РАССУЖДЕНИЯ ПО ВОПРОСАМ морской ТАКТИКИ“

В конце XIX века противоречия крупнейших дер­жав резко обострились. Капиталистический мир вступил в высшую, последнюю стадию своего раз­вития — империалистическую. На арене борьбы за рынки сбыта, за колонии появились новые сильные империалистические хищники — Германия и Япония, выступавшие с требованием «жизненных про­странств», с притязанием на передел мира в основ­ном за счет старых колониальных стран — Англии и Франции. Возникают конфликты, ведутся коло­ниальные войны, заключаются дипломатические союзы и тайные сделки. Немецкие военные корабли и «научные экспедиции» рыскают по всему свету в поисках «свободных» территорий. Япония начи­нает экспансию в Корее и Китае. Франция захваты­вает Алжир и Тунис, Англия — Египет, Италия — Эритрею и Сомали.

Каждая из передовых империалистических стран стремительно строит и совершенствует свой военно- морской флот—одно из основных орудий колони­альной империалистической политики. Техническое
и тактическое совершенство военных кораблей де­лает быстрые шаги вперед. Деревянный парусный флот умер. Модели знаменитых парусных кораблей заняли свое место в морских музеях. На смену парусному флоту пришел мощный броненосный флот. Резко возрастает тоннаж основных классов военных кораблей, что позволяет увеличивать мощ­ность двигателей и толщину брони.

С появлением брони военные корабли, казалось, становятся неуязвимыми для снарядов противника. Но развивалась и артиллерия. Увеличивалась тол­щина брони и улучшалось ее качество, а в то же время появились новые дальнобойные орудия и бо­лее крупного калибра снаряды большей разруши­тельной силы.

Долгое время с переменным успехом продолжа­лось соревнование брони и снарядов. Оба эти сред­ства противостояли друг другу. Артиллерия явля­лась главным средством поражения противника, а броня — основным средством защиты от разруши­тельного действия снарядов.

Флот, получивший преимущество в одном из этих средств, имел бы значительное превосходство над противником. Возникал вопрос: каков же должен быть флот, какова должна быть конструкция кораб­лей? Ведь для создания новых типов кораблей и выработки соответствующих им тактических прие­мов боя необходимо было знать степень преимуще­ства своей артиллерии и брони над артиллерией и броней флота противника. В противном случае, вы­строенные новые корабли в первом же бою оказа­лись бы обреченными на гибель, а затраченные на их сооружение огромные средства и время — невос­
полнимо потерянными. Изыскание путей, по которым шло развитие артиллерии и броневой защиты, пред­ставляло поэтому важнейшую проблему подготовки флота к войне. Разрешение этой проблемы было исключительно важным делом, и неудивительно, что осенью 1891 года в русском флоте началась широ­кая и оживленная дискуссия. Возникла масса вопро­сов, касающихся как степени уязвимости броневых плит, так и увеличения пробивной силы снарядов. В разгар дискуссии Степан Осипович Макаров, по­лучив новое назначение, стал главным инспектором морской артиллерии. [1] Чем руководствовалось выс­шее морское командование, назначая Макарова на пост инспектора артиллерии,— неизвестно. Высказы­валось мнение, что его назначили на это место лишь потому, что другого подходящего назначения не нашлось, а быть может и не без тайной мысли — «утопить» беспокойного человека в канцелярском болоте морского Технического комитета. Дело в том, что и инспектор морской артиллерии работал под руководством этого комитета, консерватив­ность, неповоротливость и крючкотворство которого были хорошо известны. Результаты назначения по­лучились, впрочем, совершенно неожиданные.

Однажды утром вновь назначенный инспектор морской артиллерии присутствовал на полигоне при испытании броневых плит, закаленных по способу американца Гарвея и считавшихся неуязвимыми для снарядов любого калибра. Испытания эти имели большое значение для русского флота, так как
необходимо было решить вопрос: заключать ли до­говор с фирмой «Гарвей-Виккерс» на приобретение этих плит для строящихся броненосцев или нет. Случайно, по недосмотру, одну из броневых плит, подлежащих испытанию, установили к орудию не лицевой, закаленной стороной, а противоположной, не закаленной.

Началась стрельба. Снаряды без труда проби­вали плиту, считавшуюся неуязвимой.

Стрельбу приостановили и стали доискиваться причины столь неожиданных результатов. Ошибка была, наконец, замечена, плиту перевернули как нужно, лицевой стороной, и испытания возобнови­лись. Броню не пробил ни один снаряд.

Испытания на полигоне закончились. Случай с плитой, поставленной обратной стороной, служил несколько дней предметом веселых разговоров. На том и успокоились. И никому, кроме Макарова, не пришло в голову задуматься над этим «курьез­ным случаем», проанализировать его и сделать выводы.

«Мне пришла в голову следующая мысль,— гово­рил впоследствии Макаров,— если закаленную по­верхность плиты легко пробить с обратной стороны, т. е. с изнанки, то нельзя ли эту самую изнанку на­садить на головную часть снаряда? А что, если при этом получится такой же эффект, как с плитой, по ошибке поставленной задом наперед?»

Предложение Макарова заключалось в том, чтобы на головную часть снаряда из твердой стали надеть колпачок из относительно мягкой стали, качествен­но такой же, как обратная сторона броневой плиты.

Макаров был инспектором артиллерии, а потому
ему не трудно было произвести на полигоне испы­тание такого снаряда с колпачком из мягкой стали.

Испытания блестяще подтвердили предположе* ние Макарова. Снаряды с колпачками насквозь про­низывали гарвеевскую броню.

Вывод получался очень важный: снаряды русской артиллерии, снабженные макаровскими колпачками, оказывались способными поражать все военные корабли, защищенные американской броней.

Можно представить себе то ошеломляющее впе­чатление, которое произвело испытание снарядов с колпачками на представителей иностранных фирм! Они глазам своим не верили, когда им показали пробитые русскими снарядами их «неуязвимые» пли­ты, и потребовали повторения опытов в их присут­ствии.

Макаров не без иронии вспоминал: «Так как все испытания снарядов производились в плиты, пред­ложенные заводами бесплатно, то мы обязаны были результаты наших испытаний показать пред­ставителям заграничных фирм, и хотя им не пока­зывали самые снаряды до выстрела, но они не могли не догадаться, что так называемое «магнит­ное приспособление» состоит из приставной головки. В Америке подумали, что головка «держится силой магнетизма», но так как, вероятно, намагнитить должным образом снаряды им не удавалось, то го­ловка сваливалась со снаряда еще в канале, кото­рый и портился... Без сомнения, все представители иностранных фирм стремились сколько возможно достать чертеж магнитных приспособлений, но не достали».

Вот откуда родилась быстро распространившаяся
за границей легенда о так называемом «магнитном приспособлении адмирала Макарова», ни с каким магнитом ничего общего не имевшем!

Изобретение вскоре стало достоянием всех фло­тов мира.

Объяснить, почему это важное в оборонном отно­шении изобретение не было засекречено, трудно. Никаких сведений о виновнике такой слишком гру­бой ошибки не сохранилось. Но если учесть, что в то время в высших правительственных и морских кругах царской России было засилие иностранцев, а также прямых или косвенных тайных агентов мно­гих иностранных государств, то можно предположить и объяснение этой странной ошибки. Макаровские колпачки вскоре получили широкое распростране­ние повсюду, за исключением России, где они были приняты на вооружение лишь перед войной 1904— 1905 гг.

Этот случай служит яркой иллюстрацией судьбы изобретений и изобретателей в царской России.

За границей же Макарова называли «победителем брони».

В должности инспектора артиллерии Макаров со­стоял до осени 1894 года. За это время он осущест­вил множество полезных нововведений. На флоте при его непосредственном и настойчивом участии был введен бездымный порох, изобретенный гени­альным русским ученым Д. И. Менделеевым. «Вве­дение бездымного пороха,— писал Макаров,— есть крупный шаг как в баллистическом отношении, так и по отношению к видимости цели. Флот, снабжен­ный бездымным порохом, будет иметь над своим противником крупные преимущества. Полный пере­
ход на бездымный порох у орудий всех калибров в некоторых флотах уже совершился. Дело это — насущной важности». [2]

Макаров ввел также на флоте патронные пушки и уцентрированные башенные орудийные установ­ки. ²³ В его воображении зрели еще многие замыслы и изобретения. Так же как на любой другой долж­ности, Макаров искал и находил то, что нужно бы­ло изменить, усовершенствовать, переделать.

Но Макарова подолгу не оставляли ни на одной из должностей. В конце 1894 года он получает но­вое назначение — командующим эскадрой Среди­земного моря.

Закончившаяся в 1895 году победой Японии япон­ско-китайская война создает тревожное положение на Востоке. Япония захватила у Китая остров Фор­мозу (Тайван), .Пескадорские острова и, обосновав­шись в Корее, уже мечтает о захвате Маньчжурии и Сахалина.

Вероятность столкновения России с Японией уси­ливается. Эскадру из Средиземного моря спешно переправляют через Суэцкий канал в Тихий океан.

В этом переходе Макаров вдруг заболевает и до­вольно тяжело. Сильно простудившись в штормовую погоду во время продолжительного стояния на мо­стике, Макаров принужден слечь в постель. У него начинается воспалительный процесс коленного су­става на почве ревматизма. Когда приступы острой боли несколько ослабевают, он, не в силах усидеть в каюте, появляется на палубе на костылях. Ему
предлагают списаться на берег и заняться лечением. Но Макаров и слышать об этом не хочет. Хотя и на костылях, он лично ведет эскадру в Тихий океан, преодолевая бури и непогоды.

Прибыв на Дальний Восток, Макаров с головой погрузился в дальневосточные дела. Он обследует порты, производит морские промеры, присутствует на совещаниях высшего командного состава Тихо­океанского флота, разрабатывает тип пригодного для дальневосточных вод корабля, изыскивает сред­ство на случай столкновения кораблей во время ча­стых здесь туманов. [3]

Макаров провел на Дальнем Востоке немногим более полугода. Приказом от 1 января 1896 года он сйова назначается на другую должность — старшим флагманом l-й флотской дивизии, дислоцирующей­ся в Кронштадт. В Петербург Макаров поехал не через Сибирь, а через Соединенные Штаты. Он хо­тел посмотреть на Великие озера,²⁴ где сообщение зимой поддерживалось с помощью ледокольных па­роходов, с недавнего времени сильно заинтересовав­ших Степана Осиповича.

В марте 1896 года Макаров прибыл в Кронштадт и приступил к исполнению своих новых обязанно­стей. В этот период он возвратился к разработке и разрешению вопросов морской тактики. Вопросы тактики интересовали Макарова давно. Еще в 1887 году, за девять лет до возвращения Макаро­ва в Кронштадт с Дальнего Востока, в журнале «Морской Сборник» была напечатана статья без

Подписи под названием «В защиту старых броненос­цев и новых усовершенствований».

Эта статья, облеченная в форму полуфантастиче- ской повести, была написана Макаровым и излагала его взгляды на тактику военного флота.

Вероятно стремление приблизить рассматриваемые тактические проблемы и принципы к пониманию ши­рокого круга читателей продиктовало Макарову не­обходимость писать о сложных и глубоких темах в форме не сухой и официальной, а беллетристиче­ской. Еще никто из военных деятелей не пользовал­ся таким приемом. Макаров выступил в этом отно­шении первым.

Содержание повести таково. Где-то, в стороне or морских дорог, к востоку от Новой Зеландии, на соседних островах, возникла неведомая ни для кого на свете, оригинальная, высоко развитая культура, принадлежавшая двум сходным во всем респуб­ликам.

Наступил день, когда правителям этих республик «наскучило изолированное положение в мире», и они, прослышав о несогласиях и неустройстве, ца­рящих в Европе и других культурных странах, ре­шили «сбросить таинственное покрывало и смело положить свой меч на весы политического равно­весия всего мира».

«Со стороны,— пишет Макаров,— островитянам хорошо был виден всемирный вред, происходящий от натянутых отношений между всеми европейскими нациями, и вызываемые этим огромные расходы на содержание войск. Вечные интриги и постоянные притязания англичан с их безграничными интереса­ми окончательно вывели из терпения островитян,
которые решили рассечь все дипломатические узЛЫ одним взмахом меча и переместить 'центр политиче­ского равновесия на Тихий океан. Довольно евро пейцы правили всем миром, пора уступить место их антиподам. Обе республики решили выйти из таин­ственного положения, захватить некоторые колонии европейцев и потребовать собрания всемирного кон­гресса для окончательного подписания условий о распущении войск в Европе и о вечном мире».

Попытке островитян вмешаться в дела цивилизо­ванных народов и созвать «всемирный конгресс» для водворения мира и безопасности во всем мире предшествовало событие, которое и составляет сущ­ность тактической повести Макарова.

Бороться за мир островные республики начали после того, как окончилась ожесточенная война, возникшая между ними из-за ничтожного' повода. В ходе этой борьбы наглядно выявились достоин­ства и недостатки судов обоих противников и дей­ственность тактических приемов, принятых флото­водцами. Во главе флотов стоят два выдающиеся флотоводца; в повести они являются представите­лями двух противоположных тактических взглядов.

На фоне развивающихся событий, во время ко­торых сталкиваются противоположные тактические принципы, Макаров и высказывает свои тактические взгляды. Выразителем его взглядов является один из вымышленных героев повести — адмирал Фор­вард, командующий флотом «белых».

Еще в 1869 году, после несчастного случая с бро­неносной лодкой «Русалка», на которой плавал в то время Макаров, Степан Осипович заинтересовался проблемой непотопляемости судов. Над этой пробле­
мой он продолжал работать все последующие годы вместе со своим учеником и последователем А. Н. Крыловым.²⁵ Водонепроницаемость отсеков корабля, наличие мощных водоотливных средств, изыскание способов скорейшей заделки пробоин, наиболее быстрое определение места пробоины и уровня воды, затопившей тот или иной отсек,— вот определенные Макаровым основные условия неуяз­вимости корабля, получившего пробоину.

Адмирал Форвард так характеризует современное состояние проблемы непотопляемости, которая, ка­залось бы, больше всего должна интересовать всех моряков: «Непотопляемость не дочь, а падчерица (морских знаний. Б. О.). Она с завистью может смотреть на своих цветущих подруг, артиллерию, минное дело и механику, и нужны новые печальные случаи, чтобы обратили внимание на ее справедли­вые и скромные требования. Флоты всех наций гре­шат против непотопляемости».

Сознание Форварда — так же как и Макарова — не может помириться с той мыслью, что современ­ный броненосец, эта грозная на вид железная кре­пость, с такой легкостью преодолевающая большие расстояния и наносящая огромный вред врагу, сама чувствительна к малейшему уколу, и достаточно всего лишь одной мины, чтобы пустить эту несо­крушимую крепость ко дну.

«Теоретически, современные корабли совершенно непотопляемы, так как они подразделены на 100 и более независимых отделений. Практически же, как только такой непотопляемый корабль получит пробоину, так сейчас же тонет самым постыдньш образом. Если бы во время потопления были
посторонние наблюдатели, то они могли бы выяс­нить причину, почему непотопляемые корабли тонут; но, так как во время аварии каждый занят своим делом, то выясняется только одно то, что в деле потопления многое очень неясно».

Макаров, выступая под именем Форварда, нахо­дит сильные и точные слова, чтобы обратить вни­мание и морских кругов, и строителей, и исследо­вателей на исключительную важность разработки проблемы непотопляемости: «Тот, кто видел потоп­ление судов своими глазами,— пишет он в пове­сти,— хорошо знает, что гибель корабля не есть простая гибель имущества; ее нельзя сравнить ни с пожаром большого дома, ни с какою другою ма­териальною потерею... Корабль может и должен быть обеспечен от потопления. Существующие на­ступательные средства не столько сильны, чтобы от них тотчас же тонуть, и Белые корабли легко пере­носили те удары, которые были роковыми для Си­них; следовательно, и Синие могли бы быть в тех же условиях».

Макаров рисует в повести картину гибели броне­носца от мины во время сражения Синих с Белыми. «Сила взрыва была так велика, что многие орудия сбросило со своих станков, полетели мачты и шлюп­ки. Сдвинутые котлы оборвали все паровые трубы. Пар и горячая вода бросились в кочегарные и ма­шинные отделения и задушили все, что было в них живого. Вслед за взрывом, огромная масса воды хлынула в середину судна через пробоину. Пере­борки были разрушены, ничто не задерживало страшного потока, и броненосец стал быстро погру­жаться в воду... Общая картина бедствия была

Постройка ледокола «Ермак». Положение работ спустя два месяца после закладки корабля.

поистйне ужасна: крики и стоны людей, полузадав- лениых орудиями и падавшим рангоутом, оглашали воздух; клубы пара извергались всеми люками из батарей, в которых, как в аду, ничего не было вид­но. ..»

31 марта 1904 года броненосец «Петропавловск» наткнулся в водах Порт-артурского рейда на неприя­тельскую мину. Если сравнить показания немного­численных моряков, спасшихся с «Петропавловска», с приведенным описанием гибели броненосца Си­них, аналогия получается почти полная; даже вре­мя от момента взрыва до полного погружения ко­рабля совпадает в точности. Как известно, «Петро­павловск» затонул молниеносно, всего лишь в пол­торы минуты. Совпадение созданной воображением картины с действительностью свидетельствует, насколько правильно, до малейших подробностей, Макаров понимал и представлял неизбежные след­ствия хорошо известных ему причин!

Боевые качества корабля выясняются только во время сражения, средства же против потопляемости должны быть заранее предусмотрены и изысканы. Адмирал Форвард в поисках таких средств прихо­дит к смелому заключению. Он предлагает искус­ственно затоплять суда, чтобы, «записывая все яв­ления, сопровождающие потопление», найти способы сохранить другие корабли. Сам Макаров применял более экономный и простой способ: он топил модели кораблей. Этот вспомогательный спо­соб научно-исследовательской работы прочно вошел у него в практику; особенно сложным испытаниям подвергалась модель спроектированного им и впо­следствии построенного ледокола «Ермак».

С целью выяснить, достаточно ли корабль Hecfct в себе живой силы, чтобы опрокинуть от таранного удара равное себе по мощности судно, Макаров соорудил точную модель английского броненосца «Виктория» и долгое время испытывал ее в бассейн не Петербургского порта.

Поводом к этому послужила необычная катастро­фа, которая произошла с английским броненосцем, носившим это имя, в 1893 году у бе.регов Сирии.²⁰ Стали доискиваться причины гибели, появилась масса статей, высказывались различные предполо­жения, но ничего определенного установить не уда* лось. Тогда выступил Макаров и, заказав точную модель броненосца, после продолжительных испы­таний установил, что причиной гибели корабля были продольные переборки.

В своем рассказе о битве Синих с Белыми Мака­ров также указывает на опасность таких переборок, чаще всего именно они ведут к гибели корабля. «Никто не хотел,— писал Макаров,— вдуматься за­благовременно в средства непотопляемости, никто не хотел вникнуть в сущность этого дела, что и повело к весьма горьким для Синего флота послед­ствиям. В особенности, медвежью услугу оказали продольные непроницаемые перегородки, идущие по диаметральной плоскости и разделяющие машин­ные и котельные отделения на две части. Как известно, переборки эти предназначены с весьма благой целью уменьшить размеры отделений. Но они грешат против основного принципа непотоп­ляемости: «не допускать крена во время аварии».

Макаров точно разобрал и выяснил причину гибели английского броненосца и в апреле 1894 года
прочел публичную лекцию «О неаоюплиемости со­временных броненосцев и гибели «Виктории». После окончания лекции Макаров продемонстрировал в бассейне на модели «Виктории» картину ее гибели. Толпа зрителей окружала бассейн. Пустив модель на воду, Макаров осторожно снял пластырь, соответствовавший месту пробоины, и, дав ход суд­ну, едва успел произнести: «Вот, господа, у нас раненый корабль,, он еще совсем немного набрал воды...», как модель внезапно нырнула носом в воду, затем перевернулась вверх килем и упала на дно бассейна. Опыт был очень убедителен и кра­сноречиво подтверждал выводы лектора о причинах гибели броненосца.

Макаров, постоянно развивая теорию непотопляе­мости судов, боролся за ее практическое осущест­вление, изыскивал средства, которые дали бы воз­можность кораблю остазаться на воде, имея в кор­пусе подводные пробоины. Макаров считал, что, помимо аварийных средств, должны быть проведены научные испытания и приняты все профилактические мероприятия. Первое из них и главное — это пред­варительное испробование модели, когда прове­ряются расчеты, второе — чтобы корабль по окон­чании постройки был подвергнут полному испытанию ло части непотопляемости. Иными словами, необхо­димо искусственное затопление выстроенного ко­рабля, не целиком конечно, а по отдельным отсе­кам и отделениям, в соответствии с заданными условиями. Каждое отделение должно быть затопле­но до верхних переборок. Если нигде не обнаружится течи, то корабль можно признать вполне надежным.

Но указаниям Макарова и его примеру нигде не
желали следовать. «Непотопляемость,— с горечью говорит Степан Осипович в своей книге «Рассужде­ния по вопросам морской тактики»,— находится в упадке на всех флотах, и даже такой случай, как потопление броненосца «Виктория», не вызвал дол­жных мероприятий. На кораблях все еще боятся напускать и выкачивать воду в должном количе­стве Виноваты в этом исключительно флотские офицеры, они же и понесут наказание за свою вину в бою, если только не возьмутся за это дело обеими руками».

Предупреждение Макарова не подействовало, и флот, действительно, заплатил за это дорогой це­ной. В числе других причин гибели русской эскад­ры в Цусимском бою было и полное пренебрежение к средствам непотопляемости боевых кораблей.

Обычно вместе с гибнущими в бою судами гиб­нут и сотни людей. Если нельзя спасти корабль, то необходимо спасти людей. Мимо этого вопроса Макаров, конечно, не мог пройти. Но как это сде­лать? На корабельные шлюпки вряд ли можно рассчитывать. Много ли их уцелеет в бою? К тому же иметь на борту много деревянных шлюпок опасно в пожарном отношении. Макаров предла­гает пробковые или металлические пустотелые пон­тоны, пловучестью каждый на одного человека. Если люди, очутившись в воде, соединят все свои понтоны в один или несколько больших, получатся плоты, пригодные для спасения значительного коли­чества людей. [4] Очень полезно, по примеру коммер­
ческого флота, иметь пловучие скамейки и табу­реты, а также ввести пловучие мостики. Макаров предлагает еще одну меру — укреплять выше ва­терлинии снаружи бортов деревянные брусья. С по­мощью особого приспособления они могли бы сбра­сываться в воду и служить средством для спасения людей. [5] Эти брусья были бы также полезны в ка­честве защитного средства при столкновении с дру­гим кораблем. Кроме того, Макаров предлагает еще ряд спасательных, самовсплывающих при ги­бели корабля средств.

Адмирал Форвард,— а значит и Макаров,— счи­тают, что «бедный корабль, бьющийся в агонии», следует оставлять лишь в том случае, если все средства к спасению корабля исчерпаны.

Излагая свои тактические взгляды перед решаю­щим боем, адмирал Форвард говорит: «Мое пра­вило: если вы встретите слабейшее судно, нападай­те, если равное себе — нападайте, и если сильнее себя — тоже нападайте.

Если увидите, что и другой наш корабль избрал целью нападения то же судно, на которое вы на­пали, продолжайте ваше нападение,— пока не уни­чтожите неприятеля. Не гонитесь за неприятелем, который далеко, если перед вами находится другой близко. Забудьте всякую мысль о помощи своим судам: лучшая помощь своим есть нападение на чужих».

Совершенно очевидно, что уже в этом первом
своем произведении по вопросам морокой тактики Макаров воскрешал суворовские принципы веде­ния боя.

История войны между Белой и Синей республика­ми была для Макарова первой попыткой изложить свои взгляды широко, открыто попробовать расше­велить морское начальство, напомнить ему о том, что к войне надо готовиться заранее.

Но Макаров не тешил себя надеждами на скорое торжество своих идей. «Главная трудность прове­сти в жизнь какое-нибудь нововведение заключается в том,— писал он,— что люди сживаются с сущест­вующими неудобствами, тогда как новое прэдстав- ляется чем-то гадательным, а потому непрактичным. Чтобы яснее видеть дело, полезно иногда огляды­ваться на прошлое, а оно нас учит, что даже пред­ложение ввести прицелы к орудиям было встречено несочувственно и потребовались многие годы, пока пришли к тому убеждению, что прицел улучшает наводку».

