, опустился меч, привыкший к убийству и сбылось воочию некогда предреченное громогласнейшим из пророков — Исайей. Мечи наши перекованы на серпы, копья — на орала ², война исчезла отовсюду, и мир воцарился в соседних пределах; не было таких благ, которых мы не вкушали бы до пресыще­ния,— обильны были плоды земледелия, разнообразны пред­меты торговли. Ведь и земля и море, наши давние слуги, щед­ро одаряли нас великим изобилием благ. Если же был в чем- нибудь недостаток или земля чего-нибудь не родила, море муд­ро приходило ей на помощь и в избытке доставляло все, в чем была нужда.

Какие же из кораблей, приходивших со всех концов земли, мне назвать в первую очередь, что упомянуть из тех товаров, которыми они услаждали моих сограждан, получая взамен наши?

Большая государственная дорога ³, ведущая с запада на восток, проходила через Фессалонику и поневоле склоняла пут­ников остановиться и здесь закупать все необходимое. Поэтому мы оказывались обладателями всевозможных, каких только ни назовешь, благ. Улицы города всегда наполняла пестрая толпа фессалоникийцев и проезжих гостей, так что легче было пере­считать песчинки на морском берегу, чем людей, проходивших по рыночной площади и занятых торговыми делами. У многих здесь накопились несметные сокровища — золото, серебро и драгоценные камни, а шелковые ткани шли наравне с шерстя­ными ⁴. Обо всем остальном — меди, железе, свинце, олове и стекле, т. е. тех материалах, которые содействуют процветанию ремесел, связанных с применением огня, я считаю излишним упоминать, потому что в Фессалонике их столько, что с их по­мощью можно возвести и отстроить целый город-

10.    Неужели же при подобном благоденствии и изобилии Фессалоника, блиставшая искусством своих мастеров и гордив­шаяся пышностью построек, уступала другим городам в соблю­дении законов и гражданских установлений или в образован­ности? Никоим образом! Ибо она лелеяла науки, как зеницу ока, а благозаконие,— как самое жизнь. Ты мог бы видеть, что юношество здесь предается одному постижению мудрости; здесь черпают силы науки и искусства. Сумею ли я словами дать представление о мелодическом богатстве песнопений или о сладостных напевах певцов и усердии клира? Как мне опи­сать все это? Ведь до сих пор, сам не пойму как, увлеченный потоками речи, словно не замечая своего невежества, будто
й не принадлежа к людям, вовсе неумудренным в науках и не­отесанным, я смиренно тщился поведать о том, чего жаждало твое любомудрие. Теперь же, поелику я упомянул о мелодиче­ском сладкогласии песнопений, дух мой смятен, и я не знаю, о чем поведать, о каком умолчать из сладчайших и стройных напевов, в которых смертные сливали свои голоса с силами небесными и коими сопровождали праздничные торжества. Если бы кто пожелал эти звуки, в общем праздничном песно­пении согласно воссылаемые всевышнему всеми устами, упо­добить гласу ангелов, прославляющих бога в обители блажен­ных, он не ошибся бы!

11.    Храмы, величественные и прекрасные своим богатым убранством, разбросаны по всему городу ^!, как всенародные искупительные дары всевышнему. Самые выдающиеся среди них — храм всемогущей и божественной премудрости всевыш­него слова² и церковь святой приснодевы богородицы³; не уступает им и храм упомянутого уже мною достославного и победой венчанного мученика Димитрия ⁴, поставленный там, где он свершил святые подвиги и восприял победную награду. Собирая народ по чередою наступающим праздникам в своих стенах, храмы эти даруют прихожанам несказанное блажен­ство и духовную усладу. В каждом — свои чины священников, совершающих богослужение, и корпорации чтецов, исполняю­щих служебные песнопения⁵. Попеременно затягивая слова гимнов и сопровождая эти звуки движениями рук, этот много­голосый и сладостный сонм и чарует взор великолепием свер­кающих риз, и услаждает слух искусным псалмопением. Что по сравнению с этим песнопением значит мифический Орфей ⁶, гомеровская муза⁷ или обманные песни Сирен⁸, изукрашен­ные ложью вымысла, которые воистину не достойны хвалы, ибо это — призрачные слова, совращающие людей и предающие их во власть заблуждения. Язычники обольщались ими попу­сту, ибо были лишены истинного знания и -против самих себя вооружались суесловием своих суеверий. Мы же почитали ис­тинное и истинному возносили песнопения.

12.     Поэтому меня охватывает дрожь, трепет и изумление при мысли о том, как случилось, что столь величественное пе­ние, несравнимое по своему благолепию ни с одним из наших приношений всевышнему, сразу смолкло, исчезло, отлетело, как сновидение. Я думаю, что мы, будучи грешниками, пропо­ведовали божественные, по слову псаломопевца, уставы, и на­ша греховность сделала бесплодным это преславное и святое богослужение, ибо всевышний отверг прославление и почита­ние грешных и нечистых уст К

Доколе же нам молчать об истинной причине обрушизшего-
ся на нас бедствия? Пусть потомки на нашем примере научатся служить богу живому .и истинному и избегать всего пагубного, дабы и они не сошли со стези праведной и прегрешениями, подобными нашим, не навлекли на себя божьего гнева. Ведь то великое отмщение, о котором страшно даже вспоминать, мы познали не за что другое, как за свою неправедную и грехов­ную жизнь, за распри и зло, возникшие потому, что в Фесса- лонику стекались люди всякого племени и всякой земли и каждый приносил с собой присущие ему пороки, которыми щедро награждал ближнего; из-за здешнего изобилия, о нем я уже говорил, жители ближайших местностей и городов сели­лись в Фессалонике; особенно охотно те, кому удалось спас­тись с островов, уже захваченных погаными агарянами ², в на­дежде, что они тут не испытают тревог войны ³. Познали мы отмщение также за безудержную роскошь, беспечность, за изо­билие и доступность всего, что доставляет наслаждения; мы были словно забыты господом, вступив на ложный и безыс­ходный путь; по слову апостола, каждого влекли собственные страсти, каждый необузданно поддавался любому искушению, пренебрегая стезей добродетели.

13.    Какие только пороки, говоря правду, нас не обуревали? Разгул, прелюбодеяние, грязные побуждения, ненависть, ложь, воровство, распри, соперничество, злословие, ярость, корысто­любие, несправедливость и мать всех пороков — зависть равно владели каждым и были присущи всем.

Не было среди нас человека, кто на деле радел бы о ближ­нем, но всякий коварно замышлял причинить ему вред. Ни­кто по душевному состраданию не желал уделить нуждающе­муся от своего добра, но, напротив того, вступал в тяжбу с ближним, чтобы приумножить свой достаток за счет чужого; люди лукавили друг с другом, рукоприкладствовали, клеве­тали, предавались всевозможным порокам, притесняли сирот, посягали на владения вдов, затевали ссоры. И каков конец всего этого? Я не решаюсь говорить о столь огромных бедст­виях и не мог бы, кажется, вернуться вновь к воспоминаниям о том, что мы все перенесли. Но поелику нельзя молчать о событии, благодаря коему мы оставили всему миру великое и страшное назидание, я начну свою повесть об этой знаменитой беде, дабы ты сам увидел, каково воздаяние за грехи.

Когда мы роскошествовали, проводя дни в суетных и пыш­ных забавах, когда, по словам псалма, все уклонились, сдела­лись равно непотребными, и не было человека, который искал бы бога тогда-то нас и поразило это страшное бедствие, го­воря точнее, катастрофа, или справедливое воздаяние.

14.   Подумай, как и в этом милосерд всевышний, желающий
не смерти грешника, но чтобы грешник сошел с пути своего и жив был Зная, сколь неудержимо наше мерзостное стремле­ние ко злу, что делает он, дабы отвратить нас от греха и за­ставить раскаяться? Прежде всего поразив землетрясением уже упомянутый мною соседний Фессалонике город — я говорю о Веррое — вместе со всей округой, так что многие жители по­гибли, какую цель преследовал господь этим? Чтобы мы, уви­дев воочию кару, постигшую других, хотя и поздно, воздержа­лись от греха и направили свои поступки в лоно добродетели- Но поелику мы и после этого бедствия не отступились от при­сущего нам с давних пор обычая, господь избирает иной путь наставления, являя на примере ближних, бедствие, предстоя­щее и нам, буде мы не раскаемся. Другой греческий город, Димитриада, расположенный недалеко от нас и превосходя­щий соседние города количеством своих жителей и всем дру­гим, в чем обычно состоит гордость городов, незадолго до за­хвата Фессалоники оказался во власти варваров². Когда город после осады пал, едва ли не все его жители погибли от меча; это привело нас к мысли, что и мы претерпим такое же бедствие, если не расстанемся со своими пороками, и мы узнавали в испытаниях этого города, словно от одаренного речью надгробия, заслуженную нами судьбу.

15.     Но пусть никто не заключит из моих слов, будто эти города ради нас изведали такие ужасы. Несчастия, я полагаю, явились для них, как впоследствии и для нас, карой за их соб­ственные пороки, ибо всевышний каждому определяет возмез­дие в меру его прегрешений. В этих бедствиях, если бы мы об­ратили их себе во благо, нам легко было обрести путь для собственного вразумления и спасения. Но раз господь, испы­тующий сердца *, узрел, что дух наш объят гибельными стрем­лениями и чужд спасительных заповедей и наставляющих истине побуждений, благодаря коим мыслящая и разумная часть души обращается к добру, избегая скверны, порождаю­щей, по слову апостола, гнев против сыновей ослушания², должно было уничтожить зло, дабы оно, распространясь, не осквернило и других; всевышний для того поразил нас этими приводящими в трепет невероятными бедствиями, чтобы мы, поелику горе ближних нас не наставило, выстрадали свое и послужили примером остальным людям.

16.    Но к чему это многословие? Пора приняться за свою по­весть и рассказать о том, как мы вынесли тяжелую осаду, дабы потомки наши почерпнули в этом предупреждение и красноречивое поучение. В один прекрасный день прибывает посланец благочестивейшего императора Льва правившего державой ромеев, с вестью о нашествии варваров (я имею в
виду поганых агарян) и приказом тотчас вооружаться. Он рас­сказывает, что перебежчики открыли императору намерения варваров и сказали, что удар будет направлен на Фессалонику, ибо многие захваченные в плен осведомили варваров о том, что со стороны мопя город уязвим и не выдержит натиска. Когда ужасная весть была объявлена, в городе поднялся крик, всех охватили страх и смятение,— ведь впервые ушей наших достиг­ло предупреждение о столь невероятной и тревожной опасно­сти; мы решили — увы нам! — бороться за свое спасение, поза­ботиться об отпоре врагу и вдохновить дух свой на битву. Однако по неопытности в делах войны, не зная,, за что принять­ся, всякий мучился разнообразными заботами. Особенно мы тревожились за городские стены, негодные как раз в том месте, откуда мы ожидали нападения: ведь положение во­истину могло внушить страх не только нам, незнакомым с вой­ной и безоружным, но и людям бывалым и имеющим опыт в такого рода делах.

17.     Наконец мы решили, если уж обороняться, то под за­щитой стены, приведя ее в порядок, и на нее преимущественно уповать. Однако императорский посланец (он звался Пет- рона, имел чин протоспафария ¹ и получил приказание некото­рое время пробыть в Фессалонике, оказывая необходимую в подобных обстоятельствах помощь) не одобрил нашего плана и сказал, что придумал другой, более остроумный, который окажется спасительным, если только грехи горожан, уготовив­шие нашу погибель, не предрешили и падения города. Петрона, человек умный и многоопытный, рассудив, что он, если займет­ся возведением стены, не добьется для города блага и прине­сет не больше пользы, чем те, которые до него стремились дей­ствовать таким образом, придумал другой способ защиты. (Обрати внимание, сколь мудр и удобен его план!) Приняв в расчет, что вся южная часть города омывается морем и что при нападении с этой стороны варвары с легкостью осуществят свои замыслы и ничто не помешает им завладеть стеной,—она ведь чрезвычайно низка, а корма кораблей выше ее уровня, так что сверху можно поражать прячущихся за брустверами людей,— Петрона задумал скрыть в море некое защитное сред­ство, хитро придуманную ловушку, которая стала бы городу защитой, а врагам помехой. В восточной и западной части Фессалоники было множество могильных плит из цельного камня, под которыми жившие здесь древле греки хоронили своих покойников; Петрона собрал их и при помощи им самим придуманного остроумного способа рядами погрузил в море на небольшом расстоянии друг от друга; так он создал уди­вительное подводное укрепление, воистину более надежное
и крепкое, чем возведенная здесь стена. Мысль эта вопло­тилась бы в жизнь, обеспечив городу полную безопасность, и вражеские корабли не имели бы возможности приблизиться и нанести ему ущерб, если бы прегрешения наши не воспрепят­ствовали и тут и не обратили это начинание в прах.

18.    Когда подводные укрепления были доведены уже до се­редины опасного места и улеглись наши страхи и тревога, прибывает -второй посланец от императора, немедленно отзы­вает Петрону и берет управление городом в свои руки. Имя ему было Лев; он был назначен стратигом округи ¹ и принял на себя заботу обо всех военных делах. Лев решил приостано­вить сооружение подводных укреплений и взяться за возведе­ние стены. Сразу по прибытии он потребовал, чтобы все заня­тые прежде на оборонительных работах люди доставляли строителям все необходимое, дабы его план выполнялся при возможно большем числе рабочих рук и обилии материалов. Так снова закипела работа над возведением стены. Но на­сколько надстраиваемая ее часть, казалось, способна была остановить вражеский натиск, настолько остальная вселяла в нас тревогу- Ведь не было возможности исправить всю стену, протянувшуюся на большое пространство, так, чтобы мы не опасались за ее надежность, тем более что время появления врагов близилось, а в том месте, откуда мы ожидали их напа­дения, постройка не была еще доведена даже до половины. Бесчисленные вести, много страшнее полученных нами прежде, терзали наш слух, вести о том, что варвары приближаются и проделали уже большую часть пути. И действительно, нигде они не могли задержаться даже на короткое время, так как почти все острова были уже раньше разграблены ими, а жите­ли приморских городов в ужасе от одного слуха об их прибли­жении обратились в бегство, и не оставалось никого, кто был бы в силах сопротивляться их натиску ². Мы были предупреж­дены, что на нас идет флотилия из 54 кораблей, каждый из которых величиной своей не уступал целому городу³, команду их составлял пестрый сброд самых потерянных и на все гото­вых людей — измаилитов, населяющих Сирию ⁴, и соседних с египтянами эфиопов, отличающихся кровожадностью и звери­ной жестокостью, искушенных во всяческих убийствах, имею­щих на совести множество разбойничьих нападений, так что человеку страшно слушать даже рассказы об угрозе их наше­ствия, и, настигнутый этим сбродом, каждый спасается бегст­вом, предпочитая жить в горах с дикими зверьми, чем попасть в руки этих варваров и быть преданным мучительной смерти.

