О ПЕРЕХОДНЫХ ЭПОХАХ В ИСТОРИИ ЧЕЛОВЕЧЕСТВА^[1]

(Черновой набросок)

Призванный нежданно к участию в ученых беседах Поречья, я избрал предметом моего чтения так называе­мые переходные эпохи в истории человечества ^а. При са­мом начале моих занятий историей эти печальные эпохи приковали к себе мое внимание. Меня влекла к ним не одна трагическая красота, в какую они облечены ^[2], а же­лание¹¹ услышать^1, последнее слово всякого отходившего, начальную мысль зарождавшегося порядка вещей. Мне казалось, что только здесь возможно опытному уху под­слушать таинственный рост истории, поймать еенаД твор­ческом ^д деле. И если долгое горячее изучение не исполнило

Рис. 4. Автограф отрывка рецензии Т. Н. Грановского на книгу Ф. Лоренца «Руководство к всеобщей

истории» (ГБ Л, ф. 84. 1. 33, л. 1)

моих желаний, оно не охладило моих надежд^[3]. Никогда призвание русского историка не было так важно, как в на­стоящую минуту. Вековые основы з[ападных] обществ// поколебались^[4]; из страны, которая прежде всех других ^л*^{1 00} сняла с себя определения феодального государства, под­нялся и долетел до нас страшный клич sauve qui peut³. Ринутым в отчаянную борьбу страстным умам старой Евро­пы теперь не до науки. Им некогда сверять прошедшее с настоящим, они предоставили это дело нам, младшим братьям европейской семьи, не причастным [к] раздору старших^[5]. Подвиг трудный, которого результатом должно быть не одно удовлетворение ученого любопытства/ а пол­ное, имеющее определить жизнь, уразумение истории и ее за­конов ^в. Смею думать, что века, предшествовавшие нашему вступлению в историю, посмотрят на нас разумнее и по­учительнее, чем они смотрели на солдат Наполеона с вер­шины пирамид^г.

Не ^д всякое время, ознаменованное переменами в судьбе народов, можно назвать переходными] эпохами. Эти эпохи

узнаются но особенным, их исключительно обозначающим признакам. История Востока не беднее, даже богаче евро­пейской событиями и переворотами, но в ней почти нет переходных эпох. События совершаются там большей ча­стью, как бы на поверхности, не опускаясь на дно непо­движных обществ.

Около 250 лет до p. X. император Тинь Ши-хоанг ти сде­лал замечательную попытку реформы в Китае. Он задумал внести новые элементы в скованную неизменным обычаем жизнь своего народа. Для достижения этой цели он не щадил ничего. Не только книги, в которых хранились древ­ние предания Китая, но самые ученые, толкователи этих книг и, следовательно, противники реформы, были по его приказанию преданы огню. Нравственность народная по­колебалась. Дети стали расходиться во мнениях с родите­лями, жалуются китайские историки. Но победа осталась окончательно на стороне прежнего быта, и подвиг Ши-хо- л. 2 _{анг ти} прошел бесследно.//

Автограф ГБЛ, ф. 84, 1. 6

явления проходят как бы по вершинам обществ, не опускаясь на их дно. Меняются названия и объем государств, падают династии, но массы коснеют в однообразии неподвижного быта. Около 250 ле* до p. X. китайский император Тинь Ши-хоанг ти сделал замечатель­ную попытку реформы. Он хотел оторвать евой народ от прошед­шего, сообщить ему новые, свежие стихии жизни. С этой целью он приказал предать огню не только книги, в которых хранились пре­дания и уставы древнего Китая, но ученых — защитников старины, которой они были толкователями и блюстителями в настоящем. Средства, употребленные Ш[и]-х[оанг] ти, были часто жестоки, но задуманный им подвиг был велик и не может вместиться в тесные пределы одной человеческой жизни. Династия, которой он завещал свои идеи, пала вскоре после его смерти под бременем рокового на­следия. Но сраженная империя долго не могла успокоиться от дви­жения, вызванного в ней опытом реформы. Далее несколько строк опущено.

ПРИЛОЖЕНИЕ

ОТРЫВОК РЕЦЕНЗИИ НА КНИГУ Ф. ЛОРЕНЦА «РУКОВОДСТВО К ВСЕОБЩЕЙ ИСТОРИИ»

...Укажем для примера на прекрасную книгу Лебеля л. (Loebell. Weltgesc-hichte in UmriBen- und Ausfiihtrlichen] Darstellungen *)^a.

Истории восточных народов посвящено в сочинении г. Лоренца ^[6] слишком мало места. Китай выпущен вовсе. Не^и говоря о^в влиянии этого государства на образован­ность племен восточных и Средней Азии, мы полагаем, что о^г нем должно было упомянуть^г в изложении всеобщей истории ради той общественной формы, которую он раз­вил до последних ее выводов. Самое различие^д явлений китайской жизни от всего, что мы находим у других наро­дов, делает^е эти явления в высокой степени занимательны­ми⁶ для историка, которому они могут служить для важ­ных сближений и аналогий. Об Индии также сказано мало.

На искусство и литературу совсем не обращено внимание. Характеристика двух господствующих религиозн[ых]

систем — буддизма и браманизма — представлена в немно­гих, недостаточных для русского читателя словах. Исто­рия остальных^[7] восточн[ых] государств^[8] рассказана до­вольно ^[9] подробно ^б, вследствие чего несоразмеренность частей® становится еще заметнее®. Судьбы Греции и Рима изображены удовлетворительно на основании собственно­го изучения источников. Все^г важные новейшие исследо­вания хорошо^1, известны автору, который внес их резуль­таты в свой труд. Но вообще древняя история изложена у него короче, чем средняя и новая, отчего многие явления не получают надлежащей оценки. В истории Рима, напр., желательно было бы найти более точные и определенные указания на перемены, которые совершались в народном характере под влиянием завоеванных стран и проникавших отовсюду чуждых идей.

Вторая часть, состоящая из 2-х отделений или томов, содержит в себе историю средних веков^д. С особенным тщанием и отличным знанием дела обработана история Римской империи. Но автор ограничился самыми крат­кими указаниями на быт и учреждения германского пле­мени. Слова^е его: «Тацит не думал собирать точные гео­графические⁶ и статистические сведения о сей важной для римлян стране (т. е. Германии), но в изображении добро­детелей народа, находившегося еще в естественном состоя­нии, хотел поставить как бы зеркало перед испорченною об. жизнью римлян, // потому он представил жизнь герман­цев в идеальном виде...» (ч. II, отд. 1. стр. 63), едва-ли соответствуют настоящему ^ж состоянию науки германских древностей, в основании которой лежит бессмертное тво-

ренце римского историка. Точность сообщенных им изве­стий подтверждается новыми разысканиями. Впрочем, на стр. 5 того же тома г. Лоренц высказал мнение, про­тиворечащее приведенному выше отзыву^а. Вообще вели­кие труды Гриммов недостаточно приняты^а в соображение ученым автором рассматриваемой нами книги. При обзоре римской истории можно было бы требовать более основа­тельной оценки стоицизма и эпикуреизма — систем, ко­торые играли важную^[10] роль в последнем веке языческ [ого]^в мира. Их значение было ^г важнее для жизни, чем для науки ^г. Выражение, употребленное о характере Эпикте- товых учений (ibid.,56), которые названы утешительными, нам ^д кажется ^д не соответствующим предмету ^е* ^

Говоря о появлении гуннов в Европе, г. Лоренц не упомянул об известных исследованиях отца Иакинфа, которым окончательно доказывается монгольское проис­хождение этого племени, подавшего повод к долгим и странным толкам^ж в нашей ученой литературе³. Заме­тим еще некоторые опущения во второй части «Руководст­ва к всеобщей истории» ⁴. Свойство феодальных учрежде­ний и влияние; которое они должны были иметь на быт общества, не объяснены надлежащим образом. Много⁴ дельного сказано в разных частях книги, но читателю, не вполне знакомому с предметом, трудно собрать эти рас­сеянные сведения в одно ясное и определенное представ­ление ³. Тоже самое можно сказать о рыцарстве и о город­ских общинах. Эти явления, столь характеристические для средневековой жизни, разобраны вскользь, и отно­сящиеся к ним известия не сгруппированы так, как бы

iio было этого желать. Обвинение наше падает но столько на недостаток материалов» сколько на их расположение. С другой стороны, литература³ и искусство, в которых об­наружилась умственная деятельность^а средних веков, представлены в весьма сжатых⁶, даже неполных обзорах^в. Автор, по-видимому, предвидел возражения, которым должна подвергнуться эта часть его труда, и счел нужным оговориться в предисловии⁵. Причины, им приводимые в свою пользу, едва ли можно назвать убедительными. Мы не вправе требовать от него полной истории литературы, однако¹' полагаем¹, что в курсе истории средних веков нельзя не упомянуть с некоторыми подробностями о таких важных по связи с самою жизнию явлениях, каковой была рыцарская поэзия в различных формах, ею принятых, возникшая среди городских сословий сказка с ее раз­лагающей, направленной против господствовавших тогда форм и идей^д иронией, наконец, готическое зодчество. Дан­те, как представитель целой цивилизации, им, можно ска­зать, замкнутой, заслуживает⁶ более⁶ отчетливой и обшир­ной характеристики. События 15 столетия, служащие пе­реходом к новой истории, изложены очень хорошо, за ^ж что нельзя не благодарить автора, оценившего всю важность этой эпохи³. //

2 об. В иностранных литературах мало сочинений, которые могли бы служить надежным руководством к изучению истории трех последних столетий, или так называемой новой истории. Большая часть книг, написанных по сему предмету, не удобна к употреблению по объему или по слишком одностороннему¹¹ направлению и пристрастию, которого трудно избежать при изложении столь близких к нам событий. Известные сочинения Аксильона и Герена,

а—а Написано вместо зачеркнутого: умстпегтная жп:шг> средних ненов: литература и искусство не*

^Г) Написано вместо зачеркнутого: кратких

^в Далее зачеркнуто: Причины, приводимые автором в преди­словии, которыми он старается оправдать такую несоразмерность ^г'~^г Написано вместо зачеркнутого: но не м Гожем] ^д Далее зачеркнуто: среднего века ^е~^е Написано вместо зачеркнутого: имеет право на более '^к Далее зачеркнуто: автор обратил

Далее зачеркнуто: история трех последних столетни ¹¹ Написано вместо зачеркнутого: репному

пз^;| которых первое^а не кончено, ныне устарели й стоит ниже уровня современной науки^[11]. Новая история Рауме- ра⁶по^в обширности своей® не может быть учебною книгою. Сверх того, она содержит в себе, собственно, только исто­рию германо-латинских^[12] народов. Изложение русской истории, не говоря о его недостатках, начинается ^д с Петра Великого. 0^е Турции⁶, игравшей столь важную роль в 16 и 17 столетиях, почти ничего не сказано. Наконец^ж, литература, в которой можно проследить все движения общественного мнения в Западной Европе, не вошла в со­став принятого^ж Раумером плана.

