Ш-АНДРЕ ЖЮЛЬЕН

ИСТОРИЯ

СЕВЕРНОЙ

АФРИКИ

ТУНИС АЛЖИР МАРОККО

ОТ АРАБСКОГО ЗАВОЕВАНИЯ

ДО 1830 ГОДА

Перевод с французского А.Е. Аничкоовой.

 Редакция и предисловие Н.A.Иванова

            ИЗДАТЕЛЬСТВО ИНОСТРАННОЙ ЛИТЕРАТУРЫ

Москва

1961

ПРЕДИСЛОВИЕ

«История Северной Африки от арабского завоевания до 1830 года» Ш.-А. Жюльена является непосредствен­ным продолжением «Истории Северной Африки с древ­нейших времен до арабского завоевания» и составляет второй том его капитального труда по истории Магриба. В предисловии к первому тому говорилось о характере этого труда, его структуре и месте в современной бур­жуазной историографии.

Второй том охватывает период магрибского средне­вековья. Однако он органически связан с предыдущим томом, посвященным древности, и последующим, в ко­тором должны быть рассмотрены события новой и но­вейшей истории Северной Африки (выход третьего тома во французском издании, к сожалению, значительно от­стает от ' двух первых томов). При этом сохраняется единство авторского замысла, концепции, стиля и ма­неры изложения. Естественно также, что характери­стика общеметодологических позиций автора, данная в предисловии к первому тому, целиком и полностью от­носится и ко второму тому его труда.

Ш.-А. Жюльен не арабист. Хотя это, как уже отме­чалось, и не отразилось существенным образом на его книге в том плане, в каком она задумана, но тем не ме-

5

нее поставило его в зависимость от французской и во­обще европейской специальной литературы. Это особенно заметно во втором томе, посвященном арабскому сред­невековью. Освещение автором тех или иных вопросов полностью зависит от состояния и степени изученности отдельных проблем и периодов истории средневекового Магриба и их трактовки в современной буржуазной ориенталистике.

Как известно, история Северной Африки в средние века в общем и целом изучена еще довольно плохо. «Темные века» — название, которое Э.-Ф. Готье дал своему оригинальному и увлекательному сочинению, еще и поныне не утратило своего символического зна­чения. Хотя в последнее время и появился ряд новых работ, в истории Северной Африки все еще существуют «белые пятна». История арабского завоевания все еще остается смесью благочестивых преданий, остроумных гипотез и дюжины фактов, о которых зачастую нельзя сказать, являются ли они легендой или действитель­ностью. Очень мало известно о начальном этапе альмо- равидского движения, о последних Хафсидах и Абдаль- вадидах, о возникновении и развитии религиозных братств, о судьбе могущественных группировок кочевых племен XI—XV веков и т. д. И это отнюдь не какие- то второстепенные события или проблемы северо­африканской истории. Большой заслугой Ш.-А. Жюлье- на является то, что он как-то обобщил все эти разроз­ненные сведения, связал их воедино, сделал попытку определить место и значение отдельных событий в исто­рии народов Северной Африки. Одним словом, он попы­тался подытожить результаты исследований по истории средневекового Магриба и тем самым облегчить даль­нейшую задачу ориенталистов.

Особенно плохо, почти совсем не изучены проблемы социально-экономической истории Магриба. В большин­стве случаев исследователи довольствуются либо пред­

6

положениями, либо констатациями по аналогии. Под­линно же научная, марксистская разработка проблем североафриканской истории по сути дела еще и не на­чата. Не удивительно поэтому, что в книге очень мало данных о социальной эволюции Магриба в средние века. В работе, по существу, нет сколько-нибудь четкой кар­тины развития феодальных отношений в Северной Аф­рике. Правда, Ш.-А. Жюльен много и часто говорит о кочевничестве и его роли в истории североафрикан­ских народов, но подчеркивает при этом главным обра­зом политический и экономический аспекты проблемы, забывая о его социальном аспекте, о его влиянии на формирование и развитие североафриканского общества и государства в средние века. Между тем длительное сосуществование кочевого скотоводства и оседлого зем­леделия в одной стране и длительное сохранение родо­племенной организации у кочевников и части оседлого населения, несомненно, наложило своеобразный отпеча­ток на генезис и последующее развитие магрибского феодализма.

Книга Ш.-А. Жюльена подводит читателя к трагиче­скому в истории Северной Африки событию — завоева­нию Алжира французами в 1830 году. Это событие, зна­чение которого современники не могли полностью оце­нить, явилось первым шагом на пути к колониальному порабощению Магриба. В те времена неравенство сил было слишком велико, чтобы народы Северной Африки могли отстоять свою независимость. Но как и когда произошло это изменение в соотношении сил? Почему Северная Африка оказалась беззащитной перед лицом агрессии и почему живые силы народа смогли под­няться на защиту своей родины только тогда, когда аг­рессия была уже совершена, когда колониальное пора­бощение стало фактом? К сожалению, как в самой книге, так и в весьма темпераментных строках заклю­чения, написанного Р. Ле Турно, нет ответа на этот труд­

ный для буржуазных исследователей вопрос, который является ключом к пониманию всей истории Магриба в период позднего средневековья и османского господства.

Предлагая книгу Ш.-А. Жюльена вниманию совет­ских читателей, следует вместе с тем отметить, что она является одним из лучших произведений западноевро­пейской буржуазной историографии по Северной Аф­рике, работой, характеризующей прошлое Магриба, бо­гатство культуры его народов, их неустанную борьбу за свободу, жизнь и право самим распоряжаться собствен­ной судьбой.

•

Н.  Иванов

ПРЕДИСЛОВИЕ АВТОРА

Северная Африка слилась воедино с Востоком, при­няв ислам. Но свою самобытность она защищала энер­гично и долго, причем не только путем восстаний, но и путем отречений от веры, имевших место после каждого поражения завоевателя, а также и при помощи носив­ших национальный характер ересей и схизм. Процесс ис- ламизации Северной Африки, начавшийся с конца VII века, закончился лишь в XII веке после победы альмоха- дов; воинствующий и народный характер он принял в Марокко, да и то только как реакция на вторжение хри­стиан. С тех пор Магриб и ислам стали нераздельны. Та­ковыми они являются и теперь, и поэтому все социаль­ные, политические и 'национальные проблемы Северной Африки можно понять только в том случае, если учиты­вать их мусульманский аспект. Это говорит о том интере­се, какой представляет тот долгий период истории Север­ной Африки, когда в стране, предоставленной самой себе и находившейся вне европейских влияний, возни­кали и терпели крушение соперничавшие династии, не сумевшие обеспечить сколько-нибудь длительного един­ства. За последние двадцать лет работы Р. Бруншвига,

А.    Като, Ж. Сейлье, Эмери, Э. Леви-Провансаля, Р. Ле Турно, Ж. Марсэ, Пенца, Р. Рикара и А. Тер­раса— если называть лишь важнейшие — изменяли, причем порой весьма существенно, наши прежние пред­ставления в этой области. Если очерки о хариджитах и Фатимидах лишь слегка подретушированы и если главы, посвященные альморавидам, альмохадам, Саа-

9

дийцам, Алавитам и туркам, требовали лишь частичного пересмотра, то все, что относится к династиям Идриси- дов, Хафслдов и Меринидов, в значительной части или целиком пришлось переделывать заново. Наконец, за­ключительная глава является совершенно новой.

Чтобы успешно справиться с такой работой, нужен был историк, который знал бы прошлое Берберии не только благодаря своему образованию, но и благодаря личным исследованиям. Профессор литературного фа­культета Алжирского университета, историк и арабист Ле Турно любезно согласился проделать такую небла­годарную и трудную работу, как просмотр книги, за что я ему чрезвычайно признателен. Его диссертация на тему «Фес накануне протектората», свидетельствующая

о  непосредственном и глубоком знании мусульманского общества, охватывает всю историю мусульманского Ма­рокко. Его последняя книга «Современный ислам» по­казывает широту познаний автора и его интерес как к настоящему, так и к прошлому Северной Африки. С помощью обширной библиографии, помещенной в кон­це книги, читатель будет в состоянии глубже изучить заинтересовавшие его вопросы либо продолжить лич­ные изыскания. Сейчас, когда подъем мусульманского национализма дал почувствовать, сколь необходимо знать прошлое Магриба, «История Северной Африки от арабского завоевания до 1830 года», просмотренная Ле Турно, познакомит нас с тем, чего достигла за последнее время историческая наука.

Шарль-Андре Жюльен

Введение

СЕВЕРНАЯ АФРИКА В МОМЕНТ АРАБСКОГО ЗАВОЕВАНИЯ ¹

Когда осенью 533 года византийцы вернули прежние римские провинции и изгнали вандалов, казалось, что они просто возобновляли имперские традиции, прерван­ные примерно на столетие Гензерихом и его наследни­ками. В действительности византийская Африка совер­шенно не походила на римскую Африку, и этим, быть может, объясняется, почему византийцы сыграли столь незначительную роль, когда появились мусульманские завоеватели.

Территория, занятая византийцами, была гораздо меньше: Мавритания Тингитанская ограничивалась Сеу­той (Септем), Цезарейская — Шершелем (Цезарея), Ситифенская потеряла свою западную часть, Триполи- тания — южную часть; только Нумидия, Проконсуль­ская провинция и Бизацена оставались такими же, ка­кими они были прежде. Таким образом, территории, предоставленные сами себе, постепенно отходили от римской цивилизации и возвращались к старинным бер­берским обычаям. В деревнях, куда римляне проникали мало, сделать такой шаг было просто; в городах же и местечках романизированные берберы лишь как бы не­хотя и постепенно отходили от образа жизни, который успели оценить. Во всяком случае, берберы, как сель­ские жители, так и горожане, вновь усвоили привычки

¹ См. том I этой книги: Ш. - Андре Жюльен, История Се­верной Африки. Тунис, Алжир, Марокко с древнейших времен до арабского завоевания (647 год), М., Издательство иностранной ли­тературы, 1961.

11

политической независимости, которыми они так доро­жили. Даже внутри зоны, подчиненной Византии, ощу­щалась эта потребность в политической эмансипации: возникали крупные берберские конфедерации, которые, как представляется, были довольно независимы от на­местника Карфагена.

Впрочем, не в пример римлянам, сами византийцы не принесли с собой в Африку ничего прочного и солид­ного. Они пришли туда со своими мелочными и ожесто­ченными религиозными спорами, которые во время вторжения арабов в Египет обострились еще больше.

В самом деле, среди беглецов, искавших убежища в Аф­рике, были монофизиты; они вербовали прозелитов, вы­зывая волнение во всех христианских общинах страны и сея семена раздора.

Наконец, византийские чиновники не всегда оказы­вались безукоризненными слугами центральной власти: они обсуждали приказы, прежде чем выполнять их, если вообще выполняли. Смерть Ираклия и приход к власти императора Константа II (641 год), едва достигшего * юношеского возраста, лишь усилили эти центробежные тенденции. В 646 году византийский наместник Африки, патриций Григорий, восстал против правительства Ви­зантии и провозгласил себя императором.

Такова была Африка, которой предстояло испытать нападение мусульман: страна без внутренней спайки, все более отдалявшаяся от умирающей цивилизации, постепенно отказывающаяся от римских институтов, чтобы вновь вернуться к традициям предков, страна, слабо подчиняющаяся византийским начальникам, кото­рые сами стремились отделиться от метрополии.

ИСТОРИЯ СЕВЕРНОЙ АФРИКИ

ТУНИС, АЛЖИР, МАРОККО от арабского завоевания до 1830 года

ifW

|  Г л а в a I

1

l   АРАБСКОЕ ЗАВОЕВАНИЕ И ХАРИДЖИТСКИЕ ГОСУДАРСТВА

I. АРАБСКОЕ ЗАВОЕВАНИЕ.-И. СОПРОТИВЛЕНИЕ БЕРБЕРОВ. - III. ХАРИДЖИТСКИЕ ГОСУДАРСТВА

I. Арабское завоевание

История в легендах. Ислам и Северная Африка так тесно переплетаются между собой, что часто забы­вается, ценой какой борьбы мусульманскому Востоку удалось покорить берберский Запад.

Нас особенно поражают огромные зримые послед­ствия арабского завоевания и обращения в ислам ту­земного населения. По словам Э.-Ф. Готье, произошла «громадная революция. Страна преодолела стену, раз­деляющую Запад и Восток, непроницаемую в других местах».

Этот прыжок в неизвестность был сделан МаГрибом не по доброй воле. Известно даже, что сопротивление было долгим и ожесточенным. Было бы опрометчиво полагать, что мы знаем больше этого. Не сохранилось ни архивов, ни рассказов иностранных путешественни­ков, ни европейских хроник. Чтобы возместить скудость надписей, недостаточность сведений, полученных с по­мощью нумизматики, и отсутствие достоверных пись­менных источников, приходится обращаться к арабским летописцам, писавшим много лет спустя после событий, о которых шла речь.

«При современном состоянии наших знаний, — пишет Вильям Марсэ, человек, способный лучше других оце­нить значение письменных источников, — наиболее прав­доподобно, на мой взгляд, то, что наши скудные све­дения об этой героической и легендарной эпохе имеют

15

в своей основе четыре традиции: восточную традицию, представленную аль-Вакиди, жившим в Медине и Баг­даде в конце VIII века; испанскую традицию, представ­ленную потомком завоевателя Мусы ибн Носейра,' жив­шим в Андалусии в конце VIII века; африканскую тра­дицию, представленную потомком другого завоевателя, Абу-ль-Мухаджира, жившим в Кайруане в то же время; наконец, египетскую традицию, представленную Ибн Абд аль-Хакамом, умершим в Каире в 871 году. Это единственный источник, дошедший до нас непосредст­венно и полностью».

Ибн Абд аль-Хакам, писавший в середине IX века, сообщал предания, собранные в Египте в VHI веке. Слово «предания» употребляется здесь не случайно, так как источники информации приводятся в них подобно тому, как традиционисты передавали «изречения» пророка Мухаммеда: автор указывает цепь свидетельств, которую он смог восстановить вплоть до последнего звена, то есть до лица, которое было или могло быть свидетелем данных событий. С другой стороны, ясно чувствуется забота о построении и сохранении правовой основы: история сама по себе интересует Ибн Абд аль- Хакама значительно меньше, чем те аргументы, которые могла извлечь из нее юридическая школа, к которой принадлежал автор. Надо знать эту систему интерпрета­ции фактов, сильно искажающую действительность, чтобы понять, с какой осторожностью следует пользо­ваться трудом этого автора. Из него можно извлечь очень ценные сведения, но это, собственно говоря, не исторический труд и даже не настоящая хроника.

Позднейшие летописцы — в период с XI по XV век их было несколько — сообщают больше подробностей, но они приводят мало источников, помимо упомянутых выше. Создается впечатление, что они нанизывали эти скудные данные на очень слабую основу, и пользоваться ими следует по крайней мере с такой же осторожно­стью, как и данными Ибн Абд аль-Хакама. Один Ибн Халдун не только обнаруживает большую свободу мне­ния и критический подход к источникам, но и стремится понять и объяснить факты. К сожалению, его рассказ о завоевании составлен спустя семь веков после описы­ваемых событий, причем нет возможности установить, какими источниками он пользовался. У него, как и у

16

Ч 4.0SJ>

других историков XI—XV веков (аль-Малики, Ибн аль- Асир, Ибн Изари, ан-Нувейри), особенно смущает оби­лие подробностей, контрастирующее с сухостью хрони­керов VIII—IX веков (Ибн Абд аль-Хакам, Белазури, Псевдо Ибн Кутейба). «Главные действующие лица тра­гедии,— констатирует В. Марсэ, обративший внимание на эти контрасты,—у первых выражены более четко, их роли более определенны, манера более живая и бо­лее драматичная. Этими достоинствами они обязаны скорее более высокому литературному мастерству авто­ров, чем использованию более новых документов». Од­ним словом, при изучении эпохи арабского завоевания приходится пользоваться жизнеописаниями, которым придана форма романов и поучений.

Значит ли это, что следует отказаться от всякой мыс­ли о точности? Такой подход может показаться соблаз­нительным. А может быть, следуя за Э.-Ф. Готье, надо упорядочить хаотические рассказы о войнах, восстаниях и падении государств, сделав попытку «истолковать и интерполировать» арабские хроники? Такой метод — если и не наилучший, то единственно утешительный — несет в себе субъективный элемент, который, несмотря на блестящий успех труда «Темные века Магриба»¹, таит в себе много опасного. Если, сшивая паутину даже самыми блестящими шелковинками, нельзя получить прочной ткани, то это не вина работника.

Можно также, по примеру Ж. Марсэ, терпеливо изу­чать письменные источники, извлекая из них все, что они могут дать, то есть какую-то долю достоверных фактов, которыми не следует пренебрегать, и множество сведе­ний, требующих проверки; нужно также не забыть внести все это в исторический контекст, то есть в общую исто­рию средиземноморского бассейна, поскольку, несмотря на всю свою изолированность в ту эпоху медленных и ненадежных средств сообщения, Магриб принадлежал к Средиземноморью и в какой-то степени участвовал в жизни всего этого района, простирающегося от Гибрал­тарского пролива до Ближнего Востока. Северная Аф­рика была связана с этим районом еще во времена Кар­фагена, а в дальнейшем ее еще более связали с ним

reed' 1937 ‘ ^{G а u t} ‘^{е г}- ^Les Socles obscurs du Maghreb., Paris,, 1927,

; -*,аде«1й Наук УЮЬ

2     Ш.-Андре Жюльен                                    ₁₇ ,_V^KOM БШЛЮ1Е?

.                                                          JP'Sf

мусульманские завоевания, нашествие арабов, полная случайностей судьба таких людей, как Идрис, Ибн Ростем, Ибн Тумарт, и, наконец, наступление турок в XVI веке.

Коварный Магриб. Когда арабы вторглись в визан­тийскую Африку, перейдя Суэцкий перешеек (640 год), они не встретили никаких серьезных препятствий. Менее 4 тысяч человек было достаточно, чтобы в одном сраже­нии решить судьбу Египта, где подвергавшиеся гонениям копты с энтузиазмом встретили завоевателей. С осени 642 года Барка, главный город Пентаполиса, а затем и вся Киренаика оказались в их руках. Отсюда арабы со­вершали набеги к югу до Феззана (Звила) и к западу до Триполи, который взяли штурмом (643 год).

Арабы сталкивались пока что только с берберскими племенами, и равнодушие экзарха поощряло их продол­жать вторжения. Однако первоначально они ограничи­лись постоянной оккупацией Киренаики и не переходили Джебель-Нефусы. Говорят, что, воодушевленный своими победами, их военачальник Амр хотел начать поход на Ифрикию, то есть на Тунис, но халиф Омар воспротивил­ся этому. Резкое письмо, которое историк Ибн Абд аль- Хакаи приписывает халифу, даже если оно не совсем достоверно, тем не менее отражает враждебные чувства, которые арабы IX века испытывали позднее к африкан­ским кампаниям, в ходе которых они сталкивались с множеством засад. «Нет, — ответил Омар Амру, который предлагал идти на Ифрикию, — это не Ифрикия, а ко­варная страна (аль-муфаррика), которая сбивает с пути и обманывает и на которую никто не пойдет, пока я жив». Ибн Абд аль-Хакам, который добросовестно запи­сывал предания, приводит даже следующий вариант кон­ца фразы: «пока слеза будет увлажнять мои глаза». Оба приведенных разночтения не оставляют никаких сомне­ний в чувствах, приписываемых халифу.

Набег Ибн Сада. Преемник Омара Осман (644 год) нарушил установившийся порядок и разрешил своему молочному брату Абдаллаху ибн Саду, наместнику Египта, предпринять поход. Возможно, Ибн Сад совер­шил первый налет в 645 или 646 году, но лишь в 647 году ему удался тот крупный набег, который арабская

Историография украшает рядом чудесных и романтиче­ских событий.

Чтобы отразить нашествие, патриций Григорий сбли­зился с берберскими племенами и сделал своей стратеги­ческой базой укрепленный город Суфетулу (Сбейтлу), не превратив его, однако, в свою столицу. Ибн Сад, ко­торый дошел до местности, где позже был построен Кай- руан, повернул затем на юго-запад и после нескольких дней подготовки напал на византийскую армию на рав­нине Сбейтлы, где и разбил ее. Григорий пал на поле боя, возможно, от руки Абдаллаха ибн аз-Зобейра, ко­торому легенда приписывает слишком много заслуг, что­бы это не вызывало подозрений.

Не меньше подозрений вызывают романтические приг ключения Ямины, дочери патриция. Арабские историки с удовольствием описывают эту прекрасную амазонку, едущую верхом под огромным зонтом из павлиньих перь­ев или появляющуюся с открытым лицом на вершине башни. Однако та, которую прочили победителю Ибн Саду, досталась по жребию одному из ансаров; она из­бежала рабства, бросившись со своего верблюда на землю и разбившись насмерть. Эта трагическая исто­рия, несомненно вымышленная, убедительно передает, как это отметил Э.-Ф. Готье, тот ужас, какой испыты­вали греческие аристократы, попадая в руки кочевников.

Поход арабов был вызван жаждой добычи. Ограбле­ние Суфетулы и набеги на юг Бизацены дали богатые трофеи. Тем не менее Ибн Сад мог опасаться контрата­ки со стороны укрепленных городов севера, осаждать которые он был не в состоянии, и когда византийцы пред­ложили ему огромную контрибуцию, с тем чтобы о« оставил Бизацену, он охотно согласился и вернулся в Египет со всеми своими сокровищами. Поход длился всего около года (647—648 год).

Каким бы кратким он ни был, этот поход нанес силь­ный удар по византийскому господству. В южной Биза- цене, разграбленной и опустошенной, берберские пле­мена ускользали из-под власти Карфагена. Смерть пат­риция еще больше усилила беспорядок и непрерывное соперничество. Но главное, опыт показал арабам сла­бость сопротивления греков и баснословные выгоды на­бегов. Были все основания ожидать скорого возвращения захватчика.

2*

19

Кризис халифата. Тем не менее волнения, последо­вавшие за убийством Османа, дали Африке 17 лет пере­дышки. Расширение арабской империи поставило проб­лемы, решение которых неизбежно влекло за собой острые осложнения. Второй халиф, Омар, считал, что су­меет обеспечить сохранение порядка, организовав госу­дарственные финансы таким образом, чтобы можно было выдавать победителям денежное вознаграждение, кото­рое и делало бы их послушными его воле. Но этот ре­жим, покоившийся на благорасположении халифа и си­стематической эксплуатации побежденных, не мог су­ществовать, не вызывая зависти и восстаний. Осман, со­хранивший этот режим, несмотря на все его недостатки, пал его жертвой, как и Омар. Новый халиф, Али, хотя и был зятем Мухаммеда, столкнулся с еще большими трудностями. Пока он боролся с мятежом наместника Сирии Муавии, его ловко втянули в разбирательство дела об убийстве Османа, объявили низложенным и вскоре убили (661 год). Не дожидаясь его смерти, Муа- вия объявил себя халифом (июль 660 года). От него ве­дет начало династия Омейядов, которая пыталась соз­дать централизованную национальную монархию со сто­лицей в Дамаске.

Египет, служивший базой в походах против Северной Африки, был непосредственно замешан в этих событиях; он поднялся против наместников Османа, заставил Ибн Сада покинуть страну и послал в Медину убийц халифа. Затем он перешел под власть Али, а в 658 году был за­хвачен войсками Муавии. Политические и религиозные споры, естественно, оттеснили на второй план проекты нападения на Магриб. Новая династия, доверив управле­ние Египтом старому Амру, который не отказался от своих намерений в отношении Ифрииии, вернулась к пла­нам экспансии на запад.

Набег Муавии. Подобно тому как Африка не восполь­зовалась передышкой, чтобы упорядочить свои дела, Константинополь не воспользовался смертью Григория, чтобы восстановить свою власть. Напротив, император Констант II издал новый эдикт, так называемый «Тип», который, не упоминая ни о монофелитстве, ни о диофе- литстве, предусматривал строгие санкции в отношении тех, кто не будет неукоснительно придерживаться преж-

20

них символов веры; этот эдикт возбудил негодование православных христиан Африки, столь же покорных пап­ской власти, сколь и враждебных воле императора. Воз­можно, что узурпатор, по имени Геннадий, воспользовал­ся этим, чтобы создать независимое княжество и в те­чение нескольких лет управлять им. Однако затем, по­чувствовав угрозу со стороны соперника, поддерживае­мого императором, он вступил в переговоры с мусульма­нами с целью привлечения их на свою сторону. Когда император восстановил свою власть, у него в руках ока­зались только лоскутья экзархата, и он был вынужден оставить крепости первой линии, чтобы сосредоточить свои усилия на защите подступов к центральному Ту­нису.

iBce, что писали арабские историки о нападениях на берберские племена в 660—663 годах, нуждается в про­верке. В 665 году бывший глава омейядской партии в Египте Муавия ибн Ходайдж вступил по 'приказу халифа в Бизацену, разбил византийскую армию, высадившуюся в Гадрумете, взял приступом и разграбил крепость Джа- лула, а затем, нагруженный добычей, вернулся в Египет.

Постоянная оккупация. Окба. Спустя некоторое время ¹ Окба ибн Нафи, который уже совершил блистательный набег на Феззан, организовал третью экспедицию, ко­торая отличалась от двух предыдущих тем, что привела к постоянной оккупации страны. На обширной полупу­стынной равнине в сердце Бизацены он основал в 670 го­ду город ,Кайруан. Первоначально Окба ибн Нафи якобы очистил местность от диких зверей и пресмыкающихся. По словам историка ан-Нувейри, он говорил: «Я построю город, который будет служить оплотом (кайруан) ислама до скончания веков».

Оплот, конечно, против византийцев, которые могли использовать прибрежные города для наступления, но главным образом против берберов, которые отныне ста­новились единственным грозным противником. Таким об­разом, Кайруан не только защищал путь в Египет, ко­торый должен был оставаться свободным для снабжения армии и возможного отступления, но противостоял Оре- су, ставшему центром сопротивления.

Несмотря на это приобретение, Ифрикия не стала автономной провинцией, а управлялась из Египта. Окба

21

был даже смещен без каких-либо церемоний и замеНёН Абу-ль-Мухаджиром, клиентом нового наместника. Воз­можно, что основателя Кайруана упрекали за его чисто военные концепции, за высокомерие в отношении бер­берских вождей, систематическую резню и столь же опас­ные, сколь и бесполезные набеги. В противоположность своему предшественнику Абу-ль-Мухаджир начал, ка­жется, переговоры с вождями племен, чтобы заручиться их поддержкой в борьбе против Византии.

Говорят также, что он дошел до «источников Тлем- сена», где разбил и взял в плен могущественного и хит­рого Косейлу, владыку племени ауреба. В конечном итоге политика Абу-ль-Мухаджира, менее блестящая, чем политика Окбы, была, очевидно, более плодотворной.

Поход Окбы на запад. Немилость, в которую впал Окба, длилась недолго. В 681 году он получил верховное командование в Африке и тотчас же предпринял поход в Магриб; но за достоверность этих данных ручаться бы­ло бы крайне неосторожно.

