МОДЭ ШАНЬЮЙ И СЛОЖЕНИЕ ВОЕННО-ДЕМОКРАТИЧЕСКОГО

СТРОЯ ГУННОВ

В основу нашего дальнейшего исследования'мы, как и наши предшественники, положили текст Шицзи о гуннах. Све­дения о последних сосредоточены в главе 110 названного со­чинения. Это наиболее старый источник о гуннах и в частности о Модэ. Как известно, Сымацянь давал описание событий в «Исторических записках» до 99 г. до н. э. и сам был таким образом современником первых этапов истории гуннского пле­менного союза.

Текст Шицзи о гуннах и лег в основу всех последующих древних китайских авторов сочинению

Баньгу (I в. н. э.), составляя свою «Историюстаршей Хань», почти дословно списал текст Шицзи. Весь раздел о Модэ шаньюе абсолютно точно воспроизведен в- Цяньханыпу. Од­нако, помимо простого копирования текста, Баньгу внес и кое-что новое. Наиболее важным является включение в текст о Модэ его письма, отправленного китайской императрице Гаохоу, написанного в весьма дерзких выражениях. Кроме того, имеется еще рад мелких разночтений, которые в общем не существенны. История гуннов в позднейших династийных историях, после гибели гуннского племенного союза, известна нам только в Цзиныну. Однако там упоминается Хуханье шаньюй, о Модэ же нет никаких указаний. Таким образом, Шицзи и Цяныханыпу являются главными источниками наших знаний о Модэ и первый из них —основным.

Кроме династийных историй, сведения о Модэ шаньюе мы имеем в историческом сочинении Минской эпохи в Тунцзянь- ганму. Здесь сведения о Модэ разбросаны по тексту главным образом шестой тетради первой части и значительно более кратки, чем в первых двух сочинениях. Следует указать также,

что в Тунцзяньганму имеется указание на письмо Модэ шачгыоя к императриц© Гаохоу, из чего мы мож<ем заключить» что соста;витель обратил внимание на разницу в показаниях Шицзи и Цяньханьшу.

В Тунцзяньганму есть также некоторые детали, которых нет в первых двух источниках. Как бы. они малы ни были, они важны потому, что свидетельствуют о привлечении составителем иных данных, которые только благодаря eiro труду дошли до нас.

Такими деталями отличаются привлеченные нами две из­вестные энциклопедии; во-первых, Вэньсяньтункао (XIV в.), во-вторых, Тушуцзичэн (XVII в.).

Первая энциклопедия составителя Мадуаньлина была за­кончена в XIV в. В разделе «Сиюй», т» е. западные страны, имеется глава о гуннах, довольно точно переписанная из Цянь­ханьшу. Повторяем, что встречаются детали, в общем весьма несущественные, которые, однако, говорят о некоторой само­стоятельности автора и привлечении им новых данных для соответствующего раздела. Глава о Модэ, в целом, иден­тична с династийной историей, хотя в ней встречаются не­которые разночтения, не меняющие, правда, общего смысла текста.

В аналогичном положении находятся и соответственные разделы более поздней энциклопедии, маньчжурского време­ни, составленной при императоре Канси под названием «Ту­шуцзичэн». Если в обстоятельном очерке о гуннах и имеется много данных, которые отсутствуют в первых двух источниках, то по истории Модэ шаньюя ничего нового обнаружить не удалось. Следует указать, что раздел о Модэ хотя и не бук­вально скопирован с династийной истории, но почти дословно пересказан.

Итак, мы берем в основу текст Шицзи и Цяньханьшу, до­полняя его теми сведениями, которые нам удалось обнаружить во всех вышеперечисленных сочинениях. Особо важные раз­ночтения мы будем оговаривать в сносках. Поскольку эти источники переведены, то нет особой нужды отсылать к пер­воисточнику. В основном, мы цитируем переводы, и только в отдельных случаях, где перевод подвергается пересмотру, от­сылаем читателя к первоисточнику.

Еще в конце IV в. до н. эц как указывалось, началась по­стройка стены, известной впоследствии под названием «Вели­кой китайской». Она должна была защищать Китай от наше­ствия кочевников — соседящих с ним на севере жун и ди.

О племенах жун и ди мы имеем очень мало сведений. Из­вестно лишь, что они были кочевниками, населявшими север­
ные провинции Китая.^[1] Во времена Чжоуской династии источ­ники отмечают на западе по течению Желтой реки племена- жун. По р. Ло (приток Желтой реки Хуанхэ) были племена дц.

На севере за Хуанхэ были гунны (хюньюй или хяиьюнь).^[2] По данным китайского источника Вэйлио (III в. н. э.), Э. Ша- ванн отмечал западных соседей Китая, в том числе и племена ди в провинциях Ганьсу, Шаньси и др.^[3]

Племена жун и ди известны были ib Китае и в III в. н. э. Китайский источник Вэйлио отмечает: «У каждого (из их
племен,— А. Б.) свои князья и вожди, которые большей частью получают от Срединной империи свои земли, свои титулы и призываются (ею для выполнения государственных должно­стей,— А. Б.) или устраняются».^[4] Источник отмечает у них особый от китайского язык.. ,_«Они умеют ткать полотно'; они хорошие земледельцы, они взращивают и кормят свиней, быков, лошадей, ослояз, мулов. Когда женщина выходит замуж, она одевает женлу (одежды,—А. Б.), который своей вышивкой и украшениями напоминает иногда женлу кянов (тибетские пле­мена,— А. Б. ), иногда же туники Срединной империи. Все плетут свои волосы в косы. Многие из них знают язык Сре­динной империи, так как они раньше жили в Срединной импе­рии, смешиваясь с населением, но когда они вернулись в лоно своих племен, они, естественно, говорят на языке ди. В свадь­бах имеются (обряды,—А. Б.), похожие на свадьбы кянов. Эти (народности,—А. Б.) составляют то, что когда-то называли западными жунами. Что же касается тех, которые обитали в районах Юдан, Ци, Сянтао, в провинции Ганьсу,, хотя в настоя­щее время они, находятся под китайским управлением, они тем не менее сохранили, как и в прежние времена, своих князей и вождей, которые живут на своей территории и среди своих племен. Кроме того, в прежней области в окрестностях Нин- пиня и Кян (Ганьсу, — А. Б.) имеются также племена, на­считывающие более 10 тысяч человек».^[5]

Э.  Шаванн отмечал на севере Китая в 25—86 гг. н. э. еще племена цзылу. «Цзылу были первоначально хюн-ну; цзы было словом, которым хюн-ну обозначали рабов». Эти рабы, после распадения древнего общества гуннов, заняли области в районе Шачжоу, р. Хэйшуй. Э. Шаванн намечает их границы на запад от Шачжоу на восток от горного массива Хэлань- шань, где они пасли свои стада и искали пропитание охотой.^[6]

«Их племена постоянно увеличивались, насчитывая до не­скольких десятков тысяч человек. Они не тожественные племе­нам Запада, которые принадлежат к Вэйби (сяньби, — А. Б.). Они не одной расы: среди них имеются танху и динлин; в до­вольно значительном числе также кяны, которые живут вместе с ними. И это потому, что первоначально они были рабами ханну».^[7]

Указанные племена были ближайшими предками гуннов.

Скотоводы жун и ди входят позднее в состав гуннской орды> расцвет которой падает на конец III в. до н. э. Принято счи­тать, что название этого нового объединения — китайское и обозначает «злой невольник». Впоследствии оно удержалось за кочевниками как племенное название. Такого типа транс­формацию названий мы наблюдаем в истории неоднократно; так, например, произошло с термином «казах» и «хазар» ^[8] и т. д. Возможно (и это более вероятно),что здесь и обратное явление, китайцы этимологизировали этноним «гунн». Если племена жун явились ближайшим этническим субстратом гун­нов, то северо-западная часть племен ди связана с формиро­ванием древних уйгуров. Остатки этих ди —уйгуров мы видим в племенах желтых уйгуров провинции Ганьсу.^[9]

Натиск кочевников в конце III в. до н. э. (220 г.) ^раз­гром их в 216 г. заставил китайцев укрепить стену в районах Ганьсу, Шеньси и Ордос, вдоль р. Хуанхэ, являвшейся есте­ственным рубежом между кочевниками и земледельцами. К этому именно времени в степях создается объединение ко­чевников, известных под названием гунны, основные этапы сложения которых мы дали выше.

Политическая история гуннов начинается обычно с Туманя,, которому в результате внутренних неурядиц в Китае удалось захватить область Ордос, завоеванную в 215 г. китайским полководцем Мынтянем.^[10] С именем Туманя связано первое крупное движение гуннов,, вторжение их в Китай и создание гуннской варварской «империи» на Востоке.

Наследовавший Туманю в 209 г. его сын Модэ вступил на «престол», перейдя через труп своего отца, который был убит по повелению Модэ.^[11]

Наличие неурядиц внутри гуннского общества дало повод их восточным соседям‘кочевникам дунху потребовать дань лошадьми. Требование дунху Модэ удовлетворил, так же как второе требование о предоставлении им рабынь (яньчжи). Характерным является отказ шаньюя Модэ предоставить дунху земельный участок, пограничную- полосу между дунху и гуннами (песчаную степь от Монголии до Калгана на юго- запад). Китайские летописи передают разговор, происшедший
между Модэ и представителями родов: «Модэ спросил совета у своих чинов, и они сказали: „Это неудобная земля; можно отдать и не отдавать”. Модэ в чрезвычайном гневе сказал: .„Земля есть основание государства; как можно отдавать ее?”. Всем, советовавшим отдать землю, отрубил головы».^[12] Такое поведение Модэ согласуется с утверждением К- Маркса о том, что для кочевников-скотоводов «большие необитаемые про­странства являются главным условием» для содержания скота, почему «монголы при опустошении России действовали соот­ветственно их способу производства».^[13] Это условие существо­вания кочевников, отмеченное К- Марксом, а также необхо­димость связи кочевого общества с земледельческими обще* ствами для получения продуктов производства последних являлись стимулом для развития военных действий по поко­рению областей на север от гуннских кочевых племен, или грабежу и завоеванию северных провинций Китая, южного соседа гуннов. При Модэ ,и начинается период гуннских за­воевательных походов. После победы над дунху и юечжами Модэ в 204 г. вторгается в Китай, затем покоряет динлинов (племена Южной Сибири по северной границе гуннов) и за­нимает нынешнюю Джунгарию.^[14] С именем Модэ связывается «реформа»: создание 24-классной системы управления и уста­новление четырех верховных должностей (восточного и запад­ного чжуки-князя, восточного и западного лули-князя),^[15] а также выделение земель, в пределах которых гунны, вернее, три их рода — хуянь, лань и сюйбу, «перекочевывают с места на место, смотря по приволью в траве и воде».^[16] Можно пред­полагать, что с именем Модэ связывается процесс сложения в кочевом гуннском обществе свобразного типа «сельских» кочевых общин, над которыми стоят их начальники «старо­сты», власть которых при Модэ передается по наследству.^[17]

Подтверждение нашего предположения находим и в харак­
тере локальных, изолированных могильников, которые (напри­мер, Ильмовая -падь) четко разделяются на самостоятельные отдельные группы могил, соответствующие родовым кладби­щам внутри общего могильника. О том же свидетельствует характер городища, которое типично для периода разложения первобытного общества — эпохи сельских общин, когда ре­месло еще не отделилось от общины, т. е. еще не возникло второе общественное разделение труда.

В период Модэ мы сталкиваемся с наследственным пра­вом, которое возникает на основе древних родовых традиций. Модэ — представитель той старой племенной знати, подобно франкской, которая, как указывает Ф. Энгельс, в большинстве своем погибла при переселении народов. Совет старейшин только подтвердил права узурпатора. Подтвердил постольку, поскольку шаньюй выполнял требования народа. Нарастание противоречий приводит к уничтожению наследственности шаньюя и к возобновлению выборности.

В 197 и 176 гг. до н. э. Модэ организует два похода в Китай, в результате которых гунны получают дань от Хаяьской династии (основана в 202 г. полководцем Лгобань, получившим посмертный титул Гаоцзу) и заключают договор с Китаем на основе «мира и родства», скрепленный, как обычно, браком Модэ с китайской царевной. Китайцы обяза­ны были поставлять гуннам шелка, продукты земледельче­ского производства и т. д.^[18]

Дальнейшая история гуннов связана с походами на юечжей, покорением племен у оз. Лоб-нор и в отрогах Тянь-шаня, покорением усуней, кочевавших в районе южного Семиречья и Тяныпаня, наконец, покорением племен в северном Семи­речье по Иртышу—уге и на Енисее предков кыргызов—гянь- гунь,^[19] на Алтае — кыпчаков (цзюешэ).

С именем шаньюя Модэ в литературе обычно связывают Огуз'кагана, легендарного героя преданий о происхождении тюркского народа.

Неоднократно в истории наблюдается превращение кон­кретной исторической личности в легендарного героя народных
саг и преданий. Фантастика и преувеличение деяний истори­ческой личности неизменно сопутствуют его превращению в легендарного героя. В большей или меньшей степени сохра­няются черты действительных событий, характеристика дея­тельности, территории бытования и сопредельных государств,, с которыми герою пришлось сталкиваться. Степень трудности извлечения правды из таких легенд зависит от древности кон­кретного события, передаваемого легендой, и обработки сю­жета легенды общественной средой, где она бытовала.

Аттила «виновник» столь многих Легенд и преданий,, спустя примерно шесть веков после своей смерти выступил уже с достаточно большим налетом фантастики, хотя и про­нес через шестивековой промежуток времени бесспорно для него характерные чертьг «варварского» князя. Мы имеем в виду Аттилу в образе Этцеля в «Песне о Нибелунгах».

В легендарной истории об Огуз-кагане у тюркских народов собрано не мало легко устанавливаемых конкретных истори­ческих фактов.^[20] Но сам Огуз-каган не реален и представляется истинно мифической личностью, хотя по известной легенде и участвует в событиях, имевших место в действительности.

Однако аналогии с легендами, связанными с Аттилой, пре­достерегают от обращения центральной действующей фигуры предания в простой вымысел. Хочется и здесь найти отраже­ние достаточно яркой исторической личности, которая послу жила основой для народных сказаний. В отношении главного героя саги об Огуз-кагане мы как будто имеем возможность найти конкретную историческую личность, которая в ле­генде предстала перед нами в качестве мифического героя — кагана.

Предвосхищая дальнейший анализ, укажем, что легендар­ный Огуз-каган, предания о котором попали в многие пись­менные источники (Рашид-ад-Дин, Хондемир, Абульгази), несо­мненно, образ синтетического порядка (особенно по некоторым вариантам легенды). Огуз-каган — позднейшее легендарное отражение гуннского шаньюя Модэ или Маотуня.

Легенды об Огуз-кагане всегда отмечают борьбу между Огуз-каганом и его отцом Кара-ханом. Об этом рассказы­вается в легендах о происхождении тюрок у Абульгази^[21] и у Рашид-ад-Дина.

