Юридические исследования - ЗАПИСКИ, СТАТЬИ, ПИСЬМА ДЕКАБРИСТА И. Д. ЯКУШКИНА Часть 2 -

ЧЕТЫРНАДЦАТОЕ ДЕКАБРЯ¹

27 ноября в то самое время, когда служили в Зимнем дворце молебен за здравие императора Александра Павловича, приехал курьер из Таганрога с известием о кончине императора; молебствие прекратилось, духовенство облеклось в черные ризы и стало молиться за усопшего.

По окончании панихиды вел. кн. Николай Павлович, взявши в сторону Милорадовича, бывшего тогда военным губернатором и по праву своего звания, в отсутствие императора, главноначальствующего над всеми войсками, расположенными в С.-Петербурге и окрестностях столицы, сказал ему: «Гр[аф] Михаил Андреевич, вам известно, что государь цесаревич, при вступлении в брак с кн. Лович, отказался от права на престол; вам известно также, что покойный император в духовном своем завещании назначил меня своим наследником».

Милорадович отвечал: «Ваше высочество, я знаю только, что в России существует коренной закон о престолонаследии, в силу которого цесаревич должен вступить на престол, и я послал уже приказание войскам присягать императору Константину Павловичу». Таким решительным ответом Милорадович поставил вел. кн. Николая Павловича в необходимость присягнуть своему старшему брату; за ним присягнули новому императору: вел. кн. Михаил Павлович, все генералы и сановники, присутствовавшие при молебствии за здравие*

а потом за упокой императора Александра Павловича К После чего Милорадович известил Сенат о присяге, принесенной цесаревичу во дворце и всеми войсками.

В Сенате хранилось духовное завещание покойного императора в пользу вел. кн. Николая Павловича, через что <на Правительствующий сенат возлагалась обязанность тотчас после смерти Александра Павловича обнародовать последнюю его волю; но Сенат без малейшего прекословия присягнул императору Константину Павловичу, а за ним принесли ту же присягу Государственный совет и вся столица. Затем Милорадович отправил нарочного к московскому военному губернатору кн. Голицыну с известием о присяге, принесенной Сенатом, Советом и всем Петербургом императору Константину Павловичу, и приглашал кн. Голицына привести Москву к присяге новому императору. Кн. Голицын после долгого совещания с начальником 5-го корпуса гр. Толстым сообщил Московскому сенату известия, полученные им из Петербурга; и тут Сенат беспрекословно принес требуемую присягу. За Московским сенатом Москва и вся Россия присягнули императору Константину Павловичу. Один только преосвященный Филарет, у которого в Успенском соборе хранился снимок с завещания покойного императора, изъявил свое несогласие принести требуемую от него присягу; но кн. Голицын скоро уговорил его не сопротивляться общей мере, принятой во всем государстве ².

В тот день, когда присягнули Сенат, Государственный совет и вся столица Константину Павловичу, члены Главной думы кн. Трубецкой, Оболенский и Рылеев собрались у последнего. На этом совещании был также Александр Бестужев (Марлинский), адъютант принца Александра Виртембергского. Зная, что новый император заклятый враг всему тому, что хоть сколько-нибудь отзывается свободой мысли, они условились на некоторое время прекратить все действия между членами Тайного общества, находившимися тогда в Петербурге³; но скоро потом отречение цесаревича сделалось известным; знали также, что вел. «кн. Михаил Павлович и Лазарев были отправлены к йему в Варшаву и должны были привезти вторичное отречение⁴. Кн. Трубецкой, Федор Глинка, Якубович, полковник Батенков, полковник

Булатов и многие другие стали ежедневно собираться у Рылеева; на этих совещаниях было решено воспользоваться двусмысленным положением, в какое были поставлены наследники престола. Все в Петербурге смотрели на это положение с каким-то недоверием и беспокойством. Однажды во дворце г. Шеншин, командир бригады, состоящей из полков Московского и лейб-гренадерского, подошел к Оболенскому и сказал ему: «Что нам теперь делать? А в теперешних обстоятельствах необходимо на что-нибудь решиться».

Шеншин не принадлежал к Тайному обществу, но вероятно по сношениям своим с.некоторыми из членов он знал о его существовании^ Оболенский не почитал себя в праве говорить с ним откровенно и потому дал ему такой ответ, который прекратил начатый разговор.

Всякий день на совещаниях у Рылеева все более и более проявлялось стремление приступить к чему-нибудь решительному, и потому был назначен диктатором Трубецкой, полковник Преображенского полка, занимавший должность дежурного штаб-офицера при штабе 4-го корпуса и в это время находившийся в отпуску. Ему предоставлялась власть действовать самостоятельно в решительную минуту и распоряжаться средствами Общества и каждым из членов по своему собственному усмотрению. 8 декабря прибыли из Москвы Пущин и кн. Одоевский. Пущин служил в Москве надворным судьей; условившись прежде с Рылеевым, Оболенским' и некоторыми другими членами, что в случае предстоящего какого-нибудь важного происшествия в Петербурге каждый из них, где бы он ни был, явится в Петербург, чтобы действовать вместе с товарищами, Пущин уехал из Москвы, несмотря на все нежелание кн. Голицына дать ему отпуск. Одоевский, корнет конной гвардии, был отпущен во Владимирскую губернию; о>н ехал в деревню к отцу, с которым давно не видался; проездом через Москву, узнавши, что Пущин едет, и по какому случаю, Одоевский вернулся в Петербург ¹.

По известиям из Варшавы уже знали, что цесаревич не вступил на престол. В это время он был совершенно потерян, не выходил из своего кабинета и никого не принимал. Когда Демидов, адъютант кн. Голицына, привез ему присягу Москвы, он вышел к нему в

10 И, Д. Якушкин
шинели и, взглянув на пакет, на котором было написано: «его императорскому величеству», возвратил его, не распечатав, и проговорила «Скажите кн. Голицыну, что >не его дело вербовать в цари» ¹. Сенат послал из Петербурга в Варшаву с своей присягой обер-секретаря Никитина, известного в то время игрока и шулера. Цесаревич встретил его словами: «Что вам угодно от меня? я уже давно не играю в крепе», и ушел. В то же самое время портреты и статуи, изображавшие Константина Павловича, даже самые уродливые, в обеих столицах раскупались нарасхват, тогда как сна снимки с прекрасного бюста Николая Павловича никто не обращал внимания.

Все предвещало скорую развязку разыгрываемой драмы. 11 декабря на многолюдном совещании у Рылеева было решено, в случае отречения цесаревича, не присягать Николаю Павловичу,- поднять гвардейские полки и привести hxi на Сенатскую площадь. Если бы войска явились на площадь в значительном количестве и никого не было за Николая Павловича, то можно было полагать, что он останется в стороне и в эту минуту нисколько не будет опасен. В надежде на успех был подготовлен манифест, который Сенат должен был обнародовать от себя и которым созывалась Земская дума, долженствовавшая состоять из представителей всей земли русской. Этой Земской думе предоставлялось определить, какой порядок правления наиболее удобен для России. Пока соберется Дума, Сенат должен был назначить временными правителями членов Государственного совета: Сперанского, Мордвинова и сенатора И. М. Муравьев а-Апостола². При временном правительстве должен был находиться один избранный член Тайного общества и безослабно следить за всеми действиями правительства.

Декабря 12-го по утру собрались депутаты от полков к Оболенскому. На вопрос его, сколько каждый из них уверен вывести на Сенатскую площадь, они все отвечали, что «не могут поручиться ни за одного человека». Было положено, что каждый выведет столько, сколько для него будет возможно. Того же числа вечером на совещании у Рылеева был Ростовцев, теперь начальник штаба военноучебных заведений при наследнике³, а тогда бывший ревностным

членом Общества и товарищем Оболенского; они оба были адъютантами при Бистроме, начальнике гвардейской пехоты. Ростовцев объявил в присутствии всех бывших членов на совещании, что он обязан лично и особенной благодарностью вел. кн. Николаю Павловичу и что, предвидя для благодетеля своего опасность, он решился итти от них прямо к вел. князю и умолять его не принимать престола. Все увещания товарищей отложить такое странное намерение оказались тщетными. Ростовцев отправился во дворец. На другой день он доставил Рылееву бумагу с заглавием «прекраснейший день моей жизни», и в которой было описано свидание его с вел. князем. Он объявил Николаю Павловичу, что ему предстоит великая опасность, для избежания которой он, как человек ему преданный, умоляет его* не вступать на престол; вел. князь принял его ласково и, не расспрашивая о подробностях предстоящей опасности, отпустил его. Вероятно, будущему императору в эти минуты было не до остережений юноши, хотя ему преданного, но которого воображение, очевидно, было весьма взволнованно ¹.

Милорадовичу доносила полиция, что в доме американской компании, где жил Рылеев, ежедневно собирались разные лица; Милорадович, зная, что Рылеев и Александр Бестужев — издатели «Полярной звезды», полагал, что у Рылеева собираются литераторы, и потому не обратил никакого внимания на донесение полиции ².

Декабря 13-го, вечером, в значительном количестве и в последний раз собрались члены Общества у Рылеева; уже знали, что завтра войска должны быть приведены к присяге. На этом совещании полковник Булатов обещал вывести лейб-гвардейский полк, в котором он сперва служил; Александр Бестужев и Якубович обещались рано; утром отправиться в Московский полк, где Михаил Бестужев и князь Щепин-Ростовский были ротными командирами, оба члены Тайного общества; выведя этот полк, Бестужев и Якубович должны были итти с ним в артиллерийские казармы на Литейный, забрать артил- - лерию и привести все войско на Сенатскую площадь. Между офицерами пешей артиллерии было несколько членов Общества, на содей-, ствие которых можно было рассчитывать. Другие члены, бывшие на 10

совещании, должны были отправиться в разные полки с попыткой вывести их. В этот вечер было говорано также, что в случае неудачи можно будет с войсками, выведенными на Сенатскую площадь, отступить к Новгороду и поднять военные поселения. Каховский прежде еще дал слово Рылееву, если Николай Павлович выедет перед войска, нанести ему удар; но Александр Бестужев после, наедине с Каховским, уговорил его не пытаться исполнить данное им обещание Рылееву. Переговоры эти между Каховским и Рылеевым, а потом между Бестужевым и Каховским были совершенно не известны прочим членам, бывшим в этот вечер у Рылеева на совещании.

_; Рано утром 14-го Александр Бестужев заехал к Якубовичу с тем, чтобы вместе с ним ехать в Московский полк. Якубович сказал ему:. «Такое предприятие несбыточно; ты — молодой человек, не имеешь никакого понятия о русском солдате, а я знаю его вдоль и поперек» и пр. Якубович был великий хвастун и при всяком случае отпускал с^мые отчаянные фразы, не имея при том никакого политического убеждения, ню на Кавказе он служил отлично; Ермолов не раз давал ему очень важные и весьма опасные поручения; он там прославился смелыми своими набегами на горцев. Спустя двенадцать лет Розен, один из наших, переведенный из Кургана, где он был поселен, рядовым на Кавказ', писал оттуда, что многие линейные казаки еще помнят Якубовича и рассказывают про его удалые подвиги.

Александр Бестужев отправился один в казармы Московского полка, где все было уже готово к присяге: на дворе были выставлены знамена и налои. Бестужев пробежал прямо в роту своего брата, которая уже была в сборе, и начал уверять солдат, что их обманывают, что цесаревич никогда не отрекался от престола и скоро будет в Петербурге, что он его адъютант и отправлен им нарочно вперед и т. д., после чего с теми же словами он отправился в роту Щепина. Скоро потом роты получили приказание выходить для принесения присяги. Александр Бестужев последовал за ними, и, когда оба батальона выстроились, он продолжал громко и смело уверять солдат, что их обманывают. Генерал Фридрикс, полковой командир Московского полка, подошел было к Александру Бестужеву с строгим видом.

но Бестужев из-под шинели показал ему пистолет, и Фридрикс удалился. Затем Щепин, взявши флангового за руку, двинулся к воротам, и за ним все ринулось. Фридрикс пытался было остановить движение, но Щепин поразил его своей шашкой, и тот не устоял на ногах. Бригадный командир Шеншин и полковник Московского полка Хвощинский подверглись той же участи. Щепин изрубил их нещадно. Вышедши из казарм, Александр Бестужев повел свое войско прямо на Сенатскую площадь. При полку из офицеров шли только Щепин и Михаил Бестужев ¹.

