УЧАСТИЕ ЛАТЫШСКИХ СТРЕЛКОВ В БОЯХ В ОРЛОВСКО-КРОМСКОМ РАЙОНЕ^[1]

Яркую страницу в историю борьбы за Советскую власть вписали ла тышские стрелки своей героической борьбой на фронтах гражданской войны, особенно осенью 1919 года на Южном фронте.

Летом 1919 года империалисты Антанты начали второй объединен­ный поход против Советской России. Этот поход был непосредственным продолжением первого, и в нем участвовали в основном те же силы, что и в первом, с той лишь разницей, что главный удар теперь наносился не с востока, а с юга, белогвардейскими войсками Деникина. Уже с конца июня империалисты Антанты начали обращать особое внимание на снабжение армии Деникина оружием, боеприпасами, обмундированием. Главным поставщиком армии Деникина была Англия. К сентябрю 1919 года она израсходовала на войну против Советской России около 100 млн. фунтов стерлингов. Большая часть этой суммы была затрачена на поддержку Деникина, которого снабжали также Франция и США

Одновременно империалисты Антанты продолжали вооружать малые буржуазные страны, граничившие с Советской Россией, — Финляндию, Польшу, Румынию и др.

Войска Деникина уже летом представляли собой крупную силу. Три деникинские армии — Добровольческая, Донская и Кавказская — были вооружены первоклассной военной техникой, обмундированием, имели опытных командиров, а в Добровольческой армии все подразделения со стояли из офицеров В составе армии имелись и крупные кавалерийские соединения.

Вооружая и снабжая всем необходимым деникинскую армию, импе­риалисты Антанты в то же время старались подорвать изнутри Совет­скую власть. С помощью белогвардейцев, меньшевиков, анархистов и буржуазных националистов они организовывали мятежи, диверсии, ме­шали переброске частей Красной Армии на фронт, снабжению промыш­ленных центров продовольствием и т д.

Империалисты, боясь растущего недовольства народных масс в капи талистических странах антисоветской политикой своих правительств, то­ропили Деникина, и 3 июля 1919 года он провозгласил поход на Москву. Добровольческая армия генерала Май-Маевского должна была насту­
пать на Москву через Курск, Орел и Тулу. Донская армия Сидорина — через Воронеж, Козлов, а Кавказская армия генерала Врангеля — через- Пензу, Нижний Новгород и Владимир.

Коммунистическая партия предвидела надвигавшуюся опасность на юге и принимала меры для мобилизации сил на борьбу с нею. Централь­ный Комитет в письме партийным организациям, написанном В. И. Лениным, указывал, что с началом нового похода империалистов Антанты наступил один из самых критических моментов, что «все силы рабочих и крестьян, все силы Советской республики должны быть на­пряжены, чтобы отразить нашествие Деникина и победить его, не оста­навливая победного наступления Красной Армии на Урал и на Сибирь»^[2]..

Несмотря на героическую борьбу, под натиском превосходящих сил противника Красная Армия все же вынуждена была отступить. Поло­жение ухудшалось еще и тем, что ГО августа конный корпус Мамонтова, имевший до 6 тыс. сабель и 3 тыс. штыков при 12 орудиях, прорвал у Новохоперска фронт Красной Армии и совершил крупный рейд по ты­лам Южного фронта. Он захватил Тамбов, Козлов, Елец, грабил воен­ные базы и расстреливал советских работников. На борьбу с Мамонто­вым пришлось оттянуть с фронта значительные силы Красной Армии.. В сентябре против Мамонтова был брошен конный корпус Буденного,, срочно, по распоряжению Верховного главнокомандующего, против Ма­монтова был направлен также 5-й латышский особый полк, охранявший, полевой штаб Реввоенсовета Республики.

12    сентября Деникин снова отдал приказ о наступлении на Москву, Этот приказ отличался от июльского тем, что наступление на Москву должна была развивать Добровольческая армия, укрепленная конными корпусами Мамонтова и Шкуро. Донская и Кавказская армии должны были помогать наступлению Добровольческой армии. Новый план про­тивника учитывал относительную малочисленность наших войск в цент ральном направлении Южного фронта.

19   сентября противник комбинированным ударом конницы Шкуро и возвращавшегося из рейда корпуса Мамонтова принудил к дальнейшему отступлению красноармейские части. Фронт на стыке VIII и XIII армий оказался прорванным, и 20 сентября противник ворвался в Курск.

В начале осени белогвардейцы заняли огромную территорию. «Они захватили большую часть Украины, Крым, Северный Кавказ, Донскую- область, часть Курской, Орловской, Воронежской губерний и район Ца­рицына»^[3]. Молодая Советская республика находилась в очень тяжелом положении. Нужно было принять быстрые меры, чтобы остановить и разбить врага.

Партия и лично В. И. Ленин приложили максимум энергии к делу концентрации сил для разгрома деникинской армии. Партия проводила новые мобилизации коммунистов для посылки на фронт. Было решено разделить Южный фронт на два — Южный и Юго-Восточный, перебро­сить на Южный фронт с Северного и Западного фронтов лучшие войско­вые части. Командующим Южного фронта был назначен А. И. Егоров.

С Западного фронта спешно перебрасывались Латышская стрелковая дивизия, кавалерийская бригада червонных казаков, которой командо­вал В. М. Примаков, отдельная стрелковая бригада П. А. Павлова и сводная дивизия, в состав которой входила Эстонская стрелковая бри­гада. Эти войска предназначались для создания Ударной группы в центре Южного фронта, в районе Дмитриев—Навля, южнее Брянска. Ядром ударной группы должна была стать Латышская стрелковая ди­визия, состоявшая в основном из рабочих и деревенской бедноты. Она уже закалилась в тяжелых боях на фронтах империалистической и гражданской войны. Около трети Латышской дивизии составляли ком­мунисты. П. Я. Стучка писал: «Когда с приближением Деникина к Орлу и Туле Советская власть переживала, быть может, наиболее серьезный кризис, Центральный Комитет Коммунистической партии по предложе­нию В. И. Ленина решил перебросить именно латышские стрелковые полки с Западного фронта на Южный. В. И. Ленин наибольшие надежды возлагал на славный кавалерийский полк (червонных казаков) и на ла­тышских стрелков. Я как сейчас помню, что Ленин лично потребовал карту, подсчитал, через сколько дней латышские стрелки будут у Орла, и с большим вниманием следил за ходом переброски, и на этот раз он не ошибся»^[4].

Начальником Латышской дивизии был А. А. Мартусевич, начальни­ком штаба — К- Т. Шведе, а комиссаром — К- М. Дозитис.

24   сентября началась отправка дивизии с Западного фронта на Юж­ный. Переброска, несмотря на тяжелое состояние железнодорожного транспорта, проходила весьма успешно. Через 10 дней дивизия уже была на фронте.

В то же время на Южный фронт прибывали другие части ударной группы — бригада Павлова и бригада червонных казаков. К утру 10 ок­тября ударная группа в составе Латышской дивизии, отдельной бригады Павлова и бригады червонных казаков сосредоточилась в районе стан­ции Навля на железнодорожной линии Брянск — Дмитриев и в районе станции Шахово на железнодорожной линии Брянск — Орел. Эстонская бригада задержалась в пути и прибыла в район сосредоточения только 15 октября. Командующим ударной группы назначили начальника Ла­тышской дивизии А. А. Мартусевича.

Бригада червонных казаков была сформирована из революционных украинских партизан, имела боевой опыт, командный состав ее состоял в основном из коммунистов. В бригаду Павлова входили отличные бойцы — рабочие киевского арсенала и украинские партизаны. Эстон­ская бригада, развернувшаяся позднее в дивизию, также состояла из преданных Советской власти бойцов. Начальником Эстонской бри­гады 15 октября был назначен Я- Пальварде.

Помимо войсковых частей ударной группы, на Южный фронт отправ­лялись и другие части Красной Армии. В конце сентября и в первой половине октября Южный фронт получил пополнение до 50 тыс. человек. Пополнения шли также за счет проводившихся в прифронтовой полосе мобилизаций. В середине октября на Южном и Юго-Восточном фронтах советские войска уже превосходили силы противника по количеству жи­вой силы и орудий в полтора раза. Общая «численность советских войск обоих фронтов в первой половине октября составляла 155 653 штыка,

21  215 сабель, 4416 пулеметов, 892 орудия. Силы Деникина, состоявшие из Добровольческой, Донской и Кавказской армий, к этому времени насчи­тывали 63 800 штыков; 48 800 сабель, 2236 пулеметов и 542 орудия»^[5].

Как видно, деникинцы имели превосходство в коннице, при этом у них было опытное военное руководство и отборные офицерские полки.

Большое значение для контрнаступления имело прибытие на фронт коммунистов. На обоих фронтах в это время находилось около 40 про­центов всех коммунистов и сочувствующих. На один Южный фронт в октябре прибыло 5427 коммунистов^[6]. Партия укрепила также командный состав армий Южного фронта. Во главе дивизий были поставлены более опытные командиры. Командующим XIV армией Южного фронта был назначен И. П. Уборевич, а членом Реввоенсовета —- Г. К- Орджоникидзе.

Подготовка к контрнаступлению проходила в обстановке ожесточен­ных боев, когда противник продолжал продвигаться вперед, удерживая инициативу в своих руках. К 10 октября фронт на Юге растянулся более чем на 1130 километров, центр его был обращен в сторону Москвы.

Ударная группа XIII армии должна была к вечеру 10 октября раз­
вернуться на линии Турищево—Молодовое (в 60 километрах юго-запад­нее Орла) и с утра 11 октября перейти в наступление на участке Фо­мино—Малоархангельск, чтобы под прикрытием войск XIII и XIV армий не позже 12 октября выйти на рубеж Шарыкино—Кромы. Общее на­правление удара намечалось между Малоархангельском и Фатежом. Латышская дивизия насчитывала в то время 8300 штыков и 600 сабель, бригада червонного казачества Примакова — 800 сабель, бригада Пав­лова — 1000 бойцов.

9   и 10 октября, когда ударная группа занимала исходное положение, деникинцы прорвали фронт на стыке XIII и XIV армий и заняли Дмит- ровск и Кромы. Фронт и фланги ударной группы оказались обнажен­ными, а рубеж Шарыкино—Кромы, на который ей следовало выйти, — занятым противником. Чтобы прикрыть фланги ударной группы, на ее правый фланг была переброшена бригада червонных казаков, а на ле­вый — Латышский кавалерийский полк.

Первые встречи ударной группы с противником произошли 11 ок­тября. Однако это были столкновения с разведывательными группами врага. На следующий день, 12 октября, ударная группа уже встретилась с главными силами противника и завязались ожесточенные бои. Особенно упорные бои в первые дни сражения развернулись у села Мелихова (18 километров северо-западнее Кром) с Дроздовской дивизией. В этих боях противник потерпел тяжелое поражение. Бригада червонных каза­ков стремительной атакой разгромила батальон Самурского полка бе­лых, взяв в плен 120 белогвардейцев, среди которых было 70 офицеров.

Наступление ударной группы началось в дождливую осеннюю погоду, когда продвижение войск, особенно артиллерии, было сопряжено с боль­шими трудностями. Несмотря на это, 13 октября наступление ударной группы продолжалось. 1-я бригада Латышской дивизии после упорного боя выбила противника из деревни Михерева и к вечеру овладела дерев­нями Печки, Ефимовка, Егина. 2-я бригада заняла деревни Опальково, Гнездилово и Масловку. Вместе с ударной группой пошли в наступление также отдельные части правого фланга XIV армии, в ночь на 12 октября занявшие Хутор-Михайловский и ряд других населенных пунктов.

Однако положение на Южном фронте, несмотря на этот частичный успех, продолжало оставаться тяжелым, особенно на участке XIII армии, оборонявшей Орел. Белогвардейцы уже вели бои севернее Кром, угро­жая выйти в тыл ударной группы. XIII армия продолжала отступать, и деникинцы подходили к Орлу. В помощь Красной Армии для обороны Орла был создан рабочий полк под командованием коммуниста М. Г. Медведева. Полк стойко защищал город, но силы были неравные, и 13 октября части XIII армии и бойцы рабочего полка оставили город.

Деникинцы придавали взятию Орла большое значение. Они считали, что после взятия Орла победа над революционными войсками обеспе­чена. Корниловцы торжествовали победу и готовились идти на Тулу — военный арсенал республики.

15 октября вопрос о положении на Южном фронте обсуждался на за­седании Политбюро ЦК, на котором председательствовал В. И. Ленин. По­литбюро решило усилить мобилизацию всех сил и средств на оборону
страны, превратить Советскую Россию в единый военный лагерь. Юж­ный фронт признавался главным фронтом республики. 16 октября этому фронту была передана полностью XII армия, которая до этого входила в состав Западного фронта. С признанием Южного фронта главным из­менился и план нанесения основного удара по войскам Деникина. Он намечался теперь «не силами Юго-Восточного фронта через Донскую область, а силами Южного фронта на его центральном участке»^[7]. Юго- восточный фронт перешел временно к обороне, что позволило основную часть войсковых пополнений послать на Южный фронт. Кроме того, из состава Юго-восточного фронта Южному фронту была передана 40-я стрелковая дивизия. Планы Деникина о быстром продвижении от Орла на Тулу и Москву не сбылись. Предпринятые партией и правительством мероприятия создали условия для перелома в дальнейших сражениях на Южном фронте. Прибывшие на фронт коммунисты и подкрепления Красной Армии усилили мощь и боеспособность последней. Падение Орла осложнило положение ударной группы, и дальнейшее ее продвижение на Фатеж—Малоархангельск, когда деникинцы находились уже север­нее Орла, теряло смысл; поэтому направление продвижения ударной группы было изменено.

14   октября ударная группа получила приказ наступать на против ника в сторону станций Куракино—Малоархангельск; в тот же день для удобства управления она была подчинена командованию XIV армии. В ночь на 15 октября после ожесточенных боев 2-я бригада Латышской дивизии взяла Кромы и создала угрозу флангу и тылу Корниловской ди­визии, вступившей в Орел. Это сорвало дальнейшее наступление корни­ловцев на Тулу. Все внимание противник обратил теперь на обеспечение безопасности тыла и направил основные отборные силы против ударной группы Южного фронта. На решающем Орловско-Кромском направле­нии генерал Май-Маевский сконцентрировал «до 45 тысяч штыков, около 14 тысяч сабель и до 200 орудий»^[8].

15  октября Реввоенсовет принял решение сорвать наступление белых против ударной группы и нанести удар вражеской группировке в районе Орла. С этой целью было снова изменено направление ударной группы «Она должна была теперь наступать в сторону станции Еропкино, непо­средственно во фланг и тыл Корниловской дивизии белых и одновре­менно левым флангом нанести удар на Орел с юго-запада»^[9]. 16 октября отборные офицерские части деникинцев пошли в наступление из Орла на Кромы; белогвардейцы хотели взять Кромы и ударить в тыл Латыш­ской дивизии. Завязались ожесточенные бои. 17 октября противник начал наступать и из района Дмитровска. Дроздовская дивизия наступала с целью разбить части XIV армии, прорвать фронт и атаковать фланг и тыл ударной группы. Против Дроздовской дивизии из частей ударной группы боролись 1-я латышская стрелковая бригада, конная бригада Прима­кова и пластунская бригада Павлова. Наступление белых успеха не

имело. Все атаки противника успешно были отбиты во взаимодействии с 41-й дивизией XIV армии, которой командовал славный сын латыш­ского народа коммунист Р. П. Эйдеман.

Таким образом, с 16 октября на Южном фронте развернулись ожес­точенные бои, положившие начало перелому на центральном направле­нии фронта. Боевой дух частей Красной Армии возрос, части пополня­лись добровольцами, и в тылу противника росло партизанское движе­ние.

17   октября командование Красной Армии перехватило приказ коман­дира Дроздовской дивизии, из которого явствовало, что белогвардейское командование намерено уничтожить ударную группу Красной Армии с двух сторон — наступлением Корниловской дивизии со стороны Орла, а Дроздовской — со стороны Дмитровска. Учитывая это, командование XIV армии решило разбить Дроздовскую дивизию. Часть войск XIV ар­мии должна была наступать на Дмитровск через Севск, а 1-я бригада Латышской стрелковой дивизии совместно с кавалерийской бригадой Примакова —■ нанести удар на Дмитровск со стороны Кром. Остальные части ударной группы должны были продолжать наступать на Орел и станцию Стишь¹.

Таким образом, ударная группа начала действовать в двух направ­лениях: 1-я бригада Латышской стрелковой дивизии и бригада червон­ных казаков должны были нанести удар со стороны Кром на Дмитровск, а остальные части — наступать на Орел и станцию Стишь.

Наступление ударной группы встретило сильное сопротивление про­тивника. Особенно ожесточенные бои развернулись за переправу через реку Кромы. Советские войска все ближе подвигались к Орлу. Корни­ловскую дивизию окружали с трех сторон — с запада, севера и северо- востока. Оставался лишь выход на юг, вдоль Орловско-Курской же­лезной дороги к станции Стишь. К подступам к Орлу подходили Эстон­ская дивизия, 9-я дивизия XIII армии и отдельные части 3-й бригады Латышской стрелковой дивизии.

Реввоенсовет дал приказ командованию XIII армии в ночь на ‘20 ок­тября с боем взять Орел. Но противник, опасаясь окружения, ночью оставил город без боя. Утром революционные войска вошли в Орел.

Взятие Орла, важного стратегического пункта, было крупной побе­дой Красной Армии на Южном фронте. Оно знаменовало собой начало коренного перелома в борьбе с Деникиным.

Но силы врага не были еще сломлены. Уходя из окружения, против­ник приводил в порядок свои ряды и готовился к новым боям в надежде вернуть Орел. 21 октября при поддержке двух бронепоездов он атаковал у станции Стишь 5-й латышский полк. Латышские стрелки мужественно отразили три атаки противника. На следующий день бои приняли еще более ожесточенный характер — противник бросал в атаку все новые силы. Но советские войска мужественно отразили натиск противника, отстояли Орел, нанеся противнику тяжелые потери.

В это же время противник наступал на Кромы. Развернулись серь­езные бои. Противник бросал в бой свежие силы и с помощью бронепо­ездов атаковал ударную группу. Кромы переходили из рук в руки. Части Латышской дивизии направлялись от Орла к Кромам на помощь сра­жавшимся там красноармейским частям. Отдельные части 3-й латыш­ской стрелковой бригады еще раньше были переброшены на Кромское, направление. 23 октября деникинцам удалось вытеснить части ударной группы из города, но на следующий день латышские стрелки выбили деникинцев оттуда. 25 октября противник снова захватил город, но ночью 3-я бригада Латышской дивизии, которой командовал К. А Стуцка, внезапной атакой захватила Кромы. Атака Латышской бригады оказалась для белых совершенно неожиданной. Она застигла врасплох 3-й Марковский полк белых; около 200 белогвардейцев бригада взяла в плен и многих уничтожила. После атаки латышских стрелков этот белогвардейский полк перестал существовать.

Одновременно с наступлением на противника ударной группы на Дмитровск наступали 3-я и 4-я бригады 41-й дивизии, а на станцию Стишь с севера — Эстонская дивизия и 2-я бригада 9-й дивизии. Рево­люционные войска наносили сильные удары противнику и выбили его из Дмитровска. Белогвардейцы отступали к югу и юго-востоку.

В Орловско-Кромском районе развернулись ожесточенные, решаю­щие бои Южного фронта. 24 октября В. И. Ленин писал: «Наступает мо­мент, когда Деникину приходится бросать все на карту. Никогда не было еще таких кровопролитных, ожесточенных боев, как под Орлом, где не­приятель бросает самые лучшие полки, так называемые «корниловские», где треть состоит из офицеров наиболее контрреволюционных, наиболее

обученных, самых бешеных в своей ненависти к рабочим и крестьянам, защищающих прямое восстановление своей собственной помещичьей вла­сти. Вот почему мы имеем основание думать, что теперь приближается решающий момент на Южном фронте»^[10]. 25 и 26 октября Латышская ди­визия вместе с отдельной стрелковой бригадой Павлова, бригадой чер­вонных казаков при содействии войск XIII и XIV армий отбила все атаки противника, вынудила его к постепенному отходу и прочно удерживала инициативу в своих руках.

28 октября Реввоенсовет республики объявил бойцам и командирам Латышской дивизии и бригаде червонного казачества благодарность за проявленные ими в боях за Орел и Кромы стойкость и мужество. В дни упорных боев с деникинцами на Орловском направлении революционные войска одержали блестящие победы и на воронежском участке фронта. Противник здесь сконцентрировал крупные силы. Генерал Шкуро моби­лизовал на защиту Воронежа даже местную буржуазию. Однако удер­жать город генералу не удалось. Основной удар при штурме Воронежа нанес конный корпус Буденного. 24 октября Воронеж был окончательно освобожден и очищен от белогвардейцев.

Взятие Орла, Кром, Дмитровска и Воронежа обусловило перелом вс всей борьбе против второго похода Антанты. Но этот перелом нужно было превратить в общее массовое наступление всех сил Красной Армии Южного фронта, чтобы добиться окончательного разгрома врага. Отходя с боями, противник пытался закрепиться на отдельных рубежах, мобили­зовать силы и остановить наступление советской армии, особенно удар­ной группы. Чтобы прорвать линию сопротивления противника, было ре­шено организовать рейд конницы в тыл врага. Как видно из воспомина­ний В. Примакова, 30 октября в деревне Шарыкино, где разместился штаб Латышской дивизии, состоялось совещание, на котором присутст­вовали командующий XIV армии И. П. Уборевич, Г. К- Орджоникидзе, П. А. Павлов, В. М. Примаков и начальник Латышской дивизии Ф. К- Калнынь, сменивший 20 октября прежнего начальника дивизии

А.  А. Мартусевича. На этом совещании было решено организовать рейд конницы в тыл врага. Для этого была создана конная группа в составе бригады червонных казаков, Латышского и Кубанского кавалерийских полков, общей численностью в 1700 сабель, 32 пулемета на тачанках и

6  орудий^[11]. Орудия были выделены 4-м латышским полком.

Перед Латышской дивизией была поставлена задача прорвать фронт противника для выхода конной группы под командованием В. М. Прима­кова в тыл противника, в направлении станции Поныри — Фатеж. Эта задача была блестяще выполнена Латышской дивизией. На рассвете 3 ноября две бригады дивизии под командованием К. А. Стуцки стреми­тельно атаковали деникинцев юго-восточнее Дмитровска. Латышские стрелки, замаскировавшись белыми простынями, незаметно по выпав­шему снегу приблизились к заставам противника, которые они сняли без единого выстрела, и лавиной бросились на дроздовцев. Завязалась ожес­точенная борьба, которая длилась около получаса. В результате боя фронт противника в районе деревни Чернь-Домовец был прорван, через пробитую брешь вихрем пронеслась конница.

Рейд конницы был нелегким. Наступили резкие холода, дороги обле­денели, что крайне затруднило передвижение кавалерии. Как видно из воспоминаний В. М. Примакова, конная группа, углубившись на 70 верст в тыл противника, поручила Кубанскому кавалерийскому полку занять Фатеж. Значительная часть кавалерии напала на станцию Поныри, а латышский кавалерийский полк Яниса Кришьяна — на станцию Возы. Кубанские казаки, совершив налет на Фатеж, захватили два танка и два тяжелых орудия, уничтожили местный гарнизон и освободили из тюрьмы около 400 пленных красноармейцев, из которых была создана рота бой­цов, последовавшая за конницей Примакова.

На станции Поныри красная конница захватила несколько эшелонов с военным снаряжением, взорвала станцию и изрубила до 300 корнилов­цев. Латышский кавалерийский полк, продвигавшийся на станцию Возы, уничтожил несколько вражеских эшелонов, взорвал станцию и склады с военным снаряжением, а 5 ноября в бою под Сабуровкой совместно со 22-м казачьим полком под общим командованием Яниса Кришьяна «раз-

бил 2-й и 3-й Корниловские полки и захватил при этом орудия, пулеметы и пленных»¹.

Рейд красной конницы в тылу противника продолжался около двух суток. За это время конники прошли по тылам врага 120 километров и уничтожили более 6 рот вражеской пехоты, захватили поезд с обмунди­рованием, разгромили тыловые базы и несколько штабов, в 15 местах взорвали полотно железной дороги Курск — Орел, сильно дезорганизо­вали тыл врага.

Блестяще удавшийся рейд конницы ударной группы облегчил общее наступление советских войск. 6 ноября войска ударной группы и XIV армии рзяли Севск, а 11 ноября — Дмитриев. Город Дмитриев несколько раз переходил из рук в руки. 371-й полк 42-й дивизии XIII армии 3 ноября с боями занял Ливны, забрав в плен около 300 солдат и офицеров, а 7 ноября части XIII армии заняли Малоархангельск.

Однако враг еще продолжал сопротивляться и пытался вернуть ини­циативу. На Южном фронте продолжались напряженные бои, в резуль­тате которых ударная группа, особенно Латышская стрелковая дивизия, была измотана, ослаблена была и XIII армия. Чтобы окончательно сло­мить сопротивление противника и развить наступление на Южном фронте, были переброшены еще две дивизии — 45-я и 52-я.

В напряженных боях армии Южного фронта подходили к Курску. На­ступление на Курск с севера вели войска XIV и XIII армий и ударная группа. Для быстрейшего разгрома противника был предпринят новый рейд конницы на Льгов. 14 ноября кавалерийская дивизия В. М. Прима­кова при поддержке латышских стрелков прорвалась через линию фронта противника к станции Льгов, которую на следующий день заняли латышские кавалеристы и кубанские казаки. Во время рейда красная конница разгромила лучшие полки противника — Дроздовский и Самур- ский — уничтожила до 500 деникинцев и 1700 взяла в плен. Было захва­чено много орудий, пулеметов и 200 вагонов с военным имуществом Еще один рейд в тыл врага был предпринят в декабре на подступах к Харьков}.

Боевые действия ударной группы и ее ядра — Латышской дивизии — удачный рейд конницы Примакова, а также крупные успехи конного кор­пуса Буденного в борьбе с деникинцами под Касторной вдохновили Крас­ную Армию на дальнейшие подвиги, и 18 ноября она заняла Курск. Пер­выми в город вступили 78-й полк 9-й дивизии и кавалерийская бригада ударной группы Примакова. В штурме Курска активно участвовала Эс­тонская стрелковая дивизия.

После взятия Курска деморализованные войска противника откаты­вались назад. 4 декабря войска XIV армии овладели Ахтыркой, а 6 де­кабря Латышская дивизия вместе с Эстонской освободила Белгород. Ус­пешно развивала наступление и XIII армия. Красная Армия подходила к Харькову, на подступах которого противник оказывал ей сильное со­противление. 11 декабря Латышская дивизия совместно с кавалерийской бригадой В. М. Примакова ворвалась в предместье Харькова. На сле­дующий день латышские стрелки вместе с другими частями Красной Ар­мии при помощи трудящихся города окончательно освободили Харьков от деникинцев.

Помощь Красной Армии оказывали действующие в тылу врага пар­тизанские отряды.

В боях за Харьков латышские стрелки показали смелость и находчи­вость. За боевые подвиги на Южном фронте Латышская дивизия была награждена боевым Красным Знаменем. Многие отличившиеся в боях красноармейцы и командиры дивизии получили ордена и ценные по­дарки.

Боевые действия латышских стрелков на Южном фронте, особенно в Орловско-Кромском районе, являются одним из наиболее героических подвигов Красной Армии. Они получили высокую оценку видных работ­ников. Заведующий политотделом Южного фронта В. П. Потемкин пи­сал в письме бойцам Латышской дивизии: «На Южном фронте хорошо знают доблестную Латдивизию. Сокрушительным громом, бурей железа и огня обрушивалась она на врага, когда тот шел на Тулу и хвалился взять Москву. Стальной щетиной штыков гнала она его растрепанные полки к морским берегам... Латышские стрелки бросались рабоче- крестьянской властью в самые опасные места, сражались как львы, уми­рали как герои, вечной славой покрывали себя и любимую родину Лат­вию».

Высокую оценку Латышской дивизии дали также командующий Юж­ным фронтом А. И. Егоров, С. М. Буденный и др. Неоднократно коман­дование Красной Армией объявляло благодарность дивизии. Пламенный привет ей прислали петроградские рабочие по случаю взятия Харькова. В знак особой благодарности рабочие Петрограда прислали Латышской дивизии Красное знамя, которое вручила начальнику дивизией Ф. К- Калныню приехавшая в Харьков делегация. Трудящиеся Совет­ской России, трудящиеся Латвии радовались победам Красной Армии
над Деникиным. В годы гражданской войны латышский народ и его славных стрелков объединила с народами Советской России их общая ненависть к врагам революции, их общее стремление отстоять Советскую власть от нападения иностранной и внутренней контрреволюции. В на­пряженной борьбе за Советскую власть крепла нерушимая дружба ла­тышского народа с великим русским народом.

После взятия Харькова Латышская дивизия продолжала преследовать противника, захватила богатые военные трофеи и много пленных. 16 декабря она освободила от противника Чугуев. Однако беспрерывные ожесточенные бои сильно измотали и подорвали силы дивизии. Поэтому

20   декабря она была переведена в армейский резерв и сосредоточена в районе Харьков— Змиев — Чугуев. Но уже в январе 1920 года Латыш­ская дивизия получила задание очистить тыл армии от кулацких банд Махно, а в апреле включилась в борьбу против белой армии Врангеля.

* * *

Бои в Орловско-Кромском районе имели большое значение для раз­грома белогвардейской армии генерала Деникина. Ударная группа, яд­ром которой являлась Латышская дивизия, своей героической борьбой остановила продвижение противника к Туле, вырвала инициативу из его рук, дальнейшими смелыми действиями способствовала коренному пере­лому в борьбе с белогвардейцами на Южном фронте, в результате ко­торого славная Красная Армия разгромила армию Деникина.

В. М. ПРИМАКОВ',

командир бригады червонных казаков

СРАЖЕНИЕ ПОД ОРЛОМ»

Октябрь — ноябрь 1919 года

Гражданская война в России, разжигаемая, финансируемая и руко­водимая французским и английским генеральными штабами, достигла своей высшей точки в 1919 году.

Французский десант и эскадра французских военных судов в Одессе; английский десант и английские мониторы в Архангельске; генерал Жа- нен, генерал Нокс и другие агенты в штабах Колчака и Деникина; анг­лийские офицеры в танковых батальонах Деникина и тяжелой артилле­рии Бредова; английская и французская авиация на юге России; много­миллионные денежные средства на «организационные расходы» — (как признал Черчилль, одна только Англия израсходовала на интервенцию сто миллионов фунтов) — таков вклад интервентов в гражданскую войну в России.

Английский десант в Баку и расстрел 26 комиссаров; французские и греческие десанты в Одессе и Николаеве и зверства одесских контрраз­ведчиков, сожжение 700 военнопленных в военных бараках в Николаеве; англо-американский десант в Архангельске и Мурманске, новые виды пыток (пытка соленой водой и накачивание воды в живот через резино­вую кишку); десятки тысяч людей, перебитых в боях, сотни замученных в застенках контрразведки — таково кровавое течение интервенции...

*         % %

Молодая Советская республика, зажатая в огненном кольце войны, сосредоточила все свои силы для борьбы и победы — и осенью 1919 года Колчак с Волги был изгнан за Урал. Но в то же время армия Деникина, бывшая самым опасным противником, выдвинулась на широком фронте от Волги до Днепра и достигла линии Киев — Чернигов — Воронеж — Царицын.

Армия Деникина, впитавшая в себя огромные офицерские кадры, ко­торые стеклись в Донскую область, снабжаемая Францией, усиленная английскими танками и авиацией, была значительно опаснее армии Кол­чака, и ее оперативное направление Харьков — Орел угрожало сердцу революции — Москве.

Командование Красной Армии, занятое борьбой с Колчаком и поста­вившее себе цель разбить врагов по очереди — сначала Колчака, затем Деникина, не могло обеспечить Южный фронт силами, достаточными для того, чтобы задержать Деникина. Слабые в численном и организа­ционном отношении части Красной Армии на Юге летом 1919 года могли только задерживать продвижение противника, а Деникин был уже на­столько уверен в победе, что 20 июня 1919 года издал следующую ди­рективу белым армиям Южного фронта:

«Считая конечной целью занятие сердца России — Москвы, приказы ваю:

1)     ген. Врангелю выдвинуться на фронте Саратов-—Ртищево — Ба­лашов; сменить на этих направлениях части донцов и продолжать на­ступление на Пензу — Рузаевку — Арзамас и далее — на Нижний Новго­род — Владимир — Москву;

2)     ген. Сидорину с правым крылом до выдвижения войск ген. Вран­геля продолжать выполнение прежних задач по занятию фронта Камы­шин — Балашов и

3)      ген. Май-Маевскому наступать на Москву в направлении Кур­ска — Орла — Тулы. В целях обеспечения западной стороны выдви­нуться на линию Днепра и Десны, заняв Киев».

Такую директиву, в которой был уже намечен весь путь армий вплоть до Москвы, мог издать только человек, вполне убежденный в успехе, верящий в свои силы и презирающий силы противника — Красную Армию Советской России.

—    На Москву! — вслед за Деникиным повторяли генералы Врангель, Сидорин и Маевский.

—    На Москву! — завопила вся белогвардейская печать.