«Отец его (Огуз-кагана, — А. Б.), дядя и родственники напали на него, с обеих сторон построились в ряды и срази­

лись. В битве Кара-хан был поранен сабельным ударом и от той раны умер. Так как к Огузу пристало многочисленное отделение из племен и дядей его, то они вели войну друг с другом около семидесяти пяти лет, состояли в распре с улусом и войском».^[22]

Борьба между отцом и сыном как следствие разных рели­гиозных убеждений — позднейшая интерпретация древних со­бытий, когда об исламе не могло быть и речи. По уйгурскому варианту, Огуз проявил себя богатырем в борьбе со зверями. Последние, по -всей вероятности, являются тотемами враждеб­ных племен. Эту борьбу с «враждебными» тотемами отра­жает, по нашему мнению, и звериный стиль гуннской эпохи — стиль «борьбы зверей».^[23] Во всяком случае, если историческая личность Модэ и мифический Огуз и не одно и то же, тодея!- тельность Модэ и Огуз-хана, отраженная в китайской лето­писи и в многочисленных вариантах сказаний, относится к од* ному и тому же периоду, характеризует один и тот же исто­рический этап. Бесспорно, что этот этап отнюдь не время реформ феодального порядка, как предполагалось некоторыми исследователями. Из описания как деятельности Модэ, так и Огуз-хана и его преемников этого вывести нельзя. От Огуз-хана, когда он стал правителем и завоевал многочи­сленные страны, отделилась часть племен, которые Рашид-ад- Дин называет «неверными». „Некоторые из дядей, братьев и племянников, не присоединившихся к нему (Огуз-хану, —

А.  Б. ), поселились в восточной стороне, и относительно их так утверждено, что все монголы суть их потомства. В ту эпоху они были все «неверные»”.^[24] Отрывок интересен указанием на какую-то общую для тюрок и монголов эпоху. Реформа, свя­занная с именем Кун-хана, царствовавшего после Огуза, была подсказана ему советником по имени Игит Иркыл Ходжа. Суть «реформы» Кун-хана состояла в следующем: «чтоб до­стоинство, путь, имя и прозвание каждого в отдельности были определены и утверждены, и каждому (дан,—А. Б.) какой- нибудь знак и тамга, чтоб тем знаком и тамгой нарочито обо­значались указы, сокровищницы, табун и стадо, во избежание от кого бы то ни было ссоры и сопротивления одного с дру­гим; дети и последующие потомки их да ведают каждый свое имя, прозвание и свой путь, чтоб было это причиной прочности

государства и вечного существования доброго имени их».^[25] Как следует из этого отрывка, происходило разделение и вы­деление территорий отдельных общин. Суть «реформы» Модэ — в узаконении отдельных участков, — это процесс раз- деления территории, не имеющей ничего общего с «реформа­ми» феодального государства.^[26]

Подобные «реформы» производились во времена Модэ и при его наследнике Циюе, у которого был советник китаец Чжунсинюе (см. далее).

Упоминаемые в уйгурском варианте столкновения Огуза с Румом (Малая Азия?—А. Б.), переход его через Итиль (Волгу) и. т. д., очевидно, не относятся к конкретной историче­ской личности. Здесь с Огуз-каганом связывается довольно длительный период истории кочевого общества, вся деятель­ность которого сведена к подвигам одного человека.

Тотем гуннов, распространенный среди кочевых народов бык-як, персонифицировался позднее в легендарном Огуз- кагане. Как известно, имя кагана «Огуз» значит по-тюркски бык.^[27]

В предании об Огуз-кагане имеются и другие любопытные сведения. Его мать называлась Ай-каган. Любопытно упот­ребление для названия матери Огуз-кагана мужского термина каган, а не женского катун. Ай-каган значит буквально луна- каган, лунный каган. Это образ женщиньг-мужчины Иштари свидетельствует о смене матриархата патриархатом. На то же указывает и приведенное уйгурское предание, гласящее, что Огуз-каган не принял молока матери, а ел мясо животных, и т. п.; все это служит доказательством смены матриархата ■патриархатом на 'базе скотоводства. Эта смена форм социаль­ных отношений отражена и сменой культа тотемов культом предков. Культ предков дает начало генеалогиям, восходящим к легендарной личности Огуз-кагана и Ай-кагана.

Реформа Модэ отражена в предании об Огуз-хане, об орга­низации последним племен тюрок, о 24-классной системе управления, о дележе наследства между сыновьями. Это не «феодальная» реформа, а отражение определенного этапа эт- ногенетического процесса у кочевых, скотоводческих племен,
гуннов, предков прежде всего тюркских племен Центральной Азии и главным образом уйгуров. Не случайно господствую- щая часть «новых» племен получает тамги, онгоны и части мяса быка в качестве эмблемы рода. Получение различных частей мяса быка по определенной системе указывает на связь с предком. «Реформа» Модэ адекватна «реформе» Огуза. И та и другая отражают этнотенетические процессы, имевшие место в гуннское время. Таким образом, по всей вероятности, мы здесь имеем дело с обособлением кочевников от охотников, с возникновением патриархальных отношений, с организацией столь характерного для последнего этапа первобытно-общин­ного строя военного дела, с сложением кочевых скотоводче­ских общин (И обособлением пользования отдельными общи­нами-племенами самостоятельными пастбищами для кочева­ния, с установлением системы управления в. пределах варвар­ского кочевого племенного союза (24-классная система).

Легенды об Огуз-кагане связывают всю историю кочевых племен с его личностью. При анализе легенды приходится выделять ряд позднейших наслоений. Мы постарались выде­лить элементы, которые, по нашему мнению, относятся к гунн­скому периоду.

ГУННЫ ДО ИХ РАЗДЕЛЕНИЯ НА ЮЖНЫХ И СЕВЕРНЫХ

После смерти Модэ (174 г. до н. э.) ему наследовал его сын Лаошанцзиюй.^[28] С Цзиюем связаны известия о проникно­вении к гуннам китайского письма, которому их научил ки­таец Чжунсинюе, изменивший дому Хань и перешедший к гуннам.^[29] Некоторое время продолжаются мирные взаимоот­ношения между гуннами и Китаем (с императором Вэньди), нарушенные в 166 г. походом гуннов на Китай. В результате похода было захвачено «великое множество народа, скота и имущества».^[30] После разгрома китайцев император Вэньди сам предложил гуннам союз на основе «мира и родства» и, кроме того, дань: «Хунну лежит в северной стране, где убийственные морозы рано наступают; посему указано чиновникам посылать ежегодно известное количество проса и белого риса, парчи, щелка и разных других вещей».^[31] Однако дань с Китая не всегда удовлетворяла гуннов, и они организуют неоднократ­ные походы, в результате которых уводят пленников¹ из Китая в рабство. К получению рабов гунны стремились потому, что рабы способствовали известной экономической эмансипации прежде всего шаньюйского рода и созданию необходимых гуннам отраслей производства. Цели своей они достигали либо грабежом и покорением (включением в свой состав) ряда земледельческих племен, либо уводом в рабство и организа­цией своеобразных «колоний»- рабов, обязанных поставлять им продукты своего ремесла и земледелия. Наличие так на­зываемых китайских «колоний» на дальнем, по сравнению с Китаем, севере, прослеживаемое по археологическим дан­ным, подтверждает это предположение. С именем Цзиюя свя-

зан не только поход в Шеньси, но и разгром юечжей, оче­видно, — их восточного крыла. Однако эта победа гуннов не лишила юечжей их военной силы и вместо восточной ориента­ции они направляют свое внимание на Фергану и Согд, где вместе с усунями и создают во второй половине II в. до н. э. полукочевое «варварское» государство кушанов.^[32]

После смерти Цзиюя (161 г. до н. э.) ему наследовал его сын Гюньчэнь. В правление последнего между гуннами и Ки­таем развиваются мирные торговые взаимоотношения, прер­ванные китайским императором Вуди в 140 г.^[33] Начавшиеся у гуннов раздоры принесли успех дому Хань. Несмотря на победу гуннов в 128 г. и следующем 127 г. китайский полко­водец Вэйцин, разбив гуннов, отвоевал Ордос, «взял несколько тысяч человек в плен и увел до миллиона штук крупного и мелкого рогатого скота».^[34] В результате этой победы над гун­нами китайцы обратили большое количество гуннского насе­ления в рабство —■ важный факт, который надо иметь в виду, изучая дальнейшую историю гуннов.

Внутри гуннского 'общества начинаются раздоры, в резуль­тате которых незаконный наследник, сын Гюньчэня, младший брат шаньюя Ичжисе занял престол.^[35]

Успех набегов гуннов на Китай объясняется тем, что жив­шие в Китае гунны (да и китайцы-крестьяне) изменяли власти античного Китая и переходили на сторону кочевников шаньюя Ичжисе. Например, в 128 г. Чжаооинь с передовым китайским отрядом перешел к гуннам.^[36] Однако с 121 г. ки­тайцы начинают одерживать победу за победой над гуннами, а захваченных в плен гуннов сажают на землю. Так, напри­мер, после удачного похода 119 г. «Китайский двор перешел за Желтую реку, от Шофан на запад до Лингюй повсюду про­вел каналы для орошения полей, посадил до 60 ООО военно- пашцев (гуннов), и мало-помалу к северу отбирал земли у хуннов».^[37]

Уведенные в плен гунны находились в Китае на положе­нии своеобразных колонов и рабов, посаженных на землю, и этим объясняются успехи дальнейших гуннских завоеваний,
сопровождающихся восстанием гуннов — «крепостных». Не случайно гунны после удачного похода разоряют все кре­постцы и поселения, построенные китайцами.^[38]

В царствование шаньюев Увэй (114—105 гг.),^[39] Ушулу (105—102 (гг.)^[40] и Гюйлиху (102—101 гг.)^[41] продолжаются торговые и военные связи между Китаем и гуннами. Китай устанавливает торговые связи с Западом во время правления Увэя, в 114—105 гг. Для этого Китай силой оружия освобож­дает торговые пути на запад. «Китайский двор на западе открыл сообщения с Юечжи и Дахя и выдал царевну за усуньского владетеля, чтобы отделить от хуннов союзные го­сударства на западе; распространил казенное хлебопашество по Чжанлэй».^[42]

Китай, заинтересованный в развитии торговых сношений с Западом, добивался установления свободного прохода и в Среднюю Азию, на пути к которой были гунны. Для этого ханьская династия в союзе с другими кочевыми племенами стремится уничтожить гуннов. Юечжи Туркестана стали непо­средственными соседями парфя-н, и гунны юечжей мало инте­ресовали. Китайские послы (Чжанцянь) подробно описали на­роды Средней Азии, с которыми китайцам удалось быстро на­ладить торговые связи.^[43] Два сопротивляющихся княжества,

Лоулань (около Лоб-нора) и Гуши (Турфан) в 169 гг. были покорены китайцами, а союз с усунями укрепил могущество Китая. В 102 г. походом Лигуанли окончательно была уста­новлена связь Китая с Средней Азией и отчасти с Северной Индией.^[44] Вместе с тем Китаю, через посредство юечжей и парфян, удается установить связь со странами Средиземно­морья через Фергану, Согд, Бактрию, Парфию ,и Иран.

В 140 г. бывшие соседи гуннов тохары-юечжи разбили гре- ко-бактрийское царство и угрожали Парфии. В Средней Азии на запад от гуннов образовались два мощных государства пар­фян и юечжей, поделивших между собою Среднюю Азию и Иран, а юечжи-кушаньг впоследствии распространили свою власть на северную Индию и Восточный Туркестан.

Укрепление Ханьской династии и ее успехи в подавлении гуннов были -недолговременны. Уже при шаньюе Цзюйдихэу (101—96 гг. до н. э.), по свидетельству Сымацяня, гунны на­носят сокрушительный удар в 99 г. китайским войскам, дей­ствовавшим под предводительством Лилина. Последний был взят в плен, женился на гуннской «принцессе» и получил в надел от гуннского шаньюя страну Хягас.^[45]

Вопрос о Лилине привлек к себе интерес в советской исто­рической литературе в связи с открытиями советских архео­логов.                                                                                  _

В 1941 г. Л. А. Евтюхова в содружестве с В. Левашовой начали раскопки руин большого сооружения в районе Аба­кана, которое содержало мало вещественных остатков, что затрудняло его датировку. Раскопки продолжили в 1945 и 1946 гг., когда и было завершено вскрытие здания. При строи­тельстве шоссе, когда была открыта постройка, срезана юго- восточная его часть, однако значительная часть осталась не­
тронутой, что дает возможность судить о планировке здания в целом.

Глинобитные стены, сохранившиеся на высоту от 0.5 до 1.8 м, дают план прямоугольного дома .'размером 45X35 м. Здание ориентировано¹ сторонами по странам света. Внутри, в центре находится большой зал площадью е 132 нв. м. Вокруг него расположено 20 комнат в один ряд по северной и южной сторонам и в два ряда по западной и восточной. Все комнаты сообщались меж*ду собой дверями. Отопление происходило с помощью¹ канов, на полу в двух комнатах обна­ружены очага.

По всей площади раскопа встречена уплощенная полуэл- липсовидная в сечении черепица (58X40 см) и узкая длинная полуциркульная (62X18 см). С этими длинными черепицами конструктивно^ связаны круглые налепы в виде диска.со штам­пованными китайскими надписями. В некоторых комнатах найдены бронзовые маскароны — дверные ручки в виде ли­чины рогатого горбоносого чудовища в трехрогой тиаре, с ба­кенбардами, усами и оскаленными зубами. Кольцо-ручка вставлено в нос. Из других находок должны быть отмечены железный нож, овальное блюдечко из зеленого камня (?), обломок глиняной чаши и фрагменты керамики с вертикаль­ными канелюрами. Эту группу вещей исследователь относит к вещам дальневосточного происхождения —■ китайского и гуннского производства.

Кроме того, были найдены и фрагменты местной керамики первых веков новой эры, так называемой таштыкской куль­туры, относящиеся к этому времени бронзовые и золотые украшения (пряжки, серьги и т. п.).

Несомненно, что значительная часть обнаруженных в зда­нии вещей, главным образом архитектурных деталей, —■ ки­тайского происхождения, что дало право руководителю рас­копок Л. А. Еетюховой в первую очередь искать аналогии в китайском материале. Автор исходил из возможности отож­дествить руины раскопанного здания с «дворцом» известного Лилина в стране Хакас. В значительной степени толчком к этому предположению было и то обстоятельство, что трафа­ретная по содержанию надпись на дисковидных налепах, про­читанная акад. В. М. Алексеевым («Сыну неба [т. е. китай­скому императору] 10 000 лет мира, а той, которой [т. е. импе­ратрице] мы желаем 1000 осеней радости без горя»), по ха­рактеру знаков и грамматическим особенностям типична для эпохи Хань. Сравнивая архитектурные детали с моделями ки­тайских домов, найденных в Муянчэне и Наныианьли, Л. А. Евтюхова приходит к выводу о ханьском происхождении по­стройки. Дополнительной аргументацией являются находки
вещей гуннского времени, как дальневосточного, так и мест­ного происхождения. Стратиграфическое положение находок таштыкской культуры оставалось неясным.

После опубликования первого отчета Л. А. Евтюховой и

В.   Левашовой^[46] мы выступили с рецензией,^[47] где отвергали •столь раннюю датировку руин. Наша аргументация сводилась к следующему: архитектурные детали, обнаруженные во -время раскопок, которые частично имеют место в ханьскую эпоху, продолжают существовать очень поздно, —■ до наших .дней, а ряд технических особенностей, как, например, клин­керный обжиг черепицы, неизвестен раньше эпохи Тан. Тоже относится и к бронзовым маскаронам, точная аналогия кото­рым, тоже танского времени, была издана А. Сальмони.^[48]

Находки гуннской и таштыкской культуры мы считаем ‘стратиграфически подстилающими руины, а не перекры­вающими.

