Юридические исследования - ЗАПИСКИ, СТАТЬИ, ПИСЬМА ДЕКАБРИСТА И. Д. ЯКУШКИНА Часть 3 -

половиною от Петербурга до Смоленска и столько же от Смоленска до Доргабужа. Ты можешь себе представить, сколько такая медлительность была для меня несносна.

Ты сам недавно возвратился в свое семейство и, следовательно, лучше другого можешь представить, сколь велико было для меня удовольствие увидеться с матушкою и со всеми родными, которых я не видал слишком три года.

Прости, любезный друг. Поцелуй Щербатова, Трубецкого и Чаадаева ,и поклонись за меня князю Броглио и Стенеру, Хрущева также поцелуй и скажи какое-нибудь немецкое приветствие Ивану Ивановичу. Прости, обнимаю тебя. Навсегда твой

Якушкин.

После заутра я еду ib Орел, а через две недели возвращусь опять в Смоленскую губернию. Сделай одолжение, любезный друг, отправь мое письмо по его адресу. Я надеюсь, что ты скоро ко мне напишешь.

Я забыл было попросить тебя, любезный друг, прислать мне три или четыре дворянских медали² (если они вышли), чем ты много меня одолжишь. Приехав в Орел, тотчас пришлю к тебе деньги.

3- е. Узнай каким-нибудь образом, жив ли Вельяминов-Зернов, штабс-капитан Брестского пехотного полка; его родные слишком год не имеют об нем никакого .известия. Узнай также, где теперь находится этот полк. Об себе скажу тебе, любезный друг, что я, слава богу, здоров и ©ice это время' в беспрестанных путешествиях. Прощай, опешу — обнимаю тебя, верный твой друг

Якушкин.

Поклонись моим приятелям. Не забудь о медалях.

№. Если негде тебе будет положить овес и сено, то найми для этого сарай на месяц или на два.

4. И. Д. ЯКУШКИН —И. Н. ТОЛСТОМУ

1814- го года. Декабря 2-го.

Ты обещал, любезный друг Иван Николаевич! всякую неделю писать ко мне; но во все время моего отпуска я не получил от тебя ни одной строчки. Не подумай, однако, чтобы я почитал тебя в этом виновным; я знаю, что ты не можешь так скоро позабыть о человеке, который тебя много любит и которого ты сам так часто уверял в своей дружбе. Итак, в этом нет и сумнения: ты ко мне писал, и твои письма лежат где-нибудь на почте — но не менее того я лишен удовольствия получить их и потому иметь какое-либо известие о твоей особе. Я не удивляюсь, что Муравьев и Трубецкой ¹ меня позабыли: первый, как я думаю, в отпуску еще у своих родных и, следовательно, в кругу веселий московских, а второй проводит жизнь свою на улицах петербургских. И так мудрено бы им было вспомнить о приятеле, который от них за несколько сот верст.

Я к тебе писал два раза и в последнем письме послал тысячу рублей. Сделай одолжение, любезный друг, посвяти мне час время и напиши ко мне обо всех известиях подробно. Я буду в Петербурге не прежде начала будущего месяца; узнай, пожалуй, каково об этом
думает наш штаб и унтер-штаб, а я думаю послать свидетельство задним числом. Прощай, целую тебя. Навсегда твой верный друг

Иван Якушкин.

Адресуй письмо свое ко мне в Орел на имя е. в. б. М. Г. Николая Васильевича Телепаева. Поцелуй наших общих приятелей.

5. И. Д. ЯКУШКИН —И. Н. ТОЛСТОМУ

1815- го года. Генваря 6-го дня. Орел.

Сейчас, любезный друг Иван Николаевич, получил последние твои два письма, за которые много тебя благодарю, тем более, что они мне только доказывают, сколько ты принимаешь участия о всем том, что до меня касается. Ты не должен принять сию благодарность за обыкновенную церемонияльную фразу, которыми наполняют пустые места в письмах; но быть уверенным, что я истинно умею ценить твою ко мне дружбу. В одном из твоих писем я нашел письмо из Парижа ко мне. Если ты получишь еще сему подобные, то сделай одолжение, любезный друг, оставь их у себя до моего цриезда, ибо я теперь скоро надеюсь с тобой увидеться.

Ты спрашиваешь у меня, думаю ль я выйдти в отставку; я могу тебе отвечать, что я более нежели когда-нибудь зйелаю оставить службу; но так как на этом свете не все то делается, чего хочешь, то я и не смею ничего тебе сказать верного. Прости, любезный друг.

Навсегда твой Якушкин.

Поклонись всем нашим; к Муравьеву и П. Чаадаеву потому не пишу, что они сами ко мне не писали, и к тому же я лично скоро надеюсь их побранить ¹.

6. И. Д. ЯКУШКИН — И. Д. ЩЕРБАТОВУ¹

1816, 10 августа. Москва.

Я пишу тебе сегодня, мой милый Щербатов, не из желания сообщить тебе вести о себе, скорее меня просто влечет желание сообщаться

с тобой и хоть минуту с тобой побеседовать, и я не могу противиться этому желанию. Я еще не знаю даже точно, что мне сказать тебе, но мне непременно нужно говорить с тобой. С тех пор, как я тебя оставил, тысячу раз я вспоминал те моменты, когда мы были вместе. Не спеши, однако, выказать мне твое сожаление по этому поводу, я его вовсе не заслужил, мой милый друг. Я думал, что .наша разлука, которая причиняет мне столько огорчений и которую я по временам проклинаю, вовсе не исправила меня от моей неблагодарности; отдавая справедливость себе, я чувствую, что если бы я имел счастье быть подле тебя, я не имел бы здравого смысла, чтобы им пользоваться, и раз судьба не допускает моего благополучия, то так ли оно и важно? И, может быть, лучше, если я умру вдали от людей, которых я нежно люблю и которые интересуются мною, чем страдать в их присутствии, не имея никогда возможности ничего им сказать. Если я не ошибаюсь, чем больше будет сумятицы в моей жизни, тем более будет она для меня переносима.

Прощай, мой милый друг, мне нечего тебе много писать, я могу писать только очень немного. Прощай. Я не запечатываю этого письма, и, может быть, напишу тебе еще.

15 июня².

Перечитывая это письмо, я хотел было тебе его не посылать, настолько оно мне показалось эгоистичным, но я не решился этого сделать, рассчитывая иа твою дружбу ко мне и обещая тебе на будущее не говорить больше с тобой в таком тоне.

Уже пять дней, как я приехал в Москву, и рассчитываю остаться здесь еще столько же. Твои сестры не могут еще привыкнуть к т.воему отсутствию; они беспрестанно говорят о тебе; они здоровы, так же как и твой отец. Прощай, мой милый друг, обнимаю тебя, так же как Чаадаевых, Муравьевых ³ и С. Трубецкого. Прощай.

На веки твой И. Якушкин.

7. И. Д. ЯКУШКИН— И. Д. ЩЕРБАТОВУ

1816, 3 октября. Сосницы ¹

Я писал тебе из Москвы, мой милый Щербатов, и, не получив твоего ответа, пишу тебе сегодня еще, чтобы дать вести о себе и, особенно, чтобы попросить того же от тебя. С тех пор как я вас оставил, я не знаю, что с вами со всеми сталось; я, однако, не предполагаю, что ты меня забыл, потому что не забывают ни с того, ни с сего² тех, кого искренно любили, и однако никто из вас не хочет мне писать. Мне очень досадно, что приходится упрекать тебя в молчании, мне было бы много приятнее тебя благодарить за несколько строк, если бы ты их мне написал. Постарайся же, мой милый друг, доставить мне это удовольствие, и я буду тебе за то очень благодарен.

Уже две недели, как я прибыл в полк; я в нем нашел только кадры, готовые отправиться в Московскую губернию, где они будут квартировать.

Сообщи мне, мой милый друг, думаешь ли ты иметь отпуск этою зимою? Что касается меня, я думаю, что ты не плохо сделаешь, если попросишь его; ты, может быть, скажешь, по твоему обыкновению, что это не стоит труда, а я тебе вперед скажу, что, говоря так, ты будешь неправ. Ты сделаешь этим много удовольствия твоим сестрам, и, следовательно, очень стоит потрудиться это сделать. Я не говорю уже про себя, может быть, я не вправе требовать никаких знаков твоей дружбы, потому что чувствую, что в этом случае я был бы слишком в долгу перед тобой. Не сердись, однако, за мое желание видеть тебя этою зимою в Москве.

Я ,не принял еще роты, нахожусь постоянно вместе с полковником Фонвизиным, благородным человеком во всех отношениях. Я не могу пока ничего тебе сказать особенного о моих товарищах, за' исключением того, что все те, кого я видел, это люди, проделавшие турецкие походы, по большей части, изрешеченные ранами и не получившие почти никакой награды. Солдаты, оставшиеся в кадрах, могли бы находиться даже в гвардии, Ьстальные — отребье рода человеческого.

Сосницы — плачевная дыра, наполненная грязью и сутягами, Этого, я думаю, довольно, чтобы тебя ориентировать на мой счет.

Прощай, мой милый друг, не забывай меня и давай мне вести о себе. Прощай, обнимаю тебя. Привет всем этим господам ³, и, между прочим, я им напоминаю их обещание писать мне.

8. И. Д. ЯКУШКИН —И. Н. ТОЛСТОМУ

1816- го года. Ноября 12-го. Орел,

Если Иван Николаевич забыл старого своего товарища, то ему да будет стыдно.

Скажи, любезный друг, если не ошибаюсь, то и ты и многие другие обещались ко мне писать, но, как кажется, в этом случае французская пословица совершенно справедлива, которая говорит, что promettre et tenir sont deux... ^!, ибо с тех пор, как я выехал из Петербурга, не получил ни от кого из вас ни одной строчки; зная твою аккуратность, с твоей стороны меня это очень удивляет, и если ты не хочешь совершенно' меня уверить в том, что ты совсем меня забыл, то не замедлишь ко мне написать — адресуй твое письмо: Его в. б. м. г. ² Дмитрию Александровичу Облеухову ³, на Тверской, в приходе Благовещения, в собственном доме, с доставлением на мое имя.

В начале будущего месяца я надеюсь быть в Москве. Прощай, любезный друг, поклонись от меня обоим Николаям Николаевичам, с тобою живущим, и Ермолаеву⁴, и пожури Чаадаева и Муравьева, что они ко мне не пишут. Навсегда преданный тебе

Якушкин.

9. И. Д. ЯКУШКИН-И. Д. ЩЕРБАТОВУ

1817, 21 февраля. Москва.

Я только что получил известия о тебе, мой милый друг, от Сергея Трубецкого, который провел несколько часов у меня и рассказал мне,
что встретил тебя при выезде из города. Я не буду говорить о грусти, которая осталась после тебя, это вещь слишком очевидная, чтобы нуждаться в изъяснениях.

Здесь говорят, как о деле решенном, что старая гвардия должна прибыть сюда с императором, я не думаю, чтобы это было верно, и не смею слишком желать, чтобы это так было, зная очень хорошо, что ты меньше всего этого желаешь.

Твои сестры пишут тебе каждую почту, вследствие чего тебе должно быть известно, что они не совсем исполнили твое поручение. Сегодня концерт Кизели, я, может быть, ее увижу и в следующем письме тебе расскажу, если все это может еще тебя интересовать. Если ты мне напишешь, аде упусти сказать, как ты поживаешь, продолжаешь ли ты быть еще существом чувствующим или уже несчастным прозябателем. Я не мог бы решить, что более бы подходило к твоему положению.

Прощай, милый друг, пиши мне и расскажи о себе. Фонвизин еще не вернулся. ДмитБрий]. Александрович] попрежнему обожает «златое ничегонеделание», я, однако, не считаю его неисправимым ¹.

Ты лучше всего сделаешь, если приедешь этим летом в Москву, так как твой отец говорит о том, чтобы вовсе не ехать в деревню. Скажи мне что-нибудь о Мишеле Чаадаеве. Привет от меня этим господам, скажи Пьеру, чтобы мне писал.

10. И. Д. ЯКУШКИН-И. Д. ЩЕРБАТОВУ

1817, апреля 2. Москва.

Если я так долго тебе не писал, мой милый друг, то это потому, что мне было нечего сказать, особенно и прямо для тебя интересного,— сейчас я могу, по крайней мере, тебе сообщить, что все здоровы, я видел кое-кого, кто был вчера в доме.

Я знаю очень хорошо, что такая новость слишком мало достаточна, если ты остался таким же, каким был два месяца тому назад, или слишком достаточно, если ты изменился. Я думал познакомиться

с братом и, если это может быть тебе сколько-нибудь приятным, я не премину это сделать. Ты мне это поручи ^!.

Я думаю, что твои сестры тебе писали, что они видели графиню М-1ву, которая им много говорила о ней и о тебе ².

Матвей Муравьев недавно приехал и сейчас же начал говорить о тебе твоему отцу и сестрам; он мне сказал, что ты много выезжаешь, немного веселишься, и мне доставило большое удовольствие сказанное им, что ты предполагаешь поселиться вместе с Мишелем Чаадаевым; это было бы очень хорошо. Мой привет этому последнему и его брату; спасибо Пьеру за трубку, которую он мне прислал.

Что касается до новостей, то их почти нет, за исключением того, что у вас в доме траур по случаю смерти Мими ³. Твой отец купил для тебя прекрасных лошадей, которых он предполагает тебе отправить в мае месяце. Он также купил прелестный французский кабриолет и отрезал хвосты «Бахмату» и «Арабскому».

Я не пишу Пьеру, потому что он не хочет сам писать. Мишелю напишу.

Михаил Александрович, который теперь у меня, тебе кланяется ⁴.

11. И. Д. ЯКУШКИН —И. Д. ЩЕРБАТОВУ

1817, мая 13. Москва.

Маленькое нездоровье ¹ помешало мне, мой милый друг, ответить на твое последнее письмо, которое, несмотря на предполагаемую скуку, какую оно должно было мне причинить, доставило мне более чем удовольствие, так что я благодарен тебе за него от всего сердца. Если дружба есть благо в этом мире, если излияния сердца составляют действительное доказательство дружбы, то ты должен понять, насколько я был счастлив, получив твое письмо. Тысячу раз в жизни я бывал горд твоей дружбой ко мне, тысячу раз бывал огорчен, чувствуя, что был ее не достоин, но нет, до сих пор я таким не был, я уверен, что ты сам отдашь мне справедливость. Я не могу сделать себе никакого упрека: никакой расчет, никакой личный интерес никогда.

не нарушали чистую привязанность дружбы, которая связывала меня с тобой. Еще раз, я уверен, что ты отдашь мне справедливость.

Как было мне тягостно уезжать в Сосиицы, не имея возможности дать тебе отчет в моем поступке. Холодность, которую я на себя напускал, не отвечая вовсе на вопросы, которые ты мне задавал о моем отъезде, могла тебя обидеть и была тягостна для меня. Я имел, однако, счастье перенести эти минуты отъезда, ничего тебе не сказав; я утешался мыслью, что моя дружба к тебе была незапятнана, что она останется навсегда такой и что ты никогда не разделишь ни одной из моих скорбей. Я думал, что никогда тебя больше не увижу.

Если я страдал, то мне, по крайней мере, было не в чем себя упрекать в отношении тебя. А теперь ты, может быть, будешь меня упрекать, может быть, сочтешь меня недостойным своей дружбы. Мысль — ужасна, и еще более ужасно — не иметь возможности сказать тебе об этом что-либо больше. Единственная милость, которую я сейчас должен просить у тебя,— это отложить твой приговор; у тебя будет время меня обвинить, если я того достоин. Увижу ли я тебя вновь, или нет, ты будешь осведомлен обо всем и будешь моим судьей. Эта надежда меня облегчает. Прощай.

И. Якушкин.

12. Н. Д. ЩЕРБАТОВА — И. Д. ЯКУШКИНУ ¹

[1817 г.]

Прежде чем писать к вам, я обратилась к невинности под обликом Маши,— и пророческий приказ маленькой моей сибиллы меня заставил решиться. Итак, поймите это печальное сердце и его страдания до разлуки с ним, может быть, навсегда... Так выслушайте меня, Якушкин, и не злоупотреби ге доверием, которое я вам оказываю.

Поведение мое по отношению к вам непростительно... Я отплатила неблагодарностью за чувства, которые вы мне выражали, и вместо того, чтобы убить химеры вашего воображения, я напротив поощряла их моим присутствием... Я ввергла в пучину несчастия дорогого друга брата моего, товарища моего счастливого детства. На подводной скале его упований я разбила его сердце. Но я

поступила еще хуже. Как раз тогда, когда вы мне давали доказательства вашей привязанности, я строила основу моего будущего благополучия на обломках вашего. Да, я цветами украшала свою жертву, чтобы затем своей же рукой заклать ее. Могло ли когда-либо сердце ваше ожидать от меня столь непомерного коварства...

И однакоже это не так, повремените со своим приговором.

Я истомилась в этих невыносимых тисках... Они отозвались на моем здоровье... Вы это знаете. И это последнее испытание, которое вы заставили меня пережить, чуть не повергло меня в несчастнейшее состояние... Я порывалась писать вам при первом же известии о вашей болезни. Но голова моя слишком страдала и отказывалась служить моему сердцу.

Надо ли мне напоминать обещание, которое вы мне дали в письме? Надо ли настаивать на его выполнении? Жибите, Якушкин!.. Имейте мужество быть счастливым и подумайте о том, что от этого зависит счастие, спокойствие и самое здоровье Телании ².

Уезжайте, Якушкин! Это необходимо! Покиньте эти места, которые могут: вам напомнить только печаль и горе. Вернитесь к тем, которые связаны с вами узами крови и любви. К ним направьте всю вашу привязанность. Проникнитесь сыновним чувством, столь сладостным и освященным, которое прольет спаситель* ный елей на ваше израненное сердце.

Уезжайте и увезите с собой бесспорную уверенность, что мой союз с N³ столь же мало вероятен, как возврат к жизни засохшего цветка.

Якушкин! исполните следующую мою просьбу—пускай чувство брата объединит и меня с вашими сестрами в единой мысли. И тогда!.. Если и суждено мне когда-либо стать супругою и матерью, искренняя привязанность, которую я к вам и впредь буду питать, преисполнит мое сердце до последнего его дыхания ⁴. Прощайте, мой брат и друг мой.

Сестра ваша Телания.

P. S. Верните письмо это в мои руки, после того как вы его прочитаете. Я эгого требую во имя вашей чести. Я надеюсь, что чуткое сердце ваше оценит последствия поступка, который не скреплен даже согласием Лизы...⁵ Это первая тайна, которую я похищаю у дружбы любимой сестры... Рука моя дрожит. Боже мой! Сможете ли вы прочесть это и понять меня?⁶

13. VL Д. ЯКУШКИН —Н. Д. ЩЕРБАТОВОЙ¹

[1817 г.]

Неужели мне суждено быть виновником одних только ваших беспокойств, между тем как я отдал бы жизнь свою за минуту вашего

12 И. Д. Якушкин
покоя! Я желал бы быть в состоянии ценою еще больших мучений, нежели те, которые я только что пережил, искупить те беспокойства, которые я вам против воли причинил. Вы повелеваете, чтобы я продолжал влачить свое существование; ваша воля будет исполнена. Я буду жить и даже по возможности без жалоб. Только бы вы смогли быть спокойны и счастливы.

14. И. Д. ЯКУШКИН — И. Д. ЩЕРБАТОВУ

4 июня, понедельник [1817 г.]. Москва.

В данный момент, мой милый друг, я не могу тебе дать ничего, кроме очень мало достаточного бюллетеня того, что произошло. Выехав из Царского Села в четверг в 2 часа утра, я приехал вчера в 2 часа пополудни. Я не нашел в Москве Фонвизина, он был в деревне у своего отца; через несколько часов после моего приезда он также приехал и мне сообщил, что твои сестры отправились в деревню к тетке *, что твой отец также должен был уехать в Ярославль. Я был у вас сегодня утром ,в 8 часов. Я встретил твоего отца; он меня обнял, я отдал ему твое письмо; он пригласил меня обедать, и я у них был вместе с Фонвизиным, которого он принял вполне хорошо и без всяких церемоний ².

От твоего отца я отправился к Облеухову. Я с ним переговорил откровенно. Он начал с того, что обиделся, я его убедил, и он кончил тем, что пришел в отчаяние, уверял меня, что никогда не думал что- либо говорить, и если мог быть виноват, то, может быть, в том,, что плохо выразился; что он в отчаянии, что он просит прощения; я ему сказал, что о прошедшем вопроса не ставится; насчет же будущего он мне сказал, что не будет бывать в доме. Для данного момента я считаю, что это все, что нужно требовать от него ³.

Твоя тетка пригласила Фонвизина непременно приехать к ней в деревню; мы едем завтра утром в Дмитров, послезавтра я рассчитываю передать твоей сестре письмо, которое ты ей писал и которое должно

ее успокоить. С первою же почтою я тебя уведомлю обо всем. Прощай, мой милый друг.

Офицеры гвардии, которые сюда приезжают, будут размещены в казармах. Император отпустил сумму, чтобы омеблировать их помещение.

15. И. Д. ЯКУШКИН — И. Д. ЩЕРБАТОВУ

9 июня. Суббота [1817 г.]. Дмитров.

Как я тебя предупредил, я передал твое письмо в прошлую среду; оно несколько успокоило твою сестру, но не совсем, что я и ожидал, и что ты также должен был ожидать; но все же, в надежде скоро тебя увидеть, она будет иметь, я надеюсь, терпение, чтобы не очень волноваться до твоего приезда. Не стараясь о том, я все же узнал, что неда/вно ему ¹ снова писали и что его торопят приехать; хотя это не очень тревожно, но это доказывает только, что неприятельские действия продолжаются ².

Я считаю себя обязанным осведомлять тебя обо всем; я не могу бояться быть тебе не вполне понятным, однако,—говоря в скобках,— расставшись с тобой и повторяя все, что мы говорили вместе, я заметил, что у тебя есть подозрение против меня, которое, если бы оно было справедливым, было бы позором для меня, и что, несмотря на это, ты имел великодушие не судить меня так строго, как того заслуживало бы мое предполагаемое поведение.

Ты думал, что я мог себе позволить сказать твоей сестре что- нибудь, касающееся собственно меня, не предупредив тебя о том тотчас же. Если ты теперь хорошенько рассмотришь дело,— что ты можешь сделать без зазрения совести,— то ты увидишь, что не только для меня, но даже для существа, в котором ты не мог бы никогда предполагать ни дружбы к тебе, ни того же чувства, какое я имею к твоей сестре, такое поведение было бы дурным поступком, низостью в отношении тебя и самой твоей сестры. После всего того, что я тебе только что оказал, ты можешь легко понять, насколько мне было¹ 14*

приятно догадаться о твоем подозрении в то время, когда я был уверен, что оно больше не существует.

Со времени моего приезда в Дмитров я был два раза у твоей тети: дервиш раз один, второй — с Фонвизиным. Никто не чувствовал себя стесненным, даже твоя сестра Лиза, хотя я не был с нею откровенным, но искренность, которую я выражал по отношению к ней, ее ободрила. Мы снова будем там завтра, чтобы ночевать у Давыдова, откуда я пишу тебе это письмо и откуда, может быть, напишу еще, в случае, если буду иметь что-нибудь тебе сказать. По всему этому я полагаю, что у тебя будет много, что читать, и мало, что писать.

Воскресенье. Мы обедали сегодня у твоей тети. Все, как и райыые, кроме того, что твоя сестра казалась несколько обеспокоенной; я думаю, что ее страшит будущее, но так как сейчас делать нечего, то следует, за неимением лучшего, довольствоваться вещами такими, как они есть. С этим письмом ты получишь другое, от твоей сестры, которое она дала Фонвизину для пересылки к тебе. Напиши, приедешь ли ты вместе с батальоном ³.

16. И. Д. ЯКУШКИН —Д. В. НАРЫШКИНУ¹

[12 июня 1817 г.]

Господина~ Нарышкина просят потрудиться размыслить о том, что он будет делать по возвращении в Россию. Многие лица, возмущенные его прошлым поведением за время последнего его пребывания в Москве и после, твердо решили потребовать от него в том объяснений.

Господин Нарышкин должен быть уверен в честности лица, которое ему пишет, и если оно не подписывает своего имени, то это не помешает ему явиться первым к нему по возвращении его из Франции.

17. И. Д. ЯКУШКИН —И. Д. ЩЕРБАТОВУ¹

16 июня. Суббота [1817 г.]. Дмитров.

Я тебе посылаю прилагаемое письмо незапечатанным, чтобы ты мог прочесть содержание и взвесить его более справедливо.

Теперь мне следует объяснить тебе причину, по которой я решил- ся написать это письмо. Я узнал, как я тебе говорил, что к нему не переставали писать и приглашать его вернуться возможно скорее, что его даже вовлекли в заблуждение, что не существовало никаких препятствий для его проектов. Его нелойяльное поведение в отношении твоей сестры, все его интриги и хитрости, клонящиеся к тому, чтобы поставить ее в такое положение, в котором замужество с ним было бы неизбежным, не избавляют, однако, я думаю, от задачи извлечь его из спокойной уверенности, и чтобы он, по крайней мере, знал, что если он вернется, то отнюдь не будет в роли Цезаря, о котором нам говорит евангелие ².

Я, может быть, не имел бы права писать ему это письмо, если бы ты был в состоянии сам это сделать, но молчание, которое ты принужден хранить, чтобы иметь возможность лучше действовать впоследствии, уполномачивает меня вступить в те права, которые оспаривать у тебя я никогда не имел бы претензии не только потому, что ты ее брат, но и потому, что она тебя любит, считает своим другом и что я уверен, что ее интересы ты блюдешь, как свои собственные.

Во всяком случае, это письмо вовсе не подписано, не говорит ничего точно и никого не компрометирует; оно может только заставить его поразмыслить о том, что он делал и что ему делать, а это, по моему мнению, вовсе не мало необходимая вещь.

Я показывал это письмо твоей сестре, дз^мал успокоить ее в отношении его возвращения и ее безопасности. Она им далеко не вполне довольна ³: она предвидит от него огласку и опасность. Я показывал также это письмо Фонвизину: он его одобрил. Это не мешает мне, однако, просить тебя хорошенько его рассмотреть и не посылать его иначе, как в том случае, если ты найдешь его хорошим и сочтешь его пригодным принести пользу. Ты можешь отправить его через поч* ту или через посредство банкира.

Я был третьего дня один, а вчера вместе с Фонвизиным, у твоей тети. Твоя сестра оба эти раза была спокойна и даже весела. О поведении твой сестры Лизы я ничего не знаю.

18. И. Д. ЯКУШКИН —И. Д. ЩЕРБАТОВУ

23 июня [1817 г.]. Дмитров.

Я только что получил твое письмо от 12-го. Ты не должен удивляться, что сестра тебе не ответила: я ей передал твое письмо только 6-го. Твой отец 6 дней назад возвратился из Михайловского, был у тетки, чтобы взять твоих сестер, и отправился с ними в Рожеетви- но ¹. Он думал пробыть в Москве не более двух дней. Он приглашал меня и Фонвизина приехать к нему в деревню, именно, в Серпуховскую, что доказывает, я думаю, что он переменил решение и не поедет больше в Ярославль. Он оказал много внимания к Фонвизину и достаточно дрброты ко мне. Я полагаю, что он меня считает несколько экстравагантным и не упускает ни одного случая, чтобы дать мне это почувствовать. Я не сержусь на это, лишь бы только он не считал меня дурным и не лишал меня уважения,— это все, что я желаю. Послезавтра я рассчитываю ехать в Москву с Фонвизиным; быть может, твой отец еще не уедет, я тебе это скажу в этом же письме: я его запечатаю только в Москве.

Полк Нарышкина находится во Франции, но так как он им не командует, то он легко может получить отпуск. Твоя сестра по временам мучится раскаянием в том, что не оказала достаточного сопротивления всем «авансам», которые он ей делал. Как только ты будешь здесь, я уверен, что она будет успокоена. Фонвизин тебе пишет; это превосходный человек. Я рад думать, что если он принимает такое живое участие во всем этом, то это скорее по природной доброте его, чем по дружбе ко мне. Записка, которую он мне написал с Бурцовым, не имела никаких последствий; впрочем, ты можешь о том спросить Бурцова от моего имени. Ты мне не оказал, выступает ли гвардия в июле или в августе? Я повторял более десяти раз твоему отцу, что ты опередишь гвардию, и всякий раз он. казался очень довольным.

28 июня.

Ты должен был узнать из письма сестры, что они не уехали: дела задержали твоего отца в Москве. Я получил твое письмо для сестры,
которое ей передал в тот же день. Вполне достоверно, что твой отец не намеревается ехать в Ярославль.

19. И. Д. ЯКУШКИН-И. Д. ЩЕРБАТОВУ

15 июля [1817 г.]. Москва

Я только что получил твое письмо от Ю^го. Так как ты казался понимавшим меня до сих пор, то я постараюсь сделать так, чтобы ты понял меня также и на сей раз.

В моем поведении могли быть провинности, которые происходили не от недостатка доброй воли сделать хорошо, а единственно от того, что я сам обманывался. В этой свадьбе Н[арышкина] мне казался форменный заговор; я старался предостеречь от него твою сестру, не обращая внимания на то, прилично или неприлично было такое мое поведение, и, вероятно, оно не показалось бы заслуживающим порицания для лица безразличного; для твоей же сестры оно могло показаться заинтересованным, хотя, в действительности, я в нем не раскаиваюсь и никогда не буду раскаиваться... Моя .главная ошибка заключалась в вере, что твоя сестра, быть может, имела ко мне чувство, которое было больше, чем доброта... (без того, чтобы я о том догадался), (мою назойливость в отношении ее). Чтобы ее искупить, если это возможно, я искренно признаю -свое заблуждение и от него отрекаюсь от всего сердца. Что касается фразы: «пусть они меня оставят в покое»,— прежде, чем узнать о ией из твоего письма, я шел ей навстречу: по моем возвращении из Дмитрова, заметив принужденность в поведении твоей сестры со мною, я, несмотря на усиленные приглашения твоего отца, сестры Лизы и даже сестры Натали, несмотря на обещание Фонвизина, воспротивился тому, чтобы мы поехали к иим в деревню. Сегодня я решил сделать больше; я отправлюсь тотчас же в Орел, чтобы удалиться от места действия, где я рискую, может быть, снова нарушить спокойствие твоей сестры. Я останусь там до того времени, когда я смогу удалиться еще дальше *.

Можно упрекать меня еще в одной вине,— это в отсутствии смысла в поведении при всем этом; но эта вина происходит от того, что для меня в мире существовал только один интерес — это знать, любит ли твоя сестра меня или нет, а так как это не могло зависеть,, по-моему, ни от людей, ни от обстоятельств, то я и обращал очень мало внимания на тех и на других.

Что меня тяготит, так это то, что твоя сестра, как я вижу, могла считать меня способным злоупотреблять ее доверием. Если бы это подозрение было обоснованным, я был бы ничем другим, как подлецом, и она имела бы право меня презирать. Я поручаю тебе вывести ее из заблуждения по этому пункту. Другие могут меня судить по одному моему поведению и меня осуждать: ты не можешь этого сделать, зная мои намерения.

Желаю, чтобы это письмо нашло тебя в добром здоровье. Фонвизин в Дмитрове, я его ознакомил с твоим письмом; это очень честный человек, и я уверен, что никогда не буду иметь повода раскаиваться в том, что считаю его таковым. Ради бога, никакого беспокойства на мой счет.

20. И. Д. ЯКУШКИН —И. Д. ЩЕРБАТОВУ

31 марта, год [18] 18. Ливны.

Я только что получил твое письмо от 19 числа сего месяца. Оно доставило мне момент удовлетворения, дав надежду, что мое отсутствие способно, быть может, доставить ей полное успокоение. Не теряй ни на один миг из виду ее спокойствия и не заглядывай далее.

К чему, мой милый друг, желать сделать меня известным ей так, как ты меня знаешь? Разве ты сам знаешь меня таким, каким я есть? Разве ты считаешь ни во что свою дружбу ко мне? Поверь мне, что она знает меня по-настоящему. Она меня не уважает, в этом я уверен, так как я ничего не сделал, чтобы это заслужить. Она не находит меня любезным, и я, действительно, не таков. Она не находит
ничего похвального и чудесного в привязанности, которую я fc ней имею* и признай, что она права.

На что же надеялся я? На ее снисходительность, на счастие, которого я —это я хорошо знал — нисколько не заслужил, но которое было необходимо, чтобы привязать меня к жизни, которое заставляло бы меня краснеть перед людьми, которых теперь я позволяю себе судить с такою строгостью, которое заставило бы меня связать себя в отношении их такими обязанностями, для выполнения коих не была бы, может быть, достаточна целая моя жизнь. Это было бы несправедливостью: быть счастливым прежде, чем того заслужишь, и провидение отнюдь не допускает такой несправедливости. Я имел тысячу вин в отношении ее, которые, как бы невольны они ни были, не перестают быть через это все же винами. Если бы ты достиг того, чтобы их загладить, ты этим дал бы мне величайшее доказательство своей дружбы. Если бы она меня не знала, она никогда не имела бы всех тех беспокойств, которые я заставил ее испытать. Не забудь ничего, чтобы ее успокоить; попытайся, если это необходимо, если это возможно, уничтожить в ней даже самую память обо мне.

Перечитывая это письмо, я боюсь, чтобы ты не видел вещи совсем иначе, чем они видимы для меня. Прощай.

Я второй раз нахожусь в Ливнах. В первый раз я приехал несколькими часами после того, как курьер уехал, и это — причина, почему ты так долго не получал от меня известий; теперь это не может больше случиться, потому что я рассчитываю ходить все эти восемь дней сам на почту. Я это писал из Тулы.

21. И. Д. ЯКУШКИН — И. Д. ЩЕРБАТОВУ

1818 г. 7 апреля. Ливны.

