и * л
Издательство
иностранной
литературы
*
ЭНДРЮ РОТШТЕЙН
Мюнхенский сговор
ПЕРЕВОД С АНГЛИЙСКОГО С. И. АЛЛИЛУЕВОЙ, В. В. ИСАКОВИЧ и Г. И. ГЕРАСИМОВА
ВСТУПИТЕЛЬНАЯ СТАТЬЯ Н. Н. ЯКОВЛЕВА
РЕДАКТОР Н Ю. ХОМУТОВ
ИЗДАТЕЛЬСТВО ИНОСТРАННОЙ ЛИТЕРАТУРЫ
МОСКВА-I959
Книга видного английского публициста и общественного деятеля Эндрю Ротштейна не может не привлечь к себе широкого внимания. Выход ее в свет как нельзя более своевременен — исполнилось двадцать лет со дня начала второй мировой войны, а мюнхенский сговор, хотя формально и принадлежит к дипломатической предысто рии войны, на деле является ее неотъемлемой частью. Совещание глав правительств Англии, Франции, Германии и Италии 29—30 сентября 1938 года в Мюнхене, на котором было решено передать некоторые районы Чехословакии гитлеровской Германии в качестве платы за ее ожидавшееся нападение на Советский Союз, расчистила дорогу агрессорам и облегчило им развязывание второй мировой войны. Без анализа политики англо-французских правящих кругов осенью 1938 года и политики стоявших за ними США нельзя понять последующие события, непосредственно предшествовавшие открытию военных действий 1 сентября 1939 года.
Между мюнхенским сговором и гитлеровской агрессией существует прямая причинная связь: именно в Мюнхене «миротворцы» Чемберлен и Даладье, предав Чехословакию, окончательно убедили Гитлера в безнаказанности дальнейшей агрессии. Поэтому научная история второй мировой войны должна включать в себя исследование мюнхенской политики западных держав. Этого и избегает современная буржуазная историография, которая иногда даже пытается представить Мюнхен как изолированный эпизод дипломатической истории тридцатых годов, локализуя его последствия пределами Восточной и Юго-Восточной Европы. Крупные современные исследователи в США и Англии, излагая историю второй мировой войны, вообще не касаются событий 1938 года, сознательно оставляя в тени главные причины войны. Наиболее ярким примером этого являются книги англичанина Ч. Вилмота «Борьба
за Европу» и американца Г. Фейса «Черчилль, Рузвельт, Сталин», где рассказ начинается непосредственно с описания боевых действий и дипломатии военного времени. Несмотря на отдельные оттенки в трактовке частных вопросов, буржуазная историография в оценке Мюнхена едина в следующем: ни один историк не ставит под сомнение искренность и добрую волю англо-французских «героев» Мюнхена; они якобы искали мира, но были с дьявольским коварством обмануты злонамеренным Гитлером.
Разоблачить хитросплетения буржуазных историков, воссоздать подлинную картину событий можно только с фактами в руках, что и делает автор книги. Э. Ротштейп использовал практически все, что опубликовано в Англии, Франции и США о Мюнхене: сборники документов, мемуары, исторические исследования. Из этих источников и литературы он почерпнул большое количество интересного фактического материала, однако сделать правильные политические и научные выводы ему помогло обстоятельное знакомство с советскими публикациями, работами историков СССР и стран народной демократии Первый том публикации МИД СССР — «Документы и материалы кануна второй мировой войны» (издан в 1943 году) проливает яркий свет на те обстоятельства Мюнхена, которые скрывают в западных странах. Большую пользу, подчеркивает автор, принесли ему работы советских историков, например том III «Истории дипломатии», статьи, опубликованные в журнале «Вопросы истории». Наконец, Э. Ротштейн — живой свидетель описываемых им событий. В критическое лето 1938 года он сначала находился в Женеве, а затем посетил Прагу, где встречался с Бенешем и другими политическими деятелями буржуазной Чехословакии. Записи бесед с Бенешем, приводимые в книге, придают еще большую убедительность аргументации автора.
Немаловажную роль сыграло и профессиональное мастерство Э. Ротштейна как журналиста, более тридцати пяти лет выступающего на этом поприще. Из-под его пера вышли книги по различным проблемам, начиная от первой — «Советская конституция» (1923) — до работы «Советский Союз и социализм» (1957), представляющей собой ответ ревизионистам по ряду коренных вопросов марксистской теории. Книга Э. Ротштейна «Краткая история СССР», выпущенная массовым тиражом в Англии в 1949 году, была распродана менее чем в три недели. В настоящее время большой популярностью в прогрессивных кругах Англии пользуются статьи Э. Ротштейна в периодических изданиях компартии «Дейли уоркер^, «Лейбор мансли», «Марксизм тудей». Опыт публициста в сочетании с эрудицией историка-марксиста дал возможность автору опровергнуть концепции буржуазных историков относительно Мюнхена.
Видные политические деятели и серьезные буржуазные историки в США и Англии ныне зачастую не отрицают, что Мюнхен привел к войне. Так, например, президент Соединенных Штатов Америки Дуайт Эйзенхауэр» выступая по радио 11 сентября 1958 года, говорил: «Разве мы не помним, что слово «Мюнхен» означает напрасную надежду умиротворить агрессоров? ... В Европе умиротворение рассматривали как дорогу к миру. Демократические государства считали, что, если они попытаются остановить происходящие события, это будет означать войну. Но именно из-за этих повторных отступлений и разразилась война» К Не менее важно и то, что Э. Ротштейн имел в своем распоряжении примерно такую же сумму фактов, какая была использована английскими буржуазными исследователями, занимавшимися специально Мюнхеном. Среди них первое место принадлежит книгам Л. Нэмира «Европа в упадке» (1948) и Уилер-Беннета «Мюнхен — пролог к трагедии» (1950).
В этих условиях понятна сложность задачи, стоявшей перед автором. Э. Ротштейну предстояло дать оценку Мюнхену, в корне отличную от указанных концепций, что он и выполнил. В своей книге он показал, что мюнхенский сговор был не результатом «близорукости» английских и французских политических деятелей, а кульминационным пунктом политики сговора и поощрения агрессии, натравливания Германии на Советский Союз.
В наши дни невозможна плодотворная работа в области изучения вопросов международных отношений без учета уже проделанного в СССР, и книга Э. Ротштейна
1 «Ю. С. Ньюз энд Уорлд рипорт», 19 сентября 1958 года, стр 108—109.
лишний раз убеждает в этом. Говоря о буржуазной литературе, касающейся Мюнхена, он указывает: «следует обратить внимание на отточия и иные знаки, означающие пропуски и опущения в документах того времени. В мемуарной литературе, в дневниках, в сборниках дипломатических документов они появляются вновь и вновь с почти неизменной регулярностью в тех местах, где затрагивается опасная тема — Советский Союз. Точно так же многие документы,, которые могли бы пролить дополнительный свет на то, что говорили представители «западной цивилизации» о Советском Союзе, неожиданно исчезли» (стр. 358—359). Это, несомненно, крайне осложняет работу историка и делает поистине неоценимыми советские публикации о Мюнхене, среди которых первое место занимает сборник «Новые документы из истории Мюнхена», вышедший осенью 1958 года. Этот сборник, подготовленный МИД СССР совместно с МИД Чехословацкой республики, увидел свет одновременно с книгой Э. Ротштейна, и по понятным причинам автор не успел использовать его в своей работе. Поэтому о нем стоит сказать подробнее.
Буржуазные историки любят ссылаться на то, что соответствующие дипломатические ведомства в Англии, Франции и США выпускают многотомные издания дипломатических документов, которые якобы дают большой фактический материал для работы. Действительно, английский Форин оффис в настоящее время завершает публикации трех серий документов, охватывающих внешнюю политику Англии с 1919 года по 1939 год. Госдепартамент США с 1861 года ежегодно выпускает сборники «Внешние сношения Соединенных Штатов, дипломатические документы», в 1954—1956 годах издано пять томов, освещающих события 1938 года. Наконец, МИД Франции еще в 1940 году выпустил «Желтую книгу» о французской внешней политике в канун войны. На первый взгляд — изобилие материалов, около десятка пухлых томов только за один Г938 год, на деле же на тысячах страниц почти нет документов, раскрывающих подлинную политику правительств Англии, Франции и США в период Мюнхена. Рецензируя публикацию госдепартамента за 1938 год, журнал американских буржуазных историков «Америкэн хисторикал ревью» писал: «В действительности эти тома не являются достаточной документальной базой для выяснения, какова была наша политика. По иронии судьбы читатель может узнать из них значительно больше о внешней политике любой другой страны, чем о политике США»[1]. Такова, по мнению консервативных историков США, цена пяти томов публикации госдепартамента, каждый из которых достигает примерно тысячи страниц убористого текста.
«Желтая книга» МИД Франции по интересующему нас вопросу не содержит ни одного документа за период с 13 марта 1938 года по 29 сентября 1938 года. Наконец, этот период охватывают два больших тома издания Фо- рин оффис, в которых в общей сложности публикуется свыше 1200 документов. Но, как подсчитал Э. Ротштейн, среди них только 18 телеграмм переписки между Лондоном и английским посольством в Москве! Все это наглядно показывает один из методов тенденциозного освещения новейшей истории. Предается гласности масса второстепенной информации, но тщательно скрываются от глаз историков важнейшие документы, по которым можно было бы судить о мотивах принятия известных решений. Понятно также, что даже эти объемистые публикации, бесполезные зачастую для специалиста, недоступны Для простого человека, который пожелал бы разобраться с их помощью в вопросах внешней политики; он просто «утонет» в груде материалов.
Диаметрально противоположными соображениями руководствовались МИД СССР и МИД Чехословацкой республики, подготовившие сборник «Новые документы из истории Мюнхена». Этот сборник доступен и понятен для массового' читателя, ибо документы и материалы подобраны таким образом, чтобы получилось связное изложение, и вместе с тем крайне важен для специалиста. В сборнике содержится 61 документ, из их числа подавляющее большинства впервые извлечено из советских и чехословацких архивов. В нем нет ничего лишнего, но не опущен ни один существенный факт. Публикуемые документы убедительно свидетельствуют о том, что в тяжелое для Чехословакии время ее единственным другом был Советский Союз.
Сразу же после захвата гитлеровской Германией Австрии, что создавало непосредственную угрозу Чехо-
Словакии, заместитель народного комиссара иностранных дел В. П. Потемкин 15 марта 1938 года предугредил чехословацкого посланника в Москве 3. Фирлингера: «Позиция Чемберлена в чехословацком вопросе несколько подозрительна, ибо условием поддержки со стороны Англии он ставит урегулирование чехословацким правительством вопроса о судетских немцах» К Одновременно 17 марта СССР предложил ряду стран, в том числе Англии, Франции и США, приступить к обсуждению «практических мер, диктуемых обстоятельствами». Советское предложение было отклонено правительствами этих стран. Говоря о соответствующем заявлении Чемберлена в этсй связи, «Правда» писала: «Трудно было выразиться более ясно: Чемберлен высказывается против предложения СССР потому, что оно направлено против агрессии! Надо думать, что в Берлине, Риме, Токио... чутко прислушивались к тому, о чем говорил британский премьер, и его «нет» звучало для поджигателей войны как самое определенное «дерзай». В целом остается вполне обоснованное впечатление, что Чемберлен так решительно отклонил в своей декларации какие бы то ни было новые обязательства о сотрудничестве с миролюбивыми странами по той простой причине, что он успел принять на себя кое-какие обязательства в отношении агрессоров»[2].
На всем протяжении последующих критических месяцев СССР стоял за оказание отпора агрессорам, в то время как правящие круги Англии и Франции шли на все, чтобы подорвать волю Чехословакии к сопротивлению. Когда перед лицом открытой угрозы Германии правительство Чехословакии 20—21 мая 1938 года провело частичную мобилизацию, народный комиссар иностранных дел СССР М. М. Литвинов в беседе с 3. Фирлингером «выразил одобрение мероприятиям чехословацкого правительства»[3]. В правительственных кругах в Париже известия о частичной мобилизации вызвали замешательство; Боннэ выразил надежду, что «Чехословакия не будет продолжать мобилизацию», а «американский посланник сказал мне,— сообщал посланник Чехословакии во Франции,— что мы стоим на грани войны, которая уничтожит всю Европу, что это самое подходящее время для Германии, поскольку Польша и Румыния якобы выступят с войной против России, а Италия, выждав некоторое время, присоединится к Германии. Англия в первый период всеми силами будет стремиться избежать участия в войне. Чехословакия и Франция останутся якобы одни» К Иными словами, единственный выход для Чехословакии — капитулировать.
Советское правительство неизменно было готово защитить национальные интересы Чехословакии против агрессора. Так, 22 августа 1938 года М. М. Литвинов твердо заявил германскому послу в Москве перед его отъездом в Германию, что «мы также выполним свои обязательства перед Чехословакией»[4]. Это, однако, не означает, что советское .правительство не видело колебаний правящей Еерхушки Чехословакии, которая в конечном итоге пошла на предательство и предпочла путь капитуляции оказанию сопротивления гитлеровцам. Еще 25 июня 1938 года М. М. Литвинов поручил советскому посланнику в Праге передать правительству Чехословакии, что «для проведения этой политики [оказания помощи Чехосло-вакии.— Н. #.] нам очень важно иметь за собой общественное мнение нашей страны, на которое, однако, весьма неблагоприятно влияют такие факты, как фактическое признание чехословацким правительством Франко и другие подобные факты»[5]. В книге Э. Ротштейна раскрывается классовая сущность политики Бенеша. Небезынтересно в этой связи привести характеристику этого деятеля советским полпредом в Чехословакии С. С. Александровским, который вел переговоры с ним. 29 сентября 1938 года С. С. Александровский сообщал НКИД СССР: «Я все время ощущал, что Бенешу в отношении советской помощи, так сказать, и хочется и колется прибегнуть к этому средству защиты интересов Чехословакии. В последних разговорах со мной он каждый раз судорожно хватался за еозможиость нашей помощи и вызывал меня для разговоров как раз тогда, когда получал очередной крепкий удар от Англии и Франции. Как только он несколько оправлялся или думал, что находил новый выхоц из положения путем нового дипломатического хода, он немедленно проявлял значительно меньшую заинтересованность в нашем отношении. Я не сомневаюсь в том, что этот сухой педант и прожженный дипломат с самого начала и до конца целиком надеялся и все еще надеется достигнуть максимума возможного для Чехословакии на путях опоры на Англию и Францию, а о помощи СССР думает как о крайне самоубийственном для чехословацкой буржуазии средстве защиты Чехословакии от нападения Гитлера... Я себе объясняю это поведение Бенеша тем же социальным страхом, каким заражены и руководствуются и другие «миротворцы» в Европе. Бенеш боится масс. Если он раньше часто и даже охотно говорил о том, что на худой конец он обратится к народу и народ его поддержит, то за последний период он стал бояться этого народа» К
Советское правительство в ответ на запросы из Праги неоднократно недвусмысленным образом определило свою позицию, в случае ,если Чехословакия окажет сопротивление агрессии. Принимая во внимание обострение международной обстановки, советское правительство в сентябре 1938 года приняло предупредительные меры:
30 стрелковых дивизий были выдвинуты в районы, прилегающие к западной границе СССР. То же самое было сделано в отношении кавалерийских дивизий. Авиация и танковые части находились в полной боевой готовности. 25 сентября об этом было сообщено французскому генеральному штабу. Чехословакии было передано 40 советских самолетов. Сообщая о переговорах в Москве по конкретным вопросам оказания военной помоши Чехословакии, 3. Фирлингер сообщал 29 сентября 1938 года в Прагу: «Таким образом, оказалось возможным в сравнительно короткое время решить вопрос о направлении специалистов и высших офицеров авиации в Прагу, причем мне сообщили, что все пожелания генерала Файфра приняты во внимание и соответствующие воздушные советские силы готовы в случае необходимости немедленно вылететь в Чехословакию»[6].