Макарову, глядевшему в суть дела глубже своих современников, всю жизнь приходилось бороться с предрассудками, с рутиной, с непониманием «сущ­ности». Как-то Макаров обратил внимание на необ­ходимость окраски боевых судов в защитный цвет. [6] Наилучшей краской следует гризнать серую, мато­вую, —писал он.—Окрашивать корпус следует весь целиком, не исключая ни труб, ни рангоута, ни по­лосок, ни меди; позолоту закрашивать или прикры­
вать. «Дело тут не в щегольстве, а в уменьшений видимости судов ночью и в затруднении наводки неприятельских орудий днем».

Но на этот дельный совет никто не обратил вни­мания, рутина торжествовала. Слишком привыкло в то время начальство к внешнему блеску корабля, к полированным бортам, начищенной до ослепи­тельного блеска меди, к черному блестящему кор­пусу и видимой за много миль жёлтой трубе. Позд­нее, уже в русско-японскую войну, вступив в коман­дование порт-артурской эскадрой, Макаров тотчас же отдал приказ (29 февраля 1904 года, № 3): «Объявляю для руководства, что для военных це­лей хорошая окраска наружного борта вредна, ибо при хорошей окраске очерчиваются линии судна, что выгодно неприятелю для измерения расстояний, для распознавания типа и имени судна, своих напа­дений и вообще для видимости. Чем хуже окрашено судно, тем для военных целей лучше...» Макаров считает вредной ненужную щегольскую окраску, предвосхищая идею современного камуфляжа, при­нятого теперь не только на флотах, но и в армии (раскраска танков, автомашин, халатов бойцов и пр.). «Для дня,— писал он в Порт-Артуре,— лучше всего грязный, вылинявший, сероватый цвет».

Адмирал Рожественский повел свою огромную эскадру на Дальний Восток, не позаботившись окра­сить суда в защитный цвет. В пути корабли русской эскадры, выкрашенные в черный цвет, с яркожел­тыми трубами, были видны за много миль, а во время Цусимского боя эта окраска во многом по­вредила эскадре.

В своих трудах, лекциях, выступлениях и

т

докладах Макаров неоднократно повторял, что мо­ряку необходимо самым тщательным образом изу­чать и твердо знать, как вести морской бой. Без военных знаний военный моряк — бесполезен. Но указания Макарова очень часто не доходили до сознания современников. Его или не понимали, или не хотели понять. Во флоте занимались всем чем угодно, тысячами разных технических мелочей и пустяков, но неизменно упускали самое главное. Никто не задумывался о том, что такое морской бой и как его вести. Казалось, что случись бой, все необходимые соображения и решения приДут сти­хийно, во время боя, сами собой.

Еще в период последнего своего пребывания с эскадрой в дальневосточных водах Макаров на практике убедился, что личный состав флота плохо подготовлен к бою и не имеет ясного взгляда на его сущность. Военно-теоретические труды его пред­шественника и учителя, основоположника тактики броненосного флота, адмирала Бутакова уже не могли вполне удовлетворить возросшие требования тактики, так как не выходили за пределы описания эволюций паровых кораблей. К тому же многое из указаний замечательного адмирала было основа­тельно позабыто. Макаров ясно видел, что морякам необходимо настольное руководство по военно-мор­ской тактике, такое руководство, которое касалось бы не только принципиальных вопросов ведения морского боя, но и освещало бы с необходимой пол­нотой вопросы подготовки и воспитания офицеров флота и матросов.

Макаров решил написать такое руководство.

Напечатанное впервые в «Морском Сборнике»
в 1897 году новое тактическое произведение Мака­рова имело необычайный успех, особенно за грани­цей, где было переведено на многие иностранные языки, в том числе на. турецкий и японский.

В своем сочинении Макаров обобщил опыт всех предыдущих войн, а также практику развития воен­но-морского дела в мирное время. Все наследие прошлого, приспособленное для применения в со­временных Макарову условиях, нашло в «Так­тике» отражение, все было направлено к разре­шению основного вопроса: как победить врага, если он посягнет напасть на родную землю? Ответ такой: помнить о войне, и готовиться к ней ежедневно, ежечасно.

Этот призыв — помнить о войне — явился след­ствием неотступно преследовавшей Макарова мысли о неизбежности нападения Японии на Россию. Он понял опасность, которая грозила его родине, к войне не подготовленной, пренебрежительно отно­сящейся к военно-морским знаниям и морскому опыту. «Тактика» Макарова,— это «боевая тревога», которую бил моряк-патриот. Недаром Макаров в пре­дисловии к своей книге писал: «Каждый военный или причастный к военному делу человек, чтобы не забывать, для чего он существует, поступил бы пра­вильно, если бы держал на видном месте надпись «Помни войну», принятую нами за девиз настоя­щего труда». Такую надпись Макаров сам посто­янно держал перед глазами на своем письменном столе. Желание спасти в предстоящем столкновении честь Родины в значительной степени обусловлива­ло все направление его деятельности и мыслей. В своей книге Макаров не только указывал, как
следует вести морской бой, но одновременно стре­мился усовершенствовать и реорганизовать флот, вооружить его всем тем, что он считал наиболее со­временным, полезным и нужным.

С обычной для Макарова широтой кругозора, он универсально подошел к решению задачи и дал в своем труде сумму военно-морских знаний и опы­та того времени. «Тактика,— говорит Макаров,— имеет своим назначением дать возможность видеть всю картину военно-морского дела, а не одни лишь ее детали, и в этом отношении польза ее бесценна».

Углубляя и расширяя тему, Макаров коснулся в своей книге таких моментов, которые выходят за пределы военно-морской тактики. Он разбирает та­кие вопросы, как искусство извлекать пользу из жизненного опыта, приучать себя не бояться смерти, как научиться «уметь не находить затруднений», какие следует читать книги и т. д. Все сочинение полно острых мыслей, метких замечаний и советов.

Трудно предположить, чтобы сочинение по спе­циальным вопросам морской тактики читалось бы так легко и свободно, как макаровская «Тактика». Этому оно обязано живостью и простотой изло­жения.

Опытность во всяком деле безусловно значит много, но ни для какого серьезного предприятия одной ее недостаточно. Макаров резко обрушивается на тех ленивых недоумков, которые утверждают, что в морском деле достаточно одной практики. Он видел в этом, к сожалению очень распространенном явлении, неуважение к науке. «Выгода тактических знаний,— говорит Макаров,—- в том и заключается, что занимающийся и много работавший над этим
скорее приобретает глазомер в широком смысле этого слова, т. е. уменье ясно оценить обстановку. Ждать, когда мы научимся из одной практики, зна­чит ждать несбыточного и предрешить большие по­тери при первых же встречах с неприятелем».

«Рассуждения по вопросам морской тактики», по­лучившие мировую известность и тщательно изу­ченные японцами, в России не пользовались попу­лярностью. Самая значительная в свое время по вопросам морской тактики книга, даже не вошла в списки рекомендуемых произведений, которыми снабжались судовые и- экипажные библиотеки.[7] О том, насколько труд Макарова был у нас непо­пулярен, свидетельствует следующий случай.

Летом 1902 года в Кронштадт пришло учебное судно с гардемаринами флота Аргентинской Рес­публики «Президенте Сармиенте». Главным коман­диром Кронштадтского порта был в это время адмирал Макаров. В присутствии гардемарин, офи­церов и команды командир аргентинского корабля приветствовал Макарова, как великого учителя военных моряков, победителя брони и творца клас­сической книги, по которой в Аргентине изучают морскую тактику. Макаров не смог скрыть своего искреннего изумления и, вместе с тем, сомнения. «Для красного словца прилгнул видно пылкий ар­гентинец»,— подумал он. Произошла неловкая сце­на; моряки недоумевающе смотрели друг на друга. Наконец аргентинский капитан ' понял, в чем дело. Чтобы доказать правдивость своих слов, он
приказал принести экземпляр «Морской тактики» Макарова, напечатанной в Буэнос-Айресе на испан­ском языке, и торжественно вручил его русскому адмиралу.

—    Хоть наш флот еще совсем молод,— сказал он,— но странно было бы, если бы мы не знали книгу, достоинства которой оценены во всех госу­дарствах Европы и Америки.

Впрочем и после этого случая отношение к мака- ровской «Тактике» не изменилось. Все оставалось по-старому.

Причин к этому, казалось бы, странному невнима­нию было немало. В числе их оставалось и прене­брежительное отношение со стороны высшего морского командования к адмиралу «из мужиков», и то, что труд Макарова шел вразрез с насаждав­шейся на флоте рутиной и казенщиной.

Но основное значение имело то обстоятельство, что царское правительство, тщетно боровшееся в этот период с громадной волной революционного движения, охватившего Россию, боялось всего но­вого, прогрессивного, в чем бы оно ни проявлялось, справедливо опасаясь, что это новое, прогрессивное может послужить почвой для дальнейшего развития революционных настроений. Макаровский труд со­держал критику, требовал изменений существую­щего порядка на флоте, нововведений. Но зани­маться реорганизацией армии и флота, даже перед лицом назревающей войны с Японией, царское пра­вительство не считало необходимым.

Вот истинные причины пренебрежения к «Так­тике» адмирала Макарова со стороны морского ми­нистерства.

В настоящее время «Тактика» Макарова, ПОЛЬ[8] зующаяся среди советских моряков большим ува­жением, имеется во всех флотских библиотеках, а многие из ее положений вошли в различные мор­ские уставы, инструкции.

В предисловии к советскому изданию макаров- ской «Тактики», напечатанной полностью вместе с другими его военными трудами,' говорится: «Мно­гочисленные высказывания и мысли С. О. Мака* рова, изложенные им в разное время в разных статьях, докладных записках, докладах и книге «Рассуждения по вопросам морской тактики», не утратили своей ценности и по настоящее время. Имеют они также большое историческое значение, показывая, что ряд вопросов, ставших в настоящее время достоянием всех флотов мира, впервые ста­вился и разрабатывался в России С. О. Макаровым и его последователями.*

Макаровской «Тактике» предшествовало другое его очень содержательное сочинение, изданное в 1894 году: «Разбор элементов, составляющих боевую силу корабля». Вместе с «Защитой броне­носцев», оно содержало изложение тактических взглядов Степана Осиповича, выраженных им с большой полнотой в «Тактике».

В «Разборе элементов» впервые подробно разо­браны основные положения, из которых склады­вается боевая сила корабля. Макаров считает, что современный военный корабль должен отвечать следующим основным требованиям:

а)   быстро и благополучно плавать При любом состоянии моря и погоды;

б)   наносить неприятелю всеми наступательными средствами наибольший вред.

В связи с этими требованиями боевая сила судов разделяется на следующие три основные элемента:

1.    Морские качества (сюда относятся: ход, даль­ность плавания без возобновления запасов угля, [9] поворотливость, остойчивость, способность не сбав­лять ход при сильном волнении, способность хо­рошо переносить качку).

2.    Наступательные средства (мощь артиллерии, мины, сила таранного удара) и, наконец,

3.   Оборонительные средства (неуязвимость, не­потопляемость, живучесть).

Как наступательные, так и оборонительные сред­ства с каждым годом во взаимной связи прогрес­сируют. Но вместе с тем, как правило, ни одно из них не может быть усилено иначе, как за счет дру­гого, и если, например, для мощи корабля выгодно усиление его брони, то это, отяжеляя его невыгод­ным образом, отражается на его размерах и ходе. А с другой стороны, то, что выгодно для его хо­да,— невыгодно для размещения различных боевых средств, оборудования и т. д.

Как же сочетать оборонительные и наступатель­ные средства в более или менее выгодные комбина­ции или, вернее, в наименее невыгодные?

В ответ на этот вопрос Макаров разобрал отно-
стельную ценность каждйго из элементов, состав­ляющих боевую силу корабля, и показал в каких условиях и какие элементы могут проявиться лучше.

Особенно подробно Макаров остановился на своей любимой теме о непотопляемости судов. По­путно он выдвинул проект создания так называе­мого «учебного водяного судна», то есть такого судна, на котором личный состав обучался бы борьбе с пробоинами, чтобы во время плавания поменьше было неожиданных сюрпризов. «Я пред­лагаю,— заявляет Макаров,— чтобы для обучения как офицеров, так и нижних чинов всему необхо­димому по части непотопляемости был приспособ­лен специальный водяной корабль, у которого в борту должно быть сделано несколько пробоин... Надо, чтобы люди видели, что такое пробоина, как вода бьет через плохо закрытые двери, почему не­обходимо должным образом задраивать горловины и проч. До сих пор мы учили трюмному делу рас­сказом; пора, однако, начать учить показом».

Учения на таком корабле должны, конечно, про­изводиться на мелком месте. При заделке пробоин пластырями всегда возможен промах; в таком слу­чае корабль не должен погружаться в воду полно­стью, а лишь до верхней палубы. По проекту Мака­рова учение должно вестись так: снимают один из пластырей и дают воде заполнить ту или иную часть корабля. От умения и ловкости практикантов зависит как действовать, чтобы возможно быстрее подвести пластырь под пробоину, изолировать все прочие помещения и пустить в ход водоотливные средства. Иногда, чтобы поставить корабль на ровный киль, приходится затапливать помещения,
{неположенные в корме или в носу корабля. В об­щем, комбинаций, как спасти корабль, получивший пробоину, существует множество, следует лишь вы­брать наилучшую. Упражнения на «водяном кораб­ле» помогут также установить наилучший тип пла­стыря. Если люди научатся спасать корабль в искусственно созданной обстановке, то в критиче­ский момент они не растеряются и спокойно про­делают то же самое, что и на учении.

Макаров предвидел возражения, что подобный спо­соб обучения людей очень сложен и рискован. Что­бы доказать, что эти опасения напрасны, Макаров приводил в пример корабль, идущий под всеми па­русами и захваченный внезапно налетевшим шква­лом. «Действия* которые приходится произвести во время аварии для удержания корабля на воде, го­раздо менее сложны, и если мы умели приучить эки­паж к уборке парусов во время шквала, то сумеем научить также людей делать все необходимое во время аварии,— надо только найти способ, каким образом практиковать их».

Замечательная мысль Макарова не встретила со­чувствия, и «водяной корабль» тогда не был испро­бован на практике, вероятно из опасения возмож­ных неудач и связанных с этим хлопот по подъему корабля.

В заключительной части руководства Макаров рассматривает вопрос, интересовавший его всю жизнь,— вопрос о величине боевых судов. Макаров не был сторонником тяжелых, громоздких броненос­цев. Он отдавал преимущество малым, быстроход­ным, небронированным крейсерам. Несколько таких боевых единиц, снабженных сильной артиллерией,

Командир ледокола «Ермак», капитан II ранга Михаил Петрович Васильев.

по мнению Макарова, могли бы оказаться в бою более сильными и действенными, чем один гигант- броненосец. «... Я бы составил флот,— писал Мака­ров,— исключительно из безбронных малых боевых судов с сильной артиллерией».

Макаров приводил очень много доводов в пользу легких крейсеров. Чем крупнее корабль, тем слож­нее его устройство и управление им* тем большее количество он расходует угля и всяких других за­пасов. Он писал: «... прежде размер определял силу, и чем больше корабль, тем он был сильнее. Теперь размер не определяет силы, ибо маленькая миноноска может утопить большой корабль, а по­тому к кораблям больших размеров должно быть больше недоверия теперь, чем прежде... Если поста­вить вопрос,— читаем у него далее,— что лучше: корабль в 3000 тонн или в 900 тонн, то на него нельзя ответить иначе, как в пользу корабля в 900 тонн, но если спросить, что лучше—‘один ко­рабль в 900 тонн или три корабля по 3000 т., то пройзойдет колебание в ответе. Дело это требует всестороннего обсуждения».

Несомненно взгляд на преимущества легких крей- сер’ов сложился у Макарова главным образом под влиянием собственного боевого опыта, полученного в русско-турецкую войну на Черном море. Мысль, что броненосец, эта грозная дорогостоящая желез­ная крепость, от какой-нибудь случайности или мины может в одно мгновение пойти со всем своим почти тысячным экипажем ко дну,— преследовала Макарова всю жизнь и явилась стимулом ко всем его изысканиям в области непотопляемости судов.

Помимо этого, пристрастие Макарова к легким,
небронированным крейсерам вытекало из его основ­ной концепции морского боя, из его стремления обеспечить себе активный, наступательный образ действий, при котором тяжелые, неуклюжие броне­носцы могли бы, по его мнению, явиться серьезной помехой, стесняя действия остальных судов.

Однако, отстаивая мысль о том, что большие, мощные броненосцы бессильны против небольших, ловких и быстроходных кораблей — крейсеров и миноносцев, Макаров совершал серьезную ошибку. Несомненно, что корабль-миноносец является силь­ным средством морского боя, но отрицать на этом основании необходимость постройки крупных линей­ных кораблей было неверно.

Успех современного морского боя зависит от умелого применения в тесном взаимодействии ко­раблей всех классов, в том числе и в первую оче­редь сильных, бронированных линейных кораблей, вооружённых мощной артиллерией, способной нано­сить сокрушительные удары кораблям противника. И если постоянно совершенствующиеся со времен русско-турецкой войны торпедные катера и мино­носцы и обладают способностью наносить тяжелые удары крупным кораблям, то и броненосцы, в свою .очередь, сохраняя мощь своей артиллерии, имеют сильные средства обороны против торпедных атак.

В современных условиях морского боя мощные военные корабли — линкоры, прикрытые минонос­цами, подводными лодками й авиацией и действуя в контакте с другими классами кораблей, наносят противнику наиболее мощные артиллерийские уда­ры. Тоннаж же этих кораблей превышает тоннаж броненосца времен Макарова почти в пять раз.

Неправ был таюйе Макаров, предлагая использо­вать безбронные корабли против прибрежных кре­постных батарей противника: «Так как большие корабли не обеспечены от повреждений, то не луч­ше ли отказаться от брони даже и для судов, бом­бардирующих крепости?» — писал он.

Практика войн показала, что лишь мощный воен­ный корабль, покрытый броней, может вести борьбу с сильно укрепленными береговыми батареями.

Рассуждая о типе • легкого крейсера будущего флота, Макаров предлагал, в практических целях и для удобства управления флотом, выработать стандартный, так называемый унифицированный, то есть универсальный, тип корабля, который был бы пригоден для самых разнообразных функций: для боя, для крейсерской службы, для разведочной службы, при бомбардировке крепостей и т. д. Не говоря уже о современном флоте, даже во времена Макарова проектируемый им «унифицированный» тип корабля был бы неприемлем ввиду невозможно­сти совмещения стольких задач в едином типе ко­рабля.

Впрочем и сам Макаров на практике нередко от­клонялся от своего проекта и допускал иное реше­ние вопроса.

Неверным было и утверждение Макарова, что в бою не нужны резервы. Ему казалось, что нали­чие резервов дает возможность противнику уничто­жать эскадры по частям, что, конечно, неправильно. Он в своих тактических взглядах допускал и другие неверные суждения, и не все выдвинутые им предложения оказались жизненными. Многие из ошибочных взглядов Макарова проистекали из
недопонимания им природы войны как явления со­циального. Однако ошибочность некоторых тактиче­ских взглядов Макарова не умаляет значения боль­шинства его смелых, передовых идей, до нашего времени сохранивших свою ценность.

Моральному элементу, как в формировании ду­ховного склада воина, так и во время боя, Макаров отводит исключительно важную роль. Влияние лич­ного примера начальника, полного воли к побе­де — важный фактор всякого военного предприятия, надежный залог успеха,— говорит он и приводит многочисленные примеры из опыта войн всех вре­мен, подтверждающие его мысль.

В области воспитания моральных качестз воина Макаров имел замечательных предшественников. Их мысли и дела послужили ему основой в разра­ботке этого вопроса. И если в «Рассуждениях по вопросам морской тактики» методам воспитания экипажа корабля, осуществлявшимся великим рус­ским флотоводцем Ф. Ф. Ушаковым, отводится не­значительное место, то на принципах другого ге­ниального русского военного воспитателя и полко­водца — А. В. Суворова строится значительная часть раздела книги, посвященного этому вопросу.

Тем не менее влияние на Макарова и великого флотоводца-новатора очевидно. Изданных печатных трудов Ф. Ф. Ушакова после его смерти не оста­лось. Наоборот, официальная историография поста­ралась предать забвению замечательные дела слиш­ком «самостоятельно мыслившего и поступавшего» флотоводца. То немногое, что знал Макаров об Ушакове, он почерпнул, вероятно, изучая труды и дела Суворова.

Суворов глубоко чтил Ушакова. Будучи на пят­надцать лет старше, он говорил ему: «Я желал бы быть мичманам в вашей эскадре».

Оба военачальника внесли ценнейший вклад в развитие отечественной и мировой военной науки, оба они доказали всему миру, что русская теоре­тическая мысль не является пленницей иностран­ных влияний, а оригинальна и вполне самобытна. Решительные наступательные действия в борьбе с противником, осуществляемые по заранее вырабо­танной программе, составляли основное правило военной тактики Суворова и Ушакова, а впослед­ствии и Макарова.

Жизненный путь их был необычайно труден и тяжел. В своем новаторстве они встречали со сто­роны своих завистников и тайных и явных врагов такие препятствия, что менее, сильные духом неиз­бежно были бы сломлены. Но в своих действиях они опирались на воспитанных ими русских воинов, в которых они видели прежде всего людей и к ко­торым истинно по-человечески относились. Огром­ная популярность и любовь, завоеванная среди сол­дат и матросов, одинаково характерна для обоих великих военных деятелей — Суворова и Ушакова. Они гордились своими воинами чудо-богатырями и горой стояли за них, а матросы и солдаты назы­вали их отцами.

Подняв на огромную высоту русское военное ис­кусство, Суворов и Ушаков во многом способство­вали превращению русских армии и флота в грозную силу. Оба они не знали поражений. Успехи Уша­кова и Суворова объясняются не только их исклю­чительной личной одаренностью, но и тем, что они,
не боясь нажить себе врагов, всю жизнь боролись с застоем, косностью и рутиной, внедряя во все области военного искусства все живое, новое и прогрессивное.

С редкой добросовестностью и прилежанием изу­чил Макаров жизнь, мысли и победы великого пол­ководца А. В. Суворова. «Суворов близок к нам по­тому,— говорит Макаров,— что он понял дух рус­ского человека и умел из этой цельной и богатой натуры создать армию богатырей, удививших всю Европу».

Военное искусство,— говорил Суворов,— заклю­чается не только в быстроте исполнения и реши­тельности, но и в умении ориентироваться, не ко­леблясь, в неустрашимости, не останавливаемой никакими препятствиями. Отсюда требования Суво­рова или, как он выражался,— «три .воинских искусства»: глазомер, быстрота и натиск. Воспита­нию войск Суворов придавал огромное значение и свою воспитательно-педагогическую систему изло­жил в замечательном труде «Наука побеждать».

Большое влияние Суворова на Макарова сказа­лось во многих положениях его «Тактики». Да и в характерах у них было много общего. Те же бескорыстие, щедрость, добродушие, простота в об­ращении в одинаковой степени были присущи обоим. Именно этими качествами объясняется их необычайная популярность среди солдат и матро­сов. Подчиненные безгранично доверяли своим командующим и готовы были идти за ними в огонь и воду., Вслед за Суворовым Макаров нридавал исключительное значение в бою моральному эле­менту. Он настойчиво и убедительно, при всяком

удобном случае, говорил о важнейшей роли в бою нравственной силы.

Но идеи Макарова, так же как и в свое время мысли Суворова, чаще всего не находили отклика или встречались пренебрежительно, как «чудаче­ства» или «беспокойство».

Как военные руководители, и Суворов и Макаров отличались методичностью и всегда умели выбрать глазную цель среди второстепенных. Оба неизменно сохраняли инициативу боя в своих руках и всегда, придерживались наступательного образа действий. Планы Суворова и Макарова были всегда просты, понятны, что и составляло главное их достоинство, не говоря уже о личной храбрости обоих.

Макаров указывает, что суворовские «три искус­ства» особенно необходимы для моряка. Глазомер — это не что иное, как хороший морской глаз, прежде всего умение ориентироваться в отношении других судов и берега. На войне же моряк должен «по отрывочным и часто неточным данным ясно пред­ставить себе всю обстановку, чтобы, так сказать, на глаз или в силу военного чутья быстро выбрать правильное решение».

«Из суворовской системы обучения,— замечает Макаров,— и его сквозных атак моряки могли бы почерпнуть для себя кое-что поучительное. Суворов хорошо понимал, что маршировкой на плацу нельзя приучить людей к войне, что надо в мирное время делать маневры, которые сколько можно ближе на­поминали бы войну. Суворов учил:, «Тяжело в учении — легко в походе (то есть на войне); легко в учении — тяжело в походе».

