ПРЕДИСЛОВИЕ

Работа эта посвящена проблеме этнических территорий и этнических границ. Казалось бы совершенно очевидным, что для изучения любого народа, племени, этнической группы необходимо прежде всего установить, на какой территории они живут, и определить точные границы их обитания.

Однако такое «совершенно очевидное» положение наталкивается на значительные трудности при практическом разрешении: дело в том, что методология этногеографических исследований пока еще мало разработа­на; определение национального состава населения производится несколь­кими значительно отличающимися один от другого способами; самое понятие «этническая граница» представляет собою настолько условную линию, что нанести ее на карту в районах со смешанным национальным составом бывает даже невозможно. Все эти затруднения, коренящиеся в не­совершенстве самих методов, сказываются на картосоставительскои ра­боте отрицательным образом, ибо при нанесении на этнографические карты границ расселения народов (или мелких этнических групп) допускается некоторый «субъективизм*.

Отсутствие общепризнанных методов определения этнических террито­рий и «субъективизм» при нанесении на карты этнических границ создали такое положение, при котором только в редких случаях этнографическая карта признается документом, имеющим убедительную силу при спорах по этнотерриторпальным вопросам. Между тем имеется возможность корен­ным образом изменить дело и добиться того, чтобы этнографическая карта отражала действительно существующую картину расселения народов. Для этого нужно заняться разработкой научной методологии опреде­ления национального состава и создать отвечающие основам этой ме­тодологии способы этнического картографирования. Настоящая работа является одним из начальных звеньев такого методологического иссле­дования.

Моя работа раснадаетси на две части: в первой части исследуются общие методы определения национального состава и раскрываются такие поня­тия, как «этническая территория» и «этническая граница»; в этой же части работы приводятся данные о методах этнического картографирования; во второй части делается попытка применить общие методы этногеографи- ческого исследования к этнической истории народов, населявших в течение многих-веков определенную территорию, и показать, в результате каких именно исторических процессов создались тс или иные этнические терри­тории, образовались постепенно изменявшиеся этнические рубежи.

Объектом такого этноисторического исследования взята территория юго- восточной Прибалтики, последовательное изменение этнического состава населения которой прослеживается мною с древнейших времен вплоть до наших дней.

Большую помощь в моей работе над второй частью исследования ока­зали мне вице-президент Академии Наук Литовской ССР Ю. II. Жюгжда и профессор П. И. Пакарклис своими консультапнями по проблемам литуа- нистики, а профессор X. А. Моора — по археологии Прибалтики. При­ношу им глубокую благодарность.

тжтштшммшшж

ВВЕДЕНИЕ

Народы, населяющие земной шар, живут в громадном своем больший- стве компактными группами, занимающими в течение длительного времени те или другие территории. На этих территориях сменяют друг друга поколения, связанные нитями исторической преемственности, т. е. пере­дающие от поколения к поколению хозяйственный опыт, обычаи, веро­вания, все то, что создает так называемую этническую специфику отдель­ных человеческих групп.

Длительное, .многовековое пребывание народа в определенной мест­ности отражается, конечно, на его экономике, обычаях, психическом складе, сказывается на материальной и духовной культуре. Антропо- географы придавали, как известно, этому влиянию исключительное зна­чение, считали его основной и единственной причиной создания тех или иных общественных форм — и в этом была их ошибка, ибо они игнори­ровали социальные факторы. А между тем эти факторы настолько вели­ки, что не только определяют формы человеческого общества, но и оказы­вают влияние на окружающий человека ландшафт. Территория, занятая людьми, меняет свой внешний вид, подвергаясь культурному воздействию населения. Леса вырубаются, болота осушаются, через непроходимые места прокладываются дороги, возводятся дамбы, гати, создаются искусственные броды, наводятся мосты. Возводимые людьми жилые постройки, промышленные и дорожные сооружения, культурные насаж­дения, проводимая ими оросительная сеть, применяемые способы обра­ботки земли и прочее меняют внешний облик местности, причем весьма часто эти созданные человеком новые отличительные признаки становят­ся более заметными, чем прежние естественные.

В новом облике окультуренных человеком территории в значительной степени отражаются этнические особенности человеческих групп — мож­но сказать, что территориям придается этнический колорит^[1].

Этнические территории складываются веками, и за это время население настолько свыкается с занимаемой им территорией, что начинает считать ее «родной». Отсюда, из передающейся от поколения к поколению памяти

о том, что «родная земля* исстари связана с судьбами данного народа, воз­никает убеждение об исторических правах. Обычно об этих правах люди вспоминают тогда, когда возникает территориальный спор.

Как же определить, какие народы живут или жили раньше на этой тер­ритории и где проходят их этнические границы? Чтобы правильно ответить на этот вопрос, нужно предварительно договориться о том, какое понятие вкладывается в слова «этнический», «этнос».

Этническими называют множество явлений, которые в основном сводятся к специфике, отличающей быт одного народа от быта другого. В группу таких специфических признаков входят отличия в языке, материальной культуре, обычаях, верованиях и пр. Совокупность таких специфических отличий в быту народов, отличий, обусловленных предшествующей исто­рической жизнью этих народов и воздействием на них географической среды, называется «этносом».

Культурное развитие каждого народа в определенный исторический период зависит от тех производительных сил и производственных отноше­ний (т. е. способа производства в целом), которые составляют существо той пли иной общественно-экономической формации. В связп с этим можно говорить о культуре первобытной, рабовладельческой («восточной* п ан­тичной), феодальной, буржуазной (капиталистической), социалистической. Определение это во всех указанных случаях будет касаться содержания культуры.

Форма культуры зависит от исторического пути отдельных народов — от собственного их внутреннего социального развития, от внешних влиянии и воздействий, которым они подвергаются со стороны окружающей при­роды и соседних человеческих обществ, словом, от всего того, что создает специфику, отличающую один народ от другого. «Советские люди,— го­ворил И. В. Сталин на приеме финляндской правительственной делегации 7 апреля 1948 г.,— считают, что каждая нация,— все равно — большая пли малая, имеет свои качественные особенности, свою специфику, кото­рая принадлежит только ей и которой нет у других наций. Эти особенности являются тем вкладом, который вносит каждая нация в общую сокровищ­ницу мировой культуры и дополняет ее, обогащает ее»¹. Такая специфика
свойственна всем нациям, народностям и более ранним этническим общностям. Эта специфика отражается на форме культуры.

