Юридические исследования - МОРАЛЬ И РЕЛИГИЯ УГНЕТЕННЫХ КЛАССОВ РИМСКОЙ ИМПЕРИИ. Е.М.ШТАЕРМАН Часть 1 -

1. МЕТОДОЛОГИЯ ВОПРОСА

В богатой литературе, посвященной истории римской культуры в ее различных аспектах, мы почти не встречаем исследований, затрагивающих идеологию широких масс — свободной трудящейся бедноты, отпущенников, рабов— в период Римской империи. Лишь попутно иногда приводятся некоторые ставшие общепринятыми положения, справедливость которых, как правило, не подвергается дальнейшей проверке. К таким общим местам в первую очередь принадлежит переходящее из одной работы ® другую утверждение о решающей роли рабов и отпущенников в распространении на Западе восточных культов с их сложной мистикой, привившей людям нездоровый интерес к потустороннему миру sa счет воли к нормальной жизни и деятельности в мире земном. Даже такой тонкий и трезвый исследователь, как Гренье, говорит о начавшейся при империи деградации плебса, который привлек и образованные людей к «экзотическим культам»¹. Историки же, в ,большей или меньшей степени склонные к расистским концепциям, видят в «ориентализации» низших классов одну из главных причин упадка империи. Между тем первая же серьезная проверка, на основании данных о социальном составе митраистов, показала, что '(если отвлечься от популярности Митры среди занятых в администрации

_СТр 2^- Grenier. Les religions etrusque et romaine. Paris, 1948,

императорских рабов и отпущенников, бывших на совершенно особам положении) рабы « отпущенники в этом наиболее распространенном из всех восточных культов почти не принимали участия². Из числа многих сотен памятников культа Митры, известных в восточных провинциях, Италии, Африке, Британии, Галлии, Испании, только 10—15 могут быть с большей или меньшей уверенностью приписаны частным отпущенникам и рабам ³. Вовсе отсутствуют они в культе Юпитера Доли- хена, из восточных богов по количеству памятников стоявшего на втором месте после Митры⁴. Уже эти данные показывают всю необоснованность упомянутой выше точки зрения.

Другое общее место в работах западных историков, упоминающих низшие классы империи,— это сетования на достойный сожаления упадок их морали, приверженность к «мещанским» добродетелям и материальным благам, мелочное честолюбие, удовлетворявшееся почетной должностью в какой-нибудь коллегии, заменявшей не только рабу, но и свободному плебею семью и государство⁵. Такого рода представления, по существу, восходят к ортодоксальным историкам церкви, считавшим, что только христианству удалось преодолеть безнравственность и духовную опустошенность, поразившие античный мир накануне его гибели. Некоторые авторы отмечают, что в известных слоях беднейшего, главным образом сельского, населения еще жило почитание старых территориальных домашних и личных гениев, богов зем

² Fr. В б ш е г. Untersuchungen tiber die Religion der Sklaven in Griechenland und Rom. Die Wichtigsten Kulte und Religionen in Rom und lateinischen Westen. Wiesbaden, 1958, стр. 161—172.

³ M. J. Vermaseren. Corpus inscriptionum et monumentorum religionis Mithraicae. Hague, 1956.

⁴ P. Merlat. Repertoire des inscriptions et monuments du culte de Jupiter Dolichenus. Paris, 1951. Несколько большее распространение в этой среде имел издавна проникший в Италию культ Исиды. Но с ним, по-видимому, не были связаны принципиально новые элементы мировоззрения. Его популярности, как и популярности культа Кибелы, способствовала близость этих богинь к Матери-Земле, почитавшейся под разными именами народными массами Италии и западных провинций.

⁵ Например, J. В е a u j е и. La religion romaine â l’apogee de l’empire. Paris, 1955, стр. 27; S. Dill. Roman Society from Nero to Marcus Aurelius. New York, 1957, стр. 255.

леделия и ремесла, но считают что такие культы «питались лишь тщеславным партикуляризмом и наследственной традицией», как 'пишет Божё (стр. 31).

Таким образом, в современной западной литературе идеология народных масс империи рисуется в следующих общих чертах: моральный упадок, узкоэгоистические интересы, неразмышляющая приверженность традиции и 1вместе с тем стремление к идущим с Востока фантастическим мечтам о загробном блаженстве и к тайным знаниям о мире странных и противных здравому смыслу настоящего грека и римлянина богов. Насколько такая картина соответствует действительности, до самого последнего времени никто из западных историков проверить не пытался, хотя, как мы видели на примере несостоятельности тезиса о приверженности рабов и отпущенников к восточным культам, она в такой проверке, несомненно, нуждается.

Только в 1958 г. вышла упоминавшаяся уже книга Бё- мера, посвященная религиозным верованиям рабов Рима и западных провинций⁶. Автор собрал большой материал, иллюстрирующий распространение среди рабов различных культов, а также участие рабов в культовых коллегиях. Он подчеркнул, что исследование не изучавшейся до сих пор религии рабов во многом должно изменить точку зрения на античную религию в целом. Весьма ценны и плодотворны его выводы о большой роли различных коллективов в жизни рабов, о популярности среди рабов божеств, почти или полностью игнорировавшихся в официальном культе, и вместе с тем об их равнодушии не только к пользовавшимся особым покровительством императоров конца II и III в. восточным богам, «о и к главному богу римской империи — Юпитеру. Однако книга Бёмера имеет ряд недостатков, которые делают ее неспособной заполнить существующий в исторической литературе пробел и дать, по возможности, наиболее полный анализ идеологии эксплуатируемых классов. Главный из этих недостатков — полный отрыв религии от всех других форм идеологии и отрыв религиозных представлений рабов от верований

⁶ Более подробно о ней см. мою рецензию.— ВДИ, 1959, № 3, стр. 199—206.

других социальных слоев, от которых рабы «и в коей мере не были изолированы. Уже во введении (стр. 7) автор оговаривает, что не будет затрагивать морали рабов, так как она не имела ничего общего ни с культами, ни с той эпохой, которую он рассматривает, и в конечном счете определялась формулой Тримальхиона — «не постыдно то, что приказывает господин».

Не говоря уже о том, что вырванные из контекста слова Тримальхиона ⁷ скорее могут охарактеризовать мораль господ, чем мораль рабов, и что для суждения о последней можно найти другие, более близкие к действительности данные, самый отрыв морали от религии в данном случае совершенно неправомерен. В отличие от предшествующих периодов истории античного мира, когда в основе этики лежала не столько религия, сколько долг человека относительно того коллектива, к которому он принадлежал,— рода, фамилии, гражданской общины,— в период империи поиски в области религии и морали оказываются все более и более взаимосвязанными. Подробно этот вопрос будет рассмотрен ниже, но уже сейчас можно заметить, что ни рабы, ни свободные трудящиеся в этом смысле не составляли исключения. И для них, как для современных им философов из высших классов, одним из основных вопросов был вопрос как жить и во что верить, только отвечали они на него по-разному. Отказавшись от попыток связать моральные и религиозные представления рабов, Бёмер не попытался и выяснить, какие чаяния они связывали со своими излюбленными богами, какими наделяли их чертами, каким потребностям отвечали эти созданные ими образы, т. е. в конечном счете что же дают нам сведения о богах, популярных среди рабов, для суждения об их мировоззрении. Между тем не подлежит сомнению, что изучение того или иного культа представляет интерес только тогда, когда подводит нас к пониманию особенностей идеологии его адептов. В результате, констатировав, что рабы предпочитали одних богов другим, но не имели ни одного своего специфически рабского бога, автор прихо-

⁷ Они относятся к тому месту его рассказа о своей карьере, где он говорит о первых жизненных успехах, достигнутых любовной Связью как с господином, так и с госпожой.

дит к выводу (стр. 187), что рабы были мало самостоятельны в 'своих суждениях и в основном следовали традициям, созданным их господами. Вывод этот неубедителен, так как, 'почитая одного и того же бога, представители разных социальных слоев могли воспринимать его совершенно по-разному. Так, например, если для идеологов империи Антонинов Геракл ассоциировался с образом идеального монарха, для панегиристов Мак- симиана Геркулия — с победителем сынов земли — гигантов, то для близких народу киников он в первую очередь был тружеником, заслужившим бессмертие своими подвигами на пользу людей и простой, деятельной жизнью. Игнорируя внутреннее содержание культов и останавливаясь в основном на их внешней организации, Бёмер присоединяется к общепринятому мнению о коллегиях свободной бедноты и рабов как об организациях, мало связанных с религией и имевших основной целью, во-первых, обеспечить своим сочленам приличное погребение, во-вторых, удовлетворить их стремлению играть известную роль в общественной жизни, занимать почетные должности в коллегии и хотя бы таким образом возвыситься над массой себе подобных (стр. 72 сл., 87 сл.). Рабы и свободная беднота объединялись в коллегии не потому, что верили в тех богов, под покровительством которых стояли их корпорации, а скорее под влиянием чувства солидарности, связывавшей низшие классы, независимо от того, были ли они свободными или рабами. А раз так, заключает автор, то ни о каком классовом самосознании рабов, ни о какой революционности в их идеологии говорить не приходится — в Римской империи существовало лишь извечное противоречие между низшими и высшими, бедными и богатыми, а не между рабами и свободными (стр. 90, 191).

И этот вывод Бёмера представляется слишком поспешным. То обстоятельство, что рабы и свободная беднота имели одни и те же верования и формы организации и что их связывало чувство солидарности, не свидетельствует еще об отсутствии в их идеологии специфических черт, характерных для условий, сложившихся именно в рабовладельческом обществе.

Автор не учитывает того обстоятельства, что ни одно классовое общество не состоит только из двух основных

классов; в нем всегда имеются и другие классы и социальные группы, играющие более или менее значительную роль в зависимости от конкретных исторических условий. В Римской империи роль неосновных классов была особенно велика. В ряде 'провинций рабство не достигло значительного развития и господствовали многообразные формы эксплуатации, сохранившиеся еще от периода разложения первобытно-общинного строя и патриархального рабства. В областях с высоко развитым рабством уже начинался кризис всего способа производства, обусловливавший, между прочим, расслоение как класса рабов, так и класса свободных. Часть рабов и отпущенников оказывалась в привилегированном положении и сближалась и экономически, и идеологически с господствующими классами. С другой стороны, массы свободных разорялись и или непосредственно попадали в рабство (например, путем самопродажи, которую императорские законы пытались ограничить, но в конце концов санкционировали), или в качестве наемных работников, клиентов, колонов, инквилинов становились объектами эксплуатации, (формы которой определялись господствующими нормами рабовладельческого общества. Самое положение «маленького человека» и отношение к нему во многом обусловливалось положением раба и отношением к нему. И тот и другой не только социально, но и морально ставились ниже тех, кого происхождение и богатство избавляли от необходимости жить трудом своих рук. Сенека, признавай способность раба познать добродетель, делает множество оговорок в связи с неизбежными возражениями. И действительно, большинству представителей высших классов раб казался существом аморальным и лишь в незначительной мере способным к совершенствованию. Колумелла, характеризуя идеального вилика, говорит, что он должен иметь те добродетели, которые доступны рабской душе (De re rust., I, 8).

Для Плутарха раб—-почти синоним негодяя. Не странно ли, восклицает он, что некоторые считают Сократа, Платона и других таких же мужей не менее порочными, чем каких-либо рабов и тому подобных глупцов, невоздержных и несправедливых ( De sollertia anima- Пит, IV, 3), Воровство, ложь, невоздержность, предан-

ность чувственным наслаждениям он считает специфически рабскими свойствами и советует как взрослым, так и детям, принадлежащим « благороднорожденным, воздерживаться от этих пороков, дабы не опуститься до уровня раба. Ничто не может быть постыднее, говорит он, как если покажется, что раб справедливее господина (De educat, puer., 14; Question. Roman., 70; Apophthegm. Lacon., Agesil., 14; De cohibenda ira, 11; De cupid, divi- tiar., 7; De sollert. animal., IV, 3).

Но таков же был взгляд и на свободных тружеников плебеев. Комментатор Горация Порфирион определял добродетель как мудрость, которой не обладает плебс (Od., II, 1,18). В одном стихотворении анонимного автора говорится, что бедняк не может иметь ни чести, ни благородства, поскольку у него нет знатных предков, имя которых он страшился бы опозорить. Бедняк нагл, завистлив, нечестив, жесток, подл, глуп и склонен ко всяческим злодеяниям (Riese, Anthol., N° 21). Плутарх советует держать юношей вдали от черни, которой нравится то, что должно отталкивать образованного человека (De educat, puer., 9). Зенон, по словам Плутарха, советовал не строить храмы богам, так как не пользуется почетом и уважением труд тех простых ремесленников, которые воздвигают святилища (De stoicor repugn. 6). Лукиан в, своем «Сновидении»⁸ вкладывает в уста Риторике, пожелавшей отвлечь его от изучения скульптуры, следующую характеристику положения ремесленника: «Ты [став скульптором] будешь недалек умом, будешь держаться простовато, друзья не станут спорить из-за тебя, враги не будут бояться тебя, сограждане — завидовать. Ты будешь только ремесленником, каких много среди простого народа; всегда ты будешь трепетать перед сильным и служить тому, кто умеет хорошо говорить; ты станешь жить, как заяц, которого все травят, и сделаешься добычей более сильного. И даже если бы ты оказался Фидием или Поликлетом и создал много дивных творений, то твое искусство все станут восхвалять, но никто, увидевши эти произведения, не захочет быть таким, как ты, если он только в своем уме. Ведь все будут считать

⁸ См. Лукиан. Собрание сочинений, перевод под ред. р. Л. Богаегсского. М.— Л., 1935, стр. 68.