Чтобы утолить чувство мести, он вел за собой Абу- ль-Мухаджира и Косейлу, закованных в цепи, осыпая берберского вождя оскорблениями, за которые позже жестоко поплатился. Он не .пытался осаждать укреплен­ные города на север от Ореса и, столкнувшись с тузем­ными войсками, поддерживаемыми греческими подраз­делениями— румийцами — у Багаи и Ламбеза, а затем у Тиарета, пошел прямо на Танжер.

Арабские историки рассказывают, что патриций Юли­ан (Илиан), отнюдь не склонный сражаться с ним, встре­тил его с богатыми подарками. Окба расспрашивал Юлиана о вестготах Испании, румийцах и берберах Магриба. По его указаниям он проник в Сус, где учинил резню и устроил охоту на девушек, призывая бога в свидетели того, что только Атлантический океан поме­шал ему идти дальше и истреблять неверных.

Все это очень любопытно, и Э.-Ф. Готье даже постро­ил на этом теорию: он считает, что можно провести па­раллель между легко удавшейся оккупацией Тингитаныи оккупацией Ифрикии, а позднее и Испании. По его мне­нию, все земли Северной Африки, испытавшие на себе карфагенское влияние, легко примыкали к мусульманам. Однако большинство деталей появляется только у позд­

22

нейших историков: у Ибн Абд аль-Хакама, да и то еще не во всех преданиях, которые он приводит, находят только упоминание о Сусе (термин весьма неопределен­ный у позднейших арабских географов, значение кото­рого в VIII веке следовало бы уточнить) и о знаменитом слове Окбы, который остановился на берегу моря (не­известно какого) и призвал в свидетели бога, что он не может идти дальше. Нет никаких упоминаний о Танже­ре, никаких подробностей об этом беспримерном набеге на неизвестную страну. Здесь есть о чем задуматься и в чем усомниться. Окба стремился распространить му­сульманское владычество на запад и с этой целью вел войну в Оресе. Однако было бы слишком смело утвер­ждать нечто большее. «Если можно рассматривать поход Окбы как действительно имевший место, было бы бла­горазумно в ожидании доказательств противного ограни­чить этот поход центральным Алжиром; он, возможно, достиг самое большее нынешней Орании и долины Ше- лифа» (Р. Бруншвиг).

Сопротивление берберов. Косейла. Если верить авто­рам, жившим после XI века, и в частности Ибн Халду- ну, который писал в конце XIV века, то можно считать, что личность Косейлы занимает доминирующее положе­ние в истории Северной Африки. Э.-Ф. Готье предпола­гает даже, что он был королем племени джедар или по крайней мере управлял ауреба, оседлыми бранес, на ко­торых оказала влияние латинская и христианская циви­лизация и которые были склонны объединиться с гре­ками против арабов-мусульман. «Победа над Сиди Окбой, — заключает он, — была победой Византии, веро­ятно, в-более значительной степени, чем любая из позд­нейших побед берберов».

Учитывая малочисленность источников и их неточ­ность, довольно трудно оценить подлинную роль .Косей­лы. Однако старинные предания, приводимые Абд аль- Хакамом, позволяют сделать вывод, что он сыграл не­маловажную роль в борьбе против Окбы и что ему оказывали поддержку греки Северной Африки. Грекам, не располагавшим достаточными военными силами, что­бы противодействовать мусульманам, видимо, удалось поднять берберов, несмотря на весь их партикуляризм, против захватчика. Не обладая военной силой, визан­

23

1

тийцы пользовались еще политическим влиянием, по крайней мере на востоке Магриба. Неизвестно, были ли Косейла и его люди мусульманами, как уверяют позд­нейшие историки, или же они все еще исповедовали хри­стианство. Было бы неосторожно высказываться по это­му поводу более определенно.

Известно, что по возвращении из похода на запад Окба встретил в районе Бискры многочисленные войска берберов и византийцев. Возможно, что он недостаточно крепко держал в руках свои войска, нагруженные добы­чей, во всяком случае в Тубунах (Тобна) он разделил свою армию на несколько частей и во главе небольшого отряда двинулся по дороге к югу от Ореса. Косейла, ко­торый где-то украдкой покинул Окбу, собрал воедино берберские племена и греческие контингенты, окружил его на границе пустыни близ Табудеоса (Тахуда, при выходе из уеда аль-А'биод) и убил вместе с 300 всадни­ками (683 год). Известно, что тело Окбы покоится в ме­чети оазиса, который носит его имя (Сиди-Окба) в 5 км к югу от Тахуды. Над его могилой воздвигнута скром­ная кубба — место паломничества потомков тех, кто уча­ствовал в его убийстве.

Эта победа казалась решающей: политика Окбы при­вела к полному краху; под общим натиском берберов и греков арабы оставили все земли, завоеванные ими, за пределами Барки. Заняв Кайруан, Косейла на три года стал подлинным главой Ифрикии и Восточного Магри­ба. Обращенные в ислам берберы поспешили отречься от новой веры, как они это делали, по словам Ибн Хал- дуна, довольно часто (до 12 раз за 70 лет). Казалось, что Африка желала сохранить свою независимость под властью берберского вождя, сплотившись вокруг Ореса, где билось сердце берберского сопротивле­ния.

Арабы не могли смириться с такой неудачей. Халифу Абд аль-Малику пришлось отложить реванш из-за борь­бы с могущественным претендентом Абдаллахом ибн аз- Зобейром (победителем патриция Григория), который, пользуясь своим родством с вдовой пророка Айшей, при­влек на свою сторону значительную часть мусульман­ской империи. Абд аль-Малик воспользовался периодом затишья, чтобы поставить Зохейра ибн Кайса во главе армии, которая встретилась с армией Косейлы у Мемса

24

близ Кайруана. После жестокой битвы войска берберов и византийцев были разгромлены, а Косейла убит (686 год). Победа была относительной, так как Зохейр отступил, оставив в Кайруане гарнизон, затем был за­хвачен врасплох и убит в Барке высадившимися визан­тийскими войсками.

Кахина. Если придерживаться Ибн Халдуна и весьма заманчивого толкования Э.-Ф. Готье, следует признать, что смерть Косейлы повлекла за собой тяжелые послед­ствия. Византийцы, в руках которых находились круп­ные порты, от Гадрумета (Сус) до Гиппон-Регия (Бон), и многочисленные крепости внутри страны, во время обо­ронительной войны играли роль лишь вспомогательных частей при берберах. Они воспользовались уходом ара­бов и соперничеством племенных вождей, чтобы упро­чить свою власть в Бизацене. Ауреба упустили руковод­ство боевыми действиями, и оно перешло к одному из племен восточного Ореса — джерава.

Джерава, по словам Э.-Ф. Готье, не было оседлым племенем, связанным с греками цивилизацией и рели­гией; это были зената — «настоящие кочевники-верблю- доводы, пришельцы, вторгшиеся в Магриб», не имевшие никаких корней в прошлом страны и никакой общности интересов со старой Африкой. Если бы такая гипотеза подтвердилась, она бросила бы свет на то новое на­правление, которое придала борьбе Кахина, царица Ореса.

Перемена произошла в очень опасный момент. Абд аль-Малик, который наконец расправился с Ибн аз-Зо- бейром (692 год) и с религиозными восстаниями в пер­сидских провинциях (697 год), стремился, к активным действиям в Ифрикии. В самом деле, наместник Хасан ибн ан-Номан аль-Гассани положил начало совершенно новой политике. Он начал с того, что ликвидировал опас­ность со стороны византийцев, взяв приступом Карфаген (695 год). Это произвело в Константинополе не меньшее впечатление, чем успех Гензериха, и император Леонтий вынужден был снарядить флот, которому удалось вер­нуть город.

Тем временем Хасан повернул свои войска против берберов Ореса. Он узнал, говорят, что ими правит мо­гущественная царица, прозванная Кахиной, что значит

26

«пророчица». Эта женщина, настоящее имя которой осталось неизвестным (Дамия, Дихия?), исповедовала, по утверждению Ибн Халдуна, иудаизм, как и ее сопле­менники. Подтверждение этого видели в ее прозвище, которое, впрочем, имеет чисто арабское происхождение. Не многие африканские герои были вдохновителями стольких легенд, как та, которую Жорж Марсэ называет «берберской Деборой». Надо сказать, что в Берберии женщины часто играли первостепенную роль, по край­ней мере до эпохи альмохадов; достаточно вспомнить о Зейнаб, супруге Юсефа ибн Ташфина, которая была знакома с магией, о многих альморавидских принцессах и о сестре Ибн Тумарта, которая вместе с самыми близ­кими учениками находилась при нем в последние ми­нуты его жизни. Однако ни одна из женщин не была вознесена так высоко, как Кахина. По правде говоря, нам известно только ее прозвище, ее престиж и ее ожесточенное сопротивление завоевателям, питаемые, очевидно, берберским патриотизмом и иудейской ве­рой.

Достоверно одно — Кахина восстановила единство берберов, разбила войско арабов на берегах Мескианы (между Айн-Бейда и Тебессой) и отбросила его в Три- политанию.

Победа Хасана. Вскоре Хасан снова вторгся в Би- зацену и взял Карфаген (698 год). В городе он нашел лишь несколько румийцев, слишком нищих, чтобы про­являть интерес к смене господ. Остальные жители го­рода перебрались на острова Средиземного моря. Однако взамен павшей столицы Хасан заложил новый город в глубине залива, развившийся на основе существовавше­го здесь поселения, — Тунис, которому предназначалась в первую очередь роль морского арсенала, неуязвимого с моря. Тем временем корабли халифа рассеяли визан­тийский флот, который еще крейсировал у берегов Афри­ки. Господство на море перешло к арабам. Вскоре у гре­ков остался только город Септем (Сеута), кое-что от Второй Мавритании и Тингитаны, Мальорка, Менорка и отдельные города в Испании. Из всех этих владений гре­ки образовали, видимо, экзархат, просуществовавший еще лет десять.

27

Оставалось победить берберов. На этот раз их разоб­щенность облегчала победу. Кахина в течение пяти лет управляла Магрибом в соответствии с принципами ко­чевников. И результаты не замедлили сказаться.

Все арабские историки отмечают, что завоеватели нашли ценных союзников среди румийцев и оседлых бер­беров. Если верно, что царица хотела предотвратить воз­вращение арабов, разоряя страну и уничтожая деревья и постройки, то ясно, что она восстановила против себя горожан и земледельцев, будь то греки или туземцы. Хасан был слишком сообразителен, чтобы не извлечь пользу из такой ситуации. К тому же Абд аль-Малик, только что подавивший мятеж одного из претендентов (702 год), послал ему внушительную армию, с которой он мог начать наступление.

Накануне решающей битвы Кахина приказала своим сыновьям перейти на сторону врага. Сопоставляя факты, Э.-Ф. Готье показал, насколько такой жест был есте­ственным у вождя берберов, для которого главенство его семьи над племенем было превыше всего. Старая цари­ца дала безнадежный для нее бой, возможно, близ Та- барки, а затем вместе со своими приверженцами- бе­жала от преследователей до самого Ореса. Она была убита вблизи колодца, носящего с тех пор название Бир аль-Кахина, а ее голова послана халифу как трофей. С ее смертью закончилась эра героической обороны.

Уравнение: бранес + ботр=оседлые + кочевники. Итак, в ходе арабского завоевания извечный конфликт между оседлыми и кочевниками выдвинулся на первый план. Это противопоставление придало бы истории Берберии своеобразное освещение, если бы можно было согласо­вать его с принятой Ибн Халдуном классификацией племен и под генеалогической фикцией найти реальное географическое и экономическое содержание. Это и по­пытался сделать Э.-Ф. Готье в одной из тех смелых гипо­тез, которые заставляют переосмысливать традиционную трактовку истории. Верблюдоводы, которым инициатива Северов позволила образовать крупные, подвижные и неуловимые племена, были бы тогда бербердми (кото­рых арабские историки называют «ботр»), а осед­лые—«бранес» (баранис), предком которых был Бур­

28

нус. Каждая группа состояла бы не из родственников, а из людей, ведущих одинаковый образ жизни.

Таким образом, можно было бы объяснить те пре­пятствия, с которыми встретились арабские завоеватели, и тот раскол, который позволил им одержать победу. Покорение старых горожан Ифрикии не потребовало никаких усилий. Создание упорядоченного управления, необходимого для их жизни и деятельности, значило для них гораздо больше, чем свобода. Однако в Нумидии начиная с эпохи вандалов разыгрывалась социальная драма. Земледельцы времен римского господства посте­пенно вытеснялись мелкими скотоводами и особенно крупными кочеввиками-верблюдоводами. Обе группы на­селения, бранес и ботр, поочередно воплощали в себе берберское сопротивление: оседлые ауреба при Косейле, кочевники джерава при Кахине. Бунт оседлых против методов, применяемых кочевниками, предрешил победу завоевателей, позволив им продвинуться на запад и об­ратить коренных жителей в свою веру. «В Магрибе,— заключает Э.-Ф. Готье, — оседлые и кочевники никогда не могли жить вместе и совместно вести хозяйство. Этим объясняется удача арабского вторжения, в этом решаю- щая причина. На это смело пошел Хасан».

Эта гипотеза, стало быть, может найти практическое применение в частном случае арабского нашествия. И то и другое было рассмотрено В. Марсэ с той серьез­ностью, которой они заслуживают. Ему представляется невозможным отождествлять ботр с кочевниками, а бранес с оседлыми. «Большая часть зената, выдающихся Представителей ветви ботр, были, несомненно, верблюдо- водами. Но трудно назвать настоящими кочевниками многих других представителей ботр, например жителей деревень кумийя, метагра — «постоянно живущих на од­ном месте в шалашах», земледельцев нефуса триполи- танских гор, племя джерава из Ореса. С другой стороны, среди бранес мы находим самое крупное из кочевых племен — сахарских санхаджа. Кроме того, по свиде­тельству Ибн Халдуна, племена хаувара, относившиеся к бранес, наряду с оседлыми включали кочевников, а целая ветвь котама (также из группы бранес) —племя седуикеш жило в шатрах и разводило верблюдов. Обыч­но котама считают кабилами: таким образом, человек из

29

племени седуикеш представил бы собой любопытную разновидность кабила-пастуха и скенита»¹. И если арабские историки не отмечали контраста по сравнению с образом жизни, который им был знаком, то, значит, его и не существовало в Магрибе. В. Марсэ, крупный авторитет в области лингвистики, выдвигает в свою оче­редь, хотя и с большой осторожностью, собственное объ­яснение этого деления: «Возможно, что вначале оно основывалось на различии в одежде, которое отметили арабы у первых встретившихся им берберских племен: берберы в капюшонах (бранес — множественное число от бурнус, одежда с капюшоном) и берберы в короткой одежде или без капюшонов (ботр — множественное чис­ло от абтар, короткая одежда). Надо сказать, что это чистая гипотеза. Впоследствии первоначальный смысл такого различия был, видимо, утерян... по мере того, как оно охватывало всех аборигенов, с которыми завоева­тели постепенно приходили в соприкосновение».

Продвигаясь на запад, завоеватели, вероятно, встре­чали в местах, иногда значительно удаленных друг от друга, племена, носившие одинаковые названия, обусло­вленные характером их жизни (племена ифрен, возмож­но, были троглодитами), или их тотемами. «А поскольку сходство названий было для них самым убедительным указанием на родство, они считали одноименные племе­на, живущие одни на востоке, другие на западе Магриба, племена крупных или мелких кочевников и племена оседлых земледельцев, племена, живущие на границе Судана и в горах Телля, потомками одного общего пред­ка, рассеянными по воле судьбы». Таким образом, араб­ский историк, который применил бы сегодня такой же критерий к горцам, «считал бы членами одной семьи ма­рокканских джебала, живущих в домах, джебала из Кон­стантины, живущих в хижинах, и тунисских джебалийя, занимающихся разведением верблюдов и живущих часть года в шатрах», и дал бы им общего предка, по имени Джебаль. Таков был, без сомнения, ход рассуждений, позволивших считать племя санхаджа происходящим от Санхаджа и племя матмата — от Матмата.

¹ Скениты — название, дававшееся древними греками и римля­нами кочевым арабам, жившим в шатрах.

30

Итак, следует отказаться от слишком систематизиро­ванной гипотезы Э.-Ф. Готье, несмотря на всю ее при­влекательность; однако она делает ударение на социаль­ных последствиях арабских завоеваний и с этой точки зрения заслуживает внимания. Уже много раз отмеча­лось, что в эпоху политических кризисов кочевники по­кидают свои уединенные кочевья и появляются там, где живет оседлое население, чтобы извлечь выгоду из бес­порядков. Так, в более поздние времена альморавиды вторглись в Марокко, переживавшее в XI веке полный развал; Мериниды появились в районе нижнего течения Мулуи, как только альмохадская империя проявила пер­вые признаки слабости; а совсем недавно аль-Хиба и его «синие» двинулись на север из Рио-де-Оро, когда дина­стия Алавитов оказалась на краю гибели. И нет ничего удивительного в том, что после сильных потрясений, вы­званных мусульманским нашествием по крайней мере на востоке Северной Африки, на сцене появились кочев­ники.

С другой стороны, гипотеза Э.-Ф. Готье подчеркивает значение образа жизни, который тесно переплетается с кровнородственными связями; последние слишком часто недооценивались писавшими по-арабски летописцами с их закоснелой заботой о генеалогии. Можно привести много примеров, когда племена, происходящие в прин­ципе от одного предка, но состоящие в действительности из разношерстных элементов, сближались благодаря одинаковому образу жизни: лишь фикция усыновления придает им тот характер этнического единства, к кото­рому так глубоко привержен весь Магриб.

Что касается роли, которую играли Косейла и Ка­хина, то было бы неосторожно судить о ней по тем мало­достоверным и противоречивым источникам, которыми мы располагаем. Образ Косейлы, «первого борца за не­зависимость берберов», столь живой и рельефный, зна­чительно выиграл от многовековой переработки. Бела- зури ничего о нем не знает. Аль-Бекри заставляет его бежать из Тобны от Мусы ибн Носейра, а Псевдо Ибн Кутейба — умереть в 702 году, борясь с тем же Мусой ^За переправу через Мулую. Ибн Абд аль-Хакам не уве­рен, кому следует приписать убийство Окбы ибн Нафи — ему или «сыну Кахины», а возможно, что он считает их одним лицом. Ни один из этих древних летописцев' не

31

приписывает «Косейле качеств вождя ауреба», которо­му, впрочем, ничто не мешает обосноваться в Оресе во время арабского нашествия. Все эти предания, столь им­понирующие эпически настроенным душам, не выдержи­вают сопоставления свидетельств разных источников; поэтому, быть может, было бы опрометчиво считать лич­ность Косейлы более достоверной, чем личность Роланда из старофранцузского эпоса.

Остается теория двух Оресов, заимствованная Э.-Ф. Готье у Маскерэ. Эта теория покоится на различии между диалектом западнооресских шауйя, потомков под­данных Косейлы, и диалектом восточнооресских шауйя, потомков подданных Кахины: в основе этой теории ле­жит много ошибочных положений, и в настоящее время она отвергнута всеми специалистами по истории бербе­ров. «Тезис Маскерэ о двойственности страны шауйя представляется очень слабым. До получения более до­стоверных данных было бы благоразумно не слишком полагаться на него».

Итак, условия сопротивления берберов остаются нам неизвестны. При настоящем положении вещей можно только, с одной стороны, вспомнить об общепринятой трактовке истории побед, которую обычно находят у арабских историков, не всегда критически подходя к ним, а с другой, изложить те гипотезы и суждения, которые эти предания вызвали у двух людей, отличающихся осо­бой проницательностью.

Значит ли это, что попытки Э.-Ф. Готье были бес­полезны? Отнюдь нет. Даже оставив в стороне яркий та­лант автора, надо сказать, что он больше, чем кто-либо из его предшественников, настаивал на различии между «людьми из жилищ, сделанных из шкур», и «людьми из глиняных жилищ» и сделал все выводы, которые только доступны историку и географу. Дело в том, что все возра­жения против его теории, за очень редкими исключения­ми, из которых самым блестящим является возражение

В.  Марсэ, очень неубедительны. Совершенно очевидно, как это признал один из его оппонентов, что «историки Магриба не смогут обойти молчанием ни одного из по­ставленных им вопросов».

Муса ибн Носейр. Вернувшись в Кайруан, Хасан при­нялся за организацию упорядоченной налоговой системы;

32

qto вызвало подозрения у халифа, и он отозвал его. На­местником Ифрикии, отныне независимой от Египта, был назначен Муса ибн Носейр, который закрепил и развил успехи своего предшественника. Приводимые в хрониках даты настолько противоречивы, что очень трудно опре­делить время этого назначения с точностью хотя бы до десяти лет. Чаще всего указывается 705 год.

Муса ибн Носейр покорил сначала Дальний Магриб вплоть до Атлантики и дошел до Сиджильмасы в Тафи- лалете. Он потерпел неудачу под Септемом (Сеута), но окончательно занял Танжер. В то время страна была на­селена берберскими племенами из группы санхаджа: гомара — на побережье Средиземного моря; бергвата — на Атлантическом побережье между Гибралтарским про­ливом и устьем Умм ар-Рбии; микнаса — в центре; мас- муда — на западных склонах Большого Атласа и на Сус- ском берегу Умм ар-Рбии; хаскура — между Сусом и Дра; лемта и лемтуна — на левом берегу Дра. Муса ибн Носейр насильно обратил в ислам все эти племена, частью христианские, а иногда иудейские, но большей частью поклонявшиеся силам природы, а также насе­ление остальной части Берберии, отступившее от хри­стианства.

Испания, где армия берберов под командованием Тарика в одном сражении (711 год) покончила с вестготской империей, дала выход кипучей энергии ново­обращенных. Они завоевали весь полуостров и вторглись в Галлию, дойдя до Пуатье (732 год). Их отступление после победы Карла Мартелла было вызвано не столько боевым пылом франков, сколько мятежами в Дальнем Магрибе из-за раздела испанских земель к выгоде од­них лишь арабов и из-за вымогательств и насилий тан­жерских наместников.

Завоевателям удалось привлечь на свою сторону го­родскую буржуазию Ифрикии и Тингитаны и на какое- то время обратить на завоевания и грабежи боевой пыл берберов. Однако покорность презираемых и эксплуати­руемых арабами берберских маос была кажущейся. «По­корить Африку, — отмечал уже Хасан, —■ вещь невозмож­ная». Его преемники на горьком опыте убедились, что постоянная оккупация была куда труднее, чем воин­ственные набеги.

3    Ш.-Андре Жюльен

33

Очаги хариджизма

II. Сопротивление берберов

Хариджизм. Всякое вооруженное восстание имеет идеологическую основу. Как_египетские феллахи, вос­ставшие в 2000 году до н. 9., чтобы отнять у аристокра­тии секретные формулы, открывавшие доступ к бессмер­тию, так и донатисты, боровшиеся против католического оппортунизма и коалиции римских наместников, еписко­пов и землевладельцев, лишь выражали в религиозной форме свою ненависть к власть имущим и к существую­щим порядкам. Точно так же и обращенные арабами берберы, естественно, перенесли свою оппозицию на поч­ву ислама, что позволило им представить свои социаль­ные требования в форме религиозного идеала.

Хариджизм, подобно донатизму, стал в некотором роде эпизодом классовой борьбы и проявлением нена­висти к чужеземцам. Если Магриб был благодатной поч­вой для этих двух ересей или, скорее, религиозных схизм революционного характера, то произошло это лишь пото­му, что нигде больше чувства аскетизма и эгалитариз­ма, неотделимые от ненависти к господам, не достигли такой огромной силы.

Первопричиной хариджитского раскола было, несо­мненно, третейское разбирательство, на которое был вы­нужден согласиться халиф Али под давлением своих войск. Группа соратников халифа предпочла немедленно уйти, чем санкционировать своим присутствием решение, передававшее слово божие на суд людей. После осужде­ния Али многие из его сторонников тайно покинули Куфу (на западном рукаве Евфрата), где стояла армия, чтобы примкнуть к первым диссидентам. Именно этот исход и дал схизматикам название хариджитов (что значит «вы­ходящие») .

Если отвлечься от быстро растущего числа соперни­чавших сект, то можно утверждать, что хариджиты еди­нодушно заняли в отношении халифата такую позицию, которую Велльхаузен удачно назвал «несоглашатель- ство». С их точки зрения, любой имам, отклонившийся от праведного пути, должен быть низложен. Придержи­ваясь такого морального и религиозного критерия, они признавали Абу-Бекра, почитали Омара, но отвергли Османа после шести лет его царствования, так же как и

3*

35

Али после его согласия на третейское разбирательство. По их утверждению, община может назначить халифом любого правоверного, который этого достоин, независимо от расовых привилегий, «даже если он черный раб». Они придерживались крайних требований морали. Вера ни­чего не значит, если не сопровождается делами, и вся­кий, кто совершил смертный грех, должен рассматри­ваться как вероотступник и даже, по мнению некоторых, навсегда исключаться из числа правоверных и подле­жать уничтожению вместе с членами его семьи.

Хариджиты организовывали карательные экспедиции против сторонников Омейядов, в ходе которых залили восточную империю кровью убитых по религиозным мо­тивам, и были укрощены лишь при аббаоидских халифах, живя затем как секта. Но еще при последних Омейядах их эмиссары начали распространять в Магрибе эгали­тарный пуританизм, который воспринимался с энтузиаз­мом. Из трех основных течений, которые оспаривали при­верженцев друг у друга: азракизма, представлявшего левый экстремизм, ибадизма (правое течение) и со- фризма (левое течение), два последних заняли значи­тельное место в истории Африки. Хариджизм, естествен­но, был приспособлен берберами к своему революцион­ному темпераменту. Они превратили софризм, принци­пиально не признававший террора, в доктрину прямого действия, подобно азракизму на Востоке.

Оппозиция хариджитов суннитской ортодоксии, кон­кретно воплощенной в арабском деспотизме и бюрокра­тии, вскоре приняла форму восстания. Э.-Ф. Готье пы­тался доказать, что в этом восстании в основном уча­ствовали зената. В. Марсэ, напротив, различает в

VIII    веке два очага восстания, каждый из которых мог бы нанести смертельный удар по арабской оккупации: один в Марокко, угрожавший изолировать Испанию и переброситься на ее территорию, другой на крайнем во­стоке Берберии — в южной Константине, Тунисе и Три- политании, в случае успеха подвергавший опасности судьбу новой столицы и коммуникации с восточными ба­зами. Зената, бесспорно, играли значительную роль на Востоке, но в Марокко движение охватило главным об­разом бранес, не распространяясь вначале на централь­ную Зенетию, то есть на восточное Марокко, Оранию и равнину Шелифа.

36

Арабская тирания и реакция берберов. Магриб и Ис­пания управлялись в то время наместниками из .Кайруа- на которые, в зависимости от политических обстоя­тельств, принадлежали к клану кайситов либо к клану йеменитов, причем торжество ислама отнюдь не осла­било их стародавнего соперничества.