Подлинным творцом культуры, носителем культурных традиций (по­нимая культуру в широком смысле слова) во все периоды истории высту­пают народные массы. Они являются созидателями материальной культу­ры, социального строя и духовной культуры. Каждому явлению культуры и каждой вещи народные массы придают такие формы, которые отражают народное понимание целесообразности и красоты. В этих формах прояв­ляются этнические традиции, складывающиеся веками. И это одинаково касается как орудий труда и предметов обихода, так и произведений искус­ства. Язык, обычаи, верования, создаваемые народными массами, также несут на себе печать «этноса»— народности, национальности. Это явление давно уже обратило на себя внимание этнографов, но они не всегда пра­вильно его объясняли, пытаясь национальными отличиями объяснить не только форму, но и содержание культуры. Таким образом, форма куль­туры хранит этнические, народные, национальные черты.

Все формы культуры динамичны, и им присуще развитие (или упадок). Поэтому и «этнос» нельзя понимать как нечто окончательно сложившееся: многие явления, бывшие специфическими для одного народа в определен­ную эпоху и потому этнически связанные с ним, могут или совершенно исчезнуть, или потерять свои этнический характер, сделаться интерна­циональными. В виде примера можно указать на употребление табака, чая, кофе, нива, применение различных приспособлений для принятия пищи (ложек, вилок и пр.) и т. д., которые получили распространение почти во всем мире. И, наоборот, некоторые явления, имеющие широкое распростра­нение среди многих народов, настолько входят в быт какого-либо одного народа и начинают занимать в нем такое большое место, что делаются его этническими особенностями. Из этого можно сделать вывод, что потеря какой-либо человеческой группой тех или других особенностей вовсе не указывает еще на денационализацию или ассимиляцию этой группы, по­скольку у нее сохраняются другие этнические различия.

Этнографическая изученность большинства народов в настоящее время позволяет по отдельным этническим особенностям установить, к какой группе, к какому народу принадлежит тот или другой человеческий кол­лектив. Но так как народы живут не изолированно, а в теснейшем сосед­стве, оказывая в большой или меньшей степени воздействие друг на друга, то они заимствуют чужие обычаи, частично воспринимают чужую куль- туру,а иногда полностью подпадают под чуждое влияние, ассимилируются.

В настоящее время редко можно найти чистые в этническом отношении формы — большею частью во всех этих формах есть какая-то доля внешних влияний и заимствований. Однако в этом постепенном перемешивании эт­нических особенностей и даже в процессе ассимиляции существует опре­деленная градация, за пределами которой одна национальность уже пере­ходит в другую. Большое количество переходных форм заполняет погра­ничные районы этнических территорий. Смешанность этнических призна­ков бывает иногда настолько велика, что становится трудно определить, к какому из пограничных народов ближе стоит определенная группа. В таком положении, например, находятся в настоящее время некоторые группы населения в Восточной Словакии, которые одними учеными от­носятся к словакам, а другими — к украинцам; отдельные группы «ля­хов* и «гуралов» в пограничных польско-чехословацких районах и т. д.

Было бы, конечно, идеальным, если бы можно было дать какой-то твер­дый список этнических признаков, что-то вроде этнического рецепта, по которому можно установить, куда отнести любую смешанную группу. К сожалению, такого рецепта дать нельзя, потому что одни и те же
признаки могут иметь различное значение и оказывать различное влияние у разных народов, в зависимости от исторической обстановки. Казалось бы, какое значение может иметь для определения этнической принадлежности психологический фактор, а между тем в некоторых случаях он имеет ре­шающее значение, ибо лежит в основе так называемого националь­ного самосознания. Можно указать на такой пример. Значи­тельная часть цыган, живущих в Молдавии, полностью ассимилировалась, восприняв молдаванский язык и молдаванскую культуру. Ни по внешности, нп по образу жизни они в настоящее время не отличаются от окружающего молдавского населения, да и антропологически утеряли свой цыганский облик вследствие перекрестных браков с молдаванами. Но эти люди при­знают себя цыганами. В таком же положении находятся потомки арабов в Средней Азии, этнически слившиеся с окружающим узбекским населе­нием, но продолжающие считать себя арабами. Правда, наблюдается и другое положение с подобным «национальным самосознанием»: накануне второй мировой войны немало литовцев и поляков, живших в Германии, объявляли себя немцами, ибо в условиях нацистского режима это избав­ляло их от национальной дискриминации. Следует ли этнографу придавать особое значение такому «национальному самосознанию», которому проти­воречат чисто объективные данные? Думаю, что нет. Когда же националь­ное самосознание приводит на путь обособленности целые народы, казалось бы не имеющие для этого объективных причин, следует внимательнее при­смотреться к жизни и быту этих народов.

Хорваты,отличающиеся от сербов религией, но имеющие один п тот же язык, считают себя самостоятельным, отличным от оербов народом. Воз­можно, что в какой-то степени современное хорватское национальное самосознание отражает довольно распространенное среди народа пред­ставление об «иллирийском* происхождении хорватов, что является ре­зультатом длительной националистической пропаганды буржуазных сепа­ратистов, находящих поддержку в клерикальных кругах, а может быть, и инспирируемых Ватиканом. Несомненно, однако, и То, что письменность на латинской основе (в то время как сербская письменность имеет основу, общую с русской) и католицизм, глубоко проникший в быт, создали такую обстановку, при которой религиозные отличия хорватов от сербов приоб­рели характер отличий этнических.

Если нельзя дать какого-либо рецепта для определения этнической при­надлежности людей, то всо же можно выделить более значительные, опре­деляющие признаки и указать признаки второстепенные. Одним из глав­ных признаков этнической принадлежности является язык народа.

«Язык,— говорит И. В. Сталин,— относится к числу общественных явлений, действующих за всё время существования общества. Он рождает­ся и развивается с рождением и развитием общества. Он умирает вместе со смертью общества»^[2]. Несмотря на изменение содержания культуры на различных этапах развития общества, «...язык остаётся в основном тем же языком в течение нескольких периодов, одинаково обслуживая как новую культуру, так н старую*². В силу этих особенностей языка его наиболее часто выбирают в качество определителя национальной принадлежности отдельных групп населения. Однако и этот определитель, несмотря на все свои положительные качества, но так точен, как это кажется с пер­вого взгляда, пбо пользование в той или ивой мере «чужим», т. е. не род­ным, языком — явление весьма частое на стыке двух этнических террпто- рий. Поэтому язык, в качестве этнического определителя, должен исполь­зоваться в связи с другими признаками, взятыми из области материальной культуры и быта.

Формы жилища, планировка жилых и подсобных помещений, внутрен­нее убранство домов, хозяйственная утварь, одежда, кулинария устойчиво сохраняют этнический колорит. Все это дает возможность, в случае необ­ходимости, привлекать сведения об указанных сторонах материальной культуры в качестве дополнительных определителей этнической принад­лежности и в спорных случаях использовать в виде своеобразной этногра­фической лакмусовой бумажки. Может случиться, что указанные стороны материальной культуры будут единственным надежным источником, мо­гущим пролить свет на этническое происхождение и национальный состав населения целых районов.