Еще неудобнее к употреблению при преподавании 4 тома, посвященные новому³ времени³ в курсе всеобщей истории Лео. Странный взгляд автора на события, лож­ность выводов, несоразмерность частей ставят этот отдел гораздо ниже двух других, менее подробных частей того же сочинения. Французский учебник Леба (Phil. Le Bas. Precis d’histoire des themps modernes. Paris, 1842)^[13] состав­лен весьма неровно и содержит в себе плохо отделанные части. Два последних тома «Руководства к В[сеобщей] и [стории]» профессора Лоренца, в которых заключается но­вая история, могут служить весьма полезным пособием для русского преподавателя (в этом рецензент убежден собственным опытом) и удовлетворять] любознательности читателя, не знакомого с иностранными языками. Автор сделал все, что было возможно, для достижения своей цели. Некоторые отделы, например период реформации и история Англии, обработаны с особенною любовью и

тщательностью. Русская история изложена по известным³, пользующимся общим доверием сочинениям. // л. з Из краткого отчета нашего видно, что сочинение г. Ло­ренца, не отличаясь новостью взглядов или самобытностью частных исследований, следовательно, не подвигая ⁶ науки вперед, представляет отлично, хорошо составленный итог® совершенных в сфере исторических наук приобрете­ний. Оно, бесспорно, принадлежит к числу самых заме­чательных и полезных явлений нашей ученой^1, и преиму­щественно учебной литературы. Это лучшая из написан­ных на русском языке книг о всеобщей истории.

Нельзя не быть благодарным автору за богатые лите­ратурные указания, какими он снабдил свой труд л. Пред каждым отделом названы лучшие и новейшие сочи­нения, из которых читатель может сам почерпнуть более подробные и глубокие сведения. Такие литературные указатели особенно важны у нас при совершенном отсут­ствии специальных библиографических руководств. Но г. Лоренц еще в большей степени удовлетворил бы этой потребности, если бы к заглавиям новых приведенных им книг прибавил краткую и т о ч н у ю оценку их достоин­ства. Здесь речь идет не о богатстве, а о строгом, сообраз­ном с нашими нуждами выборе. Мы позволим себе на этот счет несколько замечаний. Г. Лоренц приводит в числе пособий^е к^е изучению греческой истории старые сочине­ния Джилисса и Митфорда ⁷. Труды этих ученых сохрани­ли до сих пор свои ^ж достоинства ^ж и имеют еще некоторое значение, но едва ли имеют право на место между немно­гими отборными сочинениями по греч[еской] истории. Не лучше ли было бы указать³ на Лимбурга-Брувера⁸ и на Конопа Тирльваль! ⁹ Ссылаясь на сочинение Капфига ¹⁰, не мешало бы сказать несколько слов в предостережение читателю об известной недобросовестности и легкомыслии

³ Написано вместо зачеркнутого: хорош [им]

⁶ Напитано вместо зачеркнутого: обогащая ^в Написано вместо зачеркнутого: вывод из всех ^г Написано вместо зачеркнутого: учебной ¹¹ Написано вместо зачеркнутого: сочинение ^е—е Написано вместо зачеркнутого: руководств ;к—ж н_{аписап0} вместо зачеркнутого: некоторые достоинства ^я Написано вместо зачеркнутого: назвать

этого компилятора, который у нас пользуется, к сожале нию, незаслуженной славою. На стр. 161 // последнегол. з тома сказано, что «французская литература обладает отличным сочинением о Фридрихе Вел[иком], именно Hist[oire] de Frederic le Grand par Cam [iile] Paganel». Подобная похвала от такого ученого, как г. Лоренц, мо­жет легко ввести в заблуждение нашу публику насчет поверхностной книги, автор которой не воспользовался вполне даже изданием Прейса (Preuss)¹¹.

Небрежный и неправильный язык, каким написано разобранное нами сочинение^а, не соответствует его досто­инству. Желательно, чтобы автор обратил внимайие на этот недостаток при следующих изданиях своей книги.

Руководство к Всеобщей истории профессора] Лорен­ца совершенно заслуживает, по нашему мнению, полной Демид[овской] премии.

Автограф ГБЛ, ф. 84, 1. 33

^а Далее зачеркнуто: Пр. Лорен[ца]

14 Лекции 'I'. II. rpaiioiicbiи о

ПРИМЕЧАНИЯ

КОНСПЕКТ УНИВЕРСИТЕТСКОГО КУРСА ЛЕКЦИЙ ПО ИСТОРИИ СРЕДНИХ ВЕКОВ (1839/40 г.)

¹    Начало этого введения к конспекту лекций Грановского, видимо, утеряно. Судя по студенческим записям ранних курсов Грановского, в начале своего введения он обычно ставил вопрос

о  понимании всеобщей истории у древних и средневековых мысли­телей. Такой характер носит, например, введение в записях лек- ци . по древней истории. Отрывки из введения, записанного К. Гер­цем, были приведены П. Г. Виноградовым в подстрочных приме­чаниях к публикации. Этих примечаний мы не приводим.

Вступительные лекции сохранились во многих студенческих записях курсов Т. Н. Грановского. Наиболее содержательны эти лекции в курсе 1848 г. по древней истории (записанном, например, Петром Самариным). Открывая этот курс, Грановский говорил: «Предмет моих занятий с вами будет древняя история. Предвари­тельно необходимо условиться в значении науки в отношении к науке в общем отвлеченном смысле и в отношении к жизни. При­ступая к слушанию чтений о всяком предмете, вы, естественно, предлагаете сами себе вопрос: какая польза от этого предмета? В других науках нетрудно найти разрешение этого вопроса: так, практическая польза изучения языков, права, естественных наук в их приложении — очевидна. Не так легко отвечать историку на этот вопрос: история — наука не чисто практическая, как мате­матика, не чисто отвлеченная, как философия. Однажды навсегда должно оставить звучные определения истории, ничего не доказы­вающие и бывшие в ходу еще несколько десятков лет тому назад, как, иапример: «История есть зерцало бытия и деятельности на­родов: скрижали откровений и правил и т. д.» (Карамзин).

Эти определения далеко не высказывают сущности науки; она откроется не иначе, как чрез краткое обозрение исторического развития науки — от начала до настоящего конца; только тогда, когда мы покажем, на какой именно почве могла она (наука.— С. А.) возникнуть, как понимали значение ее в различные вре­
мена, какую цель eu приписывали, каких плодов от нее ожидали».

Далее Грановский, рассматривая вопрос об исторических воз­зрениях древнего Востока и древней Греции, выясняет условия, но его мнению, тормозившие развитие науки, возникновение по­нятия всеобщей истории: «История,— говорил он,— есть расте­ние, растущее не на всякой почве и не при всяких условиях. Даже греческая историография, несмотря иа всю ее художественность и изящность в рассказе, пе сходит со степени истории национальной: взгляните на девять книг Геродота, вы увидите, что цель его была рассказать персидскую войну, и он обращает все внимание иа греков, он останавливается на истории только та­ких других народов, которые были в соприкосновении с греками, только это дает им право на внимание историков. Это гордое отли­чие между эллином и варваром мешало развитию идеи о всеобщей истории; и мог ли ее понять грек при таком отчуждении своего на­рода от всего человечества.

Другой памятник греческой историографии — история Пе­лопонесской войны Фукидида. Это произведение носит печать вы­сокого политического развития автора; ни один из историков гре­ческих не имел такого призвания рассказать политическую жизпь Греции; но он, увлеченный чувством национальности, которое подавляло идею общечеловечества, ограничивается одной Гре­цией.

Между тем наука, всегда имевшая влияние на историю, несмот­ря на старание многих историков освободиться от него, философия, говорю я, шла своим путем развития. Извлекая из всех явлений законы общие, подводя их к началам коренным и никогда не до­вольствуясь отдельностью фактов, она должна была идти напере­кор понятиям греческих национальных историков. Самым процес­сом восхождения от частного до общего она должна была довести до понятия о всеобщей истории. Но философия, высказывая эти вы­сокие идеи, обнаружила поздно свое влияние в Греции, уже при упадке греческой литературы, на писателях второстепенных V и

IV    вв. до р. Хр.

Чтобы показать, до какой степени греки были далеки от по­нимания всеобщей истории, достаточно указать на прекрасное произведение греческой философии о политике, в котором Аристо­тель глубоко исследует все формы правления ему современных на­родов; в начале этого рассуждения он делит все народы на две части и говорит, что одним суждено повелевать, другим повино­ваться. Первые — это греки, другие — все варвары. Результатом этой односторонности было непонимание отдельных национально­стей Востока, хотя также односторонних, но оригинальных.

Я сказал, что в некоторых явлениях в исторической греческой литературе отразилось влияние философии, к этому числу принад­лежит «История» Полибия. Обладая великим прагматическим та­лантом, хотя уже в этом отношении стоя ниже Геродота и Фуки­дида, он хотел возвыситься над историей национальной, он хотел написать историю всеобщую. Он высказал мысль, что история от­дельных наций ие может быть названа * историей в собственном смысле, потому что по отдельным частям тела нельзя еще увидать

красоты всего тела; ио его история должна иметь в виду ту цель, которую имеют все народы. Но какая была цель всех народов? На это дает ответ его история; он полагает крайней целью ему современных народов подчинение римской власти. Цель совершен­но внешняя, не могущая нисколько просветить истории.

Другой историк греческий Диодор Сицилийский тоже имел целью привести в единство истории отдельных национальностей; в начале своего сочинения «Всеобщая история» он говорит, что всемирную историю надобно рассказывать как историю одного че­ловека. Задача великая, но нисколько не решенная! Его история есть не что иное, как сборник фактов, не связанных одной общей мыслью, а разве только хронологическим порядком.

То же можно сказать и о римских историках; для них история имела смысл magistra vitae, по выражению Цицерона, к ней обра­щались за уроками для царей и граждан. История не могла сделать большого успеха при столь близоруких понятиях о ней. Чем высшее значение получила история, тем она стала односто­роннее.

В эпоху упадка гражданской жизни, в эпоху распадения могу­щественного единства и воссоздания нового правления, основан­ного на преобладании политического элемента, история начала искать других путей. Жителям падших греческих республик, гражданам Римской империи история перестала быть тем, чем была для Цицерона — magistra vitae; ей старались дать другой практи­ческий характер. Диодор Сицилийский говорит, что история дол­жна научать человека нравственно, как она прежде научала быть гражданами. Неудачная попытка придать истории интерес прак­тический! С этой целью Диодор Сицилийский наполнил свою книгу наставительными рассказами и размышлениями о доброде­телях и пороках. Но не такими усилиями действует наука».

«Следуя направлению, данному Диодором, Валерий Мак­сим составил сборник из поучительных и назидательных анекдотов, имевших целью возбуждать в юношестве высокие добродетели. Это ложное направление сохранилось до наших времен — и теперь еще выходят такие сборники нравственных рассказов, но едва ли принесли они желаемую пользу?

Причину одностороннего воззрения греков и римлян на исто­рию нетрудно постигнуть — это преобладание национальности и отсутствие идеи о братстве всех народов. При всем изяществе изложения и прагматическом понимании истории древние исто­риографы не могли создать истинной всеобщей истории — нужны были другие основы, нужно было просветление разума новым уче­нием. Только с введением христианства могла возникнуть всеоб­щая история». (ГБЛ, М. 3598. 13, тетр. 1-я, лл. 2—4 об.).