Лкубович жил на Гороховой; завидя Александра Бестужева впереди Московского полка, он вышел к нему навстречу с обнаженной саблей, на конце которой красовалась его шляпа с белым султаном. Александр Бестужев, хотя был старее его чином, опустил перед ним саблю и передал ему начальство над войском. Якубович повел это войско на Сенатскую площадь, где оно и построилось тылом к Сенату, Галерной и Синоду. Вскоре потом Якубович сказал Бестужеву, что он чувствует сильную головную боль, и исчез с площади. У него была жестокая рана на лбу, почему он всегда носил черную повязку. Потом он стоял в толпе около императора, с какою целию, никому не известно ².

Пущин и Рылеев приезжали утром на сборное место, но, не на- шедши там никаких войск, отправились в казармы Измайловского полка. На пути они встретились с мичманом Чижовым, только что вышедшим из казарм; он их уверил, что никакая попытка поднять Измайловский полк не может быть удачна. Они возвратились вспять; на этот раз нашли на сборном месте двух! Бестужевых и Щепина впереди солдат. Пущин примкнул к ним, а Рылеев сказал, что он отправится в Финляндский полк, и потом никто уже его более не видал. Рылеев, отставной поручик артиллерии, страстно любил¹ Россию и в душе был поэт; вступивши в Тайное общество, он был всегда готов служить ему и словом и делом, но в решительную минуту он потерялся, конечно, не из опасения за жизнь свою: на эшафот он взошел прекрасно и ©се в нем доказывает, что смерть не была для него нежданной гостьей.

Оболенский по утру приезжал также на сборное место, когда еще там ничего не было, потом он приехал вторично и, «нашедши уже Московский полк, он отправился в Преображенские казармы к ikohho- артиллеристам. Тут, три ©ходе в казарму, -стоял полковник П исто лен- Коре с обнаженной саблей и никого не пропускал к солдатам *. Оболенский спросил у него именем своего начальника, что у него делается? Полковник сказал, что было небольшое беспокойство, но которое наверно не будет иметь никаких дальнейших последствий. Граф Ко- новницын и Малиновский, офицеры конной артиллерии и оба члены Общества, в это время сидели под арестом. Пока Оболенский говорил с Пистолен-Корсом', юнкера из казармы подавали ему разные знаки. Не видя возможности к ним пробраться, он вернулся на площадь и присоединился к товарищам.

В пешей артиллерии было так же, как и в конной, некоторое беспокойство: князь Алекс. Голицын и другие офицеры, члены Общества, не хотели присягать. Полковник Сумароков посадил их под арест, и движение, проявившееся между солдатами, прекратилось ².

На Сенатской площади многие из членов Общества присоединились к товарищам. Глебов, служивший в министерстве финансов, переносил им известия, слышанные им в народе. Вильгельм Кюхельбекер, издатель «Мнемозины», самый благонамеренный из смертных, но вместе с тем самый неловкий в своих движениях, расхаживал с огромным пистолетом. Бестужев из предосторожности ссыпал у него порох с полки. Репин, поручик Финляндского полка, приходил на короткое время; баталион его был расположен з'а городом и сам он попал случайно в Петербург. Каховский все время с двумя заряженными пистолетами и кинжалом стоял перед * фронтом или в рядах. Смоленский помещик, проигравшись и разорившись в пух и прах, он приехал в Петербург в надежде жениться на богатой невесте; дело это ему не удалось. Сойдясь случайно с Рылеевым, он передался ему и Обществу безусловно. Рылеев и другие товарищи содержали его в Петербурге за свой счет ³.

Граф Граббе-Горский, поляк с георгиевским крестом, когда-то лихой артиллерист, потом вице-губернатор, а в то время, находясь в от
ставке, был известен как отъявленный ростовщик. Он не принадлежал к Тайному обществу и даже ни с кем из членов не был близок. Проходя через площадь после присяги в мундире и шляпе с плюмажем, по врожденной ли удали, или по какому особенному ощущению в эту минуту, он стал проповедывать толпе и возбуждать ее; толпа «го слушала и готова была повиноваться. В это время тысячи народа толпились около набережной Исаакиевского собора и по другим местам площади.

Командир гвардейского корпуса Воинов, узнавши о беспорядках Московского полка, приехал верхом на Сенатскую площадь, но не мог добраться до солдат Московского полка; народ, возбужденный Граб- бе-Горским, разобрал дрова, сложенные у Исаакиевского собора, и принял корпусного командира в поленья *.

С общего совета, Оболенский со стрелками выступил вперед на небольшое расстояние от колонны Московского полка; в это время он увидел Милорадовича, верхом подъезжавшего с другой стороны к колонне. Оболенский тотчас стянул своих стрелков, схватил солдатское ружье и кричал Милорадовичу, умоляя его не подъезжать к солдатам, но Милорадович был в нескольких шагах от них и начал уже приготовленную на случай речь. Тут Каховский выстрелил в него из пистолета, пуля попала ему в живот. Он захватил рану рукой, причем лошадь его быстро повернулась и бросилась на Оболенского. Оболенский ткнул Милорадовича штыком, лошадь и раненый на ней всадник исчезли в толпе.

Милорадович не долго жил после полученной раны. Николай Павлович навестил его перед самой кончиной и, выходя от него, сказал своим приближенным: «Он сам во всем виноват!» ²

Конногвардейский полк, первый пришедший на защиту нового императора, обошел окольным путем площади Сенатскую и Исаакиев- скую, выстроился правым флангом к Неве, а тылом к бульвару адмиралтейства. Командир этого полка генерал Орлов, теперь граф и шеф жандармов, выслал сперва фланкеров против стрелков, но безуспешно, а потом пробовал атаковать самую колонну Московского полка, в которой не было ни дивизионных, ни взводных начальников, но
солдаты сами, видя идущую на них кавалерию, мгновенно построились в каре и баталлионным огнем, при помощи народа, кидавшего в атакующих чем попало, отразили конногвардейцев; впрочем конногвардейцы, по свидетельству очевидцев, шли вяло и неохотно в атаку. После такой неудачной попытки Конногвардейский полк в продолжение целого дня оставался на своем месте без малейшего движения. Вскоре потом конвопионерный эскадрон, получивший приказание выстроиться >на Английской набережной, бог знает по чьему приказанию пустился рысью и справа по три между каре Московского полка и Сенатом; солдаты, думая, что коннопионеры идут в атаку, открыли по ним баталлионный огонь. Напрасно все бывшие офицеры кричали своим солдатам не стрелять; один Пущин, давно снявший военный мундир, в эту минуту, к счастью, нашелся, он закричал барабанщику: бей отбой, барабанщик ударил отбой, и стрельба прекратилась.

Между тем Коновницын, конноартиллерист, освободившийся как- то из-под ареста, скакал верхом к Сенату и встретил Одоевского, который недавно сменился с внутреннего караула и ехал к лейб-гренаде- рам с известием, что Московский полк давно на площади. Коноовни- цьгн поехал вместе с ним. Приехавши в казармы и узнавши, что лейб- гренадеры присягнули Николаю Павловичу и люди были, распущены обедать, они пришли к Сутгофу с упреком, что он не привел свою роту на сборное место, тогда как Московский полк давно уже там. Сутгоф, прежде про это ничего не знавший, без дальних слов отправился в свою роту и приказал людям надеть перевязи и портупеи и взять ружья; люди повиновались, патроны были тут же розданы, и вся рота, беспрепятственно вышедши из ка&арм, отправилась к Сенату. В это время случившийся тут батальонный адъютант Панов бросился в остальные семь рот и убеждал солдат не отставать от роты Сутгоф а; все семь рот, как по волшебному мановению, схватили ружья, разобрали патроны и хлынули из казарм. Панова, который был небольшого роста, люди вынесли на руках. Угрозы, а потом увещания полкового командира Стюллера не произвели никакого действия на солдат. Панов повел их через крепость; в это время он мог бы овладеть ею, и, вышедши на Дворцовую набережную, повернул было во
дворец, но тут кто-то сказал ему, что товарищи его не здесь, а у Сената и что во дворце стоит саперный батальон. Панов пошел далее по набережной, потом повернул налево и, вышедши на Дворцовую площадь, прошел мимо стоявших тут орудий, которые, как говорили после, он мог бы захватить. В продолжение есего* этого времени Стюллер шел с своим полком и не переставал уговаривать солдат вернуться в казармы; когда лейб-гренадеры поравнялись с Московским полком, Каховский выстрелил в Стюллера и смертельно его ранил. Стюллер был природный швейцарец; в 11-м* году Лагарп прислал его в Россию и письменно просил у царственного своего воспитанника императора Александра покровительства своему земляку. Стюллер был определен поручиком в Семеновский полк. Человек он был неглупый и замечательно храбрый, но впрочем истый кондотьери„ По-русски говорил он плохо и был невыносимый педант по службе; ни офицеры, ни солдаты не любили его; зато он сам страстно любил деньги.

На Сенатской площади лейб-гренадеры построились налево и несколько вперед от Московского полка. Одоевский присоединился к товарищам незадолго до прибытия лейб-гренадер.

Почти в одно время с происшествием в лейб-гренадерских казармах происходило подобное в Гвардейском экипаже. Генерал Шипов, полковой командир Семеновского полка и начальник бригады, в состав которой входил Гвардейский экипаж, был в их казармах. Шипов, незадолго перед тем ревностный член Тайного общества и человек совершенно' преданный Пестелю, нашел в эту минуту для себя удобным разыграть роль посредника перед офицерами Гвардейского экипажа, не желавшими присягать. Он им ничего не приказывал как их начальник, но умолял не сгубить себя и доброе дело, уверял, что безрассудным своим предприятием они отсрочивают на неопределенное время исполнение того, чего можно ожидать от императора Николая Павловича. Все его убеждения остались тщетными: офицеры сказали ему решительно, что они не присягнут, и сошли к солдатам, их ожидавшим. Лейтенант Кюхельбекер закричал: «Ребята, вперед, наших бьют!» В это время послышались выстрелы, надо полагать, по конно-
пионерам, и весь экипаж двинулся, как одна душа. На площади экипаж выстроился направо от Московского полка и выслал своих стрелков под начальством лейтенанта Мих. Кюхельбекера. С Гвардейским экипажем, кроме ротных командиров Кюхельбекера, Арбузова, Пушкина, пришли два брата Беляевы, Бодиско, Дивов и капитан- лейтенант Николай Бестужев, родной брат Александра и Михаила Бестужевых; он не принадлежал к Гвардейскому экипажу

В Финляндском полку было много офицеров, принадлежавших к Тайному обществу. Поручик Репин служил в батальоне, который, как сказано было выше, квартировал за городом. Этот Репин был человек замечательно неглупый, и может быть слишком неглупый для того, чтобы вполне увлечься и решиться на безысходную крайность, как какой-нибудь Александр Бестужев, Сутгоф или Панов.

Он часто говаривал, что большая часть храбрецов не знает, что пуля до смерти бьет, и, конечно, сам не принадлежал к такому разряду глупцов. Полковник Митьков, на которого при этих обстоятельствах можно было бы вполне положиться, зная его честность и личную храбрость, находился тогда в Москве в отпуску. Полковникам Ту- лубьеву и Моллеру накануне было предложено вывести за собой Финляндский полк; но они оба не без явного смущения отвечали, что исполнение такого предприятия было невозможно и оно решительно было им не по силам. Поручик Розен, честнейший немец и во всем преданный товарищ, не пришел, однако, на площадь; может быть, он надеялся, оставшись при полку, действительнее споспешествовать начатому предприятию своих товарищей.

Во многих других гвардейских полках| между офицерами было по нескольку членов Тайного общества, но ни в одном из этих полков не произошло никакого значительного] движения. Чевкин, офицер генерального] штаба, генерал-сенатор, и не бывший ни на одном из последних заседаний у Рылеева, 14-го рано утром пришел в первый батальон Преображенского полка и начал уговаривать солдат не присягать Николаю Павловичу. Фельдфебель той роты, в которой Чевкин начал свою проповедь, схватил его и посадил под караул ².