Значительно трудпее использовать для той же цели этнические отличия в области социального строя. Общественное развитие устраняет из этой области этнический колорит, превращая своеобразные формы брака, обо­значения систем родства и т. п. в рудименты, годные лишь для выявления этнических процессов в прошлом, а не в настоящем.

Так же неустойчиво и потому малодоказательно для установления этни­ческих различий большинство явлений духовной культуры. Обычаи, свя­занные с рождением и смертью, брачные обряды, характер празднеств, поверья, сказки, песни — все это довольно долго сохраняет этнические особенности народа, но, во-первых, наличие отдельных обычаев и поверий не может все-таки быть прямым доказательством того, что данный челове­ческий коллектив принадлежит к той или иной этнической группе, и, во- вторых, очень трудно определить границы распространения отдельных обычаев, поверий и песен, не проводя специальных обследований и иссле­дований в этом направлении, так как этнографы накопили большой описа­тельный и аналитический материал о самих этих явлениях, но не уделяли особого внимания выяснению точных границ распространения.

Следует указать также на еще один этнический определитель, исполь­зование которого имеет особенно большое значение в отношении тех наро­дов, у которых сохранились родоплеменные отношения или их пережитки: этот определитель — этническое происхождение. Выяснение преданий о происхождении, родословных, сведений о генетической связи родов и о строении племен помогают этнографу разобраться в таких запутанных по­ложениях, когда отдельные, происходящие от одного и того же народа, группы населения говорят на разных языках или когда, несмотря на нали­чие одного общего языка, отдельные локальные группы народа имеют со­вершенно различные формы материальной культуры и различные обычаи.

В последующих главах этой работы (см. главы «Этнические определи­тели в переписях населения стран зарубежной Европы* и «Этнические опре­делители в переписях и массовых обследованиях населения СССР») к во­просу об этнических определителях еще придется вернуться и разобрать их более подробно.

Очень много для выявления этнического характера территории, т. е. этнического состава населения этой территории, дает топонимика района, изучение названий географических и населенных пунктов. Суще­ствуют капитальные работы по топонимике отдельных районов, основан­ные на изучении памятников письменности. Следует уделить особенное внимание такому богатейшему источнику, как современная крупномасш­табная карта, на которой имеются названия всех населенных пунктов. Не менее ценным материалом для топонимических исследований, имеющих своей целью определение национального состава современного населения, являются списки населенных пунктов, прилагаемые к переписям (цензам).

В этих списках нередко помещаются названия не только официальные, но и те, которые сохраняются в быту и привычны для местного населения.

Не мепыпее значение имеет использование археологических источников, комплексное же использование археологических данных с дан­ными топонимики может дать исключительные результаты в отношении этногеографического освещения района.

Взятые в таком комплексе данные различных дисциплин (истории, ар­хеологии, этнографии, лингвистики) могут дополнить друг друга и соз­дать целостную и объективную картину. Для полноты этнической характе­ристики исследуемого района эти источники дают иногда больше, чем сплошная перепись. При современном же состоянии официального этниче­ского учета в большинстве стран мира далеко не всегда удается опереться при определении этнической территории на данные статистики.

При выяснении этнического, т. е. народного, национального состава населения на определенной территории необходим специализированный подход в отношении населения сельского и населения городского. Объяс­няется это тем, что процесс формирования сельского и городского населе­ния проходит по-разному, и в этнической характеристике территории город и деревня играют различную роль. При выяснонпп национального состава населения сельские местности должны учитываться отдельно от городских; это особенно важно в тех случаях, когда общая^численность го­родского населения в районе или области превышает численность населе­ния сельского. В таких случаях национальный состав городского населе­ния определял бы этническую характеристику всего района, а это было бы неправильно. В сельских местностях и в мелких городках феодальных и капиталистических стран населенно, будучи связано с земельными участ­ками, крайне неохотно меняет место жительства. Это объясняется тем, что оно старается всеми силами удержать за собой земельную собственность. Даже в тех случаях, когда район является центром постоянной эмиграции, земельные участки все же сравнительно редко переходят в руки пришлых людей, а остаются в собственности родственников прежних владельцев. Вследствие этого национальный состав населения сельских районов менее подвержен резким изменениям. Иное положение имеется в крупных про­мышленных центрах, в портах и административных центрах феодальных и капиталистических стран и их колоний. Значительная часть населения крупных городов непрерывно обновляется, вследствие чего меняется и их национальный состав. Кроме того, в административных центрах городско­го типа значительная часть населения состоит из чиновников и военных (имеете с семьями), а в областях, ставших объектом захвата и колонизации, средп городского населения всегда много пришлого колонизаторского, от.шчного по национальности от окружающего сельского населения, эле­мента. Устанавливая этнический характер той или другой территории, нельзя забывать о таких городах, которые в этническом отношении сплошь и рядом оказываются чужеродным телом в инонациональной области.

Вопрос об этнических (или этнографических) территориях п историче­ских правах на них имеет очень большую давность; но после первой миро­вой воины он особенно обострился, когда малые европейские народы, вхо­дившие в состав крупнейших империалистических государств континента, стали настойчиво требовать права на самоопределение.

По окончании первой мировой войны перед державами-победитель- ннцами встал во всей остроте вопрос об установлении новых политических границ в Европе. Под давлением демократического общественного мнения
версальские политики обязались при установлении новых границ придер­живаться принципов, которые обеспечили бы самоопределение народов. Это нашло свое выражение в обращении Вудро Вильсона от 11 февраля 1918 г. Пункт третий этого обращения гласил: «Каждое территориальное решение должно быть в интересах того населения, которого оно касается», а в пункте четвертом было указано, что «всем вполне определившимся национальным элементам должно быть предоставлено полное удовлетво­рение без внесения новых или сохранения старых элементов раздора и антагонизма» (Никольсон, 1946, стр. 51).