В архиве Грановского имеется отрывок вступительной лек­ции (автограф), датировать который не удалось. Лишь недавно в Историческом музее, в фонде И. Е. Забелина (см. ОПИГИМ, ф. 440, ед. хр. Ю61, стр. 176—253), слушавшего лекции Грановского, были обнаружены записи лекции по древней истории, к сожалению, пока тоже не датированные. В этой записи вводная лекция по своей схеме и содержанию сходна с публикуемым нами фрагментом введения.

В отрывке мы находим сравнительно беглую характеристику развития историографии в средние века, в эпоху реформации — материал, которого нет в публикуемом нами введении к конспек­ту Грановского. Здесь же в общих чертах освещается сущность понимания всемирной истории мыслителями XVI — начала XIX в. Грановский писал: «Собственно, бесполезно было искать естест­венные связи, потому что все важное совершалось посредством чу­дес. К тому же с самых первых опытов христианских историков почти исключительно господствует форма летописи, которой свой­ство именно заключается в вычислении простых фактов в их совер­шенно^ наготе без других отношений, кроме случайной последо­вательности во времени. Таким образом, это теократическое воз­зрение было только рамкою, в которую внешним образом вкладыва­лось содержание, состоявшее из произвольно выбранных данных.

Древние классики вошли в круг новых времен, и их «примеры зажгли светильники критики, стремление к более благородному изложению истории государств и отдельных эпох. Пред прево­сходными творениями, которые были плодом нового направления, померкла в[сеобщая] история с ее скудным содержанием и цер­ковью, которой она доселе служила; только в школах, куда ее вве­ла реформация как способ к первоначальному образованию, и в учебниках, с этой целью составленных, продолжала она свое более и более бедное существование.

Форму или нить рассказа составляли со времени Кариона (1531) и Слейдана (1556) четыре всемирные монархии пророка Да­ниила как государства, «которых властитель обладал большею и лучшею частью земли, так что другие государи не могли противо­стоять ему»; отсюда, по-видимому, произошло название всемирная] и[стория]. Нельзя совершенно отрицать пользы такой методы, и лежащая в ее основании мысль о последовательности владыче­ства всемирно-исторических народов, бесспорно, справедлива. Но в сравнении с воззрением средних веков, с которым она главным образом сходится, хотя и жертвует важной идеей, она (метода.— С. А.) является искажением, отрывком схемы, утратившим смысл и значение, которой заслуга заключается только в том, что она служила переходной ступенью к новой форме. Политический дух заступил место церковного; всемирная] история сделалась исто­рией тех государств, которые по преданию считались главными. Изредка прибавлялись известия о некоторых новых государствах.

История монархий пришла в упадок во время внутреннего рас­падения четвертой римско-немецкой в[ел'икой] монархии в 17 веке. Француз Боден (1566) первый подал голос против пее; французам и англичанам, начинателям новой образованности обязана все­мирная] история преобразованием, которое она испытала в 18 сто летии. Сочинители большой английской всемирной истории (Uni­versal history. London, 1736, перевед. на немец[кий] в 1744 г. и до­веденная до 66 томов) и Вольтер (в особенности в своем Essai sur Ies moeurs, 1756) показали пример; немецкие ученые Гаттерер (1761), Шлецер (1772, особливо в своей Vorstellung der Universal- historie), Ремер (1799), Эйххорн (1791) н другие сообщили все­мирной] истории наукообразную форму, в которой она отчасти, именно и трудах Роттска, перешла в> наше столетие (sir!).JI 110

содержанию, и по форме эта новая всемирная история представляет противоположность с точкой зрения средних веков.

Великим шагом вперед было сознание существующей доселе бедности и ограниченности содержания, необыкновенное расширение исторического кругозора. Век, гордый своей образованностью, жизнь, развивавшаяся во всех направлениях, объявили свои требо­вания от науки (?) при этом свете; большая часть того, чем зани­мались прежде историки,— это множество царственных имен, дела так называемых героев или опустошителей мира, повести о войнах и убийствах, приправленные детскими анекдотами, явились там бесполезным бременем памяти. Для того, чтобы быть поучительной и занимательной, история должна обратить взоры свои преимуще­ственно на интересы народов, на их высшие стремления и положе­ния, на перемены в нравах и обычаях, на перемены гражданских учреждений и законов, религии, наук, искусств, ремесел, все, что Шлоцер характеристически помещает под рубрикой изобрете­ния. Эта сторона так называемой истории образованности была с тех пор с особенной любовью обрабатываема и при всех вкравшихся недостатках оказала ученым, шедшим этим путем, именно Вольте­ру, бессмертные заслуги.

Вторая перемена была не столь полезна. Выбор четырех монар­хий показался односторонностью: всемирная история пе должна иметь предпочтений ни к одному пароду; для нее должны быть все равны. Поэтому в нее вошли не только все прочие исторические на­роды, но многие полагали даже необходимым говорить о варвар­ских племенах. Всемирная история, по их мнению, вследствие са­мого имени, которое она носит, должна быть историею всех изве­стных народов и земель, всего человеческого рода. Но так как понятие всеобщего в человечестве перешло в числительное, в пол­ноту частей, то подобные извлечения при их краткости должны бы­ли превратиться в сухие номенклатуры.

Но это недоразумение не было случайное. Именно в этом богат­стве собранного материала, во внешнем распространении являлась внутренняя пустота века. Сухое просвещение вытеснило веру, которая прежде доставляла внешнее положительное единство; с другой стороны, при владычестве эмпиризма не могла возник­нуть идея, что в истории есть внутреннее живое единство. Она яв­лялась собранием бесконечного множества атомистически отдель­ных событий, лиц и пр., между которыми только иногда было слу­чайное внешнее сообщение. От этого неизбежная неудача всех по­пыток извне одолеть упрямые материалы и дать им произвольную форму. Отсюда распря между приверженцами этнографической и синхронистической методы и поцытка примирить их чрез разде­ление на «.периоды, которые безжалостно режут историю народов на части с целью доставить читателю точки отдохновения: поэтому периоды не должны быть ни слишком кратки, ни слишком длинны; потом стремление к математической симметрии, к разложению на таблицы, наконец, признание, что распределение частей есть мо­заическая работа, нечто совершенно внешнее, произвольное, не­нужное для «действующего извнутри духа»,— все это может слу­жить доказательством отсутствия живого исторического воззре­ния п худо/коспкчшоп) смысла. Вредно было и то, ^tito за образец

ириыяли прагматизм древних и привыкли считать его верхом ис­торического искусства.

Одпа из труднейших задач всем [ирного] историка состоит в выборе фактов, который должен быть более или менее строг, смотря по объему изложения. Легко сказать: должно выбрать важнейшие, замечательнейшие факты. Но что же важно и замеча­тельно? Это чисто относительные понятия, которые не ведут к твер­дым определениям. Ближайший ответ: важно то, что для предмета,

о  котором идет дело, существенно. Но в 18 веке на вещи смотрели только по их внешним отношениям, преимущественно со стороны пользы. Выбор, следственно, падал на полезное для читателя, на то, что практически могло быть приложено. Такие цели пользы могли быть весьма развиты. Прагматическая история Полибия имела в виду образование государственных мужей; позже, с упад­ком республик, усилились разнообразные интересы частной жизни, как у Диодора Сицилийского цель поощрения к справедливости, благочестию и пр.; история у него — философия в примерах, источник, откуда каждый может брать, что угодно.

Сходство положений привело новейших историков к такому же прагматизму, как у Д[иодора] Сицилийского]. Всемирная] и[стория] должна бы, по этой теории, принять в себя не только события, которых созерцание могло на нас иметь нравственное влияние, но она должна быть кладовою наставлений для всех со­словий, содержать все, что людям может приносить пользу при разнообразии их призваний. Ясно, что при стремлении удовлет­ворить требования каждого с его любой точки зрения, история должна была превратиться в пеструю смесь и утратить последний остаток единства.

Вообще о практической пользе истории нечего много говорить: весьма немногим досталось в удел довольно основательности и сво­боды ума для удачного применения ее уроков к жизни, не говоря

о  положении в обществе. Всемирная] история должна, как уже дав­но сделала наука естества в обширном смысле, оградить себя от всех ежедневных интересов и требований и принять совершенно самостоятельный характер. Она должна представить такие част­ные цели частным историям; чрез это само ее влияние на жизнь будет чище и вернее, ибо она удержит приличный ей характер и созерцание; вследствие сих же причин должны быть отброшены ле­жащие в сущности прагматизма рассуждения и приговоры исто­рика в моде с Вольтера». (Автограф. ГБ Л, ф. 84, 1.12).

²     Сда. A. L. S с h 1 o z е г. Vorstellung der Universalhistorie. Gottingen, 1772—1773; Weltgeschichte nach ihren Hauptteilen im Auszuge und Zusammenhang, 17.85—1789.

³     Чингис-хан (см. примечание П. Г. Виноградова. «Сборник в пользу недостаточных студентов Университета св. Владимира». СПб., 1895, стр. 312).

⁴     Речь идет о труде: I. I s е 1 i n. t)ber die Geschichte der Menschheit. Zurich, 1768.

⁶     Имеется в виду: G. А. С o n d о r s e t. Esquisse d’un tab­leau historique des progres de l’esprit humain. Paris, 1794.

⁶     Речь идет о труде: I. G. Herder. Ideen zur Philosophie der Geschichte der Menschheit. Riga, 1784—1791.

⁷    В записи Владимира Собчакова аналогичный раздел истории позднеримской империи озаглавлен: «О политическом состоя­нии древнего мира в IV и V веках по p. X.». В начале третьей лек­ции (в этой записи) читаем: «Германцы почитаются разрушителями Римской империи. Они несли эту ответственность в продолжение

14   столетий. Ныне наступает время, когда такого рода историчес­кие лжи, несмотря на авторитет имен, исчезают из науки. Можно сказать, что завоевание было обоюдное и со стороны германцев, и римлян. Римская империя уступила натиску суровых дикарей, но если германцы завоевали империю внешним образом, то она нало­жила на них свою цивилизацию совершенно противоположной чертой язычеству. Обыкновенно время Римской империи называют временем упадка. Название справедливо в одном отношении, в от­ношении к древней жизни, но, [если] рассматривать] с точки зре­ния всеобщей истории, это время является временем переходным, падением одного и возникновением другого. Падение относитель­но прошедшего и возникновение относительно будущего. Времени абсолютного падения нет в истории. Формы административные монархии, образованность и религия, частная жизнь — вот эле­менты, переданные средневековой жизни». (ЦГАЛИ, ф. 152, on. 1, ед. хр. 2, л. 6 об.).

