Глава VII

РИМСКАЯ АФРИКА ОТ АВГУСТА 1ДО ГОРДИАНА III. РОМАНИЗАЦИЯ.

I. РИМСКИЕ ГОРОДА.— II. РИМСКАЯ КУЛЬТУРА. — III. РИМСКАЯ РЕЛИГИЯ, ТУЗЕМНЫЕ КУЛЬТЫ И ВОЗНИКНОВЕНИЕ ХРИСТИАНСТВА

I.     Римские города

Часть состояния богатые африканцы обращали на строительство собственных вилл и благоустройство род­ных городов. Сельские виллы, изображенные на мозаи­ках, принадлежали по всей видимости наиболее влия­тельным прокураторам, conductores или крупным земле­владельцам, изредка наезжавшим в свои имения по де­лам или на охоту. Римская и туземная аристократия жила в городах и, стремясь ко все большему комфорту, рабски копировала монументы и планировку Рима.

Города Триполитании. В Триполитании, на побережье Сиртов, располагались когда-то три города, достигшие вершины своей славы при Септимии Севере: Эя (Три­поли) в центре, Сабрата Вульпия (Сабрата) к западу от нее и Большой Лептис (Лебда в 3 и от Хомса) — к востоку. На протяжении веков Эя подвергалась раз­рушительному воздействию осад и уличных боев; среди развалин города наибольший интерес представляет че­тырехфасадная триумфальная арка, в настоящее время реставрированная, и остатки вилл в окрестностях го­рода. В 70 км к западу от Триполи — в Сабрате италь­янские археологи обследовали капитолий, две христиан­ские базилики, храм, театр и, очевидно, курию — место заседаний муниципального совета. Однако наибольшие

217

богатства таил в себе Большой Лептис—родина импе­ратора. Уже удалось раскопать пристань порта, краси­вую четырехфасадную триумфальную арку, богато ук­рашенные термы, вода в которые поступала из подзем­ных источников и реки Лебды, а также из цистерн, со­биравших дождевую воду. На сравнительно большом пространстве обнаружены также остатки имперского фо­рума, где стояла судебная базилика с тремя нефами, а в другом месте — театр, амфитеатр и цирк. От Такап (Габес)—порта на берегу Малого Сирта — осталось мало следов, но недалеко от Бу-Грары, в том месте, где когда-то находился Гигти, раскопали форум, окру­женный с трех сторон портиками с коринфскими колон­нами, руины Капитолия, курии и поблизости от нее остатки терм и рынка.

Города Проконсульской провинции. Проконсульская провинция была страной городов. На побережье или по­близости от него тянулись один за другим Махдия (Гумми?), Тапс, Малый Лептис (Лемта), Руспина (Мо- настир), Тапарура (Сфакс), развалины которой были использованы для строительства касбы и мечетей, Гад­румет (Сус). Последний стал при Траяне колонией, про­званной за богатство нив frugitera (плодородная). Его порт состоял из трех бассейнов, причем один из них был внутренним. Далее следовали Карфаген, вскоре снова превратившийся в столицу, Утика (Утик), делившаяся на верхний и нижний город и терявшая свое Значение портового города по мере роста песчаных наносов, Гип- пон-Диаррит (Бизерта), уже тогда умевший использо­вать преимущества своего прекрасного рейда, и Гиппон- Регий (в 2 о к югу от Бона), муниципия при Августе, а позже колония, порт которой, правда, был открыт для восточных ветров, но хорошо заГЦищен от западных. Здесь были найдены термы, театр, форум и др. Можно надеяться, что раскопки на приобретенных государством участках увенчаются новыми открытиями.

На пересеченной местности, простирающейся за Су- сом, находились крупные центры — Телепта (Мединат аль-Кадима, то есть старый город, в 500 м от нынешней Телепты), от которой остались развалины театра, терм и христианских памятников, Киллиум (Кассерин), где также нашли театр, и Суфетула (Сбейтла), муниципия,

218

стоявшая на .перекрестке важных путей, а позднее, по-видимому, в конце II века колония, от которой сохра­нились три внушительных храма, построенных рядом в глубине двора прямоугольной формы, термы, разва­лины театра и христианских базилик.

В долине Меджерды и Милианы также было много городов: Аммедара (Хайдра), Сикка Венерия (аль-Кеф), контролировавшая пути сообщения из Нумидии в Про­консульскую провинцию и имевшая большое стратегиче­ское значение; Альтибурос (Хеншир Медейна), муници­пия при Адриане, от которой на обеих берегах реки и на соседних холмах остались представляющие большой ин­терес развалины форума, капитолия, театра и вымощен­ные плитами улицы; Мактарис (Мактар), сначала ci- vitas, затем колония при Марке Аврелии, от которой сохранилась триумфальная арка Траяна, форум, па­лестра и христианские постройки; Тубурбон Майус (Хеншир Касба), основанная Августом колония, достиг­шая расцвета при Антонинах, от которой уцелели капи- толий, несколько храмов, рынок, термы и прелестная колоннада.

Особенно много развалин и памятников старины во­круг Тугги (Дугга), civitas, которую Септимий Север преобразовал в муниципию. Она принадлежит к числу наиболее изученных античных городов Берберии. Срав­нительно хорошо сохранился ее театр. От Капитолия ос­тались колонны портика, вход и задняя часть здания, от храма Целестин, построенного при Александре Севере — цоколь и несколько колонн. Сохранились также форум и арка Александра Севера. В непосредственной близо­сти от Тугги находились Тубурсику Буре (Тебурсук) и Тигника (Айн-Тунга). Далее на запад городов стано­вилось все меньше: на плато, где еще сейчас видны раз­валины терм и вилл, в 7 и к северо-западу от Сук-аль- Арбы лежала Булла-Регия (Хаммам-Деррадж). В Си- митту (Шемту) находились мраморные карьеры. Рядом с нумидийской границей находились города Калама (Гельма), Тубурсику Нумидарум (Хамиса), ставший при Траяне муниципией, от которой остались значитель­ные развалины базилики, терм и театра; Тагура (Та- ура), от которой сохранились развалины терм, и Тага- ста (Сук-Ахрас). Два города, неизвестно когда присо­

219

единенные к Африке, имели важное стратегическое зна­чение — Мадаврос (Мдауруш), где сохранились обшир­ные термы и целый квартал маслобоен, и особенно Те- веста (Тебесса), лежащая на пересечении дорог, веду­щих в Тунис. От нее остались триумфальная арка Ка­ракаллы, храм времен Северов и особенно много более поздних христианских памятников.

Города Нумидии. На севере Нумидии был располо­жен крупный город Цирта (Константина), центр кон­федерации четырех колоний. Почти ничего не осталось от римских портов—Русикады (Филиппвиль), открывав­шей Цирте выход к морю, и Куллу (Колло), славив­шегося своими красильнями, специализировавшимися на работах с пурпуром. На юге лежали города, контроли­ровавшие пути в Нумидию: Маскула (Хеншела) у под­ножия северо-восточных склонов Ореса, Ламбезис (Лам- без) и Тамугади (Тимгад), по развалинам которого можно восстановить вид города ветеранов с его фору­мом и базиликой, капитолием, триумфальной аркой, при­писываемой Траяну, хотя она относится к началу III века, термами и общественными уборными, театром и уни­кальной в своем роде библиотекой.

Но из всех городов Нумидии наиболее запоминаю­щийся Куикуль (Джемила), расположенный на изрезан­ной и голой местности, которую некогда покрывали леса и нивы. Куикуль был основан в конце I века и достиг наибольшего расцвета при Антонинах. Из развалин встает облик гармонично построенного города с ули­цами, обрамленными портиками, с двумя форумами, один из которых окружали капитолий, курия, базилика и святилище, а другой — храм в честь Северов, триум­фальная арка Каракаллы, исключительно хорошо со­хранившиеся термы, рынок, удобные и изящные дома.

Заслуживает упоминания недавно исследованное ме­стонахождение замка Тиддитанорум (Тиддис) в два­дцати километрах к северу от Константины. Интерес, ко­торый вызывает этот маленький, прилепившийся к склону горы город, отчасти объясняется тем, что на его территории удалось обнаружить несколько памятни­ков: сохранились форум, базилика и, очевидно, святи­лище, посвященное культу Митры.

Города Цезарейской Мавритании. На побережье Це­зарейской Мавритании сплошной цепью тянулись неболь­шие порты: Игильгили (Джиджелли), Салды (Бужи), Иомниум (Тигзирт), Русукуру (Деллис), Русгунии (Ма- тифу), Икосиум (Алжир), Типаса (Типаза), от которой остались выделяющиеся на фоне восхитительного пей­зажа развалины форума, судебной базилики, театра и христианских зданий; Кунугу (Кубба-де-Сиди-Брахим в 4 км от Гурайи), Картены (Тенес), Большой Порт (Сен-Ле), Ад Фратрес (Немур). Главным городом на побережье была, по-видимому, столица Цезарея (Шер- шель), богатая памятниками, к сожалению, большей частью скрытыми под современным городом, за исключе­нием театра, .перестроенного в амфитеатр, и терм.

На нумидийском плато возвышался Ситифис (Се- тиф), колония ветеранов, основанная Нервой в конце I века, а впоследствии ставшая крупным городом. К юго- западу от Сетифа находились: Горры (Айн Руа)—до­вольно большой городок, жизнь которого была связана с сельским хозяйством, и Тамаллула (Токвиль), обере­гавшая южные подступы к обширной равнине. На' за­пад— на площади в 55 гектаров располагался Сертей (Хербет-Гидра), а на возвышенном плато, между двумя уэдами, откуда было легко выступить как на запад, так и на юг, находился важный военный центр Авзия (Омаль), муниципия, ставшая колонией при Септимии Севере. Город Рапид (Сур-Джуаб) располагался по склонам на самом краю обширной ратины Бени-Сли- ман. Танарамуса стояла на том месте, где в наше время построили исправительную тюрьму Берруагию, а Ламб- дия находилась на месте Медеи.

В долине Шелифа находились расположенный на плато Суфасар (Дольфусвиль) — центр римской общины; Маллиана (Афревиль), занимавшая плодородные земли, орошаемые Бутаном; Оппидум Новум (в 1,5 км'к северо- востоку от Дюперре) —колония Клавдия, раскинувшаяся на вершине холма, недалеко от сужения долины; Зукха- бар (Милиана), контролировавшая долину с высоты об­рывистого плато, нависшего над склонами Заккара.

Помимо побережья, римская колонизация шла по двум военным линиям. Первая, устроенная, по-видимому, со времени завоевания, проходила поблизости от моря через Албулы (Айн-Темушент), Драконес (Хаммам-бу-

221

Хаджар), Регии (Арбал), Тасаккору (Сен-Дени-дю-Сиг), Кастру Нову (около Перрего), Мину (около Релизана), лагерь Гадаум, или Кадаум (нонвидимому, Сент-Эме). Вторая, созданная южнее при Септимии Севере, прохо­дила через Нумерус Сирорум (Лалла-Магния), Помарию (Тлемеен), Алтаву (Лам-орисьер), Капуттасаккору (Шан- зи), Луку (Тимзиуин), Ала Милиарию (Бениан), Когор Брекорум (Тагремарет). Кроме того, были созданы центры в Тиарете и Колумнате (Вальдек-Руссо). Вокруг этих поселений ветераны получали земли, и здесь по­степенно развивались крупные населенные пункты и го­рода.

Города Тингитанской Мавритании. В Тингитанской Мавритании жизнь концентрировалась главным обра­зом в портах. Тингис (Танжер), одна из столиц, и Лике (Тшемиш) стали колониями, первый — еще со времени правления Клавдия (42 год до н.э.). Тингис соединялся дорогой с Салой (Шеллой) и Волюбилисом (Ксар-Фа- раун в 30 км от Мекнеса). Волюбилис, который господ­ствовал над равниной, занятой римлянами, был процве­тающим городом с середины I века и стал при Клавдии муниципией. Во время недавних раскопок Волюбилиса были обнаружены арка Каракаллы, улицы, дома, да­вильные прессы, форум с базиликой; было найдено не­сколько замечательных произведений искусства, в том числе собака из бронзы — яркий образец римской скульптуры, фигура юноши из бронзы — очень хорошая копия греческого оригинала V века до н.э., голова из мрамора, в которой кое-кто склонен видеть черты мо­лодого бербера. Совсем недавно найдены пр1екрасные бронзовые бюсты, один — изображающий Брута, а вто­рой— правителя в диадеме, в котором Ш. Пикар уз­нает Гиерона II.

Раскопки продолжаются в Тамуде (в нескольких ки­лометрах от Тетуана), в Тамусиде (Сиди-Али-бен-Ах- мед) и особенно в Баназе, в долине нижнего Себу, где в числе других находок обнаружены форум и подходы к нему.

Форум. Независимо от того, являлись ли города ту­земными сельскохозяйственными центрами, как Тугга (Дугга) в Тунисе, Фибилис (Ануана) в Алжире, Волю-

222

билис в Марокко, или военными, как Тамугади (Тим- гад) и Ламбезис (Ламбез), или морскими портами, как Сабрата, Большой Лептис (Лебда), Карфаген, Утика, Гиппон-Регий (Бон), Цезарея (Шершель) и Тингис (Танжер), — всем им были присущи определенные эле­менты, составлявшие неотъемлемую принадлежность городской жизни.

Как правило, через город проходили две магист­рали— в северо-южном (cardo maximus) и восточно-за­падном (decumanus, Maximus) направлениях, пересекав­шиеся на форуме. Если город сразу отстраивался цели­ком, как, например, Тимгад, форум размещался согласно освященной традицией системе. В остальных случаях его старались втиснуть в городской ансамбль с помощью ряда перестроек. Обычно форум представлял собой площадь прямоугольной формы, окруженную пор­тиками, за которыми располагались храмы, админист­ративные сооружения (курия, залы для голосования, трибуна для ораторов) и здания для тяжущихся и дель­цов (базилики). Форум был символом и средоточием общественной жизни. Здесь магистраты зачитывали официальные постановления, приносили жертвоприно­шения, производили продажу имущества с молотка, вершили правосудие. Здесь граждане голосовали, пла­тили налоги, занимались торговлей или биржевыми опе­рациями, здесь же под колоннадой они проводили часы досуга. Наиболее интересные в Берберии форумы были раскопаны в Триполитании — в Сабрате и Большом Лептисе (Лебда); в Тунисе — в Альтибуросе (Медайна), Гигти (Бу-Грара), Тугге (Дугга), Суфетуле (Сбейтла), Тубурбоне Майусе (Хеншир Касба); в Алжире — в Куи- куле (Джемила), Тубурсику Нумидарум (Хамиса), Тамугади (Тимгад); в Марокко — в Волюбилисе (Ксар- Фараун) и в Баназе.

Курия и базилики. Курия города Тимгада представ­ляла собой прямоугольное сооружение с тремя прое­мами, в задней части которого находилось возвышение с передвижными сидениями и двумя статуями по бокам. Входили туда через один из портиков, лестницу и вести­бюль. На той же стороне форума возвышалась трибуна для ораторов, построенная в подражание rostra Julia в Риме перед храмом Цезаря,

223

Базилики в большинстве случаев состояли из боль­шого прямоугольного нефа, обрамленного двухэтаж­ными портиками. В нижнем этаже занимались делами, в верхнем — прогуливались. Некоторые здания состояли из нескольких нефов. Прообразом гипостильных бази­лик был продолговатый наос с узким фасадом и тремя нефами.

К постройкам такого типа следует отнести базилику Большого Лептиса размером 92 на 38 м, с колоннами из сиенита, построенную почти целиком при Септимии Севере и завершенную при Каракалле, базилику Сига (в 40 км к юго-востоку от Константины), остатки кото­рой, еще различимые в 1950 году, сейчас сравнялись с землей, базилики Типасы, Фибилиса (Аннуна), Гигти (Бу-Грара), Волюбилиса. В базилике Тимгада сочета­лись одновременно элементы восточного и греческого стиля, так как входная дверь ее выходила на более ши­рокую сторону, а возвышение для судей было располо­жено в середине одной из узких сторон, как в базили­ках с несколькими нефами.

В северо-восточном углу тимгадского форума нахо­дились огромные общественные уборные, с рядом сиде­ний, отделявшихся друг от друга ручками в форме дельфинов. Под сидениями протекала сточная вода.

Храмы. Храмы имелись во всех городах. Они со­стояли из одного обычно удлиненного зала (naos, cella), вытянутого в направлении с востока на запад и припод­нятого на цоколь (podium). Иногда святилище предва­рялось как бы вестибюлем (pronaos). Некоторые храмы по примеру римского капитолия были посвящены бо­жественной троице — Юпитеру, Юноне и Минерве. В таких случаях каждому божеству отводился отдель­ный зал. Капитолий Тимгада был украшен шестью ко­лоннами спереди (hexastyle), колоннадой по сторонам (periptere) и имел огромную cella (17 на 11,2 м), за­канчивавшуюся тремя залами, в которых помещались колоссальные статуи.

Капитолий Сбейтлы, хотя и представлял собой еди­ный ансамбль, состоял из трех cellae, каждая из кото­рых предварялась пронаосом. Центральный пронаос за­канчивался не ступенями, как оба боковых, а резким возвышением. Храм Джемилы, посвященный семейству

224

императора Септимия Севера был построен на выло­женном плитками цоколе размером 33,65 на 39,6 м, воз­вышавшемся над землей на 4,9 м. К храму вел величе­ственный подъезд. Найденная в этом же городе преле­стная мозаика, изображающая вакхические сцены, дает право предположить, что в городе имелось здание, где происходили мистерии Вакха.

Иначе были устроены храмы, посвященные восточ­ным божествам. Храм Ваала Сатурна в Дугге состоял из узкого длинного пронаоса, выходившего на южную сторону здания, выложенного плитами огороженного пространства — священного участка (peribole), находив­шегося под покровительством божества (этот участок с трех сторон был окружен портиком), и трех располо­женных рядом залов, где, несомненно, хранились казна и посвятительные дары и приношения. Храм Целесты имел двор круглой формы, обведенный портиками; не­посредственным продолжением перибола служило про­стиравшееся перед храмом возвышение, расположенное таким образом, что прогуливавшиеся по нему люди воз­вышались над папертью.

Театры, амфитеатры и цирки. В Африке театров было больше, чем амфитеатров. В Тимгаде и Дугге они, как и в Греции, были устроены на холмах. Типасский театр, наоборот, был выстроен в виде здания. В Тим­гаде еще и сейчас можно различить на земле прямо­угольные отверстия, с помощью которых управляли за­навесом. Театр в Дугге, построенный при Марке Авре­лии, состоял из 21 ступени, разбитых на три секции (maeniana), разделявшиеся между собой барьерами. В глубине оркестра находились пять больших ступеней, на которых можно было устанавливать передвижные сиденья. Передняя часть сцены (pulpitum) состояла из нескольких ниш, сохранившихся до нашего времени; сцена (proscaenium) размером 36,7 на 5,5 м была выло­жена мозаикой, а ее бетонное основание покоилось на сводах; в задней стене (scaena) было пробито три двери. Две двери по бокам сцены открывали выход непосред­ственно к внешней колоннаде театра.

Амфитеатры, в которых происходили бои гладиато­ров, имели форму эллипсов различной величины, дости­гавшей, например в Колизее, 187 на 155 м. В городах

15 Ш.-Андре Жюльен                                     225

Африки их насчитывалось множество. В амфитеатре Сабраты, размеры которого составляли две трети пло­щади Колизея, один из богатых граждан устраивал игры гладиаторов, длившиеся пять дней. В Карфагене и Ламбезе можно еще и сейчас различить, где находи­лись места высокопоставленных лиц. Амфитеатр Фис- друса, величественные развалины которого возвы­шаются над постройками и садами аль-Джема, уступал по величине (148 на 122 м) только Колизею и амфи­театру Пуззолы. Он достигал 36 ж в высоту и состоял из 60 аркад, расположенных тремя возвышавшимися один над другим рядами, обрамленными сложными или коринфскими полуколоннами и увенчанными сте­ной, украшенной пилястрами. 60 тысяч зрителей могли наблюдать игры, происходившие на арене, наибольшее расстояние которой составляло 65 м. В полуподвале на­ходились помещения для бойцов и зверей и сполиарий, куда до погребения складывались трупы гладиаторов.

С царствования Августа ристания на колесницах в Италии были запрещены, но провинциям разрешалось строить цирки, из которых ни один не сохранился в хо­рошем состоянии. Это были продолговатые сооружения с двумя параллельными, сильно вытянутыми сторонами. Остальные две стороны — одна полукруглой, а вторая слегка выгнутой формы, имели значительно меньшие размеры. Остатки цирков обнаружены в Лебде, Карфа­гене, Дугге, Шершеле. Цирк в Шершеле превосходил все остальные своими размерами, он занимал площадь 400 на 90 м. В цирке Лебды, достигавшем почти таких же размеров, длинная полоса, делившая арену в про­дольном направлении (spina), состояла из пяти распо­ложенных в ряд водоемов. Этот цирк, несомненно, таит в себе счастливые неожиданности для археологов.

Термы. Хорошо известно, какое место занимали бани в жизни римлян, а следовательно, в жизни романизи­рованного местного населения. Мытье в бане состояло из ряда процедур: потения в перегретом пару, мытья в горячей воде, ополаскивания водой умеренной темпе­ратуры, купания в холодной воде, массажа и натирания маслами.

Термы были приспособлены для всех этих процедур. Они состояли из горячего зала с парильней (laconicum),

226

горячей бани (caldarium), теплого зала (tepidarium), холодного зала с бассейном (frigidarium), зала для натираний (elaeothesium). Одежду оставляли у входа в раздевальне (apodyterium), а после мытья занимались упражнениями в палестрах (ephebeum) и прогуливались в залах для бесед (xysti, exedrae).

Города, даже небольшие, считали за честь иметь одну или несколько общественных бань. В Африке их было очень много. В Лебде раскопаны термы II века, украшенные Септимием Севером, центральная часть ко­торых имела восемь огромных 8-метровых колонн, под­держивавших свод, а вдоль стен в нишах были установ­лены статуи из греческого мрамора. В песке в целости сохранилась настилка полов, мраморная облицовка стен и около тридцати статуй богов в хорошем состоянии, в том числе статуй крупных размеров. Множество бань было в Тимгаде. В больших северных и южных термах еще сейчас можно видеть почти не пострадавшие от времени жаркие залы, остатки полов, обломки протя­нутых вдоль стен глиняных труб, подводивших горячий воздух к парильне, и часть труб, ведших в бассейны. В больших южных термах Джемилы, вытянутых в на­правлении с востока на запад, главный вход был обве­ден портиком с двенадцатью пролетами. Через него проходили в вестибюль, соединявшийся со сводчатым ephebeum размером 12,83 на 31,2 м; через один из двух apodyteria посетители попадали в frigidarium — огром­ный зал с крестовым сводом, богато украшенный мозаи­кой и мраморными плитками; в нем за колоннами из розового мрамора находились два маленьких бассейна и один большой размером 12,66 на 5,22 м далее следовал caldarium, проходы по обеим сторонам которого вели в tepidarium и небольшую ванну с горячей водой, а за­тем в парильню. За tepidarium находился elaeothesium. Термы северной и южной частей города имели одинако­вое строение и были расположены симметрично. Закан­чивались они, как и в Тимгаде, уборными.

Некоторые из африканских терм занимали большую площадь: 2000 м² в Джемиле, 300 м² в Ламбезе и около 4000 м² в Тимгаде. Самые большие термы — в Большом Лептисе — занимали вместе с пристройками площадь около трех гектаров.

15*

227

Рынки и лавки. По мере развития городов форум уже не вмещал всю местную торговлю и возникала не­обходимость создания рынков (macellum). Рынки, имев­шие в большинстве случаев форму прямоугольника, рас­полагались под открытым небом. В центре их обычно сооружался фонтан, а по краям они окружались пор­тиком, за которым находились лавки. Рынок Сертия в Тимгаде выходил на широкую площадь и занимал территорию размером 25 на 15 м, в центре которой был расположен квадратный бассейн. Рынок Козиния в Джемиле состоял из таких же лавок, что и в Тимгаде, но украшенных с большей пышностью; снаружи его украшал портик с шестью колоннами, а внутри его на­ходились двор и бассейн, палата весов, статуи основа­теля рынка, его брата и бога Меркурия.

Множество лавок находилось и за пределами рын­ков. В Тимгаде они располагались вдоль портиков, окаймлявших главную улицу.

Библиотеки. В Тимгаде впервые были обнаружены развалины одной из тех публичных библиотек, которые часто упоминаются в надписях и латинских текстах. Эта библиотека была обязана своим созданием щедрому по­жертвованию одного богатого горожанина. У боковых стен полукруглого зала стояли многочисленные шкафы с. рукописями. Ими были заняты также полки в трех со­седних залах — хранилищах. В нише напротив входа, по-видимому, возвышалась статуя Минервы. В этом сравнительно скромном по размерам помещении могло быть размещено около 23 тысяч книг.

Триумфальные арки. Римский мир (pax Romaria) избавил города, которые находились вдали от границ, от необходимости возводить крепостные стены. Даже колонии, например Тимгад, очень скоро перешагнули те укрепления, которыми они окружались по традиции при -своем возникновении. Правда, некоторые города по- прежнему были заключены в тесных городских стенах, хотя последние часто отодвигались. В Цезарее (Шер- шель), например, периметр крепостных укреплений, окаймлявших город и ближайши^'подступы, составлял 7 км. Укрепления Цезареи датируются по всей видимо­сти серединой I века, но только в III веке строительство

228

крепостных стен в силу возросшей опасности широко распространилось, так же как и строительство замков (castella), на равнине Сетифа.