Наряду с этой неустойчивостью Африка страдала от фискальных вымогательств халифов. Чтобы избежать истощения казны из-за распространения ислама, Омей- яды с радостью ухватились за хитроумную идею — за­ставить новообращенных уплачивать поземельный налог (харадж) и подушную подать (джизья), которые обычно платили только неверные. 'При этом арабы отнюдь не це­ремонились с этими новоиспеченными мусульманами, особенно с дикарями берберами. Не похвалялся ли на­местник Язид, что он использует в Магрибе методы, при­мененные аль-Хаджжаджем в Ираке? Действительно, этот аль-Хаджжадж был образцом, достойным подра­жания, по крайней мере по той четкости, с какой он сформулировал свои принципы управления перед жите­лями Куфы. «Я вижу, — заявил он в своей речи по слу­чаю столь радостного события, как его приход к вла­сти,— головы, достаточно созревшие для снятия уро­жая. Я уже вижу, как кровь ручьями течет по вашим тюрбанам и бородам. Во имя Аллаха! Я вас свяжу, как связывают колючий кустарник, чтобы лучше его резать; я буду нещадно бить вас, как бьют отбившуюся от стада верблюдицу». Если берберы и подчинились такому ре­жиму, то ясно, почему вскоре они восстали и убили Язида.

Несколько лет спустя халиф Хишам, который хотел укрепить налоговую систему, созданную Омаром, нашел в лице наместников Танжера и Суса столь усердных аген­тов, что вызвал восстание налогоплательщиков (739— 740 год). На первых ролях были, конечно, хариджиты. Во главе восставших племен гомара, микнаса и бергва- та стал софрит, водонос Майсара, которого, разумеется, они прово!згласили. халифом, что не помешало им в один прекрасный день низложить и убить его, когда он был заподозрен в излишней мягкости. Под руководством Май- сары они овладели Танжером, несмотря на вмешательство наместника Испании. Их новый вождь Халед ибн Хамид, по словам Ибн Халдуна, разбил вражеское войско на

37

Шелифе в «битве знатных», где погибли арабский полко­водец и «все герои», окружавшие его (740 год). Если так было на самом деле, то следует признать, что запад­ный очаг хариджизма охватывал и центральную Зене- тию, что подтверждало бы тезис Э.-Ф. Готье. Однако другие арабские историки считают, и это более вероятно, что битва произошла в северном Марокко. Расхождение следует отнести, быть может, за счет ошибки при пере­писке текста Ибн Халдуна, где, по мнению В. Марсэ, «вместо «Шелиф» было написано «Себу». Эти два назва­ния имеют почти одинаковое начертание, за исключе­нием длины одной буквы и некоторых диакритических знаков, которые писцы часто опускали или писали не­правильно». Таким образом, неясность имеющихся в на­шем распоряжении источников еще раз обязывает нас быть сугубо осмотрительными.

Хишам счел тогда необходимым вмешаться и послал под командованием эмира Кольсума свои лучшие сирий­ские войска, которые постигла та же участь под Бакду- рой на реке Себу (742 год). Власть Дамаска была бы окончательно подорвана, если бы в том же году новому наместнику Египта Хандале ибн Сафвану не удалось во­время остановить врага, одержав под аль-Карном и аль- Аснамом победу над двумя армиями хариджитов, кото­рые вторглись в Ифрикию и угрожали Кайруану (ап­рель— май 742 года).

Смуты в Ифрикии, Поражение хариджитов и трудно­сти, с которыми в то же время столкнулись Омейяды в борьбе за сохранение халифской власти, создали в Иф­рикии благоприятную обстановку для успешного выступ­ления арабов против правительства. (В 744 году, то есть в том же году, когда на Востоке начались восстания, приведшие шесть лет спустя к установлению династии Аббасидов, крупный вельможа Абдаррахман ибн Хабиб, правнук Окбы, объявил себя независимым правителем в Тунисе. Говорят, что, скрупулезно следуя религиозным заветам, Хандала отверг всякую мысль о гражданской войне между арабами и предпочел без борьбы вернуть­ся в Сирию, проклиная Ифрикию, страну мятежей (февраль—-март 745 года). Последний из Омейядов и первый Аббасид были слишком заняты, чтобы оспари­вать притязания узурпатора. Когда же наконец халиф

38

аль-Манеур проявил свою волю и потребовал повинове­ния, Абдаррахман вновь показал себя бунтовщиком и предоставил убежище бежавшим Омейядам, одному из которых удалось достичь Кордовы, где он основал эми­рат, впоследствии преобразованный в независимый хали­фат' (756 год). Конец правления Абдаррахмана был омрачен дворцовыми распрями; сам он погиб от кинжа­ла своих братьев (755 год).

Борьба, последовавшая за его смертью, позволила софритскому племени урфеджума из южного Туниса за­хватить Кайруан, где оно предалось дикому разгулу. Пришлось обратиться к другим хариджитам — ибадитам Джебель-Нефусы, которые под руководством своего пер­вого имама Абу-ль-Хаттаба только что изгнали аббасид- ского наместника из Триполи.

Рассказывают, что Абу-ль-Хаттаб, возмущенный пре­ступлениями, которые совершали хариджиты из сопер­ничающей секты, бросил свои войска на Кайруан и, не­смотря на свои умеренные взгляды, учинил там страш­ную резню урфеджума. В результате его власть стала простираться от Триполитании, где находилась его рези­денция, до Ифрикии. Сюда, в Кайруан, он назначил своим наместником Абдаррахмана ибн Ростема; это был перс знатного происхождения, который вырос в этом го­роде (июнь 758 года).

Как и во времена Косейлы, берберы снова стали хо­зяевами восточной части Северной Африки, тогда как Запад, исключая период от завоеваний Мусы ибн Но- сейра до восстания Майсары, сохранял свою независи­мость. Однако завоеватели оставили в стране, сохра­нявшуюся там религиозную закваску; несмотря на своеобразные формы, которые принимал ислам в Бербе- рии, и на то, что он еще не полностью охватил горные племена и даже некоторых жителей равнины, он прочно укоренился в умах и уже одержал верх над прежними верованиями.

Новый наместник Египта Ибн аль-Ашас послал про­тив Абу-ль-Хаттаба две армии, которые были разбиты. Наконец он принял на. себя командование третьей ар­мией и, одержав добытую дорогой ценой победу под Та- воргой (на юго-восток от Злитена в Триполитании), вер­нул Кайруан (август 761 года).

39

Хариджиты Среднего Магриба. Овладев Йфрикиеи, где он принялся искоренять раскол, Ибн аль-Ашас не подчинил себе остальную часть Магриба. Его победа косвенно способствовала даже созданию ибадитского го­сударства, где хариджизм мог развиваться совершенно свободно. Сразу же после взятия Кайруана Ибн Росте- му действительно удалось ускользнуть от победителя и основать на склоне Джебель-Джоззуля город Тахерт, или Тихерт (в настоящее время Тагдемт), недалеко от древ­него римского поселения (ныне Тиарет), где спустя не­сколько лет его последователи возвели его в сан имама (776 или 778 год).

Приблизительно в то же время Абу Корра, предводи­тель могущественного племени ифрен, создал вблизи Тлемсена софритское государство, о внутренней жизни которого, нам ничего не известно, но которое имело боль­шое военное значение.

Хариджиты этих двух государств совместно с хари- джитами Джебель-Нефусы и некоторыми другими бер­берскими группировками доставили много неприятностей наместнику Кайруана Омару ибн Хафе-Хазармарду.

Под предводительством Абу Корры тринадцать ха- риджитских отрядов окружили войска Омара в Забе у Тобны. Арабы спаслись только благодаря продажности софритского военачальника, который за сорок тысяч дирхемов отвел свои самые многочисленные и самые грозные войска. Не без труда удалось Омару уйти из Тобны и добраться до Кайруана, где берберы оса­дили его и морили голодом. В то время в руках у ха- риджитов был не только Средний Магриб, но и Ифри- кия (771 год).

Между тем халиф направил с Востока сильную ар­мию под предводительством Язида ибн Хатам а, которо­му было поручено заменить Омара; узнав об этом, Омар принял участие в вылазке и был убит. Берберы вышли навстречу аббасидским войскам под предводительством Абу Хатима, бывшего хариджитского наместника Три­поли, который сыграл важную роль при Тобне и руково­дил осадой Кайруана и которому ибадиты присвоили ти­тул «имама защиты». Абу Хатим потерпел страшное по­ражение в Триполитании, к западу от Дженби (772 год). Это было, по сообщениям арабских историков, последнее сражение из 375, которые берберы дали правительствен-

40

НЫМ войскам со времени восстания против Омара ибн Хафса.

В течение пятнадцати лет своего правления (772— 787 годы) Язид принимал решительные меры против ха­риджитов Ифрикии. Под его ударами племя урфеджума, и так уже сильно обескровленное Абу-ль-Хаттабом, поч­ти полностью исчезло. Такая же участь постигла племя нефзава в Джериде. «С этого момента, — пишет Ибн Халдун, — дух ереси и мятежа, который так долго не давал покоя ифрикийским берберам, совершенно утих». Было от чего!

Хариджиты таким образом были побеждены в Ифри­кии, арабский порядок и правоверие восстановлены, но только в восточной части страны. Большая часть Сред­него Магриба и весь Дальний Магриб не подчинились владычеству Багдада и сохранили свои верования: в одном месте — хариджизм, в другом — новые берберские религии, в частности в стране бергвата, к чему мы вер­немся несколько далее. Поэтому нельзя считать, что страна берберов была покорена или хотя бы полностью обращена в ислам; а ведь прошло уже более столетия, как арабы и ислам твердою ногою стали в Магрибе.

III.     Хариджитские государства

Тахертское государство. Язид не был достаточно мо­гущественным, чтобы распространить благодеяния этого «порядка» на хариджитский Магриб. В 787 году Ибн Ростем сделал мирные предложения, которые и были приняты. Аглабиды, царствовавшие в восточной Бербе- рии начиная с 800 года, особенно не беспокоили Росте- мидов; поэтому ибадитское Тахертское государство смог­ло в течение X века сорганизоваться и свободно разви­ваться согласно своим религиозным принципам.

Здесь мы снова видим, что тезис Э.-Ф. Готье идет вразрез с критикой В. Мароэ. Э.-Ф. Готье подчеркивает парадоксальное расположение этого государства. «На первый взгляд, если рассматривать только географиче­ские координаты, государство, простирающееся от Дже- бель-Нефусы до Тиарета, кажется выкроенным совер­шенно абсурдно. Однако его контуры обрисовывают один из самых естественных природных районов, а именно

41

_v*fT

зону степей», зону сухого климата, скудных пастбищ, где обитают «восточные ботр, связанные самым тесным об­разом с югом Туниса и с Триполитанией». В силу необ­ходимости эти кочевники ведут жизнь исключительно су­ровую, почти лишенную всяких ресурсов. Их аскетиче­ские воззрения полностью соответствуют их аскетическо­му образу жизни, что совершенно неизбежно, а их ми­стицизм находит в пустыне наиболее благоприятные ус­ловия для восторженных проявлений.

Очень жаль, что Э.-Ф. Готье не воспользовался одним современным произведением, так хорошо отвечающим его тезису. Посмотрите Эрнеста Псишари. Он обращает внимание на «те большие возможности созерцания», ко­торые дает людям «такая духовная земля», как Сахара, и его инстинктивно, по его собственным словам, тянет к «созерцателям, мечтателям степей, к тем, плоть кото­рых истощена, а сердце ослаблено постом». И юноша- военный, которого волнует зов веры, под влиянием пу­стыни чувствует почти непроизвольное влечение к коче­вым, мистически настроенным берберам. Эту фразу Пси­шари можно было бы без всяких изменений применить к ибадитам.

Однако конструктивными элементами ростемидского хариджизма, возражает В. Марсэ, были не кочевники зе- ната Среднего Магриба, «мятежные, легко восстающие, недостаточно преданные хариджитскому делу», которые сильно мешали правителям Тахерта осуществлять свою власть. «К счастью для них, среди хариджитов были так­же оресцы, мелкие скотоводы и земледельцы, а также жители горных селений Триполитании. Население этих районов поставляло надежных солдат, пылких пропаган­дистов и наполняло общественные амбары продуктами, собранными в порядке взимания десятины...»

Однако распределение племен внутри ростемидского государства заслуживает гораздо меньше внимания, чем жизнь хариджитов, которые были сами себе хозяева, особенно в столице, где брожение происходило почти как в закрытом сосуде. Мы узнаем об этой жизни из двух хроник: одна — Ибн Сагира, мусульманина, не принад­лежавшего к хариджитской секте, который жил в Тиа- рете при последних имамах, другая — хариджитского ученого из Уарглы, Абу Закарии, написанная в конце XI века. Первая из этих хроник была издана и переве-

42

дёна Мотылинским; вторая переведена Маскерэ с мза- битского оригинала, который ошибочно считался уте­рянным. Польский профессор Змогоржевский, который посвятил свою жизнь изучению хариджизма и обнару­жил в Мзабе ряд неизданных рукописей, предполагал опубликовать эту вторую хронику, но смерть помешала ему осуществить это намерение.

Ибадиты сделали своей столицей город Тахерт, рас­положенный на склоне горы, возвышавшейся на тысячу метров над степными пастбищами. Сюда кочевники при­гоняли в летнее время стада и обменивали продукты скотоводства на зерно у жителей Телля. По прибы­тии вожди встречались с именитыми гражданами, за­тем возвращались в свои кочевья, где оставались до ухо­да. Слава ростемидской столицы привлекала братьев по секте, которые приходили из Ирака, чтобы доставить по­жертвования верующих и проникнуться атмосферой тор­жествующего хариджизма, а также чтобы установить не столь бескорыстные связи. Многие обратно не возвра­щались. «Не было чужеземца, — пишет Ибн Сагир, — который, посетив город, не обосновывался бы в нем и не строил бы себе там жилье, будучи прельщен царящим изобилием, праведным поведением имама, его справед­ливостью по отношению к народу и безопасностью, ка­кою пользовались все жители и их имущество. Вскоре о каждом доме в городе говорили: этот дом принадлежит такому-то из Куфы, этот — такому-то из Басры или. из Кайруана; вот мечеть пришедших из Кайруана и их ба­зар; вот мечеть и базар пришельцев из Басры или из Куфы».

В продолжение многих лет об архитектуре Ростеми- дов судили по развалинам Седраты (близ Уарглы), где укрылись жители Тахерта после взятия их столицы Фа- тимидами (911 год). Эти развалины свидетельствуют о том, что архитектура Ростемидов сходна с архитектурой Ифрикии, украшения родственны украшениям коптских монастырей, в отдельных элементах чувствуется влияние современных Ростемидам египетских памятников, а воз­можно, и дворцов Месопотамии. Построенные в городе богато убранные жилища, должно быть, напоминали до­ма восточных жителей Тахерта, которыми любовался Ибн Сагир.

43

.В 1941 году Ж- Марсе и А. Дессю-Ламар обследова­ли место, где был расположен Тахерт, и произвели рас­копки. Их работу затруднило то обстоятельство, что с 1835 по 1841 год на месте древней ростемидской столи­цы располагался двор эмира Абд эль-Кадера и оставил здесь следы своего пребывания.

Тем не менее им определенно удалось найти часть ростемидской стены, большие водохранилища, остатки глиняной посуды и касбу, служившую местопребыванием ростемидских эмиров. В результате своих изысканий они пришли к выводу, что Тахерт был прежде всего хорошо обороняемой крепостью, способной выдержать длитель­ную осаду, и что очень простая архитектура касбы была сродни архитектуре сирийских замков VIII века. С дру­гой стороны, найденные остатки глиняной посуды позво­лили им утверждать, что гончарное искусство в Тахерте было архаичным и находилось в зачаточном состоянии.

Эти, хотя и отрывочные, археологические данные все же позволяют в какой-то мере доверять словам Ибн Са­тира, который упоминает о том, что имам сам с помощью раба покрывал потолок своего дома известью. Прав­да, впоследствии положение изменилось, и представите­ли Куфы, посетившие Тахерт второй раз, «видели по­строенные замки и посаженные сады». Эта роскошь, если то была роскошь, была еще очень скромной, судя по раз­валинам Седраты. Во всяком случае, произведенные изыскания не дают никаких следов настоящей роскоши.

Теократическое правление. Во главе ибадитского го­сударства стоял имам, назначаемый общиной верующих. Он управлял согласно корану и преданию своими под­данными, от которых требовалось полное повиновение. Прежде чем уступить воле именитых граждан, Ибн Ро- стем заставил их во имя бога принять на себя формаль­ное обязательство подчиняться всем его приказам, соот­ветствующим законам справедливости. А если имам нарушит божественную волю, которая должна его вдох­новлять, его решения тем самым утратят силу. «Кон­фликт между имамом и вероучителями, — замечает Ж- Марев, — естественно, принимал форму и размах схизмы. Внутренняя история Тахерта в значительной сте­пени является историей схизм, которые ставили власти в затруднительное положение».

44

Имам должен был вести аскетический образ жизни. Ибн Ростем, занятый заделыванием щелей на своей тер­расе, сначала закончил работу и только потом слез с лестницы, чтобы принять ибадитских посланцев из Ира­ка. Он предложил им лепешки с жиром и топленое мас­ло. «В комнате была только подушка, на которой он опал, его сабля и пика, а в другой части дома был привязан его конь». Его презрение к деньгам достигало таких раз­меров, что он отослал обратно второе посольство, гово­ря, что его община не столь бедна, чтобы принимать дары. Имам Якуб «никогда не прикасался руками ни к дина­рам, ни к дирхемам... Если ему требовались деньги, он доставал их из-под седла, куда их клал его управляю­щий, подталкивая монеты палочкой». Он выпивал, рас­сказывает тот же Ибн Сагир, стакан молока, «затем в течение трех дней не принимал пищи, не пил и не ездил верхом». Путешествуя, он никогда не принимал угоще­ния от хозяев.

Имам должен был управлять государством, толко­вать законы, отправлять правосудие, возглавлять молит­венные собрания и взимать десятину, вносившуюся как милостыня. Знать и вероучители шпионили за ним и не­редко сурово обличали. Его беспристрастность подверга­ли испытанию при назначениях на ответственные посты. Негласные встречи между кочевниками и ибадитским начальством приводили, например, к требованиям -сме­стить кади, казначея или начальника полиции. Назна­чение кади, отправлявшего правосудие, было очень важ­ным делом. Это было лицо, имевшее возможность высту­пить против имама и наносить удары власть имущим. Видели, как один из них оскорблял своего друга и по­кровителя, пытавшегося ограничить его независимость; другой бросил свою печать и книги эмиру, сын которого похитил девушку. Поэтому община принимала меры предосторожности, а иногда приглашала должностных лиц даже из Джебель-Нефусы.

В период жатвы сборщики подаяний Ибн Ростема взимали десятину не только с зерновых, но также с овец и верблюдов. После сбора десятины раздавали зерно бедным, затем приступали к продаже овец и верблюдов. После того как имам от-сылал наместникам суммы, со­ставлявшие их административный бюджет, на оставшие­ся деньги покупали одежду и масло, которые распреде-

ЛйЛйсь пройорционально между всеми семьями, причем предпочтение отдавалось беднякам из -секты ибадитов. Расходы по управлению производились из сумм, посту­павших от подушного налога, хараджа, земельного нало­га и других доходов. Излишек шел на общественные ну­жды мусульман.

Имам, как и положено, был искушенным теологом, так как в Тахерте постоянно жили в лихорадочном 'религиоз­ном пылу. Просвещенные умы, которых привлекал ха- риджитский радикализм, не страшились борьбы мнений. Они даже проявляли терпимость к инаковерующим. Не доходил ли кое-кто из них на Востоке до того, что огра­ничивал до крайности свои расхождения с евреями и христианами? В ростемидской столице, по словам Ибн Сагира, -среди именитых граждан, окружавших -имама Абу Хатима, встречались христиане. Среди них был из­вестный всадник, считавшийся одним из защитников го­рода. Когда эмир Абу Бекр оказался в опасности, хри­стиане немедленно примкнули к Ростемидам. Хариджиты охотно вызывали на спор противников, которых они на­деялись обратить в свою веру. Ибадиты и мутазилиты сходились на диспуты в долине Мины. Восточные зако­новеды, один из которых пользовался большим доверием у народа, не скрывали своего намерения «задержать ус­пехи ибадитов и уничтожить их учение». Споры велись по вопросам догматов, права или грамматики, иногда но­ся -очень мелкий характер. Особенно схоластический ха­рактер носил диалог между одним хариджитом и Ибн Сагиром по вопросу о замужестве девушек, не достиг­ших половой зрелости. Авторитет ученых был очень ве­лик. Один из них, «сведущий в юридической науке, тео­логии, законах, грамматике и языке», получал от своих поклонников в Сиджильмасе десятину. Полемические труды размножались и рукописи коллекционировались. Искушенные в богословских диспутах ибадиты с не мень­шим рвением отдавались мирским наукам.

Пуританизм обязывал эту магрибскую Женеву стро­го следить за нравственностью. Однако если привычные рамки неожиданно давали трещину во время граждан­ских войн, развращенность получала широкое распро­странение. «Жители публично пользовались возбуждаю­щими напитками и юношами для удовлетворения своих порочных прихотей». Когда же порядок восстанавливал­

ся, мораль снова укреплялась «с помощью порки, тюрь­мы и кандалов». Кувшины с вином разбивались, а раз­вратники были вынуждены спасаться «на горных верши­нах или в глубине долин».

Каждый ибадит, готовый со всей решительностью ис­пользовать любые средства для вящей славы божией-, был потенциальным инсургентом. Имам часто удерживал свою власть только в результате политики лавирования между различными группировками. Как только возникал конфликт, тотчас образовывались коалиции, которые брались за оружие. Когда эмир Абу Бекр приказал убить одного из своих фаворитов, богатство и популяр­ность которого стали его беспокоить, это послужило по­водом к войне, длившейся семь лет. Купцы воспользова­лись этим, чтобы оказать финансовую поддержку вос­ставшим, а беспокойные племена — чтобы вмешаться в схватку. «Партии,—-пишет Ибн Сагир, — были охваче­ны таким же воинственным пылом, как это было до по­явления ислама, и обе стороны сражались ради славы и известности». Иногда столкновения рождались из-за вра­жды между племенами и горожанами, но чаще всего из- за того, что народ был недоволен забвением обычаев. После смерти имама Афлаха нашлись такие, кто протес­товал против назначения на этот пост его сына. «Бог тре­бует отчета о вашем поведении, о нефуса! —кричал один из них. — Когда умирает имам, вы ставите на его место другого, не спрашивая совета у мусульман и не позво­ляя им высказаться и выбрать наиболее благочестивого и самого подходящего». Поэтому люди при случае про­являли «высокомерное отношение» к новому эмиру Абу Бекру. Когда окружение Абу Хатима хотело скрыть има­ма «от глаз народа и окружить его царской пышностью... народ не согласился с этим и отстоял право приближать­ся к нему во всякое время, как это было принято до на­значения его имамом». В повествовании Ибн Сатира сквозит постоянное стремление именитых граждан и ве­роучителей образовать аристократию, которая диктова­ла бы эмиру свою волю. Имам Афлах предостерегает ибадитских вождей от назначения на должность кади че­ловека из горной местности, «который не считается с Рангом и знатностью кого бы то ни было... [и] будет при­менять законы во всей их неприкосновенности, не стре­мясь ослабить их силу из желания быть вам приятным»,

Каиды и приближенные Абд аль-Ваххаба заставили его отказаться от обязательств перед кочевниками, убедив его, насколько опасно уступать их настояниям и насколь­ко выгодно проявлять власть. В результате вспыхнуло восстание арабов, которое имам подавил, но которое ос­тавило «ферменты ненависти в группах, в которых были убитые».

Несмотря на непрерывные столкновения, тахертское общество, видимо, не обладало воинственностью. Битвы были не очень кровопролитными; победители часто от­казывались от преследования бегущих, не добивали ра­неных; противники легко соглашались на посредничество. В этом, несомненно, и заключалась причина гибели рос­темидского государства. Имамы не сумели организовать сильную армию, так что при первом же наступлении шиитские войска без труда захватили их столицу (911 год).

Разрушение Тахерта, которое обрекло ибадитов на отказ от «путей защиты» ради «путей тайны», не уничто­жило ни хариджитской веры, ни теологической литерату­ры ее адептов. Рассеянные в алжирской и тунисской Са­харе, они сохранились до наших дней в Джебель-Нефу- се, на острове Джерба, в Уаргле и Мзабе. Ценой боль­ших усилий и огромных затрат мзабиты содержат в хо­рошем состоянии оазисы, расположенные на бесплодной земле пустыни, и сохраняют в своих городах с их холод­ными и бедными мечетями, в Гардайе, Мелике, и в свя­том городе Бени-Исгене, религиозную непримиримость, которая контрастирует иногда с той жизнью, какую ведут в Телле мзабитские торговцы и изобретательные дельцы.

Государство Сиджильмаса и бергвата. К сожалению, у нас очень мало сведений о другом хариджитском госу­дарстве, основанном, по свидетельству географа аль-Бек- ри, в 757 году в Сиджильмасе берберами из племени микнаса, принадлежавшими к секте софритов, которые восстали против наместника Кайруана. Это было царство оазисов с пальмовыми рощами в пустыне. То, что гово­рит о нем Ибн Халдун, показывает, что правоверные широко использовали право низлагать своих имамов. Недовольный поведением первого эмира, «народ связал его по ру«кам и ногам и держал на вершине горы, пока он не умер». Среди них были знаменитые теологи. Один

48

_Из них завоевал большую известность своими трудами в Медине. Главным властителем из династии Бану Мид- рар был, видимо, Абу Мансур аль-Яса, который за вре­мя своего 34-летнего царствования закончил строитель­ство Сиджильмасы и завоевание оазисов (790—823 го­ды). Он, что вполне логично, сблизился с Тахертским государством, женив своего сына на дочери Ибн Ростема.

Весьма примечательна ересь, которая возникла на Дальнем Магрибе, в стране Шавийя (Шауйя), среди племен, составлявших группу бергвата. Эти племена примкнули к хариджитской схизме и участвовали в похо­дах водоноса Майсары; они последовали за своим вож­дем Салихом, который намеревался создать новую ре­лигию (около 744 года).

Салих, объявивший себя пророком берберов, сочинил коран на своем языке и создал своего рода свод религи­озных законов, предписывавших разные запреты, несом­ненно местного происхождения, и некоторые изменения в ритуале. Эта ересь, независимо от того, обязана ли она своим происхождением Салиху или же была обновлена, а может быть и основана, его внуком Юнусом, пред­ставляет собой одну из самых оригинальных попыток «берберизировать» религию, принесенную в Магриб за­воевателями.

Эти государства схизматиков или еретиков, представ­ляющие для нас столь большой интерес, почти не прив­лекали внимания арабских историков. Они с рвением изучали две правоверные династии, основанные в начале

IX  века в двух противоположных концах Магриба, — ди­настию Идрисидов в Фесе и династию Аглабидов в Ифрикии.

4    Щ.-Андре Жюльен

Глава II

АРАБСКИЕ И БЕРБЕРСКИЕ ДИНАСТИИ (IX—XI века)

I. ДИНАСТИЯ ИДРИСИДОВ. — II. ДИНАСТИЯ АГЛАБИДОВ. —

III. ГОСПОДСТВО ФАТИМИДОВ В МАГРИБЕ.— IV. САНХАДЖИЙСКИК ДИНАСТИИ И ХИЛЯЛИИСКОЕ НАШЕСТВИЕ

Период с середины VIII до середины XI века — смут­ное время в истории Магриба. В страну хлынули два потока кочевников: альморавиды из западной Сахары и хилялийцы из восточных пустынь.