Суворов говорил: «Быстрота и натиск — душа

настоящей войны». «Бегущего неприятеля истреб­ляет одно преследование». «Когда неприятель бе­жит, то его провожают ружейным огнем. Он не стреляет, не прикладывается, не заряжает... Много неудобств спасаться бегством!»

Замечание Суворова — «неприятельская картечь летит поверх головы» — Макаров рекомендует за­помнить «идущим на миноносках в атаку, ибо не­приятельские снаряды мелких орудий полетят так же, как картечь».

Если от быстроты принимаемых решений так много зависит во время войны на сухопутном театре, то- еще более необходимо это качество для моряка, как на войне, так и в мирное время. Здесь счет времени часто измеряется секундами и долями секунды.

Суворов, любивший всей душой русского солдата, хорошо изучивший и понявший его, свои выражения и литературный стиль неизменно приспособлял пре­жде всего к его пониманию. Отсюда и проистекала своеобразность его речи. Его «Наука побеждать» сплошь состоит из отрывочных, коротких фраз, на особый манер построенных и как-то особо, попросту понятных и приподнятых.

Макаров приводит характерный отрывок из. «Науки побеждать» о том, как готовиться к стре­мительной атаке: «... неприятель думает, что ты за сто, за двести верст, а ты, удвоив шаг богатырский, нагрянь быстро, внезапно. Неприятель поет, гуляет, ждет тебя с чистого поля, а ты из-за гор* крутых, из-за лесов дремучих налети на него, как снег на голову: рази, тесни, опрокинь, бей, гони, не давай опомниться; кто испуган, тот побежден вполовину; у страха глаза большие: один за десятерых пока­то

жется. Будь прозорлив, осторожен, имей цель опре­деленную».

Макаров считал необходимым знать военное искусство противников, и в этом отношении стоял на голову выше своих современников. Изучая воен­ную деятельность английского адмирала Нельсона и полководческое искусство Наполеона, он дает им свою особую, оригинальную характеристику, не склоняя, однако, головы перед ними.

Макаров знал и «теоретические» труды американ­ского адмирала Мэхэна и английского адмирала Коломба. Это были наиболее реакционные военно- морские теоретики конца XIX века, взгляды их яв­ляются и в настоящее время официальными в Аме­рике, Англии и в других морских государствах ка­питалистического мира. Теории этих адмиралов выросли на почве колониально-грабительской поли­тики государств, подданными которых они являлйсь. Сущность их «теорий» состояла в утверждении якобы вечных и неизменных принципов войны на море как для эпохи парусных, так и паровых фло­тов, вне зависимости от хода общественно-экономи­ческого и технического развития.

И вот в то время, когда в правительственных и морских кругах повсюду восторженно приветство­вали новоявленных «создателей» морской стратегии, Макаров первым выступил против теории Мэхэна и Коломба. Он нашел правильный путь критики мэ- хэно-коломбовской теории, высказал сомнение.в ее научности и доказал ее несостоятельность. Макаров писал: «Заговорив о принципах вообще, позволю себе сказать еще раз, что к ним надо относиться рдмотрительно. Коломб и Мэхэн проповедуют, что
раньше, чем предпринимать десантную экспедицию, нужно уничтожить военный флот противника. Руко­водствуясь этими принципами, японский адмирал Ито должен был сначала уничтожить китайский флот, потом уже приняться за содействие армии фельдмаршала Ямагато... но обстоятельства заста­вили Ито поступить иначе». [10]

Таким образом один из основных принципов «тео­рии» Мэхэна-Коломба был взят под обоснованное сомнение.

Одна из глав макаровской «Тактики» посвящена самообразованию и самовоспитанию моряка. «Чело­век, окончивший школьное образование, должен вступить в жизнь с сознанием, что он еше ничего не знает и не имеет никакого военного воспитания и что его познакомили лишь с программой знаний и показали рамки, в которые должна вложиться его Зшчность в смысле воспитания, но и то и другое ему придется достигнуть самому...» Так начинает Макаров главу, имеющую не только военное, но и общепедагогическое значение. Он считает, что ка­ждый военный должен воспитать в себе сознание, что ему придется, когда это потребуется для защи­ты Родины, пожертвовать даже своей жизнью.

Важнейшим средством работы молодого чело­века над собой служит самообразование, в частно­сти чтение. Что же и как следует читать? «Наш совет молодому человеку,— говорит Макаров,— чи­тать побольше оригинальных сочинений и в выборе книг не столько руководствоваться интересом изла­гаемого предмета, сколько достоинством автора».

Чтение не только обогащает познаниями, но и по­казывает идеалы, к которым надо стремиться,— говорит Макаров^ Гоняться за многознанием не следует, но какой-нибудь один предмет необходимо усвоить основательно. Читая, надо изучать не толь­ко общие черты, но и исследовать все подробности, чтобы вникнуть в связь вещей.

Одним чтением ограничиться, конечно, нельзя. Дополнением к нему служат жизненный опыт, из которого должно извлекать для себя полезные ука­зания, и размышление. Без вдумчивого отношения ко всему виденному, слышанному и прочитанному человек утрачивает свое главное достоинство перед всем окружающим его неодушевленным миром — способность мыслить.

«Только размышление или, точнее выражаясь, способность приводить свои понятия в порядок (ло­гически мыслить) отличает человека от вьючного

ЖИВО£НОГО».

Воспитание моряка должно протекать, конечно, на море. Обучению личного состава в плавании Ма­каров уделяет в своей книге большое место.

«Надо уметь не находить затруднений» — таково название одной из глав «Тактики». Автор обращает ее к молодежи, начинающей службу' во флоте, и смысл главы заключается в совете Макарова моло­дому члену экипажа корабля: следуя примеру сво­его командира, научиться не находить ни в каком деле затруднений. «Если молодой человек, получив приказание, начнет находить затруднения, это зна­чит, что он или не служил у хорошего командира, или, служа у него, не старался чему-либо научиться. Человек, который, получив приказание, говорит
о затруднениях, стоит на ложном пути, и чем ско­рее его направят на путь истинный, тем лучше!» Всего хуже, если получивший приказание начнет сомневаться в возможности его выполнить. Несо­мненно половина его сил будет тогда парализована. Во г почему в военном деле так важна четкость и продуманность распоряжения. Неточное распоря­жение или последующая его отмена никогда не должны производиться без крайней необходимости. Частая отмена распоряжений порождает в исполни­теле неуверенность и сомнение в целесообразности самого распоряжения.

Моряк должен выработать в себе морской глаз, то есть умение на глаз сразу оценить положение своего корабля и эскадры относительно чужих су­дов и берега. Морской глаз — глазомер, смелость и находчивость есть важнейшие качества моряка. И у кого они в той или иной мере присутствуют, можно практикой и воспитанием развить их и усо­вершенствовать.

Исчерпав вопросы военно-морской педагогики и общей тактики, Макаров переходит к специальной части. В отдельных главах трактуются тактические приемы действия артиллерии, применения мин и та­рана, затем излагаются соображения, как готовить­ся к бою и вести его при различных условиях.

Таково в общих чертах содержание замечатель­ной для своего времени, не утратившей в некото­рых частях свое значение и сейчас, книги Макарова «Рассуждения по вопросам морской тактнкй». Не­даром ее с интересом и пользой читают советские моряки.

Полярные страны с незапамятных времен привле­кали к себе внимание человека. Никакие другие географические открытия и исследования не потре­бовали столько упорного труда, самопожертвования и энергии, не сопровождались таким количеством жертв, как путешествия в полярные страны. Но не­удача не охлаждала смелых исследователей. В про­должение более чем трех столетий они стремились на Север с редким упорством и настойчивостью. Большинство из них были русскими. Дежнев, Бе­ринг, Малыгин, братья Лаптевы, Прончищев, Челю­скин, Пахтусов, Циволька, Розмыслов и многие, многие другие.²⁷ Все они были продолжателями дела целой плеяды бесстрашных и славных, хотя и безвестных наших «ходоков на север», плававших туда на утлых ладьях еще со . времен древнего Новгорода.

Новая Земля еще издавна посещалась нашими поморами, которыми повидимому и была открыта еще в XI веке, об этом свидетельствуют два креста, найденные голландским мореплавателем Виллемом

Варенцом на северном острове Новой Земли в 1596 году.

Далекий Шпицберген, получивший широкую изве­стность с 1596 года, после вторичного открытия его голландцами, фактически еще задолго до этого времени был хорошо знаком нашим поморам под именем Груманта. Поморы не только ежегодно ха­живали туда на промыслы, но и подолгу там жили; так помор Старостин прожил на Груманте безвы­ездно тридцать семь лет.

Многие экспедиции снаряжались и отправлялись в северные ледовитые моря с задачей открыть но­вые морские пути и неизвестные земли, попытаться проникнуть к скрытому бесконечными льдами зага­дочному Северному полюсу. Но .редкая из этих экспедиций возвращалась благополучно.

В XVIII веке громадное научное значение имела лишь русская Великая северная экспедицйя, в ре­зультате которой были обследованы и нанесены на карту необозримые пространства сибирского побе­режья Ледовитого океана, открыты и описаны но­вые земли и острова.

В конце первой половины XIX века особенно ре­тиво за разрешение полярной загадки взялись англичане. Но мрачная эпопея Франклина, трагиче­ски погибшего со всеми своими спутниками, произ­вела в Европе настолько сильное впечатление, что интерес к исследованию полярных стран пропал надолго.

Только' в начале XX столетия экспедиция муже­ственного норвежского ученого и полярного иссле­дователя Фритьофа Нансена к Северному полюсу

(1893—1896 гг.) снова повсеместно привлекает вни­мание к изучению полярных стран. Арктикой за­интересовываются не только моряки, но и ученые, инженеры.

Неудивительно, что и Макаров, всегда живо от­зывавшийся на все, что имело отношение к морю,

• заинтересовался проектом Нансена еще в 1892 году, когда организовывалась его экспедиция.

Арктическая проблема пробудила у Макарова мысли прежде всего практического порядка: «смо­жет ли человек, пользуясь современными средства­ми, достичь в исследовании Арктики серьезных успехов?» Вот вопрос, который задал себе Макаров. Он не был согласен с Нансеном, что достичь по­люса удобнее всего, дрейфуя на вмерзшем в лед корабле. Макаров стал изыскивать другой способ, более действенный и верный. Но, отвлекаемый постоянно другими делами, на время вынужден был отложить решение заинтересовавшей его проб­лемы. Свой проект — как победить мощные по­лярные льды — он до времени не опубликовывал. Лишь Ф. Ф. Врангеля Макаров посвятил в свою идею.

«Мысль о возможности исследования Ледовитого океана при посредстве ледоколов,— писал Мака­ров,— зародилась во мне еще в 1892 году перед от­правлением Нансена в Ледовитый океан. Я еще в то время говорил о ней Ф. Ф. Врангелю, но так как тогда я не имел времени заняться этим вопросом, то отложил все дело, хотя и продолжал им интере­соваться».

Разговор происходил зимою 1892 года, когда Макаров с Врангелем возвратались домой после

заседания в Географическом обществе, где обсу­ждался смелый проект Нансена. Разговорились о видах на успех предприятия. Макаров, отвергая проект как весьма проблематичный, был заметно воз­бужден. Вдруг он остановился и, понизив голос, убе­жденно сказал своему спутнику: «Я знаю, как мож­но достигнуть Северного полюса, но прошу вас об этом пока никому не говорить: надо построить ле­докол такой силы, чтобы он мог ломать полярные льды. В восточной части Ледовитого океана нет льдов ледникового происхождения, а следовательно ломать такой лед можно, нужно только построить ледокол достаточной силы. Это потребует миллио­нов, но это выполнимо». [11]

Так родилась идея мощного ледокола — покори­теля Арктики. С той поры мысль о ледоколе неот­ступно преследовала Макарова. Он пользовался всяким случаем, чтобы обогатить свои познания о природе и жизни арктических стран, собирал све­дения о полярных льдах, его свойствах и особенно­стях, детально изучал литературу об Арктике и описания полярных путешествий, производил опы­ты, знакомился с конструкцией ледоколов.

Макаров предвидел огромные затруднения в осу­ществлении своей идеи. Предстояла борьба не толь­ко с полярными льдами, но и с людьми, с рутин­ными взглядами на вещи. Помимо этого, сооруже­ние ледокола потребует огромных средств, придется израсходовать миллионы рублей. Как бьпь? Высту­пить ни с того, ни с сего с предложением построить

С. О. Макаров в опытовом бассейне в Петербурге при испытании модели корабля.

огромный полярный ледокбл, это значило бы идти на риск, провалить все дело. Нужен был какой- нибудь веский предлог для оправдания больших затрат. И Макаров решил, что самым подходящим предлогом сможет оказаться сама экспедиция Нан­сена. Если от Нансена в течение трех лет не после­дует никаких вестей, это даст Макарову самый подходящий предлог выступить . с предложением идти на выручку или розыски следов пропавшего путешественника. Тогда он и предложит свой про­ект. Но расчет этот не оправдался. Нансен благо­получно вернулся после трехлетнего дрейфа. «Воз­вращение Нансена и «Фрама»,— замечает Мака­ров,— лишило меня того предлога, который мог дать возможность собрать средства к постройке ледокола, и мне пришлось придумать другой мотив, на этот раз чисто коммерческий». Речь шла об открытии правильного грузового пароходного сооб­щения в летний период с сибирскими реками Обью и Енисеем, а также — балтийских портов с Петер­бургом в зимнее время.

Макаров решил действовать. Но первое его выступление потерпело полную неудачу. Он подал 13 января 1897 года морскому министру Тыр- тову записку, в которой высказывал следующие соображения: «Полагаю, что при помощи ледокола можно открыть правильные товарные рейсы с рекой Енисей... Также считаю возможным с ледоколом пройти к Северному полюсу и составить карты всех неописанных еще мест Северного Ледовитого океа­на. .. Содержание большого ледокола на Ледовитом океане может иметь и стратегическое значение, дав возможность нам при нужде передвинуть флот
в Тихий океан кратчайшим и безопаснейшим в военном отношении путем...» [12]

Даже последний аргумент, казалось бы должный особенно заинтересовать морского министра, не про­извел впечатления на Тыртова. «Морское министер­ство никоим образом не может оказать содействие адмиралу ни денежными средствами, ни тем более готовыми судами, которыми русский военный флот вовсе не так богат, чтобы жертвовать их для уче­ных, к тому же проблематических задач»,— так от­вечал Тыртов Макарову.

Неудача ничуть не ослабила энергии Макарова. Он добился разрешения прочесть доклад-лекцию в конференц-зале Академии наук академикам, профессорам и инженерам на тему о постройке мощного ледокола для плавания к устьям Оби и Енисея и в Финском заливе. Чтобы не испортить де­ла, Макаров вовсе не коснулся своей сокровенной идеи о достижении полюса, но зато много говорил о метеорологических, магнитных и других научных исследованиях, которые сможет осуществить ледо­кол во время плавания, чем расположил ученых и, прежде всего, присутствовавшего на докладе про­фессора Д. И. Менделеева.

Лекция Макарова имела успех. Почувствовав не­которую почву под ногами, он решил действовать смелее, искать поддержки в широких слоях обще­ства. 30 мая 1898 года в Мраморном дворце состоя­лось экстренное заседание Географического обще­ства, где Макаров повторил свою лекцию. Большой
зал дворца был полон, хотя и пускали туда по осо­бым пропускам. Послушать адмирала явились уче­ные, инженеры, офицеры, писатели, моряки военного и торгового флотов, представители печати, «пожа­ловали» также и некоторые члены императорской фамилии и многие высокопоставленные лица. Мака­ров основательно подготовился к выступлению. Для большей убедительности своих положений он иллю­стрировал лекцию картами, чертежами, картинами и моделями ледоколов. К себе в помощники он привлек Ф. Ф. Врангеля, который должен был во вступительном слове к лекции Макарова ознако­мить аудиторию с историей полярных исследований и природой Ледовитого океана. Сам же Макаров взялся рассказать о том, «что сделала техника по подобному делу и действительно ли ее успехи дают теперь возможность пробраться в северные широты не при посредстве одних только собак и прежних способов, а напролом, при помощи сильных машин, которыми человечество располагает для своих нужд».

«К Северному полюсу — напролом!» Такова была тема лекции Макарова. «Дело ледоколов,— начал он,— то есть таких пароходов, которые ломают лед, есть дело новое. Однако, то, что мысль но­вая, не может еще служить доказательством, что эта мысль неверная. Нужно считаться с цифрами, взвесить все, что дала техника в этом отношении, и тогда только решить вопрос — действительно да льды Ледовитого океана могут быть взламываемы или же техника не доросла еще до этого?»

Далее докладчик отметил, что «дело ледоколов» зародилось у нас в России. Позже другие нации
опередили нас, но может быть мы опять сумеем опередить их, если примемся за дело.

«Дело ледоколов зародилось у нас в России»^ Это замечание Макарова заслуживает особенного внимания.

Первый человек, которому пришла мысль активно бороться со льдом силой самих судов, был Петр Первый. Еще во время Выборгской операции 1710 года, по его приказанию, суда, «пустяся всеми парусами, лед разбили, а разбив стали на якорь».*

Макаров напомнил в своей лекции о кронштадт­ском ■ купце Бритневе, поддерживавшем вплоть до глубокой осени пароходные рейсы между Кронштад­том и Ораниенбаумом. В 1864 году, желая продлить навигацию еще на несколько дней, Бритнев постро­ил пароход с отлогим срезанным носом в расчете на то, чтобы он мог с полного хода взбираться но­совой частью на льдину и продавливать ее своею тяжестью. Этот пароход сделал то, что невозможно было сделать никакими иными средствами: паро­ходное сообщение между Кронштадтом и материком было продлено на несколько недель. Опыт оказался настолько удачным, что изобретательный Бритнев по специально разработанным им чертежам через год заказал еще более усовершенствованный ледо- кольчик. В течение десятков лет пароходики делали свое дело. Идея Бритнева не привлекла тогда вни­мания и не была применена к судам более мощного тоннажа.

Как это неоднократно случалось уже в истории русской техники, отечественным изобретением, н«

- * А Лурье С О Макаров Военн*лат, 1940, стр

получившим в царской России признания, восполь­зовались иностранцы. В 1871 году по всей Европе установилась чрезвычайно суровая зима. Не замер­завшие ранее порты покрылись ледяной коркой. В Гамбурге мороз в одну ночь сковал порт настоль­ко сильно,- что стоявшие у причалов пароходы вмерзли в лед. Это застало всех врасплох. Торговые компании понесли огромные убытки. Тут-то гамбург­ские моряки поддерживавшие рейсы с Кронштад­том, вспомнили о ледокольчиках Бритнева. Чтобы избежать повторения последствий суровой зимы на будущее время, немецкие инженеры в ту же зиму отправились в Кронштадт, чтобы на месте изу­чить конструкцию ледокольчиков Бритнева. Послед­ний не только не сделал из своего изобретения сек­рета, но передал предприимчивым немецким инже­нерам чертежи ледокола. И вскоре же по типу бритневских самодельных ледоколов в Гамбурге со­оружается более мощный ледокольный пароход, на который возлагается обязанность поддерживать навигацию в Гамбургском порту в течение всего года. Польза ледокола оказывается настолько оче­видной, что вскоре там же сооружается второй, еще более сильный ледокол.

Ледоколом, как замечательной новинкой судо­строения, заинтересовываются повсеместно, и вскоре подобные суда появляются почти во всех портах Балтийского и Северного морей, где они оказывают судам незаменимую помощь. В России также со­оружают ледоколы, уже по типу гамбургских. Они появляются в Ревеле, [13] Николаеве и Владивостоке.

Из Европы идея перекочевывает в Америку, на Великие озера, и в Канаду. Такова была судьба изобретения скромного кронштадтского купца Брит­нева.

В своей лекции в Мраморном дворце Макаров рассказал не только об изобретении Бритнева, но и о современных ледоколах, плавающих на озере Мичиган. Он привел массу фактов, примеров и цифр и доказывал, что России необходим мощный ледокол.

Он говорил: «Плавание по Ледовитому океану вызывается потребностями науки, но постройка двух ледоколов, в 6000 тонн каждый, потребует таких затрат, на которые для одних научных целей средств найти невозможно. К счастью, есть практи­ческие цели, которые также требуют постройки больших ледоколов. Самой природой Россия по­ставлена в исключительные условия. Почти все ее моря замерзают зимой, а Ледовитый океан покрыт льдом и в летнее время. Если сравнить Россию со зданием, то нельзя не признать, что фасад его вы­ходит на Ледовитый океан. Туда стекаются глав­нейшие реки Сибири и туда мог бы идти весь сбыт богатой страны. Если бы Ледовитый океан был от­крыт для плавания, то это дало бы весьма важные выгоды. Теперь-Ледовитый океан заперт, но нельзя ли его открыть искусственным путем?.. Ни одна нация не заинтересована в ледоколах столько, сколько Россия. Природа заковала наши моря льда­ми, но техника даст теперь огромные средства, и надо.'Признать, что в настоящее время ледяной по­кров не представляет более непреодолимого препят­ствия к судоходству».

Макаров предвидел огромные возможности для ледокола в будущем. Горячий сторонник планомер­ного изучения наших полярных окраин, Макаров утверждал, что ни научный прогресс в изучении отдаленных районов Арктики, ни, в частности, воз­можность плавания в Карском море немыслимы без деятельной помощи мощного ледокола. Увлечение Макарова идеей ледокола было настолько велико, что он вначале доказывал возможность достичь на ледоколе даже Северного полюса,' идя «напролом». Как военный моряк, Макаров прекрасно сознавал также всю важность для России в военно-стратеги­ческих целях освоения Северного морского пути из Кронштадта в дальневосточные порты. Без помощи мощного ледокола этот путь был бы невозможен.

Заканчивая свой до-клад, Макаров произнес: «Я наметил три крупных дела, которые могут быть выполнены ледоколами:

1.   Научное исследование всего Ледовитого океа­на, на котором огромная область в 2 тысячи верст длиною, в IV2 тысячи шириною ни разу не была посещена ни одним путешественником.

2.   Открытие правильного грузового пароходного сообщения с Обью и Енисеем в летнее время.

3.   Открытие правильного грузового пароходного сообщения с Петербургом в зимнее время».

По мнению Макарова, с помощью двух ледоко­лов в 6000 тонн водоизмещением и с машинами в 10 000 сил все три цели могут быть достигнуты.

Лекция имела большой успех. Макаров выиграл серьезное сражение: главная задача была решена. Он привлек, наконец, внимание к своему проекту не только широких общественных кругов, но и, что
самое трудное — кругов правительственных. В пе­тербургских и провинциальных газетах появились подробные отчеты о лекции. Она была издана от­дельной брошюрой, что еще более способствовало популяризации дела. Доброжелатели Макарова из провинции стали присылать ему сочувственные письма. Один из таких корреспондентов предлагал организовать всенародную подписку на постройку ледокола. По просьбе членов Географического об­щества и Кронштадтского Морского собрания лек­ция была повторена в этих учреждениях. Макаров торжествовал. Но до практического осуществлен™ проекта было еще далеко. Быстро прошел общий прдъем, надежды сменились разочарованиями, впе­реди предстояло много хлопот и огорчений.

Министр финансов С. Ю. Витте, заинтересовав­шийся проектом Макарова, отлично понимал, что продление навигации в Петербургском порту ничего, кроме пользы морской торговле, принести не может. Еще большие выгоды он предвидел от организации морского пути к устьям сибирских рек. Ничего не понимая в условиях плавания во льдах, он обра­тился за консультацией к замечательному русскому ученому Д. И. Менделееву.

Менделеев дал самый благожелательный отзыв как о проекте, так и об его авторе. Этот отзыв имел решающее значение на судьбу проекта Мака­рова. Вигте обещал свою поддержку, но счел по­лезным, чтобы адмирал предварительно лично озна­комился с полярными льдами, отправившись в Кар­ское море и далее на Обь и Енисей в ближайшую навигацию. Вскоре же состоялось свидание Мака­рова с Менделеевым. Они договорились цо всем
вопросам и совместно составили для министра до­кладную записку, где пЬдробно объяснялась цель постройки будущего ледокола.*

Макаров согласился с предложением Витте со­вершить экспедицию в Карское море и в Сибирь. Получив от морского министерства отпуск, Макаров стал собираться в путь. Он предполагал отправиться в плавание на крейсере первого ранга «Минин», устаревшем как боевой корабль, но обшитом броней и обладавшем сильной машиной, что вполне под­ходило бы для плавания в арктических широтах. Однако морское министерство, по привычке подо­зрительно относившееся к очередной «затее» Мака­рова, категорически отказалось предоставить ему крейсер. Пришлось искать другой способ достиже­ния цели.