—    На Москву! — затрубили диким хором помещики, следовавшие за белыми армиями в надежде вернуться в свои имения.

—• На Москву! — так был назван лучший бронепоезд Деникина.

В июле, августе и сентябре белые захватили юг России — почти восемнадцать губерний с сорока миллионами жителей. Деникинцы за­няли Киев, Курск и Воронеж. Офицерский корпус Кутепова шел на Орел.

*        * *

Гигантский Южный фронт медленно откатывался назад. Война в Сибири и утрата Юга крайне обострили продовольственный вопрос в стране, из-за отсутствия топлива стала промышленность. Обстановка требовала решительных действий... Армии Южного фронта были уси­лены путем мобилизации коммунистов в рабочих центрах. Были приняты чрезвычайные меры по укреплению боеспособности частей армии: улуч­шилось снабжение армии, в частности, снабжение боеприпасами, во мно­гих частях изношенное оружие было заменено новым. Южный фронт собрал резервы и мобилизовал все свои внутренние ресурсы; исполин­ская пружина армий сжалась на путях к Москве, готовясь к решающим боям, готовясь вдруг распрямиться для сокрушительного удара...

Широко развернутое на огромном фронте — от Волги до Днепра — наступление Деникина осенью 1919 года начало выдыхаться из-за недо­
статка резервов. Все свободные резервы белому командованию приходи­лось посылать в тыл для подавления крестьянских восстаний. Политика помещичьего «правительства вооруженных сил Юга России», лишение крестьян переданной им большевиками земли и возвращение старых господ в родовые поместья и следовавшая за этим военно-полицейская расправа с крестьянами вызывали взрывы крестьянских восстаний. Махно стал фактическим повелителем левобережной Украины. Его отряды хозяйничали от Екатеринослава (ныне Днепропетровск) до са­мого Крыма и временами угрожали Таганрогу, где находилась ставка Деникина. На Кубани и Черноморском побережье стало шириться дви­жение «зеленых». Осуждение на смерть членов Кубанской Рады не только не успокоило Кубань, но вызвало необходимость увеличить бело­гвардейские гарнизоны в городах Кубани и еще более усилило движение «зеленых». Национальная политика помещичьего правительства явилась причиной того, что восстало местное население в Чечне и Дагестане. Таким образом, хотя армия противника и добилась успехов, в тылу белых все сильнее разгоралась борьба крестьянства и национальное движение против буржуазно-помещичьей контрреволюции. Эта борьба в тылу белых армий развернулась столь широко, что белым приходилось посы­лать против бунтовщиков войска, поэтому белый фронт не мог рассчиты­вать на нормальные и значительные подкрепления.

*        * *

К моменту, когда на Южном фронте завязывался узел решающих боев, генералу Деникину удалось увеличить свои силы до 100000 штыков, 50 000 сабель и 600 орудий. У Красной Армии на Южном фронте в это время было 110 000 штыков, 30 000 сабель и 750 орудий^[12].

На решающем направлении — от Харькова на Орел — белые сосре­доточили 45 000 штыков, до 14 000 сабель и 200 орудий.

На Орловском направлении действовали офицерские дивизии кор­пуса генерала Кутепова — прославленные «цветные» дивизии (Корни­ловская офицерская дивизия, офицерская бригада Маркова и 1-я пехот­ная дивизия Алексеева), на две трети укомплектованные из офицеров, носивших цветные повязки на рукавах и цветные погоны. Эта ударная группа быстро продвигалась от Курска к Орлу, преследуя небольшие и утомленные длительным отступлением части XIII армии.

На Орловском направлении части Красной Армии занимали следую­щий фронт: XIV армия — от Чернигова до Глухова, XIII армия -— в направлении Орла, VIII армия и конный корпус Буденного — в районе Воронежа.

Стремительное продвижение офицерских дивизий на Орел не только заставило красные полки произвести новую стратегическую перегруппи­ровку, но и выдвинуло требование сконцентрировать под Орлом такие части, которые смогли бы в полевом сражении задержать и разгромить офицерские дивизии, потребовало сосредоточить устойчивые ударные
части, которые были бы в состоянии справиться с корпусом Кутепова. Ядром этих частей стала героическая Латышская стрелковая дивизия, которая вместе с остальными частями ударной группы сыграла в Орлов­ской битве решающую роль.

В начале октября в район Карачева на Орловском направлении начали прибывать части Латышской дивизии, которым были приданы отдельная пластунская бригада Павлова (он погиб позднее в Китае), сформированная из кубанцев и украинцев, и особая бригада червонного казачества. Эти части, закаленные в боях и отдохнувшие за время пере­группировки, составили ударную группу Орловского направления.

*        * *

В конце сентября Курско-Орловское направление было ib центре вни­мания верховного командования Красной Армии. Телеграмма главкома от 24 сентября (№ 4514) давала указания по концентрации свежих частей в районе Дмитриева в целях развертывания действий на фланге офицерского корпуса. Этими частями были: Латышская стрелковая дивизия (девять полков под командованием начдива Мартусевича), пла­стунская бригада Павлова и бригада червонного казачества (два полка

1-         й бригады). Общая численность боевого состава названных частей составляла 10 000 штыков, 1500 сабель и 80 орудий. Приблизительно в то же время верховным командованием было принято решение об уча­стии конного корпуса Буденного в наступлении на Воронежском направ­лении. Таким образом, стратегический план верховного командования был составлен из расчета, что по основанию выдвинутого против Орла клина офицерских дивизий будет нанесен удар силами двух ударных групп — группы Латышской дивизии с северо-запада и группы Буден­ного с востока^[13].

10  октября перегруппировка войск была завершена и ударной группе в соответствии с директивой верховного командования было предписано подготовить удар во фланг офицерского корпуса, в общем направлении Кромы — Малоархангельск.

13 октября Корниловская офицерская дивизия после короткого боя заняла Орел и выдвинулась на 5 км к северу от города. После овладе­ния Орлом перед добровольческим офицерским корпусом освободилась дорога на Тулу. Занятие Орла было отмечено множеством банкетов, где у роскошно накрытых столов в звоне бокалов захмелевшим господам офицерам чудился праздничный перезвон московских колоколов. Но во фланг офицерскому корпусу в это время уже угрожающе выдвигалась, ударная группа. 12 октября ударная группа получила приказ главкома: «Ударной группе перейти в наступление в направлении на Кромы и нане­сти удар с тыла и во фланг противнику, наседающему на Орел».

12  октября ударная группа выступила в направлении Кром. Началось сражение под Орлом. Район, где оно развертывалось, имел холмистый рельеф, был расчленен многими оврагами и сравнительно густо населен. Наличие множества оврагов и рек создавало широкие возможности для обороны. Пути сообщения в этом районе были относительно хорошими, но деревенские дороги под осенним дождем превратились в непроходи­мые ухабы, что сильно препятствовало передвижению войск.

Под осенним дождем, в тумане, постоянно окутывавшем многочислен­ные речки и ручьи, на мокрых полях началось Орловское сражение —■ ударные офицерские части встретились с ударной группой. Исход битвы должен был решить судьбу не только Орла, но и Тулы, потому что в глу­боком тылу ударной группы не было резервов: вызванные из Сибири в резерв войска и полки, ожидавшиеся с Архангельского фронта, не заня­тые более борьбой с англичанами, еще не подошли.

* * *

13  октября Корниловская дивизия заняла Орел и выдвинулась далеко вперед по отношению к остальным частям белых, прикрывая свой левый фланг рекой Окой. Части Дроздовской дивизии овладели Дмитровском,
выбив оттуда утомленные длительными боями и отступлением части

7-        й стрелковой дивизии и группу Саблина. Вечером 14 октября 1-я бригада червонного казачества, двигавшаяся в авангарде ударной группы, у деревни Мелехово столкнулась с передовыми подразделениями Самурского офицерского полка. 15 октября на рассвете 1-я бригада чер­вонного казачества атаковала деревню Мелехово, порубила батальон самурцев, занимавший деревню, и, преследуя Самурский полк, ворвалась в деревню Кирово Городище, выйдя к реке Кроме. В этом бою наша кон­ница взяла более 120 пленных, в том числе 70 о'фицеров.

Имевшиеся в распоряжении штаба XIV армии сведения о противнике были очень неясными и незначительными. Поэтому во время авангард­ных боев у Мелихова в штаб бригады червонного казачества прибыл член Реввоенсовета XIV армии Серго Орджоникидзе. С холмов севернее деревни Мелихово он следил за боем и лихой атакой наших конников. Сразу же после атаки, тут же на поле боя, он допросил пленных офице­ров; показания пленных раскрыли картину движения сил противника.

С этого момента ударная группа действовала уже с открытыми гла­зами, и командование получило возможность правильно нацелить свой удар.

16   октября конница перерезала дорогу Дмитровск—Кромы, прервав связь между Корниловской и Дроздовской дивизиями. В тот же день ла­тышские стрелки двумя колоннами вышли на линию реки Кромы. Полу­чив удар на этом участке, противник — первый Корниловский офицер­ский полк — отступил за реку, прикрывая фланг главных сил Корнилов­ской дивизии, занявших Орел. Почти одновременно с этим подошедшие из Москвы через Тулу силы Эстонской стрелковой дивизии выбили кор­ниловцев из Орла и задержали фронтальное продвижение Корниловской дивизии^[14].

В тумане, под дождем целую неделю продолжались упорные бои за брод на реке Кроме — небольшой, но глубокой и труднодоступной речке. По мокрым полевым дорогам и полям, под дождем, в тумане шли ко­лонны латышских стрелковых батальонов, глухо громыхали колеса ар­тиллерийских батарей, тянулись обозы. Над неширокой текущей в глу­боком овраге с вязкими глинистыми берегами Кромой продолжался упорный огневой бой: редкие, меткие прицельные выстрелы латышских стрелков и непрерывный залповый огонь офицерских взводов. В твердом порядке и дисциплине маневрирующих колонн пехоты (дисциплину среди латышских стрелков не ослабляли ни осенняя грязь, ни мороз, ни слякоть), в редком, но прицельном огне стрелков, от которого таяли ба­тальоны корниловцев, в задорных шутках у костров, в словах и разго-

ворах — во всем проявлялась крепкая, закаленная воля к победе, видно было, что стрелки сознают грозящую республике опасность и понимают, что враг должен быть сломлен. Повсюду царила бодрая боевая напря­женность. Приподнятый боевой дух — дух победы витал над войсками.

20-го числа латышские стрелки форсировали реку Крому в районе Красной Рощи. Дальнейшее развитие этого удара, который вывел ла­тышских стрелков и конников в тыл Корниловской офицерской дивизии, представляло чрезвычайную опасность для противника, поэтому пере­довые части Корниловской дивизии сжались и начали отступать из Орла на Становой Колодезь. Но одновременно Дроздовская офицерская диви­зия, оставив на Дмитровском участке около стрелкового полка, перешла в наступление в направлении Кирова Городища, во фланг и в тыл удар­ной группе. Командующий ударной группой оставил на своем правом фланге только небольшие части для наблюдения, поэтому продвижение Дроздовской дивизии было замечено лишь тогда, когда разведчики дроз- довских полков показались уже на линии реки Кромы. Кавалерия удар­ной группы, 1-я бригада червонного казачества, уже форсировавшая к этому времени реку Оку и готовившаяся нанести врагу удар с тыла, была без промедления отозвана и за ночь переброшена в район Кирова Городища. Авангард дроздовцев был отброшен за реку Крому, фланг и тыл ударной группы были прикрыты от атак. Почти в то же самое время

1-       й пехотный полк Кошелева выбил дроздовцев из Дмитровска. Однако маневр Дроздовской дивизии спас Корниловскую дивизию от полного разгрома и помешал быстрому решению судьбы Орловского сражения.

Снова разгорелись упорные бои на линии реки Кромы и вокруг города Кромы, который несколько раз переходил из рук в руки.

Начальник Латышской стрелковой дивизии — командующий ударной группой А. А. Мартусевич был снят, и командование ударной группой было передано командиру стрелковой бригады Латышской дивизии Ф К. Калныню, молодому и менее опытному, но совершенно надежному и энергичному военачальнику. Латышская дивизия, перегруппировав силы, перешла в наступление, отбросила противника к югу от дороги Дмитровск—Кромы и 'вновь форсировала реку Крому. Противник закре­пился на расстоянии 20 км от Кром и некоторое время, стягивая резервы, ограничивался только обороной. Латышская дивизия, понесшая очень большие потери, пыталась выбить врага с этой оборонительной линии, но встретила сопротивление, с которым не удалось справиться. В течение нескольких дней на фронте происходили только небольшие стычки раз­ведчиков.

Поскольку Латышская дивизия почти совсем не получала пополне­ний, а боеспособность ее из-за больших потерь (более 50% командиров и до 40% бойцов вышли из строя — были убиты или ранены) значи­тельно понизилась, то она не была в состоянии закрепить достигнутые успехи. Особая бригада червонного казачества, потерявшая до 33% кон­ников, получила пополнение — численно небольшую Кубанскую конную бригаду, которую пришлось свести в один полк. Отдельная пластунская бригада Павлова потеряла убитыми, ранеными и больными до 30% своего состава. Ослабленная ударная группа не могла развить свой успех, резервов же не было никаких. Необходимо было немедленно окончательно разгромить офицерские корпусы, ибо к противнику начали подходить подкрепления. Пленные рассказывали, что к фронту движется танковая группа и два полка, сформированных в Харькове и Белгороде из украинских офицеров. Имелись также сведения, что прибыла француз­ская авиация и английская тяжелая артиллерия. Пленные, захватывае­мые конными разведчиками ежедневно во время их вылазок, подтверж­дали известия о возрастании сил противника. Ударная группа, которая уже выполнила часть своей героической задачи, отняв у противника Орел и сломив его наступление, должна была теперь окончательно разгромить офицерские дивизии, разбив их до прибытия вражеских подкреплений.

30 октября в деревушку Шарыкино приехали И. П. Уборевич и Г. К. Орджоникидзе. В деревне Шарыкино располагался штаб Латыш­ской дивизии, туда были вызваны командир пластунской бригады Пав­лов и комнадир бригады червонного казачества Примаков. Командир Латышской стрелковой дивизии Калнынь доложил, что дивизия налич­ными силами не в состоянии прорвать линию обороны Дроздовской и Корниловской дивизий, что положение является весьма напряженным, поскольку как к корниловцам, так и к дроздовцам подходят резервы и подкрепления. Он выразил сомнение в безопасности Орла и потребовал переброски резервов. Будучи командиром кавалерийской бригады и от­вечая за разведку, я подтвердил, что сведения о прибытии к противнику
резервов верны, но отметил также, что наши конники уже получили не- •большое пополнение, так что боеспособность бригады восстановлена.

В небольшой закопченной крестьянской горнице, которую слабо осве­щали добытые у попа восковые свечи, было темно и мрачно. Колеблю­щийся свет свечей едва освещал карту, над которой склонился Уборевич. В соседней комнате шумели телефонисты и трещал полевой телефон. Уборевич коротко ответил Калныню:

—     У главного командования резервов нет. Мы должны довершить разгром офицерского корпуса и сломить его сопротивление наличными силами. Орловское сражение является сейчас центром всего Южного фронта. Достигнутая здесь победа уже вызвала подъем боевого духа на ■фронте, неудача же и отступление дезорганизуют войска. Мы должны одолеть врага теми силами, которые у нас есть.

Орджоникидзе, остановившийся и молча слушавший Уборевича, ска­зал, подчеркивая каждое слово:

—    Мы, товарищи, должны победить наличными силами.

Начальник штаба червонных казаков, старый большевик Туровский,

задал вопрос:

—    Итак — рейд?

Я ответил:

—• Рейд.

И заявил Уборевичу:

—     Может быть, рейд в тыл офицерского корпуса даст возможность ■Латышской дивизии взломать фронт.

Разговоры о рейде шли в штабе бригады червонного казачества уже несколько дней. Рейд — прорыв масс конницы в тыл врага, разгром его тылов, нарушение связи, уничтожение вражеского руководства, полная дезорганизация его тыла — очень опасная операция для кавалерии, про­рывающейся в глубокий тыл противника, но эта операция позволяла на­деяться на успех, ибо дезорганизованные офицерские полки после унич­тожения их руководства могли бы быть сломлены Латышской дивизией прежде, чем они получат подкрепления.

—    А не погибнут ли конники в тылу у белых?

■— Справимся!

После недолгого обсуждения предложение о рейде было принято. Уборевич и Орджоникидзе тут же продиктовали директиву армии о под­готовке прорыва для кавалерийского рейда и о переходе армии в наступ- нение. Конные вестовые доставили директиву в штабы частей.

Совещание окончилось. Темной ночью командиры отправились в свои части. Примораживало. Копыта коней стучали по замерзшей земле, мед­ленно падал первый осенний снег — приближалась зима.

*         * *

2    ноября Латышская дивизия перегруппировалась, и в ночь на 3 но­ября две бригады Латышской дивизии под командованием командира бригады К- А. Стуцки сгруппировались в районе Чернь—Чернодье. В деревнях Рыжково и Похвастново у жителей были собраны все про­стыни, и в полночь под 4 ноября колонны латышей по свежему снегу
двинулись к Черни и Чернодью. Завернувшиеся в простыни стрелки со­вершенно сливались с окружающим снегом. За ними направилась колонна в составе четырех конных полков^[15], занявшая исходные позиции в овраге к югу от деревни Рыжково.

Конники сняли у плененных в предыдущих боях офицеров погоны и нашили их себе. Эскадронные значки и боевые знамена были свернуты в чехлы. Решено было во время рейда по тылам врага выдавать себя за дивизию генерала Шкуро, поспешно отступающую с фронта, — чтобы среди населения распространялись слухи о разгроме всего фронта белых, чтобы партизаны в тылу врага взялись за оружие, а противник упал ду­хом, так как, мол. сам Шкуро уже разбит и бежит со своей конницей на Кубань.

Сторожевые посты противника у Черни — Чернодья были сняты без выстрела, и тогда в этих селах разгорелся ожесточенный бой. Обе бри­гады лавиной бросились на спящих дроздовцев, и за неполных полчаса прорыв был осуществлен. Конники ринулись в образовавшуюся брешь и серым зимним утром оказались у опушки леса близ деревни Лаврово, по пути взяли в плен артиллерийский обоз Дроздовской дивизии и про­должали мчаться весь день и всю ночь, громя тылы врага, нарушая ком­муникации, уничтожая артиллерийские обозы. После четырехчасового отдыха в селе Теплый Колодец, в 70 км за линией фронта, Кубанский полк был выделен для занятия города Фатежа, в то время как три полка атаковали станцию Поныри, захватив при этом несколько эшелонов со снабжением. Станция Поныри была взорвана.

Высланный на станцию Возы эскадрон Латышского кавалерийского полка захватил и сжег эшелон со снабжением и взорвал станцию. Ку­банский кавалерийский полк овладел Фатежем, где захватил два танка и два 152-миллиметровых орудия, которые противник вез в Кромы, чтобы передать в распоряжение командира Корниловской дивизии. В Фатеже была захвачена тюрьма и из 400 освобожденных политзаклю­ченных был сформировав батальон, вместе с возчиками присоединив­шийся к кавалеристам. Разгромив вражеские тылы, конники снова со­брались в деревне Ольховатке и весь день 6 ноября спали и отдыхали после 37 часового похода, в течение которого было пройдено с боем 135 км.

В то же самое время, сразу же после того как конники прорвались через линию обороны неприятеля, Дроздовская дивизия перешла в контрнаступление и вытеснила латышей из Черни и Чернодья. Весь день

4   ноября Латышская дивизия отбивала атаки дроздовцев и корниловцев и только 5 ноября вместе с Эстонской дивизией и пластунской бригадой Павлова перешла в наступление.

Противник, дезорганизованный рейдом конницы и лишившийся связи между своими частями, отступил. В ночь на 7 ноября, когда конники уже двинулись в обратный путь, навстречу им полились колонны Корнилов­ской дивизии. У деревни Тагино передовые посты конников встретились
с авангардом Латышской дивизии, и у села Сабуровки отходящая Кор­ниловская дивизия была зажата в тиски между латышскими стрелками и кавалерийской дивизией. В результате боя и канной атаки Корнилов­ская дивизия оставила на большом Сабуровском поле четыре 76-милли- метровых орудия и три 122-миллиметровые гаубицы, три батальонных значка и кассу 1-го Корниловского офицерского полка. Пять батальонов корниловцев были сжаты этими огромными тисками, охватившими Са­буровское поле с севера и юга. Латышские полки на этом поле встрети­лись со своими конниками, завершившими рейд, и на обширном засне­женном поле над разгромленными батальонами корниловцев было под­тверждено боевое братство, скрепленное общей кровью и общей победой.

Корниловская дивизия на продолжительное время была лишена спо­собности организованно сопротивляться. 8 и 9 ноября офицерский кор­пус продолжал отступать и остановился только у Фатежа. 10 ноября к Фатежу подошли преследовавшие противника части ударной группы. Ударная группа продвигалась медленно, так как наступившая оттепель и гололедица задерживали артиллерию и обозы с патронами. Но уже

14   ноября фронт противника был снова прорван на участке села Сол­датское, и под прикрытием сильной метели бригада червонных казаков почти без боя вырвалась в район станции Льгов. 16 ноября на рассвете станцию Льгов заняли спешившиеся Латышский и 3-й Кубанский кава­лерийские полки. Станция была взорвана. Поезд командующего армией Май-Маевского едва выскочил из-под внезапного удара и провожаемый шрапнелью удрал в Харьков. Дроздовская дивизия была отрезана от своей армии, зажата между наступающей 7-й дивизией и кавалерией;

17    ноября отступающие части дроздовцев были разбиты под Льговом. На поле боя враг бросил 27 орудий, потеряв 2400 человек пленными^[16].

Противник не знал о падении Льгова и полагал, что связь со Льговом прервана только из-за метели. Благодаря этому четыре бронепоезда, ко­торые были отправлены противником из Курска в Льгов и замечены на­шими конными патрулями, были пропущены вплоть до станции Льгов, а затем путь позади них был взорван. Они оказались в ловушке и 18 но­ября были вынуждены сдаться без боя. Таким образом, в середине но­ября основные офицерские дивизии — Корниловская и Дроздовская — утратили боеспособность, потеряли половину своей артиллерии и свои бронепоезда. Удар конницы вынудил корниловцев отступить с фатежских позиций, и остатки Корниловской и Дроздовской дивизий смогли снова занять оборонительные рубежи только под Харьковом.

Так закончилось Орловское сражение. Поддерживаемая английским и французским генеральными штабами армия Деникина оставила в Фа- теже свои танки и тяжелую артиллерию и под натиском ударной группы, в центре которой находилась Латышская стрелковая дивизия, покатилась на юг. Офицерские полки потерпели в Орловском сражении поражение. Вмешательство в наши дела путем поддержки нашей отечественной контр­революции обошлось организаторам интервенции во многие сотни мил­лионов, но не принесло ее вождям и организаторам ничего, кроме бес­честья.

Ю. Я. БАЛОДИС (ЮЛИАН),

бывш. командир взвода, позднее — комиссар 2-го батальона 5-го латышского полка

ВОСПОМИНАНИЕ ОБ 0РЛ0ВСК0-КР0МСК0М ГЕНЕРАЛЬНОМ СРАЖЕНИИ

5-й полк Латышской дивизии, где я служил командиром взвода

2-         й роты, в начале октября 1919 года был переброшен с Западного фронта на Южный. Полк расположился в деревне Смородино и ее окрестностях, примерно в 25—30 км южнее Карачева, где находились штаб и политотдел дивизии. Здесь мы некоторое время стояли и гото­вились к предстоящим боям. Особенно тщательно мы повторяли и от­рабатывали приемы борьбы пехоты с атакующей кавалерией, так как ходили мрачные слухи о рейде мамонтовской конницы по нашим глубо­ким тылам. Ежедневно мы ждали приказа о выступлении навстречу стремительно наступающему противнику — Добровольческой армии ге­нерала Деникина, которая 8 октября заняла Дмитровск, 10 октября — Кромы, а 13 октября — Орел.

11    октября после полудня Латышская дивизия, наконец, двинулась из района сосредоточения на врага. В тот день шел проливной осенний дождь — настоящий ливень. Дороги превратились в сплошное месиво грязи. Промокшие насквозь стрелки с трудом продвигались вперед, ору­дия и повозки приходилось иногда извлекать из грязи просто на руках. Поэтому к выделенному нам боевому участку мы добрались с большим трудом только в полночь и заняли его, расположившись за какой-то де­ревней на линии Турищево—Молодовое. На следующий день, 12 октября, дождь еще шел, но когда к вечеру мы начали переход в юго-восточном направлении в сторону Кром, — моросить перестало.

Ночью мы захватили первого пленного — деникинского конного раз­ведчика, который начал плести всякие ужасы об удивительной боеспособ­ности и военной технике Добровольческой армии генерала Деникина:

о  пулеметах, пушках, броневиках, бронепоездах, которых так много, что не перечтешь, и даже о танках, которые он сам видел.

Боевые позиции мы заняли юго-восточнее какой-то деревни. Перед нами находился исток реки Кромы, а за Кромой — деревня Рыжково, в которой уже были деникинцы. К ночи погода прояснилась.

На заре 13 октября бригада червонных казаков, также входившая в состав ударной группы, начала бой с деникинцами и благодаря умелому стремительному удару выбила их из деревни Рыжково. 1-й батальон нашего 5-го латышского полка вслед за червонными казаками вошел в Рыжково. Не давая противнику передышки, стрелки и червонные казаки
начали преследование выбитых из Рыжково деникинцев, отогнав их бо­лее чем на 10 км на юг. С наступлением ночи наша 2-я рота взяла одну из деревень и на южной ее окраине заняла оборону. Справа от нас, в другой деревне, стояла 1-я рота 1-го батальона 5-го полка.

Рйнним утром 14 октября противник атаковал нашу роту. Стрелки встретили атаку врага на южной опушке леса, находившегося за дерев­ней. Развернутые боевые цепи деникинцев приближались довольно без­заботно, так как нас надежно укрывал от них лес и кустарник, росший на опушке.

Приблизившись на расстояние 40—50 шагов к опушке, деникинцы вдруг остановились. Командир 2-й роты А. Парупиетис крикнул дени­кинцам, чтобы они сдавались. Один из деникинцев, по-видимому, тоже командир, в свою очередь, призывал нас бросить оружие и сдаться. Эти переговоры продолжались лишь мгновение... В ту же минуту прозвучал наш первый выстрел и одним рывком с громким «ура!» наша 2-я рота выскочила из леса и бросилась на деникинцев. Вперемежку с криками «ура» звучали беспорядочные выстрелы, скрежет штыков, проклятия и стоны умирающих... В одно мгновение цепь деникинцев рассыпалась. Оставшиеся в живых в паническом страхе бежали. Стрелки следовали за ними, преследуя меткими выстрелами.

Вскоре наш 1-й батальон вышел на тракт Кромы—Дмитровск где-то за Новогнездиловской. Здесь он был сменен одной частью 1-й латыш­ской бригады. У деревень Мелихово—Должонки 2-й батальон 5-го ла­тышского полка и червонные казаки вели упорные бои. 6-й латышский полк сражался непосредственно под Кромами. Главное направление дви­жения нашей ударной группы изменилось. Вместо направления на Фа- теж—Поныри группа двинулась на юго-восток — на Куракино—Малоар- хангельск.

Всю ночь с 14 на 15 октября наш полк был в походе и стремительным маршем двигался через деревни Мелихово—Должонки, мимо Белдяжи к Малоархангельску, южнее Кром. Вечером 15 октября, как видно из при­каза по XIV армии, противник группировался в районе Дмитровска, а из района Орла вел энергичное наступление на северо-запад, север и се­веро-восток, а части XIII армии отошли от Орла на 20 км. В это время Эстонская дивизия должна была подготовиться к наступлению на Орел. Правее нее должны были действовать части 7-й дивизии, но они еще не были готовы к наступлению. Таким образом, оба фланга ударной группы, вырвавшейся вперед южнее Орла, оказались совершенно откры тыми и при дальнейшем ее продвижении создавалась непосредственная угроза тылу. Поэтому направление наступления ударной группы было еще раз изменено — на юго-восток на Еропкино. Этими маневрами удар­ная группа устранила непосредственную угрозу своим флангам и тылу и в свою очередь поставила орловскую группировку врага в тяжелое по­ложение

Таким образом, ударной группе с 16 октября приходилось сражаться по сути на два фронта: на северо-востоке — против Корниловской диви­зии Деникина, находившейся в Орле, и на юго-западе — против дивизии Дроздова, находившейся в Дмитровске, причем главной задачей была
немедленная ликвидация группировки неприятеля в Орле, которая угрожала не только всему левому крылу ударной группы, но и всему ее тылу.

Наступило утро 16 октября 1919 года. Оно было по-осеннему хму­рым —густые хлопья тумана окутывали всю окрестность. 5-й латышский полк спешно двинулся в заданном направлении на северо -восток, к Орлу. После поспешного 'и длительного перехода 2-й батальон 5-го полка, куда я был назначен комиссаром, добрался до назначенной возвышенности. Туман рассеялся, и показалось солнце. С возвышенности нам было видно, что мы находимся недалеко от правого берега Оки. Перед нами простиралась долина с большой деревней на ней, за которой на проти­воположном, левом берегу Оки извивался по возвышенности Орловско- Кромский тракт с разрушенным мостом через реку. Внизу, в долине, в не­большой деревне расположился наш 1-й батальон, вступивший уже в бой с авангардными частями атаковавших нас со стороны Орла дени­кинцев. Неприятель успел установить свою легкую батарею и пулеметы на боевые позиции и начал расстреливать в упор боевые маршевые ко­лонны 2-го батальона. Поэтому наш батальон сразу же рассыпался в боевую цепь и бегом спустился вниз к деревне, чтобы занять назначен­ный ему участок правее 1-го батальона. Налево от нас — на противо­положном берегу Оки позиции занял 9-й латышский полк. Начался бой, который, не утихая ни на минуту, продолжался весь день до глубокой ночи и фактически решил судьбу Орла.

До сих пор нам не доводилось видеть работу нашей артиллерии, так как утром 13 октября в деревне Рыжково неприятеля громила артилле­рия червонных казаков. Теперь мы сами, собственными глазами видели ее прекрасную работу и ощущали ее огромную поддержку. Нашему полку была придана легкая артиллерийская батарея, которой командо­вал Цветков. Первыми же меткими выстрелами она разгромила легкую батарею деникинского авангарда. Усердно затарахтели наши пуле­меты и винтовки. Но противник сомкнутыми боевыми колоннами продолжал идти по тракту со стороны Орла. Приблизившись к нашим позициям, противник неоднократно делал попытку развернуться, чтобы атаковать нас. Однако это ему не удавалось, так как наша артиллерия ураганным огнем заставляла противника отходить. Весь день Орловско- Кромский тракт был покрыт густыми клубами дыма от разрывов снарядов. Стоял адский грохот. Несмотря на огромные потери, боевые колонны противника со стороны Орла снова и снова делали попытки прорваться. Казалось, им не будет конца... Те деникинские колонны, ко­торые подошли ближе и развернулись для боя, крошила легкая артил­лерия, а также сильный ружейно-пулеметный огонь, а в глубине на са­мом тракте их громила наша тяжелая и дальнобойная артиллерия. По­тери нашего полка были невелики: в начале боя тяжело ранило коман­дира 1-й роты Канберга и легко, в руку, — его помощника. Погиб только один стрелок 2-го батальона.

Бой стих только с наступлением полной темноты. Ночью высланные нами разведчики констатировали, что противник покинул поле боя и ни­где вблизи не обнаруживается

В этот день и 17 октября столь же ожесточенное сражение произошло и в нашем «тылу», на юго-западе, за Кромами, где против дмитровской группировки деникинцев — Дроздовской дивизии — сражались конные части червонных казаков В. М. Примакова, 1-я латышская стрелковая бригада и пластунская бригада П. А. Павлова. Последняя, не выдержа^в контратаки противника, начала отступать в Кромы, одновременно туда же были направлены из резервов два полка 3-й латышской бригады. На Орловском направлении действовали в основном 5-й и 9-й латышские полки; 4-й и 6-й латышские полки находились правее, прикрывая их фланг.

К сожалению, в памяти у меня не сохранилось название деревушки, у которой происходило сражение. Глядя на карту Орловской области, составленную в 1956 году и исправленную в 1957 году (масштаб

1  :500ООО), я подумал, что это могло быть только вблизи деревень Ша- хово или Хомуты. Еще сегодня я отлично помню находившийся справа от нас разрушенный мост через реку на Орловско-Кромском тракте, у которого слева от нас за Окой сражался в тот день 9-й латышский полк.

На другой день, 17 октября после полудня, наш 2-й батальон напра­вился в авангарде полка боевым маршем вдоль правого берега Оки к Орлу. Под вечер у какого-то пригорка мы заметили цепь деникинцев, которая еще издали начала нас обстреливать из винтовок. Батальон
немедленно развернулся в боевой порядок и пошел в атаку. Нам была придана легкая батарея под командованием Цветкова, которая быстро расположилась на позициях и открыла огонь. После нескольких залпов батареи деникинская цепь бросилась в бегство.