Это переходный период, во время которого берберы разрывают цепи, временно привязавшие их к Востоку, но не чувствуют себя еще достаточно уверенно, чтобы обойтись без этого Востока, политическое господство ко­торого отвергают. Если повсюду, за исключением Ифри- кии, они сбрасывают власть аббасидских халифов, то тем не менее охотно принимают изгнанников с Восто­ка и делают их своими вождями; берберы жадно пьют из источников мусульманского права и восточного искус­ства и в своих городах, еще окончательно не отвыкнув от сельских обычаев, стараются жить как старые циви­лизованные горожане Дамаска или Багдада.

Таким образом, в результате странного парадокса мо­мент, когда с политической точки зрения происходит эмансипация берберов, является одновременно момен­том, когда они глубоко проникаются семитской цивилиза­цией и, видимо, впервые за всю историю пытаются стать народом Востока.

Наши источники по этому периоду более полны и бо­лее достоверны, чем по предшествующему. Конечно, при­

50

ходится еще слишком часто довольствоваться показания­ми более поздних писателей, и даже гений Ибн Халдуна не может заставить нас забыть о том, что этот историк так же далек от Идрисидов и Аглабидов, как мы от Сто­летней войны. Но у нас есть и более древние источники, в частности такие, которые написаны очевидцами, гео­графы аль-Якуби и Ибн Хаукаль. Хотя нам далеко еще не все ясно и выражение «темные века», использо­ванное Э.-Ф. Готье, еще сохраняет свое значение, все же мы можем двигаться вперед более уверенно и позво­лить себе ряд более обоснованных утверждений.

/. Династия Идрисидов

Утверждение Идриса на Дальнем Магрибе. В 788 го­ду в Танжер прибыл беглец с Востока Идрис ибн Абдал­лах, потомок Али и Фатимы. Участник восстания Али- дов против Аббасидов, он счастливо избежал резни, по­следовавшей за победой Аббасидов над мятежниками при Фаххе, близ Мекки (786 год), и, сопровождаемый одним только вольноотпущенником, верным Рашидом, добрался до Танжера. Он не мог остановиться ни в Иф­рикии, хранившей верность халифату, ни в Среднем Ма­грибе, занятом хариджитами. Танжер был удален от центра, но Идрис не остался там и стал гостем, а затем и вождем, или, вернее, имамом (по шиитской терминологии) племени ауреба, жившего около древнего римского го­рода Волюбилиса, ставшего Валила. Следует ли считать, как это делает Э.-Ф. Готье, что Идрис смог стать во гла­ве этого племени потому, что оно состояло из романизи­рованных берберов? Не правильнее ли предположить вместе с Террасом, что эти берберы, были они романизи­рованы или нет, хорошо приняли Идриса потому, что он был шерифом, противником ненавистного халифа, а так­же, вероятно, и в силу его выдающихся личных качеств?

Вскоре к ауреба присоединились арабы, враждебные Аббасидам. Быть может, Идрис, как потом Фатимиды, строил планы превращения Магриба в исходную базу, чтобы отвоевать наследие отцов. Как бы то ни было, считая Валилу слишком маленькой, он основал новый город —Мадинат- Фас (на месте нынешнего андалусского квартала в Фесе) — и начал с помощью нескольких ^ерберских племен северного Марокко выкраивать себе

государство. Он совершил ряд завоевательных походов и поочередно овладел Тамесной (район Сале), Фазазом (район Азру — Айн-Лёх) и Тлемсеном. Но как только его успехи стали известны, халиф Харун ар-Рашид при­казал одному из своих эмиссаров отравить его (791 или 792 год).

Идрис II и основание Феса. У Идриса не было сына, который мог бы наследовать ему; но одна из его бербер­ских наложниц, Кенза, была беременна; через два ме­сяца после смерти Идриса она родила сына, который также получил имя Идрис. Мальчик рос и воспитывался под охраной своей матери и Рашида, окруженный почи­танием берберов племени ауреба, которые видели в нем наследника «барака» — той ниспосланной с неба власти, которая передается от отца к сыну в потомстве Пророка.

Ребенок, несомненно, отвечал тем наивным наде­ждам, которые возлагались на него, так как еще в 11-летнем возрасте был торжественно признан наслед­ником политической власти отца. Но, помимо ауреба, на него оказывали влияние арабы из Ифрикии и Андалу­сии. Они окружали его в Валиле и, очевидно, пробудили в нем наследственные симпатии, так как именно из их среды он выбирал своих главных помощников. Он зашел так далеко, что в 808 году по внушению, несомненно, своих новых сподвижников приказал убить вождя ауре­ба Абу Лейлу Исхака, но при каких обстоятельствах — мы не знаем. После этого убийства Идрис и его арабы, не чувствуя себя в безопасности в Валиле, вспомнили о городе Фесе. Эта недостроенная столица, заниматься ко­торой Идрису I было недосуг, была основана лет за два­дцать до того (809 год) и все еще оставалась небольшим берберским поселением.

Вместо того чтобы перестраивать город, молодой го­сударь предпочел поселиться напротив него на левом бе­регу реки. Он построил здесь мечеть, базар, дворец — на­верное, довольно скромный — и поселил здесь своих арабских сподвижников. Так возник будущий город кай- руанцев, который первоначально носил название аль- Алия (верхний город). Такова по крайней мере версия, предложенная Э. Леви-Провансалем в его очень интерес­ной статье, посвященной основанию Феса; приводимые им различного рода аргументы весьма убедительны, по

52

Фес

Фес. Блок-диаграмма, составленная Э.-Ф.Готье. «Геологический разрез блок-диаграммы выде­ляет различие в структуре по обеим сторонам от линии Себу — Фес. Направо (зап. — сев.- зап.) сложная структура, сильная складчатость.

Налево известняковые слои обширных карсто­вых массивов среднего Атласа спускаются к долине под небольшим уклоном. Здесь на поверхность выходят крупные воклюзские ис­точники с постоянным дебитом, образующие реку Фес. Болотистая равнина вверх по те­чению от Феса (равнина Саис) окончательно регулирует дебит. Город Фес расположен в том месте, где регрессивная эрозия, определяемая базисным уровнем реки Себу, образует на рав­нине выемку. Жизненно важный вопрос водо­снабжения решается природой» (Э.-Ф. Готье, стр. 343)

(по E.-F. Gautier «Les Sifecles obscurs du Maghreb», табл. 10, стр. 284)

крайней мере в том, что интересует нас; во всяком слу­чае, после ее прочтения становится ясно, что суще­ствует два предания об основании Феса и что данный вариант, хотя и менее богатый подробностями, не менее ДРевен и не менее достоверен, чем вариант, приводимый авд ^аль‘Киртас»; более того, он объясняет, почему

53

Два Феса были расположены рядом, что до тех пор оста­валось загадочным.

Э.-Ф. Готье совершенно справедливо указывает на изобилие наземных и подземных вод около Феса. Несом­ненно, наличие воды повлияло на обоих Идрисов при вы­боре места для города. Кроме того, в окрестностях мно­го строительных материалов. Наконец, Фес расположен на самом удобном пути, связывающем Средний Магриб с приатлантическими равнинами, который как раз в этом месте пересекает идущий с севера на юг путь из Танжера в Тафилалет.

Вскоре оба города-близнеца неожиданно получили новый приток населения. Несколько сот семей из Кордо­вы и Кайруана, вынужденные по политическим мотивам покинуть родину, принесли в едва родившийся город вполне сложившиеся навыки и обычаи (818 и 825 годы). Это избавило Фес от необходимости учиться городской жизни на собственном опыте.

Идрис II основал не только город; он стал также ос­нователем первого марокканского государства. Это не значит, что ему удалось, как замечает Террас, объеди­нить под своей властью все то, что в настоящее время составляет шерифскую империю, поскольку, по имею­щимся у нас источникам (в частности, аль-Бекри и Ибн Халдун), оказывается, что «большая часть приатланти- ческих равнин, Средний Атлас, за исключением его се­верной окраины, весь Центральный и Высокий Атлас, почти весь район оазисов и значительная часть восточ­ного Марокко остались за пределами идрисидской им­перии». Идрису все же удалось объединить под единой мусульманской властью ряд берберских племен, до тех пор не связанных между собой.

Упадок династии. Новое государство было величест­венным, но непрочным: оно не смогло пережить смерти своего основателя, преждевременно ушедшего из жизни (несчастный случай или убийство?) в 828 году. Старый берберский дух политической разобщенности и местниче­ства не исчез; по совету своей бабушки-берберки Кензы десять сыновей Идриса II разделили наследие отца и тем самым уничтожили плоды его политической деятель­ности; но в области цивилизации эти плоды не погибли

54

благодаря славе Феса, единственного в Марокко города, достойного в то время этого названия.

Идрисидские княжества кое-как просуществовали до появления Фатимидов (921 год). Затем последние Идри- сиды еще некоторое время держались в прилегающих к Танжеру горах, пока кордовские войска не положили конец этой династии в 974 году.

II.  Династия Аглабидов

Независимая династия. На другом конце Берберии, в Ифрикии, арабский наместник Заба, Ибрахим ибн аль- Аглаб, основал династию, которая, не порывая с абба- сидским халифатом, стала полностью независимой.

Имя династии дал аль-Аглаб ибн Салим, доверием халифа возведенный в достоинство эмира; он познал лишь трудности, связанные с обладанием властью, и кон­чил свои дни под стрелами лучников (765—767 годы). Его сын Ибрахим, живший далеко от Кайруана в годы, когда Язид ибн Хатим суровой рукой восстанавливал порядок, получил наместничество в Забе; затем он удачно использовал мятежи в Ифрикии, чтобы взять на себя посредничество в переговорах, и получил в свою очередь титул эмира (800 год).

До начала X века его потомки наследовали ему без всяких затруднений, и между Кайруаном и Багдадом никогда не было крупных конфликтов. Халифы, которые, особенно к концу существования династии, стали вмеши­ваться в споры эмира с жителями Туниса, довольствова­лись в большинстве случаев формальным осуществлением прав сюзерена и воздерживались даже от утверждения в правах новых эмиров. Что же касается Аглабидов, пре­стиж которых среди арабских воинов повышался благо­даря полученным от халифа полномочиям и которым их лояльность позволяла прибегать к аббасидским субси­диям, то они никогда не предпринимали попыток разо­рвать мало беспокоившие их узы.

Расширение власти Аглабидов. Эти властители гос­подствовали над Ифрикией, страной оседлых, точные границы которой, если они и были, нам неизвестны. На го-востоке под их властью был Триполи, ближайший ригород которого находился в руках ибадитов Джебель-

55

Нефусы, контролировавших ведущую к городу узкую прибрежную дорогу. Лишь неожиданный конфликт позво­лил эмиру сокрушить этого грозного врага (896 год); на юге обескровленный Джерид частично являлся харид- житской территорией, но был полностью умиротворен; на юго-западе в отдаленных провинциях Заб и Ходна по­виновение Кайруану до 865 года поддерживалось актив­ным и лояльным арабским меньшинством: на дорогах, ведущих к Забу, расположились почти полностью неза­висимые гарнизоны, которые и обеспечивали их безопас­ность; Орес, естественно, составлял враждебный блок, где хариджизм восторжествовал в своей крайней форме наккаризма, расчищавшего путь мутазилитскому рацио­нализму; брожение в Оресе побуждало эмира благо­разумно держаться в стороне, довольствуясь чисто тео­ретической властью; наконец, на западе от Аглабидов зависели Бон, а также страна суровых котама, которых держала в повиновении крепость Белезма; в действитель­ности, однако, Малая Кабилия, как и Орес, ускользала из-под власти Аглабидов.

В собственно Ифрикии эмир без больших затрудне­ний осуществлял свою власть в прибрежной зоне от Та­беса до Суса, в Камуде — на юго-востоке между Кай- руаном, Гафсой и Тебессой и в районе между Кайруаном и Тунисом. Это была страна горожан, достаточно араби­зированных и правоверных. Однако эмиру приходилось считаться с берберскими племенами Северо-Запада, бли­жайшими соседями котама, и с смешанным населением Северо-Востока, цивилизованным, но независимым. Да и жители Кайруана и Туниса не были особенно склонны к строгому повиновению.

Большинство, разумеется, составляли обращенные в ислам берберы; но многочисленны были и потомки араб­ских завоевателей — быть может, сто тысяч человек. Не исчезли также и христиане, то есть берберы, давно обра­щенные в христианство, или потомки римлян, объединяв­шиеся под общим названием африканцев (афарик). Бла­годаря своей традиционной культуре и несмотря на меж­доусобные споры, они по-прежнему играли довольно значительную роль. Встречались также, согласно аль- Якуби, румийцы, то есть остатки византийских гарнизо­нов былых времен, постепенно ассимилированные мест­ным населением. В городах евреи, главным образом вра-

56

_Чи представляли интеллектуальную элиту. Христиане и евреи, видимо, не слишком страдали от контакта с му­сульманами. Зато арабы, даже самого низкого происхо­ждения, питали отвращение к берберам-мусульманам. Хариджизм доставил завоевателям много неприятностей, чем и объясняется их все возраставшая берберофобия; понятно поэтому, что аскет Бохлуль устроил большой пир, когда получил доказательство, что он араб на все сто процентов.

Благочестивое общество. Мы можем составить себе достаточно правильное представление о мусульманском обществе Ифрикии не столько по бесцветным хроникам, сколько по так называемым «табакат» — книгам, имев­шим целью фиксировать условия, в которых происхо­дила передача хадисов, составлявших священный обы­чай (сунна). Одна из наиболее древних книг, «Классы ученых Ифрикии», дает нам массу интимных картин, ко­торые позволяют получить конкретное представление о жизни в Кайруане.

Атмосфера Ифрикии, как и атмосфера всего мусуль­манского мира IX века, перенасыщена благочестием. В берберской массе, которой претят полумеры, это бла­гочестие доходит до предела, и те, кто посвятил себя ему, играют в обществе выдающуюся роль. Какова бы ни была среда, из которой они вышли, люди религии вызывают уважение и восхищение этого народа, который с конца VIII века переживал кризис аскетизма. «Святой муж» Бохлуль, который настолько презирал свое брен­ное тело, что никогда не раздевался и превратил от­хожее место в помещение для проповеди, своими само­истязаниями и своей суннитской непримиримостью был известен вплоть до Самарканда.

Движение усиливается при первых Аглабидах. Мно­гие мусульмане ощущают потребность уйти навсегда из мира или, чаще всего, уединиться в пограничных кре­постях, рибатах, — средоточии горячих молитв и боевой готовности.

Но Ифрикия не только страна спонтанной веры, она акже крайне активный теологический центр. «О чем го- орят сегодня жители Кайруана?» — спрашивает один Утешественник, вернувшись из Ирака. «Об именах и Рибутах бога», — отвечает ему юноша.

57

Под влиянием Ирака начиная с 830 года стихийный аскетизм, очевидно, уступает место богословским спо­рам. Восток и Андалусия посылают своих ученых в Иф­рикию, где множатся ряды учеников. Арабы, особенно кайруанцы, идут в Ирак или в Медину, чтобы послушать там знаменитых учителей; воодушевленные полученными знаниями, они возвращаются в свою страну, завоевы­вают новых приверженцев. Так формируется особая ка­тегория ученых, теологов и законоведов, дискуссии ко­торых увлекают слушателей.

Не все они были профессионалами. Многие продол­жали заниматься своим ремеслом горшечника или кир­пичных дел мастера, продажей мехов или тканей или были мелкими торговцами, обвешивающими покупате­лей; встречались среди них и землевладельцы. Люди любили их потому, что они были очень близки к народу и тесно связаны с его повседневной жизнью. Они, есте­ственно, становились народными глашатаями, и эмиру приходилось считаться с ними, тем более что их неза­висимость и, как правило, их презрение к почестям ли­шали правительство всякой возможности оказывать на них давление.

Вопрос о сотворенности Корана. Мутазилизм. Во­просы, которые были подняты, разжигали тогда страсти во всем мусульманском мире. И превыше всего — опас­ный вопрос о сотворенности Корана. Ортодоксальные бо­гословы, которым споры с христианами открыли понятие о вечности и несотворенности слова божия, стали утвер­ждать, что Коран, откровение Аллаха, никем не сотворен, как и сам Аллах. Каждый экземпляр арабского Корана, как и небесный Коран, существует извечно и тождествен слову бога, который «находится между страницами книги».

Против этих утверждений, которые, как казалось, разрушали единство сущности бога, энергично восстали мутазилиты, поддерживавшие тезис о сотворенности Ко­рана. Они порвали с правоверием и в ряде других вопро­сов. Мутазилиты были сторонниками учения о свободной воле и противопоставляли концепции антропоморфизма символическое толкование Корана; во имя неизменного единства они отвергали божественные атрибуты, которые нельзя отличать от сущности и бесконечное перечисление

58

которых неизменно приводит к одному утверждению: бог существует; наконец, они считали, что основным источ­ником религиозного познания является разум (акль).

Борьба продолжалась вплоть до того времени, когда основатель ортодоксального схоластического богословия (калам) аль-Ашари (умер в 935 году), порвав с мута- зилизмом и используя его диалектический метод, пока­зал, что Коран в своей сущности и реальности идентичен никем не сотворенному и вечному слову божию, и тем самым обеспечил торжество правоверия.

В Ифрикии мутазилиты представляли собой с конца VIII века независимое и мужественное меньшинство, не отрекавшееся от своих убеждений ни перед лицом массы непримиримых берберов, для которых их доктрины были равносильны отрицанию божества, ни перед традициони- стами. Но они были зажаты между этими двумя тенден­циями, как в тисках. Кристаллизация мусульманской догмы в конце IX века делала их затею совершенно без­надежной, а торжество шиитов нанесло им смертельный удар.

Маликизм. Сохнун. С богословскими дискуссиями тесно переплетались споры по вопросам мусульманского права (фикха), регулировавшего не только религиозную, но и гражданскую и экономическую жизнь правоверных. Из четырех ортодоксальных толков (мазхабов), придер­живаться которых было дозволено, два играли в Ифри­кии важную роль: ханифизм, основанный имамом Абу Ха- нифой (умер около 767 года), наименее строгий в исламе и развившийся под персидским влиянием, и маликизм, созданный знаменитым имамом из Медины Маликом ибн Анасом (умер в 795 году), сильно приверженный к букве и враждебный к толкованиям, основанным на разуме.

Маликизм, вполне соответствовавший берберскому складу ума, естественно, восторжествовал в Ифрикии, а затем и во всей Северной Африке, где он господствует и поныне. Однако его успех пришел не сразу. Великий Асад ибн аль-Форат, который должен был повести агла- бидские войска в Сицилию, распространил маликизм в Ифрикии, но не был свободен от соглашения и сделок ^ соперничавшим толком. Один из его учеников, искус- ^{и в}°инствующий богослов Сохнун, автор знаменитой

Удавваны», человек суровый и независимый, порвал

с заблуждениями своего учителя и стал проповедовать строгий маликизм, обеспечив его торжество.

Небольшая ханифитская элита при энергичной под­держке некоторых эмиров мужественно продолжала борьбу, но в конце IX века была скомпрометирована своими связями с мутазилитами и захлестнута враждеб­ной и неистовой массой берберов-маликитов. С этого времени во всей Ифрикии стал господствовать неприми­римый и в высшей степени экзальтированный маликизм. «Сообщают, — сказал однажды один багдадец кай- руанцу, — что Пророк говорил...» — «Говорят, — прервал его кайруанец, — что Малик придерживается иного мне­ния». — «О люди Магриба, да будут ваши лица ужасны в день страшного суда, — воскликнул его собеседник, — слову Пророка вы противопоставляете слово Малика!»

Эмиры. Правоверие эмиров не всегда было безупреч­ным. Некоторые из них проявляли склонность к ханифи- там, а один был мутазилитом; однако они не могли не считаться с силой общественного мнения, и, начиная с Сохнуна, кайруанскими кади, влияние которых было значительно, назначались последователи маликизма.

Богословским спорам они предпочитали утонченную жизнь в своих дворцах в багдадском вкусе, среди музы­кантов, наложниц и миловидных юношей, среди евнухов, которые их милостью достигали самых высоких постов, среди многочисленных принцев крови и арабских вель­мож, белых вольноотпущенников и преданных черных стражей. Они слушали песни и стихи, забавные вы­думки шутов, прогуливались в садах или катались на лодках, играли в шары или наблюдали за скачками. Нередко люди образованные, с художественным вкусом и широтой взгляда, они подчас были жестокими и почти всегда пьяницами.

Основатель династии Ибрахим I (800—812 годы) был выдающейся личностью, ученым, талантливым и смелым человеком; Абдаллах I (812—817 годы)—тираном, ду­мающим только об эксплуатации своих подданных. У Зиядет-Аллаха I (817—838 годы), который усмирил мятежные войска и положил начало завоеванию Сици­лии, поэтические вкусы совмещались с беспробудным пьянством. Кратковременное царствование Абу Йкаля (838—841 годы) говорило о его хороших намерениях,

60

Мухаммед (841—856 годы) находил удовлетворение в кутежах и невежестве, Ахмед (856—863 годы) — в доб- одетели и строительстве, Мухаммед II, после краткой интермедии Зиядет-Аллаха II, — в охоте и в вине (864— 875 годы). Наиболее знаменитый эмир этой династии Ибрахим II (875—902 годы), подлинный государствен­ный деятель, был человеком неуравновешенным, кото­рый пресытился убийством своих родичей, но кончил благочестиво, сражаясь с христианами Сицилии, предва­рительно отказавшись от власти. Добрейший Абд­аллах II, ученый богослов, завоевавший популярность, несмотря на свои мутазилитские взгляды, погиб через год от руки своего сына Зиядет-Аллаха III (903—■ 909 годы), жестокого дегенерата, который не сумел от­разить наступление шиитов и бежал на Восток, где вла­чил жалкое существование.

Их склонность к пышности выразилась в многочи­сленных постройках, на которых они использовали быв­ших христианских рабов, становившихся их клиентами (мавла). В одном льё от Кайруана Ибрахим I воздвиг дворец Каср аль-Кадим, который стал центром большого укрепленного поселения; а Ибрахим II построил в девяти километрах от столицы город Раккаду, ставший место­пребыванием правительства, а также местом кутежей, к ужасу благочестивых кайруанцев. Временами он жил здесь, а временами в Тунисе.

Военная и религиозная архитектура. Для защиты страны эмиры приспособили старые византийские кре­пости, в частности в Белезме и в Багаи, а главное, по­строили по их образцу вдоль всего побережья рибаты, как, например, в Сусе и Монастире, или же мощные кре­постные стены, как в Сфаксе.

Однако наибольшее внимание, естественно, уделялось зданиям религиозного характера. Это прежде всего Ьольшая мечеть Кайруана, строительство которой при­писывают Окбе ибн Нафи и от которой, как полагают, сохранился первоначальный михраб. Зиядет-Аллах пере­строил ее в 836 году, а затем в течение IX века она два- Ды расширялась. Построенная в соответствии с восточ- Рок ^планиР°^вк°й> мало изменившейся со времен Про­за ^а’ «четь состоит, по сути дела, из прямоугольного

^а с колоннами, перед которым расположен двор,

61

Монастир. Рибат, вид со стороны моря. Рисунок Жоржа Марсэ (по Georges Marfais «Manuel d’art musulraan», табл. 21, стр. 49)

окруженный с трех сторон портиками. Огромное про­странство двора, сирийский минарет из трех возвышаю­щихся одна над другой башен, купол, мраморный михраб и особенно молитвенный зал с семнадцатью нефами и многочисленными колоннами, полуосвещенный прони­кающим через двери светом, — все это производит боль­шое впечатление своим таинственным величием.

Большая мечеть Туниса (аз-Зитуна) с ее значитель­ными пристройками, мечеть меньших размеров в Сусе, мечеть Трех дверей в Кайруане, фасад которой столь удачно украшает аркатура из подковообразных арок, наконец, впоследствии перестроенная мечеть в Сфаксе также свидетельствуют о строительной деятельности Аглабидов.

При возведении зданий использовали различные мате­риалы: глину, сырцовый или обожженный кирпич, ка­мень и, не стесняясь, брали все, что могли, из римских развалин. В декоративном оформлении исходили из тех­ники христианской эпохи и воспроизводили ее мотивы, например ветви и розетки. Что касается старого языче­ского и христианского символа винограда, то он востор­жествовал в виде разбросанных или свернутых листьев в растительном орнаменте мусульманских построек Ифрикии.

62

Управление государством. Аглабиды были не только жуирами и строителями. Отнюдь не разыгрывая из себя праздных эмиров, они старались организовать упорядо­ченную систему управления по багдадскому образцу. Не доверяя арабской аристократии, они брали помощников из числа принцев крови, на лояльность которых можно было положиться, или из числа простых людей, клиен­тов, личных слуг, евнухов и даже христиан.

Подобно Аббасидам, у них был и везир, хотя и не облеченный реальной властью, камергер, охранявший по­кой государя и одновременно командовавший войсками, почтмейстер, который исполнял также обязанности начальника полиции, и несколько секретарей. Военачаль­ников Аглабиды подбирали не по их общественному по­ложению, а по их заслугам; выполнение же таких адми­нистративных обязанностей, как ведение переписки, взи­мание налогов и хранение печати, они поручали несколь­ким скромным писцам. В правосудии, наоборот, долж­ность кайруанского кади со всеми вытекающими от­сюда административными правами и обязанностями доставалась лицам, выделявшимся скорее добросовест­ностью, чем знаниями. Наместники провинций обладали довольно большой властью, находясь под контролем эмира.

По правде говоря, права и обязанности чиновников не были точно определены, и их полномочия взаимно перекрывались, что создавало известную опасность.

Однако персонал, состоявший целиком из арабов и подобранный эмиром по своему усмотрению, был всем ему обязан и лично ему предан.

Об экономической политике Аглабидов и, в частности, о политике в области водного хозяйства, можно судить по сооруженным ими многочисленным водохранилищам и акведукам. По-видимому, в IX веке Ифрикия познала возврат к былому процветанию. Однако налоговая поли­тика Аглабидов была плачевной. Своих подданных, даже мусульман, они обложили поземельным налогом, взи­мали десятину деньгами, а не в натуре, ввели некорани­ческие налоги, в частности на торговые сделки и подвоз продуктов питания. Такое положение, усугублявшееся поборами и лихоимством чиновников, не могло не спо­собствовать падению династии.

Джунд и Сицилийская кампания. Эмиры охотно объе­динили бы арабов и берберов, но это им не удалось. Если с берберами у них не было почти никаких за­труднений, то арабские войска нередко приводили дина­стию «а край гибели. Джунд, под которым подразуме­вались как бывшие воины, ушедшие со службы без жалованья и голодные, так и постоянные войска, состоя­щие на службе эмира, раздираемый племенными рас­прями, соперничеством гарнизонов и столкновениями про­тивоположных интересов, составлял большую, анархиче­ски настроенную массу людей, всегда готовых к мятежу. Чтобы справиться с ними, Аглабиды должны были на­прячь все свои силы и создать преторианскую гвардию негров-рабов, в верности которых они не сомневались. Но когда они сломили джунд и упразднили погранич­ные гарнизоны, в частности гарнизон Белезмы, у них не осталось армии, способной противостоять нападению шиитов.