⁸   В третьей лекции (запись Собчакова) Грановский, характе­ризуя источники по этому разделу истории позднеримской империи, говорил: «Аммиан Марцелнн был воин, образован, был в войсках Юлиана, близок ко двору и ирнтом весьма правдив, честей, ода­рен нравственным смыслом. Черта чрезвычайно характеристичес­кая — индифферентизм религиозный, существовавший в образо­ванных классах. Читая его, нельзя догадаться, христианин он или язычник, хотя это было время ожесточенной борьбы язычества против христианства. Один упрек мы сделаем Марцелину — имен­но в кудреватости языка, происшедшего от напрасного усилия подражать Тациту. 3 о с и м а в конце V столетия писал на гре­ческом языке. Летописью его надобно пользоваться с осторожно­стью; несмотря на наружное беспристрастие, вы на каждой стра­нице видите у Зосимы план защищения язычества и врага христи­анства. В какой степени Зосима пристрастен против Константина Великого, в такой степени пристрастен к нему писатель христиан­ский Евсевий Кесарийский — de vita Constantini libri 4. Биогра­фия пристрастная, но тем не менее поучительная.

Panegyrici veteres—собрание похвальных слов, сказанных рим­ским императорам в III и IV столетиях. Это собрание интересно даже как литературный памятник, свидетельствующий о глубоком упадке красноречия. Язык плохой, мысли мелкие, лесть наглая; но они важны для нас по статистическим данным, которыми вос­пользовался Савиньи, «О системе римских податей и налогов». Этим статистическим данным, впрочем, не всегда можно верить. Писатели и в этом льстили императорам, но, может быть, ни один из памятников не прольет такого яркого света на состояние в IV и

V    веке, как Codex Theodosianus (Законы от Константина до Фео­досия II). Здесь указывается на все язвы тогдашнего общества и сред­ства для излечения их. Это памятник самый драгоценный. В пем
можно найти аналогии и для других эпох» (ЦГАЛИ, ф. 152, on. 1, ед. хр. 2, л. 6 об.—7).

⁹    Грановский подразумевает сочинение Аммиапа Марцеллнна «Res Gestae».

Имеется в виду сочинение Зосима, греческого историка V в,, «Новая история» (‘Icrropîa vea).

¹¹   Подразумевается книга: Е. Gibbon. The history of the decline and fall of the Roman Empire. London, 1776—1788.

Речь идет о первом томе труда: К. F. S a v i g n у. Geschichte des romischen Rechts im Mittelalter. Heidelberg, 1828.

³³ Грановский ссылается здесь на высказывание Лео (Н. Leo. Lehrbuch der Geschichte des Mittelalters. Halle, 1830, S. 18).

¹⁴    Имеется в виду сочинение Светония «De vita duodecim Caesa- rum».

¹⁵     В опущенное отрывке Грановский излагает книгу: G. F. Puchta. Geschichte des Rechts bei dem romischen Volk. Leip­zig, 1850, p. 575. Видимо, это лишь материалы к последующей лек­ции. Сличая их со студенческой записью лекции, посвященной «внутреннему состоянию Римской империи», можно обнаружить, что лектор пользуется «Институциями» Пухты, но не цитирует их (см. ОПИГИМ, ф. 345, ед. хр. 17, л. 91 об.).

¹⁶     В записи Собчакова в третьей лекции сказано: «Читая этот календарь, мы поражаемся строгим иерархическим порядкам империи, читая панегирики, мы удивляемся обширности владений, единству управляющей мысли, строгой системе. Но за этой бле­стящей внешностью скрывается больное, неизлечимое общество.

До сих пор видели мы только меры администрации, мы не ви­дели народа. Мы сказали, что он разделялся на 2 класса — сво­бодных и рабов. Самое величайшее зло, под которым погиб древ­ний мир," была нищета — pauperismus. Вообще надобно заметить, что древний мир при всей красоте своего явления был непроизводи­телен в материальном смысле. Он не умел овладеть материею, ве­ществом, которыми овладели новые народы. Можно сказать, что в течение всей древней истории сумма богатств не увеличивалась, но только передвигалась с Востока в Грецию. из Греции в Рим. Богатство было в драгоценных металлах, а это покупал он оружи­ем. Пути сообщения были у него превосходные, наше шоссе ничего не значит пред теми дорогами, которых не могли сокрушить века, между тем как наше шоссе требует беспрестанных поправок. Хо­рошие пути сообщения совершенно изменяют экономию общества, они делают невозможным избыток на одном и недостаток на другом месте. Но эти пути не доставили Риму никакой пользы, они нужны были только для его легионов, перевозивших деньги, для скорости перевозки денег, но наше заемное письмо дало нам перевес и в этом отношении.

Рим умел только завоевывать и не умел производить ничего нового. Одним словом, Рим получал съестные припасы не иначе, как морем, поэтому буря повергала римский народ в голод. Это показывает, как эти общества были незрелы в экономических во­просах. Из других областей Рим не думал выписывать хлеба. Ма­нуфактурная промышленность находилась вся в руках правитель­ства, государство хлопотало только об одежде войска и ее пропз-

водило на казенных фабриках. Частные лица не имели нужды в мануфактурных произведениях, потому что все это им доставляли рабы. У богатых рабы были переписчиками, библиотекарями: од­ним словом, раб был машиною, он доставлял человеку свободному возможность наслаждаться жизнью. Таким образом, эти общества были без мануфактур производительных, без торговли.

Далее, в Италии исчезли все мелкие собственники. Некогда, в первые времена империи, Северная Италия была садом Италии. Там был значительный класс мелких землевладельцев, занимав­шихся земледелием, садоводством. Теперь, при новых порядках вещей, когда вся тягость податей падала на средний класс, они на­чали продавать их. Отсюда образовались latifundia. Это были ог­ромные участки, где аристократы строили дворцы, разводили пар­ки, пастбища. Latifundia распространялись по всей империи. Везде собственность сосредоточивалась в немногих руках, в руках бо­гатых землевладельцев, обрабатывавших • земли рабами или от­дававших ее на аренду колонам» (ЦГАЛИ, ф. 152, on. 1, ед. хр. 2, лл. 8 об.—9).

¹⁷     «... по одном г1ало;книце, так как без них не могли обхо­диться» [Эли й Л амприди й. Александр Север, XVIII, 42(4). Scriptores Historiae Augustae. Перевод С. П. Кондратьева. ВДИ, 1958, № 3, стр. 253]. В студенческой записи лекций 1839/40 г. читаем: «Известно, что один proconsularis в Африке имел около 900 сановников в своей канцелярии. Из этого можно судить об рас­ходах нд содержание их. Жалование они получали natura». (ГБЛ, М. 4184, л 12 об.).

¹⁸     В лекциях 1845/46 г. читаем о колонах: «Римский закон с каким-то жестоким лицемерием отличает колона от раба. Конечно, колоны имели право брака право собственности, право жаловаться во многих случаях на владч Лг.на, но колон законом прикован был к почве так, чт< ничто не могло ьго вывести из этого положения. Гос­подин не мог л пустить его на волю; колон не мог вступить ни в военную службу, ни в духовное звание, пи в одну должность, которая дает свободу, па что имели право даже рабы. Есть что- то дикое, свирепое в постановлениях о колонах. Закон занимается решением вопроса, могут ли колоны давностью приобрести сво­боду, и дает на это отрицательный ответ: «потому что на этой поч­ве осталась часть его тела в лице отца и деда». И это было сказано во время христианства. Обращаясь к римскому закону, мы часто видим, что он как бы утешает себя, хвастается своею вечностью; он говорит о вечной империи, о вечных сословиях; сын ветерана должен быть ветераном, сын колона — колоном; закон создает цепи, которые тяжко охватывают все народонаселение. Одним сло­вом, римский закон стремится к учреждению каст, он хочет уве­ковечить эту старую, дряхлую империю».

Далее Грановский отмечал: «Многие смотрят с завистью на древний мир, на его общественную жизнь, на роскошь и ставят его выше современности. Но стоит только вглядеться, и мы увидим, какими страшными жертвами покупал он возможность этой рос­коши и блеск немногих лиц». (ОПИГИМ,ф. 345, ед. хр. 19, лл. 28 об., 29).

¹⁰    Грановский, рассматривая историю римской податной си­стемы, пользуется материалами очерков Савиньи, опубликованных

л журнале «Zeitschrift fur Geschichtliche Rechtswissenschaft» (Bd. VI, Heft III. Berlin und Stettin, 1828), и прежде всего очерка «tiber den romischen Kolonat».

²⁰   Грановский, используя данные гл. XXIII сочинения Лак- танция «De mortibus persecutorum», ошибочно ссылается на гл. XXXIII.

²¹    Имеется в виду «De gubernatione dei» Сальвиана, V, 6 [Мо- numenta Germaniae Iiistorica (далее — MGH), Auctores Antiquis- simi, t. I, p. 1). В студенческой записи лекций 1839/40 г. содержит­ся более подробное описание восстания багаудов, в частности дает­ся характеристика восстания под руководством Элиана и Аманда (см. ГБЛ, М. 4184, л. 16).

²²      Грановский ссылается здесь на материалы из очерка Са- виньи «Uber die romische Steuerverfassung» («Zeitschrift fur Ge­schichtliche Rechtswissenschaft», Bd. VI, Heft III, 1826, S. 378) и на данные Евмения («Gratiarum actio ad Constantium»).

²³    См. Аммиан Марцеллин. Указ. соч., XVI, 5, 14.

²⁴    S а 1 v i a n u s. De gubernatione dei, V, 8,37.

²⁵    A. H e e r e n. Geschichte der Kiinste und Wissenschaften seit der Wiederherstellung derselben bis an der Ende des achtzehn- ten Jahrhunderts. Geschichte des Studiums der griechischen und romischen Litteratur. Gottingen, 1797 (в серии «Geschichte des Studiums der classischen Litteratur seit dem Wiederaufleben der Wissenschaften»).

^26-27 Судя no записи лекции 1839/40 г., речь идет о кн.: Н. Con- ring. De Antiquitatibus Academicis. Dissertationes Sex... Hel- mestadi.

²⁸    В данном случае Грановский, видимо, имеет в виду две ра­боты Я. Гримма: «Deutsche Rechtsaltertumer» (Gottingen, 1828) и «Deutsche Mythologie» (Gottingen, 1835).

²⁹    Цитируется не совсем точно кн.: G. Phillips. Deutsche Geschichte mit besonderer Riicksicht auf Religion, Recht und Staats- verfassung, Bd. I. Berlin, 1832.

³⁰    Цитируется «Германия» Тацита, гл. II: «Имя же „Герма- ния“ — новое и недавно вошедшее в употребление: сначала „гер- манцами“ называлось то племя, которое первое перешло Рейн и вытеснило галлов и которое теперь называется тунграми. Таким образом укрепилось имя целого народа, а не одного племени: сна­чала [галлы] так стали называть всех [жителей Германии] по име­ни победителя из страха, а потом те и сами усвоили себе имя гер­манцев» (пер. Ф. Моравского. Сб. «Древние германцы», М. 1937, стр. 56).

³¹   Для этого раздела используется глава «Erste Periode» кни­ги К. Эйхгорна «Deutsche Staats-und Rechtsgeschichte» (Gottingen, 1818—1819, S. 34—37).

³²    См. K. F. E i с h h o r n. Op. cit., S. 39—43.