Далее мы указывали на известное письмо Лилина в Ки­тай Соуву^[49] и отмечали, что маловероятно строительство «дворца» в стране Хакас, ибо Лилин совершенно иначе опи­сывает свою жизнь, явно приспособившись к образу жизни кочевников.

Вскоре^[50] появилась статья Л. А. Евтюховой и В. Ле­вашовой под названием «Ответ А. Н. Бернштаму», где авторы раскопок повторили аргументацию первой статьи, подчеркнув датировку дисковидного налепа акад. В. М. Алексеевым, яко­бы ограничившим возможность датировки этого предмета ■ханьским временем. В заключение авторы пишут: «Ни в статье, ни сейчас мы не настаиваем на обязательной принадлежности абаканского дома именно Лилину», и далее несколько меняют датировку, отмечая, что выставленные ими аргументы застав­ляют «относить его сооружение скорее к эпохе Старших Хань».^[51]

На этом дискуссия прекратилась. Однако Л. А. Евтюхова вскоре выступила с новой статьей и изложила результаты последующих раскопок 1945 и 1946 гг., опубликовала план здания и опыт реконструкции, а в конце обобщила свои соображения о датировке и принадлежности постройки. Аргу­ментация та же, что и в первой публикации, несколько больше внимания было уделено находкам местных 'вещей таштык­ской культуры и подчеркнут тезис о том, что они принадле­

жат, вероятно, к захоронениям в руинах здания, сделанных, после его разрушения. Автор снова возвращается к теме, от которой он отказался в статье «Ответ А. Н. Бернштаму» о принадлежности здания Лилину.^[52] Аргументация Л. А. Евтю­ховой основана на том, что китайские источники отмечают строительство дворца и храмов на территориях обитания ко­чевников (гуннов и усунь).

Малое количество строго датированных находок китай­ского происхождения в раскопанном доме-дворце и остаю­щееся неясное взаимоотношение руин с находками керамики гуннского стиля и таштыкской культуры оставляют вопрос

о  датировке здания открытым, тем более, что и сами иссле­дователи, быть может под влиянием моей рецензии, заколе­бались в своих датировках. После уточнения датировок можно будет ставить вопрос о принадлежности руин дворца Лилину (и то в порядке догадки). Нельзя не отметить, что поскольку китайские летописи сообщают о постройке храма в земле гуннов в честь китайского полководца Лигуанли, так как они были хорошо осведомлены о жизни Лилина, то ка­жется странным отсутствие в источниках указания о строи­тельстве «дворца Лилина».^[53]

Таким образом, существует два мнения: одно, принадле­жащее Л. А. Евтюховой, — о ханьском времени постройки иг принадлежности ее Лилину, другое, наше', отрицающее эту датировку и, следовательно, принадлежность дворца Лилину. Мы склонны датировать постройку временем не раньше эпохи Тан и скорее всего, основываясь на аналогиях с Фурдучэном и собственными раскопками в Семиречье, связывать ее с эпо­хой каракитаев.^[54]

Взятие в плен Лилина произошло во время второго по­хода китайцев, который кончился неудачно для Китая, так как китайский полководец, получив известие во время войны с гуннами, что семейство его обвинено в волховании и род предан казни, собрал свои войска и покорился гуннам. «В Китай возвратились один или два человека из тысячи».^[55] В дру­гом месте летопись говорит, что «семейство эрышского пол­
ководца было предано казни, и это побудило его покориться хуннам».^[56] Однако не один полководец, а все войско, как сви­детельствуют китайские источники, перешло на сторону гун­нов, у которых, по сравнению с Китаем, было жить во много раз «легче».

Ободренные успехом 97 г., гунны продолжают военные действия и при следующем правителе Хулугу (96—85 гг.) сно<ва совершают в 90 г. свои традиционные набеги на Китай. Характерно, что они «убивают» военачальников и «уводят на­род».^[57] Подвластные Китаю провинции в бассейне р. Тарима, и, в частности, Турфан пытались использовать гуннскую победу и отложиться от Китая.^[58] Последствия успешных действий Хулугу были обычны: он предложил Китаю союз «мира и родства» и потребовал дань вином, рисом и шелковыми тка­нями.^[59] Вскоре власть перешла к новому шаньюю — Хуиди.

Хуиди был. выбран гуннскими племенами. Кризис гунн­ского племенного союза обьясняется китайскими источниками как результат управления неспособных наследников. Племена восстают против «неспособных правителей» и назначают своих избранников. Таким избранником был Хуиди. Наследников предшествующего шаныоя умертвили. Эти факты являются ярким показателем силы родовых учреждений гуннов, борю­щихся против богатеющей прослойки родовой аристократии.

В правление Хуиди (85—68 гг.) начинается некоторый упадок гуннской орды. В 81 г. нападение Хуиди отбивают ки­тайцы. В это время происходит ряд интересных событий. Гун­ны, как свидетельствуют китайские известия, занимаются устройством оседлых поселений и магазинов «для хранения хлеба», которыми ведают перешедшие к ним китайцы.^[60] Внутри гуннского общества наблюдается оседание, свойственное ко­чевникам в период интенсивного классового расслоения. Про­цесс интенсивного расслоения повлек за собой развитие клас­совых противоречий, в результате чего гунны значительно ослабевают. В этот период изменяется ориентация гуннских завоеваний. Вместо набегов на Китай, гунны обращают свое внимание на племена и племенные образования, состоящие в союзе с Китаем (в частности усуни) и обеспечивающие Ки­таю бесперебойную торговлю с Западом. Одновременно сами гунны подвергаются нападению со стороны племен, находив­шихся прежде в прямой от них зависимости. Голод и падеж
.-скота, внутренние неурядицы в гуннской орде дали возмож­ность динлинам с севера, ухуаньцам с востока и усуням с за­пада напасть в 68 г. на гуннов, в результате чего «Хунны пришли в крайнее бессилие»,^[61] а китайцам довольно легко было окончательно разбить гуннов.^[62] Кроме того, китайцам удалось подчинить и Турфан, заселив его земледельцами-ко- .лониетами.^[63] Благодаря развившимся междоусобицам внугри ■ гуннов, в короткое время Китаю окончательно удается завла­деть ими и с 57 г. гунны находятся в прямой зависимости от гКитая.

РАСКОЛ ГУННСКОГО ПЛЕМЕННОГО СОЮЗА

С 65 г. до н. э. гунны разделились на две орды.^[64] Во главе' западной орды стоял Хуханье (58—31 гг.), северной руково­дил его брат Чжичжи. Период Хуханье — время мирных взаи­моотношений с Китаем. Потеряв свою былую силу, гунны ис­кали с ним союза;. Хуханье первый из гуннских вождей посе­тил китайского императора в 51 г. и предлагал свои услуги в; защите северных границ Китая. Совет старейших гуннов про­тестовал против предложения принять китайское подданство.

В Китае тоже высказывались против союза с гуннами и поручения им охраны северных границ. Один из полководцев, Ланчжун Хоуин, подал в 33 г. до н. э. императору Юаньди, желавшему принять предложение Хуханье о защите границ от Шангу до Дуньхуана, докладную записку с возражениями, один из пунктов которой гласил: «Рабы и рабыни погранич­ных жителей без исключения помышляют о бегстве. Они вообще говорят, что у хуннов весело жить, и несмотря на; бдительность караулов иногда перебегают за границу... Раз­бойники, воры и другие преступники в крайних обстоятель­ствах скрываются бегством на север за границу и там невоз­можно поймать их».^[65]

Аргументы Хоуина убедили китайского императора, кото­рый отказал Хуханье, мотивируя сохранение китайских погра­ничных караулов следующим образом: «Срединное государст­во со всех четырех сторон имеет крепости и заставы для пре­досторожности не только во вне, но и для обуздания небла­гомыслящих и своевольствующих жителей Срединного госу-

дарства, которые, переходя границу, производят грабительство, и потому для ограждения народного спокойствия предприемлю законные меры». ^[66]

В представлении правящих кругов Китая гунны являлись (союзниками основной эксплоатируемой массы китайского на­рода, особенно рабов.

Приведенные тексты свидетельствуют о том, что внутри гуннского племенного союза господствовали те формы отно­шений, при которых эксплоатация еще не вполне развилась.

¹Социально-экономический строй кочевников был в большей степени первобытно-общинным (на этапе разложения). чем классовым. Этим объясняется более «легкое» и «веселое» житье у гуннов и стремление «неблагомыслящих и своевольст­вующих жителей» бежать из «цивилизованного» Китая к вар­варским кочевникам. «Варварством» гуннов только и объяс­нимы победы их над Китаем.

Предводитель северной орды (иногда она называется запад­ной ордой) Чжичжи после неудачной борьбы с Хуханье уда­лился с берегов Орхона в Восточный Туркестан, а также пы­тался установить связь с древними уйгурами, бывшими в то Ефемя в районах Кобдо, Тарбагатая и Семипалатинска. В Восточном Туркестане он столкнулся с войсками повстанца Илиму, объявившего себя шаньюем. Чжичжи удалось победить киргизов Семиречья и Енисея, на севере—разбить динлинов. Договор с Китаем не дал ему ощутительных выгод. Война с усунями кончилась неудачей. Укрепление договора Хуханье с Китаем вызвало озлобление Чжичжи. Он убил китайского пос­ланника и заключил союз с кангюйцами, совместно с которы­ми и воевал против усуней. Усиление Чжичжи на западе и зависимость от него племен Тяныпаня и Семиречья заставили китайцев организовать поход для разгрома северных гуннов, так как усиление их на западе грозило уничтожением налажен­ных в прошлом торговых путей. В 36 г. китайские войска под предводительством Чэньтана и Ганьяныпоу разбили гуннов и убили Чжичжи. Часть оставшегося племени северных гуннов вошла в состав восточной орды, другая осталась на западе.^[67]

Еще со времен Дегиня считалось, что с этого момента се­верные гунны двинулись в Европу.^[68] Н. Толль на основания подобных заключений строит свои исторические карты, пока­зывающие движение всех гуннов .с востока на запад.^[69] В Рос­
сии эту же точку зрения поддерживал ряд ученых, в том чис­ле и крупный русский востоковед Н. И. Веселовский.^[70] Вопрос о передвижении гуннов на запад стоял в русской исторической науке в тесной связи с дискуссией об образовании славян и эт­нической. (славянской или тюркской) принадлежности гуннов. Ф. Хирт склонен был вес?и родословную Аттилы от Модэ и пы­тался найти имена гуннских шаньюев в венгерской хронике Иоанна из Туроца^[71] о предках венгров. Однако, как увидим далее, хотя с этого времени действительно начинается движе­ние гуннов на Запад, северные гунны не исчезают из степей Монголии и Средней Азии и в конце I в. н. э. они входят в столкновение с рядом племен, в том числе и сяньбийцами. В то же время (во II в., Птолемей) на западе мы встречаем упоминание о гуннах. Повидимому, образование гуннского ко­чевого объединения в южнорусских степях было своеобразным и долгим процессом. Автохтонные племена Восточной Европы играли выдающуюся роль в сложении орд «пришельцев» гун­нов.

Это ни в какой степени не снимает вопроса о том, что подъем южнорусского кочевого объединения, ведущего свое происхождение, вероятно, от скифов, скорей всего кочевых, так называемых царских, обязан проникновению с Востока ка­кой-то части гуннских племен. Первая их группа появилась в связи с разделением гуннов на южных и северных, затем после разгрома северных гуннов сяньбийцами выдвинулась новая волна, и последние части гуннских орд скорее всего пришли на Запад после падения могущества гуннов на Востоке в III в. (повидимому в начале IV в.). Связи между Востоком и За­падом, начавшиеся еще со II в. до н. э. и продолжавшиеся позднее,^[72] дают возможность предполагать, что путь на Запад,
особенно в IV в., был известен кочевым образованиям, и За­пад не представлял собой тайну для восточных гуннов. Однако мы не склонны преувеличивать значение гуннского «наше­ствия» и, учитывая движение кочевников с Востока, считаем,, что только история припонтийских и приволжских кочевни­ков, как автохтонных образований, может объяснить те про­цессы, которые произошли в южнорусских степях в так назы­ваемый гуннский период. Учет связей с Востоком помогает установить в некоторых -случаях происхождение антропологи­ческого типа, помогает интерпретации отдельных археологиче­ских памятников и в ряде случаев определяет причины военно- политического подъема и т. д., о чем см. далее, в гл. VIII.^[73]

Поскольку подъем кочевников южнорусских степей был¹ обязан, в частности, движению гуннов с Востока, т. е. из Сред­ней Азии, постольку среднеазиатский этап истории гуннов, имеет для нас особо важное значение. Фактически с Чжичжи шаньюя, т. е. с 55 г. до н. э., начинается «Великое переселение- народов», а усиление гуннов за счет союза с племенами Сред­ней Азии обеспечило возможность их дальнейшего движения- на Запад.

Если сообщения китайцев о том, что еще Модэ ввел в со­став своих войск племена усунь после покорения страны¹ Усунь, т. е. Тяньшаня,^[74] может быть подвергнуто сомнению, то время Чжичжи шаньюя несомненно является временем массового' проникновения гуннов в Среднюю Азию.^[75] Однако это движе­ние гуннов активно продолжается и в первых веках н. э.^[76]

Несмотря на зависимость гуннских орд от Китая, они, со­храняя известную автономность, продолжают дружественные отношения с Китаем. Племенной гуннской знати были даны некоторые привилегии, прежде всего, позволялось взимать дань в свою пользу с некоторых племен, например ухуаньцев* от которых они получали холст и кожу.^[77] Кроме того, гуннские шаньюй получали личные подарки от китайского императора.

