В ИМПЕРСКОЙ КАНЦЕЛЯРИИ

Зимнее наступление Советской Армии не только перечерк­нуло планы гитлеровского правительства, рассчитанные на то, чтобы с помощью вермахта заставить западные державы пойти на сговор с фашистской Германией, но и поставило гитлеровский, режим перед лицом неизбежного крушения в самом ближайшем будущем. Теперь уже бы­ли сочтены не только месяцы, но и недели существования преступного гитлеровского рейха.

Военный и промышленный потенциал фашистской Гер­мании был подорван в корне*

В ходе зимнего наступления Советской Армии немецко- фашистские войска потеряли свыше пятисот тысяч солдат и офицеров. Война была перенесена на территорию рейха. Гитлеровская военная машина лишилась свыше 300 воен­ных заводов, расположенных на освобожденной Советской Армией территории. Нацисты потеряли Силезию — вто­рую по значению (после Рура) военную кузницу вермахта. Грабительская военно-экономическая система фашистской Германии, основанная на эксплуатации порабощенных стран, рухнула. Это привело к дезорганизации всей хозяй­ственной жизни нацистской Германии. К марту 1945 года. , экономическое положение рейха стало катастрофическим Прекратилось регулярное железнодорожное сообщение. Весь подвижной состав железных дорог распоряжением министра вооружений Шпеера мог быть использован иск­лючительно для военных целей[1].

По сравнению с 1944 годом производство горючего, вып­лавка чугуна и стали сократились более чем в три раза. 15 марта 1945 г. министр вооружения представил Гитлеру памятную записку, в которой сообщал, что за последние

недели снабжение промышленности углем сократилось почти в десять раз. Производство бензина в феврале 1945 года едва достигало 9 тыс. т при ежемесячной потребно­сти нацистского вермахта в 40 тыс. тъ. Падение добычи и производства основных видов сырья быстро вело к ка­тастрофическому сокращению выпуска военной продукции. К марту 1945 года он сократился по сравнению с летом

1944  года в 2,5 раза.

Так, при месячной потребности в 300 тыс. промышлен­ность давала вермахту лишь 200 тыс. винтовок[2].

«Экономическое крушение империи развертывается все быстрее.., — писал Шпеер. — В ближайшие четыре-во- семь недель следует считаться с окончательным крушением экономики Германии»[3].

Полностью развалилась кредитная система. К 21 ап­реля 1945 г. внутренний государственный долг фашистской Германии достиг астрономической цифры — 376,1 млрд. марок против 11,5 млрд. к моменту прихода гитлеровцев к власти и 30 млрд. марок к началу второй мировой войны. Государственный долг Германии на х/4 превысил всю стои­мость национального богатства страны и более чем в че­тыре раза — национальный доход до войны.

Все более широким слоям населения становилась оче­видной неизбежность полного краха фашистской империи. «У каждого теперь лишь одно новогоднее желание: мир, мир», — записал в своем дневнике 1 января 1945 г. один житель Мюнхена[4]. 4 апреля 1945 г. Борман писал шефу имперского управления безопасности Кальтенбруннеру об огромной тяге населения Германии к немедленному пре­кращению войны®.

Глубокий кризис охватил и нацистскую партию. С.каж­дым днем расширялась пропасть между фашистской вер­хушкой и массой рядовых членов партии. Фашистские гаулейтеры, крейслейтеры и другие нацистские бонзы рангом пониже, захватив награбленное добро, при приближении советских войск первыми бросали насижен­ные вотчины и стремились укрыться в глубоком тылу.

Так, например, фашистский гаулейтер Познани Грейзер с разрешения Гитлера направился на курорт в Карлсбад. Даже реакционный западногерманский историк В. Герлиц признает, что нацистские бонзы вели себя, как «члены банды гангстеров, когда каждый пытается спасти свою шкуру»7.

В то же время обманутые и запуганные рядовые члены нацистской партии испытывали на себе все бедствия и лишения, которые обрушили на население Германии не­мецкие монополисты и их агентура — гитлеровская клика.

В этой обстановке аппарат нацистской партии и фашист­ское правительство, служившие двенадцать лет орудием наиболее агрессивных и реакционных кругов германского монополистического капитала, были парализованы. В мар­те 1945 года Кальтенбруннер сообщал Борману о полном развале нацистского партийного аппарата. Распоряжения и приказы, издававшиеся гитлеровскими властями, пови­сли в воздухе.

С января 1945 года начали распадаться и высшие звенья гитлеровской правительственной системы. Главные фашист­ские военные преступники — политические и военные ру­ководители гитлеровской Германии, планировщики и ор­ганизаторы агрессивной войны, изгнанные с захваченных территорий, были вынуждены вновь перебраться в район Берлина. Гитлер и начальник верховного командования вермахта Кейтель еще осенью 1944 года в связи с прибли­жением Советской Армии к Восточной Пруссии бежали с группой высших нацистских чиновников и офицеров из «Волчьего логова» в запасную резиденцию, расположенную в Гессене, возле Цигенберга, а отсюда 16 января 1945 г. экстренным поездом перекочевали в Берлин. Возвращение гитлеровских «вождей» в столицу рейха отнюдь не носило триумфального характера. Целые кварталы лежали в раз­валинах. Город непрерывно подвергался ударам англо- американской авиации. За 80 дней на него было совершено 84 массированных налета. Прекратилась регулярная по­дача газа, электроэнергии, воды. Да и настроения жителей Берлина не сулили нацистам ничего хорошего. «К счастью для Гитлера, — пишет западногерманский публицист Э. Куби о переезде Гитлера в Берлин, — большинство берлинцев и не догадывались, что это за поезд»*»

Кейтель и другие фашистские генералы, проехав через Берлин, укатили в сторону Цоссена, небольшого городка в 30 км к югу от столицы. Там, в густом сосновом лесу, еще летом 1939 года был создан целый комплекс сооружений, надежно укрытых от посторонних взоров. За высокой тща­тельно охраняемой оградой располагались в форме двух гигантских подков десятки хорошо замаскированных с воздуха домиков. Только их обитатели знали, что каждый «домик» представлял собой мощное бомбоубежище из бе­тона и стали. Толщина железобетонных стен «домиков» более метра. Каждое сооружение, помимо части, высту­павшей на поверхность, имело еще два подземных этажа. К тому же все сооружения были связаны между собой под­земными коридорами. Одну группу сооружений, под наз­ванием «Майбах I», занимали отделы и управления верхов­ного командования сухопутных сил (ОКХ). Именно отсюда Браухич и Гальдер планировали вторжение немецко-фа- шистских войск в Польшу, руководили разбойничьим на­падением на Советский Союз.

Метрах в трехстах к югу по направлению к Вюнсдорфу располагался второй комплекс сооружений, именовавшийся «Майбах II». Его занимало верховное командование вер­махта. Подлинным хозяином здесь был не начальник ОКВ «паркетный генерал» Кейтель, проводивший большую часть времени при Гитлере и заслуживший за это среди офице­ров ставки презрительную кличку «лакейтель», а началь­ник штаба оперативного руководства ОКВ генерал-пол­ковник Йодль. Опытный генштабист Йодль по всем опера­тивным вопросам докладывал непосредственно Гитлеру, и в строго военном смысле именно он фактически и пла­нировал крупнейшие военные операции фашистских войск.

Комплекс сооружений командования немецко-фашист- ской армии дополнял так называемый «АМТ-500» — круп­нейший в Германии узел связи. Узел располагался на двад­цатиметровой глубине, был надежно укрыт от бомбарди­ровок и связывал подземными кабелями все важнейшие военные и гражданские учреждения в Германии и на окку­пированной гитлеровцами территории. От внешнего мира ставку гитлеровцев в Цоссене ограждали четыре линии мощных оборонительных сооружений, которые занимала пехотная дивизия.

Сам Гитлер размещался в помещении новой имперской канцелярии. Это гигантское здание, занимавшее целый
квартал в центре Берлина, было отстроено весной 1939 го­да в характерном для нацистов помпезном стиле. Много­численные прямоугольные колонны и высокие порталы,

Весна 1945 года. В одном из залов имперской канцелярий

облицованные шведским мрамором, должны были, по за­мыслу Гитлера и его «придворного архитектора» Шпеера, будить мысль о величии, мощи и незыблемости фашистского рейха.

Однако теперь здание новой имперской канцелярии производило жалкое впечатление (см. фото на стр. 70). Мно­гие колонны обрушились; почти все стекла были выбиты, их заменяли папки для бумаг; большинство зданий вокруг

лежало в развалинах. Из имперской канцелярии исчезли дорогие ковры и картины: их перетащили в бомбоубежища. Постепенно в связи со все учащавшимися налетами авиации

на Берлин в бомбоубежище переселился со своей свитой и Гитлер (см. схему на стр. 71). Кабинеты новой имперской канцелярии окончательно опустели. На своих местах оста­вались лишь часовые — рослые молодчики из охранного батальона Гитлера, тройной цепочной преграждавшие всем посторонним доступ в канцелярию.

Бомбоубежища под зданием имперской канцелярии начали сооружаться организацией Тодта «на всякий слу­чай» еще в 1943 году. Однако к весне 1945 года только од­но из них, предназначавшееся непосредственно для Гитлера, было построено. Расположенный на глубине 16 метров бункер был покрыт восьмиметровым слоем бетона и имел /

три выхода: в помещение министерства иностранных дел, на поверхность — в сад министерства и запасной выход — в сад имперской канцелярии. Бункер состоял из тридцати помещений и делился на две половины. В одной, располо­женной на 12 ступенек глубже другой, размещался Гит­лер, его лейб-медики: терапевт Морелль и хирург Штумп- фегер, а также в отдельной комнате собака-овчарка Блонди со щенятами. Здесь же находились телефонный узел, поме­щение для секретариата, большой и малый конференц-залы, где военные заправилы нацистской Германии ежедневно собирались на традиционные «обсуждения положения». В другой половине бункера размещались слуги, камерди­нер Линге и вегетарианская повариха Гитлера со своей кухней и кладовыми.

На половине Гитлера хозяйничала его давняя метресса Ева Браун — «красивая, но духовно весьма незначитель­ная особа»9, дочь школьного учителя, а затем ассистентка официального фотографа национал-социалистской пар­тии Гофмана. С 1931 года она повсюду сопровождала Гитлера.

В двух бункерах по соседству, еще недостроенных и рас­положенных значительно ближе к поверхности, чем глав­ный, разместились начальник партийной канцелярии Бор­ман, военный адъютант Гитлзра генерал Бургдорфсо свои­ми помощниками, пилоты Гитлера эсэсовцы Бауэр и Битц, личный шофер Кемпка, стенографы и секретари.

Здесь же находились комендант имперской канцелярии бригаденфюрер СС Монке со своими служащими, личные представители Гиммлера — Фёгелейн, министра иностран­ных дел Риббентропа — посланник фон Хавель и командую­щего военно-морским флотом Деница — адмирал Фосс.

Всего в трех бункерах, соединенных друг с другом подземными переходами, насчитывалось 50—60 комнат.

Во всех трех бункерах располагалась многочисленная охрана Гитлера. Она состояла из двух частей: отряда эсэсов­цев, сформированного из натренированных детективов, набранных в уголовной полиции, и так называемого эскор­та — батальона самых отборных головорезов. В общей сложности в трех бункерах под имперской канцелярией насчитывалось 600—700 эсэсовцев.

Обитатели подземелий глухой стеной отгородились от

•   Н. Trevor-Roper, The Last Days of Hitler, N.Y., 1947, p. 210.

окружающего мира. О том, что делается наверху, они узна­вали лишь из поступавших сводок и донесений. В то время как кольцо фронтов неумолимо сжималось вокруг остатков фашистского рейха, в имперской канцелярии продолжа­ли делать вид, будто части вермахта маршируют в ты­сячах километров от Берлина.