³³   «Земли, отнятые у врагов, он роздал пограничным началь­никам и воинам, с тем чтобы эти земли принадлежали им лишь в том случае, если и наследники их будут служить в войске, и чтобы земли никогда не переходили в частные руки... Кроме того, он дал им ског и рабов» [Эли й Л а м п р и д и и. Александр Север, XVIII, 58(4). Пер. С. II. Кондратьева. ВДИ, 1958, № 3 стр. 258—259].

³⁴    См. Т а ц и т. Германия, гл. XXIX.

³⁵    См. К. Г. Eichhorn. Op. cit., 13—18, S. 60—95.

³⁶    Неполная цитата из сочинения Иордана (cap. 4, 25): «Scandza insula quasi officina gentium aut certe velut vagina nationum cum rege suo nomine Berig Gothi quondam memorantur egressi» [Иордан.

О   происхождении и деяниях гетов (Getica). М., 1960, стр. 134]. «С этого самого острова Скандзы как бы из мастерской, [изготовля­ющей] племена, или, вернее, как бы из утробы, [порождающей] племена, по преданию, вышли некогда готы...» (пер. Е. Ч. Скржин- ской, там же, стр. 70).

³⁷   Грановский имеет в виду труд: I. Moser. Osnabriickische Geschichte. Osnabruck, 1768.

³⁸    Точнее: Saxo Grammaticus. Gesta Danorum.

³⁹    «Историк Агафий: «Алемманы, если верить Азинию Квад­рату, ’мужу италийскому, который описал германские дела самым тщательным образом, представляют смешанный род людей, и это показывает само их название»» (Агафий. О царствовании Юсти­ниана, кн. I, гл. 6. Пер. М. В. Левченко. М.— Д., 1953).

⁴⁰    «Даже свое имя они получили в связи с этими постройками: их жилища, возведенные по всей пограничной области поблизости одно от другого, называются в просторечии «бургами»» (Pauli

О  г о s i i Historiarum adversus paganos, VII, 32. Patrologiae Cursus Completus, Series latina, ed. J. Migne (далее — PL), t. 31, p. 1144.

⁴¹    В рукописи Афанасия Бычкова далее читаем о сочинении Куторги: «Оно написано со знанием дела; здесь сохранены резуль­таты всех новейших исследований, хотя со многими нельзя согласить­ся, особенно с суровым приговором над Яковом Гриммом» (см. Ар­хив АН СССР, ф. 764, on. 1, № 96, л. 33).

⁴²   Мы опускаем изложение материалов уже цитированной книги Филлипса (см. G. Phillips. Op. cit., S. 70, 80—93).

⁴³    Грановский здесь излагает гл. XVI «Германии» Тацита.

⁴⁴    «...Старейшин, которые творят суд по округам и деревням» (Т а ц и т. Германия, гл. XII. Сб. «Древние германцы», стр. 62).

⁴⁵    «Королей...[германцы] выбирают по знатности, а военачаль­ников... по доблести» (Тацит. Германия, гл. VII. Сб. «Древние германцы», стр. 59).

⁴⁶    «Житие [святого] Лебуина»: «среди них есть люди, которые на их языке называются,,эдлинги“,, ,фрилинги“ и,,лассы‘‘,что по-ла­тыни означает: благородные, свободные и рабы». См. Н и с b а 1 d. Vita Lebuini (MGH, Scriptores, t. II, p.361). Текст этот взят Гукбаль- дом из Нитарда (N i t h а г d i historiarum libri quattuor, IV, cap.

2   (MGH, Scriptores, t. II). Об этих хронистах см.: А. И. Н е у с ы- х и н. Возникновение зависимого крестьянства Западной Европы VI—VIII веков. М., 1956, стр. 153—170.

⁴⁷    Н. Leo. Geschichte von Italien, Bd. I. Hamburg, 1829, S. 59.

⁴⁸    Грановский ссылается здесь на книгу: A.-F. Н. S с h а и- mann. Geschichte des niedersachsischen Volks von dessen erstem Hervortreten auf deutschen Boden an bis zum Jahre 1180. Gottingen, 1839, S. 54—55.

⁴⁹    H. Leo. Op. cit., Bd. I, S. 65.

⁵⁰    Более точно: I d a t i и s episcopus Aquaflaviensis. Chroni- con (PL, t. IX).

⁶¹ Грановский ошибся, далее излагается не гл. 53-я произведе­ния Иордана «Getica», а гл. 33-я (§ 167—169).

⁵²    История взаимоотношений Гейзериха с Бонифацием изла­гается далее по данным Прокопия Кесарийского. Другие, более близкие к этому времени источники, в частности Кассиодор, Проспер Аквитанский, не подтверждают версии Прокопия об отношениях Бо­нифация с вандалами. См. Г. Г. Д и л и г е и с к и й. Северная Африка в IV—V вв. М., 1960, стр. 242—243.

⁵³    S а 1 V i a n u s. De gubernatione dei, VI.

⁵⁴    Освещая вопрос об отношении туземного населения Африки к вандалам, Грановский черпает данные из сочинения Прокопия «De belloj vandalico libri XII».

⁵⁵   «...что считается высшим благом и первым в мире украшени­ем» (Иордан. О происхождении и деяниях гетов, стр. 125).

⁶⁶    Имеется в виду сочинение Кассиодора «Varia» (MGH, А А, t. XII).

⁶⁷    Речь идет о произведении латинского писателя первой по­ловины V в. Марциана Капеллы «О браке Филологии и Меркурия».

⁶⁸    «...Жалок римлянин, подражающий готу, дельный гот под­ражает римлянину».

⁵⁹    «Мы не можем повелевать религиею, ибо никого нельзя за­ставить верить вопреки воле» (Cassiodori Varia, II, 27).

⁶⁰    В записи Собчакова читаем: «Смутами, которые возникли тогда в Италии, воспользовался восточный император Юстиниан. Ве- лизарий, потом Нарцесс вступили в Италию и положили в ней конец остготскому владычеству после 20-летней упорной борьбы со сто­роны готов. Главными виновниками этих успехов Византии были туземные народы, помогавшие православным против ариан. Готское владычество в Италии пало. Снова обратилась Италия в провинцию Империи, но уже не Западной, а Восточной, и мы имеем достаточно свидетельств о том, что она имела причины раскаиваться в этом. Вместе с императорским наместником явилась в Италию вся тяжесть прежнего императорского управления относительно податей и нало­гов со всеми жестокостями, со всеми бедствиями, от которых Италия избавилась под владычеством Дитриха» (ЦГАЛИ, ф. 152, on. 1, ед. хр. 2, л. 85).

⁶¹   По-видимому, речь идет о кн.: D. Hume. The History of England from the Invasion of Julius Caesar to the Revolution in 1688, vol. I. London, 1786.

⁶²   Имеется в виду работа: J.Lingard. A History of England from the First Invasion by the Romans to the Commencement of the Reign of William the Third, vol. I. London, 1837.

⁶³   Имеется в виду кн.: М. Lappenberg. Geschichte von England, Bd. I—II. Hamburg, 1834—1836.

⁶⁴   Речь идет о труде: Sn. Turner. History of the Anglo-Sa­xons; comprising the History of England from the Earliest Period to the Norman Conquest, 4 vol. London, 1799—1805.

⁶⁶ Очевидно, речь идет также о работе: F. Palgrave. History of England: Anglo-Saxon period. London, 1837.

⁶⁶    В записи лекций 1839/40 г. читаем: «Я уже сказал, что се­верные берега Фландрии были заселены летами саксонского про­исхождения. Отсюда название Litus Saxonicum» (ГБЛ, М. 4184,
л. 87). Далее Грановский ссылается па работу Шаумана (см. прим. 48).        ~

⁶⁷                В записи лекций 1839/40 г. читаем: «Впрочем, это известие

о прибытии братьев Гензистаи Хозры похоже на мифическое предание исторического факта. 1) Беда говорит о них, будучи неуверен в до­стоверности, и прибавляет ,,dicitur“ и т.д. 2) Другое обстоятельство то,что мы нигде не встречаем двух вождей при одной дружине». (ГБЛ, М. 4184, л. 88).

⁶⁸    Речь идет о сочинении Григория Турского: G г е g о г i i Turonensis Historia Francorum (MGH, Scriptores Rcr. Merov. t. I).

⁶⁹    «Chronicarum quae dicuntur Fredegarii Scholastici libri IV cum continuationibus» (См. MGH, Scriptores Rer. Mcrov. t. II).

⁷⁰  «Annales Laurissenses majores» (Cm. MGH, Scriptores, t. I).

⁷¹   Точнее: A. Duchesne. Historiae Francorum scriptores coaetanei, 5 vol. Paris, 1636—1649.

⁷²   См. M. Bouquet. Receuil des historiens des Gaules et de la France... Paris, 1738—1767.

⁷³   Грановский здесь и далее придерживается рассказа Григория Турского (op. cit., II, 33).

⁷⁴    При изложении этого раздела Грановский пользуется данны­ми Григория Турского (op. cit., II, 37).

⁷⁵    Gregorii Turonensis Historia Francorum, II, 39).

⁷⁶    Ibid., II, 40.

⁷⁷   Все эти материалы взяты Грановским у Григория Турского (op. cit., II, 41—42).

ЛЕКЦИИ 1848/49 г.

(запись В. Собчакова)

1-       я лекция

¹    Введение к курсу истории средних веков, особенно в первые годы своей деятельности, Грановский обычно давал в более развер­нутом виде (см. лекции 1839/40, 1843/44, 1845/46, 1846/47 гг.). Осве­щение задач исторической науки и определение ее, развитие поня­тия всеобщей истории на различных исторических этапах, земля и ее население, обзор литературы по всему курсу — вот обычная схе­ма введения. Однако в те годы, когда Грановский читал курс древ­ней истории, такое пространное введение, естественно, предпосыла­лось этому курсу, а чтение истории средних веков открывалось не­большим вступлением. Во введении к лекциям Грановского по древ­ней истории ^начала 50-х годов (в студенческой записи) мы читаем: «Всеобщая история объясняет законы, по которым совершается зем­ная жизнь человечества,указывает на законы и цели поступательного движения. Уже этого одного достаточно, чтобы ответить на вопрос, раздававшийся во все времена даже из уст великих мыслителей, — какая польза истории? Неужели можно спрашивать о пользе науки, которая объясняет жизнь человечества и законы его бытия и прогрес­сивного движения вперед? Есть, конечно, науки, как, например, язы­ки, технические пауки и др., пользы которых доказывать и не нужно- по здесь дело идет не об одном только практическом приложении исто­
рии. У греков и римлян она имела практическое приложение в об­щественной, законодательной деятельности; то же самое можно ска­зать в настоящее время и об Англии. Вообще знание истории необ­ходимо для каждого государственного человека, но не все ведь со­зданы быть государственными людьми, следовательно, для таких людей история остается без приложения, а следовательно, и без поль­зы. Можно доказать несостоятельность этого мнения. Кроме того удовлетворения, которое история доставляет высшим потребно­стям нашей природы она представляет еще другого рода утеше­ние тому, кто будет изучать ее без задних мыслей, не под[ста]вляя отдельных фактов под свои частные цели. На целые народы и иа отдельные лица, говорил Грановский, находят иногда минуты уныния, когда мир остается безотрадным, земная жизнь является, по-видимому, без цели и нравственность падает; тогда советницею и утешительницею является история: из нее видно, что человек часто бывал в таком положении, но что всегда выходил из него по­бедителем, что зло никогда не преобладает и что добро никогда со­вершенно не уничтожается. Исторические лица, на которые указы­вают скептики в опровержение этой мысли, служат блистательнейшим ее доказательством, именно — это люди, павшие за свои идеи. Правда, они гибнут, но имя их остается; они же получили свою на­граду в деятельности совершения подвига согласно с их убеж­дением.