Китайский двор ориентировался на племенную знать гуннов, особенно на своих ставленников-шаньюев. Естественно, что впо­следствии обогащающаяся гуннская племенная знать захотела освободиться от Китая. За полученные льготы гунны обязаны были по договору: «1) жителей Срединного государства, бе­жавших к хуннам, 2) беглых усуньцев, желающих поддаться хуннам, 3) жителей западного края, получивших от Средин­ного государства печати с кистями и желающих поддаться хун­нам, 4) ухуаньцев, желающих поддаться хуннам, — не прини­мать». ^[78] Совершенно ясно, что указанные пункты договора, принятые при шаньюе Учжулю жоди в первых годах новой эры, ослабляли могущество гуннов и способствовали консер­вации родовых отношений, чем создавался застой в развитии гуннского общества. Не довольствуясь этими пунктами дого­вора, Китай при Ванмане (8—25 гг.) запрещает гуннам соби­рать дань с ухуаньцев, что вызывает восстание недовольных. Кроме того, Ванман пытается окончательно ликвидировать автономность гуннов и сделать их своими подданными. ^[79] Восстания гуннов заставили Ванмана разделить их земли на 15 владений. Это разделение способствовало окончатель­ному закабалению южных гуннов китайцами. Деятельность Ванмана, вызвавшая неудовольствие не только среди гуннов, ко и среди китайского населения, привела к тому, что в И г. н. э. гунны предпринимают первый, после долгого пере­мирия, поход в Китай, окончившийся успешно. В 24 г. была восстановлена Ханьская династия. Ванман был убит. Поли­тика китайского' двора — поддержка кочевой знати — не имела успеха, ибо она не улучшала положения гуннских племен. Не­даром шаньюй Улэй жоди (12—18 гг.) «всеми мерами ста­рался воспрещать набеги и не смел двоедушествовать»,^[80] оправдываясь перед китайским двором в том, что> для похода владетели «Хуниы и ухуаньцы не имеют причины (для восста­ний —■ А. Б.), а негодяи из народа обще производят набеги на границы, подобно как мятежники поступают в Китае».^[81] Не случайно китайская летопись указывает, что при «вступлении на престол», указанный шаньюй «еще не снискал доверен-
ноет и и уважения ё своем народе».^[82]' Политика Улэй жодй удо­влетворяла китайский двор, который предложил шаньюю «пе­ременить наименование Хунну на Гунну, Шаньюй на Шань­гой».^[83] Если кочевая племенная знать вела себя предатель­ски по отношению к своему народу и стремилась к миру с ки­тайской знатью, то сами гуннские племена продолжали борь­бу с китайским государством, тем более, что- с 18 г. на тер- ритории нынешней провинция Шаньдун началось крестьянское движение «краснобровых», в 25 г. занявших Чййань и обеспе­чивших победоносное движение гуннов.

Движение «краснобровых» («шаек разбойников» — по ха­рактеристике династийных китайских источников’) привела к захвату столицы—города Чаиа-нь и способствовало возвы­шению южных гуннов.^[84]

САКОУСУНЬСКИЕ ПЛЕМЕНА СРЕДНЕЙ АЗИИ НАКАНУНЕ ГУННСКОГО ВТОРЖЕНИЯ

Как следует из вышеизложенного, массовое появление гун­нов на территории Средней Азии относится к середине I в. до н. э., ко времени откочевки из Центральной Азии северных гуннов под водительством Чжичжи шаньюя.^[85] Однако взаимо­отношения гуннского племенного союза с племенными сою­зами Средней Азии, в частности юечжами (массагетами) отно­сится к более раннему времени. С. Толстов убедительно пока­зал, что гуннские шаньюй, прежде всего Модэ и Лаошан, в союзе с бактрийскими царями еще с коеца III в. до н. э. вы­ступали против среднеазиатских племен массагетов-юечжей, с одной стороны, и усуней Тянынаня—■ с другой.^[86] Однако, сколь бы ни были важны для политической истории Средней Азии эти кратковременные вторжения гуннских орд, они не оста­вили для того времени сколько-нибудь значительных следов, Усуни Семиречья, Кангюй Сыр-дарьи, Давань (Фергана) и юечжи среднеазиатского междуречья, хотя порой «соседили» с гуннами или признавали на востоке власть гуннов, все же сохраняли свою самостоятельность а собственный путь эконо­мического и культурного развития.

В канун массового прихода гуннов в Среднюю Азию, Се­миречье и Центральный Тянынань были заняты еакоусунь- скими племенами, часть которых проникла прежде всего в Фергану и в район Средней Сыр-дарьи.

Как мы пытались показать в другом месте, проникновение усуней в Фергану послужило условием создания усуньской — кушанокой династии Ферганы и в названии «кушан» мы ви­
дим закономерное^[87] видоизменение этнонима «усунь», согласно' кормам тохарского языка.¹ Не случайно восточная часть Фер­ганы именуется «область Хюсюнь»: здесь ясно выступают фо­нетические связи с термином кусан (= кушан),.

По Фергане в это время были расселены племена парика- кии, от имени которых происходит современное название до­лины Паргона — Фергана; на юге Ферганы были племена аристеи:^[88] в Северном Прииамирье, в Алайских долинах были расселены кумеды (китайские гюаньду) и другие более мел­кие, например племена уш.

Начиная с Ташкентского оазиса по Сыр-дарье, были рас­селены племена кангюй, состоящие из пяти частей, судя по информациям китайских источников. Это юени, сусе, фуму, ги и юегянь. Восточной границей названных племен являлась р. Талас, западной—Хорезм. В соответствии с данными архео­логических исследований по Сыр-дарье, эти племена кангюй могут быть локализованы следующим образом. Юени (тюрк­ское слово йер — земля)^[89] соответствует Ташкентскому оазису» месту обитания скифов-абиев, позднейших яксартов. Культура этих племен представлена археологическими комплексами каунчинского типа.^[90]

Сусе — средняя Сыр-дарья, область тех же яксартов-апа- сиаков древности и западной ветви усуней (асии, ятии,, арси)^[91] — представлена кангюйско-каратаусской культурой.^[92]

Фуму совпадает с областью распространения джетыасар- ской культуры, связываемой С. Толстовым с тохарами Сыр­дарьи.^[93]

Ги — область алано-массагетских племен, зона культуры «болот и о-зер» нижней Сыр-дарьи и, наконец, Юегянь (Ургенч) — это коренные области Хорезма.^[94]

Маосагето-юечжийские племена (а затем и тохары) были

распространены к югу в областях среднеазиатского между­речья.

Если восточные гунны жили от Яксарта к востоку, т. е. в Семиречье, Тяньшане и Северном Припамирье, и были связа­ны с расселением сашв-хаомоеарга (амюршйских), то пле­мена среднеазиатского междуречья, включая Приаралье, (кангюй, аланы) восходят к территории расселения сака- тиграхауда.

Северные гунны, проникшие в Среднюю Азию, оказались, прежде всего, в районах племен сакоусуньского круга и име­ли отчасти соприкосновение с восточнонкангюйскими племе­нами.

Что же собой представляла сакоусуньская культура Семи­речья и Тянынаня?

Многочисленные раскопки курганов первого тысячелетия до н. э. (главным образом второй его половины) и обильное поступление случайных находок позволили выделить сакский к усуньокий круг памятников и, в то же время, выявить в них столь много общего, что- вслед за тем и объединить их в понятие «сакоусуньская культура» и рассматривать сакскую и усуньскую группы памятников как два этапа единого куль­турно-исторического процесса.^[95]

Типологически 'внешний вид погребений этого времени почти одинаков: это кур гак ы с каменной насыпью, в конструк­ции которой выявляются концентрические ируш-кромлехи, эллипсовидные в центре, по закраине могильной ямы, и пра­вильный «руг по краю могильной насьгпи. Более ярко кромлех выступает в ранних могилах (сакских), утрачивает свою чет­кость в поздних (усуньоких). Кромлех выкладывается галькой, камнями плашмя; в больших курганах о« иногда приобретает фигуры лабиринтов из серии кругов, обводящих контуры оплошной каменной насыпи курганов.

Расположение курганов в могильнике, в основном, мери­диональное, в цепочку. Центральную цепочку составляют боль­шие курганы в Чу-Илийском междуречье, достигающие до Юм высоты, рядом с которыми идут цепочки средних и малых курганов. Возле больших и средних курганов наблюдаются порой и группы мелких курганов с захоронениями без вещей.

К сакскому времени VI—III вв. до н. э. относятся раскопан­ные нами курганы в Илийской долине — Кара-чоко I, в Талас­ской— Берккара I, на Тяньшане — долина Нарына (Аламы- ишк) и в Чуйской долине; здесь большинство памятников

гутого времени вскрыто при строительстве Большого Чу некого канала. Датировка этих комплексов может быть основана на стрелках скифского типа. Древнейшие типы стрел из Чуйской долины случайного происхождения, VII—VI вв. до н. э.

Явно к V—IV вв. относятся курганы Кара-чоко I, харак­терные листовидными бронзовыми втульчатыми стрелками. Известны находки таких же стрелок в Чуйской долине, часто с- листовидными наконечниками копий (Джиек). Керамика круглодонная, лепная из полос, по форме напоминает широко известную усуньскую керамику. В основном это-открытые фор­мы сосудов, редко грушевидной формы со слегка отогнутой наружу закраиной, сосуды «чайникообразного» типа и в виде кубков с ручкой. Сосуды лепились без шаблона, асимметрич­ны; на поверхности их иногда встречается сплошная окраска красной краской «ли в виде вертикальных красных полос* по более светлому, порой желтоватому фону. В этих комплексах еакского времени (быть может несколько более позднего —

IV—             Ш вв.) в Берккаре I была найдена бронзовая пряжка с изображением головы льва, глотающего птицу (гуся?), выпол­ненная в типично скифском стиле.^[96] К V—III вв. до н. э. отно­сятся многочисленные находки скифских котлов на кониче­ских поддоньях или отдельных трех ножках и часто находи­мые вместе с ними четырехугольные в плане жертвенные сто­лы и светильники в виде жаровен (круглых или квад­ратных) на ажурных подставках. Как правило, жертвен­ные столы и светильники украшены скульптурными изображе­ниями зверей: фантастическими крылатыми зверями (алма- атинский алтарь), як-кутас— (Иссык-куль), горные козлы и хищники (Иссык-куль). Изображение зверей различно: про­цессия животных, одиночные изображения, парные изображе­ния в сценах борьбы. Особо могут быть отмечены изображе­ния зверей — на бронзовой пряжке с Иссык-куля из Тюпа (звериный гон антилоп и хищников),^[97] изображения яка-кута­са на золотой бляшке из Нарына.

Находки котлов, жертвенников и светильников, чаще всего в комплексах (Алма-Ата, Иссык-куль), свидетельствуют о культовом характере этих предметов, о чем говорит и обста­новка находок.

Так, например, в Алма-Ате, на Каменском плато (около дома отдыха Турксиба) в 1923 г. было найдено сразу в одном¹ месте 8 котлов. В самом городе (угол ул. Гоголевской и Дун­ганской), на глубине 1.9 м найден котел, вокруг которого обна-

ружены в большом количестве кости барана, козла (?), лошади и верблюда (?). Характерно, что котлы всегда связаны с очага­ми, жертвенными (культовыми) местами. Иссыкку л ьский ком­плекс был найден в ущелье, явно культовом месте.^[98]

Один скифский котел найден нами в ущелье Чиимташ (Таласская долина) в непосредственной связи с наскальными изображениями — главным образом козлов, выбитых точеч­ной¹ техникой. Многочисленные пункты с изображением горных козлов в этой технике, с характерно трактованными рогами (сильно загнутыми назад, переходящими порой в волюты), в сценах охоты или наряду с солярными знаками и изображе­нием людей, исполняющих культовый (шаманский?) танец, должны быть также отнесены к этому времени.

Широкое распространение вышеупомянутого типа памят­ников — наскальных изображений скифского стиля и сюжета, яка-кутаса и козлов в восточной Фергане—- свидетельствует о принадлежности районов к коренным районам обитания древ­них саков — в Семиречье.

Единичные находки краниологического материала рассмат­риваемого времени (Аламышик, Тяньшань) дал европеоид­ный, —■ андроидный и памирофергакский тип.

Уеуньская культура (конец III в., а главным образом II в>. до н. э. —III в. н. э.) представлена курганами почти того же типа, но здесь только утрачивается четкость выкладки кром­леха; могильники уже, как правило, вытянуты в строго выдер­жанные цепочки, с большими курганами в центре (высота до 5 м). Наличие в этих родовых кладбищах резкой дифферен­циации насыпей не может не служить показателем явного этапа классового образования, о чем говорит также сопут* ствие большим курганам малых курганов, с погребениями без инвентаря (в одном случае был обнаружен труп со -связан­ными руками и ногами, насильственно сброшенный 'в могилу), свидетельствующие о возникновении института рабства.

Сосуды по форме продолжают сакские типы, но улуч­шается техника их изготовления (лепка на матерчатом шаб­лоне) . Сосуды симметричной формы. Бронзовые стрелки исче­зают — появляются железные, подражающие скифским образ­цам, костяные, трехгранные с черенками и железные, ромбические в сечении, тоже с черенками (Берккара, Тамды).

Важным элементом погребального инвентаря, особенно в богатых могилах, являются вещи китайского происхождения (ткань, лак, нефрит).

Вопрос о выделении группы памятников, которые могли бы быть названы сакскими, еще специально не стоял в археоло­гической литературе.^[99] Обусловлено это было прежде всего сравнительной немногочисленностью памятников VII—IV вв. с территории Семиречья. Те предметы, которые были из­вестны, относились к числу случайных поступлений. Изуче­ние памятников на месте в музеях, прежде всего в Централь­ном музее Казахстана (Алма-Ата) и Музее национальной культуры в г. Фрунзе, а также произведенные за последнее время работы по исследованию сакских городищ и могиль­ников на правобережье Сыр-дарьи Г. В. Григорьевым и наши исследования могильников ранних кочевников Семиречья позволили подойти к постановке этой проблемы.

Вопрос о саках вызвал в свое время огромную литера­туру вопроса ^[100] и не перестает интересовать историков и по­ныне, особенно в связи с открытием и изучением сакского языка и письма (имеем в виду восточнотуркестанских и ин­дийских саков),^[101] открытием новых надписей ахеменидов^[102] и, наконец, в связи с построением истории народов СССР. Суж­дения о местоположении саков теперь вряд ли вызывают особенные разногллсия.^[103] От Семиречья, ограниченного на се­вере параллелью южного берега Балхаша до северной части Восточного Туркестана, от западных отрогов Алтая до Па­мира включительно были расселены древние сакские пле­

мена.^[104] Совершенно несомненно, что сакские племена были весьма разнообразны по своему этническому составу.^[105] Отли­чалась, видимо, и экономика отдельных сакских племен. Так, например, выступающая по раскопкам Г. Григорьева эконо­мика сырдарьинских саков^[106] отличалась связанностью пасту­шеских форм скотоводства с земледелием и охотой, а следо­вательно, ее характерной чертой являлась оседлость. Эта группа саков втягивалась в оседлую жизнь Согда, о чем сви­детельствует и Арриан, сообщающий, что во время походов Александра саки — жители городов по левому берегу Яксарта подняли восстание.^[107] Возможно, что эти факты позво­лили Диодору приписать сакской царевне Зарине образова­ние городов, всего вероятнее — временных ставок, horornetria.^[108] Преобладающая группа саков оставалась кочевой и жила восточнее Сыр-дарьи.^[109] В связи с предлагаемым делением среднеазиатских восточных саков на две группы, мы склонны выделить саков сырдарьинских и еемиреченских. Первых, ви­димо', отличал и Птолемей, называя жителей Яксарта — як- сартами.^[110] Пользуясь термином Птолемея, мы называем саков, живших по Яксарту и знакомых нам по раскопкам Г. Гри­горьева, яксартскими саками. Отличными от них были семиреченские саки, которых, благодаря тому, что их памят­ники концентрируются по Тянынаню и его отрогам, лучше на­зывать т я н ь ш а н с к ими, ибо, только с этой группой свя­зано впоследствии формирование тюркских племен,^[111] в то время как с южной ветвью (прнпамирской), связан ужеэтно-

генез иранских племен.^[112] Совершенно очевидна этническая' обособленность и североиндийских саков.^[113] Оставляя в стороне всем хорошо известные описания саков у Геродота и других античных авторов,^[114] а также изображения саков на Персеполь- ских барельефах,^[115] мы попытаемся сейчас установить ту группу памятников, которая может быть связана с саками тяньшан- скими. Сакоусуньская культура непосредственно восходит к культуре -поздней бронзы Средней Азии и Казахстана.