Позиция Советского Союза была хорошо известна в Чехословакии. Советский полпред сообщал из Праги 22 сентября: «В Праге происходят потрясающие сцены.
Полпредство окружено полицейским кордоном. Несмотря на эти, толпы демонстрантов при явном сочувствии полиции приходят к полпредству, высылают делегации, требующие разговора с полпредом. Толпы поют национальный гимн и буквально плачут. Поют «Интернационал». В речах первая надежда на СССР, призывы защищаться, созвать парламент, сбросить правительство. Имена не только Годжи, но и Бенеша встречаются криком и свистом. Офицеров качают, заставляют произносить патриотические речи. Гитлер и Чемберлен одинаково возбуждают ненависть» К Приведенные факты, дополняющие ранее известные и собранные в книге Э. Ротштейна, позволяют глубоко осмыслить внешнюю политику Советского Союза в рассматриваемый период.
Достоинством книги Э. Ротштейна является то, что в ней рассказывается о мюнхенском сговоре на широком историческом фоне. Главам, в которых непосредственно рассматриваются события, связанные с Мюнхеном, предпослан обширный обзор внешней политики Англии и Франции с конца первой мировой войны. Автор пишет главным образом для английского читателя, естественно поэтому, что в центре его внимания находится внешнеполитический курс правительства Чемберлена, главного инициатора и проводника мюнхенской политики. Однако для того, чтобы раскрыть все аспекты этой политики, необходимо должным образом осветить позицию Соединенных Штатов в канун войны. В этом отношении автором сделано далеко не все. Э. Ротштейн понимает это, указывая на технические трудности: в английских библиотеках «не так легко достать» многие книги, вышедшие в США. Они оказались более доступными в московских библиотеках советскому исследователю Ю. В. Арутюняну, выступившему с рядом статей в журнале «Вопросы истории», из которых Э. Ротштейн почерпнул главным образом фактический материал об американской внешней политике.
В этой связи нельзя не отметить, что в области исследования американской внешней политики советская историография достигла определенного успеха. Помимо изданных работ В. А. Матвеева «Провал мюнхенской политики (1938—1939)», М., 1955, М. Гуса «Американские империалисты — вдохновители мюнхенской политики», М., 1951, и других, в последние годы было защищено большое количество диссертаций, освещающих комплекс международных проблем кануна второй мировой еойны. Советские историки убедительно показали, что Соединенные Штаты несут не меньшую ответственность за Мюнхен, чем Англия. Роль американской дипломатии в этот период поучительна и в том отношении, что она служит яркой иллюстрацией одного из основополагающих внешнеполитических принципов США—так называемой политики «равновесия сил», которую в обыденной жизни хорошо характеризует пословица: «двое дерутся — третий радуется». Только с учетом ее можно объяснить кажущееся противоречие в американской внешней политике: в период Мюнхена США всеми силами поддерживали усилия англо-французских правящих кругов, направленные на раздел Чехословакии, а в конце августа 1939 года категорически отказались содействовать Чемберлену в организации сделки по мюнхенскому образцу, но за счет Польши. Иными словами — ценой раздела Польши помочь Англии избежать войны с Германией.
Больше того, в августе 1939 года американское правительство пригрозило Англии и Франции, что они не могут рассчитывать на помощь США, если не объявят войну Германии после нападения гитлеровцев на Польшу. Американский посол в Англии в 1938—1939 годах Д. Кеннеди позднее вспоминал: «Ни французы, ни англичане никогда бы не сделали Польшу причиной войны, если бы не постоянное подстрекательство из Вашингтона... Летом 1939 года президент непрерывно предлагал ему [Кеннеди.— Н. #.] подложить горячих углей под зад Чемберлену» [7]. Современная официальная американская историография уже создала соответствующую интерпретацию внешней политики Соединенных Штатов в канун второй мировой еойны: умалчивая о роли США в организации Мюнхена, она акцентирует внимание на политике американского правительства летом 1939 года, пытаясь представить ее как твердую позицию, занятую против агрессоров. Выводы эти расходятся с истинным положением вещей, и они были поставлены под сомнение в самих Соединенных Штатах реалистически мыслящими историками, в том числе и буржуазными, по не принадлежащими к господствующему лагерю «придворных историков»,
В действительности политика правящих кругов Соединенных Штатов в конце тридцатых годов была направлена на то, чтобы разжечь большую войну за океачом. Самым желанным исходом с точки зрения США было бы нападение агрессоров на Советский Союз, но, если этого не удастся достичь, американские монополии были заинтересованы в возникновении войны между своими основными империалистическими соперниками — Англией и Германией, Главнее — они ожидали в Европе длительной и затяжной вейны, в ходе которой стороны основательно истощили бы друг друга, к конечной выгоде Соединенных Штатов. А для этого блоки, вступающие в войну, должны были быть примерно равными го силе. К обеспечению последнего, то есть изменению соотношения сил в Европе, и стремились руководящие деятели Соединенных Штатов с последних дней первой мирово 1 войны до первых дней второй мировой войны. Эта линия отчетливо прослеживается в политике восстановления военно-промышленного потенциала Германии с помощью американских займов, содействии ее перевооружению, «нейтралитете» Соединенных Штатов перед лицом все новых актов агрессии гитлеровской Германии.
В сентябре 1938 года правительство Соединенных Штатов проявило энергичную «миротворческую» деятельность, чтобы избежать вооруженного конфликта в Европе. Оно настойчиво рекомендовало Чехословакии и Германии «урегулировать» возникшие противоречия путем переговоров. О причастности Соединенных Штатов к подготовке Мюнхена официальные американские историки не любят вспоминать. Но вот что пишет далеко не прогрессивный американский историк Ф. Санборн, принадлежащий к так называемой «ноеой школе» в историографии США, поставившей своей целью возродить «изоляционизм»: «В конце концов перегорооы вести было не о чем, если не считать требований Гитлера передать Германии чехословацкую территорию, ибо ни одна страна не требовала германских земель. Вонные пр i- готовления Чехословакии, которые американское правительство поставило на одну доску с германскими, носили исключительно оборонительный характер... Вмешательство США по своим последствиям было равносильно умиротворению, и, если использовать употреблявшиеся тогда термины, они по существу сыграли роль главного умиротворителя» *.
Летом 1939 года претерпела изменение не американская политика, а возникли новые обстоятельства. Профессор Ч. Тэнзил, принадлежащий к той же школе, что и Ф. Санборн, отмечает: «По-видимому, есть только одно логичное объяснение стремлению Рузвельта к миру во время Мюнхена и его давлению, чтобы Англия, Франция и Польша выступили против Германии в 1939 году, что, как было ему известно, означало войну. Суть дела сводится к следующему: президент Еовсе не хотел, чтобы война, которая начнется в Европе, закончилась столь быстро, что США не успели бы вмешаться. В сентябре
1938 года против Гитлера могли бы выступить французская, английская, русская и чешская армии, которые доеольно быстро разгромили бы его... Война же, начавшаяся в 1939 году, могла бы затянуться до бесконечности»[8]. Правящие круги США видели в такой войне не только возможность с минимальными издержками добиться своей главной цели — установления мирового господства, но и средство ликвидировать экономический кризис, в трясину которого все глубже погружалась страна. Несмотря на «Новый курс», количество безработных е Соединенных Штатах так и не падало ниже 10 миллионов человек.
Освещение американской внешней политики в другие периоды не является сильной стороной книги Э. Ротштейна. Представляется необоснованным умалчивание автора при разборе международных отношений в двадцатые годы об американских займах Германии, которые давались с совершенно определенной целью — восстановить в антисоветских целях военно-промышленный потенциал страны. В этом вопросе помогает разобраться советская историография. В самое последнее время в книге советского историка В. В. Размерова наконец исчислена общая сумма иностранных поступлений, не возЕращенных Германией к 1933 году,— 12 525 миллионов марок, которые были предоставлены главным образом банками США и использованы на перевооружение Говоря о «пакте четырех», подписанном в июне 1933 года Англией, Францией, Германией и Италией, Э, Ротштейну следовало бы показать позицию США по отношению к этому антисоветскому блоку: в заявлении Белого дома от 9 июня 1933 года пакт квалифицировался как «хорошее предзнаменование» [9].
Изучения дипломатической истории, интересной и поучительной самой по себе, далеко не достаточно для понимания современных международных отношений. В наше Еремя не менее важно выяснение роли монополий в международной политике, пристальное изучение экономических вопросов- Проделанное автором в этом отношении— лишь начало исследования большой и важной темы. По-видимому, Э. Ротштейн специально не занимался этими вопросами, ибо в основном круг известных ему фактов ограничивается собранными в упомянутой книге В. А. Матвеева, а также во втором томе П. И. Ля- щенко «История народного хозяйства СССР». Однако первый из них, так же как и Э. Ротштейн, не ставил своей задачей специально изучать роль монополий, а обстоятельная книга второго для исследования о Мюнхене может иметь лишь исторический интерес. Между тем за сговором в Мюнхене и подписанием англо-германской декларации 30 сентября 1938 года и франко-германской декларации 6 декабря 1938 года, по планам мюнхенцев, должна была последовать договоренность с Германией в экономической области. При помощи ее англо-французские монополии рассчитывали укрепить базу мюнхенской сделки и открыть дорогу к усилению политических связей между Германией и Англией в интересах проведения антисоветской политики.
Весь конец 1938 года и начало 1939 года ознаменовались активной деятельностью представителей деловых кругов Англии. В феврале 1939 года было подписано англо-германское соглашение по углю, предусматривавшее размежевание рынков. Министр торговли Англии Хадсон, явившийся после подписания соглашения в гер- майское посольство в Лондоне, распространялся «о значении, какое он придает этому соглашению. В сеязи с этим он перечислил большое количество отраслей промышленности Англии, представители которых были готовы вести герегоЕОры с соответствующими предстаЕИ- телями промышленности Германии. В заключение Хадсон намекнул, что в случае достижения англо-герман- ского соглашения американцы также включатся в сотрудничество» Хадсон не бросал слов на ветер: он был женат на дочери крупного филадельфийского дельца и был тесно связан с деловыми кругами Соединенных Штатов [10]. Речь шла, таким образом, о попытках смягчить внутриимгериалистические противоречия, проявлявшиеся в острой конкурентней борьбе на международных рынках, в интересах сколачивания антисоветского блока. Ре- шаюи ее значение в этом отношении английские монополисты, объединенные в Федерацию английской промышленности, придавали достижению договоренности с аналогичной организацией в Германии — Имперской группой промышленности.
При прямой поддержке и помощи правительственных органов английской стороне удалось добиться согласия германских монополистов на проведение в Дюссельдорфе совещания с представителями английских концернов. Вслед за подписанием англо-германского экономического соглашения планировалась поездка двух английских министров (Стэнли и Хадсона) в Берлин для завершения переговоров, с которыми правительство Чемберлена связывало далеко идущие планы. Э. Ротштейн вскользь упоминает о «солнечном интервью» Чемберлена 9 марта
1939 года, когда по непонятным для непосвященных причинам английский премьер предсказывал улучшение отношений между Англией и Германией. Дело заключалось в том, что английское правительство ожидало расширения и укрепления политических связей с гитлеровцами в результате сговора монополий. Сам Чемберлен отметил в интервью: «Переговорам между германскими и английскими промышленниками придается большое значение, поскольку экономическое положение Германии вызывает тревогу. Есть надежда, что между английскими и немецкими промышленниками будет достигнута понимание»
Хорошо информированная газета «Таймс» на другой день после отъезда английской делегации в Дюссельдорф объяснила, чего ожидали в Лондоне от переговоров. Отметив, что они сами по себе «дают основания для ликования», газета продолжала: «Этой атмосфере облегчения особенно бы помогло, если бы итальянское правительство выдвинуло разумные требования и в разумней форме, а не оставляло дело в руках фашистских публицистов. Тогда и только тогда могли бы начаться переговоры с Францией и тогда, но не раньше, английское правительство могло бы помочь в разрешении трудностей Суть прозрачной формулировки сводится к воссозданию «пакта четырех» на антисоветской платформе. 14—15 марта в Дюссельдорфе состоялись переговоры между английскими и германскими монополиями, а 16 марта было опубликовано подписанное ими соглашение, которое повергло в изумление деловые круги капиталистических стран. Английские монополии без видимого эквивалента пошли на значительные уступки Германии, продолжив в экономической сфере «умиротворение», начатое в Мюнхене.
Самый влиятельный печатный орган деловых кругов Англии еженедельник «Экономист», проанализировав соглашение, утверждал, что оно вносит некоторые изменения в экономическую политику сторон, нб «все изменения в английской, а не немецкой политике», которые «целиком и полностью удовлетворяли пожелания д-ра Шахта». Журнал уныло спрашивал: «Нет ли в атмосфере Дюссельдорфа чего-то, заставляющего разумных людей терять рассудок?»3. Правительство Чемберлена тем не менее было удовлетворено этим соглашением, так как в Дюссельдорфе, говоря словами «Файненшл тайме», был заключен «полный англо-германский экономический союз»4, английские и германские монополии обязались совместно выступать на мировых рынках гротив конкурентов третьих стран. В Лондоне полагали, что уже подготовлен путь для достижения англо-германской договоренности в целях проведения антисоветской политики. Но в Берлине рассудили иначе: новые уступки со стороны Англии были расценены как проявление слабости и инертности западных «демократий». 15 марта 1939 года гитлеровцы ликвидировали оставшуюся часть Чехословакии, не только разорвав тем самым соглашения, подписанные в Мюнхене, но и развеяв иллюзии английских правящих кругов в связи с Дюссельдорфом. Мюнхенская политика потерпела крах. Внутриимпериалистические противоречия на данном этапе оказались сильнее противоречий между капиталистической и социалистической системами.
Уроки Мюнхена наглядно показывают, что уступки империалистическим агрессорам неизбежно приводят к войне. Когда в октябре 1938 года Чемберлен вернулся в Англию, он утверждал: «Отныне мир обеспечен на целые поколения», а во Франции в честь Даладье бы^о даже решено выбить медаль. Выдав на растерзание агрессору Чехословакию, они полагали, что сумели отвратить угрозу нашествия на собственные страны. На деле мюнхенцы собственными руками подготовили нападение Германии на Францию и Англию. Выступая перед своими командующими, Гитлер говорил 22 августа 1939 года: «Я видел жалких червяков — Чемберлена и Даладье в Мюнхене. Они слишком трусливы, чтобы напасть. Они не пойдут дальше установления блокады... Единственно, чего я боюсь, — это приезда ко мне Чемберлена или какой- либо другой свиньи с предложением изменить мои решения. Но он будет спущен с лестницы, даже если бы мне самому пришлось дать ему пинка ногой в брюхо на глазах фотокорреспондентов»
Некоторые политические деятели в США, Англии и Франции обладают короткой памятью. Вчерашние «умиротворители» Гитлера ныне превращают Западную Германию в главную атомную и ракетную базу агрессивного Североатлантического пакта. Вновь германский милитаризм начинает угрожать народам Европы. «Создается такое положение,— говорил Н. С. Хрущев на XXI съезде КПСС,— что германский милитаризм в третий раз может втянуть человечество в мировую войну» *. Однако народы мира, ввергнутые во вторую мировую войну в результате политики «умиротворения», многому научились. И одним из самых убедительных уроков был Мюнхен. Большое политическое значение книги Э. Ротштейна в том, что она напоминает о фактах прошлого, весьма актуальных в наши дни.