Воинственность мятежных войск Зиядет-Аллах I ис­пользовал для войны против христиан Сицилии. В Аф­рике эмиры жили в мире с соседями, тем более что джунд явно не проявлял никакого желания бороться с берберами. Но большой остров, на который арабы часто делали набеги, давно уже казался легкой добычей. Ви­зантия не интересовалась столь далекой страной и рас­считывала при ее защите на мелкие итальянские респуб­лики; а эмиры тем временем создали флот и превратили Ифрикию в морскую державу.

В 827 году по призыву одного мятежного греческого вождя Зиядет-Аллах высадил в Сицилии армию; она со­стояла из джунда и берберских ополчений, руководимых кади Асадом, который был апостолом войны. Четыре года спустя арабы взяли Палермо, ставший столицей их си­цилийских владений. Затем после ряда неудач, в значи­тельной мере из-за соперничества африканских и испан­ских войск, а также эпидемий, они захватили Мессину (843 год) и наконец, после более чем 30-летних усилий, взяли «Сицилийский бельведер» Энну (Кастроджованни, 859 год).

Ни усилия Византии, которые она предпринимала время от времени, ни вмешательство Венеции, мелких республик и даже каролингского императора Людо­вика II не смогли помешать продвижению аглабидских

64

войск в Сицилии, а затем и в Южной Италии. В 878 году пали Сиракузы, в 902 году — Таормина. С тех пор арабы держали в своих руках всю Сицилию, за исключением нескольких незначительных пунктов. Успехи Аглабидов вынудили императора Льва VI отказаться от итальян­ских владений и вторую половину своего царствования посвятить исключительно восточным делам.

В начале X века Зиядет-Аллах III мог констатиро­вать, что всякая серьезная опасность для Сицилии устра­нена'. Таким образом, внешняя политика эмиров бесспор­но увенчалась успехом, но пока они истощали свои силы в заморской войне, в Ифрикии, где они уничтожили джунд и пограничные гарнизоны, у .них не осталось войск, способных противостоять ополчениям котама, которые один из шиитских миссионеров, Абу Абдаллах, бросил против последнего и самого трусливого из Аглабидов.

III. Господство Фатимидов в Магрибе

Шиизм. Началом Фатимидской династии была леги­тимистская схизма, шиизм; основателем — беглец с Во­стока Обейд-Аллах, опорой — берберское племя Кабилии, котама.

Порядок передачи халифской власти был тем вопро­сом, который породил шиизм, как и хариджизм. От по­следнего шиизм отличался строгой приверженностью по­томкам Али, права которых, вытекавшие из принципа наследственной передачи власти, исключали всякую воз­можность выборов.

Поскольку Али должен был быть признан халифом после смерти пророка, приходившегося ему двоюродным братом и зятем, три первых халифа считались узурпато­рами. Что касается Омейядов, которые обеспечили себе власть убийством второго сына Али, Хусейна, и его близ­ких на поле битвы под Кербелой (680 год), а также Аб- басидов, которые сменили их у кормила власти, то шииты даже и мысли не допускали, что их фактическое обладание властью может уничтожить неотъемлемые права потомков Али и его жены Фатимы.

Попытки шиитов натолкнулись на жестокие репрессии халифов. Побежденные, плененные, раздробленные на бессильные и ушедшие в подполье мелкие группы, про­пагандисты которых (дай) обращали отдельных лиц

5 Ш.-Андре Жюльен

65

в свою веру и посвящали их в ее тайны, шииты в конце концов создали утешительную доктрину о скрытом имаме. Этот непогрешимый имам, последний потомок Али, ждет, невидимый людям, своего часа, чтобы прийти в качестве имама махди — спасителя мира; он будет тогда управлять им по божественному праву, чтобы ут­вердить торжество мира и справедливости и обеспечить мусульманам ни с чем не сравнимое благосостояние.

Шииты делились на многочисленные секты соответ­ственно потомкам Али, с именами которых они связы­вали надежды на второе пришествие. Фатимиды принад­лежали к секте исмаилитов, которые считали седьмого имама, Исмаила, последним видимым имамом. Потомки Исмаила жили как скрытые имамы, посылавшие из своих убежищ дай, которые распространяли в массах аллегорическое учение, пленявшее их таинственным ха­рактером посвящения и иерархией ступеней знания. Эта скрытая, но интенсивная пропаганда неожиданно взмет­нула пламя шиитской веры, в огне которого в начале

X   века явился долгожданный махди в лице Обейд-Ал- лаха.

Махди Обейд-Аллах. Главная резиденция махди на­ходилась в Саламии — небольшом сирийском городе, расположенном недалеко от Хамы, к востоку от Оронта, который к 864 году стал центром исмаилитской пропа­ганды. Относительно происхождения махди царит пол­нейшая неуверенность. Возможно, он был потомком из­вестного персидского сектанта, глазного врача Майму- на — одного из замечательных лиц шиизма. Как бы там ни было, он объявил себя Фатимидом и был признан как таковой (лишь позднее его противники высказали сомне­ние в его происхождении); он стал великим исмаилит- ским учителем и рассылал своих дай по Месопотамии, Персии и Йемену.

Но именно на земле Магриба шиитские семена не­ожиданно дали обильный урожай, выращенный бербер­скими племенами котама.

Котама. Племена котама занимали Малую Кабилию к востоку от Бабора, между Джиджелли, Сетифом и Константиной, на крайнем востоке римской Мавритании. Это была промежуточная зона между дикостью, ца-

66

пившей в горах, и традиционной цивилизацией Нуми- Р _и_____ благодатная земля для восстановления империи.

Эмиры официально были властителями Малой Ка- битии но редко осмеливались напоминать там о своих правах. «Племенам котама, — пишет Ибн Халдун, — ни­когда не приходилось страдать от гнета со стороны Аг­лабидов». Из этих слов следует, что Кайруан считал себя не в силах осуществлять свою -власть над ними.

Живя у рубежей Ифрикии, племена котама питали к арабским завоевателям стихийную ненависть, которую они проявляли, принимая мятежников из джунда. Когда же им удалось облечь эту ненависть в привычную форму религиозной оппозиции, руководимой вождем, она при­няла характер резкого конфликта, в котором погибла династия Аглабидов.

Вряд ли верно, что их страна была хариджитской в VIII веке, хотя отмечают, что котама помогали ибадит- скому имаму Ибн Ростему и склонялись к наккаризму. Шиизм среди них начали распространять два исмаилит- ских дай, которые вели пропаганду в Магрибе с первых лет царствования Ибрахима II, но по-настоящему он был делом рук Абу Абдаллаха.

Дай Абу Абдаллах. Будучи миссионером низшего ранга, затем доверенным лицом махди, которого, гово­рят, он лично не знал, Абу Абдаллах, несомненно, обла­дал исключительными качествами организатора, психо­лога и дипломата. В Мекке он вступил в переговоры, с паломниками из племени котама, которые примерно в 893 году привели его в свою страну; он обосновался в Икджане (недалеко от нынешнего Шеврёля), непри­ступной крепости Малой Кабилии, защищенной от напа­дения Аглабидов.

Точно не известно, как развивалась его проповедь. По-видимому, она натолкнулась на сопротивление неко­торых вождей, с которым удалось покончить только си­лой. Тем не менее Абу Абдаллаху удалось сплотить ко­тама в одной армии, фанатично преданной одному рели­гиозному идеалу, которую он и бросил против Ифрикии.

зятие Милы (902 год) показало, что поход был начат вовремя. Абдаллах II, только что получивший эмират ^из рук своего отца Ибрахима II, вышел навстречу дай, Разбил его, но потерпел полную неудачу при переходе

через заснеженные горы к Икджану. За убийством эмира Зиядет-Аллахом III тотчас последовало новое наступле­ние Абу Абдаллаха, который захватил Сетиф (904 год), снова взял Милу, разбил арабскую армию под Белезмой, овладел крепостями Тобна и Белезма (905 год), занял на ведущих в Ифрикию дорогах все важнейшие страте­гические пункты (907—908 годы) и, обратив в бегство последнюю аглабидскую армию, очевидно под Ларибу- сом, вошел 27 марта 909 года в Раккаду, откуда эмир бежал в какой-то жалкой повозке.

Повсюду он был внимателен к населению, которому обещал отменить некоранические налоги, и особенно к законоведам и людям религии, влияния которых опа­сался; в то же время Абу Абдаллах приказал казнить всех негров. Он восстановил порядок, прекратив разбои и грабежи, и чеканил монету. Когда он счел свою власть достаточно прочной, он назначил шиитского кади, пред­ложил правоверным принять веру победителей, а затем отправился на поиски своего учителя махди, от имени которого действовал.

Торжество махди. Обейд-Аллах, пропаганда которого беспокоила халифа, покинул Саламию, отправившись за своим дай, который уведомил его о достигнутых успехах (902 год). Проезжая, переодевшись купцом, через Еги­пет, он едва не попал в тюрьму. В пути он, несомненно, пользовался небескорыстной помощью наместника Три­поли, который не потрудился арестовать его, а также чиновников Кастилии (Джерид), которые слишком позд­но получили приказ о его захвате. Отказавшись присое­диниться к Абу Абдаллаху, он, неизвестно по какой при­чине, укрылся у мидраридского владетеля Сиджильма- сы, который, быть может, интернировал его. Отсюда его освободила армия котама, разгромившая по пути Та- хертское ростемидское государство (26 августа 909 года).

Возвращение было триумфальным. 15 января 910 года Обейд-Аллах торжественно вступил в Раккаду, где офи­циально принял наименование аль-махди и титул пове­лителя правоверных (амир аль-муминин). Водворение махди в аглабидской столице означало торжество шииз­ма и в еще большей мере торжество котама. Ведь именно эти племена составляли армию дай; они же по­ставляли контингенты, которые под предводительством

68

(Ьатимидских вождей завоевали Магриб и Египет. Успех символический, имевший огромное значение, как пре­дельно ясно определил его Э.-Ф. Готье, так как он окон­чательно подвел черту под арабским завоеванием путем полной и решительной победы Магриба над иностран­ным захватчиком. Основной костяк государства, создан­ного арабским халифом Обейд-Аллахом, составляли не кочевники, а оседлые крестьяне Кабилии. Правда, за свои необычайно смелые действия их племена, обескров­ленные в битвах за Магриб, Египет и Сицилию и ослаб­ленные за период длительного обладания властью, по­платились жизнью.

Начало деятельности махди. Аглабидские властители создали административные кадры, которые махди остава­лось только использовать для управления Ифрикией. «Были образованы правительственные учреждения,— пишет Ибн Халдун, — налоги стали поступать регуляр­но, и во все города были назначены наместники и другие должностные лица». Оппозиция, хотя, конечно, и немно­гочисленная, была перебита.

Придя к власти, Обейд-Аллах проявил себя энергич­ным и властным правителем, не склонным мириться с опекой своего проповедника Абу Абдаллаха. К тому же его неотступно преследовал злой гений — братАбу-ль- Аббас, который толкал его на крамольные действия. «Ведь это ты основал государство», — твердил он ему. Абу Абдаллах тщетно пытался склонить махди разде­лить с ним власть; затем он начал критиковать деятель­ность правительства и даже выражать сомнение в том, что Обейд-Аллах действительно является махди. Обо всем этом было доложено государю, который для начала приказал убить одного из вождей котама; остальные ис­пугались и организовали настоящий заговор; Обейд- Аллах воздержался от немедленных действий, сохраняя, очевидно, какой-то остаток уважения и признательности к тому, кто привел его к власти. Но наконец он решился Действовать и приказал казнить Абу Абдаллаха и его брата (31 июля 911 года).

Котама, связанные со своим проповедником больше, ^чем с махди, и, кроме того, недовольные запрещением ^гРабить богатую Ифрикию, немедленно восстали. Бы- ^СтРо усмиренные энергичными действиями махди, они

весной 912 года, объединившись вокруг лжемахди, снова взялись за оружие, и привлекли на свою сторону пле­мена Заба (к югу от Константины). Обейд-Аллаху стоило большого труда справиться с восстанием; для этого ему пришлось доверить армию своему совсем еще юному сыну Абу-ль-Касиму, едва достигшему 20 лет, ко­торый при подавлении восстания проявил доблесть и му­жество.

Мятеж котама был не единственным. Уже осенью

911   года жители Тахерта, опираясь на зенатское племя маграва, восстали против шиитской власти. В конце

912  года восстало население Триполи, возмущенное зло­употреблениями котама, державших там гарнизон. Нако­нец, часть Сицилии, сплотившись вокруг одного из Агла­бидов, признала власть багдадского халифа и вплоть до 915 года причиняла много неприятностей шиитским войскам (по крайней мере так без большой погреш­ности можно датировать события на основании имею­щейся путаной хронологии).

Египетские походы. Как только Обейд-Аллах покон­чил с этими восстаниями, он обратил свое оружие против Египта. Магриб для него был не самоцелью, а стартом, исходной позицией для дальнейшего наступления; он считал себя по восходящей линии родства законным на­следником всей мусульманской империи. Поэтому, едва умиротворив Ифрикию, Обейд-Аллах попытался захва­тить Египет, что, по его мнению, должно было стать но­вым этапом на пути к завоеванию всего халифата.

Зимой 913—914 года он снарядил экспедицию под ко­мандованием одного шиитского вождя, которого затем сменил наследник престола Абу-ль-Касим. Без больших усилий они заняли Александрию и Файюм и создали угрозу Фостату. Однако багдадский халиф аль-Мукта- дир направил против вторгшегося неприятеля одного из своих лучших военачальников, евнуха Муниса Храброго; после нескольких кровопролитных стычек Абу-ль-Касим, слишком отдалившийся от своих баз, был вынужден бить отбой и вернулся в Раккаду 26 мая 915 года.

Вторая попытка была сделана четыре года спустя под командованием того же Абу-ль-Касима; Алексан­дрия была снова занята без боя и вновь была создана угроза фостату; шиитские войска достигли Гизы. Мунис

70

опять двинулся в поход; флот, посланный Обейд-Алла- хом на помощь, был полностью уничтожен аббасидскими кораблями у Розетты (11 мая 920 года). Абу-ль-Касим продолжал безнадежное сопротивление, но в конце кон­цов под ударами Муниса и под угрозой голода и чумы pmv пришлось отступить; в ноябре 921 года он вернулся В Махдию.

Основание Махдии. За это время Обейд-Аллах сме­нил столицу. В те времена у мусульман существовала своего рода традиция, в силу которой новая династия не оставалась в том же городе, где осуществляли свою власть ее предшественники. С другой стороны, у Рак- кады, города Аглабидов, расположенного посреди об­ширной равнины, не было достаточной естественной за­щиты от возможных врагов, а события начала царство­вания показали, что в них не было недостатка. Наконец, как было сказано выше, Обейд-Аллах больше думал о Египте и восточном Средиземноморье, чем о Магрибе; поэтому он хотел обосноваться на побережье, где бы мог снаряжать морские экспедиции.

Не найдя удобного места для столицы в районе Кар­фагена—Туниса, он остановил свой выбор на неболь­шом полуострове между Сусом и Сфаксом, где когда-то находился римский или даже финикийский порт. Дата основания города опять-таки неясна: Ибн Изари назы­вает 912 год, то есть "время тотчас же после восстания, вспыхнувшего в начале царствования, Ибн аль-Асир ука­зывает 915 год. Как бы то ни было, Обейд-Аллах обосно­вался в городе в 921 году и дал ему сохранившееся и до­ныне название аль-Махдия, то есть город махди.

Изученные Ж. Марсэ археологические данные позво­ляют утверждать, что Махдия была прежде всего хо­рошо защищенной крепостью и военным портом с арсе­налом. Здесь находились также, само собой разумеется, мечеть и дворцы, но роскоши не было; новая столица Фатимидов была скорее городом воинов, чем резиденцией Царей.

Походы в Магрибе. Основные устремления Обейд- ^ллаха, как видно, были направлены на Египет и осток. Однако он, вероятно, отдавал себе отчет в том, ⁰ его неудачи на Востоке в какой-то мере были

обусловлены непрочностью его власти в Африке. Дей­ствительно, его первый поход в Западный Магриб имел место после первой неудачи в Египте, и свое дальнейшее продвижение в глубь страны он начал после второго по­ражения, как бы сделав выводы из своих неудач на Во­стоке.

Молниеносный поход Абу Абдаллаха для освобо­ждения своего учителя из Сиджильмасы открыл шиитам высокогорные равнины Магриба, где жили зената харид­житы; однако здесь их господство более чем где-либо оспаривалось, поскольку между победителями и побе­жденными были большие расхождения в вероучении, расе и образе жизни: хариджиты — против шиитов, зе­ната — против санхаджа, кочевники, пастухи и ското­воды— против оседлых земледельцев. Вместе с А. Тер- расом можно считать, что по сути дела события, развер­тывавшиеся до конца X века во всей западной половине Магриба, имели в своей основе не столько борьбу за торжество шиизма или хариджизма, сколько за главен­ство зената или санхаджа; к этому следует добавить со­перничество между фатимидской империей и омейядской Кордовской империей.

Начав военные действия, Обейд-Аллах напал на кня­жество Накур (Альхусемас), которое поддерживало пре­красные отношения с Кордовским эмиратом (917 год). Старый эмир Накура был убит, но многим членам его семьи удалось бежать в Испанию; несколько месяцев спустя они вернулись и при открытой помощи Кордовы с оружием в руках вернули наследство своих предков.

Это была только разведка боем; настоящее завоева­ние Дальнего Магриба началось в 922 году, когда Обейд-Аллах временно отказался от своих восточных планов. Под предводительством вождя микнаса Масалы ибн Хаббуса шиитские войска двинулись на запад и без особых усилий вынудили идрисида Яхью IV принять вассальную зависимость, затем захватили Сиджильмасу; вскоре Яхья, недостаточно послушный в глазах новых господ, был изгнан и заменен эмиром из племени мик­наса Мусой ибн Абу-ль-Афией. Таким образом часть Марокко (районы Феса и Сиджильмасы) перешла при посредстве микнаса под протекторат Фатимидов.

Однако повелитель Кордовы, занятый подавлением мятежей, которые остались ему в наследство от деда, не

72

_м0Г быть безучастным к тому, что происходило на Дальнем Магрибе. Вмешиваться открыто он не стал, а поднял против микнаса их братьев по крови — зенат- ское племя маграва.

В течение двух десятков лет микнаса и маграва дра­лись за обладание северным Марокко; временами в игру вступали Идрисиды. Абдаррахман III, который в 929 го­ну провозгласил себя халифом в Кордове, поставил гар­низоны в Мелилье (927 год) и в Сеуте (931 год), чтобы оградить себя от всяких случайностей, и вскоре до­бился 'перехода на свою сторону Мусы ибн Абу-ль-Афии. Две операции довольно большого масштаба, предприня­тые Фатимидами в 933 и 935 годах, не дали определен­ных результатов; можно сказать, что накануне восстания Абу Язида Фатимиды обосновались в Марокко, но их положение там было шатким.

Фатимидская тирания. Методы управления Обейд- Аллаха были чреваты очень серьезной опасностью для фатимидской власти. Администрация махди, видимо, была безжалостна. Несмотря на обещания дай, необхо­димость изыскания средств для пополнения государст­венной казны повлекла за собой установление налоговой системы, столь же беспорядочной и непомерно обремени­тельной, как и при Аглабидах. Ибн Изари сообщает, что в 919 году имели место «самые отвратительные поборы шиитов, для которых любой повод был хорош, чтобы грабить народ», и без того много перенесший от чумы и растущей' дороговизны жизни. Если добавить, что берберы, как непримиримые маликиты, не испытывали никакого влечения к ереси властителя, который по своему усмотрению менял.порядок отправления религи­озного культа, то станет ясно, что новая династия начи­ная с правления ее первого представителя внушала не­приязнь, безусловно еще более сильную, чем та, жертвой которой стали Аглабиды.

Можно говорить о подлинном сопротивлении, родив­шемся в Ифрикии как реакция на шиитское вероучение, сопротивлении, которое знало подпольную работу, орга­низацию вооруженных отрядов, пытки и мученичество, ^а также поощрительные, но осторожные улыбки кайру- энской буржуазии. Эту оппозицию поддерживали и на- Равляли благочестивые люди двух категорий: маликит-

73

Ашир

шотт »яь-хоан*

Махдия

(921)

Этапы фатимидского завоевания

ские доктора Кайруана и аскеты и мистики (ас-сулаха), завсегдатаи рибатов, число которых было довольно ве­лико; и те и другие пользовались у населения таким авторитетом, что в борьбе с ними шииты должны были проявлять максимум осторожности.

В Магрибе, потрясенном завоеванием, отданном во власть военных конфликтов и задушенном налогами, восстание против фатимидской эксплуатации вспыхнуло вновь в социально-религиозной форме экстремистского хариджизма.

Абу-ль-Касим. Как гласит легенда, махди предвидел, что хариджитская буря пронесется над всем Магрибом, но разобьется о стены Махдии. После некоторых волне­ний, предвещавших ненастье, начался ураган, который обрушился на страну в царствование его сына Абу-ль- Касима аль-Кайма (934—946 годы). Новый халиф при­нимал непосредственное участие в империалистической политике своего отца; он брал Константину и Триполи и возглавил два похода против Египта. Придя к власти, он тотчас же предпринял третью попытку покорить эту страну; начавшись взятием Александрии, эта попытка за­кончилась новой неудачей. Халиф бросил своих корсаров на берега Прованса и на некоторое время занял Геную. В Магрибе он легко справился с лжесыном махди, раз­делался с Мусой ибн Абу-ль-Афией, перешедшим

74

_к Омейяда4, передав его земли Идрисидам, и подавил восстание в Тахерте.

Абу-ль-Касим, очевидно, был храбрым и суровым правителем, постоянно ищущим сражений. Фанатичный шиит, он к тому же был властолюбив. Еще при жизни отца, говорит Ибн Хаммад, все донесения и грамоты о назначении на должности посылались на его имя; к нему же адресовались жалобщики и доверенные. Стремясь поразить воображение народа, он в соответ­ствии с обычаями, которые еще не проникли, в Берберию, приказал, чтобы всадник держал над его головой зонт, «похожий на щит, поднятый на острие пики... весь со­стоявший из драгоценностей и столь дорогих камней, что вызывал всеобщее восхищение и очаровывал взоры» (Ибн Хаммад).

В фатимидской администрации, вероятно, сохрани­лась, а быть может и усилилась, та беспощадность, ко­торая была присуща ей в то время, когда Абу-ль-Касим активно участвовал в государственных делах на правах наследника престола. Но грозным было пробуждение угнетенных.

Восстание Абу Язида. Душой восстания был один зенатец, родом из Джерида, Абу Язид, по прозвищу Са­хиб аль-химар («человек на осле»); родился он около 885 года, очевидно, в Судане, где его отец занимался торговлей. Этот жалкий хромой обладал необыкновен­ным темпераментом агитатора; своей лихорадочной про­поведью ему удалось поднять Магриб и подвести дина­стию Фатимидов к катастрофе. Он отнюдь не был невеж­дой. «Как только он возмужал, — пишет Ибн Хаммад, — он стал изучать догматы ибадитов и изучил их на­столько хорошо, что стал в секте одним из самых искус­ных докторов права и диалектики». Разумеется, Абу Язид примкнул к на'ккаритам, самым суровым и самым непримиримым из магрибских хариджитов.

Апостольство было у него в крови. Обучая Корану ^в Тозёре, он использовал свое влияние на детей, чтобы призывать их к свержению махди. Его проповедь в Дже- Риде оказалась настолько успешной, что обеспокоила Шиитские власти, и ему пришлось уйти в самый центр ^ХаРиджизма — Тахерт, где он продолжал заниматься преподаванием.

75

Особенно широкий размах его проповедь приняла после смерти махди. Верхом ,на сером осле,/окруженный четырьмя сыновьями и женой, которую он также обратил в свою веру, одетый, как человек из народа, в простую джеллабу, он подавал пример самого сурового аске­тизма; Абу Язид путешествовал по Среднему Магрибу, убеждая берберов прогнать Фатимидов и заменить их советом вероучителей, или, согласно терминологии, при­нятой в хариджитских государствах, советом шейхов.

Эта революционная пропаганда, которая открывала перед бедствующим пролетариатом светлую перспективу достойного и справедливого правительства из его среды и призывала правоверных создать его с помощью ору­жия, имела огромный успех, особенно в Оресе. Неприми­римость Абу Язида дополнялась ясным пониманием по­литической необходимости. Он вел, правда безуспешно, переговоры о помощи с кордовскими Омейядами и ис­пользовал трусливый маликизм кайруанцев, чтобы вре­менно привлечь их на свою сторону. Религиозная оппо­зиция нашла наконец случай проявить себя.

Сахиб аль-химар быстро завоевал Ифрикию. Его от­ряды и он сам были безжалостны. Абу Закария расска­зывает об этих ужасах, творимых «врагом Аллаха», как бы между прочим, но с избытком довольно подозритель­ных подробностей, полученных от одного умеренного ибадита, озлобленного экстремистами.

Отнюдь не вызывая ужаса, это насилие привлекало толпы людей, которые жаждали добычи и хотели заста­вить Фатимидов вернуть награбленное. Возникший таким образом людской поток устремился по тому же пути, по ко­торому когда-то прошли Абу Абдаллах и его котама; по долине реки Меллег он вышел в северный Тунис, где его тщетно старались сдержать войска аль-Каима. Абу Язид разбил их при Бедже, захватил Тунис с помощью его жителей — суннитов, перешел через Тунисский хребет, во­шел в Кайруан, где маликитские доктора добивались, чтобы он остановил грабежи, совершаемые его ордами, одержал победу над армией, посланной из Махдии под командованием одного из лучших шиитских военачаль­ников, и осадил Махдию — единственную часть фати- мидской империи, остававшуюся в руках халифа (но­ябрь 944 года). Эта осада сопровождалась яростными штурмами, в ходе которых Абу Язиду, не щадившему

себя и много раз подвергавшемуся смертельной опасно­сти, не удалось овладеть городом. Когда же у осажден­ных уже ничего не оставалось, они получили продоволь­ствие, доставленное колонной, которая прорвала блока­ду; командовал этой колонной вождь санхаджа из Аши- ра (район Бойари), по имени Зири ибн Манад, который тем самым сп^с, вероятно, шиитскую династию. Такое сопротивление было слишком длительным для людей, восставших под влиянием Абу Язида; их энтузиазм угас так же быстро, как и возник. Поскольку грабить было больше 'нечего, многие разошлись по домам; остальные стали обвинять хромого старика в том, что он разыгры­вает из себя пышного властителя. В сентябре 945 года Абу Язиду пришлось прекратить осаду Махдии и попы­таться перегруппировать свои войска около Кайруана. Вскоре он встретился с новым противником. 16 мая 946 года умер аль-Каим; ему наследовал его сын Абу- ль-Аббас Исмаил аль-Мансур, который всю свою энергию направил «а изгнание мятежника; уже через несколько дней после прихода к власти он вступил в Кайруан и, несмотря на яростные атаки Абу Язида, удержал город в своих руках. Кровопролитная битва, разразившаяся под стенами города, решила наконец судьбу восстания (15 августа 946 года).