Но даже города, не имевшие стен, часто украшали свои въезды монументальными воротами и триумфаль­ными арками либо с одним пролетом, как в Дугге, Сбейтле, Хайдре, Джемиле, либо с двумя, как в Аннуне, а нередко и с тремя — одним широким посредине и двумя меньшего размера по бокам, как, например, арки Траяна в Тимгаде и Септимия Севера в Ламбезе. Зна­чительно реже встречались арки с четырьмя пролетами, как, например, арки Марка Аврелия в Эе и арка Ка- ракаллы в Тебессе. Строитель арки Марка Аврелия, ко­торая представляет собой настоящие пропилеи у входа в Эю через Юго-западные ворота, сумел разрешить сложную проблему возведения купола над четырех­угольным, но не квадратным в плане сооружением.

Начиная со II века исчезают колонны, украшавшие внешние углы арок, а колоннада, окружавшая цент­ральный пролет, отделяется от основного сооружения и выносится на выдвинутый вперед пьедестал, как, напри­мер, у арки в Тимгаде. Нередко арки украшались ба­рельефами; на арке в Триполи они дважды прослав­ляют Марка Аврелия; на всех четырех фасадах арки Септимия Севера в Большом Лептисе барельфы пове­ствуют о жизни и победах императора. Он изображен то стоя на квадриге вместе с сыновьями, то в облике Юпитера среди группы, в которой находятся богиня Рома, члены семьи императора и магистраты, присут­ствующие при заклании жертвенного быка двумя свя­щеннослужителями.

Кирка археологов раскопала много монументов и сравнительно мало жилых домов. Последние в общем не отличались ни размерами, ни роскошью. Местная аристократия обращала все свое внимание на строитель­ство общественных зданий. Мелкие собственники и мел­кие торговцы мало заботились о комфорте своего семей­ного очага. Богачи же отделывали с расточительной роскошью не свои городские резиденции, подчас мало чем отличавшиеся от рядовых скромных домов, а сель­ские виллы, служившие им местом увеселений. Но это, конечно, отнюдь не было общим правилом. Богатство мозаики в некоторых домах Карфагена, Джемилы и

229

Волюбилиса, размеры этих зданий, наличие частных бань — все это свидетельствует о том, что их владельцы не были безразличны к домашнему уюту. Находящиеся под землей постройки Булла-Регии также служат свое­образным подтверждением стремления их владельцев к комфорту.

Но как в городе, так и в деревне искусство было мало блистательным. Архитектура представлена обыч­ными однотипными домами, скульптура, как правило, довольно посредственными копиями, мозаика представ­ляет скорее источниковедческий, нежели эстетический, интерес, гробницы были подражанием италийским об­разцам и подчас сделаны грубо и неумело. Как и рим­лянин, романизированный бербер отличался мало­взыскательным вкусом и предпочитал все прочное, прак­тичное, утилитарное. Однако вполне возможно, что в Шершеле импульс, данный Юбой, продолжал свое действие и после его смерти.

II.    Римская культура

Привыкнув жить в величественных городах, где рос­кошь и комфорт воплощались в первую очередь в об­щественных сооружениях, являясь членами объедине­ний, постоянно приобщавших их к общественной жизни, горожане мирились с господством Рима. По крайней мере внешне, так как в глубине души они оставались африканцами. По мере того как силы империи исся­кали, внешне романизированные берберы отворачива­лись от нее. Только аристократия, поддерживавшаяся церковью, сохраняла ей верность. При помощи полиции африканские землевладельцы могли удерживать на по­ложении полурабов туземный пролетариат, обрабаты­вавший их земли, и спокойно пользоваться своими бо­гатствами, не опасаясь разбойничьих налетов. Эта при­верженность к порядку и власти, несомненно, объясняет, хотя бы частично, готовность, с какой горожане после сокрушительного разгрома византийцев и восстания в де­ревне приняли арабских завоевателей, восстановивших упорядоченное правление и оседлое хозяйство и боров­шихся против их общего врага — извечно непокорного Кочевника — бербера.

230

Латынь. Рим, который не знал ни расовой ненависти, _Ни религиозной нетерпимости, не допускал, однако, по политическим соображениям иного языка, кроме латин­ского. «Римское государство, овладевшее искусством управления, — писал святой Августин, — навязывало по­коренным народам не только свой гнет, но и свой язык».

Жизнь в городе заставляла многих берберов овла­деть латинским языком, который применялся в суде, куриях и армии. Но значительная часть из них продол­жала говорить между собой по-ливийски и даже в тече­ние какого-то времени на пуническом языке, прибегая к латыни в официальных и деловых отношениях. В де­ревнях, по-видимому, большинство населения не знало языка завоевателя.

Просвещение. Просвещение способствовало распро­странению латыни. Муниципалитеты и богатые граж­дане без всякого вмешательства со стороны государства создавали школы даже в небольших городках. В под­ражание римлянам и грекам африканских школьников с помощью линейки учителя (litterator, primus magister) учили сначала читать, писать и считать. Затем они, если продолжали обучение, проходили курс наук под руко­водством грамматика, который объяснял им граммати­ческие правила, следил за произношением, преподавал литературу, в особенности древнюю, заставляя при этом выучивать классиков наизусть, и прививал им умение писать речи на латинском языке. Вероятно, учащимся давали также представления о музыке, стихосложении, философии, математике и астрономии. Это было безра­достное учение. Святой Августин восклицает при вос­поминании о первых своих уроках и полученных им по­боях: «Кто из нас не содрогнулся бы от ужаса перед тем, чтобы заново начать свое детство, и не предпочел бы умереть, будь у него возможность выбора». Он с го­речью вспоминает о смертельно скучных похождениях Энея и Дидоны и об отвращении, которое испытывали его товарищи к насильно вдалбливаемым стихам Го­мера или Вергилия.

В семнадцать лет ученик, проявивший способности или просто обладавший средствами, мог продолжить свое образование у преподавателя в больших городах. Городские власти считали особой честью приглашать

231

знаменитых преподавателей в свои школы, которые мы не без злоупотребления называем университетами. В Нумидии большой известностью пользовались школы Цирты и Тевесты. В конце IV века святой Августин продолжал в Мадавре занятия, начатые им в Тагасте. Гадрумет, Эя, Большой Лептис привлекали к себе уча­щихся из Проконсульской провинции и Триполитании. Однако интеллектуальной столицей, как и политической, по-прежнему оставался Карфаген. Производить впечат­ление человека образованного здесь считалось призна­ком хорошего тона. Апулей заявил карфагенянам, ру­коплескавшим ему в театре, что в их городе «каждый житель — человек высокообразованный, все науки на­шли себе место; дети изучают их, молодежь украшена ими, старики обучают им. О Карфаген, досточтимый наставник нашей провинции, небесная муза (Африки, Карфаген, Камена ¹ облаченного в тогу народа».

Риторику и поэзию изучали во всех городах. В Аф­рике, этой «кормушке адвокатов», как называл ее Юве­нал, оратора возводили буквально на царственный пьедестал. Литература, история, философия — все это было тесно связано с ораторским искусством. Красно­речие, не находившее себе широкого применения в об­щественной жизни, изливалось в учебных упражнениях или светских беседах.

Учащиеся комплектовались в основном из среды детей муниципальной аристократии. Случалось, что бо­гатый патрон предоставлял возможность какому-нибудь одаренному клиенту развивать свои таланты в Карфа­гене. Однако все эти юнцы отнюдь не являли собой об­разцы прилежания и добродетели. Они были завсегда­таями театров и цирков или же всецело предавались тому, что святой Августин, каясь, назвал «котлом по­стыдной любви» (sartago flagitiosorum amorum). Неко­торые, как, например, Августин, умудрялись с одинако­вым усердием предаваться любовным утехам и наукам. Другие же, образуя группы хулиганов (eversores), вры­вались в лекционные залы, осмеивали преподавателей и избивали мирных слушателей.

Эти школы дали Африке администраторов, красно­речивых адвокатов, нескольких выдающихся юристов,

¹  Камена — нимфа-вдохновительница. — Прим. ред.

232

из которых наибольшей известностью пользовался Саль- _вий Юлиан из Гадрумета, автор Вечного эдикта (129 год), а также ряд других, скорее поверхностных, чем глубоких умов.

Римская литература. Особенности образования, полу­ченного у грамматиков, дают себя чувствовать как у христианских, так и у языческих писателей Африки. Именно в Карфагене они пристрастились к неоплато­низму, философскому мистицизму и александрийским спекуляциям; именно там они научились восхищаться Саллюстием; там, наконец, пышным цветом расцвели их врожденные склонности к энергичному, язвительно­му, наступательному красноречию. Они были не столько стилистами, сколько прямолинейными полемистами, и их темперамент, растрачиваемый в дискуссиях на однооб­разные темы, породил своеобразный характер мышления и особый способ динамического выражения мыслей.

Африканцем по происхождению, несомненно, был поэт Манилий, который при Тиберии изложил в напы­щенном и восторженном стиле предмет, живо интере­совавший суеверных до мозга костей берберов — пред­сказание будущего на основании изучения небесных зна­мений. Африканцами, конечно, были и Корнут — оратор и философ стоической школы, ставший при Клавдии и Нероне главой стоиков в Риме, и Септимий Север, ора­тор, дед императора, пользовавшийся признанием даже среди известных писателей, и Флор, который чуть было не потерял рассудок из-за того, что на играх в Капито­лии не выиграл премии за поэтическое произведение, а при Адриане выдвинулся в число известнейших орато­ров столицы, затем неожиданно стал историком, вернее панегиристом империи, с упоением разглагольствовав­шим о величии Рима на страницах написанной им исто­рии всех войн и царей. Африканцем по происхождению был и Фронтон из Цирты (М. Cornelius Fronto) «ора­тор, консул, учитель двух императоров», пользовав­шийся такой репутацией, что Антоний поручил ему пре­подавать латинскую риторику юным принцам Марку Аврелию и Л. Веру, хотя его неистощимое красноречие, нередко остроумное и изобилующее порой сочными на­родными выражениями, не выходило за рамки скудных и однообразных тем.

Апулей из Мадавры. Наибольшей известности из африканских писателей достиг Апулей (L. Apuleius), ро­дившийся около 125 года. Это был своеобразный чело­век, полный резких контрастов — оратор, глубокий и поверхностный в одно и то же время, суеверный и неве­рующий, самовлюбленный, но остроумный, невыносимый и обаятельный. Он происходил из муниципальной ари­стократии Мадавры, где в начале II века его отец был дуумвиром. Высшее образование он получил, разу­меется, в Карфагене, а для расширения кругозора пред­принял ряд длительных путешествий в Италию, Грецию и Малую Азию. В Афинах он увлекся схоластическим платонизмом, который проповедовал всю свою жизнь, и с головой погрузился в изучение наук. Он, несомненно, посещал лекции знаменитых софистов и участвовал е большей части мистерий, суливших верующим вечное блаженство.

Во время пребывания в Эе в жизни Апулея произо­шло достопримечательное событие. После того как он женился на матери одного из своих друзей, которая прежде с непримиримой враждебностью относилась к вторичным бракам, его обвинили в том, что он окол­довал почтенную матрону. Представитель обвинения старался доказать в суде, что Апулей чародей и на него как на такового распространяется действие закона про­тив колдовства. Это обвинение вызвало со стороны Апулея блестящую, хотя и не вполне убедительную за­щитительную речь, в которой он упрекал своих против­ников в том, что они путают философию с колдовством. После окончания судебного процесса Апулей изложил эту речь в форме литературного произведения под наз­ванием «Апология».

Осуждение, по-видимому, не состоялось, так как Апулей смог беспрепятственно возвратиться в Карфаген, где быстро достиг успеха. Для этого у него не было недостатка ни в обаянии, ни в уме, ни в богатстве (neque согроге, neque animo, neque fortuna poeni tendum). Вскоре он стал любимцем Карфагена, модным лекто­ром, говорившим на любую тему, но главным образом по философии. «Флориды» сохранили нам 23 фраг­мента различного размера, извлеченные из речей Апу­лея и сгруппированные одним из его почитателей в «бу­кет прекраснейших цветов его красноречия» (Florida).

234

В них Апулей хвастливо сообщает, что достиг совер­шенства в различных искусствах. «(Орудиям труда) предпочитаю простую тростинку для письма и с ее по­мощью создаю поэмы всех видов, годные для ветви ', лиры, сокка ², котурна ³; есть у меня и сатиры, и загадки, и разные рассказы; пишу я и речи, которые хвалят ора­торы, и диалоги, которые хвалят философы, и все это (а также и многое другое того же рода) —как по-гре- чески, так и по-латыни сходным стилем, с одинаковой охотой и равным усердием».

Имелись, конечно, самые разнообразные истории. Но наибольшую популярность по праву получили «Метаморфозы», которые с античных времен известны под названием «Золотой осел» («Asinus aureus»). Апу­лей сочинил их не в ранние годы странствий, а уже в Карфагене, около 170 года. Речь идет об изложенной Лукианом в его «Осле» повести о превращении в осла некоего Луция, который после многочисленных приклю­чений принимает свой первоначальный облик. Основная линия повествования перемежается с эпизодами как бы второго плана, каким является, например, прелест­ная новелла о Психее и Амуре. До сих пор ведутся споры о том, написал ли Апулей свое произведение первоначально на греческом языке, имеют ли «Осел» Лукиана и «Метаморфозы» один общий источник и не послужил ли Апулею прототипом герой большого про­изведения Лукиана, «Осел» которого является лишь его сокращенным вариантом. Независимо от существа и исхода этого спора, красочная и многообразная версия Апулея, изобилующая описаниями нравов, в ко­торой непристойность перемежается с религиозным экстазом, относится к тем немногим книгам латинских авторов, которые еще и поныне читаются с интересом.

Мы не в состоянии точно установить, были ли африканские писатели потомками римских колонистов. Скорее всего большинство их составляли романизиро­ванные берберы, выражавшие на языке завоевателя мысли и чувства, не поддававшиеся описанию на ли­вийском и даже пуническом языках.

¹  Ветку лавра или мирта держали в руке, декламируя отрывки из эпических поэм. — Прим. перев.

²  Soccus (лат.) — комедия. — Прим. перев.

³  Coturnas {лат.)—трагедия. — Прим. перев.

235

III.    Римская религия, туземные культы и возникно­вение христианства

Римская религия. Африканцы не ограничились тем, что заимствовали язык своих победителей. Многие приняли и их религиозные верования, составлявшие неотъемлемую часть римской цивилизации. Государство, проявлявшее терпимость ко всем верованиям, кроме христианства, из политических соображений поощряло культ императора. Провинциальные собрания не только стимулировали лояльность населения, но позволяли императору осуществлять более действенный контроль над наместниками. В Африке, начиная с Веспасиана, то есть значительно позднее, чем в других частях импе­рии, каждая провинция имела свое провинциальное собрание (concilium provinciale). Карфаген служил местопребыванием провинциального собрания Про­консульской провинции и резиденцией ее жреца (sacer- dos, provinciae), избиравшегося на год аристократией провинции. Это был почетный пост, которого усиленно домогались. Апулей говорил, что его сан жреца равно­ценен жезлу маршала (summus honos), и после избра­ния на свои личные средства устроил в столице пыш­ные игры.

Культ императора, выражавшийся в процессиях, жертвоприношениях и священных трапезах, привлекал массы народу. Тертуллиан рисует живописную, пусть и не совсем беспристрастную картину народных увеселе­ний, которыми сопровождались религиозные праздне­ства в конце 1Г века. «Вот, поистине, великая дань ува­жения— расставлять на площадях очаги и ряды сто­лов, устраивать пиры во всех кварталах, превращать город в харчевню, смешивать вино с грязью, бегать оравами и затевать драки да предаваться непристой­ностям и распутным утехам». Не слышатся ли в этих словах те же самые выражения, которые в наше время употребляют трезвенники для того, чтобы заклеймить увеселения пасхального понедельника (moutia) в неко­торых городах Алжира?

Устойчивость туземных культов. Официальный культ — культ императора, к которому люди присоеди­нялись лишь из желания повеселиться, не проникал

236

в массы коренного населения. Римское господство не отразилось на распространении ливийского и пуниче­ского культов. Можно даже утверждать, что оно им благоприятствовало. Тысячи найденных вотивных пред­метов из терракоты, а также надписи и монеты не оста­вляют сомнения в том, что под именем Saturnus Augus­tus продолжал пользоваться почитанием не кто иной, как Ваал Хаммон, старец, восседающий на троне с сер­пом в деснице, и что покровительница пунического Кар­фагена Танит продолжала властвовать в образе Це­лестин, а может быть, и в новом обличим богини-корми­лицы, дающей грудь ребенку.

Барельеф римской эпохи, обнаруженный в окрестно­стях Беджи, познакомил нас с именами некоторых ту­земных богов: Макурта, Макург, Вихина, Бонкор, Вар- сисима, Матила, Юна, индивидуальность которых, к со­жалению, покрыта мраком неизвестности. Во всяком случае, продолжали существовать культы местных бо­гов, духов, священных гротов, деревьев, гор, животных и даже культ людей, выражавшийся в почитании древ­них царей Берберии.

Аристократия, как правило, изменяла им ради рим­ских богов: капитолийской троицы, Марса, покровителя маслоторговцев Меркурия, Цереры и Вакха, Эскулапа, ведавшего горячими источниками, или же отдавала предпочтение восточным божествам — Исиде, Осирису, Митре. Народ, однако, оставался верен древним тради­циям. Почти все дошедшие до нас официальные знаки почитания туземных богов исходили от перегринских общин. Подлинный культ носил индивидуальный или семейный характер. Среди 1400 авторов посвящений от­мечен лишь один государственный чиновник, несколько офицеров или солдат и небольшое число муниципаль­ных магистратов — всего 60 имен и почти нет служащих администрации прокуратора. Все остальные —туземцы, люди без званий и права римского гражданства, и мно­гие из них доказывали свое религиозное рвение усер­дием, с которым они предавались служению богам. На них влияние Рима было ничтожным. В отличие от муни­ципальной буржуазии, огромная масса берберов, вер­ная своим традициям, не поддавалась ни римской рели­гии, ни римской цивилизации.

237

Распространение христианства. В Берберии хри­стианство попало на благодатную почву, так как ари­стократия была подготовлена к монотеизму философией, а народ — пуническим генотеизмом. Не удивительно, что оно получило быстрое распространение.

Ученые-богословы скорее с усердием, чем с убеди­тельностью старались отнести начало христианской про­поведи в Триполитании и Проконсульской провинции к апостольским временам. Немногие доказательства, ко­торыми они могут оперировать, относятся к более позд­нему периоду, да и то малоправдоподобны. Возможно, христианство проникало через порты, главным образом через Карфаген, и находило своих первых привержен­цев в синагогах. Оттуда оно быстро распространилось в глубь страны. Тертуллиан писал в 197 году: «Вы сто­нете, что число христиан ежедневно возрастает, поэтому вы вопите, что государство находится в блокаде, что христиане всюду — на полях, в крепостях, на остро­вах. Вы скорбите, как о военном поражении, что всякий пол, всякий возраст и всякий, наконец, сан пе­реходит к нам». Пятнадцать лет спустя он бросил про­консулу Африки реплику: «Нас великое множество, мы составляем почти большинство в каждой общине». Яв­ное преувеличение адвоката христианства, к тому же еще и африканца, но оно не могло не иметь под собой определенных оснований. Бесспорным является и тот факт, что на карфагенском соборе в начале III века, первом упоминающемся в истории африканском соборе, присутствовало семьдесят епископов Проконсульской провинции и Нумидии во главе с епископом Агрип- пином.

Гонения. История христианской Африки начинается с 180 года сценами мученичества. Религиозный пыл бер­беров непрерывно давал преследователям все новые и новые жертвы. «Африка, — писал Августин, — полна трупов святых мучеников». Конечно, на мятежных и не­покорных берберов репрессии обрушивались с особой силой. Рим, терпимо относившийся ко всем верованиям и легко допускавший, чтобы евреи воздерживались от отправления культа императора, безжалостно боролся с организациями, которые мы назвали бы сегодня ин­тернациональными. В силу как своих доктрин, так и

238

вселенской концепции рождающееся христианство на­ходилось по отношению к центральной власти в таком же положении, в каком оказываются революционные партии в странах, где правительства терпят их, пока они ограничиваются национальными рамками, но склонны относиться к ним с подозрением, как только их деятельность перешагивает границы. Государствен­ные соображения, легко мирившиеся с иудаизмом в рамках империи, не допускали существования секты, которая являлась одновременно еврейской и космополи­тической, антимилитаристской и анархической.

Правительство было заинтересовано в увеличении числа отступников, а не мучеников. Оно не верило ни в гнусности, приписывавшиеся христианам, ни в пре­ступления тайных обществ, иначе с отступничеством не прекращались бы преследования. Согласно правилу, установленному Траяном, члены враждебной обществу секты, не желающие выйти из нее, подлежали уничто­жению, но преследовать их в случае доноса разреша­лось только при соблюдении предусмотренных законом гарантий против клеветников. Большинство правителей только под давлением народных волнений вплотную приступало к гонениям на христиан. Тертуллиан во все­услышание проповедовал свою веру, никогда не подвер­гаясь репрессиям. Святой Киприан отверг преимуще­ства, которые ему сулили в случае отречения от веры. Во время судебных процессов — об этом повествует тот же Тертуллиан — наместники подсказывали обвиняемым спасительные ответы и предавали их казни только под давлением неистовствующей толпы.

Вряд ли на протяжении почти всего II века христиа­нам Африки приходилось скрывать отправления культа и встречать препятствия при организации общин. Пер­вые репрессии были вызваны инцидентом местного зна­чения. 17 июля 180 года проконсул приказал обезгла­вить двенадцать христиан из небольшого городка Сцилли.

В 202 году, если верить «Истории Августов», Септи- мий Север запретил еврейский прозелитизм и христиан­скую пропаганду. Но ни у Геродиана, ни у Диона Кас­сия мы не находим упоминания о каком-либо эдикте, который мог бы быть применен в данном случае. Фак­тически речь идет вовсе не о массовых гонениях, а

о судебных процессах, состоявшихся в двух центрах, где народные страсти достигли особого накала — в Алек­сандрии и Карфагене.

В городе Тубурбон Минус (Тебурба), находившемся поблизости от столицы Проконсульской провинции, в 203 году были арестованы пять христиан. Среди них находилась святая Перпетуя (Vibia Perpetua), молодая замужняя женщина 22 лет с грудным ребенком, принад­лежавшая к местной знати. Вместе с ней в тюрьму за­точили двух новообращенных скромного звания и двух рабов. К ним вскоре присоединился шестой — он сам отдался в руки властей. Обвиняемых осудили в Карфа­гене и бросили на растерзание зверям. Эта трогатель­ная история известна нам из пространного повествова­ния, проникнутого монтанистским¹ духом, в котором склонны видеть руку Тертуллиана. Этот документ имеет первостепенное значение для понимания хри­стианской психологии, а также тех несчастий, которые многим семьям принес прозелитизм, религиозный эк­стаз, видения, являвшиеся мученикам, и ужасы амфи­театра. Это одновременно художественное произведе­ние, наивное и вместе с тем трагическое, простое и возвышенное, рисующее прелестный образ доброй Пер- петуи, страдающей вдвойне как мать и дочь и все же страстно желайщей принять муку, невзирая на то, что она разлучит Перпетую со всеми нежно любимыми ею людьми.

Вскоре после смерти Септимия Севера христианин- легионер из Ламбеза сделал логические выводы из ан­тимилитаристских принципов евангелия. Он отказался по случаю праздника надеть венок и вернул «свой меч, который считал излишним для защиты Господа Бога». Его отправили в Рим и предали мучительной казни.

Христианская литература. Мы хорошо осведомлены о кризисах, которые переживало христианство. Но, к сожалению, мы мало знаем об организации культа и об условиях, в которых развертывалась пропаганда хри­стианства. Церковь Карфагена, получившая евангелие

¹ Монтанисты — христианская секта, возникшая во II веке во Фригии. Проповедовала близкое наступление конца света, аскетизм и пр. Лучшим концом считали мученическую смерть. — Прим. перев.

240

с Востока так же, как церковь Рима и Лиона, пользо­валась греческим языком. Римские проповедники II века сохранили греческий язык в литургии, но проповедь, очевидно, вели на латыни. Поэтому первые документы о мучениках также были составлены одновременно на двух языках. Перпетуя говорила по-гречески со свя­щеннослужителями и по-латински со своими близкими. Тертуллиан начал писать по-гречески. Несомненно, оба эти языка одновременно применялись в церкви Карфа­гена. И лишь во II веке она окончательно перешла на латынь.

В 180 году уже существовали латинские переводы библии. Мученики из Сцилли, простые люди, которые не могли знать греческого, располагали «почтенными книгами божественного закона и посланиями правед­ного Павла». В конце II века один из пап, один епископ и один еретик писали на латинском языке. Но первые шедевры литературы на латинском языке подарил хри­стианству Тертуллиан.

Тертуллиан. Тертуллиан (Q. Septimius Florens Ter- tullianus) был сыном центуриона из когорты прокон­сула. Он родился в Карфагене в 155 или 160 году, там же постиг высшее ораторское искусство и получил ши­рокое образование. Он одинаково хорошо владел латин­ским и греческим языками, был сведущ в медицине и естественных науках, а главное, обладал серьезной юри­дической подготовкой. Ему прочили блестящию карьеру адвоката, но неожиданно он сделал крутой поворот и принял христианство.