Все же 29 июня 1897 года Макаров отправился в путь. Ехал он через Швецию. В окрестностях Стокгольма находился в это время на покое знаток полярных льдов профессор Норденшельд. Прибыв в шведскую столицу, Макаров направился к нему. Норденшельд приветствовал идею создания мощ­ного ледокола и подтвердил выводы Макарова об условиях образования полярных льдов.

—    Я -не вижу причин,— -сказал Норденшельд Ма­карову,— почему было бы невозможно с помощью сильных ледоколов разбивать льды в Ледовитом океане.

Глыбы, составляющие торос,— пояснил он,— спа­яны между собою весьма слабо, подводные же глы­бы почти вовсе не спаяны. И если водяной струей переднего винта удается сдвинуть с пути подвод­ные глыбы речного тороса, то нельзя сомневаться.

что глыбу полярного тороса можно сдвинуть подоб­ным же способом.

Дальнейший путь Макарова лежал в Норвегию, где он должен был сесть на пароход. В Гаммерфе- сте, еще до выхода в задуманное плавание, Мака­ров встретился с капитаном Отто Свердрупом, бывшим командиром нансеновского «Фрама». Ока­залось, что ныне Свердруп — капитан того самого парохода «Лафотен», который привлек внимание Макарова тем, что отправлялся очередным рейсом на Шпицберген. Макаров решил сходить на Шпиц­берген на «Лафотене». В продолжение шести дней, ушедших на рейс туда и обратно, Макаров успел вдоволь наговориться со Свердрупом и узнать от него много нужного и интересного. Свердруп пол­ностью подтвердил все высказывания Норденшель- да и добавил, что ледяной покров Ледовитого океана даже в начале лета не представляет сплош­ного поля, а состоит из отдельных островов боль­шей или меньшей величины. Вообще же,— добавил капитан,— летние полярные льды, по большей ча­сти, весьма слабы. В доказательство Свердруп при­помнил случай, как однажды «Фрам», обладавший машиною всего в 200 сил, решив пробиваться сквозь льды, благополучно одолел пространство в 180 миль. В дневнике Макарова мы находим такую запись: «Ежедневно разговариваю со Свердрупом о плава­нии с ледоколами в Ледовитом океане и все более и более убеждаюсь в полной возможности плава­ний, в особенности летом, ибо в это время лед состоит из островов...»

Вернувшись в Гаммерфест, Макаров застал ожи­давший его пароход «Иоанн Кронштадтский», на
котором он 14 июля 1897 года и отправился через Карское море к Енисею. По пути к «Иоанну Крон­штадтскому» присоединилась целая флотилия судов англичанина Попхэма, ежегодно доставлявшего грузы к Енисею.

Караван судов отправился из Вардэ 7 августа

и,  нигде по пути не встречая льдов, через четверо суток вошел в устье Енисея. Опыта плавания в ле­довых условиях, как этого ему хотелось, Макаров по существу не получил, так как навигация 1897 года в ледовом отношении была на редкость благоприятна. Однако сведения, собранные им от бывалых моряков об условиях плавания во льдах, были чрезвычайно ценны.

Когда «ледовое» плавание закончилось, Мака­ров сел в Гольчихе на пароход «Дельфин» и отпра­вился вверх по Енисею. Он посетил Енисейск, за­тем Красноярск, потом по пути из Сибири побывал в Томске, Тобольске, Тюмени. Пользуясь случаем, Макаров всюду выступал с докладами о перспек­тиве развития Северного морского пути и в связи с этим — о значении ледокола. Местные купцы со­чувственно относились к планам Макарова, но дать денег на постройку ледокола отказались.

Сибирская экспедиция продолжалась два с поло­виной месяца. 19 сентября 1897 года Макаров вер­нулся в Петербург. Все собранные им в пути мате­риалы, научные наблюдения и сведения о местной торговле Макаров изложил в обширном отчете министру.

Живой отклик, который нашли повсюду выступ­ления Макарова, газетные статьи и заметки, кор­респонденция из-за границы, частные разговоры,—
все это служило доказательством, что речь идет

о  подлинно полезном и нужном для государства деле. Витте решил ассигновать крупную сумму на постройку ледокола. Разумеется, интересы науки не очень волновали министра.

Брошенное Макаровым замечание, что возможно будет «перебросить с помощью ледоколов военный флот Северным морским путем в Тихий океан», приобрело в связи с напряженной обстановкой на Дальнем Востоке в глазах министра особое значе­ние. Он настолько увлекся возможностью выслу­житься перед царем с помощью осуществления идеи Макарова, что пытался впоследствии присвоить себе инициативу самого дела. В своих мемуарах он не смущаясь писал: «В 1897 г., а именно в конце этого года, был по моей инициативе заказан ледокол «Ермак».

Предполагалось соорудить два ледокола. Но пер­воначально необходимо было убедиться, насколько окажутся правильными сделанные Макаровым рас­четы. С этой целью решили построить пробный ледокол. Под председательством Макарова была образована комиссия для выработки технических условий, которым должен удовлетворять ледокол. В комиссию вошли Д. И. Менделеев, инженеры Янковский и Рунеберг, Ф. Ф. Врангель и другие. Среди членов комиссии не было ни одного поляр­ника, а потому, по настоянию Макарова, был при­глашен из Норвегии недавний его спутник в плава­нии на Шпицберген капитан Свердруп. Подробно обсудив технические условия, которым должен был удовлетворять будущий ледокол, комиссия предло­жила привлечь к участщо в конкурсе три крупней-

т
шие европейские судостроительные фирмы: немец­кую «Шихау» в Эльбинге, датскую «Бурмейстер» в Копенгагене и английскую «Армстронг» в Нью- кастле». Из присланных вскоре проектов лучшим оказался , проект завода Армстронга. Деньги на постройку фирма запросила не маленькие —

I   500 ООО рублей, но обещала спустить ледокол на воду через десять месяцев. Помимо этого, фирма «Армстронг» предусматривала увеличение запасов угля на ледоколе сверх конкурсных условий с по­мощью спроектированного дополнительного бункера. Комиссия решила передать заказ фирме «Арм­стронг». На Макарова возлагались заключение до­говора, наблюдение за постройкой и детальная раз­работка чертежей и спецификаций.

Для Макарова наступили страдные дни. Дело было новое, он сознавал всю ответственность, кото­рую брал на себя, утверждая и доказывая, что его детище сможет стать покорителем Арктики. Недру­гов во флоте было у него немало. Малейшая не­удача, ничтожное упущение даст им повод опоро­чить его идею, разрушить с таким трудом начатое дело. Макаров, как мог, старался обезопасить себя от будущих неприятностей. Прежде всего он уста­новил самый жесткий контроль за работой верфи. Он был настолько требователен, что несколько раз дело чуть не доходило до разрыва. Но фирма, не желая упускать выгодный заказ, уступала справед­ливым требованиям адмйрала. «Хотя проектирова­ние частей,— пишет Макаров,— и было предостав­лено заводу, тем не менее контроль наш этим не устранялся, и все главные чертежи просматривались ' мной». Макаров хорошо знал судостроительное дело
еще со времен совместной работы с Поповым. Разу­меется, корабль, которому предстояло прокладывать путь в тяжелых арктических льдах, должен .был отличаться особой прочностью. Но принятые в ко­раблестроении нормы прочности не гарантировали корабль от повреждений и пробоин. Забота о непо­топляемости корабля путем устройства в нем водо­непроницаемых переборок была поэтому одной из самых насущных забот Макарова. «Контрактом с заводом Армстронга,— вспоминает Макаров,— я выговорил одно весьма важное условие, которое до меня никогда не вводилось даже на судах воен­ного флота, а именно: я выговорил, что все главные и второстепенные отделения должны быть опробо­ваны наливанием их водою до уровня верхней rta- лубы».

Требования Макарова все же выполнялись верфью. Повидимому фирма была заинтересована не только в доходах от такого крупного заказа, но имела в виду и ту славу, которую принесет ей по­стройка * первого в мире мощного ледокола. Эта слава впоследствии, конечно, поможет получить но­вые выгодные заказы,— рассуждали владельцы фирмы.

Макаров отмечал, что испытания построенного судна были выговорены им суровые. Конструктор добился права производить пробу в любой части Ле­довитого океана, разбивая лед какой угодно тол­щины. По условиям, ледокол во время пробы можно было направлять на лед с полного хода.

В конце 1897 года договор был подписан, верфь приступила к работе. В феврале следующего года Макаров вторично отправился в Англию следить
за постройкой. Одновременно он воспользовался от­пуском, чтобы осмотреть и ознакомиться с работой и конструкциями наиболее примечательных ледоко­лов в Европе и Америке.

При осмотре он беседовал с капитанами и инже­нерами и подробно расспрашивал их, как они бо­рются со льдами, какоры качества и особенности кх кораблей. Расспрашивать людей и получать от них в короткое время массу нужных ему сведений Степан Осипович умел очень хорошо.

Когда на обратном пути Макаров вновь посетил Ньюкастль, он убедился, что огромное днище уже выложено во всю длину, высоко вздымаются с обе­их сторон шпангоуты, подвозятся гигантские сталь­ные плиты для обшивки корпуса. Макаров с молот­ком в руках обошел все днище, проверяя качество и прочность креплений.

1    апреля 1898 года адмирал вернулся в Петер­бург.

Здесь от постоянных мыслей о ледоколе его от­влекали основные, официальные обязанности коман­дира эскадры.

Весной 1898 года, лишь только устье Невы и Фин­ский залив освободились ото льдов, на Большой Кронштадтский рейд вышла в полном составе прак­тическая эскадра Балтийского моря под флагом вице-адмирала Макарова. Начиналось учение — страдная пора в жизни флота. Дел и забот было много, но думы о ледоколе попрежнему не покида­ли Макарова. Прежде всего надо было кому-то поручить наблюдение за работой, неусыпный надзор за точным соблюдением всех договорных условий и пунктов. Перебрав в памяти всех хорошо известных
ему моряков, пригодных для выполнения этой не­легкой задачи, Макаров остановился на капитане второго ранга Михаиле Петровиче Васильеве,²⁸ энергичном, исполнительном моряке: «На него можно было положиться как на самого себя, он за­вершит постройку и станет моим заместителем»,— решает Макаров и обращается к министру с прось­бой назначить Васильева командиром строящегося ледокола.

Просьба Макарова была удовлетворена, и М. П. Васильев отправился в Ньюкастль. Встал во­прос о названии корабля, и Макаров предложил на­звать его «Добрыня Никитич», но в конце концов утвердили другое название — «Ермак». Предполага­лось, что стальной корабль так же успешно пройдет через сибирские ледовые морские окраины, как уда­лось сделать это легендарному землепроходцу на суше.

На эскадре, несмотря на занятость, Макаров все же находил время для ведения исследователь­ской работы. Мысль о возможности получения пробоины при плавании во льдах беспокоила адми­рала, и старая забота о непотопляемости судов возникла перед ним с новой силой. Он заказал цин­ковую модель ледокола «Ермак». Модель имела точно такие же водонепроницаемые отделения, как и на большом, строящемся «Ермаке». Можно было, по желанию, любое отделение наполнить водою и на­блюдать, какую перемену это произведет в крене и диференте[14] корабля. Для этих опытов требова­
лось, конечно, чтобы модель находилась на воде. В адмиральском помещении на флагманском кораб­ле находилась ванна, в которой Л1акаров почти еже­дневно производил испытания модели. Опыты дали крайне интересные и наглядные результаты. Так, выяснилось, что даже в том случае, когда водой заполняются три главные, кормовых отсека, корма держится достаточно высоко над, водой и корабль не тонет. Насколько эти исследования были важны и принесли пользу, свидетельствует с'лучаи с «Ер­маком» во время первого его пробного плавания в Арктику. «Ермак» получил серьезную пробоину, и носовое его отделение наполнилось водой. Но бла­годаря водонепроницаемым переборкам, испытан­ным на модели и введенным на корабле, Макаров продолжал плавание во льдах и совершил благопо­лучно длительный переход от Шпицбергена до Ньюкастля.

В середине сентября эскадра закончила плавание, и Макаров снова отправился в Ньюкастль. По­стройка подходила к концу. Сформированная для «Ермака» команда и командный состав уже нахо­дились на месте. Макаров тщательно ознакомился с работами, побывал решительно всюду, проверил каждое крепление, исследовал крепость водонепро­ницаемых переборок, изоляцию. «Весь ледокол бо­родой обмел!» — добродушно шутили матросы, сре­ди которых бородатый адмирал вскоре приобрел величайшую популярность. Свое судно матросы окрестили: «Ермак Степаныч». Не меньшим уваже­нием Макаров пользовался и среди англичан — строителей-инженеров, мастеров и рабочих. Они с восхищением отзывались о глубоких знаниях
русского адмирала в кораблестроительном искус­стве. Особенно их удивляла быстрота, с которой Макаров разрешал такие затруднения, перед кото­рыми становились в тупик опытные английские инженеры.

«Приходя с утра на работу, — замечает Мака­ров, — я целый день был занят тем, что решал раз­личные возникавшие вопросы. Их было без счета, причем иногда приходилось обсуждать решение с главным строителем, иногда с мастерами, а иног­да и с мастеровыми. Несмотря на спешность решений, ни разу не приходилось перерешать вопрос».

Дело шло очень хорошо, на совесть трудились рабочие.

Все же «Ермак» был спущен на воду на месяц позже срока. 17 октября 1898 года, в присутствии огромной толпы зрителей, расцвеченный флагами огромный корпус «Ермака» дрогнул и стал мед­ленно сползать со стапелей в воду. Спуск прошел благополучно.

Макаров не присутствовал при спуске. Только в декабре адмиралу удалось отлучиться ненадолго из Петербурга в Ньюкастль. Началась проба водо­непроницаемых переборок на свободной воде. От­деления, в том числе котельное и машинное, напол­нялись водой до уровня верхней палубы. Переборки выдержали испытания. Расчеты Макарова полностью оправдались. После этого начались испытания ко­рабля и механизмов. «Ермак» удовлетворил требо­ваниям контракта, машины развили при пробе мощ­ность в 11,960 индикаторных сил и дали ход

Ь 15,9 узла. [15] Выли испробованы й вспомогатель­ные машины, установленные на случай аварии глав­ных машин и разобщенные с ними переборками. Они дали скорость хода в 6,7 узла.[16]

В особенности судостроителей интересовали мо­реходные качества «Ермака». Когда свежий ве­тер развел значительную волну, «Ермак» вышел в открытое море. Плоскодонный, с наклонными бор­тами, без килей, ледокол закачался так сильно, что пришлось вернуться в гавань.

Макаров предвидел это неудобство, неизбежное на корабле подобной конструкции, но все же не думал, что его «Ермак» будет так сильно качаться. Чтобы уменьшить качку, Макаров соорудил особую водя­ную камеру, установив ее поперек корабля.[17] Но насколько такая камера будет подходить к кон­струкции «Ермака» и какие она должна иметь раз­меры,— все это необходимо было еще испробовать.

По настоянию Макарова, эти опыты были орга­низованы на модели «Ермака» в опытном морском бассейне в Петербурге, и выяснили, что цистерна

действительно уменьшает размахи корабля. Когда настоящая цистерна была установлена на «Ермаке» и он в свежую погоду вторично вышел на пробу, все убедились, что качка стала значительно слабее. Дополнительно на «Ермаке», по указаниям Мака­рова, было сделано еще множество других кон­структивных улучшений и приспособлений.

Заводские испытания «Ермакам были закончены, и 20 февраля 1899 года состоялась приемка. Все не­поладки и недочеты быстро исправили. Пред­стояло самое главное: померяться силами со льда­ми. Подняв коммерческий флаг, «Ермак» 21 фев­раля вышел в море. Путь лежал в родной Кронштадт. В Северном море порядком «трепану­ло», «Ермак» тяжело зарывался в волну, но качка была сравнительно легкой: цистерна значительно помогала. Минуя мыс Скаген и далее через пролив Большой Бельт, вошли в Балтийское море.

Вечером 28 февраля, когда находились вблизи от Ревеля, вахтенный доложил, что видит впереди тонкую полоску льдов. Утром на другой день вошли в сплошные ледяные поля. Стоя на мостике, адми­рал напряженно следил за схваткой «Ермака» с ле­дяной стихией. Еще в Ньюкастле до него дошли слухи, что* нынче лед в Финском заливе очень тяжел и разбить его нет никакой возможности. Такие све­дения обязывали к особому вниманию и осторож­ности. Вначале лед легко уступал напору стального гиганта, шедшего со скоростью семи узлов. Но постепенно лед становился крепче, появились внушительные нагромождения. Идти становилось все труднее. Невдалеке от острова Гогландя «Ермак», войдя в тяжелое поле, принужден был
в первый раз остановиться. Дали задний ход, не­много отошли и снова, полным ходом вперед, изо всей силы ударили в то же место и с тем же ре­зультатом. Как ни бились, ничего не выходило, а ведь балтийские льды — не арктические. Что же будет в Арктике? — мысленно спрашивал себя Ма­каров. Крайне утомленный, спустился он в каюту отдохнуть. «Все мы в это время,— замечает Мака­ров,— были очень неопытны в деле ломки льда, и насколько было приятно новое впечатление хода по 7 узлов через толстые льды, настолько оста­новка ледокола произвела на всех тяжелое впе­чатление».

Чтобы выбраться из ледового плена, Макаров приказал накачать воды в носовое отделение. Рас­чет его был таков: от тяжести воды нос осядет ниже и обломает под собою лед. Затем следует перекачать воду в кормовое отделение и дать пол­ный ход назад, нос тогда будет освобожден и корабль сможет сдвинуться назад. Макаровский расчет оправдал себя вполне. После перекачки воды «Ермак», к общей радости, действительно медленно пополз назад. Тогда отошли в сторону от трудного места и стали пробираться более легкими льдами по шести-семи узлов.

Без особых приключений шли дальше, постепенно продвигаясь вперед.

В Кронштадте в это время мало верили, что «Ермак», сокрушив лед, толщина которого в эту зиму была свыше метра, достигнет Большого Кронштадтского рейда. Но «Ермак» пробивался в поле сплошного льда, заполнившего Финский за­лив от одного берега до другого, приближаясь

Схема действия «Ермака» во льдах.

Носовая часть ледокола скошена. Это позволяет ему с полного хода взбираться на льдину и проламывать ее тяжестью корпуса.

Линия I показывает положение ледокола до встречи со льдом или после пролома льдины: нос опущен, корма поднята.

Линия II изображает положение корпуса во время наката на льдину: нос приподнят, корма опущена.

к Кронштадту. По пути корабль встречало много рыбаков. Они, привычные и опытные располагались на льду как дома — с будками, лошадьми, санями и собаками. Иногда ледокол проходил от них со­всем близко. Увидев ползущий по льду пароход, люди бросали работу, бежали поблизости от ледо­кола и бсзустали кричали «ура!».

К перекачиванию воды с носа на корму или с од­ного борта на другой приходилось прибегать неод­нократно, так как ледокол часто застревал во льду. Иногда, кроме этого, приходилось завозить ледовый якорь, закреплять его и затем подтяги­ваться на лебедке. Моряки быстро осваивали ледо­вое плавание. Сильные удары об лед, после которых «Ермак» часто останавливался, никого уже не бес­покоили. Вода для перекачки была наготове. Быстро приступали к этой операции или завозили якорь и освобождали корабль. Прокладывали канал доволь­но медленно, идя со скоростью не более двух-трех узлов. Невдалеке от Толбухина маяка остановились для приема лоцмана из деревни Лебяжье. Лоцман впервые в истории мореходной практики подъехал к борту «Ермака» на лошади, запряженной в сани.

Вдали виднелся Кронштадт. Там уже заметили приближение ледокола. Быстро разнеслась по горо­ду волнующая весть. Люди массами стали сте­каться на набережную. Обыкновенно при заходе в гавань большого парохода ему помогают не­сколько буксиров. «Ермаку» приходилось действо­вать вполне самостоятельно, притом в совсем не­изученных еще условиях. Никто не знал* насколько крепок лед вблизи берега, как станет он ломаться, возможно ли по льду подать конец на берег, цс
будет ли зажат ледокол в воротах при входе в гавань и т. д. Возможны были всякие неожидан­ности.

Встреча ледокола началась гораздо раньше, чем предполагал Макаров. Лишь только «Ермак» про­шел Толбухин маяк, расположенный невдалеке от Кронштадта, к ледоколу бойко подбежали на лы­жах солдаты и приветствовали его криками «ура». Еще более был удивлен Макаров, когда увидел, что навстречу «Ермаку» двигались по льду толпы наро­да, причем многие ехали на лошадях и даже на ве­лосипедах. Люди торопились взглянуть на корабль, который смело и уверенно проложил себе дорогу через льды.

Пришлось уменьшить ход, чтобы людям, окружив­шим корабль, не пришлось бежать. «Ермак» ломал лед с глухим треском. Его могучий нос мягко, как в масло, врезался в лед и подбирал его под корпус, не производя вокруг трещин. За кормой извивался не­широкий водный канал, заполненный разбитыми кус­ками льда. Толпа все росла и ближе продвигалась к ледоколу. Всем хотелось рассмотреть самого творца «Ермака», стоявшего на верхнем мостике и отдавав­шего приказания. А Макаров в эту торжественную минуту больше всего опасался как бы не произо­шло беды: а что если лед не выдержит тысячной толпы и обломится. Но все обошлось благополучно. Подходя к Купеческим воротам, «Ермак» стал са­лютовать. Белые клубки порохового дыма вылетали то с правого, то с левого его борта. С расположен­ного на краю Купеческой гавани форта грянуло «ура». С «Ермака» отвечали тем же. С броненоспи «Пересвет», стоящего на швартовах у стоянки, до­
носились звуки марша. Кронштадтская газета «Кот- лин» на другой день поместила статью своего кор­респондента. Он писал: «Встречавшая толпа все более и более наэлектризовывалась. Я думаю, что мало кто в эту минуту отдавал себе ясный отчет о всей важности события, но все единодушно при­ветствовали новый блестящий подвиг человеческого ума и энергии. В каждом из присутствующих не­вольно поднималось чувство гордости за нас, рус­ских, что из нашей среды нашлись люди, не только способные делать теоретические выводы, но на деле доказывать и подтверждать идеи, открывающие но­вые горизонты. Многие скептически относились к «Ермаку», многие не верили в его силу, несмотря на легкость, с которою он преодолевал ледяной по­кров. Вселяется убеждение, что какой бы толщины ни был лед, он больше не будет прекращать торговли, не будет запирать Балтийский флот на б месяцев, и мы в Кронштадте будем так же близки к свобод­ному морю, как и прочие государства. Теперь нет времени перечислять все случаи практического при­менения «Ермака», но мы были только свидетелями его победы и шлем свои пожелания счастливой и долгой работы «Ермаку» на пользу родного флота и на славу его инициатору и тем, которые способ­ствовали его осуществлению. «Ермак» уже не меч­та, а, совершившийся факт. Зрелище, увиденное на­ми вчера, было поистине грандиозное, о котором на всю жизнь сохранится воспоминание».

«День 4 марта,— писал Макаров,— будет надолго у меня в памяти».

Создатель «Ермака» получил множество привет­ственных телеграмм из различных городов России.

Д. И. Менделеев так приветствовал его: «Лед, за­пирающий Петербург, Вы победили, поздравляю. Жду такого же успеха в полярных льдах. Профес­сор Менделеев».