19.  И вот, когда город был в таком положении, снова при­бывает посланец с известием еще более тревожным,— он пре-
,дупреждает всех, что варвары совсем близко. Звали этого по­сланца Никита, он был стратигом по званию и настоящим пол­ководцем по своему опыту. Никита обещал помочь горожанам (он сказал, что прибыл с этой целью) и выказал готовность, если нужно, приступить к делу. Но пока мы ожидали врагов, по воле злобного демона, возмущающего дела людские, случи­лось нечто ужасное: когда упомянутый прежде стратиг, впер­вые встретившись с только что прибывшим Никитой в том ме­сте, где шли работы по возведению стены, и собираясь, как принято при дружеской встрече, объятием приветствовать его, выронил поводья (и тот и другой были на конях), произошло •большое, достойное слез несчастие. Кони испугались, особенно тот, на котором сидел Лев; объятый ужасом, с взъерошенной шерстью, заломив шею, он взвился на дыбы и выбил всадника из седла; стратиг, ударившись о землю, раздробил себе правое •бедро и оказался в жалком и безнадежном состоянии. Стра- тиоты из свиты ¹ сейчас же подняли его на руки и унесли до­мой; более он, естественно, не мог предаваться заботам о го­роде. Он лежал, терзаемый непереносимыми муками, не зная, к чему обратить свои мысли. С одной стороны, его ум зани­мали размышления о грозящем бедствии, о том, каким спо­собом спасти Фессалонику от нападения варваров, с другой же—его с еще большей силой отвлекала от них острая боль; перелом, угрожавший ему гибелью, заставлял забыть обо всем, кроме собственного выздоровления. Так наш стратиг, страдая от той и другой беды, ничего не мог сделать для города. Одна­ко под давлением нависшей над Фессалоникой опасности мы сделали деревянные башни и поставили их у недостроенной части стены, проникшись некоторой надеждой, что с их высо­ты мы отобьем наступающих с моря врагов, не позволим им приблизиться к стене и осуществить свои губительные замыс­лы. Такие шаги мы в спешке предприняли, ибо вопреки сло­вам мудреца, что теснимый бедой — изворотлив, опасность порождала несбыточные планы. Среди нас не было никого, кто был бы уверен в будущем или в благополучном исходе того, к чему стремился душой.

20.    Поскольку, однако, попечение о нашем городе после не­счастного случая со Львом всецело перешло к Никите, он в свою очередь стремился делать для нашей безопасности все от него зависящее. Он говорил, что приняты меры к тому, что­бы искусные лучники из числа соседних славян, которые под­властны Фессалонике ¹ или подчиняются стратигу Стримона ², в достаточном количестве собрались в городе, дабы мы не ока­зались беспомощными перед лицом хорошо вооруженных вар­варов, но смогли при содействии славян отразить первый вра­
жеский натиск³. Никита всячески старался осуществить это решение: он разослал письма по всей округе, добиваясь, чтобы в город как можно скорее пришли соседние славяне, должным образом вооруженные⁴. Но собрались немногие, далеко не лучшие; их было не настолько много, чтобы они могли принести пользу, но, наоборот, до такой степени мало, что их можно было без труда сосчитать, и вдобавок они были недостаточно хорошо снаряжены для битвы. Все это произошло из-за свое­нравия и низости самих облеченных властью архонтов⁵, ибо они пеклись больше о собственной выгоде, чем об общем бла­ге, привыкли злоумышлять против ближнего, гнались за мздой- и превыше всего ставили обогащение⁶. Хотя и дважды, и три­жды, и множество раз Никита пытался письмами устрашить стратига Стримона, упрекая его в медлительности и предупре­ждая, что, если случится несчастие, он один будет в ответе пе­ред императором, тот, исполненный обычной злокозненности, держался не менее самоуверенно, чем прежде. Стратиг этот презрел божий страх и повиновение и, ни во что не ставя даже гибель столь великого города, не пожелал ни прибыть само­лично, ни разрешить кому-нибудь из подвластных ему людей прийти нам на помощь в столь бедственном положении: напро­тив того, этот коварный человек до самого последнего дня оса­ды вводил нас в заблуждение постоянной надеждой на свою поддержку и, коварно обманув, вволю смеялся над нашей злой погибелью ⁷.

21.     Так были обмануты наши надежды на помощь союзных славян хотя нас было немало, вполне в нашем положении достаточно, а численностью мы значительно превосходили вар­варское войско, отсутствие опыта в делах войны и незнаком­ство с ее тяготами заставляли нас трепетать и страшиться на­падения. Кроме того, мы не успели придумать надежного спо­соба защиты, и это представлялось роковым. И все же пока было непереносимо думать о бегстве: ведь если бы мы поки­нули Фессалонику, город был бы захвачен, похищены золото, серебро и прочие драгоценности святых храмов или эти божьи храмы были бы преданы пламени; вместе с тем, пытаясь уклониться от сопротивления, мы не миновали бы гнева импе­ратора. Решение обороняться было осуществимым и единст­венно спасительным, хотя для нас, еще не знакомых с бреме­нем войны, одна мысль об этом казалась страшнее самой смер­ти; поразившее нас великое бедствие внушало нам смятение и ужас, поскольку мы привыкли к изнеженному и роскошному образу жизни и до сих пор были далеки от ратных дел.

22.     В спорах о преимуществах того и другого из возможных для нас выходов мы жили следующие дни, прибегая к един­
ственному, что остается людям в нашем несчастном положе­нии,— призывали неизреченное милосердие божие и заступни­чество всех святых. В упомянутом уже мною преславном храме святого мученика Димитрия собрались все мы, жители Фесса­лоники, и все, кто пришел сюда из чужих краев, люди всякого звания и возраста, и, составив печальный хор, молили о заступ­ничестве в грозящей беде варварского нашествия, говоря: «О великий святой, ты уже являл нам свое вспомоществование «в годины бед, не однажды угрожавших твоему городу, ты рас­сеивал злоумышления врагов и спас его от погибели. Яви и ныне, милосердный, свое безмерное о нас попечение, да не во­сторжествуют над нами враги иноплеменные, не ведающие бога, да не осквернится храм сей, врачеватель и прибежище всей вселенной, руками нечистых и безбожных людей, насме­хающихся над нашей верой и презирающих нашу службу, вме­няющих нам в вину наше благочестие и угрожающих нам ужасной и преждевременной гибелью. Но, буде мы за содеян­ные на земле прегрешения и достойны несчетных кар и сами повинны в надвигающемся на нас бедствии, мы не знаем дру­гого бога, кроме увенчавшего тебя, ради коего ты свершил святой подвиг, коего ты прославил, подражая его страданиям, благодаря коему ты получил благодать чудотворства и был дарован нам в качестве стены крепкой и опоры незыблемой, ибо неустанно ты молишь его за нас и испрашиваешь нам бла­го. И ныне взгляни на наше смятение и беспомощность, внем­ли нашей мольбе, встань верной заступой за своих рабов, из­бавь от грозящего утеснения, да не насмеются над нами сы­новья служанки Агарь и да не скажут: „Где их защитник?" Ибо сам ты, всеблагой, знаешь, что спасение свое мы видим не в мечах, а в твоем всемогущем заступничестве и вновь уповаем на твою помощь». Мы ожидали врагов, в страхе сердца своего денно и нощно вознося мученику подобные молитвы и обливая слезами пол храма, но необоримой преградой воздвиглись на­ши прегрешения и не дали заступничеству святого склонить к нам милость божию. Ведь и Димитрию справедливо можно было сказать, как некогда сказано было пророку Иеремии, мо­лившему бога за Израиль, недостойный милосердия всевыш­него: «Не проси за народ сей, ибо не услышу тебя» ¹. Должно, воистину должно было, чтобы уготованная нам погибель во­сторжествовала над нами, дабы все погрязающие в грехе узна­ли, что ничто так не склоняет бога к мольбам святых, как пра­ведная жизнь и стремление к добру.

23.   Между тем, пока мы обращали к небу свои тщетные мольбы, появляется человек с вестью о том, что корабли вар­варов уже подошли к Экволу¹. Это было в воскресенье, июля
месяца 29 дня 6412 года ². Молва сразу облетела весь город и вселила во всех смятение, испуг и ужас; всякий что-то кричал, искал совета в несчастии, вооружался, как мог, спешил к го­родской стене. Не успели люди добежать до ее брустверов, как вражеские корабли с распущенными парусами появились из-за мыса. Их тогда подгонял попутный ветер, так что многим даже мерещилось, что корабли не движутся по воде, а летят по воз­духу. Ведь стоял, как я уже сказал, июль месяц, когда чаще,, чем в другое время, дует с моря ветер, рождающийся на вер­шинах Олимпа в Элладе³. В эти жаркие дни с самой зари и до девятого часа он устремляется на город и освежает его своим дыханием. Враги, найдя себе в нем союзника, ранним утром, подходят к Фессалонике. Достигнув ее стен, они первым дол­гом спускают паруса и принимаются внимательно рассматри­вать город; таким образом, они не сразу начали битву, но дали себе срок, узнав наш дух и силу, приготовиться к сражению. Некоторое время .варвары стояли в растерянности, так как ни с чем не могли сравнить то, что .представилось их глазам, — пе­ред ними лежал широко раскинувшийся город, и вся стена была заполнена народом. Весьма встревоженные этим зрели­щем, варвары еще некоторое время не решались начать битву, мы же благодаря их промедлению несколько ободрились и при­шли в себя.

24.       Тут Лев—предводитель варварского войска—решил осмотреть обращенную к морю часть стены. Был он человеком коварным и исполненным злобы; дела его в полной мере соот­ветствовали его имени, и кровожадностью нрава и безудерж­ностью устремлений он не уступал льву¹. Ты, конечно, и сам наслышан о нем, ибо молва не устает говорить о его злобности, и знаешь, что никто из величайших на земле нечестивцев не доходил, подобно этому человеку, до того, чтобы с ненасыт­ной жадностью любоваться потоками человеческой крови и бо­лее всего жаждать гибели христиан. Некогда, приняв в святом крещении свое второе рождение, и наставленный в таинствах нашей веры, он был человеком достойным, но, попав в руки варваров, сменил истинное вероучение на их безбожие ². И ни­чем этот человек не мог сильнее выказать им свою преданность,, как деяниями оправдывая свое имя и поступая, как отступник и вор, гордиться и возноситься этим. Итак, этот необузданный и вероломный Лев, плывя вдоль стены, осматривал ее и с ко­варством обдумывал, куда он направит свой удар; остальные же его корабли в боевой готовности стали на якорь в восточной части бухты. Вооружались и наши сограждане, заняв свои ме­ста на стене и собравшись с духом для предстоящего состяза­ния. Ведь это было подлинно состязание, славное среди вели­
ких, приносящее не хвалу зрителей силе одного противника и дарующее победителю не награду на кратковременную уте­ху, а побежденному — не поражение, наказывающее его одним только стыдом; оно сулило городу, если он останется невре­дим в столь грозной опасности, небывалую славу, а если по­страдает от ков врага, — неутешное страдание.

‘ 25. После того как этот зверь в образе человека осмотрел стену и вход в гавань, прегражденный железными цепями и остовами потопленных кораблей *, он утвердился в решении напасть на город с той стороны, где подводные западни, т. е. погруженные в море камни, не могли, по его мнению, помешать кораблям приблизиться и где фессалоникийцы не окажутся способными наносить им урон со стены, к этому времени еще недостроенной. И вот, указав место у низкой части стены, где море достаточно глубоко, он обращается к своим воинам и приказывает им построить корабли для боя. Они быстро под­плывают и с пронзительными варварскими выкриками устрем­ляются на веслах против нашей стены, зловеще ударяют в ко­жаные тимпаны ² и разными способами устрашают защитни­ков. Те в свою очередь отвечают еще более мощным и гром­ким криком, призывая в помощь против супостата заступу животворящего креста; варвары, услышав столь многоголо­сый и леденящий кровь воинский клич, пришли в замеша­тельство и перестали верить в свою победу; услышав этот крик„ они сделали заключение о количестве защитников и решили, что нелегко им будет, сражаясь с таким, множеством готовых к битве [людей], овладеть этим обширным городом, равного ко­торому им не доводилось видеть. Однако, дабы мы не замети­ли, что первое же столкновение их устрашило, варвары, еще не поборов страха, без той ярости, которую они проявляли впо­следствии, в бешенстве, смешанном с испугом, приблизились и стали осыпать город дождем стрел. Потом, отваживаясь на бо­лее решительные действия и стремясь подойти еще ближе к стене, они, подобно кидающимся на человека псам, разжигали свою злость и еще больше свирепели, когда в них со стены ле­тели стрелы. Ведь защитники Фессалоники не пренебрегали этим оружием и пользовались им весьма широко и охотно, по­ставив всех пришедших в город славян на такие места, откуда удобно целиться и где можно укрыться от вражеских стрел.

26.    Некоторое время противники стреляли из луков и побе­да не склонялась ни в ту, ни в другую сторону. Тут горстка варваров отделяется от остальных сражающихся (это были, разумеется, самые бесстрашные и дерзкие), бросается в море с деревянной лестницей, плывет, подталкивая ее вперед, чтобы

по ней подняться на стену, не обращая внимания на летящие сверху стрелы. Ведь до тех пор, пока пловцы не приблизились к берегу, тела их были скрыты водой, головы защищены щита­ми; достигнув же берега и выйдя из воды, они мужественно держались под градом стрел, только головы прикрывая щита­ми, быстро поставили лестницу и пытались подняться на стену и проникнуть в город. Однако их гибель опередила осуществле­ние этого замысла, и, прежде чем обдумать, как привести его в исполнение, варвары расстались с жизнью: едва они ступили на лестницу, полетевшие, подобно частому граду, камни преда­ли их разом морю и смерти. После этого варварские корабли отступают, не отваживаясь более на подобного рода смелые действия, и только издали посылают на город страшный, за­стилающий дневной свет дождь стрел. Но и сами они подвер­гаются такой же участи, ибо защитники Фессалоники метко стреляют в них из луков, почти не зная промаха, забрасывают из камнеметов ¹ камнями, самый свист которых вселяет в вар­варов ужас.