Обстоятельства обращения Тертуллиана нам не из­вестны. Скорее всего оно, как и все остальные его дей­ствия, было продиктовано страстностью и прямолиней­ностью его натуры. Стоило ему понять, в чем истина, как он душой и телом отдавался служению ей, прене­брегая осторожностью, отвергая компромиссы. Это был экстремист и бунтарь, идущий против течения. Торже­ствующие доктрины, получившие признание своего вре­мени, были ему не по душе. Его интеллект находил удовольствие в абсолюте, его темперамент — в борьбе. К тому же он был блестящим памфлетистом, как никто другой, вооруженным для полемики и отдавался ей

16 Ш.-Андре Жюльен                                     241

целиком. Будучи обращенным, этот бербер сохранил под внешностью христианина всю страстность, всю непримиримость, все свободолюбие своих соплемен­ников.

Христианство Тертуллиан воспринимал сугубо риго­ристически. Он призывал своих братьев-христиан отка­заться от всего и целиком посвятить себя борьбе. Сам он бросился в первые ряды подвижников христианства, поощряя и оправдывая мучеников («Ad Martyres»), опро­вергая обвинения в адрес христиан («Apologeticum», «Ad nationes», «Ad scapulam»), запрещая верующим посещать публичные игры («De spectaculis»), поступать на военную службу, так как христианин не должен быть солдатом, а солдат, принявший христианство, обязан дезертировать («De corona») и, наконец, занимать долж­ности, вынуждающие идти на компромисс со време­нем («De idolatria»).

Будучи оратором, мыслившим философскими кате­гориями, он отнюдь не противопоставлял разум вере. Он даже считал философов как бы предвестниками веры, изменившими своим внутренним побуждениям. Его теология охватывала самые высокие материи: су­ществование бога («De testimonio animae»), природа души («De anima»), последний судный день («De resur- rectione carnis»). Он изощрялся в наставлениях, при­зывавших к мбрали и непререкаемой дисциплине («De baptismo», «De oratione», «De paenitentia»), язвительно высмеивал кокетство женщин и излишества их туалета («De cultu feminarum»), в частности ополчался против вуали, которую носили юные девушки («De virginibus velandis»), и проповедовал целомудрие («Ad ихогеш», «De pudicitia»).

Тертуллиан чувствовал себя в родной стихии лишь тогда, когда ему приходилось с кем-нибудь или с чем- нибудь бороться. Он обрушивал свои удары на евреев, настраивавших власти и население против христиан («Adversus Judaeos»), на всех еретиков, против кото­рых располагавшая священным писанием церковь могла систематически выдвигать обоснованные возражения («De praescriptione haereticorum»), и, в частности, на художника Гермогена, путавшего «красноречие с мно­гословием, цинизм с твердостью» и отстаивавшего веч­ность материи («Contra Hermogenem»), на маркиони-

242

стов противопоставлявших Христа богу ветхого за­вета («Contra Marcionem»), и Праксея, который во имя сохранения единства бога утверждал, что бог-сын всего лишь проявление бога-отца («Contra Praxeam»).

Основное пропагандистское произведение Тертул- лиана «Апологетик» («Apologeticum»). Автор проникает в самую гущу ожесточенных споров между язычниками и христианами, поднимает свой голос против преследо­ваний, которым подвергались только христиане за вы­мышленные и ничем не подтвержденные обвинения в преступлениях, за презрительное отношение к нацио­нальной религии и уклонение от культа императора. Выступая по первому пункту, Тертуллиан не испытывал серьезных затруднений, остальные два представляли большие сложности. Он не отрицал позицию христиан, а оправдывал ее, понося языческую мифологию и ут­верждая, таким образом, лояльность христиан. Каза­лось, он не замечал, что империя заинтересована не в сопоставлении этих двух религий, а в защите концеп­ции порядка от доктрины, которую государство считало источником анархии и смуты.

Этот грозный мыслитель в конечном итоге не мог не приняться за само христианство. В один прекрасный день он познал монтанизм — ересь чисто прагматиче­ского свойства, которая отвергала какие бы то ни было теоретические споры, но стремилась к моральному идеалу и действию, допуская предсказания, проникно­вение в души людей, видения и экстазы. Тертуллиан поставил на службу новой доктрине всю свою энергию и мистицизм и обратил против вчерашних братьев то страшное оружие, которым еще накануне сражался за их дело, бичуя трусов, отступивших перед преследова­ниями («De fuga»), отвергая вторичные браки («De monogamia»), настаивая на строжайшем соблюдении постов («De ieiunio») и резко нападая на папу Калли­ста за то, что он разрешил блудникам и нарушителям супружеской верности возвратиться в лоно церкви («De pudicitia»). Умер он, по всей вероятности, в весьма пре­клонном возрасте, так и не покаявшись.

¹ Маркионисты — последователи синопского философа-гностика Маркиона, отлученного от церкви. С 150 года жил в Риме и высту­пал против Тертуллиана. — Прим. перев.

16*

243

Своебразие Тертуллиана коренилось вовсе не в его теологии. По своим идеям он был скорее не новатором, а реакционером, находившимся в плену у традиций. Преследуемый неотвязной мыслью о близком конце света, он стремился изгнать из жизни все, что было при­суще человеку как члену общества. Таким образом, взгляды самого Тертуллиана с самого начала его дея­тельности поставили его вне рамок церкви, вынужден­ной приспосабливаться к требованиям века, ибо иначе перед ней стояла перспектива застыть в губительном анахронизме, угрожавшем ей отказом от всякой эффек­тивной деятельности. Заявляя, что церковь там, где на­ходятся трое христиан, пусть даже мирян (Sed ubi tres, Ecclesia est, licet la'ici), что церковь представляет со­бой не объединение епископов, а определенное состоя­ние духа, Тертуллиан решительно поставил себя вне ортодоксальной церкви.

И все же, несмотря на «грехопадение» Тертуллиана, церковь, относившаяся к еретикам с такой непримири­мостью, проявила по отношению к нему беспредельную снисходительность. Объясняется это тем, что в наступ­лении против язычества он применил самые веские ар­гументы, и последующим апологетам оставалось только подхватить их, по возможности талантливо. Победив­шая церковь могла закрыть глаза на ошибки, не пред­ставлявшие опасности для уже утвердившейся традиции, и помнить только о страстной искренности христиа­нина и красноречии памфлетиста. Подлинная ориги­нальность Тертуллиана заключается в его стиле. Острый мыслитель, полемист, создавший пламенные памфлеты, тонкий теолог, он соединял в себе самые разносторонние достоинства и владел стилем прямоли­нейным, образным, сильным, трепетным, как и сам этот пылкий человек с его кипучей деятельностью.

Минуций Феликс. Совсем иным представляется со­отечественник Тертуллиана Минуций Феликс, написав­ший для острословов диалог «Октавий». В нем христиа­нин, носящий это имя, опровергает старые возражения против христианства и в конце разговора убеждает со­беседника. Этот очаровательный, несколько расплывча­тый диалог ограничивается бесстрастным сопоставле­нием двух философий. Сходство, подмеченное между

244

«Октавием» и «Апологетиком», не может быть случай­ным. Но какая из этих работ первой появилась на свет? Трудно решить этот безнадежный спор. Представляется более вероятным, что «Октавий» написан раньше, но это далеко не окончательное суждение.

В тот момент, когда умер Тертуллиан, то есть при­мерно около 240 года (?), здание римского господства в Африке дало первые трещины. Но упадок римской мощи не отразился на успехах христианства. Паралле­лизм, с которым развивались эти два явления, был на­столько разительным, что давал повод рассматривать второе как причину первого. На самом деле, оба эти явления были вызваны причинами одного порядка. Ис­чезновение римского духа способствовало одновременно и торжеству католицизма, и социальным волнениям. В Африке аристократия и официальная церковь, встав­шая на защиту порядка, даже объединились впослед­ствии для борьбы против пролетарского христианства донатистов.

Глава VIII

РАСПАД РИМСКОЙ ИМПЕРИИ (244—429)

I. ВОССТАНИЯ БЕРБЕРОВ. - II. ГОНЕНИЯ НА ЦЕРКОВЬ. СВЯТОЙ КИПРИАН. — III. ДОНАТИЗМ И СОЦИАЛЬНОЕ ВОССТАНИЕ.— IV. ТОРЖЕСТВО ЦЕРКВИ. СВЯТОЙ АВГУСТИН

/. Восстания берберов

Очаги сопротивления. Если римской цивилизации удалось хотя бы внешне подчинить себе города равнин, то горных районов Магриба она даже не коснулась. Военные посты, окружавшие горные массивы, и дороги, их пересекавшие, служили средством подавления гор­цев, а не распространения культуры. В Оресе, Кабилии, Бибане, Дахре, Уарсенисе, Тессале и Рифе берберы со­храняли свои обычаи. Они не отказались ни от своих диалектов, ни от своих орудий труда, ни от своих погре­бальных обрядов. Конечно, некоторые горцы обратились к земледелию и стали строить жилища из камней, но большинство продолжало ютиться в гурби или шала­шах и заниматься главным образом скотоводством.

Эти вечно полуголодные пастухи с завистью погля­дывали на плодородные земли равнин. Если бы не стража, преграждавшая им путь, они охотно спустились бы вниз и разграбили урожай оседлых земледельцев. Но третий легион и вспомогательные войска стояли на­чеку, и до царствования Александра Севера набеги гра­бителей были, несомненно, явлением редким.

Но вот наступил момент, когда остов римского вла­дычества дал трещину. Сразу выявилось, сколь поверх­ностна была романизация и ограничено ее распростра­нение. Берберы, даже романизированные, из союзников

246

превратились в подданных, жаждавших стряхнуть с себя опеку правителей. Повстанческие движения на­чинали, разумеется, горцы, но вокруг них сплачивались все силы вооруженной оппозиции, которая в иные мо­менты охватывала чуть ли не всю Африку, за исключе­нием Проконсульской провинции, где урбанизация почти исключала возможность крестьянских восстаний.

Несостоятельность режима. Провозглашение Гордиа- нов (238 год), вовлекшее Африку в борьбу за власть в империи, знаменовало собой начало эпохи глубоких потрясений во всем римском мире. Величественное зда­ние, возведенное Августом, при первом же испытании оказалось на редкость шатким. Режим, опиравшийся не на конституцию, а на волю армии, служившей ему под­держкой, неизбежно должен был привести к торжеству солдатни. Африканцу Септимию Северу удалось задер­жать крах империи благодаря тому, что он откровенно сделал ставку на армию. «Обогащайте солдата, а об остальном не беспокойтесь», — завещал он своим сы­новьям в качестве принципа управления. После него пронунсиаменто стали правилом, и империя выродилась в военную диктатуру, которую ограничивали только убийства.

Этот режим носил в себе зародыш своей гибели. По­скольку только легионы решали, кому занять престол, каждая армия считала себя вправе назначать импера­торов, иногда за их заслуги, но чаще за богатство, и убивать по своему желанию тех из них, кто, по ее мне­нию, уж слишком энергично насаждал дисциплину или уже истощил свои средства. Полководец, провозгла­шенный императором, бросал свои войска против армий соперников, но победителю приходилось ежеминутно опасаться кинжала убийцы или появления новых пре­тендентов. При Галлиене, несмотря на угрозу со сто­роны варваров, тридцать тиранов — фактически их было восемнадцать — оспаривали между собой власть в империи.

Экономический кризис. С конца II века политиче­ский кризис усугубился кризисом экономическим. Начи­ная с Септимия Севера, недостаток золота повлек за собой снижение веса монет и уменьшение наполовину

247

содержавшегося в них драгоценного металла. Antoninia- nus, введенный Каракаллой, содержал при Галлиене менее 5% серебра. Это была, по словам Моммзена, не более, как «металлическая ассигнация». Одновременно денежное хозяйство регрессировало к натуральному. Неустойчивость и рост цен, которые Диоклетиан безус­пешно пытался сдержать путем установления макси­мума (301 год), привели к тому, что натуральный налог все больше и больше вытеснял денежный. Но система натуральных поставок вынуждала налогоплательщиков предпринимать дорогостоящие перевозки на большие расстояния, а государство — содержать громоздкий ад­министративный аппарат, поглощавший две трети всех ресурсов. Начиная с Валентиниана I, землевладельцы уже не могли заставить колонов рассчитываться день­гами. Чиновники и даже солдаты получали жалованье в натуре, и чтобы обеспечить необходимое для этого ко­личество продуктов, приходилось прибегать к разори­тельным для населения реквизициям.

Сильные императоры — Аврелиан (270—275), Дио­клетиан (284—305), Константин (305—337) пытались приостановить упадок с помощью решительных админи­стративных и финансовых реформ, но спасти империю было уже невозможно' Это объясняется тем, что, не­смотря на видимость процветания и порядка, империя была лишена единой экономической базы. Хотя число городов значительно увеличилось, замкнутое домашнее хозяйство не исчезло и настоящей промышленности ни­когда не существовало, да и немногочисленное, в сущ­ности, население было слишком бедно, чтобы покупать, и довольствовалось малым. Вопреки внешнему впечат­лению торговля никогда не достигала значительных размеров. Она, как и промышленность, должна была обслуживать ограниченную клиентуру, состоящую из богатых граждан, жадных до предметов роскоши. Вос­ток, край модных экзотических товаров, высасывал зо­лото из Рима и стран Запада.

Социальный кризис. Крупные землевладельцы, вы­нужденные за отсутствием достаточного сбыта вести в основанных на рабском труде имениях экстенсивное хозяйство и превращать свои владения главным обра­зом в пастбища, предпочитали делить свои земли на

248

Упадок римской мощи.

участки и сдавать их в аренду колонам. Античное сель­ское хозяйство, не знавшее рациональной техники зем­леделия, требовало большого количества рабочих рук и было малоэффективным. Даже в латифундиях в основ­ном велось натуральное хозяйство.

Аристократия не обладала ни предприимчивостью, ни инициативностью современного капитализма. Ей были присущи бездеятельность, склонность к ростовщи­честву и мотовство. Именно ее безумная расточитель­ность, замораживавшая находившуюся в обращении де­нежную массу при одновременном истощении золотых рудников, вызвала порчу монеты.

Политические беспорядки, разразившиеся в III веке в государстве с неустойчивой экономикой, ускорили его гибель, и в течение нескольких лет показное благопо­лучие империи рухнуло. Как ни старались императоры бороться против неотвратимой катастрофы, принимая законы, которые привязывали к своей профессии людей любого звания, будь то декурионы или колоны, они не могли излечить болезнь, от которой погибала империя.

«Десять веков коррупции и три века деспотизма, — справедливо отмечает Альбер де Брольи, — довели это древнее общество до моральной и материальной нищеты и, если позволительно употребить слишком современное выражение, до такого экономического состояния, против которого бессильны все законы. Короче говоря, Рим на протяжении четырех веков непрерывно разорялся и раз­вал денежного хозяйства страны повлек за собой поли­тическое банкротство. Когда общество уже не может обеспечить свои собственные нужды, это означает, что оно уже не в состоянии защитить себя...»

Римская империя, этот величественный монумент на гнилом основании, благодаря классической культуре и обаянию побед сохранила престиж, над которым не властно время. И все же редко какой политический строй кончал столь полным крахом. Город на Тибре, ко­торый, оставаясь верным своим основным институтам, раздвинул свои границы на три континента, в конце концов без боя сдал страны, защиту которых от втор­жения варваров считал своей миссией.

Восстания. Берберские восстания начались в цар­ствование Александра Севера и с тех пор уже не.

251

прекращались. О многих из них мы, конечно, не знаем из-за отсутствия документов. Однако эпиграфические открытия дают нам возможность представить, как ве­лика была в отдельные моменты опасность.

В 253 году восстание охватило Нумидию и Цезарей­скую Мавританию. Местные племена, очевидно, знали о борьбе между императором Валерианом и его сопер­ником Эмилианом — уроженцем Африки, который, имел там своих сторонников. Они, несомненно, знали также о нападениях на границы империи персов, германцев и готов. Общий кризис империи они ощущали в ослабле­нии подавлявшей их власти. Упразднение третьего ле­гиона оказалось ошибкой, которую пришлось испра­вить, немедленно восстановив его. Возникавшие в то время разобщенные стихийные бунты порождались не расовой ненавистью, а классовой борьбой. Берберские крестьяне выступали не против римлян как таковых, а против всех своих угнетателей, кем бы они ни были, и в первую очередь против романизированных бербе­ров, чьи земли они опустошали.

Восстание, во всяком случае в восточной части Цеза­рейской Мавритании, началось в 253 году. Оно объеди­нило баваров (или по крайней мере некоторые из их племен), которые жили, как показал Р. Тувено, на Вы­соких Равнинах, что простирались от Верхней Мулуи до района юго-восточнее Сетифа, квинквегентанеев, пять племен которых занимали всю или часть Большой Кабилии, и gentiles Fraxinenses, то есть, очевидно, бер­берские войска местного вождя Фараксена, происхо­ждение которого неизвестно.

Мавританская коалиция вторглась в Нумидию, опус­тошила земли и увела пленных. Святому Киприану пришлось собрать в Карфагенской церкви 100 тысяч сестерций для выкупа пленных христиан, в первую оче­редь девственниц, которые могли пасть жертвой наси­лия со стороны варваров (insultantium libidinis conta- gione).

Восстановить в деталях ход военных действий невоз­можно. Но из надписей мы узнаем о некоторых собы­тиях: в августе 254 года отряд повстанцев потерпел по­ражение в долине уэда Леккал; в 255 году отряду мав­ританской кавалерии из Цезарейской Мавритании при­шлось сражаться в районе Авзии (Омаль), и легат трех

252

августов в Нумидии в посвятительной надписи, найден­ной в Куикуле, вознес Юпитеру благодарность за даро­ванную победу; в 257 году имели место стычки неда­леко от Алтавы (Ламорисьер); в 259 году легат разбил коалицию племен, которые проникли в Нумидию сна­чала близ Милева (Мила), а затем на границах Цеза­рейской Мавритании. Командиру мавританской кавале­рии удалось захватить и казнить Фараксена, но и сам он в следующем году погиб в стычке с баварами в районе О'маля.

В 262 году в Цезарейской Мавритании воцарился порядок. Восстановление римской власти совпало с временным упрочением положения империи после побед Галлиена над аламанами и устранения персидской опасности. Таким образом, общий кризис империи вы­лился в Африке в ряд последовательных восстаний, вспыхивавших на протяжении десяти лет в различных пунктах Цезарейской Мавритании — провинции, цели­ком подчиненной римлянам и находившейся под бди­тельным оком вспомогательных войск.

До 289 года стране не угрожала реальная опас­ность; во всяком случае, письменные источники дают нам сведения лишь о местных беспорядках. И все же втор­жения варваров сказались прежде всего в Африке. При императоре Галлиене племена франков, перешедшие границу Галлии, а затем вторгшиеся в Испанию, опус­тошили берега Мавритании. В то же время властям при­шлось, очевидно, выслать отряды против племен Ореса и Южной Нумидии, представлявших постоянную угрозу.

Второй кризис, длившийся, по-видимому, не менее восьми лет, был серьезнее первого. Волнения начались около 289 года в долине реки Сахеля, охватили Каби- лию и распространились в южном направлении до Ходны. Подробности мало известны: По всей види­мости, наместник Аврелий Литуа добился в 289 и 290 годах решительных успехов, в частности отбросил баваров за шотт аль-Ходна. Однако он не сумел до­биться полного умиротворения. Волнения не утихали и в последующие годы. Поэтому император Максимиан, несомненно жаждавший лавров, лично прибыл в Аф­рику для подавления восстания (297 год). Воен­ные действия, по-видимому, велись в основном из Тубусудту (Тиклат) против квинквегентанеев. Кампа­

253

ния была победоносной, и август с триумфом вошел в Карфаген, разделив с соратниками признательность официальной Африки за восстановление мира.

В начале IV века спокойствие как будто было вос­становлено, но римский мир оставался непрочным. В борьбе с опасностью уже нельзя было полагаться на солдат, которые часто сочувствовали мятежникам и в самый разгар боя переходили на их сторону. Поселен­ные на границах колонисты не только не могли опи­раться на вассальные племена, но были вынуждены своими силами защищать римскую территорию от их нападений. Даже внутри провинций приходилось укреп­лять города, местечки и даже отдельные имения.

Реформы Диоклетиана. Провинции. Стремясь пред­отвратить распад империи, Диоклетиан окончательно отделил военную службу от гражданской и разукрупнил провинции. Это давало надежду, что профессионалы смогут оказать натиску варваров и персов более энер­гичное сопротивление, чем гражданские лица, случайно по воле сената оказывавшиеся во главе легионов. От­ныне военачальниками могли стать представители всад­нического сословия, имевшие определенный ранг.

Диоклетиан увеличил число провинций до 87 с тем, чтобы улучшить управление и осуществлять более эф­фективный контроль над наместниками (praesides, сог- rectores, consulares), которые подчинялись только ему и за которыми шпионили его «служащие для особых по­ручений» (agentes in rebus). Провинции объединялись в двенадцать диоцезов (dioeceses), во главе которых были поставлены викарии, выполнявшие роль посред­ников между наместником и префектами претория. По­следние превратились в настоящих министров внутрен­них дел (vicarius praefectorum praetorio).

В результате реформ Диоклетиана .число провинций в Африке увеличилось с четырех до восьми. Прокон­сульская провинция была разделена на три: Триполита- нию, Бизацену с центром в Гадрумете (Сус), соответ­ствующую Центральному и Южному Тунису, и соб­ственно Проконсульскую провинцию, или Зевгитану, со столицей в Карфагене, охватывавшую Северный Тунис и северо-восточную часть Алжира. Нумидия, разделен­ная на две части, состояла из Нумидии Циртинской

254

на Севере и Нумидии Военной на юге. Главным горо­дом последней оставался Ламбез. Позднее, по-види- мому в 313 году, Константин снова объединил обе про­винции, и столица Нумидии Цирта стала называться в его честь Константиной. В Мавритании Диоклетиан выделил восточную часть Цезарейской Мавритании, чтобы создать новую провинцию — Мавританию Сити- фенскую, с центром в Сетифе. Что касается Тингитаны, то она не была разделена на части, но в администра­тивном отношении отделилась от остальной Африки и вошла в диоцез Испании.

Следует подчеркнуть две особенности этой реформы. Во-первых, она проводилась не сразу, а постепенно. Де­ление Мавритании Цезарейской, например, было произ­ведено до 288 года, тогда как Нумидия и Проконсуль­ская провинция подверглись преобразованию после 295 года. Также и Триполитания была создана не водно время с Бизаценой. К сожалению, мы лишены возмож­ности точно установить последовательность проведения реформы, так как дата Веронского списка не опреде­лена окончательно (296—297 или скорее 305—306 годы).

Вторая, не менее важная особенность реформы за­ключалась в том, что она сопровождалась сокращением римской территории. Если Диоклетиан укрепил границу в восточной части Берберии, то распад Цезарейской и Тингитанской Мавритании продолжался или даже уси­лился. Как убедительно показал Ж- Каркопино, Цеза­рейская Мавритания потеряла западную часть своей территории, вероятно, до Шелифа, и бывшие владения Рима, предоставленные таким образом самим себе, со­храняли зависимость от империи лишь в той мере, в ка­кой считали это нужным, оставаясь все же верными латыни и христианству. Доказательством этого служат надписи, найденные в Помарии (Тлемсен) и Волюби- лисе (Ксар Фараун), датированные вплоть до 655 года. Что касается Тингитаны, то при нынешнем состоянии источников представляется, что она сводилась к терри­ториям, лежавшим к северу от р. Луккоса. По удачному выражению А. Терраса, «эта провинция, созданная при Клавдии в интересах Африки, сохранялась, особенно начиная с III века, в интересах Испании».

Примечательно, что из всей империи, включая Азию, только Проконсульская провинция управлялась

цезарейская! 5^* оЛамбвэис

МАВРИТАНИЯ w* ‘ <
СИТИФЕНСКАЯ ⁴

•СИТИфИеР ‘

^СвТиф^Цир.та

VПРОКОНСУЛЬСКАЯ

АФРИКА ИЛИ

ЗЕВГИТАНА

Карфаген

антина) /

----- -■*... Г£

э£НрнстанТина)

кГадрумет (CycJ

СЛамбеэ)                                 J

' '..бизацена'

НУМИДИЯ

ВОЕННАЯ

Большой Лептис^ (Лебда)

Африканские провинции в период поздней империи.

проконсулом, который непосредственно сносился с импе­ратором, минуя викария.

Армия. В Африке оккупационный корпус претерпел те же изменения, что и в остальных провинциях импе­рии. Часть его была размещена на границе и постоянно занимала укрепления лим (limitanei, riparienses); ос­тальные войска размещались в различных пунктах внутри провинций и составляли мобильные подразделе­ния, всегда готовые отправиться в любое угрожаемое место. Это были «войска свиты» (comitatenses). Дио­клетиан изъял командование войсками из ведения на­местников и передал его военачальникам, или дукам (duces).

Границы военных округов не всегда совпадали с ад­министративными границами провинций. Например, власть дука Триполитании простиралась до уэда Ака- рит на границах Бизацены. Командующий африканской армией, получивший после Диоклетиана почетный титул комита (comes Africae), имел своей резиденцией Карфа­ген. Это был один из самых высокопоставленных воен­ных сановников империи. Подчиненная ему территория охватывала Бизацену, Зевгитану, Нумидию и Маврита­нию Ситифенскую. Дук Цезарейской Мавритании был военачальником меньшего значения и в конечном итоге перешел под контроль комита Африки. Наоборот, командующий войсками Тингитаны, в ведении которого находилась также и Испания, был важной персоной в ранге комита.

