Монография посвящена изучению устных рас­сказов (бмлнчек, бывальщин) о мифологических персонажах. В соответствующих главах автор рас­сматривает пять важнейших тематических циклов рассказов — о лешем, водяном, русалках, домовом и чёрте. Прослеживается также трансформация этих персонажей в современных записях устной прозы. К книге приложен указатель сюжетов бы- лнчек и бывалыцнн о мифологических персонажах на русском и немецком языках.

Эрна Васильевна Померанцева Мифологические персонажи в русском фольклоре

Утверждено к печати Институтом этнографии им. И. Н. Миклухо-Маклая Академии иаук СССР

Редактор пядательстил Г. В. Шелудоко. Художественный редактор В. Н. Ти- кунов. Художник Д. В. Орлов. Технический редпктор А. П. Гуссаа, Корректор Б. И. Рыпин.

Сдано в набор 10/1X 1974 г. Подписано к печати 23/1 1975 г. Формат Й^ХЮОУзй. Бумага типографская № 1. Уел. псч. л. 9,3. Уч.-изд. а. 9,4. Тираж 14 500 экз. Т-04206. Тип. зак. 1152. Цена 61 к.

И;|д;1тсльство «Наука». 103717 ГСП, Москва, К-62, Подсосенский пер., 21 2-я тио. нзд-na «ГЬука». 121099, Москпа, Г-99, Шубннскин пер., 10

0162—043

- 120—74

Издательство «Наука», 1975 г.

^П 042(02)—75 ^120—174

Посвящается памяти Петра Григорьевича Богатырева

ВВЕДЕНИЕ

Общеизвестно, что черты древних суеверий, утра­ченных верований сплошь и рядом сохраняются и фольклоре.

Народные верования—понятие очень широкое, н их значение для народной поэзии велико и мно­гообразно. В фольклоре отразились различные ком­плексы этих верований — земледельческие, ското- подческие, промысловые и пр. В разных фольклор­ных жанрах несомненны черты семейно-родовых, эротических и других суеверий. В народных пес­нях и сказаниях мы находим в той или другой форме пережитки культа солнца, земли, воды, рас­тений, животных и т. д.

Еще А. С. Кайсаров в своей книге «Славянская и российская мифология» указывал на то, что на­родные песни и сказки—«сокровища для нашей мифологии»

Изучение народных суеверных рассказов и эле­ментов мифологических представлений в других жанрах фольклора действительно имеет сущест- мсиное значение для этнографов и историков. Фольклористы, изучая генезис ряда жанров, ана­лизируя происхождение многих популярных об­разов фольклора, таких, как Баба-яга, Кощей бес­

¹ А. С. Кайсаров. Славянская и российская мифология. Изд. 2-е. М., 1810, стр. 2.

3

смертный, Морозно, не могут не учитывать народных верований, лежащих в их основе².

Однако этим не исчерпываются возможные ас­пекты изучения суеверных представлений, нашед­ших выражение в народном поэтическом творче­стве.

Народные верования отразились в произведе­ниях фольклора по-разному, в зависимости от особенностей того или иного жанра, его направлен­ности, его функций. Нечистая сила, к которой об­ращен заговор, леший, которого якобы встретил рассказчик, домовой, который заботится о лошадях соседа, русалка, приворожившая односельчанина, существенно отличаются от чёрта, пытающегося рассорить супругов в бытовой сказке, или пасую­щего перед кузнецом и молотобойцем в рабочих рассказах, от лешего, на котором солдат летит в Питер. Соотношение с верованием образов чёрта, водяного, русалки, лешего в разных жанрах фольк­лора разнообразно и разнокачественно. Общность этих образов в разных жанрах объясняется тем, что в конечном счете все они генетически восходят к верованию, разница же определяется степенью удаленности от него, а также структурой, всем строем того произведения, в которое, они вошли, установкой на «быль» или «небыль». Доминантная функция произведения создает его внутреннюю форму, значимость и существо которой убедитель­но раскрыты А. В. Чичериным: «Итак, внутрен­няя форма,— пишет он,— сказывается и в особо ха­рактерном для произведения слове, и в строе его речи, и в образах, и в идеях, и в главном, все об­разующем строе произведения в целом. Это смыс­ловая категория, которая разъясняет композицию, предотвращает формалистическое ее понимание»³.

Именно этой «внутренней» формой суеверной былички, т. е. ее смыслом, ее функцией, тем, что она со всей серьезностью повествует о встрече с представителем потустороннего мира, в отличие

² См. об этом: Oil о Blchr. The Analysis of Folk Belief Sto­ries and its Implications for Research of Folk Belief and Folk Prose. «Fabula», 1967. vol. IX, H. 1—3, S. 259—263.

³ А. В. Чичерин. Идеи и стиль. М., 1968, стр. 52.

4

от волшебной сказки, упивающейся игрой фанта­зии, или бытового анекдота, шутливо трактующе­го чёрта как трикстера, определяется степень бли­зости их к мифу или же, наоборот, отдаленности мифологического образа от его первоосновы.

Глубоко различная, а иногда прямо противопо­ложная доминантная функция разных фольклор­ных жанров (например, сказки и былички) опреде­ляет и разницу трактовки в них одних и тех же мифологических персонажей.

Еще перед Великой Отечественной войной в ра­боте, посвященной западноукраинским преданиям об опришках, П. Г. Богатырев писал: «Одним из актуальных заданий современной фольклористики является определение и изучение каждого жанра устных рассказов» ⁴. Однако эта актуальная задача до сих пор стоит перед нами. Одним из своеоб­разных жанров русской устной прозы, в котором с наибольшей полнотой и яркостью отразились на­родные представления о мифических существах, являются былички — суеверные рассказы о сверхъ­естественных существах и явлениях. Рассказы эти теснейшим образом связаны с так называемой низшей мифологией — с народными верованиями. Они возникли на их основе, поддерживали и ут­верждали их в сознании народа ⁵.

Рассказы о мифологических существах в силу своей занимательности пережили верование и про­должали бытовать наряду с преданиями, легендами и сказками как особый, своеобразный жанр фольк­лорной прозы.

К настоящему времени, поскольку сами верова­ния безвозвратно ушли из народных представле­

⁴ П. Г. Богатырев. Фольклорные сказания об опришках Западной Украины. «Советская этнография», 1941, № 5, стр. 59.

⁵ Финский ученый Лаури Хонко убедительно показал, как суеверная национальная коллективная традиция скла­дывается из отдельных меморатов, рассказов об «эм­пирическом опыте» — встречах с потусторонним миром самого рассказчика, его родных и соседей (См.: Lauri Honko. Geisterglaube in Ingermanland, I Teil, Folklor Fel­lows Communications (далее FFC), N 185, Helsinki, 1962, S. 67).

5

ний, былички и бывальщины или исчезли, или под­вергаются трансформации: из меморатов, сообща­ющих о «действительных» встречах с нечистой си­лой, они превращаются в сказки, вопрос о досто­верности которых не существен ни для рассказчи­ка, ни для его аудитории, или даже в анекдоты, Высмеивающие верование и пародирующие жанр суеверного мемората. Лишь кое-где они продолжа­ют жить в памяти людей преклонного возраста.

Поскольку рассказы, связанные с русскими на­родными верованиями, до сих пор изучались лишь этнографически, т. е. только как источник позна­ния народных верований, но не как явление на­родного искусства, игнорировались как особый жанр устной прозы, их специфика до сих пор не раскрыта, не рассмотрены, в частности, роль и характер мифических существ в качестве пер­сонажей несказочной прозы.

Русская устная несказочная проза в жанровом отношении очень разнообразна, в нее входят ис­торические предания, легенды, бывальщины, былички, разного рода рассказы.

Каждый из этих жанров имеет свой круг тем, сюжетов, отличается своей системой образов. Вмес­те с тем их объединяет одна общая черта, отли­чающая от сказки,— установка на правду, на ис­тинность повествования, независимо от характера их содержания. Некоторые из них чрезвычайно близки друг к другу, легко переходят из одной жанровой категории в другую. Таковы, например, былички (суеверные мемораты) и бывальщины (суе­верные фабулаты). Установка на истинность по­вествования особенно ярко проявляется в былич- ках, являющихся как бы свидетельским показа­нием о странном, необычном, таинственном случае. Былички, т. е. суеверные мемораты, в свою оче­редь, распадаются на ряд тематических циклов: это рассказы о кладах, о мертвецах, о привидениях,

о колдунах, о нечистой силе.

Былички и бывальщины, как и остальные фольк­лорные жанры, живут в динамике, постоянно из­меняются, с течением времени меняют свои основ­ные тенденции и свою функцию, поэтому мы вы-

6

пуждены постоянно учитывать й* перманентнук) трансформацию. Тексты на один и тот же сюжет, рассказанные в XIX в. в глухой деревне или же за­писанные в наше время, обнаруживают разное от­ношение к персонажам, фабуле, «факту», о кото­ром идет речь, как самого рассказчика, так и его аудитории.

Значительные изменения социальных и культур­ных условий естественно влекут за собой и изме­нения в народном поэтическом творчестве, в его репертуаре, системе образов, функции.

Изменение функции рассказа приводит к транс­формации жанра — суеверная быличка или бы- иалыцина превращается в сказку или даже в анек­дот. Изучение трансформации жанра, вызванной пименением представлений народа, дает очень су­щественный материал для суждений о миросозерц­ании народа, эволюции его мировоззрения. Ес­тественно, что произведения, не созвучные пред­ставлениям и понятиям современного человека, стремительно исчезают из его обихода.

В данной работе мифологические рассказы, по- пествующие о духах природы (лешем, водяном, русалках), о домашних духах (домовом, баннике, опнннике) и о чёрте, рассматриваются прежде все­го как факт фольклорной прозы, как особый жанр i‘c, т. е. как произведения народного устно-поэти­ческого творчества. Изучение этих рассказов ве­дется по отдельным тематическим группам. Ана­лизу их предшествует глава, определяющая жанро- мъте особенности суеверных оассказов. Заключают исследование наблюдения над трансформацией рас­сказов о мифических существах в современном фольклоре.

В «Указателе» сюжетов русских быличек и бы- пальщин о мифологических персонажах», который составлен под наблюдением автора книги, пред­ставлены русские фольклорные рассказы о духах природы, о домашних духах и о чёрте.

УСТНЫЕ РАССКАЗЫ О МИФИЧЕСКИХ СУЩЕСТВАХ И ИХ ЖАНРОВЫЕ ОСОБЕННОСТИ

Мифические существа упоминаются в различных жанрах русского фольклора: в пословицах и за­говорах, в песнях и былинах, в сказках и преда­ниях, в легендах и анекдотах. Особенно многооб­разно, выпукло и ярко они представлены в устной несказочной прозе.