тебя тем, чем ты и окажешься на самом деле — ремесленником, умеющим работать и жить трудом своих рук».

Недаром Лактандий, выступая против философов, полагающих благо в знании, подчеркивает, что они делают благо недоступным ремесленникам, крестьянам, рабам (Divin. Instit., III, 25). Примеры эти можно было бы умножить. Они показывают, что с точки зрения идеологов правящих классов раб и трудящийся свободный одинаково чужды были высших духовных благ, так как они недоступны людям физического труда. Такое отношение к труду, правда, наблюдается и в других антагонистических формациях, но особенно неприкрыто оно проявляется в обществах развитого рабовладения. Поэтому совершенно естественно, что идеология, содержавшая какие-то более или менее ясно осознанные элементы протеста против общества и государства, основывающегося на рабовладельческом способе производства, должна была быть близка как рабам, так и свободным труженикам. Их идеологическая общность ни в коей мере не доказывает, что им было чуждо классовое самосознание, хотя бы и гораздо менее четкое, чем классовое самосознание феодального крестьянства, не говоря уже о пролетариате. Не следует, кстати, забывать, что и пролетарскую идеологию воспринимают и непролетарские слои, страдающие от условий, сложившихся в ка- питалистическом обществе, но никто вследствие этого обстоятельства не сомневается в существовании идеологии пролетариата.

Другой вопрос, можем ли мы выделить элементы протеста в идеологии рабов и свободных трудящихся и вообще сколько бы то ни было полно охарактеризовать их идеологию и ее специфические черты. Тут перед исследователем встают чрезвычайно большие трудности, которыми отчасти и объясняется неразработанность указанной проблемы не только в буржуазной, но и в марксистской историографии, несмотря на постоянный интерес последней ко всем вопросам, связанным с положением и борьбой трудящихся масс.

Главная трудность состоит в недостаточности и специфическом характере источников. Их можно разделить на несколько категорий. Огромное большинство литера-

№

турных памятников, ярко характеризующих идеологические течения среди различных прослоек высших классов и интеллигенции, для нашей темы почти ничего не дают. Из них в известной мере могут быть использованы Федр и Авиан ⁹, писавшие на сюжеты, бытовавшие в народе; сборник пословиц и поговорок, приписывавшихся Публи- лию Сиру; поговорок, включенных в сборник, составленный Отго ¹⁰; некоторые стихотворения латинских антологий¹¹; отдельные случайные упоминания у схоли

⁹ Басни Бабрия для нашей темы использованы быть не могут, во-первых, из-за спорности хотя бы приблизительной датировки его жизни, а во-вторых, ввиду того, что его идеология совершенно иная, чем у латинских баснописцев, чуждая и даже враждебная народу. Единственное, что роднит его с Федром и Авианом, это часто повторяющийся совет низшим не тягаться с высшими, но он при этом руководствуется не сочувствием, а презрением к простому народу. Так, правление народа он сравнивает то с навозом, плывущим впереди верблюда (40), то с хвостом змеи, отстранившим голову от руководства телом, занявшим ее место, приведшим змею в пропасть и униженно просившим голову снова взять власть и помочь выбраться из пропасти (134); он сравнивает простого человека, пытавшегося примирить враждующих между собой знатных с крабом, вмешавшимся в распрю китов и дельфинов и получившего от дельфина ответ, что ему легче погибнуть, чем иметь такого арбитра (39); он называет всех ремесленников лжецами (210). Бабрий неоднократно подчеркивает, что дело «маленького человека»—повиноваться. Так, мораль басни о льве и лисе учит в зародыше подавлять малейшую дерзость и непочтительность «маленьких людей» (82); басня о быке и мухе высмеивает ничтожных людей, желающих придать себе вес в разговоре с власть имущими (84); басня о деревянной статуе Гермеса советует не пытаться добром добиться чего-либо от необразованного человека, так как, лишь обращаясь с ним плохо, можно получить от него все, что надо (119). Интересно сравнить басню Авиана о ливне и амфоре (41) и басню Бабрия о реке и бычьей шкуре (165). И амфора, гордившаяся своей красотой, и шкура, хвалившаяся своей прочностью, были уничтожены водой. Но Авиан сочувствует беззащитному, Бабрий же считает, что дерзость более слабого, на что-то претендовавшего, была поделом наказана сильным. Таким образом, и басни, казалось бы, ближе всего стоявшие к народному творчеству, могли отражать совершенно разное мировоззрение.

¹⁰ «Сентенции» Публилия Сира включены в издание; Comicorum Romanorum Fragmenta, rec. O. Ribbeck. Leipzig, 1887. В сборник этот, видимо, вошли пословицы разного происхождения, но в основном он был составлен после смерти Сира, т. е. в период империи (см. Е. Norden. Romische Literatur. Leipzig, 1954, стр. 19; см. также A. Otto. Die Sprichworter und sprichworterliche Redensarten der Romer. Leipzig, 1890).

¹¹ H. Meyer us. Anthologia veterum latinorum epigrammatum et poematum. Lipsiae, 1835; A. Riese. Anthologia latina. Lipsiae, 1869.

астов и глоссографов. Ценность этого материала уменьшается тем, что он часто не может быть приурочен к определенному месту « времени .и, по-видимому, может быть использован главным образом для характеристики идеологии трудящихся масс Италии. Другая наиболее важная группа источников — это надписи, авторами которых были рабы, отпущенники, ремесленники и «маленькие люди», не занимавшие никакого определенного официального положения. Материал этот многочислен, но специфичен. Это или надписи коллегий, или эпитафии, или сакральные надписи. Первые две категории происходят в основном из городов Италии и провинций. Они дают возможность судить о формах организации городского плебса и рабов и об этике этих классов, поскольку в эпитафиях покойный обычно наделялся теми добродетелями, которые уважали авторы. Сакральные надписи многочисленны как в Италии, так и в 'провинциях, как в городах, так и в сельских местностях. Для попыток составить суждение об идеологии сельского населения провинций они являются нашим главным источником. В этом смысле к ним примыкает третья группа памятников — произведения изобразительного искусства, в основном провинциального. Статуи, рельефы, вотивные таблички с изображениями почитавшихся крестьянами провинций богов и надгробия с портретами покойных очень многочисленны, но в огромном большинстве случаев весьма трудны для истолкования, вызывающего споры среди специалистов.

Таким образом, имеющийся в нашем распоряжении материал дает возможность с известной долей вероятия судить о морали и религиозных верованиях рабов и свободной бедноты Италии и провинциальных городов и о культах сельского населения провинций. Вместе с тем на многие естественно возникающие вопросы мы по состоянию источников ответить не можем. Так, мы не можем сказать, были ли в идеологии рабов элементы, отличавшие ее от идеологии свободной бедноты; влияли ли, например, положение рабов и обусловливавшиеся им формы пассивного сопротивления на их отношение к труду и было ли оно иным, чем у свободного плебса. Не можем мы проследить и эволюцию идеологии эксплуатируемых в разные периоды существования рабовладельческого общества. Можно лишь предположить, что по мере развития

рабовладельческих отношений, а затем и вступления их в период кризиса элементы протеста становились более яркими и более широко распространялись среди разных слоев эксплуатируемых. Так, естественно, что вопрос об отношении к труду не мог играть существенной роли в то время, когда огромное большинство народа состояло из земледельцев и ремесленников, и приобрел важное значение лишь с углублением различия между свободными и несвободными тружениками, с одной стороны, и занятой лишь политической и умственной деятельностью или ничем не занятой верхушкой, с другой. Тогда же меняется в народе и отношение к ставшей ему чуждой культуре высших классов. Только с отстранением свободной бедноты от участия «в политической жизни могла она себя почувствовать ближе к рабам, чем к свободным же богачам, хотя и прежде они могли вызывать у плебеев ненависть. В каждом классовом обществе с момента его зарождения в среде угнетенных возникает протест как против несправедливостей и насилий, свойственных всякому классовому обществу, так и против специфических для данного строя форм угнетения. Но лишь в период наивысшего развития формаций и наступления ее кризиса, когда особенно обостряются все ее 'противоречия и с особой наглядностью выступает паразитическая роль уходящих в прошлое эксплуататорских классов, протест этот становится той силой, которая присуща «идее, овладевшей массами».

Можно ли считать, что имеющихся у нас данных достаточно для попытки охарактеризовать идеологию трудящихся в целом? Думается, что при учете специфики условий Римской империи такая попытка возможна.

Достаточно известно, какую роль в это время начинает играть религия в идеологической жизни всех слоев общества. Бывшая некогда лишь одним из аксессуаров отдельных общественно-политических образований — рода, фамилии, сельской общины, полиса,—с разложением этих образований она приобретает все более широкое значение.

Чем меньшую роль в идеологии начинало играть прежде основополагающее понятие родины и долга перед родиной, тем большее место стало занимать божество; сперва — как божество отечественное, потом — как

божество вообще, всемогущее и всесильное. Как мы постараемся показать далее, процесс этот, к началу занимающего нас периода уже подходивший к своему завершению в Италии, в провинциях может быть прослежен н'а ,раз:ных стадиях своего развития, которые, несомненно, тесно связаны и с общим развитием всех форм идеологии.

Роль религии в римской империи возрастала не только в связи с тем, что, как обычно отмечается в литературе, уменьшался интерес к общественной жизни, но и в связи с тем местом, которое она заняла в официальной правительственной пропаганде. Обязательный культ императора, императорских добродетелей, золотого века и прочих благ, будто бы дарованных императором своим подданным; культ богов, особо почитавшихся тем или иным императором, считавшим их своими особыми покровителями,— все это ставило религию в центре внимания. В упомянутой работе Божё на основании богатого материала показано, что не только в III в., когда в связи с развитием кризиса и непрерывного ухудшения положения в империи официальная ложь достигла своего апогея, но и при Антонинах, которых многие считали и считают идеальными блюстителями свободы, идеологический нажим все более усиливался. Уже начиная с Траяна, император официально считался посланцем и соправителем Юпитера; при Адриане с императорским культом тесно переплетается культ Рима и его вечности — в связи с культом обновления и наступившего золотого века и общего счастья. Антонин Пий и его жена Фаустина были признаны образцом семейных добродетелей, и новобрачным вменялось в обязанность принести жертву их статуям. Супруги императоров не только считались верховными жрицами Цереры, но и отождествлялись с нею, так же как императоры иногда отождествлялись с Дионисом и другими богами. Уже при Пие замечается тенденция к отождествлению императора с Солнцем, а при Коммоде формулируется мысль, что император рождается богом. В то же время укрепляется культ императорских добродетелей — умножается число посвященных им монет, им воздвигают памятники севяры-августалы италийских и провинциальных городов.

К приведенным Божё данным следует добавить, что со времени правления Антонина Пия появляется и ши-

рйтся обычай посвящать надписи Юпитеру за благополучие императора и его «божественного дома». Вотивы с такими надписями, ставившиеся особенно часто жителями или магистрами сел, известны во всех провинциях от Британии до Нижней Мезии.

Естественно, что те социальные группы и отдельные лица, которые были настроены оппозиционно к политике правительства, не могли не реагировать и на его мероприятия в области религии. Официальному культу они могли противопоставить или атеизм, для которого в широких массах в то время не было базы ¹², или попытку создать собственных богов, отличных от государственных, собственную мораль, собственное понятие о добродетели, не совпадающие с прославляемыми императорскими добродетелями. Именно поэтому в значительной мере мораль и религия становятся важнейшими элементами идеологии не только в кругах преданных существующему строю, но и в кругах ему оппозиционных. Протест против общества и государства принимал форму религиозных и моральных исканий.

Однако и здесь кроется другая большая трудность, возникающая при (изучении нашей проблемы, недовольны правительством и существующими порядками могли быть и были не только широкие массы эксплуатируемых, но в разное время и по разным причинам также группы и отдельные представители господствующего класса. И они, страдая от морального гнета, неуверенности в будущем, страха за себя, своих близких, свое положение и состояние, пытались найти какую-то точку опоры в философских и религиозных учениях. В связи с этим возникает ряд явлений, общих самым разным направлениям общественной мысли. Такова была, например, идея максимального ограничения потребностей, поскольку человек, ни в чем не нуждающийся, ближе к внутрен

¹² Эпитафии, содержащие мысль о конечном уничтожении после смерти и призывавшие в связи с этим наслаждаться всеми радостями при жизни, в это время довольно многочисленны. Но в большинстве случаев им присущ оттенок пессимизма и безнадежности, вообще чуждый идеологии широких масс. Последовательно атеистическое мировоззрение, при отсутствии четкого идеала более совершенного общественного строя и целеустремленной борьбы за осуществление его, они создать не могли.