Оборона южных границ была поручена limitanei и foederati. Limitanei — это солдаты-колонисты, права ко­торых на землю были обусловлены несением военной службы, за что они также освобождались от налогов. Foederati — туземцы соседних племен, не попавших в подданство Рима, которых все энергичнее вовлекали в имперскую армию, выплачивая им жалованье и под­чиняя тому же командованию, что и limitanei. Начиная с Диоклетиана потомков limitanei заставляли идти по стопам отцов, повторяя их жизненный путь.

При Диоклетиане африканская армия, как и все военные силы империи, утратила свою былую гибкость и силу. Легионы были сокращены до одной тысячи, а в некоторых корпусах до 500 человек и не обладали

258

необходимой боеспособностью, чтобы поддерживать по­рядок в стране, постоянно охваченной волнениями. Вер­бовки добровольцев уже не обеспечивали нужного кон­тингента солдат, и приходилось принуждать землевла­дельцев к поставке рекрутов, которых они выделяли из числа своих крестьян или покупали у работорговцев в тех случаях, когда им не разрешалось внести взамен новобранца соответствующую сумму денег — рекрут­ское золото (aurum tironicum). Укомплектованные та­ким образом войска были жалки и малонадежны.

Воспользовавшись кризисом, который последовал за отречением Диоклетиана и Максимиана (305 год), ви­карий Африки Л. Домиций Александр, опираясь на свои войска, провозгласил себя императором. Тогда сын Максимиана Максенций, в прошлом победитель квинк- вегентанеев, направил в Африку своего префекта пре­тория. Солдаты Александра оказали только видимость сопротивления. Их вождь был схвачен и удушен, а Кар­фаген и Цирта были отдамы на разграбление разнуз­данной солдатне. Но как ни торжествовал Максенций по поводу победы своего подчиненного, Африка не про­стила ему погромов, пожаров и убийств, которые по его вине обрушились на страну.

Во время войны против Константина Максенций со­брал многочисленные мавританские ополчения. Тем не менее он был разбит у Мульвийского моста, недалеко от Рима (28 октября 312 года). Константин приказал выловить его труп из Тибра и в ознаменование своего восшествия на престол отправил в Карфаген голову че­ловека, снискавшего себе ненависть африканцев.

Казалось, новое царствование предвещало эру мира, но вскоре вспыхнули социальные волнения, которые усугубили общее неустройство и ускорили упадок Аф­рики. Эти волнения, порожденные нищетой сельского пролетариата, приняли религиозную форму — донатист- ского раскола.

//. Гонения на церковь. Святой Киприан

Святой Киприан. После смерти Септимия Севера на протяжении тридцати восьми лет христианство в Аф­рике имело возможность мирного развития. За это время у епископов вошло в традицию собирать церковные

17*

259

соборы. Уже в середине III века насчитывалось, быть может, более 150 епископов. Из трудов святого Киприана мы знаем, что епископ Ламбеза Приват был осужден синодом в составе 90 епископов и продолжал строить хитроумные козни против верующих, несмотря на вме­шательство епископа Карфагена и самого папы.

В 249 году епископом Карфагена стал святой Кип­риан (Caecilius Cyprianus, по прозвищу Thascius), со­здавший в Африке крепкую церковную организацию. Родился он, без сомнения, в Карфагене, в начале III века, в семье, принадлежавшей к муниципальной аристокра­тии. Киприан прошел полный курс риторики и стал ад­вокатом. Подпав под влияние священника Цецилиана, он роздал большую часть своего состояния бедным, а в 245 году принял христианство. Крещение переродило его. «Веяние, снизошедшее с неба, — писал он в диалоге, в котором анализировал действие на него благодати (Ad Donatum), — вдохнуло в него вторую жизнь и пре­вратило в нового человека». Он приобрел такой авто­ритет среди верующих, что его избрали в епископаль­ный совет. Его незаурядное литературное дарование помогло ему, пользуясь текстами библии, составить для одного из своих друзей аргументы в пользу христиан­ства, которые можно было противопоставить иудаизму, и краткое изложение основ морали (Testimonia ad quirinum).

После смерти епископа карфагенского Киприан, ус­тупая настойчивым требованиям верующих, занял его кафедру (около 248 года). Свою деятельность он начал с мер по восстановлению во всей церкви строгой дис­циплины. Он расточал наставления по поводу непра­вильности опеки над клириками, обучения обращенным мимом начинающих мимов, мятежных действий дьякона и постыдного поведения девственниц, посвятивших себя богу. Возможно, в это же время он рекомендовал девст­венницам остерегаться ловушек кокетства (Ad virgines).

Гонения Деция. Вскоре Киприану пришлось про­явить свое рвение в весьма сложном и трудном деле. И года не прошло после его избрания епископом, как начались гонения Деция (250 год). Эта, по выражению африканца Лактанция, «мерзкая тварь» заставила всех жителей империи публично засвидетельствовать свою

260

лояльность империи. Нужна была очень большая твер­дость, чтобы, рискуя жизнью, отказаться от вероотступ­ничества, чего всеми средствами добивались местные комиссии. А ведь если верить карфагенскому епископу, африканские христиане были сильны скорее своим ко­личеством, чем высокими моральными качествами. Со­зерцание неба не отвлекло их от благ земных, к кото­рым они имели крепкую привязанность. Искушения плоти и стремление к богатству легко склоняли их к бракам с нехристианами. Они оставались черствыми, вопреки совету Христа, и недисциплинированными, вопреки увещеваниям своих епископов. Женщины обильно румянились и тем выдавали отсутствие у них скромности. Что касается духовенства, то нельзя было поручиться ни за благочестие священников, ни за чест­ность дьяконов, ни за самоотверженность епископов, слишком охотно соглашавшихся занимать выгодные должности в ущерб своему сану и предоставлявших беднякам умирать с голоду, лишь бы самим иметь воз­можность рыскать по рынкам и заниматься мошенниче­скими операциями и ростовщичеством.

При подобных обстоятельствах можно было опа­саться, что ни среди духовенства, ни среди верующих не будет особого стремления к мученичеству. Более того, ренегатов (lapsi) было такое множество и они от­рекались от своей веры с такой готовностью, что святой Киприан навеки сохранил в душе неизгладимую го­речь.

«Они, — писал он, — не дожидались даже, чтобы идти, по крайней мере тогда, когда их схватят, от­речься, когда будут спрашивать. Многие побеждены прежде сражения, низвержены без боя и даже не оста­вили для себя видимого предлога, будто они приносили жертву идолам по принуждению. Охотно бегут на тор­жище. добровольно поспешают к смерти, — как будто они рады представившемуся случаю, которого всегда ждали с нетерпением. Сколь многим правители делали там отсрочку по причине наступившего вечера, и сколь многие просили даже, чтобы не отсрочивали их пагубы».

Но не все вероотступники проявляли такое рвение, приносили жертвы богам и курили фимиам перед изо­бражениями императоров (sacrificati). Были и такие, что обходили трудности, покупая фиктивные свидетельства

261

о лояльности, достоверность которых власти, оче­видно, не удосуживались проверять (libellatici).

В период этого кризиса Киприан считал своим дол­гом епископа покинуть Карфаген и укрыться в тайном убежище, где пребывал пятнадцать месяцев. Прокон­сулу не представляло труда найти это убежище, куда стекались «навещавшие его братья» и откуда в адрес верующих шла обширная корреспонденция. Он ограни­чился тем, что конфисковал имущество Киприана, объ­явив его изменником. Отсутствие Киприана в час опас­ности нашло суровых критиков в церкви не только Карфагена, но и Рима; они усматривали в действиях епископа нарушение церковной дисциплины, запрещав­шей идти навстречу мученичеству, но не одобрявшей и бегства от него. Киприан, однако, отнюдь не бездейство­вал, находясь в укрытии. Оттуда он управлял своим диоцезом, заботился об арестованных, бедняках, об об­ращенных, ставших жертвами гонений, и в первую оче­редь занимался трудной проблемой вероотступников (lapsi), которые просили принять их обратно в общину верующих.

Вероотступники. По церковной традиции вероотступ­ничество должно было повлечь за собой вечное покая­ние. Но провинившихся было так много, что возникала необходимость поступиться принципами. Тактика епис­копа сводилась к тому, чтобы выиграть время и оття­нуть покаяние до того дня, когда, после прекращения гонений, синод сможет принять окончательные решения.

Но события опередили эту выжидательную тактику. Lapsi находили священников, которые соглашались не­замедлительно причастить их; некоторые обращались к мученикам или исповедникам, и они выдавали «им и их близким» отпустительные грамоты и призывали епископов вернуть их в лоно церкви. Таким образом, вопреки церковной дисциплине и иерархии, исповедники противопоставили авторитету церкви новое право, осно­вывавшееся на принятых ими во имя веры муках. Те, кто истязал свою плоть ради Христа, считали себя вправе прощать грешникам, к которым они относились с большим снисхождением, чем епископ. Этот союз между экстремистами и оппортунистами затруднял при­нятие решения. Киприану в конце концов пришлось

262

пойти на уступки. Он разрешил отпускать грехи lapsi, которые понесли испытания во имя христианской веры после своего падения, и libellatici, сумевшим с помощью благочестивых уловок избежать публичного отступниче­ства. Всю свою непримиримость он направил против sacrificati.

Возвратившись весной 251 года в Карфаген, Кип­риан пытался склонить церковный собор к своей точке зрения, но столкнулся с сильной оппозицией. Ему при­шлось отлучить от церкви пятерых мятежных священ­ников и одного дьякона. Наиболее пылкий из священ­ников Новат основал оппозиционную церковь и отпра­вился в Рим, чтобы использовать выборы папы для энергичной кампании против Киприана. Но партии ис­поведников не удалось провести своего кандидата, очень одаренного священника Новациана, которому трудно было соперничать с Корнелием, пользовавшимся поддержкой карфагенского епископа.

Новациане пошли на раскол, и их положение оп­позиционной церкви заставило их впоследствии отка­заться от первоначальной снисходительности. Когда карфагенский церковный собор принял решение прими­риться со всеми кающимися lapsi, по крайней мере в час их смерти, и даже допустить к покаянию всех клириков — отступников, новациане выступили побор­никами непримиримости. Однако церковь, принявшая точку зрения Киприана, стала преследовать раскольни­ков, особенно в Африке, в столице которой им удалось сохранить лишь небольшую группу верующих во главе с епископом. Позиция епископа карфагенского, занятая им в отношении lapsi, и борьба с Новатом, а впослед­ствии с Новацианом, не могла не навлечь на него кри­тику со стороны всех тех, кто восставал против умерен­ности.

В течение пяти лет после гонений Деция Киприан занимался вопросами литургии, давал советы, за кото­рыми к нему обращались другие африканские общины, организовывал помощь нумидийцам, попавшим в плен к баварам, и поддерживал моральный дух христиан во время страшной эпидемии чумы, которая не только опу­стошила страну, но способствовала росту грабежей и убийств.

В 255 году разгорелись горячие споры о крещении, совершенном еретиками. В Африке оно считалось не­действительным, и обращенных крестили заново. В Риме же оно признавалось действительным, и дело ограничи­валось возложением епископской руки на неофитов с тем, чтобы обратить на них святой дух. Киприан, под­держанный карфагенским церковным собором, затеял в исключительно резком тоне полемику о вторичном крещении еретиков с папой Этьеном I (Стефаном), ко­торая закончилась отлучением Киприана от церкви. Размолвка между двумя церквами могла бы закон­читься разрывом, если бы смерть папы не позволила возобновить отношения. Африканцы отказались от вто­ричного крещения лишь при Константине на церковном соборе, состоявшемся в Арле (314 год).

Мученичество святого Киприана. Вскоре после смерти Стефана начались гонения Валериана. Импера­тор хотел парализовать деятельность церкви путем ареста ее руководителей и конфискации имущества бо­гатых христиан, но действовал, он неэнергично и бес­системно. Киприану было предложено переселиться из Карфагена в Курубис (Корба на восточном берегу мыса Бон). Там он продолжал принимать «частые ви­зиты братьев» в местности, которая, по признанию его благочестивого биографа, не могла воскресить в памяти «изобилие всех радостей». Когда год спустя Киприан возвратился в Карфаген, преисполненный желания принять мученичество, он отказался от убежища, пред­ложенного ему аристократами. В конце концов про­консул приказал арестовать его. Никогда магистрат не принимал столь ничтожных мер предосторожности, чтобы помешать узнику бежать. Когда Киприан пред­стал перед ним, он, вопреки обычаю, отложил допрос на следующий день. Еще большим своеобразием отлича­лась охрана Киприана. Епископ «находился, — гово­рится в «Актах», — в доме у офицера, став его гостем, на улице, по названию Vicus Saturni. Там собралась вся братия. Когда святой Киприан узнал об этом, он распорядился позаботиться о девственницах, так как верующие всю ночь провели на улице, перед дверью дома офицера». Родные Киприана находились вместе с ним в доме. Но епископ, осуждавший lapsi и превоз­

264

носивший заслуги исповедников, пренебрег возмож­ностью побега. Наутро он твердо пошел на казнь. Хри' стиане толпой сопровождали его, «волнуясь в беспо­рядке». Когда появился палач, «братья разостлали пе­ред мучеником льняное полотно», дьяконы взяли из его рук стихарь и связали ему руки. Центуриона охватила такая дрожь, что он долго был не в состоянии поднять меч (14 сентября 258 года). Когда настала ночь, тело Киприана с большой торжественностью, при свете факе­лов и свечей, с молитвами понесли к месту погребения. Карфагенские власти ничем не помешали христианам чествовать величайшего из их мучеников.

Творчество святого Киприана. Святой Киприан был не только человеком действия, проявлявшим порою не­сокрушимую волю, не только выдающимся организато­ром, пользовавшимся значительным авторитетом, но также крупным писателем, который, хотя и презрел светскую литературу, вынес из полученного им ритори­ческого образования стремление к художественному слову и изяществу, какими, помимо его воли, проник­нуты все его произведения.

Подобно Тертуллиану, перед которым он благоговел, Киприан брался за многочисленные темы: он писал апо­логетики, в которых темпераментно и остроумно опро­вергал клевету язычника («Ad Demetrianum») и сове­товал верующим, как (согласно библейским текстам) вести себя в периоды гонений («Ad Fortunatum»); по­дымал вопросы дисциплины и морали, трактуя про­блемы отступничества и расколов («De lapsis, De catho- licae Ecclesiae imitate»), и вселял мужество в христиан, которым угрожала чума («De mortalitate»), давал па­стырские наставления о достоинствах девственности, принесенной молодыми девами в дар богу («De habitu virginum»), рассуждал о социальной роли молитвы («De dominica oratione»), о необходимости благотвори­тельности и милостыни, обязательных для верующих, и о благости, которую они им приносят («De opere et elleemosynis»), о христианской доблести терпения («De bcxno patientiae») и о вреде зависти и ревности («De zelo et livore»).

Но самое ценное следует искать отнюдь не в этих произведениях, написанных под слишком ощутимым

265

влиянием Тертуллиана, а в его переписке. Как по коли­честву (до нас дошло восемьдесят одно письмо Кип­риана), так и по упоминаемым в ней фактам она ос­тается одним из лучших источников по истории церкви III века. Эпистолярное наследие Киприана дает четкое представление о его разносторонней деятельности. Оно, может быть, даже в большей мере, чем остальная часть его творчества, характеризует его как большого пи­сателя, язык которого, если и уступал по богатству и проникновенности языку Тертуллиана, все же отличался изяществом, очень скоро поставившим Киприана в один ряд с классиками древней литературы.

Гонения Диоклетиана. Еще при жизни Киприана все христианские писатели старались подражать ему; Кип- риану даже пытались приписать несколько произведе­ний, принадлежащих его ученикам. Ни один из них не достиг мастерства своего учителя, и на протяжении со­рока лет никто из африканских писателей не получил известности. -Все же в тот период несомненно велась пропагандистская и организационная деятельность хри­стиан, о которой нам почти ничего не известно.

И лишь «Акты мучеников» снова дают нам докумен­тальные материалы по истории христианства. Их по­явление связано с тем, что Диоклетиан, реорганизовав управление империей, решил усилить лояльность своих подданных путем возврата к национальному культу и подавить религии, не поддававшиеся ассимиляции, — манихейство и христианство.

На протяжении сорока лет мира и согласия между государством и церковью, от Галлиена до Диокле­тиана, христиане имели возможность свободно совер­шать богослужение, владеть культовыми зданиями и распространять свою веру. Государство освобождало сановников-христиан от обязанности отправлять культ императора и пользовалось их услугами, но эта терпи­мость была недолговечной. Диоклетиан покончил с этим и распорядился, чтобы в армии культ его божества был обязателен не только для старших чинов, но также для младших чинов и рядовых.

Антимилитаризм. Как только идолопоклонство стало для армии обязательным, церковь, особенно африкан­

ская, вновь встала на позиции антимилитаризма и взяла назад уступки, которые ей пришлось сделать язы­честву, допуская убийство по военным и патриотиче­ским мотивам. Это вызвало рост дезертирства в годы, которые предшествовали великому гонению. В 295 году, например, проконсул проводил в Тевесте рекрутский набор. Один из ветеранов привел своего сына Максими­лиана, но юный новобранец отказался вступить на военную службу. «Я не могу служить, не могу причи­нять насилия, я христианин», — восклицал он. Пока его осматривали, он не переставал твердить: «Не могу служить, я христианин... Не буду служить... Отрубите мне голову... Я не мирской солдат, я солдат бога... Стать солдатом мирским не могу, уже говорил вам, по­тому что я христианин». Исчерпав все аргументы, ма­гистрат велел обезглавить его. В Тигаве (аль-Херба на Шелифе, между Дюперре и Орлеанвилем) ветеран Ти- пазий, приняв христианство, отказался возвратиться на военную службу. «Я христианин, — заявил он коман­диру, — и не могу сражаться по твоему приказанию». Он был казнен. Центурион Марцелл, служивший в Ис­пании, во время годовщины императора бросил к зна­менам легиона свой пояс, жезл центуриона и оружие, восклицая: «Я служу вечному царю Иисусу Христу. Отныне я более не слуга ваших императоров» (298 год). Префекту легиона он заявил: «Я уже сказал, что я христианин и не могу служить в армии».

Представ перед заместителем префекта претория в Тингисе, он повторил: «Да, я бросил оружие. Хрис­тианин не может служить в презренной армии язычни­ков, он солдат господа Иисуса Христа». Точно так же вел себя знаменосец Фабий из Цезареи.

Эти выступления представляли собой не единичные случаи. Церковь широко пропагандировала их, причис­лив Марцелла и Максимилиана к лику святых, «Акты» которых зачитывались верующим. Более того, благоче­стивый фальсификатор, вознамерившийся создать био­графию святого Кассиана, не придумал ничего лучшего, как приписать ему роль секретаря суда легиона, кото- рый-де во всеуслышание одобрил поступок Марцелла и сам бросил на землю свой стилет и codex. «В Африке по крайней мере,— не без оснований пишет Э.-Ш. Бабю, — верхи католического духовенства в конечном

267

итоге пришли к радикальному тезису монтаниста Тер­туллиана: христианин не может стать солдатом, а сол­дат, принявший христианство, самое лучшее, что может сделать, — это дезертировать».

Мы, к сожалению, лишены возможности установить, не уступала ли церковь в данном случае давлению снизу, что вполне возможно. Число тайных дезертиров и солдат, отказывавшихся от несения службы по рели­гиозным мотивам, было настолько велико, что вызвало беспокойство императора, отнюдь не страдавшего фа­натизмом, и заставило его отказаться от прежней тер­пимости и издать эдикт о разрушении христианских базилик и запрещении культа Христа. Государство вполне обоснованно опасалось, что в минуту опасности проповеди духовенства и пропаганда «Актов» напомнят верующим, что Христос осудил того, кто взялся за меч. Типазий, например, отказался от службы во время кам­пании Максимиана против квинквегентанеев, от исхода которой зависела безопасность Африки. Вопрос антими­литаризма имел настолько большое значение, что когда при Константине империя заключила мир с церковью, она потребовала от нее соответствующих гарантий. Первый Арльский собор, происходивший в 314 году, об­судив по просьбе императора этот вопрос, предписал, чтобы «каждый солдат, который бросит оружие в мир­ное время, был отлучен от церкви». Необходимость от­лучения не возникла бы, если бы случаи дезертирства не были так многочисленны и не встречали бы одобрения со стороны церковных властей. Таким образом, церковь добилась примирения с государством, лишь причислив к каноническим преступлениям действие, которое, по суждению духовенства и верующих, было достойно мученического венца.

Арнобий. Во В1>*шя гонений Диоклетиана (303 год), еще более усугубившихся при его преемниках и явив­шихся самыми кровопролитными из всех пережитых христианством, возникла обширная мартирологическая литература, основанная на судебных протоколах и за­метках. Тогда же погибли в тюрьме девятнадцать женщин и тридцать мужчин из Абитины (близ Карфа­гена), заподозренных в участии в запрещенных собра-

Ревность Гонйтелей была не столь велика, чтобы помешать двум африканским писателям Арнобию и Лактанцию без особых опасений публично нападать на язычников в своих произведениях.

Знаменитый оратор, консерватор и боголюб Арнобий немало удивил своих сограждан из Сикки (аль-Кеф), приняв христианство. Епископ даже усомнился в искрен­ности неофита. В доказательство своей чистосердечности Арнобий написал резкую апологию против госу­дарств («Adversus nationes»). Это своеобразное и зна­чительное творение было написано корректным, остро­умным, но нередко выспренним языком и основывалось на странной теологической теории, приписывавшей со­творение души второстепенным божествам "и отвергав­шей внешние проявления культа. Оно отличалось пол­ным незнанием христианского учения и обрядов хри­стианства, но напористость и сатиричность делали это произведение могучим орудием в наступлении против язычества.

Лактанций. Ученик Арнобия Лактанций (L. Caeci- lius Firmanius Lactantius) не был мыслителем крупного масштаба. Он вел бродячую жизнь до того, как обос­новался в Вифинии (в Никомедии), где Диоклетиан по­ручил ему кафедру латинской риторики.

Около 300 года он принял христианство. Несмотря на то что Лактанций получил образование оратора, он не имел склонности к публичным выступлениям, не ин­тересовался ни философией, ни теологией и отвергал действие. Его привлекала только мораль. Перу Лактан- ция принадлежит апологетика в четырех книгах (305—■ 311 годы) о провидении («De opificio Dei»), о боже­ственной каре, уготованной для грешников («De ira Dei»), и, главное, о божественных установлениях («Devi- пае institutiones»), которые он подытожил в «Epitome». В «De mortibus persecutorum» он изобразил земные кары, уже уготованные гонителям христианства. В семи томах «Institutiones» Лактанций рассуждает о ложной и истинной религии, о ложной и истинной мудрости, о происхождении заблуждений, о справедливости, о культе истинном и счастливой жизни. Он стремился склонить образованных язычников к христианству, опровергая политеизм и доказывая, что разум легко

согласуется с христианской верой. Вольтер высмеял «рапсодии» Лактанция, поверхностность и невежество которых бросаются в глаза. К этому можно было бы до­бавить, что мораль Лактанция ценна своей утончен­ностью, что ему принадлежит заслуга анализа возмож­ностей, открываемых христианством душе человека. Стиль этого незадачливого последователя Цицерона не блистал ни простотой, ни выразительностью.

Что касается поэзии, то фактически она не суще­ствовала. Некоторые критики пытались отнести к III или к IV веку творчество Коммодиана, но более ве­роятно, что он жил в V веке. Многие африканцы воспе­вали своих мертвых в стихах, в которых чередование краткости и долготы уступило место системе, основан­ной на тоническом ударении. Это пристрастие к поэзии, если не к метрике, отображало стремление народа раз­бить классические формы и достигнуть упрощенного стихосложения, необходимость которого почувствует святой Августин.

Организация церкви. В период, когда гонения Дио­клетиана вызвали донатистский раскол, впоследствии раздиравший Африку, усилившаяся церковь приобрела значительный авторитет среди христиан. Ее организа­ционная структура сложилась окончательно к IV веку. В то время существовало шесть церковных провинций, соответствовавших шести гражданским провинциям вре­мен Константина, хотя их границы не всегда в точно­сти совпадали.

Цезарейская Мавритания, где христианство шло по следам римского проникновения вдоль побережья и двух военных линий, только в 393 году стала независи­мой от Нумидии. Что касается Тингитаны, то хотя она административно входила в диоцез Испании, в рели­гиозном отношении по-прежнему объединялась с Це­зарейской Мавританией.

За исключением Карфагена, нигде в Африке не было архиепископа, власть которого распространялась бы на других епископов провинции. Там, как правило, был из­бираемый старшина епископов, имевший звание при­маса. Но над всей Африкой контроль осуществлял епи­скоп карфагенский.

Христианская архитектура. Деятельность церкви нашла свое отражение в созданных ею памятниках ар­хитектуры. Правда, иногда для христианского богослу­жения использовались языческие базилики, например в Мадавре или Типасе, но, как правило, предпочита­лись новые постройки. Как только восстановились мирные отношения между церковью и государством, повсюду выросло множество базилик, часовен, баптисте­риев ¹ и memoriae martyrum, где хранились мощи муче­ников. Строительство, скорее поспешное, чем тщатель­ное, велось в городах, за пределами городских стен и даже в имениях, где рядом с виллами воздвигались мо- 'лельни.

Эти постройки обнаруживают удивительное сход­ство с соответствующими памятниками Сирии и Египта. Круглые очертания и купольные перекрытия не встре­чаются в этих зданиях, которые представляли собой окруженную портиками прямоугольную базилику, ча­сто без открытого сверху помещения (atrium). Базилика предварялась крытым вестибюлем или, по примеру си­рийских храмов, открытой папертью с двумя башнями по бокам, как, например, в Морсотте.