В кавалергардах было более офицеров, принадлежавших к Тайному обществу, нежели в каком-нибудь другом полку, но и тут присяга . не ознаменовалась ни малейшим движением ни между офицерами, ни между солдатами. Васильчиков незадолго, а Свистунов накануне уехали в Москву. Полковник Ланской, Анненков, Александр Муравьев, Депрерадович, Арцыбашев и многие другие были во фронте при полку, когда он был выведен против войск, стоявших у Сената. Преображенский полк из присягнувших пеших полков пришел первым на место своего назначения и выстроился перед дворцом лицом к Московскому полку, потом он был подвинут вперед. Царь, подъехав к преображенцам, спросил у солдат, хотят ли они делать свое дело? Солдаты отвечали: рады стараться! Затем он громко скомандовал: Рукавицы долой! и приказал зарядить ружья *.

Пешая артиллерия пришла еще не поздно днем, но без зарядов; за зарядами послали уже потом и привезли их вечером. Батарея из орудий была поставлена вперед от Преображенского полка. Полк[и] Семеновский и Павловский пришли после Преображенского полка. Павловский стал тылом к дому Лобанова, Семеновский расположился за канавой, идущей мимо конногвардейского манежа. Другие полки •стсняли по главным улицам, идущим к площадям Дворцовой, Исаакиев- ской и Петровской. Лейб-гусарский полк стоял на Царскосельской дороге у средней рогатки ².

На площади народ волновался и был в каком-то ожесточении. Завидя флигель-адъютанта полковника И. М. Бибикова, проходившего в одном мундире через площадь, народ бросился на него и смял его. Вероятно, флигель-адъютант поплатился бы жизнью за свой мундир, если бы Мих. Кюхельбекер не подоспел к нему на помощь. Кюхельбекер уговорил народ, увел его за цепь, дал ему свою шинель и выпроводил его в другую сторону.

Якубович, уже несколько часов стоявший недалеко от императора, смело подошел к нему и просил позволения войти к бунтовщикам и уговорить их положить оружие. Получив дозволение, он привязал сизой носовой платок на обнаженную саблю и отправился к цепи

парламентером; но, подошед к Кюхельбекеру, он сказал вполголоса: «Держитесь, вас жестоко боятся»,— и удалился.

Вскоре потом с.-петербургский митрополит Серафим, во время облачения и окруженный духовенством, приблизился к цепи для увещания солдат; Мих. Кюхельбекер, лютеранин, подошел к нему под благословение и шепнул ему на ухо: «Батюшка, убирайтесь, здесь вам не место», и высокопреосвященный удалился.

После митрополита вел. кн. Михаил Павлович, только что возвратившийся из Варшавы, подъехал к стрелкам и спросил у Кюхельбекера, может ли он говорить с войском и не будут ли по нем стрелять. Кюхельбекер поручился ему головой, что жизнь его высочества вне опасности. Великий князь поехал далее, а Кюхельбекер в каком- то восторженном расположении дут взял его за колено, шел возле его лошади и сказал: «Вот оно настоящее, ваше высочество!» Михаил Павлович подъезжал к Московскому полку, лейб-гренадерам и экипажу, говорил офицерам и солдатам, что он прямо из Варшавы, что цесаревич отрекся от престола и что им теперь нет никакой причины отказываться от присяги императору Николаю Павловичу; умолял их возвратиться в свои казармы, но офицеры и солдаты молчали, и великий князь уехал от них ни с чем.

Через народ беспрестанно передавались обещания солдат полков Преображенского, Павловского и Семеновского, по наступлении ночи» присоединиться к войскам, стоявшим на Сенатской площади; а между тем наступил уже вечер, люди перезябли и с обеих сторон чувствовалась необходимость приступить к решительному действию.

На Сенатской площади целый день и ежеминутно ждали прибытия диктатора; он один имел право действовать самостоятельно и по собственному своему усмотрению; но диктатор не явился принять вверенное ему начальство над войсками. Трубецкой отлично добрый, весьма кроткий и не глупый человек, не лишен также и личной храбрости, что он имел гае раз случай доказать своим сослуживцам. Под Бородиным он простоял 14 часов под ядрами и картечью с таким же спокойствием, с каким оц сидит, играя в шахматы. Под Люценом_> когда принц Евгений, пришедший от Лейпцига, из 40 орудий громил
гвардейские полки, Трубецкому пришла мысль подшутить над Боком, известным трусом в Семеновском полку: он подошел к нему сзади и бросил в него ком земли; Бок с испугу упал. Под Кульмом две роты третьего батальона Семеновского полка, не имевшие в сумках ни одного патрона, были посланы под начальством капитана Пущина, но с одним холодным оружием и громким русским ура прогнать французов, стрелявших из опушки леса. Трубецкой, находившийся при одной из рот, несмотря на свистящие неприятельские пули, шел спокойно впереди солдат, размахивая шпагой над своей головой. Но при всей личной храбрости Трубецкой — самый нерешительный человек во всех важных случаях жизни, и потому не в его природе было взять на свою ответственность кровь, которая должна была пролиться, и все беспорядки, непременно следующие за пролитой кровью в столице. 14 декабря, узнавши, что Московский полк пришел на сборное место, диктатор совершенно потерялся и, присягнувши на штабе Николаю Павловичу, он потом стоял с его свитой ¹.

Никто из членов Общества, находившихся с утра на площади, не почитал себя в праве, в отсутствие Трубецкого, заступить его место; каждый из них готов был повиноваться и даже умереть за доброе дело, но ни один 'не был способен на то, чтобы вызваться принять начальство и приступить к решительным мерам. Уже вечером, с общего 'согласия, был выбран в главные начальники Оболенский; по принятии начальства первым его распоряжением было собрать товарищей для военного совета. Пока собирался этот военный совет, подскакал к войскам г. Сухозанет; он решительно требовал, чтобы они положили оружие, и объявил, что в случае неповиновения — по них тотчас будут стрелять. Сухозанету отвечали насмешками, и кто-то закричал, чтоб он прислал почище себя. Сухозанет ускакал, вынув из шляпы султа1н, что было условленным знаком между им и пославшим его. Артиллерия грянула, но на этот раз холостыми зарядами; второй залп картечью был метко направлен в колонны. Все дрогнуло и побежало. По войскам, бежавшим по канаве, Галерной и Неве, стреляли еще несколько раз картечью. Семеновский полк также пустил батальный огонь по бежавшим мимо, его.

Из 20 или более членов Тайного общества, спасавшихся вместе с солдатами, (ни один не был убит, ни даже ранен. На другой день сестра Пущина зашивала его шубу, пробитую во многих местах картечью.

Когда все умолкло, войска, присягнувшие новому императору,, расположились на назначенных им местах, зажгли огни и так провели ночь. Корнилович, свитский офицер, недавно приехавший из Могилева и принятый там в Тайное общество, в продолжение всего дня ни разу не явился на Сенатскую площадь, но ночью он прокрался в Преображенский полк и пытался поднять солдат; его схватили и отвели во дворец ¹. Сутгоф и Панов были захвачены, когда лейб-гренадеры, расстрелянные картечью, бежали.

14-го ночью многие из членов Тайного общества, бывших и не бывших на Сенатской площади, были арестованы. Их привозили в Зимний дворец к дежурному генерал-адъютанту, который отсылал их на главную гаубтвахту: там их раздевали, осматривали, одевали опять и перед тем, чтоб вести к допросу, вязали им руки за спину. Такой порядок продолжался еще несколько дней после 14 декабря.

В Тульчине начались аресты в тот же день, как и в Петербурге* 14 декабря Пестель был уже арестован ²* Через некоторое время после кончины императора Александра Павловича начальник его штаба генерал Дибич, разбирая бумаги покойного императора, нашел в них доносы Шервуда и Майбороды; в них были названы Пестель и другие члены Общества. Дибич тотчас отправил генерал-адъютанта Чернышева во вторую армию. По приезде Чернышева в Тульчин, Пестеля, по приказанию главнокомандующего, потребовали в главную квартиру; некоторое время он колебался и помышлял вместо того, чтобы повиноваться приказанию, итти с Вятским полком, которого он был командиром, в Тульчин: арестовать там главнокомандующего графа Витгенштейна, начальника его штаба Киселева, Чернышева и проч. и поднять знамя восстания; но кончилось тем, что он сел в коляску и поехал в Тульчин, где его тотчас же и арестовали: После чего Чернышев вместе с Киселевым отправились в штаб-квартиру

Вятского полка, где они забрали и запечатали все бумаги Пестеля, потом арестовали майора Вятского полка Лорера.

По учреждении следственного комитета в Петербурге аресты производились повсеместно. В Петропавловской крепости и дежурстве содержалось, говорили, более 500 человек, из которых некоторые не принадлежали Тайному обществу; но зато сколько и членов Общества, известных даже комитету, которые не были арестованы.

ЗАМЕЧАНИЯ НА «ЗАПИСКИ»

(«М О N JOURNAL») А. МУРАВЬЕВА¹

Никита Михайлович] Муравьев задумал еще в Петровском Заводе составить подробные записки о Тайном обществе, и, чтобы они не попались в руки правительства, он писал их в форме отдельных заметок на полях| книг. Библиотека Никиты Муравьева досталась его брату Александру, который собрал из книг заметки брата и назвал их «Mon Journal»; вот почему в истории своей жизни рн почти ничего не говорит о себе. В рассказе его встречаются ошибки, которых избежать ему было невозможно, так как заметки его брата были очень отрывочны, а сам он был мало знаком с делами Общества. Ему было 12 лет, когда составилось Общество, и 20 лет, когда он был принят членом'; значения в Обществе он не имел никакого; он был слишком молод и не имел в то время ни твердых убеждений, ни образования. При составлении «Записок» (1352—1853) oih не мог получить никаких сведений об Обществе от своих товарищей, потому что сосланные в Тобольск, где жил и он, или принадлежали к Южному обществу, или так же мало были знакомы с делами Общества, как и он (Штейнгейль, Анненков, Свистунов).

Несмотря на это, «Записки» любопытны, потому что в них высказаны убеждения и понятия Никиты Муравьева в первое время ссылки, и убеждения Александра М[уравьева] (в посвящении) ² после
27-летней ссылки. Рассказ об основании и основателях Общества не совсем верен; программа Общества взята отчасти из записки Никиты Муравьева «La societe occulte» *; не все, намеченное в ней, составило программу, и многие более важные части программы в ней не упомянуты.

Общество разделилось на Северное и Южное (в 1821 г.) не потому, что, разделившись, оно могло расширить круг деятельности, а потому, что Бурцов, вернувшись в Тульчин из Москвы, объявил там, что на Московском съезде все депутаты решили уничтожить Общество. Бурцов завидовал Пестелю, который стоял во главе всей молодежи, принадлежавшей к Обществу ². Он хотел занять место Пестеля; для этого он объявил, что Общество уничтожено, и сам начал избирать членов, не говоря ничего Пестелю, которого он хотел лишить таким образом всякого влияния. Но хитрость эта не удалась. Пестель ответил Бурцову, что уничтожить Общество никто не имеет права и что на юге оно будет существовать, как прежде. Вот почему образовалось два общества: Северное и Южное.

Конституция, написанная Никитою Муравьевым, как он сам сознавался впоследствии, не имела практического смысла вследствие незнакомства с бытом русского народа и незнания существовавших законов... Этот недостаток разделяла с ним и большая часть его товарищей; Николай Тургенев объявил в первом издании «Опыта о налогах» ³, что деньги, вырученные от продажи книги, назначаются для выкупа крепостных крестьян, посаженных в тюрьму за долги, между тем как крепостные не могли сидеть в тюрьме за долги, по закону им можно было дать взаймы не более 5 рублей.

Один только Пестель отличался глубоким практическим смыслом, как говорят все знавшие его и читавшие его «Русскую Правду». Это был труд совершенно самостоятельный. Между тем как прочие считали необходимым сильно ограничить власть правительства, даже республиканского, он в «Русской Правде» давал правительству сильную власть. Однажды в Тульчине он прочел свой проект Киселеву; Киселеву проект понравился, но oihi заметил, что не худо бы было ограничить еще больше исполнительную власть⁴. Судя по всем рассказам

11 И. Д. Якушкин
людей, читавших «Русскую Правду», главные основания Управления государственных крестьян взяты оттуда *. «Русская Правда» была написана в республиканском и чисто демократическом духе.