Я только что сейчас получил твои два последних письма: одно от

22, другое от 26 прошлого месяца; последнее огорчило меня до последней степени. Я из кожи лезу, чтобы дать тебе вести о себе; Я)приезжаю третий раз в этот проклятый городишко только для того,

чтобы писать тебе; я писал тебе, проезжая через Тулу, а ты не получаешь моих писем! Я в отчаянии, не знаю больше, что делать. Я создан, мне кажется, для того, чтобы мучить людей, имея всю добрую волю делать обратное. Твое нездоровье причиняет мне также беспокойство. Пожалуйста, мой милый друг, если ты получишь это письмо, будь справедлив ко мне и не думай, что ты не получаешь от меня вестей по моей вине: я был бы совсем плох, если бы не держал слова в тех обстоятельствах, в каких мы находимся.

Я не знаю, что бы я не дал, что бы я не перестрадал, чтобы знать, что она спокойна. Я присутствую — я ее мучаю; я удаляюсь — я причиняю ей опять беспокойство. Должно быть, я родился под очень дурной звездой. Впрочем, во всяком случае, надо было принять какое- нибудь решение. А ты совсем потерял голову, если не можешь ее уверить, не можешь ей доказать, как дважды два четыре, что со мною не может случиться ничего, в чем она была бы ответственна перед другими и перед самой собой. Но нужно повторить вкратце обстоятельства, чтобы ей доказать, что даже неумышленно она никогда не вовлекала меня в ложную надежду (потому, что это единственная вещь, упрекать себя в чем она могла бы считать себя вправе).

В Петербурге, если бы я имел некоторую надежду с ее стороны (ты слишком хорошо знаешь, что только это и нужно было мне, чтобы быть счастливым),— разве я стал бы пытаться удаляться от нее навсегда? В прошлом году в Москве, не пытался ли бы я сблизиться с нею? А разве я не делал все, обратное тому? Впервые, когда я говорил ей о себе, в момент исступления (нужно, чтобы она простила мне этот момент и не думала бы, что на нем основываю я все мои решения),— разве не должна она была быть ошеломленной моим непредвиденным натиском, стремительностью человека, почти одержимого? Может ли она упрекать себя, как в слабости, в том, что совсем не сопротивлялась человеку, который был исступлен столькими различными чувствами, которые, соединившись все, сделали его на миг ненормальным?

Здесь уместно и мне, в свою очередь, оправдаться: перёд нею. В этот момент, о котором я тебе говорю, я исторгнул ее из рук ее
сестры, я разрушил ее доверие к ней. Но пусть она вспомнит о прошлом и отдаст мне справедливость: я отвратил ее от доверенности к сестре не какими-либо расчетами, не какими-либо хитростями, отнюдь не злоупотребляя ложными предположениями, но лишь представляя ей факты, которых она не могла не найти в то время достаточными ¹. Я не овладел ее доверием, которого не считал себя достойным; я ее умолял написать тебе и все тебе сказать. Ты знаешь причины, которые задержали меня в Москве до этой весны ². Кроме того, я не знал ничего наверное, по ее ли вине это было? Ах, если бы она простила мне мои заблуждения, которые служили только к тому, чтобы ее терзать, и если бы она не имела больше сомнений в отношении меня! Что могут больше люди, как только желать хорошо поступать,— большее от них не зависит. Не будем же обвинять друг друга, если это возможно. Если бы было нужно упрекать себя в невольных винах, я их совершил против нее в миллион раз больше, чем она могла бы только вообразить себе в отношении меня, и, однако, моя совесть не осмеливается меня мучить.

Моя привязанность к ней возвышает меня над всеми обстоятельствами, и, доколе она у меня останется, я буду совершенно независим от целого света, даже от жизни и смерти, доколе она мне останется, я не буду считать себя ни на миг несчастным. Видишь, однако, несправедливость обстоятельств: я тысячу раз виноват в отношении ее, я доставлял ей только мгновения страха,— и я тем не менее остаюсь спокойным, я не могу даже помешать себе испытывать иногда отрадные чувства. А она, совершенно невинная во всем дурном, в чем она себя упрекает, причина тысячи мгновений счастья,— она страдает. Ради бога, мой милый друг, почувствуй справедливость не моих рассуждений, а того, что я сам чувствую, и тебе будет так же легко ее успокоить, как мне любить ее непрестанно.

Я не говорю тебе про многие места твоего последнего письма, потому что я их не понял. Прощай, милый друг; еще раз, употреби все, чтобы ее успокоить и ободрить. Твое нездоровье меня беспокоит, но оно должно было быть очень сильным, чтобы помешать тебе дать мне вести о тебе, имея в виду твою неустанную энергию.

Если ты увидишь Фонвизина, сообщи ему новости обо мне и ска-* жи ему, что я чувствую себя хорошо и что я ему писал с курьером прошлой недели; в настоящее время я не думаю, чтобы он был & городе.

22. И. Д. ЯКУШКИН —И. Д. ЩЕРБАТОВУ¹

10 апреля, год [18] 18. Дивны.

Я только что получил твое письмо от 29 прошлого месяца, и оно доставило мне истинное удовольствие сообщением о твоем выздоровлении. Но что мне было огорчительно, так это то, что, не имея от меня вестей, ты можешь быть несправедливым, считая меня неверным своему обещанию, тогда как я не пропускал ни одного случая тебе писать. Я не удивляюсь, что ты еще не получил моих двух предыдущих писем, но чего я не могу понять, так это того, что письмо, написанное мною из Тулы, не дошло до тебя.. Я пробую послать это не прямым путем, и если ты его получишь, я смогу писать тебе два раза в неделю. Я дивлюсь твоей активности: ты не пропустил еще ни одного курьера. Это не то, что Фонвизин, который мне еще не писал. Я ему писал два раза.

Твоя беседа с нею нисколько меня не удивила: она ни в чем не противоречит ее характеру. Она хочет из всех сил уверить себя и уверить в том других, что ее сестра ее любит, что она пожертвовала собою 4 для нее, что, из благодарности, она должна целиком отдаться своей старшей сестре, словом, всегда добра и всеми обманываема,— вот ее судьба. Прощай, мой милый друг. Я возвращусь через два дйя, в которые я надеюсь получить письмо от тебя и ответить на вопросы, которые ты должен мне прислать.

23. И. Д. ЯКУШКИН —И. Д. ЩЕРБАТОВУ

13 апреля, год [18] 18. Ливны

Я совсем не получил писем от тебя сегодня, как надеялся; говорят, курьер запоздал; хочу этому верить, чтобы не предполагать, что твое не
здоровье возобновилось и снова помешает тебе писать ко мне. Наконец, я получил несколько строк от Фонвизина, который побуждает меня писать тебе, но я больше не беспокоюсь об атом, так как теперь уверен, что ты не имеешь недостатка в известиях обо мне. Я тебе пишу пятый раз.

Размышляя о прошедшем и о всем том, что ты говоришь мне в своих письмах, я более и более убеждаюсь, что только твоя дружба к «ей могла бы ее успокоить. Я уверен, что она испытывала это чувство только в воображении, за неимением лучшего; она должна была принять за искреннюю привязанность все ласки и уверения женщин, которые ее окружали *. Несмотря на твой ригоризм, несмотря на предубеждение против тебя (вас), я уверен, что она должна отдавать тебе справедливость и что твоя привязанность к ней —это то, что для нее более всего необходимо. Я твердо убежден, что пока ты не оставишь ее, ничто не сможет нарушить ее спокойствия.

Что касается меня, мой милый друг, то со времени отъез'да из Москвы я беспрестанно двигаюсь. Я мог бы изображать собою «вечное движение», так я подвижен. Прощай. Я надеюсь вернуться сюда через три дня и писать тебе. Если увидишь Фонвизина, скажи ему, что я напишу ему с первым курьером.

24. И. Д. ЯКУШКИН —И. Д. ЩЕРБАТОВУ

17 апреля, год [18] 18. Ливны.

Уже десять дней я не получаю вестей от тебя, мой милый друг, и не знаю, чему приписать ‘ твое молчание; это не может быть от лености, так как ты только что дал мне доказательство неустанной энергии. Но от чего бы это ни происходило, только бы ты был здоров; это все, что я тебе желаю, так как знаю очень, хорошо, что болезни всякого рода, физические и моральные, цепереносимы и для самого себя, и еще более для друшх.

Кажется, я тебе говорил, что получил йисымо от Фонвизина; если ты его увидишь, напомни ему про мои бумаги: он не говорит мне о них ни слова.

Если ты считаешь необходимым, то можешь объявить о моем отъезде в Америку, как только найдешь удобным. Я уезжаю,— ничего нет ни ужасного, ни чрезвычайного в этом проекте: тысячи и тысячи людей предпринимают это путешествие, одни, чтоб избежать скуки, другие, может быть, чтобы быть полезными, сражаясь за независимость народа, который кажется достойным свободы *. Почему бы и мне не быть в числе тех или других? Не лучше ли отправиться скучать на корабле среди пьяных матросов, чем делать то же, будучи окруженным друзьями? [...] Прибавь ко всему этому, чтобы уничтожить всякие страхи и рассеять сомнения, что я решил заботиться о моей жизни совсем так, как если бы я был самым счастливым и самым необходимым человеком в свете.

Перечитывая твои последние письма, я напал на слово «страх»: я заставлял ее испытывать его своим присутствием, ты чувствовал его, видя меня с нею. Но что меня удивляет, когда я думаю об этом, так это то, что почти все разы, когда я ее видел, я не мог отделаться от мучительной боязни за самого себя. Надо думать, что я часто бывал близок к тому, чтобы ее скомпрометировать, и если этого не случилось, то это чистое счастье. Прощай, мой милый друг. Если ты не болен и не слишком много занят, дай мне о себе вести.

25. И. Д. ЯКУШКИН —И. Д. ЩЕРБАТОВУ

7 мая, год 18[ 18] Орел].

Я тебе пишу, только чтобы известить, что я прибыл благополучно, что я снова пускаюсь в свои странствования и что если ты не пришлешь мне отмены приказа, я буду к 30-му в Москве, а потому не прощаюсь с тобой. Ты не сердись, что я пишу тебе только эти несколько строк: пустота моей головы убеждает меня, что если бы на сей раз я беседовал с тобою больше, я не мог бы сказать ничего, кроме глупостей.

26. К Д. ЯКУШКИН —И. Д. ЩЕРБАТОВУ

12 мая, год [18] 18. Ливны.

Я только что получил твои три письма от 12, 16 и 23 апреля. Хотя и очень старые по датам, они меня все же сильно огорчили, дав понять, сколько я причинил беспокойства, или, вернее, не я, но плачевная организация наших почт. Я очень сердит на тебя з'а то, что ты меня просишь остаться дольше июня месяца в России: не должен ли ты был этого безусловно требовать от меня, раз ты считаешь это необходимым для ее спокойствия, и разве я осмелился бы оказать тебе малейшее сопротивление? Разве не верно то, что, не имея возможности жить для ее счастья, я, по крайней мере, прозябаю для того, чтобы не нарушать ее покоя?

Я в отчаянии, что сделался ригористом с тобою; это скорее из-за неудач, чем по убеждению, уверяю тебя; и чтобы это тебе доказать, я отдаю себя всецело в твое распоряжение, не определяя конечного срока: ты вернешь мне свободу не раньше того, когда будешь считать ее неспособною повредить ее покою. Не смущайся доверием, которое я тебе оказываю, помни, что не должно быть другого вопроса, как только о ней.

Во всяком случае, я надеюсь увидеться с тобою, как мы условились, в конце этого месяца.

Я приехал в Ливны исключительно в надежде получить вести от тебя, но сегодня воскресенье, я нашел почтовый дом закрытым, почтальонов пьяными, и нет никакого средства узнать, писал ли ты мне, или нет. Если увидишь Фонвизина, скажи ему, что я чувствую себя хорошо.

27. И. Д. ЯКУШКИН— И. Д. ЩЕРБАТОВУ¹

14 июля, 1818. Москва.

Ты с трудом представишь себе огорчение, которое я чувствовал, видя тебя уезжающим в том состоянии, в каком ты находился, и не
имея средств догадаться о причине твоего волнения. Я тебе о том говорю не для того, чтобы вызвать тебя на откровенность; напротив, я тебе советую всегда молчать со мною о тяготящем тебя секрете, если, открывая его, ты боишься повредить какому-либо, долгу. Но если, с другой стороны, тебе мешает со мною говорить ложная совестливость, ты, конечно, виновен в том, что оставляешь меня в такой тягостной неизвестности, которая меня заставляет, так сказать, ударять по воздуху: я боюсь слишком подвигать и не менее боюсь оставлять вещи в том положении, в каком они нахо** дятся. Я только что узнал, они тотчас отправляются в деревню; он, с своей стороны, так же едет в деревню своего отца через две недели ².

Отъезд первых отнимает у меня надежду явиться к ним сейчас; вообще, если я не ошибаюсь, относительно будущего ничего не решено. Пожалуйста, мой милый друг, если возможно, не оставляй меня в таком состоянии, подумай, что для меня невозможно не напрягать все мои силы; постарайся дать мне надежду, что все эти передвижения могут еще привести к чему-нибудь хорошему. Я надеюсь, ты приедешь в Москву тотчас, как сможешь. Если мое присутствие здесь не будет необходимым, я рассчитываю в половине будущего, месяца быть в Петербурге. Твой отец уехал сегодня; я его совсем не видел, но мне говорили, что он все это время чувствует себя хорошо.

28. И. Д. ЯКУШКИН —И. Д. ЩЕРБАТОВУ

1818, 19 июля. Москва.

Я пишу тебе эти несколько строк, мой милый друг, только для того, чтобы побудить тебя дать о себе, вести из Петербурга так скоро, как для тебя будет возможно. Ты не можешь представить, с каким нетерпением я буду ждать письма от тебя. У меня нет ничего нового, чтобы тебе сообщить. Дай мне надежду, что ты приедешь в сентябре месяце в Москву, и я сейчас же стану доволен. Я завтра еду в Ро- зкествино, где рассчитываю провести несколько дней.

29. И. Д. ЯКУШКИН-И. Д. ЩЕРБАТОВУ

1818, 30 .июля. Москва.

Вот уже более двух недель, как ты уехал, и никаюи-х известий от тебя. Я вернулся третьего дня из Рожествина¹. Твой отец здесь; у него снова его лихорадка, сестры здоровы. Я в отчаянии, мой милый друг, не имея до сих пор ничего сказать тебе, вполне удовлетворительного. Я только что узнал, что они отправляются только завтра утром, наверное, а они должны были уехать три дня тому назад.

О нем еще ничего не решено наверное; может быть, он в один из этих дней отправится в Петербург... Ради бога, пиши мне и скажи по Правде, когда ты думаешь приехать в Москву? Твой отец надеется видеть тебя в сентябре, он хочет приготовить помещение в своем доме на Дмитровке. Ты не можешь представить, с каким нетерпением жду я письма от тебя, и в особенности, если ты намерен говорить со мною откровенно.

30. И. Д. ЯКУШКИН- И. Д. ЩЕРБАТОВУ

1818, 6 августа. Москва.

Ты должен был получить мои три письма, милый друг, которые не могли тебе сообщить ничего точного. Сегодня я могу тебе сказать, что свадьба отложена, наверняка, до ноября месяца и, может быть, до января. Сообщая тебе эти новости, я могу также тебя уверить, что никто не будет компрометирован всем этим. Что касается меня, если я рискую сойти за экстравагантного человека, то это пустяки по сравнению с тем, чем я рисковал в своей жизни и чем, вероятно, еще буду рисковать.

Это несносно, что ты не хочешь мне писать. Я тебя прошу сделать это возможно скорее, чтобы избавить меня от беспокойства относительно тебя. Я прошу тебя также быть откровенным со мною, поскольку ты сочтешь меня того достойным, независимо от всякого

15 И. Д. Яку шкин

ложного стыда. Не забудь также сказать мне, рассчитываешь ли ты приехать в Москву, и когда.

Твой отец был в Москве и уехал назад тому около недели. Ое приглашал меня приехать к нему, и я думаю отправиться завтра. Фонвизин просит меня напомнить тебе о нем.

31. И. Д. ЯКУШКИН —И. Д. ЩЕРБАТОВУ

1818, 22 августа. Москва.

Я получил твое письмо, не знаю, от какого числа. Впечатление, какое оно на меня сделало, было таково, что породило во мне желание взять лошадей и отправиться тотчас в Петербург, что я и не преминул бы сделать, если бы это не противоречило приглашению сделать одну поездку кое-с-кем в конце этого месяца. Я вернусь к

13 числу следующего месяца. Если ты не рассчитываешь приехать скоро в Москву, если ты сохраняешь желание меня видеть, скажи мне о том в первом своем письме; я думаю, что ничто не помешает мне поехать в Петербург в конце сентября, и я буду иметь большое удовольствие свидеться с тобою.

Я провел две недели в Рожествине ¹. Твои сестры здоровы, отец твой был болен почти все это время, болен и сейчас. Мы вернулись вместе с ним третьего дня. Его лихорадка становится день ото дня злее: у него приступы почти все эти дни, и эти приступы продолжаются целыми днями. Он очень похудел, но что особенно грустно, это то, что он часто считает себя очень опасно больным и, действительно, имеет мрачные мысли. Он оставил Кейра, чтобы взять Мудрова, который мне кажется не чем иным, как шарлатаном ². Когда будешь писать ему, сообщи некоторые подробности твоего хозяйства: он много раз выражал мне неудовольствие, что не знает, как ты живешь. Он помещается сейчас в доме на Дмитровке³. Сестры твои находятся в деревне и, вероятно, не вернутся раньше половины будущего месяца. Прощай, мой милый друг; сделай так, чтобы к 15 числу следующего месяца я получил твое письмо. Фонвизин тебе кланяется.

32. И. Д. ЯКУШКИН —И, Д. ЩЕРБАТОВУ

1818, 16 сентября. Москва.

Вот я, наконец, и вернулся из своего путешествия, о котором тебе говорил, и с лихорадкою, которая возвращается ко мне каждый третий день. Я .получил твое письмо от 21 августа. Ты ничего не говоришь о своих предположениях на будущее; я хотел бы их знать, чтобы иметь возможность так устроиться, чтобы скоро тебя увидеть. Твои сестры в деревне и не вернутся в город раньше первого числа будущего месяца. Отец твой пробыл здесь два дня и позавчера уехал. Если моя лихорадка даст мне передышку, я рассчитываю провести несколько дней у них. Известный господин уехал в свое имение в. Белоруссии и вернется только через два месяца, как он мне сказал.

Я дорого бы дал, чтобы устно поговорить с тобою, хотя, может быть, если бы мы были вместе, у тебя не было бы решительно ничего, что бы мне сказать. Дай мне вести о себе. Интерес, который проистекает из дружбы, это, может быть, единственное, наименее дурное на этом свете. Прощай. Если будешь в расположении сообщить мне что- нибудь о Чаадаевых, Трубецком и Муравьеве, то сделаешь мне удовольствие. Фонвизин тебе кланяется.

33. И. Д. ЯКУШКИН —И. Д. ЩЕРБАТОВУ

1818, 3 октября. Москва.

Я сегодня вернулся из Рожествина Я надеялся получить письмо от тебя и узнать наверное, предполагаешь ли ты приехать в Москву; ты не пишешь мне уже более месяца. Твой отец и сестры здоровы; они должны вернуться сегодня в город. Прошу тебя, осведоми меня хоть немного о твоих проектах. Я был сегодня у него; он уехал в свое белорусское имение уже две недели и скоро не вернется, так как их нет еще здесь. Я не уверен, что не надоедаю тебе всеми этими новостями; но я могу при этом случае удержать себя от следования обычному моему побуждению, которое всегда толкает меня делать наудачу 15*
все, что я делаю. Пиши мне, это хорошо для тебя и для меня также. Посылаю тебе письмо твоей сестры Натали. Прощай, мой милый друг. Фонвизин тебе кланяется.

34. И. Д. ЯКУШКИН — И. Д. ЩЕРБАТОВУ

1818, 10 октября. Москва.

Я получил твое письмо от 28 сентября. За неимением лучшего, я был рад узнать, что ты прозябаешь достаточно покойно; я благодарю тебя также за известия, которые мне даешь о Чаадаевых. Расскажи им многое обо мне. Я не могу удержаться, чтобы не сообщить тебе следующий эпиграф, который я нашел в заголовке одной брошюры и который мне показался специально сделанным для людей нерешительных и слишком щепетильных, как ты: «При всяком выполнении долга чем-нибудь надо рисковать» ¹.

Твой отец и сестры здоровы. Если я не ошибаюсь, у них возникает снова вопрос о поездке за границу. Прощай. Обнимаю тебя. Пиши. Фонвизин тебе кланяется ².

35. И. Д. ЯКУШКИН —И. Д. ЩЕРБАТОВУ

1818, 27 ноября. Москва.

Только что получил твое письмо, не знаю, от какого числа. Оно мне не доставило обычного удовольствия, какое я чувствую, получая вести от тебя; я начинаю, поиетине, беспокоиться, видя тебя всегда в затруднении, всегда недовольным самим собою. Однако в свою очередь клянусь тебе, что я не имею никакого намерения проникать в тайну, которая окружает твои выражения; я хотел бы только видеть тебя вполне спокойным и более довольным.

Если бы я хотел повторять тебе банальные вещи, я мог бы, конечно, сказать, что прошедшее не может быть исправлено прошедшим, что только наши добрые и искренние намерения в будущем одни мо
гут поправить то, что мы считаем сделанным нами дурно; что укоры совести нас погружают в состояние безнадежности, которое делает нас несчастными; наконец, я, вероятно, не кончил бы скоро, если бы хотел сказать тебе все такие прекрасные вещи по этому предмету, которые ты, может быть, так же хорошо знаешь, как и я.

Ты ошибаешься, мой милый друг, если думаешь, что я когда- нибудь имел претензию делать что-нибудь: все, что мы можем делать,— это желать искренно счастья нашим друзьям|[...].

Прощай, ты не должен на меня сердиться по пустякам.

Ты, может быть, не усомнишься, что твоя сестра Натали подлинно огорчена, что ты не написал ей ни разу после твоего отъезда; она серьезно думает, что ты'сердишься на нее или совсем ее забыл. Ты не солжешь, если скажешь ей несколько слов дружбы, а ей это сделает большое удовольствие. Фонвизин тебе кланяется; с моей стороны пожелай всего лучшего Мишелю и Пьеру. Жорж ¹ здесь; он был болен. У твоего отца снова его желчь; у меня, кажется, снова моя лихорадка.

36. И. Д. ЯКУШКИН —И. Д. ЩЕРБАТОВУ

1818, 5 декабря. Москва.

Очень давно не получал я от тебя известий. Мне сказали, что ты приезжаешь сюда, а я уезжаю послезавтра в деревню. Это делает возможным, что мы не встретимся в Москве *. Прощай, обнимаю тебя, всего доброго всем этим господам.

37 И. Д. ЯКУШКИН-И. Д. ЩЕРБАТОВУ

1819, 5 марта. Москва.

Вот, наконец, я вернулся в Москву *. Очень уже давно, мой милый друг, не получал вестей от тебя и тебе ничего не писал. Это не удивительно, так как с некоторого времени у нас так мало предметов
для разговора, и если я сегодня пишу тебе, то это потому, что, действительно, чувствую необходимым это сделать и вперед прошу у тебя прощения в том, что я тебе скажу.

Я боюсь, чтобы ты не раскаивался в доверии и интимности, в которые ты был вовлечен, может быть, дальше, чем того желал. Еще раз прости. Я тебя считаю щепетильным и не знаю, что бы я дал для того, чтобы успокоить тебя относительно будущего или заставить ьабыть прошедшее. Я чувствую, что эти немногие строки ничего не могут сделать и что долгие уверения не достигли бы, может быть, большего. Все, что я могу тебе сказать, это то, что, когда я подумаю, что ты можешь быть недоволен всем этим, я тебя уверяю, что я мучаюсь не меньше, чем ты сам. Желаю, мой милый друг, чтобы это ■письмо нашло тебя в добром здоровье и чтобы мои опасения, если это возможно, оказались ложными предчувствиями.

38. И. Д. ЯКУШКИН —И. Д. ЩЕРБАТОВУ

1819, 3 мая.

Если бы я был не тем, чем есть, я бы не стал писать тебе после твоего долгого молчания, боясь тебе надоесть; но я начинаю с предупреждения, что, пока ты мне не скажешь, что не желаешь моих писем, я буду продолжать писать тебе. Я не беспокоюсь о твоем здоровье, так как только что получил письмо от Трубецкого, который сообщает, что ты здоров. Но я хотел бы более подробных известий о тебе, знать, что ты делаешь, прозябаешь ли ты, живешь ли, предполагаешь ли, по крайней мере, жить? Что касается меня, я основался в моей деревне под Вязьмой до тех пор, пока кончу мои дела, т. е., как я предполагаю, до октября или ноября месяца ¹. Я совершенно уединен, не вижу никого, никто меня не видит, и, однако, я не перестаю думать о своих друзьях и даже, как ты видишь, им писать. Но еще раз — какая могла бы быть причина твоего молчания? Если я не ошибаюсь, вот уже более шести месяцев, как ты мне ничего не писал. Ну же, без злопамятства, будь добрым малым, каким ты бывал мно-
то раз¹ в жизни, и напиши мне. Адресуй свои иисыма прямо ко мне, в Вязьму. Ты командуешь ротою, Мишель также: я знаю все это из писем Трубецкого. Передай мой привет Чаадаевым.

39. И. Д. ЯКУШКИН-И. Д. ЩЕРБАТОВУ

5 июля, 1819.

Наконец, я получил твое письмо от 29 мая. Написав его, ты должен был предвидеть впечатление, которое оно произведет на меня; раньше, чем его распечатать, я испытал живейшее удовольствие, пробежав его, я был подавлен всем тем мраком, который тебе продиктовал его. Ах, боже мой, когда кончится это состояние тоски, или оно одно осталось для нас, чтобы мы замечали наше существование! Я бы хотел сейчас, чтобы в моем последнем письме не осталось ничего, что надо было бы объяснять, и тебя, в свою очередь, прошу быть более ясным в том, что ты мн*е говоришь. Говоря тебе, что я хочу устроить мои дела, я ничего не хотел сказать другого, как то, что я хочу закончить проект, который я вынашиваю в сердце годами. Я написал министру об освобождении моих крестьян, ожидаю его ответа¹; это продлится несколько месяцев. В ожидании этого мое присутствие в деревне необходимо,— вот что я называю устройством моих дел. Возможно, что для окончания этого дела мне придется поехать в Петербург. Когда же это кончится, я буду считать себя свободным или, по крайней мере, рассчитавшимся с своею совестью. Ты, может быть, не захочешь мне верить, если я скажу, что, достигнув этого конца, я не буду делать никаких проектов, хотя бы самых малейших.

Зная меня, каков я есть, ты не должен был удивляться, что я так внезапно покинул Москву. Помимо того, что у меня вообще такая манера, я имел основания, чтобы так действовать, и, между прочим, то, которое я часто тебе повторял, что порох и огонь не могут оставаться вместе без большой опасности. Твое письмо полно тайны, и почему тебе скрытничать со мною? Если ты ожидаешь чего-нибудь неприятного, касающегося тебя, то почему мне об этом не сказать?

Ты знаешь, что я не позволю себе утешать тебя; если я не могу сделать ничего лучшего, я разделяю твою скорбь от всей искренности моей души. Если ты боишься чего-нибудь для меня, у тебя еще меньше оснований мне этого не говорить, и что бы ты мог мне сообщить, чего бы я тысячу раз не предвидел? Попытайся немного' быть искренним со мной. Если ты не имеешь достаточных оснований, чтобы верить в дружбу, постарайся, по крайней мере, убедить самого себя, что она существует, и, может быть, ты будешь менее несчастлив.

Фонвизин был у меня и приедет еще к 19 числу этого месяца. Прощай, обнимаю тебя.

40. И. Д. ЯКУШКИН —И. Д. ЩЕРБАТОВУ

1819, 10 сентября

Я тебе пишу не только потому, что обещал писать, но и потому, что для меня, поистине, невозможно привыкнуть к мысли, что мы расстались с тем, чтобы больше не видеться и даже не получать вестей друг от друга. Пиши мне, прошу тебя, адресуй письмо прямо в Орел, для меня; я рассчитываю там быть по моим делам, и еще более, чтобы видеть Фонвизина, который будет в этом городе, проходя со своим полком. Скажи мне, между прочим, не думаешь ли ты этою зимою приехать в Москву? Может быть, я также туда бы приехал. С некоторого времени, действительно, я считаю себя обреченным на разлуку со всеми, кто мне дорог, так как вот уже более шести месяцев, как я почти совершенно одинок. Чтобы сообщить тебе еще что- нибудь обо мне, скажу, что все это время я хлопочу об освобождении моих крестьян и, если я не ошибаюсь, через месяц все должно быть- кончено. Еще раз прошу тебя писать. Прощай.

41. И. Д. ЯКУШКИН —И. Д. ЩЕРБАТОВУ

1819, 1 октября.

Самое большое доказательство дружбы — это снисхождение к слабостям своих друзей; ты делаешь больше для меня, ты им покро-

вительствуешь. Я этого вовсе не заслужил, я был просто подлецом; я был готов, в отплату за твою привязанность ко мне, злоупотребить твоею дружбою, я доставлял тебе только минуты беспокойств и мучений. Я не смею просить у тебя прощения за прошлое: ты не должен мне его дать, я его не заслуживаю.

Теперь все кончено. Я узнал, что твоя сестра выходит замуж,— это был страшный момент. Он прошел. Я хотел видеть твою сестру, увидел ее, услышал из собственных ее уст, что она выходит замуж,— это был момент еще более ужасный *. Он также прошел. Теперь все прошло. Я осужден жить и искупить, если возможно, все огорчения, какие я причинил тем, кто оказывал мне некоторую дружбу. Я не прошу от тебя дружбы; справедливо, что ты меня презираешь. Я не достоин называться твоим другом; по крайней мере, моя благодарность к тебе продлится на всю мою жизнь.

42. И. Д. ЯКУШКИН — И. Д. ЩЕРБАТОВУ

29 марта, 1820. Москва

Три с половиною дня назад я прибыл в Москву, без всяких приключений. Я нашел Фонвизина поправившимся; в тот же день я видел Облеухова и Чаадаева; первый еще не поступил на военную службу, второй еще ее не покинул. Вот почти точный бюллетень о твоих друзьях и знакомых. Что сказать тебе больше, мой милый друг? Я буду ждать письма от тебя, чтобы пуститься в путь и поговорить с тобою побольше обо всем, что меня касается. Мне кажется, что в последнее мое пребывание в Петербурге я видел тебя только мельком. С некоторого времени все мое существование мне казалось сном, сделаем, по крайней мере, чтобы во всем этом дружба не была тем же. Пиши мне, прошу тебя. Адресуй письма в Вязьму. Фонвизин тебе кланяется.

43. И. Д. ЯКУШКИН —И. Д. ЩЕРБАТОВУ

1821 года, февраля 14-го. Москва.

Непредвиденные обстоятельства заставляют меня отлучиться из Москвы на некоторое время, вот причина, почему я к тебе не буду, как обещал ¹. Ты знаешь мою подвижность и потому поверишь, что я не отчаиваюсь с тобою скоро увидеться. Прости, будь здоров. Фонвизин тебе кланяется.

44. И. Д. ЯКУШКИН —И. Д. ЩЕРБАТОВУ¹

1821 года, мая 25-го.

Письмо твое от 7 мая получил, за которое много тебя благодарю.

Ты так горестно описываешь свое положение, что я не могу не подозревать тебя в отчаянии, которое не только в твоих обстоятельствах, но и во всяких других не простительно ². В минуты моих слабостей я слушал твои упреки терпеливо и, могу сказать, с благодарностью, теперь в обязанности себя почитаю напомнить тебе, что отчаяние твое ни к чему доброму привести тебя не может, что не беречь свое здоровье (которое может еще тебе пригодиться) совершенно не благоразумно, что заключать все свое существование в одном только настоящем (когда оно так грустно) никак не достойно твоих чувств, что состояние твое когда-нибудь, а, вероятно, и в скором времени должно перемениться. Я уверен, что ты меня поймешь, как понимал и прежде, и что в выражениях моих с тобой никакой осторожности не нужно. Прошу тебя, любезный друг, для себя и для тех, которые тебя любят, быть потерпеливее к обстоятельствам.

Фонвизин поехал в Кострому и потому до сих пор у меня еще не был, и нынешний год я проживу, кажется, в совершенном одиночестве. Есть ли нынешним летом дела мои заставят {меня] приехать в Москву и ты там не [будешь], то я непременно постараюсь побывать у тебя в Александрове; мне все кажется, что мы очень давно с тобой порядочно не видались. Прощай, будь здоров и телом и душой. Не
приехали ль Чаадаевы в Москву? Надеюсь, что мне не нужно уверять тебя, что в одиночестве моем получать твои письма есть для меня истинная радость.

45. И. Д. ЯКУШКИН —П. X. ГРАББЕ i

Жуково. 1821. Октября 21.

Два письма твои, милый и любезный друг, одно от 3-го, другое от Юнро октября получил; сам давно не писал к тебе не потому, что было некогда, но потому, что почти нечего было писать, и в самом деле мне хотелось сколько-нибудь осмотреться, чтобы уведомить тебя обо всем, до меня относящемся, обстоятельно. Намерение мое уехать на некоторое время из России показалось тебе странным, тем более что оно, как кажется, не было следствием каких-нибудь основательных причин; но если ты вспомнишь образ моих чувств (который в некоторых отношениях постоянно был одинаковым и который более нежели кому-нибудь тебе должен быть известен), то ты легко заметишь, что во мне существовала всегда беспрестанная какая-то боязнь несуществования, или лучше сказать, состояние прозябаемости; чем более живешь, тем более это состояние угрожает.

Большую часть моей молодости я пролюбил; любовь сменило какое-то стремление исполнить некоторые обязанности; любовь исчезла и оставила за собой одни только воспоминания, сколько ни приятные, но недостаточные, чтобы наполнить жизнь, стремление к исполнению обязанностей; с некоторого времени кажется во мне сомнительность и дает мне какой-то вид лицемерия; в самом деле трудно уверить себя, что стремишься к цели, когда ясно видишь, что беспрестанно от нее удаляешься; что же остается в жизни? Пустить коренья и принять вид растения.

«Но мы еще, мой друг, во цвете лет».