Вечером 5 февраля 1945 г., когда Берлин представ­лял сплошное море огня (результат совершенного накану­не американской авиацией массированного дневного на­лета), в бункере Гитлера торжественно отмечали день рождения Евы Браун. «Мы пришли в половине десятого, — писал Борман своей жене, — и уже застали фюрера в окру­жении дам... Ева была в хорошем настроении и лишь со­жалела, что нет хороших партнеров для танцев»[5].

Что касается членов семей большинства фашистских руководителей, то их надежно укрыли от ужасов войны в роскошных горных виллах и бомбоубежищах летней резиденции Гитлера — в Берхтесгадене.

Весной 1945 года, после того как американцы совер­шили несколько налетов на район Берхтесгадена, род­ственники фашистских бонз перекочевали в район Пуллах в Верхней Баварии, где имелись самые глубокие и прочные бомбоубежища во всей Южной Германии.

В последние дни существования фашистской империи, как и на протяжении предшествовавших 12 лет, во главе государственного механизма Германии стоял Гитлер. Став 30 января 1933 г. рейхсканцлером, он постепенно сосредо­точил в своих руках все нити политического и военного управления. В августе 1934 года, после смерти Гинденбурга, Гитлер присваивает себе полномочия президента, в фев­рале 1938 года объявляет себя верховным главнокомандую­щим вооруженными силами страны. Наконец, 26 апреля 1942 г. фашистский рейхстаг на своем последнем заседании даже формально поставил Гитлера «над законом» и провоз­гласил его неограниченным владыкой над жизнью и смертью миллионов немцев: «Фюрер должен быть в состоянии в случае необходимости принудить любого немца всеми имею­щимися в его распоряжении средствами к исполнению своего долга и при нарушении этого долга покарать не­взирая на так называемое естественное право»[6].

Почему именно фигура Гитлера, сына австрийского та­моженного чиновника Шикльгрубера и неудачливого художника, оказалась столь удобной для наиболее агрес­сивных и реакционных кругов, определявших экономиче­ское и политическое развитие Германии в период фашизма?

Буржуазные историки и публицисты, будучи не в со­стоянии подняться над идеалистическим пониманием исто­рических событий, обычно пытаются искать разгадку в личных качествах Гитлера.

«Один человек, — пишет, например, имея в виду Гит­лера, западногерманский историк Г. Риттер, — сумел при­вести Европу к страшной катастрофе.., одной своей силой воли он поверг в пламя буквально весь мир»[7]. При этом сознательно упускается из виду, что само появление на политической арене Германии нацистской партии и Гит­лера не было случайностью, а определялось общим пово­ротом германской империалистической буржуазии к тер­рористическим методам классового господства. Конечно, личные качества Гитлера — безудержная самоуверенность и мания величия, фанатизм и садистская решимость, с ко­торой он добивался поставленных целей, — эти качества, конечно, помогли ему протиснуться через толпу других фашистских бонз и занять руководящее положение в на­ционал-социалистской партии. Однако длительная и всесторонняя поддержка Г итлера и его партии подлинными хозяевами фашистской Германии — монополиями, юнкер­ством и милитаристскими кругами объясняется, конечно, не особенностями характера «фюрера», а тем, что програм­ма и деятельность национал-социалистской партии, рас­считанные на удушение демократических сил немецкого народа и установление мирового господства фашистской Германии, в наибольшей степени отвечали интересам этих кругов.

Немецкую реакцию привлекало глубокое презрение Гитлера к демократии, к народным массам. «Чем больше я узнаю людей, — изрек этот человеконенавистник в марте 1945 года, —тем больше я люблю собак»[8]. Гитлеру при­надлежали и другие высказывания, идущие в том же на­правлении: «Народ — раб, лишь немногие призваны быть

господами»; «Восприимчивость массы очень ограничена, круг ее понимания очень узок»; «Масса подобна животному, она не считается с логикой и рассудком» и т. п.

Реакционные круги Германии привлекало в Гитлере также то, что ему удавалось лучше, чем кому-либо друго­му из нацистов, маскировать безграничные захватниче­ские устремления немецких монополистов и милитаристов под «национальные чаяния» огромных масс немецкого на­рода. Идет речь о захвате Австрии. Гитлер провозглашает: «Немецкая Австрия снова должна вернуться в немецкое отечество... Даже если это объединение будет вредным в экономическом отношении, оно все же должно осущест­виться».

На повестке дня в Мюнхене расчленение и захват фа­шистами важнейших областей Чехословакии. Гитлер за­являет, что речь якобы идет лишь о «возвращении» в лоно рейха судетских немцев.

Благодаря поощрению и прямой поддержке западных держав Гитлер смог в 1933—1939 годах достигнуть ряда внешнеполитических успехов, что дало ему возможность выступать перед массами немецких обывателей в фальши­вой тоге «борца с Версалем» и поборника национальных интересов немецкого народа.

Немецкие монополисты и юнкеры, выдвигая Гитлера на первый план, полностью учитывали и тот факт, что никто лучше нацистского «фюрера» не умел так ловко и беспардон­но манипулировать лозунгом антикоммунизма, прикрывать им захватнические планы германского империализма в отношении самих западных держав и их колониальных империй.

Учитывая антисоветскую позицию правящих кругов США, Англии, Франции, Гитлер с первого же дня прихода к власти постоянно подчеркивал, что если у фашистской Германии и имеются планы экспансии, то они относятся исключительно к Советскому Союзу и Восточной Европе, что Западной Европе угрожает «коммунистическая опас­ность», щитом против которой может быть лишь фашистская^ Германия. Эти заверения были фальшью от начала до кон­ца. «Мне придется играть в мяч с капитализмом и сдержи­вать версальские державы при помощи призрака боль­шевизма, заставляя их верить, что Германия — послед­ний оплот против красного потопа, — разъяснял Гитлер свою тактику в тесном кругу сподручных.—Для нас это
единственный способ пережить критический период, раз­делаться с Версалем и снова вооружиться»[9].

Рисуя перед западными политиками заманчивую кар­тину «уничтожения» Советского Союза и подавления ру­ками нацистов демократического движения народов Ев­ропы, гитлеровцам удалось перечеркнуть Версальский- договор, развернуть стотысячный рейхсвер в миллионную армию, поработить Австрию и Чехословакию и ввергнуть народы мира во вторую мировую войну.

Заверения Гитлера о «дружбе» с западными державами, его заклинания об «исторической» миссии фашистской Гер­мании в борьбе с «большевизмом» особенно участились пос­ле того, как на совещании фашистских бонз в ноябре 1937 года именно по предложению Г итлера и было принято решение: первый удар фашистской военной машины будет нанесен не против СССР, а по позициям самих западных держав[10]. И это решение, как известно, не осталось на бумаге. В июне 1940 года флаг с фашистской свастикой взвился над Эйфелевой башней, осенью того же года уг­роза немецко-фашистского вторжения нависла и над Анг­лией.

Выступая перед широкой аудиторией, Гитлер всегда стремился разбудить в слушателях низменные чувства — не­нависть, презрение, жажду мести и т. д., а затем играть на них. Чтобы обеспечить своим выступлениям успех, он брал уроки мимики, гипноза, жестикуляции.

В своей книге «Гитлер и я» видный в прошлом нацист Отто Штрассер, долгое время сотрудничавший с Гитлером, так описывает один из приемов Гитлера:

«Гитлер входит в зал. Нюхает воздух. Минуту взгляд его блуждает. Гитлер ощупью ищет свой путь, зондирует почву... И вдруг он разражается: ,.Личность уже больше не имеет значения!.. Немцы должны быть объединены, и интересы каждого из них должны быть подчинены общим интересам... “.

На другой день он выступает не перед разорившимися лавочниками, а перед крупными промышленниками. Сна­чала он тоже неуверен... Но вдруг его глаза вспыхивают: он почувствовал аудиторию, настроился под нее и начи­нает говорить прямо противоположное вчерашнему.

„Усилия отдельных личностей возрождают нацию, — говорит он. — Только усилия личностей имеют значение. Масса слепа и глупа. Каждый из нас — вождь, и из таких вождей состоит Германия “1в.

Гитлер — крайний авантюрист, шовинист и мракобес, поборник неограниченного культа силы и агрессии, де­магог и человеконенавистник, явно переоценивавший свои силы и возможности, являлся живым воплощением агрес­сивного, разбойничьего германского империализма. Неуди­вительно, что силы немецкой реакции, способствуя сосре­доточению в руках Гитлера и нацистской партии всей пол­ноты политической власти в стране, настойчиво трудились над созданием культа Гитлера.

Крупп, Флик, Тиссен, Шредер и другие представите­ли немецкой финансовой олигархии не раз выступали с публичными заявлениями, прославляя «фюрера». «О ги­гантских успехах может написать на своих знаменах мо­лодая германская армия, руководимая гениальным Адоль­фом Гитлером.., — вещал, например, в 1940 году Виль­гельм Цанген — генеральный директор концерна Маннесма- на, руководитель имперской группы промышленности. — С верой в фюрера великогерманской империи мы с ра­достной . уверенностью переходим к выполнению великих задач будущего»[11].

Еще в мае 1933 года по инициативе Густава Круппа для финансирования Гитлера промышленниками создает­ся «фонд немецкой индустрии для Гитлера». Суммы «фонда Гитлера» складывались из принудительных отчис­лений от заработной платы рабочих и служащих. В пер­вый год поступления в личную кассу Гитлера составили только из этого фонда 8,4 млн. марок, во второй год — уже 20 млн., а затем ежегодные ассигнования были дове­дены до 52 млн. марок[12]. Одна лишь фирма Круппа пере­дала перед войной 6 млн. марок Гитлеру и его подручным[13].

Миллионными тиражами распространялась среди не­мецкого населения в принудительном порядке людоед­ская книжонка Гитлера «Мейн кампф». Ее, в частности,

вручали новобрачным в качестве свадебного подарка от фашистских властей.

Не отставали от немецких монополистов в позорном деле возвеличивания нацистского «фюрера» и реакцион­ные круги других империалистических стран. Уинстон Черчилль, выражая затаенные мечты английских реак­ционеров, прямо заявил в 1938 году об этой мечте, чтобы во главе Англии встал деятель такой «силы воли и духа», как Гитлер[14].

В период успехов фашистских войск в Западной Ев­ропе немецкая реакция создала Гитлеру славу «величай­шего полководца всех времен», хотя этот «полководец едва ли имел ясное представление о границах между чисто тактическими, оперативными и стратегическими сообра­жениями»[15].

В целом Гитлер, это духовное порождение наиболее агрессивных и авантюристических кругов германского крупного капитала, был не только «на уровне» фашистских генералов — выкормышей прусской военной школы, но и зачастую превосходил их размахом своего агрессивного мышления. Нелепо приписывать военному «таланту» Гит­лера первоначальные успехи фашистскогб оружия. Еще" более нелепы нынешние утверждения битых гитлеровских генералов, будто Гитлер своим вмешательством в военную сферу помешал им одержать «окончательную победу».

Опьяненный успехами фашистской Германии на За­паде и пресмыкательством нацистских и военных чинов, видевших в «фюрере» символ «Великой Германии», которая в самом недалеком будущем поработит весь мир, Гитлер окончательно уверовал в божественность своего предна­чертания, непогрешимость своей «интуиции» и полностью перестал считаться с реальной действительностью. «Миро­вую историю можно делать только в том случае, — заявил он как-то своим приближенным, — если на деле станешь по ту сторону трезвого рассудка, живого сознания и веч­ной осторожности, заменив все это фанатичным упорством». Начальник генерального штаба сухопутных сил генерал- полковник Гальдер 23 июля 1942 г. записал в своем слу­жебном дневнике: «Становящаяся все более очевидной не*

дооценка возможностей противника принимает постепенно гротескные формы»[16].