Малые европейские нации поняли эту декларацию как скорое и ради­кальное разрешение национальной проблемы и заготовили множество за­писок, меморандумов и карт с обоснованием своих претензий и пожеланий. В некоторых из указанных меморандумов и карт территориальные притя­зания доказывались ссылкой на исторические права; к этому виду отно­сились польские претензии того времени. В других меморандумах основ­ной аргументацией были ссылки на национальный состав современного населения; такими меморандумами являлись, например, сербский и, частич­но, литовский. Секретариат Лиги наций также заготовил свои проекты: известно, например, о ряде записок и изданной в Лозанне в 1918 г. под редакцией Габри (Gabrys, 1908) этнографической карте Европы необычно большого масштаба (1 : 500 ООО). Карта эта должна была суммировать ста­тистические и этнографические данные о численности и расселении отдель­ных народов и этнографических групп на территории Европы и тем самым дать возможность руководящим политикам стран-иобедительниц учесть национальный момент при определении новых государственных границ. Материалы эти, как утверждает Г. Никольсон (1945, стр. 52—53), почти не были использованы. Тем не менее большая подготовительная работа национальных делегаций имела свой отклик и нашла отражение как в по­литической, так и в научной литературе, а частично может быть еще исполь­зована и теперь как материал при решении этнотерриториальных вопросов Европы после второй мировой войны. Версальские политики решали тер­риториальные вопросы в зависимости от экономических, политических и стратегических интересов своей собственной страны для широкой же пуб­лики давались мотивировки, в которых подчеркивались большей частью (как наиболее выигрышные) этнографические обоснования, как, например, в решении по Мемельскому вопросу^[3]. В результате такого непринципиаль­ного подхода к разрешению территориальных вопросов в составе Герма­нии осталось много территорий, заселенных в основном но немецким на­селением, Италия наложила руку на ряд славянских земель, а Польша превратилась в государство, па большей части территории которого жило не польское, а украинское, белорусское и литовское население.

Парижская конференция 1919 г. не разрешила этнотерриториальной проблемы п не внесла никакой здоровой стабильности в национальные взаимоотношения европейских народов. Вся беспринципность версальских решений выявилась позже, когда, пользуясь неурегулированностью на­циональной проблемы, фашисты стали натравливать один народ на другой.

Как показывает версальский опыт международного установления новых государственных границ в Европе, руководящие политики стран Антан­ты склонны были принимать за этническую территорию того или другого народа то пространство, на котором этот народ составлял большинство насе­ления (мажоритарный метод). В таком направлении были разработаны спе­циальные этнографические карты, фигурировавшие в качестве «материалов» при решении территориальных вопросов. Правда, эти «материалы» оказа­лись неиспользованными, но это не меняет методологической стороны вопроса. В основу карт были положены официальные статистические дан­ные переписей народонаселения и, как корректив в особых случаях, линг­вистические данные. Между тем этническая статистика была неполноценна, тенденциозна, преуменьшала, как правило, численность населения тех этнических групп, которые не принадлежали к господствующей или коман­дующей национальности. Кроме того, эта статистика заключала в себе и еще одно порочное в условиях международной и внутренней политики мно­гих стран начало: переписи учитывали только наличное население. Они не могли поэтому дать ответ на вопросы: не существовало ли в годы, пред­шествующие переписи, массовой эмиграции национальных меньшинств под давлением экономических мероприятий государства или вследствие национальных преследований; не было ли в данной области особых меро­приятий по принудительной денационализации населения? Пренебрежение этими сведениями могло привести (и приводило) к тому, что вместо выяв­ления действительного этнического характера территории карты эти (ос­нованные на официальной этнической статистике) «научно» оформляли права агрессора на захваченную им территорию. Таким образом, методо­логические установки подготовленных для Парижской конференции 1919 г. этнографических карт были порочны в своей основе.

Изменилось ли что-либо в области составления международных карт за истекшее с тех пор время — за тридцать с лишним лет? Нет, не измени­лось и не могло измениться. Мажоритарные установки буржуазных этно- статистиков и картографов не были случайностью, не были следствием не­понимания существа дела. Составители карт прекрасно отдавали себе отчет в том, что, нанося на свои карты только национальное большинство, они отказывают национальному меньшинству в его правах. А так как при этом под видом национального «большинства» (вследствие тенденциозной офи­циальной статистики капиталистических стран) сплошь и рядом выступали такие национальные группы, которые в действительности — при правиль­но проведенном районировании — оказались бы сами на ряде территорий национальным меньшинством, то этнографические ка рты эти были сознатель­ным искажением картины географического расселения национальностей. Примером подобного искажения действительности были представлен­ные в 1945—1946 гг. Совету министров иностранных дел СССР, США, Англии и Франции этнографические карты Юлийской Крайни, составлен­ные итальянскими этностатистиками. Конечно, недобросовестное исполь­зование этностатистического материала, допущенное составителями этих карт, объяснялось не тем, что они пользовались мажоритарным методом, по этот метод помог им придать фальшивке «наукообразную» форму.

Мажоритарный метод в этностатистике и этнической картографии очень распространен; им пользовались раньше и составители некоторых этно­графических карт в СССР. Всем составителям таких карт надо понять на­учную необоснованность и политическую вредность мажоритарного метода в этнической картографии, метода, игнорирующего национальные мень­шинства, осознать необходимость и техническую возможность отображать национальный состав населения иными, методологически более совершен­ными способами, соответствующими основным принципам советской нацио­нальной политики: равенству и суверенности народов, свободному развитию национальных меньшинств и этнографических групп^[4].

ЭТНИЧЕСКИЕ РУБЕЖИ

(МЕТОДЫ ИССЛЕДОВАНИЯ)

1. К ИСТОРИИ ПОСТАНОВКИ ВОПРОСА ОБ ЭТНИЧЕСКИХ РУБЕЖАХ

В привычном и наиболее общем определении этническая граница есть рубеж между двумя национальными территориями, причем такой рубеж называют иногда и этнографической границей. Можно отделить понятие этнической границы от границы этнографической, называя этнической гра­ницу между народами, а этнографической — границу между отдельными локальными группами или внутренними подразделениями одного и того же народа.

На определенных исторических этапах прежние этнические границы могут превратиться в границы этнографические: так, например, сложив­шиеся при родоплемепном строе этнические границы некоторых племен превращаются в границы этнографические поело того, как успели сло­житься народности. Однако обратный процесс — превращение этнографи­ческих границ в границы этнические — бывает только в исключительных случаях. О таком случае упоминает Л. Нидерле (см. дальше) при характе­ристике чешско-словацкой этнической границы.

В последующем изложении мы будем говорить главным образом об этнической границе в более узком понимании этого термина.

Один из виднейших ученых-славцстоп прошлого столетия П. Шафарик (1843, стр. II, III) употреблял вместо термина «этническая граница* тер­мин «демаркационные линии», которые, по его определению, представляли рубеж компактного расселения народов. В основе демаркационных линии П. Шафарика лежали главным образом сведения о распространении язы­ков, наречий и говоров, хотя сам Шафарик хотел показать не языковые границы, а границы «славянских жилищ», т. е. границы расселения сла­вянских народов^[5]. Данные о расселении народов, которыми располагал чешский географ, 0ыли почерпнуты им от его корреспондентов; характер источников определил схематичность и грубую приближенность линий этнической демаркации славянских народов у П. Шафарика.