В последние годы вопросы изучения и классифи­кации устной прозы стали особенно живо интересо­вать фольклористов многих стран. Достаточно вспомнить о появлении многочисленных каталогов и указателей *, о переизданиях указателя Аарне- Томпсона², об организации Международного об­щества по изучению устной прозы, о конференциях и конгрессах этого общества в Антверпене, Киле, Будапеште, Афинах, Либлице, Бухаресте, Хельсин­ки и об изданиях материалов этих совещаний³,

¹ См., например: R. W. Sinninghe. Katalog der neiderlandi- schen Marchen — Ursprungssagen — Sagen und Legen- denvarianten. FFC, N 132. Helsinki, 1943; R. Th. Chri­stiansen. The Migratory Legends. FFC, N 175. Helsinki, 1958; L. Simonsuuri. Typen und Motivverzeichnis der fin- nischen Sagen. FFC, N 182. Helsinki, 1961.

² A. Aarne. Verzeichnis der Marchentypen, translated and enlar ged by Stith Thompson. The Types of the Folktale. A classi­fication and bibliography. FFC, N 194. Helsinki, 1964.

³ «Internationaler Kongress der Erzahlungsforscher in Kiel und Kopenhagen». Berlin, 1961; «Tagung der Internationalen So­ciety for Folk-Narrative Research in Antwerpen. 1963; «IV International Kongress for Folk-Narrative Research in Athens», Athen, 1965; «Fabula», 1967, Bd. V, H. 1—-3

8

ммкписц, о создании специального журнала, посвя- niciiiioro этим вопросам⁴. В 1973 г. в Фрейбурге (ФРГ) состоялось международное совещание, по- t мшцснное проблемам изучения несказочной и ронhi^/,а. В центре внимания исследователей на этом гптчцании стояли демонологические рассказы, воп­росы их изучения и классификации.

15 настоящее время при Фрейбургском универси­тете создана комиссия под руководством проф. Л. Рериха по изучению этого жанра устной прозы м широком международном масштабе. Вопросы классификации устной прозы поднимались и рядом гопстских ученых⁵.

Большинство исследователей в настоящее время делит народную устную прозу на два основных ви­ли, каждый из которых представлен группой жан­ров. В одном из них преобладает эстетическая функ­ция. Жанрам этого вида присуща в той или иной мерс осознанная их исполнителями установка на художественный вымысел. Это характерно для всех пндов сказок, для шванков, анекдотов, небылиц. Для другого же вида, также представленного груп­пой жанров (бывальщины, предания, легенды, бы­лички), характерна установка на достоверность. !*)то подчеркнуто фактологические информации, ос­новная функция которых, независимо от степени их художественности, познавательная.

' Журнал «Fabula», редактором которого является проф. Курт Ранке, начал выходить с 1957 г.

См.: «РгоЫеше der Sagenforschung». Herausgegeben von Lutz Roehrich. Freiburg im Breisgau, 1973.

¹¹  См.: В. Я. Пропп. Принципы классификации фольклорных жаиров. «Советская этнография», 1964, № 4, стр. 147— 155; он же. Жаировый состав русского фольклора. «Рус­ская литература», 1964, № 4, стр. 58—77; он же. Принц» пы определения жанров русского фольклора. «Специфика жанров русского фольклора». Горький, 1961, стр. 1—4, К. В. Чистов. К вопросу о принципах классификации жан­ров устной народной прозы. М., 1964; С. Н. Азбелев. Отношение предания, легенды и сказки к действитель­ности. «Славянский фольклор и историческая действитель­ность». М., 1964, стр. 5—28; он же. Проблемы междуна­родной систематизации предапий и легенд. «Русский фоль­клор. Материалы и исследования», X. М.— Л., 1966, стр. 176—193; К. В. Чистов. Проблемы категорий устной народной прозы. «Fabula», 1967, Bd IX, Н. 1—3, S. 13—26.

9

«Разница между этими двумя видами народной прозы,— отмечает В. Я. Пропп,— не формальная, ею определяется иное отношение к действительно­сти как объекту художественного творчества, эсте­тические нормы этих двух видов прозы глубоко различны» ^в.

Говоря об особенностях жанров, составляющих большую группу несказочной прозы, исследователи дружно отмечают прежде всего второстепенность в них эстетической функции. Например, известный прогрессивный ученый Лутц Рёрих из ФРГ, автор фундаментальных работ о сказках и преданиях, в своем методическом очерке о немецких преданиях утверждает, что «поскольку предание прежде всего является фактологической информацией, а не худо­жественным произведением, поскольку рассказчик не осознает особенностей его формы, то оно не име­ет и своего особого стиля, т. е. не имеет твердых жанровых признаков» ⁷.

Австрийский исследователь Леопольд Шмидт также считает, что нет оснований говорить о форме, стиле, жанровых особенностях преданий, так как таковых не существует. «Предание,— отмечает он, сводится к одному только содержанию» ^в. К этому отрицанию эстетического качества в несказочной прозе и в сущности ее «права» именоваться фольк­лорным жанром в какой-то мере близка и точка зрения советского фольклориста Л. И. Емельянова. Предания и близкие к ним по установке жанры он выделяет из всей массы устной прозы «по признаку стихийного участия художественного элемента в отражении действительности при ярко выраженной независимости этого отражения от задач художест­венности». Рассказчик предания, по его мнению, в отличие от сказочника или певца, «не имеет других критериев и норм, кроме норм достоверности» ®.

⁰   В. Я. Пропп. Жанровый состав русского фольклора, стр. 60.

⁷  Lulz Rohrich. Die deutsche Volkssage. «Studium Generale», 1958, N 11, S. 664—691.

⁸  L. Schmidl. Die Volkserzahlung. Berlin, 1963, S. 108.

³  Л. И. Емельянов. Проблема художественности устного рас­сказа. «Русский фольклор. Материалы и исследования». V. М.—Л., 1960, стр. 254.

10

< ||('ди жанров, для которых характерна установ- и,| и.I достоверность, есть такие, как, например, бы- Hi'iKii или легенды, содержание которых по суще- ' ш о.личается крайней фантастичностью. Героя­ми их выступают мифические существа. Однако это in- составляет принципиального отличия их от исто-    . 'с к их преданий, повествующих о действитель­ные тбытиях прошлого и реально существовавших людях. Предания, легенды, былички—-хотя и раз- ||i.ii жанры, но по характеру информации они                                                     к одному и тому же виду устной прозы.

К.исмм бы недостоверным ни было событие, о ко- | *>|him говорится в предании, каким бы неправдопо- ioImimm ни было повествование о жизни и чудесах

• питых или рассказ о леших, русалках и волшебных ьлпдах, рассказчик преподносит это как сообще- ипг, случай, событие, известные целому коллекти- ш, свидетелем которых был он сам, его знакомый, мпдстВенник, попутчик или случайный собеседник. При этом рассказчик обычно всемерно подчерки- II.M-1- истинность, достоверность своего сообщения.

I 1< даром для этих видов устной прозы характерны

•< млки рассказчиков на авторитет коллектива («все hi,нот», «все говорят») либо отдельных свидетелей ( отец сам видел», «дед говорил» и т. д.).

Каждый из повествовательных жанров имеет . noil круг тем, сюжетов, свою структуру, основное д.г отличие их состоит прежде всего в характере ин­формации, в функциональных особенностях, прин- ншшальных соотношениях с действительностью.

I Imciuio это дает основание относить определенный

i..         inp к тому или другому виду устной прозы.

С лсдует, конечно, помнить о наличии перифе- рннпых явлений, в которых сосуществуют призна­ки разных видов, а также иметь в виду постоянное

II  мимодействие различных видов и жанров устной |||.|диции. «Жанры сталкиваются, как льдины во иргмя ледохода,— писал В. Б. Шкловский,— они

I оросятся, т. е. образуют новые сочетания, создап-

.... г из прежде существовавших единств. Это резуль-

i.i  I нового переосмысления жизни» ¹⁰.

II.  Шкловский. Повести о прозе, т. II. М., 1966, стр. 266—

iu'l.

11

Однако наличие периферийных, промежуточных произведений не опровергает самих принципов клас­сификации, естественно ориентирующейся на ти­пичные, «чистые» явления. Жанры, относящиеся к несказочной прозе, как и разные категории сказок, часто значительно отличаются друг от друга (на­пример, легенды о святых и исторические предания о'народных мстителях) и вместе с тем по своим жанровым особенностям, по своей основной уста­новке они ближе друг к другу, чем к сказке, шван- ку или небылице, т. е. к жанрам другого вида.

Попытку разграничить отдельные виды устной несказочной прозы сделал С. Н. Азбелев. Как и многие исследователи, предание он определяет как «созданный устно, имеющий установку на досто­верность эпический прозаический рассказ, основ­ное содержание которого составляет описание реаль­ных или вполне возможных факторов»^и. Корен­ное отличие предания от легенды, также имеющей установку на достоверность, он видит в том, что «основным содержанием легенды является нечто необыкновенное» ¹².

Однако предание и легенда не столько отлича­ются «обыкновенностью» или «необыкновен­ностью» своего содержания, сколько направлен­ностью своей информации, своей функцией. Преда­ние стремится прежде всего сообщить факт, его основная функция познавательная. Особенность эта явно выступает в историческом предании, но замет­на и в этиологических и других его видах. Легенда же, сообщая необыкновенный факт, стремится по­учать; идеализируя своих героев, призывая под­ражать им, она утверждает их святость, подвиж­ничество или героизм. Основная ее функция — ди­дактическая. С. Н. Азбелев считает, что к леген­дам «фактически относятся и многие былички»¹³. Но вряд ли, на наш взгляд, следует дробить бы­лички на части и отрицать самостоятельность их

¹¹ С. Н. Азбелев. Отношение предания, легенды и сказки к действительности, стр. 11.

¹² Там же, стр. 13.

¹³ Там же, стр. 21.

12

Km iK.tiipn. [(роме легенд и преданий к тому же ни о ш-гка:ючной прозы относятся и другие жан- I■ |-|. 1 |11-дп них и суеверные рассказы, основанные на м.1|1.|,ц||.1 исрованиях, которые целесообразно оп- |i> и ли t il народным термином «быличка», более

| .......... м. чем «бывальщина» или «досюльщина»,

in I <i| 11.М- и народной практике суммарно обознача­ем |i.i шообразные повествования — предание, бы- чпчку н легенду.

<      мм термин «быличка» сравнительно недавно, hi i t и полвека тому назад, был введен в научный |.Лп|мгг Это народное слово по значению своему Л л н !М1 пли даже равнозначно приводимым в «Тол-      him словаре живого великорусского языка»

■      I I Даля терминам «бывалка, бывальщина, ..|.| мим», определяемым как «рассказ не вымыш-

■       ....  а правдивый», иногда вымысел, но «сбы-

гпчимн, несказочный». Слово «быличка» было под- | мнимо братьями Б. и Ю. Соколовыми у белозер-

■mix крестьян, использовано и прокомментировано и и пкч гном сборнике ¹⁴ и с их легкой руки вошло в it I i*iк гику русских фольклористов, которые стали t потреблять его как синоним терминов «предание»,

ич.нда», «бывальщина»¹⁵. Б. и Ю. Соколовы от- -и ‘1.1 и гг, что термин «быличка» белозерскими кре-

I  п.ппами обычно прилагается «к небольшим рас- | I..I мм о леших, домовых, чертях и чертовках, по- 1уц| |)ицах, колдунах — одним словом о представи- п лих темной, нечистой силы» ¹⁰. Они подчеркивают

I  iih характерную черту «так называемых быличек», чю и них «рассказ не утратил еще в народном соз- н ниш вероятия», и сопоставляют «былички» с то-

1.,                            1'ттиенными, по их словам, «бывальщинами» и пн к>льщинами», опубликованными в вышедшем щ несколько лет до «Сказок и песен Белозерского

I  |1.ш» сборнике Н. Е. Ончукова «Северные сказ-

I  п . «Между совершенно реальными рассказами, ха- |i шп-рнзующими быт Севера,— писал Н. Е. Ончу- | ни,— есть рассказы из области чудесного, преиму-

¹ /1. н Ю. Соколовы. Сказки и песни Белозерского края.