Разгром немецко-фашистских войск в районе Волги и под Курском, сломавший хребет вермахту и нацистской Германии, сломал и фашистского «фюрера». Всему миру стал очевиден скорый конец этого нацистского выродка, возомнившего себя властелином мира. К весне 1945 года Гитлер превратился в живую развалину, поддерживавшую свое существование с помощью инъекций доктора Морелля28.

Еще зимой 1941/42 года после поражения немецких войск под Москвой у Гитлера в результате нервного потрясения стала трястись левая рука, а налитые кровью глаза почти ослепли. Все документы печатались для Гитлера на спе­циальной пишущей машинке. Ее шрифт был в три раза больше обычного[17].

Фашистский генерал Мантейфель так описывает свои впечатления о Гитлере после встречи с ним 11 декабря

1944   г.: «...Сутулая фигура с бледным, одутловатым лицом, сгорбившаяся в кресле. Руки у Гитлера дрожали, а левая то и дело судорожно подергивалась, что он всячески ста­рался скрыть... Когда Гитлер ходил, он заметно волочил одну ногу.

...Казалось что мы слушаем тяжело больного человека, страдающего полным расстройством нервной системы»[18].

Под ударами Советской Армии нацистский «фюрер» растерял всю свою самоуверенность и присутствие духа. Достаточно было собаке Блонди не откликнуться на зов Гитлера, как он начинал бушевать и впадал в истерику. Смертные приговоры и ссылки в концлагерь сыпались тогда градом. Преемник Гальдера на посту начальника генерального штаба генерал Гудериан так описывал впо­следствии свою «беседу» с Гитлером в феврале 1945 года:

«С красными от гнева щеками, с поднятыми кулаками стоял передо мной дрожащий всем телом человек, вне себя от ярости и полностью невменяемый. После каждого взры­

ва гнева Гитлер бегал по комнате взад и вперед, а затем вновь останавливался передо мной и извергал следующее обвинение. При этом он старался перекричать сам себя, его глаза вылезали из орбит, а вены на висках вздулись»2®.

В изданной в Западной Германии апологетике Гитлера, принадлежащей перу бывшего шефа печати фашистской партии Дитриха, последний с серьезным видом заверяет читателя: слухи о том, что Гитлер в припадке ярости ка­тался по полу и кусал ковры, «являются преувеличением...»21

Советская Армия сметала с исторической арены гер­манский фашизм. В обстановке полного военного и поли­тического краха гитлеризма перед всем миром с новой силой предстало все политическое и моральное убожество фашистских выродков — прислужников германского им­периализма.

ПРОВАЛ МИССИИ ВОЛЬФА

*5 результате наступления Советской Армии зимой 1944/45 года в фашистском правительстве и верховном командовании вермахта все больше стали понимать, что дальнейшее развитие событий на фронтах может привести фашистскую Германию лишь к одному финалу — полному военному разгрому. Поскольку в распоряжении гитлеровцев уже не имелось достаточных военных средств, чтобы пред­отвратить разгром фашистской империи, заправилы рейха пытались спасти положение с помощью дипломатии. Од­нако единства взглядов о целях предстоящих дипломати­ческих акций среди фашистских главарей не было. Гиммлер, Геринг и ряд других представителей нацистской верхушки считали возможным достижение сепаратного антисоветского сговора фашистской Германии с западными державами. При этом они полагали, что достижение такого соглашения будет стоить известных «жертв»; возможно, придется в качестве платы за участие в общем с США и Англией новом «походе на Восток» временно отказаться от территорий, захваченных на Западе, и даже пожертвовать «фюрером».

Первым шагом к сговору фашистской Германии с За­падом должно было явиться, по мысли этих кругов, за­ключение перемирия на Западе при одновременном про­должении военных действий на советско-германском фронте.

Геринг, пишет западногерманский реакционный исто­рик В. Гёрлиц, «был одержим идеей, что ему удастся за­ключить перемирие с западными державами и тем самым освободить силы для борьбы против большевизма»[19].

Эту точку зрения в значительной степени разделяли и многие руководители вермахта, в том числе Гудериан
и Кейтель. Небезынтересно, что Гиммлер и Геринг, не­навидя друг друга, именно себя и считали достаточно «ав­торитетными» деятелями для заключения сделки с запад­ными державами.

Другая группа фашистских главарей, куда входил сам Гитлер, а также Борман, Геббельс и другие руководители нацистской партии, близкие к Гитлеру в эти последние недели существования рейха, придерживались иной точ­ки зрения. Группировавшиеся вокруг Гитлера нацистские бонзы и не помышляли о капитуляции. Они понимали, что капитуляция неизбежно означала бы их политический, а вероятно и физический конец. «Все предпринимаемые нами мероприятия, — говорил Гитлер приближенным,—долж­ны говорить армии, что она и помышлять не должна о капитуляции. Никогда!»[20].

Закулисные переговоры с западными державами эта группа рассматривала прежде всего как удобное сред­ство задержать наступление союзников; воспользовавшись официальным или фактическим перемирием, снять с За­падного и итальянского фронтов наиболее боеспособные части и перебросить их на восток с целью задержать стре­мительно развертывающееся наступление советских войск. В условиях почти полного отсутствия у гитлеровцев резер­вов (в январе 1945 г. имелось в резерве всего лишь 14 дивизий) высвобождение на Западном фронте и в Италии каждой дивизии приобретало для нацистов первостепен­ное значение[21].

Начиная дипломатическую акцию, Гитлер и его ок­ружение преследовали и другую цель: использовать пере­говоры для всемерного разжигания антисоветских настрое­ний в правящих кругах США и Англии и подрыва анти­гитлеровской коалиции.

«Неужели вы думаете, — спрашивал Гитлер своих при­ближенных в январе 1945 года, когда советские войска быстрыми темпами продвигались на запад, — что англи­чанам и в самом деле очень нравятся все успехи и победы •русской армии?»3. Несколько позднее в беседе Гитлера с Герингом и Йодлем было выражено убеждение, что наступ­

ление советских войск скоро склонит западные державы к компромиссу с Германией[22].

Почва для установления «дипломатических контактов» с западными державами была достаточно подготовлена закулисными переговорами, которые с января 1943 года почти непрерывно велись в Швейцарии, Швеции и неко­торых других нейтральных странах представителями пра­вящей верхушки нацистской Германии с официальными должностными лицами и эмиссарами монополий США и Англии. После событий 20 июля 1944 г. эти связи отнюдь не были прерваны. Все влиятельные монополистические группы фашистской Германии были едины в том, что вой­ну надо немедленно кончать на условиях сепаратного со­глашения с США и Англией. Эта точка зрения была под­тверждена 10 августа 1944 г. на состоявшейся в Страсбурге конференции немецких промышленников.

В работе конференции, проводимой под руководством доверенного лица концерна Тиссена Шейдта, принимали участие все ведущие монополистические группы фашист­ской Германии[23].

Обсуждался вопрос о том, как сохранить военно-про­мышленный потенциал страны, несмотря на приближающе­еся военное поражение[24]. В декабре 1944 года эта же проб­лема обсуждалась в Лиссабоне во время встречи предста­вителей концерна «ИГ Фарбениндустри» с эмиссарами американских трестов Дюпона и Рокфеллера.

Еще осенью 1944 года для выяснения условий правящих кругов США и Англии немецкими магнатами угля и стали были направлены в Стокгольм наследники крупнейшего монополиста Веймарской республики Гуго Стиннеса — братья Отто и Гуго Стиннес-младший. Возглавляемые братьями Стиннес фирмы были тесно связаны с американ­ским капиталом, а третий брат Стиннесов, Эдмунд, еще накануне войны переселился в США. Именно он в качестве посланца американских монополий прибыл в Стокгольм и сообщил о послевоенных планах реакционных кругов США в отношении Германии.

Дипломатическая активность гитлеровцев развивалась
в нескольких направлениях. На рубеже 1944—1845 го­дов Кейтель от имени командующих трех видов войск (пост командующего сухопутными силами занимал Гитлер) обратился с телеграммами к командующему союзными войсками в Западной Европе генералу Д. Эйзенхауэру й его заместителю английскому фельдмаршалу Монтго­мери с предложением: заключить на Западном фронте перемирие на 100 дней, чтобы дать возможность немецкому командованию сосредоточить против Советской Армии все наличные силы и нанести ей «уничтожающее поражение между Вислой и Одером». Монтгомери был согласен предо­ставить немцам свободу рук на Востоке при условии, что англо-американским войскам будет дана возможность без боев овладеть оккупированной немецкими войсками тер­риторией Франции, Бельгии, Голландии, Люксембурга и занять «линию безопасности» на западных границах Гер­мании. Немецко-фашистское командование отвергло это предложение и выдвинуло новый вариант: если немец­ким войскам не удастся в определенный срок добиться на Востоке победы, то англо-американским войскам будет открыта дорога даже в глубь Германии и они смогут за­нять ряд районов Восточной Германии до подхода к ним советских войск.

Фашистское командование также «великодушно» зая­вило о своей готовности содействовать восстановлению в Польше положения, существовавшего до 1939 года. И это после того, как гитлеровцы физически уничтожили более шести миллионов граждан этой страны, а сама Польша уже была освобождена от фашистского гнета Советской Армией и польскими патриотами!

Неизвестно, сколько бы продолжался этот закулисный торг, если бы не вмешательство советского командования.

«Неожиданная информация советской стороны о тайной переписке с Берлином заставила Эйзенхауэра в кратчай­ший срок прекратить переговоры с верховным командо­ванием вермахта, о чем Монтгомери сожалел»[25], — пишет западногерманский военный журнал.

В январе 1945 года Гитлер дал указание Риббентропу
испольгозать ведомство иностранных дел для установле­ния контактов с официальными лицами западных держав.

В разработанной министерством иностранных дел ин­струкции, которая была разослана немецким миссиям в нейтральных странах, указывалось, что в ходе перегово­ров с западными державами необходимо поднимать поли­тические вопросы: об освобождении части территории Германии от оккупации, о сохранении в Германии фашист­ского правительства и т. д. Гитлеровцы рассчитывали, что в любом случае, независимо от исхода переговоров, им удастся таким образом вбить клин в ряды антигитлеров­ской коалиции, подорвать доверие Советского Союза к своим западным союзникам.

Цель этого «дипломатического» маневра гитлеровцев состояла в том, чтобы под прикрытием ведущихся перего­воров фактически установить на Западном фронте пере­мирие и перебросить оттуда все боеспособные части на Восток.

В соответствии с составленной в Берлине директивой Риббентроп дал указание своим агентам вступить в прямой контакт с официальными представителями западных стран. В Стокгольм с этой целью выехал видный чиновник ми­нистерства иностранных дел Хессе, в Берн — советник фон Шмиден. В Ватикане эту задачу должен был выпол­нить немецкий представитель статс-секретарь Вейцзекер, в Мадриде — посланник фон Меленхаузен[26].

Из Мадрида пришел ответ, в котором выдвигалось сле­дующее условие для ведения мирных переговоров: Гитлер остается главой государства и передает пост премьера «господину X». Из Берна и Стокгольма ответа не последо­вало[27].

Несомненно, что питательной средой, позволявшей гит­леровцам верить в реальность своих намерений, являлись антисоветские тенденции в политике западных держав.

Правительства США и Англии, только что взявшие на себя в Ялте торжественное обязательство «об общей поли­тике и планах принудительного осуществления условий безоговорочной капитуляции, которые мы совместно пред­пишем нацистской Германии после того, как германское
вооруженное сопротивление будет окончательно сокру­шено»[28], встали на путь нарушения этого обязательства.