Чем более углубляешься в историю, тем более укрепляешься в жизни. История уничтожает в нас эти недоверчивые, скептиче­ские мнения, которые лишают нас энергии и нравственных сил. Каж­дому ученому прилично выше всего ставить свою науку, но особен­но должен любить свою науку историк, науку, которая похожа на океан, в который сливаются все другие науки как источники и дают ей вспомогательные средства (ГБЛ, М. 3538. XIV, лл. 9 об.— 10). '

^2-3 Грановский имеет в виду учебник И. Кайданова «Учебная книга всеобщей истории... История средних веков» (СПб., 1839 и другие издания).

⁴    Имеется в виду «Руководство к познанию средней истории» С. Смарагдова. Как писал Грановский в рецензии, опубликованной еще в 1841 г., в основу своего учебника Смарагдов положил сочи­нение Лео «Lehrbuch der Geschichte des Mittelalters» (Halle, 1830). Ср. Т. Н. Грановский. Сочинения. М., 1900, стр. 502.

⁶ Речь идет о кн.: Ф. Лоренц. Руководство к всеобщей истории (ч. I. СПб., 1845; ч. II, отд. 1. СПб., 1847; ч. И, отд. 2. СПб., 1851; ч. III, отд. 1—2. СПб., 1847).

⁶   Ср. рец. Грановского на книгу Ф. Лоренца «Руководство к всеобщей истории» (стр. 203—209 настоящего издания).

⁷    Грановский, по-видимому, имеет в виду труд:Н. Н а 11 а т. View of the State of Europe During the Middle Ages, vol. 1—2. London, 1818.

⁸    Речь, очевидно, идет о кп.: Fr. К о г t ii m. Die Geschichte des Mittelalters. Bern, 1836.

⁹    Имеется в виду, кн.: F. Ch. Schlosser. Weltgeschichte in zusammenhangender Darstellung. Bd. I—IX. Frankfurt am Main,

181(5—1824.

¹⁰   Cesare Cantu. Histoire universelle. Paris, 1843—1849.

¹¹   E. Gibbon. History of the decline and fall of the Roman Empire. London. 1776—1788.

2-я лекция

¹   Ср. с лекцией о Каролингской империи 1845/46 г.: «Многие историки весьма примечательные приписывают... разложение Карло­вой монархии бездарности его преемников, восстанию националь­ностей, насильственно сдавленных. Таково мнение Тьерри. И то и другое воззрение односторонне. Преемники Карла не походили на Меровингов: это были благородные, даровитые люди, понимавшие идею предков и жертвовавшие для нее жизнью. Это, без сомнения, можно сказать о франкских Карловингах. Не одна реакция нацио­нальностей вела к распадению, причина этого была глубже. При­чина лежала в отсутствии всякого единства, всякого общего начала, всякой мысли о единстве». (ОПИГИМ, ф. 345, ед. хр. 19, лл. 45 об.— 46).

²   Грановский, видимо, имел в виду труд: J. Р е t i g n у. Etudes sur l’histoire, Ies lois et les institutions de l’epoque merovingienne. Paris, 1843—1845.

4-      я лекция

¹   В действительности эти слова принадлежат не Лактанцию, а Аммиану Марцеллину (XXII, 16, 23).

²    В лекциях 1845/46 г. читаем: «Повсюду, на всех точках импе­рии начинаются восстания народные. Восстают богады, восстают рабы, восстают сельские жители, которым не остается более ника­ких средств, и к этим сельским жителям присоединяются другие элементы. Мы видим людей образованных, которые становятся во главе этих восстаний. Есть несколько характеристических приме­ров и ужасных. На огромных пустых полях империи паслись стада богатых владельцев, их стерегли пастухи, племя дикое; из них обра­зовались шайки разбойников, которые грабили все более и более». (ОПИГИМ, ф 345, ед. хр. 19, л. 30).

³    См. прим. 23 к конспекту.

⁴    Точнее: М. A m р ё г е. Histoire litteraire de la France avant le douzieme siecle. Paris, 1839.

⁶    Оценка сочинения Шампаньи в этой лекции совпадает с той, которую Грановский дает в рецензии на книгу А. Шмидта «История свободы исповедания и мысли в первое столетие империи и хри­стианства» (см. Т. Н. Грановский. Соч., стр. 458—459).

⁶   Т. е. в 1847 г.

⁷   Ссылка на рецензию Т. Н. Грановского на кн.: Ad. Sc hm i’d t. Geschichte der Denk-und Glaubensfreiheit im ersten Jahrhundert der Kaiserherrschaft und des Christentums. Berlin, 1847.

⁸                В лекциях по древней истории (1848/49 г.) Грановский писал

о  греческой философии: «Мы укажем на философию греческую как на выражение греческого духа, и в самых явлениях философии обличав[шего] нравственный упадок народа, лишившегося жизни в самых основах этой жизни. Всякому случалось читать и слышать обвинения, возводимые на философию. Ее упрекают в отвлечении от жизни, в отрешении мысли от жизни, в бесполезном углублении

мысли в самое себя, что философия всегда имеет разрушительное направление, всегда враждует против всего настоящего, существую­щего. Оправдывать философию против этих обвинений не стоит тру­да, ее давно оправдала история и наука: обвинения эти повторяются людьми, живущими задним умом, людьми отсталыми. Философия ничего не разрушает, как ничего не создает: она является выра­жением мысли в данный момент истории, выражением со­знания, соответствующего известному порядку вещей, который создает не она, хотя и является посредствующим деятелем в нем». (ЦГАЛИ, ф. 152, on. 1, ед. хр. 1, л. 111).

Далее Грановский отмечал: «Тогда началась блестящая эпоха софистов. Мы скажем несколько слов об укоренившемся предрассуд­ке, частью невежественности насчет софистов. Под именем софистов мы привыкли разуметь людей, играющих истиной, для которых в истине нет ничего священного. Такое воззрение ложно. Первые софисты греческие в эпоху, о которой теперь идет речь, были люди смелые, впервые выступившие на поприще умозрения: человек по­нял впервые все могущество разума, всю несостоятельность всего остального перед разумом; но он понимал разум как нечто личное, он неловко пользовался своим оружием, но в этом великом уваже­нии к разуму было нечто величественное, поэтическое: впервые вступил разум в свои великие права. Один из новейших писателей, величайших представителей немецкой философии сказал: „Все действительное разумно, все разумное действительно“. Это по­ложение может быть принято, но с значительными ограничениями, .по крайней мере в том смысле, что не всякая действительность соот­ветствует разумным целям. Но для софистов греческих это положе­ние, хотя не высказанное в таких словах, было в некотором смысле догматом, верою, что все противоречащее разуму недействительно: разум дает меру вещам» (ЦГАЛИ, ф. 152, on. 1, ед. хр. 1, лл.111—112).

⁹ Ср. отрывок, посвященный истории красноречия, из пятой лекции, опущенной нами (см. Предисловие, стр. 22):

«Мы заметим в истории постоянно повторяющиеся явления, что когда один порядок вещей падает и сменяется другим, то эта но­вая сторона приобретает только идеи, обычаи, учреждения старые, кои не могут быть приложены к новому обществу, но от коих об­щество не может отделаться. Таким образом республиканский Рим за­вещал иператорскому Риму многое, не соответственное новому по­рядку, и что было, следовательно, постоянным элементом внутренне­го беспокойства, какою-то постоянною ложью среди изменившихся отношений. Таково было красноречие. К чему было римлянам, под­данным империи, изучать это искусство, когда уже благородной це­ли красноречия не бмло; а между тем оставались школы, куда отда­вали юношей для изучения красноречия. Можно сказать, что это было не великое зло, это была педагогическая ошибка, которую ис­править было нетрудно, но и их [ошибки] нельзя было делать безнаказанно, ибо они находились в связи с нравственным состо­янием.

Изучение школьного красноречия уже не было полезно; оно не прилагалось к жизни. Очень часто случалось молодым римским гра­жданам начинать свое поприще публичным обвинением какого- нибудь высшего римского сановника. Это было торжественное обви-

15 Лекции Т. Н. Грановского
пение во имя нарушения права, во имя оскорбленного народа; и этом впервые сказывается талант молодого гражданина. В эпоху импе­раторскую этот род красноречия возделан с успехом. Поводов к обви­нению было достаточно, особенно после Тиверия, который перенес закон об оскорблении народа на лицо императора. Тогда явилась страшпая толпа ораторов, коих имена преданы бессмертию Та­цитом, ораторов, коих занятие состояло в обвинении граждан. Красноречие сделалось развратным. Дело оправдания было, ко­нечно, труднее, чем дело обвинения. Раболепные судьи не смели оправдывать». (ГБЛ, М. 3598. XXI, л. 13 об.).

9-       я лекция

¹    В опущенной нами пятой лекции Грановский дает более про­странную характеристику Тацита, показывая и его отношение к современному ему римскому обществу. Грановский говорит:

«Возьмем историю; мы здесь найдем летопись и историю Та­цита. Не будем повторять то, что уже несколько раз сказано; ука­жем на превосходные статьи покойного профессора Крюкова о трагическом характере Тацита. Но для нас Тацит важен как при­знак характеристики известного времени. Такие явления, как Та- цитова книга, возможны только на рубеже двух миров — разре­шающегося и наступающего. В книге Тацита более всего поражает мыслящего читателя сжатое негодование на каждой строке. Бес­прерывно обращается он к прошедшему, дабы научить настоящее. Но есть еще одна сторона, в которой можно найти сходство между Та­цитом и Руссо. Известно, что Руссо начал свое литературное по­прище сочинением о пользе науки. Это сочинение, кое называют па­радоксом, странным мнением, коим писатель хотел заинтересовать публику. Руссо в этом сочинении отвергает пользу науки — мысль неверная, но не парадокс. Его сочинение имеет другой смысл. Ода­ренный глубокой потребностью права, измученный средой, в коей жил, без негодования он не мог слушать похвалы, которые раздавал себе XVIII век, столь гордый своей цивилизацией, и задал вопрос, в чем же состоит эта цивилизация? Какую пользу она принесла? Это был вопль оскорбленного больного сердца, а не парадокс тще­славного ритора. У Тацита в другой форме, конечно, но мы найдем сходное выражение его чувства о германцах. Здесь видно скорбное раздумье человека, остановившегося на рубеже древней цивилиза­ции. Поэтому он обращается с какою-то любовью, с каким-то при­страстием к народу, еще не проникнутому цивилизацией, к народу простому. Это недоверие к цивилизации, этот скептицизм, который может постигнуть челов[ека], есть отличительный признак времени упадка. Э<ги времена, как мы уже сказали, имеют двоякий характер: упадка и возрождения нового общества. Это упадок в одну сторону и зачаток в другую». (ГБЛ, М. 3598. XXI, лл. 14 об.—15).