Внутри помещение разделялось на многочисленные нефы колоннами, квадратными столбами, а иногда даже, как принято в Малой Азии, столбами со встроен­ными в ни_х колоннами. Подпорки соединялись между собой не антаблементами, а аркадами. Перекрытие обычно строили из балок и стропил, но воздвигались уже и сводчатые церкви. Форма апсид, ризницы, нахо­дившейся по бокам апсиды, отсутствие поперечного нефа, трех- и четырехлистные в плане часовни, возвышав­шиеся над могилами святых, пяты, поддерживавшие аркады кафедр, и колонки, установленные на их пе­реднем выступе, — все это свидетельствует об отличии от римской архитектуры и о сходстве с памятниками восточной архитектуры.

К церквам обычно примыкали обширные пристройки: портики, часовни, баптистерии. И в них, и в главном здании капители, столбы, карнизы и консоли, тимпаны

¹ Баптистерий — особое помещение при церкви или специально построенное здание с водным бассейном, в котором совершалось крещение. — Прим. ред.

271

дверей были украшены скульптурой. Но главный эле- мент украшения составляла мозаика, которой часто вы­кладывали полы и надгробия могил.

Естественно, наибольшее количество церквей было сосредоточено в семи районах Карфагена, располагав­ших каждый своим клиром. В нем насчитывают около двадцати церквей, многие из которых найдены и рас­копаны. Базилика в Даму аль-Карите (близ холма Баб ар-Рих), от которой сохранился только фундамент, представляла собой здание внушительных размеров (65 X 45 ж), имевшее две апсиды. Большая апсида, разделенная на девять нефов, находилась в юго-восточ­ной части здания, а меньшая и более поздняя апсида и большой поперечный неф—в юго-западной. В перед­ней части находился полукруглый атриум, окруженный портиком, и к нему выходила фасадом трилистная в плане часовня, посвященная неизвестным мученикам. В юго-западной части большое помещение с несколь­кими нефами составляло баптистерий с шестиугольным бассейном. В 1907 году была изучена посвященная свя­тому Киприану базилика с семью нефами на холме Сэнт-Моник, в 1922 году — базилика с тремя нефами в Бир-аль-Книссии, близ Дуар аш-Шотта, в 1899 году — византийская базилика в Дуимэ с пятью нефами и, на­конец, на высотах Мсидфа еще одна церковь, возможно basilica raaiorum. где находились могилы Фелициты и Перпетуи. П. Деляттр нашел и восстановил надписи, в которых говорилось о мощах этих святых. Базилики Даму аль-Кариты и святого Киприана дали довольно много фрагментов надписей, а главное, там нашли мно­жество вещественных памятников христианства: сарко­фаги, барельефы, вазы и лампы.

За пределами Карфагена очень много базилик най­дено на территории Туниса. В Телепте (Фериана) их насчитывается семь, не считая нескольких часовен. Много церквей также в Аммедаре (Хайдра) и Суфетуле (Сбейтла). В Тубурбон Майусе (Хеншир Касба) свя­тилище Ваала и Танит было превращено в церковь. Нет необходимости перечислять все находки и откры­тия, ограничимся только самыми последними: Тугга (Дугга), Юнка (Юнга) и Мактарис (Мактар).

Многочисленные развалины базилик найдены архео­логами на территории Алжира. Наиболее достопримеча­

272

тельный из этих памятников — базилика в Тевесте (Те- бесса), состоявшая из церкви с тремя нефами длиною в 80 м, предварявшейся атриумом с одной стороны и часовней — с другой. Церковь стояла на возвышенном фундаменте, к которому вела величественная лестница в 14 ступеней. Пол, стены и своды внутри церкви ук­рашала мозаика, а в часовне — инкрустации из мра­мора и стеклянные кубы. Перед зданием проходила вымощенная плитами аллея, которая отделяла его от широкой площади. Различные постройки не совсем яс­ного для нас назначения дополняли ансамбль, обне­сенный укрепленной оградой. Во время недавних рас­копок под базиликой найдены подземелья, использо­вавшиеся для погребений, а может быть и культового назначения. Определить время постройки пока не пред­ставляется возможным, но уже нельзя согласиться с су­ществовавшей длительное время точкой зрения, будто эти развалины, являющиеся самыми красивыми, из остатков христианских построек в Северной Африке, принадлежат византийскому монастырю.

Из слов святого Августина нам известно, что в Гип- пон-Регии (Бон) находилось множество церковных зданий, в частности basilica maior, или базилика мира и церкви, посвященные епископу Леонтию, святому Тео- гену, восьми и двадцати мученикам, не говоря уже о церквах донатистов. Одна из этих базилик, еще не идентифицированная, недавно открыта археологами. Кроме того, множество часовен и молелен располага­лось за стенами города.

В Тамугади (Тимгад) нашли несколько церквей и два баптистерия; в Куикуле (Джемила) две базилики, часовню и баптистерий; в Типасе, помимо большой ба­зилики с девятью нефами и судебной базилики, превра­щенной в церковь, за стенами города в противополож­ных концах возвышались два святилища, окруженные множеством саркофагов. Одно из них было посвящено святому Сальсе, который принял мученичество при Константине согласно его «Passio», хотя, по мнению А. Грегуара, это не более, как плод народного¹ вообра­жения. Второе святилище епископ Александр посвятил iusti priores, то есть, очевидно, первым епископам го­рода, чьи могилы, по всей видимости, находятся в свя­тилище.

18 Ш.-Андре Жюльен                   273

Кроме этих крупных ансамблей, следует отметить некоторые отдельные здания. Одни из них представ­ляют собой интерес как памятники архитектуры и скульптуры, например базилика в Иомниуме (Тигзирт), другие, как монастырь в Айн-Тамде, могут служить источником для изучения древней архитектуры мона­стырей в Северной Африке. Раскопки непрерывно обна­руживают все новые церкви, а изыскания в Централь­ной Нумидии свидетельствуют, в частности, о большой плотности христианских построек как в городах, так и в небольших местечках, и даже в фортах лим, напри­мер в Бур аде.

Говоря о последних открытиях, следует остановиться на донатистских базиликах. Базилика в Ала Милиарии (Бениан) известна уже давно. Но к ней прибавились недавно открытые: в Айн-Горабе к юго-западу от Те- бессы, в Вегесале (Ксар аль-Кальб к востоку от Хен- шелы), а главное, базилика в Тимгаде, с которой свя­заны воспоминания о епископе Оптате, поскольку она была его кафедральным собором.

К сожалению, большинство памятников христиан­ской архитектуры Африки, как католических, так и до­натистских, с трудом поддается датированию. Их место в трехсотлетием периоде, отделяющем арабское завое­вание от царствования Константина, часто определяется на основании весьма неубедительных данных. Наиболее древней из христианских церквей, остатки которой были найдены и изучены до сего времени, является базилика в Кастеллум Тингитануме (Орлеанвиль), построенная в 324 году. Но сейчас от нее осталась только мозаика. Судя по часовне епископа Гонория, найденной в окре­стностях Сбейтлы, строительство церквей продолжа­лось еще накануне вторжения мусульман.

III.   Донатизм и социальное восстание

Манихейство. Хотя с начала IV века христианство в Африке получило широкое распространение и вся страна покрылась базиликами, оно постоянно ослабля­лось раздиравшими его расколами. Епископам прихо­дилось бороться и с монтанизмом, наиболее выдаю­щимся представителем которого был Тертуллиан, и с враждебными церквами Новата я Новациана. Тео-

274

софские и эклектические секты, в частности секта рас­пятого в 277 году перса Мани (манихейство), пропове­довавшего проникнутый аскетизмом дуализм, были опасны тем, что привлекали к себе верующих, тем бо­лее, что не заставляли их отказываться от соблюдения христианских праздников. С конца III века манихей- ская литература проникла в Берберию, несомненно че­рез Египет, а затем распространилась на латинском языке в Проконсульской провинции и Нумидии. Как из­вестно из возражений святого Августина, в Карфагене и Боне появились группы «избранных», комментировав­шие священные книги. После того как христианство восторжествовало, католики обращались к имперским чиновникам за помощью в борьбе против этой секты.

Компромиссы христиан. Опасность угрожала церкви и с другой стороны. Чем больше увеличивалась чис­ленность христиан, тем меньше твердости оставалось в их вере. Языческие привычки были слишком сильны, чтобы не давать о себе знать и после принятия хри­стианства; неофиты были не в состоянии порвать с давно установившимися в обществе связями. Фактически хри­стиане все больше входили в соглашение с языческим миром. Африка знала христианских фламинов и, хотя их религиозные функции изменились, сан их не мог не напоминать о языческих обрядах. Верующие отнюдь не уклонялись от присутствия на официальных пир­шествах, устраивавшихся в храмах после жертвоприно­шений. Они применяли древние обряды к своему новому культу, предлагая душам мучеников мясо и вино. Наконец, благодаря их изобретательности появи­лось множество мощей весьма сомнительного происхо­ждения.

До нашествия вандалов Магриб фактически не стра­дал от арианского раскола, раздиравшего остальную империю, ибо берберы, увлеченные дисциплинарными вопросами, мало интересовались теологическими спо­рами между сторонниками Ария, который отрицал под­линно божественную природу и вечность Слова, и их противниками. Зато Магриб стал ареной почти исклю­чительно африканского раскола — донатизма, который надвое расколол церковь, противостоял репрессиям и разжег революционный пыл пролетариата.

18*

275

Донатизм. Его возникновение. Непосредственной при­чиной конфликта послужил, как и во времена святого Киприана, вопрос о lapsi. Гонения Диоклетиана поро­дили большее число отступников, чем гонения Деция. Толпа упрекала епископа карфагенского Мензурия в том, что, стараясь избежать мученичества, он прибег к уловкам, недостойным главы церкви, и даже отдал свщценное писание. Нумидийское духовенство относи­лось к высшему духовенству Карфагена с неприязнью и солидаризировалось с народом. Трусливости церков­ных сановников оно противопоставляло твердость аби- тинских мучеников, которые через голову уклоняв­шегося от своих обязанностей епископа своею властью отлучали отступников от церкви. Абитинцы были про­стыми людьми; их теологические требования не полу­чили признания со стороны церкви, но отлучение, кото­рому они вопреки церковной иерархии подвергали всех, кто выступал «вкупе с предателями», вызывало энту­зиазм, особенно в Нумидии, и приобрело характер не только религиозного, но и социального протеста.

После смерти Мензурия на его место был избран один из самых ненавистных деятелей, архидьякон Це- цилиан, которого обвиняли в том, что он кнутом разго­нял манифестацию перед тюрьмой абитинских мучеников и морил голодом находившихся в заточении испо­ведников. Вскоре после избрания Цецилиан был по­священ в сан тремя соседними епископами, также не пользовавшимися ни уважением, ни любовью. Это вы­звало протест нумидийцев, и собор, собравшийся в Кар­фагене под главенством примаса Нумидии, отменил избрание и посвящение в сан. Цецилиан, однако, отка­зался отречься, и его противники, вр главе с выдаю­щимся вождем Донатом Великим, объединились в пар­тию Доната (pars Donati) или донатизм (donatismus), быстро привлекший к себе многочисленных сторон­ников.

Когда после Миланского эдикта, прекращавшего го­нения (313 год), принявший христианство Константин был вынужден высказаться по поводу конфликта, он принял сторону Цецилиана против раскольников. Ре­шения церковных соборов и проконсула совпадали по всем статьям. Избрание Цецилиана и посвящение в сан были санкционированы как абсолютно правомер­

276

ные, невинность одного из тех, кто его посвящал в сан, была полностью доказана, а донатисты были объяв­лены императором вне закона. Таким образом сло­жился неизбежный союз между светской властью и официальной церковью. Нельзя было бороться против церкви, не борясь одновременно против правительства и наоборот; поэтому прибытие в Африку посланных Константином членов комиссии по расследованию вы­звало мятежи. Позиция, занятая государством, способ­ствовала широкому распространению донатизма.

Церковь-победительница очень скоро превратилась в церковь-гонительницу. Католики и государственные власти с помощью войск изгоняли донатистов из бази­лик и многие из них пали при этом жертвами массовых избиений. После пятилетних гонений Константину на­доела навязанная ему роль, он призвал католическое духовенство к умеренности и издал эдикт о терпимости.

Циркумцеллионы. Репрессии вызвали настоящую ре­волюцию пролетариата. Параллельно донатизму и по­началу без всякого официального контакта с ним раз­вивалось чисто социальное движение циркумцеллионов (circum cellas — те, кто бродит вокруг риг). Основной причиной его послужила страшная нищета сельскохо­зяйственного пролетариата, которого почти не коснулась римская цивилизация. Империя отдала его на милость римской и романизированной аристократии, заботив­шейся только о том, чтобы заставить его трудиться в поте лица своего. Между крестьянами и землевла­дельцами не было ничего общего; напротив, культура, язык, религия — все разъединяло их.

Сельский пролетариат, главным образом Нумидии, воспользовался борьбой между католиками и донати- стами, чтобы создать отряды, терроризировавшие зем­левладельцев. П. Монсо, который при всей своей эру­диции не понимает глубокого социального значения этого восстания, огульно характеризует циркумцеллио­нов, как «банды оборванцев, недовольных и авантюри­стов всякого рода, туземцев, бежавших из своих пле­мен, разорившихся колонистов, неимущих крестьян, беглых рабов». Он, видимо, не сомневается, что можно поставить знак равенства между профессиональным грабителем или карманным вором и бездомным бродя­

277

гой — этим неизбежным продуктом экономической нищеты.

Циркумцеллионы, конечно, были далеко не свя­тыми, и письменные источники дают нам немало сви­детельств различных бесчинств, совершенных ими. Но нет уверенности и в том, что эти источники являются неоспоримым отображением истины и справедливости. Ш. Сомань убедительно показал, что циркумцеллионы были не только бездомными бродягами, но и состав­ляли особую категорию сельскохозяйственных рабочих. И безусловно, не все они заслуживают презрения, ко­торое иногда проявляется по отношению к ним.

Циркумцеллионы выступали поборниками справед­ливости. «Они ненавидят господ и богачей, — писал один из их недругов, — и когда встречают господина, едущего в экипаже в окружении пеших рабов, то за­ставляют его сойти и бежать рядом, а рабов усаживают в экипаж. Они похваляются тем, что пришли восстано­вить равенство на земле, и призывают рабов к сво­боде».

Хотя это восстание сопровождалось мистическими кризисами и самоубийствами, оно представляло собой, как хорошо понимал Э.-Ф. Готье, «социальную револю­цию», «классовую борьбу» и «в то же время массовое возмущение против империи и всего латинского мира», который, как неоднократно убеждались эксплуатируе­мые, неизменно находился на стороне эксплуататоров. Неудивительно поэтому, что движение встретило оди­наково отрицательное отношение со стороны как като­лических, так и донатистских епископов. И те, и дру­гие пришли к единодушному решению просить госу­дарственные власти восстановить порядок. Комит Аф­рики удовлетворил их просьбу, перебив армию циркум- целлионов. Донатистский собор даже запретил хоронить жертвы в базиликах.

Совсем иную позицию занимал народ и низшее ду­ховенство. Повстанцев, павших от руки солдат, чтили как мучеников и, вопреки запрету епископов, священники принимали их тела в дом господний. Поле боя стало местом паломничества, священным кладбищем муче­ников восстания (около 340 года). Такой же славой, несомненно, пользовалась и memoria мученика Мар- кула в Вегесале (Ксар аль-Кальб).

278

Констант и эдикт об объединении. Император Кон­стант, которому достался диоцез Африки, решил поло­жить конец социальным волнениям и религиозному рас­колу. С этой целью он направил в Африку комиссию с двоякого рода задачей: произвести подсчет бедных и распределить между ними милостыню, а также восста­новить религиозное единство. Комиссары раздавали деньги членам общин и подкупали руководителей. До­нат был вынужден принять меры против коррупции, за­претив верующим принимать помощь, и попытка Кон­станта окончилась неудачей.

Желая все-таки прекратить раскол, император решил прибегнуть к исключительным мерам. Он издал эдикт «об объединении» или «о единстве», в котором прика­зал обеим враждующим церквам слиться, а донатист- ские базилики конфисковать и передать католикам. Операция проводилась с большой жестокостью. Против циркумцеллионов были высланы войска, которые после столкновения под Багаи вошли в город и перебили его жителей. Донатисты были вынуждены отступить перед силой. При приближении войск города пустели; иногда завязывались кровопролитные сражения. Естественно, что очень скоро в раскольнической Нумидии был вос­становлен порядок. Но он был достигнут с помощью таких жестоких репрессий, что католики не решались защищать этих «мастеров по единству», которые — как это признает П. Монсо — «оставили по себе в Африке славу зловещих палачей».

Союз церкви и государства. Устранив противников с помощью массовых избиений, изгнаний или насилия, африканская церковь могла на протяжении пятнадцати лет наслаждаться победой (348—362 годы). Она все теснее объединялась с государством по причинам, кото­рые с большой проницательностью были вскрыты Ре­наном: «Власть тянется к власти. Люди, настроенные столь консервативно, как епископы, должны были ис­пытывать непреодолимое искушение примириться с го­сударственной властью, которая, как они могли убе­диться, чаще всего действует ко благу... Ненависть между христианством и империей равносильна нена­висти людей, которые в один прекрасный день должны полюбить друг друга».

279

Церковь в ожидании «царства» не подготовилась к трудностям гражданской и политической жизни. Она понимала, что без помощи светской власти ей не по си­лам одержать победу над еретиками и раскольниками, и ощущала даже в своем лоне давление со стороны пролетариата, угрожавшее ее иерархической и автори­тарной организации. Еще отцы Антиохийского собора обратились к солнцепоклоннику императору Аврелиану с просьбой покарать отлученного от церкви епископа. Тем более, когда государство стало христианским, ка­толики, не колеблясь, прибегали к его помощи. И Маг­риб в этом отношении не составлял исключения. Кроме периода правления Юлиана (361—363 годы), высшее африканское духовенство, начиная с Константа (337— —350 годы) в его борьбе против донатизма, неизменно поддерживалось полицейской властью.

Союз циркумцеллионов и донатистов. Реакцией на этот союз церкви и государства было сближение между циркумцеллионами и донатистами. До 347 года эти движения были независимы друг от друга и даже враж­дебны. Конечно, все симпатии сельских священников, особенно в Нумидии, находились на стороне циркумцел­лионов, но их действия не могли побороть враждеб­ность высшего духовенства. Сотрудничество между циркумцеллионами и донатистами носило только мест­ный и случайный характер. Правда, Оптат Милеви- танский в связи с резней в Багаи (Ксар-Багаи) утверж­дает противоположное, но, как указывает О. Ванье, он был настолько заинтересован в искажении истины, что на его свидетельства нельзя полностью пола­гаться.

Багайская резня и «подвиги» «мастеров по един­ству» породили чувства солидарности, которые с тех пор неоднократно проявлялись. Пролетарии и расколь­ники объединились против коалиции империи и офи­циальной церкви. Еще Донат высокомерно ответил од­ному из посланцев Константа: «Что общего у императора с церковью?» Донатисты убедились, что они солидарны с империей не больше, чем сельский пролетариат. Рас­кол был как будто преодолен, восстание подавлено, но нужен был только повод, чтобы оно вспыхнуло с удвоенной силой.

280

Донат и Пармениан. В 355 году донатизм потерял своего основателя — Доната. На протяжении сорока лет этот грозный боец вел непрерывную борьбу. Быстрое распространение донатизма в значительной мере явля­лось его заслугой. Он обладал всеми необходимыми ка­чествами вождя. Неподкупный организатор, последова­тельный теоретик, страстный оратор и писатель, умев­ший увлечь людей, требовательный как к себе, так и к другим, гордый и непримиримый, он мог, по призна­нию своего нумидийского противника Оптата Милеви- танского, предъявлять своим епископам «невероятные требования», ибо они чтили его, «как бога».

Преемник его Пармениан не был африканцем по происхождению, но Карфаген стал его второй родиной. Это был способный человек, активный пропагандист, грозный полемист и красноречивый оратор. Его беспри­страстность и честность внушали уважение даже вра­гам. Он сумел как нельзя лучше использовать эдикт императора Юлиана, который из равного презрения к католикам и еретикам провозгласил свободу куль­тов, и не колеблясь, разрешил христианам, как это показал Л. Лески при изучении муниципального аль­бома ¹ Тимгада, — вернуться к обычной жизни на об­щих основаниях. Возвращение изгнанников вновь раз­дуло пламя гражданской войны. Циркумцеллионы, возглавляемые своими епископами, громили церкви, из­девались над клириками и убивали верующих. Сколько бы церковный собор раскольников ни старался отмеже­ваться от насилий, наличие связи между восставшими крестьянами и донатистскими священниками более не вызывало сомнений.

Двадцать месяцев спустя смерть Юлиана (363 год) вызвала новый поворот и новые санкции. Борьба уже не ограничивалась столкновениями вокруг церквей и переросла в войну памфлетов. Именно в это время Оптат Милевитанский выступил с крупной работой, на­правленной против трактатов Пармениана.

¹ Альбомом у древних римлян называлась выставлявшаяся в публичных местах белая доска, на которую черными буквами нано­сили эдикты, списки сенаторов, судей, духовных лиц, коллегий и кор­пораций. В христианской церкви альбомами назывались списки духовных лиц. — Прим. перев.

281

Восстание Фирма. Непрерывные смуты, потрясав­шие Африку, вынудили императоров усилить военную оккупацию. Однако разложение кадров исключало воз­можность каких-либо решительных действий. Убеди­тельным примером этого послужила Триполитания. В 364 году ее порты оказались под угрозой нападения племен. Жители Лептиса обратились за помощью к ко- миту Африки Роману, который обусловил свое вме­шательство получением четырех тысяч верблюдов. Не получив их, он воздержался от оказания помощи. Импе­ратор направил в Африку комиссию для расследования, но Роман подкупил ее. Нападавшие смогли беспрепят­ственно грабить и убивать мирное население (365— 366 годы). Города Берберии не могли более полагаться на защиту римского государства, прогнившего до са­мого основания.

Подозрительное вмешательство комита в раздоры из-за престолонаследия, разгоревшиеся между сы­новьями князя Западной Кабилии, вызвало восста­ние. Устав посылать императору жалобы, которые до него все равно не доходили, один из наследников — Фирм, по словам Аммиана Марцеллина, «восстал про­тив императора и присоединился к разбойникам и ере­тикам», то есть к циркумцеллионам и раскольникам, составлявшим большую часть населения Мавритании. То обстоятельство, что во главе восстания стоял бер­берский князь, подчеркивало его национальный харак­тер. Фирм быстро овладел Цезареей (Шершель) и Ико- сиумом (Алжир), но был вынужден остановиться пе­ред Типасой. Впоследствии утверждали, что город был спасен благодаря вмешательству святого Сальсы, ре­бенка, принявшего мученичество при Константине за то, что он сбросил в море бронзового дракона, кото­рому поклонялись язычники. Напрасно взывал к нему Фирм, который был христианином и к тому же, несом­ненно, донатистом; при выходе из святилища он, по преданию, упал, и это послужило роковым предзнаме­нованием.

Вскоре после этого в Игильгили (Джиджелли) вы­садился лучший римский полководец того времени, на­чальник кавалерии Феодосий (373 год). Фирм тотчас запросил аман, Феодосий согласился, но тем не менее начал военные действия. На протяжении трех лет он

282

вел ожесточенные бои против коалиции племен. Кон­чилось, как всегда, подкупом вождей. Один из них со­брался было выдать Фирма, но последний, узнав об этом, удавился. Верблюд принес к ногам римского пол­ководца останки опасного врага, со смертью которого прекратилось восстание (375 год).

Репрессии против донатистов возобновились с удвоен­ной силой. К ним уже относились не только как к ра­скольникам, но и как к мятежным сообщникам Фирма. Ряд эдиктов запретил второе крещение — основной об­ряд донатистского культа, и предписал конфисковывать дома и земельные участки, где происходили запрещен­ные собрания. Император Феодосий, сын начальника кавалерии, решил разорить еретиков, — а к донатистам начали относиться именно как к еретикам, — обложив их клириков непомерным штрафом в десять золотых ливров (392 год). Эти меры способствовали такому уси­лению пропаганды донатистов, что католики уже не ре­шались ей противодействовать. Накануне появления на сцене Августина Берберия была на пути к полному при­нятию донатизма.

IV.    Торжество церкви. Святой Августин.

Юность и принятие христианства. Августин родился в Тагасте (Сук-Ахрас), в Нумидии, стране, где востор­жествовало раскольничество (354 год). Отец его, языч­ник, славился своей веротерпимостью, а мать, святая Моника, была рьяной христианкой и оказала на сына большое влияние. Августин получил солидное образова­ние сначала в Тагасте, затем в Мадавре и, наконец, в Карфагене, где в течение пяти лет занимался ритори­кой. В Карфагене он вел весьма свободный образ жизни, и в восемнадцать лет обзавелся любовницей, которую страстно любил и от которой имел сына. В «Исповеди» она выведена под именем «матери Адеодата». Он, од­нако, расстался с ней по настоянию матери, которая в данном отношении проявила себя скорее провинциаль­ной мещанкой, чем христианкой, и желала для своего сына более подходящего брака. Позже Августин с го­речью вспоминал о распутстве своих юных лет, но про­должал страдать от упорно преследовавших его чув­ственных видений. Может быть, именно эта одержи-

283

мость, охватывавшая по ночам его плоть, помогла ему убедиться в непрочности воли человеческой и в острой необходимости благодати. Некоторые были даже склон­ны именно в этом усматривать ключ к его «Исповеди».