Ведение переговоров с эмиссарами Гитлера сосредото­чил в своих руках находившийся в Швейцарии Аллен Даллес. Он лишь потребовал, чтобы с немецкой стороны переговоры велись не сотрудниками маловлиятельного ми­нистерства иностранных дел, а представителями более ав­торитетных кругов, например руководства СС[29].

Это предложение было немедленно принято. Гитлер поручил ведение переговоров обергруппенфюреру СС Кар­лу Вольфу, длительное время занимавшему пост началь­ника личного штаба Гиммлера. Выбор пал на Вольфа по­тому, что, занимая пост главного представителя СС при армейской группе «Ц» в Италии, он уже ранее через третьих лиц установил контакт с А. Даллесом[30].

Заместитель Вольфа штандартенфюрер СС Дольман еще осенью 1944 года пытался установить контакт с Запа­дом через папского нунция в Берне кардинала Шустера[31]. Кроме того, непосредственным начальником Вольфа яв­лялся фельдмаршал Кессельринг, в личной преданности которого Гитлер был уверен. Это обстоятельство должно было стать гарантией того, что Гиммлер не использует Вольфа в своих личных целях за спиной Гитлера.

Вечером 6 февраля 1945 г. Вольф был вызван для ин­структажа в Берлин. Помимо Гитлера, в совещании, со­стоявшемся в помещении имперской канцелярии, приняли участие. Риббентроп, Гиммлер, фон Хавель и Фёгелейн. «В отдельно брошенных словах Гитлер выразил свое пол­ное согласие (с идеей переговоров. — Г. Р.), но не сделал никаких конкретных предложений для дальнейшего ве­дения переговоров»[32].

О дальнейшем развитии событий довольно подробно поведал после окончания войны сам Вольф в интервью, которое он дал корреспонденту одной швейцарской газеты.

Вольф воспользовался тем, что части фашистской «чер­ной бригады» (войска марионеточного правительства, соз­данного Муссолини в городе Сало на оккупированной гитлеровцами территории Северной Италии) арестовали в Комо некоего английского капитана Тукера, имевшего личное задание главнокомандующего союзными войсками в районе Средиземного моря английского фельдмаршала Александера установить контакт с военным министром в «правительстве» Муссолини маршалом Грациани.

Вольф перехватил Тукера и через Швейцарию направил его к Александеру с вопросом, какие военные и политиче­ские условия готов Александер предложить немецкому командованию в Италии. Два дня спустя через камерди­нера папы римского барона Парилли Вольфу было пере­дано приглашение прибыть в Швейцарию. После того как принципиальное согласие на это было получено, 6 марта 1945 г. Вольф получил личное приглашение от А. Даллеса прибыть для переговоров в Цюрих.

Во время встречи, состоявшейся 8 марта, Вольф пред­ложил А. Даллесу следующие условия соглашения, сфор­мулированные гитлеровским дипломатом Раном18: немец­кие войска не будут разрушать промышленность Северной Италии, военные действия на итальянском фронте пре­кращаются, все войска группы армий «Ц» получают воз­можность беспрепятственно эвакуироваться в Германию. «Таким образом, — говорилось в немецком предложении,— дальнейшее существование немецкого порядка, опирающе­гося на силу, остается гарантированным»[33]. Судьба не­мецко-фашистской армии после короткого интернирования должна была быть в последующем определена ее собствен­ным командованием.

В соответствии с разработанной в Берлине тактикой Вольф предупредил, что соглашение может вступить в силу лишь в том случае, если его утвердит Кессельринг.

Как же реагировали американские и английские пра­вящие круги на это наглое предложение гитлеровцев?

Предоставим слово Вольфу. «Очевидно, Аллен Дал­лес, — пишет он, — находился под таким впечатлением от первых результатов переговоров, что он уже на 19 марта в южно-швейцарскОм местечке Аскона назначил срок об­суждения офицерами генерального штаба технических вопросов капитуляции. Во время этой встречи мое пред­ложение было расширено в том смысле, чтобы мне в личном разговоре попытаться склонить Кессельринга распростра­нить капитуляцию в Италии на весь Западный фронт».

По возвращении из Швейцарии Вольф доложил Гим­млеру, что в ходе переговоров наметилось «решение на основе компромисса, с тем чтобы сделать невозможным русское вмешательство. ...Значение переговоров состоит в том, что войска, пленение которых будет избегнуто на Южном фронте, будут в состоянии сохранить порядок в Германии»[34].

Таким образом, представители американского и ан­глийского правительств не только согласились с провока­ционным предложением гитлеровцев, но и придали ему еще более ярко выраженный антисоветский характер. Реакционные круги в США и Англии рассчитывали, сох­ранив в тайне соглашение с нацистами, быстро продвинуть­ся вперед и взять под свою защиту реакционные порядки, установленные немецкими фашистами в Германии и Ав­стрии. «Частичная капитуляция на юге, — пишет в своих мемуарах Уинстон Черчилль, — открывала... нашим ар­миям возможность вследствие значительно уменьшившего­ся сопротивления продвинуться до Вены и далее даже до Эльбы или Берлина»[35].

Вольф рассказывал Кессельрингу, что из переговоров с англичанами и американцами он вынес убеждение, что «сложившие оружие войска будут сохранять свою струк­туру, для того чтобы при соответствующих обстоятель­ствах их можно было использовать на Востоке»[36].

Правящие круги США и Англии одобрили действия Даллеса. Командующий союзными войсками в Италии фельдмаршал Александер выделил для обсуждения с гит­леровцами «технических деталей соглашения» двух выс­ших офицеров: заместителя начальника штаба 5-й амери­канской армии генерала Л. Лемнитцера[37] и заместителя

начальника штаба 8-й британской армии, руководителя английской секретной службой в Италии генерала Т. Эйри. 15 марта оба представителя западных держав прибыли инкогнито в Швейцарию.

19     марта делегации гитлеровцев и англо-американцев в полном составе встретились в швейцарском поместье Стиннесов — Асконе. Немецкую сторону представляли Вольф и его заместитель Дольман. В англо-американскую делегацию, возглавлявшуюся А. Даллесом, помимо., гене­ралов Лемнитцера и Эйри, входил также Геро фон Шуль- це-Гевернитц, свояк братьев Стиннес, ранее служивший посредником между А. Даллесом и «деятелями 20 июля»[38]. Встреча происходила в присутствии наблюдателя — офице­ра швейцарского генерального штаба.

Увидев готовность американских и английских пред­ставителей пойти на сепаратный сговор с Германией, Вольф не стал форсировать переговоры. В имперской канцелярии явно боялись продешевить в сделке с англо-американ­цами. К тому же гитлеровцы уже начинали пожинать пло­ды своей дипломатической акции: на итальянском фронте установилось неофициальное перемирие, воспользовавшись которым немецкое командование сняло оттуда три дивизии и перебросило на Восточный фронт.

В этой обстановке немецкая сторона под различными предлогами откладывала со дня на день подписание окон­чательного соглашения с англо-американцами. То Вольф заявлял, что у него нет необходимых полномочий для под­писания перемирия, то ссылался на перевод Кессельринга на Западный фронт, то он отказался лететь к Кессельрингу на самолете и запросил для поездки к последнему дать ему срок не менее пяти-семи дней... Тем не менее генералы Лемнитцер и Эйри продолжали оставаться в Швейцарии. Вместе с А. Даллесом они ожидали реализации своих пе­реговоров с Вольфом.

И вдруг разразилась буря, которая быстро смела кар­точный домик, над сооружением которого трудились вкупе с гитлеровцами американские и английские реакционеры.

11     марта 1945 г. Советское правительство, до которого дошли сведения о сепаратных переговорах в Швейцарии, потребовало участия в них своих представителей. Понимая, что это свело бы на нет все их далеко идущие планы, 15 мар-
'га английское правительство, а на следующий день пра­вительство США ответили отказом. В тот же день Народ­ный комиссариат иностранных дел СССР направил послу Вашингтона в Москве ноту, в которой говорилось, что в сложившихся условиях «Советское Правительство считает невозможным дать свое согласие на переговоры американ­ских и британских представителей с представителями гер­манского командующего в Берне и настаивает на том, что­бы уже начатые переговоры в Берне были прекращены»[39].

Поскольку Советскому правительству стало известно, что сепаратные переговоры в Швейцарии, несмотря на его протест, продолжаются, 22 марта Народный комиссариат иностранных дел СССР по поручению Советского прави­тельства направил послу США в СССР новое письмо, где с возмущением указывалось, что «в течение двух недель за спиной Советского Союза, несущего на себе основную тяжесть войны против Германии, ведутся переговоры меж­ду представителями германского военного командования, с одной стороны, и представителями английского и амери­канского командования — с другой». В письме указыва­лось, что «Советское Правительство считает это совершенно недопустимым»[40].

Наконец, сепаратные англо-американские переговоры с гитлеровцами стали объектом переписки правительства СССР с правительствами США и Англии. Советское пра­вительство со всей решительностью заявило 3 апреля

1945   г., что сложившаяся ситуация «никак не может слу­жить делу сохранения и укрепления доверия между на­шими странами»[41].

В этой обстановке правительства США и Англии вы­нуждены были переговоры в Швейцарии прекратить, а 9 апреля англо-американские войска на итальянском фронте, наконец, перешли в наступление.

Важную роль в провале «миссии Вольфа», пишет совет­ский историк А. Галкин, сыграли следующие сообра­жения:

«1) руководящие круги США не хотели в тот момент идти на серьезное ухудшение отношений с Советским Сою­зом, поскольку американское командование было крайне заинтересовано в активном участии советских вооружен­ных сил в военных действиях против Японии (об этом, как известно, была достигнута договоренность на Крымской конференции);

2)    все более явный распад гитлеровского государства делал попытки политических контактов с нацистской вер­хушкой бесперспективными;

3)    в руководящих кругах США и Англии, хотя и с опозданием, поняли, что они стали жертвой двойной игры германских фашистов, использовавших реакционные взгля­ды определенных английских и американских деятелей в интересах продления господства нацистского режима»[42].

Следует отметить и еще одно важное обстоятельство: гитлеровцы попытались подкрепить свою дипломатическую акцию на Западе попыткой продемонстрировать США и Англии ценность фашистской . Германии как партнера в борьбе против «угрозы коммунизма».

В соответствии с планом, разработанным Гудерианом, группа армий «Висла», которая была сосредоточена в Померании, предприняла 17 февраля попытку нанести удар по правому крылу 1-го Белорусского фронта. Наступ­ление в Померании, заявил Гудериан Гитлеру, необходимо начать, чтобы «выиграть время, необходимое для ведения переговоров о перемирии с западными странами»2*.

Переброшенная из Арденн в Венгрию 6-я танковая ар­мия при поддержке других соединений 6 марта пыталась перейти в контрнаступление с целью отбросить части со­ветских войск за Дунай. И та, и другая операция закончи­лась для фашистских войск плачевно. Разгромив группи­ровку фашистских войск в Померании, советские войска к концу марта вышли к устью Одера. 16 марта, отбив оже­сточенные атаки фашистов в Венгрии, стоившие гитлеров­цам свыше сорока тысяч солдат и офицеров, около 500 танков и более 300 орудий, советские войска прорвали фронт и развернули стремительное наступление на Вену.

Свидетельством полного провала дипломатической и военной акции гитлеровцев явились персональные изме­

нения в фашистском руководстве. Риббентроп, хотя и ос­тался на посту министра иностранных дел, лишился вся­кого влияния в фашистской камарилье. Специальный поезд под кодовым названием «Вестфалия», в котором Риббентроп повсюду следовал за Гитлером, был загнан в тупик берлинской товарной станции[43]. Гитлер больше не вызывал его на совещания в имперскую канцелярию.

25    марта Гитлер заявил начальнику генерального штаба сухопутных войск генералу Гудериану, являвшемуся ав­тором планов военных авантюр в Померании и Венгрии: «Гудериан, ваше здоровье требует теперь немедленного лечения»[44].