Больше никаких столкновений с врагом на этом участке у нас не было, за исключением одного. Это случилось, кажется, в деревне Гать Там ночью стрелки взяли в плен нескольких сбившихся с дороги дени­кинских обозников со всеми их возами, лошадьми и имуществом, а также нескольких ковных вестовых с лошадьми и амуницией.

В деревне Гать наш 2-й батальон получил приказ идти не прямо на Орел, а направо, с тем чтобы пересечь железную дорогу Орел — Курск между деревнями Малая и Большая Куликовки и станцией Стишь. В направлении Орла двинулся 1-й батальон 5-го полка. 5-й латышский полк состоял из двух батальонов, так что 1-й и 2-й батальоны резерва не имели, если не считать конных и пеших разведчиков, а также комен­дантской команды и связистов.

2-        й батальон вышел на железнодорожную линию Орел — Курск между станцией Стишь и деревнями Малая и Большая Куликовки около полудня 20 октября. Прежде всего стрелки увидели поток людей с чемо­данами и узлами, двигавшийся по обеим сторонам насыпи железной дороги от Орла на юг. «Это беженцы», •— подумали мы, потому что впер­вые на путях гражданской войны встретились с таким невиданным пани­ческим бегством местных жителей. Мы сейчас же остановили их и повер­нули обратно на Орел. Эти беженцы нам объяснили, что бегут они только потому, что очень напуганы «зверскими расправами», которые якобы чинят повсюду латышские и китайские полки Красной Армии. Везде деникинцы громко кричали, что для китайцев и латышей нет ничего свя­того — русские люди для них — ничто! Беженцы были очень удивлены, услышав, что мы изъясняемся с ними бегло по-русски; однако самое большое удивление вызвала в них культура наших стрелков, их бравая военная выправка и мужественный облик. Как стало известно, дени кинцы 20 октября спешно покинули Орел и отошли на юг, опасаясь окружения, поэтому-то 5-й латышский полк не встречал сопротивления.

Перед 2-м батальоном 5-го полка на следующий день, 21 октября, была поставлена следующая боевая задача: ранним утром атаковать станцию Стишь, занять ее и продолжать наступление на деревню Ста­новой Колодезь, чтобы совместно с наступающими с запада 4-м и 6-м полками 2-й латышской бригады разгромить сгруппированные в районе Стишь — Становой Колодезь главные силы деникинцев. Необходимо было заранее прощупать противника. На станцию Стишь была выслана разведка, а командир 2-го батальона Ансис Шенынь вместе с комисса­ром Балодисом подробно исследовали все подходы к этой станции.

От деревень Малая и Большая Куликовки в сторону железной дороги вился лесной овражек. Этот овражек вел к насыпи железной дороги, где пропадал в небольшом виадуке-мостике. Неподалеку от этого виадука-мостика находилась станция Стишь. Станция оказалась совсем пустой, людей вокруг не было видно. На стенах вокзала висело несколько плакатов с портретами генерала Деникина, изданных «агит­
пропом» Добровольческой армии, на них было написано: «Слава храб­рому генералу Деникину!» Разведчики нашли также несколько засален­ных прокламаций Деникина с обращением к «Многострадальному вели­кому православному русскому народу» с призывом громить Советскую власть и убивать без пощады коммунистов. Захватив в целях информа­ции несколько плакатов и пару прокламаций, я отправился вместе с разведчиками в обратный путь. Когда я вернулся в штаб батальона, уже опускались сумерки. Наступил вечер.

Результаты разведки вызвали среди наших живой интерес. В штабе обсуждали дальнейшие действия. Что делать? Идти сейчас и взять стан­цию Стишь, или отложить это на завтрашний день? Пока шло обсужде­ние и велись переговоры по проводу с штабом полка, наши передовые посты ввели трех гражданских перебежчиков: одну женщину и двух муж­чин, которые сами просили отправить их побыстрее в штаб ближайшей красноармейской части. Они заявили, что пришли с очень важными све­дениями и являются связными из Екатеринослава. Они предупредили нас о том, чтобы мы были готовы к немедленному нападению деникинцев, так как к ним на станцию Становой Колодезь подошло значительное под­крепление: два первоклассных бронепоезда, броневики и эшелон свежих частей, сформированный исключительно из офицеров.

Снова встал вопрос: как быть со станцией Стишь? Решили еще раз выслать туда наших разведчиков. Разведчики вернулись уже в темноте и сообщили, что передовые части деникинцев охраняют все подходы с севера. Утром нас ожидала суровая и упорная борьба. Деникинцы любой ценой, во что бы то ни стало, будут пытаться реваншироваться и вернуть себе Орел. Комиссар батальона Балодис предложил разобрать в каком- нибудь месте железнодорожный путь или минировать его, чтобы не про­пустить деникинские бронепоезда. Но командир батальона Ансис Шенынь предложил иное: «Пропустим смело бронепоезд мимо нас и затем взорвем железную дорогу. Тогда бронепоезд обязательно окажется в наших руках». На этом и остановились, так как эту идею командира батальона поддержал штаб 5-го латышского полка.

Рано на заре 21 октября 2-й батальон 5-го полка пошел в атаку на станцию Стишь, которую 4-я рота заняла стремительным ударом. Тогда со стороны станции Становой Колодезь из-за поворота дороги, ведя сильный орудийно-пулеметный огонь, вынырнул бронепоезд деникинцев. За ним появился второй. Большая часть нашей 4-й роты вместе с при­данным ей взводом пулеметной команды была отрезана от остальных рот 2-го батальона, которые отошли на старые позиции.

Первый деникинский бронепоезд направился к Орлу, но ему прегра­дил путь локомотив с товарными вагонами. Бронепоезд остановился на пригорке неподалеку от Орла (приблизительно там, где на современной карте обозначена станция Светлая Жизнь), чтобы начать обстрел города. И тут обстановка вдруг изменилась. Начала действовать наша артилле­рия. Залп следовал за залпом. Снаряды попадали в цель или же падали совсем близко от нее. Дым и пламя разрывов — все смешалось. Весь пригорок, на котором находился бронепоезд, дрожал, как во время силь­нейшего землетрясения.

Разрушительный ураганный огонь нашей артиллерии не оставлял сомнений в том, что деникинский бронепоезд окончательно разбит. И действительно: он больше не дымил и дальше не двигался. Однако, как только огонь нашей артиллерии стих, бронепоезд понемножку вдруг ожил, стал дымить и медленно пополз обратно и пропал в направлении станции Стишь.

2-       й батальон 5-го полка окопался на самой южной окраине Орла. 1-й батальон, который сражался правее нас, все еще оставался на своем прежнем боевом участке. Потерь у нас не было никаких, если не считать отрезанную часть 4-й роты, которую мы уже считали пропавшей. Но и эта часть 4-й роты явилась к нам под утро. «Пропавшая» часть 4-й роты вместе с командой пулеметчиков под руководством командира взвода Августа Рудзита 21 октября упорно сражалась с деникинцами у станции Стишь вместе с 4-м полком, который совместно с 6-м полком <в тот день атаковал с запада группировку главных сил деникинцев у Станового Колодезя. Наступление 6-го и 4-го полков на эту деревню, не позво­лило деникинцам организовать концентрированный удар главными силами по Орлу 21 октября. Такое был ход боевых действий 5-го латыш­ского полка, и в особенности его 2-го батальона, 21 октября у Орла.

22   октября деникинцы вновь атаковали Орел. На этот раз вместе с бронепоездами шли также их бронемашины и офицерские колонны.

И в этот день попытки деникинцев взять реванш и отбить вновь Орел окончились для них полным поражением: они были разбиты и оконча­тельно изгнаны со станции Стишь. Инициатива с этого времени полно­стью перешла 'в руки Красной Армии, которая, преодолевая упорное сопротивление Добровольческой армии генерала Деникина, продолжала гнать ее все дальше и дальше на юг.

В это время на другом участке ударной группы, в районе Кром, с 16 до 22 октября происходили еще более напряженные бои с деникинской дивизией Дроздова. Бои шли с переменным успехом. Мы узнали, что Кромы часто переходили из рук в руки. Поэтому частям Латышской дивизии предстояло теперь направиться в сторону Кром на помощь сра­жавшимся там стрелкам. У Орла оставались Эстонская дивизия и остальные части XIII армии, расположившиеся боевым порядком. 5-й латышский полк после 22 октября больше не принимал участия в боях под Орлом, а спешно готовился к форсированному переходу к Кромам.

Г. А. МАТСОН,

бывш. начальник штаба 2-й латышской стрелковой бригады

СТРАНИЦЫ БОЕВОГО ПУТИ ЛАТЫШСКИХ СТРЕЛКОВ

После падения красной Риги и вынужденного отступления на восток, в Латгалию, в мае 1919 года Латышская стрелковая дивизия была вклю­чена в состав XV армии и заняла на Западном фронте участок Остров — Резекне — Даугавпилс. Находясь в составе XV армии и активно сра­жаясь на фронте с белогвардейцами, дивизия участвовала также в боях вне своего района: в освобождении Пскова и в обороне Даугавпилса. В боях у Даугавпилса особенно отличился 2-й латышский стрелковый полк, который, встретив штыковым ударом белых на мосту через Дау­гаву, отбросил врага. Стрелки 4-го латышского полка помогали 17-й дивизии в обороне Полоцка, а полки 3-й бригады были брошены против белополяков, угрожавших Орше.

В первые дни июня штаб дивизии прибыл в Резекне и расположился в помещениях здания духовной семинарии в северо-западной части города. Партийная организация, политический и командный состав диви­зии всеми средствами старались укрепить морально-политический и бое­вой дух стрелков. В Резекне в дивизию влились такие отряды несгибае­мых бойцов, как Рижский коммунистический батальон Симана Бергиса (он стал основой 5-го латышского стрелкового полка), первая группа коммунистов-добровольцев из Прейли, пополнившая батальон связи дивизии, и др. В результате пополнения людьми и решительной реорга­низации полки дивизии заметно окрепли.

Автору этих строк довелось участвовать в смотре маршевых подраз­делений, который был проведен по указанию 'начдива А. А. Мартусевича. В памяти сохранились суровые и смелые лица красноармейцев; сомкну­тыми рядами твердо шагали они по Петроградскому шоссе, вооружен­ные винтовками и одетые в самое разнообразное гражданское платье. Грозный вид красноармейцев укреплял нашу уверенность в конечной победе, заставлял забывать о горечи временных неудач.

Примерно в июле—августе 1919 года стало известно, что дивизия, вероятно, будет направлена ш Ющ/tf (/Щ. ШШШИШ, ШШШ&

еще в Резекне, предусмотрительно обзавелся необходимыми военно-топо- графическими картами, которые весьма пригодились нам в пути до самой Таврии. Впоследствии эти карты были использованы не только в Латыш­ской дивизии — на Южном фронте эти карты просили также и штабы соседних дивизий, так как карты нужного района в то время достать было трудно.

В первой половине сентября Латышскую дивизию перебросили по железной дороге в Белоруссию, в район действий XVI армии, для участия в контрударе против белополяков, которые наступали в районе Борисова —Бобруйска. По прибытии в район Орши—Могилева стрелки совершили около пяти переходов по очень плохим дорогам (мосты были сожжены)

в направлении Бобруйска, пока не до­стигли указанной для форсирования линии реки Березины. Снабжение было очень плохое, не хватало обмундиро­вания. Эти недостатки сказывались уже в Латвии, хотя в то время часть стрел­ков получала из дома кое-что из одежды Теперь, в боях и походах, ши­нели и гимнастерки сильно обносились, обувь почти развалилась.

8-        й латышский полк вместе с дру­гими войсковыми частями должен был занять^позиции у реки Березины в бо­лотах, где окопы были затоплены во­дой. И все же солдаты были бодры, как всегда, и их бодрый дух явился зало­гом успешного выполнения боевых за­дач. Штаб дивизии в то время нахо­дился в Шклове, его оперативная часть следовала с полками. Инженер дивизии

3.         Корин с саперами наводили и строили мост в районе Якшицы (на Бобруйском шоссе).

Существовавшая военная обста­новка убеждала нас, что раньше или позже дивизии предстоит действо­вать на Южном фронте, и мы понимали, что наше пребывание в Бело­руссии— временное, что, участвуя здесь в боях, латышские полки вы­полняют лишь промежуточное задание. И действительно', вскоре в штабе

XVI     армии мы получили указание о передислокации Латышской ди­визии на Южный фронт с переходом в распоряжение главнокомандую­щего вооруженными силами.

Во второй половине сентября 1919 года полки нашей дивизии совер­шили несколько длительных переходов в Могилев, чтобы погрузиться в эшелоны и направиться в район Брянска. За срочной погрузкой дивизии в эшелоны и спешной отправкой ее на Южный фронт строго наблюдал по заданию В. И. Ленина член Реввоенсовета XVI армии Г. К- Орджони­кидзе. Известно, что В. И. Ленин лично интересовался ходом перемеще­ния Латышской дивизии. Отмечая на карте пути продвижения эшелонов, он от В. Д. Бонч-Бруевича получал информацию о сообщениях от Г. К Орджоникидзе. Уже одно то, что перемещением частей Латышской дивизии занимался Г. К. Орджоникидзе, свидетельствовало, по нашему мнению, о важности предстоящих боевых операций.

Пункт, который первоначально был предусмотрен в качестве места

сосредоточения дивизии, — в районе к югу от Брянска — менялся. Дважды его переносили все дальше на север. В последний раз по настоя­нию начдива Мартусевича его перенесли в район Брянска. Это было ре­зультатом быстрых изменений фронтовой обстановки в связи с непре­рывным отступлением частей Красной Армии. Наконец, 1 октября мы получили приказ занять исходные позиции южнее Карачева.

Прибыв в район Карачева, части Латышской дивизии поочередно и быстро в течение суток разгрузили 12 эшелонов, несмотря на то, что на станции не было специально приспособленного для этого оборудования.

Для того чтобы остановить наступавшего врага, перейти в контрна­ступление и опрокинуть его, командование Южного фронта решило соз­дать из прибывших частей ударную группу. В эту группу вошла Латыш­ская дивизия, бригада червонных казаков под командованием

В.   М. Примакова и Особая (пластунская) бригада П. А. Павлова. Командование ударной группой Южного фронта было поручено началь­нику Латышской дивизии А. А. Мартусевичу (военкомом дивизии был К. М. Дозитис). Ударная группа должна была добиться перелома на фронте.

Утром 11 октября 1919 года части ударной группы начали действо­вать. Нельзя не упомянуть тяжелые условия начала наступления: осен­ний дождь, слякоть, непроходимые дороги, резкий, пронизывающий ветер. Почти везде мосты находились в плохом состоянии, а местами их не было вообще. Пушки тонули в грязи и соскальзывали в придорожные канавы. Из-за плохих дорог и недостатка корма начался массовый падеж лошадей. Стрелки в изношенной обуви и одежде стыли на осеннем ветру. В результате всего этого продвижение ударной группы вперед неоднократно задерживалось. И все же, несмотря на все трудности, в первый день стрелки прошли 33 километра. В одной из корреспонденций было написано об этом так: «Стрелки рвались быстрее в бой. Зная о предстоящих кровавых сражениях, 'никто все же не унывал, преодолевая трудности с присущим всем юмором, они двигались вперед».

Нам случалось в те дни читать изданные белогвардейцами газеты: одни из них бесстыдно лгали о непобедимости армии Деникина, другие — вопили и врали о том, что Советская власть держится на латышских и китайских штыках.

Пока ударная группа участвовала в Орловско-Кромской операции, Г. К- Орджоникидзе, который в это время в качестве члена Реввоенсо­вета XIV армии находился уже на Южном фронте, часто выезжал в полки на передовую линию и участвовал вместе с командованием удар­ной группы в разработке планов боевых действий. Неоднократно захо­дил он и к работникам штаба Латышской дивизии и беседовал с ними.

Сохранилось в памяти, как Орджоникидзе, направляясь ежедневно в свою комнату, проходил через помещение, где вместе с одним из работ­ников штаба жил автор этих строк. Несмотря на то, что воспоминания о внешности Г. К. Орджоникидзе затмили впечатления более позднего периода, я помню его то в кожаной куртке, то в шинели с так называе­мыми «разговорами», с кожаной фуражкой или буденновкой на голове. Если шапки на нем не было, бросалась в глаза его пышная шевелюра.

Орджоникидзе всегда был бодр, полон искрящегося оптимизма, разго ворчив. Его принципом было — находиться впереди, вместе с воинскими подразделениями, сражавшимися против деникинцев.

В 1-ю латышскую стрелковую бригаду Орджоникидзе прибыл уже в первые дни боевых операций и во время яростного боя с одним из бело гвардейских офицерских полков лично вдохновлял стрелков и их сосе­дей — червонных казаков. Вернувшись с поля боя, он подробно и образно рассказывал об этом боевом эпизоде. В тот же самый вечер, 15 октября 1919 года, он написал сообщение В. И. Ленину о своем пре бывании в ударной группе. Серго побывал также и в частях 2-й латыш­ской бригады у Кром в дни, когда там происходили кровавые столкно­вения с белыми.

Моральный дух латышских стрелков и червонных казаков в то время был чрезвычайно высоким- стрелки не сдавались в плен, а раненые, поте­ряв надежду вернуться к своим, кончали с собой.

Решающие бои с деникинскими отборными отрядами у Кром продол­жались. Преодолевая сопротивление врага, Латышская дивизия и бригада червонных казаков стремительно врывались в расположение противника. Иногда продвижение вперед осложнялось тем, что против­ник на флангах продолжал теснить наших соседей.

15 октября 6-й латышский полк под командованием Лабренциса (комиссар — Эльферт) маневром заставил корниловцев оставить город Кромы. Несмотря на то, что Латышская дивизия и червонные казаки неоднократно громили противника, положение на фронте было все еще очень напряженным. Враг атаковал нас непрерывно, пытаясь вновь занять Кромы. Завязались ожесточенные бои.

На шестой день непрерывных боев части ударной группы продвину­лись по линии железной дороги Орел — Курск. Это вынудило белого генерала Кутепова прекратить наступление на север в направлении Тулы и перебросить свои лучшие силы против ударной группы Южного фронта.

18 октября попытки противника силами Корниловской и Дроздовской дивизий окружить и уничтожить ударную группу и взять в плен ее штаб окончились неудачей.

Приказом Мартусевича уничтожение юго-западной группировки бело­гвардейцев было поручено 1-й латышской стрелковой бригаде и бригаде червонных казаков, а ликвидация Орловской группировки противника — остальным войскбвым частям ударной группы.

Латышская, Эстонская и другие дивизии Южного фронта совмест­ными усилиями освободили Орел и выбили белых со станции Стишь. Правда, эту станцию после трех ожесточенных контратак на некоторое время опять захватили белые, которые двинули против 6-го полка почти всю Корниловскую дивизию.

После ожесточенных боев, часто переходивших в рукопашные схватки, наступление противника было остановлено. В последней декаде октября

1919    года войска Южного фронта Красной Армии под Орлом, где дей­ствовала ударная группа, и под Воронежем, где воевала славная кон­ница Буденного, окончательно сломили сопротивление деникинцев. Удар­ная группа вновь двинулась вперед, фронт ее повернул на юг. Наступил решающий перелом в пользу Красной Армии.

20 октября 1919 года командование Латышской дивизией принял новый энергичный командир Фридрих Калнынь, который, как писал Ю. Данишевский, «продолжал славные дела, начатые его предшественни­ком — Мартусевичем». Латышские полки вместе с другими частями Красной Армии продолжали продвигаться вперед, и 11 декабря 1919 года 1-я латышская бригада вместе с червонными казаками ворвалась в пред­местье Харькова, а на следующий день совместно с другими частями Южного фронта Красной Армии, при поддержке трудящихся города, окончательно освободила Харьков от деникинцев.

В январе 1920 года Латышская дивизия получила задание очистить тыл от банд Махно.

Нужно отметить, что именно в октябре 1919 года ярче, чем когда- либо, проявились замечательные качества латышских стрелков, воспи­танные партией: непреклонность и самоотверженность при выполнении заданий партии, глубокое понимание революционного долга, боевая дружба и товарищеская взаимопомощь, пролетарский интернационализм. Эти отличные качества латышских революционных стрелков помогали им идти под руководством Коммунистической партии путем побед в тяже­лые годы гражданской войны.

ЛАТЫШИ ИДУТ В НАСТУПЛЕНИЕ

Это произошло в октябрьские дни сурового 1919 года. Мы, жители села Бородино Дмитровского района Орловской губернии, со страхом прислушивались к орудийному грохоту и к непрерывному гулу, сливав­шемуся с ружейно-пулеметной пальбой, которые быстро надвигались на нас с юга. В течение нескольких дней мы наблюдали отступление Крас ной Армии, двигались обозы, шли бойцы и гражданское население, эва­куировались учреждения и семьи коммунистов. Из уст в уста тревожно передавали: «Деникин идет».

И вот бой уже идет непосредственно у нашего села. Мы видели, как, отступая, галопом пронеслись походные кухни, орудия и подводы, а за­тем показалась цепь красноармейцев. Беспрерывно отстреливаясь, они поспешно отступали через наше село на север. Все жители села, мои со­седи, бросились в погреба и там спрятались. Я тоже вместе с матерью и сестренкой, стуча зубами от страха, притаился в погребе. Мне было тогда 13 лет. Все же любопытство скоро выгнало меня наружу, и я, пе­ресилив страх, выглянул на улицу. Первое, что я увидел совсем близко, это наших красноармейцев. Они отступали... Поразило меня не то, что они отступали, а то, что они были одеты как попало, кое-как. Среди них были две женщины и мальчик лет 10 11, в огромных ботинках и таких же брюках и фуфайке, с винтовкой японского образца. Было видно, что все они страшно измучены и утомлены. Штыков на винтовках почти ни у кого не было. Я видел, как эта цепочка перешла ручей, поднялась на пригорок и оттуда открыла огонь в направлении нашего села. Недоуме­вая, куда они стреляют, я посмотрел влево по улице и увидел, как из переулка хлынула и разлилась волна наступавших деникинцев. Все в новых шинелях, сапогах и шапках, с блестящими погонами. Все как один, выставив вперед штыки, деникинцы, громко сопя, промчались за село. Я тогда не знал, что это были офицерские «корниловские» баталь­оны. Они рвались к Москве. Их хороший внешний вид и великолепное новое вооружение опечалили меня. Я подумал: где уж нашим бедняж­кам устоять против таких вояк.

На следующее утро я видел, как деникинцы шли в атаку — не при­гибаясь, стреляя на ходу, а вокруг них рвались снаряды. Постепенно бой отходил на север и на третий день больше не был слышен. Поп и мест­ные кулаки радовались, бедняки горевали и почти уже все думали: зна­чит, конец Советской власти. Но вот на третий или четвертый день после прихода к нам деникинцев, бродя по селу, я увидел, что на горе пока-

залась вереница повозок и много людей. Часовой, стоявший у церкви, бросился к первой повозке, спросил о чем-то и, получив ответ, вдруг как-то осел и посерел. Поп Яхневич, вышедший навстречу повозкам, по­говорив с прибывшими, вытянул по-петушиному шею и вихрем исчез в своем доме. А подводы и люди все приближались. Я видел, что это деникинцы с погонами. На многих повозках лежали раненые, слышались стоны. А здоровые солдаты и офицеры угрюмо молчали. Многие уже разжигали костры, готовили пищу. Чувствуя что-то 'новое, неблагоприят­ное для белых, я вертелся между солдатами и подводами, прислуши­ваясь к их разговорам. И вот тогда я впервые услышал слово «латыши».

И не только услышал, но и увидел живого латыша.

В одном месте толпа солдат и офицеров окружила какого-то человека. Протолкавшись вперед, я увидел высокого мужчину лет 35 в длинной шинели (такие носили тогда командиры Красной Армии), на которой

блестел значок с серпом и молотом. Его мужественное лицо было спо­койно и даже слегка насмешливо. Я сразу понял, что это командир Крас­ной Армии. И вот, слышу, офицер спрашивает его: «Ты коммунист?» — «Нет, — отвечает пленник, — я беспартийный.» —■ «А почему ты плохо говоришь по-русски?» — спросил офицер. «Я латыш», — последовал от­вет. Окружающие сразу оживились: латыш, вот живой латыш и еще улыбается. Раздавались разные возгласы: «Ну, этому скоро конец... наши их в плен не берут, не велено... — Да они же, черти, и не сда­ются. — Да, это верно, но вот этот и еще пятеро нечаянно на нас напо­ролись и попались».

В другом месте кучка солдат у костра тоже вела разговор: «Эх, и положили же нынче нашего брата латыши... многих... — Тише, ты, черт, болван...»

Я видел, как пленного увели в поповский дом, где был штаб, и толпа рассеялась. У всех костров и подвод слышалось только одно: «Латыши идут, латыши наступают, и никто не может устоять против них, — ни -f дроздовцы, ни корниловцы». Во всех этих разговорах белогвардейцев было столько ненависти к латышам, что я мальчишеским чутьем почув­ствовал: значит, латыши за Советскую власть, значит, это они неодоли­мая сила революции и стоят за Ленина... Ну, теперь держитесь, белые...

А в поповском доме, в штабе белых, офицеры чинили зверскую расправу с командиром, которого я видел, и с пятью его товарищами, тоже латы­шами. Их допрашивали всю ночь и били плетьми, свитыми из телефон­ных проводов. Некоторым связали проводами руки. До полусмерти изби­тых их раздели почти донага и на заре повели на болото расстреливать.

Я проснулся, внезапно услышав частую пальбу, и увидел, что бело­гвардейцы бегут куда-то из всех хат. Крик, грохот, хаос... Не помню, как я очутился в погребе, где уже находилась вся наша семья. Понемногу стрельба утихла, белые опять возвращались домой, и я услышал слова: убежал, собака, ушел, черт...

Немного позже один солдат рассказал, что шестерых латышей вели к болоту на расстрел, но один из них убежал... Страшным ударом он сбил с ног одного конвоира и бросился бежать. Палачи открыли отчаян­ный огонь по беглецу, но темнота спасла храбреца. В одной рубашке,

без кальсон, он при первых же выстрелах сорвал рубашку и бросил на землю, сам же слился с темнотой. Белые, видя, как что-то белое упало на землю, подумали, что это беглец, и прекратили стрельбу.

Утром жители нашего села увидели в болоте пять полунагих трупов. Это были расстрелянные латыши. Четыре лежали рядом, лицом вниз с раздробленными черепами. Пятый лежал отдельно, на боку, кроме огне­стрельных, у него были еще две штыковые раны. Я внимательно осмот рел расстрелянных и с радостью убедился, что убежал мой вчерашний знакомый латыш-командир, которого я случайно видел.

Три дня шли упорные бои за наше село. Оно переходило из рук в руки. На четвертый день белые отступили, и в наше село Бородино вошли красноармейцы. Подростки выгнали на пастбища коров и овец, которые во время боев находились в хлевах. Одно из стад паслось в трех кило­метрах от села в лесу, где ■находились сараи с сеном. И вдруг ребята уви­дели, что из одного сарая вышел совершенно голый человек огромного роста. С большим трудом удалось ему успокоить перепуганных ребят и разузнать, кто находится в селе — белые или красные. Это был человек, который обманул смерть, латыш, спасшийся от расстрела. Дети дали ему кое-что из одежды, чтобы прикрыть наготу, и к великой радости на­ших бойцов и односельчан привели его в штаб красных, расположив­шийся в селе.

Кто знает, может, и теперь еще жив этот товарищ-герой, с презритель­ной улыбкой смотревший в глаза ненавистных врагов, обманувший смерть и как будто заново возрожденный для жизни. Я был бы невы­разимо счастлив его встретить, увидеть его еще раз через столько лет А тех пятерых расстрелянных наши бойцы похоронили с честью в брат­ской могиле на кладбище села Бородино. Я видел и слышал, как у от крытой могилы бойцы и командиры, обнажив головы, клялись ото­мстить ненавистному врагу за их мученическую смерть.

Так случайно я стал свидетелем этой трагедии, овеянной геройством и оптимизмом.

Как сегодня помню еще полные недоумения и страха большие глаза белогвардейского солдата и его сдавленный шопот: «Латыши идут...»

Осенью 1919 года, когда армия Деникина, заняв Орел, двинулась на Москву, нас перебросили на Орловский фронт. Латышскую стрелковую дивизию включили в ударную группу, которой было поручено задержать противника и перейти в контрнаступление. Спустя несколько дней после взятия Деникиным Орла мы вступили в бой. Бой был ожесточенным и часто переходил в рукопашную схватку. Отдельные пункты, как напри­мер город Кромы и другие, по нескольку раз переходили из рук в руки. Против нас сражались корниловские и дроздовские офицерские полки. Уже через несколько дней боев обозначился наш перевес. Вскоре Крас­ная Армия заняла Орел а затем мы повели наступление в направлении Курска. Тяжелые бои продолжались до самого города и при взятии его.

В ударную группу входила бригада червонных казаков под коман­дованием Примакова. В ее составе был также и наш Латышский кава­лерийский полк. Совместные действия червонных казаков и наших пол­ков очень сближали нас — между нами установилась тесная дружба. Деятельность конницы была хорошо согласована с наступлением наших полков. Дважды бригада конников вместе с Латышским кавалерийским полком прорывалась в тыл противника, что парализовывало его сопро­тивление. Деникин нес большие потери. За Курском, в направлении Бел­города, сопротивление деникинцев заметно ослабело. Бои шли главным образом за населенные пункты. Наша пехота стала передвигаться от од­ного пункта к другому на повозках.

Деникинцы скоро показали населению свое настоящее разбойничье лицо, поэтому рабочие и крестьяне очень радовались нашему приходу В тылу деникинской армии начали действовать партизанские отряды. В окрестностях Белгорода Деникин объявил мобилизацию, но призывники не являлись на призывные пункты. Мы нашли в одном рву 150 трупов людей, расстрелянных за отказ служить в армии Деникина.

Приближаясь к Харькову, наш 9-й полк повел наступление на город Чугуев. Недалеко от города, в лесу, к нам присоединился большой отряд партизан, который уже много месяцев действовал в этом районе. Трудно описать восторг и радость партизан, когда их отряд соединился с нами. Часть партизан была вместе с женами, а иные — со всей семьей. Чугуев мы взяли общими силами. Пройдя с боями от Орла до Харькова, наша дивизия теперь, после разгрома Деникина, расположилась на отдых в районе Чугуев—Харьков. После отдыха весной 1920 года нас перебро­сили на врангелевский фронт в район Перекопа. Наш полк стоял непо­далеку от имения Чаплинка.

Армия Врангеля благодаря помощи Англии и других капиталисти­ческих стран была хорошо вооружена, а Перекопский перешеек был сильно укреплен. Летом 1920 года мы познакомились с танками против­ника. Получив танки, Врангель пошел в наступление. Наш полк стоял во второй линии, в небольшом населенном пункте левее имения Чап­линка. В самом имении находились батарея, транспортные средства и командование конной разведки. Танки не остановились у первой линии окопов, а пошли дальше в наступление на наш полк. Поскольку появ­ление танков было для нас неожиданным и мы не имели специальных средств борьбы с ними, их наступление нанесло нашему полку значи­тельный урон. Командир полка, оказавшись в безвыходном положении, последней пулей покончил с собой. Пал также полковой комиссар.

К имению Чаплинка двигались три танка. Командир батареи принял решение: орудийной прислуге спрятать пушку и ждать, когда танки по­дойдут совсем близко, чтобы тогда, стреляя прямой наводкой, уничто­жить их. Этот план удался. Два танка были подбиты, а третий развер­нулся и ушел.

Однако нам все же пришлось отступить в район Каховки у Днепра. На третий день Врангель снова двинул в наступление танки. Бой шел на берегу Днепра. Теперь нам удалось уничтожить больше танков про­тивника, чем в предыдущем бою. Наши артиллеристы действовали по заранее разработанному плану. Используя пригорки и кусты, они тща­тельно замаскировали орудия. Так нам удалось уничтожить около

10  танков противника.

После этого боя мы переправились через Днепр и заняли позиции в Каховке. Врангелевцам удалось продвинуться вдоль левого берега Днепра, и у города Никополя они переправились через реку с целью нас обойти. Врангелевские самолеты разбросали листовки на латышском языке, в которых говорилось, что мы окружены, что сопротивляться бес­смысленно; нас призывали сложить оружие. В ответ на это наш полк получил задание ликвидировать врангелевский плацдарм. Приказ мы выполнили быстро. Часть врангелевцев была разбита, часть отступила через Днепр, и мы снова заняли позиции в Каховке. Через некоторое время в Каховке к нам присоединилась 1-я конная армия.

Нашему полку было поручено форсировать Днепр и прорвать враже­ские позиции, с тем чтобы продвинуть вперед нашу конницу. Ранним ут­ром под прикрытием артиллерийского огня мы быстро навели понтонный мост и отогнали врангелевцев от берега. Лавина конницы могла теперь двинуться через Днепр. Одновременно впереди пошли и мы.

Большая часть боевых сил Врангеля успела попасть на Перекопский перешеек и там снова закрепиться. На перешейке была устроена загра­дительная линия, состоявшая из 16 рядов колючей проволоки и разного рода оборонительных сооружений, а Турецкий вал был весь в огневых точках.