Благодаря своим способностям он сделал блестящую карьеру грамматика, приведшую его в Рим, а впослед­ствии в Милан (383—384 годы). Десять лет спустя из­мученная душа Августина заставила обратиться его к манихейству. Пресытившись им, он впал в «пробаби­лизм».                        »

Но сомнение не могло удовлетворить этого афри­канца и он с пылом отдался неоплатонизму, метафизика которого привела его к христианству. Находясь в от­шельничестве в Кассикиакии, близ Милана, Августин пережил острый кризис, который и побудил его подчи­ниться власти церкви. Влияние матери и пример милан­ского епископа Амвросия, несомненно, способствовали его обращению. Оно, быть может, вовсе и не носило того драматического характера, который он придает ему в «Исповеди». В «Диалогах», написанных три месяца спустя после кризиса в саду Кассикиакия, ощущается не беспокойство, а только стремление с помощью усилий человеческого разума, вопреки сомнениям скептиков, по­стигнуть истину. Теологические воззрения Августина не отличались высокой требовательностью, и можно пред­положить, что ко времени крещения, 24 апреля 387 года, он оставался еще христианствующим неоплатоником.

Августин вскоре возвратился в Африку и три года провел в отшельничестве в Тагасте. После смерти ма­тери и сына душа его была посвящена только богу. В конце 391 года население Гиппона неожиданно из­брало его священником. В скором времени он стал со­ветником и другом епископа карфагенского Аврелия, а затем епископом Гиппона (395 год). С тех пор история христианской Африки переплетается с жизнью Авгу­стина, по крайней мере в нашем представлении.

Августин и Примиан. Августин обладал исключи­тельными качествами: душой страстной и утонченной, волей и темпераментом вождя, которые он поставил на службу церкви, ловкостью дипломата и острым глазом организатора. Благодаря своему интеллекту, поражаю­щему своим многообразием, Августин стал выдающимся

284

оратором и писателем. Никогда до этого христианство не имело столь богато одаренного поборника. Это очень скоро ощутили на себе раскольники и еретики.

По странной случайности донатизм мог противопо­ставить Августину только ничем не примечательного преемника Пармениана — Примиана, который не смог сохранить единство секты. После Гиппонского собора (393 год) Августин воспользовался разногласиями в стане противника, чтобы энергично перейти в наступ­ление. Донатисты и циркумцеллионы еще сохраняли в то время свои позиции в Нумидии и Мавритании. Ре­лигиозные споры нередко переходили в потасовки. Над­пись, найденная около Тиарета, прославляет мученика донатиста, погибшего, несомненно, в одной из схваток. Перейти к репрессиям католикам мешали нескончаемые смуты, которые лишь с трудом подавлялись римскими властями. Новое восстание туземцев дало донатистам возможность снова продемонстрировать свою ненависть к имперской власти.

Гильдонская война. В вознаграждение за эффектив­ную помощь начальнику кавалерии Феодосию и предан­ность Риму Гильдон, брат Фирма, был назначен коми- том Африки (около 386 года). Военачальнику провин­ции нелегко было забыть, что он происходит из местных князей. Двенадцать лет хранил он верность Риму, но в трудную минуту отказался прийти на помощь импе­ратору Феодосию в борьбе против претендента (393год). Когда Феодосий умер, и империя была разделена на две части, Гильдон порвал с императором Западной Римской империи Гонорием и передал диоцез Африки в подчинение императору Восточной Римской империи Аркадию, который находился так далеко от Африки, что фактически был не в состоянии ее контролировать (395 год). К мятежу Гильдона склонял praepositus sacri eubiculi¹ Аркадия, евнух Ефтропий, являвшийся самым важным лицом при константинопольском дворе. В ру­ках у Гильдона были сильные козыри: он мог заставить голодать Рим и Италию, прекратив поставку анноны. Осенью 396 года он восстал и прекратил отгружать продовольствие. Фактический руководитель Западной

¹ Начальник святых опочивален (лат.). — Прим. перев.

империи magister militum (начальник армии) вандал Стилихон вышел из тяжелого положения, реквизировав хлеб Галлии и Испании, а затем заставил сенат объявить Гильдона врагом государства. Рим строил свою поли­тику на распрях между туземными вождями. Когда-то Гильдон подсказал Феодосию тактику борьбы против своего брата Фирма; на этот раз бербер Масцезель взял на себя командование войсками, посланными про­тив Гильдона. Масцезель без труда одержал победу при Аммедаре (Хайдра). Вожди племен, несомненно подкупленные, в разгар сражения бежали с поля боя. Спастись бегством по морю Гильдону не удалось. Трудно сказать, был ли он казнен или кончил самоубий­ством. Конфискация его имущества дала казне такие богатства, что для заведования ими пришлось создать специальную административную должность (comes pat­rimonii gildoniaci).

Триумфальный прием, оказанный Масцезелю по его возвращении в Италию, не мог не отодвинуть в тень Стилихона. Мавританский вождь вскоре умер от несча­стного случая, который, может быть, и не был случай­ным. Славу его постарались умалить. Официальная версия была изложена поэтом Клавдианом. В книге «ГильдонскаЯ война» («De bello gildonico») он описы­вает перспективы голода, устрашавшего Рим, появление в небесах Африки, утверждавшей, что она предпочитает погибнуть в волнах Нептуна, чем подчиниться Гильдону, явление царствующим императорам Феодосия и его отца, ставших богами, их упреки Аркадию и советы Гонорию и, наконец, военные приготовления. Масцезель упоми­нается только один раз, когда Стилихон заявляет, что недостойно Гонория брать на себя командование вой­сками против мятежника. Клавдиан был вынужден от­казаться от намерения написать вторую книгу своей поэмы, так как в ней было бы трудно умолчать об успе­хах Масцезеля. Поражение Гильдона имело свои по­следствия не только в Африке. Оно послужило для Сти­лихона толчком к захвату Иллирии с целью распро­странения своего влияния на Восточную империю.

Репрессии. Суровые репрессии, которым подверглись сторонники Гильдона, обрушились также и на донати- стов. Один из них, непримиримый епископ тамугадский

Оптат, являвшийся советником мавританского вождя и душой сопротивления, умер в тюрьме и почитался как мученик. Землевладельцы оказывали давление на своих крестьян, чтобы возвратить их в лоно католицизма. «В этой стране латифундий, — писал П. Монсо, — цер­ковной пропаганде энергично помогали крупные земле­владельцы, сами добивавшиеся обращения своих коло­нов и восстановления религиозного единства в своих нумидийских поместьях». Трудно подыскать более сдер­жанные выражения для характеристики принуждения, которому подвергались крестьяне с целью возвращения их в лоно церкви. Католицизм оставался для господ гарантией повиновения сельскохозяйственного пролета­риата.

Церковь в свою очередь возобновила активную про­паганду. Августин склонял ее к уступкам, щедро расто­чал свой талант в спорах, созывал соборы, которым диктовал решения, засыпал власти разоблачениями дей­ствий раскольников и доносами на них и подготавливал непосредственное вмешательство светской власти в кон­фликт. По требованию карфагенского собора император приравнял донатизм к ереси и объявил его вне закона (12 февраля 405 года). В результате официальные репрессии, усугублявшиеся личной местью, безжалостно обрушились на раскольников. Католические епископы не считали для себя зазорным доносить на своих про­тивников в полицию. По примеру Феста, заслужившего похвалу Августина, землевладельцы Нумидии удвоили свое рвение. При таких обстоятельствах «обращенным не было числа; целые города порывали с расколом»; и даже многие циркумцеллионы вставали на праведный путь. Точно таким же способом Людовик XIV добился обращения несчетного множества людей с помощью драгонад *. Но в Нумидии раскольники сопротивлялись репрессиям, принявшим настолько ожесточенный ха­рактер, что Августин был вынужден сообщить прокон­сулу об эксцессах. В ответ на репрессии циркумцелли­оны отказывались повиноваться донатистским еписко­пам, отрекавшимся от них, и вновь стали грабить

¹ Драгонады — жестокие военные экзекуции, устроенные Людо­виком XIV над французскими протестантами. — Прим. перев.

287

латифундии. Таким образом, суровые санкции вызвали усиление социального восстания.

Карфагенский собор. Внезапно, по неизвестным при­чинам, император провозгласил свободу всех культов (410 год). Но многочисленные протесты церкви заста­вили его отменить декрет о терпимости и пригрозить ере­тикам смертной казнью или изгнанием. Церковь, од­нако, не довольствовалась осуждением своих противни­ков, а стремилась вызвать среди них замешательство. С этой целью был созван всеобщий собор для восстанов­ления единства. У еретиков было не больше надежд на торжество их точки зрения, чем у Лютера накануне Вормского сейма, но тем не менее они решили принять участие в Карфагенском соборе (411 год). Вместо кон­ференции они оказались на настоящем судилище, воз­главлявшемся проконсулом Марцеллином. Это был из­вестный католик, которого донатисты обвиняли во взя- -точничестве. Как ни старались донатисты использовать всякого рода процедурные и обструкционистские уловки, чтобы отложить приговор, они были все же осуждены, сначала имперским комиссаром, а затем Гонорием. Кон­ституция 30 января 412 года предписывала раскольни­кам вернуться в лоно церкви под угрозой конфискации имущества, телесных наказаний и ссылки.

Наместники и специальные комиссары тотчас при­нялись за дело, неукоснительно выполняя предписания императора. Все донатистские базилики были конфиско­ваны в пользу католиков. Насилие достигло таких раз­меров, что многие раскольники были доведены до само­убийства. «Считалось признаком хорошего тона,— с юмо­ром констатирует П. Монсо, — сжигать себя живым в обществе друзей, и епископы подавали в этом при­мер». Еще более изысканным тоном, несомненно, счита­лось доводить раскольников до самоубийства. Репрес­сии вызвали террористическую реакцию. Участились по­кушения на отдельных лиц, поджоги церквей, стычки, убийства клириков, совершаемые циркумцеллионами. Власти отвечали изданием все более и более суровых указов. Так одно насилие порождало другое, создавая заколдованный круг.

Церковь не преминула воспользоваться репрессиями для усиления своей пропаганды, популяризации «Ак­

тов» Карфагенского собора и осуждения схизматиков. 'Она добилась множества новых обращений, но чего стоит отступничество, достигнутое с помощью страха? «Несмотря на поддержку государственных властей, — признает П. Монсо, — католической церкви не удалось вытравить раскол в некоторых районах Нумидии и Мавритании». В 422 году в Ала Милиарии (Бениан) умерли, так и не покаявшись, донатистский епископ Не- мессан, в течение восемнадцати лет занимавший эту ка­федру, и его сестра благочестивая Юлия Гелиола. И впоследствии, по крайней мере вплоть до 446 года, не раскаявшись, умирали многие другие видные дона- тисты, являя собой пример устойчивости раскольниче­ских общин, существовавших до конца VI века. Благо­даря Августину католики вышли из этой борьбы победителями. Но это единство было чисто внешним. В глубине народа кипела глухая ненависть против им­перии, официальной церкви и земельной аристократии, объединившихся для подавления раскола. Эта чуждая жалости ненависть вырвалась наружу в тот самый день, когда эта триединая сила рухнула под ударами вандалов.

Донатистская литература. Полемика между донати- стами и католиками породила с обеих сторон огромную литературу, ставшую нам известной благодаря глубо­кой эрудиции и превосходным и точным переводам П. Монсо. Как это ни странно, на протяжении полувека (313—366 годы) католики не отвечали на атаки своих противников, очевидно, потому, что надеялись с по­мощью государства быстро подавить раскол. Только при Юлиане на сцену выступил Оптат Милевитанский, и лишь Августин окончательно утвердил за христиан­ской полемической литературой ее славу и престиж.

Первым крупным донатистским теоретиком был ос­нователь этого течения — Донат, главная работа кото­рого о святом духе, не дошедшая до нас, отдавала, по словам святого Иеронима, арианством, но почиталась за священную книгу («Liber de Spiritu Sancto»). Твор­чество Пармениана известно нам только из опроверже­ний Оптата Милевитанского и Августина. Он написал большую апологию в пяти книгах и сборник псалмов, разжигавших благочестие верующих и вызывавших воз­ражение со стороны отколовшегося от секты донатиста

19 Ш.-Андре Жюльен                                     289

Тикония. Этот Тиконий не подходил для неприми­римой донатистской среды, где он хотел оставаться ни­чем не связанным и говорить откровенно и напрямик. Он не остановился перед тем, чтобы по нескольким во­просам противопоставить свою точку зрения концепции секты («De bello intestino, Expositiones diversarum cau- sarum»). В оппозиционной партии такие люди опасны, так как сеют сомнение и подрывают ее деятельность. Именно поэтому святой Августин выступил с похвалой в адрес Тикония, Пармениан подверг его критике, а секта исключила из своих рядов. Оставшись вне церкви, но будучи образованным и остроумным теологом, Тико­ний опубликовал комментарий к Апокалипсису, полу­чивший большую известность, а главное, руководства по объяснению и толкованию библейских текстов. В нем Тиконий, следуя новому методу, взялся за наиболее спорные места библии, эти основы основ, которых до него никто не решался коснуться, и нашел в них пищу для творческого истолкования. Святой Августин востор­гался утонченным трактатом Тикония и использовал в своих целях это глубокое произведение библейской герменевтики («Liber regularum»).

В качестве одного из ораторов донатистской секты на Карфагенском соборе выступил Годенций из Та- мугади, человек железной воли, которому в 420 году удалось помешать конфискации базилики благодаря тому, что он угрожал заживо сжечь себя вместе с ней. После этого случая он вступил в письменную полемику со святым Августином. Но самой выдающейся лично­стью среди участников собора был Петилиан из Цирты, подлинный глава донатистской секты, прославившийся своим колким красноречием. Он выступал с бесчислен­ными речами и памфлетами, обращался с письмами к святому Августину и написал трактат о крещении.

Католическая литература. Оптат Милевитанский. До

Августина католическая церковь почти не выступала с критикой своих противников. Единственная значитель­ная работа принадлежала Оптату, епископу Милева, который в 366 году попытался опровергнуть Парме- ниана и доказать ложность донатизма («Libri contra Parmenianum donatistum»). В этой книге Оптат излагает историю раскола, подтверждая ее документами. Она

290

остается главным источником наших сведений о проис­хождении конфликта, хотя к приведенным в ней сведе­ниям следует относиться с осторожностью. Материалы Карфагенского собора показывают, что католицизм был представлен на нем талантливыми ораторами. Но все они меркнут рядом с блаженным Августином.

Августин полемист. Борясь с донатизмом, Августин произнес множество речей и написал большое число со­чинений. Прежде всего он дал точное определение сущ­ности церкви, а в целях преодоления сомнений масс ве­рующих разъяснил значение таинств. Чтобы придать своим положениям наибольшую популярность, он облек их в форму азбучного псалма («Psaimus abecedarius contra partem Donati»), который по числу слогов, це­зуре, рифме и ассонансу явился провозвестником роман­ской поэзии. Каждая строфа из двенадцати стихов за­канчивалась рефреном: Omnes qui gaudetis расе, modo verum iudicate, который звучит как восьмисложное дву­стишие. Свои возражения противникам Августин изло­жил в трактатах о крещении («De baptismo contra dona- tistas, De unico baptismo contra Petilianum»), об обра­щении донатистов, об их позиции после собора («Contra partem Donati post gesta») и о многих частных во­просах.

В процессе этой полемики блаженный Августин сформулировал страшный своими последствиями прин­цип «полезного террора», осуществляемого государст­венными властями и направленного к тому, чтобы вер­нуть еретиков в лоно ортодоксальной церкви и поме­шать слабым уклониться от этого. Отталкиваясь от изречения Христа: «Заставьте их войти» (compelle int- rare), он оправдывал насилие со стороны государства. К каким бы ухищрениям ни прибегали апологеты свя­того Августина, чтобы оправдать его позицию или пред­ставить ее в более выгодном свете, бесспорно, что силой своего авторитета и личным примером он поддержал практику, которая в будущем неизбежно приводила к избиению еретиков, имевшему своим следствием лишь еще более широкое распространение ереси. Такова часто бывает судьба идей, действие которых не всегда отвечает желаниям людей, их выдвинувших.

19*

291

Проблема благодати. Пелагианство и полупелагиан- ство. Донатизм был не единственной ересью, против ко­торой приходилось бороться Августину. Бретонский монах Пелагий выдвинул тезис, что человек может до­биться спасения собственными силами, без помощи благодати. Один из его учеников, распространявший эту доктрину, был осужден церковным собором в Карфа­гене, и епископ гиппонский выступил с опровержением его тезисов в нескольких трактатах об отпущении гре­хов («De peccatorum meritis et remissione»), о духе и букве («De spiritu et littera, ad Marcellinum»), о природе и благодати («De natura et gratia»), о человеческой справедливости («Ad episcopos Eutropium et Paulum de perfectione iustitiae hominis»), о божьей благодати и сво­боде воли («De gratia et libero arbitrio»), о предопреде­лении святых («De praedestinatione sanctorum liber ad Prosperum et Hilarium») и о даре твердости («De dono perseverantiae»).

В ходе этой полемики Августин в теологической форме выдвинул сделанные им на. основании личного опыта выводы о слабости человеческой натуры. Без по­мощи благодати человек не в силах сопротивляться не­прерывным искушениям жизни и преодолеть «лес, полный ловушек и опасностей». Понятно, что взгляды Пелагия потрясли не только разум, но и самые сокро­венные чувства Августина.

Пелагианство, осужденное папой, было оправдано его преемником. Африканские епископы отказались подчиниться этому решению и снова обратились к госу­дарству. Папе пришлось уступить, но в отместку он встал на сторону священников, навлекших на себя кри­тику со стороны епископа гиппонского или его учеников. В конце своей жизни Августин, борясь против возро­ждения ереси в более умеренной форме полупелагиан- ства, сделал упор на свое учение о благодати. Согласно этому учению, Всевышний избрал людей, которые будут спасены от последствий греха, и уже не может ни уве­личить, ни уменьшить их число. На эту небольшую гор­стку избранных снизойдет его благодать, и они получат указания, необходимые для спасения; все остальные обречены на вечные муки если не в результате своих прегрешений, то в силу первородного греха; дети же, не

292

получившие крещения, будут неминуемо обречены как обремененные грехом от рождения.

Борьба Августина против ересей. Августин оспари­вал, что есть какая-либо несправедливость в этой си­стеме непререкаемой логики, ибо, по его мнению, ни один человек не заслуживает благодати, и, отказываясь распространить ее, бог лишь 'подтверждает истину, что никто ее не достоин. Впрочем, он признавал, что могут существовать различные степени вечной кары.

Епископ гиппонский не щадил ни ересей, которые не прививались в Африке, ни языческих религий, ни иуда­изма. Именно к нему обратился его ученик Павел Орозий за помощью в борьбе против испанца Присцил- лиана, утверждавшего, что любой человек способен об­рести божественное вдохновение, особенно для истолко­вания священного писания, и оригенистов, веривших в предсуществование душ и во многих отношениях при­ближавшихся к арианам («Ad Orosium presbyterum con­tra Priscillianistas et Origenistas»).

До Августина арианство не получило в Берберии большого распространения. Из ,арианских сочинений нам известны только одно возражение, построенное на основе библейских текстов и приписываемое дьякону Макробию, и несколько трактатов жившего в Риме аф­риканца Мария Викторина, прозванного за его проис­хождение Афром. Епископ гиппонский впервые обратил внимание на арианство только в 418 году в связи с ано­нимной проповедью, против которой он выступил с опро­вержением («Contra sermonem Arianorum»). За два года до смерти он вступил в публичную полемику с епископом, принадлежавшим к арианской секте («Contra Maximinum»). Начиная с 398 года Августин в течение семнадцати лет работал над колоссальным трудом, в котором изложил ортодоксальное учение о о святой троице («De Trinitate»).

Августин слишком долго был в плену манихейства, чтобы не понимать исходившей от него опасности. В Аф­рике во главе этой секты стоял способный пропагандист епископ милевитанский Фауст, и в один прекрасный день святой Августин встретился в Гиппоне со своими бесцветными противниками. Возвратившись в Тагасту, Августин приложил все усилия, чтобы разоблачить ма- нихеев в публичных дискуссиях, в которых имел огром­

293

ный успех и в трудах об их нравах («De moribus eccle- siae catholicae et de moribus Manichaeorum»), о свободе воли («De Libero arbitrio»), об истинной религии («De vera religione»), о двух душах («De duabus animabus contra Manichaeos») и о природе добра («De natura boni»).

Творчество Августина. В оправдание христианства, которому его недруги тотчас после взятия Рима Алари- хом приписывали все неудачи и злоключения, Августин написал одну из своих самых значительных работ — «О граде божьем» («De civitate Dei»). В этом труде, разоблачая нападки на христиан и излагая свою фило­софию истории, Августин противопоставил суете земных городов, чья гибель не имеет большого значения, веч­ный град божий. Он не остановился перед тем, чтобы выразить свое сожаление о Риме, судьба которого была предрешена. Однако как бы суров он ни был в отноше­нии государства, он все же видел в нем необходимого защитника против анархии и призывал повиноваться ему, невзирая на его недостатки (pessimam etiarri ...flagitiosissimamque rempublicam). Августин, естест­венно, отдавал предпочтение христианскому государ­ству, поставившему свой меч на службу церкви в ее борьбе против ересей. Григорий VII обращался к Авгу­стину с просьбой поддержать его теократические наме­рения. В лаконичной форме Августин опровергал также нападки евреев («Contra Judaeos»). Будучи грозным полемистом, епископ гиппонский был в то же время ис­кусным экзегетом библии, до тонкостей разработавшим метод толкования священного писания («De doctrina Christiana»). Он написал комментарии к священным книгам и показал, что между евангелиями не сущест­вует коренных расхождений («De consensu Evangelista- rum») .

Подобно Тертуллиану и святому Киприану Авгу­стин давал пастве не только теологические наставле­ния, но и советы морального порядка. Так, из указания карфагенскому дьякону о том, как преподавать хри­стианское вероучение, родилось одно из основных его произведений («De cathechizandis rudibus»). Чтобы на­ставить в вере несведущих — в этом смысл заглавия, — следует выполнять свою задачу с любовью, уметь под-

294

бирать наиболее типичные примеры с таким расчетом, чтобы подвести слушателя к выводу, что «в писании все, вплоть до явления Христа, представляет собой вы­ражение того, что воплощено в Христе и в его церкви» (П. де Лабриоль); исходя из этого, следует превозно­сить подвиг во имя любви, каким является искупление, затем показать наставляемому на путь веры, что бог проявляет себя в его личном опыте, и, наконец, нари­совать перед ним перспективы воскрешения как воз­можное увенчание жизни христианина.

Кроме нескольких сот проповедей, до нас дошло, к сожалению, только 276 писем Августина, чрезвычайно ценных для истории религии и понимания психологии автора. Самое полное представление о нем можно со­ставить по его книге «Исповедь», проникнутой искрен­ностью, волнением и лиризмом, но не лишенной порой риторичности. Августин написал «Исповедь» в послед­ние годы IV века (несомненно, в конце 397 или в на­чале 398 года). Это далеко не первая автобиографиче­ская работа в мирской или духовной литературе Рима, но никто до Августина не создал столь пламенных и столь безыскусственных строк. Только Жан-Жак пошел дальше в 'признании своих недостатков. Но если жене­вец хотел показать себе подобным «человека во всей его наготе», то святой целил выше. Он смиренно созна-' вался в своем падении с целью показать, что человек, предоставленный собственным силам, не может осво­бодиться от греха. Все произведение проникнуто рели­гиозной экзальтацией, достигающей страшного напря­жения и действующей на нервы, что, впрочем, не мешало «Исповеди» на протяжении более пятнадцати веков пользоваться неизменным успехом.

Торжество церкви. Благодаря святому Августину церковь, особенно в Африке, приобрела неоспоримый престиж и авторитет. Она превратилась в настоящее государство в государстве. Благодаря исключительным прерогативам своих епископов, решениям соборов и автономной организации африканская церковь стала настолько могущественной, что не признавала автори­тета папы-императора в вопросах юрисдикции и дисцип­лины. И хотя церковь проповедовала божественное про­исхождение царской власти, ее посягательства на эту

295

власть возрастали с каждым днем и доходили до по­пыток отстранить ее от участия в выборах папы и в церковных соборах. Духовенство не облагалось муни­ципальными налогами, а церкви стали местами убе­жища.

Однако слишком быстрое торжество церкви над язы­чеством и пополнение ее огромной массой новообращен­ных привели к тому, что христианская элита отнюдь уже- не блистала высокими моральными качествами. Еретики и схизматики, насильно приобщенные к орто­доксии, не могли влить в нее новые силы, и многие из наиболее праведных христиан искали тогда уединения вдали от суетного мира. Так появился отшельнический аскетизм, затем монашество, введенное в Африке свя­тым Августином и получившее там быстрое распростра­нение.

В миру церковь помогала обездоленным, лишь бы они мирились с социальным неравенством и покорно сносили его. Она объявила рабство законным явлением, так как экономические потребности, и особенно широ­кое применение в хозяйстве физической силы человека, делали его отмену невозможной. В лучшем случае она пыталась сделать его более терпимым. Она занималась благотворительностью и раздавала в виде подаяния ’часть средств, которые сама получала от верующих. В городах она все чаще заменяла собой угасающие му­ниципалитеты.

Распад империи. Но римский мир был слишком глу­боко поражен гангреной, чтобы церковь могла принести ему исцеление. Сама того не подозревая, она своими ересями и расколами ускоряла его гибель. В Африке, как и во всей остальной империи, единственной устой­чивой силой оставалась, наряду с церковью, земельная аристократия.