Если нельзя спасти всю жизнь от прозябателыства, то можно спасти хоть часть оной, предположив себе ограниченную цель и доставив себе хоть на некоторое время сильные ощущения, которые могли бы

удовлетворить ² порывы последней молодости. Греция тысячу раз являлась мне со всеми своими прелестями и с ними вместе надежда обновить жизнь; долго я не смел предаваться этой мысли; исполнить ее казалось мне сопряженным с бесчисленными затруднениями для меня и для других, но более всего мне казалось непозволительным оставить место, мной самим избранное, отказаться от обязанностей, добровольно на себя принятых. С другой стороны, беспрестанно более и более уверялся в своей неспособности исполнить все эти обязанности. В последнее мое пребывание в Москве я сблизился с намерением отправиться в Грецию; между прочими для меня приятностями, она подавала мне такую надежду может быть примириться с самим собой и с другими, ибо я с некоторого времени ни с самим собою, ни с другими жить порядочно, признаюсь тебе, не совсем способен.

Вот, любезный друг, может быть слишком длинное, но, как кажется, довольно точное изложение причин, внушивших мне намерение, которое показалось тебе не имеющим ничего основательного. Что говорил тебе в Москве, то и теперь повторяю: человек не уверен в возможности исполнить это намерение; приехав в Жуково, я было совсем забыл про него, мне попался Буле³ и десять дней провел очень приятно, после чего отправился во Ржев за хлебом, которого не купил, потому что он там так, как и у нас, по 20 р. четверть ⁴.

Изо Ржева приехал в Белую, что почти по дороге, и пробыл у Алексея Васильевича сутки. Два дня как возвратился домой и скоро должен буду ехать в Рославль, а может быть и в Смоленск хлопотать о свидетельстве, но во всяком случае, я думаю, это будет ненадолго.

Ты очень меня обрадовал, что Т. Т. будут в Москве, надеюсь, что к этому времяни и ты отыщешься. За присылку рисунков много тебя благодарю; я их еще не получил, но скоро надеюсь получить; если это те, которые я знаю у Ивана Александровича, то они мне доставят несказанное удовольствие. Ивана Александровича мысленно поздравляю, Облеухова очень жаль! Прости, любезный друг; надеюсь, что

предлинное это письмо заставит тебя уведомить меня о себе подробно. Мысленно тебя обнимаю, прости.

Прошу тебя сказать мое усерднейшее почтение Марье Павловне и всему ее семейству.

46. И. Д. ЯКУШКИН —П. Я. ЧААДАЕВУ¹

[1821 г.]

Я принял на себя (видно, в наказание за свои прегрешения) заботу о твоем, любезный мой ученик ², поведении и вот никак не могу не поставить тебе на вид, что невыполненное обещание — бесчестный поступок.

Мне необходимо было повидать тебя вчера, но в виде наказания я не скажу, для чего именно.

Ах, бог мой, ты позволяешь себе слишком быстро осудить человека, которого не знаешь. Вынести приговор, меня не выслушав, приписать мне лишенное любви сердце и омертвевшую душу! Но если бы это и было так, разве ты знаешь, что меня таким сделало? Причина — в печальной участи не иметь сердечного друга, никогда не слышать слова приязни. Правда, моя душа утратила часть своей энергии, она устала от страданий и разбилась, она не хотела принять жизнь, полную горечи, и ослабела в борьбе.

Я выносил бремя существования одиноким. Время от времени встречалась душа, способная, может быть, симпатизировать мне, но судьба, обстоятельства,—я уж не знаю, что именно,— нас всякий раз разлучали, и я оказывался более одиноким и обособленным, чем раньше. Над жизнью моей тяготели годы разочарований, горькие слезы жгли мне лицо, лишенный утешения молитвы, я был предоставлен себе.

Не суди же меня по наружности, будь настолько проницателен, чтобы понять, каков я на самом деле; мне тяжело видеть, что и ты разделяешь суждение обо мне толпы, полагающей, будто душа, сложившаяся в таком мире, который несколько возвышается над людской пошлостью, ничего иного, кроме одиночества, и не заслуживает.

Слишком длинно то, что я тебе написал; взгляни на эту полуиспо- ведь, как на одну из редких минут излияний, которым подвержены люди, всегда сосредоточенные и замкнутые в себе самих.

Чтобы заслужить прощение, пиши мне в деревню. Мне это будет во благо. В качестве ученика — не рассуждай и повинуйся. Этим ты вернешь себе благорасположение, а может быть, даже и дружбу

преданного тебе И. Якушкина³.

47. И. Д. ЯКУШКИН —Н. Н. ШЕРЕМЕТЕВОЙ¹

[Конец мая 1822 г.]

Стыдно признаться, но должно сказать, что живу предосадно; все, что вы можете сказать мне на этот счет, я тысячу раз говорил сам себе, но уверить больного, что ему не больно, есть вещь невозможная. Управлять людьми есть самая несносная вещь, какая может только быть, ибо иметь людей, от себя зависимых,— это значит самому от них зависеть; прибавьте к этому неистовства земского суда (который, кажется, поклялся меня отсюда выжить) ²... Не' думайте, чтобы я одобрил неумение мое ужиться там и так, как меня судьба поставила: я знаю, что это слабость, может непростительная, но опять-таки повторяю, что уверить больного, что он здоров, трудно,— но можно обнадежить его выздоровлением, а мне выздороветь от несносного моего нрава нет надежды ³.

48. П. Я. ЧААДАЕВ —И. Д. ЯКУШКИНУ¹

Милан. 8 генваря С1825 г.].

Я еще ни разу к тебе не писал, мой милый, во все время моего странствия,, вероятно по той же самой причине, по которой и ты ко мне не писал, а именно, что расставаясь мы друг другу не дали слова писать, а почему, не знаю. Может статься, и воротился бы назад в Россию, не написав к тебе ни строки, естьли б не пришлось писать по делу, вот по какому. Кроме тетки и брата ко мне никто»

не пишет, а они ни об тебе, ни об ком никогда ни слова не говорят. Знаю об тебе одно, что ты жив и что ничего чрезвычайного ни с кем с вами не случилось, да еще, что у тебя родился сын, больше ничего; и никогда ничего более не узнаю, естьли сам ко мне не напишешь. И так вот в чем состоит моя нижайшая до тебя просьба.

Чтоб ты благоволил ко мне написать собственноручное письмо, в котором бы известил меня, что ты действительно жив и здоров; что жена твоя равномерно жива и здорова, и каким именно манером, то есть потолстела ли или похудела, и так же ли она сильфидообразна, как прежде. Что твой ребенок, и об нем разные подробности; что Надежда Николаевна, и об ней разные подробности. Сверх того прошу тебя покорнейше потрудиться рассказать мне, как вы живете, все ли вместе или порознь, в Покровском ли или где? Приходите ли по прежнему на лагерь в Москву и проч.

Что Фонвизины? Что Иван Александрович, все ли так же горит на добро?

Об святом отце Дмитрии Тверском прошу тебя также порассказать мне, что знаешь. Еще прошу тебя сказать мне, что ведаешь о брате. Он ко мне написал сначала несколько писем премилых, из которых [я] заключил, что он живет в Хрипу-нове весело и довольно; вдруг пишет: я разорен, замучен, болен и готов себя и ни слова более. В октябре месяце буду и я в Москве, но до того времени никакого изъяснения от него наверное не получу; нельзя ли, мой милый, как-нибудь добиться от него толка и мне написать? Разоренье, может быть> пустое, но нездоровье, естьли оно произошло от досады, беда, сущая беда!

Брат велел мне купить тебе дамские часы в Женеве в четыреста рублей. Было бы тебе известно, что в Женеве в эту цену готовых часов нет; самые дорогие часы стоят двести рублей. Естьли ты хочешь истратить непременно четыреста рублей на часы, то надобно заказать, и тогда слишком двести рублей пойдет на корпус. Я себе купил там часы и велел этому часовщику заготовить дамские часы; напиши, хочешь ли, чтоб вышло на них четыреста рублей.

Вот еще про кого прошу тебя сказать, что можно, про к[нязя] Ивана, про Пушкина, про Граббе. Жива ли, мой милый, твоя матушка? Из наших общих знакомых не погиб ли кто в Петербурге².

Теперь сказать тебе надобно слова два об себе. Я, слава богу, здоров; в продолжении своего путешествия был несколько раз очень плох, но, прожив в Швейцарии четыре месяца, совершенно поправился. С месяц назад получил в Берне от брата это горькое письмо, про которое говорил; на другой день пустился в путь в Россию. Намерение мое было через Милан и Венецию проехать в Вену и оттуда прямым путем домой; естьли б здоровье позволило, поехать бы в дилижансе, чтобы поскорее быть дома, но этого сделать не мог. Приехав сюда, увидал, что могу объехать всю Италию в два месяца, и решился на это — последнее дурное дело; точно, дурное, непозволительное дело! Дома ни одной души нет ве* селой, а я разгуливаю и веселюсь; но скажи, как, бывши за две недели езды от

Рима, не побывать в нем? На этот счет мог бы и желал тебе сказать разные вещи, но пишу к тебе об деле, безделья с делом мешать не хочу.

Прости, мой друг любезный. Ты писать, помнится, писем не охотник; хотя я и дорого бы дал за длинное и обстоятельное письмо, но этого от тебя требовать не имею духа; с меня довольно будет двух слов в ответ на мои пункты. Прости.

Вот мой адрес: Господину Чаадаеву, к любезному попечению г. Сверчкова, поверенного в делах его величества императора России — во Флоренции.

А за длинное письмо дорого бы дал. Надежде Николаевне низко поклонись. Естьли станешь писать к брату, сообщи ему мой адрес; я писал к нему несколько дней тому назад, а адрес позабыл написать³.

49. И. Д. ЯКУШКИН-П. Я ЧААДАЕВУ¹

Марта 4-го [1825 г.]. Жуково.

Письмо твое, любезный друг, от 8 генваря, вчера я получил; очень тебе за него благодарен; по отъезде твоем из России брат твой извещал меня о тебе очень подробно; почти всякое письмо твое .к нему сообщал мне в подлиннике или в переводе. С некоторого времени он пишет iKO мне реже и о тебе почти ничего не говорит, жалуясь на тебя, что ты к нему сам редко пишешь. Сначала я не имел никакого желания к тебе писать, ибо имел часто очень подробные о тебе извещения, а после так получал твои адресы, что по моим расчетам мои письмы никогда не застали бы тебя там, куды бы -я мог по этим адресам их надписывать; впрочем, я думаю, что я сказал вздор ²; вероятно, всетаки мои письмы до тебя доходили бы, если бы я писал их; во всяком случае, прошу тебя верить, что молчание мое более произошло от глупости моей, нежели от лени! писать к тебе.

Очень рад, что почти на все твои вопросы могу тебе отвечать с точностью. От брата твоего получил я последнее письмо от 14 генваря из Хрипунова ³, пишет, что он здоров, сбирается в Москву, оттуда в Витебск, и заедет за мной в Жуково. Кажется, он и сам всему этому не очень верит; в конце письма пишет, «что я теперь говорю, очень мне хочется сделать,— есть ли не какие-нибудь непредвиденные помехи будут, то сделаю». Осенью я получил от него очень мрачное
письмо, в котором он извещает меня, что он очень поглупел; я этому не удивился, он несколько месяцев возился с чиновниками гражданской палаты, нарочно ездил в Нижний хлопотать о свидетельстве на Хрипуново; с него за это просили кажется 2000 аос., а во всей России свидетельство стоит обыкновенно рублей 200 или 300. Не могу тебе наверно сказать, здоров ли твой брат, хотя он во всяком письме ко мне пишет: «о себе доношу, что здоров», и ни разу не писал, что был болен; но что вы не разорены, я в этом уверен, и долго разорены быть не можете, как бы об этом ни хлопотали, ибо я не думаю, чтобы можно назвать людей разоренными, у которых долгу тысяч сто, а имения почти на мильон.

Брат твой, может, эти годы не получает доходов, но это общая участь почти всех российских помещиков. Все так дешево, как я думаю никогда в России (по сравнению времен) не бывало, нигде почти мужики оброков не выплачивают, но кажется, не быв отгадчиком, можно отгадать, что это 'продолжиться долго не может. Конечно, нынешние годы долги платить довольно трудно и может многие были бы весьма в затруднении, если бы Опекунский совет не вздумал выдать по 50 асс. прибавочных на заложенные души и если бы не рассрочил долги свои на 24 года, так что должники в Воспитательный дом, платив ежегодно только по осьми процентов с занятого капитала, в 24 года весь долг выплачивают.

Вот тебе очень длинная и, может, совершенно ⁴ излишняя статья о денежных обстоятельствах российских помещиков вообще. Мне очень желалось бы, чтобы ты убедился, что вы нисколько не можете быть разорены, и что если твой брат что-нибудь писал к тебе на это похожее, то, вероятно, это было в минуты нравственного расстройства, которому, как ты знаешь, как он ни силен, а бывает иногда подвержен. На этой почте буду к нему писать, сообщу ему твой адрес и извещу его, что ты о нем беспокоишься; он верно к тебе тотчас напишет.

Нынешней весной я был у Щербатовых или, лучше сказать, у княжны Лизаветы; она истинно премилая женщина, я с ней встретился, как будто мы никогда не расставались, и я провел с ней

16 А. Д. Якушкин

несколько часов превесело. Летом она ездила одна к князь Ивану; об нем очень давно ничего не знаю, но, как слышно, он очень терпеливо переносит неприятное положение свое. О тетушке твоей ничего верного сказать тебе не умею ⁵.

После тебя у Ивана Александровича умерло двое детей; остался один мальчик и тот хворает; он, говорят, очень огорчен. К тому же его выбрали в уездные судьи, что, как ты можешь представить, нисколько не развеселит его; но я уверен, что все это вместе нисколько ему не мешает наичестнейше стараться быть добрым человеком.

Михаил Александровичь недавно ушибся и был почти месяц в но- стеле; у него также есть сынок; оба брата живут всякий в своей подмосковной и только иногда приезжают в Москву.

Граббе скоро после твоего отъезда принят в службу в Северский коино-егерский полк; на-днях он женился на Скоропадской, дочери богатой помещицы в Хохландии; свадьба, как -говорят, стала 50 тысяч; по последнему его письму, он кажется очень счастлив.

Пушкин живет у отца в деревне; недавно я читал его новую поэму «Гаврилиаду», мне кажется, она самое порядочное произведение изо всех его эпических творений и очень жаль, что в святотатственно- похабном роде ⁶.

Вяземский также, кажется, жив; мне также удалось читать недавно им написанную очень недурно пиеску — сравнение Петербурга и Москвы ⁷.

Тургенев Николай за границей; братья его кажется в живых.

Никита Муравьев также.

С. Трубецкой назначен дежурным штаб-офицером, кажется, в 3-й корпус, которым командует к. Щербатов, на место Раевского ⁸.

Матвей Муравьев, как я слышал, сослан своим отцом (который принят в службу сенатором) жить ⁹ в деревню; живет в совершенном уединении; я иногда получаю от него письма ¹⁰.

Облеухов здоров попрежнему, то-есть почти беспрестанно болен. Жена его купила деревню, живет одна с сыном; он у нее не был, и они, расставшись, еще не видались, а впрочем, часто друг к другу пишут и, как кажется, друг друга любят.

Вот, любезный друг, подробная тебе газета о всех ¹¹ общих наших знакомых.

Теперь скажу тебе о себе, что я девять месяцев как поселился в своей деревне Жукове, Смоленской губернии, Вяземского уезда, и с женой и с сыном ¹²; Надежда Николаевна также почти все это время жила с нами; соседей знакомых, у нас почти нет; ближайший — Пас- сек —от меня шестьдесят верст, и мы живем так уединенно и безвестно, что я недавно узнал о смерти Людовика XVIII-го. Впрочем, нам кажется не скучно и очень покойно. В Москве я не бываю.

Занимаюсь немного хозяйством, ибо немного еще и толку в этом знаю. Собираюсь завести много цветов; понемногу строюсь — дом у нас небольшой, каменный и очень теплый; в Флоренции последнее может быть излишним, а здесь оно почти первое условие для существования. Мы все действительно живы и здоровы; матушка моя также; за память о ней много тебя благодарю.

Жена моя похудела, иные говорят, будто похорошела — думаю, она не столько сильфидообразна, как прежде; она родила и выкормила прездорового до сих пор мальчика, а это всегда женщинам чего-нибудь да стоит. Мальчика зовут Вечеславом ¹³; он так [же], как и все мальчики его возраста, плачет, лопочет, бегает, но еще не говорит.

Если тебе не достаточно всех сих о нас подробностей, то по возвращении в Россию и, пообж[ившись] ¹⁴, с своими, приезжай пожить сколько-нибудь с нами — ты на нас посмотришь, а мы тебя послушаем. Мне кажется, ты дело сделал, что не ускакал от Рима в Россию — твой брат верно бы взбесился, если бы узнал, что он причиной неистовой твоей поспешности.

Сделай одолжение, запасись здоровьем физическим и нравственным и если можно, не будь никогда таков, как ты был в последнее пребывание твое в Москве ¹⁵.

Прости, любезный друг, душевно тебя обнимаю и еще раз благодарю за письмо твое; оно мне доставило истинное удовольствие; я не смею просить тебя написать ко мне; вероятно, тебе и кроме этого есть что делать, а если это как-нибудь случится, то для меня это будет неожиданная радость ¹⁶.

Надежда Николаевна и жена моя премного тебе кланяются; они обе тебя очень помнят и любят; часы непременно привези с репетицией и которые бы сколько-нибудь порядочно шли; это для жены моей — никакой надобности нет платить 400 р., если можно за 200 иметь порядочные.

Если Иван Яковлевичь ¹⁷ с тобой, то поклонись ему от меня — ты про него ни слова не пишешь ¹⁸.

50. И. Д. ЯКУШКИН —Е. Д. ЩЕРБАТОВОЙ¹

25 мая [1825 г.].

Я имел удовольствие получить ваше письмо от 11-го. Не знаю, буду ли иметь возможность прибыть в Москву перед отправлением в Витебск. Михаил должен был приехать, чтобы видеться со мной, или назначить мне -свидание в Смоленске, но, как вы знаете, он весьма неаккуратен в осуществлении своих намерений. Я все время жду его и почти уверен, что еще долго буду ждать, точно так же как уверен, что он совершенно искренно говорил о приезде для свидания со мной². Весьма возможно, что Михаил не уедет, не переговорив с вами. Я также хотел бы переговорить с вами перед вашим отъездом. Полагаю, что если бы вы пожелали написать мне, то сообщили бы мне кое-что о вашем брате: здоров ли и спокоен ли он? Уже довольно долго я ничего не знаю о нем и считаю необходимым узнать у Михаила его адрес, чтобы иметь, наконец, возможность написать ему и получить.вести непосредственно от него. Не знаю, найдете ли вы это удобным. Если вы пришлете мне его адрес, я пойму, что вы одобряете мое намерение переписываться с ним; если нет — нет³.

Моя теща в Москве; жена моя питает к вам чувства глубокой почтительности, а я благодарю за интерес, проявленный вами к моему ребенку ⁴.

Прошу вас принять мои лучшие пожелания и передать таковые же Изабелле; в последний раз, когда я был у вас в ваше отсутствие, я убедился, что она не легко забывает своих прежних друзей.

Имею честь, сударыня, и т. д.

51. М. И. МУРАВЬЕВ-АПОСТОЛ —И. Д. ЯКУШКИНУ ^]

Хомутец, 27 мая 1825.

Последнее время я был в разъездах, и вот это-то и заставило меня сохранять молчание по отношению к тебе. По возвращении в деревню я нашел твое письмо, дорогой друг, от 13 марта — последнее, которое ты мне адресовал. Надо признаться, что разлука у нас — дело более жестокое, чем где-либо. Медленность, с которою доходят письма по назначению, сама уже по себе способна отнять у переписки ту нежную пылкость, которая заставляет ее походить на болтовню.

Не этому ли же я обязан краткостью твоих писем. Позволь мне, дорогой друг, сделать тебе по' этому поводу несколько упреков. Чтобы мотивировать их,, я возьму за исходную точку фразу из твоего последнего письма. Ты мне пишешь: Ты, может быть, не знаешь, что я способен быть лентяем². Это требовало некоторого пояснения с твой стороны, ибо эта фраза мне не понятна. Я спрашиваю себя, чему приписать эту склонность твоей души к лени — и задаю себе этот вопрос тщетно. Что разумеешь ты под ленью? Ведь это же не есть источник школьного горя — та лень, строго говоря, даже и не есть лень, это действие юного, пылкого воображения, которое в нашем детстве постоянно уносит нас в даль и заставляет жить в очаровательном мире, украшенном всеми чарами надежды.

То сочувствие, которое оказалось между тобой и мною, когда мы рука об руку весело выступили на жизненный путь, приводит меня к заключению, что наше детство должно быть схоже. Я боюсь разгадать смысл, который ты связываешь со словом «лень». Бога ради, старайся себя в этом отношении побороть и не успокаивайся ранее, чем ты не одержишь над собою победы. На известной ступени развития все бытие существует только в мысли. Надо допустить, что ты сильно изменился (а этого не дай бог) для того, чтобы подобное состояние подошло и к твоему уму и к твоему сердцу.

Хочешь, чтобы я стал еще яснее? Возьми сочинение моего отца о Крыме и прочти иисьмо, приведенное там на стр. 176, если только я не ошибаюсь, не имея книги перед глазами. Ты найдешь там полное разъяснение моей мысли ³. Несмотря на отсутствие, дружба, которую я к тебе питаю, слишком жива, чтобы я не желал видеть тебя вполне добрым безо всякой подмеси, которая всегда негодна.

Что касается меня, я провожу время настолько приятно, чтобы не познать чувства скуки, в котором, мне кажется, таится больше суетности, чем обыкновенно думают. Я съездил повидаться с братом Сергеем и имел удовольствие провести с ним несколько дней. Видел я С. Трубецкого, который основался в Киеве, как ты о том уже вероятно знаешь. Мне нечего тебе говорить, что много было между нами переговорено, и о тебе. Его жена воистину очаровательна и соединяет с значительным умом и развитием неистощимый запас доброты, что по
преимуществу является типичною чертою в женском характере. Она о тебе отзывается, как о старом знакомом. Почему не живем мы в эпоху паломничеств — тогда, вероятно, Киев святой привлек бы к себе и тебя, и я несколько дней провел бы с тобою вместе.

Я рассчитывал пробыть некоторое время с моими обеими сестрами, Хрущевой и Капнист, которым предстоит на-днях разрешиться от бремени. Но весть, сообщенная мне братом, с нарочным по эстафете, заставила меня спешно вернуться в Киев. Брат жены Трубецкого после крупной карточной игры, которую он вел в Москве, и постигшего его там проигрыша поселился в имении матери, но и тут повстречался опять с игроками, которые и заставили его еще более увеличить тот проигрыш, которому он подвергся еще в Москве; коротко сказать, это довело его до отчаяния, и он не придумал ничего лучшего, как пустить себе пулю в голову. Я трепещу за его сестру, когда она узнает эту весть, которая уже в силу религиозных ее верований покажется ей особенно страшною. Я еду к ним в Киев и выезжаю в четверг, т. е. завтра.

Вот плод даваемого у нас блестящего воспитания. Развивают в вас, елико возможно, всю суетность, которую .вы можете в себе вместить, и после того, как ввергнут юношу, несмотря на его сопротивление, в «свет», удивляются потом, если молодой человек наделает глупостей. Вместо того, чтобы протянуть руку помощи, думают, будто выказыванием к нему презрения можно будет с большим успехом вернуть его на прямой путь, не компрометируя самих себя. А презрение порождает лишь отчаяние и равнодушие; таким образом, на кого же падает вина, если юноша ухватится за способ, кажущийся ему наикратчайшим, чтобы сразу избавиться от гнетущего положения?

Ты имеешь сына, милый друг, думай же и размышляй побольше о его воспитании,— оно ведь повлияет на все его существование. После войны 1814 г. страсть к игре, так мне казалось, исчезла среди молодежи. Чему же приписать возвращение к этому столь презренному занятию.

Расскажи мне подробнее о Петре Чаадаеве. Прогнало ли ясное итальянское небо ту скуку, которою юн, невидимому, столь сильно мучился в пребывание свое в Петербурге, перед выездом! за границу. Я его проводил до судна, которое должно было его увезти в Лондон⁴. Байрон наделал много зла, введя в моду искусственную разочарованность, которою не обманешь' того, кто умеет мыслить. Воображают, будто скукою показывают свою глубину,—■ ну, пусть это будет так для Англии; но у нас, где так много дела, даже если живешь в деревне, где всегда возможно хоть несколько облегчить участь бедного селянина, лучше пусть изведают эти попытки на опыте, а потом уж рассуждают о скуке.

Что делает М. Чаадаев? Видаешь ли ты его иногда? Неужели он совсем меня забыл? Он был бы не прав, ибо я всегда думаю о нем с удовольствием. Правда ли, что княжна Елизавета ездила на свидание с братом, а тот не захотел
даже ее и придать? ⁵ Я видел его во время последней моей поездки в Петербург,— он был тогда довольно покоен. Идея же не желать повидаться с сестрою указывает на тревожное настроение, и это меня печалит за него, ибо он через это только усугубляет тягостность своего положения. Опиши мне все это подробнее, ибо как ты можешь себе представить, прошу я об этом не из праздного любопытства.

Поцелуй за меня твоего сына; передай мои приветствия твоей супруге. Напомни о моем существовании твоей теще, тетушке и дядюшке поклонами от меня. Жму сердечно твою руку.

Матвей Муравьев-Апостол.

52. Н. Д. ФОНВИЗИНА —Н. Н. ШЕРЕМЕТЕВОЙ ¹

Петровский Завод, 28 -сентября 1830 г.

Вот уже несколько дней, как МЫ| прибыли вюе сюда и я уже поселился в остроге. Иван Дмитриевич, слава богу, здоров, милый друг мой, Надежда Николаевна; дорогой получил он 6 писем от вас. Благодарит также за посылку и за деньги — 400 р., которые получил в одном из писем. Настенька говорила ему, что хочет сюда ехать, но Иван Дмитриевич говорит, что причины, ш> которым он этого не желал, все существуют и что даже, если бы оные и не существовали, то никогда не согласился бы запереть жену в! темную и сырую тюрьму²; а если хотите, мой милый друг, узнать подробности нашего нового жилища, то Иван Александрович может вам сообщить письмо мое.

Право, не думайте, чтобы это было прикрашено — если бы адресоваться здесь ко всем, кто только в этой тюрьме, хотя и не живут в ней, словом к самим начальникам нашим, то по справедливости и они не могли бы сказать другого. Конечно, если это все положение перенести с покорностью к воле божьей и с смирением, то и оно будет на пользу; впрочем, это одно только и может поддержать в этом заключении. Еще мое положение покамест не так тягостно¹, но сердце кровью обливается смотреть на тех, у кого здесь есть дети; бедные малютки одни живут и бог знает чему подвергнутся. Скоро и мое положение будет то же. Если господу угодно будет сохранить будущего моего дитяти³.

Помолитесь, друг милый, чтобы спаситель наш ниспослал нам всем силы покориться с кротостью этому ужасному положению. Вы себе и представить не можете этой тюрьмы, этого мрака, этой сырости, этого холода. Этих всех неудобств. То-то чудо божие будет, если все останутся здоровы и с здоровыми головами⁴, потому что так темно, что заняться совершенно ничем нельзя ⁵.

Нам, женщинам, позволено выходить из тюрьмы, доложившись офицеру, но и тут как шальные ходим, а они бедные вечно в ©атворе и в тюрьмах.

Прощайте, друг мой, чувствую, что это письмо неутешительно', но господь велик и милостив¹, на него уповаем: даст силы, и все перенесем авось-либо, А тяжко, очень тяжко, не так за себя, как за них. Христос с вами. Иван Дмитриевич вас, Настю и детей целует; я также. Екатерину Гавриловну благодарит очень за память и за письмо⁶.

53. А. Г. МУРАВЬЕВА —Г. И. ЧЕРНЫШЕВУ¹

1 октября [Петровское] 1830 г.

Итак, дорогой батюшка, все, 'что я предвидела,, вое, чего я опасалась, все- таки случилось, несмотря на все красивые фразы, которые нам говорили. Мы — в Петровском и в условиях в тысячу раз худших, нежели в Чите. Во-первых, тюрьма выстроена на болоте, во-вторых, здание не успело просохнуть, в-третьих, хотя печь и топят два раза в день, но она не дает тепла, и это в сентябре, в-чет- вертых, здесь темно: искусственный свет необходим днем и ночью; за отсутствием окон нельзя проветривать комнаты. Нам, слава богу, разрешено быть там вместе с нашими мужьями, но, как я вам уже сообщала, без детей, так что я целый день бегаю из острога домой и из дому в острог, будучи на седьмом месяце беременности. У меня душа бол(ит за ребенка, который остается дома один; с другой стороны, я страдаю за Никиту и ни за что на свете не соглашусь видеть его только три раза в неделю, хотя бы это даже улучшило наше положение, что вряд ли возможно.

Вот уже два дня, что я его не вижу, потому что я серьезно больна и не могу выходить из дому; даже пишу тебе в постели, тал как простудилась, но не в тюрьме, а еще раньше; я себя перемогала дня три, пока сил не стало ², так что Ж лежу, не выходя из дому, чтобы не свалиться на всю зиму.

Если бы даже нам дали детей в тюрьму, все' же не было бы возможности их там поместить: одна маленькая комнатка, сырая й темная и такая холодная, что мы все мерзнем в теплых сапогах, в ватных капотах и в колпаках. Наконец, моя девочка кричала бы весь день, как орленок, в этой темноте, тем более, что у нее прорезаются зубки, и очень мучительно., как вы знаете. Прошу тебя не показывать этого письма ни младшим сестрицам, ни даже сестрам, зачем их. огорчать. Я сообщаю это тебе потому, что я не могу выносить, что тебя под старость этак обманывают. Я нахожу, что это жестоко и из-за девочки, и из-за второго, которого я жду через некоторое время; что касается меня, то я никогда не стану жаловаться на себя лично. Нужно сознаться, что я себе *не] на радость* детей нарожала.

Не пишу тебе больше, потому, что у меня болит голова. Однако у меня только флюс. Потому же не пишу ни брату, ни сестрам. Целую вас всех, и в. каких бы обстоятельствах я ни находилась, я вас буду все так же горячо любить и благодарить бога за счастливые времена, проведенные с вами.

А. Муравьева.

Извести меня, дорогой батюшка, получишь ли ты это письмо от 1 октября, чтобы я знала, разрешено ли мне сообщать вам правду³.

54. И. Д. ЯКУШКИН — Н. Н. ШЕРЕМЕТЕВОЙ ¹

[Петровский Завод]. 1832 г. Марта 13-го.

Начну с себя. Я здоров и, могу сказать, обыкновенно довольно¹ покоен, но должен вам признаться, что положение Наетиньки и участь детей иногда невольно меня смущают. Несчастная уверенность, что никто на свете не может при них заменить меня, уверенность, что ей и им было бы так хорошо, если бы мы были вместе, и нераздельно с сим ощутительная 'невозможность не только этого вместе, но даже что-нибудь сделать для них, по временам выводят меня из спокойного положения духа, и в эти минуты я говорю себе, что они не совсем сироты, что она также не покинута в мире, что над ней и над ними есть провидение, и до сих пор всякий ,раз мне удавалось уговорить себя. Впрочем, эти минуты бывают, к счастью, и редки и непродолжительны, и я сказал вам про это единственно потому только, что не желаю ничего скрыть от вас, что бывает у меня на душе.

Жизнь в Петровском очень сносна; я живу один в комнате теплой, довольно светлой и, как вы можете представить, очень чистой. Вообще Петровская тюрьма так хорошо устроена, что не только в России, но, вероятно, и нигде в этом роде ничего нет другого подобного. Прибавьте к этому счастье иметь комендантом человека истинно, кажется, рожденным для этого места, который умеет согласить неотступное исполнение по своему месту обязанностей с неограниченным вниманием ко всем от него зависящим ².

Не подумайте, чтобы я говорил вам это единственно в утешение; не только обман, но даже преувеличение в этом случае почел бы я для себя относительно вас недозволенным. Кто не испытал жизни, какую мы ведем здесь, не может постигнуть ее; я вам сказку, и вы мне поверите, что когда я бываю мысленно со всеми вами, близкими тине, и когда на ваш счет ничем не встревожен, я бываю так счастлив, как едва ли бывал когда-нибудь, когда жил на том свете; другому эти выражения покажутся признаком сумасшествия или по крайней мере вздором, но вы, может быть, меня поймете и наверно поверите мне.

Признайтесь, любезный друг, что этот раз вы должны быть мной довольны: вот целая страничка обо мне, единственно обо мне, но мне хочется вполне побаловать вас, и я постараюсь познакомить вас со всеми подробностями моего быта. Размер моей комнаты 8 арш. длины и 6 ширины, окно почти на полдень — 27г арш. от полу, против двери. Взойдя в комнату — налево печь, которая топится из коридора, между дверью и печью — шкапчик для умывания; за печью по стене шкап с бельем и книгами и который может служить столом; за шкапом— стол, на котором лежат книги; за этим столом кресло на подобие того, которое стояло в Покровском; перед окном р моей комнате — за креслом в угле на маленькой полке распятие, которым благословил меня Петр Николаевич. Против двери, как я вам сказал, окно; под ним столик, на котором стоит самовар, который я сам чищу и который почти так же чист, как самовар, который в Жукове чистил Степан; возле самовара стоят чайная чашка, чайник, сахарница, •полоскательная чашка и молочник и, как вы видите, полный сервиз фарфоровый, который мне стоил 14 р. За чайным столиком в правом углу три полочки для чубуков, трубок и табаку.

Взойдя в комнату — на право кровать моя, между кроватью и полочками с табаком и протчим — большой стол, за которым я обыкновенно занимаюсь. Все три стола, то-есть этот последний, чайный и тот, который возле кресла,— без ножек, прибиты к стене для удобства мести комнату, обязанность, которую для большей исправности возложил я на себя. Под двумя столами стоят два складные стула,

привезенные из России и которые подарила мне Александра Григорьевна; мебель мою дополняют две стойки, которые сам я обивал.