В тот же день, по совету начальника управления кад­ров ставки генерала Бургдорфа, Гитлер заменил оконча­тельно обанкротившегося «стратега» Гудериана на посту начальника генерального штаба генералом Кребсом, яв­лявшимся до войны помощником немецкого военного атта­ше в Москве. Гиммлер, лично возглавлявший группу ар­мий «Висла» в ее «наступлении» в Померании, был снят с поста командующего и заменен генералом Хейнрици.

В этих условиях даже отъявленным реакционерам в Лондоне и Вашингтоне становилось очевидным, что сговор с гитлеровским правительством, доживавшим последние дни, лишен здравого смысла.

ИМПЕРАТРИЦА ЕЛИЗАВЕТА И ПРЕЗИДЕНТ РУЗВЕЛЬТ

Провал миссии Вольфа показал, что у гитлеровцев не имеется больше шансов активно влиять на обстановку не только военными, но и дипломатическими средствами. Убедившись, что правящие круги западных держав не имеют возможности вести переговоры с нацистской верхуш­кой, последняя стала уповать на всемерное оттягивание момента окончательного краха фашистского рейха. Вместе с Геббельсом и Борманом Гитлер носился с бредовой идеей: как только советские войска столкнутся с войсками США и Англии, а не исключено даже и раньше, антигитлеров­ская коалиция рухнет, а может быть, дело дойдет и до военных действий между ее участниками. Чтобы ускорить приближение этого момента, гитлеровцы в начале апреля

1945    года по существу прекратили активные военные дей­ствия на Западе; в то же время они продолжали ожесто­ченно сопротивляться наступающим частям Советской Армии[45].

Канцелярия нацистской партии в специальном доку­менте разъясняла фашистским функционерам, что «отныне наш взор должен быть обращен исключительно на Восток, независимо от того, что будет происходить на Западе. Удержание Восточного фронта является предпосылкой к перелому в ходе войны»[46].

В начале апреля Гитлер вызвал к себе Вольфа и разъяс­нил ему свои «планы»: «Надо просто продержаться. На Востоке можно еще по крайней мере два месяца оказывать русским сопротивление... За это время дело дойдет до разрыва коалиции между русскими и англосаксами. Кто из них раньше обратится ко мне, с тем я и заключу союз против другого»[47].

Нетрудно заметить, что Гитлер и его ближайшее ок­ружение, строя свои «планы» на будущее, которого у них уже не было, исходили из двух беспочвенных предпосылок.

Прежде всего они явно преувеличивали противоречия между членами антигитлеровской коалиции. Видимо, мно­гочисленные авансы, которые давали гитлеровцам А. Дал­лес и другие реакционные западные деятели, в немалой сте­пени способствовали тому, что гитлеровцы стали принимать желаемое за действительное.

В марте— апреле 1945 года Геббельс, Науман и Хавель проводили ночи напролет в подземелье имперской канце­лярии, обсуждая вместе с Гитлером всевозможные вариан­ты «поворота событий».

«Речь шла о беседах, — пишет западногерманский ис­торик Торвальд, — где каждое высказывание союзного го­сударственного деятеля, каждая заметка союзной газеты, каждый малейший признак напряженности между англо- американцами и Советским Союзом обсуждались и интер­претировались с неестественной страстностью горячечного бреда, где надежда одних разжигала надежду других и иллюзии одного пробуждали в других новыК иллюзии»[48].

По совету Геббельса, Гитлер штудировал историю Се­милетней войны и в разговорах вновь и вновь возвращался к излюбленной теперь теме о «чуде побед Фридриха», о том, как неожиданная смерть российской императрицы Елизаветы расстроила ряды его противников.

В этой обстановке полученное в имперской канцелярии в ночь на 13 апреля сообщение о смерти президента США Рузвельта вызвало среди нацистских бонз бурное ликова­ние. «Узнав о смерти Рузвельта, Геббельс пришел в эк­стаз. Он немедленно по личному проводу связался с Гитле- ром: „Мой фюрер! Я поздравляю вас. Рузвельт умер. На звездах написано, что вторая половина апреля станет для вас поворотным пунктом. Сегодня пятница, 13 апреля. Это и есть поворотный пункт1*»8.

Гитлер немедленно сообщил по телефону эту новость Деницу, Гиммлеру и другим нацистским вожакам, нахо­дившимся вне Берлина[49].

Еще днем Геббельс посетил расположенный в окрест­ностях Берлина штаб командующего 9-й армии генерала Буссе, где разглагольствовал перед офицерами о том, что за свое стойкое поведение король Фридрих II был вознаг­ражден смертью его врага — императрицы Елизаветы, а взошедший после нее на престол Петр III заключил с Пруссией союз. Один из офицеров осмелился спросить: на смерть какой же императрицы следует рассчитывать теперь? Геббельс промолчал. Однако, вернувшись вечером в Берлин и получив сообщение о смерти Рузвельта, он немедленно бросился к телефону и позвонил в штаб Бус­се: «Чудо совершилось. Императрица умерла!».

Последующие три дня в подземелье имперской канце­лярии царило радостное оживление. «Шампанское льется ручьями. Газеты ликуют. Гитлер принимает со всех сторон бесконечные поздравления»[50]. На все лады варьировалась тема: смерть Рузвельта приведет к изменению позиции Запада в отношении Гитлера и фашистской Германии. С ликованием было встречено в Берлине сообщение, опуб­ликованное почти всеми крупнейшими американскими га­зетами. В нем говорилось: «Давно уже не является секре­том, что определенная группа внутри государственного де­партамента выступает за мягкий мир с Германией... Но пока Рузвельт находился в Белом доме, об этом не говорили вслух. На следующий день после его погребения (похороны Рузвельта состоялись 14 апреля 1945 г.—Г. Р.) в служеб­ном помещении младшего заместителя государственного секретаря Клейтона состоялось совещание, на котором гос­департамент и военное министерство приняли решение опрокинуть политику Рузвельта». В совещании, о котором
идет речь, принимали участие ревностный сторонник ан­тисоветского сговора с гитлеровцами сенатор Ванденберг, вице-президент «Дженерал моторз», представители Пен­тагона, а также небезызвестный американский реакционер, видный деятель республиканской партии США Джон Фос­тер Даллес. Последний, выражая сокровенные желания наиболее реакционных, агрессивных и антисоветски на­строенных кругов американских монополий, заявил о необходимости «превратить Германию в бастион против России»[51].

Состоявшееся в тот же день у нового президента США Гарри Трумэна совещание по вопросам внешней политики, как сообщала газета «Нью-Йорк тайме», отвергло «поли­тику бескомпромиссного мира с Германией» и предложило «новую линию»[52].

Желая найти общий язык с американской и английской реакцией, Геббельс еще более усилил заклинания об «уг­розе коммунизма», которая якобы обрушится на Европу в случае крушения «третьего рейха». Именно Геббельс и ввел в арсенал антикоммунизма термин «железный занавес». «Если бы немецкий народ, — писал он в еженедельнике «Дас рейх», — сложил оружие, то Советы оккупировали бы всю Восточную и Юго-Восточную Европу, а также боль­шую часть Германской империи. Над этой огромной, если учесть и Советский Союз, территорией немедленно опустил­ся бы железный занавес»[53].

Вдохновленный проявлениями антисоветских тенден­ций в политике США и Англии, Геббельс весной 1945 года «теоретизировал»: что потребует Запад за военный союз с гитлеровской Г ерманией — проведения «свободных выбо­ров» или создания, оппозиции?[54]

Не отставали от Геббельса и руководители фашистского вермахта. Так, Кейтель в январе 1945 года отдал команду о подготовке списков «военных преступников» в странах антигитлеровской коалиции для наказания их после побе­ды нацистов[55]. Уже один этот факт говорит о том, что

гитлеровцы и стоявшие за их спиной германские империа­листы рассматривали желаемый сговор с Западом лишь как временную передышку для восстановления военного и промышленного потенциала Германии, для новой схватки за мировое господство.

Однако, к счастью для человечества, весной 1945 года от расчетов черчиллей и Трумэнов на антисоветский сговор с германскими империалистами до их реализации еще лежа­ла дистанция огромного размера. Народы США и Англии не позволили бы и самым «авторитетным» политикам Запа­да подменить победоносно завершаемую войну против фа­шистских держав войной против освободителя Европы — Советского Союза.

Напрасно гитлеровцы с нетерпением ожидали первого официального выступления нового президента США Тру­мэна, антисоветские устремления которого были им хорошо известны.

В послании, направленном конгрессу 16 апреля 1945 г., Трумэн вынужден был заявить: «Ничто не может помешать нашей решимости наказать военных преступников, даже если бы нам для этого пришлось идти на край света»18.

Поведение нацистской верхушки в начале апреля 1945 го­да определялось и другой еще более иллюзорной идеей — уверенностью, что удастся задержать Советскую Армию на Одере, и тем самым выиграть время, необходимое для разжигания военного конфликта между Советским Союзом и его союзниками по антигитлеровской коалиции.

Как показывают материалы состоявшегося 6 апреля в подземелье имперской канцелярии обсуждения военного положения, недооценка фашистской верхушкой и военным командованием мощи Советских Вооруженных Сил носи­ла поистине патологический характер. «Я знаю совершен­но точно, — заявил на совещании Гитлер, — что Советы стоят на. краю гибели... Они хотят овладеть Берлином, прежде чем окончательно исчерпают себя. Теперь речь идет о том, кто в этой борьбе сохранит последние силы на несколько минут дольше»[56]. Эту сумасбродную точку зре­ния бесноватого «фюрера» целиком разделяли, и присут­ствовавшие на совещании представители фашистского ге­нералитета — Кейтель, Йодль и Кребс. Остановить совет­

ские войска на рубеже реки Одер, перемолоть их и не допустить к Берлину — эта задача была возложена на армейскую группу «Висла», состоявшую в начале апреля из 3-й танковой армии и 9-й армии. Командующий группой генерал Хейнрици, испугавшись внезапно свалившейся на него ответственности, заговорил было о необходимости получше разузнать, сколько же советских войск сосредо­точивается на Одере, но его тут же прервал окрик Бормана: «Кончите вы когда-нибудь, наконец!»

Чтобы не допустить прорыва советских войск к Берли­ну, фашистское руководство решило собрать и бросить на Одер все наличные силы. Геринг высокопарно заявил, что военно-воздушные силы выделяют для защиты Берлина 100 тыс. человек, Гиммлер тут же предложил 12 тыс. эс­эсовцев, Дениц— 6 тыс. человек из состава военно-морского флота. Гитлер объявил, что созданные из этих сил 12 но­вых дивизий составят стратегический резерв главного ко­мандования для обороны Берлина. Генерал Кребс сооб­щил собравшимся, что уже несколько дней назад на Эльбе, в районе Дессау-Виттенберг, спешно начато формирование новой 12-й армии, командование которой поручено гене­ралу Венку. Армии ^передаются персонал офицерских школ Средней Германии и молодежь из трудовых лагерей. Семь дивизий армии — танковая дивизия «Клаузевиц»; моторизованная дивизия «Шлагетер» и пехотные дивизии «Потсдам», «Шарнхорст», «Ульрих фон Гуттен», «Фридрих Людвиг Ян» и «Теодор Кернер» — должны были также составить резерв фашистского главного командования.

Приказом ОКВ на фронт были брошены все части резерв­ной армии, курсанты военных училищ, юноши 1928 года рождения, находившиеся в лагерях «трудового фронта»[57].

Гаулейтеры Бранденбурга и Померании — Штюрц и Шведе-Кобург получили приказ немедленно мобилизовать в своих провинциях 200 батальонов «фольксштурмистов», а эсэсовец Юттнер — создать в тылу группы «Висла» специальные заградительные части — «хайматвер».