Памятники поздней бронзы из Семиречья, к которой вос­ходит сакская культура, были уже в научной литературе вкратце описаны. Среди находок поздней бронзы прежде все­го хотелось бы указать на серпы из Узунагачского района, недалеко от Алма-Аты. Серпы эти происходят из курганов, расположенных между реками Узун-агач и Каргалы, часть ко­торых исследована нами в 1940 г. Серпы — литые из бронзы со сравнительно малой примесью олова (99.50% меди, 0.50% олова). Они представляют собой ш-ирокую пластину, круто изогнутую, имеющую у основания черенок и загибы, с незамкнутыми концами, которыми охватывалась рукоять серпа. Наличие серпов говорит если не о- земледелии, то, во всяком случае, об интенсивных формах скотоводства (заго­товка сена). Ближайшим к Семиречью погребением эпохи поздней бронзы является погребение кара-сукского типа на р. Нура.^[116] В погребении карасукского типа, не говоря уже о более древних андроновских, характерной чертой конструк­ции является каменный ящик. В раскопанных нами на р. Кар- галинке курганах на глубине 3.5 м от верхушки кургана обнаружены каменные гробовища. Стенки погребального со­оружения по- длинной оси состоят из 3—4 плит, а торцовых—■

из одной. Погребение перекрывалось поперечными плитами-, а затем засыпалось землей с камеями. Особо крупные камни были внизу, более мелкие—'вверху и в насыпи кургана. Около костяка, ориентированного головой на северо-восток, ногами на юго-запад, найдены глиняный сосуд, бронзовый нож и шило.

В другом погребении инвентаря почти не было, если не считать одного камня с явными следами его употребления в качестве зернотерки. Стенки гробовища обложены плитами и валунами. Отмеченные курганы являются наиболее древними в каргалинской группе и выделяются нами названием «Карга- лы I».^[117]

Каргалы I по характеру инвентаря, как мы уже отметили, напоминают собой погребения по верхнему Таласу, раскопан­ные Гейкелем в 1898 г., а именно курганы Айритам и Чимтюе, Здесь в грунтовых ямах, обложенных камнями и валунами, были открыты — керамика с полусферическим дном, бронзо­вый нож и обломки железа. Эти курганы датируются М. П, Грязновым VII—V вв. и относятся к сакам.^[118] Каргалы I по от­ношению к таласским погребениям выступают как более ран­ние и должны быть, видимо, отнесены к типичным памятни­кам времени перехода от бронзы к железу (к VIII—-VII вв. до н. э.) и начинают собой серию тех памятников, которые могут быть отнесены к сакам.

Наибольшее количество подобных памятников датируется V—IV вв. до н. э. В основном эти памятники случайного про­исхождения и известны из разных мест Семиречья, начиная с Нарына и вплоть до Балхаша. В 1940 г. нами раскопан один курган с грунтовым погребением рассматриваемого времени (Кара-чоко I), на правом берегу р. Или, давший весьма харак­терные бронзовые втульчатые стрелы, ромбические в сечении* длиной до 4 см, с несколько опущенными жальцами. Эта на­ходка позволила установить, что курганы с мягкими земляны­ми насыпями, имеющими вид правильного сегмента шара, мо­гут быть отнесены к тому времени. Значительную группу таких курганов мы зафиксировали и к югу от пос. Кегень. Один раскопанный курган оказался разграбленным; тем не менее удалось установить, что в нем была похоронена лошадь. Рас­положены эти курганы цепочками. Такого типа курганы из­вестны в большом количестве в Семиречье, в частности и под Алма-Атой. Из них и происходит значительная часть случай­ных находок, представленных, главным образом, характерны­

ми семиреченскими котлами, жертвенниками, кинжалами, но­жами и украшениями из бронзы.^[119]

Весьма характерны происходящие из Семиречья бронзовые литые сферические котлы. Они имеют конический поддон, по­лый внутри, иногда прорезной. Чаще всего котлы на трех слегка изогнутых кнаружи ножках. Ножки украшены в одном случае скульптурными статуэтками горных козлов, в двух дру­гих— несколько стилизованными изображениями хищника, вероятно, тигра (химера?). На одном из котлов по краю имеются фигурки козлов, идущих по часовой стрелке. Ручки у котлов гладкие, круглые в сечении, петлеообразные и распо­ложены всегда симметрично крест-накрест у закраины котла, две (вертикально и две горизонтально по отношению к на­ружной стенке его. Ниже ручек в некоторых случаях имеется простой орнамент в виде шнура с Незамкнутыми концами, два раза опоясывающего котел.

Особенностью семиреченских котлов является то, что они, как правило, находятся в комплексе с жертвенными столами, четырехугольными в плане, и светильниками. Жертвенники обычно имеют четыре ножки, укрепленные по углам, тракто­ванные под лапы хищника. Отогнутый наружу борт гладкий или украшен процессией фантастических животных, также хищников. Крылатые хищники здесь напоминают крылатую россомаху в аппликациях ноинулинскош ковра.^[120] В одном из жертвенных столов найдена литая из бронзы статуэтка быка- яка, имеющего на бедрах характерный орнамент .в виде спирали — символа солнца. Такие спирали известны в усунь- ских украшениях, вырезанных из листового золота. Светиль­ники круглые или четырехугольнью в плане имеют также скульптурные украшения ib виде животных, либо процессии хищников, либо парные сцены борьбы зверей, хищника с коз­лом. Светильник обычно укреплен на ажурной конусовидной подставке. Вся эта группа находок связывается с шаманиетско- зороастрийским культом А Действительно, жертвенники находят себе аналогии в некоторых предметах зоро астр и йско го культа, известных от ахеменидос по Ирану вплоть до сасанидского времени, и времени бухархудатов в Средней Азии.^[121] Однако более близкой аналогией могут служить предметы домашнего обихода и .культа Чжоуокого Китая.^[122] Так, форма семиречен- ского котла может быть сопоставлена с китайскими сосудами типа «дин», а четырехугольная платформа — с китайскими фу. Характерно, что вне пределов Семиречья тип котлов на трех ножках (за исключением Китая) не имеет себе аналогий.^[123] Более общей формой является конический поддон, известный от Се­верного Китая вплоть до Чертомлыка. Для Семиречья, однако, типичны котлы на трех ножках. На территории же Северного Китая и Минусинского, края этот тип сосуда из бронзы имеет себе повторения в глиняной посуде, начиная с поздней татар­ской культуры.^[124] Особенностью семиреченских котлов является и характер ручек. В котлах Минусинского края и в Китае обыч­но на закраинах котла имеются две вертикальные ручки; рас­положены они на самой закраине. Ручки круглые в. сечении и с шишечками, иногда плоские в сечении и прямые в плане. Комплексы котлов с жертвенниками и светильниками принад­лежат к типично семиреченским явлениям. Порождены эти комплексы шаманско-зороастрийоким культом кочевников Се­миречья и четко выявляют культ огня. Характерно, что более поздние памятники зороастризма в Семиречье продолжают эту традицию в оформлении культа, в виде фигурок зверей и их стилизаций из глины.

Выразительные по своей трактовке изображения зверей на вышеописанных предметах органически близки по тематике а стилистическому выполнению к кругу памятников сибиро-ки- тайского звериного стиля и соответствуют памятникам

V—              Ш вв. до н. э. Эти изображения несут¹ в себе элементы фантастики, хотя еще далеки от тех гипертрофированных фан­тастических проявлений, которые характерны для так назы­ваемого сарматского искусства. Реалистически переданные на скульптурах черты зверей связываются с типом изображений карасукского и скифского облика, известных бронз Енисея и Северного Китая, Ордоса, Сюаньхуа (Хубэй), Люанбин (Пекин) и т. д. Несколько стилизованные изображения хищ­ника, находящиеся на ножках котла, объясняются иной мане­рой техники, пытающейся перенести в бронзу характерные черты резьбы по дереву. Даже в фантастических животных, шествующих по бордюру большого алмаатинского жертвен­
ника, крылья (явно ассоциированные скульптором со способ­ностью зверя к большому прыжку), даны более реалистично, чем на упомянутых ранее аппликациях ноинулинского ковра. •Самостоятельность и законченность каждой фигуры, отсут­ствие сложных сплетений изображений животных с раститель­ной вязью, реалистичность трактовки, — все это заставляет относить названные изображения к раннескифским образцам искусства, ко времени, когда одиночные изображения зверей, их процессии и сцены парной борьбы еще несут в себе тради­ции реалистического стиля. Стилистические приемы изображе­ний на культовых комплексах не позволяют относить их ко времени позже IV в. до н. э. С III—II вв. до- н. э., судя по хо­рошо датированным памятникам, эта техника вырождается.

К группе только чаю описанных вещей примыкает и выше­упомянутая находка на Иссык-куле около Тюпского залива набора конского снаряжения, в том числе бронзовых блях с изображенным барельефом антилоп и хищников, бегущих по кругу. Из-под Алма-Аты происходят находки пластинчатых ■ножей со слабо обособленной рукояткой, скифского типа, кин­жал с опущенным книзу «усижами»-перекр©стием. Из Нары на нам известны характерные бронзовые пряжки в виде овала с трапециевидной рамкой. Здесь же найдены и бронзовые удила, подобные Тюпским (восточный берег оз. Иссык-куль). Важно отметить, что случайные находки на Нарыне сочета­лись с находкой (из одного кургана) глиняной чаши-миски со сферическим дном, широко распространенной в усунской культуре. Из Нарына и Тюпа происходят и бронзовые листо­видные наконечники копий с длинным пером, с черенковым или втульчатым насадом.

Только что описанные вещи по технике и стилистически •совпадают с памятниками ранней татарской культуры и ордос- ■ской бронзой. Для Семиречья эти памятники ограничены временем до. III в., когда они, видимо, исчезают и заменяются новыми формами, генетически восходящими к только что описанным.

Для времени III в. до н. э.—I в. н. э. с территории Семи­речья происходит значительная группа памятников как из случайных поступлений, так и добытая в результате систематических раскопок, уже отмеченных ранее. Группа намогильных памятников этого времени сравнительно одно­образна. Характерно, что усуньские курганники, относящиеся ко второй половине указанного периода, несколько теряют строгость планировки. Наряду с цепочками наблюдается и бес­порядочное расположение могильных насыпей. Устройства по­гребальной камеры имеет также некоторые варианты. Так, кур­ганы к востоку от Таласа (Чу, Иссык-куль,) содержат, как
правило, сравнительно обширную погребальную камеру, в Еиде грунтовой ямы, перекрытой бревенчатым накатом или жердями из тяньиганской ели.^[125] Различия наблюдаются и в инвентаре, в предметах украшения и в керамике.

Общие черты керамики в таласских щ чуйских могильниках сводятся к следующему. Керамика хрупкая, с дресвой, слабо­го обжига; она состоит из: 1) больших сосудов с полусфери­ческим дном, иногда с небольшой ручкой, кувшинообразной формы; 2) малых плоскодонных сосудов баночной формы; 3) мисок с полусферическим дном.

В Берккаринском могильнике могут быть отмечены неболь­шие сосуды грушевидной формы с узким горлышком и ото­гнутым наружу венчиком. Характерны также шарообразные сосуды с открытым устьем без венчика, с небольшой петле­образной ручкой и коротким носиком/. Обращают на себя вни­мание сосуды в виде мисок, имеющие четко срезанную за­краину, профилированный бортик и подрезанное сферическое дно, образующее небольшую плоскодонность чашки.

В основном, керамика со сферическим дном и шарообраз­ным туловом восходит к предшествующим изделиям такого рода и повторяет формы Каргалы Î, Айритам .и Чимтюе. Об­щим для этой керамики является не только форма и техника изготовления (отпечатки тканей на внутренней поверхности сосуда), но и отсутствие какого бы то ни было орнамента. В берккарвнской керамике иногда наблюдаются лишь следы за­тирки поверхности сосуда.

Весьма любопытна керамика из Берккары в виде «чайни­ков». Подобные сосуды из глины имеют себе аналогии в свое­образных бронзовых котлах, происходящих из Семиречья и хранящихся в Центральном музее Казахстана (Алма-Ата). Этот тип бронзовых котлов по размеру и форме целиком ана­логичен сосудам из Берккары и, видимо, из бронзовых котлов Семиречья является наиболее поздним.

Связь культуры чуйских и таласских погребений с более ранними прослеживается в предметах украшения. Так, поясная пряжка в виде пластинки с барельефным изображе­нием хищника, глотающего птицу, может быть сопоставлена, по трактовке изображения и технике изделия (явно подра­жающая резьбе по дереву), с трактовкой ножек на одном из иссыккульских котлов. Форма пряжек с крючком для засте­гивания найдет себе аналогии от Северного Китая до Север­ного Кавказа. Изображение спиралей на скульптурной фигуре быка находит себе аналогии в резных пластинках из золота,
найденных в Буранинских курганах, в спирали на каменном столике, в изображении индийского яка из Кырчина, и т. д.

К числу явлений, имеющих аналогии в более ранних па­мятниках, можно отнести, например, зеркало с боковой руч­кой в виде стилизованного грифона, новые типы стрел, в част­ности костяные, трехгранные с черенками, скифского типа меч-акинак. В могильнике Тамды на северных склонах Кара- тау (Казахстан) были обнаружены — набор железных трех­лопастных черенковых стрел, серьги с подвесками и бронзо­вый крючок от колчана (горита?), находящие себе аналогии в скифо-гуннском инвентаре Монголии. Аналогичные пред­меты найдены в могилах III—I вв. до н. э. и и а Алае (Кур- гак). Все эти предметы помимо преемственности с ранними формами связываются не только с предшествующими им па­мятниками Семиречья, но в большинстве случаев имеют ана­логии среди памятников Южной Сибири, в том числе и Алтая. Такие характерные вещи, как каргалинская диадема, найдут себе аналогии в еще более широком круге памятников поздне­скифского — раннесарматского искусства.