Затем последовала жестокая охота за человеком, ко­торая продолжалась еще год; отрезанный от Сахары удачным маневром аль-Мансура, Абу Язид укрылся в горах Ходны и, сражаясь во главе своих последних при­верженцев, дал еще одно доказательство своей неукро­тимой. энергии.

Аль-Мансур не .имел возможности насладиться казнью своего противника, ибо тот, несмотря на лечение, умер от ран (август 947 года). «С его трупа,— пишет Ибн Халдун,—-сняли кожу, которую набили соломой и поместили в клетку, где с ней играли две специально вы­дрессированные обезьяны».

Халиф, который возблагодарил бога, увидев у своих ног истерзанное тело мятежника, воздал должное и сво- ^им^ заслугам, приняв титул аль-Мансур — победонос­ный. Его победа выходила за обычные рамки военных Успехов, так как она окончательно ликвидировала харид­жизм— великую революционную силу мусульманского Магриба. Эта 'победа обеспечила свободу действий осед-

лым кабилам, которые, восторжествовав над/кочевника­ми, попытались превратить лоскутную Берберию в еди­ное государство.                                                      /

Последние Фатимиды Магриба. Подавление харид- житского восстания явилось одним из важнейших собы­тий в царствование аль-Мансура (946—9рЗ годы). Безо­пасность была настолько полно обеспечена, что он смог покинуть свое убежище в Махдии и построить в непосред­ственной близости от Кайруана новый город — Сабру, или Мансурию, который стал важным центром торговли в ущерб своему соседу (947 год). Для восстановления по­рядка на западе оказалось достаточно одного похода; он закончился освобождением Тахерта, который был оса­жден одним из бывших фатимидских военачальников, ставшим наместником кордовских халифов в Магрибе. Испанцы все же использовали восстание Абу Язида, чтобы ликвидировать политическое влияние Фатимидов на всем Дальнем Магрибе; их же влияние распростра­нялось по всему побережью вплоть до Алжира, где в пятничной молитве упоминалось имя Кордовского ха­лифа.

В Сицилии положение Фатимидов также было труд­ным: в то время как аль-Мансур преследовал Абу Язида в Ходне, здесь весной 947 года вспыхнуло восста­ние; подавленное было, оно возобновилось с новой си­лой, так как христиане острова обратились за помощью к византийцам, которые послали им свои войска. Фати- мидскому наместнику удалось наконец овладеть поло­жением, и, окончательно разгромив противника, он соору­дил в Реджо ди Калабрии большую мечеть: «один-един- ственный камень, отбитый от этого здания, послужил бы сигналом к разрушению всех церквей Сицилии и Иф­рикии» (Ибн аль-Асир).

Правление халифа аль-Муизза (953—975 годы) яви­лось одновременно и апогеем и концом фатимидского господства в Берберии. Халиф построил в Мансурии дворцы, персидские названия которых, быть может, сви­детельствуют о впервые проникшем сюда влиянии месо­потамской цивилизации. Его полководец Джавхар, быв­ший раб аль-Мансура, при поддержке санхаджийских войск Зири покончил с мидраридским правителем Сид- жильмасы, который, вернувшись к правоверию, принял

78

титул повелителя правоверных и стал чеканить монету. Затем Джавхар захватил Фес и покорил всю страну вплоть до Танжера и Сеуты (958 год). В результате вто­рого похода, предпринятого через девять лет и развивав­шегося с таким же успехом, удалось ликвидировать омейядское влияние и установить внутренний мир, кото­рого давно ужё не знал Магриб.

После этого Ъль-Муизз смог осуществить честолюби­вые замыслы Фатимидов в отношении Египта, политиче­ское разложение которого было ему известно. Как гово­рят, Джавхар во главе стотысячной армии без труда во­шел в столицу (969 год) и тотчас же заложил основы нового квартала, из которого впоследствии вырос совре­менный город Каир. Разгромив в нескольких сражениях подошедшие на подмогу вражеские войска, он призвал халифа, который и прибыл в Старый Каир в июне 973 го­да, спустя 4 года после его взятия. Египет на два столе­тия стал фатимидским.

Покидая Ифрикию, где потомки Пророка всегда чув­ствовали себя, как на чужбине, халиф увез с собой не только «казну империи и обстановку дворца», подтвер­див тем самым свое намерение окончательно оставить страну, но и всех правительственных чиновников, а так­же гробницы своих предков. Разумеется, он оставил в Египте и котамские войска, которые привел туца Джав­хар. Привилегированное положение котама, которое обеспечивалось их победами, унаследовали санхаджа. Их вождю Бологгину, сыну Зири, аль-Муизз поручил от своего имени управлять Магрибом.

IV.  Санхаджийс/сие династии и хилялийское нашествие

Ашир — город Зири. Берберская династия, которая унаследовала господство над Ифрикией, получила на­звание по имени верного и деятельного наместника Фати- мидов. Его вмешательство сыграло решающую роль в борьбе против войск Абу Язида и кочевников зената, которые господствовали к западу от Тиарета. Поэтому халиф ^аль-Каим разрешил ему упрочить свою власть постройкой столицы, которая служила бы ему крепо­стью и складом; это был город Ашир (на восток от Бо- гари, на склонах Джебель-Лахдара).

79

У

Местоположение города Ашира, построенного Зири. «Три города последовательно игравшие роль столицы, сосредоточены в одном углу. Цезарея и Алжир на побережье, Ашир — внутри страны. Из внутренних районов к побережью идет горная тропа, вехами на которой служат Медеа и Милиана» (Э.-Ф. Готье)

(по E.-F. Gautier «Les Siecles obscurs du Maghreb», табл. 15,

стр. 341)

Ж. Марсэ, который обследовал на месте остатки зи- ридских построек, установил, что они свидетельствуют о быстрых успехах основателя династии. Первоначально Зири приходилось довольствоваться тесной площадкой на вершине скалы, окруженной пропастями, затем более обширным поселком, из которого он выгнал жителей со всем их имуществом; наконец Зири построил свою столи­цу на довольно большом пространстве, занимавшем не менее 35 га.

80

Третий Ашир быстро вырос. Занимая идеальное для столицы географическое положение на естественной гра­нице, отделяющей равнины западного Телля от гор Ка- билии на востоке, он господствовал над дорогой, которая шла от побережья по гребням гор; оттуда было удобно следить за движением кочевников в долине.

Развитие города всячески поощрялось халифом, кото­рый даже содействовал его строительству посылкой спе­циалистов и материалов. Зири переселил сюда жителей из других городов, а возможно, и нежелательных лиц, пребывание которых в ином месте было бы опасно. За­тем он окружил город толстыми стенами. В начале XI века аль-Бекри сообщает, что многие «утверждают, будто во всей области нет места более укрепленного, бо­лее неприступного и более способного обескуражить вра­га», так как для его защиты достаточно 10 человек. -

Чтобы утвердить свое господство на коммуникациях, Зири с помощью своего сына основал или лишь восстано­вил три города — Алжир, Милиану и Медею, управление которыми он ему и поручил.

Неприступный город и одновременно место оживлен­ного обмена между Теллем и степью, интеллектуальный центр, куда стекались законоведы и ученые, Ашир и в самом деле приобрел вид столицы, а Зири стал правите­лем, повелевающим самыми грозными войсками, следя­щим со своей вышки за Средним Магрибом и чеканящим монету от своего имени.

Ашир был сердцем санхаджийского могущества. По­этому, когда внезапный успех халифа сделал Зиридов хозяевами Ифрикии, они с большим сожалением поки­нули свою столицу. Конечно, Бологгин тотчас же обос­новался в Мансурии. Но лишь постепенно, по мере того, как эмиры перевозили туда свои семьи, ослабевали узы, связывавшие их с Аширом; затем они превратили свое старое владение в особую пограничную область, управ­ление которой поручали своим родственникам; так про­должалось до тех пор, пока в один прекрасный день они не потеряли ее.

Зиридские государи. Вполне суверенный в своих соб­ственных владениях, Бологгин, однако, для всего Магри­ба был лишь фатимидским наместником, управлявшим °Дной из провинций. Он платил дань, посылал в Каир

6 Ш.-Андре Жюльен

81

/

роскошные подарки и был окружен лицами, Достоявшими на жалованье у Фатимидов, которых аль-Муизз оставил там как для надзора за ним, так и для оказания ему по­мощи.   /

Став эмиром, он возобновил борьбу против зената, которых окончательно изгнал из Среднего Магриба. Он разрушил Тиарет я взял Тлемсен, жителей которого пе­реселил в Ашир. В 978 году новый фатимидский халиф, аль-Азяз, согласился передать ему управление Триполи- танией, которая до тех пор находилась под властью осо­бого наместника.

В 979 году Бологгин снова выступил против зената и их омейядских покровителей и захватил не только Фес, но и все Марокко (980 год). Он не решился, однако, на­пасть на Сеуту, где укрепился омейядский везир. Послед­ние успехи Бологгина были непрочны, так как тотчас же после ухода его войск зената снова стали на всей терри­тории от Мулуи до Танжера упоминать в молитве имя кордовского халифа.

Его сын и наследник аль-Мансур (984—996 годы) был первым, кто попытался сбросить иго Фатимидов. Придя к власти, аль-Мансур заявил приветствовавшим его име­нитым гражданам Кайруана: «Я не из тех, кого назна­чают и смещают одним росчерком пера, так как я уна­следовал это государство от моих отцов и праотцев» (Ибн Изари). Ответ Фатимидов не заставил себя долго ждать; из Каира в страну котама был прислан офи­циальный проповедник (дай) и поднял этих суровых во­инов против аль-Мансура (986 год); мятеж длился два года, но был подавлен Зиридом с беспримерной жесто­костью; второе восстание, в 989 году, постигла та же участь. С котама было покончено; санхаджа Ашира установили свою гегемонию во всей восточной половине Магриба.

Но остальную часть Магриба они уступили зената; действительно, после тщетных усилий восстановить свое влияние в Фесе и Сиджильмасе (985 год) аль-Мансур оставил весь Запад своим прежним врагам и испанскому диктатору аль-Мансуру ибн Абу Амиру и поддерживал с ними корректные отношения. Таким образом, после ухода Фатимидов, обративших свои честолюбивые за­мыслы в другом направлении, установилось относитель­ное равновесие между зената и санхаджа, соперничав-

82

Кала Хаммадидов. Башня Сигнального огня. Перспектива, разрез и план, составленные Ж. Марсэ.

А — крестообразный зал. В — склад в полуподвале; С — пан­дус. «Вся часть выше уровня X—гипотетическая рекон­струкция» (Ж. Марсэ)

(по Georges Margais «Manuel d’art musulman», ч. 1, стр. 122)

шими в течение трех четвертей века и желавшими теперь пользоваться плодами своих побед.

Бадис (996—1016 годы) проявлял полную покорность каирскому халифу, но без всякой пользы для себя: когда его дядя Хаммад отделился (1014 год), он не получил от Египта никакой -помощи, несмотря на то, что мятежник признал верховную власть Аббасидов.

Его сын и наследник аль-Муизз (1016—1062 годы), облеченный властью в восьмилетием возрасте, также не воспользовался ею: было ли это следствием первоначаль­ного воспитания под руководством учителя-суннита или это было желание угодить общественному мнению, настроенному крайне враждебно к шиитам как в Кай- Руане, так и во всей Ифрикии? Как бы то ни было,

6*

83

аль-Муизз постепенно отходил от Каира и кончил тем, что в 1048 году объявил о признании верховной власти Багдада.

Государство Зиридов. Итак, Ифрикия пришла к такому же политическому положению, что и остальная Бербе- рия: после подчинения халифату, после повиновения во­сточным властителям без связи с Багдадом она достиг­ла независимости под властью бербера. Выражение вер­ноподданнических чувств Аббасидам не должно вызы­вать никаких иллюзий: оно означало скорее разрыв с Каиром, чем новую приверженность Багдаду.

Ифрикия, однако, стала мало-помалу отличаться от остальной Берберии, даже от пограничной области Ашира, где родилась династия Зиридов, так как восточ­ное влияние было здесь более глубоким, чем где-либо. Действительно, эмиры поспешили приспособиться к роли представителей халифа, обставляя свою жизнь с восточ­ной пышностью. Один из них раздавал тысячи динаров с расточительностью старого дворянина. Эмиры любили науку, произведения искусства, поэзию и особенно рос­кошь. Они находили удовольствие в устройстве празд­неств, во время которых выставляли напоказ роскошные ткани, породистых коней, экзотических животных. Гово­рят, что приданое дочери аль-Муизза было погружено на десять мулов и стоило миллион динаров. Шествие свиты во время торжественных церемоний и джигитовка всад­ников вызывали «в провинции восторженные описания». Когда умерла мать эмира, он велел украсить золотыми гвоздями и рядами крупного жемчуга ее гроб, сделанный из индийского дерева. Зирид аль-Мансур воздвиг в Ман- сурии роскошное жилище, окруженное садом, а аль- Муизз— несколько дворцов.

Щедрость эмиров питалась богатствами Ифрикии. Во времена их господства страна, видимо, познала период настоящего процветания. Бесплодные сегодня места бы­ли покрыты культурными растениями; там, где теперь совершенно пустынно, существовали поселения. Для вы­воза зерна из Беджи каждый день требовалась тысяча верблюдов. На эту благословенную землю спешили не только купцы и ремесленники, привлекаемые торгово- промышленной деятельностью, но также ученые и зако­новеды из Азии, главным образом из Месопотамии.

84

Именно через них Багдад оказывал свое влияние на

искусство.

Роскошь зиридских государей дорого обходилась стране, и все-таки не так дорого, как военные предприя­тия Фатимидов. По крайней мере у нас нет никаких указаний, свидетельствующих о налоговом гнете, за исключением начального периода власти Зиридов, когда ощущалась еще тяжесть требований Каира. Можно пред­положить, что при процветании страны налоги поступали без особого труда и, будучи умеренными, все же обеспе­чивали расходы династии.

Разрыв санхаджийского единства. Кала — город Хам- мадидов. Санхаджа западных пограничных областей, далекие от удобств жизни Ифрикии, сохранили свои суровые, грубые и высокомерные 'нравы. Они успешно осу­ществляли управление Средним Магрибом. Столь успеш­но, что эмиру Бадису пришлось предоставить своему дя­де Хаммаду крупные уделы. Предводитель стал слишком важен, чтобы и дальше оставаться послушным. Свое жела­ние сбросить опеку Мансурии он проявил в том, что осно­вал в свою очередь столицу — Кала Хаммадидов — на склоне Джебель-Маадида, как раз в той местности, где войска санхаджа захватили Абу Язида (1007—1008год).

Стратегическое положение новой цитадели было еще лучше, чем положение Ашира. Хаммад поспешил укре­пить ее и заселить жителями разрушенных им городов Мсилы и Хамзы. Город быстро развивался. Изобилием своих ресурсов он, в частности, привлекал учащихся, а после вторжения в Ифрикию хилялийских арабов так же и разоренных жителей Кайруана, и восточных куп­цов, которым город обязан своим неожиданно быстрым ростом около 1065 года.

Раскопки П. Бланше, генерала де Бейлье и Ж- Марсэ дают теперь возможность составить более полное пред­ставление о памятниках Калы, чем о памятниках Ашира. От Большой мечети сохранился минарет высотой 25 мет­ров. От дворца Сигнального огня (Каср аль-Манар) ос­талась только башня с «высокими стенами, имевшими, видимо, сверху донизу каннелюры в виде узких ниш» (Ж. Марсэ); дворец на озере (Дар аль-Бахр) ныне раз­рушен до основания, но сохранившийся фундамент по­зволяет восстановить его планировку. Он состоял из

85

ансамбля зданий и садов, включая залы для приемов, жилые комнаты и бани для хозяев; свое название он по­лучил от обширного бассейна, где устраивались предста­вления на воде. Нет ни одного мусульманского дворца

XI   века, который можно было бы представить себе с та­кой точностью, как этот.

В Кала, как и в Мансурии, господствовали художе­ственные принципы Каира и особенно Багдада; мозаика из фаянса, гипсовые скульптуры, сталактиты из покрытой глазурью глины, украшения в виде стилизованного рас­тительного или геометрического орнамента, но более тя­желые и сохраняющие подчас провинциальный характер.

Зириды пытались, разумеется, противодействовать не­зависимости Хаммадидов. Бадис осадил Хаммада в Ка­ла, но умер, ничего не добившись. Действия аль-Муизза были также безуспешны, и ему пришлось примириться со свершившимся фактом (1017 год). С этого времени начали существовать две независимые санхаджийские династии, которые вскоре стали враждовать между со­бой.

В то время как санхаджа одержали верх на востоке Магриба, на западе безраздельно господствовали зената. Со времени крушения амиридской диктатуры в Испании политическое влияние Кордовы на Дальнем Магрибе бы­ло полностью ликвидировано. Зената, давнишние клиен­ты Омейядов, естественно, заняли их место, но не созда­ли единого государства и делились, подобно мусульма­нам Иберийского полустрова, на несколько нередко соперничавших между собой княжеств. Их влияние не распространялось на все Марокко; они должны были считаться с могущественными конфедерациями бербер­ских племен: масмуда в Верхнем Атласе, гомара в Рифе и Джебеле, бергвата в Тамесне. Гомара и бергвата бы­ли неправоверными и сильно отклонялись от ортодок­сального вероучения.

Тогда как восточная Берберия сохраняла известную целостность при Зиридах и Хаммадидах, западная вер­нулась в состояние политической разобщенности, из ко­торой ее с трудом было вывели Идрисиды.

Хилялийское нашествие. Стремясь подчеркнуть свое отделение от Зиридов, властители Кала отвергли суве­ренитет Фатимидов. Когда же аль-Муизз решил в свою

86

очередь порвать с шиизмом и Фатимидами, Хаммадиды поспешили вернуться под власть Каира и выступить в качестве его официальных представителей. Поэтому сна­чала они и были единственными, кто извлек пользу из нашествия «а Магриб, организованного Фатими­дами.

Халиф с крайней досадой воспринял разрыв, объяв­ленный аль-Муиззом. В отместку он бросил на Ифрикию разбойничье арабское племя бану хиляль, которое за его неблаговидные дела пришлось интернировать в Верх­нем Египте. Тем самым он достиг сразу двух целей: осво­бодился от беспокойных жильцов и наказал бунтовщика.

Племя бану хиляль, а вслед за ним и племя бану сулейм, которое было не лучше первого, поспешили вос­пользоваться данным им разрешением. Они ринулись на Ифрикию, победили эмира, надеявшегося найти в них помощников против Хаммадидов, разграбили Кайруан и опустошили страну. «Подобно нашествию саранчи, — пи­шет Ибн Халдун, 'пользуясь сравнением из Корана,— они уничтожали все на своем пути» (1050—1052 годы). Зириды вынуждены были укрыться в Махдии (1057 год), откуда они безуспешно пытались вернуть потерянные го­рода. Ифрикия была отдана во власть анархии. В ней стихийно возникали независимые друг от друга города, княжества и мелкие арабские государства.

Кочевники были подобны бушующему потоку; они ве­ли с собой жен, детей и оттесняли тех, кто жил здесь рань­ше. Хаммадиды договорились было о союзе с ними. Бла­годаря им ан-Насир смог совершать набеги на Ифрикию. Но вскоре он стал не столько хозяином, сколько игруш­кой в их руках. Опустошая хаммадидские владения, ко­чевники в конце концов заставили султана аль-Мансура, преемника ан-Насира, отдавать им половину урожая. Вскоре ему пришлось покинуть город Кала, находивший­ся под непосредственной угрозой, и обосноваться в дру­гой столице — Бужи. Этот город был основан восемна­дцатью годами ранее в том месте, где к морю выходила большая дорога, на южном конце которой был располо­жен город Кала (1090 год). Здесь его династия продер­жалась вплоть до альмохадского завоевания.

Хилялийское нашествие было, наверное, самым круп­ным событием всего магрибского средневековья. Оно в значительно большей степени, чем мусульманское

завоевание, преобразило Магриб на многие века. До хи- лялийцев, если не считать ислама, эта страна оставалась глубоко берберской по языку и обычаям; по мере того как она сбрасывала с себя власть Востока, она станови­лась берберской и в политическом плане. Мы видели так­же, что в Магрибе воцарилось известное, хотя и не очень прочное, равновесие между крупными этническими груп­пировками, жившими здесь с незапамятных времен.

Бедуины принесли с собой свой язык, который легко отличить от городских диалектов — наследия первых му­сульманских завоевателей. От этого арабского языка бе­дуинов происходит большая часть сельских арабских диалектов, на которых в настоящее время говорят в Се­верной Африке.

Они принесли с собой также сйои пастушеские обы­чаи; до их прихода оседлым и кочевым берберам, види­мо, удавалось как-то делить между собой нужные им земли, приход же хилялийцев нарушил эту гармонию ко­чевого и оседлого образов жизни, которых требуют кли­мат и рельеф Магриба. С их приходом кочевничество стало быстро распространяться вширь. Кочевники занимали земли хлебопашцев и садоводов, обрекая на гибель мел­кие города и селения, задыхавшиеся от недостатка зем­ли, и оставляя для земледелия только узкую полоску земли вдоль побережья, вокруг оставшихся городов или в глубине горных массивов, которые арабский поток обо­шел стороной. Примеров этого много: ифрикийское зем­леделие, отброшенное к Сахелю, мысу Бон и району Бизерты, в то время как земли Центра, засаженные олив­ковыми деревьями, были отданы скоту; хаммадидское государство, отступившее к Бужи; Кайруан, в течение многих веков являвшийся столицей и ставший незначи­тельным городом; Кабилия, замкнувшаяся в своих го­рах и оставшаяся недоступной для новых пришельцев

В области политической последствия хилялийского нашествия были не менее значительны. Арабы постепен­но оттеснили к западу всех кочевников зената, которые некогда создали Тахертское государство. В Ифрикии они раскололи на части зиридское государство, распавшееся ^на несколько мелких княжеств, каждое из которых под­держивалось каким-либо арабским племенем, поселив­шимся по соседству. Наконец хаммадидское государство,

правители которого -пытались использовать арабов в сво­их интересах, сжалось около Бужи и было безмерно сча­стливо, что не погибло. Тогда-то и случилось то пара­доксальное событие, которое отметил Ж- Марсэ: санха­джа, эти горные берберы, обратили свои взоры к морю и создали в Махдии и Бужи морские княжества. Но было уже слишком поздно: норманны обосновались в южной Италии и Сицилии, препятствуя стремлениям Хаммади- дов и Зиридов укрепиться на море.

Отметим, что все эти перемены в целом происходили довольно медленно; скорее, следует говорить не о бур­ном, стремительном потоке, а о неумолимом накате при­ливной волны. Почти никаких памятных сражений, ника­ких сенсационных событий — лишь непрерывное, безоста­новочное движение, почти мягкое, но неодолимое.

Глава III

БЕРБЕРСКИЕ ИМПЕРИИ: АЛЬМОРАВИДЫ И АЛЬМОХАДЫ

I. АЛЬМОРАВИДЫ. — II. ИБН ТУМАРТ, МАХДИ АЛЬМОХАДОВ.—

III. АЛЬМОХАДСКАЯ ИМПЕРИЯ. — IV. АЛЬМОХАДСКАЯ ЦИВИЛИЗАЦИЯ

/

В то самое время, когда арабские племена, пришед­шие с юго-востока, твердою ногою стали на земле Маг­риба, другая группировка кочевников, на этот раз бер­берская, образовалась в Западной Сахаре и также готовилась к вторжению в Северную Африку, только с юго-запада. Это были санхаджа в покрывалах, извест­ные в истории под именем альморавидов. Менее чем за полвека они создали в западной части страны и в Испа­нии огромную берберскую империю.

Три четверти века спустя вокруг ядра из оседлых берберов Высокого Атласа — масмуда — образовалась вторая берберская империя, еще более обширная, охва­тившая весь мусульманский запад от Триполи до Куэн­ки и Агадира,—империя альмохадов. Таким образом в течение примерно двух веков магрибцам своими соб­ственными силами удалось создать такие огромные по­литические образования, какие, кажется, никогда не Удавалось создавать коренным жителям страны.

Вплоть до 1920 года по этому важному периоду в истории Магриба имелись лишь такие сведения, которые Ь1ли почерпнуты из источников, отстоявших на один- ^Два века от описываемых событий. Только географы эль-Бекри и аль-Идриси, хронисты аль-Марракуши и он аль-Асир, восточный араб, были современниками

91

событий, о которых они писали. С тех пор арабисты и археологи, работавшие главным образом в Марокко, колыбели этих двух империй, открыли источники и па­мятники, которые позволяют лучше изучить и лучше понять людей и события. Конечно, многое еще остается неясным, многое еще надо сделать; тем не менее уже сейчас можно хотя бы приблизительно проследить эво­люционную кривую альморавидской и альмохадской империй и установить некоторые причины их падения.

I. Альморавиды

Начальной ячейкой альморавидской империи было могущественное санхаджийское племя Сахары — лемту- на, колыбелью которого был Адрар в Мавритании. Оно кочевало преимущественно в пустынях, простирающихся от южномарокканских оазисов до страны черных. Члены этого племени, быть может для защиты от «дурного глаза», носили так называемый «лисам» — покрывало, закрывающее нижнюю часть лица; поэтому их называли «носящие лисам» (аль-мулассимун). Они никогда не сни­мали этого покрывала и презрительно относились к лю­дям с открытыми лицами, называя их «простачками».

Географ аль-Бекри утверждает, что они не умели ни пахать землю, ни сеять и не имели других богатств, кроме своих стад, которые их кормили. «Многие из них за всю свою жизнь так и не поели бы хлеба, если бы купцы из мусульманских стран или страны черных не угощали их или не давали им муку в качестве по­дарка».

Скотоводство обеспечивало их средствами к сущест­вованию, а также позволяло заниматься караванной тор­говлей, которая с конца IX века получила в западной Сахаре большое развитие. «Сюзерены негритянских ко­ролей Судана, хозяева атлантической Сахары, санхаджа в покрывалах получали, несомненно, большие выгоды от этой караванной торговли, либо сами занимаясь пе­ревозками, либо взимая плату за проход и покровитель­ство» (А. Террас).

Эти суровые кочевники были обращены в ислам в IX веке и со всем пылом еще очень невежественных неофитов вели священные войны против неверных нег­ров. Сначала они воевали под командованием одного

92

'==С!-Р-ЕЛ-И-а-Я-М-Н-0-Е---------------- НОР-Е-

Относительное расположение Кала и Бужи. «Великий тор­говый путь, путь господства и подчинения, связывает два города, последовательно бывшие столицами династии Хам- мадидов, — Кала и Бужи, между Джурджурской Кабилией ** Баборской Кабилией. В большей части этот путь просторен (Меджана, р. Сахель, Суммам). Он суживается до предела У знаменитого ущелья Бибан (Железные ворота), охраняе- мого Кала Аббасидов» (Э. Ф. Готье)

(по Е. F. Gautier <rLes Sit:cles obscurs du Maghreb», табл. 16,

стр. 345)

общего вождя, затем свыше ста лет были разобщены, пока энергичный эмир Абу Абдаллах Мухаммед ибн Ти- фават не принял на себя руководство ими.