Нацистские власти обратились с призывом к немецким женщинам и девушкам — вступать в организацию вспомо­гательной службы для «фльксштурма»[58].

Еще с 13 февраля 1945 г. на всей территории, подвласт­ной гитлеровцам, начали свирепствовать чрезвычайные военно-полевые суды, созданные в соответствии со спе­циальным указом Гитлера. Они состояли из военного судьи и двух офицеров. Их приговор обычно гласил: рас­стрел или повешение, и приводился в исполнение немед­ленно. Жертвами этих фашистских судилищ пало 7 тыс. человек[59]. В обращении к верхмахту 11 марта Гитлер при­казал «фанатически уничтожать всех, кто пытается нам противоречить»[60].

Согласно приказу, подписанному 13 апреля Кейтелем, Гиммлером и Борманом, все города между Берлином и Одером объявлялись «крепостями». Они должны были «обороняться до последнего и удерживаться, невзирая* на обещания или угрозы, которые могли бы последовать через парламентариев или передачи вражеского радио»[61]. Тем самым новые тысячи немцев обрекались нацистами на смерть, а десятки городов — на разрушение лишь для то­го, чтобы преступная гитлеровская клика могла на не­сколько дней продлить свое существование.

В каждую «крепость» назначался комендант, обычно из эсэсовцев, в руки которого передавалась неограниченная власть над жизнью солдат гарнизона и жителей города.

Верховное командование фашистской армии объявило «крепостью» и Берлин. Комендантом города был назначен эсэсовский генерал Рейман. Сотни тысяч берлинцев по приказу Геббельса, назначенного Гитлером имперским комиссаром по обороне столицы фашистского рейха, были брошены на сооружение трех линий укреплений: одна из них должна была опоясать Берлин по кольцевой автостра­де, другая — по границе города, третья — вдоль кольца го-‘ родской железной дороги.

Всего гитлеровцам удалось сосредоточить на берлин­ском направлении к середине апреля 56 пехотных, 7 тан­ковых, 9 моторизованных дивизий и различные другие вспо­могательные части. Вместе с частями «фольксштурма» эта группировка насчитывала около миллиона человек. На ее вооружении находилось 8 тыс. орудий и минометов, более 1200 танков и штурмовых орудий, 3300 самолетов.

Гитлеровская верхушка надеялась с помощью войск, сосредоточенных в районе Берлина, не допустить быстрого захвата города Советской Армией и, отсиживаясь внутри кольца обороны, дождаться обострения отношений запад­ных держав с Советским Союзом, на которое они все еще делали основную ставку. По войскам группы «Висла» был отдан приказ: «Ни на шаг не отступать перед русскими, даже если американские и английские танки выйдут нам в тыл...»[62]. Фашистский комендант Берлина Рейман издал «Основной приказ об обороне столицы рейха», где говори­лось, что Берлин «должен обороняться до последнего че­ловека и до последнего патрона».

Первоначально нацистские вожаки намерены были от­сидеться в «Серале» — так называлась летняя резиденция Гитлера в Берхтесгадене на австрийской границе. После того как советские войска вышли на Одер, в Берхтесгаден стали переправляться чиновники и архивы различных фа­шистских учреждений. Однако несколько позже по воен­ным и политическим соображениям этот вариант был при­знан нецелесообразным. 4 апреля Советская Армия овладела главным городом Словакии Братиславой и стремительно наступала на Вену, создавая непосредственную угрозу захвата «Сераля». В то же время гитлеровцы понимали, что если они покинут столицу рейха, их шансы на возмож­ность достижения сговора с западными странами упадут еще больше.

На совещании в рейхсканцелярии 6 апреля вопрос о дальнейшем пребывании в Берлине нацистских бонз был решен окончательно.

Вечером того же дня по распоряжению Геббельса Бер­лин был увешан плакатами: «Большевизм стоит перед ре­шающим поражением в своей истории», «На Одере решает­ся судьба Европы», «Кто верит фюреру, верит в победу».

Вечером 6 апреля в подземелье имперской канцелярии состоялось новое совещание. Вольф в присутствии Борма­на, Гиммлера и Фёгелейна доложил Гитлеру о своих пере­говорах с англо-американским командованием в Италии. На этом совещании Гитлер заявил, что развитие событий полностью подтверждает правильность его расчетов — не торопиться заключать соглашение с англо-американцами, а тянуть время, выжидая неминуемого разрыва антигитле­

ровской коалиции. Заключение западными державами бло­ка с Германией, продолжал Гитлер, после этого станет делом само собой разумеющимся, поэтому главное сейчас — «просто продержаться».

Однако этим иллюзиям нацистских бонз не суждено было просуществовать и десяти дней.

Советская Армия быстро внесла свои «коррективы» в планы гитлеровцев. Рано утром 16 апреля телефоны, свя­зывавшие ставку верховного командования в Цоссене с армиями группы «Висла», зазвонили почти одновременно: в 3 часа утра по берлинскому времени советские войска с позиций на Одере и Нейсе на широком 250-километровом фронте перешли в наступление на Берлин.

СОВЕТСКИЙ „ПОДАРОК" КО ДНЮ РОЖДЕНИЯ „ФЮРЕРА"

О течение всего дня 16 апреля 1945 г., пока наступаю­щие советские войска вели бой в тактической зоне обороны группы армий «Висла», фашистское руководство еще не теряло надежды, что, бросив в бой резервы, ему удастся удержать фронт. 16—19 апреля фашистское командование дополнительно ввело в бой на берлинском направлении

15    дивизий, 5 бригад, 7 отдельных полков и несколько батальонов.

«Под Берлином, — похвалялся Гитлер генералу Кол- леру, представителю командования военно-воздушных сил в ставке, — русские потерпят4 самое кровавое поражение, ка­кое только вообще может быть»1. «Мы отбили этот удар...»,— хвастливо утверждалось 16 апреля в ежедневном при­казе по войскам. В этот день гитлеровцы применили, на­конец, свое широко разрекламированное «секретное ору­жие». Шестнадцать до отказа нагруженных взрывчаткой самолетов с немецкими «камикадзе» (летчиками-смертни- ками) на борту безуспешно пытались разрушить перепра­вы советских войск через Одер.

Вечером 16 апреля Гитлер обратился к войскам Во­сточного фронта с истерическим посланием. С одной сто­роны, он вновь пытался пробудить у немецких солдат ил­люзорную надежду на возможность поворота военных и политических событий в пользу фашистской Германии, уверяя их, что «наступает решающий поворот в войне». В то же время, стремясь любой ценой поднять боевой дух немецко-фашистских солдат, Гитлер лживо утверждал, что крушение нацизма якобы будет означать гибель и ис­требление немецкого народа, что «остаткам его придется маршировать в Сибирь».

Расположенные позади войсковых частей эсэсовские отряды и чрезвычайные полевые суды неистовствовали как никогда. На фонарных столбах немецких городов и селений, на придорожных деревьях появились страшные грозди — десятки и сотни повешенных солдат и офицеров. Для устрашения на трупах были прикреплены надписи: «Я здесь, потому что я — трус», «Я изменил фюреру», «Я — пораженец» и т. п. Солдаты и офицеры, в том числе и раненые, покидавшие под огнем советских войск свои позиции, расстреливались без всякого суда и следствия.

Однако ни демагогия, ни террор гитлеровцев не могли оттянуть развязку. В ожесточенных четырехдневных боях основные силы группы армий «Висла» были разгромлены.

16    дивизий из ее состава потеряли 4/5 личного состава и всю боевую технику, а 9 дивизий — половину состава. Расположенная южнее 4-я танковая армия в результате ударов войск 1-го Украинского фронта была расчленена и отброшена на юго-запад. Танковые соединения фронта форсировали реку Шпрее в районе Котбуса и создали не­посредственную угрозу окружения Берлина с юга.

Перед лицом неминуемой расплаты за свои чудовищные преступления гитлеровская верхушка попыталась форси­ровать достижение сговора с западными державами. Ут­ром 18 апреля в подземелье имперской канцелярии вновь появился срочно вызванный из Италии Вольф. Теперь Гитлер через голову непосредственных начальников Воль­фа— Гиммлера и Кальтенбруннера предоставил Вольфу самые широкие полномочия не только на ведение перегово­ров, но и на заключение соглашения с англо-американским командованием. Гитлер все еще полагал, что дипломатиче­ские ключи к соглашению с западными странами находятся у него в руках...

Уже на следующий день, 19 апреля, Вольф вновь всту­пил в контакт с англо-американским командованием в Италии, используя в качестве базы резиденцию гаулейте­ра Хофера в Тироле. В тот же день гитлеровское прави­тельство недвусмысленно показало англо-американцам, что Вольф ведет переговоры отнюдь не от своего собственного имени или от имени командования группы армии «Ц» и что сейчас, в отличие от перегоров в марте, правительство Гитлера готово быстро подписать необходимое соглашение.

Вечером 19 апреля по радио выступил Геббельс. Хотя формально он обращался к немецкому народу, речь его была предназначена для других ушей.

Борьба фашистской Германии «против Востока», за­клинал Геббельс американских и английских реакцио­неров, достигла «своего высшего пункта». Запугивая за­падные страны жупелом коммунизма, он утверждал, что «если Европа и вместе с ней весь высокоморальный Запад с его культурой и цивилизацией еще не окончательно погрузились в пучину темной бездны, то они обязаны этим одному лишь Гитлеру». Германия, вопил Геббельс, «при­несла себя в жертву для спасения западного мира от уг­розы большевизма», и эта борьба «исчерпала все силы Германии»[63].

Вывод напрашивался сам собой: если западные держа­вы немедленно не придут на помощь гитлеровской Герма­нии, она рухнет, и «угроза большевизма» нависнет над всем «западным миром».

Днем 20 апреля гром советской артиллерии потряс столицу фашистского рейха[64]. Вероятно, многие жители Берлина не без сарказма подумали в этот момент: едва ли Гитлер рассчитывал, что день его рождения будет от­мечен подобным «салютом».

Двенадцать лет подряд улицы Берлина оглашались

20   апреля ревом фанфар и грохотом сапог эсэсовцев и штур­мовиков, репродукторы надрывались, передавая поздрав­ления нацистских бонз своему «фюреру».

Особенно помпезно отмечалось в фашистской Германии пятидесятилетие Гитлера в апреле 1939 года. Заместитель «фюрера» Гесс преподнес своему шефу «от имени нацист­ской партии» 50 писем прусского короля Фридриха И, похищенных гитлеровцами из какого-то музея. Ровно в полдень начался военный парад. Вслед за эсэсовцами из «лейбштандарт Адольф Гитлер» в течение четырех часов перед нацистскими бонзами, чеканя шаг, проходили части вермахта[65]. Где же сейчас участники этого «юбилейного»
парада, думали берлинцы, проклиная «фюрера», — вер­нулись ли калеками на родину или трупы их гниют под березовыми крестами на бескрайних просторах России?

На этот раз день рождения «фюрера» больше походил на его похороны. Улицы Берлина опустели. Исчезли даже ставшие привычными очереди у продовольственных лавок. Накануне вечером, сразу после выступления Геббельса, заревели сирены, на этот раз частыми прерывистыми гуд­ками: «Танковая тревога!». Тут только берлинцы, наконец, поняли, что гитлеровцы хотят превратить город в поле битвы, и устремились в станции метро, бомбоубежища и погреба. Отбоя не было. Для берлинского населения нача­лась жизнь, наполненная еще большими страданиями, чем прежде. Ему пришлось испытать все ужасы уличных боев и гитлеровского террора. В страшной тесноте подземелий люди жались друг к другу, страдая от недостатка пищи, воды и медикаментов. Бессмысленная «оборона» Берлина явилась одним из тягчайших преступлений гитлеровцев перед немецким народом. Даже адъютант генерала Вейд- линга, последнего фашистского коменданта Берлина, был вынужден позже заявить, что «оборона» города, «с военной точки зрения, была бессмысленной; она привела лишь к гибели обманутого населения».