²   Работа Филлипса названа ошибочно. Видимо, имелась в ви­ду кн.: G. Phillips. Deutsche Geschichte mit besondererRucksicht auf Religion, Recht und Staatsverfassung, Bd. I. Berlin, 1832.

³   Речь, видимо, идет о труде: G. W a i t z. Deutsche Verfas- sungsgeschichte, Bd. I—II. Kiel, 1844—1847.

⁴    F. О z a n a m. Les Germains avant le christianisme. Paris, 1847.

⁵    Грановский, очевидно, имеет в виду кн.: II. Lude n. Gc- schicJite des deutschen Volkes. Gotlia, 1825—1837.

⁰    Речь идет о кн.: Ch.-K. Barth. Teutschlands Urgeschichte. Erlangen, 1840.

⁷    Ol. R u d b e с k. Atlantica sive Manlieim, vera Sapheti pos­t его rum sedes et patria. Upsal, 1675—1798.

10-       я лекция

¹   См. F. Guizot. Histoire de la civilisation on France, t. I. Paris, 1853, p. 131—133.

²   Судьба туземного населения Америки всегда привлекала со­чувственное внимание Грановского. К этому вопросу он обращался в лекциях по древней истории конца 40-х годов, когда, проводя ана­логию между греческой колонизацией и кровавыми захватами, осу­ществляемыми испанцами, говорил, что последние «не принесли в новый мир образования. Напротив, судя по тому, что знаем о преж­нем образовании Мексики и Перу, пришествие европейцев было гибельно, ибо христианство было внесено так, что его не могли при­нять сердечно американцы. Они назывались только христианами, а в сущности были такими же язычниками, которыми застали их Кор- тец и Пизарро. Одним словом, действия испанских завоевателей в Южной Америке были разрушительны, а не благотворны». Но и отношение английских колонизаторов к туземцам, отмечал Гранов­ский, было также «самое враждебное. Колонисты ненавидели их, как рабов и язычников; они не обращали их в рабство, потому что эти племена были более мужественны, а во-вторых, им не было рас­чета: здесь не находились богатые рудники» (ГБЛ, М. 3598. XVI, тетр. 2-я, л. 12 об.).

В лекциях начала 50-х годов он также подчеркивает, что испан­ские захватчики принесли туземному населению лишь «утеснения и истребления», что они крестили туземцев «огнем и мечом» (ГБЛ, М. 3598. XIV, тетр. 3-я , лл. 12 об.— 13). Позднее, в 1854 г., Гра­новский, рассказывая студентам о великих географических от­крытиях (в курсе новой истории), отмечал, что жестокое преследо­вание индейцев, непосильный труд в рудниках способствовали их вымиранию: «На островах Антильских исчезло туземное население; причины их гибели были различны: война, жестокость необыкновен­ная испанцев, которые держали даже собак для травли бедных дика­рей; тяжелые работы, наконец, к которым принуждали дикарей ис­панские властители». Лишь «небольшие племена, отстаивавшие свою независимость, удалились в самые пустынные, дикие места, в ко­торых трудно было их преследовать» (ГБЛ, М. 3598. XXVIII, лл.

45    об.— 46).

³    Ср. эти высказывания с анализом поземельных отношений у древних германцев, который делает Грановский в позднейших своих работах. В статье «О родовом быте у древних германцев» Гранов­ский на основе тщательного анализа данных Цезаря и Тацита чет­ко формулирует свою точку зрения на родовой характер древнегер- мапской марки эпохи Цезаря, общинную собственность на землю у древних германцев. Он критикует теории Мезера и Эйхгорна, взгляд которых «на самую марку певереи потому, что они не хотят признать
перемен, которые произошли в ее внутреннем устройстве со времен Цезаря до того времени, когда она предстает нам в полном истори­ческом свете» (Т. Н. Г р а н о в с к и й. Соч., стр. 97. Ср. А. И. Д а- нилов. Т. Н. Грановский и некоторые вопросы социальной исто­рии. УЗ Томского гос. ун-та, № 16, 1951, стр. 77—80).

⁴    «Есть люди, которые на их языке называются „эделинги“, „фри[ли]нги“ и „лассы“, что по-латыни означает: благородные, сво­бодные и рабы» (MGH, Scriptores, t. II, p. 361).

⁶ См. Н. Leo. Geschichte von Italien, Bd. I. Hamburg, 1829, S. 59.

⁶ «Военачальников^они избирают по^доблести, королей по знат­ности» (Тацит. Германия, гл. VII, пер. Ф. Моравского. Сб. «Древ­ние германцы», стр. 59).

-⁷ Точнее: Н. S у b е 1. Entstehung des deutschen Konigtums. Frankfurt a. М., 1844.

⁸    Ср. рец. Вайца на кн. Зибеля — «Zeitschrift fur Geschicln.s- wissenschaft», hrsg. von A. Schmidt, t. III. Berlin, 1845, S. 13—41.

⁹    Cm. G. Fillips. Deutsche Geschichte mit besonderer Riick- sicht auf Religion, Recht und Staatsverfassung, S. 81—98.

Cp. Das Nibelungenlied. Abenteuer XV.

¹¹   См. Тацит. Германия, гл. XXIV.

¹²   «Старейшины, творящие суд по округам» (Т а ц и т. Герма­ния, гл. XII).

¹³   См. A.-F.-H. Schaumann. Geschichte des niedersa- chsischen Volks von dessen ersten Hervortreten auf deutschen Boden an bis zum Jahre 1180. Gottingen, 1838.

15-я лекция

¹     Особенно широко Грановский пользуется материалами пи­сем Сидония Аполинария (PL, 58, р. 534, 585 etc.) в 16-й лекции (2-я часть, не публикуемая нами).

²    Грановский имеет в виду сочинение Григория Турского «Hi- s tori a Franco rum» (MGH, Scriptores, t. I).

³   P s e u d o-F re degari Chronicon (MGH, Scriptores, t. II).

⁴    Точнее: A. Duchesne. Historiae Francorum scriptores coaetanei, 5 voi. Paris, 1636—1649.

⁶M. Bouquet. Recueil des historiens des Gaules et de la France. Paris, 1738—1767.

⁶    Имеется в виду труд: S. S i s m о n d i. Histoire des Fran^ais. Paris, 1821—1844.

⁷   Речь идет, видимо, о сочинении: Н. Martin. Histoire de France. Paris, 1838.

⁸   Грановский имеет в виду труд: J. Michelet. Histoire de France. Paris, 1833.  ^

⁹    Речь идет, видимо, о работе: J. Р ё t i g n у. Etudes sur l’his- toire, les lois et les institutions de l'epoque merovingienne. Paris, 1843—1845.

¹   См. Ш. М о и т е с к ь е. О духе законов. М., 1955, стр. 589—

590.

²    См. К. F. S а V i g п у. Geschichte des romischen Rechts im Mittelalter, Bd. I. Heidâberg, 1834, S. 301—303.

18-я лекция

¹    «Придумал какую-то басню и начал говорить о разных пред­метах» (Григорий Турский. История франков, III, 7. Цит. по кн.: «История средних веков в ее писателях...», составитель М. Стасюлевич. СПб., 1913, стр. 555).

²    «Теодорих был чрезвычайно искусен в подобного рода хит­ростях» (там же).   *

25-     я лекция

¹    Ср. с лекциями 1845/46 г.: «Преобладающий элемент в И ве­ке есть, бесспорно, феодализм. Об истории и влиянии феодализма,

о  его юридическом и нравственном характере много писали. Этот вопрос еще доселе не причислен к тем историческим вопросам, кото­рые имеют для нас только ученое значение. Еще доселе западное общество борется против остатков феодального быта, хочет очистить от него совершенно свою почву.

Во время своей силы феодализм уже нашел ревностных и горя­чих защитников, хотя тогда мало нуждался в них; тогда он доказы­вал свою законность, свое право на существование самим существо­ванием своим. Не прежде исхода 17 и начала 18 века началась об .этом предмете ученая полемика. Отличнейшие писатели и публици­сты принесли участие в этот спор. В числе его защитников особенно замечателен граф Boulainvilliers, французский аристократ исхода

17   и половины 18 века. Он написал превосходное, но в высшей степени одностороннее сочинение о феодализме. Может быть, ни один ученый ни прежде, ни после не [перенесся] с таким талантом, с та­кой силой убеждения не принял так к сердцу вопроса о феодализме, как граф Boulainvilliers. Читая его, можно подумать,что это говорит какой-нибудь воскресший барон феодального века. Он очень последо­вателен. Он отрицает среднее сословие,считает его беззаконным, рав­но отрицает и королевскую власть в том значении, какое она приняла в 17 и 18 веках. Это человек совершенно средних веков, признающий только тот класс, к которому сам принадлежит: о прочем он говорит с презрением — оно для него не существует. Это был человек одно­сторонний, но в самой односторонности своей могущественный и по­следовательный. Не многие французские ученые могут похвастаться таким глубоким знанием памятников, каким обладал граф Boulain­villiers, хотя в его время они были гораздо реже и доступ к ним труд­нее.

Много было противников феодализма, защитников королевской власти и среднего сословия; в продолжение всего 18 века не преры­валась полемика между обеими партиями. Она разрешилась уже в

кровавом акте революции. После революции, во время реакции,

которая поднялась против всех явлений и результатов революции, явились новые защитники феодализма, новые теории, которые про­сто хотели возвратить новой европейской жизни феодальн[ый] элемент во всей его силе и односторонности. Достаточно упомянуть

о  [Галлере], швейцарском ученом, который написал 5 томов tJber die Restauration der Staatswissenschaft. Это не что иное, как воз­вращение феодального элемента. Он был очень последователен . . . Не говорю уже о менее известных ис[тори]ках. Эта партия была многочисленна, особенно до революции, теперь она теряет свое влия­ние. Не говоря о том, что новые защитники феодализма не имели ни глубокой учености графа Boulainvilliers, ни его энергического ума, они самый феодализм представили не таким, каким он был действи­тельно. Они создали идеал феодального быта, в истине коего они не так были убеждены.

Наука, впрочем, управилась с этими жалкими явлениями. Самое даровитое из этих сочинений есть, бесспорно, сочинение английского оратора Вбгк о французской революции. За несколько лет до того он издал превосходное сочинение об американской революции, где он защищал идею равенства и свободы 18 столетия вовсе не по убеж­дению , не из бескорыстных видов, а против французской революции, как английский тори. Но во всяком случае это замечательная книга, в которой все оправдание феодальной эпохи гораздо умнее выставле­но, чем у [Галлера.] Окончательный приговор феодальной эпохе принадлежит, собственно, нашему времени. Исторические труды по­следних десятилетий показали феодализм в настоящем виде его. Самые лучшие сочинения (не говоря о древних трудах немецких) на­ходятся у французов, в курсе Гизо: «Histoire generale de la civi­lisation en Europe» и «Histoire de la civilisation en France», где oii разбирает феодализм во всех отношениях. Мы не соглашаемся с ним только в некоторых частностях, но вообще это полная, живая кар­тина» (ОПИГИМ, ф. 345, ед. хр. 23, лл. 117 об.—118).