М., 1915, стр. XXXIX—XLV. LVIII—LX.

¹ II Г. Богатырев. Фольклорные сказания..., стр. 59—80.

/> it /О. Соколовы. Сказки и пеенн..., стр. LVIII.

13

Щественно касающиеся верований в невидимым мир, злых или безразличных к человеку духои, чертей, леших, водяных и проч.»¹⁷ Он подчерки­вал, что рассказчики не делают разницы между ни ­ми и реальными рассказами, а «выдают их также за несомненно истинное происшествие»¹⁸. Указывая на местный характер этих рассказов, на их приуро­ченность к определенной местности и конкретным лицам, Н. Е. Ончуков отличал их от обобщенных рассказов о тех же фантастических существах, не имеющих, однако, такого точного приурочения, т. с., по принятой им терминологии, от бывальщин и до- сюльщин, которые, по его мнению, легко становятся легендами или сказками. Таким образом, Ончукои выделял как самостоятельную категорию устной прозы те рассказы, которые Соколовы называли быличками, и разграничивал их (но не отождеств­лял, как предлагали Соколовы) с близкими к ним бывальщинами и досюльщинами. Такая дробность классификации суеверных рассказов для изучения специфики отдельных категорий устной прозы представляется целесообразной. Термин «былич- ка» соответствует понятию суеверный меморат '(Glaubensmemorat). От бывальщины, досюльщи- ны, предания, т. е. фабулата или фикта, быличка отличается своей, условно говоря, бесформен­ностью, единичностью, необобщенностью.

Поэтому при изучении русских суеверных рас­сказов должны быть выделены, с одной стороны, былички, с другой — бывальщины о демониче­ских существах — оборотнях, мертвецах, привиде- ииях, чудесных кладах, колдунах и т. д. Эти рас­сказы делятся на тематические циклы. Например, былички и бывальщины о демонических суще­ствах— на рассказы о духах природы, о домаш­них духах и о чёрте. Первые (о духах природы) в свою очередь делятся на рассказы о лешем, во­дяном и русалках, горных духах и т. д. Вторые (о до­машних духах) — на рассказы о домовом, овин­нике, баннике и т. д. Составляя как бы отдельные

¹⁷ Н. Е. Ончуков. Северные сказки. СПб., 1909, стр. XXI.

¹⁸ Там же, стр. XXXI.

14

милы, ("налички и бывальщины, связанные с каж-

•            i.i . и I dtiix персонажей, вместе с тем очень близ-

II   ,i|>yr другу по характеру своего бытования,

■   111 ь (1.11 и. особенностям композиции и стилистиче- 1-нм < (п-дстнам. От них несколько отличаются бо-

I   г>лп|1ккс к преданиям былички и бывальщины шшшГшых кладах и легко становящиеся сказ-

II   |>.-п1’кпзы о ведьмах и оборотнях. Особую

•            |■ 1'■ ■ 11у. сложную по своему генезису и противоре- пип in по существу, составляют повествования о

•I м которые активно взаимодействуют как с |>|’||<>лиг11чсскими быличками, так и с остальными иш'лнмн суеверных рассказов, особенно в тех слу- 11н ч когда речь идет об обобщенной, не дифферен- н иIni.t11пой в конкретных образах «нечистой силе».

II        |||-ском фольклоре, как и в фольклоре многих .|iyni4 народов, наблюдается значительная разни- и I ли .иду быличками и бывалыцинами, бытующи-

III    п среде крестьян и живущими в репертуаре ■i*vi их социальных групп, в частности, среди ре- ► || I Л1 пинков и горнорабочих. Существенная разни- IIм i.i внутри одного жанра также должна быть

•и i n.) мри выработке классификационной схемы. Мплмнжны, конечно, классификации, учитыва-

.........  повествовательную форму суеверных рас-

|ч| mu, т. е. деление их, прежде всего, на ме- •■■(■нм н фабулаты. Практически первый принцип >||н ц т.шляется более целесообразным. Однако п||ц ммплизе быличек наряду с их содержанием,                                    всего важным для изучения народных ве-

I к >п и и nil, должна рассматриваться и жанровая спе-

II 1и|1пк,|, характеризующая их как явление фольк- ii|i.i, отличное от других повествовательных жан-

I it т. и частности, от бывальщ.ин.

1ц.|'штельные изменения социальных и культур­ны' условий повлекли за собой создание новых                             питательных форм и исчезновение старых ²⁰.

II   иш юящее время былички у многих народов яв-

I и I Roehrich. Teufelsmarchen und Teufelssagen. «Sagen ,.n.I ilirr Deutung». Gottingen, 1965, S. 28—56. Ifiiilull Schier. Zur Funktion der VoIlcscrzShlungen. «Studium           -I.lie», 1958, N 11, S. 370.

/5

но потеряли свою основную функцию, свой ос­новной жанровый и родовой признак и проявляют тенденцию превратиться не только в бывальщины, но и в развлекательные, порой смешные рассказы, разоблачающие суеверные представления. Не бу­дучи созвучны мировоззрению, представлениям и понятиям советского человека, былички почти совсем исчезли из устного репертуара и обиход;! современного носителя русского фольклора и его аудитории. Общим местом в русских быличках, за­писанных в наши дни, являются ремарки рассказ­чиков, отмечающих неубедительность и маловеро­ятность рассказываемого ими случая, или же ука­зания на «темноту» тех людей, от которых они слышали этот рассказ. Сплошь и рядом инфор­маторы подчеркивают, что рассказывают о прош­лом. «Преж колдуны да знахари были»,— начи­нает один из рассказчиков историю о колдовст­ве²¹. Другой так мотивирует сообщаемую им бы- личку: «Прежде больше чудилось. Народ был православный, сатана-то и сомущал»²². Еще в конце XIX в. В. Н. Перетц наблюдал, что «кое- где уже с недоверием начинают относиться к та­ким рассказам. Старые люди, слыша высказывае­мые сомнения и расспросы о причинах этих чудес, повторяют одну обычную фразу: ,,В старину люди простые были, проще нас, оттого и видели всякие чудеса, а теперь пошел хитрый народ, до всего сам дойти хочет¹¹» ²³. Неоднократно в записях по­следних лет встречаются указания на то, что былички усвоены «из старой книги». Участились и случаи записи рассказов, разоблачающих веру в потусторонний мир, реалистически объясняю­щих, почему «почудился» леший, русалка, чем было вызвано ощущение страха, каково было со­стояние человека, которому показалось, что он встретился с «нечистью», уровень его культуры, степень опьянения и т. д. Типична запись 1966 г., сделанная в с. Икорец Воронежской области. Ха-

²¹ Архив Пушкинского дома, колл. 66, п. 1, № 33, л. 78.

²² Там же, колл. 168, п. 2, № 37, л. 18.

²³ В. Н. Перетц. Деревня Будогоща и ее предания. «Жипаи старина», вып. 1, 1894, стр. 18.

16

I...... что рассказчик начинает с указания на

|ч1г героя повествования: «Отец был очень пч п п поэтому верил во всякую, простите,

.......  Информатор рассказывает о том, как

I гугпйршлй отец на рыбалке потянул бечеву in us .1 ылись рога, между рогов колышется Mi рт, — сказал отец и осенил себя крестным I ■■ ищ и». Далее выясняется, что это был не I I I днхлый баран. Любопытно и заключение i I I м. отмечающее жанровое изменение былич-

•          иII случай до сих пор рассказывают у нас

94

•          • |*« миг, как анекдот» .

| ппргмепные записи фиксируют былички на спа- н I м лишь и рядом не дают материала для ана- I ппдлинной» былички, не утерявшей своей || hi I народным верованием, т. е. своего жанро- I *> I тшибразия.

' ii (м г отметить, что былички сравнительно             ... тали записываться как фольклорные текс-

•    ii иг только фиксироваться как свидетельские

■    Минн наличия тех или иных верований. Ta­il I niip.r.ioM, исследователь жанровых особеннос-

. "ммрк'к вынужден базироваться в основном |.пни их второй половины XIX — начала XX в.

п'ни........ же их в течение веков доказывается

..... и п.1 нпсм демонологических персонажей в

кнн и* русской литературе , в пословицах и наи~ ..| 11|1пических заговорах. О популярности бы- мчi4i м XVIII в. говорит осведомленность о низ- и имшгологии писателей того времени. Можно нпмингь хотя бы сведения о леших, русалках, I. ним, кнлиморе, которые даются в книгах I I Ь.поиа и М. Д. Чулкова, в исследованиях I мшки, Г. Кайсарова, П. Строева и других.

^{1  1}1ii.iivii и в работах XVIII — начала XIX в

•         к не тексты быличек, а лишь многочислен-

■иидетельства об их существовании и бытова-

I*■ пи кпфсдры литературы Воронежского государствеи- iiiii.i университета, колл. 66(9), л. 115.

• м <1> А. Рязанский. Демонология и дрепперусскон н и¹11.111 ре. М , 1915; //. М. Галысоеский. Борьба хри-

III.ни им г остатками язычества в древней Руси, т. 1,

•          гм пн, 1910; т. II. М., 1913 н др.

17

нии среди «простых людей», а также пересказы не­которых из них.

Так же обстояло дело и в первой половине XIX в. И. М. Снегирев, например, в своем труде дает общий обзор верований, подробно передает суеверные представления о лешем, о русалках, но не приводит ни одного текста²⁶. М. Н. Мака­ров говорит о том, что «по всей России вы найде­те живые предания о леших» ²⁷, но только пере­сказывает, а не цитирует их. И. П. Сахаров так­же дает лишь в пересказе многочисленные предания

о    ведьмах, домовых, лешем, водяном, кикиморе²⁸. В пересказах даны и интереснейшие поверья в большинстве очерков, печатавшихся в периодиче­ских изданиях середины XIX в.²⁹ Автор одного из них, называя былички анекдотами о «неприят­ной силе», утверждает, что «из воображаемых ге­роев этой неприятной силы примечательнее прочих дворовый, лесной и водяной: ведьм и русалок здесь не знают»³⁰. Подлинные тексты пяти рас- сказов о лешем (трй мемората и два_фаБулата~) содержатся только в «Памятной .книжк<Г~Архан- ~1^^кой_губернии за 1864 год» в записи IT Ефи- ^менко. К сожалению, остальные" былички собира­тель тоже дает только в пересказе ³¹.