Недолго отдыхал «Ермак» в Кронштадте. Вскоре же потребовалась его помощь и притом самая не­отложная. Около Ревеля затерло льдами одинна­дцать пароходов. Вышедший к ним на помощь ре- вельский ледокол «Штадт Ревель» был также затерт. Пароходы и люди находились в серьезной опасно­сти. «Ермаку» было поручено спасать пароходы. Когда ледокол приблизился к ним, стало ясно, что подойти прямым курсом невозможно, а потому Макаров решил разбить весь лед, который отделял пароходы от свободной воды, плескавшейся невда­леке. Для этого ледокол стал взламывать огромные глыбы льда, описывая вокруг каравана постепенно суживавшиеся круги. Маневр удался: когда «Ер­мак» закончил четвертый обход, лед разошелся и пароходы вышли на свободную воду. «Это была очень красивая картина, и вся операция продолжа­лась. полчаса», — с удовлетворением замечает Мака­ров. Утром следующего дня «Ермак» входил в Ре- вельскую гавань, за ним в кильватер тянулись две­надцать пароходов. Эффект, произведенный в го­роде этой операцией, был очень велик. Многолюд­ная толпа, высыпавшая на набережную, привет­ствовала возвращение каравана. Благодарностям со стороны городских властей не было конца. На «Ермак» являлись депутации с подарками, произ­носились речи, устраивались банкеты. «Действия ледокола «Ермак» под Ревелем, — замечает Ма­каров, — были тогда новинкой для публики,
и из Ревеля ежедневно телеграфное агентство посылало известия во все концы России о работе ледокола. Мне потом передавали люди, никогда ме­ня не знавшие, что они в это время в газетах пре­жде всего искали новостей об «Ермаке» и чувство­вали себя разочарованными, если известий было ма­ло или они были недостаточно полны. «Ермак», действительно, в это время был самою интересною новостью». В достопамятный ревельский поход «Ермак» освободил в общей сложности двадцать девять пароходов. Это первое серьезное «коммер­ческое» испытание ледокола принесло ему огромную популярность не только в России, но и за границей. Вместе с тем возрастала популярность и самого Макарова. Его портреты, биографические сведения о нем, открытки с изображением «Ермака» и опи­сания ревельского похода сделались на время зло­бодневной темой для печати всего мира. Петер­буржцы выражали все более настойчивое желание как следует познакомиться с ледоколом. Когда после ревельского похода Макаров прибыл в Крон­штадт, ему было приказано привести «Ермак» в Пе­тербург.

Поход «Ермака» в Петербург через морской ка­нал представлял дело далеко не легкое. Необхо­димо было принять все меры предосторожности, чтобы не сесть на мель при входе в канал, где лед, как оказалось, сорвал много вех, обозначающих фарватер. Шли с большим риском, возникала даже мысль: не вернуться ли, пока не поздно, назад в Кронштадт. Лоцман посоветовал Макарову наи­более узкую, опасную часть фарватера пройти пол­ным ходом. Это удалось.

Отпиливание льдины для исследовательских работ во время первого похода ледокола «Ермак» в Арктику. (Вдали на льдине С. О. Макаров.)

Уже вечерело, когда «Ермак» плавно Подошел к Николаевскому мосту.[18] Освещенный лучами за­ходящего зимнего солнца могучий корпус ледокола выглядел величественно. Следовавшие за ним че­тыре портовых парохода казались небольшими су­денышками.

Появление «Ермака» огромная толпа, заполнив­шая обе набережные, встретила дружным криком «ура». Многие, вооружившись биноклями, пытались разглядеть бородатого адмирала, стоявшего на мо­стике в легкой шинели.

Восторг, с которым встречала «Ермака» в Петер­бурге многотысячная толпа, собравшаяся на набе­режной Невы, был необычаен. С любовью глядели люди на огромный корабль, у многих на гла­зах стояли слезы. Всех охватило чувство гордости за русского моряка, сумевшего создать такой ко­рабль, которому, как всем тогда казалось, не страшны никакие льды, хотя бы на самом Север­ном полюсе. Впрочем, большинство имело о Север­ном полюсе весьма смутное представление.

Адмирал Макаров и «Ермак» приобрели всюду огромную популярность.

На ледоколе, за время его трехдневной стоянки в Петербурге, побывали тысячи народу. Никому не отказывали. Все газеты были заполнены сообще­ниями и статьями о ледоколе и его создателе. Однако зачастую эти сообщения были преувеличен­ными, статьи неосновательными, а предположения о возможностях «Ермака», высказываемые в стать­ях, — фантастическими. Это в значительной мере
обусловливалось непониманием большинством авто­ров сутй дела. Им казалось, что при наличии такого мощного ледокола проблема полярного морепла­вания разрешается просто. Столетние и бесплодные усилия тысяч смельчаков проникнуть в недра Арк­тики становятся достоянием истории. Открываются блестящие перспективы: достижение Северного по­люса, освоение пути через полюс во Владивосток, открытие морского пути вдоль сибирских берегов с выходом в Тихий океан и прочее. Стоит только организовать как следует разведывательную экспе­дицию на «Ермаке» — и все будет достигнуто.

Результаты преувеличенных надежд сказались очень скоро. Стоило только «Ермаку» при пробных плаваниях в Арктику потерпеть первую неудачу, как отношение к Макарову и «Ермаку» резко из­менилось как в печати, так и в правительственных кругах.

Когда Макаров убедился, что в обществе и в прессе царит заблуждение и от него, не побывав­шего еще со своим ледоколом в полярных льдах, ожидают несбыточных подвигов, он выступил с офи­циальным опровержением, в котором доказывал, что пути через Арктику еще не изведаны, арктические льды не изучены и никто никогда не испытывал ломки полярного льда в высоких широтах. А по­тому, — заявлял Макаров, — не создавая планов на будущее, необходимо предварительно испытать «Ер­мака» в борьбе с тяжелыми арктическими льдами, где-нибудь в районе Шпицбергена, на пути в Си­бирь, в ледовом Карском море. Научную сторону экспедиции необходимо обставить возможно полнее, чтобы ученые различных специальностей могли бы
во врёмй плавания производить необходимые на* блюдения. Макаров полагал также, что «Ермаку» следует идти в северные широты с таким расчетом, чтобы оставалась полная возможность в течение одного сезона вернуться назад тем же путем. Что же касается последующего плавания Северным мор­ским путем в Тихий океан, то Макаров полагал, что один ледокол не сможет справиться с этой за­дачей, а потому для ее решения придется по­строить второй подобный корабль.

Заявление Макарова явилось для многих холод­ным душем.

Как бы то ни было, предстояло испытать каче­ство ледокола во льдах Ледовитого океана. План похода былдакой: в середине мая, когда Балтий­ское море освободится ото льдов, «Ермак» отправ­ляется в Ньюкастль, где остается дней на десять. Здесь ледокол после осмотра подготовится к по­лярному плаванию. В начале июня «Ермак» прибу­дет в Екатерининскую гавань в Кольском заливе и оттуда пойдет через Карское море на Енисей в сопровождении небольшого парохода финляндского пароходного общества. Назначение парохода — об­следовать мелководные места в устье Енисея. За­кончив работу в Карском море, «Ермак» вновь воз­вратится на Мурман, заберет полный груз угля и отправится во льды у западной стороны острова Шпицберген.

Когда проект был утвержден, Макаров приступил к приготовлениям. Морское министерство взялось снабдить экспедицию продовольствием и дало на ледокол второй паровой катер. Одежда, охотничьи принадлежности, ледовые шлюпки, кинематографи-

Ческий аппарат и многое Другое пришлось купить ăâ счет членов экспедиции. После этого Макаров при­нялся за организацию научной части. Научные ис­следования он хотел обставить возможно лучше. Д. И. Менделеев, весьма сочувственно относивший­ся как лично к Макарову, так и к его идее исполь­зования ледокола, обещал оказать помощь экспе­диции при подборе научных работников и в при­обретении необходимых приборов.

Однако впоследствии Менделеев и Макаров разошлись во мнениях по ряду вопросов органи­зации экспедиции, и их отношения друг к другу охладели.

Собираясь в поход, Макаров, как человек рас­четливый и предусмотрительный, готовился ко вся­кого рода неудачам, почти неизбежным в деле но­вом, большом и никем еще не изведанном. Но широкая публика и невежественная пресса не хо­тели и слышать о действительных трудностях, ко­торые могли возникнуть перед «Ермаком» и его командиром. «Им и море по колено», — недовольно замечал Макаров. В газетах вдруг появилось изве­стие, что ввиду отправления «Ермака» прямым рей­сом во Владивосток, письма на Дальний Восток следует адресовать на «Ермак». Он-де быстрее их доставит по назначению. И письма стали поступать на борт ледокола сотнями. Раздраженный адмирал принужден был написать опровержение, разъясняя, что никакого плавания во Владивосток «Ермак» совершать не собирается.

Опасаясь новых недоразумений, Макаров решил поскорее отправиться в море. Об уходе он сооб­щил всего лишь нескольким друзьям и знакомым.

Без всяких торжественных ПроводОв «Ермак» 8 мая 1899 года вышел в далекое плавание.

В Ньюкастле техники завода Армстронга, по­дробно осмотревшие ледокол, сделали кое-какие исправления-в корпусе корабля. Машины оказались в полной исправности. В Тромсе ледокол прибь!л 3 июня. Его ожидал здесь известный ученый-геолог Э. В. Толль,²⁹ приглашенный Макаровым для участия в плавании, и лоцман Ольсен, нанятый русской шпицбергенской градусной экспедицией для провод­ки «Ермака» на Шпицберген. Дело в том, что Ма­каров обещал оказать этой экспедиции помощь в проводке ее судов через шпицбергенский Стуре-. Фиорд. Однако к условленному сроку суда экспе­диции не прибыли в Тромсе, а Макарову был дорог каждый день. К тому же лоцман Ольсен, хорошо знакомый со шпицбергенскими фиордами, сообщил Макарову, что для такого крупного корабля, как «Ермак», плавание в Стуре-Фиорде представляет большую опасность, так как дно имеет там шхер­ный характер и неровные глубины. Макаров не смог поэтому оказать обещанной помощи академику Чернышеву,³⁰ возглавлявшему шпицбергенскую гра­дусную экспедицию. «Мне было крайне тяжело от­казаться от содействия шпицбергенской экспеди­ции,— замечает Макаров,— но я не считал себя в праве рисковать «Ермаком». Мой отказ вызвал целую бурю несправедливых негодований, и в газе­тах появились заметки, которых нельзя было ожи­дать от ученых людей».

4 июня «Ермак» вышел из Тромсе на Шпицбер­ген. Свежий ветер развел крупную волну, но ко­рабль держался превосходно. Три дня плыли

моряки, не встречая льда. 6 полночь на 8 июня в широте 78°00' и долготе 9°52^/ появились первые его признаки.

Предстояла серьезная схватка с полярным льдом. Все на корабле, и прежде всего сам Макаров, на­ходились ,в приподнятом настроении, как перед сражением.

Почти всю ночь из адмиральской каюты разда­вались гулкие равномерные шаги. Адмирал волно­вался.

В самом деле! Трудно оставаться спокойным, когда завтра «Ермаку» придется держать экзамен, от результатов которого зависит все его будущее.

В 5 часов утра Васильев постучался в каюту адмирала и доложил, что впереди показались сплошные льды. Макаров, быстро вышел наверх и приказал поднять пары во всех котлах. Была из­морозь и туман, дул умеренный ветер с юга и раз­водил порядочную зыбь. Сквозь клочья расползав­шегося тумана кое-где просвечивали мощные льди­ны, о которые разбивался прибой. Зловещая кар­тина!

После недолгого колебания Макаров приказал полным ходом идти вперед.

Все ближе и ближе подходил ледокол к беско­нечному ледяному полю. И только перед тем, как стальной нос ледокола уже готов был взобраться на льдину и проломить ее, Макаров быстрым дви­жением скинул меховую ушанку и размашисто пе­рекрестился.

Сильный удар заставил многих упасть. Слегка покачиваясь, ледокол вполз на льдину и с оглу­шительным треском проломил ее. Затем рванулся
и, как ни в Чём не бывало, пошел дальше, ломая ледяную кору и далеко разбрасывая осколки. Льды послушно раздвигались и пропускали «Ермака». Три могучих винта подгребали куски льда и пенили воду.

Лицо адмирала преобразилось до неузнаваемости. И тени суровости не было на нем теперь.. Он раз­глаживал рукой свою бороду и русые большие усы, глаза его, казалось, ласково улыбались.

—    Так... так, Ермаша, так, родной!—вполголо­са говорил • он.— Наддай еще маленько... вот так... Не выдай! Оправдай меня перед страной и народом...

В своем дневнике Макаров потом записал: «Пер­вое впечатление было самое благоприятное: льды раздвигались и легко пропускали своего гостя!»

Однако корабль вздрагивал от ударов о‘ лед слишком сильно, корпус его трясся, как в лихорад­ке. Это начинало несколько беспокоить адмирала. К тому же передний винт действовал как бы толч­ками и поминутно останавливался.

Разница между льдом, который «Ермак» крошил в Балтийском море, и здешним — огромная. В Бал­тике лед распадается на мелкие куски и собирается настолько густо, что корабль останавливается. Здесь же, в Арктике, лед растрескивается на от­дельные глыбы, среди которых можно двигаться, но зато толчки этих глыб настолько сильны, что вызы­вают невольные опасения за целость корабля.

Так совершилась первая встреча с полярными льдами.

Собравшиеся на палубе моряки с восхище­нием наблюдали поразительную по грандиозности
й Красоте картину. Мощный лед йркосийёго цвёта с оглушительным треском разламывался от ударов ледокола, медленно продвигавшегося вперед, на огромные глыбы. Обмерив одну из них, убедились, что толщина льда более четырех метров.

Все глубже забирался «Ермак» в гущу торосистых полей. На корабле кипела работа. Весь научный персонал экспедиции был занят делом. Лейтенант Шульц измерял глубины: пришлось размотать 1075 метров троса, прежде чем лот достиг дна. Лей­тенант Ислямов с инженером Цветковым доставали с различных глубин воду и отмечали ее темпера­туру. Астроном Кудрявцев, он же физик, определял удельный вес воды, а штурман Эльзингер, спустив­шись на лед, занялся распилкой большой глыбы, с целью выяснить ее крепость и структуру. Распи­лить глыбу было нелегко. На целых полчаса за­держался «Ермак» на месте, пока был отпилен и поднят на палубу кусок льда весом в четыре тон­ны. Тут же художник Столица быстро заносил на полотно причудливые очертания торосов. По време­нам раздавались ружейные выстрелы. Это Толль стрелял по неизвестно откуда взявшимся птицам.

К Макарову подошел механик и несколько встре­воженным голосом доложил, что обшивка корпуса сильно вибрирует и в нескольких местах пока­залась течь. Макаров приказывает остановиться и посылает капитана Васильева спуститься в трюм и выяснить, в чем дело. Никаких повреждений обнаружено не было. Вероятно течь появилась от вибрации и сотрясения корпуса при ударах о льдины. Когда «Ермак» выбрался изо льдов и вы­шел на свободную воду, течь прекратилась. Мака-
реву стало ясно, что крепость корпуса не соответ­ствует испытываемым толчкам при столкновении со льдами. Решив проверить сделанный им вывод, он приказал вновь войти во льды «для того, чтобы об­стоятельнее прощупать, в чем заключаются недо­статки ледокола». Вторичная проба дала те же ре­зультаты, с той лишь разницей, что течь значитель­но усилилась. Застопорили машину и занялись до полуночи наблюдениями.

Как ни было это грустно, но Макаров все более убеждался, что «Ермак» не способен выдер­жать толчков о полярный лед, даже при малом ходе, а потому необходимо, прежде чем продол­жать испытания корабля, сделать в его корпусе кое-какие улучшения. Макаров решил немедленно отправиться в Ньюкастль. Непредвиденная пере­делка корабля срывала намеченную программу ра­бот. Плавание в Карское море отменялось. Но ино­го выхода не было. Макаров старался успокоить себя. Он заносит в дневник: «Ледокол идет вперед — и это главное. Если бы ледокол останавливался и не двигался ни вперед ни назад, то над всем поднятым мною делом надо было бы поставить крест. К счастью эти опасения не оправдались, а, напротив, вьпснилось, что полярный лед ломается хорошо на большие глыбы!, которые, прикасаясь к корпусу ледокола, не производят значительного трения. Что же касается крепости корпуса, то ее можно значительно улучшить, и если одною сталью нельзя достичь необходимой крепости, то надо искать решения вопроса в комбинации стали с де­ревом и найти наилучшую форму корпуса. Короче оказать, идея, проповедуемая мнрю, оказалась
верна — и это главное. Легкая ломка полярного льда была для меня большим утешением. С плеч свалилось крупное бремя — ответственность за ис­полнимость идеи, и я могу сказать, что, взвесив все обстоятельства, я остался доволен испытаниями этого дня».

Несомненно, при всей своей способности делать из опыта правильные выводы, Макаров несколько недооценивал в то время всех трудностей борьбы с тяжелыми полярными льдами для корабля, подоб­ного «Ермаку». Срочные переделки креплений на заводе Армстронга, как показали последующие пла­вания, мало помогли делу, и если сильные машины ледокола успешно продвигали его вперед, то кор­пус оказался все же слабым для сопротивления ударам массивных и крепких ледяных торосов. Ма­карову казалось, что успех дела зависит главным образом от успешной ломки льда, на деле же вы­яснилось, что крепость корпуса корабля имеет едва ли. не большее значение.

Целый месяц уШел на ремонт ледокола в Нью- кастле, куда он прибыл 14 июня. Шпангоуты по ледяному поясу в носовой части заменили более прочными, было удвоено число заклепок у шпангоу­тов в носовой части. Решено было снять передний винт, заменив его конусом.

14    июля 1899 года «Ермак», обновленный и под­крепленный, вышел во второй полярный рейс. По просьбе Макарова, завод командировал в плавание своего представителя.

В море налетел сильнейший шторм. Даже сдер­жанный Макаров замечает, что волнение было ог­ромное и высота волн достигала восьми метров.

т

При стремительной качке с креном в 47^е «Ермак» почти- плашмя ложился на воду. Подошедшей вол­ной смыло метеорологическую будку, находившук)- ся на самом верху командирского мостика. «В про­должение 17 часов продолжалась эта убийственная качка,— вспоминает штурман «Ермака» Николаев,— самочувствие у всех было неважное, и только адми­рал был весел, все 17 часов он выстоял на мостике, шутил и хвалил погоду и, глядя на кренометр (при­бор для измерения крена), маятник которого пере­ходил за пределы крайних делений, говорил, что этот прибор для «Ермака» не годится».

Достигнув' Шпицбергена, «Ермак» повернул на север и вошел в обширные ледяные поля, на всякий случай уменьшив ход. Макаров был чрезвычайно удовлетворен, убедившись, что после переделок корпус не так дрожит при ударах о торосы. Раз­ница была очевидна для всех, и ледокол шел то разводьями, щелями, то проламывая путь напрямик.

Под вечер, когда «Ермак» двигался средним ходом, впереди появились мощные нагромождения торосов. Тотчас уменьшили ход, но было поздно, ледокол ударился о лед с такой силой, что остано­вился. Кинулись в носовое отделение и обнаружили большую пробоину. Ледокол ударился самой ниж­ней носовой частью о выдвинувшийся вперед на большой глубине подводный ледяной выступ. Обра­зовалась пробоина около полутора метров В длину и пятнадцать сантиметров в ширину. Два носовых шпангоута были смяты. Вода хлынула в пробоину. Пустили в ход водоотливную помпу, водолаз подвел пластырь. С помощью мецщрр $ паклей удалось,
наконец, заделать пробоину и откачать воду. Но вода продолжала- поступать.

Вторая проба «Ермака» в полярных водах оказа­лась не удачнее первой. «Как бы пробоина ни была подкреплена деревянными распорками,— замечает Макаров,— все же корпус в этом месте ослаблен и не столь крепок, как был прежде. Сознание того, что в подводной части есть большая дыра, ни в ка­ком случае не действует поощрительно и, хотя у меня была полная уверенность в непроницаемы* переборках, все же благоразумие требовало сдер­жаться, насколько это возможно, и не заходить за некоторые пределы.»

Несмотря на такое замечание, Макаров все же решается идти на север.

Конечно Макаров был уверен в прочности на­дежно испытанных им водонепроницаемых перебо­рок. Очень вероятно, что он, не желая, по его соб­ственным словам, останавливать плавание, хорошо понимал, с каким злорадством встретят неудачу его враги. Макарову в этих условиях надо было дока­зать, что даже серьезные повреждения не могут помешать «Ермаку» продолжать плавание во льдах, и плавание продолжалось. «Ермак» благополучно прошел «по разным направлениям около 230 миль, частью легким льдом, частью очень тяжелым». «Пробоина не представляла опасности немедленно­го потопления для судна, снабженного переборками, но дальнейшее следование через лед должно было увеличить повреждение, и это могло вызвать опас­ное положение»,— замечает Макаров. Опасное по­ложение корабля, несомненно, чувствовалось всеми и, конечно, не способствовало особенно веселому на»

Строению. Сопровождавший Макарова, хорошо при­глядевшийся к нему, штурман Николаев, вспоминая впоследствии о плавании, писал: «В совершенству изучив все отрасли морского дела, адмирал изучил и душу человеческую. Он умел расположить к себе людей, умел угадывать их настроение и вдохнуть энергию и бодрость в упавших духом. Во время плавания «Ермака» на север бывали случаи, когда команда и офицерский состав вместе с ученой экспедицией впадали в уныние. Тогда, чтобы обо­дрить команду, адмирал шел к ней в кубрик, соби­рал всех вокруг себя и говорил о родине, патрио­тизме, чувстве долга и величии души русского че­ловека. Говорил так убедительно и вдохновенно, что лица матросов оживлялись, а в глазах, устремлен­ных на любимого адмирала, загоралась энергия и готовность идти с ним хоть на край света».[19] Тот же Николаев сообщает и о другом примере спокойного мужества и находчивости адмирала. В трюме, на­полненном паклей, керосином и другими легко вос­пламеняющимися материалами, вспыхнул пожар. «Адмирал первый спустился в горящий трюм и лич­но руководил тушением пожара, спокойным и твер­дым голосом отдавая нужные распоряжения. Только благодаря его находчивости и присутствию духа не произошло паники и гибельных последствий».

Макаров вообще был человеком очень органи­зованным, умевшим ценить время. Учил он этому и других.

Рабочий день на «Ермаке» обычно проходил так: за утренним чаем, посоветовавшись с Макаровым,
каждый решал что будет сегодня делать. Макаров советовал экономно распределять время.

«Не забывай! е,— говорил он,— что лето на се­вере очень короткое, нам дорог каждый день, ка­ждая минута.- Старайтесь все, а сам я буду ста­раться как только могу, чтобы ни один день у нас не пропадал даром. Мы должны доказать всему миру, что не одни только иностранцы способны вносить ценные вклады! в науку, но и русские люди. Они готовы даже жертвовать собою, чтобы только принести пользу своей Родине, вплести хоть один лист в ее лавровый венок».

После чая все расходились по своим местам и принимались за работу. Ровно в полдень колокол возвещал о сборе к обеду. После обеда полагался короткий отдых. Степан Осипович уходил к себе писать дневник. В 3 часа, выпив по стакану чая, каждый снова возвращался к своим обязанностям. Окончив работу в семь часов вечера, все собира­лись в кают-компанию, где обменивались впечатле­ниями, и около восьми часов ужинали. После ужина Макаров обыкновенно задерживался в кают-ком­пании. Нередко его просили что-нибудь рассказать. Он охотно соглашался. Рассказывал он увлека­тельно и картинно и невольно будил у слушате­лей мысль. Отличительной его чертой была скром­ность. Даже говоря о случаях из своей жизни, он умел как-то не выдвигать себя на первый план.

Около одиннадцати часов дела и разговоры на «Ермаке» заканчивались, и все уходили в каюты, чтобы с рассветом вновь приняться за работу. Так текла жизнь на ледоколе в спокойные дни,

в штормовую погоду приходилось жить и рабо­тать по-иному.

Между тем «Ермак», разрушая мйоголетние мощ­ные торосы, шел дальше на север. Все, сколько- нибудь заслуживающее внимания, тщательно зано­сится адмиралом в дневник. Вот, например, запись от 28 июля: «Утром поймали акулу, что'очень меня удивило. В таких широтах, в воде, температура ко­торой ниже 0, я никак не ожидал встретить этого, по преимуществу, тропического хищника. На завтрак подали блюдо из акулы, которое было очень вкусно, также были вкусны и пирожки из нее. Много портило дело сознание, что это мясо акулы. Удивительная живучесть! Акула шевелилась, когда из нее были удалены все внутренности и содрана шкура».

От времени до времени, когда «Ермак» вклини­вался в торосистое поле и начиналась его борьба со льдом, Макаров отдавал распоряжение лейтенан­ту Шульцу, заведующему киносъемкой, принести ап­парат. Начиналась съемка. «Кинематограф должен составлять принадлежность каждой ученой экспе­диции,— говорил Макаров.— Он дает не только эффектную картину, но и материал для научного изучения движения ледокола во льду». [20]

В дневнике Макарова есть запись о какой-то
неведомой, не обозначенной ни на одной карте, земле, кото'рую якобы видели с «Ермака» на широ­те 71°. «Общая радость при виде этой земли,— за­мечает Макаров,— была несказанная». Подойти к земле было невозможно, и спустя некоторое время возник даже вопрос: «Действительно видели ли мы землю? Думаю, что да, но поручиться за это невоз­можно».