Н. Яковлев.
Сейчас, когда пишутся эти строки, едва ли найдется человек в возрасте до тридцати пяти лет, который мог бы лично помнить страшные события, объединяемые в наши дни общим названием «Мюнхен». Мюнхен стал главным образом предметом исторических книг или, может быть, политических статей в газетах, понятием, говорящим само за себя, не требующим дальнейших дискуссий. И тем не менее оно их требует.
В 1938 и 1939 годах в течение месяцев эта проблема вызывала расхождения между друзьями, внутри семей, партий, наций, в особенности в Англии и во Франции. И это не удивительно. Именно по приказу правительств этих двух стран, а также под угрозой вооруженных сил нацистского правительства Германии в сентябре 1938 года с одной из наиболее процветающих демократических и передовых стран Европы произошло нечто поразительное. Менее чем в три недели, несмотря на ясно выражен- ную волю ее правительства, в атмосфере народной скорби, вопреки явному намерению ее сильной армии оказать сопротивление Чехословацкая республика была без войны расчленена и без контрреволюции лишена своей демократии.
Полемика по этому вопросу из газет и митингов перешла в мир книг — в мемуары, историографию, сборники документов. Вначале очередь была за гневными обличениями, чтобы настроить народы против правительств, ответственных за Мюнхен. К лету 1939 года появилось много подобных обвинительных актов. Этот поток лите-
я*
ратуры не прекращался даже во время второй мировой войны, хотя и стал менее обилным. Однако, прежде чем окончилась война, на горизонте стало вырисовываться нечто подобное ситуации, породившей Мюнхен. И в 1944 году начался обратный поток апологетики, который был подхвачен и стал шириться в течение первых пяти или шести послевоенных лет. Английские защитники Мюнхена возлагали вину в основном на французов; французские апологеты порицали в свою очередь англичан. Те* самые действия, которые наполовину прощались английским политическим деятелям, как обусловленные их ограниченной, невежественной, но искренней ненавистью к войне, с негодованием осуждались как двурушничество, предательство и трусость в том случае, когда это де* лали французы. Французские публицисты находили мало лестного, кроме реализма, у своих собственных государственных деятелей, но зато обнаруживали обилие лицемерия и «священного эгоизма» (преданности интересам Альбиона, с которыми все сстальные должны сообразоваться) в поведении их английских коллег. В конце 40-х годов начали появляться официальные сборники дипломатических документов, личные мемуары, содержащие и другие документы, которые, как обнаружилось, опускали роковые подробности, если не поступали худшим образом. Некоторые из защитников мюнхенской сделки считали, что в 1938 году СССР хотел спасти мир, но не обладал достаточной силой, чтобы прибегнуть к действиям; другие, наоборот, полагали, что его основной целью было поссорить между собой остальные государства и самому выйти сухим из воды.
Подобным образом создалась большая литература, и читатель найдет в изобилии ее следы на последующих страницах. Ибо то, что я сказал выше, не означает, что полемика не создала огромного количества фактического и полезного материала. Изучающий современную историю всегда должен быть признателен тем, кто пришел раньше него, за их вклад в создание этого материала,— даже когда он считает, что многие из них использовали его неверно и для целей, которые он осуждает. Эта своего рода диалектика всегда существовала в историографии, и в силу очевидных причин она неизбежно и прежде всего проявляется в работах по современной истории. А история Мюнхена все еще очень жива среди нас, даже когда Мюнхен и не упоминается, как читатель, вероятно, поймет.
Автор в известном смысле «пережил» Мюнхен, находясь в комнате прессы и кулуарах дворца Лиги Наций в Женеве в течение 1938 года и нескольких лет ранее. Благодаря прессе и дипломатам всех стран, стекавшимся в Женеву, благодаря тому, что с Лондоном, Парижем. Берлином и Москвой было легко связаться по телефону, трагические события, ведшие к Мюнхену, так резко вырисовывались день за днем в удобной для наблюдения перспективе, что это в какой-то степени вознаграждало вас за отдаленность от тех мест, где разыгрывалась драма. В то время, двадцать лет назад, был сделан первый грубый набросок повествования, дополненного и развернутого в этой книге. Своего рода драма была во всем, начиная от резких дискуссий в коридорах Лиги Наций и разговоров в Пражском Граде, где в течение недель и месяцев того мрачного года выступали представители главных действующих лиц—а иногда и сами действующие лица, — вплоть до того дня, когда самый либеральный корреспондент одной самой консервативной газеты, отказывавшийся верить происходившему, объявил мне во всеуслышание: «Мне стыдно быть англичанином!» Сегодня же в нашем распоряжении имеются обширные собрания документов, для того чтобы дополнить собою (если не заменить) непосредственные эмоции тех месяцев; а двадцатая годовщина Мюнхена является подходящим моментом для того, чтобы их использовать.
В первых трех главах, образующих первую часть этой книги, содержится вступительный очерк общей обстановки— отношения между Западом и Германией до Гитлера, последующие споры с ним и его союзниками после 1933 года и некоторые существенные факты о Чехословакии. Часть вторая касается роли, которую играли в 1938 году державы, бывшие непосредственными участниками событий — Германия, Англия, Франция, Чехословакия (включая несколько слов о США) и СССР,— по главе о каждой из них. Названия четырех остальных глав этого раздела объясняют их содержание. Третья часть книги содержит в свете всех фактов объяснение мюнхенского сговора (глава XIII) и основных немедленных последствий, какие он имел для соответствующих стран (глава XIV).
Целью этой книги, следовательно, является рассмотрение условий, в которых было осуществлено мюнхенское соглашение, и в особенности действий держав, принимавших в нем главное участие. Ее задача состоит в том, чтобы раскрыть, насколько возможно, какие причины фактически вызвали к жизни мюнхенский сговор, В книге делается попытка не только осветить этот вопрос как часть исторического исследования, но также хотя бы немного пролить свет на проблемы мира во всем мире, которые были затронуты и которые все еще ждут своего разрешения.
Эндрю Ротштейн.
Июль, 1958 года
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
ПРЕДЫСТОРИЯ
МЮНХЕНА
ГЛАВА I ДО ГИТЛЕРА
В конце 1918 гояа Германская империя и ее союзники, разгромленные в великой войне за передел мира, которую они вели более четырех лет, лежали распростертыми у ног другой коалиции, возглавляемой Англией, Францией и Соединенными Штатами. Славянские народы, веками угнетавшиеся в Австро-Венгерской монархии, разрывали теперь ее на части, создавая новые, свои собственные государства. В Германии крупные восстания в вооруженных силах, массовые забастовки и демонстрации рабочих, образование Советов рабочих и солдатских депутатов ознаменовали конец имперского режима[11]. Подобные же события происходили в Вене и Будапеште. Казалось, что крушение прусского милитаризма, угроза которого годами была постоянной темой в области международных отношений, наконец наступило.
Но первая мировая война принесла с собою и нечто другое. В 1917 году, после того как Российская царская империя понесла ряд тяжелых поражений от Германии и ее экономика была совершенно истощена и дезорганизована, русский рабочий класс, поддержанный солдатами и крестьянскими массами, тоже поднял восстание. Начавшись в марте в столице империи Петрограде, оно свергло царя и создало Советы рабочих и солдатских депутатов в городах, в то время как крестьяне создавали свои Советы в деревнях. В ноябре, теперь уже под руководством партии большевиков, рабочие в основных промышленных центрах, матросы и солдаты на основных фронтах войны низложили Временное правительство, сформированное прокапиталистическими партиями на смену царю, и создали Советскую республику, ставящую своей целью построение социалистического общества[12].
Начиная с этого момента английское, французское, американское и другие правительства государств, занявших теперь господствующее положение в Центральной и Восточной Европе, более года вели войну против Советской республики, сначала субсидируя лидеров контрреволюционных мятежей, затем непосредственно организуя различные акты интервенции[13]. Естественно, что их тревожило, как бы события в Германии не приняли то же направление, что и в России, так как в остальных европейских странах положение было также очень неспокойным. Поэтому, одной рукой наложив на Германию строжайшие условия капитуляции, союзные правители начали в то же время другой рукой смягчать эти условия, имея на то политические мотивы.
«Я указал на опасность установления в Германии состояния большевизма, если условия перемирия будут составлены слишком жестоко, и вытекающую из этого опасность для Англии, Франции и Италии»,— писал личный представитель президента Вильсона полковник Хауз о своей беседе с Ллойд Джорджем и Клемансо 30 октября 1918 года. Первый признал, что такая опасность в Англии существует, второй отрицал существование ее во Франции, но оба согласились, что «в Италии может случиться, что угодно»[14]. В самом деле, делегаты Германии, встретившиеся с маршалом Фошем для переговоров о перемирии 9 ноября, просили о разрешении сохранить принадлежавшие прежней германской армии винтовки и более 30 тысяч пулеметов, потому что «Германия находится накануне большевизма» и для них «необходимо сформировать армию, чтобы противопоставить ее большевизму и восстановить порядок»[15]. Более того, craibH 12 договора о перемирии, который они подписали 11 ноября, предусматривала, чтобы германские войска, расположенные на территории, составлявшей перед войной часть России, в отличие от германских армий в Западной Европе были отведены только «тогда, когда союзники сочтут момент для этого подходящим, принимая во внимание внутреннюю ситуацию на этих территориях»; а статья 16 предоставляла союзникам свободный доступ к этим территориям через Данциг или по Висле, когда войска из них будут эвакуированы, «с целью поддержания порядка». Подобная же мера была предусмотрена тогда и для австро-венгерской, румынской и турецкой территорий. Но к тому времени, когда Версальский мирный договор был подписан (28 июня 1919 года), эти территории были эвакуированы; и только в районах, непосредственно удобных для войны с Советской Россией, германским войскам было приказано оставаться до тех пор, пока союзные правительства не отдадут им приказ отойти — «для того, чтобы обеспечить восстановление мира и надлежащей формы правления в Балтийских провинциях и Литве»
Таким образом, с самого начала в политике западных держав после 1918 года существовали двойственность и противоречие. С одной стороны, они хотели ликвидировать для себя опасность германского милитаризма, который развился в течение трех прусских войн — против Дании (1864), Австрии (1866) и Франции (1870—1871) —и превратился в империю Гогенцоллернов 1871 —1918 годов, которую союз «помещиков, крупных банков и индустриальных монополий обеспечил всеми видами современного оружия. С другой стороны, сохраняя часть армии кайзера для использования ее против Советской России и поощряя преобразование наиболее реакционных оставшихся частей в новую армию со специальной целью подавления революции рабочего класса в Германии[16], союзники отдавали в распоряжение тех же самых классов надежное ядро ожившего милитаризма, который, когда обстоятельства позволят, сможет развиться. Фактически, как это было признано позже, союзные правительства по тем же причинам смотрели сквозь пальцы на «секретное» перевооружение Германии сверх лимитов, установленных Версальским договором, когда она создавала артиллерию, авиацию, костяк генерального штаба, и шрежде всего организовывала под различными покровами секретные воинские формирования («черный рейхсвер») [17].
Не следует полагать, что все это происходило случайно или что союзные правительства не отдавали себе отчета в последствиях. Здесь можно сослаться на одного из их самых проницательных-критиков и наиболее важных должностных лиц — либерального критика, так как он был представителем министерства финансов Англии на мирной конференции 1919 года вплоть до кануна подписания мирного договора, и, будучи хорошо информирован, дал анализ, который оказался пророческим; и на одного высокопоставленного консервативного деятеля, так как в качестве английского посла в Германии с 1920 по 1926 год он был известен в течение первых лет после Версаля как «некоронованный король Германии», и инициатором той политики, которая была принята, был он, а не критик.
Дж. М. Кейнс писал в ноябре 1919 года: «То же самое противоречие целей явственно выступает в позиции, занятой Советом союзников в Париже по отношению к нынешнему германскому правительству. Победа спар- такизма в Германии явилась бы прелюдией к революции повсюду; она увеличила бы силы большевизма б России и ускорила бы ее страшный союз с Германией; она, несомненно, положила бы конец всем ожиданиям, построенным на финансовых и экономических статьях мирного договора. Вот почему Париж не любит спарта- кизма. Но, с другой стороны, победа реакции в Германии, по общему мнению, явилась бы угрозой спокойствию Европы и подвергла бы опасности все плоды победы союзников и основы мира. Кроме того, новая военная сила, утвердившаяся на востоке, имея свой духовный центр в Бранденбурге и привлекая к себе все военные таланты и всех воинственных искателей приключений, всех тех, кто с любовью вспоминает об императорах и ненавидит демократию, сила, охватывающая Восточную, Центральную и Юго-Восточную Европу, географически недоступная для военного проникновения союзников, могла бы создать, как по крайней мере представляется воображению робких умов, новое владычество наполеоновского стиля, подобно фениксу, возродившееся из пепла мирового милитаризма. Вот почему Париж не любит Бранденбурга»
Einwohenerwehr) и организации Эшериха [два из нелегальных воинских формирований.— Э. Р.], то трудно решить, будут ли они способствовать порядку или будущим осложнениям. В своей основе они являются монархическими и милитаристскими, хотя они это отрицают. Но я полагаю, что опасность слева намного превышает опасность справа и в случае нового коммунистического взрыва в Германии можно считать безусловным, что эти формирования будут эффективно служить делу порядка» К
Итак, с помощью союзных правительств правые в Германии взяли верх и капитализм был восстановлен и еще более укрепил свои позиции. Однако ход событий в последующие годы был далеко не простым. Он был, в частности, осложнен в первое время тем, что державы-победительницы настаивали на уплате Германией практически неограниченных репараций. Германские правящие классы не были готовы уплатить такую цену за свое спасение в 1918—1920 годах и стремились уклониться от требований, которые им предъявлялись.
Весной 1922 года державы-победительницы потерпели серьезную неудачу, что явилось следствием ситуации, создавшейся в Германии, и той враждебности, с которой они продолжали относиться к Советской России. Частично побуждаемые своими внутренними политическими и экономическими трудностями, которые заставили Англию годом раньше подписать торговое соглашение с Россией, а также надеясь, что голод, начавшийся с лета 1921 года на большей части Восточной России, вынудит теперь советское правительство стать на колени, союзные державы созвали в апреле международную экономическую конференцию в Генуе. В ожидании конференции английское правительство выдвинуло для обсуждения идею «европейского консорциума», который должен был взять на себя задачу «восстановления» России на капиталистических началах и размещения в ней капиталов. Французское правительство ограничилось тем, что добилось созыва конференции союзных финансовых и экономических экспертов, которая собралась в Лондоне и выработала условия капитуляции для предъявления их советской делегации. Немцы с радостью приняли бы участие в предложенном «консорциуме», но не получили такой возможности. Когда 10 апреля открылась конференция в Генуе, то вскоре стало ясно, что: 1) советское правительство было готово к широкому сотрудничеству с капиталистическими странами, включая предоставление обширных концессий на своей территории; 2) союзные державы требовали не более не менее, как восстановления капиталистической системы собственности в России и учреждения иностранного контроля над ее финансами, экстерриториальности для иностранцев и т. д.; 3) в то же самое время они не были намерены сделать ни малейшей уступки Германии в вопросе о репарациях; 4) советское правительство не желало и слушать о каких-либо условиях капитуляции, как того требовали союзники, хотя оно готово было идти на компромисс в деле компенсации довоенным иностранным владельцам в том случае, если оно получит кредиты для восстановления разрушенной экономики России.