Изложенное показывает, что .культура Семиречья VII в.. до н. э. —I в. н. э. представляет собой единую линию развития. Однако письменные свидетельства античных авторов и китай­цев об этом районе помещают здесь вначале саков, а затем,, с III в до н. э., усуней. Причем, если верить китайским сооб­щениям, то усуни пришли сюда из Восточного Туркестана. Если это было бы так, то вряд ли культура Семиречья имела такой характер и, вероятно, отразила бы влияния Восточного Туркестана. Очевидно, что о миграции усуней говорить не приходится; скорее всего здесь речь может итти о перемене этнического названия союза племен, в силу утраты саками политического могущества; и выдвижения другого племени — йсседонов. Этого вопроса мы касались в другом месте.^[126]

Следует отметить, что к III щ. дон. э. сакская культура рас­щепляется на две разновидности, представленные памятни­ками чуйских и таласских погребений. Несмотря на эти отли­чия, связанные, быть может, с разными племенными компонен­тами (племена усунь и восточные кангюй?), в обоих случаях мы имеем дело с единым развитием сакской культуры. В эту пору завершается ее развитие, и памятники поздних кочев­ников VI—VIII В'В. н. э., хотя и имеют некоторые связи с ран­ними кочевниками, все же представляют уже совершенно отличное в культурном отношении явление, Переход к этому новому культурному качеству происходит в усуньский период.^[127]

Усуньский племенной союз занимал в III в. до н. э. — V в. н. э. Тяньшань и его отроги, т. е. современную Киргизию, часть Южного Казахстана и Алмаатинской области. Значение усуней весьма велико для истории тюркских народов Средней Азии. Этноним «усунь» сохранился в племенных делениях казахов, а по мнению Н. Аристова усуни составляли западную ветвь кыргызов.¹

Сведения об усунях содержат китайские источники. Озна­комлению с усунями китайцы обязаны Чжанцяню, посетив­шему усуней два paea, ib 136—128 гг. ив 115 г. до н. э. Только с этого времени сведения об усунях приобретают реальный характер. Чжанцянь сообщает, что усуни прежде находились под властью гуннов. Слова Чжанцяня состави­тель «Исторических заметок» Сымацянь использовал для того, чтобы приписать Модэ шаньюю победу над усунями в конце III—начале II в. н. э. К легендарным сообщениям относится предание о том, что усуни ранее кочевали около провинции Ганьсу, а затем разбитые гуннскими шаньюями Модэ и Лаошаном перекочевали на Тяньшань. Эта версия китайского источника вызывает некоторые сомнения. Архео­логические памятники Ганьсу, Хэнани и южной части Восточ­ного Туркестана, т. е. мест, которые по китайским источникам являются родиной усуней (середины и второй половины пер­вого тысячелетия до н. э.), резко отличаются от памятников культуры тя'ньшая'ских усуней. На Тяньшань в первых ве­ках новой эры проникают влияния Восточного Туркестана, через посредство гуннов, поэтому археологические комплексы содержат большое количество вещей явно не местного проис­хождения. С другой стороны, анализ усуньских памятников и находящихся с ними по соседству к западу от Таласа памятников кочевников того же времени восточных кангюй (Берккаринский могильник) показывает, что они являются логическим завершением и развитием культуры предшествующего периода VII—III вв. до н. э.

Характер инвентаря и самой структуры погребений не только увязывается с предшествующей культурой, но и про­странственно находит себе аналогии в южносибирском круге памятников. Прежде всего это касается тематики и стиля исполнения звериных изображений, типа спиралевидной серьги из тонкой золотой проволоки, некоторых форм керамики и многого другого. Все это позволяет утверждать, что археоло­гические памятники кочевников с территории Тяньшаня, III в. до н. э. — I в. н. э., т. el времени господства здесь усу­ней, теснейшим образом связаны: 1) хронологически — с па­
мятниками местной сакской культуры VII—IV вв,. до н. э., 2) пространственно — с южносибирским кругом памятников. Археологический материал опровергает китайскую версию о приходе усуйей на Тяныпань из Восточного Туркестана и 'заставляет критически рассмотреть письменные свидетельства по этому вопросу.

Сакские племена, занимавшие Тяныпань в предшествую­щее усуням время, были увлечены потоком юечжийских пле­мен, обрушившихся в 140 г. до н. э. на грекобактрийское цар­ство. Китайцы сообщают, что среди усуней остались многие поколения юечжей и саков, находившихся под главенством усуньского союза. В отличие от китайцев античные авторы, в первую очередь Сфабон и Трог Помпей, сообщают о боль­шом количестве племен, вышедших с Тяныианя и разгро­мивших Грекобактрию. Оба автора упоминают юечжей под именем тохаров, сакарауков, племена аеии, а Страбон — еще пасианов, которых не называет Трог Помпей. Оба автора явно восходят к более ранним источникам, но не раньше эпохи Александра, когда все племена Тяныпаня назывались просто саками.

Существенные дополнения к свидетельствам названных авторов сообщает Птолемей, который среди других племен помещает племена скифских исседонов, в отличие от исседо­нов «серских», живших в Восточном Туркестане. Известно, что Птолемей заимствует свои данные от Марина Тирского, в свою очередь получавшего- сведения от Маэса, македон­ского купца, участвовавшего в торговых операциях с Китаем. Скифские исседоны новейшим исследователем Птолемея — Вертело помещаются на восточном Тяньшане.

В то время как асии, пасианы и прочие этнонимы Стра­бона— Трога становятся известны лишь со II в. до н. э. имя «исседон» восходит к VI в. до н. э. У Аристея Проконис- ского, автора поэмы «Аримаспея», исседоны суть последние из «реальных», по выражению А. Хермана, северо-восточных племен. Сведения Аристея повторяет Геродот, также не уточ­няя локализации. Единственное мы можем узнать у Аристея- Геродота, — это то, что исседоны имели своими соседями пле­мена, богатые золотом, вероятно, племена Алтая. Птолемей не просто списывает у своих предшественников, а дает иссе- донам точную локализацию, причем различает две их группы. Совершенно ясно, что, по сравнению с Аристеем, он обладал новыми данными. Исходя из данных Птолемея, нельзя согла­ситься с мнением А. Хермана, что исседоны суть приураль­ские племена и р. Исет — топонимический памятник существо­вания здесь исседонов. Несомненно вернее мнение В. Хениннга и Ю. Юнге, рассматривавших исседонов как группу южноси­
бирских и приалтайских племен, а не восточноевропейских.^[128] Укажем на такой факт, как обычай исседонов употреблять череп для изготовления чаши для питья. Видимо, этот обы­чай от них перешел к гуннам, которые сделали чашу из че­репа юечжийского вождя для церемониального питья во время произнесения клятвы. Сильные пережитки материнского рода у исседонов также отвечают состоянию племен сако- массагетского комплекса.

Из изложенного следует, что исседоны являются племе­нами восточной части Средней Азии, соседящими с южноси­бирскими племенами, и известны античной науке с VI в. до н. э. по II в. н. э., причем ко времени Птолемея известны две ветви исседонов. Они и являлись носителями культуры Семи­речья, составляя с другими племенами в предусуньскую эпоху сакский племенной союз. Во II в. до н. э., когда саки ушли с Тяныпаня в Среднюю Азию и Припамврье, с ними ушла и часть и соедонских племен, асии и пасианы. В этнониме «асии» мы видим усеченную форму имени «исседон», давно уже сопоставленную в литературе с именем «усунь». В ана­логичном положении находится и имя «пасиан», данное здесь в иной фонетической форме. Имя племен «арси» уже было сопоставлено с «асии». Очевидно, что речь идет о разных вариантах одного и того же этнонима, корень которого в раз­ных текстах звучал ас\ис\ус.

Племена сакарауки были еще О. Франке сопоставлены с китайскими известиями о сакском князе, занявшем после разгрома юечжами область Гибинь (Кашмир). С этой поры, т. е. со времени 170—160 г. до н. э., китайцы уже сообщают, что «сакские племена живут рассеяно друг от друга под за­висимостью других племен». Этими «другими» племенами стали на Тяныиане усуни-исседоны.^[129]

Разделение усунь-исседонов на две ветви — тянынан- скую и восточнотуркестанскую — несомненно. Когда ослабло влияние саков на Тяньшане, их восточные соседи исседоны выступили на политическую арену и забрали в свой руки власть среди кочевников Тяныпаня. Воссоединение с ними восточнотуркестанской ветви исседонов послужило, вероятно, поводом для версии китайского источника о миграции усуней из южной части Восточного Туркестана. На самом деле на Тяньшане произошло лишь выдвижение одного из этнонимов местных сакских племен — июоедонов-усуней. Естественно’, что в этом процессе выдвижения из сакских племен одного пле­мени, ■ по культуре единого с саками, исключена была воз­можность ожидать принципиально новых явлений в культуре кочевников Тяныпаня. Культура оставалась в основе та же, т. е. сакская, претерпевшая закономерные явления развития. Проникновение в нее китайских элементов объясняется связью» усуней с Китаем.

Наше предложение так трактовать происхождение усуней объясняет и сделанные ранее выводы о характере археоло­гических памятников III в. до н. э.—I в. н. э. Связь усуньской (исседонской) культуры с сакской культурой VII—IV вв. н. э. объясняется тем, что исседоны-усуни являлись частью их союза. Тесная связанность культуры сакоусуией с южноси­бирской объясняется местоположением исседонов-усуней на рубеже Южной Сибири и Семиречья. Вот почему выступление исседонов в качестве политического гегемона сакекого союза (а к этому и сводится «происхождение» усуней) не внесло ничего принципиально нового в культуру Семиречья. Гегемо­ния гуннов в первых веках новой эры в Семиречье (когда вре­менно даже исчезает имя «усунь») и скрещение гуннов с усуньскими племенами определило тюркский этногенез усуней, вошедших в состав тюркоязычных племен Семи­речья.

Скудость письменных известий о роли гуннов в Средней Азии существенно восполняется археологическими данными. Катакомбы, открытые Г. Гейкелем и нами в Таласской доли­не, раскопки нами такого же типа катакомб в Арпе, Атбаш,, Кыз-арт, Кырчин, Аламышик в Центральном Тяньшане, от­

крытые в Фергане катакомбы в Сохе, Исфаре ^[130] и Ширинсае,^[131] в Ташкентском оазисе, Чаткальской долине и в Келесской степи (джунская культура),^[132] наконец обнаружение катакомб в 'Чон-алае (Кургак, Мааша, Кызылтуу)^[133] позволяют теперь не только нанести на карту зоны расселения гуннов в восточ­ной части Средней Азии, полукольцом охватившие вдоль гор оседло-земледельческие оазисы, но и выявить различные хро­нологические группы, среди которых катакомбы сохскоготипа в Фергане, джунского типа в Ташкенте и м а ашинского в Чон-алае являются наиболее поздними (II—IV вв. н. э.).

Наиболее архаичными выступают катакомбы Кенкола и Кызарта.

Глава VI ГУННЫ В СРЕДНЕЙ АЗИИ

Выразительные находки в Кенкольско-м могильнике на Таласе, отраженные в печати,^[134] знаменуют процесс вторжения в Семиречье гуннов и скрещение их с коренным местным на­селением. Почти двухвековое господство гуннов на Тяньшане (50-е годы до н. э. — 130 г. н. э.) и постепенное распростране­ние их власти и культуры на Запад (в Фергану и Ташкентский оазис) привело к формированию культуры тюркско-кочевни­ческого типа и внесению монголоидных расовых черт в- евро­пеоидный облик местного населения Средней Азии. Это была эпоха совпадения процессов антропо- и этногенеза,, положив­шая начало кристаллизации типических черт современного тюркоязычного населения Средней Азии, прежде всего коче­вого-. Кроме Таласа, могильники этого типа открыты нами в Центральном Тяньшане, в Арпе (Бурмачап II и III) на перевале Кыз-арт. в долину Джумгала. Н-есо-мн-ен-но, с ними же связано формирование культуры катакомбного типа в Фергане (Сох, Исфара, Ширинсай), в Ташкентском оазисе (катакомбы Пскентского могильника, у станции Вревская и Каунчи), в Чаткальс-кой долине (Узунбулак, Миян Кол), в Чон-алае (Кургак, Кызылтуу и Мааша).^[135] На Тяньшане ко времени I—IV вв-. до н. э. относятся подбойные могилы на Иссык-куле (Кырчин) и в долине Нарына (Аламытник).

Типические черты культуры кенкольекого типа: керамика лепная, но порой совершенной выделки со скупым волнистым орнаментом, биконические прясла из глины, деревянная по­суда — тарелки, кубки, сложно-составной лук с костяными накладками, стрелы со скифоидными, но железными наконеч­никами (втульчатые — Кенкол, черенковые — Кургак), костя­ные плоские наконечники стрел с черенком (равным длине
боевой части наконечника стрелы), деревянные столики на ножках, подражающие китайским, обилие китайского- шелка. Орнамент в вышивке криволинейный и растительный простого сюжета. Появляется инкрустация в гнездах (карнеол) и зернь по ободку гнезда или краю овального медальона.

Отдельные погребения уникальной сохранности показали наличие типично кочевнической одежды (шаровары, чарыки —■ мягкие бескаблучные сапоги, широкие женские платья на вы­сокой кокетке, ниспадающие книзу множеством складок), ко­чевнические колыбели типа современных «бешик-бала». По­гребения парные (мужчина и женщцна, иногда и дети грудного возраста или только женские), черепа у всех особей деформированы (кольцевая деформация). Начало деформации отмечено на черепах 6- и 20-месячных детей.

Насыпи гуннских могил мягкие земляные, иногда обведены ровиком вдоль края (Тяньшань); могильное помещение со­стоит из узкого длинного дромоса (айвон) и овального в плане помещения для покойного (ляхат). В Фергане и Ташкентском оазисе айвон имеет несколько иную конструкцию. Он более открытый, иногда в ширину всей могилы. Входы в катакомбы ориентированы по-разному и сообразуются с удобствами тех­нического порядка (катакомбы вырубались в лёссе, обычно по мягким склонам гор). На Алае (Кургак) катакомбы с ши­роким входом, так же как Мааша и Кызылтуу, но в послед­них на поверхности либо каменная насыпь, либо четырехуголь­ная выкладка в 2—3 ряда камней. Этот тип намогильного сооружения был заимствован гуннами от местных племен ку- медов. Айваны всех катакомб обычно засыпаны камнями, отделенными от могилы жердевой переборкой. Наверху, в на­сыпи часто группа камней, среди которых остатки костей со­баки, лисы. В некоторых насыпях или дромосах — погребения рабов. Рабы представляли собою европеоидный¹ расовый тип и принадлежали, очевидно, к племенам усунь.

Одновременны гуннским погребениям Тяныпаня усуньские погребения Илийской долины (Кара-чако II, Каргалы II), где встречается усуньская керамика совершенных форм, по­является желтый ангоб. К этому времени мы относим и часть погребений Берккара II. В керамике попадаются чаши со сплошным поддоньем и пазом по закраине, вероятно для крышки. Новым для этого времени является находка костяных и бронзовых костыликов от ремня, бронзовых пряжек без язычка с ажурным прямоугольным основанием и овальной рамкой для продергивания ремня.

Звериные мотивы приобретают геометризированные формы. Характерны серьги (Берккара II) с подвесками, иногда ажур­ными, на которых появляется украшение зернью; широко рас-

проетранены бронзовые шпильки с изображением птиц явно двух типов — хищников и «куриных», типа голубя (Чуйская долина), и бронзовые птицевидные крючки для колчана (Та-м- ды, Каратау),

Для могильников этой эпохи типично появление иноземных вещей западного — грекобактрийского происхождения с ан­тичными сюжетами (Буранинская группа, Чуйская долина) и

ч.аще всего китайского происхождения: китайский лак {Чуй­ская долина), нефрит (Берккара II).

Распространение местной усуньской культуры, восприня­той гуннами, весьма широкое, и она имеет много вариантов, правда весьма незначительных. Помимо того, что она зареги­стрирована нами по всему Семиречью (северная точка, кото­рую мы сами наблюдали, — это бассейн Коксу и Каратала), работами С. Черникова показано ее воздействие и на куль­туру племен Иртыша. Сакоусуньская культура распростра­нена также по всему Центральному Тяныианю и выходит в Ташкентский оазис (буруглюкская культура); она встречается и • в комплексах оседлых поселений в Фергане и в курганах кочевников Алая и Чон-алая (Тулейкен, Чакмак, Шарт — ближе к скифскому времени; Кургак синхронен уеуням).