Комната выштукатурена и выбелена, мебели мои все выкрашены черной краской не потому, чтобы я думал, что она сообразна моему положению: вы очень знаете, что сентиментализм не мой порок, но потому ли, что красная мне кажется слишком пошла -и напоминает постоялые дворы, в маленьких городах трактиры и тому подобное, или потому, что черная мебель напоминает мне мебель в вашей комнате. Вообще скажу вам мимоходом, что прибитые столы, черная краска и все мое устройство в комнате кажется другим очень странно, но для меня и, вероятно, для вас это все равно. Кровать покрыта, стулья и кресло обиты зеленой дабой или по-вашему китайкой, что, как вы видите, не великолепно, но зато довольно опрятно; над столом, за которым я занимаюсь, висят портреты Настенькин и детские; я ожидаю вашего, чтобы приобщить его к ним. Вот подробное описание моей комнаты, вероятно оно вас сколько-нибудь с ней познакомит.

Дни в Петровском летят с необыкновенной быстротой, один на другой так похожи, что их почти не замечаешь — только баня в субботу и почта в воскресение прерывают сколько-нибудь совершенную их едино образность.

Вот мой день. Поутру встаю я в семь часов, мету комнату, обтираю пыль, ставлю самовар, умываюсь, одеваюсь, пью чай один у себя в комнате, чищу самовар, убираю посуду — это хозяйственное упражнение занимает меня до девятого половины; в девять часов, есть ли моя очередь, иду на работу, которая состоит в молонии ржи на ручном жернове; урок небольшой и который обыкновенно без большого усилия можно кончить в полчаса, но на работе остаются до половины двенадцатого часу. Ровно в двенадцать мы обедаем все живущие в коридоре вместе: со мной живут в отделении четверо: Лорер, Пущин, Штенгель и Оболенский. После обеда я занимаюсь у себя в комнате, в два часа иду опять на работу, которая продолжается до половины 5-го часу; до шести часов гуляю на дворе, нарочно для этого определенном и в котором 150 шагов длины и около 8 шагов

ширины; в шесть часов пью чай, час, в который я наиболее бываю вместе со всеми вами; вытираю самовар и посуду; от семи до осьми читаю или что-нибудь делаю; в восемь часов ужинают опять все вместе по своим коридорам; в половине десятого я ложусь и читаю в постеле; в десять приходят тушить огонь и запирать; на другой день точно то ,же с той только разницей, что есть ли я нейду на работу,, то сижу дома и занимаюсь, чем случится.

В четверг и субботу я обедаю у Катерине Ивановне в ее номере; Александру Григорьевну и Наталью Дмитриевну видаю редко; последнюю в шесть месяцев видел не более двух раз; они обе все это время больны были. Александра Григорьевна и теперь очень нездорова; за то летом, когда Наталья Дмитриевна, думали, умрет, Михаил Александровичь также был продолжительно и опасно болен, я ходил к ним всякий день в продолжении почти двух месяцев; улично я знаком со всеми, но, так сказать, домами, кроме Михаила Александровича, Сергея Петровича и Никиты Михайловича, почти ни с кем; кроме этих трех редко кто-нибудь и то разве за каким делом переступает порог мой; еще реже хожу к кому-нибудь. Я четыре года живу с Одоевским и недавно узнал от него, что он знаком с Шереметевыми, знает Катерину Васильевну; вы можете себе, представить, как я обрадовался такому открытию и как воспользовался им, чтобы поговорить об Шереметевых и Катерине Васильевне с человеком, который их знает. Еще раз скажу, вы должны, любезный друг матушка, быть довольны мною. Есть ли Настинька еще не уехала, то она верно при этом случае посмеется и надо мной и над вами, но вероятно и вы и я, мы останемся довольны; я не только побеседовал с вами, но очень и очень поболтал, что имеет свою .приятность, и уверен, что вы также прочтете это болтание с удовольствием.

Теперь поговорим о деле. Вы ко мне пишете, что все относящееся до детей зависит совершенно от Настиньки, а она об детях ко мне почти никогда ничего не пишет и я, имея может быть несчастье беспрестанно об них думать, ровно ничего про них не знаю. За границу им нельзя, я это знаю. Настинька намекала мне, что она хочет поместить их в корпус, в котором помещен Леонид; признаюсь, эта

мысль меня очень не порадовала; заведение это, может быть, лучше всех казенных заведений в России, «о невероятно, чтобы было хоть сколько-нибудь порядочно насчет истинного воспитания детей; не потому, чтобы я думал, что правительство этого не хочет; напротив, я уверен, что оно с своей стороны готово сделать все, что может; но где оно найдет человека истинно способного и который решится посвятить себя воспитанию детей; есть ли бы и нашелся один такой человек, где он возьмет достаточно помощников для воспитания пяти сот детей, собранных из всех мест России, с разными дурными привычками и которые в детском возрасте сообщаются как язва. Чтобы сделать из ребенка что-нибудь порядочное, по-моему, необходимо, чтобы он был окружен людьми истинно во всех отношениях порядочными. Вы, может, скажете, что с моей стороны — непозволительная гордость почитать себя во всех отношениях человеком порядочным, полагая, что моим детям при мне было бы очень хорошо; я могу быть во всем на свете беспорядочным, но наверно не относительно их. Если бы я мог себе представить, что есть на этом свете существо, которое бы могло (я не скажу полюбить их, как я их люблю, может, много людей любят их несравненно более, нежели я их люблю), но которое бы могло полюбить их счастье, как я его люблю, в таком случае я был бы не только покоен на их счет, но, я думаю, счастлив, впрочем, простите меня, любезный друг, что я вам это говорю; я чувствую, что никто на свете меня в этом случае вполне не поймет, даже и _t вы не поймете; но знаю также и то, что вы мне поверите.

Настинька предлагала мне отдать детей к Павлову ³, я сообщил ей на это мое согласие, ожидал, что они будут к нему помещены и что вы меня об этом известите; по моим расчетам, месяц тому назад ,я должен был получить ответ на мое согласие, и в продолжении всего этого месяца ни слова об этом; вы, может, имеете на это причины, которые за семь тысяч верст я никак наверно отгадать не могу. Я тотчас согласился на помещение детей к Павлову, не потому, чтобы я был уверен, что им у него будет очень хорошо, но, зная его за человека довольно образованного и довольно порядочного ⁴, я думал, что им у него будет лучше, нежели в заведении, в котором пять сот
детей и в котором поэтому нельзя предположить даже порядочного над ними надзора; к тому же в Москве они были бы у вас, у Алексея Васильевича и других, которые принимают в них участие, так оказать, под глазами.

Две недели тому назад Ивашева получила письмо от сестры своей, в котором она к ней пишет, что детей наших отдают к Ивану Александровичу, что ей сказал про это Метраль, который живет у Ивана Александровича. Вы мне про это также ни слова не говорите; я опять уверил себя, что вы имеете хорошие причины ни слова не писать мне об этом по почте. В этом случае я буду с вами говорить также откровенно; я знаю Ивана Александровича во многих отношениях истинно прекрасным человеком, но во многом, как мне кажется и как я его знаю, он не поймет предназначения детей и еще менее поймет и сумеет к нему их приготовить. Пишут, что Метраль человек очень порядочный и который готовил себя для воспитания детей; если это правда, то это очень счастливо для детей, живущих у Ивана Александровича. Что по-моему положительно может быть хорошо для детей у Ивана Александровича, это то, что они будут ограждены не только от дурного, но даже от неприличного для их возраста общества ⁵. Еще мне кажется выгодным то. что к нему можно бы было писать обо всем откровенно относящемся до детей и он, быв сам человек весьма добросовестный и скромный, поверит добросовестности других. В заключение всего этого скажу вам, что, не умея ничега придумать для детей, чем бы я мог совершенно быть доволен, если мне случится от душ,и сказать: «Да будет его воля» — мне становится легче.

Поместив детей, вероятно Настинька сюды приедет. Ей здесь будет по-моему не дурно; ей нельзя будет так покойно и беспечно жить здесь, как жила она в Покровском, но для нее это будет не без пользы; здешние дамы имеют позволение три раза в неделю и кроме этого, когда они болыны, видеться с мужьями у себя дома; в другое время мужья живут в тюрьме и жены, есть ли хотят их видеть, приходят к ним в нумера. По приезде Настиньки сюда она найдет помещение в доме у Катерине Ивановне, а там посмотрим, как ей будет

лучше устроиться. Анна Васильевна, которая в июле отсюда уезжает ⁶, нанимает квартиру, но эта квартира очень далеко от тюрьмы и очень неудобна. Анна Васильевна жестоко в ней простудилась, два месяца совершенно была глуха, но теперь ей немного лучше.

Александра Григорьевна и другие советуют мне приняться за строение дома. Я думаю, приступить к этому удобнее будет по приезде Настиньки. К тому же для этого нужны деньги, которых у меня теперь нет, а занимать я боюсь и, признаюсь, не охота. Переход в Петровское спутал меня немного в расчетах моих; необходимо принужден я был сделать несколько прежде непредвиденных издержек и со всем этим я ничего не должен, или по крайней мере очень немного Сергею Петровичу, рублей с тридцать и в артель за текущий гол 160 из 500 р., которые я подписал на нынешний год, за прошлый год внес все 600 р. Здесь подписывают и дают в артель всякий кто что может; две трети принадлежащих к артели ничего не получают и поэтому ничего дать не могут, но им также жить надобно, и они живут. Содержание каждаго стоит 500 р., и по этому вы видите, давая 500 р., я даю ровно столько в артель, сколько стоит мое и каждого из' живущих в тюрьме содержание. Казенных мы получаем шесть копеек в день.

Я вам уже сказал, что я вообще живу очень уединенно, скучать мне некогда. Все эти годы я читал, думал, сколько могу, многому учился в надежде, что как-нибудь неожиданно мне случится быть полезным для детей. До сих пор меня утешает относительно их одно. Несмотря на сопротивление всего и всех, я не разлучил их с матерью; меня в этом никто не понимает; я это предвидел, предвидел также и то, что, оставляя Настиньку в России, ее положение должно быть не только неприятно, но, я уверен, во многих отношениях очень затруднительно. Может, со временем сама Настинька и дети, когда они вырастут, будут уметь оценить все это.

Что вам сказать еще о себе. Телесно, говорят, я не очень постарел за эти годы, седых волос, однако, много прибавилось. Душевно не только не постарел, но, как мне кажется, право, помолодел: иногда так светло, как прежде никогда не бывало. Ну вот, я пустился опять

болтать и чувствую, что есть ли бы попустить себя, то я долго бы не кончил, а кончить надо. Простите, любезный мой друг матушка, очень крепко вас обнимаю. Если Настинька еще не уехала, начните с нее и очень ее за меня обнимите. Обнимите за меня Вечеслава и Евгения — попросите их от меня вести себя порядочно и если чему учиться, то учиться прилежно, вообще все, что они делают, стараться делать сколько возможно порядочнее...

Обнимите за меня Алексея Васильевича и Пелагею Васильевну. Поклонитесь Катерине Сергеевне, Катерине Васильевне, Шереметевым, Тютчевым, Анне Захарьевне. Обнимите Катерину Гавриловну, Николая Васильевича, всех их детей, Татьяну Андреевну, Анну Андреевну, сестриц моих⁷, когда их увидите, Настеньку Крюкову. Особенно поклонитесь от мен*я милым моим Чаадаевым и пишите мне иногда об них. Поклонитесь также Лизавете Дмитриевне Щербатовой и Наталье Дмитриевне Шаховской, напишите мне об Иване Дмитриевиче ⁸, я давно ничего об нем не ынаю. Поклонитесь Михаилу Александровичу Салтыкову и Наталье Ивановне. Если увидите когда Граббе, скажите ему, что я вспоминаю с благодарностью часы, которые я проводил с ним вместе. Якову Игнатьевичу, Наталье Матвеевне, Павлу Матвеевичу Малышеву, Степану и всем моим покровским знакомым поклонитесь.

Что делают мои знакомые в Жукове? Простите еще раз, любезный друг. Я обещал Прасковье Николаевне, что вы ей, вероятно, не откажете угол и кусок хлеба в Покровском, а естьли это не удобно, то поместите ее в Шереметев скую или какую другую богадельню. Она человек старый и больной, к тому же такие имела в свою жизнь испытания, что наверно имеет право на ваше попечение.

Я все говорил вам о себе и почти ничего о трех знакомых моих здесь дамах. Здоровье Натальи Дмитриевны очень разрушилось, несколько раз она была при смерти, чем это кончится, бог знает. Александра Григорьевна некоторое время также очень нездорова, но у нее есть утешение — девочка — самое прелестное существо, какое можно только видеть йа этом свете. Добрая Катерина Ивановна очень

И. Д. ЯКУШКИН (слева), П. С. БОБРИЩЕВ-ПУШКИН, М. К. КЮХЕЛЬБЕКЕР

в Петровском Заводе (1830-е годы).

счастлива, здоровье ее в Сибири поправилось. Она занимается своей Сашинькой беспрестанно и к тому же так благоразумно, что Сашинь- ка теперь уже премилое дитя и наверно будет иреблаговоопитанная девушка.

Еще раз, любезный друг, всех вас обнимаю. Если вы получите это письмо, то пришлите мне полные сочинения лорда Байрона по Англенски, парижское издание, которое стоит 25 р., и пришлите в переплете.

Прилагаемые при сем письма, я уверен, вы как возможно доставите ⁹.

55. П. Я. ЧААДАЕВ —И. Д. ЯКУШКИЫУ¹

19 октября, 1837.

Тому год назад, мой друг, что я писал к тебе; это было в то самое время, как мы узнали, что вы скоро будете перемещены и что вперед можно будет с вами переписываться. Я тебя скромно поздравлял с этим видоизменением в твоем положении и просил тебя дать нам о себе известий. По несчастью, это письмо затерялось два раза самым странным образом: в первый раз по милости ревнивой любви твоей свекрови, страстно берегущей монополию твоей дружбы, во второй — вследствие случившегося со мной в это время приключения, которое я тебе поскорее перескажу, чтобы с этим сразу покончить и очистить совесть². Дело в том, что с некоторого времени я начал писать о различных религиозных предметах. В продолжение долгого уединения, наложенного мною на себя по возвращении из-за границы, то, что я писал, оставалось неизвестным; но как только я покинул мою Фиваиду и снова появился в свете, все мое маранье сделалось известным и скоро приобрело тот род благосклонного внимания, который так легко отдается зсякому неизданному сочинению. Мои писанья стали читать; их переписывали; они сделались известны вне России, и я получил несколько лестных отзывов от некоторых литературных знаменитостей. Некоторые отрывки из них были переведены на русский язык; появилась даже серьезная книга, вся исполненная моими мыслями, которые мне откровенно и приписывали.

Но вот, в один прекрасный день, один московский журналист, журнал которого печально перебивался, усмотрев, не знаю где, одну из моих самых горячих страниц, получил, не знаю как, позволение цензора и поместил ее в свой журнал. Поднялся общий шум; издание журнала прекращено, редактор сначала потребован в» Петербург, потом сослан в Вологду; цензор отставлен от должности, мои

17 И. Д. Якушкин
бумаги захвачены, и наконец я сам, своей особой, объявлен сумасшедшим... ³ и по особенной милости, как говорят. Итак, вот я сумасшедшим скоро уже год, и впредь до нового распоряжения. Такова, мой друг, моя унылая и смешная история. Ты понимаешь теперь, отчего мое письмо до тебя не дошло. Дело в том, что оно приняло совершенно другую дорогу и что я его больше не видал. Я, впрочем, льщу себя надеждой, что оно не совсем осталось без плода цля тех, к кому оно попалю законной добычей, потому что, если я не ошибаюсь, в нем заключались вещи, годные для их личного вразумения ‘К Поговорим теперь о другом.

Тебе, без сомнения, известно, что твоя двоюродная сестра⁵ от времени д-с времени показывает мне твои письма; твоя свекровь, когда на меня не дуется, также сообщает мне те, которые ты к ней пишешь: стало быть, я довольно знаю о всем, что до тебя касается. Я знаю, с каким благородным' мужеством ты сносишь тяжесть своей судьбы; я знаю, что ты предаешься серьезному изучению, и удивляюсь многочисленным и твердым знаниям, приобретенным тобою в ссылке. Не могу тебе выразить, сколько я всем этим счастлив и сколько я горжусь, что так хорошо тебя угадывал. Есть старое изречение, мой друг, несколько, впрочем, отзывающееся язычеством, а именно, что нет прекраснее зрелища, как зрелище мудреца в борьбе с противным роком; но меня еще более увлекает исполненный ясности взгляд, который ты устремляешь на мир из своего безотрадного одиночества. Вот чего высокомерная древность не имела открыть — и что верный ум естественным образом находит в наше время.

Однакоже, хоть я и не знаю, какие теперь твои религиозные чувствования, но, признаюсь тебе, не могу поверить, чтобы к этому душевному спокойствию ты пришел путем того оледеняющеро деизма, который исповедывали умы твоей категории тогда, когда мы расстались. Изучения, которым ты с тех пор отдавался, должны были тебя привести к серьезным размышлениям над самыми важными вопросами нравственного порядка, и невозможно, чтобы ты окончательно, остался при том малодушном сомнении, дальше которого деизм никогда шагнуть не может. К тому же естественные науки в настоящее время далеко не враждебны религиозным верованиям; поэтому я ласкаю себя надеж дой^ что ясность твоего понимания скоро даст тебе увидеть те истины, к которым они тяготеют.

Я даже должен тебе сказать, что в том затерянном письме, о котором я тебе сейчас говорил, я уже себе позволил, по случаю книги Беккереля, которая должна была сопровождать это письмо, мимоходом заметить тебе, что все недав-' ние открытия в науке а открытия по части электричества в особенности служат к поддержке христианских преданий, подтверждают космогоническую систему библии. Когда-нибудь мы опять воротимся к этим предметам, но до того я бы хотел знать, известны ли тебе сочинения Кювье, потому что ничто не может нам служить лучшею точкою отправления в наших философских рассуждениях, как его геологические труды. В первый раз, как будешь ко мне писать, скажи мне об этом.

Прошу у тебя извинения, мой Друг, в том, что это первое мое письмо все наполнено моими обычными помыслами (preoccupations), но ты понимаешь, что в теперешнее время мне труднее чем когда-либо освободиться от влияния идей, составляющих весь интерес моей жизни, единственную опору моего опрокинутого' существования. Я далек, однакоже, от мысли навязывать тебе свои мнения; мне- известен склад твоего ума, и я очень хорошо знаю, что ни годы, ни размышления, ни опыт жизни, по которой прошло неизмеримое бедствие и неизмеримое поучение, не в состоянии существенно видоизменить ум, подобный твоему; но я знаю также, что время, в которое мы живем, слишком проникнуто тем возрождающим током (fluide regenerateur), который произвел уже столь удивительные результаты во всех сферах человеческого. знания, чтобы твой ум, как бы он ни был географически удален от всяких очагов умственного движения, мог остаться_г совершенно чуждым его влиянию.

Ты, как только мог, следовал за ходом современных идей:' пробегаемая тобою орбита, несмотря на всю ее эксцентричность, все-таки определяется законом всемирного тяготения всех предметов к одному центру и освещается тем же самым солнцем, которое сияет на все человечество: стало быть, ты не мог много отстать' от остального мира. Но как бы то ни было, конечно, -в одном ты будешь одинакового со мною мнения, а именно, что мы не можем сделать ничего лучшего, как держаться, сколько то возможно, в области науки; в настоящее время мне ничего больше и не надо. Прощай же, мой друг.

56. И. Д. ЯКУШКИН — А. В. и В. И. ЯКУШКИНЫМ ¹

1838. Ялуторовск. 3 июня.

Вчера получил я твое письмо от 25 апреля, дорогой друг; оно где- то застряло, так как мамино ² письмо от 8 мая из Покровского я получил раньше. Однако в данном случае, как и во многих других,—. лучше поздно, чем никогда.

К сожалению, я не могу разделить твое восхищение Шведенбор- гом³; я его почти не знаю,— разве только, что он мечтатель, обладающий несколько необычным даром заставлять мечтать других. Если ты принадлежишь к такого рода людям, я в этом ничего плохого не нахожу. Это меня убеждает в том, что у тебя еще не закончился период прозябания⁴. Кто-то сказал, что сон — это тоже жизнь. Тем более можно было бы сказать, что и мечта есть жизнь.

Мне кажется, что я совершенно прав, утверждая, что ты не так уж мертва, как ты иногда заявляешь. Вполне естественно, что в условиях, в которых ты находишься, ты сохранила всю свежесть своих чувств. Растения, которым не дают цвести, дольше других остаются зелеными pi свежими. После цветения наступает смерть. Точно так же удовольствия постепенно разрушают душу человека и в конце концов оставляют пустоту, которую ничем нельзя заполнить. К несчастью, слишком часто смешивают удовольствия с благополучием и совершают при этом столь же грубую ошибку, смешивая физическое наслаждение со здоровьем. Это вроде того, как если бы кто-нибудь, страдая от жары, проглотил стакан ледяной воды; испытав, конечно, большое наслаждение, он, вероятно, получил бы при этом самую настоящую чахотку.

Не могу не поздравить тебя с тем, что в твои годы у тебя сын — поэт, пишущий к тому же совсем не плохие стихи, принимая во внимание, что это, как ты говоришь, его первый опыт.

Ни мама, ни ты, ни Вечеслав не пишете мне ничего о Евгении; не болен ли он? Обнимаю тебя от всего сердца, дорогой друг. Поцелуй за меня детей ⁵.

Письмо твое, мой милый друг Вечеслав, от 25 апреля начинается извиненьем, что ты давно не писал ко мне; если бы мне и вздумалось по этому случаю сколько-нибудь взыскательным быть, то и тут пришлось бы моей взыскательности перед могучим словом «простите меня» посторониться. Точно — для меня радость получать ваши письма, с некоторого времени каждое из них более или менее обличает какой- нибудь новый в вас успех, и если бы переписка наша могла прийти в надлежащий порядок, то и для вас, как мне кажется, она была бы не без пользы. Польза эта для вас теперь не может быть совершенно ощутительна и, чтобы поверить ей, вам приходится пока поверить мне в этом деле на слово, а труд всякий раз собраться с мыслями и изложить их сколько-нибудь порядочно, не подлежит никакому сомнению; но ты собственным опытом мог убедиться, что в твоем возрасте труд щедро вознаграждается. Последний этот год ты провел
не без труда, зато посмотри, как ты теперь порядочно выражаешься по-русски не только прозой, но даже и в стихах. Стихотворение твое Мотылек прочел я не раз и точно с удовольствием; как первый опыт, оно очень удачно и некоторые в нем стихи во всяком случае были бы не дурны. С твоей стороны — еще небольшое усилие, и русское слово будет у тебя как дома; но чтобы дать ему простор, надо еще много трудиться, что ты, вероятно, и сам знаешь. Вы так давно ни слова мне не пишете об учебных ваших упражнениях, что я совершенно потерял нить вашим занятиям; при первом случае потрудись подробно описать мне, чему вы теперь учитесь и до какой степени _: успеваете © каждом предмете вашего учения. Прости, мой милый друг, душевно тебя обнимаю, обними за меня маменьку и брата,

Иван Якушкин.

57. И. Д. ЯКУШКИН —А. Ф. БРИГГЕНУ¹

1838. Ялуторовск. 15 декабря.

Я ничего не имел против того, дорогой Александр Федорович!, что вы задержали мои книги, полученные мною около трех недель тому назад. Я сейчас же написал вам, чтобы сообщить вам об этом, но тот, кто должен был переслать вам мое письмо, не соизволил этого сделать. И вот я снова пишу вам в надежде, что кто-нибудь из обитателей вашего благословенного городка захватит мое письмо на обратном пути из Тобольска.

Как вы знаете, я разделяю ваше восхищение Мильтоном. По-мое- му, его «Потерянный рай» —одно из лучших произведений новейшей литературы. Думаю, что и в древней литературе, столь богатой пластическими образами, вряд ли найдется образ, подобный образу Сатаны. Несмотря на величие, которым наделяет его поэт, он удивительно верен и вполне доступен пониманию человека. Я не читал «Возвращенный рай» и, вероятно, никогда его не прочту. По-моему, нет ничего скучнее поэтического произведения, не порожденного
священной искрой вдохновения и не возвышающегося над уровнем посредственности, а вторая поэма Мильтона этим именно и известна.

Очень вам благодарен за любезное предложение посылать мне ваши книги. В настоящее в^ремя я им не воспользуюсь. Я начал много разных дел и мне хочется их кончить.

В юности я немного занимался метафизикой, но это было так давно, что я не уверен, смогу ли я теперь понять такого рода произведение. Сейчас я целиком погружен в естественные науки², так что мы с вами смогли бы дополнить дуализм мышления и опыта, без которых, как вы весьма правильно говорите, не может быть спасения человеческому духу. Я знаю книгу Роско о жизни Лоренцо Медичи. Это очень хорошее произведение, но я все же предпочитаю книгу о Льве X того же автора ³. Ваш проект заняться переводом на русский язык я считаю превосходным ⁴. У нас перевести хорошую книгу равносильно заслуге написать книгу в другой стране.

Здесь нет , никого, кто мог бы точно указать место погребения Враницкого. Поэтому мы не могли до сих пор поставить хотя бы небольшой памятник нашему покойному товарищу. Во всяком случае, если мы найдем его могилу,— а это может быть не раньше весны,— мы не преминем сообщить вам об этом. Возможно, что нам не разрешат указать на могиле имя государственного преступника. В таком случае, думаю, можно будет возложить на нее большую, хорошо обтесанную каменную плиту. Это не представляет никакого затруднения и вполне отвечает нашим возможностям.

■ Мне писали из Тобольска, что Нарышкин, Назимов и Лорер произведены в унтер-офицеры. Одоевский все еще солдат, так как по болезни не мог участвовать в походах прошлой осенью. Ни слова не пишут о Лихареве и Черкасове.

Прошу вас передать горячий привет Петру Николаевичу и поклон Ивану Федоровичу. Господа вам' кланяются, а я сердечно жму руку.

58. И. Д. ЯКУШКИН —И. И. ПУЩИНУ¹

1839. Ялуторовск. Декабря 15-го.

Наконец, я получил давно поджидаемое письмо ваше, мой милый и любезный Иван Иванович. Может быть, мне бы следовало первому написать к вам, приветствуя вас как соседа в Западной Сибири, но я должен признаться, что приветствие это было бы не совсем чистосердечно. Бог знает почему, я вообразил себе, что вы будете посланы в Ялуторовск и даже долго не хотел верить назначению вашему в Туринск². Теперь изъявлять вам мое сожаление о том, что мы не вместе, было бы совершенное ребячество и потому об этом ни слова более.— Очень понимаю, что для вас должно быть странно из четырнадцатого нумера вдруг очутиться как будто на белом свете и хлопотать о приюте для себя, но со временем, я уверен, вся житейская часть придет у вас в порядок и вы опять усядитесь покойно в кресла, безбоязненно ожидая будущность, в каком бы наряде ей не вздумалось посетить вас.

Одно из чистейших для меня удовольствий, конечно, состоит в возможности верить неизменности людей хорошо мне знакомых и, заочно отгадывая их во всевозможных обстоятельствах, я кажется не совсем живу с ними розно. Вероятно от Анны Ивановны вы получаете письма так же часто, как получали их в Петровском, с той только разницей, что они теперь доходят до вас месяцем скорее. Я слыша от Свистунов а, что брат ваш Михаил Иванович женился; пишет ли он к вам? Пишет ли к вам Андрей Евгеньевич Розен? изо всех Курганских он один, с которым я здесь не видался; отправившись на Кавказ по болезни своей, он не заезжал в Тобольск; теперь он давно со всем своим семейством должен быть дома.

В последний раз Трубецкой писал ко мне от 20-го Октября; они пока всей семьей живут в одной избе в Оёке и строят временное помещение для себя; — весной вероятно приступят к постройке дома. Кажется, они получили решительный отказ относительно перемещения их в Западную Сибирь.

О женидьбе Александра Михайловича Муравьева я до сих пор ничего не знаю положительного ни из Оёка, ни из Москвы, ко мне ничего об этом не пишут.

Может, вы знаете, что Елизавета Петровна нынешним летом опять была в деревне у своей матери; на возвратном пути она пробыла дней десять у княгини Голицыной под Москвой, а приехав на Кавказ, занемогла очень опасно, но, по последним известиям, ей было лучше. Михаил Михайлович также был опасно болен горячкой, но на этот раз и он ускользнул из-под когтей чудовища, которое не пощадило бедного Одоевского.

Одоевский умер на руках Загорецкого и Игелыитрома и похоронен на берегу Черного моря.

Лорер, кажется, имеет надежду получить отпуск и побывать у брата своего в Херсонской губернии.

Черкасов также видался со своим братом, который для этого нарочно приезжал на Кавказ. Вообще существование кавказских наших товарищей по сравнению менее единообразно нашего ³ в Сибири, но не подумайте, однако, чтобы я им завидовал; всякий раз, что слышу об них что-нибудь хорошее, от души за них радуюсь, а для себя собственно ^не только желать их участи, но чего бы то ни было истинно не смею и за то, что есть, слава богу.

Из дому я получаю до сих пор известия довольно благоприятные, а здесь мы живем мирно и довольно покойно; все трое моих товарищей ⁴ живут в собственных домах, один я только бобыльствую, не имея ни малейшей заботы о хозяйстве, которое у меня ведется как будто по щучьему велению. Описывать вам подробно образ моего здесь существования я не буду, все это вы. знаете из писем моих к Катерине Ивановне, из разговоров с Свистуновым. Прошу вас сделать мне одолжение, сказать мое усердное почтение вашим дамам и поклониться от меня товарищам⁵. Матвей Иванович благодарит вас за память и очень вам кланяется, а я, мой любезный Иван Иванович, очень крепко вас обнимаю, будьте здоровы и телом и душой.

Иван Якушкин.

59. И. Д. ЯКУШКИН — И. И. ПУЩИНУ ¹

1840. Ялуторовск. Марта 6.

В декабре я писал к вам, мой милый и любезный Иван Иванович, и до сих пор от вас ни строчки в ответ на мюе письмо; но, может быть, за это время и вы отправили ко мне листок, который как-нибудь затерялся, и вы также ждете ответа на него. Чтобы оправдать ваше молчание, как вы видите, я позволяю себе предположения даже невероятные. Как-то вы устроились в Тур иноке и каково ваше телесное и душевное здоровье; несчастие, постигшее Василия Петровича и его семейство, несомненно, омрачило ваш тесный круг. Внезапное известие о кончине Камиллы Петровны всех нас здесь очень опечалило. Василий Карлович и Ентальцевы, познакомившись с ней во время пути ее в Петровское, сохранили к ней какое-то особенно приятное чувство.

На-днях мы имели письма от Трубецких; всю зиму они помещаются с детьми своими в двух тесных комнатах и только весной думает Сергей Петрович приступить к постройке дома, но родные их из Петербурга не советуют им прочно устраиваться в Оёке.

Каролина Карловна в проезд свой через Ялуторовск передала нам добрые вести о здоровье Нонушки, которое, кажется, положительно улучшилось в Урике; она оставила всех здоровыми².

Как проводите вы время в Туринске и чем занимаетесь особенно? Наверно не географией. Помните ли общий наш труд над картой, которую вы прозвали рыбой и которая в самом деле имела несколько вид осетра ³. По этой части с тех пор, как расстался с вами, я мало упражнялся, начертил только три глобуса, из которых два отправил в Москву, а третий послужил мне для опыта над шестилетней девочкой. Первый этот опыт совершенно удался, маленькая наша ученица знает теперь всеобщую географию, конечно, лучше, нежели кто-нибудь в Тобольской губернии, не исключая и самых ее учителей; впрочем, при этом мое дело было только распорядиться насчет порядка ученья⁴, а непосредственным преподавателем был Матвей Иванович.

Летом исключительно я занимаюсь ботаникой, с ранней весны до глубокой осени скитаюсь по окрестностям Ялуторовска и собираю травы; один травник отправил я к моим детям, а другой, собранный мною в прошлом году, состоящий более нежели из трех сот растений, подарил я Свистунову; он также думает заняться травознанием. Для меня вся прелесть этой науки состоит в том, что, занимаясь ею, необходимо быть ежедневно и много на воздухе. Под чистым небом живется как-то удобнее, нежели под кровлей. Если бы мы были с вами в одном месте, то я никак не ручаюсь, чтобы вы не приняли участия в ботанических моих набегах и как бы это было полезно для вашего здоровья; но вот я скоро и при конце, на четвертой странцчке этого листка, и потому на этот раз время кончить. Простите, мой милый и любезный Иван Иванович. Прошу вас поклониться от меня товарищам и сказать мое усердное почтение Прасковье Егоровне. Все вас здесь очень помнят и сохранили к вам искреннее ч)⁷вство уважения.

Иван Якушкин.

60. И. Д. ЯКУШКИН —И. И. ПУЩИНУ¹

1841. Февраля 15-го [Ялуторовск].

Дней десять тому назад я получил письмо ваше от 17 генваря, мой милый и любезный Иван Иванович; вы пишете, что слава богу, и вы и Марья Петровна здоровы; но я вам признаюсь, что я все- таки опасаюсь за старушку; первые минуты горя никогда не бывают так чувствительны, как следующие за ними, ai в ее года немного надо, чтобы переполнить чашу печали; я опять-таки скажу, какое счастье, что вы теперь в Туринске, и какое счастье, что дети к вам привязались; два года тому назад вы, конечно, не могли полагать, что наживете себе семейство таким печальным образом². Помоги вам бог успокаивать старушку и хоть сколько-нибудь ее внучатам заменить родителей. Все это время очень часто вспоминал об вас и об Марье Петровне, и об ваших детях — вы не поверите, какая иногда
тоска подумать, что мы с вами так близко один от другого и вместе так далеко; может быть, это и ребячество с моей стороны, но вы наверно меня за это не осудите.

Поклоны от вас, рукопожатия, почтения и прочее все роздал по принадлежности. Весталке также отнес благодарность от Маши за кружечку. Евгения от вас поцеловал, мы с ним рассорились и он все эти дни ко мне не ходит.