После долгих колебаний германское правительство решило принять советское предложение о договоре, по которому восстанавливались нормальные дипломатические отношения, аннулировались взаимные претензии (за исключением того, что Германия получала не менее выгодные условия, чем любая другая страна, которая позже подписала бы соглашение с Россией) и обеспечивалась поддержка германским правительством частных фирм, которые будут иметь дело с Россией. Договор был подписан 16 апреля 1922 года в Рапалло, и тем самым была сорвана попытка создать капиталистический фронт против Советской России. Это послужило напоминанием о том, что германский капитализм имел свои собственные национальные цели, которые не обязательно совпадали с целями его победителей, даже несмотря на то, что последние помогли ему разгромить его собственный рабочий класс. Рапалло было также напоминанием о том, что, хотя у советского правительства не было особой любви к немецким капиталистам, у него не было и особого уважения к той расстановке сил в капиталистическом мире, которая была создана Версальским мирным договором; и, следовательно, оно будет иметь дело на дружеской основе со всяким, кто проявит к нему свое дружелюбие, и относиться враждебно к тем, кто относится к нему как к врагу[18].
! Полное осиещепче Рапалло имеется на русским языке в ^Источи innю'!атпи> т fH М, 1945 п !3. jcnrK’!?,cii!’,'vr- ч некоторых
Тем не менее бремя репараций продолжало давить на Германию, и немецкие правящие классы, естественно, перекладывали его на этлечи рабочих. Это привело к ряду общественных волнений, включая оккупацию Рурского угольного бассейна французскими и бельгийскими войсками в январе 1923 года против воли английского правительства, а также к колоссальному финансовому и политическому кризису с огромным ростом влияния коммунистической партии и к вооруженным репрессиям германского правительства позже, через год. Наконец, в 1924 году союзники подписали соглашение с Германией (план Дауэса), сокращающее и регулирующее репарационные платежи и широко открывающее двери иностранному (в частности, американскому) капиталу для участия в германской индустрии, банках и торговле.
Теперь германский капитализм был стабилизирован, имея мощную поддержку за границей. Этот факт вместе с продолжающимся ростом его вооружений придал ему достаточно храбрости, чтобы начать снова требовать себе места под солнцем. Осенью 1924 года он попросил принять его в Лигу Наций, основанную держа- вами-победительницами после войны К Затем он «предложил Франции, Англии и Италии совместные гарантии рейнской границы, включая демилитаризованную зону, установленную на германской территории по обоим берегам Рейна статьями 42 и 43 Версальского договора 2 (вся территория по левому берегу и полоса в 50 км по правому). Эта зона была первоначально навязана Германии, чтобы союзникам было легче вынудить ее к повиновению, если она нарушит мирный договор. Новое добровольное соглашение в том виде, в каком оно предлагалось,— теперь, когда Германия становилась в экономическом и военном отношении сильнее, чем в 1919 году, и когда между Англией и Францией стали появляться расхождения, — означало бы, что ее будут защищать против Франции, если последняя предпримет односторонние действия, подобно вводу войск в Рур два года назад.
В дневниках лорда д’Аберноиа того времени, так же как и в беседах и документах Штреземана (стремившегося сделать соглашение более приемлемым) имеется достаточное количество намеков на тот факт, что соглашение усилило бы Германию в роли «оплота против большевизма». Но плата, которую требовала за это Германия, сводилась к тому, чтобы не было никаких коллективных гарантий границ любой из восточноевропейских стран, граничащих с Германией, в частности Польши, Чехословакии и Австрии. Вначале французское правительство, заинтересованное в том, чтобы не допустить преобладающего влияния Германии в этих странах, намеревалось оказать сопротивление, но под давлением Англии, после долгих препирательств, оно должно было уступить, так как английское правительство поддерживало позицию немцев в этом вопросе[19]. Более того, английское правительство было поддержано Соединенными Штатами, чей посол в Лондоне публично заявил на обеде, данном Обществом пилигримов, в присутствии премьер-министра Стэнли Болдуина, что американская финансовая помощь будет предоставлена европейским нациям только в том случае, если они убедят США, «что время для разрушительных методов и разрушительной политики прошло и что настало время для мирного созидания» [20].
После переговоров, шедших несколько месяцев, 16 октября 1925 года были парафированы Локарнские соглашения (они были подписаны 1 декабря). Германия, Бельгия, Франция, Англия и Италия, коллективно и каждая в отдельности, гарантировали рейнскую границу и сохранение демилитаризованной зоны. Германия, Бельгия и Франция обязались не нападать и не вторгаться на тероиторию друг друга (за исключением тех случаев, когда действие предусматривалось Уставом Лиги Наций или если произошло бы нарушение посга- новления о Рейнской зоне). Англия и Италия присоединились к этой гарантии. По соглашению между подписавшими договор будет ратифицирован тогда, когда Германия войдет в Лигу Наций. Так как действия по Уставу Лиги Наций включали обязательства по его статье 16 (которая ставила условием коллективные действия против агрессоров), то Германия получила специальное послание, заверявшее ее, что государство, являющееся членом Лиги Наций, будет связано этим только «в той степени, какая будет совместима с его военным положением и учитывая его географическое положение». Одновременно Польша и Чехословакия подписали соглашения об арбитраже с Германией, предусматривавшие разрешение «всех споров любого рода», и заключили договоры о взаимной поддержке с Францией, обязуясь в любом случае взаимно «немедленно оказать помощь и поддержку», если Германия нарушит условия мира или разорвет мирный договор, «неспровоцированно прибегнув к оружию» К
В чем состояло значение Локарнских соглашений и связанных с ними договоров? Во-первых, они закрыли двери войне на Западе в той мере, в какой это могли обеспечить подписавшие их. Во-вторых, они ослабили гарантии безопасности для Польши, Чехословакии и Австрии, предусмотренные Уставом Лиги Наций в 1919 году, так как Германия, ставшая теперь намного сильнее, отказалась предоставить им такие же гарантии, как Франции и Бельгии, а Англия (один из главных авторов Устава Лиги Наций) поддержала ее в этом. В третьих, они сделали возможным для Германии на данное время балансировать между СССР и враждебными ему государствами Запада[21], так как хотя Германия и должна была войти в Лигу Наций, она заранее освобождалась от обязательства присоединиться к военным действиям против СССР по статье 16. Но, в-четвертых, ей была открыта широкая дорога для подобных враждебных действий, если она захочег предпринять таковые по соглашению с Польшей, Францией, Англией и другими странами. В-пятых, они вызвали ослабление связей Франции со странами, созданными с ее помощью на развалинах Германской, Австро-Венгерской и Российской империй, и это произошло с Францией по вине Англии и Соединенных Штатов.
Английские министры не поколебались подчеркнуть широкие общие цели Локарнских соглашений. Перед тем как подписать их, Остин Чемберлен, министр иностранных дел, передал кабинету меморандум о том, что Россия является «самой угрожающей из всех наших неопределенностей и что необходимо, несмотря на Россию, или, может быть, из-за России, заложить основы политики безопасности» К После Локарнской конференции заместитель министра по дела*м колоний выразил точку зрения английского правительства[22]. «Пакт объединил западные державы Европы на защиту западной цивилизации... Солидарность западной цивилизации необходима, чтобы противостоять поднявшейся силе, самой зловещей не только в наше время, но за всю предшествующую европейскую историю. В Локарно, как я себе представляю, речь шла о следующем: собирается ли Германия рассматривать свое будущее связанным I судьбой великих западных держав или она намеревается идти с Россией по пути разрушения западной цивилизации. Значение Локарно колоссально. Оно означает, поскольку это касается современного правительства Германии, что она оторвана от России и связала свою судьбу со странами Запада».
Таким образом, Локарнские соглашения представляли собой дальнейшее усиление международного положения Германии. В глазах их авторов Германия еще раз становилась оплотом против СССР (в отместку за Рапалло). В действительности Германия была усилена как против малых стран Восточной и Центральной Европы, так и против их основного союзника—Франции. Таким образом, соглашения значительно ускорили процесс, начавшийся с подписания договора о перемирии в ноябре 1918 года, и подготовили почву для "еще больших изменений. «Было что-то от духа Мюнхена уже в Локарно»,— писал бывший премьер Франции Поль Рейно двадцатью годами позже[23].
Но реальное значение Локарно не раскрылось до тех пор, пока в Германии в январе 1933 года крупными монополистами не был поставлен у власти Гитлер[24], поднявшийся на волне демагогии, подкупов и организованных убийств, которые стали возможными благодаря экономическому кризису начиная с 1930 года.
ГЛАВА И ШАГ ЗА ШАГОМ
Гитлер пришел к власти, имея определенную прог рамму. Наиболее обстоятельно она была изложена о его книге «Мейн кампф», написанной намного раньше и изданной после 1933 гоаа в миллионах экземпляров не только на немецком, но также на английском и французском языках. Вот поразительные отрывки из этой книги» в которой новый правитель Германии предупреждал мир о своей политике:
«Размеры страны имеют военное значение еще в одном отношении в дополнение к той роли, какую они играют как прямой источник пропитания народа...
Даже если народу обеспечены достаточные размеры территории, ему все-таки обязательно нужно заботиться о том, как обеспечить безопасность этой имеющейся территории. Эта безопасность базируется на общей политической силе государства, которая в свою очередь не в малой степени определяется факторами военной географии...
Таким образом, только как мировая держава немецкий народ будет в состоянии защищать свое будущее» (стр. 728—729)».
«Сегодня Германия не является мировой державой. Даже если бы наше теперешнее военное бессилие было преодолено, мы не должны были бы тем не меиее предъявлять ни малейшей претензии на то, чтобы называться таковой. Какое значение может иметь сегодня на этой планете страна, у которой соотношение между населением и территорией такое жалкое, как у Германской империи? В эпоху, когда земной шар постепенно делят между собой государства, из которых некоторые охватывают почти целые континенты, невозможно говорить о мировой державе, имея в виду страну, чья политическая территория ограничена смехотворным пространством, едва достигающим пятисот тысяч квадратных километров» (стр. 729).
«Национал-социалистское движение должно попы- таться устранить диспропорцию между численностью нашего населения и размерами нашей территории (рассматривая последнюю как источник нашего пропитания и также как основу нашего политического могущества), между нашим историческим прошлым и нашим безнадежным бессилием в настоящем. Делая это, оно должно до конца осознать, что мы, как хранители высших форм гуманизма на земле, связаны высочайшими обязательствами, и тем лучше оно выполнит эти обязательства, чем более оно убедится в том, что германский народ помнит о своей расе» (стр. 732).
«Да, все, чему мы можем научиться у прошлого, состоит в том, что наша политическая деятельность должна преследовать двойную цель: новые земли как цель нашей внешней политики и новый идеологический крепкий и однородный фундамент как цель нашей внутренней политической деятельности... Требование о восстановлении границ 1914 года есть политическое сумасбродство, настолько чудовищное и чреватое мрачными последствиями, что оно является преступным. Не будем касаться того факта, что границы Германской империи 1914 года явно противоречили здравому смыслу. Ибо на самом деле они не были ни полными с точки зрения охвата всех людей немецкой национальности, ни рациональными с военно-географической точки зрения. Они были не результатом сознательных политических действий, а временными границами в политической борьбе, которая никоим образом не закончилась» (стр. 735—736).
«Границы 1914 года не имеют ни малейшего значения для будущего германской нации. Они не обеспечивали защиты в прошлом и не могли обеспечить могущества в будущем...
Немецкий народ не только не обретает внутренней сплоченности с их помощью, но и не гарантирует себе пропитания; эти границы также не будут эффективными или хотя бы достаточными с военной точки зрения, и, наконец, они не могут содействовать улучшению наших нынешних отношений с другими мировыми державами, или, говоря точнее, с подлинно мировыми державами» (стр. 738—739).
«В отличие от этой цели (восстановления границ 1914 года) мы, национал-социалисты, должны твердо стремиться к нашей цели во внешней политике, а именно: обеспечить для германского народа ту территорию, какой он достоин на этой земле. И оправдать кровавые жертвы перед богом и нашими германскими потомками могут только действия, направленные к этой цели.
В этой связи я решительно выступаю против тех националистических писак, которые рассматривают подобное приобретение территорий как «нарушение священных человеческих прав...» Безмозглый глупец может считать, что мир поделен навечно, но на самом деле каждый временный раздел мира есть только кажущаяся точка покоя в потоке развития; он вызван находящимися в постоянном движении могущественными силами природы, быть может, только для того, чтобы более могучие силы завтрашнего дня уничтожили и изменили его. Так же обстоит дело и в человеческой истории границ, разделяющих национальные жизненные пространства.
Границы созданы людьми и изменяются людьми» (стр. 739—740).
«Тот факт, что один народ успешно приобретает несоразмерно большие территории, не означает, что другие народы обязаны вечно и молчаливо соглашаться с этим. Он доказывает наилучшим образом силу победителей и слабость побежденных. И только эта сила решает в подобных случаях то, что справедливо...
Точно так же как наши предки не получили земли, на которой мы живем сегодня, в виде дара небес, но должны были бороться за нее, жертвуя своей жизнью, так и в будущем не милость какой-либо нации обеспечит нам землю и жизнь нашего народа, а только сила победоносного меча» (стр. 740—741).
«Как бы сильно ни сознавали мы, что необходимо свести счеты с Францией, это оставалось бы безрезультатным для нашего великого курса, если бы это было единственной целью нашей внешней политики. Подобные действия будут иметь какое-либо значение лишь постольку, поскольку они обеспечивают безопасность в нашем тылу в целях решения нашей главной задачи — увеличения нашего жизненного пространства в Европе. Ибо в целях решения этого вопроса мы должны стремиться не к колониальным завоеваниям, а прежде всего к приобретению пространств для поселения, которые увеличат размер самой метрополии...
Германия будет или мировой державой, или вообше ничем. Но, чтобы быть мировой державой, требуется территория, которая даст ей необходимую силу в сегодняшнем мире и даст жизнь ее гражданам.
Таким образом, мы, национал-социалисты, сознательно отказываемся от внешнеполитической ориентации нашего довоенного периода. Мы начинаем там, где мы остановились шесть веков тому назад[25]. Мы покончили с вечными германскими крестовыми походами на юг и на запад Европы и обращаем взор на земли на Востоке... И, когда мы говорим сегодня о новой территории в Европе, нам сразу приходит на ум только Россия и пограничные государства, подчиненные ей» (стр. 741— 742).
«Гигантская империя на Востоке созрела для падения. Конец еврейского правления в России будет также концом России как государства. Мы избраны судьбой стать свидетелями катастрофы, которая может явиться сильнейшим доказательством правильности расовой теории нашей нации» (стр. 743).
В качестве целей ближайшей политики Гитлер защищал «англо-германо-итальянский союз», который был бы порукой тому, что «смертельный враг нашего народа, Франция, останется в изоляции» (стр. 755—756). Ниспровержение Франции дало бы Германии необходимую силу для проведения предполагаемой «восточной политики» (стр. 757).