Пестеля нельзя ставить наряду с остальными членами Общества: об нем все говорят как о гениальном человеке. Рассказывают, что, когда за границей он находился при канцелярии императора Александра, ему поручено было- написать какую-то бумагу к Меттерниху. Меттерних при первом свидании с Александром поздравил его с новым секретарем и сказал, что он никогда не читал бумаги, столь хорошо написанной. Ни у кого из членов не было столь определенных и твердых убеждений и такой веры .в будущее. На средства он не был разборчив; солдаты его не любили; всякий раз, когда император или великие князья назначали смотр, он жестоко наказывал солдат ².

При учреждении военных поселений он хотел перейти туда на службу и обещал, что у него скоро возмутятся. Он должен был оставить это намерение, потому что дела Общества требовали его присутствия в Тульчине. Он не изменил своему характеру до конца; когда Северное общество стало действовать очень нерешительно, то он объявил, что если их дело откроется, то он не даст никому спастись, что, чем больше будет жертв, тем больше будет пользы, и он сдержал свое слово. В Следственной комиссии он указал прямо на всех! участвовавших © Обществе, и если повесили только 5 человек, а не 500, то в этом Пестель нисколько не виноват; с своей стороны он сделал для этого все, что мог³.

Все, что говорится в «Записках» про Никиту Муравьева, совершенно справедливо. Это был человек высокообразованный и чрезвычайно скромный; любовь и уважение к науке он сохранил до самой смерти. Рассказ о том, как он бежал из Москвы в 12-м году, я слышал с некоторыми иными подробностями от моего отца И. Д. Якуш- кина, который был с ним чрезвычайно дружен и слышал об это-м от него самого. В 1812 г. Никита Муравьев долго упрашивал мать, чтобы она позволила ему поступить на военную службу, но мать не решалась отпустить его, так как ему шел только 15-й год и он был слабого здоровья. Между тем стали доходить слухи, что мы принуж
дены отступать перед неприятелем и что французы все подвигаются к Москве.

Никита Муравьев начал задумываться, перестал есть, спать и, наконец, решился итти в армию без позволения матери. Рано утром он ушел по Смоленской дороге, одетый в курточку, захватив с собою карту Московской губернии. Он¹ прошел 30 .верст, расспрашивал, как пройти к армии. Эти расспросы и его одежда возбудили подозрение в крестьянах; его схватили, стали обыскивать, и когда нашли при нем карту, то совершенно убедились, что он французский шпион. На нем разорвали платье, приколотили его и повезли в Москву.

Между тем в доме его матери никто не знал, куда -он делся, долго искали его у знакомых; гувернер его, француз, вероятно, догадался, что он ушел на войну, отправился к Смоленской заставе и встретил толпу мужиков, которые везли его воспитанника. Никита Муравьев, увидев гувернера, стал было звать его к себе по-французски. «De grace ne me pariez pas, vous vous perdrez!» ¹ — закричал ему тот и скрылся в толпе. Разумеется, это убедило еще больше, что Никита Муравьев шпион. Сам Ростопчин принял было его сначала за шпиона и написал к Екатерине Федоровне Муравьевой, его матери, письмо, где с сожалением извещал ее, что ее сын обесчестил себя и ее, так как хотел перейти к французам. Разумеется, Муравьева поспешила объяснить Ростопчину, что сын ее бежал, чтобы сражаться против французов, что он давно уже просился в армию. Ростопчин поздравил ее тогда с таким патриотом-сыном и уговорил определить его в военную службу.

Похвала Сергею Муравьеву нисколько не преувеличена. Это был действительно замечательный человек, но его нельзя поставить наряду с Пестелем. Сергей Муравьев был человек крайне добрый; солдаты его чрезвычайно любили². Но М. Бестужев-Рюмин вовсе не стоит того отзыва, который сделан о нем в «Журнале» А. Муравьева. Замечательны отношения Бестужева к Сергею Муравьеву. Бестужев был пустой малый и весьма недалекий человек; все товарищи над ним постоянно смеялись, Сергей Муравьев больше других ³. «Я не узнаю тебя, брат,— сказал ему однажды Матвей Ив. Муравьев,— позволяя
такие насмешки «ад Бестужевым, ты унижаешь себя, и чем виноват он. что родился дураком». После этих слов брата Сергей Муравьев стал совершенно иначе обращаться с Бестужевым, он стал заискивать его дружбы и всячески старался загладить свое прежнее обращение с ним. Бестужев к нему привязался, и он также потом очень полюбил Бестужева.

Борисов никогда не сознавался в том, что им был составлен устав Общества соединенных славян. Сколько) мне известно, только он один никого не назвал при допросах в Следственной комиссии. Образование Общества славян замечательное явление. Оно показывает, как была сильна потребность в составлении тайных обществ. Борисов был человек, не получивший никакого образования, но с большим желанием образоваться. Когда он был с своей батарееей в Польше, то ему пришлось остановиться в таком помещичьем доме, где была огромная библиотека, наполненная большею частью писателями 18-го столетия. Он выучился сам собою французскому языку и прочитал все французские книги. В Следственной, комиссии и после, даже в ссылке в Сибири, oiH говорил, что, когда был в отпуску в Петербурге, в одной гостинице с ним остановился какой-то офицер; они познакомились; офицер этот, уезжая из Петербурга, заходил проститься к Борисову. По отъезде этого офицера, имени которого он не помнит, он нашел у себя на столе тетрадь с уставом Тайного общества, который ему чрезвычайно понравился, и он тотчас стал набирать членов ^!. Пребывание в Польше при этом отозвалось, цель Общества славян была не уничтожение деспотизма в России, а освобождение от деспотизма всех славян; в уставе видно также и влияние писателей 18-го века, в нем говорится об основании города, в котором славяне посадят на трон богиню просвещения.

Соединенные славяне были большею частию люди без образования, но с непоколебимыми убеждениями; они готовы были итти на все за свои убеждения. Очень жаль, что о Борисове (и вообще об Обществе славян) мало известно, но все, что известно об нем, возбуждает к нему глубокую симпатию. Два годэ Общество славян существовало совершенно отдельно от других обществ, и даже не
зная об их существовании. Только в 1825 г. Бестужев-Рюмин совершенно случайно узнал об этом Обществе и предложил ему присоединиться к Южному, что и было принято. Когда, наконец, наступило время действовать, то Славяне показали, что они способнее к делу всех прочих членов *.

В «Журнале» названы два изменника (Шервуд и Майборода) и позабыт еще третий, названный в донесении в Следственной комиссии агентом графа Витта (чуть ли не Комаров?).

В рассказе о 14 декабря в «Журнале» не сказано, что Анненков» Александр Муравьев (кажется, тоже и Арцыбашев) стояли с Кавалергардским полком на площади против своих товарищей. Впрочем, это не спасло их. Через 5 дней они были арестованы своим полковым командиром Апраксиным и привезены во дворец. Сначала император стал упрекать их за то, что они были членами Тайного общества, но потом объявил им, что он их прощает и что они только должны будут просидеть с полгода в крепости. Левашев стал показывать им знаками, чтобы они поцеловали у императора руку, но сначала знаков они этих не поняли, а потом не знали, как приступить к этому обряду; наконец, Анненков сложил обе ладони вместе, нагнулся и сделал шаг к императору. «Я этого не требую»,— сказал император.

У Екатерины Федоровны Муравьевой сохранилось письмо императрицы Марии Федоровны, которым последняя извещала ее, что сын ее Александр прощен. Анненков был послан в Выборг, Александр Муравьев в Ревель, Арцыбашев в Нарву. По следствию, когда открылось, что Анненков и Муравьев виновнее, чем думали прежде, то их перевели в Петропавловскую крепость. Виновны они были только разговорами. Их судили и присудили сослать в Сибирь, в каторжные работы; но так как не было еще готово помещение для декабристов, то их| держали в крепости до 11 декабря 1826 г. Александр и Никита Муравьевы, Анненков и Торсон были в одно время отправлены в Сибирь (каждый на отдельной телеге и в кандалах). Анненков ехал в шинели и холодной фуражке.

Рассказ про Фаленберга не верен в «Журнале» А. Муравьева. Фаленберг был болен и содержался в сухопутном госпитале. Он только
что женился и рвался на свободу; когда Раевского выпустили, он нашел случай видеться с Фаленбергом и сказал ему, что сн признался и что его освободили и что он и ему советует сделать то же. Фален- берг, уверенный совершенно, что его выпустят, если он признается, стал не только признаваться во всем, но и наговаривать на себя. Когда его спросили, не знает ли он чего об умысле цареубийства, он объявил, что он сам имел мысль убить царя и что говорил об этом Барятинскому. На очной ставке Барятинский доказал Фаленбергу, что он говорит вздор; несмотря на это, Фаленберга сослали; жена его вышла замуж за другого ¹.

Вы желаете, чтобы я письменно сообщил вам хоть что-нибудь о покойной Александре Григорьевне, и я очень чувствую, что много сказать вам юб ней никак не сумею.

Отличительная черта ib Александре Григорьевне была теплота сердца, разливавшаяся почти независимо от нее самой на всех ее окружающих.

Своих oiHa любила страстно. Не бывши лично знаком ни с одной из ее сестер, о каждой из них я знаю много подробностей из ее рассказов. Она всякий раз бывала счастлива, когда могла говорить о своих. Часто она тосковала о своих детях, оставшихся у Екатерины Федоровны², и не потому только, что была с ними розно, но и по другим причинам, может быть сколько-нибудь вам известным. В этом отношении ее единственной отрадой была дочь, родившаяся в Чите, Нонупгка ³, она не знала в ней души. Нонушка эта при святом крещении получила имя Софии, отец первоначально называл ее Соня, потом Ноня, Нон, Нонуфос и окончательно Нонушкой, название, которое она сохранила и до сих пор для многих знавших ее в Сибири.

Мужа своего Александра Григорьевна обожала. Один раз на мой вопрос в шутку, кого она более любит, мужа или бога, она мне отвечала, не шутя, что сам бог да взыщет за то, что она Никитушку любит более ⁴.

Иногда, в минуты не совсем св_уетлые, она была уверена, и уверяла других, что кроме своих она никого не любит, и точно можно было подумать, что по временам она всеми силами старалась сосредоточить свою любовь на своих только и тесно замкнуть себя в семейный эгоизм; но это никогда не могло ей удаться, по той причине, что оно было совершенно противно ее природе.

При первом случае, когда она кому бы то ни было могла быть на пользу, она забывала всех своих и себя. Екатерина Федоровна одного присылала ей и деньгами и вещами; большую часть того и другого расходовала она на тех, кому это было нужно. Довести до сведения Александры Григорьевны о каком-нибудь нуждающемся, было всякий раз оказать ей услугу и можно было остаться уверенным, что нуждающийся будет ею успокоен.

Она посылала все нужное в казематы товарищам своего мужа; от нее приносили туда ежедневно несколько блюд с разными яствами; а между тем она забывала иногда подумать об обеде для себя и для своего Никитушки. Не редко приходили от них за щами на нашу артельную кухню. Однажды при мне ее девушка взошла доложить, что из каземата приходили просить сала, но что она отказала потому, что его оставалось очень немного. Александра Григорьевна приказала все, что у них 'было, отослать в каземат,, нисколько (не подумав, что это сало могло быть нужно в случае нездоровья для ее Никитушки или для ее возлюбленной Нонушки, или для нее самой. Таких примеров самозабвения Bcexi не перечислишь, и я ограничусь еще одним- рассказом, случившимся в Чите, из чего вы можете увидеть, до какой степени Александра Григорьевна была способна забывать себя.

Фонвизины по случаю какой-то переделки в доме гостили у Муравьевых. В это время Фонвизина тяжко занемогла, и меня вытребовали из каземата на помощь другим ухаживающим за больной. У ней были разных видов нервические припадки, спазмы в груди сменялись корчами, корчи продолжительным бредом. Вольф — врач, один из наших товарищей, и я провели шесть ночей сряду над больной, не смыкая глаз.