Развитие демографической статистики в европейских странах, проис­шедшее после выхода в свет основных работ П. Шафарика, дало возмож­ность привлечь к выявлению этнических рубежей болео точные данные и
подвести под это дело солидную базу сплошного учета населения по нацио­нальностям.

В этнографии и этногеографии термин «этническая граница» (или этно­графическая — народописна у чехов и словаков) получил распространение только в конце XIX в. Виднейший славянский этнограф, археолог и линг­вист Любор Нидерле под этим термином понимал границу области, насе­ленной компактно тем или другим народом. Л. Нидерле различал два типа этнических границ. Говоря об этнографической карте Мука и нанесенной на эту карту этнической границе лужицких сербов, Л. Нидерле (1909, стр. 66) заметил: «Это было внешнее очертание пространства, внутри кото­рого ббльшая часть людей говорила по-сербски: чисто сербская область была меньше*. Таким образом Л. Нидерле отличал границу распростра­нения данной этнолингвистической группы от более узкой границы, являв­шейся рубежом территории, заселенной сплошь однородным в нацио­нальном отношении населением. В основе этого разделения лежали, очевидно, соображения о численности и удельном весе определенного народа в пределах какой-либо территории. Кроме того, JI. Нидерле различал основные и второстепенные этнические рубежи. «Этнографиче­ская граница, отделяющая словаков от остальных чехов,— писал он (1909, стр. 76),— идет через Моравию, но область словацкая, насколько она находится в пределах Моравии, до такой степени тесно связана всем характером быта своего с чешскою и настолько еще постоянно с ней сближается, что эта граница теряет всякое значенно по сравнению с по­литической моравско-венгерской границей. Тут, в Карпатских горах, создалась межа, которая разделяет уже глубоко, и может быть, если не произойдут неожиданные перемены, она раз навсегда разобьет исконное единство и создаст две единицы: народ чешский и народ словацкий». Л. Нидерле оказался прав: этот рубеж создал новые и более сильные раз­личия в быту словаков и чехов, чем прежняя этнографическая граница в Моравии, и в настоящее время в Чехословацком государстве остатки политической границы (венгеро-австрийской) вынолняют роль внутрен­ней этнической демаркационной линии, разделяющей этнические терри­тории чехов и словаков.

Л. Нидерле определял этнические рубежи главным образом по языку населения, но при этом он учитывал и другие признаки. «Было бы, конеч­но, ошибочно думать,— писал оп,— что на деле существует только раз­личие в языке, в особенностях диалектологических. Различие проявляется также в домашнем быте народа, в его характере, в признаках физических и в его исторических преданиях. Но язык все-таки представляет самое важное основание для разделения, он бросается сильнее всего в глаза, он сближает и разъединяет массы» (Л. Нидерле, 1909, стр. 26).

Не многие этнографы и этногеографы до и после Нидерле так глубоко вникали в характер и происхождение этнических рубежей между народами. Некоторые из этногеографов не придавали значения терминологии и не соблюдали точности в определении линий границ, как Кеппен (1852), Рнттих (1885), Киперт(Н. Kieppert, 1876), Галкин (1876). Другие уклоня­лись от решения вопроса, ссылаясь на трудности (Францев, 1909). Третьи, увлекшись статистическими подсчетами, пытались подменить ими живую действительность и превращали национальные отношения в простую ариф­метику. Для Флорннского (1907, стр. 2, 26, 136 и др.) этнический рубеж по­лучал значение лишь в том случае, если он ограничивал территорию, на которой не менее 50% населения принадлежало к определенной националь­ности; Г. Курнатовский (1915, стр. 33, 40, 42, 43, 45) повышал этот про­цент даже до 75, делая, однако, значительную скидку для поляков. Этого арифметического мажоритарного способа определения этнических границ
придерживались многие этностатистики и этногеографы. В основу своих расчетов они клали данные официальной этнической статистики; если же статистические данные отсутствовали или не заслуживали доверия, этни­ческие границы определялись ими при помощи лингвистики и, реже, этнографии.

В своем определении этнической границы JI. Нидерле указывал на «компактность» расселения национальной группы, как на один из основ­ных признаков района, подлежащего этнической демаркации. Указание Нидерле совершенно правильно: без оговорки о компактности населения объект демаркации становится настолько расплывчатым, что уловить его границы почти невозможно. Но что считать компактным расселением? Зависит ли это от численности национальной группы или от ее удель­ного веса, или это показатель плотности? Прямого ответа на эти вопросы у Нндерле нет; можно лишь по косвенным высказываниям чешского уче­ного понять, что компактное расселение он противопоставляет рассеян­ному, т. е. такой форме расселения, когда среди сплошного этнического массива живут вкрапленные точками или пятнами единичные представи­тели чужой национальности.

Если компактность расселения необходимо признать непременным усло­вием при установлении линий этнической демаркации, то совершенно не­правильно требование, чтобы при определении этнических границ в расчет принималось лишь национальное большинство населения. Сторонники мажоритарного метода настаивают на таком условии, но оно не имеет пря­мого отношения к вопросу об этнических рубежах. Понятие абсолютного или относительного большинства меняется в зависимости от того, в каких границах производится подсчет: национальная группа может составлять меньшинство в каждом из нескольких соседних районов, но живет она компактно и по своей численности может быть выделена в самостоятель­ный район, в котором получит совершенно иной удельный вес. Не надо за­бывать, что границы административных районов иногда нарочито проведе­ны так, чтобы разделить на части какую-либо компактную национальную группу и превратить ее тем самым в национальное меньшинство несколь­ких районов. Этот прием численного измельчения национальностей может быть проиллюстрирован множеством примеров из административной прак­тики европейских государств.

Мажоритарный метод не является методом определения этнических рубежей. Этнический рубеж должен выявить крайнюю линию компакт­ного расселения данной народности или этнографической группы, и по­тому не абсолютная численность, а иные признаки должны быть приняты за основу.

В отличие от границ политических и административных этнические рубежи одного народа могут взаимно пересекаться с этническими рубе­жами другого народа. В свое время уже П. Шафарик заметил, что этниче­ские границы только в редких случаях проходят сплошной спрямленной линией. Чешский этнограф дал, например, такую конфигурации) этниче­ской границы велнкоруссов, что она причудливо описывает зигзаги и петли и, замыкаясь своими концами, оставляет внутри отграниченной террито­рии большие внутренние пространства, заселенные неславянскими народа­ми. Линия внутренней демаркации при этом создает б<5лыпие или меньшие национальные островки, разрывается вклинениями инонациональных тер­риторий, теряется в полосе этнически смешанных районов.