Может быть, необходимо сказать, что Гитлер не предложил в тот же час союза Англии, не объявил войны Франции и не начал крестового похода на Восток. Осуществление его основных стремлений, как сказал многими годами позже пользовавшийся его доверием и близко стоявший к нему переводчик, «казалось, имело характер импровизаций. Каждый следующий шаг, очевидно, решался с каждой вновь возникшей ситуацией, но все они согласовывались с конечными целями»[26]. И ему помогала распространившаяся среди влиятельных людей Англии и Франции вера, что его правительство является «дополнительным оплотом против продвижения коммунизма в Западную Европу»[27].
Шаг за шагом «импровизации» воплощались в определенные действия.
1. Пакт четырех держав
В марте 1933 года Муссолини пригласил английского премьер-министра и министра иностранных дел (Рамсея Макдональда и Джона Саймона) в Рим и предложил им пакт четырех держав, по которому Англия, Франция, Италия и Германия сотрудничали бы с целью поддержания мира в Европе, пересмотра мирных договоров, постепенного установления равенства вооруженных сил для Германии и координирования их политики во всех международных вопросах. Предложение было сделано с согласия Гитлера. Английское и французское правительства обеспечили ему поддержку большинства в своих парламентах. Но оно продолжало вызывать сильную оппозицию не только в Англии и Франции, но и в Польше и других государствах Восточной Европы, до сих пор полагавшихся на поддержку Франции, — Югославии, Румынии, Чехословакии. Наконец пакт был значительно пересмотрен, настолько, чтобы он казался соответствующим Уставу Лиги Наций и Локарнским соглашениям, и был подписан 8 июня 1933 года. Он так и не был ратифицирован.
'Но Гитлер одержал победу. Впервые — хотя и ненадолго— возникла идея создать вместо Совета Лиги Наций своего рода директорат западных держав. Впервые— хотя и ненадолго — французское и английское правительства согласились с принципом существенного увеличения германских вооружений. Упомянув о пересмотре мирного договора, который должен быть произведен по согласованию прежде всего между четырьмя державами, они встревожили названные выше четыре малых государства, которые, в особенности Польша, немедленно пришли к выводу, что это будет сделано за их счет. И это еще больше ослабило союзы государств в Центральной и Восточной Европе, которыми державы-победительницы подкрепили Версальский мирный договор[28]. Исключение СССР из предполагаемого соглашения выглядело как достижение Гитлером одной из его главных целей. «Опасность пакта четырех держав состояла в том, что он мог дать повод считать, что мы пренебрегаем Россией и что мы собираемся развязать Германии руки на Востоке», — писал (правда, много лет спустя) генерал Гамелен, начальник французского генерального штаба[29].
Факт, который явно свидетельствовал о том, что это подбодрило Гитлера, был следующий. 11 мая 1933 года германский министр иностранных дел Нейрат опубликовал статью, в которой заявлял, что его страна будет создавать авиацию, тяжелую артиллерию и сухопутные войска независимо от результатов конференции по разоружению. На следующий день германский вице-канцлер фон Папен, выступая с речью в Мюнстере, сказал, что с 30 января Германия «вычеркнула слово пацифизм из своего словаря»[30].
Когда Германия неожиданно 4 октября ушла из Ли- ги Наций и с конференции по разоружению с очевидной целью осуществлять столь открыто провозглашенные намерения, английская пресса, близкая к правительству (а также большинство других газет), вдруг отказалась от прежней линии острой критики немцев за то, что они требовали для себя права вооружаться. Угрозы английских министров — лорда Хэйлшема, военного министра (11 мая), и самого премьер-министра (6 октября) —применить санкции в случае какого-либо нарушения Версальского договора и Локарнских соглашений — были забыты. Вместо этого пресса начала поддерживать немцев против французов и предостерегать Францию от «поспешных действий». В результате против Германии ни в спешном порядке, ни иным образом не было предпринято никаких международных акций. Однако она была все еще беспомощна, для того чтобы оказать сопротивление английским и французским вооруженным силам, если бы они предприняли решительные меры, и военный советник английского -правительства в Женеве действительно предлагал Джону Саймону занять предмостные укрепления на Рейне. Но ничего не было сделано — может быть, именно потому, что этот советник полагал, что подобная акция «может вызвать смену режима в Германии»[31]. Гитлер понял, что дорога к перевооружению Германии теперь, наконец, открыта.
2. Восточное Локарно
Весной и летом 1934 года возрастающая тревога малых государств Восточной Европы» от Балтийского моря до Черного, перед лицом перевооружения Германии заставила советское правительство предложить вначале Балтийский пакт, а затем Восточный пакт о взаимопомощи, в который на равных началах должны были войти Германия, Польша и СССР, и гарантировать неприкосновенность границ друг друга и !раниц других соседних государств. Советское правительство приняло предложение министра иностранных дел Франции Барту о том, чтобы Франция была гарантом Восточного пакта, в то время как СССР стал бы гарантом Локарнских соглашений 1925 года. Но открыто враждебный тон политиков и прессы, наиболее близко стоявших к английскому правительству, побудил Польшу и Германию отказаться от этих планов.
Из многих примеров, которые можно было бы привести, достаточно одного. Венская газета «Нейе фоейе прессе» 17 мая 1934 года опубликовала беседу своего лондонского корреспондента с «видным английским консервативным деятелем», который обрисовал английскую политику в следующих чертах: «1) Мы даем Японии свободу действий в отношении России». «2) Мы предоставляем Германии право перевооружаться; мы заключаем союз с Францией так, чтобы в результате франкоанглийского сотрудничества экспансия Германии на Запад оказалась невозможной. С другой стороны, мы открываем Германии дорогу на Восток, давая ей возможность экспансии. Таким путем мы отвлекаем Японию и Германию и держим Россию в узде». Хотя газета и не называла фамилии этого деятеля, но та сенсация, какую вызвала беседа в Европе, привела к тому, что этот секрет вскоре стал известен. Этим деятелем был лорд Ллойд — бывший губернатор Бомбея, друг Уинстона Черчилля и Невиля Чемберлена и, конечно, влиятельная фигура в узком кругу лиц правящего класса Англии, как занимающих государственные посты, так и не занимающих их[32].
И хотя твердый курс, который был взят Барту на заключение подобных пактов или по крайней мере тройственного франко-германо-советского пакта, привел к тому, что открыто Англия стала менее враждебно относиться к данному предложению, а в июле 1934 года в парламенте был даже сделан ряд одобрительных заявлений, тем не менее тотчас же после убийства Барту 9 октября 1934 года агентами Гитлера и Муссолини в правительственной прессе Лондона [33] начал появляться прежний тон. Гитлер отказался присоединиться к пакту, который был бы тормозом в его действиях.
3. Перевооружение
Теперь Гитлер предпринял дальнейшие шаги. 11 мар* та 1935 года он объявил — или, скорее, раскрыл тайну— о создании новых германских воздушных сил и 16 марта вновь в?ел обязательную воинскую повинность; и то и другое было нарушением Версальского мирного договора. В беседе с Джоном Саймоном, министром иностранных дел. в Берлине 25 маота Гитлер скя^ял, что ему нужно иметь тридцать шесть дивизий (550 тысяч человек), флот, тоннаж которого равнялся бы 35 процентам тоннажа военно-морского флота Англии, и паритет с Англией и Францией в военной авиации. Кроме того, Гитлер еще раз ясно заявил, что он никогда не подпишет никакого Восточного пакта или какого-либо пакта, гарантирующего Австрии независимость; «что Германия очень хочет добрых взаимоотношений с Англией, но что она исполнена решимости держать взятый ею курс на перевооружение; что она надеется со временем объединить всех немцев в своих границах, включая Австрию; что она не боится изоляции и не намеревается присоединяться к коллективной безопасности...» В записи этой беседы, сделанной Саймоном, он допускал, что очевидным выводом из этого должно бы быть сотрудничество всей остальной Европы — «сотрудничество английских тори с русскими коммунистами»; но он «глубочайше» сомневался в том, что это смогло бы сохранить мир[34]. Подобное мнение высказывалось не только в документах кабинета министров. «Германия замышляет войну. Теперешние правители этой страны безоговорочно и решительно намерены проводить политику войны, Если это было под сомнением до того, как Джон Саймон поехал в Берлин, то теперь это несомненно»,— писал лорд Бивербрук в «Санди экспресс» (31 марта
1935 года). В тот же день комментатор «Санди тайме» выразил более точно мысль Саймона: «Новая Германия, которая хочет мира на своих западных границах, имеет также восточные границы, где» несмотря на то, что ее ближайшие намерения могут быть мирными, она имеет такие политические притязания, которые невозможно будет удовлетворить без войны... Она могла бы даже убедить себя тем, что, отторгнув Украину, окажет услугу Западным государствам и поможет себе в осуществлении своих целей» (курсив мой. — Э. Р.).
Какие же выводы, тем не менее, сделало английское правительство? Правда, оно поддержало обращение Франции в Лигу Наций в связи с нарушением мирного договора, рассматривая его как угрозу миру; но у Гитлера были некоторые основания полагать, что дело не пойдет дальше резолюции, выражающей сожаление по поводу его действий. Действительно важным было то — Гитлер уже знал это, но мир узнал об этом пятью неделями позже,— что, не посоветовавшись с Францией, совместно с которой Англия предприняла обращение в связи с нарушением торжественных обязательств, Саймон в ходе переговоров предложил (в ответ на заявление Гитлера о тоннаже военно-морского флота), чтобы «германский представитель прибыл в Лондон для предварительного обсуждения, имея в виду заключение морского соглашения в будущем» К В соответствии с договоренностью это было сделано, и 18 июня 1935 года, несмотря на протест Франции, было подписано морское соглашение, позволяющее Германии иметь надводный флот, тоннаж которого составил бы 35 процентов тоннажа английского надводного флота, а также большой тоннаж подводного флота, тоже в нарушение мирного договора [35].
Никогда еще консервативными публицистами не'было проявлено такого чрезвычайного замешательства. Подобный пример преднамеренного вероломства по отношению к близкому союзнику редко официально оправдывался доводом, менее убедительным, чем довод о том, что Гитлер уже не раз нарушал мирный договор и что добровольное соглашение с его стороны, во всяком случае, ограничит программу его военно-морского строительства. Едва ли кто-нибудь имел смелость заметить, что если могли быть разные мнения относительно того, какую часть английского флота придется держать в Северном море после соглашения и тех затруднений, которые оно создаст для Франции — номинально обладающей превосходством в 40 процентов над Германией, но фактически располагающей в основном старыми кораблями,— то не могло быть никакого сомнения в том, что это делало германский флот «хозяином Балтийского моря»[36]. На деле, поскольку речь идет именно об этом, соглашение развязывало Гитлеру руки в Восточной Европе, чего он и требовал.
Тем временем в апреле премьер-министр и министр иностранных дел Англии совещались с министрами иностранных дел Франции и Италии в Стрезе, в Северной Италии. Они должны были обсудить заявления Гитлера, и казалось возможным появление новой декларации об обеспечении безопасности Восточной Европы в такой же степени, как и Западной (то есть предупреждающей Гитлера, чтобы он не смел продвигаться не только на Запад, но и на Восток). Не кто иной, как сам Невиль Чемберлен (тогда министр финансов Англии) под маской «авторитетного источника» заявил парламентским корреспондентам английских газет2, что не может быть и речи о дальнейших английских обязательствах в Европе, что коллективная безопасность по ту сторону Рейна представляет собой для Англии только академический интерес и что если Англия в чем-либо действительно заинтересована, так это в воздушной конвенции на западе (то есть конвенции, преграждающей для германской агрессии путь на Запад). Это заявление было «с негодованием» отвергнуто в Стрезе английской делегацией, и министерство иностранных дел в Лондоне опубликовало вежливую поправку, в которой говорилось, чго сообщение, опубликованное в печати, «не следует рассматривать как новое официальное заявление». На самом деле, однако, английская делегация ясно заявила, чтб она не считает нужным применение санкций против Германии за нарушение ею мирного договора. И немцы очень хорошо поняли, да это поняло и большинство знатоков международной политики в других странах, что момент, выбранный Чемберленом для его заявления, и способ, каким оно было сделано, смутили министерство иностранных дел намного больше, нежели его содержание. Это подтверждалось тeU фактом, что 14 апреля 1935 года конференция в Стрезе приняла соответствующую резолюцию, которая обязывала ее участников «всеми возможными средствами» противодействовать односторонним нарушениям договора, угрожающим миру, — а двумя месяцами позже Англия и Германия совместно совершили такое нарушение, заключив морское соглашение.
4. Эфиопия
Покровитель фашизма Лаваль стал премьер-министром Франции в июне 1935 года, и на подобную тактику английского правительства он ответил тем, что оказал свою моральную поддержку Италии в ее захватнической войне против Эфиопии, которая почти сразу же и началась К Эта поддержка, несомненно, имела значение для Муссолини; она сыграла неоценимую, с его точки зрения, роль, когда через год появились известные предложения Хора—Лаваля (или, что более правильно, план Ванситтарта—Хора) об обеспечении мира путем расчленения Эфиопии и фактически передачи ее под контроль Италии. Но предложения были сформулированы по инициативе английского правительства. 9 сентября — перед тем, как произнести большую речь на ассамблее Лиги Наций, в которой он заявлял, что английская политика была «непреклонным коллективным сопротивлением агрессии»,— Сэмюэль Хор сообщил Лавалю, что английское правительство ни при каких обстоятельствах не применит к Италии никаких санкций, кроме экономических и финансовых, и что о морской блокаде Италии или о закрытии Суэцкого канала не может быть и речи К В декабре 1935 года, когда война достигла своей критической стадии, и вновь в январе 1936 года Иден, глава английской делегации в Женеве, сообщил Литвинову, главе советской делегации, настаивавшей на применении санкций в отношении экспорта нефти в Италию[37], что о них также не может быть речи, так как они могут вызвать опасность большой войны.
Правда, в это время английское правительство, благополучно миновало опасный момент всеобщих выборов, на которых оно, используя заявление Сэмюэля Хора и поток подобных же обещаний, добилось подавляющего большинства голосов избирателей. Но, как сказал в это время Невиль Чемберлен одному иностранному дипломату, нельзя было допустить, чтобы Муссолини был свергнут в результате военного поражения, так как это означало бы «хаос в Италии»[38], то есть революцию.
5. Рейнская зона
Гитлер снова воспользовался таким положением дел и в марте 1936 года послал свои войска в Рейнскую зону, демилитаризованную по Версальскому договору, что было подтверждено Локарнскими соглашениями 1925 года. В то же самое время он предложил пакт мира на двадцать пять лет, воздушную конвенцию и т. д. Кабинет министров Франции рассматривал вопрос об объявлении мобилизации, хотя большинство протестовало против этого — отчасти потому, что военный министр утверждал, что всеобщая мобилизация необходима, если вообще необходимы какие-либо действия в соответствии с мирным договором и Локарнскими соглашениями; отчасти потому, что английское правительство по телефону призывало его «сохранять спокойствие», что кабинет рассматривал как угрозу оставить их без поддержки против Гитлера. В действительности французское правительство решило только апеллировать к Совету Лиги (который собрался в Лондоне 14—19 марта) и тем временем проконсультироваться со странами, подписавшими Локарнские соглашения. Когда оно сделало это, то обнаружило, что все обязательства, предусмотренные Локарнскими соглашениями, были отброшены. Как Иден (новый министр иностранных дел), так и Невиль Чемберлен (все еще министр финансов, но замещающий премьер-мипистра Болдуина) настаивали, чтобы не делать ничего,что может привести к столкновению с Гитлером, и что следует полностью использовать его предложения о переговорах. По сути дела, решение Совета Лиги свелось только к констатации нарушения мирного договора и к тому, что у Гитлера испрашивались дальнейшие гарантии в том, что он не замышляет зла, — причем правительство Англии обещало поддержать Францию, в случае если Гитлер отступится от своего слова К
Литвинов, выступая 17 марта в Совете Лиги от имени Советского Союза, полностью изобличил притворные заботы Гитлера об интересах мира и проанализировал под- динно агрессивную теорию и практику нацистской Германии. Хотя Советский Союз и не был в числе подписавших Версальский мир и Локарнские соглашения, он был готов принять участие во всех мерах, которые предложили бы Совету Лиги державы—участницы Локарнского пакта и которые были бы приемлемы для остальных членов Совета К Но этот одинокий голос не был услышан.