В это тяжкое время Никита Михайлович спал в другой комнате на полу, возле него Нонушка спала в своей кроватке, а Александра Григорьевна за ширмами на перепутье лежала полуодетая и всякий раз опрашивала о больной, когда от нее выходил кто-нибудь из нас. В одну из таких ночей больная в бреду представляла себе, что она должна родить, и на этот случай требовала помощи; Александра Григорьевна, узнавши об этом, явилась к ней в звании повивальной бабушки -и успокоила ее. Потом больная вообразила, что у нее отняли родившегося ребенка, горько плакала и просила, чтобы его возвратили ей. Тут Александра Григорьевна шепнула мне на ухо: «Я принесу ей Нонушку», а я в ответ имел только возможность шепнуть: «Вы с ума сошли», что ее образумило. Нонушка, которую она готова была принести сонную к женщине в бреду, два дня тому назад была больна при смерти, и с ней едва отвозились. В этом случае намерение Александры Григорьевны принести Нонушку было, может быть, безрассудно, но я должен вам признаться, что я чувствовал себя счастливым в присутствии такого прекрасного существа, каким была она в эту минуту. Перед ней все исчезло, и, видя только страждущую, она имела единственную потребность облегчить ее страдания. Все это происходило так просто и непринужденно, что тут не было того, что называют обыкновенно самоотвержением, и при чем всегда предполагается некоторого рода борьба; тут было только полное самозабвение, и можно утвердительно сказать, что в этом случае, как и во всех подобных случаях, правая рука Александры Григорьевны давала так, что про это ничего не знала ее левая.

Часто хворая, она мало обращала на себя внимание и только иногда соглашалась лечиться и на некоторое время оставаться дома, но и тут лишь только доходит до нее слух, что кто-нибудь болен или огорчен, она забывала предписание врача и собственную хворость, спешила к страждущему. И так она умела своим сочувствием к нему облегчить его положение. В такие минуты она была воплощенная любовь и каждый звук ее голоса был обворожителен. По приходе нашем в Петровский Завод женатым не дозволялось более выходить из .каземата для свидания с своими женами, как это было в Чите,
но женам было позволено жить в тюрьме вместе со своими мужьями или навещать их.

Александра Григорьевна не имела возможности, как многие другие, запереться с своим мужем; у нее дома оставалась Нонушка, ребенок слабого здоровья, требующая ее особенных попечений. В трескучие морозы и во ©сякую погоду она перебегала по нескольку раз в день из 'каземата домой к Нонучпке и .из своего дома в каземат к мужу. Никита Михайлович при таких обстоятельствах тяжко занемог, и наш врач опасался за жизнь его. Тут Александра Григорьевна осталась несколько дней и несколько ночей неотлучно при муже, предоставив свою Нонушку попечениям няни, на которую она никак не могла вполне положиться. Конечно, это время было самое тяжкое из всей ее жиз'.ни.

С каждым годом здоровье ее приходило все более ,и более в упадок. В сентябре 1832 г. она пришла в каземат днем, когда было довольно тепло, в очень легкой одежде, но ночью, возвращаясь домой, она почувствовала, что ее обхватило холодом, и в ту же ночь она ужасно страдала от колотей в груди; к ней призвали врача, у нее уже образовалось воспаление подреберной плевры. Необходимо было тотчас прибегнуть к решительным мерам; бывши беременна, она выкинула. От кровопускания и других сильных средств колотья прекратились, но вслед за тем появилась в груди вода. С этих пор, в продолжение двух месяцев, больная с каждым днем видимо угасала. Никакие врачебные средства не могли возобновить истощившихся в ней сил. За два дня до ее кончины, она пожелала меня видеть; я просидел с полчаса у ее кровати; она едва могла говорить, и из слов ее можно было заключить, что она уже готовилась навсегда расстаться со всеми близкими ее сердцу.

В последнюю ночь она позвала к себе княгиню Трубецкую и продиктовала ей несколько строк к юестре своей Софье Григорьевне¹, потом исповедывалась и приобщилась святых тайн.

Последние минуты она провела очень покойно; благодарила Вольфа за его попечение; простилась с Александром Муравьевым, братом Никиты, и с Вадковским, назначив каждому из них что-нибудь на
память. Она просила всех не горевать об ней, бывши сама уверена, что там, куда она отправлялась, ей будет прекрасно; сокрушалась она только о своем Никитушке, который, как она говорила, без нее совершенно осиротеет, и это ее предсказание вполне сбылось. Последний вздох она испустила в объятиях своего мужа ¹.

В день ее похорон хватились, что погребальная колесница, на которой полагали везти ее тело, не пройдет то мосту, находившемуся по дороге в церковь. Ссыльно-каторжные, узнавши об этом обстоятельстве, по собственному побуждению, бросились на мост и тотчас все привели в порядок.

Если бы вам случилось приехать ночью в Петровский Завод, то налево от дороги вы бы увидели огонек, это беспрестанно теплющаяся лампада над дверьми каменной часовни, построенной Никитой Михайловичем и в которой покоится прах Александры Григорьевны. В этой часовне ежегодно в известные дни совершается служба, причем народ Петровского Завода и окрестных селений собирается тут и молится.

Через два месяца после жхнчины Александры Григорьевны из Петербурга получено разрешение женам ежедневно видеться с своими мужьями у себя дома ².

Рассказ об Ивашевой в «Былом «и думах,!» (стр. 88) очень не верен; он дошел до издателя «Полярной звезды» со всеми романтическими прикрасами, какие - нередко придают, рассказывая о двух нежных сердцах, соединяющихся законными узами. Во всем этом происшествии, как оно ни любопытно, не было ничего особенно цветистого, и все происходило очень просто.

Ивашев², сын довольно зажиточных родителей, воспитывался¹ сперва дома, а потом в Пажеском корпусе, откуда он и поступил в кавалергарды. Бывши несколькими годами моложе того поколения, которое участвовало в походах 12, 13 и 14-го года, он, как ,и большая часть праздной молодежи, гюмышлял только о самых обыденных наслаждениях жизни и мог бы в них погрязнуть, если бы на свое счастье, определившись адъютантом к гр. Витгенштейну, он не познакомился с Пестелем, который принял его в Тайное общество. Имея теперь положительную цель пред собою, он был спасен, и с этого времени зажил жизнью всех тульчинских своих товарищей, усердно занимавшихся вопросами о всем том, что могло тогда наиболее споспешествовать благоденствию России, и трудившихся над собою, чтобы образовать для нее полезных деятелей.

M-me Ledentu жила гувернанткой при сестрах Ивашева с своей дочерью Камиллою; молодой кавалергард, бывши в отпуску, от

нечего делать за ней ухаживал; жениться же на ней, как юн сам тюсле рассказывал, ему не приходило на мысль; она также в то время не помышляла быть его женой, а потому тут и не замышлялось никакой mesalliance ¹ и не было никакой необходимости ссылать невинную в Париж; родившись в России, она никогда в него и не заглядывала. Когда Ивашев 'был сослан в Сибирь, его родители и сестры, страстно его любившие, желая облегчить его положение, предложили ему жениться на m-lîe Ledentu; он не видал ее уже лет семь и осемь, долго колебался и, согласившись на предложение родных, не был уверен, что поступает разумно, соединяя судьбу свою с судьбою молодой особы, которую почти не знал. Какие причины заставили rn-lle Ledentu ехать добровольно в ссылку, чтобы быть женой Ивашева, трудно вполне определить, но очень верно только то, что в природе ее не

было ничего восторженного, что. могло бы побудить ее на такой поступок. Имея очень неблестящее положение в свете, выходя замуж за ссыльно-каторжного государственного преступника, она вместе с тем вступала в знакомую ей семью, как невестка генерала Ивашева, богатого помещика, причем в некотором отношении обеспечивалась ее будущность и будущность ее старушки матери: за отсутствием сердечного влечения мало ли есть каких причин, побуждающих вообще девиц выходить замуж, и нередко очертя голову².

Согласившись на предложение ехать в Сибирь и быть женой Ивашева, она написала письмо к императрице, в котором рассказала давнишнюю и непреодолимую любовь свою к изгнаннику и просила одной милости: дозволения соединиться с ним законным браком. Письмо это произвело желанное действие и обратило общее внимание на страстно любящую и великодушную француженку. Государь согласился на ее просьбу, и ей объявили, по общепринятому порядку, положение для жен, последовавших в Сибирь за своими ссыльно-каторжными мужьями; она, впрочем, знала и прежде, в чем заключалось это положение. Скоро потом Лепарский, по наименованию комендант Нерчинских рудников, а в сущности начальник и блюститель над государственными преступниками, получил предписание прежде еще прибытия ш-11е Ledentu о дозволении ей выйти замуж за Ивашева.

Летом в 31-м году она приехала в прекрасной карете с своей горничной и огромным крепостным на козлах прямо к кн. Волконской. Дамы в Петровском имели свои домики, во всякое время дня могли выходить из казармы и опять возвращаться к своим мужьям. Новоприезжая всеми ими была обласкана, и сам Лепарский явился к ней с своим драгунским приветствием. Старик этот, бывши человек очень неглупый и не лишенный человеческого чувства, во многих случаях вел себя отлично. Взявши от m-lle Ledentu письменное обещание, что она будет исполнять все правила, которым подчинялись жены, последовавшие за своими мужьями, он ей обещал свидание с Ивашевым, и Ивашев скоро потом взошел к ней с одним из своих товарищей; она так мало сохранила его образ в своей памяти, что не вдруг могла отгадать, который из двух вошедших к ней был ее жених *.

Брак совершили в тиши ночной, скрытно. Лепарский был посаженным отцом, и кроме его только дамы и человека три из товарищей Ивашева присутствовали на свадьбе ². Этим кончился пролог; настоящая же драма началась, как она обыкновенно начинается в подобных случаях, ic той минуты, как сочетавшиеся браком [перед] налоем произнесли взаимные обеты. Драма эта для Ивашевых разыгралась очень удачно.

В это время государственные преступники жили в крепко замкнутой казарме, нарочно для них выстроенной, в Петровском железнопла- вителыном заводе, где находилось около трех тысяч жителей из ссыльно-каторжных] и заводских служителей; каждый жил в отдельном каземате, и, кроме особенных случаев, выходили они из казармы только на работу под надзором вооруженной стражи. Дамы, которые имели детей и потому не могли жить с своими мужьями, навещали их днем, те же, у которых не /было детей, жили вместе с своими мужьями в довольно тесных казематах. Только в 32-м году, после кончины Александры Григорьевны Муравьевой, простудившейся в одну из своих прогулок в каземат, что и было причиной ее смерти, пришло из Петербурга разрешение отпускать мужей к их женам на дом.

После свадьбы Ивашева перешла к мужу и поместилась с ним в небольшом каземате, довольно темном и во всех отношениях
для женщины очень неудобном; кроме общего сторожа для всего коридора, не допускалась -в каземат, даже во время дня, никакая другая прислуга. Все окружавшее бедную Ивашеву было ей чуждо, и даже с своим мужем она была еще мало знакома. Все неудобства такого существования первое время явно тяготили ее; но это продолжалось недолго. Ивашев, выработавший себя всеми испытаниями, через которые ему пришлось пройти, кротким и разумным своим поведением всякий раз успокаивал молодую свою жену, и окончательно умел возбудить в ней чувства, которые она прежде не знала ¹. Она выросла и поняла и оценила свое положение. С этих пор супруги пошли рука

об руку и шли, пока смерть не разлучила их, деля и радость жизни и горе —все пополам.

В 36-м году кончился срок работы для Ивашева, и он с женой и годов[ал]ой дочерью в сопровождении казака отправился на поселение в Туринек, где попечениями родных его, по обстоятельствам, ему доставлялись всевозможные удобства жизни. Старушка m-me Ledentu приехала <к дочери на житье, и Языкова, сестра Ивашева, приезжала к нему тайком и пробыла у него несколько дней².

Ивашева умерла не от того, как сказано в «Былом и думах'», что силы в ней были потрясены ссылкой в Париж и пр., чего никогда не бывало; в это время она вполне развилась и окрепла, но она простудилась и скончалась от воспаления в груди ³. Муж умер ровно через год от удара ⁴. После них оставшимся малолетним сыну и двум дочерям, по просьбе кн. Хованской, сестры Ивашева, дозволено было приехать к тетке, у которой они и остались.

После сын Ивашева был принят в артиллерийское училище с переименованием его по существовавшему порядку того времени. Фамилия же Ивашева возвращена ему манифестом 26 августа.