27.    Посланец императора Никита обходил стену и ободрял сражающихся такими словами: «До сих пор, фессалоникийцы, я иначе думал о вас и не знал, что вы столь отважны и бес­страшны в ратном деле, хотя доныне не упражнялись и были чужды ему; теперь же час тягчайшей опасности рождает на­дежды на ваше мужество. Я вижу, что все вы сильны телом, мужественны духом, готовы к сопротивлению, презираете врага и доблестно противостоите его коварным замыслам. Вы держи­тесь как подобает, ибо сражаетесь за самих себя, мужей силь­ных и телом и духом, и за всю Фессалонику, с которой не может соперничать в блеске ни один из самых знаменитых го­родов. В случае победы над супостатом вы удостоитесь хвалы, а если сбудутся угрозы варваров, ни с чем тогда не сравнятся ваши беды и горечь вашего унижения. Поэтому стойте муже­ственно, завоевывая победу своей отчизне и себе самим; да не обратитесь вы перед врагом в бегство, да не оставите миру неподобающей по себе памяти, предпочтя столь грозной опас­ности кратковременное облегчение». Так Никита, совершая свой обход, всех воодушевлял и наполнял сердце каждого бес­страшием и твердостью. Сам стратиг, точно забыв о болезни, хотя она была весьма, как мы рассказывали, тяжелой и до­ставляла ему невыносимую боль, объезжал укрепления, сидя на муле боком (как позволяло ему недавнее повреждение ноги); в самых ответственных местах он расставил наиболее отважных лучников с тем, чтобы они своим примером вдохнов­ляли на подвиги сотоварищей.

28.    В течение этого дня варвары не однажды пытались на­
ступать, но, устрашенные больше прежнего, всякий раз отхо­дили назад, пока не получили приказа прекратить осаду с моря и, покинув поле сражения, пристать у берега к востоку от города. Тут они сошли с кораблей и опять принялись стрелять по тем, кто находился под прикрытием высокой стены, у ворот, расположенных вблизи моря и называемых Римскими ¹. Здесь сражение длилось до поздней ночи, пока варвары, устав от битвы, не замолкли на своих кораблях, обдумывая, разумеется, планы завтрашнего нападения и готовя новые козни. Едва мы после целого дня ратных трудов успели перевести дух, появи­лась новая забота: всем защитникам стены надлежало быть на страже и следить, чтобы варвары не ухитрились под прикры­тием ночи подняться на стену и добиться успеха. Ведь они сла­вятся военными хитростями и, задумав подобное коварство, сейчас же берутся за его исполнение, презирая всякую опас­ность, одержимые одной-единственной мыслью^- приступить к осуществлению своего замысла. И если, паче чаяния, затеян­ное ими дело принимает иной, чем надеялись, оборот, онй ви­дят для себя славу в том, что дерзостно стремились к недости­жимому. Поэтому всю ночь -мы бодрствовали и не сетовали на себя за то, как сражались накануне; ведь мы проявили столь большую смелость, что даже предводитель вражеского войска был удивлен и позже допытывался, как мы могли так муже­ственно отражать его натиск. С этих пор мнение варваров о нас изменилось.

29.   Но когда наступил рассвет, вестник второго дня войны, и варвары обрушили на нас еще более тяжкие, чем прежде, удары, стратигам вновь пришлось ободрять дух сражающихся и показывать им пример твердости. Ведь с первыми лучами солнца враги покинули корабли и опять принялись осаждать стену; разделившись на отряды и нападая таким образом на отдельные ее участки (особенно много их сосредоточилось у вы­ходов), варвары обратили против нас всю мощь своего разно­образного оружия: одни стреляли из луков, другие метали кам­ни, третьи посылали своими камнеметами тяжелый град снаря­дов. Многолика была грозящая нам смерть, и, обрушиваясь на нас отовсюду, она жестоко поражала того, кто попадался ей на пути. Ведь возле одних только Римских ворот стояло семь хорошо прикрытых камнеметов, которые варвары забрали для осады нашего города, проходя мимо Фасоса *. Кроме того, они прислонили к стене деревянные лестницы и пытались вскараб­каться по ним наверх под прикрытием летевших из камнеме­тов снарядов, ибо, падая беспрестанным градом, они не позво­ляли защитникам показываться на стене. Варварам удалось бы осуществить этот замысел,— они ведь успели уже приставить

12    Две византийские хроники

лестницу к брустверам переднего укрепления,— если бы по^ божьему соизволению несколько смельчаков не спрыгнули сю­да со стены и, ранив варваров копьями, не заставили отсту­пить. Увидев, что эта попытка не увенчалась успехом и вар­вары, обратившись в бегство, бросили свою лестницу, мы исполнились такой дерзости духа, что насмехались над вра­гами и успешнее, чем в первый день, стреляли из луков и кам­неметов, не позволяя варварам даже на краткое время при­близиться к стене, хотя они в своей безумной ярости и точили на нас клыки, наподобие диких кабанов и, если бы только могли, растерзали бы нас живьем. О, сколь жутко было гля­деть, как они неистовствуют! Кипение их неукротимой злобы видно было по тому, что они страшно скрипели зубами и, одер­жимые злым духом, извергали изо рта пену, в течение всего дня ничего не ели и не желали прекратить битву, хотя стоял палящий зной, совершенно не чувствовали ни своей одежды, ни тяжести ратного труда, ни того, что их сжигает стоящее над головой солнце. Они были охвачены единственной мыслью: либо захватить город и насытить свою ярость, а поелику им этого не достичь, — проститься с жизнью и умертвить себя своими руками. Ведь варвар, однажды распалившись гневом, в своей ярости будет бушевать до тех пор, пока не прольется его собственная или вражеская кровь.

30.    Но так как приблизиться к стене было небезопасно, они¹ доверили успех дела лукам и камнеметам. Построившись ряда­ми на таком расстоянии, чтобы стрелы и каменья ни на минуту не ослабевающим градом попадали в цель, они, прикрытые щитами и целиком поглощенные боем, стояли, словно извая­ния из меди или из другого еще более твердого металла, и вы­держивали множество тягчайших трудов, бросая вызов опасности. А в полдень, когда солнце жжет особенно сильно, словно зной воспламенил их природное бешенство, дерзкой от­вагой распалив свою безумную ярость, враги придумали дру­гой (посуди сам, сколь страшный) способ осады. В восточной части города четыре пары ворот¹; варвары решили две пары, упомянутые уже Римские и Кассандрийские, предать огню, рассудив, что если смогут, когда внешние ворота загорятся, прижавшись к высокой стене, проникнуть в переднее укрепле­ние, то нетрудно будет сокрушить внутренние ворота ² и посте­пенно впустить в город всех остальных, тем более что их под­держат меткие лучники, чьи стрелы не позволят защитникам появляться из-за прикрытий.

31.     Варвары следующим образом приступили к делу: на­шли повозки, днищами вверх поставили на них лодки, какими у нас пользовались раньше рыбаки, и наложили туда множе--

ство всякого дерева и хвороста. Все это они облили смолой и серой, а сами, пригнувшись, стали вращать колеса; таким об­разом они руками двигали повозки, пока не достигли ворот. Тут варвары подожгли свой груз и под прикрытием щитов от­ступили к стоящим здесь лучникам; свой замысел они привели в исполнение незаметно для нас. Охвативший повозки огонь благодаря действию серы и смолы вырос в огромное пламя и, докрасна накалив внешнюю, снизу доверху обитую железом сторону ворот, перебросился внутрь; теперь ворота были цели­ком охвачены пожаром и вскоре рухнули, внушив всем нам несказанный ужас. Лишь только весть об этом разнеслась по городу, точно острый нож прошелся по сердцу каждого,— в та­ком все были страхе и трепете, так изменились в лице и поте­ряли надежду на спасение; те, кто незадолго перед этим бес­страшно появлялись на стене и воодушевляли друг друга на битву, стали поистине трусливее зайцев. Ибо то, что хитрость врагов успешно осуществилась, заставило всех опасаться пора­жения. Когда внешние ворота сгорели, мы поспешно укрепили внутренние тут же возведенной стеной и заготовили воду,— ведь и с этой стороны мы ждали натиска,— чтобы, если враги повторят свою коварную выдумку, мы могли бороться с огнем и сохранить ворота. Они же, узнав о наших приготовлениях, уже больше не применяли таких способов осады, но угрожали нам другими, еще более ужасными и тяжелыми, от которых ни­чем нельзя было обороняться, столь они были страшны и зло­козненны. Когда пожар улегся, варвары стреляли в нас из кам­неметов и луков всю остальную часть дня, пока ночная тем­нота не заставила их против воли прекратить сражение.

32.    После того как сражение окончилось, варвары возвра­тились на корабли и вскоре стали претворять в жизнь свой хитроумный план. Их вдохновляла мысль, что цель будет достигнута, если удастся взять город этим способом; ведь никакой другой, как казалось, не мог с ним сравниться, осо­бенно в условиях нападения с моря, когда суша не препят­ствует кораблям подойти вплотную к стене; в противном слу­чае, если и этот способ, подобно всем другим, которые они уже успели испробовать против нашего города,- не приведет ни к чему, они умертвят виновников воины, необдуманно увлек­ших их в столь дальний поход, и покинут эти места. Придя к такой мысли, варвары еще ночью приступили к выполнению своего коварного и сложного плана. Они зажгли повсюду огни и, связав свои корабли попарно, так, чтобы один вплотную •подходил к другому, и для большей надежности скрепив па бортам крепкими канатами и железными цепями, подняли на укрепленных на носу талях утолщающиеся в середине бревна.

которые моряки зовут реями Затем варвары высоко подтя­нули при помощи веревок рулевые брусья на каждом корабле и выставили на носу и по бортам мечи, создав таким образом удивительное и невиданное сооружение. Брусья, как я сказал, были подняты вверх; на них варвары ровными рядами поло­жили длинные бревна и засыпали промежутки землей; все это они обшили досками, а концы брусьев закрепили в кормовой части крепчайшими канатами. Таким образом получились луч­шие башни, чем те, которые были у нас на берегу ². Сюда с оружием в руках взошли наиболее сильные телом и дерзкие духом варвары, чтобы направить против нас последний ре­шающий удар. Одни должны были стрелять из луков и метать камни по тем, кто находился под защитой стены, другие — забрасывать огнем людей, идущих в открытом бою против них, ибо и такое оружие было предусмотрено, а огонь на этот случай сохранялся в специально заготовленных глиняных со­судах. Все это варвары без труда могли сделать, так как стояли не на земле, но благодаря изобретенным ими ужасным башням оказались выше уровня стены и их снаряды, обру­шиваясь с высоты, попадали без промаха.

33.     Поскольку неверные все сделали в одну эту ночь, ничто не укрылось от наших глаз; ведь они, как я говорил, зажгли множество огней и находились неподалеку от места, куда хоте­ли направить свой удар; всех объял страх и ужас, и люди не знали, как оборониться. Народ был испуган и растерян, вся­кий час тревожился новыми заботами и терял надежду на жизнь. Никто не думал больше о том, как отразить надви­гающуюся беду, а предавался размышлениям о муках, в кото­рых ему предстоит умереть. Ведь спасаться бегством было уже и крайне затруднительно, и небезопасно, так как варвары окружили стену плотным кольцом и караулили ворота; оста­ваться нельзя было из-за грозившей опасности. И вот те, кто изверился в спасении, как безумные, стали метаться взад и вперед по стене, потрясенные великим бедствием. Однако неко­торые, в ком еще теплился огонь мужества, решили до того, как начнется сражение, заготовить кое-что для защиты: смолу, факелы, негашеную известь и запасти в глиняных сосудах все то, что разжигает пламя, чтобы воспользоваться этим как ме­тательными снарядами, когда приблизятся корабли, и таким образом вывести их из строя.

34.   Пока эти несчастные приводили в исполнение свой план, ночь сменилась рассветом, и вот в нозом облике появились вражеские корабли, рассеялись вдоль стены и во многих местах наносили удары, являя собой удивительное и невиданное для всех зрелище. Ведь каждая пара связанных между собой ко­
раблей несла на себе хитро сооруженную из дерева башню, намного превышающую своей высотой уровень нашей стены; на ее вершине, словно разъяренные быки, сея вокруг себя ги­бель, бесновались варвары. Тогда те фессалоникийцы, кто пре­зрел неизбежную, как говорят, перед глазами стоящую смерть, очертя голову бросились в бой, самую злую опасность сделав мерилом мужества, храбро сражались, и каждый выказывал отвагу. Они не позволяли кораблям вплотную подходить к стене, но тучей стрел и морем огня лишали их возможности приблизиться и завладеть городом. А те, чьи сердца поразил испуг, не могли от великого ужаса даже глядеть на то, что творилось перед их глазами, и, мало-помалу покидая стену, бежали на холмы, в более высокую часть города; этим они внушали немалую дерзость врагам. Когда те заметили, что в одном месте (там, где мы возвели деревянные башни) стена более доступна,— им было известно, что море здесь весьма глубоко,— они направились сюда на одном сдвоенном корабле, медленно работая веслами до тех пор, пока не достигли бруст­веров. В ответ на попытку горожан, сидящих здесь в деревян­ных укреплениях, отразить их каменьями варвары, находящие­ся на площадках своих диковинных сооружений, о которых мы подробно рассказали, испустив громкий воинственный крик, стали в свою очередь метать большие каменные глыбы, удара которых человек не может вынести, выдувать через сифоны огонь ¹ и метать в нашу стену снаряды, тоже наполненные огнем, чем и ввергли защитников в такой страх и трепет, что они, оставив стену совершенно пустой, обратились в бегство. Лишь только замысел варваров увенчался успехом (ведь горо­жане, подстегиваемые страхом, словно листья при порыве вет­ра, попадали на землю), забыв о лестницах, они приказали какому-то дерзкому эфиопу, разъяренному, кажется, более других, вскарабкаться на стену. Размахивая мечом, он бросил­ся наверх и стоял там, стараясь понять, обратились ли горо­жане в настоящее бегство или покинули укрепления только для того, чтобы обмануть врагов. Ведь варвары подозревали, что фессалоникийцы устроили засаду, чтобы расправиться с ними, когда они рассеются по улицам, поэтому опасались без предосторожности войти в город и грабить его. Когда же все кругом засверкало от вражеских мечей и стало ясно, что враги ворвались в Фессалонику (был третий час дня) ², люди поняли, что настало великое бедствие, и бежали кто куда, ибо смер­тельная опасность подгоняла их. Она была рядом и не позво­ляла родиться ни одной мысли, которая могла бы ее победить.