Ибн Ясин. В середине XI века вождем лемтуна и их соседей годала был преемник Абу Абдаллаха — Яхья ибн Ибрахим аль-Годали, который вместе с группой именитых граждан совершил паломничество в Мекку. На обратном пути он встретил в Кайруане известного учителя маликитского права, родом из Марокко, Абу Имрана аль-Фаси. Сознавая свое невежество, он попро­сил его дать ему одного из учеников, чтобы обучать Корану санхаджийские племена пустыни. Однако ни один из горожан, окружавших учителя, не захотел идти проповедником к столь суровым и грубым людям. Тогда Абу Имран указал Яхье на одного марокканского уче­ного из Дальнего Суса, который мог бы найти среди своих учеников знающего и самоотверженного проповед­ника. Действительно, один из них, по имени Абдаллах ибн Ясин, согласился отправиться в Сахару вместе с вождем племени лемтуна.

Насколько мы можем судить по тексту аль-Бекри, который был почти его современником, Абдаллах ибн Ясин являлся довольно любопытной личностью: ученый с точки зрения невежественных жителей Сахары и мел­кий грамотей из Суса с точки зрения науки, то есть че­ловек с весьма скромным багажом знаний, большой лю­битель женщин, бесспорно ловкий при этом и обладающий личным обаянием, что позволило ему с течением време­ни установить среди кочевников санхаджа жестокую па­лочную дисциплину, он был человеком действия, скорее вожаком, чем доктринером. Правда, нельзя говорить о какой-то альморавидской доктрине. Проповедь Ибн Ясина вначале оттолкнула свободных кочевников, при­выкших удовлетворять свои страсти, а не возиться с правилами этики. Тогда Ибн Ясин уговорил двух во­ждей лемтуна и семерых нотаблей из племени годала основать под его руководством на острове реки (Нигера или Сенегала?) или, что более вероятно, на островах Тидра у побережья Мавритании между бухтой Леврие и мысом Тимирис военный монастырь (рибат), члены ко­торого, люди, рибата или альморавиды (аль-мурабитун)’

94

должны были вести жизнь в соответствий с требования­ми абсолютного маликизма.

Члены общины питались фруктами, а также плодами охоты и рыбной ловли; кроме того, они ели сушеное / мясо, размельченное и политое топленым жиром или маслом; пили почти исключительно молоко. Под суро­вым руководством духовного вождя все они в равной мере работали ради полного торжества ислама. По сло­вам аль-Бекри, при вступлении в секту следовало пройти суровые испытания, чтобы смыть прежние грехи. Пья­ница или лжец получал 80 ударов кнутом, разврат­ник— 100. Иногда Ибн Ясин увеличивал дозу. Наруше­ние религиозных обязанностей влекло за собой строго определенные правилами наказания: 5 ударов за опо­здание на общую молитву, 20 — за пропуск ритуальных поклонов, а за громкий разговор в мечети судья опре­делял кару по своей воле. Чтобы наверстать пропущен­ные в прошлом молитвы, вновь обращенный должен был перед общим богослужением четыре раза повторять полуденную молитву.

Первые завоевания. Молва о святости альморавидов и благотворность их дисциплины привели под их зна­мена множество людей, которые неустанно готовили себя к войне и были полны решимости силой оружия направить на путь истины неверующих и не слишком ревностных мусульман. Эти вооруженные монахи быстро привели к покорности санхаджийские племена. Их успех дал им 30 тысяч приверженцев — огромную силу в этой пустынной стране, — которые твердо решили одновре­менно удовлетворить свою страсть к прозелитизму и грабежу. Ибн Ясин, который оставался религиозным главой альморавидов, но был слишком умен, чтобы стремиться к личной власти, поручил командование вой­сками одному из первых своих последователей, Яхьеибн Омару, вождю лемтуна, который совершил успешные набеги на север, в долину уэда Дра, и на юг, в Судан.

скоре его призвали к вмешательству в дела Сиджиль­масы.

Т /^^{Инастия} Мидраридов была окончательно изгнана из ^эфилалета (976—977 год) одним из вождей зента, вас- ф^Л°м омейядского властителя Кордовы, Хазруном ибн

Эльфалем аль-Маграви, потомки которого объявили

себя независимыми. Ученые, которые страдали от пре­следований безбожных правителей Сиджильмасы, обра­тились за помощью к альморавидам. Последние тем охотнее пошли на это, что могли таким образом удовле­творить свое религиозное рвение, свести счеты с зена­та и дать полную, волю своим грабительским инстинк­там. Ибн Ясин взял город и уничтожил в нем все увесе­лительные места и музыкальные инструменты. Он захватил огромную добычу, убивая всех попадавшихся ему под руку маграва (1055—1056 год). С тех пор Сиджильмаса не знала автономии, но ее покорность властителям Магриба была внешней, и племена Тафи- лалета, жители города и сидевшие здесь наместники, всегда выступали как застрельщики мятежей. Перед самым взятием Сиджильмасы альморавиды проникли в негритянское государство Гана, где захватили круп­ный город Аудагост к югу от нынешнего Таганта (1054 год).

По смерти Яхьи (1056 год) Ибн Ясин поставил во главе войск его брата Абу Бекра ибн Омара, который распространил завоевания на север. Его первой целью был Сус, столицу которого Тарудант он занял в 1056 году и где он уничтожил небольшое шиитское кня­жество, созданное Фатимидами; но ему не удалось уста­новить там прочного господства альморавидов; затем он проник в Атлас, прошел, видимо беспрепятственно, до Агмата и женился там на вдове царя, прекрасной и свое­вольной Зейнаб, прозванной «волшебницей», которая впоследствии'играла важную политическую роль.

Еретики бергвата, которые также подверглись напа­дению альморавидов, не сразу поддались обращению в истинную веру. Ибн Ясин погиб при разгроме своей армии (1059 год), и потребовалось мощное наступление Абу Бекра, чтобы покончить с ними. Новая угроза воз­никла с востока. Хаммадидский правитель Кала, Болог- гин ибн Мухаммед ибн Хаммад, с большой армией до­шел до Феса, которым и овладел. На обратном пути он был убит, говорит Ибн Халдун, «при поддержке санхад­жа, которые были недовольны многочисленными похо­дами в дальние вражеские страны». Зириды, не рискуя жизнью, не могли пойти на ненужную и дорогостоящую | роскошь завоевания западных земель.

96

Неизвестно, столкнулись ли альморавиды с Зирида- ми. Другие заботы могли привлекать их внимание. Сан­хаджа пустыни воевали между собой, и Абу-Бекру при­шлось идти туда, чтобы положить конец распрям. Ко­мандование войсками в Магрибе он оставил своему двоюродному брату Юсефу ибн Ташфину. В придачу он уступил ему свою жену, которая вскоре стала оказывать большое влияние на своего нового мужа (1061 год).

Так наступил критический момент для династии аль­моравидов. Находясь в еще не покоренной стране под угрозой со стороны Хаммадидов и перед лицом серьез­ных междоусобных распрей в тылу, пришельцы из Са­хары могли быть сметены со дня на день. Таково мне­ние аль-Бекри: «Сегодня, — писал он в 460 (1067—1068) году, — эмиром альморавидов является Абу-Бекр ибн Омар, но их государство раздроблено, а их силы разде­лены. Они держатся теперь в пустыне». При этом он не учитывал тех козырей, которыми они располагали: Хам­мадиды имели другие заботы, племена Марокко не бы­ли способны объединиться против захватчика; у альмо­равидов был их религиозный авторитет, довольно значи­тельный в Марокко, где исламизация носила еще поверх­ностный характер, на их стороне была уроженка страны Зейнаб, которая, по свидетельству хроник, отличалась замечательными чертами; у альморавидов была опытная армия, усиленная наемниками из христиан и негров; на­конец, у них был неизвестный до тех пор человек (аль- Бекри о нем даже не упоминает), который вскоре про­явил себя как великий завоеватель, умело пользовав­шийся любой возможностью.

Ибн Ташфин. Ибн Ташфин, которому в то время бы­ло около 50 лет, был типичным жителем Сахары. Мы представляем его себе по описанию, приведенному в «Киртасе»: «Смуглый, среднего роста, худощавый, с не­большой бородой, с приятным голосом, черными глаза­ми, орлиным носом, прядью волос, спадающей на ухо, насупленными бровями, вьющимися волосами. Он был ^храбр, решителен, величествен, деятелен, великодушен, Добр; он презирал светские удовольствия; суровый, спра­ведливый и святой, он был очень скромен и носил толь­ко шерстяную одежду; он питался ячменем, мясом и вер- люжьим молоком и строго придерживался этой пищи

7 Ш.-Андре Жюльен

97

До самой смерти». Под его руководством альморавид- ская империя быстро прогрессировала. Это произошло благодаря не только его талантам военачальника, но и строгому соблюдению им религиозных предписаний, в результате чего он установил денные связи среди благо­честивых мусульман, подданных фесских маграва. Когда Абу Бекр узнал о победах своего наместника на Даль­нем и Среднем Магрибе, то явился с требованием, чтобы ему было возвращено командование войсками, но, получив по совету Зейнаб богатые дары и ничего не до­бившись, был вынужден вернуться в пустыню. После его смерти Ибн Ташфин мог пользоваться, не оспаривая чьих-либо прав, всей полнотой верховной власти (1087— 1088 год).                                                                                            ¹

Он тотчас же утвердил свою власть, построив лагерь в северных предгорьях Атласа, в верхнем течении Тен- сифта, и не мог тогда предполагать, что из этого лаге­ря вырастет крупный столичный город Марракеш (1060 год?). Арабские историки не поскупились на более или менее апокрифические подробности о создании го­рода, которому было уготовано столь блестящее буду­щее. Участок земли, на котором был построен город, при­надлежал одной старой женщине из племени масмуда и считался разбойничьим притоном. Ибн Ташфин купил его на свои личные деньги, поставил там альморавид- ские шатры и сам принял участие в постройке мечети. «Он подпоясался, — говорится в «Киртасе», — и стал месить глину, работая из смирения перед богом наравне с рабочими». Эта последняя черта, кажется, уже совер­шенно в духе святого. Еще и сейчас показывают истори­ческое место его работы к северо-западу от Кутубии. Во всяком случае, с самого основания Марракеш выглядел как сахарский город с его пальмовой рощей, посажен­ной в климате, малоблагоприятном для пальм; однако для жителей пустыни это единственное дерево, кото­рое заслуживает внимания.

С этой оперативной базы, где отвага его войск за­меняла крепостные стены, Ибн Ташфин предпринял по­ходы в Западный и Центральный Магриб. Он взял Фес (1069 год), положив тем самым конец зенатскому за­силью на севере Марокко, проник в Риф, прошел долину Мулуи, покорил бану снассен и уджда. Став господином всего Марокко, он двинулся на восток, овладел Тлемсе-

98

НОМ, Ораном, Тенесом, Уарсенисом, осадил Алжир (1082 год), но не пошел ни в восточную Берберию, ни даже в кабильский массив. Наладив управление завое­ванными землями, которое он доверил альморавидским военачальникам, Ибн Ташфин вернулся в Марракеш, как бы считая свою миссию' законченной. Вскоре важ­ные события потребовали его вмешательства в дела Испании.

Удельные короли (мулук ат-таваиф). Несмотря на весь свой престиж, омейядский халиф Кордовы не мог прекратить междоусобицы мусульман на полуострове. Арабы Востока, берберы Магриба, андалусские ренега­ты и христианские вольноотпущенники, используя ма­лейшую слабость власти, решали свои споры с оружием в руках. Чтобы сдерживать их, нужна была твердая ру­ка всемогущего везира испанцев Ибн Абу Амира аль- Мансура (Альманзора), диктатура которого держалась на его берберских контингентах. После смерти его сына аль-Музаффара (1008 год) уже никакая власть не мог­ла остановить распад халифата. В течение четверти ве­ка, которая предшествовала изгнанию последнего из Омейядов (1009—1031 годы), объявилось и кануло свы­ше десяти претендентов.

Благодаря этой анархии наместники или нотабли про­винций постепенно создали 23 независимых княжества, которые занимали огромную территорию, простирав­шуюся от Арагона на севере и Валенсии на востоке до Андалузии и Мурсии на юге и древней Лузитании на западе. Их называли «удельными» королями (мулук ат- таваиф, по испански — reyes de TaTfas). В Бадахосе один берберский военачальник из племени микнаса, считав­ший себя арабом по происхождению, основал династию Афтасидов (1027—1094 годьи); на юге так же поступили берберские царьки Хамудиды из Малаги (1016—1057 го­ды) и Зириды из Гранады (1012—1090 годы). На юго- востоке вольноотпущенники управляли тем, что называ­лось славянскими королевствами Валенсия и Альмерия; ^в Арагоне (верхняя граница) после того, как угасла цве­тущая династия Туджибидов (1019—1039 годы), их вас­салы из Лериды — Худиды, которые, как и Туджибиды, ыли арабского происхождения, обосновались как хо- ^Яева в Сарагосе (1039—1110 годы). Самым значитель-

• Дра                              I

I I

^________ Восточная граница альмора-

видских владений

Движение

альморавидов

Империя альморавидов в Магрибе

ным из этих королевств было Севильское королевство (1023—1091 годы), в котором правили Аббадиды, потом­ки сирийцев. Они расширили свои владения в направле­нии нынешней Португалии, Малаги, Кадиса и Бадахоса, распространив свою власть на юго-западную часть быв­шего халифата, и, наконец, завладели Кордовой. Севилья стала тогда основным политическим, интеллектуальным и артистическим центром полуострова.

Христиане использовали раздробленность мусульман­ских сил и хроническое соперничество мусульманских князей, чтобы приступить к освобождению земель (ре­конкиста). Уже король Фердинанд I, присоединивший к Кастилии Леон и Галисию, своим отказом аннексировать Наварру (1054 год) продемонстрировал желание скон­центрировать свои силы против неверных. В результате удачных наступательных действий он низвел на положе­ние данников королей Севильи, Бадахоса, Толедо, Сара­госы и расширил свои границы во всех направлениях. В 1063 году папа Александр II принял специальное ре­шение об отпущении грехов всякому, кто пойдет сра­жаться против мусульман Испании, и французские ры­

100

цари во множестве стали присоединяться к своим собратьям по ту сторону гор. Одновременно новое коро­левство Арагон начало борьбу с королями Сарагосы и Уэски. Совместные действия обоих защитников христи­анства могли бы стать решающими, но распри из-за престола после смерти Фердинанда (1065 год) парали­зовали реконкисту.

Лишь тогда, когда король Альфонс VI снова объеди­нил все земли центральной и западной Испании к севе­ру от Тахо, он смог возобновить отцовскую политику (1072 год). В ходе этой сложной и запутанной борьбы, когда христиане и мавры, города и уделы выступали друг против друга, совершенно исключительную полити­ческую роль играл кондотьер Родриго Диас де Вивар, которого испанцы прозвали «борец» (campeador), а его мусульманские солдаты — «мой господин» (сайиди, си­ди; по-испански mio Cid). Своим мечом он иногда слу­жил королю Кастилии, гораздо чаще — худидской .династии Сарагосы, а главным образом — собственному честолюбию. Возможно, не будь этого полного ненави­сти соперничества между Альфонсом и Сидом, реконки­ста могла бы произойти чрезвычайно быстро, поскольку силы удельных королей были невелики.

Властитель Кастилии наложил двойную дань на ко­роля Севильи аль-Мутамида, который выступал против него в распрях из-за престолонаследия и низвел на по­ложение вассала короля Толедо. В 1083 году он совер­шил большой и победоносный поход через все мусуль­манские земли вплоть до Тарифы. Затем, воспользовав­шись восстанием жителей Толедо, он захватил их город, который превратил в грозную военную базу (1085 год). Ему удалось также расширить свои завоевания от Тахо До Турии, держать под угрозой Мурсию и заставить всех удельных королей востока и юга платить дань. На севе­ре король Сарагосы с трудом противостоял атакам ко­роля Арагона и графов барселонских.

Удельным королям приходилось выбирать между подчинением Альфонсу VI и эмиграцией. Аль-Мутамид, говорят, твердо заявил, что предпочитает быть погонщи­ком верблюдов в Африке, чем свинопасом в Кастилии. Третий выход из создавшегося положения заключался в том, чтобы противопоставить христианам мусульманские подкрепления из-за моря. Великое народно-мистическое

101

движение, которое волновало тогда мусульманский мир, давало себя знать и в Испании. Сердечные отношения между христианами и маврами уступили место вражде, которая имела не столько политический, сколько рели­гиозный характер. Короли не могли не учитывать на­строений, охвативших народные массы. Для защиты истинной веры они обратились за помощью к тому са­мому берберскому воинству, против которого вели борь­бу, повлекшую за собой падение халифата. Они ре­шились ходатайствовать о вмешательстве альморавидов, менее опасном, чем вмешательство хилялийских беду­инов, о котором они сначала подумывали.

Вмешательство альморавидов. Начиная по крайней мере с 1074 года к Юсефу ибн Ташфину с разных сто­рон стали поступать просьбы о вмешательстве в испан­ские дела: то его просили помочь мусульманам, встре­воженным христианской опасностью, то принять сторону одного мусульманского властителя против другого (Мё- moires Абдаллаха). Не склонный по своему темперамен­ту бросаться в безумные предприятия, он медлил с обе­щаниями, пока к нему не перешло господство над Гиб­ралтарским проливом. Овладев же в 1083 году Сеутой, он уступил настойчивым просьбам аль-Мутамида только при условии, что Альхесирас перейдет под его контроль. К тому же, кажется, он не питал никаких намерений в отношении Испании, о которой ничего не знал; он хотел только осуществить в наиболее благоприятных условиях одну из операций священной войны, о чем его и просили.

С большой армией Ибн Ташфин высадился в Альхе­сирасе, превратив его в укрепленный лагерь, установил контакт с аль-Мутамидом в Севилье, -затем двинулся на Толедо с подкреплениями из Севильи, Гранады, Малаги, Альмерии и Бадахоса. Неприятельские войска встрети­лись на Азагальских полях (Заллака, или Сакралиас, близ Бадахоса). Ибн Ташфин потребовал от Альфонса обращения в ислам, но тот ответил, что решение этого вопроса он предоставляет оружию. Обходное движение альморавидов решило исход дела столь полной победой, что король Кастилии, едва не попав в плен, был выну­жден уйти из района Севильи и снять осаду с Сарагосы (23 октября 1086 года). Эта победа имела во всем му­сульманском мире столь же значительный отзвук, как

102

И взятие Толедо Альфонсом VI. С тех пор Ибн Ташфина стали рассматривать как одного из главных борцов за находившийся под угрозой ислам.

Продвижение мусульманской армии было прервано отъездом Ибн Ташфина в Марокко в связи со смертью его сына. Он оставил аль-Мутамиду только три тысячи берберов. Тогда христиане вновь повели наступление на Мурсию и Альмерию, и аль-Мутамид принял реше­ние лично отправиться к Ибн Ташфину и умолять о но­вом вмешательстве альморавидов (1088 или 1090 год). Ибн Ташфин разрушил мощную военную базу Аледо (к юго-западу от Мурсии), близ которой потерпели не­удачу удельные короли, и восстановил положение.

Все предвещало большое наступление объединенных сил альморавидов и мавров. Но мусульманские коро­левства Испании были слишком слабы, чтобьи оказать Ибн Ташфину эффективную помощь, и слишком разъ­единены, чтобы не соблазнить берберского вождя увели­чить свое могущество за их счет. Вскоре он стал дей­ствовать не как союзник, а как повелитель. Если удель­ные короли, образованные и развращенные, презирали грубых и суровых жителей Магриба, то народ, жертва христианских репрессий, и законоведы (факихи) проти­вопоставляли неверию андалусских эмиров строгий ма­ликизм этих берберов, которых считали посланцами бо­га. Пользуясь такой двойной поддержкой, Ибн Ташфин смог выступать как арбитр при раздорах, изгонял коро­лей и конфисковывал их владения. Факихи оправдывали каждый из этих захватов фетвой. Таким образом ему Удалось восстановить единство мусульманской Испании (1094 год). Однако он не посягал на Сарагосское коро­левство, которое рассматривал как буферное государ­ство между христианами и альморавидами. Валенсия, находившаяся в руках Сида, а затем его вдовы Химены, подпала под власть альморавидов только в 1102 году. Когда Юсеф умер, как говорят, почти столетним стар­шем, он оставил Али, своему 23-летнему сыну от рабы­ни-христианки, огромную империю, которая включала ,^мУсульманскую Испанию до Фраги (юго-западнее Ле- Фиды) на севере, а также острова Мальорку, Менорку и

Ивису (1106—1107 год).

103

Мусульманская Испания в эпоху альморавидов и альмохадов (по Н. Terrasse «Histoire du Магоо, т. I, стр. 247 и 323)

Али и защита маликизма. Новый альморавидский го­сударь, несмотря на свою молодость, пришел к власти беспрепятственно, что, между прочим, свидетельствует об исключительно высоком престиже Юсефа. Али был еще более благочестив, чем его отец; но это было такое благочестие, которое граничило с ханжеством и делало его послушным орудием факихов. Кроме того, он не про­шел суровой школы пустыни, так как большую часть своей юности провел в Испании и был воспитан как го­рожанин, далекий от своеобразия родо-племенной жиз­ни. Наконец, это был сын престарелых родителей. «Его поступки были хорошими, а мысли возвышенными; по­борник воздержания и враг несправедливости, он дол­жен был находиться скорее в обществе аскетов и отшельников, чем среди придворных и воинов... Удовле­творяясь осуществлением номинальной власти и полу­чением поступлений от налогов, он помышлял лишь о

104

Л

духовных занятиях и религиозных обрядах, проводя ночи _в молитвах, а дни в посте... при этом он полностью игнорировал интересы своих подданных» (Аль-Марра- куши). Поэтому не удивительно, указывает тот же Марракуши, что во время его царствования сановники государства, а также женщины поступали так, как им нравилось, не заботясь об общих интересах.

В этих условиях могущество альморавидов было не­продолжительным. Их падение, как и их торжество, имело религиозные причины. Али, подобно своему отцу, был непримиримым маликитом; в Испании, точно также как и в Магрибе, маликизм убивал всякое усилие мыс­ли, всякое религиозное чувство. Он запрещал аллегори­ческое толкование Корана и всякого рода личные поиски смысла закона по источникам. Так, в интересах грубого антропоморфизма и юридической схоластики он рассма­тривал как ересь даже постановку вопросов о смысле слова Мухаммеда и отказывался от изучения Корана и хадисов. Он отдавал предпочтение правовым наукам (фикху), беря'в основу второразрядные ортодоксальные руководства по «науке о ветвях» или по прикладному фикху, то есть систематической разработке позитивного права по его отдельным подразделениям (фуру). Эта сухая казуистика, лишенная всякого религиозного со­держания, давала лишь повод к нескончаемым канони­ческим и юридическим спорам. Кто бы то ни было считал себя вправе выносить фетву о чем бы то ни было. Против такого отказа от Корана и священного предания ради сухой казуистики энергично протестовал наиболее оригинальный и наиболее крупный мусульманский бого­слов аль-Газали (1058—1112 годы). В своей книге «Воз­рождение религиозных наук» («Ихья улум ад-дин») он показал, что фикх в том виде, как его понимали орто­доксальные маликиты, был мирским занятием, никак не . связанным с религией. Он изобличал корыстное вмеша­тельство факихов в политику, их стремление к рекламе ^н безумие их претензий обеспечить спасение души при помощи бесполезный юридических упражнений, подчер­кивая, что религия является в первую очередь делом ^сеРдца. Понятно, что его работы пришлись не по душе маликитам, и не столько по догматическим мотивам, сколько из-за резкости его суждений о факихах. Поэто- Щ они добились, что Али, этот враг богословия, пове-

W5

лел сжечь эти книги и угрожал конфискацией имущества и смертью всякому, кто имел хотя бы отрывки из них.

Это прегрешение против ума оказалось* роковым для альморавидов, как это показал успех альмохадского движения.

Памятники эпохи альморавидов в Магрибе. Несмо­тря на все свое благочестие, альморавиды привлекали к управлению* Испанией не одних только правоверных берберов. Они оказались в среде с настолько резко вы­раженными традициями и утонченной цивилизацией, что вынуждены были считаться с ними. Будучи вождями не только жителей Сахары, но и всех мусульман Запада, как гласил их титул (амир аль-муслимин), они прибега­ли к содействию самых выдающихся людей страны. Они не отказывались ни от ученых, ни от артистов и даже, по словам одного арабского историка, окружили себя «таким большим количеством самых замечательных се­кретарей и литераторов, какого не видел 'ни один век». Ибн Баджжа (Авенпаце, ум. в 1138 году), который был не только философом, но и известным музыкантом, в те­чение 20 лет был везиром наместника Гранады и Сара­госы, зятя альморавида Али. Мало-помалу суровые лю­ди в покрывалах'стали подпадать под влияние окружав­шей их в Испании среды, которая смягчала их строгие нравы и открывала им новые радости, помимо радостей войны. Через них в Магриб проникла та андалусская цивилизация, которую уже познали Сеута и Фес. Если Испания получила из Африки борцов за веру, то взамен дала ей архитекторов, мастеров и цивилизацию, которая стала достоянием по крайней мере нескольких городских центров.

После разрыва Омейядов с Аббасидским халифатом мусульманское искусство полуострова стало свободно , развиваться. Альморавиды, которые не имели перед со­бой античных образцов и не были непосредственно свя­заны с Востоком, испытали влияние архитектуры Кордо­вы и Гранады. В монументальных постройках, которые они возвели в западной Берберии, они использовали, с одной стороны, массивные столбы вместо колонн, а с другой — подковообразные арки, которые Испания заим­ствовала у Ифрикии, где их применяли уже в течение

106

двух веков, и многолопастные арки вместо стрельчатых неподковообразных арок Кайруана.

К сожалению, ничего не осталось ни от мечети Мар­ракеша, ни от молелен Феса, построенных при Ибн Таш- фине; но сохранилась, несмотря на перестройки, произ­веденные в XIV веке и при турках, основная часть Боль­шой мечети Алжира с ее молитвенным залом, имеющим 11 нефов, который напоминает молитвенный зал Тлем- сенской мечети. При Али была расширена мечеть аль- Каравиин в Фесе, основанная в IX веке, которая стала слишком мала для великого множества правоверных, и' начато строительство самого крупного сооружения эпо­хи альморавидов — Большой мечети Тлемсена.

Это было здание размером 60 на 50 метров, перед которым находился квадратный двор длиной 20 метров, обрамленный с восточной и западной стороны, что весь­ма характерно для альморавидского искусства, нефами, продолжающими нефы молитвенного зала. Этот зал со­стоял из 13 нефов, окаймленных, как в Алжире и Фесе, столбами, сложенными из камня, которые поддерживали подковообразные, стрельчатые или многолопастные арки. В центре возвышался купол на нервюрах; другой купол, расположенный впереди михраба, состоял из ажурных граней, придававших ему вид «изумительного воздуш­ного кружева, растянутого над тамбуром». Устройство фонаря с его многими выступами, размещенными один над другим, позволяет считать, что это «первый образец западного купола со сталактитами». В декоративном уб­ранстве преобладал растительный орнамент, по форме напоминавший простой или двойной пальмовый лист с тонкими прожилками, переплетающимися с акантовым ли­стом. Михраб отличался изящным орнаментом, имеющим большое сходство с орнаментом михраба в Кордове.