Разбойник, один из товарищей Ивашева, о котором идет речь там же в «Былом и думах», лицо, как и все прочее, изукрашено фантазией; об нем сказано, что он работал в крепости, каковой не имеется не только в Петровском, но и во всей Восточной Сибири, и что, узнавши о горьком положении прибывшей m-lle Ledentu, он предложил ей переносить ее записки к Ивашеву и от него к ней и что она,
тронутая таким великодушием разбойника, от восторга рыдала и воспользовалась его предложением.

Но в Петровском, с самого! своего приезда, m-lle Ledentu, как и все прочие дамы, не находилась в товариществе с ссыльными, работающими на заводе; и ей не было никакой надобности употреблять которого-нибудь из них для переписки с своим женихом; тотчас по своем прибытии она могла сообщаться с ним посредством дам', имевших всегда доступ в казематы, куды никто из посторонних не допускался. В это время в Петровском находился ссыльно-каторжный, бывший прежде крепостным человеком генерала Ивашева, отданный в солдаты; он поступил в жандармы в Петербург, и там ему случилось один) раз в питейном хлебнуть до такой степени через край, что он проснулся на съезжей, и ему объявили, что он убил человека, чего он решительно не помнил; был он мужик рослый, плечистый и необыкновенно сильный, и надо полагать, что в пьяном виде он сразу зашиб до смерти человека, подвернувшегося ему под руку, и который, может, лез к нему также в нетрезвом веде. Его судили, наказали ьа смертоубийство и сослали в работу. Не мудрено, что, когда этот человек, узнавши о прибытии невесты прежнего своего барина, пришел к ней в первый раз и сказал, откуда он, она была поражена и тронута его присутствием, тем более что, может быть, еще верила тогда, что все ссыльно-каторжные непременно закоснелые ужасные злодеи; она с приятным чувством увидела одного из них, в котором не было ничего особенно страшного и отвратительного.

«Полярная звезда» читается даже в Сибири, и ее читают с великим чувством; если бы вы знали, как бы этому порадовались ². Я уже не говорю о людях, [которые] сочувствуют вашим убеждениям и ценят вполне прекрасное ваше направление и благородный труд ваш, но даже и те, которые не имеют никаких убеждений, никакого направления, читая вашу книжку, и они находятся под каким-то обаянием, невольно грудь их расширяется, и они чувствуют, что дышут свободнее. Вы не ругаетесь и потому вы не отщепенник; но говорите, как свободный русский человек, и свободная ваша речь для всякого русского человека как будто летящий от родины глас.

Надо полагать, что на вызов ваш к нашим соотечественникам доставлять вам статьи для вашей «Полярной звезды» отозвались уже многие. При этих строках вы получите стихотворение Рылеева «Гражданин», которое, конечно, вам неизвестно и которое если и известно в России, то очень немногим. Стихотворение Кюхельбекера «Тень Рылеева», вероятно, также никто не знает.

Очень немногие знают коротенькое послание Пушкина «Во глубине сибирских руд», 'Которое, разумеется, никогда не было напечатано и может ныне читаться только в вашем сборнике. На всякий случай прилагаю еще Пушкина Моё1, который во время оно все знали наизусть и распевали чуть не на улице (может быть, он и вам известен). На первый раз не взыщите, чем богат, тем и рад³.

В первом номере «Полярной звезды», единственно который пока дошел сюда, есть некоторые, правда не очень важные, неверности.

Дмитрий Николаевич Болговской, участвовавший в заговоре

11 марта, служил в Измайловском полку, а не в Семеновском, был отставлен по вступлении на престол императора Александра и только в 12-м году получил позволение вступить опять в службу ¹.

Свидание Чаадаева с императором рассказано у вас также не совсем точно ². Чаадаев по прибытии в Лейбах остановился у кн. Мен- шикова, бывшего тогда начальником канцелярии главного штаба. Император Александр не только не сердился на Чаадаева, но, напротив, принял его очень благосклонно' и довольно долго толковал с ним о пагубном направлении тогдашней молодежи, признаваясь, что он, может быть, грешит, полагая, что Греч главный виновник Семеновского полка ³, и сознаваясь, что семеновцы и в этом случае вели себя отлично.

Когда Чаадаев вышел от императора, кн. Петр Михайлович Волконский догнал его и сообщил ему высочайшее повеление ни слова не говорить князю Меншикову о своем разговоре с государем. По возвращении Чаадаева в Петербург Шеппинг и многие другие поздравляли его с будущим счастием, пророча, что он непременно будет флигель-адъютантом; чтоб доказать Шеппингу⁴ и другим, как он мало дорожит такого рода счастием, Чаадаев вышел в отставку. Вообще же очерк Чаадаева вы накидали очень удачно.

Дружески вас приветствуя, один из стариков крепко жмет вам руку ⁵.

Человек, которому тесно в толпе, потому ли, что у него мозоль на ноге, или печень его отделяет излишнее количество желчи и он не совсем добрый малый, или потому что ему запало в голову или под пятое ребро чего-нибудь такое, до чего толпе дела нет,— такому человеку стоит только посторониться, и он издали взглянет на теснившую его толпу и будет прислушиваться к ее говору с таким же чувством, с каким ему, может быть, случалось, стоя на берегу моря, любоваться на пенистые волны, догоняющие одна другую, и прислушиваться к их говору.

Какая сила из отдельных капель воды образовала огромную пучину морскую, и с какою целью она приводит эту пучину в движение? На это еще ученые могут дать какой-нибудь ответ; но как определить, какая сила столпила людей и движет толпы и сближает их и как будто стремится соединить их в одно целое, и какая цель такого соединения?

Ничего «ет труднее, как составить точное и полное определение чего бы то ни было. Что такое человек? Как известно всем и каждому, Платон определил, что человек есть животное двуногое, без перьев. Из такого определения не трудно заключить, что человек есть не более и не менее как ощипанный петух. Конечно, никто никогда не верил и не поверит, чтобы петух, даже ощипанный, был человек или чтобы человек был какого бы ни было вида петух; но со всем 12*
тем между человеком и петухом много есть тождественного. И тот и другой при случае задорные драчуны, примерные супруги и пр. Не поминая при этом особенного свойства, которым одарены только петух и студент и про которое гласит латинская поговорка,— а самое большое сходство между человеком и петухом состоит в том, что человек живет и петух живет, и потому они неоспоримо оба животные.

В чем же состоит существенное различие между животным, зово- мым человеком, и животным, зовомым петухом? Или вообще, чем отличается человек от прочих животных?

Ответ на такой нехитрый вопрос слышится со всех сторон. Ребенок, затвердивший краткий катехизис наизусть, и даже тот, который не затвердил его и не умеет читать, знает, что человек имеет в собственность бессмертную душу, каковой не имеется ни у одного из прочих животных. Преданье старины глубокой.

Несколько столетий тому назад один смельчак из смельчаков французов, наскучив служить в драгунах, рубить и колоть врагов Франции, поднял собственный свой стяг против врагов человеческого разума¹. Неприятель, застигнутый врасплох, был разбит наголову; но так как цель всякой войны — мир, то' между враждующими силами были заключены мирные условия, вследствие которых' средневековая премудрость утратила много своей власти, стереть же ее с лица земли было тогда не по силам Декарта, и даже не входило в его собственный расчет, точно так же как не входит теперь в расчет великих держав стереть с лица земли турецкое кочевье в Европе...

В лице Декарта человеческий разум, получивши права гражданства в прекрасном божием мире, вздернул нос, как отпущенник холоп, и, присвоив одному человеку духовное начало, он овеществил всю остальную природу. Вследствие ^артезианского ученья все божьи твари, кроме человека, стали ничёго более, как с особенным искусством устроенные куклы, которых сложный снаряд приводится в движение впечатлениями на них извне, как репетир приводится в движение давлением пальца на особенную пуговку часов. Кому случалось по наступлении весны любоваться первым прилетевшим гостем — скворцом, когда он, сидя на коньке кровли, подымая и опуская крылышки,
выпрямив голову и обращаясь то на ту, то на другую сторону, весело распевает свою сладкозвучную песнь, тому могло притти желание разгадать смысл этой песни. Но увы, какой может, быть смысл в песне животного, куклы-скворца? В ней столько же смысла, как и в звуках эоловой арфы, когда воздух скользит по ее струнам, или в голосе кукушки, ежечасно кукующей в светлице волостного писаря. Человек. возвращающийся домой, чувствует особенную приязнь к своему любимому псу, когда этот пес, вертя хвостом и ласкаясь, приветствует его радостным визгом; тот же человек ощущает болезненное чувство, слыша вой своей любимой собаки, которую бьют. Вот и тут неуместная чувствительность. Собака — бездушная тварь, и лает и воет, и визжит, не ощущая ни боли, ни удовольствия; все эти бессознательно производимые звуки собакой-куклой подобны тем звукам, какие когда-то и производила так же бессознательно Мемнонова статуя при появлении лучей солнца, падающих на ее поверхность.

В силу такого учения человек был взгроможден выше всего сущего. Земля со всеми тварями на ней была отдана ему на услугу. Твердь небесная со всеми своими светилами и тьмами миров, вращающихся в бесконечном пространстве, существовала для его только потехи. Но человек, этот обладатель Вселенной, был отрезанный ломоть и в сущности отчужден от всей природы — положение хоть и почетное, но не совсем отрадное. Разум человеческий, освобожденный от пут схоластики, и видя, что в. его построении не все ладно, принялся поверять собственные свои определения.

Всякому небезызвестно, что человек, не имеющий ни о чем никакого понятия,— скотина или даже еще хуже скотины, а мистер Локк ¹ доказал, как дважды два пять, что все наши понятия приобретаются только через внешние впечатления, и потому все наши побуждения происходят извне. За Локком вся ватага философов, всех мастей и разрядов запела на тот же лад, и окончательно человек был низведен с высоты своего величия на степень, равную со всеми животными. Тем, что он человек, обязан он внешним обстоятельствам; вылупись он из яйца, был бы он, может быть, петух; зародись он в луже или в океане, он мог бы принять вид комара или кита. В последнем
случае его сросшиеся нижние члены, то есть ноги, образовали бы ласт; сокращенные плечи и предплечья вместе с ручными кистями, облеченные сухожильной перепонкой, развились бы в огромные плавательные перья; желудок разросся бы в несколько желудков, селезенка разрослась бы в несколько селезенок, и недостаток мозга в огромной юловизне человека-кита пополнился бы спермацетом.

Все это так просто и ясно, что бросается в глаза всякому верующему в учение Кабанисов, Борн Ст. Венсенов и прочей их собра- тии ¹. При таком широком разгуле разума многие обветшалые средневековые здания, подрытые под самое основание, попадали с треском. На развалинах феодальных замков воздвигались и исчезали воздушные замки как мыльные пузыри.

Разум человеческий, уставший после таких разрушительных подвигов и тщетных усилий создать из самого себя что-нибудь прочное, почил; а немец Кант в хитросплетенных категориях в свою очередь доказал, как дважды два четыре, что чистый разум большой хвастун и часто берется не за свое дело, которое ему не под силу.

После многих треволнений человек должен был убедиться, что, не бывши альфой и омегой мироздания, он составляет только звено бесконечной цепи творений и что ему не суждено оглашать одному Вселенную своим однозвучным пением, но что его голос должен сливаться с голосами всех прочих существ и всего сущего в многозвучную и вечно стройную песнь. Что, бывши в беспрерывных сношениях с природой, дело его разума — неослабно следить за всеми проявлениями в природе и, беспрестанно поверяя свои понятия одни другими, приводить их все более и более в согласие между собой; изучая же проявления в природе, стараться определить их взаимные отношения, отношения их к человеку и отношения человека к природе. И таким способом все более и более уяснять человеку, что такое человек. Одно из самых важных й любопытных проявлений в природе, конечно, проявление жизни вообще и проявление жизни человека в особенности ².

Человек живет и петух живет, и если бы не жил петух, то жизнь человека в первичных своих проявлениях была бы менее известна,

нежели известна теперь: большая часть исследований над развитием зародыша вообще была производима над куриным яйцом. Исследования ученых свидетельствуют,— и в этом случае нам, людям полу- ученым, остается только верить,— что все живущее выходит из яйца, разумеется не из куриного, которое само образуется из небольшого пузырька, заключенного в перепончатом мешочке яичника курицы. Прозрачная влага в этом пузырьке мутится, желтеет, »и количество ее увеличивается по мере того, как увеличивается самый пузырек; достигнув полного объема желтка, он разрывает перепонки, заключающие его в яичнике; в то же время заключенный в нем животный, или первичный, пузырек разверзается и оставляет на поверхности желтка под перепонкой, его облекающей, белое пятнышко или рубчик, означающий место, где начнется развитие зародыша. Отделившись от яичника, .желток спускается винтообразно по яйцепроводу, причем он покрывается белком, и окончательно на наружную перепонку белка оседает известь, составляющая скорлупу... В этом виде яйцо является на свет, и там заключается пролог развития будущего цыпленка...