35.    Когда же варвары убедились в том, что стена пуста и что неудержимое бегство фессалоникийцев сулит им безопас­
ность, они поспешно вышли на берег, спрыгнув вниз, проник­ли внутрь укреплений, отперли ворота и оповестили о победе остальные корабли; те сейчас же причалили сюда, и обнажен­ные варвары, едва прикрытые короткой набедренной повязкой, е мечами в руках ворвались в город. Они начали с того, что перебили тех, кого нашли неподалеку от стены, ибо некоторые были поражены ужасом и не могли двигаться, так как испуг Отнял у них силы, а другие, отчаявшись найти спасение в бег­стве, разбились, упав, как я рассказал, со стены вниз; потом варвары разошлись по улицам города, где фессалоникийцы кричали и плакали, не зная, куда укрыться и чем оборонить себя от беды. Люди тогда — жалостное зрелище! — бросались из стороны в сторону, словно челн без кормчего, мужчины, женщины, дети наталкивались друг на друга, обнимались и целовали один другого горьким прощальным поцелуем. Иногда какой-нибудь престарелый отец припадал к плечу сына и гром­ко причитал, не в силах пережить разлуки, и, обхватив своего любимца, до того как почувствовать меч убийцы, пронзаемый естественным чувством боли, сам себе говорил такие плачевные слова: «Увы мне, дитя мое, как мы ужасно страдаем! Что ви­дят мои глаза? На то ли, чтобы пережить эту ужасную гибель и горестную разлуку с тобой, я любовно тебя вырастил, на то ли поручал наставникам и радел, чтобы ты отличался среди сверстников разумностью, верил, что благословлен отцовст­вом, что все завидуют моей родительской гордости, что я сча­стливее других, ибо имею такое дитя — милое прелестью тела, милее того лицом и премного милее свойствами души. На то ли жалкая старость сохранила меня до сего дня, чтобы я уви­дел, как тебя терзают нечестивые, как меч палача безжалост­но убивает твое дорогое и любезное мне тело? Увы, что мне делать? Какими глазами я буду глядеть на это? Какой похо­ронный плач затяну над тобой? О, если б нам встретился та­кой палач, который убил бы меня первым, чтобы мне не при­шлось, пережив тебя, вынести страдания более острые, чем удары меча! Такому убийце я буду благодарен, который начнет с меня, старика. О, если б твоей кровью он окропил мою и тем уменьшил бы мою боль!»

36.    Так он стенал. Немного дальше кто-то другой, увидев свою супругу, глубоко вздыхал, качал головой, изменялся в лице и, подбежав к ней, заключал в объятия и принимался оплакивать свое несчастие: «Прощай, жена, не забывай супру­га. Ныне ведь расторгаются узы великой любви, которую мы питали друг к другу в браке; меч разбивает наш союз, и преждевременная смерть нарушает его. Не жить нам впредь бок о бок, одной семьей, не рождать больше детей- Лучше бы
глаза наши никогда не видели и тех, что теперь окружают нас! Лучше бы они нашей рукой были преданы земле и не дожили до жалкого рабства у нечестивых зверей». К родителям при­соединялись дети, и все вместе затягивали плач в предчувствии •близкой разлуки. Если брат встречал брата и друг своего дру­га, один оплакивал родство, другой—давнишнюю привязан­ность. Коротко сказать, из-за беспрерывных стенаний все было исполнено какого-то неразборчивого гула; казалось, громко блеяли согнанные на убой овцы. Кто спешил домой, кто думал о дороге, некоторые искали спасения в святых храмах, другие старались пробраться к воротам, третьи хотели вскарабкаться на стену, но не могли, так как обессилели от страха,— люди не знали, как спастись, и, так как всюду, где бы ни оказыва­лись, они видели перед собой смерть, все способы ее избегнуть стали казаться им бесполезными.

37.     Какими словами описать тебе, ученейший Григорий, беду, которая случилась с нами позже, или, вернее, наши бес­престанно следующие друг за другом несчастия? Какое из них назвать прежде и каким уделить вторые места? Зачем, впро­чем, мне рассказывать и брать в руки перо? Ведь воспомина­ние о пережитом тревожит мой ум: мне кажется, что я сноза вижу перед глазами то, о чем собираюсь говорить, и чувствую, сколь прискорбно мне этого касаться. Прошлое, при помощи памяти как бы запечатлевая пережитую опасность и вверяя события разуму, убивает желание говорить. Чего только тогда не происходило! Одни, страшась не столько телесной, сколько душевной погибели, трепетали, ибо считали обособление [души] от тела преддверием загробных мук. Другие, упав на колени и источая потоки слез, молили бога, чтобы за столь мучительную смерть счел их достойными и призвал к с^бе; не­которые, терзая свою совесть воспоминаниями о содеянных грехах мучительнее, чем острым мечом, в своем покаянии зва­ли назад напрасно растраченное время. Были и такие, кто со­вершенно потерялся; страх затуманил их ум, и они стояли в ужасе перед гибелью, как не одаренные разумом деревья. Не­которые люди, подстегиваемые испугом, точно стрекалом, ме­тались по городу; большинство их, потеряв голову, бросились вниз со стен и либо кончили свою жизнь, разбившись о камни, либо попали в руки стоявших там варваров.

38.     С чего мне начать рассказ о женщинах, которые самый воздух кругом заставляли вторить своим стенаниям: расска­зать ли прежде всего об их жалобных призывах и рыданиях или о прощании с детьми? Сраженные горем, они не желали сдерживать себя и прятаться от глаз мужчин, но, не испытывая смущения, носились по городу с распущенными волосами, пре­
зрев всякое приличие, громко причитая и оплакивая свое несча- стие. Нередко и девица-затворница, строго лелеемая для брака и приученная к скромности, еще не будучи женщиной, в страхе присоединялась к матерям семейств и, отбросив стыдливость* металась по улицам вместе с ними, причитая и испуская гром­кие крики. Монахи и монахини, которые в молодые годы оста­вили соблазны мирской жизни, прельщенные добродетелью и живущие только для себя и для всевышнего, покинули свои обители и рассеялись по городу, жалобно оплакивая общую для всех беду. Меня схватывает ужас, когда я думаю о том, что* удивительная добродетель этих назареев ¹, которую они упраж­няли, всенощное псалмопение, девственность, непрестанные мо­литвы и слезы не [вымолили]² нам божьего милосердия, не спасли город, и в награду за святую жизнь им не было дано избегнуть опасности, но, напротив того, они были пойманы,, как овцы, пасущиеся без присмотра, и, закланные мечом, раз­делили участь грешников! Думается мне, однако, что смерть их, как говорит псалмопевец, была любезна перед лицом гос­пода ³, и ею он мудро удостоил возлюбленных рабов своих, дабы их славная жизнь увенчалась мученической кончиной, if щедро излилась на них награда за долготерпение и воздаяние за несказанную добродетель. Множество прегрешений наших сделало бесполезными не только их мольбы, но и заступниче­ство святых, чтобы на примере наших мук все, презирающие заповеди божьи, увидели, что никакая сила не сможет спасти сопричастных злу от гнева всевышнего.

39.      Когда враги проникли в город и разбрелись повсюду, тотчас же начались убийства людей всякого возраста и звания. Ведь варвары, уже давно кипевшие гневом и жаждавшие на­шей погибели, не знали жалости: и старик, и муж еще в рас­цвете сил, и юноша,— одним словом, каждый встречный стано­вился жертвой злодеев, которые нарочно не наносили смертель­ных ран, но заставляли людей терпеть долгие страдания и об­рекали мучительной смерти, поражая нижние части тела. Но обуявшая варваров ярость не успокоилась даже от этого, и они не могли смириться с тем, что человек умирает только один раз. Чтобы удовлетворить свою дикую и необузданную жажду убийства, они вначале не щадили ни женщин, ни детей, неж­ный возраст которых нередко способен внушить сострадание даже лесному зверю, но косили всех без различия, как косят на лугах траву, так что недавно еще столь многолюдный и густонаселенный город пустел на глазах. Многие, как я уже говорил, спаслись на высотах у акрополя ¹ или в ограде свя­того Давида (эти места расположены высоко сравнительно са всем остальным городом, и здесь пребывает множество слав-
•ных добродетелью и удостоившихся блаженной жизни мона­хов), а некоторые устремились к тем двум воротам, которые обращены на запад², обуреваемые стремлением таким образом избегнуть вражеских мечей. Но им посчастливилось не боль­ше, чем всем остальным, ибо варвары караулили ворота; не имея возможности иначе выбраться из города, фессалоникийцы стали теснить друг друга и сами себе закрывали выход.

40.    Сколь великое горе случилось у Золотых ворот! Как ужасно поплатились за попытку их открыть сбежавшиеся сюда горожане! Ведь едва только они развели немного створки во­рот, как варвары своим натиском заставили их отступить. За­жав их таким образом, враги поражали мечами по нескольку человек зараз и, видя, что люди, сбитые в кучу, стоят друг к другу вплотную и не могут двинуться с места, рубили наотмашь на уровне человеческих лиц, так что голова летела с плеч ка­кого-нибудь несчастного вместе с членами его соседей; мерт­вые не падали на землю, так как их поддерживали тела жи­вых; казалось, для того чтобы они причастились общей крови и общей смерти, кто-то не давал им упасть, пока все не были перебиты и не испустили последний вздох.

41.    То же самое творилось и у вторых ворот, называемых Литейскими. Как мы уже рассказали, варвары еще раньше заняли ворота, которые вели к морю; те же, которые были на востоке, мы сами закрыли, опасаясь хитрости с огнем, испы­танной ранее у ворот переднего укрепления; впоследствии на­пуганные горожане, не имея здесь возможности бежать, толпи­лись на улицах и гибли на каждом шагу. Лишь нехмногие, счи­танное количество наших, спрыгнув в залив с западной части стены, избегли опасности. Сохранил себе жизнь также кое-кто из тех, кому удалось незаметно, до того как случилась беда, спастись через ворота акрополя, в первую очередь предводи­тели славян, давно задумавшие бегство и заблаговременно за­владевшие ключами от этих ворот. Им, видевшим самые ужас­ные страдания нашего города, следовало выпустить наружу каждого, кто им встречался: ведь таким образом многие, стоя­щие поблизости, могли бы бежать до того, как варвары ворва­лись в город. Славяне ни о чем подобном не хотели даже и ду­мать; всегда преследуя только собственную выгоду, они и в этом случае заботились, как бы отвести от себя опасность, поэтому лишь немного приоткрыли ворота и покинули город, оставив здесь одного человека, чтобы после их бегства он сно­ва запер эти ворота. Так эти люди злоумыслили против обще­го блага, но придумали хитрую отговорку, что ушли не с целью спасения, а для того, чтобы встретить союзников — стримони- тов, так как стратиг будто бы приказал ilm это ¹.

42.      Немного времени спустя вооруженные варвары стали караулить и эти ворота, так что уже невозможно было безна­казанно даже выглянуть наружу, не то что бежать. Я, мой отец и братья (у меня двое младших братьев, которые по сей день разделяли со мною и плен и все остальные невзгоды) были тогда вместе со многими другими у этих ворот. Когда нам ста­ло известно вероломство славян (мы узнали о нем после их бегства), все врассыпную бросились назад в город, и каждый бежал, как только мог, быстро, словно несчастие подхлесты­вало его призраком ужаса. Мы с отцом решили, пока варвары не успели нас настигнуть, укрыться в какой-нибудь башне вну­тренней стены и не смешиваться с остальной толпой горожан, чтобы при появлении врагов, обособленные ото всех, мы одни попались им на глаза, смогли договориться с варварами и спа­сти себе жизнь. Так оно по божьей воле и вышло. Я сейчас расскажу тебе, как все было и какой невероятной настойчиво­стью мы этого достигли.

43.    Быстро поднявшись на стену, мы добежали до какого-то укрепления напротив обители святого Андрея Первозванного ¹. Нас было пятеро: мой отец, я с двумя братьями (о них уже шла речь) и еще один наш родственник, все клирики и все при­надлежащие к составу чтецов ². Некоторое время мы молчали, раздумавшись о грозящей нам страшной смерти, а потом нача­ли стенать; каждый оплакивал свою душу и разлуку друг с другом. Отец первый стал причитать, как человек пожилой и умудренный искусством говорить речи. «Увы мне, чада много­страдальные,— говорил он,— сколь жалостна моя судьба! Не­ужели суждено мне, горькому и злосчастному, в один день увидеть кончину тех, кого я родил и кому в разное время даро­вал жизнь. В отличие от прочих, сраженных бедствиями, я да­же не могу — так торопит меня время — подобающим образом оплакать свое несчастие. О, я охотно созвал бы в час этого общего безутешного страдания даже не одаренных душой тва­рей, чтобы они приняли участие в моем горе и разделили со мной мою печаль. То же чувствуют и все жители нашего горо­да, ибо каждый нуждается в ком-нибудь из близких и испыты­вает потребность в сочувствии другого человека. Мне разом грозят два несчастия: погибель души (ибо жизнь свою я про­вел в грехе) и эта нечаянная разлука с вами; я никогда не ду­мал, что лишусь вас столь нежданным образом, но постоянно молил бога, чтобы вы закрыли мои отягченные печалью глаза и ваши руки положили меня в гробницу отцов, чтобы я оставил вас невредимыми, опорой матери и заботливыми опекунами двум малолетним братьям. Теперь на это больше нет надежды: застигнутый бедой, я вместе с вами до времени жду смерти.

Из-за множества своих прегрешений я сохранен невредимым и дожил до того, чтобы на моих глазах возлюбленные дети стали жертвой вражеских мечей и их милые тела достались безжа­лостным палачам; увы, я не уверен даже в том, что убийца сразит меня, злосчастного, первым. Но в час общей беды я сумею вытерпеть свою; ибо ваш юный возраст и ваши цвету­щие лица позволяют думать, что враги сначала познакомятся с вашим оружием, а потом уже я, помнящий много смертей, сражаясь рукой каждого из вас, смешаю свою кровь с вашей.