Современные этнические границы европейских народов изобилуют по­добной конфигурацией демаркационных линий. В виде примера можно указать на прерывистую, со множеством вклинений и островков, линию этнической демаркации между немцами и литовцами в Восточной Прус­сии накануне второй мировой войны, или на словацко-мадьярскую этни­ческую границу того же периода, с ее многочисленными пятнами смешан­ных районов и национальными островками, заселенными то словацким, то мадьярским населением. Можно отметить также своеобразные полосы пе­реходных зон, разделяющих крупные этнические массивы. В таких пере­ходных зонах, как, папример, в зоне фриульской (в восточной части лом­бардско-венецианской равнины), образуются этнические группы смешан­ного происхождения. К типу подобных переходных зон принадлежит, вероятно, и Эльзас. Следовательно, конфигурация этнических рубежей очень своеобразна и имеет мало аналогий с границами государственными.

Для установления политических границ определяют сначала общее направление пограничных рубежей, а потом наносят на карту и описывают имеющиеся на месте естественные или искусственные опознавательные знаки, фиксирующие на территории линию демаркации. Хребты гор, опушки лесов, края болот, берега и русла рек, берега озер, морей, проливов, холмы, курганы, рвы, межи, изгороди, скалы и камни, пограничные столбы — вот что фигурирует в детальном описании погра­ничной линии государства.

Административные границы внутренних областей иног­да не имеют подобных описаний и пограничных опознавательных знаков. В таких случаях линии этих границ определяются статутами и поста­новлениями, перечисляющими населенные пункты с указанием их принад­лежности к тому или другому округу.

Этническую же границу нельзя определить ни тем. ни другим способом. Если бы этническая граница являлась рубежом терри­тории, заселенной однородным в национальном отношении населением,— это было бы идеальным типом этнической границы. Гораздо чаще прихо­дится определять границы расселения нескольких национальностей, жи­вущих совместно на одной и той же территории. В таких случаях вопрос будет заключаться совсем не в том, какой опознавательный знак на терри­тории считать условным рубежом, а в том, как определить действитель­ный национальный состав населения данной местности и его географическое размещение.

Лучшим способом для выявления этнических рубежей можно считать этностатистическое обследование определенного района или области. Ре­зультаты сплошных этностатистических обследований для определения этнических границ имеют большое практическое значение.

Во-иервых, они могут быть использованы при административном райо­нировании. При правильном районировании территории должны учиты­ваться не только экономические, но и национальные факторы. Группироп-
ка населения с учетом национальной общности содействует росту народной культуры и тем самым облегчает политическое и экономическое развитие. В Союзе ССР на эту сторону районирования обращается особое внимание. Но для национального районирования необходимо знать национальный состав населения во всех населенных пунктах; более того, необходимо точ­но определить, какая именно земельная площадь и какие наземные соору­жения используются той или другой национальной группой. Карта на­ционального состава населения, предназначенная для целей районирова­ния, должна быть поэтому крупномасштабной, топографической.

Во-вторых, этностатистпческое обследование национально смешанных районов может оказать большую помощь школьному строительству. В больших населенных пунктах, иногда раскинувшихся на несколько километров и имеющих не всегда однородное в национальном отношении население, весьма важно выяснить пе только количественный состав от­дельных национальных групп, но и их точное географическое размещение.

Для этого необходим учет национального состава жителей по улицам и даже по отдельным домам. Такая потребность может возникнуть во всех тех населенных пунктах, где имеется смешанный в национальном отно­шении состав населения. Знание этнической топографии населения обеспе­чит при постройке новых школьных зданий и других культурно-просвети­тельных учреждений наибольшую территориальную близость их к той группе населения, которую они призваны обслуживать.

Сказанное выше относится к внутригосударственным потребностям; но не меньшее значение имеет этностатистическое обследование населения при подготовке международных соглашений о перемещении и обмене населе­нном, а также при международных спорах о национальном составе погра­ничных территорий.

2. ГРАНИЦЫ ЭТНИЧЕСКИЕ И ГРАНИЦЫ ЕСТЕСТВЕННЫЕ

По второй половине XIX столетия пользовалась успехом теория, выводившая этнические рубежи из орографии и географии. Это было отражением идей «естественности» наций, прнрожденностп национальных особенностей народов, зависимости их психического склада от естественных условий мест обитания. Последователи Элизе Реклю, Демолена и, позже, Ратцеля пытались привести научные обоснования для доказательства теснейшей связи этнических рубежей с рельефом и природными условиями местности, по шаткость этих теорий заключалась в том, что они не соответ­ствовали действительному положению вещой.

П. Шафарик не находил непосредственной связи между линиями этнической демаркации и естественными рубежами — горами, реками и пр. На этих же позициях стояли и другие исследователи славян­ства — Риттих, JI. Нидерле, Флоринский, Закржевский. Этностатистик (и теоретический обоснователь применения языкового принципа в качестве этнического определителя в европейских переписях) Р. Бэк считал теорию естественных рубежей беспочвенной и отрицал возможность принимать какие-либо естественные рубежи за подлинную границу любой националь­ности, ибо этнические рубежи подвижны, изменяются во времени, да и сама национальность не является нензмепной и статичной: «Если бы кто- либо захотел подразделить пароды в зависимости от того, населяют ли они горы или долины, континентальные или приморские местности, и их правы и обычаи определил бы как континентальные или приморские, горные или долинные, или подразделил бы их сообразно климату, то ему не удалось бы сдолать это, ибо крайне трудно наитп парод, который занимал бы простран­ство в пределах таких точно очерченных естественных границ» (R. Boeckh, 1866, стр. 267).

Конечно, говорит Бэк, границы этнические и границы естественные имеют несколько схожий характер, потому что и возникают они по схожим причинам при первоначальном расселении народов. Но когда потом этим народам приходится размещаться на уже обжитых землях (а у современ­ных народов нам приходится встречаться лишь с таким вторичным разме­щением), то естественные границы выступают в таком запутанном виде, что об их отождествлении с этническими рубежами можно говорить лишь в ироническом смысле. Итальянские официальные статистики, по словам Р. Бэка, декларировали (во второй половине XIX в.), что политическая граница итальянского королевства являлась естественной границей италь­янской нации. «Но среди самих итальянцев,— замечает Бэк,— найдется,
вероятно, очень мало людей, которые решились бы причислить тирольца, пасущего своп стада на склонах альпийских ледников, или славянина с Истринского плоскогорья к итальянцам» (И. Boeckh, 1866, стр. 267).