Теперь известно, что в действительности Гитлер приказал своим генералам, протестовавшим против рискованной затеи, отступить, в случае если французские войска войдут в Рейнскую зону. Имея почти сотню отмобилизованных дивизий и воздушные силы, пока еще намного более мощные, чем у Германии, Франция одна добилась бы своего (Черчилль указывал на это). Настолько всеобщим было ожидание подобных действий, что польское правительство, одно из наиболее реакционных в Европе и становящееся все более прогитлеровским в своей политике, информировало французского посла в Варшаве в тот самый вечер, когда Гитлер начал свои действия, что оно отдаст приказ о мобилизации, если Франция сделает это. Тем не менее Гитлеру было позволено передвинуть на много миль вперед свои исходные позиции для наступления на Францию и завладеть территорией для постройки укреплений, которые серьезно помешали бы Франции оказать помощь своим союзникам в Центральной и Восточной Европе.
Почему это было допущено? В печати появился пока только самый отдаленный намек на это, исходивший от руководящей верхушки консервативных кругов. Один из ближайших друзей Стэнли Болдуина, Томас Джонс (член секретариата кабинета с 1916 по 1930 год и близкий друг многих других руководящих тори), отмечал, что настроения на собраниях рядовых консерваторов — депутатов парламента за последнюю неделю мапта колебались настолько, что складывалось то профранцуз- ское, то прогерманское большинство — частично «под влиянием опасения быть привлеченными на сторону России»2. 23 мая Джонс писал в письме к другу из Чекерса. где он проводил воскресный день с супругами Болдуин: «Мы должны выбирать между Россией и Германией, и выбирать очень скоро... Гитлер считает силы неравными, если он будет противостоять России один на один... Поэтому он ищет союза с нами, чтобы создать оплот против коммунизма. Наш премьер-министр склонен предпринять эту попытку»[39]. Передовые статьи в «Таймс», редактор которой Джоффри Даусон был также близким другом Болдуина и других видных тори, настаивали на том, что обстановка требует «перестроиться» на основе предложения Гитлера (9 марта), которое давало «наилучшую немедленную надежду на стабилизацию в Западной Европе» (6 июля) (курсив мой. — <9. Р.). И газета выражала неодобрение по поводу французского пакта о взаимопомощи с СССР. Таким образом, по словам ее собственных историков, газета «молчаливо признала если не право Германии расправиться с Россией, то факт наличия у нее такого намерения»[40]. Другим человеком, близким к видным деятелям правительства, к Томасу Джонсу и (как отмечалось ранее) к Джоффри Даусону, был лорд Лотиан. Он был убежденным сторонником аргументов Гитлера и в апреле обвинил Советский Союз в стремлении «поддержать разлад в Европе». Речь Литвинова 17 м&рта 1936 года, заявил он, была по этой причине «самой зловещей из всех когда-либо произнесенных в Совете Лиги Наций с момента ее возникновения[41]. (Стоит напомнить, что после разговора с Ло- тианом Уильям Додд, посол Соединенных Штатов в Берлине, записал в своем дневнике 6 мая 1935 года: «Он желает создания коалиции демократических стран, чтобы блокировать любое движение в их направлении и чтобы повернуть Германию на Восток. Тот факт, что это может повести к войне между Россией и Германией, кажется, особенно его не заботит. Фактически он считает, что это было бы хорошим разрешением тех трудностей, которые Версальский мирный договор создал для Германии».)
Совершенно ясно, что когда Черчилль писал, что противодействие Гитлеру в Рейнской зоне «могло бы быть
роковым для его режима»[42], он указал на одну из Тех причин, в силу которых английское правительство использовало свое влияние, чтобы не допустить этого противодействия.
6. Нападение на Испанию
Теперь обстановка была подходящей для того, чтобы Гитлер и Муссолини могли всерьез бросить военный вызов. В июле 1936 года в Испанском Марокко начался подготовленный в итоге тщательных консультации с генеральными штабами Берлина и Рима фашистский военный мятеж против законного правительства Испании, сформированного после всеобщих выборов 16 февраля 1936 года.
Почти сейчас же обнаружилось, что мятеж был просто предлогом для вторжения Германии и Италии, которые желали поставить их собственную креатуру в качестве диктатора. Они помогли переброске войск мятежников в саму Испанию. Их самолеты, военные суда и военные эксперты принимали участие в событиях с самого начала [43]. К марту 1937 года их войска насчитывали почти 100 тысяч человек. В подавляющем большинстве симпатии народных масс во Франции, Англии (как и всюду) были на стороне республиканского пра- вителыг?ва, которое, лишенное большей части своих офицеров, а также оружия, боеприпасов и самолетов, начало создавать новую армию и заказывать военные материалы за границей. Но английское правительство угрожало Франции, что в случае, если Франция разрешит Испанской республике импортировать оружие и в результате этого разразится война с Германией и Италией, оно будет считать себя свободным от обязательств перед Францией. Предупреждение было сделано французскому премьер-министру Блюму сначала в июле, во время его поездки в Лондон, а потом через дипломатические каналы в августе. В то же самое время министры-радикалы в кабинете Блюма, которые в начале года во время рейнского кризиса возглавляли правительство, пригрозили уйти в отставку, если Испанской республике будет оказана поддержка; их позиция была с энтузиазмом одобрена правыми партиями
Под этим двойным давлением французское правительство стало на путь политики «невмешательства» (которая никогда еще так ясно не была тем, чем ее назвал Талейран более века назад,— «дипломатической фразой, которая означает вмешательство»), предложенный правительством Англии. Исходя из того, что это должно ограничить конфликт, европейскими державами был создан в Лондоне Комитет по невмешательству. Английское правительство упорно поддерживало эту точку зрения в парламенте и в Лиге Наций, доказывая, что любая другая политика будет означать разделение мира на «идеологические блоки»[44]. Советский Союз протестовал против этой политики, которая фактически означала свободу для Германии и Италии в организации мятежа и блокады против законного правительства Испании.
Когда стало ясно, что подобные доводы бесполезны, Советский Союз в октябре 1936 года начал посылать самолеты, пушки и офицеров в Испанию; и тысячи добровольцев из пятидесяти четырех стран поехали в Испанию, чтобы оказать помощь в защите демократии[45]. Но им пришлось преодолевать полицейские рогатки в разных государствах, включая Францию, и по прибытии в Испанию встретиться с нехваткой оружия.*В то же воемя советские корабли, доставлявшие оружие в Испанию, должны были подвергать себя риску нападения итальянских и германских подводных лодок на протяже- пни своего пути почти в две тысячи миль К В конце концов англо-французская блокада и итало-германская интервенция достигли своей цели: в 1939 году Испанская республика была разгромлена и уничтожена [46].
Примечательно, что испанская воина, в которой на- цистская Германия в союзе с фашистской Италией впервые перешла к открытым военным операциям в Западной Нвропе, послужила поводом для длительной и неослабевающей кампании во французской и английской консервативной прессе, возлагавшей на СССР ответственность за события по крайней мере в равной степени с Италией и Германией. Из употреблявшихся выражений ясно следовало, что если бы Германия и ее союзники использо вали советскую помощь Испанской республике как предлог для нападения на СССР, ни Франция, ни Англия не считали бы себя связанными ни обязательствами Лиги Наций по коллективной безопасности согласно ее Уставу, ни франко-советским пактом о взаимопомощи. И с этих пор поддерживалась легенда о том, что в этом вопросе «один другого стоит», как это может увидеть каждый, кто возьмет на себя труд почитать мемуары или биографии главных руководителей западной политики, особенно английских—Невиля Чемберлена, Галифакса, Саймона, тогдашнего редактора «Таймс» и других. И все же это только легенда, ставшая возможной благодаря полной неосведомленности о фактах, чему (как прямо указывал далекий от революционных взглядов автор «Истории Лиги Наций») такой сторонник Лиги Наций, как консерватор Иден, содействовал не менее, чем его собрат консерватор Чемберлен[47].
Но почему же легенда была пущена в ход? И почему, что более важно, правители Англии и Франции проводили свою политику, так очевидно и скандально ослаблявшую их собственное положение в мире (пока это в третий раз не привело к возникновению фашистской угрозы на французских границах)?
Одним из широко использовавшихся аргументов против помощи Испанской республике был — как и в случаях с Эфиопией и с Рейнской зоной — аргумент о мнимой опасности войны и неподготовленности к ней Англии и Франции. Однако в течение многих месяцев Германия и Италия не совершили нападения на Советский Союз, помогавший Испанской республике на свой страх и риск, хотя они знали, что их война против Советского Союза была бы одобрена Англией и Францией. Насколько более осторожными были бы они, если бы Англия и Франция объединили свои силы с СССР! Еще более поразительным является то, что произошло в сентябре 1937 года, когда Германия и Италия, чувствуя себя до конца хозяевами положения, не только начали торпедировать английские торговые суда, но, кроме того,
31 августа напали на английский эскадренный миноносец. Вся обстановка изменилась с быстротой молнии. Английское и французское правительства забыли обо всех отговорках насчет опасности войны. Через несколько дней они созвали конференцию средиземноморских стран, включая и СССР; она собралась в Нионе, в Швейцарии, 10 сентября. Через тридцать шесть часов было парафировано соглашение о потоплении без предупреждения замеченных неизвестных подводных лодок, которые отказываются указать свою национальную принадлежность по первому требованию; и 14 сентября соглашение было подписано и вошло в силу. Больше не было подводных нападений, кроме как на испанские суда, которые были специально не включены в соглашение, несмотря на протесты Литвинова. И не последовало никакого объявления войны.
Интересно отметить, что два консервативных английских государственных деятеля с противоположными взглядами высказали в очень сходных выражениях следующее: «Несомненно, подобная энергичная процедура могла бы остановить испанскую войну и в самом деле могла бы положить конец всей агрессивной политике Германии и ее подражателей»,— писал виконт Сесиль (постоянный заместитель министра иностранных дел и министр блокады во время первой мировой войны, лорд-хранитель печати, поверенный в делах Лиги Наций, министр герцогства Ланкастерского после войны, неоднократный делегат Англии в Лиге Наций). Черчилль сказал, что конференция в Нионе была «доказательством того, каким мощным могло бы быть объединенное влияние Франции и Англии на настроение и политику диктаторов, если бы оно было убедительно выражено и свидетельствовало о готовности применить силу... Малейший признак решительного контрнаступления со стороны западных держав немедленно приводил к ослаблению напряженности» 1.
Но почему же тогда не происходило подобного контрнаступления? Почему они не остановили германскую агрессию? Лидеры западных правительств не были очень словоохотливы по этому поводу. Но, по счастливой случайности, один из тех, кто их хорошо знал, осветил то, что было до сих пор самым неясным.
«27 июля (1936) я пошел прямо от Л. Дж. (Ллойд Джорджа) завтракать со С. Б. (Стэнли Болдуином) на Даунинг-стрит, 10... С. Б. был очень взволнован испанскими делами: «Я сказал вчера Идену, что ни в коем случае, о ком бы ни шла речь, о французах или о ком- либо ином, он не должен дать втянуть нас в войну на стороне русских». Ранее, в разговоре, Болдуин сказал автору дневника, что решение английского, французского и бельгийского правительств, принятое четыре дня тому назад, созвать совещание пяти стран — участниц Локарно (их самих, а также Германии и Италии) не означает, что последние «должны согласиться принять участие в переговорах о европейском Локарно» (курсив автора дневника. — Э. Р.) 2.
Ничего не могло быть яснее. Восстановить старое Локарно, то есть взаимные гарантии безопасности на Западе, грубо уничтоженные, когда Гитлер 7 марта послал свои войска в Рейнскую зону? Да, но только для Запада; никакой попытки остановить Германию на Востоке с помощью всеевропейского соглашения не будет. Солидарность с Францией, если Германия нападет на нее под предлогом, что она разрешила испанскому правительству покупку оружия — тем самым вовлекая в конфликт и СССР в соответствии с франко-советским пактом? Ни в коем случае. Другими словами, для английского правительства именно Россия была действительным врагом, и его испанская политика вытекала из этого факта.
Только в свете этих директив можно, наконец, объяснить необычайное высказывание Идена в парламенте 19 ноября того же года, которое вызвало тогда много разговоров, но со временем было забыто: «Что касается невмешательства, то я категорически заявляю, что есть другие правительства, которые, я думаю, следует осуждать более, чем правительства Германии и Италии». Иден подготавливал общественное мнение к поддержке Германии в том случае, если она нанесет удар на Восток.
7. Нападение на Китай
Годом позже Япония — официально связанная теперь с Германией «антикоминтерновским пактом» (ноябрь
1936 года), название которого делало союз агрессоров звучащим более привлекательно для некоторых, — воспользовалась разногласиями между державами, чтобы активизировать военную кампанию, начатую в 1931 году в целях завоевания Китая. Она развязала в Северном и Центральном Китае в июле 1937 года войну больших масштабов, которая, между прочим, угрожала сведенным до минимума интересам Англии и США в Китае. Представители этих стран дали понять на Брюссельской конференции заинтересованных держав, созванной 3 ноября 1937 года для обсуждения военного конфликта, что они против каких-либо эффективных действии в защиту Китая, в которых, как ясно заявил советский представитель Потемкин, его страна была готова принять участие. Поскольку дело касалось Японии, все, что остальные державы смогли сделать,— это послать ей смиренные приглашения прибыть на конференцию, па которые она дважды ответила отказом, и, наконец, просить ее изменить свое отношение к Китаю и hsiVh «мирное разрешение» вопроса. Но по отношению к СССР они предприняли хитроумный маневр с помощью председателя конференции Спаака (бельгийского министра иностранных пет[48] Они предложили, чтобы США и A«i лия провели в дальневосточных водах «демонстрацию военно-морских сил» (которая, конечно, ничего или почти ничего не значила бы для Японии, так как английские и американские военно-морские базы были очень далеко), в то время как «участие» СССР выразилось бы в... мобилизации наземных войск вдоль манчжурской границы и в рейде военно-воздушных сил на Токио (что, без сомнения, немедленно вызвало бы войну). Нечего и говорить о том, что это предложение было отвергнуто.
Что касается английского правительства, то все это было еще более позорным также и по следующим обстоятельствам. На последних заседаниях ассамблеи Лиги Наций (в сентябре 1937 года) оно присоединилось — как и другие правительства — к общему обязательству не делать ничего, что могло бы помочь Японии, и рассмотреть в отдельности, что можно сделать для оказания помощи Китаю. Прямым результатом этого решения было то, что правительство Англии вторично отказалось наложить эмбарго на экспорт боеприпасов и других военных материалов в Японию и в апреле 1938 года заключило соглашение с японцами, в силу которого (за обещание выплатить Англии ту часть доходов, которая была ассигнована на уплату китайского долга) им были переданы таможни на оккупированной территории Китая.