Расовый тип усуней—-памиро-ферганский, европеоидный. Ориентация покойника, как и в сакских погребениях, — голо­вой на запад. В некоторых могилах скифского времени встре­чено воздействие андроновокого типа: Аламышик (Нарын, Тяныпань), Чакмак (Алай).

Особо следует отметить поздний вариант усуньской куль­туры, прослеживаемый главным образом в керамике. Форма чаш этого варианта близка широко- распространенным в это время куш а неким чашам Ферганы, где они более тонкой вы­делки и покрыты красным лаком. Этот тип чаш, с красным лаком (вернее толстым слоем красного ангоба, откалывающи­мися от чаш. чешуйками), иногда -с ребристым верхним краем сосуда, встречен в Джувантепинском могильнике Илийской долины в малых по диаметру и по незначительной глуби а© залегания могильной ямы курганчиках (3—4 -м в диаметре, высотой от 0.10 до 0.25, глубиной 1 м). В Джувантепинском могильнике исчезает традиционная усуньская цепочка. Кроме керамики этого типа, встречены бусы, бочковидные, пастовые, иногда глазчатые. Мошлы часто перекрыты жердевым нака­том. Продолжая традицию усуньской¹ (Культуры, Джув-антепин- ский могильник, судя по находкам керамики, исполненной на гончарном кругу, должен быть отнесен к V—VII вв. я. э.

Полагаем, что эта культура (выросла на основе культуры тех усуней, которые вначале были отброшены гуннами с ко­ренных мест (Семиречье и Северный Тяиьшаяь),. а позднее,

смешавшись с ними, образовали известный еще в V в. пле­менной союз юебань, позднее (VI в.) известный в конфедера­ции племен дулу западнотюркского каганата под именем «чубань». Быть может, вторжение гуннов в Семиречье—при­чина северного расселения (а не только западного) усуней и несомненно важнейшее условие в сложении тюркоязычного характера местного кочевого населения сакоусуньских племен, окончательно перешедших в гуннский период в русло тюркского этногенеза. Усуни были «отюречены» гуннами.

Другими словами, для гуннского периода характерно на первых этапах сосуществование усуньской культуры с культу­рой кенкольского типа, впоследствии — их скрещение и про­никновение на северо-восток (Илийская долина) культурных явлений юго-запада (красный лак и некоторые формы сосудов кушанской Ферганы), вызванное временным включением и приобщением к кочевникам этих культурных центров, в силу власти над указанными районами северогуннского племенного союза.

Чрезвычайно важно отметить, к чему мы еще вернемся гпозднее, что на юго-западе культура тяныпанских саков и усуней, как и в дальнейшем гуннов, претерпевает сильные изменения, выражающиеся в воздействии высокой культуры Ферганы. Следы воздействия Ферганы мы отмечали в орна­менте и росписях керамики аристеев (Тулейкенские курганы под г. Ош), в лощении и росписи сосудов из курганов сак- ского круга Алая (Чакмак, Шарт в Алае) и т. п. В свою очередь не избежали этого воздействия и гунны, которые сохранились в более чистом виде на Таласе и в Арпе, отчасти ■в Ташкенте и подверглись активному скрещению в Фергане и Алае. В частности, в Чон-алае особенно ярко прослежи­вается их скрещение с местными кумедскими племенами. Скрещение с оседлым населением явно' сказывается в ката- «омбах Ферганы (Сох, Исфара, Ширинсай) и в джунской куль­туре. Помимо общих черт, свойственных катакомбной (культуре Средней Азии, в инвентаре этих могил характерны кубки с ручкой в виде животного, чаще встречается красный ангоб. В джунских могилах встречается вооружение, неизвестное в катакомбах Алая и даже Ширинсая. В алайских катакомбах, кроме сходной утвари, встречаются прясла, железные пряжки с подвижным язычком, бронзовые серьги раннесалтовского типа, украшения с зернью. Для всех этих могил характерна, .как и для Кенкола, ослабленная монголоидность, вызванная скрещением гуннов с местным, среднеазиатским расовым ти­пом (памиро-ферганским).

Это был начальный этап активной тюркизации местных племен, в VI—VIII вв. усиливающейся связями с приалтай-
ским кругом племен. Тюркизация нашла свое выражение как в материальной культуре, так и в ряде других явлений, на­пример в языке.

В предыдущем изложении мы пытались показать процесс выхода усуней на историческую арену, как процесс дальней­шего развития сакскюй культуры и выдвижение на политиче­скую сцену в Семиречье новых еакских племен — исседонов. Население в Семиречье ко времени гуннов слагается из ряда> племен, среди которых усуни занимают господствующее поло­жение.

Соседями усуней с востока были северные чешы, этниче­ский тип которых и культура, равно как и точная их локали­зация нам неизвестны. Долина Уту, в которой располагались чешы, может быть отождествлена с большой долей^[136] веро'ятия с Иртышом. В силу плохой изученности Иртыша в археоло­гическом отношении мы вообще лишены возможности отождествить «Каменный город» владетеля чешы с какими- либо развалинами.¹ Укажем на тот факт, что поздние городи­ща долины Иртыша, в отличие от современных им городов как восточного Туркестана, так и Семиречья, тем более Сред­ней Азии, делались из камней, нагорим ер Аблайкит. Быть может и в древности эта особенность являлась характерной чертой Иртыша. Если это так, то раскопанные С. С. Черни­ковым курганы рубежа н. э. по Иртышу могут быть отнесены! к племенам чешы или к их соседям, родственным по культуре и этническим племенам уге.^[137]

В непосредственной близости от Иртыша, тяготея к северо. западной Монголии, находились племена, которых обычно транскрибируют как племена цзюешэ. Однако, если следовать

В.  Карлгрену, то древнее произношение первого иероглифа будет звучать «кый», второго — «чак», что дает ясное пред­ставление об этом этнониме. Всего вероятнее видеть здесь имя «кьгпчак». Племена кыпчаки на этой территории упоминаются еще в рунических текстах VIII в. н. э., в Селенгинском па­мятнике, что подтверждает возможность локализации кипча­ков III в. до н. э. в районах Хангая или в южном Алтае. Если неясна этническая принадлежность чешы, то кыпчаки были скорее всего тюркоязычными племенами.^[138] Вблизи этих племен, вероятно' на Алтае, могут быть локализованы племена синли.

К северо-западу от усуней, занимавших все южное и сред­нее Семиречье, были расположены племена худэ. Древнее
'л&ние этого этнонима дает опять же несколько иную кар­тину— хутяк, которое мы предлагаем отождествлять с приды­хательной формой остяк}

Усуни на юге граничили с владением Гумо, т. е. факти­чески с владениями Восточного Туркестана, на- юго-западе — с Ферганой, а на западе — с племенами кангюй.^[139] Границы кангюй подходили к р. Талас; восточная область их расселе­ния, по имени Лоюени, занимала территорию, начиная от северных пределов Ферганы, вплоть до нижнего Чу, с юга на север, и от Талас до Сыр-дарьи, с востока на запад.^[140]

В культуре восточных кангюйцев наблюдается много сход­ства с культурой усуней. Объясняется это общностью про­исхождения ее от сакской культуры, близостью восточных кангюй к усуням и естественным наличием культурных связей, а также возможностью скрещения культуры усуней и кангюй,, о чем мы имеем прямые свидетельства. В последнем десятиле­тии I в. до н. э. один из представителей усуньской знати по имени Бихуаньчжи, младший брат убитого (при его же содей­ствии) гуньмо Мочженьгяня, продолжая борьбу с родовой знатью, взял 80 ООО человек ему подвластных кочевников и ушел к племенам кангюй.^[141] Этими фактами о связи усуней с кангюй и объясняется культурная близость инвентаря берк- каринских и чуйских погребений этого времени.

Этнонимы «усунь», «кыпчак» и «кангюй» (=канглы) сохра­нились в племенных названиях казахов, что указывает на связанность современных тюркоязычных племен Средней Азии, в частности казахов, с древним кочевым населением Семи­речья. В силу связи с гуннами можно предполагать, что пле­мена усунь, кыпчак и кангюй были тюркоязычными. Для дока­зательства этого положения имеются еще некоторые небезын­тересные факты.

Так, -например, у усуней были некие дагян^[142] — «чинов­ники». Китайцы так и транскрибируют этот титул, придавая ему смысловое содержание. Однако дагян — то же, что и позднейшие китайские дагань,^[143] являются не чем иным, как транскрипцией тюркского термина тархан. Когда китайцы лучше познакомились с кочевниками, тогда они употребляли транскрипцию этого титула без попыток дать ему китаизиро-

•ванное смысловое содержание. Не меньший интерес представ­ляет и другой титул — ябгу — «хихэу».^[144] Известно, что титул хихэу, который обычно отмечается только у юечжей^[145] (а на самом деле он был и у усуней), является не чем иным, как древней формой титула ябгу, хорошо известного позднее в рунических тюркских текстах. Отметим, наконец, что китай- - ские царевны, которые в большом числе находились в став­ках усуней, носили титул «гунчжу», сопоставленный П. Пелльо

■                  с руническими «кунчуй» кыргызских и орхонских текстов.^[146]

Отмеченные нами факты связи усуньской терминологии

■                  с тюркской позволяют, быть может, более решительно пола­гать тюркоязычность усуней, предложенную еще К. Ширатю- ри и с сомнением принятую В. Бартольдом. В. Бартольд прав, когда он критикует попытку К. Ширатори в последней части титула «гуньмо» видеть транскрипцию тюркского бей, извест­ного лишь с XVII в.^[147]

Для того чтобы исчерпать сведения об этническом составе Семиречья в этот период, следует еще отметить племена уге, жившие к северу от усуней, видимо на Тарбагатае, и запад­ную ветвь гянькунь — кыргызов поблизости от них.^[148] Севернее Балхаша китайцы называют племена динлин, термин, как из­вестно¹, собирательного характера, особенно для этой эпохи.

Решающее значение в развитии культуры и сложении тюркоязычных народностей Семиречья сыграли гунны как непосредственно, так и через посредство таких племен, как, например, чешы.

Итак, древнейшие сведения о проникновении гуннов в страну усуней относятся к походам Модэ начала II в. до н. э., когда источник Шицзи сообщает, что Модэ покорил 26 владе­ний Восточного Туркестана, а также племена хусе и усунь. С той поры жители всех этих владений вступили в ряды гунн­ских войск. Этот эпизод лег в основу дальнейших сообщений китайцев об усунях, когда они констатируют зависимость усу­ней от гуннов и во время Чжанцяня. Если политическая власть гуннов и недостаточно сильно проявлялась над усунями во II в. до н. э., то она имела своим прямым результатом при об­

щение усуней к китайской культуре, получившей особенно ■- широкое распространение среди усуней в I в. до н. э. С этого ■ времени усуни устанавливают самостоятельные связи с Ки­таем. Падение политической власти гуннов в Монголии к се­редине I в. до н. э. способствует усилению связей усуней ■ с Китаем.

Раскол гуннов на две части имел огромное значение прежде всего для Семиречья. Как мы уже неоднократно^[149] отме­чали, Чжичжи шаньюй откочевал в сторону Семиречья, при­чем выступал в союзе с племенами кангюй против усуней в ■ 49—48 гг. до н. э.¹

В начале своей деятельности Чжичжи шаньюй направился в сторону Восточного Туркестана. Здесь, успешно разгромив войска самозванца Илиму, он присоединил к своим войскам 50 ООО местных жителей и временно остался там жить. Лишь отсюда он направился в сторону усуней, отправив посла к их гуньмо Уцзюту. Но посол был убит усунями.

Из Восточного Туркестана Чжичжи пошел войной против ■ усуней, разбил их на Тяньшане; от них пошел на север и разбил племена уге, к западу от них — племена гяньгунь и на севере — племена динлин. Отсюда он отправлял войска против усуней, а затем, по предложению кангюй (примерно в 47 г.), провел большой поход против усуней, врезавшись в качестве своеобразного' буфера по р. Талас между ними и кангюй. В верховьях Таласа была ставка Чжичжи шаньюя, и здесь он был разбит китайскими полководцами Чэньтаном ■ и Ганьяньшоу.^[150]

Уже из этих маршрутов похода Чжижчи явствует, что- этнический состав его орд был весьма разнообразный и что в процессе войн в Восточном Туркестане с племенами уге, гяньгунь и динлин северные гунны соприкасались с разнооб­разными этническими и культурными компонентами, которые ■ и были внесены ими в Семиречье.

Такое же значение имели и последующие вторжения гун­нов в Семиречье. Среди них следует отметить движение гун­нов в конце I в. н. э., когда северные гунны, разгромленные сяньбийцами в Монголии, перешли, очевидно, Тарбагатай и обосновались в Семиречье, дав основу возникновению пле­менного союза юебань. Вслед за этим разгромом 87—93 г. последовал новый удар. Эти события относительно подробно описаны китайским источником и датируются 90 г. н. э.

Поход китайцев против северных гуннов был якобы пред­принят по просьбе южного шаньюя Туньтухэ. Войска южных

туннов в количестве 8000 кояницы под предводительством .восточного лули-князя по имени Шицзы вместе с двумя ко­лоннами китайских войск выступили против северных гуннов, ■основной лагерь которых, очевидно, после разгрома 87 г. на­ходился в Семиречье.^[151] Движение объединенных войск Китая и южных гуннов весьма показательно, и мы позволим себе привести рассказ о нем полностью.

«Оставя обоз у гор Шое, они разделились на две колонны из легкой конницы и пошли двумя дорогами. Левая колонна на севере, минуя Западное море, пришла на северную сто­рону урочища Хэюнь; правая колонна, следуя западною сто­роною р. Хуннухэ, обогнула Небесные горы и переправилась через р. Ганьвэй на юг. Здесь обе колонны соединились и в ночи окружили северного шаньюя. Шаньюй в большом испуге с 1000 человеками отборного войска решился на сра­жение. Обессилев от ран, он упал с лошади, но опять сел и с несколькими десятками легкой конницы бежал. Сим обра­зом он спасся. Получили нефритовую государственную печать его; взяли в плен яньчжы с семейством из пяти человек обоего пола, порубили до 8000, в плен увели несколько тысяч человек и возвратились».^[152]

В этом весьма интересном отрывке совершенно бесспорно выступает локализация северных гуннов в Семиречье, к се­веру от Тяныпаня, ибо западное крыло (ю) войска, идучи от Хуннухэ (очевидно Орхон), обогнуло Небесные горы (Тянь- шань), т. е. зашло с востока в Семиречье. По дороге они перешли р. Ганьвэй (Енисей). Другая группа войск, восточная (цзо) «минуя Западное море (Баркуль?) пришла на северную сторону Хэюнь». Что за урочище Хэюнь? Расшифровка этого топонима представляет большой интерес. Из контекста ясно, что войска выходят из Монголии и направляются в Семи­речье.

На р. Хуннухэ (Орхон) находились ставки гуннских шань- юев, и, судя по подлиннику, этот топоним следует переводить «гуннская река». В написании названия р. Ганьвэй имеется иероглиф гань, который ib древности читался Кам, т. е. Кем— Енисей. Таким образом, восточная часть войск делает боль­шой круг, проходя через области, где издавна обретали свое пристанище северные гунны.