Вплоть до самого конца XIX в. в богатейших материалах, собранных Русским географическим

²⁹ См.: И. М. Снегирев. Русские простонародные праздники и суеверные обряды. М., 1837, стр. 1 —16.

²⁷ М. Н. Макаров. Русские предания, т. 1. М., 1838, стр. 12.

²⁸ См.: И. П. Сахаров. Сказания русского народа, кн. 2. СПб., 1885, стр. 15—123.

²⁹ См.: «Очерки поверий, обрядов, примет и гаданий в Во­ронежской губернии». «Воронежский литературный сбор­ник», вып. 1. Воронеж, 1861, стр. 375—392; А. Харито­нов. Очерк демонологии крестьян Шенкурского уезда. «Отечественные записки», 1848, т. IV, стр. 133—153; «Характеристические черты древних руссов, сохранивши­еся в жизни и характере настоящего поколения обитате­лей Южной России». «Журнал Министерства внутреннш дел», 1848, ч. 22, № 4—6, стр. 128—139.

³⁰ А. Харитонов. Очерк демонологии..., стр. 133.

³¹ П. Ефименко. Демонология жителей Архангельской гу­бернии. «Памятная книжка Архангельской губернии на 1864 год». Архангельск, 1864, стр. 49—53.

/3

обществом, Отделением русского языка й словес­ности Академии наук, Тенишевским этнографиче- гким бюро имеются в основном только свидетель­ств о тех или иных верованиях, повериях и, как правило, схематические пересказы быличек. Сами же тексты приводятся очень редко. Не удивитель­но, что и в основных трудах, посвященных на­родным верованиям,— не только в «Поэтических иоззрениях славян на природу» А. Н. Афанасьева, по и в более поздней работе С. В. Максимова ■<1 1ечистая, неведомая и крестная сила» и даже в исследованиях Д. К. Зеленина — мы не только не пнходим анализа текстов быличек, но даже и по­становки вопроса о жанровой природе или о худо­жественной значимости суеверных рассказов.

Таким образом, при изучении жанровых осо­бенностей их приходится опираться на хронологи­чески крайне ограниченный материал, а именно на записи этих рассказов, сделанные в самом кон­це XIX и начале XX в., так как большинство материалов, записанных в советское время, естест- менно, свидетельствует уже о распаде жанра, об утере им самого основного признака — веры в до­стоверность рассказанного. Для текстологического анализа пригодны публикации П. С. Ефименко, li. Н. Перетца, П. Г. Богатырева, Н. Е. Ончукова, Д. К. Зеленина, Б. М. и Ю. М. Соколовых, не­многие записи, хранящиеся в архивах. Лишь эти, сравнительно поздние источники дают возмож­ность поставить вопрос о быличке как об особом жанре, отличающемся, с одной стороны, от преда­ния или бывальщины, т. е. от суеверного фабула­ми, а с другой — от поверья, типа зафиксированно­го А. А. Блоком поверья бобловских крестьян «Она мчится по ржи»³². Поверье является либо обобщением каких-то представлений, либо еще не оформившимся в отдельный рассказ сообщением, (быличка же — рассказ о конкретном случае, бази­рующийся на верованиях и связанных с ними по- иерьях.

^|;' «Литературное наследство», т. 27—28. М., 1937, стр. 322.

19

При анализе жанровых особенностей быличек следует учитывать и особые условия их бытова­ния. Рассказывание их никогда не является само­целью, они возникают «по случаю», вызванные той или другой житейской ситуацией или особой психологической настроенностью рассказчика и его слушателей. Обычно одна быличка влечет за со­бой цепь аналогичных рассказов, так как содер­жание былички, в отличие от сказки, не исчерпы­вается рассказанным, не ограничивается рамками одного сюжета, а выплескивается за их пределы, настраивая слушателей на восприятие дальнейших впечатлений от неизвестного, таинственного и страшного мира.

Братья Б. и Ю. Соколовы указывали на то, что былички особенно популярны среди охотников, рыболовов, частично — солдат, т. е. у людей, пе­реживающих «большое накопление впечатлений, таинственность и жуть природы». Следует при­бавить к этому перечню еще лесников, пастухов, горнорабочих.

Исследователь должен учитывать особую атмо­сферу, в которой только и мыслимо существова- ~ние быличек.~Вне этой атмосферы они не только теряют свое этическое и эстетическое воздействие, но перестают быть объектом исследования. Выр­ванная из контекста быличка не является уже живым фактом устной прозы.

Александр Блок, говоря о поэзии заговоров и заклинаний, воссоздал с необычайным мастерством ту внешнюю обстановку и те душевные пережи­вания, среди которых они могли возникнуть, т. е. ту же самую атмосферу, в которой живут и бы­лички. Чтобы ощутить мир народных суеверий, пи­сал он, «необходимо вступить в лес народных поверий и суеверий и привыкнуть к причудливым и странным существам, которые потянутся к нам из-за каждого куста, с каждого сучка и со дна лесного ручья» ³³. В быличках открывается именно тот особый мир, в котором «все стихии требуют

Александр Блок. Собрание сочинений, т. 11. Л., 1934 стр. 134.

20

особого отноиения к себе, со всем приходится исгупать в какой-то договор, потому что все имеет образ и подобие человека, живет бок о бок с ним не только в поле, в роще и в пути, но и в бревенчатых с генах избы» ³⁴. Атмосферу эту сумели воссоздать и Л. Н. Афанасьев ³⁵ и С. В. Максимов ³⁶. О непосред- ( гвенном общении реального и потустороннего ми- 1>.|, характерном для содержания быличек, говорит и К. Ранке: «Здесь живет чудо в многообразных тоих проявлениях и разнообразных воплощениях, живет среди людей со своим волшебством и призра- к 1ми: домовой в доме, колдунья по соседству, водя- iif.ii в деревенском пруду, великан в ближнем зам­ке и т. д.» ³⁷

К. Ранке указывает на то, что подобная тесная | пизь двух миров возможна только при восприятии

• игрхъестественного как реальности, как достовер­ного факта. Мистическим содержанием быличек оп- |и дгляется их психологическая настроенность как I>.и[< каза не только об удивительном, но и страшном, ■иупсом. Поэтому утерей предпосылок для возник-

......  суеверных рассказов, исчезновением веры

м демонологические существа, невозможностью

■ шпкновения необходимой для развития быличек .|(|.)й атмосферы и объясняется их деградация и щрапие в наше время.

Хотя былички, как и другие жанры несказочной "I-" 4ii, действительно, как утверждает швейцар- | гни исследователь М. Люти³⁸, являются чем-то

• |ч дннм между формой и бесформенностью, в этой |» ■ форменности», которая, на мой взгляд, явля-

I  пн «-..оеобразной формой этого жанра, можно па- шнм'П) определенные стилевые закономерности.

( шн-обраэие формы быличек определяется тем, нм .'то рассказы о столкновении человека с поту-

¹ I Лм же, стр. 185.

*  и А. Н. Афанасьев. Поэтические иоззрепиа славян на

*   I j ■                     (У, Т. I—III. М., 1865—1869.

1'м ( В. Максимов. Нечистая, неведомая и крестная

*им.. СПб., 1903.

I   I / Kunke. Betrachtungen zum Wesen und zur Funklion

■   It M.ucliens. «Studium Generale», 1958, N11, S. 656. /W iv Uitlii. Gestalt und Er7.aliKvei.se der Volkssage. «Sagen          I ilui’ Deutung». Gottingen, 1965, S. 11—27.

21

СТоронйим мйром, рассказы не только о чем-то Не­обыкновенном, но необъяснимом и страшном. Ста­вя знак равенства между былями, быличками и бывалыцинами, В. Я. Пропп по этому поводу пи­шет: «Это рассказы, отражающие народную демо­нологию. В большинстве случаев это рассказы страшные» ³⁹. Эту же сторону суеверных рассказов отмечает и К. Ранке, распространяя ее без доста­точных оснований на все категории несказочной прозы: «Оии темны, мрачны и тягостны. В них — ужас перед потусторонним миром»⁴⁰.

Несмотря на то, что эстетическая функция в бы- личках вторична и стилистические средства в них менее выработаны, чем в сказочных жанрах, мож­но все же обнаружить их жанровые приметы не только в содержании и системе образов, но и в композиционных и изобразительных средствах. Структура былички, ее композиция, система ее об­разов, поэтические приемы, портрет, пейзаж, об­раз рассказчика — все это определяется основной функцией быличек, подчинено главной задаче — доказать, утвердить, подкрепить то или иное ве­рование. Поэтому быличка всегда носит характер свидетельского показания: рассказчик либо сооб­щает о пережитом им самим случае, либо ссыла­ется на авторитет того лица, от которого он об этом случае слышал (например: «Мужик Кузь­мин рассказывал мне и божился»⁴¹). Своеобраз­ным «лирическим героем» былички является «свидетель», и образ этого свидетеля, его вера в достоверность рассказываемого, его потрясен- ность встречей с существами потустороннего мира всегда в ней наличествует независимо от то­го, рассказывается ли она от первого лица или является переложением рассказа соседа, отца, деда.

Поскольку в быличке обычно говорится об ис­ключительном случае, нарушающем течение нор-

³⁵ В. Я. Пропп. Жанровый состав русского фольклора,

стр. 60.

'•° Kurt Ranke. Betrachtungen..., S. 565.

⁴¹ П. Ефименко. Демонология жителей Архангельской гу­

бернии, стр. 52.

22

mi мной жизни, в подавляющем количестве бы- м|'*к после одной-двух вводных фраз словом мдруг» или каким-либо равнозначащим ему, или i.r интонацией, передающей неожиданность, на­чин.и-тся кульминация повествования. Например: Ходила я с матерью в лес, вдруг вижу...»⁴²;

I 1гнестки моей Катерины мать ходила удить, || i|>vr слышит...»⁴³; «Ходил полесовщик по лесу,

| 1|>глял птицу и пришел в избушку, вытопил, по-

I  i .i пил варить птицу, а сам лег на лавке, отды- н.н’Т. Вдруг залаяла собака на дворе, и ви­ни^-...»⁴⁴; «Мужик идет лесом... вдруг как засвис- iiii^- п захохочет на весь лес»⁴⁵; «Лошадь встала... И ii'vr как с саней что-то повалилось, ровно же- v п иуд, и покатилось, и застучало в сторону» .

II   хищный композиционный прием типичен для ьмлнчск разных циклов, является своеобразным

м| пи им местом».