Дворцы, построенные в Марракеше и Таграрте, были разрушены. При Али были построены первые крепост­ные стены Марракеша (1120 год). Сохранились разва­лины двух крепостей в районе Уэрги и Марракешском предгорье — Амерго и Тасгимута, построенных для за­щиты от рифов и масмуда. Маловероятно, что при аль- моравидах увеличилось число общественно полезных сооружений. Однако Али приписывают строительство канала для орошения садов Феса, а также моста на Тен- сифте, возведенного испанскими специалистами. «Альмо-

равиды, эти связные между Испанией и Африкой, йедяг строительство, обращались одновременно к услугам и сахарских гидротехников и андалусских архитекторов» (Ж. Марсэ).

Упадок и падение альморавидов. Царствование Ибн Ташфина было апогеем альморавидского могущества в Испании. Его сын Али продолжал борьбу с христиана­ми Кастилии, но, несмотря на победу под Уклесом (близ Таранеона в районе Куэнки), ему не удалось подсту­питься к вражеской территории (1108 год). Его силы бы­ли настолько ослаблены, что он не смог извлечь никаких выгод из смуты, которая началась в Кастилии и Леоне после смерти Альфонса VI (1109 год), если не считать кратковременной оккупации Сарагосы (1110—1118 годы).

Вместо Кастилии, где временно воцарилась анархия, реконкисту продолжали Арагон и Барселона. Король Арагона Альфонс Еоитель взял назад Сарагосу (1118 год) и перенес свои границы за Эбро, вторгся в районы Ва­ленсии, Мурсии и восточной Андалусии, затем впер­вые вышел к морю у Салобреньи (на юг от Гранады), напротив Берберии (1126 год). После крупного успеха у Арнисоля (близ Лусены, в 60 км на юго-восток от Кор­довы) он поселил 14 тысяч андалусских христиан, гово­ривших на арабском языке (мосарабов), в районах, от­нятых у мусульман, к югу от Эбро. Затем он перенес свои действия на север, но потерпел поражение у Фраги и Лериды. Тем временем граф Барселонский, увеличив свою территорию за счет Лериды и Тортосы, заставил платить дань наместника Балеарских островов, а король Альфонс VII, урегулировав свои династические затруд­нения, предпринял целый ряд крупных набегов (algara- des) на Андалусию, которые опустошили страну до са­мой Альмерии( 1144—1147 годы).

В то время когда умер Али (1143 год), христиане по­всюду теснили эмиров Кордовы и Севильи, тогда как альмохады заняли большую часть Марокко. Именно то­гда мусульмане Испании начали восставать против вла­сти его сына Ташфина. Возможно, они были недоволь­ны разложением своих вождей под влиянием андалус­ской среды, а также покровительством, оказываемым христианским войскам в Фесе, которыми командовал христианин Ревертер; и уж во всяком случае они были

108

недовольны зверской властью альморавидских князей. Как бы там ни было, воспользовавшись борьбой Ташфи- на йбн Али против альмохадов Магриба, они восстали под руководством одного из учеников аль-Газали снача­ла в (Алгарви, а затем в Валенсии, Мурсии, Кордове и Альмерии. Мусульманская Испания снова узнала поряд­ки, подобные тем, какие были при удельных королях после падения халифата. В ходе борьбы между альмо- равидами и андалусскими мусульманами один из пов­станческих вождей потребовал вмешательства альмо­хадов, которое повлекло за собой падение альморавид­ской власти как в Испании, так и в Берберии.

Заключение. Если говорить о первом впечатлении, то история этого периода напоминает очень яркий костер, пепел от которого очень быстро рассеялся, не оставив никаких следов.

С точки зрения политической неудача была полной: Альморавидская империя развалилась так же быстро, как и возникла, при полном безразличии населения, ко­торое, как представляется, не оказывало серьезного со­противления альмохадам. Что касается Испании, то в 1145 году она оказалась в том же положении, в каком была во время интервенции Юсефа ибн Ташфина,— разрозненной и бессильной перед наступлением хри­стиан. Наконец, нет никаких указаний на то, что альмо- равидским правителям или их советникам удалось орга­низовать настоящий правительственный аппарат; по-ви­димому, самобытные сахарские институты в сочетании с андалусскими традициями дали какой-то причудливый, но совершенно непрочный и недолговечный сплав. Все же властители Сахары приучили марокканские племена повиноваться одной и той же политической власти, об­легчив тем самым задачу своих преемников.

В плане религиозном неудача была менее определен­ной, несмотря на ее внешние признаки. Если альмора­видская мысль была лишена какого бы то ни было блеска и какой бы то ни было оригинальности, если аль- моравидские законоведы были лишь мастерами казуи­стики, то нельзя тем не менее отказать альморавидам в том, что они уничтожили многочисленные ереси, которые с VIII века процветали на Дальнем Магрибе; они дали

этой стране религиозное единство, которому она впо­следствии никогда не изменяла.

В конечном счете самые прочные следы движение альморавидов оставило в области цивилизации. Доволь­но странный парадокс, если вспомнить о сахарском про­исхождении людей в покрывалах и скудости их Творче­ского воображения. На самом деле альморавиды не со­здали оригинальной цивилизации, а были распространи­телями андалусской цивилизации во всем Западном Ма­грибе. Город Фес, название которого связано с памятью о Меринидах, вероятно, более обязан Юсефу ибн Таш­фину и его сыну, чем правителям XIII—XIV веков; то же относится к Тлемсену и Алжиру, не говоря уже о Марракеше. Ведь все согласны, что эта рождавшаяся городская цивилизация была почти всем обязана сосед­ней Испании. Нельзя сказать, что испанские мусульма­не и марокканцы никогда прежде не соприкасались, но они никогда не знали симбиоза времен альморавидов. Впрочем, у нас мало источников по этому вопросу: если мы знаем, как жила Севилья в начале XII века (Леви- Провансаль, «Seville musulmane au XII^е siecle», то у нас нет никаких подробностей о повседневной жизни Феса или Марракеша. Итак, мы вынуждены ограничиться кон­статацией андалусского влияния, не имея возможности изучить процесс его развития.

Короче говоря, при всем своем блеске альморавид- ский период был только подготовкой: усилиями альмо­равидов, отнюдь не ничтожными, хотя и бесплодными, воспользовались альмохады.

Я. Ибн Тумарт, махди альмохадов

Ибн Тумарт. В то время, когда репрессии Али, каза­лось, обеспечили торжество маликизма, как реакция на мусульманскую схоластику образовалась альмохад- ская община, которой суждено было разрушить могуще­ство альморавидов. Триумф альмохадов был не только победой одной секты над другой; это была также побе­да кабильских горцев над сахарскими кочевниками, за­поздалый ответ на победу санхаджа над зената Средне­го Магриба.

Итак, в горном районе юга Марокко, вероятно в Ан­ти-Атласе, в конце XI века ррдился махди альмохадов

110

ИбнТумарт. Маленькое селение Иглиз, или Игиллиз, старшиной которого, быть может, стал его отец, находи­лось на земле племени харга, которое занимало север­ные сюдоны гор в направлении уэда Сус. Его семья, при­надлежавшая к деревенской аристократии, была очень благочестивой. Позднее путем довольно хитроумной ге­неалогии, ,в частности через Идрисидов, родословную его семьи связали с Пророком.

С малых лет Ибн Тумарт выделялся своим религиоз­ным пылом. Он усердно посещал мечеть и рано обнару­жил стремление к науке, в связи с чем, быть может, и получил прозвище «светоч» (асафир). Несомненно, это позволило ему быстро завоевать авторитет среди своих соплеменников. Большим событием для деревни и даже для всего племени должен был стать отъезд молодого ученого на Восток для дальнейшего совершенствования в науках (между 1105 и 1110 годами). Марракеш, види­мо, не задержал его, и никто не может сказать, был ли он в Испании, чтобы изучать сочинения кордовского бо­гослова Йбн Хазма (умер в 1064 году). Но совпадения взглядов захиритского ученого и альмохадского махди, по-видимому, не случайны. Оба, в частности, имеют не­приязнь к индивидуальному мнению, основанному на свободном умозаключении (ра’й), и ссылаются только на Священную книгу (Китаб), Предание (сунна) и со­гласие общины (иджма).

Неожиданно мы встречаем Ибн Тумарта на Востоке, причем источники не позволяют проследить отдельные этапы его путешествия. Неизвестно, почему он не совер­шил паломничества в Мекку, но мы знаем, что он попол­нил свое образование в Багдаде, а возможно, и в Да­маске. Здесь он изучал науку о корнях фикха (усуль аль-фикх), которая полностью выпадала из поля зрения магрибских маликитов, признававших только приклад­ной фикх (фуру аль-фикх).

Если он знал учение аль-Газали, то это отнюдь не означает, что он встречался с учителем, как об этом го­ворится в позднейших легендах. Особенно усердно Ибн Тумарт изучал теологию аль-Ашари (873—935 годы), основателя ортодоксального схоластического богословия (калам). Благодаря методу иносказательных толкова­ний (тавиль) он научился разрешать мучительные про­тиворечия между верой в духовную сущность и в нема-

Ш

)

i

/

териальность божества и антропоморфическими/ вы­ражениями Корана. Он полностью принял ашаритскую догматику, которая при его содействии восторжествова­ла в Магрибе.

Лет через десять после отъезда из Иглиза Ибн Ту­март направился обратно в Марокко; по пути он задер­жался в Александрии, которая в то время был(а круп­ным центром ашаритского богословия. Возможно, что, добравшись морем до Туниса, он высадился в (Махдии. Позднее легенда изображала дело так, будто ой разбил на борту кувшины с вином, читал наставления экипажу и обратил в веру самых упорных, уняв своим ' голосом ужасную бурю. Вполне вероятно, что в то время идеи Ибн Тумарта еще не сложились в стройную систему и он еще не считал себя непогрешимым имамом, а лишь борцом против безнравственности. Без сомнения, он был слишком уверен в своем красноречии, чтобы не испытывать соблазна проповедовать в пути. Его ученик аль-Байдак говорит, что он как следует пробрал факи- хов Туниса, поучал факихов Константины, что нельзя налагать два наказания за один проступок, и отчитывал жителей Бужи за их пристрастие подражать щегольству и вольным нравам мусульман Испании.

Его энергичные выступления вызвали такую реак­цию, что он счел благоразумным покинуть хаммадид- скую столицу и поселился в Маллале — небольшой де­ревушке в пригородах Бужи. Его уединение было вдвой­не плодотворным: прежде всего потому, что вместе со своими учениками он разработал свое учение, уточнив ради них цели своей миссии, а затем потому, что к нему пришел Абд аль-Мумин—-человек, посланный провиде­нием, которому предстояло осуществлять его замыслы.

Абд аль-Мумин. Тот, которому суждено было стать халифом махди, был сыном простого горшечника стра­ны Недрома. Деревня Тагра, где он родился, была частью территории берберского зенатского племени ку- мийя. Легенда 'повествует о чудесных событиях в дет­стве этого человека: рои пчел садились на него, не при­чиняя ему вреда, а один факих из Тлемсена предсказал, что он завоюет земли в четырех странах света.

Он изучал Коран в деревенской школе, затем в ме­чети Тлемсена. «Он был,— говорит аль-Байдак, — очень

112

одапенным человеком; за тот срок, который необходим человеку, чтобы понять один вопрос, он усваивал деся­ток».^ Любознательный юноша пожелал усовершенство­вать свои знания в школе знаменитых учителей, для чего решил направиться на Восток в сопровождении своего здяди. Они добрались только до Бужи.

С течением времени встрече Ибн Тумарта с Абд аль-Мумином стали приписывать характер чуда. Пер­вого преследовали сны, значение которых его беспоко­ило; второй предчувствовал приближение Избранника. «И вот, — пророчествовал Ибн Тумарт, — наступает время победы. И нет победы без помощи Аллаха, Все­могущего, Премудрого (Коран). Завтра к вам придет человек, ищущий знаний: блажен тот, кто его узнает; горе тому, кто от него отвернется!» При его появлении непогрешимый имам произнес имя отца и название де­ревни пришельца и предложил ему не искать на Востоке знаний, которые он сможет найти здесь.

Рассказ об обращении в передаче сподвижника мах­ди при всей своей простоте полон величия. «Когда на­ступил вечер, имам взял Абд аль-Мумина за руку и они вышли. Среди ночи Непогрешимый позвал меня: «Абу Бекр (аль-Байдак), дай мне книгу из красного футля­ра!» Я принес ее, и он добавил: «Зажги нам лампу!» Он начал читать эту книгу тому, кому суждено было стать халифом после него, а я держал лампу и слышал его слова: «Дело, на котором зиждится жизнь веры, востор­жествует не иначе, как благодаря Абд аль-Мумину ибн Али, светочу альмохадов!» Услышав эти слова, будущий халиф заплакал и сказал: «О факих, я недостоин этого; я всего лишь человек, который ищет того, как бы очи­ститься от грехов своих». — «От грехов, — нашелся Не­погрешимый, ■—тебя очистит твое участие в переустрой­стве этого бренного мира». И он вручил ему книгу со словами: «Счастливы народы, вождем которых ты бу­дешь, и горе тем, кто пойдет против тебя, от первого до последнего».

Учение махди. В этом рассказе, без сомнения, объ­единены рассуждения, которые ввиду высокого положе­ния Ибн Тумарта следовало передавать кратко. Как бы там ни было, Абд аль-Мумин отказался продолжать свое путешествие и в течение нескольких месяцев день

§ Ш.-Андре Жюльен

из

I' I

II

/

и ночь учился под руководством махди. Тогда-то,
мо, и оформилось его учение.

С этого времени в учении махди можно различить определенные моральные и теологические принципы, к которым несколько позже были добавлены и принципы политические.

Мораль, с которой Ибн Тумарт начал свою реформа­торскую деятельность, характеризовалась крайней суро­востью и стремлением руководствоваться в первую оче­редь источниками, то есть Кораном и Преданием. Так, например, рекомендовались разделение полов, воздер­жание от всяких возбуждающих напитков и от всяких запретных развлечений (в том числе музыки), скромная одежда для женщин и т. п. Все это было не ново с точки зрения доктрины, но, если верить аль-Байдаку и более поздним хронистам, магрибские нравы от Туниса до Марракеша практически были совершенно иными. Та­ким образом, Ибн Тумарт проповедовал коренную ре­форму нравственности, 'результаты которой и поныне сказываются в Северной Африке.

Основой основ его богословия является утверждение единства бога (таухид), откуда и происходит название приверженцев этого учения — аль-муваххидун или аль- мохады (провозглашающие единство бога). С другой стороны, бог есть дух, и те места из Корана, где гово­рится о слухе или зрении Творца, должны иметь ино­сказательное толкование (тавиль). Эти принципы неиз­бежно влекут за собой осуждение антропоморфистов (мутаджассимун) и политеистов (мушрикун); первые понимают буквально те места из Корана, о которых сей­час говорилось, а вторые придают атрибутам бога (его доброте, его великодушию, его милосердию и т. д.) та­кое значение, что единое божество как бы расчленяется на множество самостоятельных. Наконец, неизбежным следствием единства бога является его всемогущество, которое в свою очередь влечет за собой признание абсо­лютного предопределения: «Все сотворенное предопре­делено Им и предвосхищено... Каждого ждет то, что ему назначено».

Во всем этом нет ничего оригинального. Впрочем, Ибн Тумарт и не стремится к оригинальности и индиви­дуальному толкованию (ра’й), для него важны только традиционные источники (Коран, Предание, согласие

вйди-

114

обычны). В этом видят отдаленный отголосок течений восточномусульманской мысли и, в частности, учения аль-Ашари, который придал новую форму традицион­ным идеям. И действительно, в «Книге Ибн Тумарта» можно найти ряд логических и абстрактных построений в манере аль-Ашари.

Там¹ же, где речь идет о распространении доктрины, Ибн Тумарт отходит от восточных богословов и высту­пает как новатор. Восточные богословы, даже аль-Га­зали,— это мыслители, которые живут в своей башне из слоновой кости и не думают, что массы могут извлечь что-либо полезное из их размышлений. Ибн Тумарт, на­оборот, имел в виду как можно шире распространить свое учение. С этой целью он чаще всего пользовался берберским языком, так как арабский был мало распро­странен в Марокко того времени. С другой стороны, он писал все на том же берберском языке небольшие труды и работы, образчики которых имеются в нашем распо­ряжении (Массэ, «La profession de foi et les guides spiri- tuels du Mahdi»; Лючиани, «Le livre d’lbn Toumert»). Наконец, он разработал мнемотехнические приемы, ко­торые кажутся нам наивными, но которые хорошо учи­тывали тот человеческий материал, с которым он имел дело. Так, несколько человек составляли группу, и ка­ждый получал в качестве имени одно слово из фразы, которую следовало заучить; ежедневно при перекличке каждый произносил свое имя в определенной последова­тельности, соответствующей порядку слов в фразе, и че­рез несколько дней фраза заучивалась.

Политические взгляды Ибн Тумарта, в центре кото­рых была шиитская идея о махди и непогрешимом има­ме, оформились значительно позднее, при возвращении его в Марокко, где он столкнулся с властью альморави­дов. Видимо, сначала Ибн Тумарт пытался вернуть альморавидов на праведный путь; затем, видя, что они упорствуют в своих заблуждениях, он не только изобли­чил эти заблуждения, но и объявил, согласно предани­ям, впрочем очень неясным, об осуждении их Пророком («Книга Ибн Тумарта»). И только тогда па первый план была выдвинута идея о махди.

Таковы основные политические и религиозно-этиче­ские взгляды Ибн Тумарта, как их удалось восстано­вить по имеющимся в нашем распоряжении источникам.

}il

il'l

8*

115

/

/

Вскоре Государственные заботы были поставлен^! на один уровень с вопросами нравственности и богословия, если не выше; Ибн Тумарт стал борцом за дело,/ кото­рое с таким же основанием можно назвать политиче­ским, как и религиозным; при его преемнике кщ аль- Мумине политика уже совершенно явно вышла на пер­вый план.             I

Основание альмохадской общины. Пребывание в Маллале не могло продолжаться бесконечно. Ибн Ту­марта, как и всякого горца, тянуло в горы. Однажды он встретил двух паломников из Атласа, направлявшихся на Восток. Он задал им ряд вопросов на их языке, так как арабского они не понимали. Несомненно, их ответы показали ему, что существует глухое недовольство бер­беров Атласа, которое настраивало их против альмора­видов равнины.,«Когда наступил вечер, — рассказывает аль-Байдак, — учитель сказал нам: «Готовьтесь к путе­шествию в Магриб, если Аллаху будет угодно». Так бы­ло положено начало славе и могуществу альмохадов.

Убогий караван, какой-нибудь десяток людей, дви­нулся на Запад через Уарсенис, Тлемсен, Уджду, Гер- сиф и Фес. Повсюду Ибн Тумарт выступал как блюсти­тель нравов, а не как махди. Часто ему удавалось так или иначе внушить почтение к своим предписаниям, но порой он наталкивался и на открытое сопротивление, как, например, в той деревне в районе Тазы, где его угрожали избить палками, если он тотчас же не уберет­ся. В таких случаях Ибн Тумарт не настаивал и продол­жал свой путь. В кругу горожан, где благочестие было более просвещенным, он находил поддержку среди влия­тельных людей, покоренных его ученостью и красноре­чием. Так, влияние одного именитого гражданина Феса позволило Ибн Тумарту избежать санкций, когда он разгромил лавки торговцев музыкальными инструмен­тами. Затем, пройдя Мекнес и Сале, Непогрешимый довольно быстро добрался до Марракеша.

У большинства хронистов прибытие Ибн Тумарта в Марракеш датируется 514 годом хиджры (1120—

1121         год). До этого хронология Ибн Тумарта очень сомнительна: пять-шесть дат его рождения в промежут­ке между 1075 и 1097 годами; никаких серьезных указа­ний о дате отъезда на Восток, продолжительности его

116

прерывания там, о дате возвращения и продолжитель- ности его путешествия через Магриб от Махдии до Мар- ракеща. Сам верный аль-Байдак, столь добросовестный в других отношениях, как будто тщательно избегает всякой точности при сообщении сведений хронологиче­ского порядка. Поэтому понятно, насколько трудно от­делить благочестивую легенду от истории.

В Марракеше Ибн Тумарт с блеском проявил свой темперамент реформатора нравов. Говорят, он оскорбил сестру эмира, которая ходила с открытым лицом, и кри­тиковал самого эмира за то, что тот носил покрывало. Все историки утверждают, что он затеял спор с мали- китскими учеными, который едва не закончился заклю­чением его в тюрьму.

Следует, видимо, считать установленным, что Ибн Тумарт встретился с повелителем альморавидов Али ибн Юсефом и поставил этого благочестивого человека в очень трудное положение: с одной стороны, Али ясно видел в Ибн Тумарте возмутителя спокойствия, который мог стать опасным, поскольку сумел приобрести связи даже при альморавидском дворе, но, с другой стороны, он был поражен его ученостью в области богословия и его суровой добродетелью; более того, Али чувствовал себя во власти сильной, почти магнетической личности этого странного бродяги. Поэтому потребовалось все влияние некоторых из его советников, чтобы он решился расправиться с ним. Однако Ибн Тумарт был вовремя предупрежден.

Пришлось еще раз пуститься в бесконечные стран­ствования. Караван шел в горы, непрестанно подверга­ясь нападениям служителей эмира. После короткого пребывания в Агмате махди пришлось оставить этот город, и только в родной деревне он наконец смог оста­новиться и начать пропаганду среди племен (1121—

1122     год?).

В течение трех лет Ибн Тумарт молился и пропове­довал. Но политический вождь ни в чем не уступал в нем богослову. Вскоре посланцы многих племен призна­ли его имамом и поклялись не оставлять его в священ­ной войне против альморавидов. Приняв их клятву, он провозгласил себя махди, знаменитым и непогрешимым имамом, посланным богом, чтобы уничтожить заблу­ждения и обеспечить торжество истинной веры. Своих

прямых учеников он назвал «толба», потому что они изучали под его руководством истинную науку; право­верные, духовным вождем которых он был, получили звание «альмохады», или «последователи единобожия».

Чтобы успешнее влиять на горные племена и гото­вить наступление против альморавидов, он обосновался в Тинмеле — маленьком селении, расположенном в на­чале небольшой, но плодородной, как оазис, равнины в долине верхнего течения Нфиса; этот пункт обладал двойным преимуществом: он находился в центре рассе­ления племен масмуда и занимал первоклассное страте- - гическое положение (1125 год).

Организация общины. Здесь он в качестве образца для себя и для своей общины взял жизнь Мухаммеда и группы его первых сподвижников в Медине, которым Ибн Тумарт во всем подражал. Подобно Пророку, он действовал как духовный руководитель, судья, коман­дующий армией, а также как берберский вождь, хоро­шо знающий своих людей, их умонастроения, их обще­ственные и политические обычаи.

В самом деле, в отличие от Юсефа ибн Ташфина, который мог опираться на уже сложившийся союз аль- моравидских племен, Ибн Тумарт должен был доволь­ствоваться случайным сборищем племен, ревниво отно­сившихся к своей независимости и очень обидчивых; общественная структура этих племен и их политические тенденции, очевидно, были похожи на те, которые опи­саны Р. Монтанем в его книге «Les Berberes et 1е МакИ- zen dans le Sud du Магос». Как привести эти разрознен­ные элементы к совместной политической жизни и превратить их в достаточно сплоченную силу, способ­ную поколебать власть альморавидов?

Для решения этой задачи Ибн Тумарт создал обще­ственную организацию, о которой мы имеем очень мало сведений и которая, вероятно по этой причине, кажется нам очень сложной. Она состояла, возможно, из сле­дующих элементов:

1.  «Дом» махди (ахль ад-дар) —десятка два людей, в том числе три брата Ибн Тумарта, которые составля­ли как бы его штаб и зависели только от него.

2.   Два «совета» — совет Десяти и совет Пятидеся­ти,— созданные, очевидно, по принципу собраний но

118

Юг Марокко в начале XII века (по Е. Levi-Provengal, «Documents inedits d’histoire almohade», план

на вклейке)

таблей, которые играли столь важную роль в «бербер­ских республиках». В первый из этих советов входили десять сподвижников Ибн Тумарта, которые раньше дру­гих признали его махди. В дошедших до нас списках этих лиц встречаются расхождения, однако во всех со­держатся имена Абд аль-Мумина, Абу Хафса Омара аль-Хинтати — одного из первых представителей гор­ской знати, примкнувших к нему после бегства из Мар­ракеша, и Абдаллаха ибн аль-Башира аль-Ваншариси, одного из первых учеников, завербованных в Среднем Магрибе. Эти десять лиц составляли как бы частный со­вет, с которым махди консультировался во всех важных случаях.

Совет Пятидесяти состоял из постоянно менявшегося числа представителей главных горных племен и уча­ствовал в делах гораздо реже, чем первый; это было своего рода совещательное собрание.

3.   На случай военных смотров, а вероятно, и для по­строения в боевые порядки племена распределялись на разряды по строго иерархической системе. Первым шло Племя харга, то есть племя, к которому принадлежал махди; некоторые лица, например Абд аль-Мумин, были

включены в племя харга — вероятно, по праву усыно­вления; затем шли жители Тинмеля, за которыми сле­довали другие горные племена; «абид» — очевидно, черные рабы замыкали шествие.

4.  Внутри каждой из этих группировок существовала своя иерархия, основанная уже не на этнической при­надлежности, а на обязанностях, которые нес каждый отдельный индивид. На первом месте был мухтасиб, точная роль которого неизвестна, но который, несомнен­но, выступал как глава группы; затем шли мизвары, ■— один для альмохадов первого часа и один для примкнув­ших к ним; затем — «денежных дел мастера» (сакка- кун), занимавшиеся чеканкой монеты и, возможно, сбо­ром налогов; затем — регулярная армия (джунд), муэдзины, воины (вероятно, резервные войска), хафизы и люди хизба (занятые при богослужении) и, наконец, лучники, вольноотпущенники и рабы.

Все это иерархизованное общество подчинялось строгому распорядку, и махди крепко держал его в ру­ках. Усердие при отправлении религиозных обязанно­стей было обязательно. Небрежное отношение к ним влекло за собой наказание кнутом и даже смерть. Правда, своими проповедями Непогрешимый стремился вложить в берберские мозги мусульманское законода­тельство, которое иногда противоречило их традициям (кануну), и государственный деятель играл в этой про­паганде такую же роль, как и богослов. Всякий, кто не был полностью предан делу, заслуживал участи невер­ных. Так, например, в «день отбора» он устраивал ра­дикальную чистку подозрительных элементов, приказы­вая их всех казнить, и уничтожил таким способом одно из малонадежных племен. Этими энергичными действи­ями он укрепил свою власть над горцами.