Иногда «Ермак» делал остановку — «станцию». Члены экспедиции уходили на лед охотиться, про­изводить различные наблюдения, совершать про­гулки. Однажды вахтенный сообщил, что к самому борту подошли трое медведей — двое взрослых и один медвежонок. Разбудили охотников. Они погна­лись за медведями и ранили медвежонка, а потом убили и взрослых.

Макаров много пишет о медведях в своем днев­нике, так как они часто встречались по пут «Ер­мака». Из этих записей видно его гуманное отно­шение к животным. Ему отвратительно убийство ради убийства, он удерживал ретивых стрелков от кровавых «упражнений». «К чему без нужды ранить безвредных обитателей ледяных полей, если неве­лики шансы убить и доставить животное на ко­рабль?» — говорил он. Как-то за обедом Макаров порядком отчитал одного из любителей медвежьей охоты за то, что тот стрелял в убегавшего от него медведя.

—    Стыдно-с, очень даже стыдно-с! — говорил он смущенному «победителю»,— зверь от вас убегает, а вы посылаете ему вдогонку предательскую пу­лю. .. Это-с не охота, а убийство... Мы ведь не какие-нибудь промышленники-живодеры, которые
этим jkHByf, ă люди науки, и нам напрасная смерть медведя никакой пользы не принесет. Вот если бы медведь .на вас пошел, так я понимаю: до крайней мере риск, грудь с грудью, и с глазу на глаз!

Такой случай, когда медведь действительно по­шел на человека и тот сразился с медведем почти вплотную, грудь с грудью, произошел на «Ермаке» через несколько же дней после сцены за столом. Человеком этим был сам Макаров.

Как-то один из бродивших вокруг ледокола мед­ведей, решив познакомиться с кораблем, полез по трапу наверх. Тотчас же прибежали охотники с ружьями. Макаров находился на палубе. Не желая напрасной гибели животного, он приказал прогнать его мощной струей из брандспойта, стояв­шего тут же. Но брандспойт не устрашил, повиди- мому, голодного зверя! Намерения его были оче­видны. Пригнув голову и рыча, он прямо пошел на Макарова. Подпустив зверя на расстояние пяти шагов, Макаров вынул браунинг и хладнокровно уложил медведя меткой пулей в голову. Медведь весил свыше двадцати пудов, из него сделали чу­чело и поставили при входе в кают-компанию. Но об этом случае, рассказанном одним из участников экспедиции на ледоколе, Макаров в своем обшир­ном труде «Ермак» во льдах» не упомянул.

Обычно, пока «Ермак» стоял у торосистого поля, инженер Цветков и лейтенант Ислямов спускались с корабля и тщательно изучали лед, его структуру, толщину и глубину.

Встречались мощные айсберги, высотою до восем­надцати метров. «Издали они казались настоя­щими островками»,— замечает Макаров. Шульц
и Ислямов обследовали их. Поверхность одного йЗ айсбергов была сплошь покрыта валунами, причем некоторые камни были не менее метра в диаметре. Собрав целую минералогическую коллекцию и от­колов кусок льда для исследования, моряки верну­лись на корабль. «Откуда пришли все эти ледяные горы? — спрашивает Макаров,— со Шпицбергена, с Земли Франца-Иосифа или с той Земли, которую мы считаем, что видели?»

Наличие айсбергов иаводит Макарова на новые размышления. Как пробраться на те острова, где рождаются эти ледяные горы, как увидеть их ро­ждение и образование? Летом вокруг этих остро­вов находится лед в разбитом состоянии. Ни на лыжах, ни на собаках не попадешь туда, зимою же путешествие еще более затруднительно. И сколько смелых, мужественных людей стремилось проник­нуть в эти недоступные для человека дебри, сколько полегло здесь жизней, молодых и нужных! Нансен кажется сделал больше всех, но сколько еще вол­нующих, жгучих проблем впереди! Роберт Пири с исключительной настойчивостью, вот уже в кото­рый раз, стремится пробраться в сердце Арктики, и все неудачно.

Макаров снова возвращается к своей идее. Надо построить еще более мощный ледокол, который по­бедит любые льды, пробьется к полюсу. Только с помощью этого средства науке раскроются тайны, разрешить которые она тщетно стремится столько времени. На ледоколе можно будет производить на­учные изыскания в специально оборудованных по последнему слову науки лабораториях. Если случит­ся открыть новую землю,— к услугам геодезистов
и астрономов самые точные инструменты. А что с корабля с успехом можно обследовать дно, хотя бы оно было на глубине нескольких тысяч мет­ров,— хорошо показало настоящее плавание.

Однажды трал, опущенный на глубину свыше ты­сячи метров, принес огромное количество морских животных: мшанки, губки, черви, актинии, офиуры, морские звезды, креветки, раки-отшельники, крабы, моллюски, всевозможные рьгбы и много камней. Ни­как не ожидали биологи экспедиции — доктор Чер­нышев и Толль — такого обильного улова. Целая ночь ушла на тщательную сортировку: одних препа­рировали, других опускали в спирт, третьих — в формалин. Только тогда', когда программа науч­ных работ была выполнена, «Ермак» выбрался изо льдов и направился к Шпицбергену.

В бухте Адвент Макаров соорудил бетонирован­ной знак, так называемую «вековую марку» для отметки изменений уровня моря.

От Шпицбергена «Ермак» повернул на юг, в Нью- кастль.

Второе полярное плавание «Ермака» было закон­чено. Вечером 16 августа ледок'ол прибыл в Нью- вдстль, на верфь Армстронга.

Возвращение в европейские воды было для Мака­рова далеко не радостным. «Ермак» вернулся с тяжелым повреждением, доказывающим, что арк­тические льды крепче корпуса ледокола, хотя и исправленного и укрепленного после первого ледя­ного рейса.

Если бы Макаров был искушен в министерских хитростях и обычаях, он выехал бы в Петербург и лично доложил о результатах плавания Витте и тем

Нбльстил бы его самолюбию. Но царедворство было противно всему существу Макарова. Он, с прису­щей ему прямотой, не представляя еще ясно по­следствий, поступил иначе, объективно изложив результаты плавания в короткой телеграмме. Вот эта телеграмма: «Ермак» оправдал все ожидания относительно возможности пробиваться сквозь льды. Он р'азбивал торосы высотой 18 глубиной в 42 фу­та * и ледяные поля в 14 футов. Прошел около 230 миль полярным льдом, но при разбивании од­ного тороса получена пробоина ниже ледяного пояса, где корпус не был подкреплен. Пришлось отказаться от дальнейшего следования».

Инициатива выпала теперь из рук Макарова. Не­известно, к кому обратился Витте за консультацией, но последующий ход дела сложился не в пользу Макарова. Вспоминая о наступивших для Макарова черных днях, Ф. Ф. Врангель пишет: «Я был в то время в Петербурге и не могу не упомянуть о том тяжелом впечатлении, которое произвело на меня нескрываемое злорадство, с каким многие встрети­ли грустную весть о неудаче».

В числе этих многих первую скрипку играл не­примиримый враг Макарова, бездарный и заносчи­вый, но имевший силу в морских и правительствен­ных кругах, адмирал А. А. Бирилев. Он ненавидел Макарова и искренно радовался всякой его не­удаче.

Как же поступил Витте, получав телеграмму из Ньюкастля? Макаров полагал, что в ответной теле­грамме он получит инструкции относительно ледо-

кола, а сам будет вызван в Петербург для подроб­ного доклада. Но вышло иначе. - Предварительно переговорив с морским министром Тыртовым, Витте шлет Макарову следующую телеграмму: «Оставай­тесь в Нькжастле до прибытия комиссии». Макаров был поражен. Только теперь он понял, что сделал ошибку, послав Витте телеграмму. Он опасался как за состав комиссии, так и за поручения, которые ей будут даны. Желая парировать удар, он написал Витте письмо, в котором подробно излагал обстоя­тельства дела, не скрывая своих ошибок, но и не умаляя заслуг. Он писал: «Надеюсь, что комиссия эта будет состоять из техников, что она соберется под моим председательством и поможет мне выяс­нить вопрос, как наилучшим образом побороть вы­яснившиеся технические трудности. Надеюсь, что комиссия назначена не для того, чтобы раскрыть фактическую сторону дела, ибо таковую я не скры­ваю, и разъясню ее лучше, чем кто-либо. Если я сделал ошибку, то я откровенно в ней признаюсь и, кроме того, покажу, как ее исправить. Я дейст­вительно сделал ошибку, но ошибка эта заклю­чается главным образом в том, что я недостаточно подготовил Ваше Высокопревосходительство к воз­можности неудачи в первое время. Я помню, что, прощаясь с Вами, я обратился с единственной просьбой поддержать меня в случае какой-либо не­удачи».

Но было уже поздно. На скорую руку была на­ряжена комиссия и спешно отправлена в Ньюкастль. Письмо Макарова пришло, когда члены комиссии находились уже на полпути в Англию. Комис­сия, стараниями Тыртова, полностью состояла из

недоброжелателей или завистников Макарова, отри­цательно относившихся к идее ледокола. Во главе комиссии был поставлен контр-адмирал Бирилев.

Большинство газет, еще вчера всячески превозно­сивших адмирала Макарова, сегодня порочили и чернили и его и «Ермака».

В желтой, продажной газете «Новости» какой-то развязный и невежественный писака, скрывшийся за псевдонимом Корданус, писал: «... с какой фи­зиономией покажется теперь могучий «Ермак», ко-, гда всем стало известно, что до настоящих поляр­ных льдов он и дойти не мог, а не то что ломать их?» Корданус предлагал, «чтобы не было стыдно», славное имя «Ермака» отменить и кораблю при­своить название: «Ледокол № 2».

«Шушера взяла верх, и мне опять много хлопот с ней»,— пишет Макаров Врангелю. Когда адмирал узнал о составе следственной комиссии, для него стал ясен исход дела. Он обратился тогда к Витте с просьбой ввести в комиссию хотя бы командира «Ермака» Васильева, но министр ему отказал. В поисках помощи Макаров обращается к предсе­дателю Географического общества П. П. Семенову с письмом, в котором слышатся горечь, досада и боязнь, что ему не дадут довершить начатого им дела. Он пишет: «Дело ломки полярного льда есть дело новое и небывалое. Никто никогда не пробо­вал ломать полярный лед, и было бы чудом, если бы, построив специально для этого дела судно, мы бы сразу нашли наилучшую комбинацию форм и машин. В то время, как английские ученые привет­ствуют меня с успехом, наши газеты делают все возможное, чтобы возбудить против меня общест-

йенное мнение, и я боюсь, что мне не дадут докон­чить дело». Но и это письмо почему-то осталось без ответа.

«Мне не дадут докончить дело!» — Вот мысль, которая больше всего угнетала адмирала-изобрета- теля. Никак нельзя было примириться с сознанием, что дело похоронено. Макаров хорошо понимал, «что предположения необыкновенные обыкновенным людям всегда кажутся несбыточными, до тех пор, пока они не сбудутся». Он считал своего «Ермака» лишь «прототипом» будущего, еще более мощного и совершенного ледокола. Большинство же судит иначе, оно хочет успехов немедленных, кричащих и эффектных. Ничто не делается сразу! «Свое дело я не считаю проигранным и умру с этой мыслью, если мне даже не удастся осуществить дело полно­стью. .. Мы еще не исчерпали все наши средства. Сражение затянулось, но еще может быть выигра­но»,— говорит он с горечью, но не теряя надежды на победу.

Всякий сторонник его идеи — его лучший друг. С большой радостью узнает Степан Осипович, что на родине у него есть доброжелатели. «Не помню, писал ли я Вам, что адмиралы Чихачев и Пилкин вполне за меня»,— сообщает он Врангелю. За гра­ницей Макарова также поддерживали английский ученый-океанограф Джон Меррей, Нансен, Норден­шельд.

Бирилев, прибыв со своими помощниками в Ныо- кастль, приложил все усилия, чтобы опорочить Ма­карова. Устранив его от всякого участия в работе комиссии, не обращаясь к нему ни за какими разъяснениями, Бирилев начал для чего-то как
йаправский слёдова^ль опрашивать команду.— §то не помешает,— думал он,— смотришь, и еще что-ни- будь всплывет. Члены комиссии не отставали от своего председателя в «служебном рвении». Они искали недочеты в корпусе ледокола, облазили его сверху донизу, проверяли каждое крепление, ка­ждую гайку. А по вечерам, обложившись черте­жами, отыскивали недостатки в конструкции кораб­ля. Макаров, наблюдая издали это «следствие с пристрастием», проявлял огромную выдержку, чтобы сохранить спокойствие, но под конец не вы­держал.

15    сентября он заносит в дневник: «Оставил ко­миссию на ледоколе. Чувствую полное омерзение к людям, которые приехали специально для того, чтобы правдой или неправдой разыскать обвинения и всякими кривыми путями помешать делу. Они не пригласили меня ни на одно заседание и при мне боятся высказываться». [21] Ф. Ф. Врангель, хорошо понимая настроение Макарова, пишет ему из Петер­бурга: «Желаю Вам спокойствия и уверенности в борьбе с противниками, которых Вы теперь гру­дью победить не можете, а лишь временем и силою аргументов». [22]

Тяжелое настроение Макаров старается заглу­шить работой по исправлению повреждений на ле­доколе, а в остальное время готовит к печати свой капитальный труд «Ермак» во льдах», где подробно обосновывает свою идею и дает полную картину работы ледокола во льдах.⁸¹ Цель книги — снова

Броненосец «Генерал-адмирал Апраксин» на камнях у острова Гоглаяда

и ледокол «Ермак».

привлечь внимание широких общественных кругов к вопросам ледового плавания и снять с себя не­справедливые, злобные обвинения. С неутомимой энергией Макаров пишет свою книгу, желая, чтобы она скорее была издана. В эти дни он работал, почти не поднимая головы, с восьми часов утра до двух часов ночи.

Тем временем деятельность комиссии Бирилева закончилась. На страницах акта подробно перечис­лялись все недостатки «Ермака» и указывалось, что может и чего не может выполнять ледокол. Общий же вывод сводился к тому, что «ледокол «Ермак» как судно, назначенное для борьбы с полярными льдами, непригодно по общей слабости корпуса и по полной своей неприспособленности к этого рода деятельности. Каждый раз, когда ледокол встречал­ся или будет встречаться с полярными льдами, по­лучались и будут получаться более или менее серьезные и тождественные аварии, что происходит как от конструктивных недостатков ледокола, так и от недостаточно тщательного производства кораб­лестроительных работ на этом судне». Ледокол ре­комендовалось использовать в наших дальневосточ­ных или северных водах, «ледокол может служить также прекрасным спасательным пароходом, а в военное время, состоя при эскадре, принесет бесценные услуги». В большинстве пунктов акта в основе правильно отмечались действительные не­достатки «Ермака». Но все эти недостатки были преувеличены, искажены.

Никак нельзя было, например, согласиться с утвер­ждением, что корабль совершенно не приспособлен К полярному плаванию, тогда как он превосходно
раврушал ледяные торосы и прошел во льдах до 8Г28' северной широты. Несправедливо было также и обвинение верфи в недостаточно тщатель­но выполненной работе. При всех недостатках ко­рабля, «вовсе не приспособленного к полярному плаванию», как заключила комиссия, ей пришлось в одном из пунктов признать, что при таких-то и таких-то исправлениях (которые перечисляются) мо­жет быть «какая-нибудь надежда» на успех.

Однако дело было не в критике отдельных де­фектов «Ермака», которых было на нем немало,— их не отрицал и сам Макаров,— а в общем придир­чиво-недоброжелательном тоне акта, в явном пре­увеличении отрицательных качеств корабля и в умалчивании положительных его сторон, доказан­ных во время плавания. Члены комиссии созна­тельно не хотели понимать той простой истины/ что опыта ледокольного плавания, опыта борьбы с по­лярными торосами ни у кого вообще еще не было, в том числе и у Макарова, и что определить зара­нее точную конструкцию корабля, предназначенного для подобной работы, было совершенно невозможно. Сделать больше, чем Макаров, для осуществления при подобных условиях идеи полярного мореплава­ния, не смог бы никто. Если члены комиссии были бы объективны в своей работе, то им не остава­лось бы ничего иного, как признать правильность общего замысла ледокола при некоторых конструк­тивных недоделках.

На акт Бирилева Макаров ответил обстоятельным отзывом: «Отзыв внце-адмирала Макарова об акте комиссии, назначенной для ближайшего выяснения обстоятельств происшедших аварий на ледоколе

т
«Ермак», а равно и общего его состояния». В этом отзыве Макаров дал достойную отповедь Бирилеву по всем пунктам его акта. В Кронштадте отзыв был напечатан отдельной брошюрой и произвел немалое впечатление, Заканчивается отзыв следующими сло­вами, в которых звучит горечь обиды: «Комиссия не сочла нужным переговорить со мной, а потому сей акт наполнен неправильными суждениями, ко­торые бросают тень и на мейя и на все дело. Сколько бы я их ни опровергал и как бы ни были мои опровержения вески, след несправедливых на­реканий комиссии, к сожалению, не скоро изгла­дится».

Отзыв, вместе с новым проектом плавания в Арк­тику, Макаров представил Витте. Было ясно, что адмирал решил бороться до конца и не сойдет со своих позиций. В проекте он писал: «...все мои соображения вполне подтвердились: переход к Пе­тербургу зимою оказался возможным, полярный лед поборим и плавание к Енисею без ледокола невоз­можно. Постройка же полярного ледокола не имела прецедента, опыт показал, что такое полярный лед, и будет жаль, если мы не доведем дело до конца».

Но сама жизнь оказалась наиболее сильным со­юзником Макарова. Огромная практическая польза «Ермака» стала вскоре очевидной для всех. Когда в начале ноября отремонтированный в Ньюкастле «Ермак» прибыл в Кронштадт, пароходовладельцы, которые собирались прекращать навигацию, измени­ли свои намерения и, несмотря на позднее время, продолжали доставлять грузы в Петербургский порт. Одновременно Макаров стал получать много­численные запросы от зарубежных фирм: смогут

ли они рассчитывать, что их пароходам «Ермак» окажет содействие в случае если внезапно наступят морозы. Макаров дал положительный ответ. Ко­нечно ледовая работа в Финском заливе не очень-то интересовала его. Мысли его попрежнему принад­лежали далекой Арктике, борьбе с полярными торосами. И принимая предложения пароходовла- дельцев, Макаров продолжал обдумывать улучше­ние конструкции «Ермака». По договоренности с Армстронгом было решено, после окончания нави­гации в Петербурге и в портах Балтийского моря, заново перестроить носовую часть ледокола, оказав­шуюся недостаточно крепкой для плавания в Ледо­витом океане.

В ноябре Макаров сразу получил несколько теле­грамм от пароходовладельцев, просивших оказать в срочном порядке помощь их пароходам, застряв­шим во льдах Петербургского порта. Внезапно гря-^ нувшие морозы застали их врасплох. Не все успели даже выйти из Невы. Макаров отдал распоряжение разводить пары, чтобы тотчас идти на помощь. Но в это же время получил другое извещение, более серьезное. Главный командир порта сообщил, что крейсер первого ранга «Громобой», следуя из Крон­штадта в Петербург, сел на мель в морском канале, его необходимо немедленно выручать. Когда на сле­дующий день Макаров на «Ермаке» прибыл в Пе­тербург, он был немало удивлен, увидев, что все устье заковано крепким льдом. С помощью «Ерма- - ка» «Громобой» благополучно сошел с мели. В этот же поход «Ермак» освободил двенадцать застряв­ших во льду пароходов и вывел их на открытую воду.

Вернувшись в Кронштадт и став на якорь на Ма­лом рейде, «Ермак» был готов по первому требова­нию выполнить новое распоряжение. Оно не заста­вило себя ожидать. Во время бури со снежной пургой броненосец береговой обороны «Генерал- адмирал Апраксин», направляясь из Гельсингфорса в Кронштадт, на полном ходу наскочил на камни у южной оконечности острова Гогланда.

Расположенный посредине Финского залива, весь состоящий из гранитных утесов, окруженный льдами, остров в зимнее время был лишен связи с мате­риком.

Положение броненосца становилось серьезным. Многие категорически заявляли, что спасти броне­носец не удастся. В зимних условиях снять громад­ный корабль с камней очень трудно, а весною при­брежный лед своим напором потащит броненосец по камням и разломает его. Никакие якоря не по­могут. По словам местных жителей, напор льда на Гогланд бывает таков, «что весь остров трещит». Не будь «Ермака», вряд ли возник бы вообще во­прос о спасении «Апраксина», «Ермак» решил все дело. Были организованы спасательные работы, на­чальником которых назначили контр-адмирала Амо­сова. Работы по спасению броненосца «Апраксин» продолжались всю зиму. «Ермаку» пришлось снаб­жать организаторов спасательных работ всем необ­ходимым. Никакому другому. кораблю это было не под силу. На борту ледокола была организована ремонтно-механическая мастерская. В течение зимы «Ермак» сделал четыре рейса в Кронштадт и шесть рейсов в Ревель. Прибытие ледокола на Гогланд нрегда было радостным событием для апраксинцев,

т

которые переселились на остров в деревянные ба­раки, привезенные все тем же «Ермаком». На ледо­кол приходили развлекаться, отогреваться и обе­дать. «Ермак» получил среди офицеров наименова­ние: «Отель [23] Гогланд».

В то же время возникавшие при сложных спаса­тельных работах вопросы требовали постоянной связи Гогланда с материком. Осуществить такую повседневную связь «Ермак», естественно, не мог. Да и вообще это представлялось совершенно не­возможным. О прокладке кабеля в зимнее время нечего было и думать, сухопутные сообщения с ма­териком, отдаленным от острова на 46 километров, могли осуществляться лишь с большим трудом и риском, и то лишь несколькими смельчаками-поч- тальонами из числа жителей Гогланда; световые сигналы системы Миклашевского также не по­могли.

Выручил снова Макаров. Он вспомнил о своем друге — преподавателе Кронштадтских минных клас­сов — А. С. Попове, демонстрировавшем ему свой гшпарат-грозоотметчик. В этом году, летом, Попов производил опыты на Черном море, пытаясь уста­новить связь при помощи изобретенного им аппа­рата со станциями, установленными на трех броне­носцах. Ему удалось достичь успеха, сигналы при­нимались на расстоянии свыше пяти километров, но на большем расстоянии они не улавливались. Не видевшее, по обыкновению, в опытах Попова ни­чего, заслуживающего особенного внимания, мор» ское ведомство отнеслось к зарождавшемуся вели­
чайшему изобретению века безобразно равнодушно. Денег не дали, и опыты прекратились.

Теперь, вспомнив о Попове, Макаров подает выс­шему морскому начальству мысль: пригласить По­пова и попытаться с помощью его грозоотметчика установить связь между Гогландом и материком. Морскому министерству в сложившихся условиях ничего не оставалось, как принять этот совет. Но верные своим скопидомским привычкам морские чиновники, приглашая Попова, отпустили на произ­водство опытов совершенно ничтожную сумму. К счастью, помощниками изобретателя оказываются чрезвычайно энергичные и способные молодые люди, чутьем угадавшие, что могут дать опыты Попова. То были: лейтенант А. А. Реммерт, ассистент минных классов Н. П. Рыбкин, капитан второго ранга Залевский и унтер-офицер Андрей Безде­нежных.

Началась горячая пора. Рыбкин с Залевским за­нялись оборудованием станции на Гогланде, Рем­мерт с Безденежных — на материке, вблизи фин­ского городка Котка. Вскоре «Ермак» доставил на Гогланд с рабочей партией все необходимые при­боры. Ввиду спешности дела приборы были взяты из лаборатории, приемником же служил телефонный аппарат, приспособленный к приему сигналов самим Поповым. Одновременно сооружалась станция и на материке.

Когда станции были оборудованы и установлены огромные антенны, начались приемы сигналов. Вели­кое изобретение Попова впервые в мире получало практическое применение. Сначала на сигналы с Котки не было ответа. Но вскоре стали замечать

т

какие-то регулярные знаки на телеграфной ленте, которые нельзя было объяснить тихими электриче­скими атмосферными разрядами. «Я немедленно со­общил об этом Попову,— вспоминает Реммерт,— и он быстро приехал. Началась слежка, настройка, поскольку такая в то время могла так называться. Так продолжалось всю ночь. Настало утро. Нако­нец, около 3 часов дня, спустя почти месяц после нашего приезда, на ленте довольно четко начали получаться знаки, но слова еще не были достаточно разборчивы. На следующий памятный день, наконец, разобрали несколько слов. Смысл этих слов был тот, что наши сигналы «Гогланд» принимает и спра­шивает, получили ли мы их сигналы. Надо было видеть состояние Александра Степановича Попова. У него не держалась лента в руках от дрожи в них, он был бледен, как полотно, но улыбка озаряла его доброе лицо. Мы, народ молодой и горячий, решили, что «сношение установлено», и бросились целовать Попова». *

Так родилось величайшее изобретение начала XX века — радио. Лабораторные опыты были за­кончены. Настала эра его практического приме­нения. Это замечательное событие в истории русской и мировой техники произошло 24 января 1900 года.