44.     Но неприметно для себя самого я, возлюбленные дети, далеко отклонился от подобающего в таких случаях и приме­шал к своему плачу многое, что совсем сюда не идет. Ведь я сражен горем, и общая для всего города погибель побуждает меня против воли оплакивать этот злой час и нашу беду. Кто, если бы он и обладал каменным сердцем, в горестях, подобных нашим, не оплакивал бы себя и своих близких, раздавленных тяжестью несчастия? Однако бог всегда желает и дает людям только то, что устрояется к их же благу. Нам, наверное, за прегрешения наши предназначен такой плачевный конец,— и вот заслуженная расплата уже у всех перед глазами и жесто­ко разит мечом наши сердца. Но справедлив допустивший это и уготовивший нам вынести насильственное расставание с те­лом и претерпеть кару за прегрешения по всей строгости гря­дущего суда. Будьте поэтому стойки духом, уповая только на него, ибо он один может отпускать грехи, совершенные на земле. И, если суждено пострадать за веру, пусть не вырвется у нас ни единого стона, пусть не убоимся мы плотской смерти, которую, если и не в таких муках, каждому все равно сужде­но претерпеть, исполняя предначертанное природой. Расста­ваясь с жизнью, да возблагодарим бога, дабы умереть с на­деждой на загробное блаженство». Такими словами мой отец приуготовлял всех нас к страшной смерти и внушал нам ре­шимость.

45.     Пока все это говорилось и мы, обнявшись, прощались друг с другом, появилась большая толпа врагов; эфиопы, со­вершенно голые, с обнаженными мечами в руках, неслись вперед, оскаливая зубы, подобно диким кабанам. Остановив­шись здесь, они начали с того, что зарубили тех, кто вместе с нами бежал от коварно запертых ворот и находился теперь вблизи стены. Им не оставалось ничего другого, как подста­вить голову под меч палача и приготовиться к удару, мы ви­дели это страшное злодеяние. Если убийцу трогала покорность человека, не сопротивлявшегося гибели, он наносил смертель­ный удар и этим скорее освобождал его от мучений, если же его каменное сердце не смягчалось и он желал насытить свою
ярость, еще больше распаляясь при виде мучений своего плен­ника, постепенно отрубал eiyiy члены и заставлял несчастного» пережить ужас множества смертей. В этой густой толпе ни­чего не было слышно, кроме звона мечей и бульканья крови, льющейся из ран.

46.       Вскоре все эти люди лежали бездыханные — зрелище, достойное стенаний и плача. Когда же очередь дошла до нас (варвары заметили, что мы притаились в укреплении), все они как один бросились туда, предвкушая легкую добычу. Прибли­зившись к нам, они, однако, замедлили свой бег. Ведь мы были отделены от них упомянутой уже мною башней, через которую следовало пройти, чтобы добраться до нас; ее пол был некогда выстлан бревнами, а теперь прогнил от времени, провалился, и ступать по нему было опасно, потому что в целости остались только два средние бревна, по которым варвары могли пройти лишь с величайшим риском. Наши враги, увидев это опасное место, убоялись, как бы, когда они будут на середине пути, не обнаружилось, что мы устроили здесь ловушку, чтобы сбросить их вниз, так как башня была высокой и падение грозило тя­желыми последствиями. Творящий чудеса господь внушил им такие мысли. Ведь если бы эфиопы сразу, как только оии 'При­близились к нам, без колебания отважились перейти по брев­нам на нашу сторону, мы погибли бы так же, как и те, кто пал на наших глазах. Пока враги стояли в нерешительности, мы побороли страх и стали думать, нельзя ли чем-нибудь помочь делу. Я, как только мог, быстро выскочил из своего укрытия, презирая смерть и забыв о том, что мгновенье назад свершилось на моих глазах, бросился к входу в башню, соби­раясь по бревнам перейти туда, где стояли варвары. Увидев, что я, безоружный, смело приближаюсь к ним и спешу что-то сообщить, они в свою очередь подошли и, став друг за другом рядами, движением протянутых вперед рук показывали, что готовы мечом поразить меня. Когда и это не заставило меня оробеть (ум мой был занят только тем, что я собирался ска­зать), один из эфиопов, самый бесстрашный и дерзкий, пре­восходящий их всех ростом, приблизился ко мне и пытался ударить мечом по голове. Я поднял руки и сказал: «Не делай этого, потому что лишишь и себя и своих товарищей больших денег».

47.    С этими словами я свободной рукой отразил движение эфиопа, чтобы он не мог нанести удара, и, сунув за пазуху ле­вую руку, быстро вынул кое-какие золотые украшения, пол^ жил ему в ладонь и сказал: «Пусть это будет тебе наградой за мое спасение; если же ты желаешь получить большую, обещай сохранить жизнь моему отцу и братьям, а также дяд-,— при
этом я повернулся, показывая пальцем на то место, где они находились,— и я дам тебе сокровища, которые мы в страхе перед вашим приходом спрятали в тайнике, известном нам одним. Мы охотно откроем его вам, едва окажемся в безопас­ности, если же погибнем, эти ценности также погибнут, не по­пав вам в руки; с нашей смертью пропадут для вас и они». Этими словами я смирял гнев эфиопа, а обещанное золото за­ставляло его задуматься над тем, что я успел сказать, пока на разные лады старался его умолить. Однако, будучи варваром, он не понимал, что я ему говорю, и, казалось, только удивлял­ся моему спокойствию и с трудом обретенному напускному хладнокровию.

48.   В это время подошел какой-то человек и сказал: «Зачем ты пытаешься уговорить этого эфиопа, когда надо обратиться ко мне, и я тебе помогу во всем». Я окончательно осмелел и, успокоившись благодаря его присутствию, воскликнул: «Кто бы ты ни был, в этих несчастиях посланный нам всевышним, спаси -нас и избавь от погибели! За это ты получишь достой­ный благодеяния выкуп, равного которому тебе не взять ни у кого другого во всем городе». Он ответил: «Будьте спокойны, не думайте о смерти, не падайте духом, ибо,— так он сказал,— я сумею уговорить эфиопов и отведу вас к самому предво­дителю, чтобы и он заверил вас в этом. Сговоритесь только друг с другом о том, чтобы выполнить свои обещания. Ведь если что-нибудь из того, что вы посулили, не будет исполнено, вот этими мечами осуществится расправа». Не успел он кон­чить, как приблизились мой отец с двумя братьями, о которых я уже упоминал, и, пав к его ногам, молили о спасении, под­тверждая, что готовы выполнить все, о чем я говорил. Мой со­беседник быстро передал наши слова остальным и прежде всего тому, кого я встретил первым и кому уже обо всем ска­зал. Убедив их дать клятвы, он стал увещевать нас не бояться за свою участь.

49.    Едва мы попали в плен, варвары заставили нас поки­нуть стену, окружили тесным кольцом и повели к морю, ша­гая прямо по трупам. Миновав внутренние ворота, мы шли дальше не по прямой дороге, но повернули к лежащему здесь холму и поднялись по его склону. Вскоре показались другие идущие сюда эфиопы, тоже вооруженные мечами. Заметив среди пленников нас, они исполнились прежнего гнева и броси­лись вперед, еще издали выказывая необузданную ярость. Однако, приблизившись и увидев, что те, кто нас захватили, обходятся с нами бережно, они поспешно рассеялись и отсту­пили; лишь один, как видно, самый бессовестный и дс'рзкий, злобно преследовал нас по пятам, как бешеная собака, и упор­
но старался пронзить кого-нибудь своим мечом. Выдав себя за одного из тех, кто нас пленил, он каким-то образом отвел меня в сторону и хотел убить. Я закричал, и отец в тревоге обернул­ся (он находился тут же), увидев, что мне грозит смерть и что свирепый палач схватил меня за волосы и собирается пронзить мечом горло, толкнул давешнего нашего спасителя, шедшего- рядом, и, торопливо показывая на меня, воскликнул: «Что же это такое? Почему вы, забыв собственные обещания, осудили на смерть моего сына? Если он погибнет, жизнь и для меня станет ненужной. Отними его у палача, если ты хоть немного думаешь обо мне, а не то пролей и мою кровь, ибо мы не мо­жем умереть порознь!» Человек этот, испуганный словами отца,, тотчас бросился бежать и отвел руку варвара, уже протянутук> для удара и держащую меч наготове. Злодей же, которому по­мешали, не позволив осуществить его намерение, пришел в еще большую ярость: дико вращая глазами, стиснув зубы и скре­жеща ими (как обычно делают варвары), с видом свирепым и кровожадным, он пытался вырваться и вновь броситься на меня. Однако тот, кто в те дни самим богом был послан нам спасителем, не допустил до этого, но пытался всячески уле­стить его. Когда же он ничего этим не достиг и варвар, при­шедший в полное неистовство и жаждавший крови, неожидан­но и незаметно для всех занес над моей спиной меч и вонзил его движением, исполненным огромной силы (до сих пор у меня на теле сохранился шрам), этот достойный удивления человек возмутился, с силой оттолкнул эфиопа, схватил меня, уже поникшего к его ногам и обливающегося кровью, и бы­стро вернулся к товарищам.

50.     Когда я снова оказался в толпе и, избежав опасности, возносил благодарность всевышнему и принялся думать о сво­ей ране, внезапно последовал новый удар, который причинил мне еще более острую боль. Все тот же безумец, неизвестно откуда появившийся, со страшным криком, выдававшим его неудержимую ярость, сзади вонзил мне меч в ребра. Тогда я обратился к защитившему меня человеку, который, как я гово­рил, шел рядом: «Почему, скажи, только мою жизнь вы не хо­тели пощадить и,— тут я обернулся и указал на эфиопа,— от­дали меня ему на расправу? Знайте, что лишь если избегнем смерти все мы, кого вы обнадежили своей клятвой, наши обе­щания будут исполнены; если же хотя бы один из нас погибнет по вашему недосмотру, все мы из-за этого простимся с жизнью, и вы ничего не получите. Так что, если данная вами клятва истинна, всеми средствами защитите нашу жизнь и будьте уве­рены, что и мы в свою очередь исполним все, что обещали». Выслушав мои слова и передав их всем, кто находился рядом,
он склонил их напасть на моего врага и подальше отогнать его. Варвары окружили нас кольцом и стали двигаться медленнее.

51.    Наконец мы пришли туда, где находится монастырь по­святивших себя служению господу девственниц, издревле зо­вущийся Акруллион ¹. Натолкнувшись у входа в него на другой; варварский отряд, наши стражники немного постояли с ним,, а потом вошли внутрь, надеясь, что там найдутся какие-нибудь, ценности. Мы, глядя на всех с подозрением и не оправившись, еще от пережитого испуга, последовали за ними. Войдя в пред­дверие храма святого Георгия², мы увидели сидящего на скамье варвара с насупленными бровями и обнаженным мечом;, рядом с ним стояли люди, которые не спускали с него глаз и всем своим видом выражали готовность выполнить любое его приказание.

Когда мы подошли, он спросил наших стражей, кто мы та­кие и почему нас помиловали. Они коротко все ему объяснили и, взяв нас сзади за плечи, заставили пасть к его ногам. Тогда он повернул меч, что держал в руке, тупой стороной его коснул­ся головы каждого из нас, а затем велел нам подняться с колен,, приободриться и добавил: «Получив такое доказательство без­опасности, вы впредь не должны — я ручаюсь вам в этом — тревожиться за свою жизнь».

Окружавшим его варварам нечестивец приказал отворить, двери храма, до того запертые, и, поднявшись со своего места, взял левой рукой моего отца, а правой — одного из братьев и ввел их в святой храм, полный захваченных ранее пленников; их, как мы узнали впоследствии, было свыше трехсот человек.

52.   Вместе с этим нечестивцем туда вошло много варваров; одним прыжком он очутился на святом алтаре, где священно­служители совершают таинства. Скрестив, по обычаю варва­ров, ноги, он сидел, исполненный гнева и злобы, оглядывая тол­пу людей перед собой и обдумывал свои коварные планы. Он по-прежнему держал моего отца и брата, нас велел сторожить у входа, а всех остальных кивком головы приказал умертвить. Варвары, словно свирепые волки, напавшие на добычу, быстро и безжалостно перебили всех несчастных и, еще не остыв от гнева, глядели на этого грозного судью, ожидая, как он распо­рядится нашей судьбой. Однако он не позволил им схватить нас, и мы, томясь под стражей, решили, что отец и брат убиты в храме вместе с другими пленниками и мы одни удостоились помилования. А они в свою очередь, стоя у алтаря, то же са­мое думали о нас, и не было предела нашему страху друг за друга. Когда закончилось истребление несчастных и весь пол покрылся телами убитых, между которыми текли реки крови, изверг, не имея возможности выйти, приказал сложить трупы
друг на друга вдоль стен храма. Когда это было сделано, он спрыгнул с алтаря и, вновь взяв за руки отца и брата, подошел к нам. Настолько велик был охвативший нас теперь ужас (лица наших близких были смертельно бледны, и сами мы, ве­роятно, были не краше), что мы, единственные уцелевшие среди этого всеобщего уничтожения, печальные и потрясенные, смотрели друг на друга, не решаясь произнести ни слова. А наш надменный знакомец, покинув варваров, сел на подве­денного ему коня и исчез, приказав вновь взять нас под стражу

и,  как можно быстрее, двигаться к гавани. Туда же, по его сло­вам, направляется и он.

53.    Итак, они повели нас очень быстро, тщательно охраняя и обезопасив со всех сторон. Много раз в пути мы сталкива­лись с огромными толпами варваров, причем все они пылали жаждой убийства. Нелегкое было дело спастись от них, хотя наши эфиопы и отличались исключительной телесной силой, и ничто не могло их ни испугать, ни отвратить от раз принятых намерений. С немалым трудом и тревогами мы достигли гава­ни. Там оказался и предводитель вражеского войска; сопро­вождавшие нас варвары доложили ему обо всем и объяснили, по каким причинам именно нас из всех захваченных в плен греков они пощадили. Выслушав их, он приказал одному из своих приближенных присоединиться к отряду и отдал ему следующее распоряжение: если все, что мы посулили варварам на городской стене, будет исполнено и мы действительно вы­полним уговор — пощадить нас и вновь привести к нему; если же окажется, что наши слова не соответствуют истине и мы в страхе перед смертью солгали, уже давно лишившись своих ценностей, или, вынужденные обстоятельствами, сочинили все это ради того, чтобы отвратить первую угрозу опасности, он велел, поразив каждого из нас мечом, лишить таким способом жизни.

Тут варвары вновь окружили нас и приказали вести их туда, где спрятаны обещанные нами ценности; они сообщили также и о вынесенном нам приговоре, о том, что, если хоть что-нибудь из того, что мы пообещали, не обнаружится, мы погибнем от меча.