Политика Соединенных Штатов была не многим лучше; американские дельцы продавали нефть, хлопок и металлолом Японии и некоторые товары Китаю. Советский Союз, подписавший пакт о ненападении с Китаем через месяц после того, как началось новое японское наступление (ранее СССР предлагал пакт о взаимопомощи), начал вскоре посылать китайцам оружие и снаряжение и в 1938 году дал Китаю заем в 100 миллионов долларов. Этим и объясняется заявление китайского представителя на сессии Совета Лиги Наций в мае этого года: «Члены Лиги Наций, за одним исключением, сделали мзло или ничего, чтобы помочь Китаю в его борьбе с агрессией» [49].
8. Австрия
После этого ряда событий в процессе «умиротворения» Гитлера и его союзников едва ли можно было ожидать, что в марте 1938 года, когда Гитлер, несмотря на многочисленные заверения не допустить этого, захватил и аннексировал Австрию, английское правительство сделает что-либо иное, нежели публично откажется — в парламенте за день до вторжения — даже от того, чтобы сделать Гитлеру представление по поводу последствий этой акции [50]. Ни о каких коллективных мерах эффективного обуздания Гитлера не могло быть даже и речи.
Правда заключалась в том, что с обеих сторон исход был предрешен. Уже в июле 1936 года, как показал Нюрнбергский процесс над главными немецко-фашистскими военными преступниками десять лет спустя, Гитлер приказал разработать военные планы вторжения в Австрию (названные условно «Дело Отто»). И 5 ноября
1937 года в разговоре со своими главнокомандующими, приведенном в опубликованных германских архивах[51] как «Меморандум Госсбаха», он говорил о войне «с целью нанести поражение Чехословакии и Австрии одновременно». С другой стороны, как записано в дневнике Томаса Джонса 23 мая 1936 года, Стэнли Болдуин (тогдашний премьер-министр) считал, что «нам бы не следовало подвергаться риску, обещая защищать Австрию, с тем чтобы она не попала в лоно Германии». Галифакс в частной беседе с Гитлером 19 ноября 1937 года, запись которой имеется в немецких архивах, упоминал Австрию среди тех «возможных изменений в европейском порядке, которым, вероятно, суждено будет произойти с течением времени» (хотя он добавил, что Англия заинтересована в том, чтобы эти изменения произошли посредством мирной эволюции). Иден (тогда министр иностранных дел) сообщил германскому послу Риббентропу
2 декабря 1937 гсда (также согласно немецким архивам), что в недавней беседе с французскими министрами он информировал их о том, «что вопрос об Австрии представляет намного больший интерес.для Италии, чем для Англии; кроме того, в Англии считают, что в какое- то время должна будет установиться более тесная связь между Германией и Австрией» (опять с оговоркой, что применения силы следовало бы избежать) [52]. Что касается правительства Франции, то его премьер Шотан сказал послу Германии в Вене фон Папену в ноябре 1937 года, что у него «нет возражений против значительного расширения германского влияния в Австрии, если оно будет достигнуто эволюционным путем» (министр иностранных дел Боннэ сказал то же самое) [53].
Можно догадаться, что обе стороны в этих дипломатических переговорах, точно знали, какой вес могут иметь оговорки насчет мирных и эволюционных средств после примера ремилитаризации Рейнской зоны и кровавой борьбы в Испании.
Во всяком случае, Гитлер с полуслова понял намек. В первой половине февраля он окружил Австрию крупными немецкими силами. 12 февраля 1938 года он вызвал австрийского канцлера Шушнига в свою резиденцию в Берхтесгадене и вынудил его под угрозой вторжения в Австрию в течение трех дней согласиться на назначение известного австрийского фашиста Зейсс- Инкварта на пост министра безопасности и дать австрийским фашистам (хорошо подготовленному отделению германской нацистской организации) полную свободу действий. И когда 9 марта Шушниг объявил, что состоится плебисцит по вопросу о том, должна ли Австрия остаться независимой, Гитлер предъявил ему 11 марта ультиматум (через австрийских нацистов, так чтобы это не исходило «извне») с требованием в течение двух часов уйти в отставку, уступив место Зейсс-Инкварту, в противном же случае 200 тысяч человек вторгнутся в Австрию. Шушниг ушел в отставку, Зейсс-Инкварт занял его место, и той же самой ночью немцы в конце концов вступили в страну. Двумя днями позже Австрия была аннексирована Германией. Вполне «эволюционно»[54].
Во всех странах народные массы ничего не знали о политических и дипломатических переговорах, предшествовавших этим событиям. Документы и мемуары были опубликованы только спустя десять лет, после того как самая разрушительная война в истории опустошила многие страны и режим Гитлера был уничтожен силой сружия. Тогда мир узнал о событиях 11 —13 марта и о исследовавших за ними зверствах нацистов. Он также услышал английских и французских политиков и историков, объяснявших (часто раньше, чем происходили события), почему допустили, чтобы все это могло произойти. Не было вторжения; юридически австро-гер- манское соглашение «не вызывало возражений»; оно не нарушало обязательств Австрии по мирному договору; оно было так или иначе неизбежным; соглашение в Стрезе 1935 года, обязывавшее Англию, Францию и Италию поддерживать независимость Австрии, не действовало, если все трое не были готовы к действию; идея о том, что Лига Наций сможет помочь малой стране, оказалась «заблуждением» (Дж. Л. Гарвин, редактор газеты «Об- еервер», 19 декабря 1937 года); Англия была слишком слабой, чтобы так или иначе защитить себя (это было через шесть месяцев после конференции в Нионе).
Но среди множества разнообразных и часто противоречивых объяснений было и другое, подобное употреблявшимся в предыдущих случаях. Оно заключалось в речи Невиля Чемберлена, теперь премьер-министра, в палате общин 21 февраля 1938 года. «Мир в Европе должен зависеть от позиции главных держав— Германии, Италии, Франции и нашей собственной»; дружеское обсуждение между ними четырьмя и урегулирование их разногласий сохранило бы мир в Европе «на целое поколение». И он нарочно исключил из их числа Советский Союз, как < наполовину азиатскую страну». Это вряд ли относилось к его географическому положению, с этой точки зрения Британская империя была на четыре пятых азиатской и африканской. Но это было обычным определением, которое употребляли нацисты, объясняя необходимость своей экспансии на Восток. И к тому времени было очень трудно представить себе те «разногласия», которые возникли бы между четырьмя державами, если бы Гитлер напал на СССР.
Геди, тогдашний корреспондент «Таймс» в Вене, вернувшийся в конце марта, после захвата Австрии, в Англию, говорил, что услышал в Лондоне отголосок этого выступления. Теперь со всей очевидностью очередь была за Чехословакией, и он говорил об этом «с английскими государственными деятелями и политиками, с сотрудниками военного министерства, известными публицистами, редакторами и работниками министерства иностранных дел». Геди говорил, что не мог понять, почему общей тенденцией было покинуть и «этот последний бастион, стоявший на пути германской экспансии». Обычно они все отвечали, что Англия не может защитить себя. И тогда, писал он, пришло и объяснение этому: «Вероятно, Чемберлен и его друзья надгются, что если Германия разгромит Чехословакию, то она перевалит через Балканы и продвинется на восток, готовясь к нападению на СССР. Но к тому времени, когда она будет готова совершить это нападение, полагали они, мы и Франция будем уже настолько сильны, что сможем сказать ей: «Если вы нападете на нас, вы встретите сильного противника, и вы знаете, что Россия будет атаковать вас с тыла, но в то же время, если вы нападете на Россию, мы можем обещать не атаковать вас и пожелать вам удачи» К
Захват Австрии был последней импровизацией Гитлера —и казалось, с ним была исчерпана система хитросплетений, бывших в ходу в Западной Европе для их оправдания,— до Мюнхена.
ГЛАВА 111
ЧЕХОСЛОВАКИЯ
Предыстория Мюнхена требует хотя бы в некоторой степени обратиться к Чехословакии и ее праву на существование,— праву, в котором начали сомневаться очень широкие круги в Англии и Франции после захвата Гитлером Австрии. Это тем более необходимо, потому что многими годами позже находится человек, бывший в то время министром финансов (а ранее министром иностранных дел), который все еще п-ишет в своих мемуарах: «Окруженное со всех сторон сушей государство Чехословакия, с контурами, похожими на вытянутую почку, было провозглашено союзниками, и его границы были очерчены Версальским мирным договором вопреки доктрине о самоопределении и без учета национальных различий. Географически и исторически не было ничего, что соединяло бы вместе отдельные части этого разнородного объединения» К
Такое сплетение нелепостей редко позволяли себе публиковать даже бывшие члены кабинета. Из тринадцати с половиной миллионов человек, зарегистрированных по переписи 1921 года — через два года после Версальского мирного договора,— чехов и словаков насчитывалось около девяти миллионов. Первые составляли подавляющее большинство населения в Богемии, Моравии и Силезии; вторые — подавляющее большинство в Словакии — и четыре территории вместе составляли республику. Известно, что чешские и словацкие племена жили на их нынешних землях уже по крайней мере 1200 лет назад; сегодня, как и тогда, они близко родственны славянским народам, чьи языки отличаются друг от друга менее, чем, скажем, английский от американского; и они упорно сохраняли свою самобытность даже в самых неблагоприятных обстоятельствах Одно это уже было тем цементом, которого хватило, чтобы соединить Чехию и Словакию воедино. Но было и большее: первое созданное государство, с которым они, как известно, были связаны — Великое княжество Моравское в IX веке, — включало их обе.
В конце IX века словаки были завоеваны мадьярами и оставались под их правлением, входя в феодальное королевство Венгрию, около тысячи лет. Тем не менео их язык, культура, фольклор, а в течение последних 150 лет и их политическая борьба, которую они вети в значительно более трудных условиях, сделали их близко родственными чехам. Решение двух народов соединить' ся в своем собственном государстве, решение, к которому сии пришли во время больших исторических сдвигов и октябре 1918 года (когда рухнула Австро-Венгерская ьмперия, правившая ими) — на несколько месяцев ранее Версальского мира, — было одним из выдающихся актов самоопределения в современной истории и доказательством того, что исторически их объединяло очень многое.
Большая часть чехословацкой границы, протянувшейся на 2 500 миль, не была «установлена Версальским мирным договором» в 1919 году. Не случайно, что французская нота от 30 июня 1918 года о признании, адресованная Национальному совету Богемских земель, образованному в Париже иностранными политическими деятелями, жившими в эмиграции, говорила о «независимости внутри исторических границ ваших территорий». Ибо границы Богемии, Моравии и Чешской Силезии, «земель Богемской короны», были определены природными условиями, поселениями и большой историей зч много веков до того, как Саймон появился на свет.
Посмотрите в атлас, где имеется карпа Германии [55] в X веке: вы увидите княжества Богемское, Моравское и Силезское под владычеством средневековой империи, ограниченные с четырех сторон в основном так же, как и сегодня, Богемским лесом. Рудными, Судетскими и
Белыми горами. Посмотрите в атлас, где имеется карта Европы 1914 года когда чехи находились под властью Австрии, а словаки под властью Венгрии в старой империи Габсбургов, и вы увидите то же самое. К последней четверти X века, когда Этельред Упрямый правил довольно шатким английским государством, пражские князья были не только признанными императором правителями всех чешских земель, но владели землями также и далеко за пределами своих границ. В середине XII века с ни сами стали королями и принимали участие в выборах на престол «священной Римской империи германской нации». Их государство было достаточно сильным, чтобы разгромить объединившуюся германскую феодальную знать при Шлюмеке в 1126 году, и даже самих страыь ных монголов в Силезии в 1241 году. Карл I Люксембургский, король Богемии в XIV веке, стал императором Карлом IV, и Прага была его столицей. Между прочим. Богемия дважды владела морским побережьем, о чем упоминал Шекспир: один раз в XIII веке, когда владения короля достигли Адриатического моря, и в другой раз в начале XV века, когда они распространились до Балтийского моря.
С ее одним из старейших университетов в Центральной Европе, основанным в 1348 году, быстро развивающимся горным делом, шерстяной промышленностью и сельским хозяйством, историческими хрониками и литературой на родном языке (когда хроники в Англии все еще писали на латинском) и растущим рынком в городах Богемия в XIV веке была одним из самых передовых центров цивилизации в Европе. Ранняя реформация и национальный подъем в первой половине XV века, когда Яи Гус и его последователи сделали на многие годы учение Уиклифа вдохновляющей силой великой народной войны против германской феодальной знати и иезуитов, политически выдвинули чехов в первый ряд европейских народов. Несмотря на то, что движение в конце концов распалось в силу классовых противоречий и его наиболее воинственные элементы — крестьяне и городские ремесленники — были разгромлены, его традиции и идеи стали великим национальным наследием чешского народа. Начиная с 1526 года чехи находились под властью герцем а австрийского, и в 1620 году, после неудачного восстания и поражения чехов в битве у Белой горы, недалеко от Праги, его господство было восстановлено вновь. Даже жестокие репрессии, принудительное обращение снова в католицизм, восстановление крепостного~права и полная конфискация имущества у чехов в пользу немецкого дворянства, которая продолжалась более ста лет после этого, не сломили духа чехов. Великие крестьянские восстания в 1680 и 1775 годах напоминали об этом и (второе в особенности) заставили империю ослабить бремя крепостничества.
Когда капиталистическое развитие в XVIII и начале XIX века снова поставило Богемию в положение одного из самых передовых промышленных районов Центральной и Восточной Европы, национальное возрождение не было плодом труда одной только буржуазной интеллигенции 30-х и 40-х годов, которая чаще всего становится предметом исторического исследования. В 1821 году произошло еще одно большое крестьянское восстание, а в 1832, 1843 и особенно в 1844 годах последовал ряд крупных забастовок; и в 1848 году, на две недели ран&- иге «июньских дней», в Париже (когда впервые в Западной Европе имело место восстание рабочего класса) происходили «июньские дни» в Праге (с 12-го по 17-е), когда фабричные рабочие, ремесленники и студенты сражались за чешское временное правительство, ответственное перед выборной ассамблеей, и за чешскую национальную армию. В наши дни чешский народ обращает свой взор через национальное возрождение XIX века к культурной славе Богемии в средние века,
о которой ему напоминает многое из окружающего. Но рабочий класс и крестьянство обращают свой взор так- же и к великой народной борьбе их предков в XVIII и XIX веках против Габсбургов (в которой буржуазия почти всегда — как в июне 1848 года—поддерживала врагов народа) и за ними к великим демократическим антифеодальным армиям таборитов в XV веке и к их вождям Жижке и Прокопу.
Правда, словаки не могли участвовать в этой эволюции, находясь под пятой мадьярских дворян. Но, когда они присоединили свою часть «почки» к чешской в 1918 году, прибавив 1100 миль своих границ к границам чешских земель, они не только не пренебрегли «национальными различиями», но и не внесли ничего искусственного или трудного в «объединение». В трагические дни Мюнхена не словаки были теми, кто показал себя «чужеродными» элементами. Это были агенты нацистов, и среди них венгерские фашисты, которым умение их патрона Гитлера запугивать правительство республики придало воображаемую силу, которую потом они использовали для того, чтобы подорвать государство.