ней свободе и не боится тех власть имущих, которые могут лишить его средств к существованию. Таковы же и тесно связанные с этим устремлением призывы спокойно относиться к ударам судьбы, не стремиться к высокому положению, не придавать значения внешним обстоятельствам жизни, искать главное удовлетворение в самосовершенствовании, добродетели, общении с богом и т. п. В той или иной форме эти мысли мы найдем во ®сех тогдашних философских системах и религиозных учениях. Это весьма облегчает задачу для тех исследователей, которые интересуются развитием идей и заимствованием их одними философами или религиозными проповедниками у других. Но зато чрезвычайно усложняется попытка установить черты, специфичные для идеологии определенного класса или социального слоя, и выяснить, почему именно эти черты стали ему близки. Скудость источников особенно затрудняет указанную задачу.

Общий критерий здесь наметить трудно. Одним из таких критериев может служить отношение к труду^,3. У идеологов высших классов вопрос о труде не играет никакой роли. Их идеальный мудрец, будть то стоик, киник или представитель любого другого направления, никогда не занят какой-либо производственной деятельностью. Он отказывается от богатства и до минимума ограничивает свои потребности, но как и за чей счет он будет их удовлетворять— неизвестно^, и, по-видимому, авторы, создавшие образцы таких мудрецов, даже и не задумывались на эту тему. Напротив, в народной идеологии труда занимает большое место. В эпитафиях покойного хвалят за трудолюбие; на надгробиях изображают орудия труда, которые, по-видимому, кое-где были даже предметом религиозного почитания; наиболее популярны были в народе боги-труженики; в раннехристианских памятниках, как известно, предписывается обязательный труд для проповедников и пророков и не желающие трудиться объявляются лжепророками. С этим вопросом связано и упоминавшееся уже выше свойственное знати отношение к простому человеку, человеку труда.

¹³ См. мою статью «Из истории идеологических течений».— «Eos», XLVIII, Varsaviae, 1956, стр. 505—527.

Учениям, сложившимся в среде правящих классов, всегда в той или иной форме свойствен аристократизм. Большей частью он выражается в делении людей на избранных и неизбранных, знающих и незнающих, в презрении к тем, кто не принадлежит к мудрым и посвященным, в крайнем индивидуализме — даже в тех случаях, когда признается, что человек мудрый и добродетельный обязан принимать участие в общественной жизни, он, по существу, внутренне одинок и оторван от общества. Характерен для этих систем также все возрастающий пессимизм, связанный с идеализмом. Он выражался и в признании имманентно 'присущего миру материи и потому неистребимого зла, и во взглядах на дальнейшие судьбы мира, который, согласно одним, оставался вечно неизменным, со всеми присущими ему пороками, страданиями и несправедливостями (такая точка зрения характерна, например, для Плотина), согласно другим, должен был погибнуть в окончательной катастрофе, так как и самое его возникновение было лишь плодом некоего совершенного в космическом масштабе греха, роковой аномалии и нарушения мировой гармонии (идея эта лежит в основе почти всех гностических учений).

Все эти черты, присущие мировоззрению классов, уходящих в прошлое, в общем были чужды широким народным массам не в меньшей степени, чем им была чужда официальная пропаганда. Поэтому, хотя кое в чем господствующие идеи и оказали на них влияние, их идеология, несомненно, содержит в себе элементы более или менее ярко выраженного протеста как против первых так и против второй. При всей трудности такой задачи, выделить эти элементы и представляется важным.

Наиболее полно они, несомненно, могут быть прослежены в раннем христианстве, которое в тот период, когда оно родилось как идеология угнетенных, наиболее последовательно и непримиримо отвергало и казенный оптимизм правительства, и пессимистическую «мудрость» богатых и знатных.

В настоящей работе не затрагиваются, однако, многочисленные вопросы, связанные с ранним христианством, вопросы, каждый из которых служит предметом споров между исследователями. Как и всякое учение,

2 Е. М. Штаерман

овладевшее умами миллионов современников из разных классов и социальных групп, христианство впитало и развило ряд близких им идей и вместе с тем дало нечто качественно новое, обеспечившее ему победу. Старые или параллельно возникавшие представления, став составными элементами этого нового, трансформировались или были по-иному осмыслены, получили принципиально иное обоснование. Так, например, для первых христиан ожидание скорого пришествия Христа и наступления царствия божьего делало проповедуемое и другими учениями презрение к земным благам само собой разумеющимся и стало уже не самоцелью, а естественным следствием их веры. Но если бы подобные идеи уже ранее не зародились в той среде, в которой наиболее быстро распространялось раннее христианство, то успехи его были бы менее понятны. Иудейская и другие восточные религии, а также различные философские системы, влиявшие на раннее христианство, не пользовались популярностью среди народных масс Запада. Возможно, что в их среду проникали некоторые положения стоической этики, в которой, как известно, Энгельс видит также один из корней христианского учения, но вместе с тем они вырабатывали и свои, более близкие им моральные нормы и представления о божестве. У нас нет достаточных оснований полагать, что уже в первые два века нашей эры на Западе имело место прямое заимствование или решающее влияние христианских идей, и развитие указанных представлений может изучаться как некий самостоятельный процесс. И тем не менее известная близость их к некоторым раннехристианским положениям очевидна. Факт этот несомненно знаменателен. Христианство было наиболее ярким, но далеко не единственным выражением «краха античных мировых порядков». Сколь ни были различны условия в западной и восточной половинах империи, рабы и трудящаяся беднота на сходные формы эксплуатации и угнетения реагировала сходным образом. Это лишний раз подтверждает, сколь закономерным было появление в данной среде мыслей и настроений, нашедших свое окончательное оформление в раннем христианстве.

Одна из задач данной работы — попытаться по возможности проследить, как они формировались и распро

странялись среди эксплуатируемых классов Италии И городов западных провинций — не под влиянием проникновения восточных учений, а как реакция на окружающую действительность, подготовившая почву для успеха христианской проповеди. Поэтому мы не будем здесь останавливаться на характеристике раннего христианства, но в ряде случаев будем привлекать некоторые примеры из раннехристианской литературы как для иллюстрации общности идей, зародившихся среди трудящихся масс Востока и Запада, так и для лучшего понимания тех сравнительно немногочисленных данных о них, которые содержатся в нехристианских источниках.

Однако, хотя кризис рабовладельческого способа производства, обусловивший также и кризис идеологический, задел весь римский мир, проявлялся он в отдельных его областях по-разному и по-разному повлиял на различные классы римского общества. Раньше всего он начался и наиболее интенсивно развивался там, где рабство было более всего развито и где преобладали порожденные античным рабовладением и базировавшиеся на нем города. Именно среди городских низов быстрее всего распространяется христианство и сходные с ним течения. Наиболее типична в этом смысле Италия, которая соответственно .и будет рассмотрена «отдельно¹. Сходное положение было и в городах провинций, особенно в тех их областях, где рабство достигло значительного распространения.

Но если в издавна урбанизированной Италии, за исключением ее северной части, мы не можем проследить разницы между идеологией городского и сельского населения, то в ряде провинциальных областей эта разница прослеживается достаточно четко. Огромное большинство памятников местных культов там найдено именно не в городах, а в сельских местностях и принадлежит местному крестьянству¹⁴. Обычно это обстоятельство связывают с меньшей романизацией сельских местностей, однако вряд ли это в полной мере справедливо. В областях слабой романизации, куда еще не проникли в достаточной мере ни латинский язык, ни римский обычай изображать богов и посвящать им алтари и святилища,

¹⁴I. Той tain. Les cultes paîens dans l’empire Romain, voi III. Paris, 1920.

памятники местного культа вообще не найдены. Они имеются только там, где романизация была достаточно интенсивна, но число их отнюдь не прямо пропорционально ее интенсивности. Так, наибольшее число надписей, посвященных туземнььм богам, найдено в Н арб опиской Галлии, Западной Аквитании, 'Северо-Западной Испании, Нижней Германии, Британии, Фракии, хотя с точки зрения проникновения римской культуры эти области были далеко не одинаковы. Разнородны с этой же точки зрения дунайские провинции, Великая Галлия, Верхняя Германия, Восточная Испания, где надписей в честь местных богов или гораздо меньше, чем в названных выше районах, или они вовсе отсутствуют. Наконец, особо следует отметить изобилие кельтских, а возможно, частично лигурийских божеств в совершенно романизованной Северной Италии. По-видимому, ■ степень культурной романизации не может быть единственной причиной большей или меньшей живучести неримских культов среди сельского населения и следует попытаться найти ей иные объяснения.

В связи с этим стоит также и ответ на вопрос, может ли изучение памятников туземных культов дать нам что-либо для суждения об идеологии провинциального крестьянства. Если считать, что эти культы свидетельствуют только о его отсталости, по сравнению с более высокой римской культурой, то изучение их может представлять лишь этнографический интерес и должно отойти в сферу деятельности исследователя примитивных верований. Если же допустить, что они были тесно связаны с социальным строем сельского населения провинций, который должен был определить и основные черты мировоззрения этого населения, то они становятся важным источником при попытке установить основные черты этого мировоззрения и выяснить его отличия от идеологии городского плебса и рабов и в конечном счете связать полученные данные с представлением о той роли, какую разные группы эксплуатируемых масс играли в классовой борьбе различных периодов истории Римской империи.

Указанный вопрос является частью большой общей проблемы о влиянии Эволюции социального строя на религиозные верования. В марксистской историографии эта проблема, к сожалению, довольно слабо разработа

на, и хотя, конечно, ни один историк-марксист не будет сомневаться во влиянии социального строя общества на его религию, работ, подкрепляющих это положение, на основе привлечения большого конкретного сравнительно-исторического материала, у нас пока .нет. Не будучи специалистом по этой части, я моту решиться высказать лишь 'Некоторые отдельные предположения, необходимые для дальнейшего изложения.

Многие черты, свойственные всем примитивным верованиям, как различные магические обряды, культ гор, вод, деревьев и лесов, животных и т. п., в данном случае сам по себе большого значения не имеет. Гораздо важнее то обстоятельство, что в период, когда первобытнородовой строй находится в расцвете, люди представляют себе различных духов или богов, связанных с той или иной территорией, горой, лесом, водным источником и т. п., в качестве коллектива, из которого лишь постепенно выделяется один бог или дух, сохраняющий, однако, прочные взаимоотношения с себе .подобными¹⁵. Следы культа групп божеств и выделения из них индивидуального 'бога сохранились и в античных религиях. Ташми группами были тельхины, дактили, кабиры, корибанты, парки и фаты, нимфы, из среды которых некогда выделилась Артемида ¹⁶, паны, давшие затем культ одного Пана; известны такие группы, как боги Мейлихии, слившиеся затем с Зевсом Мейлихием, боги мельниц Мюлантии и герой—изобретатель Мюлас и Аполлон Мюлантий ¹⁷, боги Малеаты — «яблочные», функции которых перешли к Аполлону Малеату¹⁸, и т. л. Множествен был первоначально Гермес изображавшийся иногда с несколькими телами или несколькими головами¹⁹. Имеется предположение и о первоначальной множественности Марса

¹⁵ JT. Я. Штернберг. Первобытная религия. Л., 1936, стр. 271,

¹⁶ ML Nilsson. Geschichte der griechischen Religion, Bd. 1. 2^e Aufl., Miinchen, 1955, стр. 250, 297, 497. О тельхинах см. интересные соображения К. М. Колобовой («Из истории раннегреческого общества». Л., 1951, стр. 45—52).

¹⁷ М. Nilsson. Geschichte der griechischen Religion, Bd. 1, стр. 402; H. U s e n e r. Gotternamen. 3. Aufl., Frankfurt a. Main, 1948, стр. 256.

¹⁸ H. U s e n e r, G5tternamen, стр. 146.

¹⁹ P. R a i n g e a r d. Hermes Psychagogue. Paris, 1935, стр. 44, 109.

в древнейшей Италии²⁰. Из надписей периода республики известны римские богини Корниски (CIL, VI, 96, 30858), которые, по сообщению Феста, почитались в посвященной Юноне роще за Тибром; группами божеств всегда оставались лары, пенаты, маны. Примеры эти можно было бы умножить. Как видим, такие группы составлялись главным образом из древнейших народных божеств территорий, земледелия; божеств, связанных с культами предков рода или фамилии. Аналогичны и некоторые божества других народов, стоявших на том же уровне развития. Например, у древних литовцев: Барз- дуки и Кауки — подземные гномы, Бездуки и Медеины, лесные духи, Дейванты и Лаумы, аналогичные нимфам, Твертики — боги поля, Матергабии — богини женщин, Намизцки—боги дома²¹. Особо следует отметить, что мифологические существа со многими телами или головами, т. е. 'первоначально, очевидно, составлявшие группы божеств, например в Греции были часто связаны с подземным миром и, по-видимому, принадлежали к числу древнейших народных хтонических богов²². Впоследствии, как и многие другие локальные хтонические божества, они были оттеснены олимпийцами²³ и обратились в подземных чудовищ.