Ггм, что быличка рассказывает о страшном, пп|1гдсляется и преобладание в ней, в отличие от 11II Вчи, трагического исхода: после встречи с ле­шим, русалкой, водяьым, хозяином земных недр ■и мшгк начинает задумываться, становится мрач­ным, угрюмым, чахнет, пропадает или даже гиб- П1 I Таинственность содержания и трагичный фи- н.I< былички, ее близость к кошмару и словиде^

•            •щи определяют многие детали повествования,

■ угубляющие ее зловещий смысл, в частности

11  I п.таются в характере пейзажа и диктуют опи- 1ЦПС времени. В подавляющем числе быличек ■и г события происходят п темноте: в сумерках, •и 'п-ром, ночью, в туман, призрачную «месячную» nii'iii Место действия — обычно уединенное, пус^ мишки- место, кладбище, болото, берег реки, мель-

. ...... hi плотина, заброшенная шахта. Рассказчик

им (чгркивает зловещность обстановки,___________ мрачность

и. и i.i;k:i («Река, ельник угргомышГ) ".

I iM же, стр. 51.

I iM /rtc.

I iM же, стр. 52.

т>*|"| Пушкинского дома, колл. 168, п. 2, № 46, л. 4.

I    I ii.r, № 36, л. 16.

II    I Ончуков. Северные сказкн, стр. 464—465, № 198.

гз

Своеобразно дается в быличке портрет демони­ческого существа, о котором ведется рассказ. В подавляющем числе быличек портрет нарочито неопределенен и построен на каком-то одном приз­наке: рассказчик не называет того, кто ему встре­тился, он упоминает только, что кто-то захохотал, загремел, застучал, мелькнул над рекой, прикос­нулся к нему лохматой шерстистой лапой, захло­пал в ладоши и т. д. («Кто-то большой, черный, косматый в сенцах стоит») ⁴⁸. Поскольку рассказ воспринимался слушателями, которые знали о су­ществовании лешего, домового, водяного, то для всех было ясно, о ком идет речь. Очевидно, неко­торую роль играл в данном случае и запрет назы­вать нечистого по имени.

Однако встречаются былички, в которых при­сутствует детализированный зрительный образ, например, лешего вышиной с дерево, в белой ру­бахе, или русалки с зелеными волосами, лохмато­го домового, маленьких, как дети, но шерстистых чертенят.

Действия демонических существ в наибо­лее типичных быличках очень просты: показа­лось, захохотало, защекотало, завело и т. д.

Однако действия героев — демонических су­ществ— могут усложняться, приобретать психоло­гическую мотивировку. В таком случае простой эпизод разрастается в сложный сюжет — меморат превращается в фабулат, рассказ выходит за жан­ровые границы былички, становится бывальщиной. Это уже истории о лешем, водяном и русалке, а не свидетельские показания о встрече со сверхъесте­ственным существом, как это характерно для бы­лички.

Желание рассказать как можно убедительнее, до­стовернее приводит к тому что вводятся детали, материально свидетельствующие, что это был не сон. Реалии эти сплошь и рядом превращают бы- личку в бывальщину, а иногда даже в сказку.

⁴⁸ Архив кафедры фольклора Московского государственно­го университета. Воронежская экспедиция 1956 г., записи В. Н. Басилова,

Иногда простейшая быличка контаминируется С ¹ мч- сложной, причем контаминация оправдыва-

III   н рксуждением: «Это еще не чудо, а вот это ■и in». Например, у охотника воскресает и уходит iiiii.ni и выделанная куница — он отправляется in м д за ней узнать большее чудо, и наконец про-

.......  дома ⁴⁹. Аналогичен рассказ, как убитая

и к.1 (IcirtHT за охотником, превращается в чёрта и in 11 I его домой⁵⁰. В результате контаминации бы- М1ЧМ1 превращаются в бывальщины, или, в зависи- ||и in от установки рассказчика, в сказку.

I liскольку подлинная быличка является бесхит- ...... .  свидетельским показанием, она большей

11 ю одноэпизодна и невелика по объему. В этой циничности и скупости деталей — особенность inn и-готической потенции, которую, несмотря на и I |||1пстепенность художественной функции в ней, in I г г п себе быличка. Чем больше деталей в былич- .(I, mi м (ложнее ее сюжет, тем дальше она отходит и мгмората, тем ближе она к развлекательному по-

....................... В устах сказочника-краснобая она

•пи in мообще теряет основной жанровый и даже .. ..nii.il признак — доминантной становится эсте- 1 п'и I к.1я функция. Рассказчик уже не стремится и мп кно точнее информировать слушателей о | ||.||||иом, непонятном происшествии, а хочет раз- iiii 'м. их .занятным рассказом о том, скажем, как

.....  | иорил с лешим из-за репы. Быличка исчеза-

I или его нее появляется бывальщина или сказ-

■II Гг исполнитель демонстрирует свое мастерст- и I I ’.и-сказчик же былички сообщает ее не потому,

............................  мастер слова, а потому, что знает факт,

•  I in.mi,iii внимания и удивления.

I л и русской устной прозы, так же как, по на-

■            мщд'Лшим П. Г. Богатырева, и для словацкой, | ■ hi in н-п, персонажей былички и сказки — случай

...... м.по редкий, но для некоторых других наро-

|■ «и .но явление обычное. Например, южносла-         ........  пплы встречаются и в героическом эпосе,

I     и /' I Соколовы. Сказки и песни Белозерского края,

||. Z'Jt 294, №158.

I iM >м-. пр. 128, № 68.

25

и в балладах, и в сказках, а мордовская хозяйка леса — вирява — является популярным сказочным персонажем. В русском фольклоре одни мифологи­ческие образы встречаются только в былинках и бывалыцинах, другие в разных жанрах.

Былинкам, тесно связанным с народными по­верьями, свойственно ярко выраженное националь­ное своеобразие: в русской крестьянской избе, овине, конюшне живет и шутит свои шутки домо­вой; в непроходимые чащи русских лесов и топи болот заводит одинокого путника леший; сидя на мельничной плотине, на берегу лесных речек, расчесывает свои длинные волосы и заманивает свои жертвы русалка. Нередко леший одет в длин­ную мужскую белую рубаху, а русалки даже «в хол­щовых рубашках, рукава широкие, вышитые» ^м.

К русским быличкам и бывальщинам очень близки суеверные мемораты белорусов и украин­цев. Рассказы разных народов о мифических существах отличаются друг от друга только дета­лями, локальными особенностями, ассортиментом образов, конкретным набором сюжетов, но не жан­ровыми свойствами. Так, южнославянские рас­сказы, русские былички и бывальщины, эстон­ские предания, мордовские сказки о хозяине или хозяйке леса отличаются друг от друга обрисовкой и характером основного персонажа и вместе с тем глубоко родственны друг другу в силу типологи­ческой общности самого жанра — мифологическо­го рассказа, суеверного мемората или фабулата. Описание обстановки, пейзажа, упоминания быто­вых предметов придают былинке национальный колорит. Однако отличия эти не являются жанро­выми. Жанровые особенности русских быличек, как и суеверных меморатов других народов, едины в той же мере, как в принципе являются сходны­ми, несмотря на различие конкретных систем, и те языческие верования, которые лежат в их основе. Былички, поскольку они связаны с определенной

⁵¹ Запись Э. В. Померанцевой, сделана в 1966 г. в дер. По- тапово Рузского р-па Московской обл. от 65-легней Н. И. Косаревой.

26

ii'i пгостью, определенными лицами н определен-

......  верованиями, отличаются своим ярким ло-

*■ -I л i.i! i>iM колоритом, вместе с тем они даже в боль- in* м гтгпени, чем сказки, интернациональны по сво- |'мv характеру.

1чхкие устные рассказы о мифологических пер-

......  до сих пор не оценены как своеобразное

■ ntriiiie искусства, оцно из ярких проявлений мно- 1>||.чия народной устной прозы. Они интерес­ны не только как документ, свидетельствующий о

•            | м-им их верованиях, но и своей, пусть неосознан- || шоеобразной художественной формой. Не

..........  v ли были так часты и обращения к ним иа-

,ш1ч писателей, даже столь различных по своему

I in чин-! кому методу, как Пушкин и Блок, Турге-       Горький, Брюсов и Бунин.

РАССКАЗЫ О ЛЕШЕМ

Поверья о лешем издавна привлекали к себе вни­мание русских исследователей. Уже в конце XVIII и в самом начале XIX в. авторы трудов, посвя­щенных мифологии славян, не только упомина­ют лешего как одного из наиболее распространен­ных образов «древнего баснословия», но указывают и на общность представлений об этом славянском демонологическом существе с мифологическими об­разами других народов, в частности с античными сатирами '.

На протяжении XIX — XX вв. русские этно­графы и фольклористы неоднократно останавли­вались на образе лешего, пересказывая поверья о нем, описывая его внешний вид и его действия. Сводки с этими данными мы находим в общеиз­вестных трудах А. Н. Афанасьева², С. В. Макси­мова ³, Д. К. Зеленина ⁴. В последние годы изуче-

( * Г М. Попов].'Описание древнего словенского баснословия. ] СПб., 1752; Г Л/. Д. Чулков]. Краткий мифологический j лексикон. СПб., 1767; [он же]. Словарь русских I суеверий. СПб., 1782; [он же]. Абсвега русских суеве- ' рий. СПб., 1786; А. С. Кайсаров. Славянская и россий- ) ская мифология. М., 1807, 1810; Гр. Глинка. Древняя

¹  религия славян. Митава, 1804; П. Строев. Краткое обо- ‘ зрение мифологии славян российских. М., 1815.

²  А. Н. Афанасьев. Поэтические воззрения славян на при­роду.

³  С. В. Максимов. Нечистая, неведомая и крестная сила.

⁴  Д. К. Зеленин. Очерки русской мифологии. Пг., 1916; он же. Russische (ostslawisclie) Volkskunde. Berlin, 1927.

28

пне русской демонологии как бы подытожил ¹ Л. Токарев⁵.

Русскими поверьями о лешем неоднократно ин- и |>гсопались и зарубежные ученые, например, не-

■            и IIкiiii исследователь Маннгардт⁶, а в наше вре- чи Л. Рёрих⁷ и Сл. Цешевич⁸. Во всех этих ра- .1111.IX, относящихся к разному времени, написан­ный представителями разных научных направле­нии. подчеркивается общность образа лесного ду-

■    разных народов и высказываются более или || игч- убедительные предположения о его проис- п/кдсини. Одни исследователи считают его духом .' .1. порождением культа растительности, дру- | нг хозяином леса, покровителем зверей и птиц.

I 1"( м дняя точка зрения убедительно мотивируется и i'.iiiotc Л. Рёриха.

' решительно поздний по своему происхожде-

■        11                               птропомооФиый обоаз русского лешего очень'.

,.'.|.г|| и сочетает в себе элементы разных куль-к

•            |hi однако черты повелителя лесного хозяйст- IIU ииствительно в нем доминируют. Недаром он ы (*f лко появляется в сопровождении стада волков,

... |•• гоняет с места на место зверье и птиц, охра-

II и ■ I ICC от охотников и т. д.

I  l.iiipHMep, в поверьях Смоленской губернии,

| шнг.шных в конце XIX в., подчеркивается, что

Сппик — хозяин леса, что лесные звери ему под- мин мы. В каждом лесу, по убеждениям смолен-

■I ич крестьян, был свой лесовик, он заключал до- I. in 111iii с охотниками

И одном рассказе, записанном в Вологодской '«•прими, леший выпивает в кабачке ведро водки                                 дальше стадо волков¹'. Н. Мендельсон

•     I. Токарев, Религиозные вероп.шня восточнослаинн-

I п м.фодов XIX — начала XX века. М., 1957.