Поздней осенью 1920 года командование Красной Армии разработало новый план наступления на Перекоп. Огонь всей артиллерии был скон­центрирован на Турецком вале и тыле врага. Пехота же, использовав от-

лив Сиваша, прошла вброд и таким образом обошла Перекопский пере­шеек. Завязался яростный бой, в результате которого красноармейским частям удалось закрепиться «а занятом плацдарме. Они начали продви­гаться вперед, угрожая отрезать врангелевцам путь к отступлению. Вран­гелевцы не выдержали и отступили, тогда бросилась вперед наша кон­ница — и вскоре Крым был освобожден.

Наш полк пришел в Евпаторию, на берегу Черного моря. Когда мы появились в городе, на море еще были хорошо видны стоявшие вдали ко­рабли. Оказалось, что беглецы не успели впопыхах взять горючее и не могли теперь сдвинуться с места. Нашему полку пришлось достать кое- какие моторные лодки, буксиры и тащить корабли назад, к берегу. На кораблях находилось высшее командование белогвардейцев и буржуи, чемоданы которых валялись на берегу.

Через несколько дней после взятия Крыма однажды ночью мы заме­тили, что к берегу приближается судно. Так как виден был только один корабль, то огня по нему мы не открывали, но приготовились к любой неожиданности. Оказалось, что это был турецкий корабль, который вез Врангелю подарки. Благодаря быстрой смене событий команда корабля не знала еще, что Крым находится в наших руках. За груз расписалось наше начальство, и турки, сдав его красноармейцам, ушли обратно.

Перед последним нашим наступлением на Перекоп Махно дал согла­сие участвовать в разгроме Врангеля. После освобождения Крыма Махно потребовал дать его солдатам три дня полной свободы действий. Такие права банде грабителей, естественно, даны не были. Тогда махновцы не­медленно начали действовать по своему усмотрению. Они зверски убили командира нашей второй бригады Лабренциса и вырвались из Крыма. Почти все махновцы передвигались на конях или тачанках. Нашему полку было дано задание ликвидировать махновскую банду. В это время мы получили неожиданную весть о том, что с Латвией заключен мирный договор и что в связи с этим латышские части подлежат расформирова­нию. Стрелки были не рады этому известию, ибо в наших сердцах горело желание освободить Латвию. После заключения мирного договора мно­гих латышских стрелков демобилизовали. Меня также послали на тру­довой фронт.

Нужно отметить, что, воюя, мы испытывали большие трудности из-за недостатка вооружения. Одеты мы были кто в военное, кто в граждан­ское платье. Мы не стыдились перевязывать шнурком порванные полу­ботинки, наложить заплату на форменную блузу и брюки. Сильно ощу­щался недостаток табака и соли. Но все эти трудности и недостатки не влияли на твердость духа и боеспособность латышских стрелков.

я. я. КРУМИНЬ,

бывш. латышский стрелок

НАШИ БОИ НА ЮЖНОМ ФРОНТЕ ПРОТИВ ДЕНИКИНА И ВРАНГЕЛЯ

В Красную Армию я вступил добровольно в начале 1919 года в го­роде Цесисе и попал в артиллерийскую часть, размещавшуюся в здании нынешнего Цесисского ремесленного училища. Артиллерийская часть была создана только после освобождения города. Я служил в 6-й поле­вой батарее (в ней были 3-дюймовые орудия), которая всегда входила в состав 4-го латышского стрелкового полка.

Из Цесиса нас направили на Эстонский фронт. Наша часть стояла не­подалеку от Стренчи. Много хлопот доставлял нам эстонский бронепоезд, который курсировал на участке Валка—Стренчи. Бронепоезд был воору­жен 6-дюймовыми пушками. Здесь я был контужен, но части не покинул. После падения Риги — в конце мая и начале июня 1919 года — нам при­шлось отступать к Варакляны. Во время отступления нас обстреливали белогвардейские банды «зеленых», скрывавшиеся в лесах и на отдален­ных кулацких хуторах.

Когда осенью 1919 года деникинские войска подходили к Орлу, нас перебросили на Орловский фронт и высадили в районе станции Кара­чев, на полпути между Брянском и Орлом. Оттуда, вместе с другими частями Красной Армии, латышские стрелки начали бои за Орел, кото­рый был занят 20 октября. В городе на столбах и домах белели бело­гвардейские плакаты с изображением всадника-деникинца: задние ноги коня находились в Орле, а передние копыта — в Москве.

После взятия Орла ожесточенные бои не прекращались ни на день. В районе города Кромы нам пришлось выдержать тяжелый бой с кор­ниловцами и дроздовцами — офицерскими частями. Неприятель боль­шими силами бросился в контратаку. Ему почти удалось окружить нас. Мы вели огонь прямой наводкой по непрерывно атаковавшим колоннам противника. Пьяные офицеры шли в полный рост. Бой длился несколько дней с утра и до вечера с переменным успехом. Только после ожесточен­ных боев нам удалось окончательно освободить Кромы.

Мы наступали совместно с другими красноармейскими частями, в частности с червонными казаками, проявившими в сражениях с врагом высокие боевые качества. Отрядам червонных казаков выдали погоны деникинской армии и перебросили в тыл врага для его дезорганизации. Червонным казакам временно была придана наша батарея, и вместе с ними мы совершали рейды по вражеским тылам, углубляясь примерно на
60 километров за линию фронта. Ловким маневром червонным казакам удалось перерезать связь противника и захватить белогвардейский штаб. Там мы выяснили дислокацию вражеских войск и получили сведения о приближении резервов. Эти сведения были использованы нами в даль­нейших боях. Мы двинулись навстречу деникинскому резервному полку и устроили на дороге засаду. Казаки «пропустили» пехоту противника, двигавшуюся по тракту, замкнули ее в кольцо и полностью уничтожили. Из вражеских пехотинцев некому было даже рассказать о бесславном конце своего полка.

После взятия Курска Красная Армия с боями двигалась к Харькову, делая за сутки по 40 километров. В многочисленных сражениях под Кур­ском, Харьковом и далее под Екатеринославом (ныне Днепропетровск) в результате фронтального наступления Красной Армии, а также в ре­зультате действий червонных казаков в тылу врага белые части были дезорганизованы и не могли уже оказывать серьезного сопротивления. Отступая, они прибегали к различным провокациям, чтобы подорвать наш боевой дух. Так, наш путь был усеян листовками, которые печата­лись в центрах расположения белогвардейцев. В этих листовках нас, латышей, призывали бросить оружие и вернуться в Латвию, где нам обещали надел земли и куда нас собирались направить через Черное море. Было очевидно, что враг в отчаянии хватается за последнюю со­ломинку, чтобы остановить Красную Армию в ее победоносном движе­нии вперед. Харьков был взят стремительным наступлением. Город был окружен, и белым пришлось поспешно отступить. В Екатеринославе было труднее. После взятия города упорные бои продолжались еще бо­лее двух недель.

В начале 1920 года среди стрелков вспыхнула эпидемия тифа. Я также заболел и лежал в Екатеринославе. Уже почти выздоровев, я за­болел вторично и был направлен в больницу в Харьков. По выздоров­лении через пересыльный пункт я вновь был направлен в свою часть, которая к тому времени находилась под Перекопом в имении Преобра­женка. Там нам впервые пришлось встретиться с танками врага. Ско­рость у них была небольшой — примерно 8 км в час, но боевая мощь — серьезной. Вначале пришлось отступить. Большой урон нашим частям наносила и вражеская авиация. Осколочные бомбы выводили из строя нем?ло стрелков. Для активной борьбы с танками мы использовали их малоподвижность. С приближением танков пехотные части отступали, а артиллерия оставалась на местей расстреливала вражеские машины. Ког­да танки подходили совсем близко, мы быстро отходили за нашу пехоту (артиллерия была конной) и через нее опять вели огонь по стальным чудовищам. Пехота продолжала отходить, и мы вновь оказывались пе­ред танками и расстреливали их в упор. Непрерывно повторяя этот ма­невр, нам удалось избежать больших потерь при отступлении и, в свою очередь, нанести большой урон врангелевцам. Было уничтожено до­вольно много танков, но атаки врага были так настойчивы, что нам пришлось отступить и сдать Каховку.

Мы переправились на противоположный берег Днепра (который до­стигал здесь в ширину 1,5 км) и укрепились в Бериславе, откуда в ав-

густе 1920 года началось генеральное наступление на врангелевские войска.

Нашей задачей было перейти Днепр, занять Каховку и подготовить плацдарм для конницы Буденного, которая шла из Польши, чтобы окон­чательно разбить врангелевцев. Врангелевским частям на левом берегу Днепра за Каховкой помогали крупные отряды белогвардейской чечен­ской конницы.

Стрелкам пришлось сражаться в очень тяжелых условиях. Не было ни обуви, ни обмундирования, воевали в форменных блузах, сшитых из брезентовых палаток, не хватало продовольствия. Все изнемогали от жары под палящими лучами южного солнца. Но никто не жаловался на трудности, все горели революционным энтузиазмом и рвались в бой, чтобы уничтожить белогвардейцев. Спали мало — украинские ночи ко­ротки —• да и враг не давал нам передышки.

Сражение за Каховский плацдарм началось интенсивной артилле­рийской подготовкой. Наша батарея также вела огонь. Орудия были уже пристреляны. Нам было известно, что в центре Каховки стоит ба­тарея врага, и мы заставили ее замолчать уже с самого начала. Нача­лась переправа пехоты через днепровские плавни. Первым форсировал реку 3-й латышский полк. После того как первые части были перебро­
шены на противоположный берег, навели понтонный мост и переправа продолжалась. Враг открыл яростный артиллерийский и ружейно-пуле­метный огонь. Чтобы бойцы не утонули во время переправы, каждому были выданы по две пустые сухие тыквы, которые привязывались к поясу как поплавки.

После ожесточенных боев Каховка была взята. Враг не успел вы­везти даже свою артиллерийскую батарею, находившуюся на площади городка. Однако со взятием Каховки передышки мы не получили. Более месяца нам пришлось выдерживать ожесточенные, почти не прекращав­шиеся оборонительные бои. Приходилось отражать по 6—8 атак чечен­ской конницы в день. Враг стремился вынудить нас к отступлению на правый берег Днепра. В этих боях, кроме латышских стрелков, участво­вали 51-я сибирская, 52-я и 15-я дивизии. Несмотря на то что сравни­тельно большие наши силы были сконцентрированы на небольшом от­воеванном плацдарме, бои были продолжительными и упорными. Мы понесли большие потери. 4-й, 5-й особый и 6-й латышские полки были почти полностью уничтожены вражеской кавалерией. В остальных пол­ках из строя выбыло до половины состава.

Активно действовала вражеская авиация, наносившая нам тяжелый ущерб.

В Каховке нам удалось отремонтировать несколько брошенных вра­гом танков и использовать их в этих боях. Сильные бои шли и в Малой Каховке — имении, расположенном правее города.

Наша батарея, постоянно участвовавшая во всех боях, фактически перестала существовать. Из артиллерийской прислуги и расчета почти не осталось никого, кто бы не был ранен. Я тоже получил 13 осколочных ранений.

Несмотря ни на что, наши стрелки держались стойко и не отступали ни на шаг. В ноябре наше командование закончило концентрацию удар­ных сил и отдало приказ начать решительные операции по разгрому Вр ангеля.

После Каховки я попал в госпиталь и вернулся в свою часть, когда она находилась уже в Крыму. Из Крыма нас перебросили в Николаев, затем — в Москву, где мы были демобилизованы. После демобилизации те латышские стрелки, которые хотели, могли вернуться в Латвию. Я на родину не поехал, а остался служить в армии Меня послали в Донскую область, где я участвовал в ликвидации банд. Служил я в латышском особом отряде по борьбе с бандитизмом. Командиром отряда был моряк-латыш с мандатом, подписанным В. И. Лениным. Мы ликвиди­ровали две банды, которые зверски расправлялись с сельскими акти­вистами

После ликвидиции банд я вернулся в Москву. Наступил период мир­ного труда.

НА ЮЖНОМ ФРОНТЕ

22 сентября 1919 года Латышская стрелковая дивизия получила при­каз отправиться с Западного фронта на Южный. Из Бобруйска мы срочно выехали в Карачев. 8 октября вся Латышская стрелковая дивизия сконцентрировалась в районе Карачев — Навля и вместе с бригадой червонных казаков Примакова и пехотной Особой бригадой Павлова создала ударную группу.

Добровольческая армия Деникина уже взяла Курск и Орел. 12 ок­тября наша дивизия начала бои за освобождение Кром. 14 октября наш

4-      й полк вошел в Кромы (такой же маленькой городок, как Салацгрива), но деникинцы в течение трех суток держали нашу 1-ю бригаду почти в окружении.

Белогвардейские дивизии Деникина были выбиты из Орла и отсту­пили в южном направлении приблизительно на 12—15 км, укрепились и начали бои, надеясь сломить наше сопротивление и вернуть Орел, чтобы затем двинуться в Москву. Бои были ожесточенные и упорные. Бело­гвардейцы ходили в штыковую атаку по пять-шесть раз ежедневно. Шли колоннами, поротно, повзводно с командирами впереди, размахивая саб­лями, под крики «ура!». Раскаленные от непрерывной стрельбы стволы наших пулеметов начинали плавиться. Для охлаждения пулеметов стрелки носили воду в брезентовых ведрах, а иногда, держа ведро с во­дой в руке, подбирались к пулемету ползком на животе.

В это время в дивизию прибыл член Реввоенсовета XIV армии Серго Орджоникидзе, который созвал совещание командиров и комиссаров и вдохновил нас, стрелков, выразив уверенность в том, что мы победим Деникина, несмотря на помощь ему Англии, Франции, США и других стран. Латышские стрелки вместе с другими частями Красной Армии от­били все атаки Деникина и перешли в контрнаступление. Белогвардейцы отступили до Малоархангельска, где бои продолжались трое суток, пока враг не был выбит с позиций. В дальнейшем наступление Красной Армии продолжалось до границ Курской и Орловской губерний, где белым уда­лось на некоторое время зацепиться.

3 ноября 1919 года рано утром по глубокому снегу мы пошли в на­ступление и прорвали фронт Добровольческой армии Деникина. Бригада червонных казаков во главе со своим отважным командиром Примако­вым ворвалась в тыл врага и, действуя шашками, подняла панику среди бегущих белогвардейцев. В Фатеже мы разгромили штаб корпуса, ин­тендантство, выпустили из тюрьмы около 400 пленных красноармейцев,

вооружили их и направили в бой против .врага. Полки нашей дивизии захватили крупные трофеи — 2 артиллерийские батареи и полевую кассу дивизии, в которой оказалось около 300 ООО рублей.

Близ Курска Красная Армия форсировала реку Сейм и обошла город с южной стороны. Артиллеристы обстреляли штабной поезд главноко­мандующего Добровольческой армией Деникина генерала Май-Маев- ского, и около станции Ржава старый царский генерал чуть-чуть не по­пал в плен.

Ночью 11 декабря наша дивизия вошла в Харьков, где нас встретили рабочие и работницы, несмотря на то что была уже полночь. После взя­тия Харькова Латышская стрелковая дивизия была зачислена в резерв XIV армии и направлена в Змиев (уездный город Харьковской губернии, в 30 верстах от Харькова) и Чугуев на отдых. Вскоре мы получили при­каз по армии командующего XIV армией И. П. Уборевича и члена Рев­военсовета Г. К- Орджоникидзе, :в котором было сказано: «Славные дела Латышской стрелковой дивизии и подвиги червонных казаков товарища Примакова будут навеки вписаны золотыми буквами в историю граж­данской войны советского народа».

В январе 1920 года дивизия получила приказ ликвидировать опери­ровавшие в Екатеринославской губернии банды Махно и Григорьева. После завершения этой операции мы начали двигаться на юг в направле-

нии Перекопа на Врангеля, засевшего в Крыму. Наступление на Вран­геля наша дивизия, Эстонская стрелковая дивизия и 36-я Самарская ди­визия начали 19 апреля 1920 года, но соотношение сил было таковым, что прорвать укрепления за Перекопом мы тогда не смогли. Заняли по­зиции по эту сторону Турецкого вала. Штаб нашего 4-го полка нахо­дился в имении Преображенка, а штаб дивизии — в деревне Чаплинка. В парке имения была устроена эстрада, на которой происходили теат­ральные представления и концерты, так как к нам часто приезжали из Москвы музыканты и певцы труппы латышского клуба.

Ежедневно с утра и после обеда врангелевцы обстреливали нас из орудий. 7 июня, еще до рассвета, враг перешел в наступление и, пустив в ход английские танки, авиацию, а также большое количество артилле­рии, прорвал наш фронт. Мы отступали с боями в течение двух дней и ночей до Каховки и дальше за Днепр к городу Бериславу.

7 августа, до рассвета, наш 4-й латышский и 'другие полки под при­крытием темной и облачной ночи на понтонах и лодочках форсировали Днепр у Берислава, ликвидировали посты неприятеля на противополож­ном берегу Днепра и ворвались на вражеские позиции. Когда вранге­левцы пришли в себя, было уже поздно — наша артиллерия открыла по ним сильный огонь. К Ю часам утра Каховка и плацдарм размером
приблизительно 12—15 км были захвачены. Неприятель не смог ликви­дировать этот плацдарм до осени, когда Красная Армия в ноябре, раз­вив наступление, загнала банды Врангеля в Черное море.

В августе врангелевцы предпринимали отчаянные попытки ликвиди­ровать Каховский плацдарм с помощью таеков, пустив в дело 13 машин, но безуспешно. Два танка, двигаясь по улице Каховки, которая вилась вдоль самого берега, свалились в ночном тумане с обрыва высотой 7—8 метров, н обслуживавшие их экипажи погибли. Остальные танки подбили наши артиллеристы, и лишь трем удалось удрать от гранат стрелков.

Затем последовало наше наступление на врага. Наш 4-й полк дошел до имения Скадовск, но силы стрелков были недостаточны, чтобы удержать взятые позиции. На следующий день Врангель бросил против нашего 4-го полка кавалерийскую бригаду генерала Барбовича, которая атаковала по нескольку раз в день, пока не окружила стрелков. Стрел­кам не хватало пулеметов, патронов, ручных гранат. Они держались до последнего патрона. В плен попало 84 стрелка. Их увели в старый сарай имения недалеко от деревни Черненьки (в 18 км юго-западнее Каховки, на левой стороне Днепра) и расстреляли из трех пулеметов. Позже, в годы Советской власти, колхозники Черненьки установили красивый па­мятник павшим стрелкам.

В ноябре 1920 года Красная Армия перешла в генеральное наступле­ние против Врангеля. 16 ноября командующий Южным фронтом М. В. Фрунзе телеграммой сообщил Ленину: «Сегодня наша кавалерия взяла Керчь. Южный фронт ликвидирован».

Латышская стрелковая дивизия боролась в первых рядах Красной Армии, и многие стрелки сложили свои головы, многие пролили свою кровь за свободу нашей советской земли. Навсегда в Черное море был сброшен «черный барон» Врангель со всеми своими генералами и загра­ничными хозяевами. Стрелки отлично понимали, что без свободной Со­ветской России не будет и свободной революционной Советской Латвии.

5-Й ОСОБЫЙ ЛАТЫШСКИЙ ПОЛК В БОЯХ 1919—1920 ГГ.

В августе 1919 года 5-й латышский особый полк по распоря­жению главнокомандующего всеми вооруженными силами Республики был срочно переброшен на Южный фронт против кавалерии гене­рала Мамонтова, вторгшейся в тыл Красной Армии. Мамонтовцы оперировали в районе Тамбова и Козлова (ныне Мичуринск). Полк ехал тремя эшелонами: в первом и втором — пехотный состав, полковая артиллерия и взвод конной разведки, в третьем — транспорт, хозяйст­венная команда и снабженческая группа полка. Третий эшелон остался в городе Ельце, где он подвергся нападению белогвардейской конницы Мамонтова, успешно отразив его. Первый и второй (строевой состав) эшелоны выгрузились, не доезжая станции Грязи, так как белоказаки взорвали железнодорожный мост, и направились в город Козлов.

По полученным сведениям, в городе орудовали мамонтовцы, сжигая и уничтожая все на своем пути. Подойдя к станции Козлов, мы увидели, что она сожжена. Железнодорожные пути были загромождены разби­тыми составами.

В город мы двинулись в боевом построении, выслав вперед разведку и обезопасив свое продвижение справа и слева конными разъездами. Казаки, узнав о нашем приближении, не осмелились вступить в бой и оставили Козлов. Город сильно пострадал от набега мамонтовцев, про­дуктовые склады и магазины были разграблены. Мамонтовцы разгро­мили советские учреждения и расстреляли сотни жителей, сочувствовав­ших Советской власти.

5-й латышский особый полк расположился в городе в помещении гимназии, организовав охрану и выслав конную разведку. Была оказана помощь в создании Революционного комитета и восстановлении порядка в городе. Ночью происходили стычки с казачьими разведчиками, но ввя­зываться в бой с нами они избегали. В Козлове мы оставались недолго — всего несколько дней, потому что белоказаки Мамонтова больше не угро­жали городу: прогулявшись со своим корпусом по нашим тылам, генерал Мамонтов снова прорвался через линию фронта и ушел к своим.

Мы получили приказ главкома направиться в Тулу, где в это время положение было весьма напряженным. В октябре 1919 года, после того как Корниловская офицерская дивизия заняла Орел, перед деникинцами открывался прямой путь на Москву через Тулу. Командование Красной Армии срочно стягивало силы, чтобы задержать наступление врага.

Явившись в Тулу, 5-й латышский особый полк вместе с другими частями Красной Армии занял позиции в окрестностях города и приготовился к его обороне. Однако наступавшая деникинская ударная группа и отбор­ные офицерские части до Тулы не дошли. Латышская дивизия и другие части Красной Армии задержали противника у Кром. В результате упорных боев деникинцы были разгромлены и отброшены на юг.

НА ПЕТРОГРАДСКОМ ФРОНТЕ

В октябре 1919 года 5-й латышский особый полк, в соответствии с приказом главнокомандующего всеми вооруженными силами РСФСР, был срочно переброшен на Петроградский фронт — на подступы к Пет­рограду •— против белогвардейских войск генерала Юденича. В Петро град 5-й латышский особый полк отправился двумя эшелонами, в каж­дом из которых было по батальону (полк состоял из двух стрелковых батальонов). Хозяйственная часть следовала третьим эшелоном.

На станцию Поповка полк прибыл ночью 20 октября 1919 года и, выгрузившись, 21 октября затемно двинулся навстречу врагу. Были высланы конные дозоры и организована разведка. С белыми мы столк нулись у большой деревни Ям-Ижора. Враг не рассчитывал встретить здесь войска красных. Один батальон вражеской пехоты расположился в деревне на ночлег. В тылу у него была река Ижора 5 й латышский особый полк, продвигаясь вперед, застал противника врасплох. Наша

артиллерия разгромила переправу через реку Ижору, отрезав врагу путь к отступлению. У противника артиллерии в это время не было —- она прибыла позднее, когда батальон пехоты белых был уже уничтожен. Лишь немногим удалось перебраться через реку и бежать. Было взято большое количество трофеев, убито много офицеров и солдат белых. Хорошо поработала наша полковая батарея, которой командовал опыт­ный и отважный командир Генрих Бриедис. Батарея стреляла по врагу прямой наводкой.

Уничтожив врага под Ям-Ижорой, 5-й латышский особый полк выбил его также из деревни Войскорово и вместе с другими частями Красной Армии продолжал преследовать его. У Павловска, на ближних подсту­пах к Петрограду, полк нанес уничтожающий удар частям белой армии Юденича, в результате чего 24 октября Павловск был освобожден.

Накануне белогвардейский генерал Родзянко, рассматривая Петро­град в бинокль, хвастался, что через два дня будет принимать в городе парад войск. Его мечты не сбылись. Белогвардейцы были окончательно отброшены Красной Армией от красного Питера, войска Юденича стали откатываться назад.

За боевые действия под Петроградом приказом Реввоенсовета рес­публики командирам и бойцам 5-го латышского особого полка была объявлена благодарность. ВЦИК наградил полк вторым Почетным рево­люционным красным знаменем, многие командиры и бойцы были награж­дены ценными подарками.

В конце октября в районе Гатчины — Павловска белогвардейцы пустили против нашего полка два английских танка из числа тех, кото­рые Юденич получил от своих английских хозяев. Это был маневр, с помощью которого разгромленные под Петроградом белогвардейцы надеялись посеять панику среди частей Красной Армии и вернуть поте­рянные позиции. Из секретных донесений командованию полка было известно, что армия Юденича получила из-за границы танки и что воз­можно их появление на нашем участке фронта. До этого мы ни разу не встречались с танками, ибо их не было ни у нас, ни у белых.

Когда наши разведчики заметили «какие-то необычные движущиеся машины», с командного пункта полка уточнили, что приближаются вра­жеские танки, под их прикрытием наступали цепи пехоты белых. Коман­диру полковой батареи, командирам стрелковых рот, а также начальни­кам пулеметных команд было приказано приготовиться к отражению танков и уничтожению пехоты белых. Когда танки находились приблизи­тельно в километре от нас, наша батарея открыла по ним артиллерий­ский огонь, а пулеметчики обстреляли цепи пехоты, следовавшие за тан­ками. Метким артиллерийским огнем прямой наводкой командир батареи Генрих Бриедис выбил из строя один танк. Второй пополз обратно, отстреливаясь и прикрывая отступающие цепи пехоты, пострадавшие от артиллерийского и ружейно-пулеметного огня.

Когда мы — командиры и группа бойцов во главе с командиром и комиссаром полка — приблизились к подбитому танку, то увидели, что у него перебиты гусеницы, увидели и убитого водителя танка в англий­ской военной форме. Этот первый подбитый белый танк рассеял распро­
странившиеся среди бойцов нашего и соседних полков слухи о неуязви­мости танков вообще.

Первый белогвардейский танк, который был выведен из строя 5-м латышским полком, из Петрограда приезжали осматривать представи­тели высшего командования товарищи Подвойский и Петерс. Танк был отправлен в Петроград и выставлен на одной из площадей города для всеобщего обозрения. Приказом Реввоенсовета полку была объявлена благодарность. Многие командиры и бойцы получили ценные подарки, а командира полка Яниса Грегора и комиссара Яниса Лундера одними из первых ВЦИК наградил орденами Красного Знамени. Я был награж­ден серебряными часами от Московского Совета.

После кровопролитных боев, выбив во взаимодействии с другими частями Красной Армии белых из Гатчины, 5-й латышский полк погнал белых до Ямбурга и дальше — до Нарвы.

Войскам Юденича помогали эстонские белогвардейцы. Антанта, хозяин Юденича, требовала, чтобы Эстония разрешила остаткам белой армии Юденича перейти границу. Эстонские белогвардейцы, желая по­лучить военную технику войск Юденича для нужд своей армии, согласи­лись пропустить их через свою границу, чтобы затем разоружить.

Нашему 5-му латышскому полку серьезно угрожал бронепоезд белых, который каждое утро прибывал из Нарвы и подвергал артиллерийскому обстрелу наши боевые порядки. Нам было очень трудно бороться с ним, так как полк располагал только батареей легких полевых орудий, для которых бронепоезд был почти неуязвим. Решено было уничтожить несколько километров железнодорожного пути в тылу врага и взорвать два-три моста. После того как эта операция была проведена саперами и подрывниками нашего полка, белогвардейский бронепоезд больше нас не посещал. Вскоре фронт с армией Юденича был ликвидирован. Остатки белой армии Юденича Эстония пропустила через свою границу и разоружила. Советское правительство заключило с Эстонией мирный договор, и в феврале 1920 года 5-й латышский особый полк вернулся в Москву. За боевые действия при защите Петрограда и за разгром армии Юденича на Петроградском фронте 5-й латышский особый полк заслу­жил второе Почетное революционное красное знамя ВЦИК, две благо­дарственные грамоты Реввоенсовета Республики, благодарность коман­дира 3-й бригады 21 й дивизии (в составе которой полк воевал в последнее время) и признательность трудящихся Петрограда.

В МОСКВЕ

В период с октября 1919 года по февраль 1920 года 5-й латышский стрелковый полк в непрерывных и упорных боях на Петроградском фронте против Юденича понес большие потери в командном и рядовом составе, а также в технике. Полк прибыл в Москву для доформирования и комплектования личного состава и снаряжения. Как и ранее, до отправки на фронт полку была доверена охрана штаба Реввоенсовета, правительственных и государственных учреждений.

РОССИЙСКАЯ             '

СОЦИАЛИСТИЧЕСКАЯ «ВДЮДГГЮЯШГ ■ СОВЖХСКДЛ РЕСПЖЪЛППА __ J

л ясхюсх:**&жм&                                     г^,

хшищг с©#лгте?                        , кр&сг*л*гскнх_ч У&

?J._ т&вчьнх н к*>лс*?шр1н, ^жк&та'Ров.

т лш»® <ж#сжа# лй»«9,яжвщйж Я «шм» лдашжв^»® S«SfeS»B, li л ев?мж£же.шжт £-1 «чш ялялоиш с-жтша «ям*      

еясйу» «.гйл» тгтжтттеетж ms- i.a =» xtm-tmmf&ft ттт.’т® м п Е?рег»«{ i р о вт г

к л** &« «2*й» ъ^тгттте® ш&т, &>шр ттжт&и еытё тжтн, « &5ж» ^ттМ тяш ее лзвш, ттггть шштт. «й> азЬ яя>^г&£^жштть аттттжтш^э^

2S. rxc»s s..._.-«9 да-, <®*^».лакй/м,

Декрет ВЦИК о награждении 5-го особого латышского (бывш. Земгаль­ского) полка боевым Красным знаменем за героическую борьбу под Петро­градом осенью 1919 г.

В 1920 году 5-й латышский особый полк участвовал в Москве в ком­мунистическом субботнике, организованном в помощь железнодорож­никам Московско-Казанской железной дороги На субботник полк вышел с полковым оркестром стройными рядами с двумя развернутыми рево­люционными Почетными красными знаменами, полученными от ВЦИК за бои под Казанью в 1918 году и под Петроградом в 1919 году. Во главе колонны шагали командир полка Янис Грегор, комиссар полка Янис Лундер, помощник командира полка Волфрид Павар, полковой адъю­тант Янис Гесте. Во главе 1-го батальона шел командир батальона Янис Шмит, во главе 2-го батальона — Арнольд Суйтынь. Ротные командиры были при своих ротах. В субботнике принимали участие около 500 стрел­ков — все те, кто был свободен от нарядов. За полком следовало много москвичей... Было торжественно и многолюдно

Состоялся митинг. После митинга полк под звуки марша направился на субботник в депо Московско-Казанской железной дороги. Железнодо-

рожники распределили работу между подразделениями полка. Выгру­жали шпалы из вагонов и грузили в них различный лом и части машин, очищали захламленные участки железнодорожного полотна и выпол­няли различные другие работы. Мы проработали до позднего вечера. У всех было бодрое и повышенное настроение. Играл наш полковой оркестр. Железнодорожники тепло благодарили бойцов и командиров за помощь. После работы они выдали нам по четверти фунта белого хлеба и нескольку штук конфет, — по тем голодным временам это было очень много. После субботника 5-й латышский особый полк, заслуживший при­знательность и одобрение железнодорожников и москвичей, снова в чет­ком строю отправился в свое расположение — бывшие Хамовнические казармы.

ПРОТИВ ВРАНГЕЛЯ

В конце мая 1920 года на Юго-Западном фронте войска белой армии генерала Врангеля, главным образом кавалерия, офицерские полки Кор­ниловской, Марковской и Дроздовской дивизий, вырвались из Крыма, перешли в наступление широким фронтом, прорываясь в наш тыл, для того чтобы обойти войска Красной Армии. В июне 1920 года приказом Верховного главнокомандующего 5-й латышский особый полк в коли­честве около 2000 человек, полностью укомплектованный и хорошо оснащенный военной техникой, вместе с полковой батареей и командой конных разведчиков был переброшен из Москвы на Юго-Западный фронт против белой армии Врангеля, в состав 3-й сводной бригады 3-й дивизии XIII армии. Полк прибыл в район Александровска (ныне Запорожье) — Орехова.

5-му латышскому полку был выделен большой участок фронта, линия которого не была непрерывной. Связь с соседними частями поддержи­вали с помощью конных разъездов и постов. Каждая войсковая часть сама заботилась о безопасности своих флангов и тылов.

Кавалерия белых, прорываясь в промежутки между нашими частями, действовала на флангах. Пришлось изменить линию фронта и действо­вать самостоятельно.

5-й латышский особый полк прибыл в Александровск 23 июня 1920 года и прямо из эшелонов был брошен в бой против' врангелевцев, наступавших широким фронтом на Александровск.

Выгрузившись из вагонов, полк должен был расположиться в селе Янчекрак. Однако обстановка заставила его непосредственно из эше­лонов пойти в бой, потому что белые, прорвав фронт, заняли уже Ян­чекрак и приближались к Александровску. В это время на станцию Плавни подошел бронепоезд врангелевцев. Командование 5-го латыш­ского особого полка приняло решение задержать и отбросить врага. Из первого эшелона спешно был выгружен 1-й батальон полка под коман­дованием Яниса Шмита и брошен навстречу противнику с задачей от­бросить его авангард и занять село Янчекрак. Ему на помощь поспе­шили также стрелки, выгрузившиеся из второго эшелона, — 2-й батальон полка под командованием Арнольда Суйтыня и полковая батарея под
командованием Генриха Бриедиса. 1-й батальон в это время уже выбил белых из села Янчекрак и вел упорный бой с превосходящими силами противника. В результате упорных боев 5-й латышский особый полк под непосредственным руководством командира полка Яниса Грегора и ко­миссара полка Яниса Лундера отбросил белых от Александровска.