Вы просите, чтобы я сказал вам что-нибудь о чудесном моем лечении, видно это [?] крепко зацепило ваше любопытство и, признайтесь, привело вас немного в соблазн. Что бы вы сказали, взглянув на мок} больную, и вольно же вам было не взглянуть на нее; ваши красавицы — мои хозяйки, в день вашего отъезда при вас выпили полстакана очарованной воды. В это время Олинька была внизу; выпивши воду, она покатилась как мертвая на подушку и выронила из руки стакан. Вы кажется также в это время сходили вниз; вам стоило бы только отворить дверь в маленькую комнату, и вы бы там увидели спящую красавицу не только в Ялуторовске, но и где бы то ни было. Встретивши ее. вы наверное на нее загляделись бы; в день вашего отъезда я ее не видал, но вечером Родивоновна мне донесла, что после сна больной стало гораздо лучше; она не чувствовала ни тошноты, ни головокружения, которые так решительно заставили в этот день обратиться к моим чарам; странно, что эта девушка, конечно, самая скромная и самая пристойная из дев ялуторовских, без зазрения совести ходила ко мне восемь месяцев ежедневно и теперь продолжает ходить довольно часто; правда, что мы с ней видаемся всегда в присутствии ее тетки, но про это, кроме нас троих, вероятно, никто не знает. Вот как заговорился с вами о моей больной красавице; вы сами меня вызвали на эту болтовню и поэтому не взыщите.

На той неделе, как мы с вами расстались, я получил письмо от Катерины Ивановны и Сергея Петровича; они и дети их здоровы; они пишут ко мне, что всеми силами стараются привести свою ежедневную жизнь в порядок. На неделе я получил письмо от Каролины Карловны из Красноярска от 15 генваря; 16-го они полагали выехать
оттуда. Давыдов и Митьков здоровы, а Спиридова они не видали; во время их проезда через Красноярок он закупал хлеб в округе. По приезде в Иркутск они обещали написать ко мне. Вероятно, вы уже знаете о рождении Никиты Александровича Муравьева — более никаких известий с востока мы здесь не имеем.

О Кавказе почти ничего не знаю; только писали ко мне, что у Михайлы Михайловича все глаза болят и что он никак читать не может. Лизавета Петровна весной собирается опять в отпуск. О Степ[ане] Михайловиче] Семенове на-днях слышал, что он здоров. Новый курганский исправник Мерный, который гостил у него четыре дня в Омске, привез это известие. Вероятно, он ни к кому из нас не имел поручений, потому ни у кого из нас и не был. Оно и дело.

Кажется, при вас были здесь брат и сестра девушки, на которой Свистунов было помолвился. Они изъявили своим знакомым сожаление, что сестру их выдают за чахоточного старика, которого она нисколько не любит. Матвей Иванович, узнавши об этом, настрочил письмо к Свистунову, в котором поздравлял его как с счастьем, что угрожавший ему брак не состоялся, исчисляя ему все неудобства жениться в его годы на своевольной молоденькой девочке й вместе с этим, особенно в нашем звании, вступить в тесные связи с Дурен - новым, объявленным взяточником и вором³. К счастью или к несчастью, но это письмо не попало в Курган, а вчера мы узнали, что Свистунов опять сблизился с бывшей своей невестой и что он на ней женится весной; — вот вам все наши внешние известия.

О внутренних сказать остается не много. По отъезде вашем все опять вошло в колею: Матвей Иванович отправил просьбу к губернатору о разрешении ему приехать в Тобольск лечиться, при ней отправил также свидетельство врача о' том, что он подлинно болен. Отец Стефан, если его отпустят, собирается вместе с Матвеем Ивановичем в Тобольск. Рубашку и сапожные щетки, забытые Завьяловым, доставлю вам при первом удобном случае, а газеты Матвей Иванович отправит к вам с будущей почтой; вы уже потрудитесь достать их из Тобольска, где наверно их задержат; вообще они там
действуют весьма не исправно; получивши [письмо?] ваше с Завьяловым, они отправили ко мне все письма, которые тогда случились, а с последней почтой опять ни одного письма не прислали. Ципоцкий также получил книги, отданные еще при вас в отделение, только с пюдпрошедшей почтой. Старик Жилин еще не имеет ответа на просьбу, отправленную им к губернатору о выдаче ему денег, следуемых за время его подсудимости.

Имеете ли вы ответ из Тобольска по делу, вам известному. Не спешите пересылкой рисунков и рукописей, они здесь нам не к спеху. За недостатком места на этой страничке, прошу вас принять гуртом поклоны, почтения и дружеские приветствия, которые каждый из нашего здесь семейства просил передать вам; поклонитесь от меня товарищам и скажите мое почтение Марье Петровне и Прасковье Егоровне. Очень крепко вас, мой любимый друг, обнимаю; еще раз пребольшое вам спасибо, что вы заехали ⁴.

До сих пор я не очень знаю, удастся ли мне; очень желалось, чтобы они побывали у вас.

Ha-днях Фонвизины переслали мне образок, который должна была доставить мне монашенка из* России. При этом образке от них ⁵ ни слова, но на обвертке, в которой он был запечатан,— строки вашего почерка, и как же вы думаете: «Зачем-то странники узнали»; не случайно ли это?

Мне при случае пришлите нам прописей⁶. Магнетизм и приключения Свистунов а останутся между нами, как это само собой разумеется.

7 февраля ⁷.

Сейчас Федосей Федорович [Федотыч?] принес мне копию с манифеста, о котором мы с вами так много толковали — по-моему, это прусский водевиль, переделанный на русские нравы, но со всем тем постановление это может иметь очень хорошие последствия — по крайней мере я себя в этом уверил ⁸.

От Свистунова было сегодня письмо, в котором он уведомляет Матвея Ивановича о примирении с своей невестой и что он
решительно через два месяца на ней женится. Можно подумать, что он разыгрывает комедию le depit amoureux⁹ и что ему судьбой предназначена роль жениха, а не мужа; я и теперь не уверен, что женитьба ему удастся. Об ответе Черепанова я пока помолчу — все оно вернее.

Сегодня был у меня Жилин; о;н не забыл обещание ваше сделать его смотрителем, а теперь это невозможно по его чину. Он произведен в губернские секретари и представлен в коллежские; лишь бы попасть нам с ним в старшие в Ялуторовске, а там уже наверно наделали бы чудес по учебной части.

Простите, мой милый друг, будьте здоровы. Крепко вас обнимаю. Фед. Фед., который теперь сидит у меня, просит сказать вам его почтение; больше сказать нечего.

61. И. Д. ЯКУШКИН —И. И. ПУЩИНУ¹

1841. Февраля 2-го [Ялуторовск].

На прошедшей неделе я писал к вам, мой любезный Иван Иванович, и тотчас по отправлении моего письма получил от вас посылку, которую мне доставили в совершенной исправности. ГутинЬка благодарит вас за прописи; учебный наш комитет определил ей упражняться по оным без¹ отлагательства, хотя вы сами и не очень ими довольны — истинный художник никогда не бывает доволен? собственным произведением. Присланные вами книги по прочтении сообщу Матвею Ивановичу; старики наши, не думаю, чтобы стали читать их; во всяком случае они наверио, прочтя эти книги, не помолодеют. Юноше Ципоцкому также не знаю, придстало ли читать «Aime Martir»; у него какая-то необыкновенная способность видеть иные вещи в превратном виде. Я иногда истинно раскаиваюсь, что давал ему читать Тиера, который жестоко раздражил мозг юноши. По отъезде вашем из Ялуторовска он* чуть-чуть не расстался навсегда с Матвеем Ивановичем вследствие разговора между ими о французской революции; что его до сих пор спасало и, вероятно, спасет впредь от больших глупостей — это предоброе его сердце, которое у него
несравненно более в порядке, нежели голова; впрочем, и то сказать, ему не с большим двадцать лет, а в эти годы — горе юноше, у которого голова умнее сердца. Он в вас по уши влюблен, и эту любовь я ставлю ему в достоинство.

Ложась спать всякий вечер, я прочитываю несколько страничек из «Aime Martir»; первую часть кончил; как вы видите, я этой книгой лакомлюсь, и она, точно, написана пребойко и премило. Жаль, что сочинитель ее не всегда руководствуется строгим разбором собственных своих рассуждений, которые часто у него, не имея никакого основания, носятся по воздуху, как мыльные пузыри. Красивые, блестящие, но все-таки определенные исчезнуть, не оставя по себе никакого следа.

Семена до сих пор не доставил кому следует и именно потому, что я представил себе какую-то обязанность разделить их между Марьей Константиновной, Александрой Васильевной и Юльаной Федоровной и только вчера, перечитавши последний ваш листок, понял, что все эти семена, за исключением цикории, следуют Александре Васильевне; но бумажные мешочки уже сделаны, надписаны и наполнены семенами для Марьи Константиновны и Юльаны Федоровны; мать последней ожидает их с нетерпением. Старушка эта, которая [нрзб.] вас, наоборот, стариков наших поразила своей свежестью, очень любит цветы, и я не могу отказать себе в удовольствии доставить ей возможность заниматься, как здесь говорят, садами, то-есть поставить на окнах несколько горшков с цветами. Родивоновна моя решительно в Ирбит не едет; причиной этому может быть отчасти родившийся у нее бык, за которым она ухаживает со всей нежностью матери.

С прошедшей почтой 54 № «Debats» к вам отправлен; на-днях Матв[ей] Иван[ович] опять получил кучу нумеров от Свистунов а, который по прочтении перешлет к вам.

Простите, мой любезный друг, душевно и очень крепко вас обнимаю; все наши благодарят вас за память и усердно вам кланяются. Поклонитесь от меня товарищам и скажите мое почтение Прасковье Егоровне и Марье Петровне. Каково-то здоровье бедной вашей
старушки; я как-то за нее опасаюсь и от чистого сердца порадуюсь, когда узнаю, что ей удалось сдать детей ² кому следует.

На неделе отец Степан получил разрешение приехать в Тобольск, которым он, кажется, намерен тотчас воспользоваться. Матвей Иванович с нетерпением ожидает возможности ехать лечиться и лечить Гутиньку, но, вероятно, он получит отпуск не прежде как недели через две.

62. И. Д. ЯКУШКИН — И. И. ПУЩИНУ¹

Февраля 22-го [1841.' Ялуторовск].

Письмо мое не отправилось, как я полагал, что оно отправится две недели тому назад, и Ф. Ф. пришел сейчас сказать мне, что есть случай в Туринск; пользуясь им, я посылаю вам, мой любезный Иван Иванович, забытые вами рубашку и щетки.

Сказать вам ни о себе, ни о ком из наших' ничего не имеется на этот раз, чего бы вы не знали. Приятель ваш Стефановский, кажется, продолжает все дремать; ко мне он решительно отправляет письма в две недели раз; подчас это бывает претошно, а податься некуда. От Жилина ничего не слыхать. Прокурор также не подает никаких признаков жизни. Вообще в Тобольске, кажется, пресонное царство. Матвей Иванович должен был сегодня отправить к вам по почте еще транспорт газет; на прошение ехать в Тобольск он еще никакого не имеет ответа, и я начинаю думать, что он его никогда не получит. Степан Яковлевича нет в городе; он по каким-то делам поехал в уезд; вероятно, он без Матвея Ивановича не поедет в Тобольск. От Фонвизиных я давно не имею писем. Но пора кончить мне, совестно- держать Ф. Ф., который у меня сидит и почти зевает. Душевно и очень крепко вас обнимаю.

Здесь есть слухи, как будто назначен начальник в отделение, которым до сих пор управлял Степан Михайлович, но я все еще надеюсь, что это не справедливо.

освежила вас лучше всякой [нрзб.]. Два дня тому назад проехал здесь Кузнецов из Иркутска в Москву; я едва имел возможность задержать его два часа в Ялуторовске, в которые мне почти не удалось сказать с 'ним десяти слов.

Не могу опомниться после известия о том, как была принята К. К. ² в Урике; представьте себе, что даже Кузнецов, этот marcliand et dandy ³, находит, что при этом случае Александр] Михайлович вел себя как мужик и Снрзб.] как сумасшедший. Несчастная [?] лавочка: торговцы в ней, ‘.приходя сами в ветхость и упадок, не только забывают о драгоценном товаре своем, но, кажется, еще всеми силами стараются истребить его ценность.

Вы поверите, что последние эти дни мысленно я с вами почти не разлучался, беспрестанно думая о Востоке. С Матвеем Ивановичем мы знакомы и дружны 26 лет, но не всякий раз смею откровенно толковать с ним о семье, с которой вас и меня так сроднила тюрьма. От Катерины Ивановны и Сергея Петровича получил длинные письма от 19 февраля. К. К. живет пока у них и, кажется, была в Иркутске только на короткое время. В Урике Нонушка ей очень обрадовалась, но видела ее очень недолго — этот ребенок необыкновенно одарен врожденно прекрасными чувствами; несмотря 'да все недоброжелательство окружающих ее к К. К., она к ней выказывает искреннюю нежность и совершенно не детское участие; это меня очень порадовало. Вообще, кажется, К. К. за неожиданный для себя прием в Урике обязана непроходимым сплетням; все это и больно, и тошно.

Вадковский, я уверен, будет очень доволен, увидевши себя на подносе; он всякий день бывает часа на два у Трубецких и, кажется, очень огорчен последними происшествиями в Урике. Матвей Иванович отправляет вам газеты через Тобольск, потому что от нас в Ту- ринск случаи очень редки; я даже думаю вперед, пользуясь попутчиками в нашу столицу, отправлять мои листки к вам через Михаила Александровича, а то в семействе вашей Весталки их иногда довольно долго задерживают.

При первом удобном случае Гутинька непременно пришлет Маше образец искусства своего писать. И в Москве, и в Иркутске ожидают
с нетерпением и участием решения судьбы ваших сирот ⁴. Вероятно, что прежде лета вы с ними не расстанетесь.

За намерение ваше прислать камелию и несколько кустов клубники премного вас благодарю. Я все эти годы воздерживался от садоводства, а нынешней зимой выписал, и мне уже прислали несколько яблонь и кустов разных растений; скоро придется все это сажать.

Ципоцкому я было не хотел давать сочинение «Aime Martir» и откровенно объяснил ему причину моей цензуры; по этому случаю у нас с ним переговоры, вследствие которых решено, что книгу он прочтет, но не будет об йей ни с кем толковать. Кстати об «Aime Martir». Читая его сочинение, я все ожидал, что он что-нибудь скажет дельное о воспитании женщин и насилу догадался, что этот господин Aim6 Martir — идеолог и к тому же еще отличный либерал и потому от от него кроме воздушных замков и восклицаний против врагов его полку ничего ожидать не следовало. Правда, что пишет он очень хорошо, но кто же у них теперь хррошо не пишет. Некоторые из писем M-me du Devant прочел я с удовольствием, а другие письма крепко меня усыпили.

Ципоцкому напомню о рисунках, которые он вам обещал. По воскресеньям и четвергам он иногда садится в угол и пристально на меня смотрит, когда я передвигаю шахматы с Васильем Карловичем; при этом случалось, что он вынимал из кармана карандаш и записную книжку, но я как будто ничего этого не замечаю и вам даже не скажу, что я обо всем этом думаю.

Простите, мой любезный друг, будьте здоровы и телом и душой; поцелуйте за меня ваших деток, скажите мое почтение Марье Петровне и Прасковье Егоровне, товарищам поклонитесь от меня. Очень крепко вас обнимаю. Матвей Иванович, прочие и прочие дружочки вас приветствуют. Три почты сряду ни строчки не получал из дому, но за то вчера получил кучу писем; их безбожно долго держали в Тобольске.

65. И. Д. ЯКУШКИН —И. И. ПУЩИНУ¹

Марта 21 [1841. Ялуторовск].

Третьего дня получил письмо ваше от 16 марта, мой милый Иван Иванович, а сегодня представился случай написать вам через Тобольск. Как-то совестно не воспользоваться им и не написать к вам хоть несколько строчек. Вероятно, ,вы получите этот мой листок вместе с тем, который я вручил вашей Весталке тому назад почти две недели и который, как мне известно, она до сих пор к вам не отправила. Эта дева решительно^ не дает мне прохода с своей болезнью всякий раз, что может замучить меня, толкуя мне подробно о своих недугах, о том, что она кушает, чем, как и когда испражняется. Я пытался несколько раз объяснить ей, что все это не по моей части, что я в врачебном искусстве совершенный невежа,— труд напрасный; она и все ее семейство преуверены, что я лекарь, каких немного. Недавно мать вашей Весталки простодушно у меня спрашивала, хорошо ли она поступает, ставя себе мыльцо, когда у нее запор. Разумеется, что я одобрил придуманный ею способ принимать пилюли; бывает иногда все это очень смешно, а подчас очень тошно. Вробще, кажется, они затрудняются принимаемым ими посредничеством в нашей переписке; вперед я намерен избавить их от этого затруднения и писать к вам хрть не очень часто, но через Тобольск.

Надо думать, что надежды, подаваемые Марье Петровне относительно ее сирот, когда-нибудь да сбудутся, но почти непонятно, что до сих пор по этому делу не хотят ей дать положительного ответа. Как это случилось, что Марья Петровна не видалась с пастором, который, объезжая свою паству, вчера приехал из Туринска; я полагал, что они евангелического исповедания. Пастор этот, кажется, человек очень порядочный и совсем другою покроя, нежели ксендз, с которым вы недавно познакомились.

Вы ничего не пишете мне о вашем экс-сюпер-интен данте; говорят, он человек весьма образованный и известный в Европе своими ©оологическими сочинениями.

На-днях Степан Яковлевич возвратился из Тобольска. Дьяков снабдил его предписаниями на случай болезни, а на месте делал над ним разные опыты, из которых 1не все были удачны. Для больного поездка в Тобольск была уже тем полезна, что он убедился в незначительности своей болезни.

Вы удивляетесь, что Мат[вей] Иван[ович] не получил разрешения приехать в Тобольск для излечения своего солитера, и это тем более удивительно, что в то же самое время Фохт получил позволение приехать в Омск для лечения своей особы. Матвей Иванович писал не к Бенкендорфу], а к своей мачихе, которая теперь в Петербурге, о необходимости для него лечиться, извещал ее также о том, что он уже два месяца тому назад просил здешнего начальника о дозволении ему приехать в Тобольск, на что до сих пор на просьбу свою не имеет ответа; может, и ему по случаю свадьбы ² дозволят жить без солитера в кишках.

Три дня тому назад мы имели подробные известия о крае Минусинском через бывшего тамошнего начальника поселений Кутузова. Фаленберг женился на какой-то калмычке и, как кажется, не совсем удачно. Киреев сватался к повивальной бабке и получил отказ. Николай Крюков попрежнему х|лопочет, а брат его очень счастливо играет в бостон. Тютчев пьет 1не попрежнему, то-есть гораздо менее. Фролов хозяйничает не совсем успешно, Мазгалевский также. Последний до сих пор ничего не посылает Беляевым с их заведений, которые они ему предоставили с условием доставлять им половину выручаемых с них доходов; из этих господ все, которые просились на Кавказ, получили отказ на просьбу свою.

Ципоцкому часто поминаю о рисунках, вам обещанных, но, кажется, до сих пор он за них не принимался. Гутинька опять благодарит вас и Машу за приветствие.

Простите, мой любезный друг, душевно и очень крепко вас обнимаю.

Все наши дружески вас приветствуют; передайте от меня почтение и поклоны по принадлежности — деток ваших мысленно обнимаю. Матвей Иванович очень исправно посылает вам газету, и странно, что.

они в Тобольске ее задерживают; я напишу об этом сегодня к Михаилу Александровичу; может, ему удастся хоть на время разбудить Стефановского.

66. И. Д. ЯКУШКИН —И. И. ПУЩИНУ¹

1841, Ялуторовск. Мая 2-го.

Пользуюсь предложением Ф. Ф. отвечать на письмо ваше от 4 апреля, мой любезный Иван Иванович, доставленное мне им дней десять тому назад. Кар[олина] Кар[ловна] не решилась ко мне писать после случившегося с нею приключения; я очень понимаю, что для нее было бы очень затруднительно передать мне на бумаге то, что она чувствовала по приезде в Оёк из Урика. Но что мне кажется очень странным, это то, что Катерина Ивановна в письме своем от 22 марта ни слова об ней не говорит. Не обеляя решительно Никиту, я не совсем понимаю его поведение и уверен, что при всех этих проделках! он разыгрывал роль для себя очень неприятную.

О болезни Матвея Ивановича был к городничему запрос; здешний врач отправил в Омск «вторично (свидетельство о солитере, обитающем в кишках государственного преступника, и мы с каждой почтой ожидаем решения этого государственного дела, а пока и Матвей Иванович, и Гутинька с некоторого времени, более нежели когда- нибудь, изводятся присутствием докучливых своих жильцов.

О Свистунове никаких положительных известий мы не имеем; он очень давно не писал к Матв[ею] Ивановичу и не присылал ему газет. Коммерческие ведомости гласят, что будто он опять с своей невестою в разладе. Очень я рад, что туринские ваши художники подвизаются успешно, и очень сожалею, что не увижу их произведений, отправленных вами в Иркутск и в Тобольск. Наконец, Ципоцкий рисует мою комнату для вас, а когда он ее кончит и! доставит вам, я не очень знаю²; работает он довольно прилежно, но, стараясь все выразить, и все и со всей полностью, работа его подвигается довольно мешкот- ео. Он мне сказал, что по око1нчании этого рисунка он примется за

другой и которого мне не пЬкажет; видимо, тут есть от меня тайна и я никак не пытаюсь в нее проникнуть.

Степан Яковлевич благодарит вас за память и очень вам кланяется. Здоровье его почти в том же положении, как и прежде, не смотря на то, что он нещадно морит себя голодом по предписанию Дьякова. Ha-днях он получил письмо от матушки, из которого я мог дога- даться, что Кузнецов прибыл благополучно в Москву.

Опять две почты сряду я не имею писем из дому, что хотя и не ново, но все-таки не совсем приятно, а делать тут нечего, жаловаться губернатору на его подчиненных был бы труд напрасный; он, вероятно, знает, что они все никуда не годятся, но не имеется никакой воз* можности заменить их чем-нибудь лучшим; поневоле должен терпеливо с ними возиться.

Стряпчий, бывший при вас в Ялуторовске, переведен в Тобольск, а тобольский в Ялуторовск. Л. пока остается при прежних своих должностях, но он на это не жалуется; надеюсь, чтЪ со временем он получит обещанное ему место.

Очень понимаю, как внезапная болезнь Машеньки вас испугала, и мы здесь все вместе чистосердечно порадовались, что болезнь эта не имела больших последствий. Гутинька и Машу и вас очень .благодарит за приветствие; она надеется из Тобольска доставить вам образцы своего чистописания, но когда она попадет в Тобольск, это еще не совсем известно. За Рияни [?] очень радуюсь, что он бросил наконец выпивание, надо надеяться, что даже по совершенном выздоровлении остается его доживать долго [?].

Матвей Иванович дружески вас приветствует, а я от души и очень крепко вас обнимаю.

Из последнего письма Катер[ины] Иван[овны] видно, что Александр] Поджио был очень опасно болен, но что ему теперь решительно лучше.

Вы Опрашиваете у меня об Олиньке; с некоторого времени я видаю ее очень редко, вероятно потому, что она теперь реже чувствует необходимость пить воду из моего стакана, и это кажется уже довольно хороший знак для ее здоровья. Сейчас был у меня Любимов с
известием, что он назначается стряпчим в Туринск, не забудет наших условий в случае отъезда нашего из Сибири; мне самому смешно, что »ти условия 'не выходят у меня из памяти.

Марье Петровне и Прасковье Егоровне свидетельствую мое почтение, товарищам кланяюсь и малюток ваших мысленно обнимаю.

67. И. Д. ЯКУШКИН —И. И. ПУЩИНУ¹

1841. Ялуторовск. Июня 10-го.

С месяц тому назад я получил письмо ваше от 2 мая. Потом через две недели мне доставили в один и тот же день два ваши письма от 16 и 23 мая; при последнем я получил (камелию и клубнику. Премного вас благодарю за эти растения, мой милый и любезный Иван Иванович; три куста клубники по приказанию вашему я передал Марье Константиновне; она вам за них очень благодарна и просила меня сказать вам ее усердный поклон; остальные три ку)ста я посадил у себя. Они уже растут и пустили плети. С первого взгляду на камелию я в нее влюбился, очерк и зелень ее листьев истинно прелестны. Кажется, она также прижилась, но, вероятно, с передряги не будет цвести в нынешнем году.

Если на каждое из трех последних ваших писем я не отправил к вам по листку, мной измаранному, то вините в этом не меня, а судьбу, которая не снабдила меня нужным приемом с людьми, как ваша Весталка, ее маменька и братец; при одной мысли провести с ними полчаса я чувствую судорожный дрожь. Ha-днях они всем семейством окружили меня на берегу реки; я шел купаться и был в одной рубашке и шинели;— напрасно старался я избегнуть их нападения. Весталка, как Мечьмерились, явилась на обрыве и перерезала мне дорогу; чтоб избавиться от нее, мне оставалось только броситься в воду, и, вероятно, я бы это сделал, если бы она не прекратила на меня свой натиск. Мне иногда самому на себя досадно, что эти, как их называют, добрые люди для меня нестерпимы, но на сорок осьмом году уже трудно
переменить нрав и обычай, а вы может быть не забыли, что даже в Петровском, в продолжении шести лет, редко случалось кому-нибудь переступить мой порог, кого бы я не желал у себя видеть, и может еще реже случалось мне зайти к человеку, которому бы я не мог искренно и дружески пожать руку; в этом отношении я здесь еще более избаловался и никакой не предвижу возможности, чтобы переписка наша могла продолжиться через дом Весталки.

Теперь пишу к вам единственно потому, что чувствую какую-то особенную потребность с вами побеседовать, не очень зная, когда и с кем буду иметь возможность отправить мое письмо; вероятно, пущу его >на Тобольск.

Вы желаете знать содержание книги, сочиненной фехтовальщиком по имени, кажется, Dizier и изданной Alexandre Dumas’oM; я читал из нее отрывки, а остальное знаю из рассказа Матвея Ивановича. Вся 'эта книга состоит из 1сплетней, без порядку нанизанных, о России вообще ,и в особенности о Тайном обществе, которое сочинитель знает из доклада Комитета, прочитанного им, кажется, без малейшего вшша- ния. С начала героиня романа представлена немного либеральной в известном вам смысле, но потом все ее чувства обращены к предмету ею обожаемому. Предмет сей в свою очередь представлен философом, почитающим всех своих товарищей более или менее остолопами; не по- рятно, как и зачем он вступил в Тайное общество, которого цель для него не существует. Все это вместе — пренеистовая глупость; убедите Прасковью Егоровну, что произведение Dizier нисколько не заслуживает особенного ее внимания и еще менее ее негодования; он старался изобразить ее и графа Анненкова в прекрасном виде; только понятие его о прекрасном довольно уродливее и то, может быть, для нас, русских, а не для французов ².

Известие, что Любимов назначается стряпчим в Туринске, оказалось несправедливым; его сообщил сюда Петр Дмитриевич Жилин. На место тобольского стряпчего, который переведен в Ялуторовск, назначен бывший в Ялуторовске, и потому пока Любимов остается при прежней своей должности в ожидании обещанных ему богатых милостей.

С последней почтой Матвей Иванович получил пачку французских газет, по прочтении он отправит их к вам, разумеется через Тобольск, я потому также [нрзб.], что вы очень долго их не получите. Стефа- яювского, вероятно, только могила может исправить; неделю тому назад я получил письмо из дому от 13 марта, которое, как видно, лежало в Тобольске /недель шесть, хотя на нем и надписано красными чернилами, что оно получено 16 мая.

Известие, что Марья Петровна имеет позволение с детьми возвратиться в Россию, всех нас здесь очень порадовало, но, признаюсь, что я еще более возрадуюсь, когда узнаю, что вы проводили их за Урал; пока они еще в Сибири, все остается какое-то невольное сомнение, чтобы данное обещание их родным скоро исполнилось. К вам, может, писали из Тобольска, что (вероятно, по этому случаю) был запрос о всех детях наших товарищей, рожденных в Сибири.

Очень понимаю ваше горе при известии о смерти Вольховского; матушка, извещая меня о его кончине, отгадала, что вы очень об нем потужите. Из этого ее письма узнал, что он коротко 'был знаком с Алексеем Шереметевым. Фонвизины не очень имеют право жаловаться ма мое к ним молчание; они и сами ко мне очень редко пишут; но я на них нисколько не жалуюсь, зная, что они оба имеют наклонность иногда полениться. Последнее письмо Михайла Александровича — от

26 мая, он в нем ничего не говорил мне про письма к вам Волконского и Сутгова, привезенные Фалькенбергом.

Очень желаю, чтобы Энгельгард нашел возможность напечатать вашего Паскаля, я нисколько не сомневаюсь в исправности перевода, .но цензура не обращает на это внимания, и мне не верится, чтобы она пропустила вполне мысли Паскаля ³. Сейчас заходил ко мне Матвей Иванович и просил сказать вам от него тысячу приветствий; до !с1их пор он не имеет позволения приехать в Тобольск лечиться, несмотря на то, что его мачиха, в бытность свою в Петербурге, просила

об этом самого графа Бенкендорфа. Истинно трудно понять в этом случае поведение князя Горчакова, и все это вместе тем более досадно, что оба наши больные, одержимые катаром, в последние месяцы более нежели когда-нибудь чувствуют припадки своей болезни.

На прошедшей неделе был у нас Фохт проездом из Омска (в Курган. По его словам, князь Горчаков на представление свое о госу- дарственных преступниках получил решительный отказ; в Омске уверяют, что Лунин испортил все дело, при этом случае, кажется, можш> спросить у этих господ, шутят они или смеются?

Я в душе благодарен жене моей и матушке, что они теперь, как и во все четырнадцать лет пребывания моего в Сибири, не позволили себе написать ко мне ничего похожего на надежды увидеть меня в ’России; это доказывает, что они не легко предаются пустым надеждам, которыми стараются питать наших родных.

Жаль бедного Лунина, ему должно быть теперь очень худо. Фохт слышал в Омске, что жандармский офицер с военной командою ночью окружил дом его, запечатал его бумаги, самого его заковали и отправили сперва в Нерчинск, а потом в крепость, за полтораста верст от Нерчинска; страшно за него подумать, что эта крепость может быть Окотуй ⁴.

Степан Михайлович здоров, он очень опасается, чтобы вы не переписали получаемые от него письма. На представление 'позволить ему служить в Российских губерниях воспоследовал отказ.

Точно был запрос кн. Горчакову, нет ли какого препятствия для соединения Оболенского с вами; жаль, что вы заблаговременно не похлопотали о переводе вашем из Туринска; кажется, ни в каком случае вы не могли разъехаться с Евгением Петровичем, которого переводить для сожительства с вами теперь может быть найдут какие- нибудь затруднения — перевести вас обоих вместе в Ялуторовск.

С прошедшей почтой я получил письмо от Трубецкого (от 4 мая). Катерина Ивановна не совсем здорова и приписывает только несколько строчек, в последние годы здоровье ее видимо расстроилось и меня это по временам беспокоит.

О Лунине Сергей Петрович пишет, что он увезен в заводы и что более они ничего об нем не знают.

Александр Поджио три недели был в опасном положении, но теперь на ногах; Вадковский опять страдал грыжей и не может себе позволить даже умеренного движения. Сутгов хлопочет с мельницей,,

которую беспрестанно прорывает. О Каролине Карловне опять ни слова.

Из Кургана давно нет никаких известий, но на-днях мы ожидаем оттуда Белинского, который вместе с Ципоцким отправляется на родину. Господа эти и все их товарищи, присланные на жительство в Западную Сибирь, по представлению князя Варшавского и по случаю свадьбы наследника, получили совершенное прощение; по тому же случаю многим и другим полякам оказаны разного рода милости; может и наши пожилые юнкера отправятся теперь во-свояси ⁵.

Степан Яковлевич очень благодарит вас за вашу к нему нежность и просит меня сказать вам его почтение. Мне совестно предложить ему посредничество в нашей переписке, это может подвергнуть его какой-нибудь неприятности; по моему мнению, всего бы лучше прекратить нашу переписку перемещением всех в Ялуторовск; подумайте, 1как бы это устроить. Пока прощайте, мой милый и любезный друг, душевно и очень крепко вас обнимаю.

13-го ИЮНЯ.

Сейчас пришел из лесу и мне вручили письмо ваше от 30 мая. Очень жаль, что Красноносый ваш приятель не застал меня дома; я, не скидая шапки, отправился к нему и имел удовольствие только видеть его супругу /и посылку на мое имя; сам он, сказали мне, возвратится домой не прежде полуночи; я просил его домашних, чтобы они прислали его ко мне рано по угру. Мне очень желалось сегодня же взглянуть на ваш гостинец, но пришлось отложить это удовольствие до завтра; надеюсь, что сам Рыжиков принесет его, и я буду иметь возможность через него отправить к вам мой ответ на четыре ваши письма.

Мне искренно жаль Лунина и тем более, что я нисколько не разделяю вашего мнения ⁶. Он хотел бы быть мучеником; hoi чтобы мочь и хотеть им сделаться, нужно было бы прежде всего быть способным на это. По хорошо известным причинам этого никогда не будет у Лунина. Государственный преступник в 50 лет позволяет себе выходки, подобные тем, которые он позволял себе в 1800 году, будучи •кавалергардом; конечно, это снова делается из тщеславия и для того,
чтобы заставить говорить о себе. Он для меня всегда был и есть Копьев нашего поколения. Тот также в свое время был остряк и тешил народ своими проказами. Мне почти совестно, что я так откровенно высказал свое мнение даже вам о несчастном нашем товарище, но это у меня вырвалось, и вы меня не осудите ⁷.

Камелия пока стоит у меня в комнате >и питаю ее светом сколько* возможно более, перенося ее ежедневно два раза с окна на окно; у Матвея Ивановича теперь красят в доме, и я озабочен, чтобы ее как-нибудь не обидели перемещением из одной комнаты в другую. К тому же Матвей Иванович иногда слишком решительно поступает с растениями, и мне бы очень было, жаль, если бы он произвел какой-нибудь- неудачный опыт над камелиею.