Нельзя не согласиться с Бэком, что отождествлять естественные рубежи с этническими границами никак иельзя, ибо это означило бы отрицать развитие форм этнической общности. История формирования современных народностей, а тем более наций, опровергает теоретические построения сторонников естественных границ. Образование народностей не имело никакой связи с естественными, т. е. географическими рубежами, а опре­делялось социальными причинами, поэтому и территориальные границы расселения народностей не могли возникать в зависимости от естествен­ных рубежей; еще меньше естественные рубежи могли влиять на нацио­нальные границы. В отдельных случаях естественные рубежи могли, конечно, совпадать с границами этническими, но между темн и другими не было непосредственной связи. И если во второй половине XIX в. на­шлись ученые, разоблачившие неправильность утверждений географиче­ской и антропогеографической школы, то ныне есть еще больше возмож­ностей опровергнуть теорию естественных рубежей, поскольку наукой накоплен громадный исторический, археологический и лингвистический материал, свидетельствующий о том, что современные народы сложились из многочисленных и разнородных племенных групп, остатков более древ­них народов и более архаичных этнических формирований.

Попытки доказывать теорию тождества этнических границ с естествен­ными рубежами не прекращаются до настоящего дня. В особенности актив­ны последователи антропогеографической школы и именно той ее ветви, которая ведет свое начало от сербского географа И. Цвинча (J. Cvijic, 1908). По мнению Цвиича, естественные условия юго-западной части со­временной Югославии определили характер поселений, тип жилища, одеж­ды, выработали идеальный во всех отношениях «дикарский» тип людей, создали и развили здесь специфическую форму социальной организации. «Здесь,— пишет Цвиич,— были сохранены и выработаны принципы высо­кой морали и глубоких национальных традиций. Это специфическая фор­ма балканской патриархальности, а также патриархальности наиболее со­вершенной и развивающейся. Oua является этнической характеристикой Динарского хребта* (J. Cvijic, 1908, стр. 29—30). Для Цвиича как антро­погеографа определяющим моментом антропологии сербов (речь идет имен­но о них, ибо Цвиич, сербский гегемонист, т. е. шовинист, стремился своей теорией доказать, что сербы являются идеальным физическим, социальным и психическим типом наиболее совершенного народа), их материальной и духовной культуры была природа, и естественная специфика местности определяла для него характер развития сербского народа.

Современная передовая наука не может согласиться с такой характе­ристикой влияния природы на человека, ибо теория Цвиича возвращает науку назад, к началу прошлого столетия. Основоположники марксизма- ленинизма доказали, что влияние географической среды на человека не может считаться определяющим фактором развития общества и осно­вой изменений форм этнической общности. «Не является ли географи­ческая среда той главной силой, которая определяет физиономию обще­ства, характер общественного строя людей, переход от одпого строя к дру­гому?* — спрашивает товарищ Сталин и дает ответ:

«Исторический материализм отвечает на этот вопрос отрицательно.

Географическая среда, бесспорно, является одним из постоянных и не­обходимых условий развития общества и она, конечно, влияет на развитие общества,— она ускоряет или замедляет ход развития общества. Но ее влияние не является определяющим влиянием, так как изменения
и развитие общества происходят несравненно быстрее, чем изменения п развитие географической среды*^[6].

И. Цвпич, сего националистической узостью научного кругозора, был плохо знаком с историей п этнографией других стран; этим объясняется его утверждение, будто бы такая социальная организация, как задруга, специфична только для сербо-хорватов. Русская исследовательница А. Ефименко доказала (за четверть столетия до появления книги Цвиича), что задруга это не специфическая «дннарская патриархальная организа­ция*, как утверждал Цвинч, а широко распространенная форма домашней общины, существовавшей у многих народов на определенном этапе разви­тия родовой организации. После работ Ф. Энгельса, М. Ковалевского,

А.   Кфименко и других (а Цвинч выступал после опубликования этих работ) о родовом строе, большой семье и пр., просто странно читать у сербского антропогеографа наивные рассуждения о том, что якобы формы, аналогич­ные «динарской патриархальной организации», «неизвестны ппгде». По­добная же неосведомленность существовала у Цвиича и в отношении дру­гих вопросов, затрагивавших область социальных отношений, в частности, историю форм этнической общности. Цвиич являлся сторонником теории эдпнства естественных и этнических границ но потому, что обладал мате­риалом, доказывавшим это единство, а потому, что был последователем (притом последователем в идеологическом отношении национально огра­ниченным) географической и антропогеографической школы, родившей эту теорию.

Прежде чем перейти к современным защитникам теории естественных границ, необходимо привести краткие данные о том, в каком соотношении находятся естественные рубежи и этнические границы в настоящее время.

В Европе одной из наиболее отчетливых форм естественных рубежей, влияющих на формирование этнических границ, являются берега морей. Вряд ли можно оспаривать, что во многих случаях эти естественные рубежи совпадают с рубежами этническими. Но у морских берегов есть одна осо­бенность: они являются границами односторонними, потому что, когда народ дошел до моря и сделал его берег своим этническим рубежом, замор­ский народ-сосед имеет своим этническим рубежом не этот, а противополож­ный берег моря. Что же касается береговой линии в целом, то на большей части европейской территории она поделена между многими народностями и нациями, и даже береговая линия островов (больших) редко имеет одно­родную этническую границу по всей своей длине; среди больших полуост­ровов только Аппенинский полуостров обладает такой этнически однород­ной линией. Несколько иное положение сложилось к настоящему времени в отношении европейских рек. Как правило, ни по одной из больших пол­новодных рек Европы не проходит какая-либо этническая граница. Исклю­чением является отрезок Дуная на болгаро-румынской государственной границе, где русло реки является одновременно политическим н этниче­ским рубежом. На других больших европейских реках: Неве, Западной Двине, Немане, Висле, Эльбе, Рейне, Овне, По, Дунае, Днестре, Днепре, Доне, Волге, Урале, Северной Двине, Печоре,— берега и русла рек вплоть цо второй мировой войны не совпадали с этническими рубежами народов. Когда закончилось выселение немцев с правого берега Одера и Ннсы и западные территории Польши оказались заполнены польским населением, русла этих рек стали не только политическими, но и этническими рубе­жами. Во всех остальных случаях этнические границы разрезают течения рек на части, кое-где близко подходя к водоразделам, но с ними все же не совпадая.

Не являются этническими рубежами в настоящее время и высочайшие горные хребты Европы — Пиренеи, Альпы, Карпаты, Кавказские горы — хотя в прежнее время они были ими^[7]. Просачиваясь сквозь ущелья по рус­лам горных рек и преодолевая перевалы, народы-соседи давно уже уни­чтожили значение горных хребтов, как непроходимых рубежей между народами. Но в некоторых местах еще сохранились (в виде более узких этнографических границ) рубежи, разделяющие жителей гор от жителей долин.