Сильнее прежнего нас мучил страх, как бы кто из слуг ¹ или знавших тайник людей, попав в такое же, как мы, безыс­ходное положение и также желая избегнуть смерти, не упре­дил нас, отдав варварам наши богатства, и как бы не оказа­лось, что мы напрасно прибегали к стольким ухищрениям, тщась сохранить свою жизнь.

54- Итак, не зная о судьбе нашего клада, мы поспешили к тайнику; застали мы его в том же виде, в каком оставили,
когда прятали свое добро. Однажды все мы, сколько было нас близких родственников, словно провидя будущее, благо­разумно решили спрятать свои богатства в общем тайнике. Те­перь, показав варварам ход, который был завален каменной плитой, мы все стояли вокруг, облегчив душу от бремени тя­гостных сомнений: ведь благодаря обещанию пощадить нас, нам нечего было больше страшиться, более того, размер выку­па сулил нам даже расположение варваров.

Как только они добрались до тайника, гнев их сменился радостью, и варвары призывали нас воспрянуть духом: «Эти­ми сокровищами, — сказали они, — вы купили себе помило­вание и благодаря им вам сегодня дарована жизнь! Отправим­ся же к предводителю, чтобы вы уверились в своей полной безопасности». Нас опять повели к нему; по пути мы были свидетелями неслыханных и невиданных ужасов: в лужах кро­ви лежали тела убитых (страшное зрелище) — здесь были люди всех возрастов, общим приговором осужденные на смерть от меча и, в довершение всего, лишенные даже погре­бения. По улицам рекой лилось вино и, смешиваясь с кровью, пропитывало землю. Подойдя ближе, мы стали внимательно вглядываться и, если замечали среди убитых кого-нибудь из близких или друзей, сдавленными стонами указывали на него друг другу; не было времени ни оплакать покойника, ни сде­лать для него что-нибудь во имя прежней дружбы. Беспомощ­но погоревав над убитым, мы вновь возвращались к своим за­ботам.

55.   Достигнув гавани, мы предстали перед тираном в то са­мое время, когда он, собрав начальников кораблей, исполнял нечестивый обряд, который они называют молитвой. По окон­чании его он велел привести нас и стал расспрашивать отца: «Не епископ ли ты этого города?» (по одеянию он заключил, что таков его сан). Отец ответил: «Нет, я клирик, нуждаю­щийся в епископском благословении». Некто, стоящий побли­зости, предводительствовавший другим отрядом, сказал: «Этот человек не епископ, но облечен саном ничуть не ниже. Я знаю, что он экзарх всей Эллады и достоинством не уступает епи­скопам» ¹ — «А кто это?» — спросил тиран, указывая пальцем на -меня. «Это сын его, — вновь вмешался тот же предводи­тель, — тоже клирик, притом из числа служивших в царских палатах ². А это его братья, — добавил он, указывая на моих младших братьев, — оба сыновья экзарха, рожденные им позже и не сверстники друг другу». — «А кто этот сопровож­дающий их старик?» — вновь спросил наш грозный судья. «Мой брат», — прервав его, ответил отец, знаком призывая дядю подтвердить его слова. После того как предводитель вы-

13      Две византийские хроники
слушал это, он приказал всем сесть и, выйдя вперед, спокой­ным голосом обратился к нам: «Я хочу, чтобы вы были дале­ки от дурных подозрений. То, что вы безоружными встретили тех, кто захватил вас в плен, и сейчас у меня на глазах отда­ли большие ценности, сохранило вам жизнь (что для большин­ства безнадежно); в будущем вам не грозит опасность погиб­нуть от злого умысла, и вы не претерпите какой бы то ни было обиды со стороны моих людей. Идите теперь, подумайте о своих делах и исполнитесь добрых надежд. Ведь мы спешим в Сирию, и я очень скоро отправлю вас в киликийский город Таре³; в ожидании обмена вы будете содержаться вместе с тамошними пленниками ⁴. Выкупом за вас будут агаряне, за­хваченные в разное время ромеями, и, как только их доставят, вы будете освобождены от оков и вернетесь на родину». Вновь обратившись к своим, он стал говорить о нас, изъясняясь пре­имущественно на варварском языке. От нас, однако, ничто не укрылось, так как человек, пощадивший нас вначале, все еще был здесь и мы от него все узнали.

56.      Предводитель велел надежно охранять нас, поместив невдалеке от моря. Лишь оказавшись там, мы впервые осво­бодились от страха смерти и вверили свое будущее господней воле. Тут, словно мы лишь теперь познакомились с бедой, на­шими помыслами овладела тревога за близких, ранившая сердца больнее, чем обнаженные мечи, думы о том, при каких обстоятельствах и какой смертью они погибли, и кто из них, избегнув казни, был, подобно нам, осужден на разлуку с от­чизной. Однако мы ничего не могли узнать о них, ибо варва­ры недавно ворвались в город, и там все еще гудело и волно­валось: гавань была забита варварами и взятыми в плен го­рожанами; одни из агарян хвалились добычей, другие силой влекли из каждого угла и из каждого дома женщин и грудных младенцев, жалобно рыдавших и горестно оплакивавших по­терю матерей; иные безжалостно тащили архонтов ¹ и извест­ных в городе богачей, избегнувших гибели по тем же причи­нам, что и мы. Сам императорский посланец Никита и даже стратиг округи были схвачены и находились под стражей на варварских кораблях. Поэтому мы нисколько по сравнению с прежним не преуспели в розысках близких.

57.      Вдобавок ко всему происходившему невиданный зной палящего солнца усиливал наши страдания, так что лица за короткое время почернели и изменились; все одинаково нуж­дались хотя бы в капле воды — и люди зрелого возраста, и совсем еще юные; и все думали только о том, как бы утолить непрестанную жажду, но никто не мог этого сделать. В таких гучениях и прошел весь день, причем по приказу злобного
йзверга все пленники были группами размещены в разных ме­стах, и приставленные к ним стражники всю ночь напролет^ следили, чтобы .никто не мог бежать. Туда, где мы находились, тиран велел привести еще человек пятьдесят пленников, боль­шинство которых оказались ранеными; лица их уже были отме­чены печатью смерти, и несчастные не надеялись остаться в живых.

Выбрав человек десять раненых, варвары прикончили их; остальных не было уверенности в своей судьбе, и они мета­лись в полном бессилии, ожидая такой же участи. А когда ночь прервала их горестные размышления, варвары подняли шум, стали расхаживать взад и вперед, ударяя в кимвалы ¹ и испуская крики. Это длилось вплоть до рассвета, возобновив­шего тягостное ожидание людей, трепетавших за свою судьбу. Но гибельная жажда уносила пленников так же, как смерть от меча; нестерпимо страдая от нее, мы просили стражников позволить нам зачерпнуть протекавшей поблизости воды и по­лучить хотя бы краткую передышку от своих мучений. Вар­вары согласились на это не потому, что почувствовали к нам жалость (да и как могли испытывать ее те, кто наслаждался убийством и дышал смертью), но потому, что вода эта, неся с собой нечистоты со всего города, сама по себе могла погубить всякого, кто ее пил. Однако каждый с наслаждением, какое доставляют только прозрачные и свежие потоки растаявшего снега, пил эту грязную воду, наслаждаясь глотком такой жи­жи, как глотком меда.

58- В это время от тирана вновь пришло распоряжение: если кто-нибудь из пленников имеет спрятанные где-либо день­ги, пусть объявит об этом и купит себе спасение. Если же выяснится, что он лжет, такой человек должен быть обезглав­лен ^х.

Тиран отдал этот приказ, узнав, что варвары с того часа,, как вошли в город, не пощадили никого, за исключением лю­дей, утверждавших, что они имеют в тайниках деньги, которых не обнаружат никакие поиски.

Итак, те из пленников, кто точно знал о судьбе спрятанных денег, тотчас об этом объявили, торопясь отдать их как выкуп за сохранение жизни.

Те же, кто знал, что денег у него нет. и брал на себя по­добные обязательства только под влиянием тщетных надежд,, ожидали неминуемой казни, сужденной всем, кто был беден.

Тут некоторым варварам было дано приказание отвести пленников, которые выразили желание выдать свое имущество, в их дома, и, если оно на опытный взгляд окажется достаточ­ным, сохранить им жизнь и вновь вернуть к остальным; если
же скудным, так что не сможет, по мнению посланных, удо­влетворить предводителя, — предать пленников казни. В этом таилась новая опасность, ибо многие сомневались в ценности своего имущества. Поиски выкупа растянулись на целых де­сять суток, причем из города непрерывно доставлялись в га­вань груды денег и разного добра: дорогих шелковых тканей и льняных, которые по тонкости соперничали с паутиной; кучи этих вещей, сваливаемых друг на друга, покрывали всю землю, образуя целые горы. Медной и железной утварью, а также шерстяными тканями варвары пренебрегали, не стремясь к их приобретению. Если же кто тайно приносил что-нибудь подобное, они бросали в море, тем самым карая и тех, кто избегнул опасности, чтобы и они, познав все возмож­ные наказания, изведали вкус зла.

59.     Среди прочих пленников был захвачен также евнух им­ператора, видный при дворе человек по имени Родофил ¹. Не­задолго до нападения варваров он был послан на запад и, ока­завшись по делам в Фессалонике², попал в плен и вместе с нами терпел все невзгоды. При нем было много денег ³, кото­рые он, по его словам, вез для нужд сицилийского войска, по­стоянно воевавшего с африканскими варварами и нуждавше­гося в значительной поддержке⁴. И вот Родофил ночью нака­нуне того дня, когда все мы впервые изведали горе, не знаю, каким образом, сам со своими слугами тайно переправил день­ги из Фессалоники к стратигу Стримона с письмом, в кото­ром просил сохранить их до окончания войны ⁵. Взятый в плен, он был приведен к тирану. Последний, -изменившись в лице и с большей против прежнего суровостью, обратился к Родо- филу и стал его расспрашивать: «Где деньги императора, те два таланта, которые тебе было приказано отвезти в Сици­лию?» — Родофил в ответ: «Они там, куда я их спрятал, опа­саясь осады города и полагая, что оказавшись здесь, не смогу во время такой опасности бежать -и скрыть доверенные мне деньги, ибо все будут следить за мной, как за человеком, ко­торый может в подобных обстоятельствах доставить им выго­ду. По этим соображениям (ведь заранее было неизвестно, как все обернется) я переправил деньги императора из Фессалони­ки; сейчас я твой пленник и предлагаю тебе большой выкуп из собственных средств, если ты сохранишь меня целым и не­вредимым». Разгневанный такими словами, наш надменный повелитель, и взглядом и голосом выдавая обуревавшую его ярость, грозно закричал: «Раз этого прислужника гинекея все происходящее не приучило к мысли, что смерть неминуема для всякого, кто не отдаст свое имущество как выкуп, и он вопреки собственной пользе ломается, словно в театре, и разы­
грывает героя, пусть его спина отведает ударов, чтобы он прежде всего понял, перед кем стоит и о чем рассуждает, и перестал, споря о чужих деньгах, подвергать опасности соб­ственную жизнь».

Исполнители неправедных приговоров, как только увидели, сколь грозным голосом и в каком неистовстве тиран отдал этот приказ, тотчас повалили Родофила и подвергли таким побоям, ■которые несчастный недолго мог выносить; тело его, иссечен ное в клочья, обагрило землю потоками крови, и Родофил, обессилев от нестерпимых мук, испустил дух.

Когда он стих и жестокие палачи, не переставшие изби* вать его и после смерти, убедились, наконец, что он мертв, этот чудовищный злодей, едва справляясь со своим бешен­ством, крикнул: «Пусть он сгинет вместе со своими деньгами! Они, кажется, не пошли бы нам на пользу, если бы и нашлись!⁶»

60.     Начальникам кораблей предводитель приказал гото­виться к отплытию, взяв в первую очередь самых молодых пленников, как мужчин, так и женщин, отнюдь не считаясь с родством, чтобы они понесли необычное наказание — разлуку друг с другом. Затем он велел перенести золото и остальную ценную добычу и нагрузить каждый корабль в соответствия с его размерами. Тут повели всю молодежь, единственная вина которой состояла в цветущем возрасте и красоте. Если да,же непрестанные несчастия омрачали какое-нибудь из этих лиц, присущие каждому свойства сообщали им благородство. Для многих красота была причиной обрушившихся на них бе_л ствий.

О чем же мне рассказать прежде всего? Что считать -самьр жалостным? Поднялся общий отчаянный вопль, словно раз­деляли единое по природе, родные взывали друг к другу, оп­лакивая расставание. Можно было видеть сломленных страда­ниями мужчин, женщин, цветущих юношей, издававших жа­лобные крики и терзавших свое тело, бессильных далее пере­носить отчаяние и столь великие горести и плачем выражав­ших муку сердец, которые словно сгорали в огне этих испы­таний.

Пленников, насильственно разлученных друг .с другом, как попало посадили на корабли; хотя последние были просторны и могли вместить много народа, никто не имел, как следовало бы думать, места, достаточного для человеческого тела, но каждый оставался там, куда случайно был помещен, не нахо­дя возможности в течение всего плавания добыть себе местеч­ко даже с ладонь, чтобы прилечь и хотя бы немного отдохнуть.

61.    Так были нагружены все пятьдесят четыре корабля. Кроме того, оставалось еще много пленников, достойных, по
суждению варваров, отправки. Поэтому пошли в дело и кораб­ли, принадлежавшие городу, на которых у нас купцы прежде возили хлеб и -были подняты из воды те, которые мы зато­пили у входа в гавань². Это варвары сделали, использовав, весьма удачное приспособление — блоки, которые приводились в движение и при помощи канатов поднимали со дна кораб­ли. Получив, таким-образом, дополнительно много кораблей, они погрузили всех пленников, не оставив в городе никого из предназначенных к отправке. Я не знаю, сбрил ли хоть один из всех этих юношей первый пух и достигла ли зрелости хотя бы одна девушка. Все они были еще очень юными, а боль­шинство— даже совсем младенцами.

Думая о каждом из них, хотелось плакать, ибо невозмож­но было вынести зрелища их страданий.