II      Mtmnhtirdl. Wald und Feldkullc. Berlin, 1877

I l ilirich. Die Sagen vom I Irrrn der Tiere. Kiel — Berlin, I'Kil

'■/              Lcsnici -—leskovaCki Sumski duhovi, 1965.

I in дарственный музей этнографии, фонд Тенншева (да-

I МЭ, ф Т), Смоленская губ., корр. Кушнеров, in II ?К, п. 200, лл. 5—6.

I  М. >, ф. Т, Вологодская губ., корр. II. Попов, разд. Ж и «0. л. 4.

29

записал в Рязанской губернии следующий рассказ дряхлой старухи: «К кабатчику ночью пришел мужчина в звериной шкуре и с толстой дубинкой, Выпил водки и пошел. Кабатчик вышел и увидел зверье. На его вопрос мужчина сказал: «Это я то­варищу в карты проиграл и теперь иду долг пла­тить».— «А кто ты такой будешь?» — «Я—царь лесной» ^и.

В Калужской губернии старуха рассказала со­бирателю, как перед лесным пожаром леший, тру­бя в рог, перегонял зверей: «Гляжу, валят из леса медведи да с ними волки, лисицы, зайцы, белки, лоси, козы — одним словом всякая лесная жив­ность и каждая своей партией, с другими не ме­шается, и все мимо меня с лошадьми, и не смот­рят даже на нас, а за зверьем и «сам» с кнутом за плечом и рожком в руках, а величиною с большую колокольню будет» ¹².

Признавая сложность образа лешего (лесовика, лешака, лисуна, лесного хозяина), С. А. Токарев предполагает, что он создан славянином-земле- дельцем ¹³. Однако его доводы, что именно земле­делец боялся леса и поэтому населял его в своем воображении страшными существами, недостаточ­ны. В той же мере образ этот мог быть создан и скотоводами. Недаром столь многочисленны рас­сказы о договорах лешего с пастухами. Наиболее же вероятно появление культа хозяина леса у охотников. Не только русский леший, но и несом­ненно близкие ему персонажи в мифологии дру­гих народов, такие, как античный пан, сатир, си­лен, фавн, эстонский лесной дух, югославянский волчий пастырь, скандинавские скугсмен и юлбок, мордовская вирява, как правило, не связаны с культом растительности, а являются прежде все­го хозяевами лесного зверья. «Несмотря на регио­нальные различия лесных духов,— справедливо утверждает Л. Рёрих,— родственные и схожие

¹¹ ГМЭ, ф. Т, Рязанская губ., корр. Н. Мендельсон, разд.

Ж, п. 200, л. 3.

¹² ГМЭ, ф. Т, Калужская губ., корр. К. Сурнапов, отд. Ж,

п. 200, л. 21.

¹³ С. А. Токарев. Религиозные верования..., стр. 79.

30

I ' пип,I давали основание для установления парал- м м п и этиологическом материале, связанном с шин hi гелем лесных зверей» ¹⁴. Каковы бы ни были и и,mi представлений о хозяине леса, покровителе ,и in,IX :шерей, образ этот может быть назван

пн          поэтому разнообразные по времени

мшммшпения и по жанру рассказы о лешем в

•  ищи своей действительно могут быть отнесены чи ннейшим видам народной прозы¹⁵. Дошед- II' .ие до нас лишь в поздних записях восточно- ипшекие рассказы о лешем несут в себе, иаря- < глухими отзвуками древнейших представле­нии, преимущественно черты более поздних эпох.

I | ли мы сопоставим с русскими рассказами о , ни м суеверные мемораты и фабулаты белорусов и краинцев, мы не удивимся их чрезвычайной и mi тети друг к другу — она объясняется общ-                          народных верований, условий жизни,

I  1 ми уры. Близок лисуну или лисовику — пастырю HiiMiMi — в украинском поверье и образ югославян-

.......  нолчьего пастыря, а оба в той или иной ме-

|м I хидны с русскими поверьями о св. Юрии или II»| <i 1»см пастыре Егории. Однако суеверные рас- . 1ш п,1 нс только южных и западных славян, но и

■    v i n к народов отличаются от русских и друг от ipw.t только конкретными образами, ситуация­ми, аксессуарами, но отнюдь не самим своим су-_ пи I I ним, не характером "’своего соотношения с к in гнительностью и не жанровыми свойствами. Mie .»ти рассказы глубоко родственны друг другу

<илу типологической их общности: не только itI •• диосылки возникновения суеверных рассказов, и,, н их функция, сфера их бытования совпадают, hi шда и совпадение основных закономерностей и ч структуры. Существенно и наличие среди них ■и называемых бродячих сюжетов. Конечно, обш­ит и, эта не исключает их национального своеоб-

II ■ hi>■. Мордовская вирява, немецкие моховые шрушки (Mooswcibchen), югославянский волчий

н и гирь, русский леший при множестве общих черт

I   Itiihrich. Die Баден vom Herrn der Tiere, S. 349.

I'iiM же.

31

обладают характерными, неповторимыми особен­ностями. Близость друг к другу, даже общность демонических образов, живущих в представлении разных народов, не лишает их национального своеобразия: каждый из этих образов имеет свои особые черты, рассказы о нем отражают жизнь и быт того или другого народа.

Русские рассказы о лешем пользовались исклю­чительно широким распространением. Собиратель П. Птицын отмечал, например, что в Орловской гу­бернии «ходит масса рассказов про леших» ^1С.

Корреспондент Тенишева из Калужской губ. со­общал, что «леший живет во всяком большом ле­су». «Существует много рассказов среди мужиков кого, когда и как леший пугивал»,— писал коррес­пондент из Вологодской губернии ¹⁷.

Рассказы о лешем — яркая страница именно русского фольклора, отмеченная особенностями народной прозы, особенностями, раскрывающимися в комплексе их жанрового состава, ассортимента сюжетов, характера тем, образов, повествователь­ных приемов, бытовых деталей.

Поверия о происхождении духов стихий сходны у всех восточных славян (большей частью в рас­сказах говорится о том, что лешие и русалки — это проклятые люди или заложные покойники). В от­дельных, явно поздних по своему происхождению повествованиях, являющихся уже постулатом жи­вущих в сознании народа представлений о демо­нических существах, это проклятые богом «у зача­тия свету надоевшие ему своими приставаньями ,,нехрещеные“» ¹⁸ или же низвергнутые богом с не­бес ангелы («Они так стремительно летели вниз, что всюду падали на крыши домов, в леса, в воду, и где какие упали, так и остались. Те духи, что попадали на дома, стали называться домовыми, что

¹⁰  ГМЭ, ф. Т, Орловская губ., корр. П. Птицын, разд. Ж, п. 200, л. 1.

¹⁷  ГМЭ, ф. Т, Вологодская губ., корр. П. И. Васильянов- ский, разд. Ж, п. 200, л. 1.

¹⁸ В. Н. Добровольский. Смоленский этнографический сбор­ник, ч. 1. СПб., 1891, стр. 87—88, № 20.

32

if лг-- .* лешими, что в воду — водяными») ^,9. Не- шгнно позднего происхождения рассказы о том,

1        д.1м постеснялся показать богу целую ораву цинк детей и часть из них спрятал. Эти спрятанные in I делались силой темной: хозяевами по.домам,

           по лесам, полевыми по полям, водяными

пи подам, где которому бог жить произвел» ^го.

11|И1неденные рассказы были единичными, бо- . |• пространенным стало представление, что пт. -это проклятые люди, чем определялась и hi I |>и|||>морфность их образа.

• *||исаиия внешнего вида лешего и его поведе-

■    • данные исследователями уже в XVIII в., ни и ш-рждаются точными записями XIX — нача- «и Х п. и теми рассказами, которые встреча- ,■ .1 и кое-где и до сих пор.

м incro рога, козлячьи ноги (недаром оп шипи, и рядом выступает как нечистый, как | |и). Он меняет рост в зависимости от того, идет

.... hi лесу,— тогда он вровень с_самыми высо-

ими деревьями, или по лугу,— тогда он вровень

■    |i.iitiui. Иногда образ этот приобретает неожи-

II  и и iiii- конкретные детали: «Сама, батюшка ты ш. 1шд( ла, такой большущий, пребольшущий.

III   мим на нем большенная такая, широкая»²¹. I|nmii корреспондент в той же Новгородской гу-

|И1пп записал, что «дедушка лесовой — огром- in.iti < ырик с длинною седой бородою, в белом с hiti|*| iis IIiMII рукавами балахоне, большого роста, но щи.г г показаться очень маленьким». Наконец,

. .м . II. Вересов записал такие детали в порт- (и 14 м-шего (он опять-таки в белой рубашке, в шип): «Волосье-то на голове долгое-долгое, а все

■ i п> р.и трепалось, как холмина, а сам-то большой-

о 40

111 *« 1к) АЬШОИ» .

¹     II /Г Пианов. Жизнь и поверья крестьян Купяиского и i/(ii Харьковской губ. «Сборник Харьковского истори- ■ филологического общества». Харьков, 1907, стр. 27.

I1   Добровольский. Смоленский этнографический сбор- IIт.. I, стр. 87, № 19а и 19б.

I  Mil. 1(1. Т, Новгородская губ., корр. А. Васильев, разд.

■     К и >00, л. 10.

I  IM ЦП-, корр. П Вересов, разд. Ж, п. 200, лл. 4—5.

и I IciMi'ji,-шцека

33

Согласно поверьям, леший мог явиться зверем, жеребцом, птицей, человеком, даже грибом. Он пугает людей хохотом, бьет в ладоши, уносит де­тей, «заводит» путников.

В одном из рассказов, записанных в Смолен­ской губернии, лесовик был ростом с большое де­рево, толщины такой, «что девки вокруг его хоть хороводы води»²³. В другом рассказе из той же губернии — он был высоким, с белой бородой, в высоком колпаке, с кнутом, которым пощелкивал, нередко гнал стадо волков (перекликается с об­разом волчьего пастыря Егория) ²⁴.

А вот портрет, нарисованный орловской кре­стьянкой: «На дереве сидит. Старый, старый, как человек. Бородища длинная, голый, вот как есть человек, а руки-то волосатые, мохнатые»²⁵.

Конкретный образ лешего вырисовывается в бы­линках, бывальщинах и сказках. В зависимости от функции повествования он меняется, однако доми­нанта его — лесной дух, нечистая сила — сохра­няется. К сожалению, точные записи русских рас­сказов о лешем известны нам лишь с конца XIX в.²⁶ Рассказы эти интересны не только сво­им содержанием, но и своеобразием своего худо­жественного метода, своими жанровыми особенно­стями, тем, что они стоят на грани двух основных видов устной прозы — сказки и предания. В за­висимости от основной тенденции — установки на вымысел или на достоверность — эти рассказы от­носятся к той или другой категории устных по­вествований. В большинстве своем они принадле-

²³ ГМЭ, ф. Т, Смоленская губ., корр. Строганов, разд. Ж, п. 200, л. 3.