По-видимому, можно полагать, что почитание коллективов божеств социальных групп и связанных с ними территорий, а также лесов, полей, водных источников, гор и т. п.,— божеств, кстати сказать, легко становившихся покровителями рода, племени или села, помещавшихся в сфере действия их культа²⁴, было характерно для периода общинно-родового строя. В дальнейшем сз^дьба их могла быть различна, в зависимости от ряда

²⁰ G. Hermansen, Studien iiber den italischen und den romi- schen Mars. Kobenhavn, 1940, стр. <54 сл., 109.

²¹ H. Use пег. Gotternamen, стр. 87—105. Дж. Томсон, анализируя происхождение греческих Мойр, Эринний, Гор, Харит, заключает, что все эти троицы означали безымянную множественность прародительниц племени или рода, в отличие от индивидуальных богинь-матерей (Дж. Томсон. Исследования по истории древнегреческого общества. М., 1959, стр. 340).

²² G. Hermansen. Studien..., стр. 54.

²³ О. Kern. Die Religion der Griechen, Bd. I. Berlin, 1926, стр. 40.

²⁴ Многочисленные примеры тому для более позднего времени см. в работе: W. Mannhardt. Feld- und Waldkulte, Bd. I—II 2. Aufl., Berlin, 1904—1905.

конкретно-исторических условий. В некоторых случаях они могли сохраняться в народных культах и в период господства более развитых религиозных представлений. В других случаях из их среды выделялось божество с более определенными функциями и индивидуальными чертами, которое сливалось с другими сходными богами и становилось одним из членов формировавшегося общего для всего племени или союза племен пантеона. Наконец, они могли быть оттеснены другими богами, привнесенными племенем-победителем (если на соответственной территории имело место 'завоевание), или богами родоплеменной аристократии (если можно предположить, что социальные конфликты, характерные для периода разложения первобытно-общинного строя, были настолько остры, что отразились и в истории религиозных представлений). Чем далее общество отходило от условий общинно-родового строя, тем меньше в нем сохранялось групп божеств. Так, в императорском Риме их меньше, чем в Греции, а в Греции следов их почитания больше в менее развитых областях. Следовательно, можно допустить, что там, где почитание групп божеств было распространено и где из этих групп только еще выделялись отдельные божества, отношения первобытнообщинного строя или их довольно значительные пережитки были еще весьма живучи.

Для этих отношений характерно также очень большое число богов и богинь, так как каждый >род, маленькое племя, поселение имели свои божества. Это были боги- родоначальники, подобно греческим героям охранявшие своих потомков и помогавшие им во всех случаях жизни, боги с отдельными мелкими функциями, боги-животные и т. п. Они носили разные имена, иногда означавшие такие понятия, как «царственный», «могучий», «мудрый», «податель», «светлый», «сияющий», «блестящий» и т. п., иногда — имена, заимствованные от рода их деятельности, связанной с отдельными сельскохозяйственными работами, растениями, плодами, злаками и т. д.²⁵, но наиболее характерны для них имена, связанные с названием почитавшего их рода, племени или поселения. С развитием элементов государственности, укреплением союза

²⁵ Многочисленные примеры см. в упомянутой книге Узенера, стр. 211, 221, 233, 243.

племш, боги, становившиеся великими богами общего пантеона и обычно почитавшиеся в большей степени знатью, чем народом, поглощали этих мелких богов народного культа. Имена их становились эпитетами тех божеств, с которыми они сливались²⁶. По какой причине те или иные боги приходили в забвение, а другие выдвигались на первое место, сказать трудно. Но нееомнено, что чем дальше шло разложение общинно-родовых отношений, с их раздробленностью и обособленностью отдельных социальных групп, тем интенсивнее шла, так сказать, кристаллизация пантеона, тем меньше оставалось богов, входивших в этот пантеон. Его более или менее окончательное оформление, по-видимому, обычно было делом знати и жречества. Чем большую роль начинает играть родо-племенная знать, тем более резкой становится разница между ее богами и богами народа²⁷. Последний в большей или меньшей степени продолжает держаться своих старых локальных культов, знать создает свои пантеон с ограниченным числом богов, которые становятся общими для многих родов, мелких племен, поселений, слившихся в один союз, народ, государство. Впоследствии, с демократизацией античных полисов, разница между религией знати и простого народа более или менее сглаживается, чтобы потом, с развитием рабства и обострением классовых противоречий, возродиться на иной основе. Таким образом, наличие большого числа богов с локальными эпитетами и мелкими отдельными функциями также может свидетельствовать в пользу сохранения значительных

²⁶ М. Nilsson. Geschichte der griechischen Religion, Bd. I, стр. 389, 497, 709; G. Wissowa. Religion und Kultus der Romer. Mtinchen, 1902, стр. 34, 47.

²⁷ M. Nilsson. Geschichte der griechischen Religion, Bd. I, стр. 361—383. В качестве аналогии можно привести общеизвестную попытку создания такого пантеона, предпринятую в Киевской Руси еще до крещения. Попытка эта настолько не имела успеха, что народ во время христианизации не только не пытался отстаивать Перуна и других языческих богов, но совершенно их забыл. Напротив, чисто 'народные боги, обратившиеся в «нечистую силу», продолжали жить в поверьях и обрядах. Западные славяне также охотно жертвовали храмами богов, но активно вступались за священные деревья и другие объекты народного культа. Роль жречества и царской власти в создании древнеегипетского пантеона подчеркивает Ю. П. Францев в книге «У истоков религии и свободомыслия» (М —Л., 1959, стр. 248, сл. 376).

пережитков общинных отношений, тогда как следы зарождения официально организованного культа богов, составлявших уже некое подобие общепризнанного пантеона, указывают на более значительную степень разложения этих отношений при усиливающемся могуществе родо-племенной знати.

Не остаются неизменными и представления о божестве. Помимо того, что первоначально боги тесно.связаны с определенной группой людей — сородичей или обитателей и совладельцев одной территории, они являются богами именно этого коллектива, а не отдельно взятого его сочлена. Последний пользуется их покровительством лишь постольку, поскольку принадлежит к данному коллективу. Переходя в другой коллектив, он поступает под защиту других богов. Так, например, как известно, в древнейшем Риме новобрачная, вступая в дом мужа, должна была положить один асс на очаг ларов фамилии, а другой на перекрестке для ларов перекрестка ²⁸. Таким образом, она отдавалась под покровительство богов тех коллективов, к которым отныне присоединялась — фамилии мужа и его сельской общины. Отпускавшийся на волю раб, получая родовое имя господина, с различными обрядами принимался в его род и допускался после этого к родовому культу²⁹. Лишь с разложением таких коллективов возникает индивидуальная связь с богом, не зависящая от положения верующего. Божество становится его личным хранителем и защитником. Особенно яркий пример в этом смысле представляет эволюция представлений о гении. В древнейшие времена он считался прародителем и, следовательно, божеством рода (Nonnius Маг- cellus, стр. 172). Впоследствии он — хранитель главы фамилии и как таковой — предмет культа всех ее сочленов. И, наконец, при империи гений — главным образом спутник и защитник отдельного человека, его судьба, божественная часть его души, его ходатай перед богами и т. п. Марс в древней Италии был по преимуществу богом различных коллективов, ему приносились жертвы за очищение племени, он указывал племенам места поселе

²⁸Nonni Marcelii De compendiosa doctrina libri XX, ed. W. Lindsay. Lipsiae, 1903, стр. 852.

²⁹ E. S a m t e r. Familienfeste der Griechen und Romer. Berlin, 1901, стр. 32, 59.

ния, давал им победу на войне и изобилие в мирное время ³⁰. Но с течением времени Марс превращается не только в общегосударственного бога войны, но и в помощника, гения отдельного лица. Об этом свидетельствуют не только некоторые надписи, о которых речь будет ниже, но и выражение Marte suo, означавшее, что кто-либо сделал что-нибудь своими силами, без чужой помощи³¹. Как раз приведенный пример показывает, что развитие представления о богах, первоначально бывших божествами отдельных коллективов, могло, с одной стороны, по мере разложения внутренних связей в коллективах, а с другой, по мере включения их в большие образования — союзы племен, полисы, государства,— идти по двум, казалось бы, противоположным, но на практике не исключающим друг друга линиям. Они становились великими, общегосударственными богами, уже не связанными с определенными группами людей и территориями, и вместе с тем могли почитаться как личные боги отдельного индивида. Промежуточной ступенью на пути этой эволюции было почитание богов фамилии, дома, имения.

Таким образом, положение божества относительно какой-либо общины и союза людей или отдельных индивидов также может свидетельствовать о характере социального строя.

Но если совокупность указанных признаков позволит нам предположить, что в той или иной провинции или ее области религиозные представления сельского населения соответствовали определенной ступени разложения первобытногобщинного строя, то вполне допустимо заключить, что и все его мировоззрение отличалось чертами, характерными для народной идеологии того же периода. Вряд ли можно думать, что этика или отношение к различным явлениям окружающей действительности сильно опережают или, напротив, сильно отстают от религиозных верований. Так, например, трудно допустить, чтобы человек, вместе со своими сородичами или односельчанами почитающий богов — хранителей своего рода

³⁰ G. Hermansen. Studien..., passim. В ранней Греции были родовые демоны. Родовые духи-хранители, сосуществовавшие с созданными по их образцу индивидуальными духами-хранителями, известны и у других более примитивных народов (Дж. Томсон. Исследования..., стр. 338).

³¹ A. Otto. Die Sprichworter..., стр. 214.

или села, вместе с тем придерживался морали индивидуализма или космополитизма или чтобы крестьянин, державшийся за свои культы, к которым знать относилась равнодушно или враждебно, не противопоставлял себя знати и в других отношениях.

В литературе обычно в этом смысле противопоставление религии и морали аристократических героев Гомера и крестьянина Гесиода. Противопоставление это восходит еще к Плутарху, по словам которого Клеомен называл Гомера поэтом лакедемонян, а Гесиода — поэтом илотов (Apophthegmata laconica, Cleom., 1). Думается, что таких примеров можно было бы привести много. Мораль эпоса родовой знати и народной сказки у разных народов во многом различна (хотя, конечно, они и влияли друг на друга, образуя множество гибридных форм). Первая, как правило, индивидуалистична, вторая — коллективистична. Первая прославляет героя-по- бедителя, никого и ничего не щадящего; вторая — прилежного труженика, искусного мастера, умелого, находчивого, простого человека, отзывчивого на чужое горе и охотно помогающего всякому нуждающемуся в помощи. Соответственно, в представлении знати, у богов преобладают черты воина, в представлении народа.—черты культурного героя и хтонического божества. Таковы были, видимо, многие герои наименее развитых областей Греции. Вероятно, в период незначительного социального расслоения эти свойства совпадали; боги были и бойцами, и подателями плодородия, и гарантами справедливости, и культурными героями. Но затем наблюдается известная дифференциация, хотя зачастую в образе божества остаются и те и другие черты, к которым по мере усложнения общественного строя могут прибавляться и новые свойства устроителей и хранителей государства, правопорядка и т. п.³² В таких случаях весьма трудно судить о его первоначальном характере. Но в ряде случаев роль именно народных богов как божеств земли и культурных героев видна достаточно

³² Чрезвычайно интересные примеры трансформации образа богов с усложнением социального строя и обострением классовых противоречий приводит Ю. П. Францев («У истоков религии и свободомыслия», стр. 249, 281), показывая, как мифы, повествующие о борьбе богов между собой, начинают интерпретироваться как символ борьбы царя с мятежниками и его победы над ними.

отчетливо. Уже неоднократно отмечалось, что Гомер игнорировал особенно почитавшиеся Гесиодом божества, научившие людей земледелию и помогавшие крестьянину в его труде, и что кузнец Гефест играет у Гомера довольно незавидную роль и стоит ниже других богов. Римский Вулкан постепенно утрачивает связь с кузнечным делом и становится исключительно богом огня, но как мы увидим далее, в провинциях он выступает именно как кузнец.

Кузнецами были и такие народные божества, как дактили, кабиры, куреты, корибанты, тельхины. Кельтские боги, продолжавшие жить в ирландских сагах, отличались искусством в разных ремеслах, а наиболее популярный из них Луг знал одинаково хорошо все ремесла. В Колофоне почитался вооруженный двойной секирой и слившийся затем с Зевсом герой Polytechnos ³³.

Почитались не только боги-земледельцы и ремесленники, но и орудия труда. Нильссон (стр. 277 сл.) высказывал предположение, что повсеместное почитание двойной секиры объяснялось вовсе не тем, что в ней видели символ грома, а тем, что она была орудием каменщиков и что строительное дело, как и кузнечное, находилось под покровительством богов. У самых различных примитивных народов почитались молот и наковальня³⁴. Известно также, какую значительную роль играл в религиозных церемониях разных народов плуг и опахивание земли³⁵.