Вечером 25 июня в районе деревни Яковлевки 5-й латышский осо­бый полк получил приказ двинуться вперед и занять деревню Эристовку (Волкодавы). Утром 26 июня мы пошли в наступление. У белых в ос­новном действовала кавалерия, которая наседала на наши фланги, стремясь охватить их. Цепи нашей пехоты уже приближались к сильно укрепленным позициям врага у деревень Эристовка и Васильевка и на­чали штурмовать их, когда заметили, что части, которые взаимодейство­вали с нами на флангах, отстали, задержанные кавалерией белых, по­этому и наш полк, попав в огненный мешок, вынужден был отступить с большими потерями.

27 июня наступление возобновили, но повторилось то же, что и на­кануне. Когда наш полк, представлявший собой ударную группу, при­близился к укрепленным позициям белых у Васильевки, враг обрушился на фланги наших соседей и снова принудил их к отступлению. Наш полк, охваченный, такми образом, с фронта и флангов, отступил, понеся боль­шие потери. 28 и 29 июня все повторилось снова: с утра мы шли в на­ступление, но после неудачных атак возвращались на свои исходные позиции. За эти четыре дня 5-й латышский особый полк потерял боль­шую часть своего состава ранеными и убитыми. Командир 2-го ба­тальона Суйтынь, четыре ротный командира, начальник пулеметной ко­манды и около 400 стрелков были ранены.

5-й латышский полк, понесший очень тяжелые потери, следовало от­вести в тыл, но в этот период положение на фронтах настолько обостри­лось, что сделать это было невозможно. Советское государство воевало с панской Польшей, и основное внимание было обращено на Польский фронт, поэтому туда посылались все подкрепления. Против Врангеля нужно было воевать теми силами, которые имелись в нашем распоряже­нии, — подкреплений ждать не приходилось.

Для того чтобы нанести Врангелю решительный удар, высшее коман­дование в июле 1920 года решило создать ударную группу в составе

II     конной армии и трех стрелковых полков (5-го латышского особого, мадьярского и одного русского полков, собранных из различных частей). Вся эта ударная группа называлась интернациональной бригадой.

27 июля ударная группа должна была начать наступление, но 25 июля Врангель крупными силами кавалерии, артиллерии и пехотных офицер­ских полков корниловцев, марковцев и дроздовцев неожиданно для нас перешел в наступление в районе нашей ударной группы (Орехов—Алек­сандровск, южнее деревни Щербаковки).

Противник крупными силами кавалерии и пехоты опрокинул оба на­ших фланга и принудил наши части к отступлению. На своих позициях остались только ударная интернациональная бригада — 5-й латышский, мадьярский и сводный русский полки. К вечеру 26 июля белые далеко обошли наши фланги. Глубоко в тылу у нас слышалась артиллерийская
стрельба. Мы ждали наступления II конной армии на Александровск, ибо только это могло спасти нас от окружения и уничтожения, но она не прибыла к нам на помощь. В течение всего дня над нами летали са­молеты белых, хорошо понимавших безвыходность нашего положения.

После продолжительного ураганного артиллерийского обстрела с трех сторон позиций нашей ударной группы кавалерия и пехота белых бросилась в атаку на наши окопы. Первая атака была отбита, за ней последовала вторая, третья... Атаки белых отбивались с огромными для них потерями. И хотя в наших окопах было много убитых и раненых, лучшие офицерские полки врангелевцев — корниловцы, марковцы и дроздовцы — разбивались о нашу ударную интернациональную бри­гаду, как о скалу. Враг был задержан, и его стратегический план вне­запного и стремительного наступления сорван. Белым не удалось углу­биться в богатые хлебом южные районы и захватить Донбасс до подхода войск Красной Армии с Польского фронта. Однако нам эти кровавые бои также обошлись дорого. Из окружения вырвались лишь небольшие группы бойцов ударной интернациональной бригады. Боль­шинство полегло смертью храбрых в неравном бою. Интернациональная бригада с честью выполнила свой воинский долг перед рабоче-крестьян­ской властью.

Остатки героического 5-го латышского особого полка в августе

1920    года на Каховском плацдарме были присоединены к 5-му латыш­скому стрелковому полку, входившему в состав Латышской дивизии. Так закончилась славная боевая история 5-го латышского (бывшего Земгаль- ского) особого полка, награжденного советским правительством двумя боевыми революционными Красными знаменами.

М. Л. РАППЕПОРТ,

кандидат исторических iiaj к

СЛАВНЫЕ СЫНЫ ЛАТЫШСКОГО НАРОДА

На площади Жертв Революции в Ленинграде (на бывшем историче­ском Марсовом поле) горит неугасимый огонь, зажженный к 40-летию Великой Октябрьской социалистической революции в честь тех бес­страшных солдат пролетарской армии, сынов коммунистической партии, кто славно жил и прекрасно умирал.

Рядом с могилами Володарского, Урицкого, Воскова, Еремеева, На химсона и других героев Октябрьской революции находится могила вер­ных сынов латышского народа командира бывшего Семеновского полка П. Тауриня и комиссара этого же полка А. Купче.

Они погибли в бою с белогвардейцами 29 мая 1919 года на одном из участков Гатчинского фронта под Петроградом в результате подлой измены офицеров бывшего гвардейского Семеновского полка.

26 мая 1919 года, когда полк занимал позиции на участке Гатчина— Сиверская, был получен приказ о наступлении на деревню Выру. Ко мандир полка Тауринь и комиссар Купче вместе со всем штабом выехали вперед.

Наступление начал первый батальон, а за ним в бой вступили ос­тальные два. Подходя к деревне Выру, батальоны неожиданно получили приказ перестроиться из боевого порядка в строевой. Перед фронтом перестроившихся батальонов появился какой-то полковник с белой по­вязкой на рукаве и предложил красноармейцам назвать всех коммуни­стов полка. Никто из солдат не выдал командиров. Только в одной роте какой-то офицер-изменник указал на двух членов партии.

Когда товарищи Тауринь и Купче вернулись в деревню, где распо­ложился штаб, их там встретили свои же офицеры, но уже с белыми повязками на рукавах, и предложили сдаться Тауринь убил выстрелами из револьвера двух белогвардейцев, но сам пал в неравной схватке. Озверелые враги, набросившись на него, отрубили ему голову. Купче и остальных коммунистов, а также работников штаба изменники расстре­ляли.

Измена командного состава бывшего Семеновского полка была только одним из звеньев той цепи предательств и заговоров против мо­лодой Советской республики, которые тогда организовывались классом эксплуататоров при активной поддержке западного империализма. Это произошло во время майского наступления Юденича на Петроград, и предательство бывших офицеров полка, так же как и измена на фортах
«Красная горка» и «Серая лошадь», было организовано в полном соот­ветствии с инструкцией, составленной центром офицеров — участников подпольных антисоветских организаций.

П. Тауринь был членом партии с 1918 года. Он работал в Псковском и Череповецком Советах, был председателем Череповецкой чрезвычай­ной комиссии по борьбе с контрреволюцией и спекуляцией. Позднее он стал командиром 8-го латышского стрелкового полка, от которого и был избран делегатом на I съезд Советов Объединенной Латвии в январе

1919   года. Раненный в бою, он после выздоровления был назначен ко мандиром стрелкового (бывшего Семеновского) полка.

А. Купче — член партии с 1918 года, был инструктором 1-го город­ского райкома Петрограда. По партийной мобилизации был назначен комиссаром этого же полка.

Товарищи Тауринь и Купче погребены в одной могиле со славными сынами русского народа — Толмачевым, Раковым, Калининым, Доро феевым, Сергеевым.

«В народе жив вечно, кто для народа жизнь положил, трудился, бо ролся и умер за общее дело», —- эти слова, высеченные на одном из гра­нитных цоколей на площади Жертв Революции, полностью относятся и к славным сынам латышского народа, товарищам Тауриню и Купче.

А. Д. РУМЯНЦЕВ,

генерал-лейтенант запаса

МОИ БОЕВЫЕ ДРУЗЬЯ ЛАТЫШИ

Служба моя в Советской Армии на­чалась со дня ее рождения, которым, как известно, принято считать 23 фев­раля 1918 года. В тех самых боях с немцами под Псковом, которые были боевым крещением «новорожденной», довелось участвовать и мне. Это было, если называть точный «адрес», юго-за­паднее станции Карамышево, южнее Пскова. Впрочем если уж уточнять, то надо отметить, что моя солдатская служба началась раньше. Осенью 1917 года я работал в Петрограде на уксусном заводе и состоял в Василеост- ровском отряде Красной гвардии. Вместе с этим отрядом я штурмовал исторической ночью 25 октября Зимний дворец, на который наш отряд насту­пал со стороны Конногвардейского бульвара.

После победы Октября я остался в Красной гвардии, выполнявшей тогда множество разных дел. Одно из них запомнилось мне больше всех: это было личное задание Владимира Ильича Ленина. Для вновь создаваемых вооруженных сил Республики требовалось оружие, много оружия. А где его взять? Тут как раз широко развернулась демобилизация старой армии, и солдаты хлынули с фрон­тов по домам, захватывая с собой винтовки, а то и пулеметы. Ленин дал задание отрядам Красной гвардии выставить заслоны на узловых желез­нодорожных станциях и отбирать у демобилизованных оружие.

Наша довольно малочисленная группа выполняла ленинское задание на станции Дно. Нельзя сказать, чтоб это было легким делом. Подой­дешь, бывало, к фронтовику-бородачу (а был я тогда 17-летним щуплым пареньком), потребуешь: «Сдавай, дяденька, оружие...» «А «дяденька» так глянет на тебя сверху вниз, что покрепче сжимаешь свою винтовку, — как бы он ее не отобрал... Все же поручение товарища Ленина выпол­няли мы, за малым исключением, точно — почти все оружие поотбирали.

Позднее, весной, когда наш отряд стал воинской частью регулярной Красной Армии, меня направили в учебную команду обучаться на под­рывника. После обучения очутились мы, пятеро подрывников, на той же станции Дно. Среди нас был и один латыш, фамилии его не помню, а звали его Янис. В это время, примерно в конце августа, через станцию Дно следовал эшелон — отряд латышских стрелко*в направлялся на по­давление белогвардейского мятежа Булак-Балаховича. Янис сговорился со своими земляками, и нас прикомандировали к этому отряду.

Позднее я узнал, что отряд этот был выделен из состава 5-го Земгаль- ского латышского полка, который вместе со всей Латышской дивизией перешел из царской армии в Красную Армию целиком, в полном составе, включая командира полка полковника Иоакима Иоакимовича Вациетиса. И когда наш отряд после подавления мятежа вернулся в свой полк, вместе с ним прибыли и мы, подрывники. Так с конца лета 1918 года началась моя служба в латышской части, продолжавшаяся до конца гражданской войны.

5-й полк был расквартирован в то время в Серпухове — там находи­лась ставка верховного главнокомандования, а главкомом был Вацие­тис. Он и держал тут свой бывший полк в качестве охраны ставки. Вациетис очень любил свой полк и, видимо, безгранично доверял ему. Надо сказать, полк заслуживал такого доверия: не случайно ему выпала высокая честь первым в истории нашей страны получить первую награду Революции — Почетное революционное красное знамя ВЦИК за герои­ческие бои под Казанью в августе 1918 года.

В Серпухове мы несли караульную службу. Бывало, стоишь на посту у здания ставки — бывшей больницы Солодовникова — идет главком — невысокий полный мужчина с приветливым лицом. Вациетис имел при­вычку здороваться с часовыми за руку, приветствуя их на латышском языке. 1ак-то обратился он и ко мне: «Свейки, пуйка!» А я отвечаю «Русский я, товарищ главком». Вациетис взглянул удивленно, улыб­нулся и сказал уже по-русски: «Ну, здравствуй, русский пуйка!»

Был он не только приветливым, но и заботливым командиром. Мы знали: если попадем в караул, охранявший дом фабриканта Мараева, где жил главком, то уж обязательно все будем накормлены: об этом Вациетис всегда сам беспокоился. Впоследствии, много лет спустя, мне довелось еще раз встретиться с Вациетисом, но об этом — позднее.

Пока мы охраняли ставку, Латышская дивизия уже сражалась за родную Латвию, освобождая ее от власти оккупантов и местной буржуа­зии. Вациетис ни за что не хотел расставаться со своей верной охраной. Однако пришлось все же выделить из состава полка довольно большую группу командиров и политработников, которые и стали ядром сформи­рованного в дивизии еще одного 5-го полка. Наш, «серпуховский», 5-й полк стал называться Особым, в отличие от другого 5-го полка, который уже был в дивизии. И в течение почти всей гражданской войны в Крас­ной Армии были два 5-х латышских полка.

...К лету 1919 года нас перевели в Москву охранять Революционный Военный Совет Республики и другие центральные военные учреждения.

Расположились мы довольно хорошо — в Хамовнических казармах. Командовал полком Янис Грегор, бывший ранее офицером того же полка, — высокий, чуть сутуловатый человек, по специальности — учи­тель. А комиссаром был Янис Лундер, душевный, но твердый боевой комиссар.

Вскоре бойцы стали тяготиться своим пребыванием в Москве: на фронте создалось трудное положение, Деникин рвался к Москве, дошел до Орла и угрожал Туле. Стрелки 5-го особого полка настоятельно про­сили, чтобы их отправили на фронт. В конце сентября 1919 года их просьбу уважили — полк выехал на фронт. Ехать, впрочем, пришлось недалеко — под Тулу, где мы выгрузились и заняли оборонительные рубежи на дальних подступах к нашей «оружейной кузнице». Однако и тут мы пробыли недолго. В двадцатых числах октября спешно погрузи­лись в вагоны и тремя эшелонами отправились в путь. Куда — объяв­лено не было, а расспрашивать не полагалось •— военная тайна. Но мы были уверены, что возвращаемся к себе, в Хамовники, где еще остава­лись наши полковые тылы.

Во время спешной погрузки в Туле все мы изрядно устали и в ваго­нах заснули богатырским сном. А когда проснулись — часов в 11 сле­дующего дня — увидели вывеску на здании вокзала: «Малая Вишера» А это уже далеко от Москвы и близко к Петрограду, куда, следова­тельно, и лежал наш путь. По тем временам это было необычайно быст­рым передвижением — не зря наш головной эшелон тянули сразу два паровоза. И хорошо, что так поспешили: когда во второй половине дня мы стали выгружаться на станции Поповка, совсем близко от Петро­града, то делали это под невеселый аккомпанемент орудийной канонады, звучавшей неподалеку. Как оказалось, белые накануне заняли деревню Ям-Ижора, от которой до линии железной дороги — рукой подать.

Той же ночью, за два часа до рассвета, Янис Грегор повел полк в ноч­ную атаку на Ям-Ижору. Белые не ожидали этого, они даже не знали о нашем прибытии и утром рассчитывали занять станцию Поповку, пере­резать Николаевскую железную дорогу, разъединить Питер и Москву... Наша внезапная атака вызвала среди беляков панику. Опрокинув их за­слоны, наши бойцы захватили мост через реку Ижора и перешли на дру­гой берег. Тут к белым подоспели подкрепления, завязался горячий шты­ковой бой, причем в первых рядах наших бойцов сражался сам командир полка. Бой закончился нашей полной победой — была очищена от врага не только Ям-Ижора, но и расположенная на противоположном берегу деревня Войскорово, а белые отступили на окраины Павловска. Так за­мечательно проявили себя латышские стрелки в первом же бою под Пет­роградом. Нельзя не отметить огромную роль, которую сыграла оборона 5-м полком линии железной дороги. В тот же день началось наше контр­наступление под Пулковом, и Юденич после ряда успехов вынужден был перейти к обороне и отступлению.

Наш полк вместе с другими частями Красной Армии продолжал ве­сти наступление на Павловск. Тут и произошел тот знаменательный бой, во время которого вооруженные одними винтовками и пулеметами бойцы 5-го полка обратили в бегство, а затем захватили вражеские танки. Дело
было так: лежим мы в цепи, ведем перестрелку, как вдруг по цепям про­носится: «Танки! Танки!» Мы с ними сталкивались впервые и не знали, с какого конца к ним подступиться. Видим только — надвигаются на нас бронированные громады, вовсю строчащие из пулеметов. Правда, толку от того огня почти никакого — бьет танк вслепую, по солдатской пого­ворке, «в белый свет, как в копеечку», ■— но вид устрашающий, да и гро­хота много. Когда танки были уже близко от нас, бойцы заколебались, но тут поднялись во весь рост находившиеся с нами в цепи командир полка Грегор и комиссар Лундер и, взяв винтовки наперевес, пошли прямо навстречу танкам. Тут уж весь полк как один человек поднялся и пошел за своими командирами. Куда девались и страх и растерян­ность — геройское поведение Грегора и Лундера воодушевило всех нас. Начали мы стрелять по танкам из винтовок, а когда приблизились вплот­ную, некоторые смельчаки стали взбираться на них, колотили прикла­дами по броне, а другие кололи штыками гусеницы. Конечно, от наших пуль да штыков ущерба танкам было немного, но экипажи, видать, стру­сили не на шутку — смотрим, грозные танки поворачивают и давай ходу от нас, пехоты. А ход у них тогда был слабенький, мы за ними не от­стаем. Гнали мы так их километра два-три, пока не загнали в болото, где они застряли и мы их захватили. А белогвардейская пехота, насту­павшая под прикрытием танков, увидев, как они повернули, последовала их примеру и тоже отступила.

Этот бой, в котором танки белых потерпели позорное поражение, был отмечен высокими наградами, которые по справедливости были вручены Янису Грегору и Янису Лундеру очень скоро — примерно через неделю. Прямо рядом с позициями был выстроен полк, и перед еш строем к шине­лям его командиров были прикреплены ордена Красного Знамени. Если я не ошибаюсь, это были чуть ли не первые орденоносцы нашего полка.

Бои под Павловском были переломными, и наш полк, продолжая раз­вивать успех, вместе с сибирскими стрелками двинулся на Гатчину, через Царское Село. Во время боя за Царское Село произошел случай, во вре­мя которого комиссар Янис Лундер еще раз проявил свою решитель­ность. В нашем полку было несколько молодых добровольцев, присоеди­нившихся еще в Серпухове, и среди них — сын местного попа. Движемся мы одним из царскосельских парков, атакуем белых, а попович все от­стает и отстает от цепи, пока не оказался уже порядочно сзади. Вдруг — слышим оттуда ружейный выстрел: он, оказывается, вздумал нам в спину стрелять... Тут Лундер бегом направился прямо к нему и без лишних Слов выстрелом из револьвера уложил подлеца на месте.

Гатчину Юденич оборонял исключительно упорно — это был важный узел дорог. И хотя превосходство — и численное, и в вооружении — было на стороне врага, латышские и сибирские стрелки, тоже прибывшие сюда, одолели белых, добыв победу не числом, а умением. Избегая потерь, наши командиры старались вести бои .ночью, чего белые очень не лю­били, — они предпочитали по ночам отсыпаться, а мы им не давали покоя. Между прочим, и Гатчину наш полк занял в ночном сражении, но мне в нем участвовать не пришлось. В одном из боев на подступах к Гат­
чине я был ранен двумя осколками снаряда. Вот когда я узнал, что латыши не только хорошие солдаты, но и верные, настоящие друзья.

Ранило меня на ровной местности, когда уже рассвело, а белые рас­положились на бугре, откуда хорошо просматривалась и прострелива­лась вся местность. От ран я потерял сознание, но боевые товарищи не оставили меня: рискуя своей жизнью, двое стрелков подползли ко мне, сделали из обмоток лямки и, не считаясь с опасностью, потащили меня в тыл. На пути, к счастью, оказалась канавка, по которой меня и тащили по первому, слабому еще ледку. Тащить пришлось километра с три, если не больше, по дороге я несколько раз приходил в себя, но снова терял сознание и, естественно, даже не приметил лиц своих спасителей. Дота­щив меня до перевязочного пункта, они сдали меня медикам и тут же вернулись обратно, на позиции. Так я по сей день не знаю, кому обязан жизнью, хоть потом и пробовал разыскать своих спасителей.

За бои под Павловском 24 октября 1919 года наш полк вновь был удостоен высокой награды — Почетного революционного красного зна­мени. Первым в Красной Армии получил он эту награду за бои под Ка­занью и, если не ошибаюсь, первым же стал обладателем второго Зна­мени. Да и вообще дважды краснознаменных частей за время граждан­ской войны было немного.

После ранения меня лечили в госпитале в городе Тихвине. И тут, как только немного пришел в себя, я стал искать однополчан, латышей. В соседней палате оказался раненый стрелок по фамилии, если память мне не изменяет, Калнынь. Мы с ним старались держаться вместе, вместе выписались из госпиталя в конце ноября, вместе поехали в Петроград за назначением в свою часть. Но тут меня вздумали направить в русскую воинскую часть, а мне совсем не хотелось расставаться с латышами. Вместе с Калнынем пошли мы к товарищу Петерсу ■— коменданту Петро­градского укрепленного района. Выслушал он меня внимательно и рас­порядился отправить в ставший для меня родным 5-й особый латышский стрелковый полк.

Добрались мы с Калнынем в конце ноября до второго эшелона полка, который разыскали в Ямбурге (ныне город Кингисепп), а сам полк уже вел бои за Нарву. Я имел право на отпуск для поправки, но, боясь от­стать от своего полка, не воспользовался им, а поправку проходил в своей солдатской семье. А встретили меня тут не хуже, чем в родной се­мье. Времена были трудные, но товарищи делились со мной всем, даже последними кусочками сахара, который тогда в нашем красноармейском пайке был немалой драгоценностью. Благодаря помощи товарищей я поправился быстро и вскоре вернулся в строй, в свою 5-ю роту, где был назначен на первую в своей жизни командную должность командира отделения. Даже тогда, в свои 19 лет, я понимал, какое большое мне ока­зывают доверие, поручая командовать такими замечательными и быва­лыми бойцами, какими были латышские стрелки.

Здесь же, в районе Ямбург — Нарва, мне было оказано еще одно великое доверие. Еще раньше я состоял в «сочувствующих» (тогда ведь кандидатов в члены партии не было вовсе, их в какой-то мере заменял институт «сочувствующих»), откуда прямой путь был в партию. 15 ян­
варя 1920 года в лесу в шалаше на собрании коммунистической ячейки полка я был принят в ряды партии Ленина, партии большевиков. Тут же, на собрании, мне был вручен партийный билет — процедура тогда была простой.

Вскоре подоспел мир с буржуазной Эстонией, и полк вернули в Мо­скву. После тяжелых трехмесячных боев под Петроградом и Нарвой полк нуждался не только в отдыхе, но и в пополнении. На это ушла весна

1920   года, и лишь в начале лета 5-й полк отправили на фронт — на этот раз на юг, против Врангеля. Мы успели туда как раз в ту пору, когда Врангель предпринял отчаянную попытку вырваться из Крыма в степи Северной Таврии. Вначале его наступление имело успех, он дошел до Александровска (нынешнее Запорожье) и угрожал Донбассу. На­шему полку сразу по прибытии на фронт пришлось вступить в тяжелые бои с наступавшим врагом.

В районе Мелитополя нам приходилось вместе с другими героически сражавшимися частями Красной Армии отражать непрерывные атаки врангелевцев, нередко переходя в контратаки. Правее, на берегах Днепра, совсем неподалеку стойко дралась с врагом Латышская дивизия, а нашему полку все не удавалось присоединиться к ней. Здесь же, под Мелитополем, в одном из тяжелых боев наш полк попал в окружение, но воевал геройски. В строю оставалось совсем мало бойцов, да и те боль­шей частью были легко ранены. Врангелевцам тогда удалось захватить часть наших товарищей в плен. В числе их оказался и комиссар полка Лундер. Однако спустя несколько часов он бежал, бежал смело, я бы сказал, дерзко. Ночью (захватили его вечером), улучив момент, почти на глазах у растерявшегося конвоя, он кинулся в густые заросли кукурузы. Белые быстро спохватились, открыли огонь, но Лундер под прикрытием темноты скрылся в кукурузных «джунглях» и, уйдя от врага невреди­мым, вскоре добрался до своих.

В ожесточенных боях под Мелитополем наш 5-й особый полк понес огромные потери. Тогда-то и было решено вернуть его остатки в Латыш­скую дивизию, которая обороняла вместе с другими соединениями про­славленный Каховский плацдарм. Оставшаяся часть наших бойцов и ко­мандиров влилась в 5-й полк дивизии, а некоторые были распределены по другим полкам. Я попал в 4-й полк, где занял ту же должность, кото­рую последнее время занимал в своей части, — командира взвода.

В августе врангелевцы предпринимали отчаянные попытки овладеть Каховским плацдармом, опрокинуть наши части в Днепр. Но, несмотря на все усилия, им это не удавалось. Умело и основательно укрепленные позиции (их сооружали по плану и под руководством замечательного воен­ного инженера Карбышева — того самого, который своим геройством и мужеством во время пребывания в немецком плену в годы Великой Оте­чественной войны снискал себе вечную славу), а также мужество бойцов 15-й, 51-й и Латышской дивизий, стоявших насмерть, помешали «чер­ному барону» осуществить свой замысел — плацдарм оставался нашим.

В этих боях латышские стрелки не раз сталкивались с танками. И хотя их было тут намного больше (иногда в атаку шло сразу более де­сяти танков), теперь уже никто не терялся при виде их — сказывался
накопленный опыт. Помню, когда мы находились в окопах в районе Б. Маячки — Казачьего, — эти пункты занимал противник, — на нас двинулась в атаку большая группа танков. Никто даже с места не тро­нулся, а когда танки приблизились к окопам вплотную, мы все притаи­лись на дне окопов и спокойно сидели, пока они не прошли над нашими головами, а потом отряхнулись и снова заняли свои места, готовые отра­зить атаку белой пехоты. С танками же мы предоставили возможность расправиться нашей артиллерии, которая к тому времени неплохо научи­лась это делать.

Осенью, когда к Красной Армии прибыли с Польского фронта солид­ные подкрепления, включая I конную армию Буденного, она перешла в решающее наступление, вновь загнав Врангеля в Крым, за его считав­шиеся неприступными перекопские укрепления. Однако, как известно, перед Красной Армией и эти «неприступные» укрепления не устояли. В начале ноября 1920 года начался знаменитый штурм Перекопа, в кото­ром приняла участие и Латышская дивизия. Сперва мы находились во втором эшелоне штурмующих колонн, в резерве, а когда 51-я дивизия, овладев Турецким валом и дойдя до Юшунских позиций, остановилась, пришел и наш черед. Пройдя через боевые порядки 51-й дивизии, через Армянский Базар, стрелки штурмом овладели Юшунекими позициями.

В боях на перешейке латышские стрелки еще раз показали свое заме­чательное упорство и выдержку. Наступали, разумеется, ночью (днем от наступающих ничего бы не осталось), и в самый разгар атаки вдруг среди нас стали рваться снаряды большого калибра. Голоса орудий не слышно, а снаряды неизвестно откуда летят и рвутся — жутко... Однако стрелки не растерялись, быстро рассредоточились по окопам, воронкам, канавкам — залегли, пережидают. А при первой возможности поднялись и вновь ринулись в атаку. Позднее мы узнали, что то была корабельная артиллерия врангелевских военных судов, которая била издалека.

После успешного штурма Перекопа и Юшуня, выполняя стратегиче­ский план командования, полки Латышской дивизии повернули на за­пад, ведя наступление вместе с другими частями Красной Армии в на­правлении Саки—Евпатория. Тут и произошел трагический эпизод, од­ной из жертв которого стал храбрый комбриг Лабренцис. Дело в том, что перед штурмом Перекопа к Красной Армии присоединились мах­новцы. По чьей-то недопустимой близорукости им поручили вместе с наступающими частями нашей армии преследовать бежавших в панике врангелевцев. А бандиты стали нападать с тыла, подло, на отдельных -наших командиров и бойцов, боровшихся ранее с махновцами. Во время одного из таких гнусных нападений в степи были зарублены комбриг Лабренцис и его ездовой.

Когда с Врангелем было покончено, настала очередь и махновцев. В этих очистительных боях приняли участие и части Латышской диви­зии. Беспощадно уничтожая бандитскую нечисть, латышские стрелки рассчитались с ними за погибших. То были последние боевые дела Ла­тышской стрелковой дивизии. Строго соблюдая условия заключенного с буржуазным правительством Латвии мирного договора, наше совет­ское командование расформировало дивизию, и всем желающим была
предоставлена возможность вернуться на родину, в Латвию. Однако многие предпочли остаться на своей большой советской Родине.

Еще до расформирования дивизии был объявлен набор лиц среднего командного состава на Высшие стрелковые курсы -— «Выстрел», как их сокращенно называли. Набралось нас таких желающих учиться 19 че­ловек, из них 18 латышей и один я — русский. Приехали мы в Москву уже в самом конце года, в последних числах декабря. Зима стояла лю­тая. Прибыли мы на Курский вокзал, чтобы ехать на станцию Кус­ково — пригород, где размещался «Выстрел», а поезда ходили плохо, нерегулярно, ждать надо было долго. В здании вокзала было немногим теплее, чем на улице, и, чтобы не замерзнуть, мы решили всей группой двинуть пешком на Кусково — добрый десяток километров. Дошли хо­рошо, люди мы были молодые, закаленные, а главное — дружной была наша компания. Но на курсах пришлось нам учиться порознь: из латы­шей сформировали отдельную группу, а меня присоединили к русским. Однако жили мы на одной даче и дружили по-прежнему. Вместе ходили несколько раз на различные московские товарные станции провожать следовавшие на запад, в Латвию, эшелоны с возвращавшимися на ро­дину бывшими латышскими стрелками.

И в дальнейшем всюду, где мне приходилось служить, везде я ста­рался отыскать своих однополчан латышей, с которыми крепко подру­жился настоящей, солдатской дружбой в лихие годы гражданской войны. Дружба эта сохранилась и в мирное время, когда в двадцатых годах пришлось мне служить в 25-й Чапаевской дивизии. Тут я встре­тил Яниса Элсиса, с которым подружился (он в свое время был в диви­зии комбригом). В той же Чапаевской дивизии 73-м полком командовал еще один латыш — товарищ Бипус.

Памятная встреча произошла у меня в начале тридцатых годов, когда я уже учился в Академии имени Фрунзе. Одну из кафедр в Ака­демии вел И. И. Вациетис — бывший командир 5-го полка и бывший главком Красной Армии. Разумеется, он не мог запомнить «русского пуйку», с которым он приветливо здоровался в Серпухове, но я его пом­нил хорошо. Между прочим, тогда на занятиях мы узнали от товарища Вациетиса подробности разработки и осуществления известного стра­тегического плана разгрома Деникина, одним из основных авторов кото­рого был И. И. Вациетис.

В заключение я хочу рассказать еще об одной встрече с латышскими стрелками, относящейся к более позднему периоду. Осенью 1941 года мне в качестве начальника Главного управления кадров Красной Армии довелось принимать деятельное участие в формировании Латышской ди­визии, подбирать для нее основные командные кадры. А когда дивизия была отправлена на фронт, в район Наро-Фоминска, я поехал туда — очень уж хотелось своими глазами увидеть в деле и бывших своих бое­вых товарищей (в дивизии были и участники гражданской войны), и но­вое поколение латышских стрелков. Три дня я провел в расположении дивизии и убедился, что славные традиции латышских стрелков эпохи гражданской войны в надежных руках; .не разучились драться с врагом мои боевые друзья — латыши.

НА ФРОНТАХ ГРАЖДАНСКОЙ ВОЙНЫ НА ПОЛЬСКОМ ФРОНТЕ ВЕСНОЙ 1920 Г.

Во время перемирия на Латвийском фронте наш полк занимал по­зиции у Зилупе. Серьезных боев, за исключением стычек с разведчиками белых, не происходило. Весной 1920 года мы попрощались с Зилупе и отправились на Польский фронт. В это время международная буржуазия начала готовить новый поход против Советской России. Главными си­лами этого похода были армия барона Врангеля на юге Советской рес­публики и польская белогвардейская армия Пилсудского на западе. Весной 1920 года эти контрреволюционные армии начали активизировать военные действия, перейдя в наступление. Поляки приближались к Киеву и вторглись в Белоруссию, а Врангель угрожал Донбассу. Необходимо было срочно оказать помощь народам Украины и Белоруссии.

На Украине против белогвардейцев продолжала сражаться Латыш­ская стрелковая дивизия. Наш полк отправился на помощь белорусам. В последнее время на Латвийском фронте мы хорошо отдохнули. Нас сменил Петроградский полк Красной Армии. В Белоруссии наш полк влили в одно из ударных соединений, и вместе с другими частями Крас­ной Армии он перешел в контрнаступление. Польские паны сконцентри­ровали против нас свежие воинские части, свои «знаменитые» реакци­онные Познанские полки, которые выделялись среди других воинских частей панской Польши особенной враждебностью по отношению к Крас­ной Армии

В мае 1920 года, если я не ошибаюсь, в первой половине месяца, наш полк вместе с остальными частями Красной Армии после многих тяже­лых боев, освобождая города и села Белоруссии, подошел к городу Глубокому. Нашему полку было поручено взять его. Полк на скорую руку оборудовал позиции в нескольких километрах от города и приго товился к отражению возможного наступления противника

Рассветало. В полной боевой готовности стрелки в окопах ждали при­каза о наступлении. На наших флангах стояли героические белорусские части Красной Армии. Лежа в окопах и глядя на восходящее утреннее солнце, стрелки ждали, что «день грядущий им готовит».