Во времена, когда общество целиком и полностью основывалось на сельском хозяйстве, крупный землевла­делец сделался абсолютным властелином не только над своими рабами и колонами, но и над свободными людьми, работавшими в его хозяйстве. Его богатства позволяли ему подкупать куриалов и имперских чинов­ников. Несмотря на наличие императорской власти, покровительство, оказываемое землевладельцами,

296

привлекало к ним свободных людей, желавших обеспе­чить свою безопасность. В результате землевладельческая аристократия сосредоточила на своих землях единст­венные жизнеспособные элементы империи. Сохра­ниться этот порядок мог только при условии прикреп­ления крестьянина к земле, и император Феодосий запретил колонам «покидать землю, которую они од­нажды взялись обрабатывать».

Империя, представлявшая собой федерацию горо­дов, не могла, не подвергая себя смертельной опасно­сти, допустить угасание муниципальной жизни, хотя связанные с ней расходы становились непомерно ве­лики. Поэтому она была вынуждена возложить их на куриалов. С тех пор лица, величавшиеся honores ', об­разовывали группы, солидарно ответственные не только за управление общиной, но и за взимание налогов. Ку­риалы, однако, бежали, добиваясь включения в сена­торское сословие, и покидали таким образом провинции, освобождаясь от возлагавшихся на них повинностей. Муниципальная верхушка таяла все больше и больше, и государство, чтобы не погибнуть, было вынуждено в законодательном порядке запретить бегство из курии.

И все же, как правильно подметил Э. Альбертини, Африка была, очевидно, меньше затронута этим про­цессом, чем остальные провинции империи. При Кон­стантине народ еще участвовал в выборах муници­пальных магистратов, а при Гонории муниципальные обязанности (munera) распределялись еще в порядке очередности среди куриалов. Из этого, однако, не сле­дует делать вывод, что в Африке все обстояло, как в лучшем из миров. Как и повсюду, города, покинутые аристократией, хирели и нищали, в то время как созда­вались и набирали силу крупные поместья, обладавшие в конце существования империи такими же судебными и фискальными прерогативами, что и города. Церковь, города, имения могли задержать, но отнюдь не предот­вратить крушение римского мира.

Разбухший бюрократический аппарат стал обузой для обедневших провинций. Деспотизм, ослаблявший волю и нивелировавший характеры, подорвал общество,

¹ Honores (лат.) — лица, занимающие почетные выборные долж­ности, магистраты. — Прим.. перев.

298

лишив его возможности реагировать на что-либо. «Им­перия, — писал Ф. Лот, — обеспечила мир средиземно- морскому миру. Она принесла цивилизацию галльским, бретонским и иллирийским варварам, маврам и нуми- дийцам запада. Но эта несравнимая услуга была опла­чена слишком дорого. Деспотизм породил у населения настолько сильную атонию, что невольно возникает во­прос, не является ли мир, обошедшийся столь дорого, самым печальным и пагубным из даров». Если судить о дереве по его плодам, то плоды, принесенные римской автократией, отличались на редкость горьким вкусом. Проводившаяся ею колонизация завершилась мошенни­ческим банкротством, издержки которого пришлось не­сти населению провинций. Мысль, высказанная К- Юли­аном в отношении Галлии, применима mutatis mutandis и к Африке: не будь развалин, появившихся в резуль­тате нашествия хилалийских арабов, настойчиво пре­следующих наше воображение, мы бы так не восхища­лись деятельностью Рима.

Берберия, которая, казалось, находилась вне преде­лов опасности, угрожавшей европейской части империи со стороны молодых сил варваров, была слишком ла­комой добычей, чтобы не возбуждать их аппетит. В 410 году Аларих снарядил в Реджо (Регий) флот, чтобы переправить готов в магрибское Эльдорадо, но буря рассеяла его в проливах. Шесть лет спустя Вал- лия, король вестготов Испании, по тем же причинам по­терпел неудачу близ Гадеса. Но вот пришли вандалы, и римское владычество в Африке рухнуло в один миг.

Глава IX

ЗАВОЕВАНИЕ И ОККУПАЦИЯ АФРИКИ ВАНДАЛАМИ

I. ГЕНЗЕРИХ.-II. ПРЕЕМНИКИ ГЕНЗЕРИХА

I.     Гензерих

Вандалы в Испании. За вандалами закрепилась дурная слава. Не пытаясь их защищать, что было бы парадоксально, следует, однако, отметить, что их исто­рия известна нам только из уст их врагов или их жертв, от которых вряд ли можно ожидать беспристра­стности. Чем была бы история Людовика XIV, написан­ная в основном на протестантских источниках? Варвары же не оставили нам ни одной строки в свое оправда­ние. А у них, несомненно, не было бы недостатка в ар­гументах, которые временами проскальзывают сквозь нападки их противников.

Оба основных литературных источника, которыми мы располагаем, вызывают сомнения. Прокопий, труды которого являются ценным источником для изучения византийского завоевания, свидетелем которого он был, внушает значительно меньше доверия, когда он пишет о предшествующих периодах. Что касается книги Вик­тора, епископа Виты в Бизацене, написанной около 486 года в изгнании, то это, безусловно, не историческое произведение, а скорее Passio martyrum, в котором автор подробно описывает злодеяния вандалов и сма­кует волнующие подробности.

300

Хотя нельзя отрицать, что вандалы совершили вели­чайшие жестокости, тем не менее «вандализм», бес­спорно, не более как легенда. Но слово это прочно вошло в употребление, кажется, с легкой руки епископа Грегуара, впервые использовавшего его в своем докладе конвенту.

Вандальские племена высадились в Африке лишь после многовековых странствий. Выйдя из Прибалтики, они примерно в I веке до н. э. осели на равнинах Одера и верхней Вислы. Во 1Г веке н. э. они были разъеди­нены в результате миграции готов и составили две основ­ные группировки вандалов, известные под названиями силингов и асдингов. После двух веков злоключений эти две группы вновь соединились в районе сред­него Рейна. Там же появились, когда точно неиз­вестно, другие варварские племена — аланы и свевы. 31 декабря 406 года им удалось близ Майнца прорвать линию обороны на Рейне. Захватив и разграбив Гал­лию, осенью 409 года варвары проникли в Испанию, а два-три года спустя заняли весь полуостров. Асдинги и свевы осели в Галисии, в северо-западной части полу­острова, силинги — на юге, в Бетике; аланы — в Лузи­тании и районах, прилегающих к Картахене, то есть как раз между ними.

Недолго длилась их спокойная жизнь. В 416 году подлинный глава Римской империи, начальник войска Констанций, натравил на Испанию вестготов Валлии, которые уничтожили силингов и подавляющую часть аланов. Оставшиеся вскоре смешались с асдингами.

Вандальские племена асдингов избежали разгрома благодаря тому, что энергично устремились на юг полу­острова, где их король Гунтарих захватил у римлян Картахену и Севилью (425 год).

С тех пор они удерживали побережье, где флот Ис­пании обеспечивал им господство над западным Среди­земноморьем. Вскоре они завладели Балеарскими остро­вами, а с 425 года их суда, без сомнения, опустошали берега Тингитанской Мавритании. Подчинив себе почти всю Испанию, король вандалов не мог не обратить свой взор на Африку. Гунтарих, однако, не успел организо­вать экспедицию. После его смерти (428 год) эта задача выпала на долю его брата — Гензериха (точнее Гейзе- риха), который был, пожалуй, самым выдающимся

301

полководцем и государственным деятелем германцев V века.

По словам Иордана, король асдингов и аланов был человеком среднего роста и слегка прихрамывал после падения с лошади. Скупой на слова, он отличался глу­боким умом и железной волей. Его коварная и нераз­борчивая в средствах дипломатия вызывала восхищение современников.

Столь ловкий человек не мог не заметить анархии, царившей в Африке, и не воспользоваться ею к своей выгоде. В самом деле, политический кризис, экономиче­ский кризис и социальный кризис, дополняя друг друга, породили полнейшую неразбериху.

Смуты в Африке. Смуты, возникшие после смерти императора Западной Римской империи Гонория (423 год), нашли отзвук и в Африке. Гонорий не оставил детей, а сын его сестры Галлы Плацидии и Констан­ция— будущий Валентиниан III, которому в то время исполнилось лишь четыре года, — не был признан «це­зарем» императором Восточной Римской империи Фео­досием II. Возникли опасения, как бы Константинополь не воспользовался создавшимся положением для вос­становления единства империи. Плацидия могла рас­считывать на поддержку комита Бонифация, последнего римского полководца, не знавшего себе равных после смерти Констанция. В то время как начальник войска Кастин и полководец Аэций переметнулись к безвест­ному узурпатору, Бонифаций помешал Африке вос­стать против ее законного императора. В конце концов Валентиниан был провозглашен «августом» и объеди­нился с Феодосием II (425 год). Бонифаций тогда был вправе рассчитывать на звание «начальника обоих родов войск», то есть генералиссимуса. Изгнание Кастина устраняло с его пути единственного значительного со­перника. Однако Бонифаций не получил повышения, утратив доверие регентши.

Католики и даже друг Бонифация Августин стали относиться к нему с подозрительностью после того, как он вступил во второй брак с арианкой — не с вандал- кой, как иногда ошибочно утверждают, — и крестил свою дочь по еретическому обряду, пережив до этого прилив православного благочестия, чуть было не при­

302

ведший его в монастырь. После победы над берберами, упрочившей воинскую славу Бонифация, его независи­мое поведение вызвало у Плацидии опасения, не соби­рается ли он создать в Африке свое княжество. При­дворные интриганы разжигали эти подозрения. По сло­вам Прокопия, Аэций, с одной стороны, настраивал Плацидию против Бонифация, а с другой — предупре­ждал Бонифация об опасностях, угрожавших ему из Ра­венны. Вряд ли это соответствует действительности. Аэций в это время вел войну в Галлии и, вероятнее всего, за этими макиавеллистскими махинациями скры­вался генералиссимус Феликс, бывший в то время совет­ником регентши.

Как бы там ни было, в 427 году Бонифаций получил приказ об отозвании его из Африки, но отказался пови­новаться и был объявлен врагом государства. Ему уда­лось отразить первое наступление войск Феликса, но в начале 428 года армия под командованием комита Африки гота Сигизвульта захватила, очевидно, Гиппон и Карфаген и поставила мятежника в безвыходное по­ложение.

Вот тогда-то якобы Бонифаций и призвал на помощь вандалов. Ни одна версия не представляется более со­мнительной. Да и появилась она лишь сто лет спустя в сочинениях Прокопия и Иордана. Испанский же хро­никер Хидаций рассматривает переселение вандалов в Африку как логическое продолжение их нападений на Мавританию в 425 году. Что касается Проспера Акви­танского — единственного современника, свидетельством которого мы располагаем, то, по его словам, варваров призывали обе стороны (a concertantibus). И действи­тельно, вполне возможно, что в эту смутную пору банды вандалов, преследовавшие отнюдь не благовидные цели, получили призывы о помощи как от Сигизвульта, так и от Бонифация.

Однако появление на сцене вандалов может быть объяснено и без ссылок на обращение к ним мятеж­ного римского полководца. Еще ранее другие вожди варваров, обосновавшиеся в Италии или в Испании — будь то Аларих или Валлия, — пытались высадиться на земле обетованной, где они могли бы насытить свои изголодавшиеся орды и взять в свои руки снабжение Италии хлебом.

303

Для короля вандалов Африка обладала такой же притягательной силой, как и для короля готов, тем бо­лее что момент казался исключительно благоприятным. Мятеж Бонифация усугублялся хроническими восста­ниями берберов, крестьянскими бунтами, вызываемыми имперскими поборами и налогами, и путчами донати- стов, которые не упускали ни одного удобного случая, чтобы проявить свою враждебность к центральной вла­сти. Не только наместник, вся Африка стремилась к по­литической независимости. Завоеватель мог рассчиты­вать на то, что здесь он встретит очень слабое сопротив­ление и получит активную поддержку.

Завоевание Африки. Гензерих не упустил удобного случая. Обеспечив свои тылы победой над свевами, вторгшимися в Лузитанию, он переправился в Африку. В мае 429 года он вышел из Юлии-Традукты (Тарифа) на побережье Гибралтарского пролива и высадился на африканский берег, по мнению некоторых исследовате­лей (Э.-Ф. Готье), около Ад Фратрес (Немур), а вернее всего в районе Танжера или Сеуты. Найденная в Алтаве (Ламорисьер) надпись, датированная августом 429 года, в которой говорится об убийстве «варварами» неизвест­ного или неизвестной (под «варварами», очевидно, имеются в виду вандалы), дает право предположить, что они следовали по сухопутному маршруту. Гензерих при­вел с собой весь свой народ, то есть вандалов, аланов и свевов, в общей сложности 80 тысяч человек, из которых около 15 тысяч составляли воины. Если верить книге епископа каламского Поссидия «Vita S. Augustini» и Виктору Витенскому, поход завоевателей сопровождался жестокими погромами: уничтожением деревьев и посе­вов, поджогами церквей, изощренными пытками еписко­пов и клириков, убийствами стариков и детей.

Трудно сказать, какая часть этих эксцессов, не пре­кращавшихся и после победы вандалов, приходится на долю донатистов и эксплуатируемых крестьян. Скорее всего значительная. Раскопки, произведенные в конце прошлого века в Ала Милиарии (Бениан), позволяют нам воссоздать картины кровопролитных столкновений между еретиками и ортодоксальными католиками в За­падной Мавритании, где донатизм еще был достаточно силен. Там были откопаны склепы нескольких ведущих

304

деятелей секты, в частности набожной Роббы, которая в 434 году пала от рук «предателей» и была удостоена за это мученического венца и возведения в ее честь ба­зилики.

Весьма вероятно, что сельский пролетариат, не сдер­живаемый более военной силой, заставлял крупных зем­левладельцев расплачиваться своей жизнью и имуще­ством за ту жестокую эксплуатацию, которой они его подвергали.

Империя была не в состоянии противостоять Гензе- риху, пока он не вступил в Нумидию. К этому времени опасность приняла настолько угрожающий характер, что заставила недавних врагов забыть о своем соперни­честве. Плацидия решила вернуть благосклонность Бо­нифацию, который принял командование над всей ар­мией, включая вестготских наемников. После перегово­ров, которые ни к чему не привели, римляне и вандалы столкнулись в жестокой схватке. Бонифаций потерпел поражение и укрылся в Гиппоне, который был осажден Гензерихом. Известно, что святой Августин скончался в осажденном городе три-четыре месяца спустя (28 ав­густа 430 года). Гензерих не смог взять город и через четырнадцать месяцев снял осаду. Он даже не пытался овладеть Циртой (Константиной) и Карфагеном, по­следними опорными пунктами римлян в Африке, но ни­что не мешало ему захватить остальную территорию страны.

Серьезную опасность для вандалов представляла ар­мия, присланная на помощь Константинополем. Коман­довал ею Аспар, сын аланского воина и будущий вла­стелин Восточной римской империи. Аспар высадился в Карфагене и соединился с Бонифацием, но в 431 году их объединенные войска потерпели поражение, Аспар поспешил вернуться в Константинополь. На следующий год Плацидия отозвала Бонифация из Африки и назна­чила генералиссимусом, противопоставив его Аэцию, но несколько месяцев спустя Бонифаций умер.

Африка осталась без защитника. Аэций, добившийся от Плацидии, вопреки ее воле, назначения генералис­симусом и звания «патриция», сосредоточил все свое вни­мание на Галлии. Продвижение Гензериха мало беспо­коило его; поэтому, став главнокомандующим, Аэций

20 Ш.-Андре Жюльен                                     305

согласился вступить с ним в переговоры. Гиппонское соглашение (11 февраля 435 года) предоставляло ван­далам такие же привилегии, какими пользовались в Ак­витании вестготы. Они поступали на службу империи в качестве федератов, облагавшихся небольшой данью. Не добившись формальной уступки земель, они могли свободно оккупировать все три Мавритании и часть Ну- мкдии с Каламой (Гельма). В подтверждение своей верности договору Гензерих обязался ежегодно посы­лать в Равенну заложников, и в первую партию вклю­чил своего сына.

Победа вандалов. Король вандалов рассматривал договор только как перемирие, как возможность выиг­рать время. Полученная передышка позволила ему устранить опасность неожиданного нападения со сто­роны Аэдия до того, как он наладит управление завое­ванными землями. Гензериху удалось настолько усыпить недоверие Равенны, что он добился возвращения сына в Африку. Избавившись от необходимости соблюдать осторожность, он нарушил договор и захватил Карфаген почти без единого выстрела (19 октября 439 года). Мар­сельский священник Сальвиан ярко обрисовал обста­новку в Африке: «В то время, как трубы -завоевателей звучали у городских стен Цирты и Карфагена, духо­венство этих городов теряло рассудок на цирковых иг­рах и лишалось стыда в театре. За городскими стенами шла резня, а в самом городе люди предавались блуду. Одни стали пленниками врага, другие — бесстыдства; трудно решить, кто из них больше заслуживает состра­дания». Но Сальвиан хотел доказать, что бог воспользо­вался вандалами, чтобы покарать Африку, «средоточие всех пороков», и поэтому вполне возможно, что он не очень-то точен. И тем не менее террор бесспорно дости­гал широких размеров не только в Карфагене, но и во всей империи, особенно же в Риме, где за двадцать лет не стерлись страшные Воспоминания о разграблении го­рода готами Алариха.

Гензерих ясно выразил свои намерения, снарядив могущественный флот. Вся империя насторожилась. На­чалась деятельная подготовка к обороне Италии. Фео­досий обещал Риму свою помощь, Сигизвульт органи­зовал оборону побережий, Аэций возвратился со своей

306

армией кз Галлии. Но Гензерих еще не ставил своей целью захват Рима. Он напал на Сицилию, где безу­спешно пытался овладеть Панормом (Палермо) и был вынужден, очевидно, ограничиться захватом Лилибея (Марсалы). Западная империя не имела флота, чтобы противостоять ему. Что касается греческой эскадры, то ее действия надолго были парализованы намеренно за­тягивавшимися переговорами, а в конечном итоге она отказалась выступить, когда стало известно, что персы и гунны угрожают восточным владениям империи, не­сомненно по подстрекательству короля вандалов, еще раз показавшего себя ловким дипломатом.

В 442 году Феодосию пришлось подписать, а Вален- тиниану подтвердить новый договор о разделе, пере­сматривавший в пользу вандалов условия соглашения 435 года. Империя была вынуждена довольствоваться наиболее бедными и наименее спокойными областями: Мавританией Цезарейской, Мавританией Сетифенской, частью Нумидии с Циртой и Триполитанией. Гензерих получал, возможно, в суверенное владение, Зевгитану или Проконсульскую провинцию с Карфагеном, Биза- цену и часть Нумидии с Гиппоном. Мавритания Тинги- танская, относившаяся к диоцезу Испании, в договоре не упоминалась. Вандалы, по-видимому, ограничились установлением контроля над проливом.

Отныне Равенне оставалось только рассчитывать на благорасположение короля вандалов. Хотя наследник престола Хунерих был женат на дочери короля вест­готов Теодориха, Аэций предложил ему стать зятем Ва- лентиниана. Чтобы облегчить дело, Гензерих обвинил свою невестку в попытке отравить его и отправил об­ратно в Тулузу, приказав предварительно отрезать ей нос и уши. Не известно, почему новый союз в то время так и не осуществился, но добрые отношения между римлянами и вандалами продержались до 455 года.

Гензерих ознаменовал свою независимость тем, что провозгласил день взятия Карфагена началом новой эры. Римляне, без сомнения, могли по-прежнему рекви­зировать пшеницу в Мавританиях, но их снабжение за­висело теперь от милости вандалов, а корпорации су­довладельцев Остии был нанесен смертельный удар. Гензерих не отказался ни от пиратских набегов, ни от

20*

307

дипломатии крупного масштаба, при помощи которой сколачивал коалиции против империи.

Земельная собственность. Африканцам Гензерих дал почувствовать всю тяжесть своей власти. Он оконча­тельно завладел деревнями и селами Зевгитаны, где поселил основную часть своего народа. О земельной собственности почти ничего не известно, за исключением того, что переход земель в руки вандалов сопровож­дался насильственными экспроприациями. «Тех из ли­вийцев, кои отличались знатностью и богатством, — пи­шет Прокопий, — вместе с поместьями и всем имуще­ством передал Гензерих, как невольников, сыновьям своим Хунериху и Гензону. У прочих ливийцев Гензерих отнял многочисленные и прекрасные их поля и разделил между вандалами: оттого и поныне эти поля называются уделами вандалов. Прежним владельцам их пришлось жить в крайней бедности, но они были свободны: им было позволено ехать, куда пожелают. Ни одно по­местье из розданных Гензерихом сыновьям его и прочим вандалам не было обложено никаким налогом. Преж­ним хозяевам оставил он самую плохую землю, обложив ее такими тяжелыми повинностями, что имеющие свои поместья не получали с них никакого дохода».

Этот текст недвусмысленно говорит о крепостном состоянии крупных землевладельцев, но диалог, приво­димый Виктором Витенским, показывает, что знатный римлянин, оставшийся на своих землях, считал себя свободным.

'Немногочисленные и порой противоречивые свиде­тельства античных авторов позволяют нам лишь строить предположения. Принято считать, что при вандалах аф­риканцы сохраняли свои земли и оставались на них в качестве крепостных или скорее колонов.

Впрочем, эти меры применялись только в Зевгитане. В организации хозяйства почти ничего не изменилось. Виллы перешли в руки вандальских семей, которым ко­лоны платили арендную плату. Новые владельцы, под­визавшиеся при дворе или в армии, редко вели хозяй­ство сами и ограничивались получением огромных дохо­дов, позволявших им жить на широкую ногу. Как и прежде, в имениях фактически распоряжались condu- ctores. Что касается крестьян, у них не было оснований

308

сожалеть о римском строе, и они энергично протестовали, когда византийское правительство восстановило его.

За пределами Зевгитаны земля считалась государ­ственной собственностью, но оставалась в руках тех, кто ею пользовался. Бывшие императорские имения пере­шли к королю, который по примеру своих предшествен­ников вел хозяйство с помощью управляющих.

Записные дощечки вандалов. Большую ценность для выяснения сложной проблемы земельных отношений представляют 45 деревянных дощечек с записями первых, дошедших до нас купчих, найденных к югу от Тебессы в сентябре 1928 года и сохраненных А. Трюйо, секрета­рем смешанной общины. Тринадцать купчих сохранились полностью, от восемнадцати остались только фрагменты. Касаются они в основном продажи недвижимого иму­щества. Они содержат указания о дате (царствование Г.унтамунда, 493—496 годы), продавцах, продаваемом имуществе и его описание, покупателе и цене, расписке, даваемой продавцами, передаче покупателю прав соб­ственности с обязательством не требовать расторжения сделки в судебном порядке, месте и дате сделки. Иногда в конце следует подпись продавцов. В купчих встре­чается упоминание о lex Manciana, известном нам из надписей II века. Земледельцы, обосновавшиеся на це­линных участках какого-либо землевладельца и освоив­шие мертвую землю, приобретали не только возмож­ность передавать ее по наследству, но и отчуждать свои права. «То, что это держание отчуждаемо и тем самым сближается с эмфитевзисом, — это нечто новое и инте­ресное». Купчая о продаже шестилетнего раба позво­ляет констатировать низкую покупательную способность бронзовой монеты, приправленной серебром (folles), про­являющуюся при сопоставлении с золотым солидом. Наконец, из указанных в купчих цен можно сделать вывод, что стоимость земли упала чрезвычайно низко.

Более всего поражает устойчивость старинных обы­чаев. «Единственное, что в этих документах свидетель­ствует о присутствии вандалов в Африке, — пишет Э. Альбертини, — это имя короля (орфография имени неустойчива, дается несколько написаний). Романизиро­ванные берберы, составлявшие основную массу африкан­ского населения, при вандальских королях продолжали

вести тот же образ жизни, что и прежде, пока в отда­ленных от побережья областях не взяли верх бербер­ские племена, оставшиеся чуждыми римской цивилиза­ции, и не разрушили все, что было~создано империей».

Религиозная политика. С католиками Гензерих обо­шелся необычайно сурово. Он конфисковал церкви го­рода и их сокровища. Базилика Реститута и две церкви, построенные в честь святого Киприана на месте его казни и над его могилой, перешли к арианам, которые совершали богослужение на вандальском языке. Во из­бежание манифестаций были запрещены религиозные песнопения во время похорон.

Король не скрывал своей враждебности к католикам. Делегации епископов, которые испрашивали его мило­сти остаться на своих постах, пусть даже без церквей и без средств, он, по словам Виктора Витенского, отве­тил: «Я решил никого не щадить из вашего народа и вашей секты. А вы доходите в своей дерзости до того, что выступаете с подобными притязаниями!»

Эти слова, вероятно, вымышлены, но совершенно не­оспоримо, что Гензерих всячески преследовал своих про­тивников. Едва вступив в Карфаген, он погрузил духо­венство города во главе с епископом Кводвультдеем в старые развалившиеся посудины, которые разве только по милости божьей достигли берегов Италии. Он изго­нял клириков, которые с помощью цитат из библии кос­венно осуждали его тиранию, но не беспокоил тех, ко­торые не выходили за рамки формального исполнения своих обязанностей.