Присланную вами тетрадку не замедлю доставить Александре Васильевне, она просила меня недавно сказать вам ее почтение. Старик ее за последнее время очень осунулся, и я иногда опасаюсь, чтобы нам не пришлось скоро поставить ему надгробный памятник.

По сравнению, другой наш старик несравненно бодрее, он по крайней мере нисколько не унывает ⁸.

На-днях здесь поймали беглого француза из Туринска по имени? Bomonait de Varenne. Найденные при нем бумаги отправлены в Тобольск, в этих бумагах, которые я частью читал, тысяча доносов на чиновников вашего округа и миллион ругательств Басаргину за то, что он лишил возможности этого чудака соединиться с какой-то Авдотьей Котельниковой, которая, по сознанию самого ее обожателя, est tres" laide ⁹.

Но пора ехать и к тому же честь знать. Надеюсь, что в этот раз вы будете довольны по крайней мере количеством отправленных мною> к вам листков.

14-го, 4-й час утра.

Премного благодарен вам за подарок, который дошел до меня в совершенной целости. Выдумка ваша сделать табачницу с изображением на ней Читы прекрасна. Панаев ваш молодец [нрзб.] вам предан ¹⁰. Еще раз простите, мой милый и любезный друг, и еще раз прекрепко вас обнимаю. Возвращаю с благодарностью [нрзб.], 2 части
и одну часть George Zant [!]. Скажите мое почтение вашим дамам и поклонитесь от меня товарищам.

68. И. Д. ЯКУШКИН —И. И. ПУЩИНУ¹

1841. Июля 6-го [Ялуторовск].

Вчера я получил письмо ваше от 27 июня, мой любезный друг Иван Иванович; его передал на улице Матвею Ивановичу брат Федина, который вместе с Виканкой [?] отправился в Тобольск искать места казначея или стряпчего и при этом удобном случае полечить также сестрицу от неизлечимых ее недугов. Теперь пишу к вам с Ципоцким, отъезжающим сегодня в Тобольск; надеюсь, что .оттуда без замедления найдут возможность переслать вам мой листок. Я никак не могу решиться употребить в пользу нашей переписки долгоногого моего приятеля; он и так имел большие неприятности по сношению его с государственными людьми. Ципоцкий давно кончил для вас мою комнату; рисунок его не дурен и в нем все изображено с большой точностью, кроме моей персоны, которой голову он покрыл вместо волос каким-то стриженым париком. Произведение свое полагал отправить к вам из Тобольска. За ним заехал из Кургана товарищ его Белинский и живет здесь уже несколько дней.

12-го июля.

Меня тогда отвлекли от вас, мой любезный Иван Иванович, обещав верный и удобный случай доставить вам мое письмо. Я полагал, что буду иметь возможность на просторе побеседовать с вами, когда заедет в Ялуторовск один из ваших Туринских художников; сейчас мне пришли сказать, что он приехал и через час отъезжает, и потому, противно моему желанию, приходится перемолвить с вами только несколько слов. Ципоцкий с своим товарищем отправляется в Тобольск. Он оставит для вас рисунок, который вместе с газетами к вам посылаю. Намерению вашему устроить приятный сюрприз для Надежды Николаевны никак не смею противиться.

Известие об совершенном освобождении вашего брата из-под надзора полиции меня как нельзя более порадовало ². Слава богу, что он после всех мытарств возвратится в круг своих родных и что Анна Ивановна, беседуя с ним об вас, хоть сколько-нибудь отдохнет сердцем.

Возвращаю вам письма Волконского и Сутгова, которые я, должен вам признаться, прочел с истинным прискорбием. Я не понимаю, какую радость находят эти господа пускаться в такие [нр-зб.] сплетни о своих товарищах. Неужели для них не ощутительно, что, ОЕге умея хоть сколько-нибудь уважать и щадить друг друга, мы теряем все возможные права на уважение людей, для нас посторонних; но меня еще более при этом огорчила мысль, что все эти непристойные сплетни дошли до вас через Фалкенберга ³.

Камелия решительно прижилась и пустила несколько довольно длинных побегов, но я все-таки не ожидаю, чтобы она цвела в нынешнем году. Клубника также растет во всю мочь.

Прошу вас сказать мое усердное почтение Марье Петровне и поцелуйте за меня ваших деток, если они еще не уехали. Кланяйтесь также от мен«я Николаю Васильевичу, [нрзб.] Ивановне [нрзб.] дружеских приветствий, и я, мой любезный друг, нрекрепко вас обнимаю.

69. И. Д. ЯКУШКИН — Е. И. ТРУБЕЦКОЙ¹

Ялуторовск. Октября 25. 1841.

Всякий раз, как я получаю от вас письмо, княгиня, я почти достоин сожаления из-з'а невозможности читать его напечатанным. Вам, может быть, известно, что я с трудом разбираю чей бы то ни было почерк, не исключая и своих собственных каракуль, и вы поймете, как я бываю иногда раздражен, не имея возможности прочесть собственными глазами те милые письма, которые вы посылаете мне; это — вроде внезапного поражения глухотой во время разговора, из которого не хотелось бы упустить ни одного слова. На этот раз, получив ваше письмо от 26 августа, я имел удовольствие прочесть его с начала до конца, не останавливаясь. Письмо вашего мужа также до
ставило мне исключительное удовольствие; я убежден, что во время писания этого письма он (мог быть только в хорошем настроении; это доказывает, что он совсем спокоен и доволен своим положением.

Я никогда не восторгался при виде гастронома, наслаждающегося вкусной едой, но мне приходилось иногда с удовольствием наблюдать крестьянина, который после полдневной работы смакует свой кусок черного хлеба и с жадностью пьет не очень чистую воду, как если бы это был нектар. Чтобы поступать, как он, необходимо иметь хороший аппетит, а это не всем дано; для того же, чтобы иметь возможность в духовном отношении поедать с хорошим аппетитом свой черствый, черный хлеб, нужно также иметь спокойную совесть, что тем более дано не каждому; но я прошу у вас извинения за то, что толкую вам хорошее о вашем муже, который способен вообразить, что я делаю это, желая на свой лад поухаживать з'а вами.

Вы пишете, что здоровье ваше было бы не плохо, если бы не ноги, которые, как вы опасаетесь, недолго будут действовать. Бог даст, это не случится. То хорошее, что вы мне сообщаете о ваших детях, не кажется мне только речью нежной матери и еще менее — матери, признательной провидению за дарование ей детей, достойных ее нежности.

Прошу вас поблагодарить КатерСину] Коист[антиновну] за ее добрую память и передать ей от меня пожелание всего хорошего.

Прошу вас также пожать за меня руку Федору Федоровичу.

Свистунов провел три дня с нами; теперь он в Тобольске по случаю нездоровья. Он, наверное, женится в январе.

Известия, полученные мною от своих, не из лучших: последнее время моя жена выглядит плохо. Первые вести, которые я получал об экзамене Вечеслава, были вполне удовлетворительными: литература, математика — все шло как нельзя лучше, но под конец он потерпел неудачу на латинском языке. Я очень огорчен этим. Не представляю себе, что станет делать бедный мальчик, хоть он и пишет, что решил снова сдавать экзамен в будущем году.

Прощайте, добрейшая княгиня. Да сохранит вас бог своей милостью.

И. Якушкин.

G понедельника Иван Дмитриевич гостит у нас. Это настоящий праздник» который он мне доставляет, пока приводится в порядок его жилище. Вы так добры, княгиня, что никогда не отказываетесь разделить радость других, и это заставляет нас рассказывать вам о нашей. Мари передает вам тысячу нежностей. Слава богу, здоровье всех нас хорошо. Целую ваши руки.

М, Муравьев-Апостол.

70. И. Д. ЯКУШКИН —С. П. ТРУБЕЦКОМУ¹

1841. Ялуторовск, октября 25.

Спасибо тебе, мой милый и любезный друг Сергей Петровичь, за писымо твое от 29 августа; читая его, я -налил тебе чашку чаю и набил трубку табаку, словом, мы беседовали с тобою по прежнему, только не спорили, без чего, конечно, не обошлось бы, если бы беседа наша была изустная. Я мало зн*аю о новых открытиях, по причине, что ничего почти нового не читаю.

У меня теперь морозят тараканов, и я на несколько дней перебрался к Матвею Ивановичу. Ты можешь себе представить, что за это время мы с ним очень часто говорим обо всех об вас и разумеется, что при этих разговорах ему часто приходится слушать меня. С каким бы удовольствием и я бы послушал какого-нибудь доброго человека, который бы рассказал м;не подробности о вашем житье-бытье.

Как жаль, что Саша при охоте ее к цветам и рисованию не учится ботанике, а право, это не хитрость, и ты очень мог [бы] заняться с ней этою наукой; ее бы она очень забавляла и во многом отношении она могла бы быть для нее полезна; было время, когда были уверены, что детей надобню долго учить геометрии, чтобы научить их точно и правильно рассуждать, но в геометрии истины так полны и правила преподавания ее так непреклонны, что они ничего не имеют общего со всем окружающим человека, и вот, может быть, причина, почему нередко случается, что математическая голова бывает на плечах человека пошлого во всех своих житейских отношениях.

В науках естественных истинны суть только явления большею частью столько же ощутительные для ребенка, как и для взрослого

человека; стоит только представить ребенку явление в порядке, приспособленном к его понятию, и для него многие законы, управляющие этими явлениями, сделаются также ощутительными; вообще я думаю,- что некоторые части естественных наук, преподаваемые как следует,, могут заменить логику, эту науку скучную и недоступную для детей’ и которую, однако, преподают им с целью образовать их рассудок.

В естественных науках самое трудное состоит, конечно,, в изучении особенного языка, составляющего принадлежность отдельную каждой части науки; к тому же многие из этих языков весьма неточны и часто непоследовательны; чтобы пособить этому неудобству, можно, кажется, во многих случаях пополнить языки изустный и письменный языком изобразительным; для этого с начинающим обучаться, положим, ботанике прежде всего надо заняться последним этим языком,, то-есть научить его читать изображения и вместе с этим изображать все им прочитанное на этом языке, но ты скажешь, для этого необхо* димо уметь рисовать; я тебя могу уверить, что Сашенька твоя достаточно хорошо рисует, чтобы изобразить всякую часть растения; она теперь не может этого сделать потому, что она не понимает растений и части их составляющие и еще потому, что она не умеет еще распорядиться самим рисунком, то-есть не знает, с чего следует его начать и чем кончить; и в том и в другом ты, конечно, можешь ей всякий раз* пособить ².

Но пора кончать: Матвей Ивановичь хочет к тебе приписать,, и мне совестно, что я оставляю ему так мало места. Прости, мой любезный друг, крепко тебя обнимаю, обними за меня своих деточек и очень нежно поцелуй за меня руку у Екатерины Ивановны.

Иван Якушкин.

Александра Васильевна, муж ее и Ваня Кириллович благодарят тебя за память и свидетельствуют тебе почтение ³.

Мой добрый Сергей, мне осталось ровно столько места, чтобы крепко обнять тебя и просить, чтобы твоя превосходная жена соблаговолила принять дружественные пожелания моей жены. Да хранит вас господь.

М. Муравьев-Апостол.

71. И. Д. ЯКУШКИН —И. И. ПУЩИНУ¹

1841. Ялуторовск. Октября 25.

Письмо ваше от 5 сентября я давно получил, мой милый и любезный Иван? Иванович; вероятно, вы неистовствуете на меня, что я так долго не отвечал на это письмо; причины моего молчания все те же, какие были и прежде. Совестно как-то навязывать другим запрещенный товар. Конечно, я мог бы писать к вам через губернатора, но одна мысль, что строки мои будут читаны кем-нибудь кроме вас, отнимают охоту приняться за перо.

Жалобы мои на Степана Михайловича оказались несправедливыми. Он никогда не проезжал мимо Ялуторовска, и из Омска на Тобольск совсем не дорога на наш город. Объяснять вам, как в этом случае я попал в просак, было бы слишком долго; дело в том, что я был виноват пред Степаном Михайловичем, поверив глупому слуху, будто он всех нас объехал, и чистосердечно просил у него прощенья.

Всею душою потужил, узнавши о последней вашей потере ²; пятнадцать лет обстоятельства приучают нас к разлуке с близкими нам людьми; благодаря бога, они нисколько не разучили вас любить тех, кого вы когда-нибудь любили, и потому полагаю, что горестное известие из дому очень вас опечалило. Я нисколько не опасаюсь, чтобы и в самой печали вами обуял дух уныния, но признаюсь вам, что иногда очень боюсь за ваше телесное здоровье; без него в наших обстоятельствах очень плохо. Жаль, что Михаил Ивановичь не приезжал в Петербург проститься с матушкой; вероятно, присутствие его оживило бы сколько-нибудь вашего батюшку и было бы отрадно для Анны Ивановны.

Я не писал к Надежде Николаевне о сюрпризе, ей вами приготовленном; любопытно з'нать, как он разыграется.

Евгения Петровича давно ждут в Тобольск, но его еще там не было по известию от 19 октября. Невероятно, чтобы он вздумал к нам заехать. Крюк, конечно, был бы небольшой из Тобольска завернуть в Ялуторовск, но кроме всех трудностей окольного пути, он наверно будет под конец спешить добраться до Туринока, где все так давно
его ожидают. Паче чаяний, ©ели он теперь уже с вами, прошу вас очень его обнять за меня.

Свистунов, в проезд свой из Кургана в Тобольск, пробыл у нас три дня. Он имеет решительное намерение жениться в начале будущего года при совершеннолетии своей невесты. Теперь он хлопочет в Тобольске о вступлении на службу. Здоровье его не совсем исправно, но, кажется, он мнителен, преувеличивает свою хворость и главный его недуг состоит в беспрестанном его внимании, обращаемом им на свое здоровье.

По письмам Катерины Ивановны и Сергея Петровича от 29 августа все они там здоровы.

Где находится Лунин, положительно они не знают, вот слова Катерины Ивановны³: «О Лунине мы знаем то, что рассказал вернувшийся на-днях в Вельск Громницкий: недавно ему вернули все вещи, теперь он получает письма от своей сестры и небольшую помощь деньгами». И вообще видно, что положение его несколько улучшилось и из этого кажется можно заключить, что по его делу Иркутское начальство произвело много шуму по пустому.

Хозяйка моя морозит тараканов и, не желая погибать вместе с этими насекомыми, я живу пока у Матвея Ивановича; всякий день случается говорить об вас и пожалеть, что вы не с нами; оставив свое жилище, все мои хлопоты были обращены на камелию, которую я принужден был перенести в баню, где пока и Родивоновна с -кошкой своей поместилась под конец, и надеюсь, что камелия будет цвести; на ней образовалось несколько цветочных почек и иные из них достигли величины голубиного яйца; но с уменьшением дня рост их приостановился, и теперь я не знаю, будут ли они иметь довольно жизни, чтобы вполне развернуться.

О другом моем растении, Оленьке, ничего особенного сказать вам не имею, может и потому, что я, говоря с вами об ней [нрзб.], не знал и очень оттого не чувствую охоты говорить вам об ней на бумаге. Как вы сами знаете, не все то пишется, что говорится, и не все то говорится, что пишется. -

Мария Константиновна благодарит вас за память, Матвей Ивано
вич дружески жмет вам руку. Гутинька посылает вам две строки своего чистописания. При случае не следует ли вам ей доставить пропись вашего произведения, по которой она могла бы обучиться писать мелким почерком, или прикажете ей паки продолжать ей писать с тех прописей, которые вы ей оставили.

Степан Яковлевич вам свидетельствует почтение. Николинька пробыл у него шесть недель, в которые мы мало его видели; с прошлого года он ine очень много вырос, но очень похорошел. Теперь Свистунов, который живет в одном доме с Мишей, он кажется дает этому юноше уроки французского языка.

У меня есть до вас просьба, нельзя ли узнать, делают ли картон на бумажной фабрике, что возле Туринска и почем обходится лист величиною и толщиною, какой именно, не умею вам сказать. Картон нам этот нужен для наклейки таблиц, по которым обучаются в школах взаимного обучения; также — почем можно купить на этой фабрике стопу писчей бумаги и стопу бумаги для оклейки стен.

Как бы ни желалось еще поболтать с вами, но надо кончить. Простите, мой милый и любезный друг, очень крепко вас обнимаю.

По приказанию вашему читаю французскую книгу, разумеется, за исключением всего того, что относится до политических сплетней. Сказка Souilly мне не понравилась не потому, чтобы я не признавал некоторое дарование в ее сочинителе, но потому, что весь этот период, который он в ней представляет, истинно отвратителен.

72. И. Д. ЯКУШКИН-И. И. ПУЩИНУ¹

1842. Ялуторовск, Марта 17.

Казак, проводивший Басаргина, возвратился из Кургана, и мне почти совестно, что я, в его отсутствие, не успел написать к вам. Дело в том, что все эти дни я не очень был здоров — сплю ночью, сплю и днем, и все спать хочется; впрочем, это обыкновенная моя болезнь, прежде посещавшая меня очень часто и про которую в последний год я совсем почти забыл.

Много благодарю вас за бумагу и другие присланные вещи; все эти покупки доставили вам более хлопот, нежели я думал, и перед другим я пустился бы в 'извинения при этом случае, но перед вами не смею.

Николай Васильевич пробыл в Ялуторовске почти четверо суток; все это время мы были с ним, разумеется, неразлучна; жена и теща его были также почти беспрестанно с нашими дамами; вероятно, он сообщит вам впечатление, произведенное над ним пребыванием его с нами. С моей стороны, я очень рад был с ним увидеться и потолковать с ним о многом и многих и особенно об вас, мой любезный друг. В первый вечер по приезде его мы провели с ним часов пять глаз на глаз. Он мне рассказывал про ваше житье-бытье в Турин- ске, и, наконец, начал меня уверять, что дела ваши и вашего семейства в совершенном расстройстве, что вам необходимо пуститься в какие-нибудь обороты и что даже вы готовы на это; я с ним спорил донельзя — и пустился в свою очередь уверять его, что он вас нисколько не понимал и не понимает. При каждом моем сильном натиске он очень хладнокровно ссылался на ваше письмо, которое лежало передо мною нераспечатанное. Прение наше продолжалось далеко за полночь, и, расставшись с ним, я тотчас прочел ваше письмо, из которого вижу, что вам предстоит какое-то поприще, совершенно мной для вас не предвиденное; ради бога, потерпите мою дерзость: я никакой не имею возможности представить себе вас именно золотопромышленником и искателем золота — на что оно вам ².

Вы прожили более сорока лет, нисколько об нем не думая, и, сознайтесь, прожили их, благодаря бога, не дурно. Понимаю, что вам может иногда приходить на сердце желание не обременять отца и братьев необходимыми на вас издержками и особенно, если денежные дела их не совсем в порядке; но подумайте, что в случае пребывания вашего с ними вместе ваши издержки из общего достояния могли бы быть несравненно значительнее, нежели они теперь; к тому же от нас всегда зависит много уменьшить наши издержки, и для вас это тем удобнее, что вам скоро предстоит перемещение, а я по себе знаю, что в новом месте всегда удобно распорядиться расходами.

Во всяком положении есть для человека особенное назначение, и в нашем, кажется, оно состоит в том, чтобы сколько возможно менее хлопотать о самих себе. Оно, конечно, не так легко, но зато и положение наше не совсем обыкновенное. Одно только беспрестанное внимание к прошедшему может осветить для нас будущее; я убежден, что каждый из нас имел прекрасную минуту, отказавшись чистосердечно и неограниченно от собственных выгод, и неужели под старость мы об этом забудем? И что же после этого нам остается? Я сам не очень понимаю, откуда взялась у меня смелость написать к вам все то, что я написал, и очень чувствую, что почти беспрестанно ожидаю от других несравненно более, нежели сам могу сделать или сделал бы на их месте, и от вас еще требую более, нежели от других, а почему именно, вы, может быть, отгадаете.

Насчет перемещения вашего в Тобольск или Туринск, кажется, и задуматься нет возможности ³— удовольствие родных ваших получать из Тобольска неделею ранее, нежели из Ялуторовска, ваши письма не должно стать на ряду ни с какими другими для нас, или даже для вас, приятностями. Во всяком случае и по всем вероятностям,- в нынешнем году мы с вами увидимся. Из Тобольска в Туринск вы проложили дорогу на наш город. Надеюсь, что обратно вы нас не объедете.

Но до приятного этого свидания еще долго — пожалуйста, напишите, на что решил вас проезд Гаюса? «Nouvelles Genevoises» я прочел с удовольствием и особенно последняя мне очень понравилась. «La bibliotheque de mon oncle» заключает в себе наиболее происшествий, рассказанных довольно простым слогом, и, кажется, не представит большого затруднения для переводчика. «L’Heritage» также рассказана живо и хорошо, но некоторые суждения в ней, может быть, не совсем понравятся цензору. Впрочем, это уже будет дело Егора Антоновича. Вероятно, по получении этой книжки вы приметесь за работу — ив добрый час! Жданная нами гостья не бывала и, вероятно, не будет. Bernardin de St. Pierre я уже пустил в ход, дал его читать Василию Карловичу; у Матвея Ивановича и у меня есть пока другое чтение.

Вы, вероятию, яа нас не взыщете, если мы продержим некоторое вре* мя э^гу вашу книгу.

На Любимова я немного подосадовал, что он не дал вам знать об отправлении обратно людей, которые везли его вещи из Ялуторовска в Туринск. О вас он иначе не оишет к Александре Васильевне, как с восклицательным знаком, и потому непонятно, почему он у вас редко бывает; если можно, не теряйте его из виду. Может быть, для негр еще есть возможность воздержаться от взяток.

О Каролине Карловне ничего особенного сказать вам не имею, чего бы вы не знали прежде. Перед отъездом ее Никита Михайлович был два раза в Оёке и в последний раз приезжал нарочно с ней проститься.

О новобрачных⁴ также почти ничего написать вам не могу. Кажется, она женщина очень неглупая — и он ее страстно любит. Бог даст, они будут счастливы. В Тобольске им пока очень хорошо. Матвей Иванович вчера получил от него первое письмо с тех пор, что мы с ним в последний раз расстались. Он пишет, что масленица их сокрушила беспрестанными увеселениями, но что пост привел все в порядок и что они теперь живут очень мирно и покойно.

Степану Яковлевичу передал ваши извинения, и он сам на них вам отвечает. Приятель ваш Федосей Федорович также принес мне к вам письмо, которое при сем прилагаю.

Евгению Петровичу посылаю два письма, одно от Степана Яковлевича, а другое без' надписи от Матвея Ивановича. Впрочем, я и сам напишу к нему несколько строчек.

Поклоны ваши все роздал исправно. Дети вас часто поминают. Родивоновча вам посылает низкий поклон. Всякий раз, что я читаю ей приветствие в вашем письме, она никак не может воздержаться от восклицания: «И что это за Иван? Иванович!» Вероятно, на ее языке это много значит. О магнетизме опять к вам не пишу, предоставляя этот предмет изустному нашему с вами разговору, если бог приведет нас когда-нибудь увидаться.

Много благодарю вас за желание сделать для меня отводок от вашей камелии. Я думаю лучше подождать с этим делом [до]

перемещения вашего из Туринека. Николай Васильевич предлагал мне свою камелию, но я решительно от нее отказался. Но пора кончить; уже за полночь, а мне хочется измарать еще страничку к вашему сожителю ⁵. 'Простите, мой любезный друг. Будьте здоровы и телом и душой. Крепко вас обнимаю.

73. И. Д. ЯКУШКИН —Е. И. ЯКУШКИНУ¹

1842. Ялуторовск, сентября 19-го.

Очень рад, мой милый друг Евгений, что нынешним летом ты побывал в Москве; только жаль, что во время твоего там пребывания ты мало виделся с братом; но и об этом почти сожалеть не следует. Конечно, Вечеславу стоило не малого усилия решиться променять тебя на латынь, но на этот раз он как старший подал тебе добрый пример, жертвуя самым приятным и совершенно позволенным удовольствием •не только трудной, но и весьма скучной обязанности.— В последнем своем письме бабушка писала ко мне, что ты доехал до Петербурга без приключений.— Вот и тебе остается немного времени до экзамена.

Я не требую исполнения данного тобою мне обещания поступить в число первых между твоими товарищами, для этого необходимо бы было некоторым из них приостановиться в своих успехах и пропустить тебя вперед, чего ни я ни ты, вероятно, желать не посмеем; но я ожидаю, что ты употребишь всевозможное старание приготовить себя и наилучшим образом к предстоящему тебе испытанию. Мне бы хотелось тебя убедить, что сравнение себя с другими не только может быть для нас бесполезно, но даже и очень вредно. Трудно быть справедливыми против тех, которые впереди нас и которых мы силимся обогнать, или быть беспристрастными и кроткими к тем, которые от нас отстали и на которых мы обыкновенно смотрим с каким-то сожалением; зависть или гордость тут -почти неизбежны, чтобы оградить себя от той и другой и вместе с этим подвигаться вперед. Кажется, всего вернее беспрестанно сравнивать себя с самими собою, то-есть тех себя, которых мы знаем, с теми себя, какими мы должны и можем
быть* Спасибо тебе, мой милый друг, за твое письмо из Москвы. Теперь я не ожидаю, чтобы ты скоро написал ко мне,— дела у тебя много и мне совсем не желается перепиской со мной отрывать тебя от учебных твоих занятий или от прогулок и отдохновений, также для тебя необходимых.— Когда увидишь тетушку Пелагею Васильевну, поцелуй у нее за меня ручку и поклонись от меня Михаилу Николаевичу. Иван Иванович Набоков должен быть в одном классе с тобой, знаешь ли ты его тетушку Анну Ивановну Пущину? Когда увидишь ее в Царском Селе, скажи ей мое усердное почтение. Прости, мой милый друг, крепко тебя обнимаю

Иван Якушкин.

74. И. Д. ЯКУШКИН —В. Л. ДАВЫДОВУ¹

1843. Ялуторовск. 12 ИЮНЯ.

Благодарю вас, дорогой Василий Львович, за удовольствие, которое доставило мне возможность обнять Васю. Его экипаж требовал починки, и ему пришлось часов тридцать провести в Ялуторовске. Пока он был с нами, Матвей Иванович и я старались быть как можно моложе, чтобы сколько-нибудь умерить его нетерпение поскорее добраться до Москвы. Он, поводимому, славный мальчик, и я хочу надеяться, что с божьей помощью он? всегда будет радовать своих родителей. Вы, наверное, не посетуете на меня, если я попрошу мою тещу время от времени навещать его и в случае надобности напоминать ему, что он должен вам писать. Вчера в два часа дня он покинул нас в добром здоровьи, как и его товарищ, который оказался моим давнишним знакомым; мы оба припомнили, что в 36-м году мы вместе плавали по Байкалу.

Желая вам и всем вашим доброго здоровья, сердечно жму вашу руку и прошу вас выразить Александре Ивановне мое глубокое почтение и передать мой дружеский привет Михаилу Фотьевичу и Михаилу Матвеевичу. Матвей Иванович кланяется вам.

75. И. Д. ЯКУШКИН —Е. И. ТРУБЕЦКОЙ¹

Ялуторовск. 1843 августа 14

В последние две недели, княгиня, вам писали Матвей Иванович и Евгений Петрович; сегодня моя очередь поблагодарить вас за два ваших милых письма, одно от 24 июня, другое, которое я получил вчера, от 17 июля. Мы будем вам писать только по очереди и, как видите, благодаря этому вы рискуете получать каждую неделю письмо от кого-нибудь из нас четверых ². Эти господа устроились в нашем городе временно, они надеются перебраться в Тобольск, где уже находится часть их вещей и дом, нанятый на целый год. Тот дом, который они занимают здесь, расположен приблизительно в двух верстах от моего, что не мешает нам видеться ежедневно, а когда¹ мы вместе, мы вспоминаем иногда наше прежнее пребывание в Чите и в Петровском.

Когда вы получите это письмо, Ноны не будет уже, вероятно, в Урике. Всем вам, кто любит ее, особенно ее бедному дяде³, будет трудно проститься с нею надолго. Дай бог ей найти в том мире, где она скоро будет, по крайней мере часть тех забот и расположения, которые окружали ее до сих пор; что кажется достоверным в настоящий момент, это — то, что Катерина Федоровна будет очень рада иметь ее в Москве⁴; надо надеяться, что провидение позаботится о бедной девочке и поможет ей найти путь среди всех горестей, которые окружат ее.

Вы так рассудительны и так терпеливы в том, что вы называете нашими немощами, что было бы неуместным с моей стороны стремиться выразить вам соболезнование. Я предпочитаю порадоваться с вами тому хорошему, что выпало вам на долю и которое вы так хорошо выразили, сказав мне, что все идет у нас прекрасно.

Моя теща пишет вам, и вы, следовательно, знаете, что здоровье моей жены все еще в прежнем состоянии. Евгений приехал на каникулы в Москву, а Вечеслав принужден снова готовиться к экзамену, который будет у него в сентябре.

Я имел недавно хорошее известие: Нарышкин получил повышение как офицер. Если он не может тотчас же выйти в отставку, может
быть, ему позволят по крайней мере приехать на несколько месяцев к своей жене в деревню, купленную ими в прошлом году под Тулой. Черкасов получил отставку и собирается устроиться недалеко от Покровского: вот и хорошие новости, слава богу.

Что касается нас, мы живем тихо, как бы в прошлом, имея строго налаженные занятия, т. е. Матвей Иванович и я. Пущин и Оболенский, как обычно, находятся до сих пор в неопределенном положении. Александра Васильевна вам писала, полагаю, что у ее мужа был удар, который, как мы были уверены, должен был окончить все его страдания; его соборовали. Городской врач, который случайно оказался здесь, оказал ему помощь; больной, против всех ожиданий, поднялся со своего смертного одра и продолжает влачить свое печальное существование.

Целую вам нежно руки, княгиня, и прошу обнять за меня моего дорогого Сергея Петровича. Наши дамы и мужчины кланяются вам.

И. Якушкин.

76. И. Д. ЯКУШКИН — В. И., Е. И. и Е. Г. ЯКУШКИНЫМ ¹

1846. Ялуторовск. Сентября 28-го.

Письмо твое от 1 сентября я получил, мой милый друг Евгений.

На прошедшей неделе я имел известие о совершенно успешном окончании твоего экзамена и порадовался этому истинною радостию; еще несколько ² месяцев труда по учебным твоим занятиям, и при помощи божией ты оставишь университет с приятным чувством сознания, что ты добросовестно исполнил свой долг на приготовительном поприще к жизни. Если в нынешнем году при университетских твоих занятиях ты будешь иметь время и возможность заняться судопроизводством на самом деле, то этим шагнешь далеко вперед.

Знать и уметь — две вещи часто совершенно разные; уменье и без знаний кой-как плетется своим путем на свете, а знание без уменья в действительной жизни — прежалкая и пресмешная вещь.— Причины,
почему до сих пор не только у нас, но и везде при образовании юношества обращают внимание единственно почти на одно только знание, скрываются, может быть, во мраке времен протекших.

Я просил бабушку прислать мне книжку Слонимского ³, в которой объяснено устройство его числительного прибора; посредством этого прибора очень простого устройства, как сказано было в объявлении, можно без труда и малейшего размышления делать сложение, вычитание, умножение и деление. Изобретение такого прибора было бы истинный клад, и ученые хлопочут об этом уже несколько столетий; для меня любопытно было ознакомиться с гениальным открытием Слонимского; на место его книжки бабушка прислала его прибор для сложения и вычитания; позабавившись этой затейливой игрушкой, я убедился, что она никогда в употреблении не заменит у нас счеты, на которых русский человек привык так легко и верно совершать все свои выкладки.

Премного благодарю тебя за предложение прислать мне некоторые из твоих исторических книг; заниматься дельно историей в Ялуторовске мне не по силам, а читать для того, чтобы не думать, у меня есть пока русские и французские журналы.

Прости, мой милый друг, крепко тебя обнимаю, обними за меня Вечеслава и поцелуй за меня ручку у бабушки Катерины Васильевны.

Иван Якушкин.

77. И. Д. ЯКУШКИН и М. И. МУРАВЬЕВ-АПОСТОЛ—

С. П. ТРУБЕЦКОМУ¹

1846. Ялуторовск. Ноября 9-го

Крепко обнимаю тебя, мой любезный друг Сергей Петровичь, целую ручку у Катерины Ивановны и прошу тебя обнять за меня твоих деток; я гощу и загостился у Матвея Ивановича; три уже недели живу у него под предлогом, что у меня в это время морозят тараканов; хозяева у меня добрые, балуют меня донельзя, общих занятий у нас
довольно, и время тут летит для меня еще быстрее обыкновенного. О подробностях нашего житья-бытья ялуторовского я к тебе не пишу; по этой части все, что может быть для тебя любопытного, ты узнаешь от прочих своих ялуторовских корреспондентов ². Я очень виноват перед Катериной Ивановной; давно получил письмо ее и до оих пор не отвечал на него и, несмотря на мою неисправность в переписке с обоими вами, уверен, что вы не сомневаетесь в неизменной моей дружбе к вам. Прости, мой милый друг, и на прощанье опять крепко обнимаю тебя.

Иван Якушкин.

Ялуторовск³. 1846, ноября 9.

Я получил, мой добрый Сергей, на прошлой неделе твое письмо от 16 сен- 1ября и так как, по-моему, нельзя лучше доказать удовольствие от получения письма, как ответив на него тотчас, я намерен был писать к тебе в прошлую, субботу, но визиты, которые отняли у меня целое утро, заставили меня отложить ответ до сегодня.

Моя жена была очень больна и о>чень страдала в течение двух последних недель,— вот что вызвало те визиты, о которых я говорю. Не имея здесь реши-, тельно никого, к кому мы могли бы обратиться в случае заболевания, я не могу тебе сообщить причины, вызвавшие страдания моей жены. Бог в своей бесконечной, милости послал мне на время этого испытания нашего дорогого, хорошего Ивана Дмитриевича, который обычно проводит под нашей кровлей ежегодно несколько недель. Он был для меня, как ты хорошо понимаешь, большим помощником и: большой поддержкой. Здоровье моей жены, слава богу [поправилось]. Завтра мы все намерены отправиться обедать к Ив. Ив. Пущину, который собирает нас у себя по воскресеньям.