На северо-западе Семиградья был найден зарытый в конце IV в. н. э. клад, главную часть которого составляет золотая цепь, украшенная набором золотых же миниатюрных изображений орудий труда³⁶. Среди них: двойное ярмо для тянущих плуг быков, напилок, пила, ножницы для резки металла, лемех и форшнейдер,

³³ G. Cozzo. Le origini della metallurgia. I metalli e gli dei. Roma, 1945, стр. 167; M. Sjoestedt. Les dieux et Ies heros des celtes Paris, 1940; A. Cook. Zeus, vod. II. Cambridge, 1925, стр. 693

³⁴ С. E d s m a n. Ignis divinus. Lund, 1949, стр. 82; P. В. Ill м и дт. Металлическое производство в мифе и религии древней Греции.— ИГАИМК, IX, Л., 1931, стр. 12—17.

³⁵ Л. Я- Штернберг. Первобытная религия, стр. 454.

³⁶ Последнее издание см.: A. Haberlandt. Ergologisches und Mythologisches zur Schatzkette von Szilâgy-Schomlau.— «Jahreshefte der Osterreichischen archăologischen Instituts», 1964, стр. 97—110.

лопата, молот и наковальня, топор, скребок, серп, садовый нож, точило, клещи и др. В центре цепи — шар из темного кристалла в оправе с изображением двух держащих сосуд пантер. Этот дионисовский мотив указывает на магический характер памятника, служившего амулетом. По мнению Хаберланда, его владельцем был богатый племенной вождь, поселившийся на этой территории и заказавший цепь в Верхней Мезии. Если дионисовский мотив был заимствован оттуда, то почитание орудий труда, украшавших цепь, несомненно, было свойственно тому племени, к которому принадлежал обладатель цепи. Памятник этот показывает лишний раз, как глубоко подобные ассоциации коренились в сознании примитивных народов, представлявших себе своих богов как культурных героев, цивилизаторов и тружеников.

С углублением социальной дифференциации и обострением классовых противоречий отношение к этим богам меняется. Для родо-племенной аристократии главную роль начинают играть боги-воители. Затем, с демократизацией полисов, часть народных богов входит в общегосударственный пантеон, как, например, Церера, Либер и Либер'а, бывшие богами плебеев в период их борьбы с патрициями. Как известно, они были не только изобретателями земледелия и виноделия; Церера считалась богиней, принесшей человечеству законы, Либер — богом свободного самоуправляющегося города. Они были тесно связаны со всем строем римского общества, и, видимо, не случайно императоры часто отожествлялись с Либером — Дионисом, а их жены — с Церерой. В широких массах, которым основанная на рабстве цивилизация и римское государство несли только обнищание, тяжелый труд, материальный и духовный гнет, популярность этих богов падает. В среде высших классов, по тем или иным причинам недовольных существующим положением, появляется идеализация простой жизни «предков» и «варваров», золотого века Сатурна, отрицательное отношение к культуре, которая в общем дала людям больше зла, чем добра. Косвенно это отразилось и на их отношении к богам-цивилизаторам. Так, Вергилий, говоря об изобретателе земледелия Юпитере, который изменил господствовавшие при Сатурне порядки с тем, чтобы люди в нужде и труде приобрели опыт и

искусство в ремеслах и науках, при всем своем уважении к верховному богу Рима, тем не менее говорит, что жизнь людей под его властью ухудшилась (Georg., I, 120—155), самые же труд и бедность, принесенные Юпитером в мир, он помещает вместе со старостью, болезнями, страхом и голодом в преддверие подземного царства Орка (Aen., VI, 275—277). Народ, как мы увидим далее, создает своих богов-тружеников, на облик которых во многом повлияли позднейшие представления и идеи. Они гораздо сложнее примитивных культурных героев той поры, когда развитие производительных сил еще не отзывалось отрицательно на положении народа и воспринималось как дар благодетельного божества. Характер почитания таких богов-циви- лизаторов в той или иной области также является одним из важных моментов при попытке охарактеризовать идеологию земледельческой части ее населения.

Все изложенное выше, по-видимому, позволяет с большей или меньшей долей вероятности связать характер культов, распространенных среди провинциального крестьянства, не только и не столько со степенью его культурной романизации, сколько со степенью его романизации социальной, т. е. с большей или меньшей живучестью пережитков общинных отношений как до, так и после римского завоевания и соответственно с большей или меньшей остротой социальных противоречий. Поэтому изучение таких культов может явиться важной составной частью на пути к разрешению «ашей проблемы.

Однако прежде чем перейти к дальнейшему, следует остановиться на данных, позволяющих считать, что пережитки общинных отношений действительно существовали в западных провинциях Римской империи.

2. СУДЬБА ОБЩИНЫ В ЗАПАДНЫХ ПРОВИНЦИЯХ

Положение сельского населения в западных провинциях исследовано далеко не достаточно, на что еще в свое время указывал М. И. Ростовцев. Притом ученые, занимавшиеся этим вопросом основное внимание уделяли юридическому положению различных организаций сельского населения — пагов, сел, кастеллей и т. п. и их

¹ См., A. S с h u 11 е п. Die Landgemeinden im romischen Reich.— «Philologus», Bd. 53, 1894; его же. Die peregrinen Gaugemeinden des Romischen Reiches.— «Rheinisches Museum», Bd. 50, 1895.

взаимоотношениям с городами, городскими и 'внегородскими территориями. Между тем внутренний строй этих организаций, по-видимому, далеко не всегда непосредственно зависел от того, находились ли они на территории городов; на земле, не принадлежавшей городам и составлявшей собственность императора или римского народа; или даже на землях частных сальтусов. Так, Э. Серени на основании блестящего анализа источников показал, как значительны были пережитки общинного землевладения даже в такой полностью романизованной и урбанизованной области, как Северная Италия. Прослеживая судьбу различных категорий общинных угодий лигурийских сел и пагов после включения их в городскую территорию, Э. Серени приходит к выводу, что, несмотря на изменения юридического статуса, их значение для местного населения не изменилось и что общинные угодья оставались постоянным резервом для расширения частного землевладения и в период империи ². Тем более можно предполагать, что пережитки общинного строя были значительны в провинциях.

Территория, приписывавшаяся к городу, вовсе не обязательно сливалась с ним во всех отношениях. Это убедительно показывают надписи из Истрии и Суци- давы, опубликованные и прокомментированные Гр. Фло- реску и Ст. Константинеску³. Из них явствует, что район Истрии имел своих 'архонтов и что regio и civitas Histriae, выступая совместно, очевидно, не были идентичными понятиями. На территории Суцидавы имелись свои особые куриалы. Из одной старой надписи известен loci princeps (т. е. глава села, соответствующий топарху) quinquennalis territorii Capidavensis (А. ё., 1901, № 44), положение которого в свете новых надписей становится более ясным. Таким образом, если даже подавляющее количество провинциальной земли было' приписано к городам, как это, например, по мнению некоторых исследователей, имело место во Фракии⁴, то это еще ,не означает,

²Е. S е г е n i. La comunita rurale nell’ Italia antica. Roma, 1955, стр. 483 сл.

³«Studii şi cercetări de istorie veche», 1958, № 2, стр. 339—351.

⁴Д. Д и м и т р о в. За стратегиитъ и за нъкой градски территории въ римска Тракия.— «Годишник на Нар. музей», 1936, кн. VI, стр. 124—142; В. Бешевлиев. Единъ забравенъ надписъ отъ Nicopolis ad Nestum.— «Списание на българск. Ак. на наук», кл. ист.-фил., т. 33, 1945, стр. 203—209.

что на этих землях непременно должны были произойти коренные изменения с точки зрения статуса их населения. Оно могло сохранять свое прежнее устройство и управляться своими выборными магистратами, возможно, иногда происходившими из семей тех же родо-пле- менных старейшин, что и прежние принцепсы,— так, например, некто Аврелий Викторин именуется princeps viei Tautiomosis (А. ё., 1957, № 99); он, видимо, получив римское гражданство, остался патриархальным главой туземного мезийского села.

Естественно, что на сохранивших свою независимость от городов районах развитие частной собственности на землю в городах тем более не могло отразиться непосредственно.

Даже при выведении колоний, получавших свою сельскохозяйственную территорию, далеко не вся земля изымалась у местных племен. Об этом мы знаем из агри- менсоров⁵, а также из найденного в Оранже кадастра, составленного при Веспасиане⁶. В этом кадастре для каждой центурии было указано: количество земли, данной в собственность колонистам и освобожденной от подати; земли неразделенной и обязанной податью; земли, возвращенной племени трикастинов, на территории которых была основана колония; земли, остававшейся во владении всей колонии и субсицивы, т. е. отрезки земли между наделами, которые или служили общими пастбищами для соседних владельцев, или впоследствии переходили в частное владение отдельных колонистов. Неподеленные общественные земли сдавались в краткосрочную или вечную аренду и были обязаны определенными взносами. Размер земли, отданной трикастинам, определялся суммарно для каждой центурии и, очевидно, ее распределение между отдельными соплеменниками было внутренним делом племени. В трех случаях арендаторами земли колонии выступают коллективы: поселение Ernaginum, вероятно, принадлежавшее племени эрнагиев; племя сегусиавов, снимавшее 40 юге- ров, и какое-то село (vicus), арендовавшее или владев

⁵ Die Schriften der romischen Feldmesser, hrsg. von F. Blume, K. Lachmann, A. Rudorff, Bd. I. Berlin, 1848, стр. 118, 119, 160, 164.

⁶ I. S a u t e I et A. Piganiol. Les inscriptions cadastrales d’Orange.— «Gallia», vol. 13, 1955, fasc. I, стр. 9—37.

шее 61 югером на Фурианском острове. Знаменательно, что если арендаторы из числа римских граждан высту- - пают как отдельные лица — в кадастре записаны их имена и причитающиеся с них платежи,— то туземцы арендуют землю коллективно, целым поселением или племенем. Распределение земли и раскладка арендных взносов опять-таки производилась внутри этих коллективов. Любопытно, что те земли на территории Нарбон- ны, которые были отданы туземцам, в средние века назывались prata Liguriae, или Liguria⁷. Как известно, многие еазвания деревень средневековой и современной Франции восходят к наименованиям имений римского времени, называвшихся по nomen или cognomen своего первого владельца, получившего землю по ассигнации. Суммарное наименование prata Liguriae позволяет предполагать, что земли, отдававшиеся местным племенам, не делились навечно между отдельными владельцами и, следовательно, находились скорее в общинном, чем в индивидуальном владении. Судя по агрименсорам, имения (possessiones) отличались от сел именно тем, что возникали в результате официально произведенного и внесенного в кадастр размежевания земли, ассигнированной посессорам (P. Guy, стр. 240). Различие между имением и селом было совершенно отчетливо. Так, одна надпись из Интерцизы, посвященная во здравие трех императоров, исполнена vicus Caramantensium et villa⁸. Можно думать, что вилла была выделена из села и передана в собственность своему владельцу; и хотя он сохранял тесную связь с сельчанами, его положение было иным.

Земля, оставленная туземцам, принадлежала им на прекарном праве, так как могла быть отобрана по воле ее собственника, т. е. императора (Dig., XXI, 2, 11), тогда как посессоры не могли быть лишены своих имений, если вносили за них подати, обрабатывали их и вообще не совершали ничего противозаконного. Как известно, на провинциальной земле были возможны, и possessio и usus fructus (Gai Inst., II, 7). Фруктуарий не считался посессором (Dig., II, 8, 15), но мог находившуюся в его распоряжении землю продавать, сдавать в

⁷ P. Guy. Vues aeriennes mont-rant la centuriation de la colonie de Natbonne. «Gallia», vol. 13, 1965, fasc. 1, стр. 106.

⁸ Intercisa, vol. I—II. Budalpest, 1952-^-1954, «ед.твдсь № 337. <

3 E. М. Штаерман

аренду и лрекарное держание (Dig., VII, 1, 12, 27). Так же могло отчуждаться и прекарное держание (Dig., XIX, 1, 13, 21) . Тем не менее владение и узуфрукт нд- провинциальных землях ие были равнозначны⁹. Протид отожествления их выступает Венулей (Dig., XLI, 2, 52). Возможно, что к посессорам относились владельцы размежеванных, ассигнированных и занесенных в кадастр имений, к фруктуариям — те племена и села, которым как коллективам была дана земля, независимо от того, принадлежала ли она городу или императору. В этом смысле, видимо, надо понимать и разницу между ager limitatus и ager non limitatus.