²⁴ Там же, корр. И. Гринев, разд. Ж, п. 200, стр. 13.

²⁵ ГМЭ, ф. Т, Орловская губ., корр. А. Полторацкая, отд. Ж, п. 200, лл. 3—4.

²⁰ П. Ефименко. Демонология жителей Архангельской гу­бернии. .«Памятная книжка Архангельской губернии на 1864 год». Архангельск, 1864, стр, 49—61; В. Перетц. Де­ревня Будогоща и ее предания. «Живая Старина», т. IV, вып. 1, 1894; Н. Е. Ончуков. Северные сказки; Б. и Ю. Соколовы. Сказки и песии...; П. Г. Богатырев. Веро­вания великорусов Шенкурского уезда. «Этнографическое обозрение», 1916, № 3—4.

34

| .и к тому виду устной прозы, главной чертой ко- м'||Г»г(> является установка на достоверность.

I н'м ыная часть рассказов о лешем — былички.

■ Ьш, как правило, сводятся к самому элементар- iihmv репортажу о встрече рассказчика с лешим, ирцдс: рассказчик верхом ехал по лесу, «вдруг

ип ir большущего мужчину, который захохотал n I ihtii лес и пропал». Или: в лесу ему привидел-

* м мужчина в длинной белой рубашке, «да как мцпчочст»²⁷. Часто информаторы рассказывают, н‘л ими видели лешего во сне, что встретили его, I »притаясь домой под хмельком, в виде большо- и» мужика, сразу же исчезнувшего, как только они I«гкрестились, что видели «долгого мужика», что

w 9R                                                                                     о

нм показался лешии» , рассказывают, как лешии и»-1 пьяного в бочаг²⁹. Нередко в этих рассказах | muii принимает облик знакомого, соседа, поме- |||niwI, даже предводителя дворянства и дьякона.

II  |Т>орнике НТК С’лчукова приведены много- (|■• м 1гпые рассказы охотников о том, как леший in 11 и а их по лесу, пугал хохотом, шумом, хло- .. .л.гм п ладоши, как разговаривал с ними, как »in и 1 деревни ребенка или девушку. Один охот- имк. например, рассказывал, как встретил на мос-

а г in гко, как обругал его и выстрелил в него ми пгпашку», тот «заграял да потерялся»³⁰.

■    11|-|к тц зафиксировал рассказ о том, как леший iiifii.ni стучался к лавочнику³¹, П. Г. Богатырев — |||Ц |-к.г1 пастуха «как он не поглянулся лешему» и , .1 i гп водил по лесу»³². Интересно, что суевер­ии! мемораты говорят и о коллективных «встре­чи ч I лгшим. Таков, например, рассказ, записан­ным п.I Севере, о том, как леший пугал молодежь,

111I'M и.нмную во время сенокога в лесу: «Идет кто- ||| it ганкат. да снишгаит». Увидели сперва чер-

М. Смирнов. Сказки Костромской облает.. (1900

I  ¹’ii гг.). Архив Пушкинского дома, колл. 168, п. 2, Nw 1*>. . 4.

¹  II Г Ьпгатырсв Верования великорусов..., стр. 48—49.

II   М ( мирное. Сказки Костромской области, № 39, л. 20.

II   /■'. (hntijKoe. Северные сказки, стр. 464— 465, № 198,

^г»05 -506, № 235, стр. 552, № 272, стр. 590, № 299. ^J /I II Нсрстц. Деревня Будогоща..., стр. 6.

II     /* Богатырев. Верования великорусов..., стр. 51.

35                                                                         2*

ную собачку, а потом кого-то в белой рубашке, «смотрит, смотрит, да как захохочет. Только по ле­су раздалось, покатилось. Потом повторилось и пошло опять той же дорогой. Пошло и пошло и ушло» ⁸³.

Очень распространены былички о том, как ле­ший, чаще всего приняв вид старичка, подсажива­ется на сани или на телегу — лошади останавли­ваются, никакие усилия кучера не могут их сдви­нуть с места. Однако не успел кучер сказать: «Что такое, господи», как лошади рванулись, дуга разлетелась пополам и старичка как не бывало³⁴. Согласно поверью, избавиться от лешего можно было не только господним именем, но и матерной руганью, а также если выстрелить в него медной пуговицей³⁵. Спастись от лешего можно, если его рассмешить. Так, например, рыбак, увидев лешего над лесным ручьем, кричит: «На эти бы нишша да красные штанишша». Леший хохочет и пропадает, рыба начинает ловиться³⁶. В Новгородской губер нии в конце XIX в. был записан рассказ о том, как бабы в лесу спаслись от лешего таким же об­разом: «А сам-то хохочет, а сам-то хохочет: „Ха-ха-ха!¹¹ Посмеялся и запел песнь, слов-то не разберешь, и долго в лесу хохотал» ³⁷.

Сами сюжеты быличек о лешем довольно одно образны, фабула их проста и незамысловата: рас сказчик видит лешего в лесу, слышит его шаги или смех, леший заводит его, пугает, недобро шу тит с ним, подсаживается к нему в сани, уводю ребенка.

Однако вместе с тем желание рассказать ка» можно убедительнее, достовернее заставляет рас сказчика вспоминать детали происшествия, мело чи, как бы уточняющие свидетельское показание

³³ Архив Пушкинского дома, колл. 66, п. 1, № 9, 2f

³⁴ В. М. Смирнов. Сказки Костромской области, № 3t лл. 16—17.

³⁵ Там же, № 45, л. 3.

^зл Б. и Ю. Соколовы. Сказки и песпи Белозерского кр;п стр. 72, № 47.

³⁷ ГМЭ, ф. Т, Новгородская губ., корр. А. Васильев, раз, Ж. п. 200, л. 10.

36

Леший

Лубок середины XIX в.

I Ьшрнмер, в рассказе о том, как крестьянин встре­тил лешего, принявшего облик его соседа, рассказ­чик отмечает, что у мнимого соседа узды «на солн- цг Алсстят». В этом рассказе леший не назван, дан плпп только его признак: «Захохотал ха, ха, ха, ншш не может найти»³⁸. Слушатель, верующий, как

^II  //. /5. Ончуков. Северные сказки, стр. 505, № 235а.

i%M) л&сное. ПОЙ?М АНО весною:

4&.

37

и рассказчик, в существование лешего, по этому признаку сам находит разгадку странного проис­шествия — встретил соседа, а сосед на самом деле никуда не ходил. Именно этот один штрих делает рассказ быличкой о лешем. Хохот является отли­чительной чертой в облике лешего. Остальные же детали придают рассказу необходимую достовер­ность. Один только померещившийся голос: «Вставай, пошли!» — достаточен для того, чтобы женщина, собиравшая ягоду, поняла, что ее пуга­ет леший. Функция остальных подробностей — лес, болото, тишина, женщина с бураком в руке — удо­стоверить, утвердить правдивость рассказа.

Такова же и быличка о том, как леший пел : «Ах как жаль во сыром бору стройну елочку рубить». Здесь страх заставляет путников невидимого пев- ца принять за лешего .

Быличка большей частью невелика по размеру, одноэпизодна, лаконична. Тем весомее в ней каж­дое слово, каждая деталь, каждый штрих в обрисо­вке обстоятельств дела и описании самого собы­тия. Например, когда караульщик на карбасе слышит, что «кто-то по грязи идет, тяпается: тяп, тяп, тяп» — эта деталь должна передать слушате­лю ужас караульщика, вызванный этими странны-

40

ми ночными звуками .

В русском фольклоре распространены и более сложные рассказы о лешем — бывальщины — суе­верные фабулаты.

Среди бывальщин большое количество расска­зов о том, как леший похищает детей, чаще всего в результате неосторожных слов или проклятий, произнесенных матерью.

В Ярославской губернии А. Баловым был запи­сан рассказ о том, как проклятую матерью девуш­ку целый год водил леший — «вольной», а также о лешем, который в результате проклятья умертвил девочку⁴¹. Но чаще рассказ о похищении имеет

³³ ГМЭ, ф. Т, Калужская губ., корр. К. Суриаков, разд. Ж, п. 200, л. 21.

⁴⁰  Н. Е. Ончуков. Северные сказки, стр. 506, № 235д.

⁴¹  ГМЭ, ф. Т, Ярославская губ., корр. А. Балов, разд. Ж, п. 200, л. 1.

38

in i мпумй конец. Так, например, в одной бываль-

.... in л.чпий уводит девок, они живут у него двена-

<            11 • ii 11> InпСи и возвращаются благодаря помощи кол»

III В другой в наказанье за кражу овцы ле-

.... и мюднт сына мужика в лес, где он живет с

 ......  ^/13. Леший уводит в троицин день де-

|| V in ■ у. Служат молебен, и этим возвращают ее⁴⁴.

..... nil уводит парня. По совету жены лешего,тот

in I ч инчего не ест и благодаря этому возврТГ"

| п г м^4а. ” "

¹             рассказов о лешем сюжет этот встречает-

ч in ключителы-ю >.^гастп, причем черт, русалка,

. лит легко заменяют друг друга. В большинстве ГК.. и ои сообщается как достоверный случай. На- П| (iiii-[i, в Вологодской губернии корреспондент I'«ь.ншцьш, приводя рассказ о мужике, которого ilium /нлд мать, в результате чего его похитил ле- ||| и ii пишет: «Носил ли Павла леший или было чгн другое с ним, но этот факт вне всякого сомне-

.......  что его проклинала мать, что ои пропадал в

11чг||1И' трех дней, что его исповедовать приглаша-

■  I м.ипсго священника, который вполне верил в т. что его носил леший, что, наконец, и до сих in>1 ■ i-i а называют „Павлуха проклятый¹¹. Он же, in |ii7t.n 1я рассказ о пропавшей девушке, которую nyI in некоторое время после того как ее унес ле- ||| 1111 п.пили беременную, сидящую на сосне, отме-

......  Этому рассказу многие поверили, даже

iiiMi»'¹®. Именно счастливый исход придает ним |>.нсказам сказочный характер.

I       || |к дко встречаются бывальщины о договоре in питчей с лешим, причем чаще всего в такие «де- .iiiii.ii')> отношения с ним вступают пастухи и охот- ■■III п I 1.шример, в Архангельской губернии в прош- пм иске* были записаны бывальщины о том, как мни но уговору пас скот за пастуха и в опреде-

¹ 11 I Оп'щков. Северные сказки, стр. 443, № 179.

I Iгi »«-, стр. 577—578, № 292.

I   м же, стр. 576—577, № 291.

I  .м ж.-, стр. 578—579, № 293.

I  Mi •. i|i. Т, Вологодская губ., корр. П. Ржапнцын, разд. .1, и 200, лл. 2, 4.