Высшие фашистские сановники, явившиеся поздравить Гитлера, невольно прислушивались к приближающемуся гулу канонады. Вместо того чтобы, как прежде, поднимать­ся по застланному коврами парадному входу новой им­перской канцелярии, им приходилось теперь спускаться по грязной, залитой водой бетонной лестнице в подземелье «фюрера». Через толпы эсэсовцев фашистские главари про­бирались в приемную Гитлера. Там в маленьком поме­щении, размером не более товарного вагона, уже столпи­лась фашистская элита — Геринг, Гиммлер, Борман, Геб­бельс, Риббентроп. Для фашистских бонз меньшего калибра места уже не оставалось. Входя по одному в приемную, они наскоро поздравляли Гитлера и спешили выбраться наверх из подземелья, которое уж слишком очевидно на­поминало гробницу.

Да и сам Гитлер мало чем походил на живого человека. Обычно дергающееся лицо превратилось в восковую тем­ную маску, поражавший окружающих мрачный взгляд фанатика потух, голова свесилась вниз, Гитлер лишь еле
заметным кивком реагировал на поздравления[66]. Только один раз он поднял голову. Руководитель «гитлеровской молодежи» однорукий Аксман, на совести которого уже лежали жизни сотен тысяч немецких юношей, брошенных им в пламя войны, нарочито бодрым голосом сообщил, что руководство «гитлеровской молодежи» решило преподнес­ти Гитлеру в день его рождения «подарок» — молодежь 1929 года рождения. Эти 15- и 16-летние юноши, заявил Аксман, жаждут «добровольно» вступить в эсэсовские ряды, чтобы умереть за своего «фюрера».

На минуту Гитлер поднялся на поверхность. В саду имперской канцелярии он обходит ряды приведенного Аксманом небольшого отряда «гитлеровской молодежи». Придворный фотограф поспешно щелкнул несколько раз аппаратом. Едва ли он догадывался о том, что «фюрер ты­сячелетнего рейха» последний раз вылез из своей подзем­ной норы.

Появился поздравить Гитлера и статс-секретарь мини­стерства пропаганды Науман. Утром по заданию Геббель­са он ездил к генералу Хейнрици в штаб группы армий «Висла». Привезенные им кести были неутешительны: никакой надежды на удержание линии по Одеру нет, не сегодня-завтра борьба развернется в самом Берлине.

Атмосфера в бункере в этот «юбилейный» день сгуща­лась с каждым часом. Генерал Кребс доложил, что вслед за другими советскими фронтами утром перешел в наступ­ление 2-й Белорусский фронт. Его части форсировали ше­стикилометровую пойму Одера и заняли- большой плацдарм на его западном берегу.

Генерал Йодль сообщил, что советские танки появились в окрестностях Цоссена, и сотрудники верховного коман­дования вместе со штабом оперативного руководства были вынуждены в спешке покинуть штаб-квартиру и бежать в сторону Берлина. Они временно разместились в Ваннзее в пустующем помещении школы противовоздушной обо­роны. Йодль умалчивал о том, что бегство офицеров высших руководящих органов вермахта было столь поспешным, что они даже не успели взорвать бетонных бункеров со­оружений «Майбах I» и «Майбах II».

Состоявшееся вслед за тем ежедневное обсуждение воен­ного положения явилось последним, на котором присут­ствовали Геринг, Гиммлер, Риббентроп и другие заправилы нацистской партии. На повестке дня стоял один вопрос: что делать дальше? Большинство присутствовавших высту­пали за то, чтобы фашистское правительство и командова­ние перебрались на юг. Хотя об этом и не говорилось вслух, но явно подразумевалось, что судьба Берлина уже решена, и если где и можно отсидеться еще хотя бы не­сколько дней, так это на юге, где к тому же имелся прямой контакт с англо-американским командованием. Геббельс, напротив, рьяно выступал за то, чтобы все партийное и военное руководство рейха по-прежнему оставалось в Бер­лине. Одержимый безмерной жаждой величия, этот на­цистский карлик явно рассчитывал, что в этом случае его роль как гаулейтера Берлина и «имперского комисса­ра по обороне столицы рейха» возрастет, и он сможет, наконец, оттеснить своих старых соперников в борьбе за власть— Геринга и Гиммлера, а заодно и выскочку Бор­мана и занять второе после Гитлера место в фашистской иерархии.

В конце концов было решено, что военное и политиче­ское руководство разделится на три группы. Гитлер вместе с Геббельсом и Борманом останутся в Берлине. Здесь же будет находиться верховное командование, штаб оператив­ного руководства и генеральный штаб сухопутных сил. Видимо, решающую роль в принятии этого решения сыграл тот факт, что именно в районе Берлина оказались сосредо­точены основные части фашистского вермахта. Кейтель и Йодль серьезно помышляли о том, чтобы превратить тре­угольник Берлин — Гамбург — Штеттин в мощный ук­репленный район, где можно было бы отсидеться до «луч­ших времен».

Что же касается «альпийской крепости» (Бавария и Ав­стрия), командование которой было возложено на фельд­маршала Кессельринга, то в Берлине хорошо знали, что с севера и северо-востока эта «крепость» не имеет даже по­левых укреплений, а несколько находящихся здесь в резер­ве батальонов несут полицейские функции. Все связанные с «альпийской крепостью» военные планы, признавал впоследствии сам Кессельринг, являлись «полной фанта­

стики забавой»®. На Кессельринга возлагалась не столько военная, сколько дипломатическая задача: содействовать Вольфу в доведении до приемлемого для гитлеровских ру­ководителей результата переговоров с англо-американ­ским командованием.

Гиммлер и Риббентроп отправлялись на север, в Шлез­виг, чтобы «там продолжить свои попытки переговоров с Западом через Стокгольм»[67]. Вся военная и гражданская власть в Северной Германии переходила в руки Деница. Его заместителем был назначен гаулейтер Бремена Ве­генер.

В ходе совещания выяснилось, что еще 15 апреля спе­циальным приказом Гитлера по вермахту предусматрива­лось, что в случае разделения рейха на части все воору­женные силы, включая части «ваффен-СС», будут подчине­ны специальным командующим[68]. Теперь это было осуще­ствлено на практике.

Сразу после окончания «юбилейного» совещания в им­перской канцелярии тысячи автомашин запрудили доро­ги, идущие на север, и автостраду Берлин — Мюнхен. Фашистские чины всех степеней и рангов, подобно крысам, в панике покидали тонущий гитлеровский корабль. На­цисты рангом постарше удирали из Берлина на самолетах. Ночью в Южную Германию перебрасывается на самолетах и значительная часть офицеров из верховного командова­ния и штаба оперативного руководства вооруженными силами. В просторных классах школы ПВО в Ваннзее из 1500 служащих ОКВ остается около 400. «20 апреля 1945г.,— записывает в своем дневнике историограф ОКВ Шульц, — в руководящих военных органах начался последний акт драматического крушения германского вермахта»[69]. Поль­зуясь общей суматохой, удрал из имперской канцелярии в Берхтесгаден и Геринг, прихватив с собой своих прибли­женных— генералов Коллера и Кристиана. У Геринга были свои планы на будущее...

Однако на этом день 20 апреля еще не закончился. Позд­но ночью Гитлер звонит в главный штаб военно-воздушных сил:

«Знаете вы, что советская артиллерия обстреливает центр Берлина?

—    Нет.

—    Разве вы не слышите?

—    Нет. Мы ведь находимся в Вйльдпарк-Вердере[70].

—    Приказываю авиации немедленно подавить эту даль­нобойную батарею»[71].

Однако в штабе военно-воздушных сил быстро устано­вили, что район имперской канцелярии обстреливался не дальнобойными орудиями, а обычной полевой артилле­рией. Советские. войска готовились к штурму столицы фашистского рейха.

ШТЕЙНЕР, ВЕНК И ДРУГИЕ НАДЕЖДЫ

У тром 21 апреля на северо-восточную окраину Берлина ворвались части Советской Армии. Начался штурм столи­цы фашистского рейха (см. схему на стр. 111). На следующий день танковые соединения 1-го Украинского фронта вышли к южной окраине Берлина, в район Потсдама и Беелитц. Мощная группировка войск 1-го Белорусского фронта, обойдя город с севера, продвигалась в район Науэн — Шпандау, стремясь взять в клещи берлинскую группировку гитлеровцев. Осуществление стратегического замысла со­ветского командования в берлинской операции привело к тому, что части группы армий «Висла» не могли быть ис­пользованы, как рассчитывали гитлеровцы, для обороны фашистской столицы. Они были наголову разбиты на Оде­ре, а путь их остаткам к отступлению в район Берлина уже преграждали соединения Советской Армии.

Надежды фашистских бонз задержать советские войска на дальних подступах к Берлину, а самим выждать в под­земелье имперской канцелярии, когда вспыхнет долгождан­ный конфликт между СССР и западными странами, руши­лись с каждым часом. Их все больше охватывала паника, смешанная с бессильной яростью банкротов.

Утром 21 апреля в кинозале виллы Геббельса состоялось последнее совещание руководящих работников фашистской пропаганды. Окна виллы были заделаны кирпичом, туск­лые лампочки едва горели. Вместо того чтобы, как обычно это делалось, дать своим сотрудникам распоряжения на день, Геббельс обрушился с площадной бранью на немецкий народ. Он кричал о его «неполноценности», вопил, что «все планы национал-социализма слишком велики и благородны для такого народа», и, наконец, пригрозил: «Если мы уйдем, то земной шар должен задрожать!»[72].

Жалкие фашистские пигмеи, если бы на то была их веля, потянули бы за собой в могилу всю Германию, весь немецкий народ. Но руки были коротки! В их распоряже­нии оставалось лишь население Берлина и немногие сох­ранившие боеспособность части вермахта. Их-то, не колеб­лясь, и решили принести в жертву гитлеровцы, стремясь оттянуть роковую развязку и попытаться улизнуть от петли.

Фашистское командование лихорадочно выискивало возможности деблокировать Берлин извне и усилить гар­низон города за счет ослабления других участков фронта.

Днем в бункер Гитлера прибыл командующий армей­ской группой «Центр» Шернер. На его участке фронта, в Чехословакии, относительно спокойно, доложил он.

В мгновение ока Гитлер из состояния паники впадает в безудержный восторг. Забывая о том, что главный удар Советской Армии наносился отнюдь не на участке, зани­маемом войсками Шернера, Гитлер ставит Шернера в пример другим нацистским генералам. Хотя между вой­сками Шернера и Берлином уже стоит могучий заслон советских войск, Шернеру отдается совершенно фантасти- чзский приказ прийти на помощь Берлину. Верный на­цистский холуй Шернер,} получивший от солдат кличку «мясник» за жестокость и беспощадность в осуществлении самых бесноватых приказов своего «фюрера», отвечает «яволь» и щелкает каблуками. Гитлер ликует. Шернеру присваивается звание фельдмаршала. Гитлер приказывает собрать всех генералов ставки и заставляет их привет­ствовать «самого юного фельдмаршала»[73].

Одну комедию сменяет другая.

После прорыва фронта на Одере командование группы армий «Висла» для прикрытия с юга открытого правого фланга 3-й танковой армии, разбитые части которой от­ступали на северо-запад, в Мекленбург, создало небольшую группировку войск под командованием эсэсовского гене­рала Штейнера. В ночь на 21 апреля Кребс и Йодль в раз­говоре с Гитлером случайно упомянули о «боевой группе Штейнера». Сейчас за эту группу, состоявшую всего из двух дивизий 3-го эсэсовского танкового корпуса, и ух­

ватились, как за якорь спасения, гитлеровские бонзы. В ночь на 21 апреля группа Штейнера, пол учил а приказ — в течение 24 часов ударить из района Ораниенбург — Эберсвальде на юг, уничтожить танковые клинья армий 1-го Белорусского фронта и восстановить связь 3-й тан­ковой армии с Берлином. Одновременно 56-й танковый корпус, находившийся до того в резерве Западного фронта в районе к юго-западу от Берлина, получил приказ: по имеющемуся еще коридору войти в город и помочь наступ­лению группы Штейнера с юга.