С I в. н. э. в китайских источниках исчезают самостоятель­ные повествования об усунях, видимо потому, что гунны

захватывают власть в свои руки. Во. всяком случае, в согла­сии с этим находится первое сообщение китайцев о том, что гунны имели уже западный аймак, причем, судя по тексту, ■речь может итти лишь о среднеазиатских гуннах. В начале II /в. (первая треть) Семиречье, начиная- с северных чешы, входит во владения западных гуннов, а именно «князя» Хояня, распространившего свою власть от Б ар куля до Каспийского моря. Фактически и Восточный Туркестан, включая Лобнор, и Тяньшань находились под 'контролем гуннов. Такие оазисы, как Хами (Иву) и Баркуль (Пулэй), почти все время удержи­ваются гуннами, и еще в середине II в. (151—153 гг.) север­ные гунны успешно ведут борьбу с китайскими войсками, удерживая в своих руках оазис Хами. Однако эти годы были последними в подъеме северных гуннов. Уже в 155—156 гг. имеются сообщения о том, что предводитель сяньби Таныпи- хуай «поразил усунь и завладел всеми землями, бывшими под властью гуннов».^[153] Несомненно, что здесь есть некоторое пре­увеличение, так как вряд ли сяньби были долгими хозяевами в Семиречье, но, во всяком случае, они могли на время осла­бить роль северных гуннов или, что вернее, сдвинуть их далее к западу. Такую же роль сыграли и племена тоба, которые, всего вероятнее, при Тоба-Ито в 297 г., а затем в 315—318 гг. при Юйлюй покорили древнеусуньские >земли и все «лежащее от уге на запад».^[154] Походы Таньшихуайя, Тоба-Ито, Юйлюйя не вытеснили все же всех гуннов из Семиречья и еще в V в. н. э. они продолжают здесь свое существование под именем «юебань».

Из этого краткого перечня событий, которые претерпело Семиречье, явствуют и возможные культурные связи и влия­ния на племена Семиречья за период господства здесь гуннов. Если к этому вспомнить те оживленные торговые связи, ко­торые были между усунями и Китаем во время затиший между многочисленными война-ми, то станет ясным, сколько культурных вариантов могли запечатлеть археологические памятники Семиречья.

Прежде всего здесь должно быть отмечено влияние Китая, осуществляемое вначале через посредство усуней, а затем гуннов. Затем могут быть отмечены возможные проникновения восточнотуркестанской культуры, особенно со времени Чжи- чжи шаньюя. Северные походы сяньби и тоба продолжали возможное сближение культуры племен Монголии, Енисея, Алтая и Семиречья. Этим и объясняются такие находки, как
каргалинская диадема и китайские вещи в инвентаре могил,, сходство Кенкола с памятниками Лоуланя, единство в этих районах и процесса расогенеза —постепенное наступление’ монголоидных элементов. В области культуры, как мы указала вначале, наступает складывание кочевых тюркских элементов- культуры.^[155]

Если мы теперь археологически хорошо знаем следы гун­нов в Восточной части Средней Азии и прослеживаем пути их ассимиляции с местными среднеазиатскими племенами, то менее ясно выступают следы их .движения на Запад. Однако* открытие И. Синицыным на Нижней Волге (Бородаевка, Уса- тово, Макаровка, совхоз «Красный Октябрь») совершенно’ идентичных Кенколу могильников, где незначительный удель­ный вес местных элементов не лишает «кенкольского» харак­тера погребений, свидетельствует, что в дальнейшем движе­нии на Запад часть гуннов не осела в среднеазиатских сте­пях.^[156] Это была именно только часть, ибо, как показал

С.   Толстов^[157] (и к чему мы вернемся ниже), начинает вы­являться значительная роль другой части гуннских орд в пре­образовании культуры племен собственно Средней Азии, завершившаяся образованием культуры эфталитского времени.

Если приход Чжичжи .шаньюя в Талас мы'рассматриваем как первый этап «Великого переселения народов» и с его срдами связываем формирование среднеазиатской группы гуннов, начинающийся с раскола гуннов в 55 г. до н. э., то конец второго- этапа, среднеазиатского, начинается с ухода части гуннов из Средней Азии. Он был обусловлен вторичным расколом гуннов. Одна чарть ассимилировалась со средне­азиатскими племенами, другая в результате действий восточ­ных соседей была вытеснена на Запад.

Вытесненные племенами сяньби и ₍тоба, гунны идут на запад. Ввиду того, что Согд занят «ушанами, впоследствии эфтали- тами, путь гуннов лежал не южнее Сыр-дарьи. На Сыр-дарье они овладевают областью Судэ,, всего вероятнее согдийской колонией.^[158] Впоследствии они достигают владений аланских племен. Движение гуннов> в южнорусские степи было ускорено

Среднеазиатский гунн.

Реконструкция М. М. Герасимова по черепу из Кенкольского могильника.

вытеснением из Семиречья потомков, северных гуннов, племен юебань, племенами ухун-уге — древних уйгуров, в свою оче­редь вытесняемых вначале сяньби и тоба, а в конце гуннской эпопеи — жужанями в 492 г. Эти племена угров после разгро­ма гуннов в Западной Европе и становятся на некоторое время хозяевами в Восточной Европе.^[159]

Путь движения гуннов на запад отмечен археологическими памятниками. Наиболее яркими являются, кроме «болот­ных городищ» Приаралья, .вещи, и икр уети ров.а ин ы е драгоцен­ным камнем и обведенные зернью. Эти вещи находили еще в Ноин-уле. Отмечены они были Гейкелем и нами в курганах кенкольской культуры. Развитие этих элементов прослежи­вается в памятниках Центрального Казахстана (Кара-кенгир* раскопки А. X. Маргулана), Акмолинской области, в находках у оз. Боровое,^[160] в курганах под Уральском, в с. Шипово. Дости­гают эти памятники .наибольшего совершенства в волжских и южнорусских степях, о чем речь пойдет далее.

Таким образом, на территории Тянынаня были основные центры среднеазиатских гуннов. Здесь отмечены гуннские мо­гильники повсеместно. На севере — Кенкол, в Центральном Тяныпане—Кыз-арт, Атбаш, Арпа. Эти гуннские племена Тяньшаня были этнической подпочвой для образования осо­бой тюркоязычной группы местных племен. В экспедиции 1949 г. в Центральный Тяньшань были открыты подбои — ка­такомбы I—IV вв. н. э. с ориентировкой покойника головой на запад. Вход в погребение как в алайских катакомбах—вдоль длинной оси могилы не через коридорообразный дромос, а че­рез яму, закрытую обычно крупным камнем.

На основе этцх могил в вцде подбоев, известных на Иссык- куле и в Нарьине, развиваются типы погребений VI—VIII и VIII—X вв., открытые нашей экспедицией в 1949 г. в Цент­ральном Тяныпане (могильник Аламышик в долине р. На- рын). Они несомненно гуннского происхождения и мы их именуем «чубаньскими», т. е. восходящими к юебаньским (гуннским) памятникам начала новой эры. Характерно, что часть могил совершенно идентична погребениям поздних кыр- гызов Енисея. Это дает мне возможность снова обратить вни­мание на выдвинутое нами в 1941 г. положение о проникнове­нии с Енисея с гуннами первых групп кыргызских племен на Тяньшань. В катакомбной, гуннской по происхождению, куль­
туре Тяныпаня развиваются древнекыргьъзские племена Тянь- шаня, сохранившие в известной степени свое этнографическое своеобразие. Не случайно, что п а л с оэ тгютр а ф и че ски й материал катакомб в значительной степени является исходным в «сложе­нии этнографии современных тяныпаньских киргизов недав­него прошлого.^[161]

Вторая группа гуннских могильников первых веков новой эры отмечена, как указывалось, во-первых, на юге, вдоль гор­ных цепей, окаймляющих Фергану (Чон-алай, Фергана и Ташкентский оазис). Установлено сильное скрещение с мест­ными племенами, сильнее в Фергане и Ташкентском оазисе, менее в Чон-алае. Чоналайские . гунны (фруны-фауны Стра­бона-Птолемея), жившие под горами Имаус (Памир), скре­щивались с кумедами.^[162] Во-вторых, северная группа племен гуннов (к которым, быть может, следует отнести джунскую культуру Ташкентского оазиса, отчасти и Кенкол) скрещивается с сармато-аланским населением Сыр-дарьи, образуя эфталит- скую культуру «болотных городищ» нижней Сыр-<дарьи. Скре­щение гуннов с кумедами на юге в Чон-алае и сармато-ала- нами по Сыр-дарье создает д в а центра образования эфтали- тсв. В-третьих, выделяется особая группа гуннских погребений наиболее северная, как бы синхронизирующаяся с Яконуром Алтая, продолжающаяся на Иртыше (Баты), в Центральном Казахстане (Кара-кенгир, быть может Кош-агач и Боровое), не затронутая так сильно скрещениями, как две более юж­ных: тякьшанская и алайская «горная» и сырдарьинская «равнинная» (к последней, вероятно, следует присовокупить и ферганские и чаткальские катакомбы).

Своеобразные катакомбы Ташкентского оазиса (джунская культура, Каунчи, катакомбы Пскента, курганы с катаком­бами у ст. Вревская) явно разиовремепны, но в основном первых веков н. э. Типично для могильников этого времени весьма компактное расположение (и в большом количестве) конических и уплощенных земляных насыпей. Не случайно, что местное население эти могильники именует «Микг тепе» («Тысяча холмов»). Значительная часть коллекций из этих катакомб не опубликована и хранится в Музее истории АН Узб. ССР.^[163]

Среди находок в этих могильниках следует отметить мон­голоидные деформированные черепа, разнообразную керамику в виде полнотелых кувшинов, чаще без орнамента, редко с ручками. Орнамент в виде волнистых линий. Тесто сосудов черное и розоватое. Наряду с этой керамикой представлена и керамика каунчинского типа — кубки с ручками в виде животных (хищников). Следует отметить, что в катакомбах, особенно Пскента, керамика имеет явное сходство' с керами­кой из курганов Шегнаксая (Сыр-дарья), которую мы дати­руем VI—VIII вв. Эта близость керамических форм и других находок (тип меча, подвески из камня на пояс, железные пряжки) наглядно показывает связь между культурой ката­комб и грунтовых могил Сыр-дарьи и их роль в формирова­нии культуры тюркских кочевников Сыр-дарьи. Отмечу, что по Сыр-дарье много курганов такого типа в Ташкентском оазисе, особенно на левом берегу Сыр-дарьи между Узун Aia и Коксу (к северу от Чар-Дары) и около сел. Чар-Дара (Минг тепе).

Курганы типа «Минг тепе» есть и в Чаткальской долине. В 1950 г. здесь были вскрыты пять катакомб в Узунбулаке и Миян-Коле. Они содержали близкую к Кенколу керамику, большое количество бус и стекла, пасты, сердолика, кварца, агата, малахита, бронзовые полушаровые и т. п. украшения из бронзы в виде подвесок, кольца с незамкнутыми концами из бронзы и железа, графитовые палочки и т. д. Вооружения почти нет — найдены были только железные ножи.

Чаткальские катакомбы, сосредоточенные в нижней части долины, примыкающей к Ташкентскому оазису, предста­вляются нам как одни из ранних среди катакомб Ферганы и Ташкентского, оазиса, — примерно I—-И вв. н. э. Особый интерес представляет и местоположение этих катакомб, они как бы связывают гуннские погребения Таласа (Кснкол) с Ташкентским оазисом и Ферганой.

Раскопанные в 1950 г. гуннские катакомбы Соха у пере­вала Бадамча Даван в урочище Бор-Корбаз дали, пожалуй, наиболее поздний вариант катакомб, вряд ли раньше III—

IV    вв. В Сохских погребениях найден разнообразный мате­риал и выяснена очень устойчивая картина погребального ритуала. Насыпи были земляные, иногда обведенные¹ кольцом камней. Айвон располагался вдоль ляхата, иногда перпенди­кулярно и весь аккуратно закладывался каменными плитами. Покойники были ориентированы головой на север. В мужских погребениях стояли у головы и в ногах сосуды, на поясе короткие мечи, ножи, сбоку луки с роговыми обкладками, железные черенковые трехреберные стрелы, железные пряжки с овальной рамкой и подвижным язычком.

В женских погребениях были найдены сосуды, бусьг (в основном стекло), бронзовые зеркала, косметические при­надлежности в виде каменных палочек для сурмления бро­вей и графит, малые сосуды с косметикой и другой бытовой ин­вентарь.

Весьма важно отметить, что керамика, обнаруженная в катакомбах, имеет аналогии в ближайших к могильнику сели­щах (например, у сел. Отукчи), а один из центров ее изготовле­ния был обнаружен в соседней долине Исфаре (тепе Лякан).

В Сохских катакомбах особенно ясно ощущается связь кочевников, гуннских по происхождению, с местным оседло­земледельческим населением Ферганы, как впрочем это про­слеживается и в других комплексах, особенно в приферган­ских районах. Кочевники этих районов были более «осед­лыми», чем в горных, как Тяньшань или Алай. Значение этих комплексов особенно важно для истории не только киргизов, но и узбеков. Приферганская группа кочевых племен, оста- вивших катакомбы, была тесно связана с кушанской культу­рой и, следовательно, при изучении кушанского периода игнорировать гуннские комплексы нельзя.

Нам представляется возможным утверждать, что эти гунн­ские племена объясняют нам, почему ни в Тяныпане, ни r Семиречье нет раннекушанских памятников. Гуннский «барьер» обеспечил за Семиречьем и Тяныпанем тюркский этногенез и одновременно был сильным источником тюркиза- ции воеточноиранских племен Средней Азии. Если на Тянь- шане гунны в основном подвергались воздействию со стороны усуней, а в Фергане влиянию восточноиранских племен, точ­ное этническое имя которых сейчас установить трудно, то в зоне Ташкентского оазиса и по Сыр-дарье они скрещива­лись с кангюйским и сармато (массагето) -аланским кругом племен. Эти этнические различия и хронологическая разнооб­разность объясняет нам варианты инвентаря, находимого при раскопках катакомб гуннского происхождения.

Конечным результатом этих скрещений, по нашему мнению, было формирование кангюй и гузо,в средневековья, обитателей Сыр-дарьи. В этой связи уместно вспомнить, что с кангюй- ской средой связано выделение печенегов, непосредственно,, как и в прошлом гунны, сыгравших немаловажную роль в истории восточноевропейских народностей. Но это тема спе­циального исследования.

Так намечается классификация памятников гуннской куль­туры в Средней Азии. Несомненно, наибольшая древность принадлежит тяньшаньской группе. Не исключена' возмож­ность, что с ней будут¹ равны по возрасту, а быть может и старше, приалтайские памятники.

В то время как обогащенная связями со среднеазиатскими племенами часть гуннов идет на запад (втянув в свою среду и другие среднеазиатские племена), вторая группа гуннов оседает в пределах Средней Азии.^[164] Западная ветвь, не втя­нутая в дальнейший исторический процесс в Средней Азии, сохранила еще в сильной степени пережитки военно-демокра­тического строя, среднеазиатская ветвь, наоборот, вступает в активные взаимоотношения с идущей к гибели среднеазиат­ской античностью. Почти также сложилась история китайской ветви гуннов, напоминающая судьбы их среднеазиатских со­племенников.