62.      Относительно же нас, т. е. тех, кто по разным причи­нам избег смертного приговора, было вновь объявлено реше­ние тирана: чтобы всех, в особенности тех, кто, по его мнению, в силах 'был вынести трудности пути, начальники разделили между собой и, группами по пять человек посадив на корабли, содержали там под охраной перед отправкой в Таре с целью уже упоминавшегося обмена. Остальных же, кто не мог доста­вить никакой выгоды, и, будучи отправлен, составил бы лиш­ний и бесполезный груз, он решил оставить в Фессалонике не из милости и не по обету, какие необдуманно любят давать варвары, но с известным расчетом и коварным умыслом: что­бы ни в чем не показаться непредусмотрительным и не допу­стить поступков, которые 'бы не сулили ему прибыли. Предви­дя, что через короткий срок в результате обмена все пленни­ки получат свободу, предводитель варваров измыслил хитрость, чтобы и эти не обрели ее безвозмездно. Подумай, Григорий, как подло он поступил. Среди людей, которым удалось бе­жать и которые возвращались в город после его захвата, что­бы выкупить из плена своих родных, находился некто Симеон, человек редкого ума и умудренный житейским опытом ^!, неза­долго до того посланный императором в Фессалонику по важ­ному делу, о котором сейчас нет нужды говорить.

Этим людям, прибывавшим ежедневно вплоть до самого отплытия, злобный Лев и сообщил свое решение относительно упомянутых уже пленников, обратясь к ним с такой речью:

63.     «С самого' начала настроенный к вам враждебно, я не намеревался сохранять жизнь никому из пленников. К чему это божеское благодеяние: одержать победу и не наказать врагов смертью, которую они еще более усердно уготовляли нам? Но, поскольку мне нужно, чтобы они, если все кончится благополучно, остались в живых, подумайте о моих словах.

Мне недосуг здесь медлить, так как время призывает меня от­плыть на родину. Вы можете взять этих двести пленников под залог письменного поручительства, что при обмене мы получим за них равное число агарян, и склонить императора ромеев подтвердить ваши действия. Может быть, вы боитесь взять обязательство, не имея на то права и сомневаясь, согласится ли на это император или нет? Или вы ни во что не ставите столь великую беду и своей нерешительностью обрекаете гибе­ли сограждан? Скажите же, какое решение вы принимаете, чтобы и я вынес свое, назначив им жизнь или смерть».

Упомянутый мною Симеон, который был на голову выше всех, ответил: «Я один беру на себя это поручительство, ибо хорошо знаю и человеколюбие нашего императора, и то, что он без колебаний освободит ради этих людей столько же находя­щихся у него в плену агарян, сколько здесь окажется фесса- лоникийцев. Я самолично доставлю агарян в Таре, чтобы усло­вия поручительства опять выполнялись в моем присутствии и чтобы ты не имел оснований за что-нибудь пенять мне, когда все будет выполнено. Пусть только эти люди будут освобож­дены, чтобы общими усилиями предать погребению тела по­гибших, которые разбросаны по всему городу и самый воздух побуждают к сочувствию».

Выслушав это, низкий Лев заставил Симеона дать пись­менное, скрепленное клятвой поручительство и приказал затем -освободить пленников, которые не попали на корабли *.

64.    После того как к удовлетворению Льва этот план увен­чался успехом, он замыслил нечто новое, не уступающее преж­нему в коварстве: велел поджечь весь город, чтобы и из этого поступка тоже извлечь выгоду. Он ведь был уверен, что люди, выкупавшие пленников, никоим образом не допустят до этого и скорее предпочтут сами сгореть, чем перенесут хотя бы уг­розу пожара для Фессалоники.

И действительно, не успели еще варвары донести пламя до центра города (горели только расположенные вблизи моря дома), -как горожане уже решили уплатить выкуп.

Вскоре во все концы было разослано новое распоряжение: остановить пожар, так что и этот замысел осуществился к вы­годе Льва. Горожане, не располагая нужным количеством де­нег, вместе с Симеоном пообещали варварам те два таланта, которые забитый насмерть евнух посла л в Стримон. Фессало- никийцы быстро достали деньги (к тайнику, где они храни­лись, были посланы скороходы) и, отсчитав варварам, таким образом спасли город от пожара.

65.    К тому времени, когда и эта хитрость принесла плоды л не осталось больше ничего, что не стало бы для алчных глаз
варваров предлогом к вымогательству, сни не могли дольше задерживаться в Фессалонике, памятуя об опасностях, с кото­рыми сталкиваются те, кто в такую пору пускается в путь; и вот в полдень на десятый день после захвата города мы поки­нули гавань и поплыли к уже названным Римским воротам, чтобы там провести остаток дня. Нас было пятеро, как и в день пленения, и мы находились на одном из кораблей пред­водителя египетского флота. Отец через переводчика (так как сам предводитель не понимал нашего языка) попросил его дать приказ, чтобы привели наших рассеянных повсюду род­ственников; это осуществилось бы, если бы бесчисленные не- счастия и нерадивые слуги «е оказались помехой и тут: подчи­ненные этого предводителя привели к нам только мою мать и одного из братьев, который не был с нами, когда мы сдались в плен, а вскоре также жену брата; мою же супругу с тремя детьми, младшую сестру и многочисленных других родствен­ников не то не пожелали разыскивать, не то, разыскав, не за­хотели привести к нам. Они были затеряны в толпе и горько оплакивали разлуку с нами. Однако, как всегда бывает в не- счастиях, мы перенесли и расставание друг с другом, хотя на­ше горе и превосходило самые тяжелые испытания.

66.    Еще перед тем как отправиться в путь, варвары скова­ли нам ноги колодками и, словно кулй, одного за другим бро­сили на корабли, не давая даже воздухом дышать вволю и вынуждая постоянно задыхаться. Мы были посажены так тес­но друг к другу, что наша толпа походила на единое тело, не­способное разделиться и разорвать свою нерасторжимую связь. Когда солнце стало приближаться к закату и дневной свет сменился вечерней темнотой, варвары затянули победную песнь, стали ударять в кимвалы и тимпаны, прорезая мрак Е&махами своих сверкающих мечей, и с наступлением ночи под громкие и нестройные 'клики подняли якоря и отчалили от берега. Слышно было, как все мы тихо оплакивали отчизну, гг каждый в глубине души возносил всевышнему мольбу, чтобы, изведав горести, какие господь пожелает послать нам в нази­дание, он позволил вновь возвратиться на вскормившую нас землю, не покинул и не лишил надежды на избавление от пе­чалей.

67- Уже на рассвете нас стали одолевать многие тяготы: голод, жажда, ломота в теле вследствие тесноты (ведь на од­ном только корабле, на котором плыли мы, было восемьсот пленных, не считая двухсот варваров); к этому присоединялся жалобный плач малых детей, которые не в силах были вынести сразу столько лишений, ничего, кроме преждевременной ги­бели, им не суливших.

Самыми мучительными были для всех, однако, потребности желудка, с которыми ничего нельзя было поделать, так как природа настойчиво требовала своего. Многие считали это' постыдным, но, не в силах воздерживаться, подвергали себя постоянным мучениям.

Когда занялся день, мы миновали Эквол ¹ и поздним вече­ром причалили к Волвону ²; мы тут увидели скачущих нам на­встречу всадников; они уже были в Фессалонике и теперь хо­тели выкупить нескольких женщин. Варвары сразу же сняли их с кораблей и выдали всадникам за большие деньги.

Отчалив от Волвона, мы пристали к оконечности острова Паллина ³; здесь мы немного отдохнули, а к вечеру, когда по­дул попутный ветер, вновь подняли паруса; надутые мощным напором ветра, о-ни быстро несли нас до тех пор, пока на рас­свете следующего дня мы не достигли места, которое море­плаватели зовут Диадромами⁴. Два длинных острова лежат здесь один против другого, и море, словно река, узкой лентой протекает между ними, отделяя друг от друга расстоянием всего в один стадий ⁵.

Попав сюда, мы так внезапно столкнулись с каким-то зло­счастным кораблем, груженным хлебом, что команда его из- за неожиданного появления врагов не смогла ничего предпри­нять для своей защиты. Хотя она и решила пристать к близ­лежащему острову и спастись бегством, попытка эта ни к че­му не привела, ибо варвары, мгновенно сойдя с кораблей, за­хватили их и всех, за исключением одного-единственного чело­века, перебили. Пустившись снова в путь, мы через двое суток, дошли до большого острова Евбея⁶ и, держась северного бе­рега моря, в сильную бурю достигли оконечности Андроса⁷.

Мы плыли кружным путем и не имели постоянного направ­ления, но по решению начальников наших кораблей от време­ни до времени меняли свои планы и курс, ибо варвары на мо­ре избегали встречи с ромеями, боясь, как бы они не предпри­няли враждебных действий. Поэтому-то мы, как скитальцы, блуждали от одного острова к другому.

68.     Продолжая свой путь, мы причалили к острову, -нося­щему имя Патмос¹. Там мы пробыли шесть дней, терпя всяче­ские лишения: место это совершенно безводно, всех изнуряла жажда, а пить нам давали так мало, что мы могли не столько поддержать свою жизнь, сколько отсрочить наступление близ­кой смерти. Отхлебнув этой воды, человек, если только он сразу же не зажимал носа, чтобы уберечься от зловония, не мог к ней прикоснуться, ибо, едва взглянув на нее, еще не пригубив, естественно, отвращался. Пищей нам служил толь­ко кусок хлеба, и то испорченный и совершенно несъедобный..

'Ведь большие запасы продовольствия, которое враги много лней назад захватили с собой, протухли, так что даже живот­ные не стали бы на них глядеть; варвары, однако, кормили нас этой несказанно зловонной и отвратительной, кишащей червями, гнилой и совершенно непригодной для поддержания наших сил пищей. Можно себе представить, какое бесконечное число людей каждый день уносила смерть из-за последствий .голода и жажды, сколько умерших сбрасывалось в море и дол­гое время носилось по волнам; несчастные дети, вследствие своей нежности страдали больше остальных, да и взрослые, кто остался в живых, лишь немногим отличались от мертве­цов, и видели перед собой тот же конец.

Больше всего пришлось вынести нам, скованным колодка- 'ми. Брошенные, словно мешки, друг на друга, на скамьи, из­раненные и стесненные своими колодками, мы терпели невы­разимые, несказанные муки, не будучи в состоянии ни подви­нуться, ни дать себе отдых; мы могли лишь слегка приподнять головы и вдохнуть немного свежего воздуха, чтобы, в добав­ление ко всему этому ужасу, не задохнуться от тяжелых испа­рений.

69.   Другим мучением были вши; ползучие твари буквально съедали нас, и из-за этого мы так изменились, что совершен­но перестали походить на живых. А сколько побоев враги *в исступленном ожесточении нам наносили, какими упреками и .бранью осыпали нас всечасно, сколькими способами показы­вали нам, что в них еще не остыл гнев; чей рассказ сумеет это передать, и чьи уши в состоянии выслушать? Меня по край­ней мере всякий раз, как я вспоминаю неисчислимые муки, которым мы подвергались на протяжении этого плавания, ох­ватывает изумление перед тем, как у нас достало сил вытер­петь столько испытаний, ибо жизнь наша протекала дотоле в роскоши и неге и мы не были знакомы с пленом; как мы снес­ли этот нестерпимый двойной жар — жгучую жажду и лет­ний зной, иссушающий всю природную влагу? Еще более жа­лостного удивления достойно то, как мы выдержали все это и остались в живых; по ночам враги весь корабль закрывали кожами, так что вдобавок ко всему остальному нас пытали и лишением света, дабы мы окончили жизнь из-за двух безыс­ходных зол — мрака и зноя.

Я думаю, что воля всевышнего, пекущегося обо всем, зака­лила нас сверх всякого человеческого разумения, чтобы впос­ледствии, поняв, от каких несчастий, вопреки надежде, спас­лись, мы не только себя самих, но и других наставляли на путь истинный своим примером.

70.  Так как время торопило варваров с возвращением, мы
вновь отправились в путь и причалили к острову Наксосу¹, жители которого платят дань Криту².

Они встретили начальников кораблей подношениями, глав­ным образом вещей, нужных в плавании. Пробыв на острове всего два дня, мы продолжали свой путь на Крит (к этому побуждал попутный ветер), пока не причалили к местности, которую здешние жители зовут Зонтарием ³; нам, напротив, •она показалась не соответствующей своему названию⁴, ибо многих этот Зонтарий лишил жизни и обрек смерти. Из-за то­го что корабли не должны опасаться здесь дующих с юга и юго-запада ветров, наши варвары также предпочли пристать тут, а не в городской гавани. Только когда мы подошли, кри­тяне узнали варваров; они видели нас еще далеко от берега и сначала решили, что на остров идет флот ромеев, и испуга­лись, ибо не были готовы к обороне. Но лишь только мы приб­лизились, и можно было разглядеть корабли, они радостно высыпали на берег и приветствовали своих ликованием. Ведь, как говорит пословица, подобное всегда стремится к подоб­ному.

Тут все варвары впервые сошли на землю, позволили нам немного отдохнуть от тесноты и дали воды, так как она здесь была в изобилии и щедро изливалась в море.

Всю эту ночь, освобожденные от обычных тягот, мы ждали, что утром чего-нибудь поедим, — ведь Крит богат и обладает великим изобилием продовольствия. Мы не знали, что здесь нам предстоят те же лишения, что и раньше, если не большие, и что мы терпели прежние страдания лишь для того, чтобы сохранить себя для новых.

71.      Когда ночная мгла рассеялась и занимающийся рассвет возвестил наступление утра (это было воскресенье) *, со всех кораблей послышался шум, — варвары в один голос радостно кричали и били в кимвалы, и казалось, что все вокруг было встревожено и взволновано этими звуками. Затем, когда не­стройный и наводящий ужас гул смолк, принялись выгружать свой груз; для этого они разделили на участки по числу кораб­лей всю прилежащую полосу земли; сюда они стали сносить весь груз; имущество каждого корабля должно было хранить­ся отдельно, не смешиваясь с грузом остальных.

Весь этот день варвары употребили на разгрузку, а на сле­дующий начальники кораблей сошли на берег, чтобы вновь разделить и всех пленных и добычу, размерам которой кри­тяне беспредельно дивились, не в состоянии ни с чем сравнить то, что увидели перед собой ².

Когда варвары впервые пришли к мысли смешать всю тол­пу несчастных, чтобы все, кто были связаны каким-либо род­
ством, могли повидать друг друга, послышался громкий » страшный общий плач; люди словно из одного источника лили реки слез и тихими голосами спрашивали, нет ли кого из их близких, дабы этот отведенный на розыски день не миновал и они не лишились надежды на встречу с родными.

Повсюду бродили женщины, несчастные, с распущенными, волосами, лихорадочно озираясь мокрыми от слез глазами,, в ожидании, кого из детей найдут раньше. Дети же, кто не по­гиб на море, словно молодые бычки, отторгаемые от маток к жалобно ревущие, неутешно и горько плакали, бродя в этой толпе и разыскивая матерей.