Макаров оказал большую поддержку великому изобретателю. Предвидя огромные возможности в будущем для радио, он одним из первых оценил его и позже решительно отвергал притязания Мар-

*    «Изобретение радио А. С. Поповым». Сборник докумен­тов V материалов. Изд. Академии наук, 194Ş.

ш

А

КбНй на приоритет в области изобретения «беспрб- волочного телеграфа». «Профессор Попов,— заяв­лял Макаров,— первый открыл способ телеграфиро­вания без проводов, Маркони выступил после Попова».⁸¹

На другой же день после установления связи с Гогланд ом началась регулярная работа первых русских радиостанций. Вначале, правда, не все сигналы разбирались отчетливо, а на разряднике появлялся целый пучок искр.

Когда доложили о результатах опытов с беспро­волочным телеграфированием начальнику главного морского штаба адмиралу Авелану, он воскликнул:

—    Как кстати! Это очень хорошо! Где находится сейчас «Ермак»?

Ему ответили, что ледокол стоит у Гогланда. Тогда Авелан взял листок бумаги и быстро на­бросал:

«Командиру ледокола «Ермак».

Около Лавен-Саари оторвало льдину с 50 рыба­ками. Окажите немедленно содействие в спасении этих людей.

Авелан».

Радиограмма полностью, без всяких искажений и неточностей, была принята на Гогланде.

«Когда принимавший прочел вслух эту телеграм­му,— вспоминает один из очевидцев первых шагов радио,— то по крайней мере минута прошла при мертвой тишине, никто не проронил ни слова. Все присутствовавшие были глубоко взволнованы. Они поняли, какую громадную услугу оказывает только

Что установленный способ сообщения, и в общем сознании мелькнуло, что этим призывом к спасению погибающих беспроволочный телеграф наилучшим образом осветил начало своей деятельности на на­шей родине».

«Ермак» в точности выполнил приказание, 50 че­ловеческих жизней было спасено. Впоследствии А. С. Попов в письме к Макарову так вспоминает об этом случае: «Первая официальная депеша со­держала приказание «Ермаку» идти для спасения рыбаков, унесенных в море на льдине, и несколько жизней было спасено благодаря «Ермаку» и бес­проволочному телеграфу. Такой случай был боль­шой наградой за труды, и впечатление этих дней, вероятно, никогда не забудется».

Быстро разнеслась повсюду весть о первой круп­ной победе, одержанной беспроволочным телегра­фом. Уже через неделю связь по радио между Гог- ландом и Коткой настолько наладилась, что пере­давались телеграммы до ста слов.

Макаров в период описываемых событий уже не плавал на «Ермаке». Назначенный главным коман­диром Кронштадтского порта и военным губерна­тором города Кронштадта, он находился по своей должности в Кронштадте, всеми же делами на ле­доколе в течение памятной зимы 1899—1900 гг. руководил ученик и товарищ Макарова капитан второго ранга Васильев.

Когда Макарову доложили, что беспроволочная связь Гогланда с Коткой установлена, он послал А. С. Попову следующую приветственную теле­грамму:

«Â. С. Г1 о п о в у 26/1, 1900 t

От имени всех кронштадтских моряков сердечно приветствую Вас с блестящим успехом Вашего изо­бретения. Открытие беспроволочного телеграфного сообщения от Котки до Гогланда на расстоянии 43 верст есть крупнейшая научная победа.

Макаров».

С установлением радиосвязи спасательные рабо­ты на «Апраксине» стали заметно подвигаться впе­ред. Камень, продырявивший дно броненосца, был постепенно удален с помощью взрывов и, наконец,

11       апреля «Ермак» стащил «Апраксина» с мели. Стали заделывать огромную пробоину пластырями. Укутали ими весь нос. Через несколько дней Мака­ров получил по радио от руководившего спасатель­ными работами адмирала Рожественского, сменив­шего адмирала Амосова, следующую радиограмму: «Ермаку» и его доблестному командиру, капитану 2-го ранга Васильеву «Апраксин» обязан спасением. В непроглядную снежную метель броненосец, обмо­танный вытянутыми в струну цепями, стальными и пеньковыми тросами, прикреплявшими до 450 кв. метров пластырей, шел 7 часов в струе «Ермака» ледяными полями между отдельными глыбами торо­систого образования и каналом, пробитым в сплош­ном льде, и ни одна цепь, ни один трос не были перерезаны льдом».

Морской министр адмирал Тыртов, еще совсем недавно заявлявший, что не видит в «Ермаке» никакой пользы, теперь, обращаясь к Витте, писал: «... мне остается только благодарить вас за предоставление в мое распоряжение ледокола,
йеутоМкМая деятельность которого много способ­ствовала успеху работ по снятию с камней броне­носца «Апраксин»...»

Спасая «Апраксина», «Ермак» несколько раз хо­дил в Ревель и Кронштадт. В одно из этих плава­ний в Ревель ледокол оказал еще одну большую услугу военному флоту. Он освободил застрявший во льдах крейсер первого ранга «Адмирал Нахи­мов», отправившийся из Ревеля в дальнее плавание. Боевой корабль со своими грозными орудиями и бронированным корпусом оказался совершенно бес­помощным в борьбе с ледяной стихией. Всякая на­дежда выйти в море была потеряна, к тому же крейсеру угрожали серьезные повреждения. Но вдруг, неожиданно для всех, на горизонте пока­зался «Ермак», подошел к «Нахимову», освободил его и вывел на открытую воду. Крейсер благопо­лучно продолжал свое плавание.

Когда в список кораблей, которым ледокол ока­зал помощь, стали входить такие крупные боевые единицы, как крейсер «Нахимов» и броненосец «Апраксин»,— отношение к Макарову и «Ермаку» изменилось.

—    А что, если явится необходимость военный флот отправить в зимнее время в открытое море? Ведь может произойти такой случай, а вдруг война? Какую пользу может тогда оказать «Ермак»? — подобные вопросы задавались теперь не только воен­ными моряками. «Ермак» снова привлек внимание, о ледоколе и его создателе все чаще стали говорить и писать. Однако твердолобый и завистливый Бири- лев попрежнему был врагом Макарова и его идеи.

Макаров воспользовался переменой обстановки и

Бюст С. О. Макарова.

поднял, казалось бы, похороненный вопрос о новой экспедиции под своим водительством во льды Ле­довитого океана. Он снова обратился к Витте с большим письмом, в котором энергично доказывал возможность осуществления этого плавания. Мака­ров высказывал уверенность, что перестройка носо­вой части «Ермака» обеспечит ему успех. Более ост­рые новые обводы ледокола «дадут ему возможность легче раздвигать ледяные поля в Ледовитом океа­не». Макаров писал, что к северу от Шпицбергена расположены «новые, неоткрытые еще земли, до которых никто, кроме «Ермака», дойти не может». «Эти земли необходимо описать и присоединить к России». Заканчивается письмо так: «... у нас есть корабль, который дает возможность сделать то, что не под силу ни одной нации и к чему нас нравственно обязывают старые традиции, географи­ческое положение и величие самой России... было бы неестественно останавливаться перед полуоткры­тыми дверями к тому, что обещает такие благие результаты».

Но Витте не хотел рисковать, утверждая экспе­дицию, и отказал Макарову, ссылаясь на мнение консультантов.

Получив отказ, Макаров не сложил оружие. Он обстоятельно отвечает консультантам, отправляет обширное письмо и к Витте, где снова доказывает «пользу организации экспедиции». «Ермак» в тепе­решнем виде,— говорит Макаров,—-гораздо крепче, чем он был прежде». «Есть все основания наде­яться, что ледокол теперь выдержит удары в по­лярный лед с значительного хода, но форсировать полярные льды таким образом нет никакой нужды».

Макаров обещает действовать осторожно и осмот­рительно, не задавая непосильной работы ледоколу, и выражает полную уверенность, что с таким ко­раблем, как «Ермак», можно многое сделать, не подвергая его излишнему риску, и благополучно вернуться на родину. Заканчивая письмо, Макаров говорит, что он не просит лично для себя никакой награды за те дела, которые «Ермак» уже совер­шил. «Наградою будет возможность довести дело до конца, благодаря чему уже осуществилось ^осу­ществляется в гораздо более широких масштабах,— говорит Макаров,— мероприятие в высшей степени полезное для преуспевания русской морской тор­говли».

' Трудно сказать, что в конце концов повлияло на Витте, вероятно доводы Макарова были убедитель­ны. С другой стороны, Витте попрежнему питал честолюбивые замыслы. Так или иначе он разрешил Макарову организовать экспедицию и предложил ему представить подробный план нового арктиче­ского похода.

Закончив дела на Гогланде, «Ермак» 16 апреля прибыл в Кронштадт. За зиму ледокол проделал огромную работу; он прошел 2257 миль, из них 1987 — во льдах. Срочные дела не позволяли отдох­нуть ни кораблю, ни его команде. В Кронштадте «Ермак» был всего неделю и снова отправился в рейс на помощь застрявшим во льдах пароходам.

Вблизи маяка «Нерва» [24] с «Ермака» заметили вдали пароход, подававший сигналы бедствия. Не­медленно отправились к нему. Но было уже
поздно. «Ермак» подоспел к пароходу, оказавше­муся норвежским, в тот момент, когда он стал по­гружаться в воду. Забрав со льдины команду и пас­сажиров, «Ермак» отправился дальше. У острова Сескар были спасены семь финнов, застрявших на поврежденной шлюпке среди льдов; изнуренные и обессиленные люди нашли радушный приют на ле­доколе.

Летом 1900 года «Ермак» ушел в Ньюкастль для капитальной перестройки носовой части; конструк­цию Макаров предложил совершенно изменить. Пе­редний винт, не оправдавший себя, был снят. Решено было удлинить носовую часть на четыре с полови­ной метра'. Превращение носовой части ледокола в более острую и длинную, по мнению Макарова, позволило бы кораблю легче врезаться в ледяные поля, раздвигать льдины. Предложение Макарова было одобрено специальной комиссией. Более полу- год а потребовалось верфи, чтобы справиться с пе­ределками. Лишь в феврале следующего года ледо­кол вышел в Кронштадт. У Толбухина маяка его встретил Макаров. Он хотел лично убедиться, како­вы стали качества ледокола после конструкции. Проба прошла вполне успешно. Было очевидно, что «изменение носа значительно улучшило ледоколь­ные качества корабля». Правда, испытания происхо­дили не в арктических льдах, а в Финском заливе, но Макаров не сомневался, что ледокол в его но­вом виде будет лучше работать и в полярных усло­виях.

Удачно проведенные испытания положили конец колебаниям Витте, и он окончательно разрешил экспедицию. Через два дня Макаров представил
полную программу плавания и план всех подгото­вительных работ. Путь «Ермака» был намечен к устью Енисея, но не через Югорский Шар, *. как обычно ходили туда, а вокруг северных берегов Новой Земли. Такой маршрут, сравнительно менее рискованный, был вполне сознательно избран Мака­ровым из опасения,, что более смелые и широкие замыслы смогут испугать Витте и не будут утвер­ждены. Намеченный маршрут, правда, не удовлетво­рял Макарова, но он вынужден был с ним смириться.

«Моя уступка в этом отношении,— пишет он в своем обзоре плавания «Ермака» к берегам Новой Земли,— оказалась единственным средством, чтобы экспедиция могла состояться».

Вместе с тем этот маршрут все же заслуживал внимания, так как северные окраины Новой Земли и трудные условия плавания в этом районе никем еще. не были изучены. Обратный путь, в зависимо­сти от состояния льдов, намечался более севернйй.

Такая программа не вызвала возражения и была утверждена. На вице-адмирала Макарова возлага­лось поручение «исследовать летом настоящего го­да на ледоколе «Ермак» путь по северную сторону Новой Земли и одновременно произвести определе­ние западного берега этого острова».

Макаров не скрывал своей радости. Полтора года с удивительной настойчивостью добивался он разре­шения вновь спуститься на своем ледоколе в неиз­веданные просторы Арктики и наконец достиг своего.

*    Югорский Шар — пролив, разделяющий северный и южный острова- Новой Земли.

т

Макаров был человеком, обладающим большим жизненным опытом, человеком, всегда трезво оце­нивающим складывающуюся обстановку, он отлично понимал, что пускается в дело чрезвычайно риско­ванное, и неудача может постичь его так же, как и в предыдущих плаваниях. Об этом свидетельствует его «весьма секретная записка», составленная им перед отправлением в плавание на цмя царя и пере­данная в запечатанном конверте адмиралу В. Мессе­ру «на случай если к 15 октября 1901 года никаких известий о благополучном возвращении «Ермака» не будет». Содержание этой записки теперь известно.

Вот что пишет «беспокойный» адмирал в своей секретной записке: '‘«Теперь предстоит плавание в Ледовитый океан. Вся ответственность, как за мою мысль, так и за ее исполнение, лежит на мне одном, и если на «Ермаке» что-нибудь не сделано, то виноваты не те, которые сумели помешать, а я, который но сумел этого отвратить. Мною сделано все, что оказалось в данных условиях возможным, чтобы ледокол «Ермак» мог выдержать всякие слу­чайности, которые сопряжены с этим плаванием.. .»[25] Далее Макаров указывает, что надо будет делать и как поступать, ес^л придется посылать экспеди­цию на поиски исчезнувшего ледокола. Посылку санной партии Макаров не считает делом целесооб­разным. Он советует тотчас же приступить к по­стройке ледокола, вдвое меньшего, чем «Ермак». Тут же Макаров прилагает чертежи этого ледоко­ла. Командиром нового ледокола он рекомендует назначить бывшего старшего офицера «Ермака» лейтенанта Шульца. Заканчивается записка так: «Прошу великодушно простить мне это, ибо един­ственное побуждение, которое толкает меня на се­вер, есть любовь к науке, желание раскрыть те тайны, которые природа скрывает от нас за тяже­лыми ледяными преградами».

Начались сборы. Времени оставалось мало. Ма­каров представил программу министру 11 апреля. В середине мая «Ермак» должен был отправиться в путь, а ничего еще не было готово. Такой корот­кий срок на приготовление к полярному плаванию,— замечает Макаров,— можно признать беспример­ным, и в этом отношении мы побили всякий рекорд. Не следует забывать также, что сам Макаров, за­нятый в это время обязанностями главного коман­дира Кронштадтского порта, имел очень мало сво­бодного времени, «лишь небольшие обрывки»,— как говорил он. «Нечего было и думать о каких-нибудь особых приготовлениях; надо было брать то, что возможно было найти».

И все же экспедицию нельзя было упрекнуть в плохой организации. Особенно внимательно Ма­каров относился к подбору людей. Команда была предупреждена о возможных трудностях и случай­ностях, вплоть до вынужденной зимовки. Но заявле­ние это отпугнуло немногих. Личный состав «Ерма­ка» остался почти полностью тот же, что плавал на «Ермаке» зимой. Всего в экипаже «Ермака» чис­лилось девяносто три человека. Это был народ мо­лодой, энергичный и бесстрашный. Хорошо была обеспечена экспедиция и научным персоналом. На корабле были: астроном, геолог, метеоролог, гид­
ролог, физик-магнитолог, зоолог, ботаник, топограф и фотограф.

16 мая 1901 года «Ермак» отправился в путь. Он должен был зайти в Ньюкастль за углем, затем в Тромсе. Макаров не участвовал в плавании. Он должен был закончить еще дела в Кронштадте. В Ньюкастле было погружено 3200 тонн угля — столько, сколько могли вместить бункера. Перед походом к Новой Земле «Ермак» временно по­ступил в распоряжение русской градусной экспе­диции академика Ф. Н. Чернышева. Под его началь­ством «Ермак» сходил на Шпицберген и 14 июня вернулся в Тромсе. Через три дня приехал и Макаров.

В Тромсе Макаров собрал всех членов экспедиции на совещание и подробно разъяснил, кто и что дол­жен делать. На себя он взял руководство гидроло­гической частью. Закончив все приготовления и по­полнив запасы угля, «Ермак» 21 июня 1901 года от­правился в путь, взяв курс на расположенный в се­верной части Новой Земли полуостров Адмиралтей­ства. Обычно в это время западные берега Новой Земли на значительном протяжении бывают свобод­ны ото льда, но нынче «Ермаку» явно не повезло. Еще до новоземельских берегов ледокол вошел в большое, совершенно ровное поле льда толщиной около одного метра. Однако новоземельский лед был для «Ермака» не труден. Он смело и уверенно шел вперед. Нос корабля разбивал лед совсем легко.

По пути встречалось много медведей. Они с любопытством, вытягивая вперед морду и ню­хая воздух, смотрели на невиданное зрелище.

Не привыкшие кого-либо бояться, они иногда почти вплотную подходили к борту ледокола.

Научные работы велись' с самого начала плава­ния. Через каждые пятьдесят миль делали стан­цию [26] и производили глубоководные исследования.

Но чем дальше продвигался «Ермак», тем яснее было, что изменения, произведенные в конструкции носовой части, помогают ледоколу мало. Ему все труднее становилось бороться со льдами. Щель, ко­торую он прокладывал во льдах, становилась все уже и извилистее. Не доходя до полуострова Адми­ралтейства, несколько южнее от него, ледокол, на­конец, оказался в сплошном торосистом льду и дальше продвигаться не смог. Эта стоянка продол­жалась несколько дней. По временам лвД слегка ослабевал, расходился, и «Ермак» тогда немного продвигался. Но эти ничтожные результаты никого не радовали. Угля расходовалось очень много. Тя­жело было на сердце у Макарова. Все же он решил бороться. Начались бешеные удары в лед с полного хода. Ледокол после каждого удара продвигался вперед Ьсего на десять-пятнадцать саженей. За первым ударом следует второй, третий... Успеха нет. После первого удара впереди тороса образует­ся густая каша из осколков разбитого льда; она-то и ослабляет силу последующего удара. Третий удар ослаблялся еще более и т. д. Однако Макаров с на­стойчивостью, в которой сквозило отчаяние, прика­зывал разгонять «Ермака» еще и еще. С каждым
разом ледокол продвигался все меньше, «тратя всю энергию на бесполезную работу спрессовывания ка­ши разбитого льда».

«Надо было придумать что-нибудь для того, чтобы уменьшить компактность этой снеговой массы»,— замечает Макаров. Пробовались всевозможные средства: на лед лили теплую воду, завозили якорь на проволочном перлине, [27] и ледокол подтягивался на брашпиле, [28] но брашпиль не выдержал: слома­лась рама, согнулся вал.

«Ермак» застрял во льдах. Через несколько дней лед несколько ослабел и удалось пройти вперед около двух миль, но затем снова началось сжатие льдов, «более сильное, чем когда-нибудь раньше».

Всегда жизнерадостный и веселый, всех заражав­ший своей бодростью, Макаров на этот раз сам на­чал. терять уверенность в благополучном исходе. Однако виду не показывал. Вот запись в его днев­нике от 11 июля: «Проснулся в 4У₂ часа и до утра не мог заснуть. Мысль, что мы совершенно во вла­сти природы, меня страшно гнетет. Если льдины раз­двинутся — мы можем выйти, а если нет — мы оста­немся и зазимуем. Мы находимся в торосистом поле. Перед носом и за кормой у нас тяжелый лед, слева — легкое поле. Все усилия повернуть ледокол в эту сторону оказались напрасными. Ледокол крошил лед, образовывая из него ледяную кашу, которая под действием воды и ночного мороза
смерзалась. Все это производило весьма неблаго­приятное впечатление, и, чтобы занять всех общей работой, я пробовал руками растащить часть льда».

«Все, начиная от меня,— пишет Макаров,— вышли на работу с лопатами, кирками и прочими инстру­ментами. Казалось вначале, что работа идет чрез­вычайно успешно, ибо.теплая вода из холодильни­ков производила обильное таяние в то время, как мы руками разбрасывали куски льда в разные сто­роны. После полутора часов усиленной работы лед под нами зашевелился и из-под низа выступили та­кие глыбы, которых прежде совсем не было видно. Место, в котором мы работали, казалось заполнен­ным льдом еще более, чем прежде. Это не остано­вило энергии, и работы усиленно продолжались до вечера. Потом, поднявшись на ледокол, я увидел, какую ничтожную часть работы мы произвели. Оче­видно руками в Ледовитом океане много- не сде­лаешь».

Работы на льду пришлось отменить. Сидение на корабле все же быстро наскучило. Многие отправля­лись на прогулки по льду. Уходили нередко за не­сколько километров. На льду много запорошенных снегом проталин. Провалиться в такую проталину — ничего не стоит. Макаров сам два раза выкупался.

Как-то вечером группа участников экспедиции от­правилась пешком к западу на разведку.' Впереди расстилались бесконечные поля смерзшихся льдин. Светило незаходящее полярное солнце. Прошли вер­сту, другую,— ничего утешительного вокруг, нигде никаких признаков свободной воды. Наконец груп­па, ничего не разведав, повернула назад, к ледо­колу. Решение было принято во-время. Неожиданно
началась сильная передвижка льда. Огромные льди­ны, не менее пятидесяти метров в поперечнике, с шумом расходились, образуя полыньи в три-четы- ре метра. Но тотчас же из воды выныривали, не­известно откуда взявшиеся, другие льдины второго слоя. В этой ледяной каше все с шумом переверты­валось, рассыпалось, разламывалось и, сталкиваясь, нагромождалось в огромные торосы. «Все это про­исходило,— замечает участник похода геолог Ве­бер,— как бы беспричинно. Явление стихийно-злове­щее; чувствовалось, что подо льдом океан. Насилу мы добрались к «Ермаку».

Дни текли в напряженном ожидании перемены. «Что это такое — я решительно не могу понять,— заносит Макаров в дневник.— 28 июля, а между тем холодно, ветры сжимают лед. Какое заколдо­ванное место! Я сильно опасаюсь, что нам не удастся выбраться отсюда».

Впрочем об этих тревожных мыслях никто не знал. «Во время стоянки во льдах общее настроение было хорошее, особенно у адмирала, он всех нас воодушевлял»,— вспоминает впоследствии старший механик «Ермака» М. А. Улашевич. 30 июля Мака­ров устроил совещание научных работников, штур­манов и механиков. В ободряющей речи Макаров заявил, что есть полная надежда выйти из ловушки, так как лед распался на мелкие глыбы. Стоит только задуть ветру, и мы свободны!

А на другой день вечером, сидя в своей каюте, угрюмый и сосредоточенный, он записывал: «Обык­новенно засыпаю около часу ночи, но в 3 просы­паюсь. Мысли- о предстоящей зимовке не выходят из головы. Потом читаю, опять засыпаю и опять
просыпаюсь и т. д. до 7 часов утра, когда входит капитан. Вечером обдумывал и писал письма, кото­рые хочу послать о помощи».

А погода словно дразнит. Тишина. Весь день солнце, горизонт чистый. В прозрачном сверкающем воздухе отчетливо видны мрачные берега Новой Земли. Чистота полярного воздуха удивительная! В поисках метеорной пыли геолог В. Н. Вебер про­фильтровал снеговую воду и не нашел ни одной пы­линки. Недаром на «Ермаке» все здоровы и даже умиравший от воспаления легких в тромсенской больнице матрос Лизунов быстро поправился и те­перь здоров». [29]

Положение не улучшалось. Льды стояли непод­вижно. Наконец Макаров созвал совещание, на котором объявил, что если лед в ближайшее время не разойдется, придется готовиться к зимовке. Пред­варительно же,— говорил он,— необходимо до­браться пешком до Новой Земли/ в ближайшее поселение Малые Кармакулы — опорный пункт всех научных новоземельских экспедиций. Там — самоедское становище, русская церковь, школа, врачебный пункт и спасательная станция. До Кармакул 285 километров. Цель похода — дать знать в Петербург о положении, в котором нахо­дится «Ермак». Было решено, что в поход отпра­вятся шесть человек с двухмесячным запасом про-
довольстйия, йод начальством геолога Вебера. На* мечалась посылка и второй партии. Немедленно приступили к сборам. Вечером засели писать офи­циальные донесения и письма к родным и друзьям.