Наша маленькая колония увеличилась тремя новыми членами — вдовой и двумя детьми Вильгельма Кюхеьбекара⁴. Пущин — признанный попечитель наших вдов. Его чудесное сердце и справедливый ум, обладающий большим тактом, дают ему все возможные права на это. Мы надеемся, что дети нашего покойного товарища будут приняты родственниками, которые остались у Вильгельма Карловича в России. Семилетний мальчик посещает пока нашу приходскую школу, основанную нашим достойным и уважаемым протоиереем, а маленькая девочка играет в куклы, так как еще слишком мала для ученья.

Мой отец прислал мне 400 р. серебром, добавив, что я получу такую же сумму в конце года. Ты видишь, что мои дела с этой стороны улучшаются:.

Я очень доволен, что мог освободиться от всех своих долгов, которые принужден был оделаггь для поддержки нашего существования.

Моя жена передает тебе тысячу приветствий, так же, как и княгине, а я почтительно целую ей руки. Верь, мой добрый Сергей, признательности за то, что ты сохраняешь ко мне благожелательные чувства, несмотря на годы долгой разлуки. Крепко и нежно обнимаю тебя.

М.

78. И. Д. ЯКУШКИН — Е. И. ТРУБЕЦКОЙ¹

Ялуторовск. 1846, декабря 15

Начинаю с пожелания вам хорошего года, княгиня; желаю вам провести его в добром здоровье; вам и всем вашим я не осмеливаюсь выразить пожелание, чтобы все затруднения жизни, неизбежные для каждого при всяком положении, миновали бы вас: это было бы высказыванием невыполнимых пожеланий; я предпочитаю пожелать вам полного доверия к тому, кто никогда не обманывал искренних надежд на его неисчерпаемую благость, кто успокаивает каши горести, когда в минуту печали мы протягиваем к нему руки, кто умеет умножить нашу радость, если мы не так скверны, чтобы забыть о нем в минуту счастья.

Мне нет нужды говорить вам, с каким интересом читали мы все четверо вместе ваши милые письма от 1 ноября к Оболенскому и ко мне. Жизнь, которую вы ведете в Иркутске, кажется во многих отношениях гораздо лучше той, которую вы вели в Оёке. До сих пор вы можете только радоваться судьбе своих двух девочек ²; внимание, уделяемое им Каролиной Карловной, проявляемые ею заботы, которые вы можете сами ежедневно оценивать, верная гарантия, что обе ваши девочки получат такое хорошее воспитание, какого вы и ваш муж желаете для них. Полагаю, что дорогая моя Саша, которая стала уже взрослой барышней, должна быть очень счастлива, видя своих сестер так хорошо устроенными, а они сами должны радоваться на любовь своих родителей и воспользоваться преимуществами общественного воспитания ³.

Женитьба Петра Ивановича несколько всех нас удивила, но потом, когда я подумал о влиянии такого превосходного сердца, как у него, я не посмел даже на миг сомневаться в том, что он сумел сделать счастливой особу, которая решила стать его женой; если вы увидите его, прошу вас пожать ему за меня сердечно руку и сказать, что я желаю ему всякого благополучия.

И на этот раз я не говорю вам о нашей здешней жизни; каждая божья неделя почти одно и то же в нашей общественной жизни. Тем более я не сообщаю вам московских известий. Моя теща пишет вам аккуратно и сообщает вам о моей жене и детях. Целую нежно вашу руку, добрейшая моя Катерина Ивановна, и прошу вас обнять за меня вашего- мужа и ваших детей. Думаю, что Оболенский писал вам на прошлой неделе, а Пущин пишет сегодня.

И. Якушкин.

79, И. Д. ЯКУШКИН —В. И. и Е. И. ЯКУШКИНЫМ ¹

1847. Ялуторовск. Генваря 11

Странную ты задаешь мне задачу своими письмами, мой милый друг Вечеслав, вынуждая меня защищать тебя против тебя самого. Ты всякий раз пишешь ко мне, что ты чрезмерно ленив и ничего не делаешь, а между тем из последнего твоего письма видно, что университетские твои занятия нисколько тебя не затрудняют, из чего следует заключить, что ты заблаговременно с ними управился, прилежно трудившись прежде, или что ты имеешь способность без¹ труда управляться с делом. Кажется, что из слов твоих я устроил наистрожайше точный вывод тебе же в похвалу. Если ты, высказывая мне свои слабости, поступаешь со мной, как юная красавица, которая говорит беспрестанно влюбленному своему супругу о своих недостатках в уверен*' ности, что это одно из средств его еще более привязать к себе, то я могу только благодарить тебя за такую доверенность, а если тебе покажется, что все, здесь мной написанное, большой вздор в сравнении
с тем, о чем я мог бы писать к тебе, то, может быть, ты будешь и прав в своем суждении, но все-таки прошу тебя, не осуди меня за этот вздор.

Прости, мой милый друг. Крепко тебя обнимаю.

Ты пишешь, мой милый друг Евгений, что у тебя очень много хлопот, и, как видно, очень дельных хлопот, с которыми ты не имеешь возможности управиться, как бы тебе желалось; с твоим трудолюбием, бог даст, все это уладится вполне хорошо. Опять уверяю тебя, что я нисколько тебя не осуждаю за разнообразность в твоих занятиях; напротив, мне кажется, если бы я узнал, что в твои годы ты постоянно занимаешься одним и тем же предметом, то я бы призадумался. Конечно, ученый, который всю жизнь корпит исключительно над какой-нибудь одной частью науки, может быть очень полезен для самой науки, точно так же, как и человек, который во всю свою жизнь делает только булавочные головки, может быть полезен для промышленности, но еще никак не доказано, чтобы тот и другой такими исключительными занятиями не умаляли в себе много способностей, да с ними вместе и самого достоинства человека.

Критику и разбор русских книг в «Отечественных записках» я читаю очень прилежно. Статью о стихотворениях Кольцова я прочел с удовольствием, но не знал, что сочинитель ее — брат того Майкова, которого отрывки я читал также с большим удовольствием в «Отечественных записках» ².

Прости, мой милый друг. Крепко тебя обнимаю.

И. Якушкин.

80. И. Д. ЯКУШКИН — Е. Г. и Е. И. ЯКУШКИНЫМ¹

1848 г. 23 марта [Ялуторовск].

Я писал тебе неделю тому назад, моя милая и дорогая Елена, и сегодня опять пользуюсь случаем написать тебе еще. Узнав о всем том, что произошло во Франции, я 'старался держать себя в руках и

не поддаваться опасениям о том, что в этой шумихе могло с вами случиться,— с тобой и с моим дорогим Евгением; и вот на следующий день после этой новости я получаю письма от моей тещи, которая сообщает мне о вашей свадьбе в Париже 13-го прошлого месяца, что совпадает с последним днем шумного представления, только что данного миру французами на улицах Парижа². В виде свадебного подарка я всеми помыслами призываю на ваш союз благословение неба и предложил бы вам свои самые дружеские, преданные и нежные чувства, если бы они уже с давних пор вам не принадлежали. Прости,, дорогое дитя, обнимаю тебя от всего сердца и прошу тебя нежно поцеловать, за меня твоего мужа.

Ты можешь легко себе представить, мой милый друг Евгений, с какою радостью я получил известие о твоей женитьбе. Крепко жму тебе руку и поздравляю с окончанием этого благого дела, столь близкого твоему сердцу. Я не мог не похвалить тебя в душе за присутствие духа; дела с бездельем никогда не должно смешивать, а твое дело в Париже было¹ жениться, и тебя от него не могли отвлечь ни шум, ни самая занимательность Пролога, разыгранного на улицах Парижа. С нетерпением буду ждать дальнейших о тебе известий. Бабушка в последнем своем письме говорит мне, что ты собираешься скоро писать ко мне и что вы еще на некоторое время остаетесь во Франции, а может быть, теперь вы уже оставили Париж и по прежнему твоему предположению переселились в Берлин, где ты опять пристально принялся за учебные занятия; в последние годы ты с ними так свыкся, что, конечно, их не покинешь и при помощи божией приобретешь средства быть дельным человеком в обширном смысле этого слова.

Конечно, у нас до сих пор мысль и знание не имеют того почета, каким они пользуются на Западе, но зато без шуму и без блеску они у нас приносят более пользы, нежели где-нибудь, и я уверен, что человек, искренно и совершенно бескорыстно посвятивший себя на святое служение истины, если не всегда услышит громкий отголосок на свое слово, то всегда найдет у нас плодородную почву, на которой: брошенные им семена принесут обильный плод.

Я, кажется, не писал к тебе, что Вася Муравьев, при проезде своем в Иркутск, пробыл у меня несколько часов, и я с ним хотя не вдоволь, но все-таки с истинным наслаждением поговорил о вас, мне милых ³.

Надеюсь, что Вечеслав к тебе пишет; по всем известиям, он пристально занимается делом по службе, чему я очень рад. Тут первый прием, как и во всяком деле, очень много значит.

Прости, мой милый друг, еще раз дружески жму тебе руку.

81. И. Д. ЯКУШКИН —Е. И. ЯКУШКИНУ

1848. Ялуторовск. Мая 1-го

-Письмо твое из Берлина от 23/11 марта на нынешней неделе я получил, мой милый друг Евгений. Бабушка, сколько имеет возможности, часто извещает меня об вас, и ты можешь себе представить, с каким чувством я всякий раз ожидаю ее письма; от 27 марта она писала, что вы, может быть, скоро будете к ним в деревню, чего ей, кажется, очень желается, а из того, что ты пишешь ко мне, можно заключить, что вы расположились на житье в Берлине. Ты так просто и спокоййо описываешь мне ваше там пребывание, что ,и мне легко стало на сердце, когда я вообразил ваше мирное существование посреди окружающей вас трескотни *. Если ты не привык говорить по-немецки, то, я полагаю, для тебя будет затруднительно, особенно сначала, понимать лекции на этом языке, но, впрочем, с прилежанием и твердой волей преодолевают и не такие затруднения. Я очень верю, что если ты останешься в Берлине, то употребишь время на пользу, а не на какие-нибудь пустые увеселения, с тем чтобы, возвратясь на родину, быть при помощи божией и другим на пользу. Разбор de «L’histoire de la revolution» par Michelet читал в «Journal des Debats», который, кажется, не большой охотник до Мишлэ; я когда-то тебе высказал мое мнение о его сочинении «L’histoire de France» ²; и точно, в этом сочинении, несмотря на самохвальство француза, много есть прекрасных страниц, и я прочел его с большим удовольствием. Зато я едва имел терпение окончить седьмую часть «Le Consulat et

Г Empire»,— что за утомительные подробности и что за бессовестное хвастовство во всем рассказе; теперь можно уже предвидеть, как будет бессовестно лгать Thiers, если он когда-нибудь дойдет в своем сочинении до 12-го, 13-го и 14-го годов³. С некоторого времени французы беспрестанно толкуют о должном уважении к истине и человечеству, но до сих пор, кажется, они уважают и потому только хвалят самих себя. Впрочем, это их дело, а не наше.

Я бы мог попросить тетушку Пелагею Васильевну переслать мое письмо к тебе из Петербурга прямо в Берлин, ню на этот раз отправлю его к бабушке; или ты получишь его в Покровском, или бабушка распорядится им по своему разумению.

Прости, мой милый друг. Крепко тебя обнимаю. Обними за меня свою Леночку, она наверно не взыщет, что на этот раз я не пишу ей.

И. Якушкин.

82. И. Д. ЯКУШКИН —Е. И. ЯКУШКИНУ

1848. Ялуторовск. Сентября 18-го

Прочитавши твое письмо от 5/17 августа, мой милый друг Евгений, я преприятно побеседовал с тобой; ты смотришь на многие предметы «с той же точки, как и я, и в этом я вижу ручательство, что и ты и я, мы всегда можем понимать друг друга. Самый сильный человеческий ум, проявляясь в самом строгом логическом порядке, редко бывает до такой степени независим от внешних причин, чтобы всегда действовать самостоятельно, более или менее, и часто несознательно для самого' себя, он служит орудием похотям сердца самого человека,, словом: Tesprit croit aisement ce que le eoeur desire ^l. Этим только и можно пояснить все глупости, сказанные умными людьми и которым часто верили люди не глупые; тем же поясняются и неистовые жестокости, высказанные таким человеком, каким был Мальтюс, и которым верили люди даже не жестокие. Мальтюс по рождению и по самому положению своему е обществе не принадлежит собственно к аристократам, бог знает, какими судьбами попал под знамя аристократии

Англии, и надо ему отдать справедливость, отчаянно защищал это знамя; какую надо иметь отчаянную смелость, чтобы произнести во всеуслышание те слова, которые ты приводишь из него в последнем своем письме²; впоследствии он от них как будто отрекся, не смея повторить их в следующих изданиях знаменитого своего сочинения; дерзость его возбудила сильное сопротивление в его противниках, теперешних хартистах³, сосиалистах и пр., н в главе которых стоял тогда Godwin⁴; и какие же вышли последствия из этой борьбы самых сильных умов в Европе: люди умирают пока с голоду не только в Ирландии, но и в Англии, и во Франции, и в Германии, весь Запад разделился на два противных стана, и, конечно, ум человеческий, орудуя своим только могуществом, не примирит их без любви, завещанной нам более осьмнадцати столетий тому назад, все его усилия были и будут тщетны.

Очень и очень верю, что ты не теряешь времени попустому в Берлине, и узнавши, что по обстоятельствам ты должен скоро возвратиться (во-свояси, я искренно пожалел, что ты по желанию своему не мог слушать до конца университетский курс в Берлине; я уверен также, что с переменой места учебные занятия твои нисколько не прекратятся и что, при помощи божией, теперешний добросовестный труд доставит тебе возможность, вступивши на службу, успешно трудиться на пользу других. Прости, мой милый друг. Крепко тебя обнимаю. Обними за меня также крепко милую Леночку.

И. Якушкин.

83. И. Д. ЯКУШКИН —Е. И. ЯКУШКИНУ

1849. Ялуторовск. Апреля 9-го

Письмо твое от 8 марта, мой милый друг Евгений, я получил с последней почтой; до сих пор все еще нет для меня утешительного известия о совершенном выздоровлении Леночки, но слава богу, что ей хоть сколько-нибудь получше.

Учение профессора политической экономии, о котором ты упоминаешь в своем письме и который хотел уверить «своих слушателей, что не будь бедности, не было бы ничего прекрасного в нравственном мире, истинно забавно; отдавая одним в удел бедность и признательность к благодетелям, а другим богатство и чувство милосердия, он, вероятно, сам захотел бы стать :в разряд последних, а не первых ¹. В средних веках было учение не менее нелепое, но более добросовестное, 'нежели учение московского профессора; в нем страдания человека принимались за цель его жизни; теперь покажется почти невероятным, чтобы были когда-нибудь люди с высоким, но слишком восторженным умом, которые почитали своей обязанностью всячески и ежедневно истязать себя, в то же время колесовали и жгли на кострах людей, называя их своими братьями и не обращая никакого внимания на их страдания.

Когданнибудь, может быть, покажется также невероятным, чтобы многие люди нашего времени, очень умные и даже иные очень добрые, увлекались ученьем, которое ставит наслаждение как окончательную цель в жизни человека.

Все, что ты пишешь о Жукове, очень и очень меня радует; я никак не ожидал, чтобы состояние тамошних крестьян до такой степени улучшилось, что между ними нет бедняков, а есть люди даже очень зажиточные; еще более для меня поразительно, что первоначальная грамотность сделалась для них потребностью²; менее тридцати лет тому назад не было между ними ни одного грамотного человека, и они все боялись грамоты, как огня. Мне случалось много слышать и читать за и против первоначальной грамотности: признавая ее за самое действительное орудие для образования, иные полагают, что это орудие обоюдоострое и может равно служить и на пользу и во вред. Огонь также приносит огромный вред пожарами, но потому не менее во всяком доме топят печи. К тому же противники грамотности не обращают довольно внимания на то, что при составлении самой азбуки было так много мысли, что, изучая уже азбуку, человек необходимо должен сколько-нибудь осмыслиться, а осмыслить хоть сколько-
нибудь человека должно, кажется, быть желанием всех людей мыслящих.

Прости, мой милый друг. Крепко тебя обнимаю. Обними за .меня Леночку.

И. Якушкин.

84. И. Д. ЯКУШКИН — Е. И. и Е. Г. ЯКУШКИНЫМ

1849. Ялуторовск. Июля 9-го

Вчера я получил твое письмо от 8 июня, мой милый друг Евгений. Теперь ты уже, вероятно, поступил на службу, и я очень рад за тебя, что ты будешь иметь такую должность, при которой тебе будет удобно заниматься попрежнему любимым твоим предметом. Постоянство твое в занятиях точно замечательно, и я не сомневаюсь, что оно принесет тебе существенную пользу. Что многие вопросы в политической экономии очень важны для изучения уголовного права, в этом 'нет никакого сомнения,— но я не совсем понимаю*, почему ты полагаешь, что для изучения уголовного права история не имеет большой важности; в умозрительном отношении, может быть, это и так, но в приложении, кажется, одна только история постепенного развития общественного порядка и может указать на постепенный ход понятий о том, что называют уголовным правом и что для науки не маловажно. Чтобы убедиться в этом, стоит только взглянуть на уголовные законы одного из самых образованных народов под луной. У англичан и до сих пор относительно некоторых преступлений такие жестокие законы, что если бы они исполнялись в наше время, то англичане, конечно, были бы самый дикий народ из всех народов, исповедующих христианство; а было время, что эти законы почитались краеугольным камнем общественного устройства и со всей строгостью исполнялись. Почему такие законы не отменены, когда они никогда более не исполняются, это особенный вопрос, на который, чтобы отвечать удовлетворительно', надо бы исписать много листков и к тому же, как ты знаешь, все это не по моей части.

Поздравляю тебя с открытием курганов в окрестностях Покровского; вероятно, они имеют одинакое происхождение со всеми курганами, которые тя1нутся почти по всему огромному пространству России; я их видел в Херсонской губернии и точно такие же в губерниях Харьковской, Орловской, Тульской, Московской, Рязанской и пр.; и точно такие же курганы тянутся по всей Сибири; когда-то этот предмет занимал наших археологов.

Крепко обнимаю тебя, мой милый друг. Обними за меня Вече- слава ¹.

Спасибо, дорогая Елена, за хорошие вести о твоем здоровье. Ты говоришь, что в 'настоящее время читаешь «Французскую революцию» Тьера²,— я уверен, что этот труд в общем доставил тебе удовольствие, но немного наскучил некоторыми подробностями военных операций. Нежно обнимаю тебя, дорогое дитя.

И. Якушкин.

85. И. Д. ЯКУШКИН —Е. Г. и Е. И. ЯКУШКИНЫМ ¹

[Ялуторовск]. 1849. 3 сентября.

Для меня настоящее счастье, моя дорогая Елена, знать, что ты благополучно разрешилась от бремени. Менее всего на свете надеялся я (видишь мое простодушие) стать дедом, и от всего сердца благодарю тебя за внучку, которая, по словам моей тещи, в полном смысле прекрасное дитя. Я сам не знаю, как это случилось, но я очень хорошо чувствую, что люблю это маленькое существо всеми силами моей души, и за это счастье я искренно благодарю небо. Теперь всякий раз, когда я вижу хорошенькую девочку возраста Оленьки, я смотрю на нее с любовью, полагая, что она, может быть, похожа на нашу малютку. В момент, когда я пишу тебе, я чувствую себя столь близким тебе, что с сожалением думаю о тысячах верст, разделяющих нас. Нежно целую тебя, дорогая Елена. Да будет благословение неба над вами тремя, мои дорогие дети. Когда будете ласкать нашу крошку Оленьку, думайте временами о ее дедушке.

От всей души поздравляю тебя, мой милый друг Евгений, с первородной твоей дочерью и моей внучкой; вполне понимаю, что при этом случае ты должен был перечувствовать, и слава богу, что все кончилось благополучно. Сегодня по этому случаю ничего более сказать тебе не умею.

Что ты занимаешься и занимаешься полезно, я в этом уверен, хотя польза твоих занятий и не всегда для тебя ощутительна. Мне иногда приходит на мысль, что служба твоя по архиву может дать новое и более определенное направление твоим занятиям. То, что ты говоришь вообще о чтении газет у нас, совершенно справедливо; в умственном образовании мы далеко отстали от Запада. Эта пошлая истина неоспорима, но для .всякого благомыслящего человека одного этого сознания недостаточно; он должен еще необходимо верить и тому, что всякий добросовестный, бескорыстный и полезный труд, как семена, брошенные на вновь разработанную почву, приносит у нас более обильный плод, нежели где-нибудь; и счастливы те, кто прилежно и с верою трудятся, зная, что они готовят обильную жатву для следующего поколения.

Прости, мой милый друг, крепко тебя обнимаю. Обними за меня Вечеслава.

86. И. Д. ЯКУШКИН — Е. И. « Е. Г. ЯКУШКИНЫМ ¹

1849. Ялуторовск. Октября 22-ГО

Письмо твое от 20 сентября, мой милый друг Евгений, я получил. Вероятно, Вечеслав по неохоте своей писать письма будет очень доволен, узнавши, что ты отвечал за него на последний мой листок к нему. Я надеюсь, что при помощи божией он успешно исполнит данное ему поручение; при неопытности в деле возбуждается иногда особенное внимание, до некоторой степени заменяющее самую опытность; вообще я думаю, что поездка Вечеслава в Тульскую губернию может ему принесть значительную пользу во многих отношениях, и в

96. И. Д. ЯКУШКИН —С. Я. ЗНАМЕНСКОМУ¹

[Ялуторовск]. 8-го июля 1850 г.

Не знаю, добрый друг, какое действие произвело на отца Александра разрешение преосвященного строить училище в ограде церковной, но могу вас уверить, после того, как этот человек выказал какое-то остервенение против нашего училища для девиц и даже писал о нем бог знает какой вздор к архиерею, я никак не могу решиться строить в ограде церковной, причем в отсутствии вашем мне пришлось бы беспрестанно быть в столкновении с этим полусумасшедшим человеком. По общему совету мы купили место против дома, в котором живет Бурцев и который принадлежит нам; место не очень большое, но довольно удобное для нашей постройки, а главное— на самой середине города; оно покупается на имя Николая Яковлевича; oih же предлагает и строить для нас училище на деньги Мясниковой; он сам хотел написать к вам о причине, почему он не может приступить к постройке училища в ограде церковной. Строение из Петровского Завода ² частью уже перевезено. Подрядчик обещает мне, что в нынешнем месяце оно будет поставлено и покрыто; если он не обманет, то можно надеяться, что к зиме мы в него перейдем.

В последнее время к нам поступило так много новых учениц, что оказался недостаток в грифельных досках; я несколько досок на время взял из нашего другого училища, а Синюкову поручаю купить в Нижнем для нас досок сорок. Вы, может быть, удивитесь, если я вам скажу, что мои отношения с Абрамовым опять несколько изменились, но на этот раз к лучшему; вообще после пребывания у нас директора он, кажется, несколько успокоился и совершенно смирился. Я, кажется, вам писал, что он посетил наше училище для девиц и все в нем очень хвалил; правда, он изъявил и тут некоторые за себя опасения, но они уже были так слабы, что мне ничего не стоило его успокоить.

При переводе мальчиков в уездное училище он довольствовался таким числом, какое мы назначим, но просил, если можно, переписать к нему для счета человек двадцать, на что я охотно согласился*
часть переведенных учеников останется у нас еще на год, и они будут только считаться в уездном училище, в том числе и Балакшин, и Загиб алов, и мой крестник. Абрамов звал меня убедительно на акт и после прислал пригласительный билет в розовой рамке. Мы с Николаем Васильевичем были на торжестве в новом храме науки; другие были приглашены, но не были; после акта надо было еще ехать на завтрак к смотрителю; и тут и там он был внимателен и любезен со мной как нельзя более; и теперь если я с ним и не в таких близких отношениях, как по приезде его в Ялуторовск, то нисколько и не в неприязненных, как это было месяца два тому назад.

97. И. Д. ЯКУШКИН —Е. И ЯКУШКИНУ«

1850. Ялуторовск. Июля 12-го

На неделе я не получил от тебя письма, мой милый друг Евгений; впрочем', я и не ожидаю, чтобы ты писал ко мне еженедельно; при твоих занятиях и по службе и дома понятно, что со всем твоим желанием часто извещать меня о себе и всех вас ггебе 1не всегда удается написать и отправить ко мне свой листок. На прошедшей неделе я писал к Леночке и Вариньке в ответ на их добрые письма ко мне; на прошедшей неделе я также получил от тебя деньги 140 р. серебром.

Я полагаю, что Леночка не зажилась долго после тебя в Покровском, но очень рад, что ей хоть сколько-нибудь удалось пожить с Оленькой в деревне на чистом воздухе; наверно и ей ih девочке было это на пользу, я по себе знаю, как для здоровья необходимо дышать чистым воздухом; летом, когда у меня и днем и ночью окно открыто, я совсем другой человек, нежели зимой, когда почти целый день приходится жить в запертой комнате; и теперь, походивши много по улицам или бывши несколько часов на ногах в комнате, я устаю, а если удается когда выбраться в поле, я всякий раз там отдыхаю. Очень недавно мне случилось в одно прекрасное утро
отправиться в деревню, которая верст осем от нашего города; туда и обратно я шел менее трех часов и, возвратившись домой, я не только не устал, но мне казалось, что я совершенно возобновлен. Впрочем, все это для тебя должно быть еще непонятно, в твои годы везде дышится свободно.

Прости, мой милый друг. Крепко обнимаю тебя, обними за меня жену и девочку свою, всем родным и знакомым усердно кланяюсь.

И. Якушкин.

98. И. Д. ЯКУШКИН —Е. И. ЯКУШКИНУ

1850. Ялуторовск. Июля 19-ГО

Вчера я получил твое письмо, мой милый друг Евгений, от 15 июня. Очень понимаю, как ты неохотно уехал из Покровского, где во всех отношениях тебе было так хорошо; с твоей стороны и со стороны Леночки, конечно, большое пожертвование, что вы проживете целое лето не вместе, но всякое пожертвование, когда оно имеет прямую цель, заключает в самом себе и вознаграждение. Я надеюсь, что, при помощи божией, чистый деревенский воздух будет полезен для твоей жены и для твоей дочери. Здесь, как и у вас, погода не совсем благоприятная для урожаев; в июне была засуха, и теперь, когда начался сенокос, всякий день по нескольку раз бывает проливной дождь. я, точно, не знал в тебе страсти к лошадям, бабушка мне писала несколько раз, что ты любишь ездить верхом, но я полагал, что в этом случае ты не столько любишь лошадей, как не любишь ходить пешком.

Страсть к лошадям совсем не такая обыкновенная и пошлая страсть, как это иногда думают; припоминая о всех моих знакомых, я могу тебе только назвать Павла Христофоровича Грабе, который любил лошадей по собственной своей к ним наклонности, не имея при этом никаких побочных целей,— я чуть не назвал .тебе еще Alfieri, но он был барышник, а где замешается барыш, там не много
любви. Может быть, Байрон, хоть и плохо ездил верхом, но был способен полюбить лошадь, как полюбил Пушкин кипарис на берегу Черного моря.

Мне иногда казалось, что и я люблю лошадей, но на поверку выходило, что я всегда любил только красивую лошадь и нисколько не более, как красивую корову, красивую собаку и даже красивое дерево. Но, пора кончить! я сегодня поздно встал и поздно сел писать к тебе мое письмо, с которым боюсь опоздать, куда следует.

Прости, мой милый друг. Крепко тебя обнимаю. К Леночке непременно напишу на будущей неделе, обними ее и Оленьку за меня, у бабушки Катерины Васильевны целую ручку.

И. Якушкин.

99. И. Д. ЯКУШКИН —Е. Г. ЯКУШКИНОЙ¹

1850. Ялуторовск. Июля 26-го

В последний раз писавши к Евгению, я не успел отвечать на твою приписку, милая моя Леночка; боялся опоздать с моим срочным к вам листком; уверен, что ты на мне не взыщешь за такую неисправность. Пребывание твое у добрых наших родных в Покровском, наверно, и для тебя и для Оленьки очень полезно, но вместе с тем я вполне понимаю, что тебе грустно прожить целое лето в разлуке с мужем, тут и ты и¹ он неоспоримо жертвуете собственным удовольствием пользе вашей девочки. По моему убеждению, всякое разумное пожертвование собой сопровождается непременным вознаграждением; я уверен, что когда тебе сгрустнется по муже, с которым ты розно, взглянувши на загорелые розовые щечки Оленьки, ты бываешь довольна и им и собой. Я не думаю, чтобы, любивши истинно добро, можно было без пожертвований прожить на этом свете; где, как оказал наш ветеран-поэт, бывши еще молодым человеком: «где все, мой друг, иль жертва, иль губитель» ².

Не бывши ни ученицей, ни учительницей и нигде на службе, ты сокрушаешься, что в июле мало праздников. Зато в августе их очень
много, и если ты в этом месяце будешь еще в Покровском, то, может быть, Евгению и удастся тогда побывать у вас, и я наперед радуюсь вашей радости, представляя себе ту минуту, когда вы обнимете друг Друга.

Ты пишешь, что Оленька, становясь смышленее, становится вместе с тем несколько и своенравна; это обыкновенный ход развития всех детей; тут уже начинается их умственное и нравственное воспитание. Все их окружающее несравненно более действует на них, нежели, как полагают те, которые не обращают на них большого внимания. Излишняя строгость, как и излишняя снисходительность, а более всего недостаток терпения могут умертвить в них зародыш всего прекрасного.

К тебе и к Вариньке я писал от 7 июля; прошу тебя очень обнять ее за меня и всем покровским от меня поклониться; у бабушки Катерины Васильевны поцелуй за меня ручку. Крепко обнимаю тебя, моя милая Леночка, обними за меня своего мужа и свою девочку³.

От всего сердца благодарю тебя, добрейшая и дорогая Елена, за мысль поговорить со мной, когда ты была на могиле бабушки.

И. Якушкин.

100. И. Д. ЯКУШКИН — Е. И. ЯКУШКИНУ

1850. Ялуторовск. Августа 2-го

На нынешней и на прошедшей неделе я не получил от тебя письма, мой милый друг Евгений. Если вы все здоровы, то и слава богу. Я продолжаю писать к тебе в срочный день, как я писывал к бабушке — она приучила меня еженедельно получать известия обо всех об вас, и я сам привык всякую неделю непременно писать к ней; вдруг отстать от этих привычек было бы трудно, и я продолжаю попрежнему писать к тебе еженедельно и еженедельно жду к себе письма, как чего-то необходимого; и сам знаю, что это неблагоразумно, но надеюсь, что со временем все это придет в порядок.

На прошедшей неделе я писал к Леночке и отправил мой листок ж ней на твое имя в Москву. Полагаю, что пока он дойдет туда, она уже возвратится из Покровского. Я знаю, что в августе у вас бывает обыкновенно прекрасная погода, и уверен, что для здоровья жены твоей было бы хорошо вместе с дочерью подышать еще какой-нибудь месяц чистым деревенским воздухом;' но Леночка в последнем своем письме уже сокрушалась, что она должна целое лето жить с тобой в разлуке, и после этого я не полагаю, чтобы она долго зажилась в Покровском.

У нас стоит престранная погода, совсем не сибирская; обыкновенных сильно жарких летних дней совсем не было, перепадают дожди, ц после них дует холодный ветер; вчера, купаясь в Тоболе, я перезяб более нежели когда-нибудь и даже более, нежели купавшись в ноябре, когда река частью бывала уже покрыта льдом.

О Муравьевых я узнал из письма племянницы Матвея Ивановича, Бибиковой, что они вместо того, чтобы поехать за границу, купаются в море неподалеку от Петербурга. О Вечеславе я давно ничего не знаю, о Покровских также, и об нем и об них нередко думается. На будущей неделе не получу ли письма от кого-нибудь из вас. Может, ты или Леночка или даже Варинька писали ко мне, и твое или их письмо где-нибудь задержалось.

Прости, мой милый друг. Крепко тебя обнимаю, обними за меня Леночку и Оленьку, всем близким и родным кланяюсь, у бабушки Катерины Васильевны целую ручки.

И. Якушкин.

101. И. Д. ЯКУШКИН — Е. И. ЯКУШКИНУ

1850. Ялуторовск. Августа 9-го

Ha-днях я получил два твоих письма, от 5 и 13 июля и, давно не 'имея от тебя никакого известия, очень им обрадовался. Спасибо тебе, мой милый друг, что ты еженедельно ко мне пишешь и исправно ^извещаешь о себе и о всех близких и родных. Я также еженедельно
пишу к тебе, и если мои письма до тебя неисправно доходят, то это уже не паше дело; мы можем только отправлять друг к другу наши листки, а дальнейшая их участь зависит уже не от нас.

Посланные тобой книги я еще не получил, но, вероятно, получу на будущей неделе, одна из них должна быть диссертацией профессора Грановского и предмет, который взят им из средневековой истории Франции; огромные похвалы этой книге я давно прочел, кажется в «Современнике» *.

Комедию Островского тотчас по получении здесь пятого номера «Москвитянина» я прочитал и тогда же писал тебе подробно о впечатлении, какое она произвела на меня и вообще на здешнюю читающую публику ²; читая эту комедию, я истинно радовался, видя в ней отпечаток неоспоримого дарования молодого сочинителя, обещающего много для нашей еще столь бедной литературы хоть сколько-нибудь замечательными произведениями; но обещать и сдержать [слово], как говорят французы, не одно и то же.

Много благодарю тебя за предложение присылать мне иногда какие-нибудь книги; у нас вообще их здесь очень мало, и редко случается прочесть хорошее сочинение; но, впрочем, хороших сочинений, где бы то ни было, появляется не много, а по привычке приобретенную потребность что-нибудь читать можно и здесь удовлетворить, читая хоть русские журналы. По приезде моем в Ялуторовск я просил бабушку прислать мне несколько сочинений по всем предметам естественных наук не потому, чтобы я имел особенную наклонность к этим наукам, но почти из расчета; какая-нибудь сотня книг, читая которые, я все-таки сколько-нибудь тружусь, заменяют мне огромную библиотеку по какой-нибудь другой части науки.