Командир батальона Печкурис в этот ранний утренний час был не­обычно деятелен и явно нервничал. Вскоре стрелки по цепи один дру­гому передали приказ спешно двигаться вперед. Едва мы успели немного удалиться от наших ночных позиций, как белые уже стали нас «привет­ствовать» выстрелами. Цепь стрелков прижалась к земле, но затем про­должала продвигаться перебежками. По мере приближения к позициям

врага мы все усиливали огонь из ручных пулеметов и винтовок. Местами стрелки подползли уже так близко к полякам, что можно было пустить в ход ручные гранаты.

Наша рота оказалась в невыгодном месте, так как поле, которое нам предстояло пересечь, сильно обстреливалось поляками. Приближаясь к первой линии противника, мы ускорили перебежки Поляки на первой линии не приняли рукопашной и бро­сились бежать в тыл, оста­вив много убитых. Доста­точно потерь было также и на нашей стороне.

Продолжая преследова­ние врага, наш батальон по­дошел к густому, пышно раз­росшемуся кустарнику. Как только мы приблизились к нему, из чащи вышла цепь солдат второй польской ли­нии, выдвинув вперед тонкие, длинные штыки французских винтовок. Это были солдаты Познанского полка, рослые, хорошо откормленные на хлебах Антанты, одетые в форму английской и французской армии и вооруженные французским оружием. Наша и вражеская цепи приближались одна к другой, пока, наконец, не столк­нулись.

Внезапная контратака польских белогвардейцев не сломила храб­рости и боеспособности стрелков. Последовала короткая, но яростная рукопашная. Крики «ура» с обеих сторон слились в один непрерывный ужасный рев, который почти перекрыл шум боя. Повсюду слышался лязг оружия и глухие удары.

Когда подоспела наша вторая цепь стрелков, мы общими усилиями разбили хваленых познанцев, а их остатки заставили в панике бежать. Продолжая стремительное наступление, мы освободили город Глубокое. На наших флангах так же успешно сражались красноармейцы других полков.

Польские белогвардейцы под Глубоким получили сильный удар. Им не помогли даже французские аэропланы, которые летали над нашими второй и третьей линиями и обстреливали их с воздуха. Наступление польской армии на упомянутом участке фронта в Белоруссии было не только задержано, но сами поляки были отогнаны за Глубокое. Поль­ская армия понесла большие потери убитыми и ранеными, часть попала в плен. Кроме того, мы добыли много военных трофеев. Однако польская армия разгромлена не была, так как у нее еще оставались большие ре­зервы. Поляки готовились к .новому контрнаступлению. В нашем полку также было много убитых и раненых. Так, например, в нашей роте оста­
лось совсем мало стрелков, хотя из строя не ушли легко раненные, в том числе и автор этих строк (меня ранили штыком в грудь). Среди павших был воспитатель нашей молодежи — старый большевик, рижский рабо­чий Янис Гутманис.

В этом бою тяжело ранило нашего комбата Печкуриса, и он был вы­нужден оставить строй. Этого героического борца я встретил в 1925 году в Смоленске, где он в то время работал начальником уголовного розыска милиции и беспощадно боролся с бандитами, ворами и грабителями.

Во время одной из передышек между боями на Польском фронте еще до сражения под Глубоким несколько представителей нашего полка за проявленное геройство и успешное проведение боев на Латвийском, Ли­товском, Эстонском и Польском фронтах были награждены орденами Красного Знамени. Среди награжденных были командир полка Бейка, командир батальона Печкурис, командир роты Лацис, командир раз­ведки полка Стипниек и другие.

После боя под Глубоким наш полк сменили и мы перешли в резерв армии. В связи с тем, что наш полк в боях потерял большую часть своего состава, был получен приказ расформировать Латышский стрел­ковый полк особого назначения, а оставшихся в строю стрелков послать на Южный фронт для пополнения Латышской дивизии, которая герои­чески сражалась там против барона Врангеля.

В начале июня 1920 года стрелки собирались в дорогу. Командир полка Янис Бейка и его помощники со слезами на глазах прощались с нами, пожелав успеха в предстоящих боях на Южном фронте. Штаб полка, хозяйственная и санитарная части, за исключением ротных фельдшеров и санитаров, а также артиллерия оставались на Западном фронте. Жаль было расставаться с любимым командиром полка, с ко­торым вместе мы провели почти целый год героических сражений. Под звуки оркестра мы бодро прошагали в последний раз мимо командова­ния полка. В строю стрелков у многих были перевязаны голова, руки, повязки белели на ранах, полученных в последних боях. Мы дошли до станции Полоцк и здесь переправились через Даугаву. По пути мы встре­тили долгожданные армейские резервы — пехотные соединения и кава­лерийский корпус, которые отправлялись на Польский фронт. Польские паны за это время успели послать в бой новые силы и заставили части нашей армии временно оставить Глубокое.

В Полоцке мы погрузились в вагоны и отправились на юг навстречу новым боям. Нам, молодежи, путь на юг был незнаком. В первый раз в жизни мы увидели бескрайние южные степи, о которых лишь читали в книгах или знали по рассказам старых стрелков.

НА ЮЖНОМ ФРОНТЕ

*

Темно-красные товарные вагоны, монотонно постукивая, катились по рельсам. Стрелки бывшего полка особого назначения в нескольких ва­гонах ехали через Белоруссию — нынешние Смоленскую, Брянскую и другие области, через степи Украины на Александровск (ныне Запо­рожье) — на Южный фронт.

В начале июля 1920 года наш стрелковый отряд численностью при­мерно 150—200 человек явился в Александровск. Ранним утром бело­гвардейские аэропланы, «приветствуя» нас, сбросили несколько бомб поблизости от наших вагонов, не причинив, однако, никакого ущерба ни нам, ни железнодорожной станции. Подобный вид боя был нам совер­шенно незнаком. На Польском фронте нас обстреливали из пулеметов с фзранцузских аэропланов, здесь же, на юге, с воздуха стали бросать бомбы. Этот вид атаки в то время применялся еще редко.

В Александровске нас передали в распоряжение одного из прифрон­товых штабов, который должен был решить, в какую часть нас вклю­чить. Среди стрелков по «солдатскому телеграфу» распространилась весть о том, что нашу группу хотят оставить в тылу для охраны штаба. Это встревожило стрелков, начался ропот. Стрелки говорили, что не за тем они ехали на Южный фронт, чтобы стать «тыловыми крысами». Мы упорно требовали послать нас на фронт. Об этом желании стрелков было доложено штабному начальству. Решение вопроса затянулось. Штабное начальство было недовольно «неблагодарностью» стрелков. К нам явился один из представителей этого штаба, судя по виду и акценту, кавказец. Видно было, что ему очень понравилась наша выправка, но не удовлетворило наше вооружение. Он приказал заменить старые, сильно изношенные винтовки новыми. Стрелкам это не понравилось, но мы при­выкли выполнять приказы беспрекословно. Мы получили совершенно но­вые винтовки, которые надо было еще проверить на поле боя.

Александровский штаб в конце концов решил послать наш отряд в 5-й латышский (Земгальский) особый полк, который в то время занимал позиции около села Янчекрак — в 25—30 километрах от Александровска в сторону Крыма.

На пути к селу Янчекрак у нас произошло столкновение с бандой Махно, которая активно действовала в этом округе. Бандиты, почувство­вав, что имеют дело с армейской частью, боя не приняли.

Командование 5-го стрелкового полка и стрелки приняли нас с огром­ным воодушевлением. Этот полк недавно прибыл на Южный фронт, бу­дучи весьма боеспособной частью, однако в последних наступательных боях, при освобождении Янчекрака и других сел, ряды подразделений полка сильно поредели, так что пополнение было необходимым и свое­временным.

Обязанности командира 5-го полка исполнял в то время Волфрид Па- вар. Стрелки уважали его как хорошего командира и боевого сорат­ника — он всегда был вместе с рядовыми стрелками. Самого командира полка Яниса Грегора, который зарекомендовал себя в боях толковым и храбрым командиром, вновь прибывшим не удалось увидеть ни в сраже­ниях, ни на отдыхе. Говорили, что он болен и находится на лечении. Ко­миссаром полка был Янис Лундер. Мы, бывшие стрелки полка особого назначения, гордились тем, что будем сражаться в рядах героического 5-го (бывшего Земгальского) особого латышского полка Красной Армии, который своими подвигами на фронтах гражданской войны завоевал бессмертную славу и одним из первых полков Красной Армии дважды
был награжден правительством Советской России Почетными револю­ционными красными знаменами.

Стрелки 5-го полка много рассказывали нам о своих героических сра­жениях с контрреволюционным чехословацким корпусом под Казанью, а также о боях с армией Юденича на Петроградском фронте, где они впер­вые встретились в бою с английскими танками. Они с глубоким уваже­нием говорили о своем бывшем командире полка — земгальце И. И. Ва- циетисе, под командованием которого они сражались на Рижском фронте с войсками Вильгельма II еще до Октябрьской революции, а затем участвовали в подавлении эсеровского мятежа в Москве и других мес­тах. Как известно, В. И. Ленин доверил И. И. Вациетису в 1918 году руководство подавлением эсеровского мятежа в Москве, что он и выпол­нил блестяще.

В начале июля армия Врангеля начала активизировать военные дей­ствия, особенно в районе Александровск—Орехов, чтобы углубиться на территорию Украины.

Уже на следующий день после прибытия мы участвовали в большом сражении в окрестностях села Янчекрак. Белые яростно атаковали наши позиции, стремясь 'вернуть Янчекрак, откуда их выгнали стрелки 5-го полка. Атаку белых мы отбили, и они отступили с большими потерями. В этом бою мы, вновь прибывшие, столкнулись с неприятной неожидан­ностью: выданные александровским штабом винтовки оказались негод­ными, так как после первых выстрелов затворы нельзя было сдвинуть ни вперед, ни назад. Лишь-саперными лопатками удавалось силой выбивать и заколачивать затвор. С такими винтовками мы были бесполезны в бою, и кое-кому из белогвардейцев удалось поэтому уйти с поля боя невре­димым. Нужно было по возможности быстрее избавиться от этого не­пригодного оружия. Мы собрали на поле боя винтовки, брошенные бе­логвардейцами, и заменили ими свои.

Через несколько дней наш полк, который в последних боях потерпел значительный урон, перевели во вторую линию. На второй или третий день после этого стала слышна интенсивная деятельность артиллерии на передовой линии фронта. Стрелки, как будто предвидя, шутили: сушите, ребята, портянки и обувайтесь, придется идти на подмогу первой линии утихомиривать белых. Так и случилось. Ночью мы получили приказ срочно отправиться на передовую и помочь отбить яростную атаку бе­лых. В течение нескольких минут все были в боевой готовности и отпра­вились в путь. Несколько километров, отделявшие нас от передовой, мы прошли до рассвета. Вокруг расстилалась бескрайняя южная степь, ца­рила тишина. Мы не знали, где искать своих, и остановились, чтобы вы­яснить положение. По-видимому, части с передовой, не замеченные нами, отступили в другом направлении.

Солнце взошло, а степь еще окутывала голубовато-серая дымка. Тут мы заметили, что на нашем левом фланге начали собираться пехота и кавалерия. Мы думали, что это передовые красноармейские части. Наше командование послало двух стрелков установить связь с ними и раз­узнать, что происходит на фронте и какая помощь им нужна.

На помощь нам явился также батальон им. III Интернационала, сформированный из военнопленных мировой войны — венгров. Они, как и наш полк, были посланы на передовую и искали наши армейские части.

Утреннее солнце, поднявшись над горизонтом, рассеяло дымку, и те­перь яснее вырисовывались степные просторы. Посланные нами свя­зные продолжали свой путь навстречу частям, которые мы видели на фланге. Внезапно связные опрометью бросились назад. От воинских частей, к которым они были посланы, отделилась группа всадников и начала их преследовать. Раздались отдельные выстрелы. Несколько всадников упало, а их кони ускакали в степь. Остальные всадники окру­жили обоих стрелков... Еще несколько выстрелов, и потом все затихло... Расстояние между нами и группой всадников было так велико, что от­крывать ружейный огонь не имело смысла, потому что мы все равно не помогли бы своим товарищам. Так смертью героев пали двое стрелков нашего полка. Один из них был нашим комсомольцем, «о фамилию его я, к сожалению, не помню.

Стало ясно, что на нашем фланге враг. Мы тут же заняли позиции. Начали окапываться, раскалывая лопатами иссохшую на солнце твер­дую, как камень, черную степную почву. Тем временем цепь пехоты бе­лых двигалась в нашу сторону. За нею следовало несколько броневиков, поднимая большие облака пыли в сухой степи, так как длительное время не было дождя и стояла чрезвычайно жаркая погода. В тылу вен­герского батальона также показались белогвардейские части. Через ко­роткое время выяснилось, что в наш тыл вошло большое кавалерийское соединение белогвардейцев и что мы, 5-й латышский полк и венгерский батальон им. III Интернационала, попали в ловушку. Над нашими пози­циями появились аэропланы белых, на крыльях которых были видны опознавательные знаки царской армии. Аэропланы летели очень низко над землей, — по-видимому, они намеревались установить наши силы.

Наше командование отдало приказ раздать стрелкам из обозов со снаряжением все патроны, ручные гранаты, пулеметные ленты и приго­товиться к длительным боям в окружении против вражеских танков и броневиков. Стрелки решили бороться не на жизнь, а на смерть.

Белые медлили с началом наступления. Они, как это можно было ви­деть, направляли мимо наших обнаженных флангов в тыл к нам все но­вые группы кавалерии.

Затем началось наступление. Первую цепь белогвардейцев мы уни­чтожили. За ней следовали вторая и третья цепи, бронемашины. Против последних мы пустили в ход ручные гранаты Новицкого и несколько машин уничтожили, остальные отступили. Ряды пехотинцев белых также поредели. Отдельные наши роты уже стали подниматься в контратаку, заставляя белых отступать. Мы отняли у противника три полевых ору­дия. От непрерывной стрельбы наши винтовки до того раскалились, что начали тлеть надствольные деревянные детали. Охлаждать их было не­досуг, поэтому мы подбирали тут же на поле боя винтовки своих и бело­гвардейцев.

Над нами опять показались аэропланы белых и обстреляли нас из пулеметов. Когда нашим ружейным огнем был подожжен один из аэро­
планов и он, объятый пламенем, рухнул в тылу белых, остальные стали боязливее и больше так низко не летали.

Первое фронтальное наступление вражеской пехоты мы отбили с большими потерями для белых. На нашей стороне потери тоже были, но пока небольшие.

От взятых в плен раненых белогвардейцев мы узнали, что против на­шего полка и венгерского батальона концентрировались лучшие бело­гвардейские части — полки Корниловской, Дроздовской и других диви­зий. Мы должны были вырваться из кольца белых. Мы получили приказ продвигаться в сторону Янчекрака, который находился близ железно­дорожной линии Александровск — Крым, и там соединиться с бронепо­ездами нашей армии.

Во время перехода в одной из балок мы наткнулись на крупную часть белоказаков, которые в полной боевой готовности ожидали момента, когда пехота белых заставит нас в панике оступить, чтобы затем напасть. Но белые просчитались — цепи стрелков и венгров отступали без па­ники. По команде мы сомкнулись и приготовились к бою с кавалерией. Нас предупредили, чтобы мы стреляли только тогда, когда противник подойдет на ружейный выстрел. Мы могли рассчитывать лишь на запасы патронов, которые находились в нашем распоряжении, так как не было ни малейшей надежды на то, что с тыла смогут патроны подвезти.

Приблизившись к казачьей колонне, мы открыли огонь. Среди каза­ков произошло замешательство, и они, не осмелившись атаковать нас, стремительно ускакали в направлении Янчекрака.

Со стороны фронта к нам стали приближаться новые пехотные части и несколько броневиков. Наше положение становилось серьезным, так как мы должны были быть готовы сражаться как с приближающейся пехотой, так и с казаками, грозящими ударить нам в тыл. Кроме того, над нашими головами по-прежнему продолжали летать вражеские аэро­планы, которые старались уничтожить упряжки наших тачанок. Вокруг нашего полка и венгерского батальона сконцентрировались корнилов­ские, дроздовские пехотинцы, а также донские, кубанские и калмыцкие казачьи части, силы которых по меньшей мере в десять раз превосхо­дили наши. Хотя белогвардейцы имели большой перевес (помимо этого, они были вооружены лучшей по тому времени военной техникой), наши стрелки и венгры не теряли мужества.

Возобновился яростный бой с вражескими пехотинцами. От сильной стрельбы в кожухах пулеметов вскипала вода. Непрерывно заряжая винтовки, мы стерли до крови пальцы о металлические обоймы. Боль­шой урон нанесли нам броневики. У нашего полка их не было, поэтому стрелкам приходилось бороться с вражескими броневиками с помощью ручных гранат. В этой неравной борьбе стрелки показали большую сме­калку, мужество и храбрость. Мы спрятались в копнах скошенного хлеба и, подпустив вплотную броневики, ручными гранатами уничто­жили некоторые из них. Атаку белогвардейской пехоты мы снова отбили, но потери были велики с обеих сторон. Отразив атаку белогвардейцев, мы продвинулись немного вперед, обошли недавнее поле боя и собрали патроны и ручные гранаты с убитых и раненых белогвардейцев. Это была
единственная возможность пополнить наши боеприпасы. Мы искали также воду. Белые возили ее с собой в бочках, кроме того, при каждом убитом можно было найти солдатскую флягу с водой, которая была чрезвычайно необходима как нашим людям, так и для пулеметных охла­дителей. Невыносимая жажда, июльское солнце Украины до того изму­чили стрелков, что было несколько смертельных случаев. Так, рядом со мной на поле боя умер от отчаянной жары и отсутствия воды один из старых латышских стрелков — Витынь, который до Октябрьской рево­люции участвовал в рождественских боях на Рижском фронте, на «Ост­рове смерти» вынес немецкую газовую атаку, в составе полка особого назначения на Западном фронте участвовал в боях против эстонских, латышских, литовских и польских белогвардейцев.

В тот день каждая капля воды была для стрелков величайшей дра­гоценностью на свете. Наши ряды все редели. Лишь с большим усилием мы могли тащить с собой раненых, которых становилось все больше. Пулеметы с патронными лентами стрелки должны были нести на пле­чах. Невыносимо было слышать мольбы тяжело раненных: «Товарищ, исполни мою последнюю просьбу — положи конец моим мукам и при­стрели меня, только не оставляй живым у белых».

После отражения атаки белых наступило короткое затишье, которое мы старались максимально использовать: перевязывали раненых, осве жались захваченной водой, собирали боеприпасы и готовились к новому бою. Помощи ждать не следовало. Где-то далеко в нашем тылу, в на­правлении Александровска, слышались орудийные выстрелы.

Итак, мы попали в глубокое окружение. Мы продолжали двигаться в сторону Янчекрака, надеясь найти там наши бронепоезда. Путь нам опять преградила казачья часть, и снова возобновился бой с белоказа­ками. На этот раз они выставили вперед тачанки, откуда открыли убий­ственный огонь по нашим рядам. Мы прижались к раскаленной солнцем сухой украинской земле и поползли к казакам. Продвинувшись к ним поближе, мы открыли стрельбу. Так как цели были крупные — тачанки с лошадьми и всадники, — огонь наш нанес врагу большой урон. Прежде всего мы старались поразить вражеских пулеметчиков и коней. В степи снова бегали кони без всадников, много павших в бою лошадей валялось на земле, там и сям виднелись брошеные пулеметные та­чанки с пулеметами и запасными патронными лентами. Казаки, спасая себя и коней, в чрезвычайной спешке бросились прочь.

Этот бой кончился для нас удачно. Мы добыли несколько пулеметов и ящиков с патронными лентами, собрали с убитых белогвардейцев все патроны и обменяли испорченные винтовки. В тачанках нашли также бочонки с питьевой водой. Прежде всего напоили раненых, которые бес­прерывно повторяли: «Воды... воды... воды».

Продвигаясь вперед, мы подошли к большому кукурузному полю, где стебли кукурузы были в человеческий рост. Решили здесь хоть на корот­кое время укрыться от палящих лучей солнца. Поместив в тени кукуру­зы своих раненых, мы принялись жевать кукурузные початки, чтобы хоть лемного освежить рот.

Однако и здесь следовало быть осторожными, так как казаки каж­дую минуту могли возобновить атаку. И действительно, скоро в степи со стороны фронта вновь показались большие облака пыли — к нам при­ближались новые пехотные части белых, за ними броневики и артилле­рия. А в нашем тылу, в ближайшей балке, скопилась конница белых — казаки. Все туже и туже стягивалось вокруг нас кольцо вражеского окружения.

Мы готовились к новой схватке. Наша боевая линия была все еще довольно длинной, и мы загородили белогвардейцам дорогу на Алек­сандровск. В бою у кукурузного поля в строй встали все раненые, даже те, у кого были совершенно раздроблены ноги, но кто еще был в силах держать винтовку.

Белые приблизились к нашим позициям и бросились в яростную атаку. Их пехоте помогали броневики, которые, разъезжая вдоль цепи, обстреливали нас из пулеметов. Так как до железнодорожной линии было еще далеко, нам оставалось только сражаться. Если в начале дня соотношение наших сил было примерно один к десяти, то во второй половине дня, принимая во внимание наши потери и подошедшие к бело­гвардейцам дополнительные силы, каждому из наших противостояло 15—20 врагов. Мы все же держались и, стиснув зубы, продолжали ко­сить наступающие белогвардейские цепи

Так продолжалось до конца дня. Мы уже примерно 13—15 часов непрерывно сражались вместе с нашими героическими боевыми сорат­никами — венграми. Патронов было совсем мало. Их можно было взять только у убитых белогвардейцев, но во время боя нам не уда­валось сделать это. Оставался лишь единственный выход — прорваться к железной дороге и найти там свои бронепоезда. С убитых товарищей мы собрали патроны, обменяли те ружья, что были похуже. Всех му­чила страшная жажда. Наши ряды сильно поредели. Мы отчаянно пы­тались вырваться из окружения. Покинув кукурузное поле, мы двину­лись к ближайшей балке. Но там нас уже поджидала конница бело­гвардейцев, которая только и искала случая врезаться в наши ряды. Собрав последние силы, мы бросились на казаков и расчистили себе путь в направлении железной дороги.

Белогвардейские казаки пытались смять наши фланги. Им удалось уничтожить отдельные небольшие группки, которые отстали от главной группы. В одном из таких столкновений калмыцкие казаки зарубили нескольких наших стрелков, в том числе нашего комсорга В. Ба- лодиса.

Непрерывно отбиваясь от противника, мы снова подошли к какому- то кукурузному полю. Многие стрелки от страшной жары, невыносимой жажды и усталости теряли сознание. Те, кто еще мог, продолжали за­щищать себя и лежащих без сил товарищей. В живых остались лишь немногие стрелки, однако белые все же боялись приблизиться к нашим позициям. Патроны также кончились. Вокруг лежали убитые и стонали умирающие тяжело раненные стрелки. Только небольшой группе стрел­ков удалось выбраться из окружения.

Так самоотверженно боролись лучшие сыны латышского народа с силами контрреволюции в бескрайних степях Украины, проливая кровь и отдавая свои жизни за свободу и счастье человечества.

Под вечер 25 июля 1920 года от всего 5-го Земгальского особого полка, в котором было около 1000 человек, в живых на поле боя оста­лись лишь 54 бойца; большая часть их лежала без сил, а некоторые и без сознания. Передовые части белых посчитали нас всех мертвыми. Не­смотря на то, что сражение 25 июля кончилось трагически как для 5-го латышского стрелкового полка, так и для венгерского батальона им. III Интернационала, мы все же уничтожили много врагов из лучших корни­ловских и дроздовских пехотных частей, а также донской, кубанской и калмыцкой казачьей конницы. Мы уничтожили также часть военной техники белогвардейцев, и все это сильно ослабило их. А главное, в результате этого сражения мы на целый день задержали на Александ­ровском направлении наступление белых, целью которого было разгро­мить штаб нашего участка фронта, парализовать командование Красной Армии и двинуться дальше в наступление на Донбасс и донские про­сторы. Таким путем александровский штаб получил в свое распоряже­
ние целый день, мог организовать резервные силы и дать отпор белым, расстроив планы наступления Врангеля.

Мы выполнили задание рабочего класса — защищать Советскую власть до последней капли крови. Бывший командир 5-го Земгальского полка И. И. Вациетис в воспоминаниях, помещенных в первом издании «Истории латышских стрелков», очень высоко оценил последнее траги­ческое сражение этого полка на Южном фронте. Он отметил, что стрелки в этом бою проявили выдающийся героизм, сражались как герои, не жалея своей жизни, против превосходящих сил противника и сорвали таким образом внезапное наступление армии белогвардейцев в направ­лении Донбасса и Донской области.

Красная Армия готовила решающее наступление на армию Вран­геля. Наступление, в результате которого белогвардейская армия была окончательно разгромлена и загнана в Черное море, состоялось в на­чале ноября 1920 года.

Хотелось бы, чтобы наши украинские друзья, колхозники Янчекрака и окрестных сел, никогда не забыли, что их земля шедро полита кровью лучших сынов латышского народа в борьбе за свободную Советскую Украину.

Вспоминаются слова великого поэта нашего народа Я. Райниса:

Так помните вечно могил этих ряд,

Где ваши герои бессмертные спят!

В минуты усталости и сомнения Героев своих вспоминайте мученья!

В ПЛЕНУ

К вечеру 25 июля 1920 года после 18 часов непрерывных боев в степи наступила тишина. Только кое-где еще раздавались отдельные выстрелы.

На нашей последней позиции лежало много убитых, среди них также и некоторые потерявшие сознание стрелки. Тяжело раненные изредка стонали, их воспаленные губы повторяли одно и то же: «Воды, воды...» Но ее у нас больше не было.

Белогвардейские пехотинцы и кавалерийские части пересекли поле боя и поспешили вперед по направлению к Александровску, чтобы на­верстать упущенное. Были слышны их замечания: «Вот, сволочи, дра­лись до последнего!»

Некоторые из оставшихся в живых стрелков, не желая попасть в плен, хотели покончить с собой, но не было чем, так как в бою были использованы все патроны и ручные гранаты. Я пришел в себя, когда один из санитаров белых шарил по моим карманам и пытался стянуть с меня сапоги. Я приподнялся и сел. Белый, считавший меня мертвым, побелел от страха. Вытаращив глаза, он воскликнул: «Ты жив?» Затем приказал мне встать и пойти вместе с ним. Я ответил, что у меня нет сил и очень хочется пить. Я сожалел, что он меня не пристрелил, пока я лежал без сознания. Внимательно оглядев санитара, я увидел, что вин­товки у него нет — на боку висела только санитарная сумка и солдат­ская фляжка, от которой я не мог оторвать глаз. Санитар был жалост­
лив и дал мне напиться. Мне стало лучше, но все же, когда я поднялся, голова у меня кружилась невероятно.

К вечеру стало прохладней, и это приятно освежило измученный ор­ганизм. Но бежать от санитара или предпринять чтсннибудь я был не в состоянии — у меня не было сил, и я последовал за ним.

Неподалеку был небольшой холм. Приблизившись к нему, я увидел группку наших стрелков, лежавших или сидевших на земле, некоторые из них были легко ранены. Санитары белых и их тыловые части, под­бирая убитых и раненых, наткнулись на этих стрелков, в том числе на командира полка В. Павара, комиссара Я- Лундера, командира взвода Лиепиня и нескольких стрелков-коммунистов, лежавших на поле боя. Из нашей группы молодежи я один остался в живых.

Для нас, пленных, начался мучительный путь в тыл врага. Не раз мы жалели, что не погибли в бою или не были застрелены, когда ле­жали на поле боя без сил. Тыловые санитарные части, видимо, желая покичиться своим «геройством» и заслужить похвалу начальства, спешно сообщили своему штабу о взятии в плен человек 50 стрелков

5-         го особого латышского стрелкового полка.

В плен были взяты также около 20—30 венгров. Лица стрелков и венгров побурели от степной пыли и дыма боя — с трудом мы узнавали своих товарищей. Совершенно изменился командир полка Павар. До решающего сражения 25 июля мы привыкли видеть своего командира всегда чисто и аккуратно одетым, в очках, по-военному подтянутым. Захватив в плен, белые основательно его обчистили. Он сидел среди стрелков босой, в каких-то черных залатанных брюках, в рваной сол­датской рубахе, без очков и фуражки, весь в пыли. Именно это его спасло, так как никто из белогвардейцев не мог вообразить, что среди пленных стрелков находится также командир полка. Некоторые стрелки, которых санитары уже успели раздеть, лежали на раскаленной солнцем земле в одном белье.

В вечерней прохладе стрелки стали понемногу приходить в себя. Некоторым удалось даже получить от санитаров по глотку воды. Про­ходившие мимо белогвардейские офицеры, останавливаясь около нашей группы, разглядывали нас со злорадством, ругали, издеваясь над на­шим видом, угрожая застрелить всех пленных латышских стрелков и венгров. Это не тревожило нас, потому что никто и не надеялся остаться в живых. Успокаивало и вселяло в нас мужество то, что мы были не одни, что наши беды разделяло и командование полка.

Белые снова осмотрели пленных и приказали снять лучшую одежду и обувь, у кого она еще оставалась. Все эти издевательства, унижения и угрозы только разожгли в стрелках новое и еще более сильное чувство ненависти к своим мучителям — белогвардейским офицерам. Мы дер­жались хладнокровно и равнодушно. Нас продолжала мучить невыра­зимая жажда. Единственным желанием было — напиться воды.

Из ближайшей балки (их было довольно много в районе села Ян- чекрак и Орехова), откуда еще недавно мы слышали отдельные вы­стрелы, вышла группа белогвардейцев, большую часть их составляли офицеры с изображением черепа на рукаве. Это были так называемые
смертники. Смертники, изрядко пьяные, несли перекинутые через руки красноармейскую одежду и обувь, которую они явно сняли с застрелен­ных ими и павших в бою наших товарищей.

Увидев пленных, смертники с ругательствами набросились на нашу охрану, крича: «Кто их, этих красных собак, раздел?» Эти головорезы имели обыкновение раздевать всех убитых и раненых, а затем прода­вать захваченные вещи и на вырученные деньги кутить. Тыловые бело­гвардейцы, бородачи старшего призывного возраста, которые спрятали нашу одежду, стоя навытяжку перед смертниками, повторяли одно и то же: «Не можем знать, ваше благородие». Нам было безразлично, кому попадет награбленное.

Один из вожаков смертников, придя в ярость от того, что добыча ушла, заорал: «Чего там медлить! Немедленно расстрелять эти красные латышские морды и едем дальше — приближается вечер». Кто-то из смертников добавил: «Мало их расстрелять, нужно повесить, чтобы бол­тались в степи на страх другим!»

Взбесившиеся грабители вовсю ругали тех, кто уже успел раздеть нас и присвоить нашу одежду, обувь и другие вещи, полагавшиеся за расстрел им. Была дана команда построить пленных по-трое — одного за другим. Вожак смертников нагло похаживал вокруг нас и выкрики­вал: «Эти красные чудовища, из-за которых наша Добровольческая ар­мия понесла страшный урон, не стоят одной пули, надо их ставить так, чтобы одной пулей застрелить трех».

Некоторые из пленных не имели сил подняться и встать в последний раз в строй. Смертники стали их толкать и пустили в ход ружейные приклады. После такой «обработки» пленные были построены. Ждали трагического конца... Наступила мертвая тишина, изредка прерываемая бранью белогвардейцев и кляцаньем затворов, заряжались ружья. Бело­гвардейцы, видимо, желая развлечься и продлить пытку осужденных на смерть, не спешили с расстрелом. Стрелки держались героически, ни один не просил пощады у белогвардейских садистов.

Один из белогвардейских офицеров, подойдя к нашей группе, при­казал выдать коммунистов, комиссаров и командиров. Ответа не было — вся группа молчала... Если уж умирать, то умирать всем вместе... Так же поступили венгры. После короткой паузы белогвар­дейцы повторили приказ: комиссары, коммунисты, командиры — три шага вперед! Никто не шевельнулся. Царила полная тишина. Выдер­жав изрядную паузу, офицер контрразведки визгливым голосом закри­чал: «Кто укажет коммунистов, комиссаров, командиров — дарю жизнь!» Такого подлеца среди нас не оказалось — среди стрелков ца­рили единодушие и решимость умирать всем вместе.

За спиной прозвучала команда: «Отставить!» К нашей группе быстро приближался всадник. Это оказался штабной полковник белых со спе­циальным заданием — конвоировать нашу группу в тыл. Эта случай­ность нас вовсе не обрадовала. У нас было только одно желание: скорее бы кончились наши мучения и нас бы расстреляли. Стрелки стали пе­решептываться, подбадривая друг друга: будем держаться как муж­чины, как полагается революционерам, не склоним головы перед контр­
революцией, какие бы муки нам ни готовили. За полковником следо­вала группа всадников, которые должны были конвоировать группу пленных стрелков по дороге к штабу белых.