²   «Все, как у нас» (франц.).

³    См. Ф. Г и з о. История цивилизации во Франции, пер. М. Корсак. М., 1881, стр. 253.

⁴    По этому вопросу Грановский в 17-й лекции говорил: «Для напуганных умов IX ст. представлялось еще возможным возвраще­ние прежних смут, прежнего анархического периода переселения народов. Во второй половине IX ст. возникло знаменитое Морав­ское царство, которое в княжение^Святополка боролось со всей Гер­манией. Венды грозно напирали на Саксонскую марку. Еще более жестокие враги грозили с севера. Это были норманны. Читая лето­писи IX ст., видим под каждым годом жалобы на страшные опусто­шения и грабительство со стороны норманнов. Но довольно сделать вопрос: откуда взялись силы у этого малочисленного народа Сканди­навии для таких значительных подвигов в самых населенных краях Европы? Решить этот вопрос можно только при внимательном рас­смотрении внутреннего порядка вещей в тогдашнем государстве. Мы видим еще при Меровингах и Карле Великом медленное движение латино-германских народов к феодализму, результатом которого бы­ло уничтожение собственности, переход ее в феодальные владения. Прежние полноправные германцы делались или ленниками графов или нечто вроде зависимых от них колонов. Уже Карл Великий при­
нимал все меры, чтобы положить конец притеснениям графов отно­сительно низших классов народа; меры были безуспешны, положение последних все становилось тягостнее и тягостнее. Оно дошло, нако­нец, до последней степени страдальчества при внуках Карла Вели­кого, во время этих опустошительных междоусобных войн, которыми воспользовались преимущественно графы: везде возникали феодаль­ные формы. Тогда явились многочисленные толпы голодных кре­стьян, грабивших Галлию. С этими-то толпами недовольных, от­ринутых обществом, вступали в отношения союзов норманны». (ЦГАЛИ, ф. 152, on. 1, ед. хр. 2, л. 100).

⁵    В курсе публичных лекций 1845/46 г. Грановский говорил: «Для него (феодала.— С. А.) разницы между вилланами и рабами не было. И те и другие были его подданные, он их судил своим дво­рянским правом. Перед воротами своей башни он поставил висе­лицу, на которой он вешал их. Он подчинял их многим безобразным постановлениям, о которых будет еще речь. У раба нет права на ду­ховное завещапие. Если он умирает без детей, то все нажитое трудом имущество достается господину. Если у него есть дети, то лучшая часть все-таки принадлежит господину. Это называлось правом мерт­вой руки (droit de la main morte). Вам, может быть, захочется знать происхождение этого страшного названия. Когда у бедного раба ни­чего не было, чем платить подать, тогда посылался сыщик, который отрубал ему правую руку и приносил господину. Были, конечно, некоторые постановления, некоторые юридические обычаи, утверж­денные временем, общим признанием, которые должны были лежать в основании этих общественных отношений. Но где были силы обще­ственные, где было ручательство в соблюдении этих положений. Жа­ловаться было негде, управы было неоткуда ждать. Одним словом, единственным пределом власти владельца был его произвол». (ОПИГИМ, ф. 345/ ед. хр. 19, лл. 57 об. —58).

26-     я лекция

¹    В лекциях 1845/46 г. Грановский говорил: «Эта феодальная башня служила страшным знаменателем силы феодального мира. Неприступная, она заключала в себе все, что дорого было феодаль­ному владельцу. Здесь он предавался чувству любви, чувствам нрав­ственным, вне ее он был грабитель. Когда выходил он из нее, он наде­вал другую, подвижную, если мощно так выразиться, башню. С ног до головы он был закован в железо. Это было какое-то поколение центавров. Вопрос, откуда рыцари заимствовали средневековое свое вооружение, был предметом продолжительных споров. Многие думали, что эти доспехи заимствованы с Востока, но это несправед­ливо. Прежде всего они заимствовали это от римлян. Саллюстий го­ворит еще о коннице в железе. Но происхождение этого вооружения легко можно объяснить. Число феодалов было невелико в сравнении с прочим народонаселением. Им нужно было придумать все средства к защите от многочисленного народонаселения. Они запирались в башнях, они заковывались в железо. Они присвоили себе исключи­тельное право на коня. Эта стальная конница ходила без страха на превосходных числом возмутившихся поселян. Но нужно за­метить, что и башня, и доспехи — оружие оборонительное. Это
показывает недоверчивость, страх. Я высказал все, что можно было сказать против феодального устройства. За иерархией феодалов шла иерархия страдающего народонаселения вилланов и рабов. Но от­чего этот порядок вещей в самом начале не возбудил ненависти, от­чего в века, близкие нам, он нашел защитников даровитых? Как вся­кое великое историческое учреждение, феодальный мир отслужил свою службу человечеству. Феодальный мир был законною формою в это время; когда государство утратило всякое единство, явился феода­лизм. У него был идеал правления, у него была своя теория». (ОПИГИМ, ф. 345, ед. хр. 19, лл. 59 об.—60).

²   См. Ф. Гизо. История цивилизации во Франции, стр. 107.

³   Речь идет о работе: J. В. Saint е-Р а 1 а у е. Memoires sur l’ancienne chevalerie. Paris, 1759—1781.

⁴   Имеется в виду кн.: С.- Ch. F а и г i е 1. Histoire de la Gaule meridionale sous la domination des conquerants germains. Paris, 1836,’ 4 voi.     •

⁶ См. Ф. Г и 3 о. История цивилизации во Франции, стр. 111— 113.          *

⁶   Точнее: К. Hegel. Geschichte der Stiidteverfassung von Italien, t. II. Leipzig, 1847.

27-        я лекция

¹  См. K. S a v i g n y. Geschichte des romischen Rechts im Mit- telalter. Heidelberg, 1834, S. 289—296, 396—458.

²  Cesare Balbo. Istoria d’Italia dalle origini fino all'a anno 1814. Losanna, 1845, p. 136—139.

³   Речь идет о работе: К. F. Е i с h h о г n. t)ber den Ursprung der stădtischen Verfassung in Deutschland. «Zeitschrift fur geschicht- liche Rechtswissenschaft», Bd. I, 2, 1815, 1816.

⁴   Грановский имеет в виду труд: W. Ed. W i 1 d a. Das Gilden- wesen im Mittelalter. Berlin, 1831.

⁵   В записи лекций 1845/46 г. читаем: «Я упомянул о городах; в начале XII ст. это слово, дотоле второстепенное и мало занимав­шее места в летописях, является исполненное блеска с эпитетами, часто показывающими ненависть летописцев. Во Франции было два рода городов. Одни в Южной Франции, к югу от Лоары, в Бургун­дии; немногие к северо-востоку Франции были римского происхож­дения; они сохранили свое устройство муниципальное, курии санов­ников». «В Северной Франции были города другого рода. Они воз­никли возле монастырей, церквей и замков. Во время набегов и утес­нений вилланы, отвыкшие от оружия, привыкли получать защиту от воинственного дворянства. Они тесно строились около замков, и так скоро составились местечки и города. Они селились на чужих землях и делались вилланами, и [пропуск в рукописи] продавали свободу за защиту, которая навсегда давалась им. Чем более было пришельцев, тем сильнее был владелец. Он старался привлечь но­вых поселенцев от соседей обещаниями, льготами. Здесь началась промышленность и торговля, которые владелец не уничтожал, ибо в этом была его собственная выгода, хотя феодальные владельцы не всегда понимали свои постоянные выгоды и жертвовали ими времен­ным прихотям. Другие города возникли около монастырей и церквей; их можно было отличить потому, что они начинались с слова Saint,

Здесь было лучшее положение вилланов; церковь не грабила их, как феодальные владельцы, притом давала более средств к обогаще­нию, ибо туда стекалось множество народа на богомолья и ярмарки. Первые постановления аббатов и епископов, заведовавших этими городами, были торговые — относительно мер и весов. Но поста­новлений общих, ограждавших от господина, не было никаких. Насколько эти отношения были удовлетворительны, увидим — стоит взглянуть на современную картину Северной Франции. За исключением немногих городов, где остались следы римского влия­ния, феодальный господин, как бы он ни назывался, имел право со­бирать всевозможные подати, личный поголовный ценз, подать с имущества, кроме того, бесчисленные подати косвенные. Жители городские не могли выехать за ворота, чтобы продать свои произве­дения и возвратиться с купленным хлебом, не заплативши подати. Он не мог спечь его сам, а должен был нести на господскую печь и платить пошлины. Он не мог жениться сам и выдать дочь без денег, не выпросив позволения или не купивши его. Феодальные господа хотели распространить сельские отношения и на городских жителей, ибо они были богаче, хотели подчинить их праву мертвой руки, сделать рабами. Сделать [пропуск в рукописи] одно различие меж­ду городами, принадлежащими церковным сановникам и феодаль­ным светским владельцам. Церковные владельцы пользовались всеми доходами, но уничтожали везде личное рабство . Не дол­жно думать, чтобы эти жители терпеливо и кротко сносили эти при­теснения. В XI ст. в первый раз услышано было слово communa — союз городов, слово столь страшное для феодальных владельцев. Первые союзы общин были легко сокрушены, и где же было этим ремесленникам и лавочникам бороться с феодальными дружинами. Но богатство их росло и потребности человеческие развивались под влиянием учения церкви. Борьба императора с папою, крестовые походы, восстания городов итальянских — все это подействовало и на города французские. Одна за другою поднимаются общины против притеснителей своих, начинаются войны ужасные, каждая община борется отдельно. Замечательно, как здесь видно разъеди­нение феодального общества: ни города, ни феодальные владельцы не призывают на помощь других, каждый борется один». (ОПИГИМ, ф. 345, ед. хр. 19, лл. 91—92 об.).

⁶   «Коммуна — неведомое прежде и дурное слово» (G v i b е г t i abbatis de Novigcnto. De vita sua.... Recueil des historiens des Gaules et de la France, t. XII, p. 250).

⁷   Ср. с высказываниями Грановского о средневековом городе в публичных лекциях 1845/46 г.: «Мы перейдем теперь к другой фор­ме средневековой жизии — форме городской. Еще недавно успели завоевать свою независимость города. Они как-то недоверчиво смот­рели на свою свободу. Города стали похожи на феодальные замки. Первым делом городов было укрепиться стенами. У каждого бога­того горожанина была башня, на ночь улицы запирались цепями, запирались ворота. Но жизнь в этих городах не похожа на жизнь, которая была в замках. В этой жизни есть что-то узкое, робкое, не­решительное. Жители городов радовались только тому, что освобо­дили от феодальных когтей свой кошелек. Выше они не поднимались. Естественно, что при таком взгляде па жизнь, чуждом поэзии, здесь