Яйцо, заключающее в себе условия жизни будущего цыпленка, может оставгйтьсяу некоторое время не изменяясь, точно так же как могут оставаться не изменяясь семена, заключающие в себе условия жизни будущих растений. Для пробуждения жизни в семенах необходимы тепло и влага, для пробуждения жизни в яйце нужно только тепло, по той причине, что в нем самом содержится уже достаточна влаги для полного развития зародыша.

В оплодотворенном яйце, если положить его под наседку или вообще в теплое место, постоянно происходят значительные изменения. В первый день, посредине удлиненного рубчика, между обеих перепонок желтка, замечается беловатая черточка с утолщениями на концах и окруженная перепончатой складкой; эта черточка — зачаток головохребетного мозга, из которого разовьется весь мозговой, или чувственный, снаряд. На другие сутки первоначально появляется, отдельно от мозгового снаряда, одна полость сердца, левое ушко; вскоре потом образуется левый желудочек, после чего ушко разделяется кольцеобразной перепонкой на две полости; по прошествии трех суток становится явственным правый желудочек, но сердце бьется прежде полного своего образования и содержит толда бесцветную жидкость; красная же кровь, с своими шариками, появляется первоначально в сосудах, образовавшихся поодаль от зародыша, в перепонках желтка; сосуды эти, распространяясь и переплетаясь между собой, прогоняют кровь к сердцу.

Вскоре после появления головохребетного мозга около него появляется несколько пар точек, означающих зачатки позвонков.

В тот же день из' перепончатой складки, окружающей зачаток головохребетного мозга, образуется голова и- задняя часть цыпленка, а затем появляется нитевидная трубочка, протянутая от головы до хвоста и означающая собою зачаток желудка и кишек. Во время насиживания белок постепенно смешивается с желтком, и эта жидкость, первоначально всасывается ¹ сосудами, образовавшимися в перепонках желтка, а потом желудком и кишками. После появления головы постепенно образуются все другие наружные части цыпленка; но часть живота, сначала бывши совершенно открыта, восполняется мало-
помалу, и только в двадцатый день, вобравши внутрь остатки жидкости, совершенно покрывается, после чего не с большим через сутки цыпленок пробивает скорлупу и появляется на свет.

Развитие ребенка происходит не совсем тождественно с развитием цыпленка, вылупившегося из куриного яйца, в котором содержится весь нужный запас для образования и полного развития зародыша; образование же зародыша ребенка совершается в утробе матери, и все нужное для его питания и развития доставляется кровеносными ее сосудами. После оплодотворения яйцо, в виде пузырька, заключенное в перепончатом мешочке яичника женщины, несколько увеличивается и, разорвавши внешний покров яичника, по трубе, к нему прилежащей, спускается в матку, где оно остается свободным в продолжение некоторого времени. После трех недель беременности появляется первый признак развития зародыша в виде черточки с утолщениями по обоим концам, из' которых одно сообщается посредством пупов инки с внутренней мышечной оболочкой яйца, против того места внешней оболочки, которое прикрепляется к матке. В течение второго месяца яйцо увеличивается в объеме и его наружная кожистая оболочка покрывается нитями, часть которых, разветвившись, внедряется в матку и образует детское место. Внутри яйца содержится белко- ватая жидкость, среди которой развивается зародыш. Питание его и дальнейшее образование совершаются посредством пупов инки, состоящей из трех кровеносных сосудов, которые разветвились в перепончатых оболочках яйца и, достигнувши детского места, соприкасаются с кровеносными сосудами матки.

Человек в зародышном своем развитии принимает все виды существования животных. Яйцо, отделившися от яичника женщины, существует, столько же самостоятельно, как существуют и животные низшего разряда, у которых нет ни мозга, ни кровообращения, и вообще ни одного из орудий жизни, отдельно и явственно образовавшихся, но которые, невидимому, одарены произвольным движением. При образовании сердца у зародыша ребенка, оно первоначально состоит из одной полости, как сердце земляного червя, потом из одного ушка и одного желудочка, как сердце рыб, затем из двух ушков и одного
желудочка, как сердце лягушки, и окончательно из двух ушков и двух желудочков, как сердце птиц и млекопитающих.

При некотором подобии человека в зародышевом своем состоянии с другими животными, и он и каждое из них достигает той степени развития, которым определяется способ будущего их существования, а вместе с тем и все животные и человек, по непременному закону природы, родятся от существ себе подобных. Из оплодотворенной икры щуки никогда не разовьется другое животное кроме щуки с сердцем об одном ушке и одном желудочке, как у всех рыб вообще, но с некоторыми особенностями, свойственными только щуке. Из икры лягушки выходит первоначально головастик, похожий на рыбу, который живет в воде и дышет жабрами подобно рыбам, но скоро потом, по образовании в -нем легких, жабры его исчезают, и он превращается в лягушку, которая, при способе своего кровообращения, имеет возможность жить на земле, дыша воздухом, и оставаться на долгое время под водой. Из яйца курицы выходит всегда цыпленок. В утробе женщины, при всех постепенных изменениях зародыша и многосложном его развитии, всегда образуется ребенок, а не какое- нибудь другое животное. И цыпленок, вылупившийся из яйца, и ребенок, вышедший из утробы женщины, в своем зародышнЪм развитии получают уже собственно им одним принадлежащее образование, отличающее их от всех прочих цыплят и всех прочих ребят.

Итак, наблюдения над зародышем очевидно доказывают, что первичное образование всех животных совершается вообще одним и тем же порядком, но что при этом каждое из них в подробностях и степени своего развития разнообразно до бесконечности и что каждое животное существует отдельно от всех животных как неделимое и вместе с тем составляет собой звено неразрывной цепи всех существ.

Рассматривая каждое животное отдельно как неделимое, естественно является вопрос: кто это неделимое и под чьим влиянием началось его зарождение и совершились все чудеса его развития? На такой вопрос положительная наука, основанная единственно на опыте, не дает ответа, и тут каждому мыслящему человеку, ученому и не ученому, предоставляется решить задачу по крайнему своему разумению.

При этом, как и при всех действиях нашего мышления, необходимо только, чтобы понятие, какое мы составим себе об этом предмете, не было бы в противоречии с прочими нашими понятиями, не подлежащими сомнению.

Чувства наши, через впечатления на них извне, доставляют нам только понятия о телах и их движении. Тела, занимая пространство, имеют протяжение и потому уже разделимы; части, составляющие тело, как и оно, занимая пространство, имеют протяжение, как и оно, подразделяются и потому суть также тела. Перемещение тела в пространстве мы называем движением. Тела и части их могут иметь более или менее протяжения, и движение может совершаться с большей или с меньшей скоростью и по различным направлениям. Разность в протяжении тел, ее разность в скоростях движения и в его направлении разнообразит до бесконечности видимые нами предметы.

Разум, признав протяжение в телах, деля их на части и подразделяя эти части на меньшие частицы, стремится от многочисленности к единице; допустив существование единиц, далее не .подр аз делимых, он заключает, что такие единицы составляют сущность тел и что чувствам нашим представляются только образы предметов, беспрестанно преходящие.

Видимые нами тела представляются нам или в движении, или в спокойствии; и тут разум наш опять выводит заключение о существовании причины того или другого состояния тел. Причину эту, приводящую тела в движение или движущиеся тела приводящую в спокойствие, называют силою.

Никто из смертных не видал в глаза ни собственно единицы, ни собственно силы, точно так же как никто из смертных не видал собственными глазами ушей своих, а между тем всякий знает, что у него есть уши, и никто не сомневается в существовании своего Я, как единицы, обладающей жизненной силой и силой мышления, которые обе суть одна и та же сила в разных степенях своего развития.

Наше Я как единица совмещает в себе единовременно только единичные ощущения. Бесчисленное множество световых лучей, отраженное бесчисленным множеством точек какого-нибудь отдельного
предмета и собранное снарядом нашего зрения, изображает этот предмет на сетчатых оболочках двух наших глаз, и при всем том мы видим только один предмет. Сотрясение бесчисленного множества частиц воздуха сообщается в обоих ушах наших слушательным нервам, и тут опять слышим мы только один звук, и несколько стройных звуков, доходящих до нашего слуха, ощущаются ¹ нами как один аккорд.

Вообще многосложные впечатления сосредоточиваются нашим Я в одно ощущение, подобно как многочисленные лучи, проведенные от окружности, сосредоточиваются посредине круга в одну точку.

Если бы каждое из отдельных наших ощущений сменялось только в нас другим, также отдельным ощущением, как сменяются разные изображения в зеркале, в котором отражается каждый новый предмет, не оставляя никакого следа предметам, отразившимся в нем прежде, то мы, не имея возможности сравнить один предмет с другим предметом и отличить частности, составляющие исключительную принадлежность какого-нибудь отдельного предмета, не имели бы решительно ни о чем никакого понятия. Наше существование, при каждом новом ощущении составляя новое Я, распадалось бы на части, не имеющие ничего между собой общего; но, имея возможность сознавать переход от одного ощущения к другому ощущению,'наше Я потому уже самому имеет и возможность беспрерывно сознавать самого себя и, отличая одни наши ощущения, производимые в нас впечатлениями извне, от других подобных ощущений, мы получаем понятие о предметах, вне нас существующих.

Собственная деятельность нашего Я беспрестанно проявляется при сношениях своих с внешним миром, и не все впечатления, передаваемые нам нашими чувствами, равносильно ощущаются нашим Я. Находясь в многочисленной шумной беседе, мы произвольно обращаем внимание на речи того или другого из собеседников, не слушаем остального говора.

Каждое ощущение в нас сопровождается сознанием этого ощущения « вместе с тем сознанием некоторых прежде бывших ощущений, и, сознавая разность одного ощущения от другого, прежде бывшего ощущения, мы приходим к познанию разнообразия предметов, про
изводящих разные впечатления на наши чувства. Имея возможность обращать исключительно внимание и на части предметов как на отдельные предметы, части эти производят в нас отдельные ощущения. И тут наше Я опять сознает подобие или разность своих ощущений, и мы, сперва признавши подобие и различие предметов, и теперь, опять признавая подобие и различие частей их, получаем более полное познание о том, что составляет тождественность и разность в предметах, нами наблюдаемых. На небосклоне виднеется что-то темное. отличное от неба и земли. Приближаясь к этому предмету и вглядываясь в него, мы видим сплошной лес и над ним темносизую тучу; ориблизясь еще к нему, мы начинаем отличать отдельные деревья, которые издали все вместе казались сплошною толщею; вблизи совсем от леса мы видим, что одни из деревьев имеют белый ствол, повисшие сучья и листья, приходящие в движение при небольшом ветре; другие деревья с зеленоватой корой на стебле, с сучьями, почти распростертыми, и листьями еще более подвижными. Третьи деревья имеют ствол темный, листья игловидные, сидячие пучками на сучьях, повисших и на конце приподнятых, и мы узнаем, что первые из этих деревьев березы, вторые осины, а третьи ели. В двух листках, сорванных с березы, при всем их сходстве между собой, найдутся признаки, по которым их легко отличить один от другого. Очертание их будет не совсем одинаково; на окраинах одного будет более или менее зубчиков, чем на окраине другого, и самые зубчики будут не все равно глубоко вырезаны. При самых подробных наблюдениях какого бы то ни было предмета, мы получаем только более или менее полное понятие о признаках, отличающих этот предмет от других предметов или (которую-нибудь его часть от других его частей; но то, что составляет самую сущность предмета, единицы, образовавшие его своим сочетанием, не доступны нашим опытным наблюдениям. Кристалл или растение, или животное, видимые нами, могут быть размельчены химическими приемами до такой степени, что дробнейшие их части, столько же положительно существующие, как и прежде, сделаются совершенно не ощутительны для нашего зрения. Не все колебания в воздухе производят впечатления на наш слух и вообще
не всякое движение ощутительно для наших внешних чувств. И кристалл. и растение, и животное образуются движением единиц, сочетающихся в определенном порядке; но при этом явлении самые единицы и движение их для нас не ощутительны, и посредством внешних чувств мы узнаем только о существовании предметов, имеющих каждый свои отличительные признаки.