Бедные матери, встречаясь с ними, изливали на них свою? любовь, обнимали, покрывали их тела поцелуями и обливали; потоками слез, считая великим и удивительным благом, что> дети, вопреки всякой надежде, спасены и вновь возвращены им живыми. Так было с теми, кто уже держал своих детей на руках или хотя бы точно энал, что они целы. Что же сказать о других, чьи младенцы погибли в море, и кто ничего не знал- об их участи? Какими словами описать, как они разрывали на себе одежду, не в силах вынести сердечной муки, как, нигде не находя себе места и напрасно гонимые своим страданием,, то в одну то в другую сторону обращали взоры в надежде увидеть, кого искали, или хотя бы услышать о них, чтобы этим' утишить пожирающее душу пламя? Так они томились иногда два или три дня, пока кто-нибудь из знакомых не рассказывал им, уже вконец измученным, о гибели разыскиваемых, о том_у что их любимые дети стали жертвой голода или жажды. С этих пор, отчаявшись еще больше, они громкими рыдания­ми и стонами выражали свою любовь к погибшим.

Но зачем я тщетно принимаюсь рассказывать об этом? Ведь все равно невозможно передать хотя бы ничтожную часть того, что мы пережили. Нужен сам Иеремия, написав­ший плач по Иерусалиму³, чтобы пролить неутешные слезы над множеством людей, мучимых столь тяжкими бедствиями. Ведь и Рахиль, по слову писания, когда оплакивала разлуку" с детьми, не столь громкий вопль испустила в Раме⁴, какой слышался в долине, где мы томились, громким гулом отзывав­шейся на стенания пленных.

72.     Какое ужасное зло было вновь содеяно этими нечестив­цами! Варвары с самого начала знали, что пленные, если смогут' соединиться с родственниками, перестанут так убиваться и с большим спокойствием перенесут грозящее им рабство; теперь, когда эти изверги увидели, сколь неразрывной цепью связы­вает несчастных кровная близость и сколь им невыносима раз­лука, они в согласии со своим решением по-новому раслреде-
лить добычу и пленных между кораблями замыслили постыд­ное и противное природе дело: велели, чтобы все воссоединив­шиеся родственники вновь были разлучены, и только, если в числе пленных была мать, имеющая грудного младенца, позво­лили оставить ребенка с ней, так как он был неприспособлен к жизни. Всех же остальных родственников приказали снова как попало распределить по кораблям.

Какие слова в состоянии выразить всю неизмеримость это­го бедствия? Какая, даже самая искусная, речь может пере­дать эти разнообразные несчастия? Новым, бессмысленным в •своей жестокости приказанием варваров разрывались самой природой созданные связи, разделялись люди, единственной виной которых была общность крови и родственная близость; ведь отрывали сына от отца, дочь от матери, брата от брата!

Что же могли они чувствовать, когда их угоняли в рабство в чужие края, где попирается наша святая вера, чтятся неслы­ханные пороки, где превозносится позор и прославляется ис­ступление, бесстыдство удостаивается великой почести, где мужская сущность насильственно обращается в женскую и оскорбляется природа, где все противоестественно и все обра­щено ко злу?

Каким из всех несчастий больше всего были потрясены пленники? Какому они не предпочли бы петлю? Однако мы переносили все, ибо бог даровал нам стойкость и смягчал все •наши муки.

73.     Пленники, согласно приказанию разлученные с родны­ми, находились под стражей в разных местах, пока не приш­ло новое распоряжение: пересчитать их всех и в равном числе, •согласно красоте и возрасту рассадить по кораблям, чтобы ни на одном не оказалось ни избытка, ни недостатка, но чтобы каждый корабль в соответствии с числом находящихся на нем варваров получил свою долю и нигде не было бы народу больше или меньше, чем следует.

И вот прежде всего пересчитали всю толпу. Она составляла двадцать две тысячи человек; за исключением нас, которых держали для обмена, здесь не было никого, кто уже брил бы бороду, и ни одной пожилой женщины. Все отличались моло­достью и красотой и словно стремились превзойти друг друга цветущим возрастом или привлекательностью, несмотря на то что тяжелые телесные страдания изменили их облик ¹.

Когда пленники, разбитые на группы, были вместе с до­бычей погружены на корабли (ведь одновременно была разде­лена и добыча), критяне купили многих из них, не торгуясь, заплатили большие деньги, но не по простоте своей, а в пред­видении выгод, ибо знали, что выручат значительно больше,
как только наступит срок, и они будут обменивать их на своих соплеменников, захваченных ромеями. Обмен пленными в этих местах происходит не так, как в Сирии: здесь господствует старинный, освященный временем обычай, согласно которому критяне получают варваров любого племени в обмен на тех, кого держат в плену, из расчета двух человек за одного. Па этой причине критяне и купили многих пленников, обращая, наши бедствия к своей выгоде.

Все это длилось целых десять дней, причем корабли кри­тян непрестанно' отвозили купленных людей на берег. Среди них оказалась и жена моего брата, что доставило нам нема­лое горе. А моя мать и супруга с двумя детьми (третий стал добычей морских волн), а также несчастный брат и младшая сестра по божьей воле попали на один сидонский корабль²¹ для отправки в Сирию.

Нас же всех, предназначенных для обмена и содержавших­ся прежде в разных местах, варвары соединили, поместив на одном из военных кораблей, которым они завладели, и при­ставили для нашей охраны надежных людей.

74.      Варвары готовились на следующий день отправиться: в путь: дело шло к зиме, и это подгоняло их, не позволяя: задерживаться.

Начальники кораблей вместе с предводителем флота сели на коней и поскакали в город, чтобы рассказать критянам, как они обошлись с нами, выполнить свои гнусные обряды и пере­дохнуть, погостив на Крите.

Проведя следующий день в городе, они быстро возврати­лись, торопясь отплыть при попутном ветре. Итак, на рас­свете двенадцатого дня с той поры, когда мы прибыли сю­да, варвары пустились в путь по направлению к расположен­ному напротив Крита острову Дия ¹ и бросили якорь у самой его оконечности; здесь мы запаслись водой и после недолгой стоянки, увидев, что дует попутный ветер, отчалили, держа курс в открытое море. Я уже рассказывал, что мы находились на военном корабле ромеев; так как корабль этот был диерой ²_Г варвары заняли верхние скамьи, предназначив нам нижние,, где было темно и зловонно. Как иначе назвать это наше по­мещение, как не плавучим гробом?

Если бы я захотел рассказать все, что мы перенесли за вре­мя этого плавания и в какой тесноте находились, многие, ко­нечно, подумали бы, что я рассказываю сказки и уклоняюсь, от истины, в полном соответствии с которой я обещал писать. Поэтому я сознательно опускал большинство событий, оста­навливаясь до сих пор только на том, что у меня доставало умения передать, чтобы поведать тебе, ученейший и любомуд-
рый Григорий, только самое вероподобное; так же я буду по­ступать и впредь, ибо мой рассказ и без того сможет тронуть- даже черствое сердце, а не то что твое, которому более всего» присуще сострадание. Ведь оно побуждало тебя просить, что­бы я приступил к этой повести и против воли отважился на дело, превышающее мои силы.

75.     В то время как мы боролись со столь разнообразными горестями, внезапно поднялась сильная буря, взволновавшая море и грозившая нам гибелью. Неистовый ветер рассеял ко­рабли, и, отнесенные далеко друг от друга, они сбились с пу­ти. Не знаю, по воле какого злобного демона слева от нас очу­тился этот беспощадный изверг — Лев, сидевший на корме своего корабля и отдававший приказания кормчим. Позади Льва плыл еще один корабль, несколько меньших по сравне­нию с другими размеров; он был уже разбит бурей, и всем на нем находившимся грозила неизбежная смерть. Варвары с этого корабля кричали: «Подойди и спаси нас, повелитель, не дай погибнуть стольким агарянам, которых ты доселе обе­рег от многих опасностей!» и тому подобное—и в коротких' словах объяснили ему, в чем дело. Лев тотчас приказал под­плыть к ним и стал подробно обо всем расспрашивать. Тер­пящие кораблекрушение вновь в один голос закричали и, по­казывая на пробоину, требовали, чтобы всех нас бросили в море, а их приняли на наш корабль, говоря, что постыдно в час столь тяжелой опасности спасать врагов, а своих отдать произволу бури, предпочтя сохранение вражеских жизней их безопасности.

Лев сразу же согласился на это и велел остановить корабль, сбросить нас в море, а варваров принять на борт. Пока шли эти переговоры, мы оказались на довольно большом расстоя­нии, ибо корабль гнали мощные и высокие волны, так что от­туда, где мы оставили варваров, нельзя было слышать не только крика, но даже и более громких звуков. Заметив, что мы уже далеко, оставшиеся позади стали знаками приказывать варварам, которые были на нашем корабле, остановиться. По­следние же то ли не понимали, для чего подаются знаки, то ли умышленно вводили своих в заблуждение, делая вид, что ничего не замечают, а может быть — и это самое вероятное — по внушению всевышнего, несказанно милостивого к нам, и продолжали путь, не обращая внимания на отставших и при­лагая все усилия для спасения от неистовой бури как своего собственного, так и нашего.

76.    Когда гибнущие увидели, что мы далеко и замысел их не может осуществиться, они, едва уже держась на поверхно­сти, так как корабль постепенно стал погружаться в воду, об­
ратились к своему предводителю с другой просьбой, чтобы он взял их на свой корабль, а пленников со всей добычей разре­шил бросить в море. Он и тут согласился, хотя обстоятельства этого не позволяли, общее отчаяние все возрастало и корабль Льва и без того был достаточно нагружен. Однако ему каза­лось невыгодным, сохранив жизнь варваров, бросить пленных, поэтому он, конечно, под влиянием своего корыстолюбия, а от­нюдь нб движимый состраданием к жестокой участи несчаст­ных (да и как можно было ждать сострадания от того, кто только что упивался непразедными убийствами!), принял бо­лее человечное решение: вместе с варварами взять на корабль и пленных, чтобы увеличить свою прибыль и удовлетворить страсть к стяжательству, хотя предприятие это было тяжелым и в высшей степени рискованным.

После того как все очень быстро были переведены на ко­рабль Льва, поврежденное судно затонуло на глазах варваров и наших стратигов, содержавшихся на корабле предводителя; они-то, изумленные спасительным человеколюбием всевышне­го, и рассказали мне впоследствии обо всем. Оказывается, здесь было больше тысячи душ варваров и пленных, часть ко­торых была посажена сюда еще на Крите, остальные же присо­единились по названной мною причине позднее, так что ко­рабль лишь на ширину ладони возвышался над водой.

Однако господь, ведающий скрытое и прозревающий тай­ное, не допустил его гибели; и, видя, что сердца всех отказа­лись от какой бы то ни было надежды и ему одному, всесиль­ному сделать все по своей воле, выплакали свое отчаяние, он обратил взоры на них и, сменив вихрь на мягкое дуновение и свирепость бури на затишье, спас от злой напасти, являя свое могущество во всем, так что дела его только голосом не говорили о том, каким удивительным образом бог чудес сохра­няет тех, кто со страхом и от всего сердца призывает его.

77.    Через пять дней мы причалили в пафосской гавани на Кипре¹. Здесь был краткий отдых, чтобы варвары могли сойти на берег и помыться. Затем мы вновь снялись с якоря и по про­шествии суток, в праздник крестовоздвижения ², достигли Три­поли, где нам впервые удалось отдохнуть от тягот плавания.

Когда мы подошли к городской стене, жители огромной толпой высыпали на берег, встречая своих и дивясь нам. Ед­ва корабли успели причалить, с каждого из них стали выгру­жать столько золота и прочей добычи, словно это был целый город; все сносилось в заранее приготовленные помещения, так что вскоре весь Триполи был полон разного добра. Варва­ры и нас всех выставляли напоказ как победный трофей и глу­мились над нами, устраивая потеху из нашего несчастия. Как

они кричали и прыгали, упиваясь нашим унижением, когда достигли городских ворот! Это огорчало нас больше всего, ибо мы не в состоянии были дольше терпеть непрестанные муки и превышающий все позор.

Когда после этого было отведено помещение, где нас дол­жны были держать под стражей до отправки в Таре, найдя здесь отдых от тягот и пав на землю, мы со слезами молили всевышнего прекратить наши бедствия и сделать так, чтобы не повторились многочисленные несчастия; мысль о них была мучительной, ибо они превзошли всяческие пределы. Такова была судьба тех, кого держали для обмена, и пленных, кото­рые вместе с нами очутились в Триполи.

78.   Те же, кто плыли на других кораблях и расстались с нами на Крите, рассеялись по всему побережью Сирии. Неко­торые купцы, купив их, вновь продали в разные места и до сих пор продолжают торговать ими, так что иные попали даже в Эфиопию и к варварам, живущим на крайнем юге.

Если бы кто пожелал описать их бедствия, он уподобился бы человеку, безрассудно пытающемуся исчислить морской песок. Во всяком случае и сам ты, любомудрейший из мужей, если встречал кого-нибудь из них в Дамаске ¹ или в ближай­ших к нему городах, а ты — я знаю — видел там многих, так как тирские корабли ² [доставили] своих пленников в эти ме­ста³... Я скажу, что и наша встреча в Триполи, когда я позна­комился с тобой, впервые туда попавшим, достаточно убедила тебя в этом, и, несмотря на молчание, вид наш изобличал на­ше положение и душевные муки. Поэтому ты тогда сострадал нам и, познакомившись с нашими бедствиями, в стремлении узнать их все, исполнился скорби и сверх всякой меры горе­вал в своем сердце.

Однако нам, перенесшим столь многочисленные и тяжелые испытания, нисколько не легче пришлось и в Триполи, пока мы там находились; кажется, мы познакомились тогда даже с большими горестями (там я потерял своего дорогого отца, и это было для меня началом новых бедствий); однако вскоре после твоего отъезда по приказу тирана все мы вместе с ча­стью сопровождавших нас варваров были посажены на преж­ний корабль и прибыли в Таре, где должны были содержаться.

Здесь мы живем в ожидании, что либо освободимся бла­годаря давно обусловленному обмену, либо будем призваны смертью, ежедневно грозящей непрестанными болезнями и всегда близкой для того, кто живет в неволе. Однако нам не дано знать, что нам предстоит.

79. Итак, я исполнил свое обещание и неустанно дивлюсь тзоей добродетели и тому, с какой ревностью ты к этому