Где-то далеко в степи видны были огромные облака пыли, по кото­рым можно было судить, что большие массы всадников перемещались в направлении тыла белых. Еще на поле боя мы ждали помощи нашей кавалерии, и теперь загорелась искра надежды, что это •— наши, которые спасут нас от смерти.

Белые засуетились и начали заметно нервничать — они боялись кавалерии Красной Армии. Офицеры несколько раз упоминали имя Бу­денного. С поспешностью белые погнали нас в тыл. Однако облако пыли исчезло где-то в направлении Орехова, рассеялись и наши надежды на освобождение.

Нас гнали, как скот на убой, но мы были бессильны сопротивляться. Тех, кто, устав, не мог быстро идти, белые избивали нагайками. Это вызвало среди стрелков возмущение и протест. Белые угрожали застре­лить каждого, кто отстанет. На эти угрозы мы отвечали смело и с пре­зрением: «Вы могли сделать это уже давно, взяв нас в плен, но мучить себя мы не позволим». Более здоровые пошли медленнее, помогая самым слабым. Так мы все медленно плелись вперед. Нас страшно мучила жажда. Мы шли через бахчу, где валялись раздавленные конскими ко­пытами арбузы. Как только кто-нибудь из нас хотел поднять кусок ар­буза, чтобы утолить жажду, белые на лошадях врезались в колонну плен­ных и начинали избивать нагайками.

Добравшись до ближайшего хутора, мы сговорились дальше не идти и требовать, чтобы нам дали напиться и позволили отдохнуть. Чтобы организацию этого «бунта» не приписали одному лицу, мы все одно­временно начали скандировать: «Воды! Воды! Отдыха! Отдыха!» Бело­гвардейский конвой, пораженный этой дерзостью, начал скверно ру­гаться и пригрозил нас пристрелить. Услышав наши крики, собрались крестьяне из окрестных домов. Возмущенные таким зверским обраще­нием с пленными, они стыдили белогвардейцев: «Вы что, некрещеные, креста на вас нет?! Побойтесь бога! Вам даже воды жаль. Поглядите на этих замученных людей!»

Наш вид был, действительно, ужасен ■— полуголые, запыленные гряз­ные фигуры, у многих перевязаны головы и руки. Ободренные сочувст­вием крестьян, мы начали протестовать еще громче, требуя воды и отдыха. Белые солдаты, слушая, как их стыдили крестьяне, стояли, опус­тив глаза. Офицеры, наконец, были вынуждены приказать напоить плен­ных. Пить! — Какое это было невыразимое наслаждение. Понять это может только тот, кто сам когда-нибудь перенес страшную жажду. Сбежались хозяйки с ведрами, до краев наполнили водой корыта для скота рядом с колодцем, и нас стали небольшими группами подводить к корытам. Мы погружали все лицо в воду и пили, пили. Казалось, нет ни­чего на свете вкуснее этой прозрачной освежающей воды.

Был уже вечер. Стемнело. Наступила темная украинская ночь, и в темноте конвой боялся вести нас дальше. Мы остались ночевать тут же,
неподалеку от колодца, у большого стога соломы. Вокруг нашей группы были выставлены часовые. Охраняли нас очень бдительно, так что всем или большой группе бежать было невозможно.

Нужно было прежде всего спасать комиссара полка Лундера и ко­мандира Павара. Стрелков беспокоило то, что на рассвете могут при­вести пленных из наших соседних частей и кто-нибудь из них узнает наших командиров и сообщит об этом белым. Так как накануне послед­него боя части нашего полка размещались на отдых в этих домах, кто- нибудь из крестьян-кулаков также мог узнать наших командиров.

Нужно было организовать их побег. Командир полка Павар отказался оставить стрелков и выразил желание остаться, а если будет возмож­ность, организовать общий побег из плена. Комиссар Лундер с помощью стрелков ночью исчез. Его изчезновения не заметили, так как список пленных еще не был составлен и белые даже не знали точное их число. По дороге, пока мы шли сюда, к нам присоединили еще несколько плен­ных. Под вечер, до наступления темноты, командир и группа коммунис­тов обсудили два варианта побега: пока нас будут поить, используя су­мерки, забраться под большое корыто у колодца и после ухода группы бежать, либо ночью зарыться поглубже в солому, а утром после ухода группы пленных бежать и перебраться через фронт к своим. Один из этих вариантов комиссар полка использовал и счастливо перебрался через фронт.

Утром следующего дня мы еще раз как следует напились и в сопро­вождении конвоя отправились дальше в тыл белых. Теперь идти было легче — мы хорошо отдохнули в ночной прохладе и жажда нас больше не мучила. Несмотря на то что мы уже второй день ничего не ели, само­чувствие было неплохим, есть не хотелось. Некоторые из конвоиров рас­сказывали, что нам, действительно, улыбнулось счастье — ведь есть же приказ генерала Врангеля: красных латышских стрелков в плен вообще не брать. Нас ведут в штаб белой армии, так как белогвардейцам из­вестно, что 5-й особый латышский полк недавно прибыл из Москвы, где он охранял главного вождя большевиков — Ленина, главнокомандую­щего Красной Армии Вациетиса и других. Этот факт якобы свидетель­ствовал о том, что большевики были вынуждены бросить в бой послед­ние резервы, а это, в свою очередь, означало, что скоро им придет конец.

Такого рода вести распространились по всему белогвардейскому тылу. Этот случай белые раздули как большую победу своей армии и предсказывали скорую гибель Советской власти. Чтобы произвести своей победой на фронте большее впечатление на местное население в тылу, белые гнали нашу группу в штаб в качестве «вещественного до­казательства», выдавая нас то за телохранителей Ленина, то за охрану штаба верховного главнокомандования Красной Армии и т. п.

На второй день мы подошли к какому-то богатому большому украин­скому селу, где находился один из главрых штабов белой армии. По ули­цам села разгуливало много солдат и казаков. Над несколькими бога­тыми домами, где расположились основные отделы штаба, развевались старые царские трехцветные флаги. Повсюду было заметно праздничное настроение.

Неподалеку от центра села из сада рядом с каким-то красивым до­мом доносились звуки духового оркестра и возгласы «ура». Там белые офицеры отмечали какой-то праздник своей армейской части и большие «успехи» на фронте, умалчивая о своих потерях.

Нашу группу пленных отвели на площадь посреди села. Конный кон­вой сменили, и нашу охрану приняла одна из пехотных частей с крас­ными погонами, какие мы видели на фронте. В этой части были также бывшие красноармейцы, попавшие в плен в апреле в боях под Переко­пом. Они были очень разговорчивы и рассказали, что пленных красно­армейцев русской национальности гонят в церковь «очиститься от грехов» и затем распределяют по белогвардейским тыловым частям, а латышей, евреев, коммунистов и командиров расстреливают. Белые делали это с целью разжечь вражду между народами Советской республики. Быв­шие красноармейцы в разговорах с нами выражали свое недовольство помещичьей политикой белогвардейцев и говорили, что при первом удоб­ном случае перейдут на сторону Красной Армии.

В этом зверином логове у нас было мало шансов остаться в живых. Мы все еще ждали своего смертного часа. Бежать не было возможно­сти, хотя мы непрерывно об этом думали.

От солдат мы узнали, что белые празднуют победу Корниловской дивизии на Александровском направлении и нас привели в штаб как военный трофей, чтобы доказать, что белая армия успешно наступает на фронте и «добивается больших успехов». Сообщения об одержанной победе широко публиковались в тыловых газетах белых.

На площадь села были приведены также другие пленные — красно­армейцы из русских частей, которые попали в плен 24—25 июля в боях в районе Орехова. Всех пленных разделили на три группы: латышей, венгров и русских. Белые офицеры, кое-кто со своими «фронтовыми же­нами» — элегантно одетыми дамами, среди которых, судя по виду, были и помещицы, обходили группу пленных, глядя на нас, как на каких-то чудовищ. Это «благородное» белогвардейское общество с чрезвычайной ненавистью и одновременно с любопытством разглядывало латышских стрелков. Все господа ругали и проклинали нас, угрожали уничтожить и отомстить за свое утраченное господство, за то, что прежние чудесные времена, когда они без помехи могли порабощать трудящихся России и спокойно паразитировать за счет рабочих и крестьян, канули в прошлое.

Офицеры, разгуливая перед нашей группой, рассказывали друг другу

и своим дамам чудовищные вещи о латышских стрелках, излагали от­дельные эпизоды из подавления эсеровского мятежа 1918 года в Москве. Некоторые из этих господ принимали участие в мятеже, и их крепко про­учили латышские стрелки, участвовавшие под командованием И. И. Ва- циетиса в подавлении эсеровского мятежа.

Какой-то подполковник, стараясь разжалобить слушателей, расска­зывал, как в 1919 году в боях под Орлом латышские стрелки «зверски» уничтожили лучшие офицерские полки деникинской армии. В качестве доказательства он демонстрировал дамам, слушавшим его с выражением гнева, удивления и сочувствия на лице, обрубок оторванной до плеча
руки и хвастался тем, что потерял в бою глаз. Этот подполковник рас­сказывал как «латышские чудовища» в степях Таврии уничтожили не­сколько английских танков, прыгая на них на ходу и бросая в люки руч­ные гранаты.

Белогвардейцы распространяли в своих армейских частях и тылу агитационные плакаты, на которых изображалось, как латышские крас­ные стрелки уничтожают русский народ. Высшие дипломаты зарубежных буржуазных государств также распространяли эту ложь за границей. (Английский государственный деятель Ллойд-Джордж в своей книге воспоминаний «Правда о мирных договорах», изданной на русском языке в Москве в 1957 году, на странице 294 I тома пишет, что в 1919 году посол Дании в Москве Скавениус информировал Парижскую мир­ную конференцию о том, что Красная Армия состоит в основном из ино­странцев — латышей, венгров, немцев и китайцев.)

Противно было слушать эту болтовню. Лжецы не хотели понять тех исторических перемен, которые произошли в то время во всей необъят­ной России. Латыши, как и другие народы России, плечом к плечу с ве­ликим русским народом сражались не против русских рабочих и крестьян, а против помещиков и буржуазии России — против белогвардейцев.

Именно потому, что латышские революционные стрелки были несги­баемыми борцами за интересы рабочего класса, за Советскую власть, белогвардейцы были так зверски настроены против нас. Мы ждали лин­чевания — думали, что это белогвардейское сборище разорвет нас на куски.

Во второй половине дня всех пленных построили группами по нацио­нальности. Явилось высшее командование —• пожилые разжиревшие ге­нералы и их свита — всякого рода штабные офицеры и несколько штат­ских — представители подлинного хозяина белогвардейцев — Антанты.

Белогвардейское командование хотело похвастаться перед своими хозяевами и убедить их в том, что на фронте достигнута крупная победа, чтобы затем выклянчить у Антанты новые денежные займы, снаряжение и продовольствие, необходимые для продолжения войны против красных. Было очевидно, что именно с этой целью белые организовали комедию с пленными, собрав их со всех участков фронта, не забывая одновременно проповедовать о своей гуманности — вот, дескать, они даже таких зверей, как латыши, берут в плен.

Осмотр пленных нисколько не порадовал ни русских белогвардейцев, ни их иностранных хозяев. Вид у пленных был ужасный, особенно у нас, латышей и венгров: мы уже третий день ничего не ели, все были босые, полуголые, кое-кто в одном рваном нательном белье, некоторые с пере­вязанными головами и руками, поичем грязные повязки запылились до черноты.

Наши тела, едва прикрытые лохмотьями, были покрыты толстым слоем пыли, только зубы и глаза сверкали. Вид у нас был действительно страшный. Хваленая «победа» белых на Александровском направлении, судя по этим небольшим группам пленных, походила не на победу ар­мии, а скорее на бандитское нападение с целью грабежа.

Белые генералы рассказывали своим хозяевам на английском, фран­
цузском, немецком языках, что Красная Армия в целом походит на эту группу пленных, которую они видят здесь, т. е. что вся она одета в лох­мотья, разута и т. д.

Один из штатских обратился к какому-то генералу с вопросом: «Ска­жите, господин генерал, если Красная Армия находится в таком ужас­ном положении, как мы видим здесь, чем тогда объяснить то, что при окружении из всего латышского полка удалось пленить только 53 чело­век, среди которых многие — ранены?» Генерал, разведя руками, мог только ответить: «Вот видите, такие уж они есть, эти красные».

Один из штатских спросил у нас по-немецки, действительно ли мы в такой одежде служим в Красной Армии. Среди стрелков был кое-кто знавший немецкий язык. Они пояснили, что из всего полка в живых ос­тались только 53 человека, что, попав в плен, мы были раздеты для рас­стрела, но это не успели исполнить, так как был получен приказ отослать нас в штаб и повесить Наши стрелки не забыли добавить также, что мы не ели уже третий день. Из этого можно было видеть истинную цену гуманности белых. Иностранцы с большим недоверием слушали и рас­сматривали стрелков. Генералы и офицеры были весьма недовольны.

Затем высшее начальство и представители Антанты двинулись к сто­явшим рядом венграм, среди которых были знающие французский язык. Венгры подтвердили то же самое, что сказали мы, и еще подробнее рас­сказали о зверском и варварском обращении белых с пленными и ране­ными на фронте. Генералы и их хозяева чувствовали себя неловко. Ложь о положении в Красной Армии была разоблачена. Белым не уда­лось скрыть грабительских подвигов своей армии на фронте.

Осмотр пленных окончился. От гуманности белых не осталось ни­чего — их безжалостное и бесчеловечное обращение с тяжело раненными было очевидно для всех, кто участвовал в осмотре. Хозяева белогвардей­цев сами отлично знали, что они делают с пленными. Был известен приказ генерала Врангеля: красных латышских стрелков, комиссаров, ко­мандиров, коммунистов и евреев в плен не брать — уничтожать на месте.

После всей этой комедии латышей и венгров поместили отдельно от остальных пленных во дворе большого деревенского дома, где нам в пер­вый раз позволили умыться и после трех дней голодовки выдали не­много супа и по куску хлеба.

В этом селе местные жители были немецкие колонисты, которые сим­патизировали нам, пленным, и всячески старались помочь: дали ведра, мыло и полотенца, чтобы мы могли помыться, и даже одежду тем, кто был совсем раздет. Они снабдили нас и хорошим пшеничным хлебом. Это нам пришлось очень кстати, так как, съев «казенный паек», мы оста­лись голодны.

Белогвардейцы, охранявшие нас, запретили местным крестьянам да­вать нам хлеб и одежду, но жители села находили способы пробраться к нам. Надо сказать, что кое-кто из белогвардейцев, стоя на посту, только изображал суровость и строгость, а в действительности сквозь пальцы смотрел на наши связи с местными жителями, доставлявшими нам еду.

Очень хотелось курить. Кое-кто из нас сохранил табак, но не было ни бумаги, ни спичек. Я в то время очень слабо знал русский язык. Я обра­тился к одному из солдат нашей охраны, который стоял неподалеку, свертывая себе закрутку, и сказал, как это было обычно принято у нас: «Товарищ, дайте кусочек бумаги». Это было как масло в огонь. Негодяй оказался истинным белогвардейцем — он покраснел, ,как рак, и принялся нагайкой обрабатывать мою голую спину, выкрикивая: «Вот тебе това рищ!» Следы от этих ударов сохранились еще по сей день. Я не пони­мал, за что он меня так безжалостно избивает. Тогда старшие товарищи объяснили мне, что белогвардейцев нельзя называть товарищами, они, дескать, господа.

Так белогвардейцы научили меня говорить по-русски, и в первый же раз с помощью нагайки я понял разницу между словами «товарищ» и «господин». Глядя на бородатого белогвардейца, который выглядел как типичный кулак, я подумал: подожди ты у меня, «господин», придет время и, если останусь жив, я с тобой еще поговорю!

Во дворе, где мы были размещены, собрались белогвардейские шта­бисты и их близкие — русские помещики и богатеи. Они смотрели на нас, как на каких-то чудовищ, называли нас заклятыми большевиками, обзывали грабителями русского народа и разорителями их культуры и хозяйства.

Нам это все уже надоело, мы стали шутить между собой, издеваясь над нашими хулителями, высмеивая их, стараясь не думать о своем пе­чальном положении. Проклятия и ругательства белогвардейцев свиде­тельствовали о том, что они предчувствовали неизбежный конец своего господства. Их дни были сочтены, это понимали и мы — стрелки, вре­менно попавшие в плен в логово контрреволюции, это понимали и наи­более дальновидные белогвардейские офицеры.

В этом селе белые нас не повесили и не расстреляли, как они обещали это сделать, но через пару дней, в течение которых они то различными угрозами, то приказами тщетно -старались добиться того, чтобы мы указали коммунистов, комиссаров и командиров, нас послали под очень сильным конвоем в Мелитополь. В Мелитополе нас поместили в пусто­вавшем корпусе какого-то завода, вокруг которого была высокая изго­родь. В городе распространились слухи, будто пленные — самые отъяв­ленные большевики, последние большевистские силы — латыши, тело­хранители Ленина. Хотя белые расписали нас как ужаснейших негодяев, жители Мелитополя проявили к нам самые теплые симпатии и стара­лись'использовать каждую возможность, чтобы оказать моральную и ма­териальную поддержку. Через высокую ограду к нам забрасывались па­кеты с едой, разной одеждой, перевязочными материалами и записки: «Держитесь, товарищи, не падайте духом, вы не одни в этом логове контрреволюции». Эти симпатии нас, действительно, радовали и прида­вали нам силы и мужество.

В Мелитополе нас, стрелков, отделили от наших боевых товарищей венгров. Они остались здесь, а нас погрузили в два товарных вагона и отправили в направлении Симферополя.

На некоторых станциях возле наших вагонов толпились удравшие на юг буржуи и помещики. Они проклинали нас, вопили: «Здесь везут телохранителей Ленина, чудовищ-латышей, почему эти собаки еще не повешены, не расстреляны, почему 'их еще возят в вагонах? Дайте их, мы задушим их собственными руками!» За стенками наших вагонов бесно­вался разъяренный имущий класс России. В вагон летели камни.

Наш конвой большими буквами написал мелом на наших вагонах: здесь перевозят пленных телохранителей Ленина — латышей.

Симферопольская станция была переполнена любопытствующей пуб­ликой: разодетые господа и дамы, сбежавшиеся со всех концов России, бродящие без дела попы, помещики, фабриканты, торговцы, маклеры, всякого ранга чиновники и много избалованных заносчивых сынков бо­гатеев — гимназистов. Эта публика слонялась по Симферополю без ка­ких-либо занятий и, узнав, что будут привезены «страшилища» больше­вики — латыши, явилась на станцию.

Под усиленной охраной нас высадили из вагонов и повели в симфе­ропольскую тюрьму. «Элегантные» богачи встретили нас обычными ру­гательствами, многие яростно вопили: «Расстрелять! Повесить! Убить проклятых!» Под такую «музыку» конвой с большим трудом провел нас до тюрьмы.

К нескольким тюремным окнам припали арестованные — крымские революционные рабочие и трудовые крестьяне, они приветствовали нас,
махали руками. В одном окне показался даже красный флажок. Это вы­звало большой шум среди администрации тюрьмы и нашего конвоя. Кричали также стоявшие на улице надменные дамы: «Смотрите, смот­рите, что там происходит, даже в тюрьме скоро будет революция!» Наше появление взбудоражило всех тюремщиков.

В главный корпус тюрьмы нас не приняли — якобы не было свобод­ных мест. После того как наш конвойный офицер порядочное время про­бегал по тюремному начальству, нас в конце концов приняли и помес­тили в пересыльном пункте. Там мы прожили несколько дней. Первый раз мы смогли помыться в бане —- смыли накопившуюся на теле степную пыль и дым с поля боя.

В этой тюрьме, хотя кормили нас плохо и мало, мы все же регулярно получали кусок хлеба и порцию супа. Исчезла постоянная жажда, а вместе с тем исчезло равнодушие. Мы снова начали думать о жизни и продолжении борьбы. Мы всерьез рассуждали о побеге из плена — но как и каким способом бежать?

Крымский полуостров замыкал Перекопский перешеек. Некоторые предлагали бежать на побережье и там с помощью какой-нибудь лодки морем добраться к своим. Но побережье сильно охранялось, и без хо­роших связей с местными жителями этот вариант бегства нельзя было претворить в жизнь — это была только фантазия.

Мы узнали, что в горах Крыма есть партизаны, но как к ним попасть?

Было известно, что в окрестностях расположено много белогвардей­ских воинских частей, так что в горы нам со своим латышским акцентом и в оборванной одежде попасть было невозможно. Планы побега надо было отложить до появления более благоприятных условий.

Начальник симферопольской тюрьмы был очень недоволен прибы­тием нашей группы, он был зол, что его тюрьму превратили в лагерь военнопленных, и не жалел усилий, чтобы избавиться от нас.

Наконец явился удобный случай — на Сакском озере потребовались рабочие, чтобы копать грязь для нужд сакской лечебницы. Эта работа была очень тяжелой и вредной для здоровья. Приходилось работать, стоя по пояс в холодной воде соленого озера и из-под соленого слоя вытаски­вать черную, как смола, грязь и грузить ее в вагонетки, которые надо было толкать ко двору лечебницы, а также выполнять другую тяжелую работу в хозяйстве лечебницы. Всю нашу группу послали туда на ра­боты, и начальник тюрьмы таким путем избавился от военнопленных.

В Саках нас поместили тут же, на территории лечебницы, в большой комнате с двухъярусными нарами.

Работа, как я уже говорил, была очень тяжелой. Вода, в которой мы работали, была такой соленой и тяжелой, что человек мог лежать на поверхности ее. Наши тела при работе в этой воде пропитывались солью, а намокшая одежда превращалась в блестящий кусок соли.

Несмотря на тяжесть работы, мы все же чувствовали себя здесь сравнительно свободно, могли встречаться с рабочими и служащими ле­чебницы. Начальником нашей охраны был старый фельдфебель, который всю жизнь прослужил в армии (фамилию его теперь, через 40 лет, я за­был). Это был порядочный человек. Хотя о нас шла слава, что мы отъяв­
ленные и неисправимые большевики, он относился к нам очень лояльно и предоставлял нам большую свободу, чем разрешалось инструкцией. Фельдфебель был старик лет 60, с густыми седыми усами, но все еще бравый, с почти юношеской выправкой, со строгим, но по-отечески доб­рым взглядом. Он был строг, но .всегда справедлив и, к великому нашему удивлению, чрезвычайно не любил избалованных, заносчивых офицеров- помещиков. Указывая на них, он даже не стеснялся предупреждать нас — «остерегайтесь этих собак!» Были случаи, когда находившиеся в лечебнице офицеры, узнав о том, что мы —■ латышские красные стрелки, всячески нас поносили и даже избивали некоторых из нас.

В таких случаях начальник нашей охраны поднимал большой скан­дал — жаловался главному начальству лечебницы, требовал, чтобы призвали к порядку тех «тыловых героев», как он выражался, которые издевались над нами. Эти жалобы не были безрезультатными.

Начальство лечебницы состояло главным образом из врачей, хоть и в офицерской форме, и по отношению к нам, латышским стрелкам, они были настроены либерально и не разрешали реакционным офицерам уни­жать нас.

Работая на соляном озере, мы познакомились с жителями — мест­ными крестьянами, жившими в деревне на берегу этого озера. Они уже слышали, что в Саки прислали из симферопольской тюрьмы красных, и искали удобного случая встретиться с нами, узнать политику большеви­ков по земельному вопросу. Они даже приглашали нас прийти к ним в деревню. Под видом ухода на заработки к крестьянам мы начали посе­щать жителей деревни. Наш начальник охраны не протестовал против посещения ближайшей деревни, только предупреждал, чтобы мы остере­гались офицеров и особенно работников контрразведки.

Крестьяне деревни были враждебно настроены к белым. Беднота и часть середняков симпатизировали Советской власти и Красной Армии. Они нас принимали как желанных гостей и просили рассказать о поли­тике Советской власти по земельному вопросу и даже о том, какой поря­док думает ввести Советская власть на селе после разгрома белогвар­дейцев, что будет с помещичьей землей и т. д. Крестьяне были убеждены, что власть белых в Крыму долго не продержится.

Наши стрелки, в особенности члены Коммунистической партии (и я вместе с ними), стали систематически посещать крестьян деревни, помо­гали им в полевых работах и беседовали с ними на политические темы.

Богатые жители деревни — кулаки — также были настроены враж­дебно против врангелевцев и охотно беседовали с нами, но в этих бесе­дах всегда высказывали больше симпатии главарю кулацких банд Махно. Кулаки даже хотели нас убедить, что только у Махно истинным земледельцам-хозяевам будет хорошая жизнь.

Рабочие и служащие лечебницы также ненавидели белогвардейцев и приветливо относились к нам. Так мы установили связь с крестьянами соседней деревни, а также с рабочими и служащими лечебницы.

Командир нашего полка Волфрид Павар и еще один стрелок рабо­тали в бухгалтерии конторы лечебницы. У них была возможность слы­шать разговоры в конторе, читать свежие известия в газетах белых и
обо всем информировать остальных стрелков. Таким образом, мы были более или менее в курсе того, что происходило в ьгире. Но, к сожалению, наша довольно привольная жизнь в Саках скоро кончилась. Белогвар­дейцы узнали о наших связях с местными жителями и их благосклонном отношении к нам. Нашу группу спешно отправили в севастопольскую тюрьму. Сердечно распростившись с нашим стариком-фельдфебелем, который остался в Саках, мы отправились под конвоем в Севастополь. Начался новый мучительный путь по белогвардейскому логову.

В севастопольской тюрьме нас не приняли — она была переполнена арестованными революционными рабочими Крыма, трудовым крестьян­ством и интеллигенцией, которые начали активную борьбу с белогвар­дейским режимом. Поместили нас во дворе какой-то казармы в брезен­товой палатке. Казарма находилась недалеко от Севастопольской бухты и железнодорожной станции, в ней была расположена белогвардейская юнкерская школа, воспитанники которой нас охраняли. Часть помеще­ния этой казармы занимал военный госпиталь.

Наше положение было здесь очень плохим: в палатке не было ни нар, ни соломы, спали мы на холодной каменистой земле без одеял. Старая тонкая летняя одежда, которую мы получили в сакской грязеле­чебнице, была изодрана и превратилась в лохмотья. Ходили мы босые.

Приближалась осень, становилось холоднее, и по ночам мы особенно мерзли. Чтобы ночью хоть сколько-нибудь согреться, все лежали, при­жавшись друг к другу. С большим нетерпением ждали утра, и с восхо­дом солнца старались согреться в его лучах. Кормили нас объедками из госпиталя и с юнкерской кухни.

Большинство юнкеров были заядлые белогвардейцы, сынки богачей, будущие офицеры. Они были враждебно настроены против нас, мы же были изолированы от севастопольских рабочих, которые симпатизиро­вали нам.

В том же дворе стоял совершенно незаселенный дом с окнами, дверьми и полом, но туда нас не пустили и заставили жить в брезенто­вой палатке, спать на голой земле. Это было сделано с явной целью быстрее сломить нас физически. Начальником караула был комендант этой казармы — старый, сгорбленный 65-летний прибалтийский не­мец — полковник. Это был большой негодяй и истязатель людей. Говоря с нами на ломаном латышском языке, он всегда подчеркивал: «Я вам, молодой люди, буду показать, как имения сжигать, как надо господа уважать, абер не тумайте, я не сабыл, как вы господа грабили». Наше тяжелое положение доставляло ему удовольствие — он ходил, потирая руки, и радовался нашим страданиям. Вначале юнкера, проходя мимо нашей палатки, громко чертыхались, ругали нас, угрожая повесить, рас­стрелять, разорвать на куски и т. д. С каждым днем эти угрозы мы слы­шали реже, пока наконец им это, очевидно, надоело. Однажды через брезентовую стенку палатки мы услышали разговор идущих мимо юн­керов: «Рядом же стоит пустой дом, почему их туда не пускают, застав­ляют полуголых мерзнуть в этой дырявой палатке?»

Иногда ночью неизвестные благодетели подкидывали нам в палатку белье и даже старые одеяла. Для нас и это было некоторым облегче­
нием — было что натянуть на себя, а одеяла использовали в качестве подстилки — было теплее, чем на голой земле. Этими благодетелями могли быть только кто-нибудь из юнкеров, так как остальным не было разрешено приближаться к нашей палатке. Таким образом, даже в среде юнкеров находились люди, которые симпатизировали нам и тайком ока­зывали нам помощь. Боясь своих, они не хотели нам показываться.

Несколько дней нас посылали на работу в порт грузить корабли, иногда — на станцию нагружать и выгружать железнодорожные ва­гоны. Вид у нас был ужасный: мы шли босые и совершенно оборванные. Это вызывало у жителей Севастополя сочувствие.

Большинство из нас изготовило себе «верхнюю одежду» из мешков. В мешке вырезали отверстие, в которое просовывали голову, и еще два отверстия для рук. От переноски тяжестей на полуголой, а иногда и со­вершенно голой спине кожа была расцарапана, покрылась язвами, бес­прерывно болела, местами текла кровь, образовались нарывы.

Вокруг нашей группы стало собираться все больше и больше порто­вых рабочих и жителей города. Все чаще слышались их протесты против бесчеловечного отношения к пленным красноармейцам. Более смелые громко осуждали насилие белогвардейцев и высказывали вслух свое возмущение. Портовые и станционные рабочие искали возможности встретиться и поговорить с нами, информировать нас о том, что рабочие Севастополя не дремлют, а готовятся к решительному бою с белогвар­дейцами и этот решающий момент приближается. Хотя жили рабочие в большой нужде, они готовы были делиться с нами своими убогими обе­дами и куревом. От них мы узнали, что белые на фронте терпят большие неудачи. Наши новые друзья высказывали надежду, что Красная Армия в скором времени начнет наступление на Перекоп и очистит Крымский полуостров от белых. Эти вести нас обрадовали и вселили в нас но­вые силы.

Комендант — старый прибалтийский помещик — старался сделать нашу жизнь по возможности тяжелей. Он нас иначе не называл, как грабителями, поджигателями поместий и разрушителями культуры. По его словам, в 1905 году где-то в Прибалтике, нужно полагать, в Латвии, революционеры сожгли его родовое имение. Он не мог этого забыть и всегда кричал нам на ломаном латышском языке: «Я вас отучай жечь имения, я вас научить уважать господа!» Однажды, когда мы ушли на работу, старый негодяй со своими приспешниками-юнкерами очистил нашу палатку — забрал одеяла, которые нам дали неизвестные добро­желатели, а также бумажные мешки, которые мы принесли из порта и использовали в качестве подстилки для спанья. Из-за этого негодяя мы были вынуждены снова спать на голой земле. Нас охватила неописуемая злоба и ненависть к старому барону, мы придумывали план возмездия, но ничего не могли предпринять, так как к нам он приходил всегда с целой толпой подручных.

Между тем осень вступала в свои права, и соответственно наше по­ложение ухудшалось. Утром мы шли в порт, дрожа от холода, так как ночью, лежа на голой земле, перемерзали. Большинство было босыми, у иных обувь была подвязана веревками. В ответ на наши повторные
требования выдать одежду и обувь старый немец только глумился над нами, говоря: «Требуйте от тех, кому вы служили».

В порту, на станции, а также по дороге на работу мы нарочно демон­стрировали свои лохмотья, босые ноги, голое тело, расцарапанную кожу и таким образом собирали вокруг себя все больше севастопольцев. Мы рассказывали им, как белые на фронте нас раздели и ограбили, оставив в столь печальном виде.

Собравшиеся осуждали белых, высказывали свое возмущение и со­чувствие нам, приносили нам одежду и обувь, но конвойные не позво­ляли ее передавать. Это еще более возмущало людей. Очевидно, высшее белогвардейское начальство узнало о росте недовольства севастопольцев поступками белогвардейцев, и был отдан приказ не выводить нас со двора казармы. Мы больше не могли встречаться с севастопольцами, но они нас не забывали — приходили к воротам казарм и требовали допу­стить их с одеждой и продуктами к раздетым, обокраденным пленным. Однако к нам их не допускали и одежду не принимали.

Мы были очень удивлены, когда спустя несколько дней нам выдали одежду и обувь, старую, изрядно поношенную, а частично и с пятнами крови, очевидно, снятую с мертвых или раненых белых солдат. Как бы там ни было, но теперь мы после долгого времени были все же одеты и обуты. Старый барон был страшно разгневан и смотрел на нас, как разъяренный зверь, близко к нам не подходил и перестал браниться. Мы поняли, что одежда нам выдана против его воли, благодаря энергичному протесту севастопольцев против бесчеловечного обращения белых с пленными.

Барон стал очень беспокойным, наверное, знал, что дела у белых на фронте плохи. Все больше приходило в тыл раненых, от которых мы узнали, что Красная Армия перешла в наступление и нанесла белогвар­дейцам смертельный удар. Однако комендант, очевидно, желая отомстить, жаловался на нас, как на необузданных бунтарей, и через не­сколько дней как-то утром нас вывели со двора казарм и в сопровожде­нии конвоя повели через город. Когда мы отошли на несколько кило­метров от Севастополя, нас посадили на пароходик и перевезли на полуостров, где не было ни одного гражданского, а стояли только офи­церские части.