Единица 1в спокойном состоянии, как и математическая точка в спокойствии, не имеет никакого протяжения и потому ничего общего с предметами, о которых мы знаем через внешние наши впечатления, но та и другая в движении становятся доступны нашему понятию, как начала, образующие видимые нами предметы. Движущаяся точка может образовать черту, черта — плоскость, плоскость — тело, имеющее уже все три протяжения. Все единицы в мире, не имея протяжений, ничем не могут разниться одна от другой, как только движением, которое может разнообразиться до бесконечности своим -направлением и степенью скорости, с какою совершается самое движение. Каждая единица в определенное время имеет свой определенный способ движения, ей свойственный, которым она возбуждает определенное движение в ближележащих единицах, свойственное им в это время; ©следствие чего единицы или сближаются в каком-нибудь порядке и могут образовать из себя что-мибудь ощутительно /для нас целое, или удаляются одна от другой »и остаются для нас не ощутител ьн ыми.

Все это совершается подобно тому, что происходит, когда звуки, истекающие из натянутах струн, или сливаются в один аккорд, или производят нестройное разногласие. Все явления в природе, подлежащие нашим наблюдениям, происходят от движения и сочетания единиц в каком-нибудь порядке, ощутительном для наших чувств; причина же всякого движения называется силою, заключается в самих единицах, имеющих способность приходить в движение и возбуждать движение в окольных единицах. Малейшая песчинка на нашей Земле настолько же тяготит к Солнцу, насколько Солнце тяготит к этой песчинке; железный опилок притягивается магнитом ровно с такой же силой, с какой притягивается магнит опилком; стекло, натертое
сукном, притягивает или отталкивает легкие тела с такой же силой, с какой легкие тела притягивают или отталкивают стекло. Все части тела, образуемого сцеплением, равно обладают этой силой. Причину явлений, происходящих всегда в одном и том же порядке, называют особенным наименованием; так говорят: сила тяготения, сцепления, тепла, света, электричества, магнитности, жизни, мышления, и во всех этих случаях слово «сила» означает только особый способ и порядок движения единиц. Постепенные, но быстрые движения единицы сливаются для нас в одно целое, точно так же как постепенные, но быстрые колебания струны сливаются для нас в один звук. Одна и та же струна, более или менее натянутая, в одню и то же время совершает большее или меньшее число колебаний и производит такой или другой звук, который отзывается не на всех струнах стоящего ,тут инструмента, а на той только струне, которая способна производить одинаковое число колебаний со струной, произведшей первоначальный звук; точно так же каждая единица в природе, соответственно |ДВ1Игателыной своей силе, в данное время может совершать определенные движения по побуждении первичной движущей ее единицы, сочетаться с парными ей единицами и участвовать в образовании или какого-нибудь кристалла, или какого-нибудь растения, или какого- нибудь животного.

Простые и вообще неорудные тела, образовавшиеся сочетанием единиц, обладающих уже силою сцепления, имеют собственные им свойства; каждое из них может соединиться с другим телом только в определенном и ощутительном для нас порядке. Негашеная известь состоит всегда из одного и того же количества металла, известковых и кислорода; углекислый газ, производящий угар, всегда состоит из определенного количества углерода и кислорода; негашеная известь соединяется с углекислым газом и всегда в определенном количестве того и другого; углекислая известь образуется в кристаллы всегда определенного вида; та же известь, распущенная в воде, может быть всосана корешками какого-нибудь растения и, поступив в состав этого растения, участвовать в проявлениях его жизни; потом это растение может быть принято в пищу каким-нибудь животным, и известь»
вошедшая в состав этого растения, может оплодотвориться и принять участие в жизни животного. Во всех этих случаях одни и те же единицы проявляют в себе разного рода силы, или, что все равно, принимают участие в проявлениях разного рода. Тела, образовавшиеся силою сцепления, при химических своих сочетаниях соединяются с некоторыми другими такими же телами, преимущественно перед прочими, и это свойство, называемое сродством, составляет особенность этих тел, точно так же, как то, что называют права[ми] растений и животных, составляет их, особенность.

В природе беспрестанно все движется. Земля наша быстро совершает свое суточное движение, но еще с большей быстротой обращается около Солнца. Некоторые тела небесные, как наша Земля, имеют свои суточные движения и также обращаются около Солнца. Само Солнце имеет явное движение. Единицы, еще не сочетавшиеся между собой и наполняющие пространство Вселенной, беспрестанно приводятся в движение светилами небесными. При этом всеобщем движении единиц происходящие от него проявления бесчисленно разнообразны, ь j не вое единицы одинаково участвуют в каждом из' этих проявлений; те из них, в которых уже возбуждена сила сцепления и которые своими сочетаниями образовались в простые тела, не все в равной степени принимают участие в проявлениях тепла, света, электричества, магнетизма, и самая сила сцепления не в одикакой степени возбуждена во всех простых телах; и эта сила, при разных обстоятельствах, в одном и том же теле может иметь большую или меньшую степень развития. Точно так же жизнь при своих проявлениях, от гриба и до человека, имеет свои степени развития, и как при высокой степени тепла проявляется свет, точно так же при высшем развитии жизни проявляется мышление.

Какой-нибудь кристалл, образовавшийся силою сцепления в продолжение тысячелетий, может оставаться не изменяясь, не претерпевая никакого явного влияния от предметов, его окружающих, и не оказывая на них никакого действительного влияния. Во всех его частях равно распределена сила сцепления, сохраняющая его от разрушения. В растении, образовавшемся сочетанием единиц, возбужден
ных к жизни, происходит беспрестанное движение и изменение; части его, исполнившие свое назначение, извергаются им или отпадают от него; и в то же время оно поглощает новые начала из среды, его окружающей, из почвы, на которой оно растет; беспрестанно новые единицы, возбужденные им к жизни, входят в состав его; но не все части растения принимают равное участие в движении, в нем происходящем., в некоторых из них 'более напряжения силы жизни, нежели в других.

При образовании цветка и потом плода нередко истощается самое растение. Всякая почка, отделившись от растения отводком, может жить собственной жизнью и при благоприятных обстоятельствах образовать растение, подобное тому, которого она прежде была только частью. Вообще, растения, имея около себя все нужное для полного своего развития, остаются прикрепленными к почве на том месте, где началось их прозябание; размножению же растений содействуют и вода, и свет, и животные, разнося семена их на дальние расстояния.

Образования животных, находящихся на низкой ступени развития, менее сложны, нежели образования растений, которые состоят из различных частей, исполняющих особые, определенные им отправления. Речной полип весь состоит из студенистого мешка, внутренняя сторона которого служит ему орудием питания. Жизнь в нем мало сосредоточена, и он плодится, отделяя от себя отростки в виде мешочков, которые, вырастая, становятся подобными своим родителям. Но тут начинаются явления, каких не замечается при развитии жизни в растениях. Речной полип, это животное, мешок-желудок, совершает произвольные движения, чего не совершает ни одно растение. Животные низшего разряда во многих отношениях мало разнятся от растений. Все лучистые живут в воде или как чужеядные внутри других животных; усваивая из среды, их окружающей, все нужное для своего питания, они растут и плодятся отпрысками подобно растениям, и тем ограничиваются их сношения с природой. Восходя от этих животных к животным высших разрядов, жизнь разнообразится в своих проявлениях, и отдельные снаряды, имеющие особые определенные назначения, все более и более получают явное и полное развитие и

13 И. Д. Яку шкин
все более и более подчиняются общей жизни животного. Кольчатые имеют уже кровь красную и довольно сложный прибор для кровообращения, хотя и не имеют сердца; движения их правильные и разнообразнее движений, какие совершают лучистые, но и тут в некоторых из них, как в растениях и лучистых, жизнь еще мало сосредоточена. Каждая часть разрезанного червя может жить собственною жизнью и образовать из себя полное живое тело.

В животных низшего разряда жизнь растительная и жизнь животная, проявляющиеся при питании и произвольных движениях, сливаются вместе за отсутствием особых орудий для таких отличных одно от другого проявлений. В животных же более полного образования жизнь растительная и жизнь животная проявляются посредством отдельных снарядов.

При развитии мышечного снаряда, посредством которого животное совершает свои движения, образуется отдельный снаряд мозговой, или чувствительный, посредством которого животное вступает в более полное сношение с природой. С развитием мозгового снаряда животное движется не только произвольно, но и совершает преднамеренные движения. Паук, раскинувший паутину и в засаде ожидающий свою добычу, поступает так же преднамеренно, как и пластун,,запавший в тростник и ожидающий своего врага. Причина таких особенных явлений — та же жизнь, но в своем высшем развитии и переходящая уже в мышление. У суставчатых и мягкотелых мозговой снаряд не имеет, еще полного развития; у пиявицы, паука, рака и пчелы он состоит только из узлов, соединенных нитями и лежащих в два ряда, от головы до конца брюшной полости, а у устрицы и вообще у мягкотелых, имеющих кровообращение более правильное, нежели все животные низших разрядов, мозговые узлы окружают в виде ожерелья пищеприемник, отделяя от себя узловатую нить. Только у позвоночных мозговой снаряд получает свое окончательное развитие. Тут головохребетный мозг заключен в позвонках; одна крайняя часть его значительно утолщена и облечена черепом, и в ней находится исходная точка произвольных движений и действий мышления. Посредством парных мозговых нитей, состоящих в сообщении с головным
мозгом, животное получает ощущение извне и производит движение по воле своей, причем происходит необходимо сотрясение в мозговом снаряде. Мышление, находясь в непосредственной зависимости от этого снаряда, проявляется вследствие развития жизни; но самые проявления мышления столько же отличны от проявлений жизни, как и проявления света отличны от проявлений тепла, хотя тепло и свет могут проявляться вместе в одном и том же предмете. Самое же слово «жизнь» собственно означает только особый способ и порядок единиц, вследствие которого образуется растение или животное. И то и другое образуется под влиянием единицы, из* которой сила жизни, как из средоточия, действует на окольные единицы и возбуждает их к жизни. Каждая единица, возбуждаемая к жизни, получает новую силу для сочетания своего с другими единицами, с которыми она образует живое существо, и для сопротивления разрушительному действию посторонних единиц. В этом отношении и человек, и петух, и устрица, и гриб подчиняются одному и тому закону и ничем не разнятся между собой. Как ни сложно образование зародыша ребенка и всех его снарядов жизни, он и в этом отношении не разнится от зародыша цыпленка.

Цыпленок, только что вылупившийся из яйца, бегает и находит себе пищу, и в этом отношении ребенок нисколько не похож на цыпленка; родившийся младенец едва шевелится и нередко приходится учить его взять грудь матери. Все животные при самом своем рождении имеют способность удовлетворять всем потребностям жизни, или эта способность проявляется © них вполне спустя некоторое время после их рождения. Способность эту называют инстинктом животных, который в сущности ничто другое как врожденное уменье действовать согласно целям природы, давшей каждому животному определенное назначение в его жизни. И тут человек решительно разнится от всех животных. При своем рождении он не имеет никакого уменья и -потом, приобретая его, то, что он добывает собственным своим опытом, весьма незначительно в сравнении с тем, что передают ему другие, и тем, что достается ему по наследству от прежде живших поколений.

Взятый отдельно, он самое ничтожное существо из всех существ в мире; но отдельно он никогда не существует. При самом рождении он уже член семейства, с которым сливается его существование. Семейство это мало-помалу передает ему свое уменье, добытое им тем же порядком от прежде живших поколений и дополненное собственным опытом.

Пчела, только что вышедшая из своей ячейки, имеет уже способность использовать все многосложные работы, необходимые для существования пчел в улье по предназначенному им порядку. Умение пчелы, только что увидевшей свет, столько же совершенно и замкнуто, как и умение всякой другой пчелы. Семейство пчел, для своего существования не имея никакой надобности сообщаться с другими пчелами, составляет в своем улье отдельный мир, и в этом улье один и тот же порядок, какой был и есть во всех других ульях.