Первый определяется как земля, о которой точно известно, что кому дано, что продано, что оставлено в общественном пользовании. Ager non limitatus — земля, уступленная побежденным врагам (Dig., XLI, 1, 16). Любопытно, что в Дигестах это место связано с определением права на намытую рекой или морем землю — ius al- luvionis. Право это оказывается существовало лишь для неразмежеванных земель. Из дальнейшего мы узнаем, что если в реке появится остров (что в принципе не отлично от образования намытой земли) или обнажается старое русло реки, новая земля — в случае, если земля размежевана,— принадлежит соседнему или соседним владельцам (Dig., XLIII, 12, 1, б—7). По^видимому, предполагалось, что возникшая тем или иным путем новая земля — в случае, если старая земля разделена между владельцами,— соответственно прибавляется к их имениям. Если же земля не размежевана, она, поступает в коллективную собственность тех, кому дана как единое целое. При ассигнировании земли поселенид) или племени ему также в коллективную собственность давались пастбища и водные источники (А. ё., 1946, № 38).

Таким образом, с точки зрения римского государства, земли, принадлежавшие крестьянам-перегринам, отличались от имений римских граждан из пришлых колонистов и местных видных лиц — сенаторов, всадников,

⁹ Правда, иногда соответственные термины употреблялись для обозначения владения вообще, но лишь в тех случаях, когда не имелся в виду определенный, с точки зрения права, тип владений (см. В i о n d о В i о n d г. II diritto Romano. Bologna, 1957, onp. 385).

членов сословия декурионов — тем, что первые имели иа них гораздо более ограниченные права, и, кроме того, тем, что они владели землей не индивидуально, а в качестве сочленов тех коллективов, которым передавалась земля и которые отвечали за нее перед городом или государством как единое целое.

Такие же отношения могли складываться и в частных сальтусах, в состав которых, как известно, часто входили целые деревни, населенные людьми, зависимыми от землевладельца. Последний отводил такому селу определенную территорию, размеры которой он мог изменять по своему усмотрению. Так, Папиниан разбирает случай, когда некто завещал городу сёла, имевшие свои границы (proprias fines), но умер, не успев составить документ с обозначением этих границ (Dig*., XXXI, 71, 33). Видимо, такие села выступали как коллективные арендаторы и несли- ответственность за взнос арендной платы, хотя их сочлены могли заключать и индивидуальные арендные договоры. Император Галлиен в рескрипте от 259 г. пишет, что если при совместной аренде земли рядом лиц каждый из них арендует определенный участок, то он не может быть принужден нести ответственность за других арендаторов. Но если все арендаторы обязаны общей ответственностью, снимая землю нераздельно (in solidum), то владелец имеет право обращаться с претензией к любому из них с тем., что исполнившие обязательства за других могут затем требовать с них возмещения (CI, IV, 65, 13).

Выступая как владелец, фруктуарий или арендатор, такой сельский коллектив сам распоряжался своей территорией, приемом нового сочлена в свою среду, а следовательно, и предоставлением ему права приобрести на этой территории участок (CIL, XIII, 7250) и распределением податей, поскольку известно, что с согласия односельчан отдельные лица за какие-либо заслуги могли получать иммунитеты (CIL, XIII, 6740^а; А. ё., 1909, № 102). Судя по тому, что иммунитеты давались за службу в отрядах 'местной милиции, коллектив сельчан обязан был выставить известное число рекрутов в такие отряды. Выйдя в отставку, их солдаты получали привилегии не от государства как ветераны регулярных частей, а от тех групп, которые посылали их на службу.

Собственник земли, будь то император, город илй частное лицо,-заинтересованный, лишь, в аккуратном исполнений- причитающихся в. его пользу повинностей, вряд :ли'вмешивался..во внутренние отношения сидевшего на его земле коллектива. И хотя, как мы попытаемся показать далее, эти отношения не оставались неизменными, они, вероятно, во многом еще определялись теми формами, которые преобладали до римского завоевания. Данные раскопок и аэрофотосъемок показывают, что, несмотря на распространение в Галлии и Британии римских вилл, там сохраняются и поселения прежнего общего для всех кельтов типа¹⁰. Это — небольшие деревни из нескольких хижин, каждая со своим двором. Поля при этих деревнях составляли квадраты и прямоугольники площадью от 900 до б тыс. кв. метров. Вряд ли можно согласиться с тем, что они свидетельствует о существовании частного землевладения. Скорее их незначительные размеры заставляют видеть в них приусадебные участки, принадлежавшие отдельным семьям или лицам, тогда как пахотная земля, пастбища и леса принадлежали общине. В последнее время исследователи, считающие возможным использовать данные по социальной, истории ранней Ирландии для реконструкции отношений в Галлии и Британии доримского и римского времени, не склонны уже, по примеру своих предшественников, преувеличивать развитие в этих странах частной собственности ^и. Они подчеркивают преобладающую роль общинной собственности в Ирландии, хотя она сочеталась с владельческими правами малой семьи и отдельных ее членов. Частная собственность развивалась с усилением земельной знати,, состоявшей из хлав больших семей. Они поручали наделы от царей, захватывали незанятые земли и земли' своих сородичей, частично обращавшихся в их клиентов, но сохранявших и наделы на общинных землях. Такие аристократы как в Ирландии, так и в цент- р альной Таллин жили со своими фамилиями в.окружен

¹⁰ A. G г« n i е г. Habitations даи1о1Бё& et villas latmescfâns la cit& des Mâdiomatrrces, Paris, 1906, стр. 28v 113; C. S t even s. Un frtaibliissement celiique â la Croix le Hengstberg.— «Revue archeologi- que»,. 1937, стр. 2Б—Э7. ; •

“ⁿ См. H. Hubert. Les celtes depuis l’epoque de la Tene et la civilisation cel'tique. Paris, 1950, спр.^ТЖ—262; G. de Reynold. Le monde barbare et sa fusion-avec le monde antique. Paris, 1949, стр. 133 сл.

ных валами и рвами поселениях, тогда как па севере И востоке Галлии преобладали большие сельские общины.

Можно полагать, что римское завоевание в разных случаях по-разному повлияло на судьбу кельтской общи-, ны. Некоторая часть знати, проявившая преданность завоевателям, сразу же получила римское гражданство и владельческие права на свои земли, на которых продолжали жить их клиенты без существенного изменения в своем положении. Земли аристократии, воевавшей с римлянами, конфисковывались. Они могли пойти в надел колонистам (Schrift. R5m. Feldmess., стр. 203), или быть разделены между сидевшим «а них населением (там же, стр. 161), или — и это, вероятно, был наиболее частый случай — войти в общий фонд государственных земель. Конечно, если земля домена раздавалась обрабатывавшим его клиентам бывшего владельца, община исчезала. Если же земли главы большой семьи или рода просто конфисковывались, то на них, так же как и на землях, ранее принадлежавших общинам, никаких существенных изменений произойти не могло. Скорее всего, и те и другие как agri non limitati на правах узуфрукта возвращались сидевшим на них общинам. Это не только не подрывало существования общины, но могло даже укрепить ее, поскольку утверждался принцип круговой поруки и коллективной ответственности и прекращались, по крайней мере на время, захваты общинных земель родо-племенной знатью. Когда с выводом колонии местные племена переводились на худшие земли (из кадастра, найденного в Оранже, явствует, что трикастинам отдавались необработанные и болотистые земли), то и эта мера могла скорее укрепить, чем разрушить общинные отношения. Обработка плохих земель, осушка болот и т. п. требовали коллективных усилий людей и большого количества рабочего скота, а подобное положение всегда способствует прочности общины там, где еще не развилось крупное частное земле- и рабовладение.

Таким образом, по-видимому, нет достаточных оснований считать, что в кельтских странах общинная собственность была окончательно вытеснена частной до римского завоевания или что римское завоевание сразу же и повсеместно привело к установлению частного землевладения. Скорее можно полагать, что роль Рима в этом смысле

была более пассивной, чем активной, и что там, где община не успела разложиться до римского завоевания, она довольно долго сохранялась и после него. Это, конечно, относится не только к областям, населенным кельтами, но и к областям с иберийским, иллирийским, фракийским населением, так как политика Рима в данном случае была повсюду более или менее одинаковой. Формы управления перегринами менялись, их организациям могла предоставляться большая или меньшая свобода самоуправления, в большей или меньшей степени форсировалась урбанизация, но, по-видимому, внутренние отношения развивались самостоятельно, без непосредственного воздействия административных мер.

Такое предположение подтверждается, между прочим, тем обстоятельством, что как раз в тех областях, которые до римского завоевания стояли на более низкой ступени развития и где, следовательно, общинные отношения должны были быть более прочными, мы наблюдаем большую живучесть и жизнедеятельность пагов, родов, соседских и тому подобных организаций.

Так, в Нарбоннской Галлии еще в I в. было много мелких отсталых племен, не соединявшихся в союзы ¹². И там мы видим значительное число надписей упоминающих паги и села (CIL, XII, 342, 512, 1114, 1307, 1376, 1377, 1529, 1711, 1783, 2346, 2393, 2449, 2493, 2532, 2558, 2561, 4155, 5370 и др.). Паги исполняют обеты во здравие императоров, имеют не только патронов, но и жрецов, ви- гинтивиров, магистров, эдилов, располагают общим имуществом, получают наследства и дарения. Правда, их самостоятельность несколько ограничена — префекты пагов нередко назначались из числа городских магистратов, как в других провинциях префекты племен назначались из командиров армии; в их жизни значительную роль играли отпущенники: например, из четырех известных нам магистров одного пага трое были отпущенниками видной местной семьи Узуленов (CIL, XII, 5370), к которой, между прочим, принадлежал дуумвир и фламин Нарбонны Узулен Вейентон (ib., 4426). Отпущенником был Корнелий Зосим, которому посвятили известную надпись сельчане Гартария из арелатского пага Лукреция в благо- дарность за его хлопоты об избавлении их от несправед

¹² J u 11 i а п. Histoire de la Gaule, vol. II. Paris, 1909, стр. 400.

ливостей, которые они терпели (ib., 594). Видимо, отпущенники, покупая земли на территории пага, становились его сочленами и, если они были богаты и пользовались покровительством знатных патронов, играли там видную роль, тогда как другие pagani занимали гораздо более скромное положение. Но если появление на территории пагов новых, пришлых землевладельцев указывает на разложение их первоначальной организации, то некоторые факты позволяют предполагать, что местная знать, как и в период независимости, сохраняла здесь первенство, что напротив, свидетельствует о живучести старых отношений. Из числа туземной аристократии, видимо, выбирались префекты и патроны пагов. Особенно характерна эпитафия скончавшегося в возрасте 13 лет префекта вигинтивиров Деобенского пага Валерия Максима (CIL, XII, 1376). Занять такую должность в детстве он мог, лишь получив ее в наследство от отца (что его отец умер, видно из того, что эпитафия была сделана матерью мальчика и ее вторым мужем, носившим фамильное имя Кассия). Возможно, что отец, принадлежавший к местной знати и став римским гражданином, тем не менее в глазах сочленов пага оставался их наследственным главой, как те часто упоминаемые Цезарем принцепсы, которые, по всей видимости, были главами больших семей и патронами своих более бедных сородичей.

Кроме пагов и сел, в надписях Нарбоннской Галлии упоминаются различные группы лиц, составлявшие определенные коллективы, но не причислявшие себя ни к vicarii, ни к pagani. Это некие Aulii, имевшие свою территорию, так как надпись гласит: hie fines Aulorum (CIL, XII, 2525), Cadienses (ib., 1341), Cariosedenses et Budenicenses (ib., 2972), Adgentii (ib., 3084), vicini Arandunici (ib., 4155), vicinia castellana Olbensium (A. e., 1910, № 60), consacram Borodates (CIL, XII, 5379). Некоторые из этих групп представляли собой небольшие племена, как, например, Borodates ¹³ и Adgentii¹⁴.

Другие именовались по своему поселению, как например, vicini Arandunici (Holder, I, стр. 172). Возможно, что

¹³ С. J u 11 i a n. Histoire de la Gaule, vol. II, стр. 484.

¹⁴ A. Holder. Alt-Celtisoher Sprachschatz, Bd. I—III. Leipzig, 1896—1907; Bd. I, стр. 40.

в некоторых случаях название поселения и племени или большой семьи совпадали, в других случаях разложение племенной или большесемейной общины обусловливало возникновение соседской организации (vicini) или культовой ассоциации (consacram). Можно полагать, что подобных разнохарактерных общин было гораздо больше, немногие из них могли оставить по себе памятник.

Самостоятельные мелкие отсталые племена населяли и область Западной Аквитании ¹⁵. И здесь встречаются надписи, сходные с упомянутыми выше группами: consacram (CIL, XIII, 147, 397, 1561), vicini Spariani (A. e., 1928, № 13), Gomferani (A. e., 1949, № 126), Andecamulen- ses (CIL, XIII, 1449), Dianenses (ib., 1495). Паги здесь, правда, почти не засвидетельствованы (можно указать лишь на pagani Ferrarienses.— CIL, XIII, 384), но надо думать, что это объясняется специфическими условиями. Западная часть Аквитании в римские времена стала областью крупнейшего землевладения, основанного главным образом на эксплуатации труда зависимого сельского населения. Естественно полагать, что жизнедеятельность пагов была подавлена господством огромных доменов и их собственников. Однако и под их властью следы общины и некоторых связанных с ней организаций могли сохраниться.