Эти действия, несомненно, были обусловлены не столько арианским фанатизмом, сколько политической необходимостью. В католических учреждениях Гензе­рих, очевидно, видел, и не без основания, очаги загово­ров. «Королю вандалов было важно,— пишет монсиньор Дюшезн, — чтобы под видом религии его римские под­данные не чинили ему препятствий ни внутри страны, ни за ее пределами». Гензерих, видимо, стремился не столько искоренить католицизм, что было бы невоз­можно и бесполезно, сколько парализовать непрекра- щавшуюся заговорщическую деятельность, руководите­лями которой выступали епископы и именитые гра­

310

ждане. Отсюда проистекало чередование периодов гоне­ний и терпимости в зависимости от того, хотел ли Ген­зерих подчеркнуть свою враждебность империи, как, например, тотчас же после взятия Карфагена, или ста­рался угодить ей, как в 454 году, когда в знак своего расположения к Аэцию допустил посвящение в сан но­вого епископа карфагенского Деограциаса, или как в 476 году, когда он снова открыл церкви, чтобы до­биться от Зенона заключения более выгодного договора.

По аналогичным соображениям этот безжалостный арианин проявлял заботу о чистоте нравов. На города и лично на распорядителей игр он возложил ответствен­ность за драки, возникавшие во время соревнований на колесницах. В Карфагене, где процветала содомия, он устраивал уличные облавы и отправлял миловидных красавцев в пустыни. Несмотря на все его указы, нравы, разумеется, не стали ни лучше, ни хуже.

Триумф Гензериха. До 455 года организация завоеван­ных территорий поглощала все внимание Гензериха. В 455 году Валентиниан собственноручно убил Аэция, а шесть месяцев спустя и сам пал от руки сторонников своей жертвы. Гибель патриция нанесла Западной им­перии смертельный удар. Гензерих воспользовался раз­дорами из-за престолонаследия и бросил свой флот на Италию, а армию на Рим, который взял без труда (2 июня 455 года). В течение пятнадцати дней вандалы грабили город, но, как обещал король папе Льву I, ни убийств, ни пожаров не было. Корабли увезли в Кар­фаген богатую добычу, в том числе сокровища храма Соломона, вывезенные некогда Титом (они оставались в руках еретиков до самой победы Велизария), и массу пленных. Среди них находились вдова Валентиниана, его две дочери — одна из них, Евдокия, бывшая невеста Хунариха, стала наконец его женой — и сын Аэция. Епископ карфагенский Деограциас распродал все, вплоть до священных ваз, чтобы выкупить пленных у вандалов и берберов.

Равеннский трон оставался некоторое время вакант­ным, и руководство всей империей теоретически перешло к храброму солдату Марциану, сменившему в 450 году на константинопольском престоле Феодосия II. Но Кон­стантинополь уже был не в состоянии поддерживать

311

своими войсками Италию, а тем более Африку. Когда новый император Западной Римской империи Авит (9 июля 455 года), бывший генералиссимус Галлии, предложил грекам предпринять совместную экспедицию против вандалов, моривших Италию голодом, Марциан ограничился посылкой Гензериху внушений, на которые он, разумеется, не обратил ни малейшего внимания.

Иначе и быть не могло, поскольку Гензерих хорошо знал, что благодаря своей армии, флоту и дипломатии, занимает первое место в Западном мире. Господствуя на Средиземном море, он мог угрожать империи в са­мых уязвимых ее местах. Корсика, Сардиния, Балеар­ские острова, а впоследствии Сицилия подпали, таким образом, под его владычество, а против римлян Тарра- коны он направил свевов (456 год). Он захватил обе Мавритании и стал, внешне по крайней мере, вла­стителем всей Африки. Прокопий утверждает, что Ген­зерих обеспечивал верность берберов, вожди которых должны были приносить ему изъявления покорности, привлекая их к участию в походах, суливших богатую добычу. Предосторожности ради, он распорядился сне­сти все городские укрепления, которые могли служить опорными пунктами для мятежников или римских войск, за исключением стен Карфагена и некоторых других городов.

Впрочем, он не стремился к непосредственному упра­влению бывшими провинциями — они сохранили преж­ние законы и структуру. Из надписи, датированной од­ним из последних годов царствования Гензериха (474 год), мы узнаем о префекте, носившем берберское ■имя Югмена, который выстроил церковь в дуаре побли­зости от места, где сейчас находится тюрьма Берруагия (Фанарамуса). Судя по тому, что обитатели дуара— забенсы пользовались провинциальным, а не вандаль­ским календарем, можно сделать вывод, что этот район Мавритании в то время не был оккупирован вандалами и оставался автономным. Таким образом, даже находясь в зените своего могущества, Гензерих, если и осуще­ствлял какой-нибудь контроль над внутренней Маври­танией и, конечно, над Нумидией, то отнюдь не постоян­ный. Надо полагать, население меньше страдало при этом новом положении, чем при господстве римлян нака­нуне вандальского завоевания.

312

Поражение Майориана. Продовольственная блокада, которой Гензерих подверг Италию, повлекла за собой падение Авита, а некоторое время спустя в ореоле свя­тости умер Марициан. Оба трона оказались вакантными. Подлинными властителями были в Константинополе — патриций Аспар, а в Италии — начальник римско-гер­манской армии Рицимер, который стал популярен бла­годаря своим победам над вандалами в Сицилии и ко­торый по своему капризу возводил на трон и низвергал императоров.

Аспар провозгласил императором Восточной Рим­ской империи одного из бывших своих офицеров — Льва Фракийского, который в свою очередь посадил на пре­стол Западной Римской империи храброго полководца Майориана (апрель 457 года).

Майориан решил, что прежде всего следует сломить могущество вандалов. Поначалу ему удалось нейтрали­зовать усилия Гензериха, направленные на то, чтобы сколотить против него союз вестготов и свевов. С этой целью он дал им почувствовать силу своего оружия в Галлии, а затем в Испании, где в заливе Аликанте близ Эльче сосредоточил флот в 300 кораблей, готовый переправиться в Африку. Гензерих запросил мира, но встретил отказ. Говорят, что тогда он опустошил Мав­ританию и отравил воду в колодцах. Однако, следуя своему обычаю, он добился успеха с помощью ковар­ства. То ли он подкупил вражеских военачальников, то ли его эскадра застигла неприятеля врасплох, но, во всяком случае, он сумел захватить большую часть рим­ских кораблей. Это крупное предприятие, не отразив­шись на Галлии, привело — в том, что касается Аф­рики,— к заключению нового договора с Гензерихом. По возвращении Майориана Рицимер приказал аресто­вать его и обезглавить (461 год) и на место этого во многих отношениях незаурядного государя поставил че­ловека бесцветного — Либия Севера. Константинополь отказался его признать, и от имени Либия правил сам Рицимер.

Для Гензериха открылась новая возможность вме­шаться в распри из-за престола в интересах наследни­ков Валентиниана, защитником которых он себя объ­явил. Никогда прежде король вандалов не развивал столь бурной военной и дипломатической деятельности.

313

Он разграбил Италию и заключил союз с командующим двух армий севера Галлии Эгидием; он вел переговоры с новым королем вестготов Эвриком (466 год) и свевом Ремисмундом. Гензерих добился было расположения Константинополя, отпустив на свободу вдову Вален­тиниана и его младшую дочь. Но, поссорившись затем с императором Львом, не согласившимся признать его кандидата на трон Западной Римской империи, в каче­стве репрессии опустошил берега Пелопоннеса и парали­зовал таким образом средиземноморскую торговлю (461—467 годы).

Великая «флотилия» 468 года. Чтобы положить ко­нец опасным вторжениям вандалов, Лев в согласии с Рицимером решил нанести им сокрушительный удар, используя для этого все ресурсы империи. Он снарядил большой флот. Сообщаемые современниками невероят­ные цифры—1113 кораблей и более 100 тысяч чело­век— отражают смятение, охватившее умы при виде масштабов приготовлений.

Наступление велось по трем направлениям. Комиту Марцеллину, прошедшему школу Аэция и являвшемуся, может быть, лучшим полководцем империи, удалось силами италийцев взять Сардинию. Армия Египта ус­пешно высадилась в Триполитании. Но флот с основной частью войск под командованием бездарного Василиска ограничился тем, что стал на якорь у мыса Меркурия (мыс Бон), даже не пытаясь атаковать Карфаген.

Неизвестно, действительно ли Гензериху казалось, что все погибло, или он разыграл комедию отчаяния. Добившись от Василиска пятидневного перемирия,— может быть, если верить молве, предварительно подку­пив его, — Гензерих под покровом ночи напал на враже­ский флот и оставил от него одни обломки (468 год).

Смятение, охватившее всю империю, было сораз­мерно разбитым надеждам. Египетская армия отказа­лась наступать на Карфаген, а Марцеллин погиб от руки убийцы. Эта катастрофа показала варварам сла­бость империи, которая вышла из авантюры осмеянной и разоренной. За вандалами укрепилась репутация не­победимых, а Гензерих получил такой договор, какой он хотел.

314

Однако он недолго соблюдал этот договор, и начиная с 474 года опустошил в несколько приемов берега Гре­ции. Новый договор, который был вынужден подписать император Восточной империи'Зенон Исаврийский, про­возглашал вечный мир между сторонами. Гензерих взял на себя обязательство содействовать освобождению или выкупу римских пленных, согласился призвать обратно епископов и открыть католические церкви. В обмен он получил официальное признание его прав на Африку, Корсику и Сардинию, Сицилию, Балеарские острова и Искью (осень 476 года).

В это время Западная империя переживала агонию; скирский полководец Одоакр положил конец трагико­медии престолонаследия, свергнув последнего импера­тора Ромула Августула и отослав в Константинополь знаки императорского достоинства (сентябрь 476 года).

Гензерих, очевидно, отнесся сочувственно к совер­шенному варваром перевороту, так как уступил ему под условием дани Сицилию, кроме укрепленного Лилибея (Марсала), который рассматривал как стратегически необходимый для Африки плацдарм.

Накануне своей смерти (24 января 477 года) Гензе­рих стал свидетелем унижения Восточной империи и крушения Западной.

Государство вандалов в Африке. По традициям гер­манцев, которые, впрочем, Гензерих изменял, когда того требовали интересы его власти, он создал в Африке мо­гущественное государство, просуществовавшее без серь­езных изменений до падения Гелимера.

С 442 года король вандалов и аланов приобрел аб­солютную власть, за которую нес ответ только перед богом. Он освободился от контроля знати, казнив наи­более независимых ее представителей, и Народного со­брания, которое просто не созывал.

Гензерих изменил порядок престолонаследия; отныне право на трон принадлежало не потомку по прямой ли­нии, а самому старшему члену семьи мужского пола. Этим устранялась необходимость регенств, столь опас­ных для милитаристского государства. В результате сын Хунериха Хильдерих наследовал не непосредственно своему отцу, а двоюродным братьям — Гунтамунду и Тразамунду.

Король назначал всех сановников и должностных лиц как из числа вандалов, так и римлян: praepositus regni — своего первого министра, который как будто всегда был германцем, и начальника канцелярии, ко­торый составлял указы и выполнял доверительные по­литические поручения; высшее арианское духовенство, находившееся при дворе; друзей принца, многие из ко­торых, несомненно, носили звание comes; domestic!, составлявших своего рода совет, в котором могли при­нимать участие наместники, арианские епископы и знат­ные лица; millenarii, в подчинении которых на вандаль­ских землях находились округа, насчитывавшие тысячу поселенных воинов со своими семьями; и, наконец, гер­манского наместника Сардинии, власть которого рас­пространялась также на Корсику и Балеарские острова. За пределами вандальских земель по-прежнему сохра­нялись римские чиновники. Даже в Карфагене при Ху- нерихе существовала должность проконсула (proconsul Carthaginis). Ее занимал выходец из Гадрумета, пред­ставлявший, несомненно, римлян провинции, к которому король относился как к важному сановнику. Управление городом по-прежнему находилось в ведении ordo decu- rionum.

Бюджет государства не был отделен от личной кассы государя. Он пополнялся за счет огромных доходов от королевских имений и налогов, которым облагались только побежденные. Впоследствии византийская фи­скальная система заставляла население с сожалением вспоминать вандальское правление.

Вандальские короли чеканили монету. Гензерих, не­сомненно, пользовался услугами прокуратора, ведав­шего чеканкой монеты и карфагенскими мастерскими. Иначе трудно объяснить сходство между вандальской и римской техникой чеканки. Вандальские короли изобра­жались на монетах в римском платье, а начиная с Гун- тамунда в диадеме, paluda mentum (военный плащ) и кирасе императоров. Легенды на монетах называют ко­роля Dominus noster и Rex. Часто на монетах выбивали изображения женщины с хлебным колосом в руке,— символ счастливого Карфагена (Felix Carthago), заим­ствованный с монет Диоклетиана и его преемников. Изображения королей носят, конечно, условный харак­

316

тер, но по качеству чеканки вандалы не уступали дру­гим мастерским V и начала VI веков.

Вандалы находились в Африке на положении побе­дившего военного гарнизона. Король поэтому прежде всего был главнокомандующим. Об армии и флоте ван­далов мы знаем очень мало. Во всяком случае, известно, что после Гензериха наступил быстрый упадок армии. Причины, быть может, следует искать в тяжелом для нее климате, а главное, в легком образе жизни, который вели завоеватели.

Внешнюю политику целиком и полностью определял король. Поэтому она была блестящей, когда ее напра­вляла сильная личность, вроде Гензериха, и теряла даже признаки самостоятельности, попадая в немощные руки какого-нибудь Хильдериха.

Специальные суды разбирали дела вандалов со­гласно их обычаям. Римляне, как и прежде, подлежали юрисдикции городских магистратов или наместников провинций, которые руководствовались римскими зако­нами, но вели судопроизводство от имени короля. В Кар­фагене заседал praepositus iudiciis Romanis in regno Africae Vandalorum, которому были подчинены все рим­ские суды. Смешанные дела рассматривались в судах вандалов. В области правосудия король пользовался еще неограниченной властью.

Из-под влияния короля не ускользнула и арианская церковь, возглавлявшаяся патриархом Карфагенским. Король назначал епископов, разрешал заседания синода и раздавал вандальскому духовенству конфискованные церкви и ценности. Католическая церковь, судьба кото­рой зависела от превратностей политики, особенно силь­но страдала на территории расселения вандалов. Но систематические гонения начались только при Хуне- рихе. До этого они носили эпизодический характер и не оказывали серьезного влияния на материальное положе­ние католической церкви.

Вандалы, как и все германские народы, разделялись на знать, приобретавшую свои титулы не по наследству, а по милости короля, на свободных людей, чьи полити­ческие функции в народном собрании были сведены Гензерихом почти к нулю, и на рабов, приравнивав­шихся к отчуждаемому имуществу.

317

За отсутствием развитого языка, правительство было вынуждено применять латынь в дипломатии и законо­дательстве, а население — в торговле и сношениях с рим­лянами. Только арианский культ по-прежнему отправ­лялся на вандальском языке. Обычаи германцев очень быстро уступили место римским нравам: вандалы при­страстились к богатым виллам, дорогим одеждам, цир­ковым и театральным развлечениям, лекциям граммати­ков. Из слов Драконция мы знаем, что проповеди его учителя привлекали множество вандалов. Эта эволю­ция, ускорившаяся после смерти Гензериха, завершилась при Гелимере тем, что знать варваров полностью пере­няла образ жизни римской аристократии.

Но дальше этого процесс ассимиляции не пошел. Гензерих и его преемники строго поддерживали разгра­ничение между вандалами и римлянами. Несомненно, многие римляне занимали высокие должности и даже носили одежду и дорогие украшения, принятые у ванда­лов, но правительство никогда не отменяло запрещения смешанных браков и таким образом препятствовало слиянию победителей с побежденными. Мощь вандаль­ской империи зиждилась только на авторитете их ко­роля. А когда Гензерих, уже в преклонном возрасте, скончался (24 января 477 года), среди его преемников не нашлось ни одного, кто был бы ему под стать.

II.    Преемники Гензериха

Хунерих и гонения на католиков. Сын Гензериха Ху- нерих (477—488 годы) был жестоким тираном и фана­тичным арианином. С помощью убийств и ссылок он устранил нескольких своих племянников и их сторонни­ков, преграждавших его сыну путь к трону. Он высылал на острова или сжигал на костре манихеев, секта кото­рых значительно расширилась, в первую очередь за счет ариан.

Но самым свирепым гонениям подверглись католики. Сначала народ было обрадовался известию, что под давлением Константинополя король разрешил избрать нового епископа Карфагенского, кафедра которого на протяжении двадцати четырех лет оставалась незаня­той. Народ не видел ловушки, которую тотчас же рас­познало куда более искушенное высшее духовенство,

ибо королевский указ, не лишенный ни логики, ни уме­ния искусно сманеврировать, требовал от Зенола про­явления аналогичной терпимости в отношении ариан Востока и только на основе взаимности Хунерих согла­шался открыть молельни, разрешить мессу и предоста­вить полную свободу культов. В указе содержалась-пря­мая и недвусмысленная угроза: если император отка­жется предоставить такие же преимущества арианам Востока, Хунерих вышлет к маврам не только будущего карфагенского епископа, но и все без исключения като­лическое духовенство Африки.

Но император Зенон отнюдь не собирался менять свое отношение к арианам, в результате чего назревал чрезвычайно острый конфликт. Вскоре он проявился в отношениях между новым епископом Евгением и ван­дальскими властями, подвергавшими католиков безжа­лостным репрессиям. Виктор Витенский рассказал длин­ную и подчас героическую историю тяжких мытарств 4970 верующих, высланных к маврам, и издевательств над девственницами, посвятившими себя богу, которые заканчивались утонченными казнями.

Церковный собор 484 года. Демарш Зенона в защиту жертв гонений стоил им еще больших испытаний. Ко­роль разрешил созвать 1 февраля 484 года церковный собор, где католические епископы встретились бы с ари- анским духовенством. Он надеялся использовать вме­шательство императора во вред католикам, которые, несмотря на запрет, продолжали служить мессу на земле вандалов (in sortibus Vandalorum) и утверждать, что именно они соблюдают истинные законы христианской веры (Виктор Витенский).

Чтобы отвести опасность, которую он сознавал, епи­скоп Евгений, ссылаясь на универсальный характер проблемы, предложил привлечь к участию в соборе за­морских прелатов; Хунериха упрекали в том, что он не согласился с этим требованием. Широкая и свободная дискуссия, конечно, не входила в намерения короля, он хотел лишь урегулировать вопрос внутреннего порядка путем обсуждения его только представителями церквей, действовавших на землях вандалов. Он не мог допу­стить вмешательства иностранных епископов, точно так же, как в наше время авторитарные правительства не

любят, чтобы международные конгрессы обсуждали на их территории их внутренние вопросы.

Уже не рассчитывая на поддержку извне, множество епископов из самых отдаленных земель вандальского королевства съехалось на собор. Всего было 406 пред­ставителей; Мавритания Цезарейская прислала 120, Ситифенская — 44, Триполитания — 5. Даже Сардиния и Балеарские острова направили 8 представителей. У католиков не было недостатка в защитниках, и к тому же весьма достойных, как, например, Евгений Карфа­генский, автор обращенного к королю libellus fidei, или Вигилий, епископ Тапса в Бизацене, ревностный искоре­нитель еретиков.

Но это была всего лишь пародия на церковный со­бор. Еще до открытия собора Хунерих дал понять, чего он хочет, выслав или вычеркнув из списков его участни­ков нескольких ведущих деятелей католицизма. Като­ликам стало ясно, что ловушка расставлена и что ариан- ский патриарх Кирилл готовится осудить их. По анало­гии с церковным собором 411 года, они понимали, что если тогда авторитет светской власти был направлен против донатистов, то теперь он обращен против них самих. Как ни старались католики на протяжении двух заседаний использовать по примеру своих противников на соборе 411 года многочисленные обструкционистские приемы и процедурные уловки, сформулировать изло­жение веры и вызвать манифестации в Карфагене, кото­рые Хунерих назвал мятежом простолюдинов, — исход церковного собора не вызывал сомнений. Хунерих пре­рвал комедию и 25 февраля обнародовал эдикт, содер­жание которого, к счастью, воспроизвел Виктор Витен- ский.

Эдикт о репрессиях. Этот эдикт любопытен тем, что позволяет составить отчетливое представление об излю­бленных методах короля вандалов. Он не хотел прида­вать своим действиям характер каких-то исключитель­ных мер. Он всего лишь заимствовал в византийском законодательстве имперские предписания относительно еретиков и применил их к католикам, а именно: запре­щение религиозных церемоний, отшельнических органи­заций и культовых собраний; предание огню религиоз­ных книг; запрещение строить церкви как в городах,

320

так И за их пределами и принимать церковные зданий в дар; конфискация земель; передача церковного иму­щества арианскому духовенству; высылка непокорных; запрещение лицам светского звания передавать, заве­щать, принимать в дар или наследство церковное иму­щество; применение шкалы взысканий к провинившимся в зависимости от их ранга; смещение всех чиновников католического вероисповедания.

Эти законы ставили католиков в двусмысленное по­ложение, ибо трудно было возмущаться санкциями, ко­торые они сами считали возможным применять к своим противникам. В конечном счете это законодательство могло бы показаться мягким, если бы не способ при­менения, делавший его жестоким. Не исключается, что арианские епископы и священники, повинные, по мне­нию Виктора (Витенского, в ряде злоупотреблений, в своем усердии превзошли намерения короля.

Одно бесспорно — таких репрессий африканский ка­толицизм еще не знал. Епископов буквально нагишом выбрасывали за пределы городов, впрягали в экипажи вандальской знати, а впоследствии заставляли обраба­тывать землю. Примерно 90 из них умерли в последую­щие два года. Это был тяжкий удар для африканского епископата.

Повсеместно применялись пытки. Арианский священ­ник, наблюдавший за епископом Евгением, прикованным к постели параличом, вливал ему в рот уксус. 12 карфа­генских певчих были дважды подвергнуты избиению палками, а 500 карфагенских клириков перед отправле­нием в ссылку высечены бичом. В Типасе верующим, которые не хотели или не могли бежать в Испанию, вырезали языки, но они и после этого якобы обладали даром речи, если верить Виктору Витенскому, который предлагал скептикам послушать проповеди протодья­кона из Константинополя, побывавшего в руках у па­лача. Если некоторые из жертв впоследствии лишились речи, то, по уверениям Прокопия, этому виной послу­жили связи с блудницами.

Но далеко не все шли на мученичество. Участие в деловой жизни было возможно только для тех, кто принимал арианское крещение. И поэтому католики, желавшие заниматься торговлей или вести дела, свя­занные с необходимостью обращаться в официальные

21 Ш.-Андре Жюльен                                     321

йнстанции, должны были примириться с необходимо­стью перейти в арианство. «Такие люди были, и их было много, — заявляет монсиньор Дюшезн, — и даже среди высших слоев духовенства, хотя Виктор Витенский не­охотно говорит об этом; дьяконы, священники, епископы соглашались принять арианское крещение, признавая тем самым, что до того времени они не были христиа­нами». Это же подтвердил римский синод 487 года, о ко­тором умалчивает Виктор Витенский.

Когда же католики не принимали арианство по доб­рой воле, власти не останавливались перед тем, чтобы крестить их насильно даже в связанном виде и с кля­пом во рту. Так, например, поступили с епископом Ха- бетдеусом, высланным вместе с Евгением Карфагенским на границы Триполитании.

На следующее лето Африку поразил голод, и жертвы гонений узрели в нем «результат праведного суда Все­вышнего». Голод имел серьезные экономические по­следствия. Прекратились работы на полях, остановилась торговля. Несколько строк Виктора Витенского восста­навливают перед нашим взором картину, которая впо­следствии повторялась довольно часто. «Тут и там, по всем дорогам, брели вперемешку, напоминая похорон­ные процессии, группы молодых людей и старцев, юно­шей и девушек, детей обоего пола; эти несчастные вла­чили жизнь в окрестностях крепостей, населенных пунк­тов и городов... Они разбредались по полям или дре­мучим лесам и вырывали друг у друга пучки высохшей травы или пожелтевшие листья... Горы и холмы, пло­щади, улицы и дороги являли собой одно огромное клад­бище жертв голода».

В самый разгар гонений на католиков 22 декабря 484 года Хунерих, put'refactus et ebulliens vermibus, умер, вероятнее всего, от чумы.

Гунтамунд. Напрасно король стремился с помощью убийств устранить как можно больше своих родствен­ников, которые могли бы претендовать на престол. После его смерти трон достался не его сыну Хильдериху, а племянникам: сначала Гунтамунду (484—496 годы), а затем Тразамунду (496—523 годы). При Гунтамунде католикам жилось спокойнее. Евгений смог возвратиться в Карфаген (487 год), как и все остальные епископы

322

на свои кафедры (494 год). Снова открылись церкви, и можно было беспрепятственно отправлять культ. Эти меры, очевидно, объяснялись не только личными каче­ствами короля, но также политическими соображениями, аналогичными тем, которые лежали в основе действий его предшественников.

В результате ожесточенных дискуссий о природе Христа папа Феликс III отлучил от церкви и лишил сана епископов Константинополя и Антиохии, авторов так называемого «Генотикона», которому император Зе­нон придал силу закона (484 год). Этот шаг повлек за собой разрыв отношений между Востоком и Западом, продолжавшийся тридцать пять лет. С момента восше­ствия на престол Гунтамунд мог быть уверен, что его католические подданные уже не смогут устраивать за­говоры вкупе с императором. Он мог проявлять терпи­мость без большого риска для себя.

Церкви еще раз пришлось решать вопрос об отступ­никах. Она обошлась с ними сурово: епископам, дьяко­нам и священникам примирение с Богом разрешалось только на смертном одре, на монахов и лиц светского звания налагалось покаяние сроком на 10 лет, дети от­странялись от какого бы то ни было участия в церков­ной службе.

Тразамунд. Т