В письме к жене 22 июля 1901 года Макаров пи­шет: «Широта 74°4Г, долгота 54°23'. Мы вошли под берегом Новой Земли в торосистое поле, в то время когда оно было случайно в периоде ослабления; но затем оно пришло в состояние сжатия, и мы едва можем в нем пошевельнуться. Все зависит от ветра. Если будет свежий норд-ост, то льдина может ослабнуть в своем сжатии, и мы быстро освободим­ся. Но вот уже почти месяц и таких условий пока не наступало... Через месяц могут грянуть морозы (и теперь по ночам иногда 3^е мороза). Необходимо подумать о том, как снять с «Ермака» экипаж, по­этому я посылаю две партии... Необходимо угово­рить Витте, чтобы он устроил посылку ледокола № 2 и парохода «Рюрик» к границе постоянных льдов, снять экипаж... надо снимать команду в начале сентября, ибо позже будет труднее...

Я совершенно здоров, но сильно озабочен участью «Ермака». Напрягаю все силы, чтобы найти выход. Пробиваясь с ледоколом, прилагаю все мое искус­ство и всю мою энергию. Результатов нет, и мы ни­сколько не двигаемся. Эта работа во-всю без ре­зультатов в высшей степени тяжела и физически и психически. Неделю тому назад это у меня отозва­лось на неправильной работе сердца, но я сейчас же бросил курить и пить кофе... И теперь я опять здо­ров. Как это, будет грустно бросить «Ермак»! И еще будет грустней остаться здесь на зиму...» Далее Макаров перечисляет, какие необходимо будет
осуществить в Петербурге мероприятия, чтобы спа- ста «Ермак»: передать царю письмо, заказать вто­рой ледокол и т. д. Затем идет прощание: «крепко целую тебя и моих милых деток и поручаю вас милосердию божию. Любящий вас С. Макаров». [30]

Ледовая обстановка, сложившаяся в 1901 году у берегов Новой Земли, была исключительно небла­гоприятной. Никогда не наблюдалось здесь ничего подобного. Вместо обычно дувших здесь в это вре­мя года восточных ветров, целый месяц упорно дер­жались западные, нагнавшие столько льда и «на­торосившие,— по словам Вебера,— такую кашу, что ее надо сначала видеть, а потом уж винить «Ер­мак». Температура поверхностного слоя воды, вме­сто +4, +6°, была отрицательной. «Со стороны гля­дя,— заносит Вебер в дневник,— дело выходит по­зорное: начать работу с полуо-строва Адмиралтей­ства, и, не подойдя к нему, застрять,*при том не. на мели или камнях, но во льду (ледокол!). Но если посмотреть, что проделала с ним природа, то при­дется оправдать и судно и руководителей экспеди­ции».

Между тем жизнь на корабле шла обычным по­рядком: все занимались своими делами, готовились к ледовому пешему походу на Новую Землю, чи­тали книги с описанием полярных путешествий и, со все возрастающим нетерпением, ждали одного — «раздвижки льдов». А сам Макаров производил опыты. Из кусков листового железа, отшлифованного и неотшлифованного, он сделал две модельки паро­хода и пробовал их в корыте с водой и льдом,
чтобы вывести заключение: если ледокол отшлифо­вать, то будет ли это способствовать его продви­жению в сжатом льду или нет?

Почти месячное сидение «Ермака» в торосистых нагромождениях вблизи новоземельских берегов по­ложило конец полярным замыслам адмирала Мака­рова. Неудачей снова воспользовались его тайные и явные враги. Опять «неопровержимо доказыва­лась» абсурдность идеи ломки полярного льда с'по­мощью ледокола. «Ермак» же был назван «негод­ным» судном и впоследствии на долгие годы от­странен от серьезной работы в Арктике. Было ли справедливо такое решение? Нет. Все три похода «Ермака» в Арктику выявили полностью его блестя­щие качества и, одновременно, наметили предел его возможностям. Вопреки утверждениям адмирала Бирилева и его единомышленников, «Ермак» ока­зался вполне пригодным к полярному плаванию, не­обычайно крепким и выносливым кораблем. Его кор­пус выдерживал борьбу с тяжелыми полярными льдами в любом из районов Арктики, где побывал ледокол. От бешеных ударов с полного хода в льди­ны корпус ледокола не претерпел никаких измене­ний. Не только корпус, крепления и непроницаемые переборки, но и котлы и машины не нуждались в ремонте после окончания плавания. Шутя Мака­ров говорил, что механиками корабля «были прило­жены все старания, чтобы сломать машины, но эти старания не увенчались успехом». «Ермак» превос­ходно выдержал испытание. Он взбирался на ледя­ные глыбы высотою более двух с половиной метров и продавливал их. Блестяще оправдались расчеты Макарова и при пробе на сжатие. Никакой другой
корабль, будь он ийой конструкции, чем «Ёрмак>, не смог бы выдержать того напора льда, какой выдер­живал ледокол во. время новоземельского плена. Этому он был обязан исключительно своей конструк­цией, своему бочкообразному корпусу. Напиравший лед не давил на его бока, а уходил под корпус, подминался кораблем.

Но против самой серьезной арктической беды, против льда в состоянии сжатия, «Ермак» ничего не мог поделать. Войдя в мощное торосистое поле, ледокол свободно ломал его, вползая на лед. Но вот лед пришел в движение, начиналось сжатие, проложенный ход замыкался, и корабль оказывался в ловушке. Ни вперед, ни назад он двинуться уже не мог.

Все те, кто критиковал Макарова, с пеной у рта доказывая бессмысленность его замыслов, ничего не понимали в условиях полярных плаваний и вник­нуть в эти условия, понять их, не хотели. От Мака­рова требовали невозможного.

Как же отнесся к своей неудаче сам Макаров? Он был вполне удовлетворен качествами созданного им корабля. После третьего похода в Арктику Ма­каров удостоверился в силе и выносливости ледо­кола, с успехом выдержавшего сильнейший натиск льдов. Он попрежнему был убежден, что «Ермак» может успешно бороться с полярным льдом и по­беждать его, но при непременном условии, чтобы плавание не было стеснено коротким сроком. Со­стояния сжатия всегда возможны, и всегда нужно быть готовым к ним. Попав в сжатие, ледокол дол­жен отказаться от всякой попытки форсировать пре­граду и терпеливо выжидать, .когда лед, в зависи­

Ш>сти от перемены ветра и течения, разойдется и даст возможность кораблю двигаться.

Все уже было готово к двум пешим экспедициям на Новую Землю, написаны донесения и письма, уменьшен суточный рацион и продумана подготовка к предстоящей зимовке, и вдруг неожиданно при­шло освобождение. 6 августа в три часа вахтенный заметил, что лед как будто тронулся. Стали прове­рять. Средством проверки служил шпагат с колыш­ком, спущенный с борта судна на лед и там закреп­ленный. Взглянули на шпагат и убедились, что за время последней вахты он немного натянулся. Сооб­щили командиру. Осмотрев лед, Васильев приказал будить команду и немедленно разводить пары. На палубе показался адмирал. Он. был спокоен и не проявлял никаких признаков волнения или радости. Может быть начавшаяся передвижка также неожи­данно кончится, и лед снова сожмет корабль,— ду­мал он.

Но лед расходился по-настоящему. Все шире рос­ли полыньи, черными лентами извивались вокруг по­явившиеся во льду каналы, то и дело раздавался треск лопнувшей льдины.

В пятом часу утра «Ермак» шел полным ходом, но уже не к берегам Новой Земли, а к загадочной Земле Франца-Иосифа, где не побывало еще ни одно русское судно. [31] Путешествие это предпринималось взамен неудавшегося рейса на Енисей. От Земли Франца-Иосифа решено было идти к мысу Ледя­ному на Новой Земле, а потом, если позволят

условия, плыть на Шпицберген, производя По йути научные исследования.

День б августа был незабываемым для всех уча­стников похода. «Мы были выпущены на свободу и, выйдя изо льда, испытывали то же, что выпу­щенные из тюрьмы»,— замечает Вебер. В этой ледовой тюрьме путники находились двадцать дней.

На третий день похода в туманной мгле стали вырисовываться очертания угрюмого архипелага. Многие, выходя на палубу и всматриваясь вдаль, спрашивали: где же земля? И в самом деле, Земля Франца-Иосифа не похожа на землю. Скорее это какой-то грандиозный ледяной купол, поражающий своей суровостью даже видавшего всякие виды по­лярника. Земля Франца-Иосифа — подлинная Аркти­ка. Чем ближе подходил к ней «Ермак», тем чаще встречались огромные плавающие ледяные горы, айсберги, особенно много их нагромоздилось у мы­са Флора.

Ледокол вступил в полосу льда, не испытавшего повидимому сжатия. Льдины гладкие, без нагромо­жденных на них барьеров, не то что у Новой Земли.

«Ермак», легко и свободно расталкивая лед, про­бирался к берегу. По временам встречались более тяжелые, торосистые поля, но и они не были сколь­ко-нибудь серьезным препятствием.

Всего несколько часов были путешественники на полярной окраине мира. Ученые, во главе с адмиралом Макаровым, разбившись на группы, производили наблюдения. Осмотрели жилище и

запасы, оставшиеся после джёксоновской экспе­диции. [32] Вечерсм, возвращаясь домой, все были крайне удивлены, заметив вдали корабль. То была американская шхуна «Фритьоф», бросившая якорь вблизи «Ермака». Командир ее побывал на борту ледокола, говорил с Макаровым и принял коррес­понденцию.

На другой день поутру «Ермак», взял курс на се- • верные новоземельские берега. Почти весь день он пробивался через сплоченные пловучие льды, по- прежнему периодически делали станции и произво­дили океанографические наблюдения. Вблизи Но­вой Земли, у мыса Нассау, встретились такие тя­желые льды, что войти в них не рискнули, учитывая недавний тяжелый урок. Макаров решил вернуться к Земле Франца-Иосифа. Попытка пройти вокруг Мыса Желания не удалась.

Секретная записка, оставленная Макаровым пе­ред уходом в плавание, заканчивалась такими сло­вами: «... единственное побуждение, которое тол­кает меня на север, есть любовь к науке, желание раскрыть те тайны, которые природа скрывает от нас за тяжелыми ледяными преградами». Раскрыть тайны,— думал Макаров,— это значит надежно об­следовать и изучить незнакомые раньше никому ме­ста, открыть новые земли. Он не без основания предполагал наличие в отдаленных районах Арктики неизвестных еще земель и островов. Во время вто­рого ледового плавания «Ермака» Макарову пока­залось, что он увидел такую землю в западном

направлении от Шпицбергена, но разглядеть её KâR следует не удалось.

Теперь у Макарова были вполне серьезные осно­вания предполагать наличие не открытых еще земель к востоку от Земли Франца-Иосифа. О существова­нии их можно было догадываться по целому ряду соображений. В оставшейся после Макарова руко­писи, относящейся к плаванию 1901 года, можно прочесть: «Места к востоку от Земли Франца-Иоси- фа мне представляются особенно интересными, так как есть некоторая вероятность найти там острова. Мне кажется, что если бы там не было островов, то в пролив между северной оконечностью Новой Земли и Землей Франца-Иосифа должен бы направ­ляться довольно значительный поток полярных льдов. Между тем, этого нет, и корабль Вейпрехта «Тегетгоф» несло первоначально на северо-восток вдоль Новой Земли, а потом уже двинуло на запад к южной оконечности Земли Франца-Иосифа».

Спустя тридцать четыре года предположение Ма­карова подтвердилось. В 1935 году советской экспе­дицией на ледоколе «Садко» в указанном Макаро­вым месте был открыт остров, названный в честь участника экспедиции — островом Ушакова.

Во второй раз, подойдя к Земле Франца-Иосчфа, «Ермак» почти вплотную приблизился к островам. Натуралисты немедленно отправились на берег. Они произвели много интересных наблюдений, со­брали коллекции и убили двух белых медведей. 18 августа «Ермак» снялся с якоря и снова отпра­вился к северо-восточным берегам Новой Земли. Тяжелые, многолетние льды, еще более придвинув­шиеся к берегам, снова преградили ему путь. По­
пытка проникнуть в Карское море не удалась. Про­ход туда был закрыт прочно.

Но южнее море было почти совершенно свободно ото льдов. Время позволяло еще заняться съемоч­ными и другими научными работами у берегов Но­вой Земли в районе от полуострова Адмиралтейства до Сухого Носа.

По 'сравнению с безжизненной Землей Франца-Ио­сифа Новая Земля кажется югом.

В Крестовой губе — живописнейшем из фиордов Новой Земли — была сделана продолжительная остановка. Значительные глубины позволяют без­опасно маневрировать здесь судам любых размеров. Чрезвычайная прозрачность яркозеленой воды с не­привычки изумляет. Вокруг каменистая пустыня, влажная и липкая от тающего снега, по сторонам— белеющие пятна фирновых [33] полей, а в глубине — резкая цепь заметенных снегом гор,— вот Кресто­вая губа. Настроение было у всех приподнятое, бодрое.

Целые дни проходили в работе, в научных наблю­дениях и исследованиях. Было собрано много геоло­гических образцов и окаменелостей. На берегу раз­били лагерь. Определили астрономический пункт. Макаров приказал установить на этом месте боль­шой крест с надписью на доске: «Ермак», астроно­мический пункт 10 (23) августа 1901 г.» Около креста соорудили будку, куда сложили запасы про­вианта для потерпевших беду мореплавателей. Эта постоянная забота о человеке, о брате-моряке весь­ма характерна для Макарова. Даже на такой
отдаленной, редко посещаемой полярной окраине, как Земля Франца-Иосифа, он, на всякий случай, оставил значительный запас угля.³³

Пока сотрудники Макарова работали на берегу, он сам разъезжал на катере по необъятной Кресто­вой губе, делая ее гидрологические разрезы и про­изводя другие исследования. Если позволяла пого­да, «Ермак» выходил в море для фотограмметриче­ской съемки в районе между Машигиной губой и Сухим Носом.

29 августа впервые «пахнуло зимой по-настояще­му». Погода испортилась, началась вьюга, палуба покрылась снегом. «На машинном люке сидят три куличка с длинными носами, людей боятся, но не улетают: все равно — смерть, а на люке тепло».. [34]

Установив на берегу мареограф для определения высоты прилива, снялись с якоря и вышли в море. Путь лежал на материк, в норвежский порт Вардэ. Через каждые пятьдесят миль останавливались и производили исследования. Из Вардэ «Ермак» на­правился в Тромсе, куда прибыл 2 сентября. Отту­да — домой, в Кронштадт.

Неприветливо встретили Макарова на родине. Еще из Тромсе он послал Витте телеграмму о ре­зультатах экспедиции, хотя из опыта знал, что этого делать не следовало.

«Северная часть Новой Земли,— писал в теле­грамме Макаров,— в это лето была обложена тя­желыми прибрежными льдами, которые находились весь июль в сжатии. «Ермак» потерял три недели
в упорной борьбе с этими льдами, вследствие чего пришлось программу сократить. Сделаны два рейса к Земле Франца-Иосифа и обратно, первый раз через льды, второй — по свободной воде. Собрали большой материал по ледоведению, глубоководным и магнитным исследованиям, составлена карта Но­вой Земли и Сухого Носа до полуострова Адмирал­тейства. [35] Путь на Енисей кругом Новой Земли для коммерческих пароходов считаю непрактич­ным. ..»

Сообщение Макарова было расценено как призна­ние в поражении. Зашевелились старые враги, более всего торжествовал, конечно, адмирал Бирилев. Он являлся наиболее ярким выразителем определенного настроения, господствовавшего в высших реакцион­ных морских кругах по отношению к Макарову. Зная настойчивый и упрямый характер «беспокой­ного адмирала», там хорошо понимали, что на сле­дующий же год он снова будет добиваться очеред­ного плавания в Арктику. Поэтому теперь решили положить конец дальнейшим «проискам» Макарова. Была организована комиссия под председательством адмирала Чихачева. Макаров видимо наскучил Витте; министр несомненно хотел избавиться от
хлопот с ним и вероятно соответствующим образом проинструктировал Чихачева.

Когда комиссия представила свои соображения Витте, вопрос о дальнейшей судьбе «Ермака» был решен окончательно.

13 октября 1901 года Макаров получил от това­рища министра финансов В. Ковалевского отноше­ние следующего содержания:

«Государь император, по всеподданнейшему до­кладу министра финансов о дальнейшей эксплоата- ции ледокола «Ермак», 6 октября с. г. высочайше повелеть соизволил:

1)    Ограничить деятельность ледокола «Ермак» проводкою судов в портах Балтийского моря.

2)    Передать ледокол в ведение комитета по пор­товым делам с освобождением Вашего Превосходи­тельства от лежащих на Вас обязанностей по отно­шению к опытным плаваниям во льдах и ближай­шее заведывание работами ледокола возложить на Отдел Торгового Мореплавания».

Так закончилось дело, начатое Макаровым. Ему не удалось покорить Арктику с помощью замеча­тельного, изобретенного им корабля.

Не такое было время! [36]

Все же Макаров не сдавался. Он был настойчив до конца, несмотря на все неудачи. Прошло неко­
торое время, и он снова подымает вопрос об экспе­диции в Арктику. На этот раз он нашел поддерж­ку в Физико-химическом обществе. Общество по­дробно рассмотрело новый проект Макарова и со­здало специальную комиссию для обсуждения «научной экспедиции вице-адмирала Макарова в полярные страны на ледоколе «Ермак». По сче­ту это уже четвертая экспедиция. .Но кто же будет ее финансировать? Получив отказ от Академии наук, Макаров обратился в Географическое обще­ство. Вице-председатель общества П. П. Семенов также ответил ему отказом.

Обращаясь в Географическое общество, Макаров конечно не рассчитывал получить деньги на экспе­дицию, ему нужна была поддержка такого влиятель­ного ученого, каким был вице-председатель обще­ства, член государственного совета П. П. Семенов. Ответ П. П. Семенова окончательно отрезал Мака­рову всякие пути к организации новой экспедиции на «Ермаке». Раздосадованный Макаров написал Семенову: «Если Географическое общество отка­жется оказать мне чисто идейную поддержку, то оно заслужит справедливый упрек потомства, ибо дело мое остановится и Ледовитый океан останет­ся неисследованным, пока другая нация не примется за постройку ледокола для этой цели».

Дело, которому адмирал посвятил восемь лет не­прерывного труда и забот, за которое он боролся с редкой настойчивостью и самоотвержением, обо­рвалось, а после гибели Макарова было забыто на долгие годы. Замечательный корабль, созданный по совершенно оригинальному плану, явившийся круп­нейшим шагом вперед в области судостроения,
предназначенный для разрешения не только науч­ных проблем, но и для других важных задач, был обречен на службу второстепенного значения. Он не нашел в дореволюционное время лучшего при­менения, как вводить и выводить караваны торго­вых судов из замерзавших портов Балтийского моря.

Макаров 'предвидел большое будущее «Ермака». Как военный моряк, он понимал также, что ледокол может оказать неоценимую помощь и военным ко­раблям, как в мирное время, так и во время войны. После случая с броненосцем «Генерал-адмирал Апраксин» это поняли и многие другие моряки. Да­же такой непримиримый враг Макарова, как адми­рал Бирилев, и тот вынужден был признать, что в военное время «Ермак» смог бы принести бесцен­ные услуги. Но в чем именно должны заключаться эти услуги, помимо проводки военных кораблей че­рез лед, никто не знал и не задумывался.

Ответить на этот вопрос взялся сам Макаров. 4 декабря 1899 года в Петербурге, в зале армии и флота, он прочел для специалистов лекцию на тему: «Влияние ледоколов на военно-морские опе­рации»*.

«Можно ли допустить,— спрашивает Макаров,— что изобретение ледоколов останется без всякого влияния на военно-морские операции?» — и подроб­но разбирает влияние ледовых условий на примене­ние наступательных и оборонительных средств, на действие артиллерии, мин (самодвижущихся и якор­ных) и тарана. Все эти условия требуют тщательно­го изучения потому,— говорит он,— что «нельзя пи­тать твердых надежд, что зимнее нападение неприя­
теля невозможно. Благоразумие требует, чтобы все особенности зимней морской кампании были выяс­нены. Лишь тот флот может стать господином по­ложения, который имеет ледоколы, хорошо изучил льды и приспособился к плаванию в них».

Страна, имеющая замерзающие порты, если у нее нет ледоколов, «будет поставлена в необходимость на все время войны оставлять свой флот в тех пор­тах, в которых он замерз». Это замечание Макаро­ва заслуживает особенного внимания.

Благодаря «Ермаку» Россия смогла вывести свой флот из замерзшего порта в открытое море во вре­мя войны с Японией. В феврале 1905 года «Ермак» провел через льды Либавского порта в полном со­ставе эскадру Небогатова, отправлявшуюся на Дальний Восток.

Великую помощь оказал «Ермак» в 1918 году, когда он провел в Кронштадт из Гельсингфорса первый отряд кораблей революционного Балтийско­го флота, героически пробившийся сквозь необычай­но тяжелые в тот год льды Финского залива. В со­став эскадры, проведенной «Ермаком», входили линкоры: «Петропавловск», «Севастополь», «Полта­ва», «Г ангут», крейсеры — «Адмирал Макаров», «Рюрик», «Богатырь» и другие корабли. Всего же в течение марта и апреля 1918 года «Ермак» при содействии других ледоколов привел в Кронштадт 211 разных военных кораблей. Этот исторический, единственный в истории флотов всего мира ледовый поход протекал в исключительно тяжелых условиях. Корабли то и дело затирались льдом, приходилось не только очищать путь ото льда, проламывать ка­нал ц обкалывать суда, но и протаскивать через
торосы более легкие суда — миноносцы и транспор­ты, у которых гнулись форштевни и ломались вин­ты. Особенно трудно стало, когда лед тронулся. Движущийся лед представлял еще большую опас­ность для кораблей, чем торосы. Ледовый поход 1918 года оправдал самые смелые предположения Макарова. Флот наш был во многом обязан спасе­нием макаровскому ледоколу «Ермак».

Современники Макарова не оценили да и не мог­ли полностью оценить идею мощного ледокола. Не­многие смогли понять ее широко и правильно. Ф. Ф. Врангель после смерти Макарова писал: «Сдается мне, что когда в близком будущем обнов­ленная Россия развернет во всей своей мощи не­исчерпаемые силы ее народа, использует неисчер­паемые сокровища ее природных богатств, то сме­лая мысль русского богатыря Макарова будет осу­ществлена. Будут сооружены ледоколы, способные проходить среди льдов Ледовитого моря так же свободно, как проходит «Ермак» по льдам Финского залива, которые до него были также непроходимы. Омывающий наши берега Ледовитый океан будет исследован вдоль и поперек русскими моряками, на русских ледоколах, на пользу науки и на славу России».

Но только Великая Октябрьская социалистическая революция открыла пути к невиданному размаху и развитию человеческих способностей, вызвала к жиз­ни неисчерпаемые народные силы. Изменилась и судьба «Ермака».

Его конструкция оказалась настолько удачной и продуманной до мелочей, что осталась почти неиз­мененной до настоящего времени. «Ермак» вступил
tia службу советскому народу, советской передовой науке. Прошло полвека после его сооружения, а «дедушка ледокольного флота» все еще является и по виду и по работоспособности вполне современ­ным кораблем, одним из самых мощных ледоколов в мире. Это лучшее доказательство жизненности и полезности детища Макарова. Спустя почти сорок лет после своей постройки, «Ермак» 29 августа 1938 года достиг рекордной широты свободного плавания кораблей в водах Северного Ледовитого океана, а именно 83°05'.

«Ермак» послужил прообразом для создания еще более мощных ледоколов во главе с флагманом со­ветских ледоколов — линейным ледоколом «Иосиф Сталин». Задачи, решаемые советскими ледоколами, оставили за собой смелые мечты создателя первого в мире мощного ледокола.

Но почин Макарова в деле исследования поляр­ных стран и освоения Северного морского пути за­служивает глубокого уважения.

Вооруженные Макаровым и теоретически и прак­тически, советские полярные мореходы впервые в истории широко использовали ледокольный флот для планомерного исследования Арктики и проводки караванов судов по трассе Северного морского пути.

«Так наша страна,— замечает профессор Н. Н. Зу­бов,— стала родиной первого в мире могучего ли­нейного ледокола-. Самая идея создания такого ко­рабля была принципиально новой уже по одному то­му, что она исходила из принципа активного плава­ния, активной борьбы со льдом, в то время как на всем протяжении истории с древнейших времен до
создания «Ёрмака» мореплаватели лишь приспосаб­ливались ко льдам, выбирали слабые места, плава­ли пассивно. Принцип активного плавания в ^поляр­ных льдах, впервые осуществленный Макаровым, ознаменовал собою начало новой эры в освоении арктических морей с применением вполне современ­ной техники».[37]