Что тебе жить в Москве в разлуке с женой и дочерью очень неудобно, я вполне понимаю, но утешаюсь за тебя мыслью, что обеим им прожить лето в деревне будет на пользу. Обеих их и тебя, мой милый друг, крепко обнимаю. Всем покровским при случае поклонись от меня, а у бабушки Катерины Васильевны за меня поцелуй ручку.

102. И. Д. ЯКУШКИН —Е. Г. ЯКУШКИНОЙ¹

1850. Ялуторовск. 16 августа.

Твое письмо от 13 июля дошло до меня, дорогая Леночка. Согласно намеченному маршруту, вы теперь, вероятно, вернулись в Москву и расположились в вашем маленьком помещении, где вы всегда так хорошо себя чувствуете благодаря твоему с мужем уменью устраиваться. Отнятие твоей дочери от груди не могло пройти без того, чтобы она немного не поплакала -и это не встревожило бы несколько маменьку; к несчастью, все это неизбежно; милое дитя даже не представляет себе того горя, которого причиняет тебе своим плачем; но взамен она доставляет тебе много радостных минут; во всей природе я не знаю ничего более привлекательного, чем хорошенький, здоровый ребенок, начинающий понимать; он — как бутон прекрасного растения, который, раскрываясь каждый день, доставляет новую радость тому, кто за ним ухаживает. Вы хорошо делаете, что не торопитесь с Оленькиным портретам и выжидаете, чтобы черты ее лица более или менее определились.

У меня есть портрет Евгения, нарисованный, когда ему не было еще двух лет; это очаровательная маленькая головка, на которую я всегда смотрю с удовольствием и которую я иногда люблю сравнивать с присланным мне тобой портретом твоего мужа; на первый взгляд они совершенно друг на друга не похожи, но если всмотреться внимательнее, то в обоих замечается что-то общее. Это примеряю то же самое, когда я смотрю на оба портрета Вечеслава — ребенка и и молодого человека.

Надо тебе сказать, что самое мне близкое общество состоит из портретов, если не всех дорогих моему сердцу, то во всяком случае их большинства; над моим письменным столом висит и очень похожий потрет масляными красками моей тещи. Он окружен восемью другими, из которых два — ее дочери, а остальные — ее внуков; среди этих портретов я приберегаю маленькое место для портрета Оленьки, и, как видишь, она у меня не будет одинока.

В последнем письме ты не упоминаешь о Шереметевых. Я иногда беспокоюсь, думая о моем шурине Алексее: зная, до какой степени он впечатлителен по природе, я боюсь, как бы перенесенное им при нашей общей утрате горе, которое он наверно и до сих пор еще ощущает, не повлияло в конечном счете на его здоровье, которое и раньше было не из крепких.

Я предполагаю, что он поедет проводить Сергея в Петербург. Может быть, на это время моя невестка вернется из Гапсаля. Я уже давно не получал от нее писем и так же давно сам ей не писал; но, тс счастью, я часто получал о ней известия через Катеньку Бибикову, которая каждую неделю пишет своему дяде и во всех своих письмах говорит о Софи Муравьевой и ее родителях, а иногда даже и о Вече- славе, когда знает о нем что-либо. Катенька Бибикова — весьма милое и превосходное существо, и если ты случайно ее встретишь, скажи ей много хорошего в благодарность за то внимание, которое она мне оказывает во всех письмах, получаемых от нее ее дядей.

Прости, моя милая. Целую тебя от сердца и души и прошу тебя поцеловать за меня твоего мужа и ребенка; если Вечеслав с вами, обними его за меня.

Всем Шереметевым очень поклонись от меня, у бабушвд Катерины Васильевны прошу тебя поцеловать за меня ручку.

И. Якушкин.

Я получил письмо Евгения одновременно с твоим; у меня не будет времени написать ему сегодня, я откладываю это на будущую среду.

103. И. Д. ЯКУШКИН — Е_; И. ЯКУШКИНУ

1850. Ялуторовск. Августа 23-го.

Последние две почты не привезли мне письма от тебя, мой милый друг Евгений, но в это время никто из наших не получил писем, и потому, я полагаю, что и твое вместе с другими где-нибудь задержа-

Ольга возвратились уже в Москву. Очень обними их обеих за меня. Всем родным и знакомым усердно кланяюсь. Прости, мой милый друг. Крепко тебя обнимаю.

И. Якушкин.

127. И. Д. ЯКУШКИН —Е. И. ЯКУШКИНУ

1851. Ялуторовск. Декабря 15-го.

Два твоих письма от 16 и 24 ноября, мой милый друг Евгений, на педеле получил. При первом получил 50 рублей серебром, за которые много тебя благодарю. Ты пишешь, что- для тебя очень неприятно, что ты до сих пор высылаешь мне деньги, по твоему мнению, неаккуратно, а я могу тебя уверить, что я всякий раз получал их как нельзя более .вовремя. Если в самом деле присылка 300 руб. сер. -в год тебя не затрудняет, то это, конечно, все, что мне нужно на прожиток в Ялуторовске.

Вечеслав пробыл в Москве очень недолго, и я полагаю, при суете, какая сопровождает обыкновенно свадьбу и особенно в столице, ты мало с ним беседовал. На неделе получил также письмо от Софьи Муравьевой; она пишет, что Вечеслав теперь не живет у них в доме, но что, впрочем, это ненадолго. Через несколько месяцев ты уже собираешься отправиться по службе в какую-нибудь из губерний; тут мне тотчас подумалось о разлуке твоей с семейством; разлука эта будет наверно и для тебя и для Леночки очень чувствительна; хорошо еще, что вы оба так благоразумны, что всегда умеете покориться необходимости. Для тебя собственно поездка в какую бы то. ни было губернию, я уверен, будет не без пользы, и даже если бы ты попал в такую страну, где нет курганов. Страсть, с какою ты разрывал курганы, для меня несколько понятна; ты не мог приступить к этому делу совершенно! без смысла, а есть, как у нас пишут, такие счастливые натуры, которые все, что они делают, делают с любовью, и я полагаю, что ты принадлежишь к числу этих счастливых натур.

«Кометы», а потому и «Антонины», я до сих пор еще не читал, они все еще ходят <по чужим -рукам.

Заглавие «Племянницы» я очень помню в «Современнике» нынешнего года, (но, может быть, это другая повесть под тем же заглавием. Я ее не читал, впрочем, и сам ее знаю, почему ¹.

Прости, мой милый друг. Крепко тебя, Леночку и Ольгу обнимаю. Всем Шереметевым очень поклонись от меня.

И. Якушкин.

128. И. Д. ЯКУШКИН — Н. Д. СВЕРБЕЕВУ¹

1852. Генваря 30-го.

Зная от меня самого о нелюбви моей писать письма не только к королям, но и к друзьям, вы, конечно, мой милый Николай Дмитриевич, не ожидали, что я доставлю вам случай разбирать мой почерк. Не имея очень давно о вас прямой вести, я решился измарать листок и отправить его к вам в уповании, что вы на него отзоветесь и известите нас подробно, что вы вообще и как вы в особенности. По письмам из Иркутска мы знаем, что вы имели поручение в Нижний Удинок; потом какой-то проезжий чиновник из' Иркутска сообщил Ивану Ивановичу, что вы отправились в Якутск и, может, быть, надолго.

Зимой путешествие по Лене, которая, говорят, так красива летом, должно быть не очень приятно. Жить с якутами вблизи моржей и белых медведей должно быть также не очень увеселительно; но в вас много жизни, и, при помощи божией, вас на все достанет; главное в этом случае только не оробеть.

Поладили ли вы, наконец, хоть сколько-нибудь, с Вагнером; вы были против него ужасно несправедливы, и вообще несправедливы, отрицая достоинство ему подобных. Alles, was 1st wirklig, ist ver- niinftig ², а что может быть действительнее лица Вагнера в творении Гете — отродье Вагнеров приносит, конечно!, не казистую, но положи
тельную полызу; попавши в колею, оно идет по ней, нисколько не заботясь, сухо там или грязно, и тянет усердно накинутую на нее лямку; к тому же оно незлобно и всегда довольно собой и всем его окружающим.

Если вы отправитесь вместе с Фаустом на Брокен попировать с чертями и ведьмами, или вместе с Манфредом на Альпы побеседовать с духами, то, конечно, никто из этого отродья не (последует за вами, потому что это нисколько не его назначение.

Мне не нужно уверять, что здесь все вас помнят и часто вспоминают с любовью. Матвей Иванович всякой день поет, и заставляет петь Аннушку, те песни, которые вы у него пели; вчера он уехал в Тобольск со всем своим семейством, вероятно', ненадолго.

Иван Иванович хворал, но теперь поправился и опять молодцом. Дяденька ваш ³ не совсем вами доволен; получивши ваше письмо, он писал к вам вторично, а вы на второе письмо ему не отвечали. Надиях к Василию Карловичу с разрешения вашего начальства приехали два его сына; вы можете себе представить, как он счастлив; всегда молчаливый, он теперь беспрестанно толкует и, если бы вы были здесь, вы наверно им бы натешились; вообще все знакомые вам ялуторовские старики здоровы, кроме меня; я почти всю зиму хвораю; часто собираемся всей артелью, толкуем попрежнему, разумеется, иногда и без толку, но живем, как и прежде, в совершенном согласии.

/Не получили ли вы письма от Петра Яковлевича? После вашего отъезда я про него решительно ничего не знаю.

Но пора кончить, мне хорошо было измарать этот листок, каково- то вам будет разбирать мое маранье.

Простите, мой милый Николай Дмитриевич. Крепко вас обнимаю. Будьте добрый малый, пишите кому-нибудь из нас, все равно, но пишите много и подробно' о себе.

И. Я.

Как надписывать к нам письма, вы знаете: Николаю Яковлевичу Балакшину.

129. И. Д. ЯКУШКИН —Н. Д. СВБРБЕЕВУ

1852. Ялуторовск. Мая 12-го.

Недели две тому назад я получил ваше письмо от 13 марта, мой добрый и милый Николай Дмитриевичу и если я тогда же не написал к вам, то это потому только, что я был в недоумении, куда написать к вам мой листок; в Якутске вас теперь нет, в У декой почта, вероятно, ходит один раз или два ра>за в год; наконец я решился написать к вам в Якутск, а там они уже распорядятся с моим письмом, как знают. Очень, очень порадовался, видя из вашего письма* что вы не унываете и действуете решительно: ваше штатное место и поручение по службе удовлетворило бы, конечно, не каждого из Вагнеров, а для вас и то и другое пригодно; начавши службу с самых окладов, вы ею ,не пренебрегаете, и прекрасно поступаете; во всяком деле, чтобы действовать основательно, необходимо начинать с самого начала. Не худо и то, что во время пребывания вашего в Якутске нашелся там прекрасный пол, который хоть сколько-нибудь пестрил однообразность вашего существования; о венке из незабудок и пр. мы здесь знаем из московских газет; статью в них из Якутска старики, вам знакомые, прочли с удовольствием. В ней все пристойно, а это редко случается с статьями подобного с ней содержания.

Очень понятно, что вы иногда чувствуете сильную потребность поговорить с мыслящим человеком, и я полагаю, что, не встречая возможности удовлетворить такой потребности, вы вознаграждаете себя, беседуя сколько возможно' чаще с самим собой. Теперь мы ждем от вас вести из удского края — как-то вы уладите с тамошними дикарями и особенно с тамошними чиновниками,- которые должны быть народ совершенно одичалый. Я полагаю, что вь'1 в постоянных сношениях с Иркутском; очень и очень рад, что вы сошлись с моими добрыми Трубецкими, и уверен, что они к вам пишут, а потому, вероятно', вы уже знаете, что старшая их дочь вышла зэмуж за Ребиндера, троицко-савекого градоначальника. В проезд его через Ялуторовск мы провели с мим несколько часов, и я расстался с ним, как с человеком, давно- мне знакомым; кажется, он во всех отношениях

человек очень порядочный, и можно надеяться, что милая моя Саша будет с ним счастлива.

Давыдовы пробыли у нас несколько дней, и мы их здесь все полюбили; Лиза прекроткое и премилое существо. Петр Васильевич человек ₍не глупый и, кажется, очень добрый человек: il a tout ее qu’il faut pour faire des heureux et des enfants

Но пора кончать. Все наши старики вас очень помнят и любят попрежнему; празднуя 9 мая у нашего именинника Басаргина, мы пили з'а ваше здоровье и при этом случае особенно чокнулись, ваш дядюшка и я; наш женский пол также очень часто о вас вспоминает.

Простите, мой добрый, мой милый Николай Дмитриевичь, крепко вас обнимаю.

130. И. Д. ЯКУШКИН —Е. Г. ЯКУШКИНОЙ¹

ГЯлуторовск] 29 мая [1852 г.].

Девицы обязательно (захотели послать тебе вышивку, сделанную в нашей школе, и я взялся выполнить их поручение, будучи убежден, что ты примешь это малое, моя милая и дорогая Елена, из благосклонности к тому доброму желанию, с каким мы его тебе подносим. Я пишу тебе мало* и редко, и ты, конечно, не в обиде на меня за это,— несколько строчек больше или меньше в нашей официальной корреспонденции не могут ни сблизить, ни удалить нас друг от друга. Я иногда с сожалением думаю, что несколько' часов интимной беседы больше сделали бы в деле нашего в-заимного знакомства, чем целые годы переписки — такой, какая существует между нами; впрочем, я в том же положении в отношении моих двух сыновей: мы знаем друг друга только по письмам, которые пишем официально' и в которых мы, без всякого сомнения, не говорим друг другу того, что хотели бы и могли бы сказать при личном свидании. Из того, что я поделился с тобой этим сожалением, 'не подумай отнюдь, что я жалуюсь на свое положение; оно- действительно не совсем обыкновенно,

но далеко не невыносимо, особенно, когда я имею счастье получать добрые вести от всех вас.

В Ялуторовске нас шесть человек, не считая женщин и приемных детей. Самому младшему из¹ нас пятьдесят лет, а самому старшему — Тизенгаузену — извини за малое, лишь семьдесят четыре: как видишь, все мы здесь почтенного возраста, что не мешает нам, когда мы собираемся вместе,— а случается это очень часто,—спорить, как студентам, и кричать, как носителям реклам, и все это без малейшей: ссоры. Это доказывает, что, несмотря на старость, мы еще сохранили кое-какие юношеские замашки.

У каждого из нас есть свои личные занятия; я каждый день бываю в своих двух школах; это отнимает у меня много времени и часто мешает моей прогулке по полям, которая всегда является для меня самым приятным отдыхом. Из того, что я тебе сказал, моя милая Елена, ты должна усмотреть, что мое существование в Ялуторовске очень сносное, особенно, если сравнить его с жизнью в других, местах Сибири. Мне не надо говорить тебе, до какой степени я счастлив, получая от вас вести. Если ты считаешь это удобным, расскажи мне подробно¹ обо всем, что тебя касается. Обнимаю тебя от всего сердца и души, мое дорогое дитя, и прошу тебя хорошенько обнять за меня твоего мужа, так же как и нашего дорогого маленького' ангела ².

131. И. Д. ЯКУШКИН —Е. И. ЯКУШКИНУ¹

1852. Ялуторовск. Сентября 20-го.

Третьего дня я получил твое письмо от 23 августа и совершенно неожиданное для меня известие о кончине милой нашей Ольги; жаль мне тебя, мой милый друг, и еще более жаль милую и бедную Леночку; все это время, думая о вашем горе, мне и самому жить как-то не совсем ловко, а податься некуда; душевно и крепко обоих вас обнимаю.

132. И. Д. ЯКУШКИН — Н. Д. СВЕРБЕЕВУ¹

1852. Ялуторовск. Ноября 10-го.

Письмо ваше от 20 сентября на-днях я получил, мой милый ъ добрый Николай Дмитриевич; мы его прочли сообща, как обыкновенно читаем получаемые от вас листки, из' чего вы уже можете заключить, что' здесь все вас помнят и любят попрежнему. Что пребывание ваше в У деком и вообще путешествие ib тот край оставило в вас навсегда приятное воспоминание, я в этом нисколько не сомневаюсь. Пробыть некоторое время на берегу моря, в котором кишат киты и которое великолепно обстановлено, а вдобавок еще ознакомиться с бытом кочующих дикарей, о котором прежде вас, вероятно, никто не имел никакого понятия,— это такая роскошь, какой, конечно, позавидовал бы иной лорд, при всем комфорте, его окружающем. Немудрено, что пребывание ваше между тунгусами будет и для них на пользу, чего! я им искренно желаю.

Вам и в Якутске удалось сойтись с людьми, с которыми подчас вы имеете возможность обменяться и мыслью и чувством,— это особенное вам 'счастье, и я от души этому за вас радуюсь. Очень верю, что вы чинолюбия нисколько в душе своей не питаете, и даже уверен, что такого рода любовь душе вашей была бы непристойна; до сих пор, зная цену жизни, вы на все иронически смотрите en homme de qualite ², и! это прекрасно, и за это слава богу.

Ныненшим летом Фонвизин, с разрешением высшего начальства, приезжал в Тобольск повидаться с братом ³; на возвратном пути он заезжал к нам; я 'был с ним ирежде коротко знаком, и для меня было истинное удовольствие обнять его, он четырьмя годами меня старше, а нашим старикам он показался совершенно дряхл; при этом невольно приходит на мысль, что в жизни есть летучие начала, которые удобнее сохраняются в таком закупоренном положении, как наше; по морщинам и сединам мы все здесь видимо стареем, но дряхлости как будто еще нет.

Вы непременно хотите, чтобы я вам сказал что-нибудь о Молчановых. Дмитрий Васильевич, как вам известно, по жене своей нам

не чужой, а все-таки при первом свидании, казалось, ему было неловко с нами; потом он как будто оперился и окончательно показался мне человеком не совсем глупым; а кто его знает? Может быть, он во многом и дошлый человек. Более ничего вам о нем сказать не умею; зато могу решительно сказать, что жена его премилое существо и которую мы все здесь от души полюбили ⁴.

Но пора кончить мое маранье. Все наши старики, наши старые дамы и молодежь дружески вас приветствуют, а я, мой милый Николай Дмитриевичь, крепко вас обнимаю. Евгений Петровичь .к вам писал еще прежде меня и не получил ответа, из чего я заключаю, что его письмо к вам, по какому-нибудь случаю, затерялось.

И. Я.

133. И. Д. ЯКУШКИН —Е. И. ЯКУШКИНУ¹

[Ялуторовск. 1852].

На этот раз и к тебе, мой милый друг Евгений, в ответ на твое письмо напишу только несколько строк; я живу теперь не дома, гощу у Матвея Ивановича Муравьева, пока у меня морозят' тараканов, а н*а людях без привычки писать очень неловко. Мы имеем здесь теперь «Revue Britannyk» ² за прошлый год, в которой помещен процесс какого-то священника; говорят, очень любопытная статья, я ее еще не читал, но со временем прочту, хотя и уверен, что уголовные процессы, о которых ты ко мне пишешь, находятся в «Revue» нынешнего года. Очень верю, что эти процессы ³ забавляют тебя более, нежели большая часть повестей и романов, в которых нередко жизнъ представляется в искаженном виде. Ты, вероятно, знаешь, что Вальтер Скотт по своей должности, занимаясь очень много уголовными процессами, почерпнул из них глубокое свое знание страстей человека, которые облекают такой действительностью каждый из его рассказов.

Прости, мой милый друг. Крепко тебя обнимаю.

134. И. Д. ЯКУШКИН — Е. И. ЯКУШКИНУ¹

1853. Ялуторовск. Генваря 10-го.

Два твоих письма, мой милый друг Евгений, от 13 и 20 декабря, на-днях я получил. Очень радуюсь за дядю Алексея Васильевича, что он повидался с своими сыновьями, которых он так нежно любит; вероятно, они побывают у него в Покровском на новоселье.

Ты пишешь, что тебе предстоит опять командировка и потому предстоит опять разлука с семейством, что во всяком случае более или менее горе.

Историю войны России с Францией в 1799 году я прочту, не знаю, с удовольствием ли, но наверно с любопытством ², до сочинений Данилевского я небольшой охотник, я говорю! о Данилевском, который написал историю походов 12-го и 13-го годов и проч.³. Как писатель, он может быть и не без достоинств, но как историку ему нельзя простить, что он, имея все нужные средства, чтобы говорить правду, в своих сочинениях беспрестанно и умышленно искажал ее.

Последнее, что я читал о походе русских в 1799, было в сочинении Тиера, который так безбожно врал и врет с плеча, что на него самого нельзя сердиться, а можно только смеяться над его враньем.

На-днях мне случилось беседовать с Башмаковым⁴, когда-то славным артиллерийским полковником; он начал свою службу Итальянским походом при Суворове. Ему 78 лет, он много ходит пешком и до сих пор ии летом, ни зимой ее носит ни чулок, ни калош, а память сохранил изумительную.

Про Треббию и про Нови он говорит как про происшествия вчерашнего дня. Я любовался на него как «а ходячий памятник славных времен для России.

Здоровье мое «не совсем дурно, 'но все еще не совсем! в порядке. Прости, мой милый друг, крепко тебя, Леночку и внучку мою обнимаю.

135. И. Д. ЯКУШКИН — Е. И. ЯКУШКИНУ

[Ялуторовск]. Мая 6-го [1853].

Никакого случая не пропускаю, не написавши к тебе несколько строк, мой милый друг Евгений. Не знаю, когда и как ты увиделся с Михаилом Александровичем, который очень желал с тобой познакомиться *. Я с ним послал сердоликовую печатку, о наз-начении которой я к тебе писал.

Сегодня я писал к дяде Алексею Васильевичу и просил его выслать мне от себя 100 [руб.] сер. Эти деньги мне нужны для заплаты долгу; как ни мало значителен этот долг, но он меня тяготит и я очень буду рад, когда уплачу его; я тебя прошу, если можно, напиши мне, что ты можешь мне выслать в нынешнем году, чтобы я мог, сколько сумею, по доходу распорядиться своим расходом. Ты можешь быть уверен, что я нисколько не сомневаюсь в твоем желании и готовности высылать мне ежегодно 300 руб. сер., но я очень знаю, что твои средства весьма ограничены, и прошу тебя в этом отношении нисколько со мной не стеснять себя.

Напиши ко мне об этом подробно и откровенно — хвои письма с Тобольска не читаются и доставляются мне нераспечатанными. Тихон Федотович ², старый твой приятель, и со мной и со всеми нашими как нельзя более любезен.

Я просил тебя, если можно, выслать мне две книжки рисунков, которых недостает у меня при сочинении Ильина, и именно 20-ти рисунков, начиная от 21-го до 41-го. Не имея возможности ходить много пешком и собирать растения, я занимаюсь ботаникою по книжкам; такое занятие, само собой разумеется, не имеет никакой особенной цели и решительно от нечего делать может быть только пригодно.

Ты мне писал, что предполагал перевести с товарищем своим некоторые старинные путешествия немцев в России, но что теперь при других своих занятиях не имеешь на это времени; мне пришло на мысль, что в этом случае Михаил Александрович может быть для тебя полезен. Он знает хорошо немецкий язык и очень легко с него

Очень порадовался, увидя из письма вашего, что страстишка в вас к заведению училищ и к распространению образования не прекратились, и от всей души желаю вам успеха². Вы меня знаете и можете быть уверены, что где бы я ми был, я всегда буду сочувствовать вашим добрым стремлениям на этом прекрасном поприще. В Тобольске я пробыл ровно две недели. Петр Николаевич возил меня в свое заведение для девиц; оно помещается теперь в нижнем жилье губернаторского дома, в котором и холодно и всякий день угарно. Более всего понравилась мне в этом заведении главная наставница Резанова, умная, благонамеренная женщина; по моему разумению, она могла бы заменить всех ,Н.³ на свете, и при ее содействии можно бы прекрасно устроить училище. Рукодельям вообще обучаются очень хорошо; в грамотном же классе ничего нет особенного; девицы, поступившие уже сколько-нибудь грамотными, читают очень порядочно и даже понимают то, что читают, в тетрадях пишут, как каллиграфы; те же из девочек, которые поступили при открытии училища и не знали грамоты, читают отдельные слова, как у нас читали в третьем полукруге. Предполагаемый порядок в училище — чистый ералаш, а со всем тем я порадовался, видя перед собою слишком сотню бедных девочек, которые, все-таки, в училище сколько-нибудь осмыслятся и научатся чему-нибудь пригодному. Мне очень жаль, что я не заставил девочек писать под диктовку, что у нас было пробным камнем; но пробыв в училище более часа, мне было уже не до того: я так перезяб, что возвратился домой с ознобом, зевотой и потяготой и десять дней не выходил из комнаты.

Надо вам сказать, что Евгений и я приехали в один и тот же день в Тобольск и жили вместе у Петра Николаевича. Евгений воспользовался праздниками и проводил меня в Ялуторовск. При нем я еще кой-как таскал ноги, но с 5 января, после его отбытия, я не выходил за порог. Если поеду в Иркутск и будет какая-нибудь возможность заехать в Омск, то непременно заеду. ,

Письмо твое от 29 мая третьего дня я получил. На этот раз мы решительно не поняли друг друга насчет денег. Не имея возможности выслать их, как ты обещал мне в апреле, ты просил меня, чтобы я занял пока в Ялуторовске; уж это было не совсем ладно, ты знаешь, что я терпеть не могу занимать; в ответ к тебе писал, что в Ялуторовске я не нуждаюсь и нуждаться не буду, когда ш>лучу от М. Я. 200 руб. сер. Этим я никак не хотел сказать, чтобы я почитал 200 руб. сер. достаточными для того, чтобы с ними пуститься в Иркутск. Напротив, я все поджидал 300 руб. сер., которые ты должен был мне прислать. В нынешнем году у меня перебывало очень много денег, а остается немного. Из того, что ты вместо 300 руб. сер., о которых писал на прошедшей неделе, посылаешь только 200, я заключаю, что финансы твои не совсем в порядке и что относительно их ты был со мной не откровенен, и потому на счет взаимной откровенности не я перед тобой, а ты передо мной виноват, и я тебе признаюсь, что, не имея твоего великодушия, я на тебя в этом случае немного досадую; досадую также и за то, что ты никогда и ничего не отвечаешь на наши письма; а все эта происходит от отсутствия порядка, при котором всегда и со всеми занятиями приходится спешить.

На-днях я узнал, что городничий имеет предписание отправить меня прямо в Томск² с казаком, которому и подорожная выслана, но при нем не высланы прогоны, вследствие чего мне предстоит непредвиденная издержка каких-нибудь ста рублей серебром.

Мы было решились с Вечеславом выехать прямо в Омск 15 июня, то-есть дня через четыре, но, вероятно, останемся еще несколько дней после 15-го и во всяком случае дождемся от тебя денег и вещей, которые ты должен нам выслать. Как бы ни желалось увидеться с своими, но ехать на Тобольск не приходится и дорога туды, как говорят, ужасная, да и время уходит.

Здоровье мое все еще очень плохо, но я решился ехать, надеясь, что самая дорога будет для меня полезна, и еще более, чтобы, скорее добраться до черемши. Средства, которые употребляет со мной Баршев- ский, по его собственным словам, должны быть не очень действительны. Мы на этой неделе ждали с ним оигарошницу и, вероятно, она была бы скоро получена здесь, если бы Сазиков не вздумал поумничать.

- Ты пишешь, что у тебя теперь дела очень много, а какого — не сказал; я полагаю, по службе, что, конечно, не совсем отрадно.

Очень я рад за Софью, что она в Покровском, она тут сколько- нибудь отдохнет.

Уверен, что ты во всяком случае увидишься с Ел. Ив. и выскажешь ей все, что следует. Книги и вещи твои уложили при мне, они, вероятно, скоро к тебе отправятся; деньги на отправление их я оставлю Иван. Иван., оставлю ему также деньги на содержание дома, который я оставляю в моем отсутствии за мной, до твоего приезда в Ялуторовск, а ты, когда будешь здесь, оставишь Ив[ану] Ивановичу] денег на содержание дома с июля будущего года. Прекрасно бы, если бы все эти мечты сбылись.

Мертвые души до сих пор гостят в Тобольске, и Ив[ан] Иванович] никак не может их оттуда выручить. Он все собирается послать портрет Вол[конской] к Мише Знаменскому³, чтобы сделать снимок с этого портрета, для тебя — но по медленности, с какою все поручения исполняются в Тобольске, никак нельзя определить, когда все это уладится.

Пора кончить, глаз мой далеко еще не в порядке и устает смотреть в очки. Прости, мой милый. Крепко тебя, Леночку и Настю обнимаю.

Очень ты меня порадовал своим письмом, мой старый и добрый друг. Твой почерк напомнил мне былое, и я уверился из строк твоих, что если бы мы каким-нибудь образом увиделись с тобой, то нам
не пришлось бы знакомиться вновь. Здоровье мое все еще довольно плохо, на ногах множество ран и в теле никакой силы; несмотря на это, пора ехать, и я на-днях собираюсь пуститься в дальний путь. Вечеслав мне сопутствует; он поступил на службу в Восточную Сибирь и его начальник, Ник. Ник. Муравьев, позволили ему остаться со мной до моего выздоровления. Старший этот сын гостит у меня уже слишком три месяца, и если я доеду до Иркутска, то и там мы поживем с шш вместе.

Прошлою осенью Евгений приезжал ревизовать межевую часть Западной Сибири и он прожил со мной около двух месяцев. Оба мои сыновья добрые, неглупые ребята и к тому же довольно образованные, и я очень был доволен, что с ними познакомился. У Вечеслава огромная память, но он не помнит своего пребывания в Ярославле, когда и ты был там с ними вместе. Тебе, пожалуй, покажется глупо с моей стороны признание, что я и до оих пор вспоминаю с особенно приятным чувством то, что ты проводил жену и детей моих в Ярославль и прожил с ними там почти месяц. Тебе, может, и не в догад, что ты в этом деле совершил прекрасный подвиг, совершенно достойный тебя ².

Но довольно на этот лад, а то чего доброго ты и в самом деле на меня прогневаешься. Ты пишешь, что не очень понимаешь, как это случилось, что мои финансы и финансы моих сыновей в плоком состоянии, но что зато положение жуковских крестьян удовлетворительно. Постараюсь объяснить тебе это дело вкратце. Принявши Жуково в управление, я уменьшил господскую пашню на половину и половину эту обрабатывал вольнонаемными работниками и собственными своими средствами; такое распоряжение облегчило крестьян и независимо от них должно было со временем, по моему расчету, дать мне порядочный доход.

Единственный способ жуковских крестьян! добывать деньги на заплату податей и покупку необходимого в доме состоит в добывании извести, которая на месте почти нипочем, и в извозе зимой; но эти средства, сами по себе ничтожные, часто оказывались недостаточными, особенно, когда урожаи хлеба бывали скудны. В первый год
моего управления я набрал двенадцать мальчиков, которых, обучивши грамоте, я отвез в Москву и роздал в ученье мастерствам, наиболее требуемым моими соседями помещиками.

• После меня распоряжения мои остались в прежней их силе: мальчиков продолжали с согласия их родителей отдавать в разные мастерства. В этом случае мой расчет оказался очень верным. Обучившиеся мастерству, возвратясь во-свояси, имели возможность, не отлучаясь из дому, добывать деньги и быть полезными своим семействам. Теперь жуковские крестьяне сами отдают своих сыновей учиться грамоте и мастерствам. После меня Надежда Николаевна нежно пеклась о жуковских крестьянах, зная, что тем сделает мне приятное. И теперь в Жукове ни одного нет бедного семейства, и есть крестьяне очень зажиточные, торгующие или которые берут подряды на десятки тысяч, тогда как при начале моего управления этим имением оно было в самом жалком положении. В нем считалось по ревизии 12-го года 126 мужских душ, по последней ревизии их оказалось 185.

Но собственное мое хозяйство после меня пришло в совершенный упадок; по кончине жены моей остались долги, для уплаты которых необходимо было заложить Жуково. Теперь оно на оброке, и крестьяне платят 1.200 р. серебр., из которых 600 идут в опекунский совет. Пока я был здоров, я получал от Евгения 300 р. сер. в год, которых для меня было достаточно, но в нынешнем году при моей болезни расходы мои сделались значительнее прежних, и я решился кликнуть клич к моим друзьям. Благодарить тебя за присланные тобой мне деньги было бы непристойно.

Прости, мой добрый друг, будь здоров и, если вздумаешь меня побаловать, напиши ко мне в Иркутск на имя Вечеслава. Напиши хоть что-нибудь о своем житье-бытье. Матвей тебе кланяется.

Завтра я выезжаю, а когда доберусь до Иркутска — бог знает³.

Письмо это должно было отправиться к тебе в день моего отъезда из Ялуторовска, но я внезапно (простудился и прохворал три недели. Теперь я несколько оправился и опять собираюсь в путь. Если ты получишь мое письмо, которое должно отправиться на дру-

М. И. МУРАВЬЕВ-АПОСТОЛ (слева), И. И. ПУЩИН, В. К. ТИЗЕНГАУЗЕН, И. Д. ЯКУШКИН (сидит) и другие в Ялуторовске

гой день моего отъезда, то ты будешь уже знать, что я в дороге. Нисколько не сомневаюсь в участии, которое ты принимаешь во мне; если доеду благополучно до Иркутска, то оттуда непременно извещу тебя о себе.

[1] И. Д. ЯКУШКИН —И. Н. ТОЛСТОМУ

1814- го года. Октября 12-го дня. Орел.

Не сердись на меня, любезный друг Иван Николаевич, за то, что я так бесстыдно пользуюсь позволением твоим и без всякой церемонии прошу тебя заняться моими делами.

Посылаю к тебе тысячу рублей, которые ты употребишь следующим порядком:

1- е. Купишь мне 30 четвертей овса и 150 пуд сена и несколько возов соломы, что, я предполагаю, будет стоить около 450 рублей.

2- е. Отдай Буйницкому, а если он не приехал, то князю Броглио 240 с[е]р. Себе заплати 100 с[е] Храповицкому 110 с[е]р. Щербатову или Чаадаеву, которому из них нужнее, 100 с[е]р. Если увидишь других моих заимодавцев, то успокой их и уверь, что я сам скоро буду.