39

ленный день, отвечая на вопросы мужика, пред­сказывал погоду на весь год ”. В. Н. Перетц также записал рассказ о договоре пастуха с лешим, в ре­зультате которого «кривой вражонок» все лето по­могал ему стеречь стадо⁴⁸. В рассказе, приводимом П. Г. Богатыревым, леший — помощник пастуха — похваляется: «А у меня сколько трудов вышло. Я всю вселенну обежал» ⁴⁹. Согласно поверью, что­бы вызвать лешего, надо было в великий четверг сесть в лесу на старую березу и громко три раза крикнуть: «Царь лесовой, всем зверьям батька, явись сюда!». Тогда он явится и скажет «все тай­ны и будущее». Чтобы вернуть коров, угнанных лешим, раньше суеверные люди через головы ско­та бросали хлеб, тем самым стараясь войти «де-

ЦП

душке в милость» .

В бывальщинах уже нет того непосредственно­го ощущения ужаса перед потусторонним миром, как в быличках, и леший в них человечнее, ближе, обыкновеннее: он ест кашу с пастухами и выпра­шивает у них кусок хлеба, с ним можно догово­риться, его можно задобрить, от него можно отку­питься.

Например, в одной бывальщине охотник, ночевавший в лесу, откупился от лешего яйцом^м. В другой леший ставит условия, платит услугой за услугу. Он помогает охотнику, пока тот не на­рушил запрета — рассказал жене, кто его помощ­ник ⁵². Он помогает ворожею, помогает, подобно чёрту, тому, кто отдаст ему душу, наступит на крест⁵³. Леший выводит из леса заблудившуюся старуху за то, что она, по его наущенью, подшути­ла над благочестивым старцем ⁵⁴.

⁴¹ «Памятная книжка Архангельской губернии на 1864 год», стр. 51—53.

⁴⁸  В. II. Перетц. Деревня Будогоща..., стр. 7.

⁴⁹  П. Г. Богатырей. Верования великорусов..., стр. 51.

⁵⁰  ГМЭ, ф. Т, Новгородская губ., корр. К. Черемхин, разд. Ж, п. 200, лл. 5—6.

⁵¹  П. В. Иванов. Жизнь и поверья..., стр. 59.

⁵²  П. Г. Богатырев. Верования великорусов..., стр. 52.

⁵³  П. В. Иванов. Жнзнь и поверья..., стр. 56—57.

⁶⁴ Н. Е. Ончуков. Северные сказки, стр. 459, № 194.

40

MlH ч'че бывальщины, так же как и былички, свя- UI i.i с представлениями, что леший — хозяин лес- шип -nu-рья: он не дает охотнику взять белку, он ... |и и hi ист белок и зайцев из одного своего вла- и пин н другое, проигрывает в карты лесную дичь.

^I   *н гонит пугою и птушек и зверей: волков, мед-

III I■ • ii, зайчиков, над всеми он хозяин, все ему под- ..щ.тны»® Леший гневается на ребятишек, что ■и у Miff, р-таются в лесу—«ета хозяину не дуже |||||П1Хпо»⁵⁶. В результате такого очеловечивания

■  ми го, простоты его отношений с людьми в бываль- IIIИИ.1Ч меняется и его внешний вид: «Леший живет и лп .1, в большой избе. Изба укрыта кожами. Ле­мм.и всегда ходит в оболочке: в желтом зипуне, .ими,•,т. в красной шапке, молодой, без бороды, ■in I корсе человек: живет лешней, ходит с соба- iMiii, I рпат, имеет детей»⁵

1| I 1опгородской губернии записан рассказ о том,

I»                                                                                                                                                                                                                                                       ко

hiiu пешни и его старуха сидят и едят кашу . (I О, ■ лопской губернии рассказывали, что во вре- мп ''У®, метели по ночам и в полдень дети лесово- i.i мыГитарТт играть, а лесовиха следит за ними

«;о

lift м кустов .

I    1гдйром в заговоре, который должен произно-

iiii.i ii при знакомстве с лешим, упоминается его ■и к то с человеком: «Дядя леший, покажись не

•• 11 i.iм полком, не черным вороном, не елью жаро-

■     покажись таковым, каков я»⁶⁰.

I К, йеленин приводит запись, сделанную во

II . I шмиргкой губернии, согласно которой леший t • >пI>|>и ■ о себе: «Я такой же человек, как и все лю- ||| п.I мне только креста пет, меня мать прокля-

HI

Ail

II   II t >Г>(>о80льский. Смоленский этнографический сбор- uni', ч I, сгр. 88, № 21.

I  m , Г|> 94, № 32.

II    I ()| шцсоп. Северные сказки, стр. 496, № 227.

I М * >(< ’Г, Новгородская губ., корр. В. Антипова, patfl .1. и .’Ш), л. 9.

I  М I >|i I Оровская губ., корр. А. Михеева, разд. Ж, и ’Ш, л i^ri.

II    I /ii/ш mciikо Материалы по этнографии русского на- п мин Ар чп-ельской губернии, ч. II. М., 1878, стр. 153.

I     l 1¹ ишш. Очерки русской мифологии, стр. 24.

41

С этим очеловеченным образом лешего легко увязывается бывальщина о том, как лешаки потре­бовали перенесения на другое место лесной избуш­ки, так как она стояла у них на дороге: «Пара за парой едут лешаки в тарантасах. Только копыта стукают да колокольцы поют» ^в2.

Бывальщины порой бывают сложны по своей фа­буле, имеют тщательно разработанный сюжет, со­держащий не только информацию, но и эстетичес­кое качество. Такова, например, бывальщина о том, как парень, побившись о заклад, ночью идет в ба­ню. Там кто-то просится за него замуж. Он едет в лес за невестой. Дедушка лесной приходит к нему на свадьбу. Невестка оказывается поповой дочкой, которая в младенчестве была украдена ле­шими ⁶³. По своему характеру близка к ней и бы­вальщина о парне, за которого из-за его бранчли­вой матери никто не хотел выходить замуж; леший выдает за него дочь, которая оказывается прокля­той дочерью купца⁶⁴. Целый ряд таких сложных по фабуле бывальщин о лешем зафиксировано

Н.   Е. Ончуковым. В одной из них мужик нанима­ется к лешему в работники, молитвенником побеж­дает чертей, которые допекали лешему. В награду он получает от лешего коня, который оказывается давно пропавшим из деревни стариком ⁶⁵. В другой бывальщине леший уносит женщину нянчить ре­бенка. Возвращается она старухой — муж едва ее узнал ⁶⁶. Близка к ним и бывальщина о лешем, ко­торый приносит к своей жене «бабить», т. е. при­нимать ребенка, деревенскую старуху. По требо­ванию старухи он приносит и ее подойник, на ко­торый она ставит метку. Вернувшись в деревню, она по этой метке узнает подойник и бранит не­весток за то, что они пользовались им, не пере­крестясь ⁰⁷.

Бывальщины, как правило, многоэпизодны и

⁰² Архив Пушкинского дома, колл. 66, п. 7, № 8, л. 19.

⁰³ Там же, п. 1, № 6, лл. 16—17.

^0,1 Там же, п. 1, № 4, лл. 10—14.

⁶⁵  И. Е. Ончуков. Северные сказки, стр. 495, № 226.

^св Там же, стр. 574, № 234.

⁰⁷ Там же, стр. 576, № 290.

42

I н л»iikij и рядом являются контаминацией несколь- сюжетов. Такова и явно поздняя по происхож- ичиии бывальщина о том, как охотник освобождает ■ч ми-10, повешенного его «товарищем» — другим лгишм. Благодарный за свое спасение, леший из- .1 шляет парня от рекрутчины — вручает ему «хви-

1.       ШЦШО»⁶⁸. Многоэпизодна и бывальщина о том,

I Iк швец шил лешему одеяло и тулуп, за что ле- •ини женил его на дочери старосты, похищенной им ммдц.ггь лет назад⁶⁹.

Ьынальщины эти, несмотря на свою явнуюбли- н ii и, к сказкам, благодаря своей доминантной ус- ипшке на достоверность, все же относятся к не-

■ itn тчной прозе, т. е. к тому же виду повествова­нии, что и былички. Они разнообразнее быличек г- I ю.кетном отношении, сложнее в них и психоло-

•ii'ii'i кие ситуации. По фабуле они многосоставные,

■пдгйжат большее число персонажей, бытовые де- I I mi их богаче, в них ярче выступают локальные и и мпональные черты. Зато в бывальщинах сла- |« I чем в быличках, передается ощущение ужаса, нм т.итого столкновением с демоническим су- и|^г I том, последнее иногда оказывается даже ела- |"г, глупее человека. В бывальщинах говорится не I I клико о страшном, сколько об удивительном, ино- | i.i даже смешном приключении. Вместе с тем бы- нii‘Н.1НП11Ы упорно сохраняют установку на досто- ||| Синеть, они преподносятся как рассказ о дейст-

......  л Hilo бывшем удивительном случае и именно

in in к принимаются слушателями. Споры среди I луин»т(‘Л£Й нередко вызываются о том, могло ли

.. Сыть на самом деле, самое отрицание достовер-

....  | .1 доказательство их отнюдь не сказочной

|||,тin linn. В ответ на высказанное собирателем мп пне в достоверности рассказов о том, как .пип донимал банника, как отец на мельнице по-

■  in л лешего заговором, в результате которого мин то у лешего ровно кто глиной замазал», как

• in пи унес шапку, а потом ее отдал, один инфор-

/i к II). Соколовы. Сказки и песни Белозерского края, • |. "Л. № 122.

I нм .к.-, стр. 227, № 124.

43

матор сказал: «Таким обыкновенным рассказам не верить, так чему же верить? Прежде еще и не такие дела бывали; ух, только подумаешь, так ко­жу обдират» ⁷⁰.

Информатор из Олонецкой губернии, сообщив рассказ о лешегоне Григории, у которого леший отнял собаку, а взамен дал ему девицу, оказав­шуюся дочерью московского купца, подчеркивал, что все мужики считали это правдой и решитель­но отвергли его сомнения ⁷¹.

Кроме быличек и бывальщин бытуют и такие рассказы о лешем, которые совершенно утеряли установку на достоверность, т. е. сказки.

Леший только изредка фигурирует в русских сказках. Такова, например, сказка о солдате, ле­тавшем на лешем в Питер и предъявившем в ка­честве доказательства, что он там действительно побывал, французскую булку⁷². В этой сказке об­раз лешего явно случаен, он заменил обычного для таких чудесных путешествий чёрта. Мотиви­ровка же убедительности здесь чисто условная, сказочная. Некоторые из этих повествований яв­ляются вариантами широко известных сказочных сюжетов, и образ лешего в них отнюдь не органи­чен. Такова сказка о споре с лешим из-за репы, в частности эпизод, когда поп едет верхом на по­падье и пугает этим лешего⁷³. Такова и сказка на распространенный в мировом фольклоре сюжет о встрече с лешим дровосека, который сумел заще­мить лохматую с когтями руку лешего в бревне⁷⁴. Одна из этих историй, а именно о лешем и попов­не, включена А. Н. Афанасьевым, ощутившим ее сказочность, в его сборник «Народные русские

⁷⁰ ГМЭ, ф. Т, Вологодская губ., корр. А. Аристархов, отд. Ж, п. 200, лл. 1—2.