Общинно-родовой строй господствовал до римского завоевания в Лузитании и на севере Тарраконской Испании ¹⁶. И лишь его живучестью можно объяснить то обстоятельство, что кланы (gentilitates) и племена (gen- tes) сохраняются не только при римском господстве, но многие века после его падения ¹⁷. В период империи на северо-востоке Испании gentes и gentilitates упоминаются очень часто. Если племя было слишком велико, оно имело одно общее поселение. Так, известно село Бедор племени пиктонов (CIL, II, 365). У больших племен было несколько поселений, возможно, принадлежавших отдельным gentilitates. Так, например, в области кантабров было поселение Веллика, тогда как веллики были составной частью, вероятно, gentilitas кантабров. Видимо, одно село занимала gentilitas Gapeticorum, лара'м которой

¹⁵ С. J u 11 i а п. Histore de la Gaule, vol. II, стр. 452

¹⁶ Е. Ph 1 i р о n. Les Iberes. Paris, 1909, стр. 221.

¹⁷ Р. В о s h - G i m р е г a. La formacion de los pueblos de Барана, Mexico, 1945, стр. '262.

был посвящен алтарь (ib., II, 804). Не только перегрины, но в ряде случаев и римские граждане указывали, к какому они принадлежат племени и роду. Известен случай, когда две связанные между собой договором о дружбе и гостеприимстве gentilitates племени зелов приняли в свой союз Семпрония Перпетуя из рода авальгиков и Флавия Фронтона из рода кабруагеников (ib., II, 2633). Видимо, даже римскому гражданину принадлежность к gentilitas давала какие-то преимущества, скорее всего, обеспечивала его право на владение участком на принадлежавшей ей территории. Надписи упоминают лиц, принадлежавших к двум gentes (CIL, II, 5749; А. ё., 1946, № 122), один из них был даже принцепсом, т. е. главою двух gentes. Это подтверждает предположение об известных привилегиях, связанных с принадлежностью к gens, что и заставляло стремиться стать сочленом двух таких общин. О характере gentes в середине III в. н. э. позволяет судить датированная 239 г. надпись из поселения племени виро- меников Сегисамо (CIL, II, 5812). Это коллективный обет 21 лица за пятерых патронов, из которых один, Валерий Луп, обозначен как gentilis. Из дедикантов пятеро — отпущенники рода (liberti gentiles) с именем Публициев; один — раб племени (servus gentilis); шестеро носили имя Валериев и, скорее всего, были потомками отпущенников семьи Валерия Лупа. Остальные дедиканты (среди них четыре ремесленника) носят местные и римские имена. Как видим, несмотря на несомненные признаки разложения gens, это еще достаточно крепкая организация. Но из его среды выделяются богатые люди, имеющие своих отпущенников и ставшие патронами менее значительных сородичей; на территории gens живут не принадлежащие к нему лица — остальные патроны, частью, может быть, ремесленники. Gens имеет свое имущество — рабов, отпущенников и, несомненно, землю, поскольку коллективная собственность на землю всегда держится дольше, чем коллективная собственность на движимое имущество, в данном случае рабов.

Помимо гентилыных организаций, здесь были и территориальные— vicinia (CIL, II, 806, 821) и центурии. Последние в надписях северо-восточных областей Испании упоминаются реже, чем gentes, но все же довольно часто, в качестре одного из указаний происхождение

того или иного человека. Наиболее интересна надпись из Арвы, посвященная восьмью центуриями своему патрону. По предположению Хольдера, наименование одной из этих центурий — Arvaborensis — означает «главная часть Арвы» (I, стр. 232), другой — Beresis — «нижняя часть» (I, стр. 402), третьей — Halos — встречается на испанской монете с Val(erius) Ter(tius) Ilipula Halos (I, стр. 2049).- Так как на последнем месте после места поселения обычно обозначался gens, то Halos, очевидно,— имя gens, ставшее названием территориальной соседской общины — центурии. Названия остальных центурий не поддаются интерпретации, но возможно, они сходного происхождения.

Известна также центурия Ulianica, которая может быть связана с gens Ulenses (Holder, III, стр. 23—24) или родом Uloqum (ib., стр. 26) и, возможно, возникла из поселения этого рода. В одной надписи упомянута некая Тридия, дочь Модеста, уроженка Трансминийской Сеурры из центурии Серанты (А. ё., 1934, № 19); видимо, здесь центурия составила часть территории поселения. Из двух других надписей мы узнаем о принцепсах центурий: Клутозе из рода или племени альбионов, принцепсе центурии Карика (А. ё., 1946, № 121), и Акции, сыне Вераблия, принцепсе двух центурий, сын которого был также принцепсом центурии, возможно, одной из тех, которые возглавлял его отец (ib., № 122), что указывало бы на наследственный характер этой должности в местных знатных семьях.

По-видимому, центурии были некой переходной формой от родо-племенной к территориальной общине ¹⁸,

Как видим, различные формы общинной организации могут быть прослежены в римское время там, где есть основания предполагать наличие общины в доримское время. Такая живучесть ее вряд ли была бы возможна, если бы все следы общинного землевладения — родоплеменного, большесемейного, сельского — были уничтожены.

¹⁸ Существует мнение (см. R. Etienne. Le culte imperial dans la peninsule Iberique d’Auguste â Diocletfen. Paris, 1958, cup. 58), что центурии были также родовыми организациями, которые выставляли сто воинов или насчитывали сотню полноправных сочленов. Однако такое искусственное деление уже предполагало бы переход от чисто родовой к территориальной организации.

Если мы обратимся к надписям Великой Галлии и Верхней Германии, то увидим, что здесь паги встречаются гораздо реже и притом большей частью на территории племен, которые до римского завоевания стояли на более низкой ступени развития. Так, лаги известны на территории редоннов (CIL, ХШ, 3148—3150), гельветов (ib., 5076, 5110), лингонов (ib., 5475, 5595), ремов (ib., 3450); соседская организация (vicinia) —на территории туе- гров (ib., 3652), для которой известны также паги — племена Condrustis и Vellaus, сочлены коих служили во II тунгрской когорте.

Vicini, confines, consacram и т. п. встречаются и в Нижней Германии (А. ё., 1923, № 35; CIL, ХШ, 7845, 7777, 7865, 8774). У более развитых, стоявших еще до римского завоевания на пороге государственности племен трех Галлий, Верхней Германии, а также в Юго-Восточной Испании паги, соседские и т. п. организации почти не встречаются. По-видимому, община здесь уже разложилась настолько сильно, что пережитки ее легко были уничтожены быстрым развитием рабовладельческих хозяйств римского типа и городской жизни»

Относительно Британии соответственных эпиграфических данных нет. Но на основании археологического материала исследователи различают районы рабовладельческих вил римского типа и туземных деревень, которые, по мнению некоторых авторов, стояли на разных ступенях зависимости и где сохранялась старая племенная организация ¹⁹.

Промежуточной ступенью между неоформленной территориальной организацией типа соседской общины и городом было село (vicus). Села встречаются в большем или меньшем числе во всех западных провинциях и на всех категориях земель, но особенно многочисленны они в придунайских провинциях, в ближайших к лимесу частях Верхней Германии, во Фракии. Во Фракии они, видимо, были исконной организацией. По мнению современных исследователей, в равнинных частях Фракии и Нижней Мезии община исчезла уже задолго до обращения страны в римскую провинцию и сохранилась лишь в более

¹⁹ I Lindsay. The Romans Were Here. London, 1956, стр. 166---

отсталых горных районах²⁰. Возможно, что это и так и что, как думает Б. Геров, известные слова Овидия об отсутствии частной собственности на землю у гетов были лишь обычным для римских писателей приемом характеристики строя жизни всех варваров. Но следует учесть, что исчезновение ежегодных переделов земли еще не свидетельствует о полном разложении общины. Она могла, например, превратиться в соседскую, сельскую общину с собственностью на участки пахотной земли и с сохранением общинных угодий, поскольку известно, что села при- дунайских областей имели свои земли, леса и пастбища (например, А. ё., 1895, № 52; 1901, № 42; 1919, № 105), причем, за пользование последними с них взимался налог (CIL, III, 1209, 1363), и что земли, которые давались в надел ветеранам или другим посессорам, выделялись из земель села (А. ё., 1904; № 52; 1911, № 237). В пользу того, что община здесь не была окончательно уничтожена, говорит, во-первых, наличие коллективной ответственности сельчан за наложенные на село повинности. Так, в петиции на имя Антонина Пия от сельчан «на территории дагов» из окрестностей Истрии, в которой они жалуются на чинимые им несправедливости и на тяжесть повинностей ²¹, авторы петиции называют себя литургами — термин, обычно связанный именно с круговой ответственностью за взнос податей и т. п. Во-вторых, связи между односельчанами были прочными. Села или группы лиц, в которых можно видеть односельчан, выступают как единое целое, принимая дары, вынося благодарность своим магистратам, сооружая памятники²². Происходившие из фракийских сел преторианцы, служа в Риме, объединяются со своими односельчанами из других когорт для совместного культа их сельского бога. Вряд ли все это было бы возможно, если бы односельчане не были тесно связаны между собою не только общностью происхождения, но и экономическими интересами.

²⁰ Б. Г ер о®. Црюучйакря еърху поземлените отношения в на- шише 31вми чрез римскю время.— «Годишник на софийски я университет», филологический факультет, т. 50, № 2, 1955, стр. 20—-23.

²¹ «Studi şi cercetări de istorie veche», 1991, стр. 144.

²² См., например, E; К a il i n k a, Antike Denkmăler in Bulgarieti Vien, 1906, № 55, 100, 12®, 161, 214 и др.

Наряду с издавна существовавшими селами возникали и новые- Особенно, много их, видима,, образуется во второй половине JI .в. С .этого времена на Ду^На^;на Рейне, в Британии, появляются многочисленные однотипные, посвящения Юпитеру во здравие правящего императора от жителей сел и их магистратов. Население их обычно смешанное: possessores и vicani, римские граждане и пере- грины, ветераны и бессы и т. п. По-видимому, часть их владела своими участками на более полном праве собственности — так, как владели своими виллами римские граждане на провинциальной земле; причем, как уже упоминалось , выше, участки эти выделялись из территории села. Остальные сельчане или перегрины. оставались в прежнем положении. Надо полагать, что резкое возрастание числа сел в пограничных областях с середины II в. не случайно. В это же время там идет усиленный набор в армию местного крестьянского населения и наделение ветеранов землей, выделенной из сельской территории. Те коллективы туземного населения, которые получали не- размежеванные земли, в результате этого процесса быстро разлагались. Первоначальное равенство в положении их сочленов исчезало. Новые условия предполагали и новые формы организации, каковой и становились села с квазимуниципальным устройством, с магистратами, выбиравшимися различными группами населения (так, в нижнемезийских селах магистрами были обычно римские граждане, квесторами — туземцы): Таким образом, 'видимо, 'возникновение сел было. результатом разложения первоначальных общин и вместе с ..тем результатом их неполного разложения, так как, когда соответственный процесс заходил достаточно далеко, поселение получало статус города. Как уже упоминалось выше, элементы общины в виде совместного владения" территорией, права приема новых сочленов, права предоставления иммунитетов сохранялись и в селах. . . , : -

Села возникали не. тЪлько за: счет наделения землей ветеранов. Они появлялись и на частной земле, например за. счет предоставления участков земли отлущецвдкдм землевладельца. Так, например, в одной надписи иэ района маттиаков дар Юпитеру и Юноне приносят два Мело- ния, Карант и Юкунд из Vicus novus Ме1опюгищ (CIL, XIII, 7270). Мелоний Сенйл были презйдом Верхней

Германии (CIL, VI, 632), и село, видимо, возникло на его земле и было населено потомками его отпущенников, носивших era фамильное имя. Известны организации, соот- пущенников: одш раз речь идет об их магистрах (CIL, XII, 3556), другой — о предоставлении ими одному иа сочленов иммунитета (ib., 3637). Видимо, это были отпущенники, помещенные в селах. В Бельгике известны села, носившие название Libertiacum, т. е. бывшие поселениями отпущенников²³. Отпущенники могли составлять отдельные села, но могли получать или покупать участки на территории туземных общин, сидевших на государственной или частной земле. Выше уже упоминался Корнелий Зо- сим и магистры пага — отпущенники Узулена. В одной надписи упоминается отпущенник Сильван вместе с неким местным уроженцем Меддугнатом, сыном Атегения, наблюдавший за сооружением алтаря, осуществленным солимарскими сельчанами (CIL, XIII, 4681); в другой — раб, викарий диспенеатора, восстановил на свой счет храм для сельчан (Riese, RG, 2071). Видимо, эти отпущенники и рабы получали землю на территории пагов и сел и вступали с ними в тесные взаимоотношения. Все это также способствовало разложению туземных общин. В том же направлении действовало и выделение из их собственной среды более знатных и богатых людей, получавших римское гражданство и входивших в сословие декурионов, что, с одной стороны, изменяло и их владельческие права, а с другой, позволяло им подчинить себе различными способами своих соплеменников. О последнем свидетельствуют многочисленные надписи, поставленные селами своим «благодетелям» и патронам. Характерно, например, посвящение сельчан Эбородуна Юлии Фестилле, которую они называют vicina optima (CIL, ХШ, 5064). Она была дочерью легионного трибуна, награжденного Клавдием за войну с Британией, дуумвира, фламина и патрона колонии гельветов, удостоенного статуи и почетного погребения от общины эдуев и патов гельветов, «патрона и друга» того же села Эбородуна (CIL, XIII, 5063, 5093, 5094). Если учесть, что термин «соседи» (vieirti) в некоторых случаях был равнозна-

²³ A. Camay. Toponimie des chauasees romaines en Belgique.— «AnWquite classique», vol. 2<Э, 1904, стр. 22.