На полуострове — мы прозвали его «Островом смерти» — нас при­нял и осмотрел комендант «Острова». Это был человек преклонного воз­раста, с седыми пушистыми усами, надменным взглядом и молодцеватой военной выправкой, которая, очевидно, выработалась за долгие годы пребывания в армии. С виду можно было судить, что он помещик. С гор­достью и достоинством носил он свой мундир царской армии. Этот пред­ставитель старого мира оглядел нас строго и величественно, как будто с большой высоты. Ознакомившись с нашими сопроводительными доку­ментами, в которых старый барон, очевидно, нам основательно насолил, он еще раз зло глянул на нас, выражая недовольство нашим приходом, и резким повелительным голосом сказал: «Смотрите, чтобы у меня вы вели себя, как полагается военнопленным! Находиться только в указан­ном вам месте, строго соблюдать распорядок дня! Запрещаю разговари­
вать с лицами расквартированной здесь воинской части. За нарушение дисциплины вы будете наказаны». Затем последовало предупреждение о том, что здесь не Севастополь и чтобы мы не пытались выступать с большевистскими речами, в противном случае нас сделают на голову короче.

Нам отвели небольшой домик, очевидно, бывшую дачу, на высоком берегу Черного моря Домик был совершенно пустой — у нас не было ни нар, ни соломы, ни одеял — спали мы на полу, под голову клали со­бранные кирпичи. Чтобы было теплее, мы спали одетыми, грели на плите кирпичи и клали рядом — пока они были теплыми, мы чувство­вали себя хорошо.

Теперь мы были совершенно изолированы и ничего не знали о том, что происходило на свете. Даже белогвардейские газеты нам запретили читать. С белыми офицерами мы говорить не смели, а солдат на полу­острове не было, за исключением поваров и кухонных рабочих. Распи­ловка дров для кухни была единственной работой, которую нам дове­ряли, и ту мы выполняли в течение часа. К месту размещения офицеров мы не имели права приближаться — нас боялись как чумы. Было очень скучно. Сидели у своего домика и часами смотрели на море. По тому, что происходило на море, мы могли заключить, что белым в Крыму стало «жарко».

Множество различных иностранных пароходов, в особенности фран­цузских и английских, с большой поспешностью шло в Севастополь и обратно. Началась эвакуация Крыма, или, вернее, бегство за границу российских помещиков и буржуев. Но мы об этом ничего не знали, только видели, что белые стали очень беспокойными. Старый важный полковник каждый день нас строго проверял. Главным образом он за­ботился, чтобы мы были совершенно изолированы. Полковник был на­столько бдителен, что даже подослал к нам какого-то «военнопленного», якобы бывшего красноармейца. Наши опытные старые партийцы быстро разоблачили этого «военнопленного», которому было поручено наблю­дать за внутренней жизнью нашей группы. Этот провокатор был донской казак — кулацкий сын, вскоре он исчез. Старый полковник очень боялся большевиков. Так как нас он считал «совершенно неисправимыми» боль­шевиками, то терпел, как зубную боль. Мы это понимали и думали, что белые, уходя из Крыма, нас уничтожат.

Были первые дни ноября. Все оживленнее становилось движение па роходов по морю. Все больше появлялось французских и английских во­енных кораблей. Офицеры тревожились, нервничали. Даже всегда точ­ный полковник «забывал» выдать нам пищу — мы жили впроголодь

В начале ноября 1920 года стала хорошо слышна артиллерийская канонада в направлении Перекопа. Было ясно, что начались большие бои, и грохот их становился все сильнее. Нас охватила невыразимая ра­дость, хотя ее омрачала неизвестность: что сделают с нами белые, от­ступая из Крыма? Бежать с полуострова мы, небольшая группка не­вооруженных стрелков, не могли. Белые находились перед катастрофой, этого они не могли скрыть от нас, хотя мы и были изолированы от всего мира. Наши ребята, распиливая дрова для кухни, подслушали разговор
офицеров о том, что их армия терпит неудачи и вынуждена отступать Тяжелые бои идут у самого Перекопского вала, и падение Крыма — вопрос нескольких дней. Мы были окрылены — приближался конец нашим мучениям.

Целыми днями мы обсуждали, что делать, как уйти с «Острова смерти», как попасть в Севастополь. Два дня мы не получали ничего съестного. И без того ослабевшие от плохого и маленького пайка, остав­шись теперь совсем без хлеба, мы чувствовали сильное утомление, бес­силие. Я, один из самых молодых, больше других терпел от постоянного голода, постоянно чувствовал усталость и стал апатичным ко всему. Ре­шили, что с этим положением нужно покончить. Обратились к полков­нику с твердым и определенным требованием — хлеба или смерти!

Вечером полковник явился к нам. Он совершенно преобразился — серо-бледный, осунувшийся, утративший надменность и даже самообла­дание. Только теперь, очевидно, он понял, что помещичьей власти при­ближается конец и что у него нет надежды вырваться из Крыма.

Неожиданная перемена в полковнике уменьшила наши опасения, что белые, покидая Крым, расправятся с нами. Грозный полковник говорил с нами почти заискивающим тоном. Он объяснил, что мы слишком уль­тимативно обращаемся к нему, требуя хлеба или смерти. Снабдить нас хлебом у него нет возможности, так как в течение нескольких дней не присылаются продукты из Севастополя. Его офицеры тоже терпят нужду, и совершенно неизвестно, когда улучшится положение с продук­тами. Стрелки повторили свое категорическое требование — снабдить нас продуктами или, если полковник не в силах этого сделать, освобо­дить нас из плена и выпустить с «Острова смерти».

Полковник ответил, что у него нет ни права, ни распоряжения нас освободить. Когда мы спросили, есть ли у него право и распоряжение морить нас голодом, полковник растерялся и пробормотал что-то не­внятное. Затем после долгого молчания он обещал нам выдать из своего неприкосновенного фонда немного продуктов и выпустить завтра всю нашу группу с острова Обещал выдать пропуск в Севастополь, чтобы мы сами искали себе пропитание. Мы были счастливы, но в то же время обещание это казалось подозрительным: как бы только старик нас не обманул. Однако хлеб и немного консервов полковник все-таки выдал нам, а на другой день мы получили пропуск в Севастополь и отправи­лись туда.

На берегу залива у переправы стоял пароходик, на котором можно было переехать в Севастополь. Капитан пароходика, пожилой моряк, встретил нас широкой сердечной улыбкой. Он узнал нас, так как более месяца тому назад перевез нас из Севастополя на «Остров смерти». Теперь мы были без конвоя, и он первый поздравил нас с избавлением от белогвардейского плена.

Только когда пароходик пристал к севастопольской стороне и мы вы­садились на берег, мы наконец почувствовали себя свободными. Ко­манда пароходика сказала нам, что мы можем смело идти в город: белых там нет и власть находится в руках рабочих. Только утром в

Даже небольшое расстояние до города казалось нам необычайно длинным и трудным ■— сил у нас не было и очень хотелось есть. Мы слишком ослабели от длительного недоедания. Явившись в Севастополь, мы прежде всего стали думать, как достать продукты и утолить голод.

Утром ушли последние французские военные суда, которые взяли белогвардейцев, но всем беженцам места на кораблях не хватило. Явив­шиеся только что с фронта белогвардейские части не нашли в порту обещанных кораблей Антанты и разбрелись по городу. Местные жители рассказывали, как накануне генерал Врангель, уезжая из Севастополя на французском военном корабле, успокаивал белогвардейцев: «Не вол­нуйтесь, уважаемые господа, всем хватит места на кораблях — я об этом позабочусь». Но это было пустое обещание, с помощью которого Врангель хотел обеспечить себе беспрепятственный отъезд из Крыма.

Когда отходили последние корабли из Севастополя, в порту стоял ужасный шум, далеко были слышны истерические крики, плач и вопли. Белогвардейские офицеры и их дамы с чемоданами, толпы православ­ного духовенства в своих длиннополых одеяниях, элегантно одетые рус­ские богачи, их надменные дамы и барышни с собачками и породистыми кошками, с криком и визгом осаждали трапы французских военных кораблей, ища спасения под крылышком Антанты.

Французские матросы, высмеивая и унижая офицеров, нагло обра­щаясь с их дамами, особенно были грубы с долгополыми священниками, которых выталкивали с корабельных сходен на берег. Многие из них падали в море со всеми своими чемоданами.

Контрреволюционеры, которым не удалось попасть на французские военные корабли, собрались в районе порта и станции в ожидании обе­щанных кораблей Антанты, но те не пришли.

Мы явились сюда в надежде достать продукты и утолить голод. Здесь горело несколько складов, в которых хранились американские кон­сервы, мешки с мукой, военное обмундирование и обувь. Все это подо­жгли французские матросы. Под руководством севастопольских рабочих организаций местные жители энергично боролись с огнем, стараясь спа­сти продукты и другие ценности.

На пожаре мы встретили- рабочих, с которыми работали в порту. Теперь они были хозяевами порта и станции, руководили тушением пожара и взяли на себя охрану складов. В городе уже работал времен­ный Совет рабочих, который организовал охрану города и готовил встречу Красной Армии. От портовых рабочих мы получили ящик мяс­ных консервов, которые прислали американцы белогвардейцам, и не­сколько буханок хлеба. Это спасло нас от голода. Осматривая город, мы видели на улицах, площадях и особенно в районе станции и порта бро­шенную военную технику Антанты. Там были английские танки и фран­цузские броневики, на железнодорожных путях — много бронепоездов и штабные салон-вагоны. Кое-где мы видели расставленные рядами раз­личного калибра орудия и пулеметы, валялись кучами брошенные вин­товки, патроны и орудийные снаряды. Бесчисленное множество подвод с тощими лошаденками и без них, нагруженные штабным имуществом, которое было брошено на произвол судьбы.

По городу и его окрестностям тысячами бродили упряжные, артил­лерийские и кавалерийские лошади, некоторые даже оседланные — все они искали корм. Недалеко от порта стояло несколько сотен привязан ных стройных лошадей с красивыми седлами и сбруей. Давно не корм­ленные и не поенные, животные жалобно смотрели на людей. По рас­сказам местных жителей, эти лошади с богатой сбруей принадлежали штабу генерала Врангеля. Накануне он со своим штабом верхом явился в порт, штабисты бросили лошадей, сами сели на пароход и удрали, оставив большую часть своей армии на Крымском полуострове.

Героическая Красная Армия разбила последнюю армию контрреволю­ции, и на этом гражданская война была закончена. К Севастополю при­ближалась его освободительница — Красная Армия. Из тюрем уже были освобождены революционные рабочие, крестьяне, интеллигенция и военнопленные. Вместе с севастопольскими рабочими они деятельно готовились к торжественной встрече Красной Армии.

Улицы Севастополя были заполнены народом. Все встречали Крас­ную Армию восторженно, приветственными возгласами. Мы, стрелки

5-          го Земгальского полка, были бесконечно счастливы и благодарны на­шей героической Красной Армии, которая освободила нас из плена.

В городе начал действовать военный комендант. Большими толпами собирались белогвардейские офицеры и солдаты, которые считали себя побежденными и ожидали распоряжений победителей. Красной Армии была совершенно чужда жажда мести. Ее командование сообщило всем белогвардейским офицерам и солдатам, чтобы они сдали все оружие и в назначенные комендантом сроки в алфавитном порядке явились для регистрации. После регистрации их отпустили на свободу и даже раз­решили выехать из города. Такого гуманного обращения белогвардейцы не ожидали. Они были поражены, когда убедились, что распускавшиеся белой пропагандой слухи о «зверствах» Красной Армии были бесчест­ной ложью. Явившихся сюда священников никто не регистрировал, им разрешили вернуться на свои прежние места жительства.

С помощью коменданта нам удалось получить продовольствие на несколько дней, получили мы также хорошую теплую одежду, обувь, документы, коней и корм для них.

Отдохнули сами, накормили коней и через несколько дней пустились в путь искать Латышскую дивизию, которая, по словам коменданта, стояла в районе Евпатории. Явившись в район Евпатории, мы узнали, что Латышская дивизия ушла в направлении Николаева. Мы направи­лись туда. После нескольких дней скитаний и поисков мы пришли в Ни­колаев, где от военного коменданта узнали, что Латышская дивизия на­ходится в 10—15 км от Николаева, в селе, название которого я забыл. Помню, что это было большое село, в котором в то время активно рабо­тал Народный дом, где часто устраивались театральные выступления. Там я впервые увидел украинскую постановку «Наталки Полтавки» и другие. Участники драматического кружка играли от всей души, и боль­шой зал Народного дома всегда был переполнен. В этом селе мы нашли

5-        й латышский стрелковый полк и явились к его командованию. Нас приняли очень сердечно, мы чувствовали себя, как дома, встретили зна­комых из 5-го особого латышского полка и своих друзей из полка осо­бого назначения.

В 5-м полку к этому времени собралось около 100—150 человек из бывшего 5-го особого полка. Явились стрелки, которые 25 июля по раз­ным причинам не были на передовой линии — человек 14, которые попрятались и позднее вышли из окружения, и мы, вернувшиеся из плена.

Встреча со старыми боевыми товарищами была сердечной и друже­ской. Много было о чем рассказать. Вспоминали минувшие бои и пере­житые трудности. Я встретился со своим старым боевым товарищем чле­ном Коммунистической партии с 1914 года — Карлом Рутманисом, ко­торый в то время был руководителем партийной организации роты. Насколько я помню, К- П. Рутманис был родом из-под Екабпилса.

Стрелков разместили в крестьянских домах, по 2—3 человека в каж­дом. Я, Рутманис и еще один стрелок поместились в доме крестьянина- середняка. Хозяин и хозяйка дома приветливо обращались с нами, красноармейцами. Во время плена я очень ослабел. Три месяца, прове­денные как бы в камере смертников, дали себя почувствовать. Пере­
житое оставило во мне, 18-летнем юноше, глубокое впечатление. Сначала я часто кричал во сне и будил товарищей своим бредом.

Старая хозяйка, как родная мать, заботилась о моем здоровье, хо­рошо кормила и поила различными настоями целебных трав, которые успокаивающе действовали на мою нервную систему. Благодаря ее ле­чению через несколько месяцев я выздоровел, чувствовал себя бодро, жизнерадостно и был готов к новым боям.

Но борьба уже была окончена. Армия иностранных империалистов и белогвардейцев была разбита, героическая Красная Армия победила темные силы контрреволюции. Теперь эта славная армия рабочих и крестьян получила заслуженный отдых и готовилась к новой работе — к восстановлению народного хозяйства, разрушенного в годы империа­листической и гражданской войн.

В конце 1920 года в этом селе Латышская стрелковая дивизия была расформирована и зачислена в состав 52-й дивизии.

НА ФРОНТЕ ВОССТАНОВЛЕНИЯ ХОЗЯЙСТВА

В начале января 1921 года был получен приказ Реввоенсовета Рес­публики начать демобилизацию Красной Армии. Предусматривалось де­мобилизовать прежде всего молодых добровольцев непризывного воз раста.

Молодежь стала собираться «домой». Возник вопрос, — где же у нас, латышей, дом? Наша родина была под гнетом капиталистов, мы не падали духом, чувствуя себя хорошо среди украинского народа. Я ни­когда не забуду, как заботилась обо мне наша милая хозяйка, которая вылечила меня и помогла восстановить утраченные силы. Мы, стрелки, были убеждены, что придет время, когда наша дорогая матушка — родная Латвия -— вернется в семью советских республик.

Однако нужно было обдумать, где остаться сейчас. Этот вопрос мы обсуждали каждый день. Мы были, как на крыльях. Нужно ехать. Нужно переходить к новой жизни... Новые неизвестные условия...

В нашей роте коммунистическая организация под руководством К. П. Рутманиса организовала регулярное чтение докладов, лекций, бе­сед и разъясняла стрелкам актуальные политические вопросы. Моло­дежь, которая должна была первой покинуть армию, просила у Рутма­ниса совета. Высказывали предположение, не следует ли ехать в Латвию и продолжать борьбу в нелегальных условиях, чтобы вместе с латыш­ским пролетариатом возобновить борьбу за Советскую власть в Латвии. Предлагали организовать из нас, молодых, партизанскую часть — со­бирались нелегально перейти границу и громить власть буржуазии в Латвии.

Карл Рутманис не советовал делать этого, сказав, что не следует спешить с партизанской борьбой. Придет время, будет видно, что делать. Сейчас основная задача — быстрее включиться в работу по восстанов­лению народного хозяйства, скорее преодолеть хозяйственную разруху, приступить к строительству социализма и помочь укрепить экономику нашего советского государства.

Рутманис не советовал нам, молодым, ехать в Латвию на нелегаль­ную работу: слишком уж мы молоды, да и не удастся нам скрыть от охранки буржуазной Латвии свое добровольное вступление в ряды Крас­ной Армии и участие в гражданской войне. Вернувшись в буржуазную Латвию, в лучшем случае мы будем заключены в тюрьму, а в худшем — повешены. Он посоветовал нам ехать в Москву и с помощью латыш­ской секции Центрального Комитета Коммунистической партии вклю­читься в восстановление хозяйства.

Все молодые стрелки, большинству из которых еще не было 20 лет, решили остаться в Советской России и включиться в активную работу по восстановлению народного хозяйства. Рутманис объяснил нам, что, работая на восстановлении народного хозяйства Советской республики и укрепляя экономику Советского государства, мы приближаем победу рабочих и трудового крестьянства и на нашей родине — Латвии.

За несколько дней до нашего отъезда К- П- Рутманис сердечно по­прощался с нами, а наедине со мной сказал, что по поручению партии отправляется в Латвию на нелегальную работу. Мы пожелали друг другу успеха в дальнейшей работе и счастливой встречи в Советской Латвии.

я. м. МАЛЕР

Осенью 1919 года 4-й латышский стрелковый полк перевели с Поль­ского фронта на Орловский. Деникин в то время двигался по направле­нию к Москве и уже захватил Курск и Орел. У Орла мы встретились с отборными белогвардейскими полками, состоявшими исключительно из офицеров. Четыре дня сражались мы у какой-то деревни. Белые ожесто­ченно сопротивлялись, но наши стрелки, закаленные в огне боев, были сильнее. На четвертый день белогвардейцы не выдержали и отступили. В боях под Кромами положение несколько раз становилось критическим, но латышские стрелки, преодолев кризис, добились победы.

Началась эпидемия тифа, я заболел и пролежал два месяца в Павло­граде. Выздоровев, я узнал, что мой полк ушел в Таврическую губер­нию, в имение Преображенка, находившееся примерно в 7 километрах от Перекопа. Тиф вырвал почти четверть из рядов команды конной раз­ведки и не меньше из пехоты. В полку насчитывалось теперь около 400 штыков, и поэтому его пополнили русскими солдатами.

У Перекопа мы простояли довольно долго. Однажды мы без артил­лерийской подготовки пошли в атаку на Турецкий вал. Двинулись вперед ночью, очень медленно и находились уже в каких-нибудь 200 метрах от вала. Но ближе к валу подойти не удалось, так как он был огражден поясом колючей проволоки примерно 10-метровой ширины. Двигаться дальше без артиллерийской подготовки было невозможно. Когда стало рассветать, белые нас заметили и открыли сильный огонь. Не оставалось ничего другого, как отойти назад.

Под натиском превосходящих сил противника нам пришлось тогда отступить за Днепр. Однако вскоре мы вновь перешли в наступление

4-й полк переправлялся через Днепр у Малой Каховки и Берислава. Первой переправилась пешая разведка, затем — роты пехоты и конники на плотах. Переправившись через Днепр, мы заняли плацдарм. Слева от нас был один из латышских полков, который вместе с нами переправ­лялся через реку, но ему вскоре вновь пришлось отступить, так как бе­лые перешли в контрнаступление. Во время обратной переправы через Днепр этот полк понес большие потери. Мы остались одни на неболь­шом плацдарме и тоже вскоре отступили, правда, без потерь. Через не­которое время мы снова переправились через Днепр и заняли плацдарм. Крупные силы кавалерии белых еще раз оттеснили нас от имения Пре- ображенки к Днепру.

Наступило 20 августа 1920 года — день, решивший судьбу 4-го полка. Полк стоял между Днепром и Перекопом в деревне Черненька. На на-

тем правом фланге находился русский пехотный полк, который ночью отступил. На левом фланге стоял 5-й латышский полк. Мы ждали на­ступления.

Утром 20 августа кавалерия белых начала наступление на 5-й полк. Конная разведка 4-го полка заняла пост между 5-м и 4-м латышскими полками В 5-м полку была артиллерия, и она удачно отбила наступле­ние. Тогда белые подвергли обстрелу наши конные посты, и мы немного отступили назад. Оставаться в открытом поле с конями под обстрелом было бессмысленно. Белые пошли в атаку на наш полк. Поскольку полк занимал широкий фронт, а его правый фланг был обнажен, положение стало очень тяжелым. Командир полка Андерсон послал меня в передовую цепь пехотинцев, которая чересчур рассредоточилась, чтобы сообщить им о необходимости сократить фронт. Не успел я достигнуть передней линии, как с гиком налетели вражеские кавалеристы, разма­хивавшие сверкающими на солнце клинками. Это производило страш­ное впечатление. Артиллерии у нас не было, за исключением одного бомбомета, который тут же испортился. Я приблизился к передовой цепи и устно передал свое сообщение, но было уже поздно — вражеская ка­валерия на широком фронте охватила полк с обоих флангов. В то же время испортился и один из пулеметов, а прислуга, поставив его на

двуколку, ускакала. Положение стало опасным, и я решил, что лучше вернуться назад.

Когда я отправился обратно с передовой линии, штаб полка и кон­ники уже отступили примерно на 3 км. За мной гнались два вражеских казака. Мой конь заметно уставал, а враги приближались. Я решил было, что лучше уходить пешком, и вынул уже ногу из стремени, но тут же передумал и придержал коня, намереваясь в случае, если враги при­близятся, взять их на мушку. Однако у коней обоих моих преследова­телей тоже иссякли силы, и враги перестали гнаться за мной. Медленно передвигаясь, я настиг всю команду и штаб полка. Полковой адъютант спросил меня, что происходит на передовой. Я доложил, что вражеская кавалерия окружила полк, а что было дальше, не знаю.

Оказалось, что напал на нас генерал Барбович с 2000 чеченцев. Только позднее мы узнали, что на передовой линии стрелки сражались до последней возможности. Когда кончились патроны, они бросились в штыковую атаку. По словам местных крестьян, все поле было усеяно трупами врагов и лошадей, Врагу удалось захватить в плен небольшую горстку раненых стрелков, которых они согнали в сарай недалеко от деревни Черненька и расстреляли. Затем подъехал белогвардейский офицер и громко крикнул, чтобы те, кто остались в живых, вышли, обе­щая сохранить им жизнь. Вышли двое стрелков — один еврей из

4-        й роты и стрелок Бумбиерис, который был ранен в ногу. Бумбиерие остался жив благодаря своей находчивости. Он успел броситься на землю до выстрелов, а когда начали стрелять, другие упали на него. Бумбиерис был отвезен в Крым и помещен в больницу в маленьком го­родке. В больнице, узнав, что он латыш, с ним обошлись неважно. Когда рана зажила, он был послан на фронт. Случилось так, что белогвардей­ская часть, в которую был послан Бумбиерис, стояла против позиций, которые занимал латышский кавалерийский полк. При первом же удоб­ном случае Бумбиерис попытался попасть к своим. Когда наши пошли в наступление, он вместе с русским солдатом спрятался в погребе. За­тем, когда белые отступили, Бумбиерис вернулся к красным. От него и узнали об уничтожении пленных из 4-го полка.

В бою с врагом один из стрелков — Амбулис из Болдераи —- тяжело раненный в голову ударом шашки, остался лежать на поле боя. Спустя некоторое время подъехали двое казаков и стали обыскивать его кар­маны. Один из них сказал, что красный, наверное, еще жив. Услышав это, Амбулис вновь потерял сознание. Очнувшись ночью, он поднял го­лову и увидел, что лежит в окружении раздетых мертвецов. Будучи хо­рошим пловцом, Амбулис переплыл Днепр и пришел к нам.

В этом бою погиб почти весь 4-й латышский стрелковый полк. Мы похоронили своих боевых товарищей, павших смертью героев.

В ноябре 1920 года, после разгрома армии Врангеля, Южный фронт был ликвидирован и некоторые части Красной Армии, в том числе и Латышская стрелковая дивизия, были переформированы. Латышская дивизия была присоединена к 52-й дивизии.

В связи с заключением мира часть латышей, в том числе и я, в ап­реле 1921 года вернулись домой. Советское посольство в Риге выплатило нам пособие, так как новую жизнь начинать было трудно.

бывш. командир 1-й роты 6-го латышского стрелкового полка

ИЗ БОЕВОГО ПУТИ 1-Й РОТЫ 6-го ЛАТЫШСКОГО СТРЕЛКОВОГО ПОЛКА

Командование 1-й ротой 6-го латышского стрелкового полка я при­нял 23 июня 1920 года, по окончании московских пехотных курсов ко­мандного состава. 2-я бригада Латышской дивизии, которой командо­вал Фрицис Лабренцис, была расположена в украинском селе Качка- ровке, южнее города Никополя, на правом берегу Днепра. Латышские стрелки стояли на отдыхе после боев у Перекопа.

6-м латышским стрелковым полком командовал Бривкалн, его за­местителем был Лоден, адъютантом — Ниедре, а комиссаром полка — Гулбитис.

30 июня 1920 года разведчики 1-й роты разведали днепровские плавни напротив села Британы, и в ночь на 1 июля мы высадили десант на ле­вом берегу Днепра. 1-я рота форсировала реку первой. Остальные роты не могли переправиться из-за отсутствия средств переправы. После ко­роткой стычки с врангелевцами рота по приказу комбрига перешла в распоряжение командира 5-го полка Тупе для прикрытия левого фланга полка. Только на следующее утро остальные подразделения полка при­были на левый берег Днепра и вступили в бой. Бой продолжался до

5    июля. 6 июля, прижатые атакой противника к Днепру, части нашей бригады вернулись на правый берег Днепра в село Львово, а оттуда переместились севернее города Берпслава; 6-й полк занял позицию для охраны берега Днепра напротив села Любимовки, севернее Каховки. Боевые действия здесь ограничивались разведкой Днепра.

В начале августа 1920 года 6-й латышский полк сосредоточился в городе Бериславе. 6 августа весь командный состав выехал в немецкую колонию Шлангендорф, чтобы осмотреть окрестность, где предусматри­валось произвести форсирование Днепра в направлении города Каховки.

1-       я рота со всеми командами пеших разведчиков полка была назначена в ударную группу 6-го полка, первой должна была переправиться через Днепр на понтонах и удержаться на берегу до наведения понтонного моста и переправы остальных войсковых частей.

Переправа началась в час ночи с 6 на 7 августа 1920 года. Первыми от нашего полка переправлялись разведчики на своих лодках, за ними следовали понтоны со стрелками и станковыми пулеметами. Наша ар­тиллерия открыла заградительный огонь, причем особенно удачно дейст­вовала мортирная батарея, расположенная на острове посреди Днепра,

против города Берислава. Противоположный берег покрылся разрывами наших снарядов. Врангелевцы тоже не молчали и открыли ответный орудийный огонь. Однако наши разведчики вышли уже на левый берег, сообщив нам об этом красной ракетой. Вскоре на берег высадилась из понтонов вся рота. Понтоны тотчас же вернулись в Берислав.

1-         я рота и команда разведчиков заняли активную оборону. Перед нами были позиции врангелевцев, за спиной — Днепр. Наша артиллерия перенесла огонь на Каховку, а врангелевская — по днепровским плав­ням и Бериславу.

Рота удерживала оборонительный рубеж до наведения понтонного моста через Днепр и переправы остальных частей полка и бригады. Переправа продолжалась всю ночь, и утром, около 8 часов, мы двину­лись вперед — на Каховку. Врангелевская артиллерия открыла ураган­ный огонь. Стремясь удержать Каховку, противник стал подтягивать силы для нанесения контрудара. Нашему передовому отряду до под­хода подкреплений пришлось принять бой. Убитых и раненых у нас было 17 человек, в том числе был убит политрук нашей роты старый латышский стрелок Гудруп, которого мы похоронили в городе Бериславе.

Врангелевцы не смогли отбить нашей атаки и отступили из Каховки. Замолчала и их артиллерия, наша же артиллерия заняла позиции в предместьях Каховки и открыла огонь по контратакующей лавине кава
лерии противника, наступавшей со стороны села Любимовки. Понеся по­тери, противник отхлынул назад.

Вечером 7 августа 1920 года с наступлением темноты прекратилась артиллерийская канонада, замолкла ружейно-пулеметная стрельба. Ка­ховка была взята.

Весь август, сентябрь и октябрь 1920 года прошли в непрерывных боях. После взятия Каховки необходимо было ускоренным темпом дви­нуться на Перекоп, чтобы заставить Врангеля оттянуть свои войска обратно в Крым. Белогвардейцы же, напротив, прилагали все усилия, чтобы сбить наши части с Каховского плацдарма. 6-му латышскому полку пришлось выдержать ожесточенный бой под хутором Терны, где сложил голову командир батальона Пиоле. Село Черненька четыре раза переходило из ‘рук в руки. Бои шли у деревни Черная Долина, Большая Маячка, под хутором Балтазаровка. Под Черной Долиной нам удалось вклиниться ночью в расположение противника, нанести ему серьезный урон и захватить пленных. Утром полк отступил к селу Чер­ненька, где командир полка созвал к себе всех командиров рот и ба­тальонов и поставил боевую задачу: двинуться вдоль линии фронта, пересечь Каховско-Перекопский тракт и таким образом прийти на по­мощь 4-му латышскому полку, выдвинутому далеко вперед в направле­нии Перекопа. Было приказано приготовиться к отражению атак кава­лерии противника.

В головном отряде двигался 1-й взвод нашей роты. Не успели мы еще дойти до Перекопского тракта, как показалась колонна вражеской кавалерии и понеслась с саблями наголо на наш взвод. Два наших станковых пулемета «максим» и два ручных пулемета «льюис» открыли огонь. Кавалерия хлынула назад. В этом бою был ранен командир взвода Петрович, прошедший всю империалистическую и гражданскую войны. Погибло также несколько стрелков. Мы отошли ближе к полку и залегли. Неприятельская кавалерия продолжала наседать на нас из-за бугра. Выручали нас станковые и ручные пулеметы. Как только из-за бугра появлялась врангелевская кавалерия, мы встречали ее ружейным и пулеметным огнем. Атаки следовали одна за другой. Несмотря на боль­шие потери, враг продолжал наступать.

Неподалеку от хутора Терны на помощь нам пришла 51-я дивизия, которая начала теснить кавалерию врага. Полк занял боевые позиции полукругом у Перекопского тракта, против хутора Каменный Кол. На этих позициях нас посетил комбриг Лабренцис и’ сообщил, что мы имели дело с четырьмя тысячами сабель противника, который только что уничтожил почти весь 4-й полк. Взятых в плен стрелков 4-го латышского полка врангелевцы загнали в сарай под Черненькой и расстреляли из пулеметов.

На следующий день врангелевская артиллерия открыла ураганный огонь по нашим позициям и тылам. 18 самолетов противника бомбарди­ровали переправу через Днепр под Каховкой. Затем неприятель снова пошел в наступление, оттеснив нашу 52-ю дивизию, находившуюся на левом фланге, — бой становился все напряженнее.

В Каховке находилась огневая бригада, которая имела бронеавто­мобили. Через некоторое время со стороны Каховки показались не­сколько броневиков. Врангелевская артиллерия открыла огонь по тракту, но головной броневик, повернув вдоль неприятельской цепи, на­чал косить противника пулеметным огнем, врангелевцы не выдержали и побежали.

На следующий день Красная Армия продолжала наступать. Бои шли под Черненькой, Большой Маячкой и хутором Балтазаровка, а затем мы двинулись назад — в Каховский укрепленный район, где к зиме были уже подготовлены три линии проволочных заграждений и окопов.

Однажды ночью в октябре 1920 года Врангель пустил танки по Перекопскому тракту, чтобы уничтожить нас в ночном бою. Мы выдер­жали. Два неприятельских танка были подбиты.

В районе Никополя Врангель переправил через Днепр свою кавале­рию, и Латышскую дивизию послали ликвидировать ее. По выполнении задания стрелки вернулись на Каховский плацдарм. Я заболел тифом и лег в лазарет. В это время 6 й полк в районе Константиновки атаковали части кавалерийского корпуса генерала Барбовича. Полк выдержал шесть атак. Ружья и пулеметы раскалились, патроны иссякли. Стрелки бросились в рукопашную и в большинстве своем погибли или попали в плен. Вырвались те, которые были на лошадях. В плену неприятелем были расстреляны командир батальона и несколько командиров рот и взводов.

Из лазарета я возвратился в январе 1921 года, когда Латышскую дивизию присоединили к 52 й дивизии, а 6-й латышский полк — к 455 му стрелковому полку этой дивизии. Между буржуазной Латвией и Совет­ской Россией был уже заключен мирный договор, и поэтому латышские советские войсковые части не могли более находиться в армии Совет­ской России.

В апреле 1921 года все латыши, подавшие заявления о своем жела­нии возвратиться на родину, были отправлены в Москву, а из Москвы — в Латвию. Я в Латвию не поехал и после демобилизации остался рабо­тать в СССР.