Леса и болота в настоящее время также нельзя считать естественными рубежами, совпадающими с этническими границами, однако нельзя утвер­ждать, что так было всегда. Д. Н. Егоров (1951ц, стр. 470) в своей работе по колонизации Мекленбурга в XIII в. указывает на то, что «непреодоли­мой преградой для распространения людей были не столько болота и топи, сколько леса». Ссылаясь на Градмана, он пишет, что современный житель не может представить себе «реальную картину европейских первобытных лесов, в которых немыслимо не только полеводство, хотя бы примитивное, но и скотоводство и даже достаточно изобильная охота» (Д. Н. Егоров, 1915, стр. 470). «Реки, „божьи дороги", как их с благодарностью называли в средние века, всегда соединяли людей,— говорит Егоров,— леса, наобо­рот, разъединяли. Самой надежной границей была широкая полоса дебрей, „марка", „граница-кайма"...» Такие «демаркационные» леса тянулись не только между отдельными народами, но и разделяли племена. Анонимный баварский географ IX в. дает весьма подробную Descriptio civitatum et regionem ad septentrionalem plagam Danubii, но уяснить все это перечис­ление, уразуметь всю колоссальную разъединенность тогдашних племен (земель, terrae) можно лишь на основании топографической номенклатуры лесных прежде пространств» (Д. Н. Егоров, 1915,, стр. 472—473).

Как правило, современные этнические границы европейских народов не совпадают с естественными рубежами, а немногочисленные отклонения {Одер — Ниса, Судетские горы, часть течения Дуная и пр.) не имеют опре­деляющего характера, ибо только в отдельных и весьма редких случаях стремление государства укрепить свои границы путем доведения их до стратегически важных естественных рубежей, а также подтянуть к этим рубежам границы этнических массивов основных национальностей, осу­ществилось в полной мере. Таким образом, единства естественных рубежей и этнических границ пока не существует, и подменять одно из этих поня­тий другим (к чему, собственно, и сводится вся аргументация защитников этой теории) никак нельзя.

При выработке мирного договора с Италией после второй мировой вой­ны представители США и Англии заняли позицию, всячески затрудняв­шую самоопределение славянского населения, находившегося ранее под гнетом итальянцев п австрийцев. Целая область, заселенная словенами и хорватами,— Истрия (Юлийская Крайне) и районы, лежащие к северу от нее, оказались «спорными» этническими областями, хотя в действитель­ности подавляющее большинство населения этих областей было сла­вянским. Под разными лицемерными предлогами англо-американцы затягивали разрешение вопроса о славянском Приморье и Истрии, а их «эксперты» наносили на карты проекты фантастических «этнических* границ, имевших своею целью пе столько самоопределение народов, сколько охрану интересов американских или английских концессий (существовавших в то время и будущих) и приобретение стратегиче­ских пунктов, которые могли бы пригодиться англо-американским импе­риалистам.

В связи с постановкой вопроса о судьбе Юлийской Краины в Югосла­вии было издано несколько книг в защиту национальных прав словенцев и хорватов, но методологическая сторона этих изданий оказалась пороч­ной, потому что страдала всеми теми грехами, которые присущи антропогео- графпческой школе Цвиича, т. е. географизмом, подменой социальной история антропогеографической схемой развития и т. д. Так, паряду с со­вершенно бесспорными этностатистическими данными одним из «важней­ших» обоснований национальных прав словенского населения Юлийской Крайны на занимаемые ими области были объявлены такие факторы, как карстовый характер местности, орография ее и связанные будто бы с харак­тером местности «исконные» промыслы населения. Югославские последо­ватели Цвиича попытались возродить теорию единства естественных и этнических границ как такое научное положение, которое якобы свиде­тельствует в пользу передачи спорной области словенцам.

Иосин Роглич, ученик Цвиича, утверждал, будто этническая граница фриулов прослеживается па самой территории: фриулы живут на равнние, а словенцы на холмах и горах. «Интересно констатировать,— писал он,— в какой степени конфигурация географическая всегда определяла сосу­ществование этих двух этнических групп. В то время как население рав­нины переселяется только в исключительных случаях, да .и то лишь на время, в горные местности, экономически более бедные, обратное явленно встречается часто. Не только при прибытии в страну, но и постоянно в те­чение веков словены — экономически более бедные, но биологически бо­лее сильные (?!—П. К)— покидают свои горы для того, чтобы водвориться на плодородных равнинах. Помимо многочисленных памятников и истори­ческих документов, об этом свидетельствуют названия населенных пунктов, дающие возможность с достоверностью заключить о происхождении их обитателей. Однако наша цель,— оговаривается И. Роглич,— вовсе не заключается в том, чтобы привести свое изложение к тому, что условно называют «историческими правами», а к тому, что словенский горский элемент смешивается мало-помалу с элементом равнинным фриульским подобно ручью, пропадающему в тихом озере» («La Marche Julienne», 1945, стр. 292).

Таково было географическо-орографическое обоснование словено- фрнульской этнической границы югославским географом. В этом обосно­вании существуют, однако, несоответствия, обнаруживаемые при рассмот­рении составленной им карты. Итальянцы и словенцы, как это видно на карте, не соприкасаются своими этническими границами, за исключением небольшого участка вблизи Монтфальконе. Словенский этнический массив отделен от итальянского этнического массива довольно широкой полосой территории, заселенной фриулами. Но в этой полосе существует несколько зон: зона сплошного фриульского населения (в центре территории), зона смешанного итальянско-фриульского населения (на западе территории) и зо)на смешанного словенойфриульского населения (на востоке террито­рии , которая располагается в предгорьях и горах. Если считать, что предгорья «естественно!» связаны со словенцами, то присутствие в mix значительного по численности фриульского населения противоречит теории Роглича. Если предгорья связывать не с горами, а с равниной, то расселение на них словенцев тоже не очень вяжется с теорией югославских географов. Примитивность теории последователей Цвиича выявляется еще более, если вспомнить, что этнический состав фриульской народности очень сло­жен и что, кроме древнекельтского элемента, подвергшегося впоследствии романизации, в составе этой народности имеются и словенские компоненты.

Вместо того чтобы исторически подойти к вопросу, вскрыть социальный характер этнических процессов, происходивших на словено-фриульской
этнической границе, ученики Цвиича занялись рассуждениями о «биоло­гически» более сильном словенском элементе, т. е. перешли к расистской аргументации, и в гоографо-расистских доказательствах потопили ценней­ший материал по истории заселения края и формирования на этой террито­рии народа.

Теория единства этнических и естественных границ должна быть окон­чательно отброшена, как противоречащая действительности. Попытки воз­родить ее и применить на практике, как показал опыт ювославских после­дователей антропогеографов, приводят только к дискредитации науки.