чей клиентам ²⁴, обрабатывающим чужую землю, коло нам, работникам (operatores) ²⁵, то станет ясен характер подобных взаимоотношений.

Как сложны могли быть условия, возникавшие на государственной земле, показывает один разобранный в Дигестах казус, когда кондуктор сальтуса продает за невзнос податей расположенное на территории сальтуса имение (fundus), уже ранее проданное кредитором владельца (Dig., XIX, 1, 52). Следовательно, в сальтусе, наряду с колонами, были и владельцы имений, которые могли свою землю отчуждать, хотя и не имели на нее полного права собственности. Разница между такими посессорами — владельцами и колонами (cultores) отразилась в некоторых надписях из Африки (А. ё., 1938, № 72—74; МегИп, 778; CIL, VIII, 25973, 4199, 4205 и др.). В императорском сальтусе Сумелоценна в Верхней Германии основным населением были колоны, имевшие своих магистров (А. ё., 1910, № 128), но наряду с ними там жили получившие наделы ветераны и было село (vicus) Grina- rîo (Riese, RG, 2171). В конце концов, вероятно, в связи о возрастанием числа частных владельцев сальтус получил статус civitas (CIL, XIII, 6358, 6384).

У юристов, трактовавших права римских граждан, мы почти не сталкиваемся с общинными отношениями.

Как отмечают историки римского права, к концу республики ограничения интересов собственника в пользу интересов других лиц почти исчезают. Существовавшая прежде в Италии общинная собственность окончательно заменяется собственностью частной. Если и сохраняется совместная собственность, то лишь при условии, что каждый из совладельцев может свободно распоряжаться своей частью и имеет право в любой момент потребовать раздела имущества ²⁶. И 'в первый период существования империи, насколько мы можем судить по данным юридических источников, государство стремилось укрепить

²⁴ Pseudoacronis Scholia in Horatium, rec. Otto Veller. Liipsiae, 1902, Carm., II, 118, 8.

²⁵ Corpus giossariorum latmorum, ed. G. Goetz. Lipsiae, 1884, vol. VI, стр. 14, 202, 397.

²⁶ M. Kaser. Das romische Privatrecht, Bd. I. Miinchen, 1956, стр. 34$—34'7, 6G5.

права индивидуальных собственников против возможных притязаний их бывших совладельцев.

Ранние юрисконсульты Офилий и Альфен писали, что нельзя принудить соседа обрабатывать свою землю не так, как он того желает, даже если своими методами обработки он наносит ущерб хозяйству соседа (Dig., XXXIX, 3, 2,2; 24). По словам Помпония, никаким договором нельзя обязать кого-либо не продавать имения против воли соседа (Dig., II, 14, 61). Пункты эти, видимо, направлены против ограничений, которые могла налагать община, и в пользу выделившихся из ее состава собственников. Сюда же можно отнести закон, дозволяющий вести процесс о размежевании (actio finium regundorum) не только на частной земле, но и на agri vectigales, и на землях фруктуариев и прекарных держателей (Dig., X, 1, 4, 9). Согласно Модестину, тот, кому в чьих-либо пределах (in quorum finibus) воспрещена покупка, имеет право принимать там залог (Dig., XX, 1, 24). Речь здесь скорее всего может идти об общинных угодьях, так как, по словам Павла, возможна продажа всех вещей, которыми кто-либо может владеть, кроме того, что исключается из commercium по ius gentium или mores civitatis (Dig., XVIII, I, 34, 1). Последнее не может относиться к неотчуждаемым землям городов, так как они не могли переходить в частную собственность на основании общего закона. Mores civitatis могли препятствовать лишь отчуждению земель общин в пользу того, кто, не будучи их сочленом, не мог владеть участком на их территории. Но, как видим, закон предоставлял право брать эти земли в залог, что способствовало скорейшему разложению общин, поскольку неоплатный должник обращался в пре- карного держателя кредитора.

Однако некоторые другие статьи кодексов позволяют думать, что государство все же было вынуждено считаться с интересами общин. Так, «апример, у современных историков римского права принято, что пастбищный сервитут появился только в период империи²⁷. Между тем в нем могли нуждаться только владельцы мелких участ ков, так как вилла обычно имела свои луга и леса для

²⁷ P. Girard. Manuel klementaire de droit romain. Paris, 1906, стр. 367; M. Kaser. Das romische Privatrecht, Bd. I, стр. 371.

выпасов. Общие пастбища и леса имела община. Но с выделением из ее среды посессоров могло случиться, что они или захватывали общинные угодья, или, напротив, оказывались исключенными из права пользования ими.

В таких условиях скорее всего и мог возникнуть пастбищный сервитут, смягчавший результаты разложения общины и укреплявший ее внутрихозяйственные связи. По словам Цельса, если земля принадлежала многим, то сервитут мог быть установлен лишь с общего согласия или с согласия большинства (Dig., VIII, 3, 11; XXXIX, 3, 10). Следовательно, выделившийся из общины посессор мог пользоваться ее выпасом или источником лишь с согласия большинства общинников, что укрепляло связи тех и других. У более поздних юристов уже прямо замечается тенденция к поддержанию общины. Ульпиан пишет, что раздел имущества, находящегося в общей собственности, может иметь место и на agri vectigales, но судья должен воздержаться от раздела его на части (regiones), так как это приводит к нарушению в уплате податей. Отрицает он и раздел между прекарными владельцами (Dig., X, 3, 7, 1; 4). Речь здесь может идти только о землях сельских общин, так как городские agri vectigales сдавались в вечную аренду определенными участками и съемщики их считались посессорами. Модестин, говоря о размежевании земли, пишет: «Для установления размера полей учреждаются арбитры и тот, о ком говорят, что он на территории имеет больший участок, должен быть принужден обеспечить остальным, которые владеют меньшим участком, целый участок» (de modo agrorum arbitri dantur et is, qui maiorem locum in territorio habere dicitur ceteris, qui minorem locum possident, integrum locum adsignare com- pellitur; idque ita rescriptum est.— Dig., X, 1,7).

Во-первых, бросается в глаза, что здесь выступает не официальный судья (iudex), как в остальных параграфах раздела, а арбитр. Во-вторых, речь идетне о наделении землей заново и не о разделе общего, еще не поделенного имущества, а об участках, которые на какой-то территории были уже разделены. Наконец, дело не может идти и об участках, находящихся в частной собственности или даже владении, поскольку у владельца большего участка излишек принудительно отбирается в пользу

4 Е. М. Штаерман

владельцев меньших участков на той же территории, которые, следовательно, вое как-то- были связаны между собой и зависели друг от друга.

Все эти данные позволяют думать, что указанный параграф относился к регулированию периодических переделов земли внутри общины, что такие переделы, стало быть, существовали и что правительство, уже не довольствуясь невмешательством в местные обычаи, стало с ними считаться, причем поддерживало именно общинные порядки. На ту же тенденцию указывает рескрипт Каракаллы от 213 г., запрещавший после раздела земли кому-либо продавать свой участок без согласия совладельцев (CI, III, 37, 1,1).

В период поздней империи направленная на укрепление общины тенденция выступает еще яснее. В рескрипте от 391 г. на имя президов Италии и Иллирика упоминается давнишнее право соседей и совладельцев устранять от покупки земли посторонних лиц. Возможно, что соответствующий закон был издан при Константине, поскольку при нем преимущественное право наследования на землях, предоставленных в коллективное владение, было дано сочленам таких коллективов (CI, X, 14, 2). Е. Леви связывает официальное признание прав общины с проникновением в римское право норм обычного права западных провинций ²⁸. Вероятно, это предположение справедливо и оно лишний раз подтверждает живучесть, общины в западных провинциях. Но тут действовали и общие закономерности развития рабовладельческого способа производства. Вначале они стимулируют распространение индивидуальных хозяйств, рабовладельческих вилл, урбанизацию провинций. С зарождением элементов феодального способа производства все большую роль начинает играть труд закабаляемых крестьян, причем эксплуатация связанных круговой порукой общие оказывается выгоднее эксплуатации отдельных быстро нищавших колонов.

²⁸ Е. Levy. West Roman Vulgar Law. Philadelphia, 1951, стр. 119 Казер («Das romische Privatrecht», Bd. I, стр. 344) считает, что с конца II в. в право, под влиянием эллинистических учений, проникает идея превалирования общих интересов над частными, но вряд ли столь абстрактное положение могло оказаться решающим в данном конкретном случае.

Весьма вероятно, что тут действовали не только фискальные интересы земельных собственников, но и стремление обеспечить лучшую обработку земли. Рабовладельческая вилла представляла собой некий хозяйственный комплекс, в котором осуществлялись и разделение труда, и простая кооперация, позволявшие усовершенствовать отдельные трудовые процессы и производить, в случае нужды, более трудоемкие работы. Эффективнее, чем в мелком хозяйстве, могли быть использованы скот и инвентарь. Хозяйства свободных крестьян и колонов были лишены этих преимуществ, а разложение общины неизбежно должно было ослаблять те связи, которые гарантировали взаимопомощь соседей, совместные работы по освоению новых земель, устройству и поддержке оросительных и дренажных систем, применение тяжелого плуга, запряженного несколькими ларами быков, использование более сложных и дорогих орудий производства, ка-к прессы, галльские жатвенные машины и т. д. Подрывала мелкое хозяйство и утрата общинами выпасов, лесов и других угодий. Можно полагать, что некоторые симптомы упадка сельского хозяйства, например заболачивание земель, вытеснение пашни лесом, были вызваны именно этими причинами и что как государство, так и частные владельцы пытались бороться с ними, укрепляя хозяйственные связи между земледельцами, сидевшими на принадлежавших им землях.

Это подтверждается не только консервацией старых общин, но и искусственным возрождением общины за счет предоставления земли группам отпущенников. Выше уже упоминались соответственные эпиграфические свидетельства. Такие же факты нередко приводятся и в Диге- стах. Имение обычно давалось отпущенникам под условием 'неотчуждаемости их участков в пользу лиц, не принадлежавших к фамилии патрона. Свои наделы владельцы могли передавать только своим соотпущенникам или прямым наследникам. Если кто-либо умирал без наследника, его участок переходил к остальным совладельцам. Если кто-либо продавал свою землю постороннему, остальные могли требовать аннулирования продажи в их пользу (Dig., XXXI, 77, 13; 15; 78, 3; 88,6; XXXII, 38, 5). Имение делилось на отдельные участки, но продолжало существовать как единое целое (Dig., XXXIV, 5, 1).

Как таковое, оно имело пастбища и леса, естественно становившееся общей собственностью новых владельцев Иногда оно передавалось с инвентарем и рабами (Dig., XXXII, 93, 2), и поскольку живой и мертвый инвентарь составлял неделимый комплекс, то и он становился общим. Такое имение обращалось в общину с неотчуждаемыми наделами, общим имуществом и теснейшей хозяйственной взаимосвязью всех сочленов. Хотя обычно передача имения отпущенникам обусловливалась наблюдением за гробницей патрона и отправлением заупокойных обрядов, вряд ли это было единственной причиной подобных актов. В одном из параграфов Дигест имение завещается отпущенникам с тем, чтобы они ежегодно вносили определенную сумму наследнику завещателя (Dig., XXXIII, 1, 18). Конечно, при этом весь коллектив отпущенников обязывался общей ответственностью, что ставило их в такое же положение, как членов сельских общин.

Укрепление и частичное возрождение общин могло обусловливаться указанными выше соображениями. Но вряд ли оно было бы возможно, если бы община вообще уже не существовала в западных провинциях и ее надо было бы заново создавать.

Таким образом, данные как эпиграфических, так и юридических источников позволяют заключить, что общинные отношения в западных провинциях хотя и разлагались, а кое-где, может быть, и исчезали, в ряде областей сохранялись, и что в данном отношении эти районы коренным образом отличались от Италии и других областей высокоразвитого рабовладения, где различие между сельским и городским плебсом уже стерлось. И следовательно, попытка изучить идеологию сельского населения областей первого типа, в тесной связи с чертами, характерными для идеологии, свойственной вообще общинному строю, может считаться закономерной.