Весь день 21 апреля обитателей подземелья имперской канцелярии лихорадило: перешел Штейнер в наступление или нет. Никаких данных от самого Штейнера не было. Наконец, Гиммлер сообщает, что Штейнер начал наступ­ление. Однако вызванный к телефону начальник штаба военно-воздушных сил Коллер не подтверждает этого со­общения. Между тем советские части, преодолевая ожесто­ченное сопротивление вступившего в бой 56-го танкового корпуса, неумолимо продвигаются с северо-востока к центру города.

В 22 часа Гитлер отдает приказ: всех имеющихся в рас­поряжении ВВС людей между Берлином и побережьем немедленно бросить в наступление. Через полчаса он вопит: «Всех, кто может ходить по земле, немедленно передать Штейнеру. Каждый командир, который не выполнит этого приказа, будет казнен в течение пяти часов»[74].

В воображении Гитлера, Йодля и Кребса уже рисовалась заманчивая картина: руководимые Штейнером легионы сметают советские части и вступают в Берлин.

Утром 22 апреля в имперской канцелярии приподнятое настроение: фашистские генералы подсчитывают, сколько часов понадобится Штейнеру, чтобы дойти до Берлина. Слух, что Штейнер уже недалеко от Берлина, встречается общим ликованием. Генералы обрывают телефоны: где же все-таки Штейнер? Наконец, командование группы армий «Висла» сообщает: вследствие усилившегося нажима советских войск части группы Штейнера с трудом удер­живают занимаемые позиции; ни о каком наступлении и речи быть не может. Однако никто из генералов не решает­ся передать это сообщение Гитлеру.

В 15 часов созывается последнее в истории нацистской Германии регулярное совещание для обсуждения/военного положения. В кабинете Гитлера собираются . Кейтель, Йодль, Кребс, Борман, Бургдорф и др.

Совещание начинается, как обычно, с того, что Кребс и Йодль докладывают военную обстановку. Йодль про­странно рассказывает о «местных успехах» немецко-фа­шистских войск в Саксонии и Италии. Гитлер, раньше благосклонно выслушивавший елейные разглагольствова­ния Йодля, на этот раз не выдерживает. «Что вы ублажаете меня мелочами! — кричит он. — Где же все-таки нахо­дится Штейнер?» Узнав правду, Гитлер впадает в истерику. «Немецкий народ, — вопит он, — не понимает моей цели! Он слишком ничтожен, чтобы осознать и осуществить мои цели»[75].

«Если мне суждено погибнуть, — продолжает он, — то пусть погибнет и немецкий народ, потому что он оказал­ся недостойным меня»[76].

Едва «фюрер» несколько пришел в себя, как на фашист­ских вожаков, засевших в бункере имперской канцелярии, обрушивается новый удар. Кребс докладывает: «Борьба идет не только в восточных пригородах Берлина. После того, как русским удалось прорвать и расчленить фронт 9-й армии к югу от Берлина, они достигли района Ютербо- га и тем самым создали угрозу захвата крупнейшего и важнейшего склада вооружения и боеприпасов сухопутных сил. Возможно, что склад уже захвачен русскими»[77].

Гитлер вызывает коменданта Берлина Реймана и от­дает ему личный приказ: прикрыть подступы к Берлину с юга и любой ценой не допустить прорыва советских войск в центр города — к правительственным кварталам. В тот же день из гражданских и военных тюрем Берлина были выпущены уголовники, этот «резерв» тоже бросили на фронт.

Были брошены в бой и 32 тыс. берлинских полицей­ских. Вместе с двумя сотнями батальонов «фольксштурма» и.80 тыс. солдат отступивших с фронта в город частей в распоряжении Реймана оказалось около 300 тыс. человек[78].

К вечеру из помещения выгоняют всех, кроме Бормана, Кейтеля, Йодля, Кребса и Бургдорфа. Скисший «фюрер» в первый раз осмеливается вслух сказать, что война про­играна и что ему остается только покончить с собой[79].

Кейтель предлагает пойти на крайний шаг: снять с фрон­та все войска, еще стоящие против англо-американцев, и бросить их в бой за Берлин. Конечно, это опасно, продол­жает он. Это ослабляет наши позиции при переговорах с англосаксами, но иного выхода нет, ибо иначе не останется места, где можно было бы вести переговоры. Если же англо-американцы, следуя |по пятам за частями вермахта, появятся в районе Берлина, то это лишь ускорит их столк­новение с русскими. Развевая свою мысль, Кейтель пояс­няет, что общий «поворот на Восток» можно начать с 12-й армии Венка, которая ближе всего расположена к Берлину. Он готов с Йодлем немедленно ехать в штаб Венка, чтобы ускорить осуществление этого плана. Йодль безапелля­ционно добавляет, что Венк придет в Берлин,.даже если русским удастся полностью окружить город.

Гитлер колеблется. В этот момент в подземелье появ­ляется ликующий Геббельс. Он только что говорил с пред­ставителем Риббентропа в ставке Гитлера — посланником Хавелем. Тот сообщил ему: Риббентроп передал надежное сообщение о готовности западных держав в последний момент вступить в переговоры с гитлеровским правитель­ством и умолял продержаться хотя бы еще несколько дней. Вызванный в бункер Хавель подтверждает это сообщение. Учитывая эту позицию западных держав, заявил Геббельс, надо использовать все имеющиеся в распоряжении воен­ные силы, чтобы дать англо-американцам возможность осуществить их «политические мероприятия». Кребс и Йодль полностью согласны с Геббельсом. Кребс доклады­вает, что боевая деятельность англо-американской авиа­ции за последние дни на Западном фронте почти полностью прекратилась. Йодль заверяет, что американцы не станут чинить «существенных препятствий» немецким соединениям, которые будут сниматься с Западного фронта и перебра­сываться в Берлин.

Возбужденный Гитлер подводит итог совещанию: он приказывает снять все войска с Западного фронта и пере­бросить их в Берлин[80].

Для проведения этой операции руководство фашистских вооруженных сил вновь реорганизуется — последний раз за свою непродолжительную, но позорную историю. Ос­татки верховного командования вооруженных сил и штаба оперативного руководства сливаются в так называемый объединенный штаб.

Сразу после совещания Кейтель отправляется разыски­вать штаб 12-й армии Венка, а Йодль — в Крампнитц,

куда перебрались сотрудники объединенного штаба в связи с появлением в районе Потсдама и Ваннзее, где они до того находились, советских танков.

Оставшиеся во главе с Гитлером и Геббельсом начинают решать «проблему № 2»: как удержаться в Берлине до под­хода армии Венка. Геббельс заверяет остальных нацист­ских вожаков, что он заставит каждого жителя Берлина, будь то мужчина или женщина, драться до конца, чтобы выиграть часы и дни, необходимые для подхода армии Венка. Все соглашаются.

Тем самым была решена судьба тысяч берлинцев, кото­рых гитлеровская клика обрекла на гибель, чтобы иметь возможность вести свою кровавую игру дальше.

Вечером 22 апреля во все берлинские официальные органы, сотрудники которых либо уже исчезли, либо сло­

жили чемоданы, посыпался поток приказов и распоряже­ний Геббельса как «имперского комиссара по обороне Бер­лина». Ночью типографии имперской канцелярии и мини­стерства пропаганды были кое-как пущены в ход, и утром фашистские листовки последний раз залепили фасады бер­линских домов. Приказ «имперского комиссара» возлагал на каждого жителя города ответственность «за оборону своего дома и своей квартиры». В то же время Геббельс грозил смертной казнью за вывешивание белых флагов.

Фашистский листок «Панцебер» опубликовал угрозу Гитлера: «Каждый, кто пропагандирует, а тем более осу­ществляет мероприятия, которые ослабляют наше сопро­тивление, — предатель! Он должен быть немедленно рас­стрелян или повешен! Это должно делаться и в том случае, если такие мероприятия проводятся якобы по приказу гаулейтера, имперского министра Геббельса или даже от имени фюрера»[81].

Эсэсовцы развернули настоящую охоту на берлинцев, способных носить оружие. Из казарм и госпиталей вытас­кивали больных и раненых, из тоннелей метро — подро­стков и стариков. Члены «гитлеровской молодежи» были объявлены мобилизованными, независимо от возраста, и брошены на позиции в районе Пихельсдорфа (северо-за- падная часть Берлина). Подчас фаустпатроны раздавали двенадцатилетним мальчикам. Подростков 1929 года рож­дения, мобилизованных уже ранее, прежде чем бросить на позиции, провели через город с запада на восток, чтобы создать у населения впечатление, будто в Берлин прибы­вают подкрепления. Тысячи берлинцев, заподозренных в «малодушии», пали жертвами озверевших эсэсовцев.

В полдень 23 апреля город был разбит на девять райо­нов обороны. Восемь из них располагались радиально — от центра города до кольца городской дороги, девятый занимал район правительственных учреждений.

Нацистские руководители метались в поисках лица, которое, возглавив уличные бои в городе, стало бы бороть­ся «до последнего дыхания». По совету Геббельса, Гитлер уволил генерала Реймана и заменил его на посту комен­данта Берлина подполковником Кетнером из штаба опе­ративного руководства. Однако последний погиб на пути
к месту назначения; Комендантом стал другой нацистский фанатик — подполковник Беренфенгер. Район вокруг им­перской канцелярии был отделен от остальной части горо­да. Допуск туда был разрешен лишь по особым пропускам. Здесь хозяйничал фашистский головорез бригаденфюрер Монке с несколькими тысячами эсэсовцев.

В самом подземелье имперской канцелярии, записал в своем служебном дневнике заглянувший туда начальник штаба ВВС генерал Коллер, творилось что-то невообрази­мое: в ожидании решения своей судьбы «маленькие люди из окружения Гитлера, а также женщины и девушки из обслуживающего персонала повально напивались». Все ждали результатов действий Кейтеля и Йодля. Однако многие решили не искушать судьбу: в ночь на 23 апреля адъютант Гитлера Шауб, лейб-врач Морелль, многие стенографы и секретари удирают из бункера.

Кейтель, как уже говорилось выше, еще вечером 22 ап­реля покинул имперскую канцелярию. Всю ночь он рыскал среди потока отступавших солдат и беженцев в поисках штаба Венка и лишь утром случайно наткнулся на него в лесничестве «Альте Хелле» около городишка Визенбурга[82]. «Мы боремся отныне только против Востока, а не против Запада», — заявляет Кейтель Венку[83]. Однако выясняется, что «повернуть Западный фронт против Советов» невозмож­но уже по той простой причине, что «Западного фронта» к этому времени не существовало. Единственным более или менее боеспособным соединением на обширном простран­стве к западу от Берлина являлся 20-й корпус под коман­дованием генерала Келлера. Ему-то Кейтель и приказы­вает наступать на северо-восток, в направлении Потсдама. Что касается остальных «соединений» армии Венка, то быстро выясняется, что они существуют лишь на бумаге. Так, например, 41-й танковый корпус, занимавший оборо­ну против англо-американцев по Эльбе, вообще не имел ни одной боеспособной дивизии.

Тем временем Йодль вместе с объединенным штабом засел в блоке № 7 пехотных казарм в Крампнитце. «Мы повернем 12-ю армию на Восток, — говорит он прибывше­му к нему генералу Коллеру, — независимо от того, что предпримут американцы на Эльбе. Возможно, что тем