А как обстояло дело с «судетскими немцами» — тремя миллионами граждан Чехословакии, говорящих по- немецки? Это были выходцы из Германии, осевшие на чешских землях в средние века, когда Богемия, Моравия и Силезия были частью Священной римской империи, и во время правления Габсбургов. Они никогда не были связаны с тем, что сегодня является современной Германией; они, самсе большее, принадлежали к части немцев австрийского королевства. В Австро-Венгрии до 1918 года они были частью двух правящих рас; их буржуазия и помещики выдвинули из своей среды немало официальных деятелей имперского режима, и только рабочие социал-демократы из их среды отказывались рассматривать чехов как «низшую расу». Если не считать 700 тысяч из них, рассеянных по «закоулкам» внутренней части страны, они жили в пределах исторически сложившихся горных границ чешских земель — обычно вдоль лесистых горных окраин, потому что именно там естественные условия способствовали в XVIII—XIX веках развитию промышленности; но они были разбросаны по восьми отдельным районам.
Никакая сила на земле не смогла бы применить «доктрину самоопределения» в ее обычном смысле -к их положению; они не могли присоединиться к Австрии и они не могли составить одно административное целое. А лишить чешские земли их исторических границ — и сделать невозможным их укрепление — путем присоединения этих территорий именно к Германии в конце воины 1914—1918 годов, дать этой побежденной стране ряд точек опоры для того, чтобы она позднее смогла еще раз поработить чехов в реваншистской войне, точек опоры, которых она никогда на протяжении истории не имела,— это было бы действительным «нарушением доктрины самоопределения».
Более того, к 1938 году стало совершенно ясно, что в действительности ни одно национальное меньшинство в Центральной и Восточной Европе, за пределами СССР, ни, конечно, сами немцы в Германии не пользовались такими политическими правами, какими пользовались граждане немецкого происхождения в Чехословакии. Они разделяли со всеми другими гражданами право голоса для совершеннолетних и право выдвижения своих собственных кандидатов в местные органы управления и национальное собрание; они представляли более
22 процентов населения на выборах 1935 года и имели 72 места в парламенте из 300 (24 процента). Из общего числа в 15 тысяч муниципалитетов 3400 были избраны в районах, где большинство населения говорило по-не- мецки; таким образом, большинство членов советов говорило по-немецки (при Австро-Венгерской монархии муниципалитеты контролировались богачами и рабочие не имели права голоса). Из 3200 судей 730 говорили по-немецки и вели судопроизводство (если они находились в районах с немецким населением) па немецком языке. Огромное большинство детей немецкого происхождения посещало школы, где преподавание велось на немецком языке. Существовал университет и много колледжей, в которых было то же самое. Ибо одной из реформ, подтвержденной Конституцией Чехословакич в 1920 году, было то, что все граждане могут пользоваться своим родным языком в государственных органах, суда а во всякой официальной деятельности, а тем самым национальные меньшинства в Чехословакии ставились в намного более выгодное положение по сравнению с валлийцами в Англии *.
Чехословакия действительно была демократией, что резко контрастировало со всеми окружающими ее странами: с Германией, Венгрией, Румынией (и после 1918 года с Австрией), находившимися под открыто фашистским правлением, и Польшей — полицейским государством, управляемым крупной буржуазией и помещиками, где в некоторой степени был дозволен парламентаризм, сочетавшийся с произвольными арестами и избиениями членов парламента, полицейским контролем над профсоюзами, расстрелом бастующих и т. п. В-Чехословакии существовали легальные рабочие партии, профсоюзы и рабочая пресса всех политических оттенков. В стране было сильное кооперативное движение Это была единственная из названных шести стран, где правительством не практиковался антисемитизм. Кандидаты в парламент не должны были вносить залог во время выборов, и состав обеих палат парламента был избираемым. Президент выбирался парламентом.
В то же самое время Чехословакия была буржуазной демократией, то есть ее демократия была основана на безоговорочном принятии капиталистической системы всеми партиями (кроме коммунистов). В общественном организме демократической республики, следовательно, все нити держал в руках класс капиталистов наиболее экономически развитых районов страны — Богемии и Моравии. Это имело влияние, например, на национальную политику правительства. Были некоторые просчеты в ее применении к гражданам немецкого происхождения: например, правительственный аппарат — гражданскую службу — нужно было после 1918 года целиком создавать заново, так как раньше именно австрийцы правили страной. Естественно, что не из числа граждан немецкого происхождения, оставшихся в стране после создания республики, в течение ряда лет набиралось новое чиновничество, за исключением их собственных районов. К тому времени, когда они приняли новый порядок вещей, все посты были уже заняты, и это было чрезвычайно удобно для чешских капиталистов и буржуазии. Сравнительно мало, далее, было сделано, для того, чтобы способствовать полному экономическому развитию Словакии, крестьянской области, бывшей источником дешевого труда при власти венгров, и практически ничего не было сделано для так называемых карпаторуссов на самой восточной оконечности страны. Для крупных капиталистов Богемии и Словакии было проще по-преж- нему оставить там дела в руках кулаков и оптовых купцов.
В области международных отношений буржуазный характер чехословацкой демократии был особенно очевиден. Стоявшие у власти буржуазные партии — аграриев, национальных социалистов (партия Бенеша) и католиков — бдительно следили за попытками Германии и Венгрии взять реванш за их поражение в 1918 году. Их внешняя политика была основана на союзе с Францией. По этой самой причине в течение многих лет они были чрезвычайно враждебно настроены к Советскому Союзу. Масарик и Бенеш, основатели партии национальных социалистов, в мае 1918 года, по прямой договоренности с западными правительствами поддерживавшими контрреволюцию в Советской России, организовали вооруженный мятеж чехословацких военных соединений в России, сформированных из дезертиров австро-венгерских армий. Этот мятеж играл важную роль в установлении белого режима адмирала Колчака в Сибири и других контрреволюционных сил в иных местах. В 1919 году новое правительство непосредственно участвовало во вторжении союзников в Советскую Венгрию, что привело к укреплению фашистской диктатуры адмирала Хорти. Когда белые армии были изгнаны из России в 1920 году, чехословацкое правительство предоставило убежище, работу и субсидии многим членам русских контрреволюционных организаций. На процессе эсеровских лидеров в Москве в 1922 году подлинные документы, «извлеченные» из их парижских архивов, опубликованные позже факсимиле, разоблачили президента Масарика и министра иностранных дел Бенеша, как людей, которые лично распоряжались этими субсидиями.
В июне 1922 года чехословацкое правительство подписало торговое соглашение с Советской Россией — последнее в ряду договоров, начавшихся с англо-советского торгового соглашения 1921 года,—но отказывалось восстановить дипломатические отношения до июня 1934 года, когда Гитлер уже пришел к власти. В следующем году оно последовало за Францией и заключило пакт о взаимопомощи с СССР (16 мая 1935 года). Тем не менее этот пакт не должен был вступить в силу — по настоянию чехословацкого правительства,— пока не вой- дет в силу подобный же пакт между Францией и СССР; и, поскольку французское правительство избегало переговоров между генеральными штабами о практических путях введения пакта в действие, чехословацкое правительство избегало их также.
ГЛАВА IV
ПЕРЕДЕЛ МИРА
1. Планы Гитлера
Как мы видели, правители нацистской Германии добивались передела мира много лет. Их целью было шаг за шагом расстроить мировой порядок, установленный диктатом держав-побсдительниц после первой мировой войны 1914—1918 годов. Надо было отказаться от обязательств, наложенных на Германию Версальским мирным договором в 1919—1920 годах, надо было разорвать ее границы и границы новых государств, созданных мирными договорами. Должно было быть создано новое соотношение политических, экономических и военных сил. Оно должно было перевешивать в пользу Германии так же сильно, как это было при Брест-Литсвском мире, временно навязанном кайзером потерпевшей поражение России в 1918 году. И это должно было быть мостом к мировому господству; «Мейн кампф» не оставляла в этом никаких сомнений.
Месяцы, прошедшие между мартом и октябрем
1938 года, когда к длинному перечню предыдущих успехов Гитлера прибавилось завоевание Чехословакии, были решающей и кульминационной фазой в достижении такого соотношения сил. Начиная с этого момента новый передел мира в пользу Германии становился реальной и более обнадеживающей целью.
Оглядываясь на эти месяцы, заместитель Гитлера, Геббельс, заявил об этом белее открыто, чем это когда- либо делалось со времени появления «Мейн кампф». Выступая 19 ноября 1938 года в Либереце (Чехословакия) с речью, он сказал, что, пока Германия была разъединена, «великие нации мира были заняты дележом континентов — Африки, Южной Америки, Азии, Австралии. К тому времени, когда мы покончили с нашей внутренней борьбой и впервые предстали объединенными на мировой арене, мы увидели, что дележ завершен. Не часто в истории мир подвергается переделу; но, когда начинается новое великое развитие, когда пришло время богине Истории сойти на землю и край ее одежды уже касается земли, тогда мы должны быть уверены в том, что ответственные деятели нации обладают смелостью и решительностью, чтобы ухватиться за этот край и крепко держаться за него. Я верю, что мы переживаем именно такой исторический час».
Но что бы ни говорил Геббельс о богине Истории, одного ясно выраженного желания Гитлера было недостаточно для того, чтобы обеспечить передел мира в пользу Германии. Для этого требовалось еще по крайней мере три необходимых условия.
Первое из них состояло в том, что Германия должна была снова, как в 1914 году, стать перворазрядной индустриальной державой, способной развязать большую войну, финансировать ее и производить для ее нужд вооружение. Это условие было в основном достигнуто Германией к 1929 году, задолго до прихода Гитлера к власти. В этом году Германия вышла в первый ряд европейских стран по производству железа, угля, стали, машин, химикалий, текстиля, по объему ее железнодорожных перевозок и внешней торговли и по развитию ее дорог и воздушных путей сообщения.
Вторым условием была ликвидация угрозы революции и установление ничем не ограниченного господства того класса, который заинтересован в новой войне за мировое господство. Экономические успехи были достигнуты рационализацией производства и с помощью потогонной системы, равных которым не было ни в одной другой стране. Напряжение сил, вызванное этим процессом, уже подвинуло германский народ так далеко влево, что, когда в Германии с разрушительной силой разразился кризис 1930 года, ее правящие классы почувствовали, что действительно безопаснее начать править без парламента, диктаторскими методами. В 1933 году внутреннее напряжение, вызванное противодействием влиянию кризиса и подготовкой к мировой борьбе за рынки, было таким сильным, что правящие классы, воспользовавшись разногласиями в рабочем движении, установили фашизм — самую диктаторскую и террористическую из всех форм правления, действующих в интересах собственников.
Требовалось, однако, и третье важнейшее условие для успеха в новой войне. Оно состояло в уничтожении
го барьера, стоящего на пути германской экспансии, и устранении угрозы с фланга для любой германской военной наземной операции, каковые представляло собой существование независимой и хорошо вооруженной Чехословацкой республики.
Без Чехословакии путь, ведший от Рейна и Майна к Дунайскому бассейну, нельзя было блокировать; противоположная германская дорога к Дунайскому бассейну— через север Карпат — тоже лежала открытой, и никто не мог запереть подобный же путь, спускавшийся по Дунаю дальше на восток. Если Чехословакия с ее древним естественным горным барьером, выступающим в Южную Германию, подобно огромной укрепленной арке, будет превращена в германский выступ в глубь Центральной Европы, то все три военные дороги в бассейн Дуная будут открыты.
Это означало бы, что Германия, получив превосходство в оружии (для создания которого требуется прежде всего современная промышленная техника) —в самолетах, танках, бронемашинах, мототранспорте для пехоты,— приобрела бы стратегическую возможность прорваться на запад к Средиземному морю, на юго-восток к Дарданеллам и на восток к равнинам Польши и Украины без серьезной угрозы атаки с флангов (исключая Советский Союз). Никакое другое государство Центральной и Юго-Восточной Европы не обладало ни такой высокой степенью индустриального развития, ни гой сильной внутренней демократической сплоченностью, какими обладала Чехословацкая республика; и, следовательно, ни одно из них в случае войны не могло заменить ее — не говоря уже о географических факторах — в качестве угрозы германским военным операциям.
Уничтожение того барьера, какой представляла собой Чехословакия, имело еще более серьезные последствия. Оно лишало Францию ее сильнейшего и надежнейшего союзника в Центральной Европе. Франция уже потеряла значительную часть своего влияния в странах этого района, с которыми она была в прошлом связана союзом (в Польше, Югославии, Румынии). Она очутилась бы в настоящей изоляции, если бы не добрая воля Англии и Советского Союза.
Это означало, что щупальца германского финансового капитала снова протянутся в Турцию, в Багдад и к
Индийскому океану. Эго движение было остановлено первой мировой войной, и оно прямо угрожало английским владениям, разбросанным вокруг этого океана. После падения Чехословакии на пути этого продвижения по С' ше стояло бы только одно реальное препятствие— Турция. Более того, существенным различием между войной 1914 гола и войной через двадцать пять лет быю бы колоссально возросшее значение самолетов и других машин истребления, приводимых в движение бензином. Преодоление чехословацкого барьера сделало бы более легким для Германии доступ к мощному источнику бензина — к румынским нефтяным месторождениям. А падение или ебход второго барьера — Турции — открыло бы двери к другому мощному источнику— в Ирак и Иран. И это было бы последним этапом на пути в Индию
В добавление к этим стратегическим соображениям оккупация Чехословакии вслед за Австрией и вытекающие отсюда возможности — крупная тяжелая индустрия Чехословакии и Польской Силезии, огромные продовольственные ресурсы Венгрии и Румынии и колоссальный источник рабочей силы — увеличили бы экономический потенциал [56] Германии, о котором шла речь выше.
Первым шагом, предпринятым Гитлером, была попытка завоевать Чехословакию изнутри. В ноябре и декабре 1936 года, во время секретных переговоров с Бенешем, он попытался[57] убедить последнего в обмен на «признание» существующих границ Чехословакии подписать соглашение о том, что оба государства «ни при каких обстоятельствах» не будут воевать одно против другого, и предоставить полную свободу «признавать и поддерживать германскую национальность». На деле это означало право создать филиал нацистской партии и тем самым подорвать Чехословакию изнутри; в то же время это значило, что Чехословакия должна отказаться от пактов о взаимопомощи с Францией и СССР и, таким образом, остаться в одиночестве, в то время как процесс ее внутреннего распада зайдет так далеко, что позволит Гитлеру произвести прямое нападение.
Хотя Бенеш (как мы увидим позже) был подготовлен к тому, чтобы пойти в этих переговорах довольно далеко, он не желал попасть в эту явную ловушку. В результате этого весной 1937 года в германской прессе была начата враждебная кампания против Чехословакии; в атмосфере этой кампании инициативу взяла на себя слегка замаскированная организация германского фашизма в Чехословакии — партия Генлейна, или «судетских немцев». 18 февраля 1937 года она публично потребовала отказа ст договоров с Францией и СССР и «согласования» чехословацкой внешней политики с политикой Германии. 27 апреля члены парламента от этой партии внесли в парламент законопроекты об обязательной регистрации всех граждан в национальных корпорациях соответственно их национальности; корпорации подлежали контролю «представителя», который будет избран членами парламента от этой национальности [58]. Тем самым единство страны было бы подорвано и, в частности, германские нацисты получили бы полный простор для деятельности нужной им нацистской организации [59]. Учитывая рост престижа нацистской Германии в 1936 и 1937 годах за счет ее легких международных побед, эта программа была мощным оружием пропаганды в районах немецкого населения Чехословакии.
Но приготовления Гитлера не ограничивались политическими интригами. 24 июня 1937 года фон Бломберг, военный министр, подписал первый набросок «Операции Грюн» — военного нападения на Чехословакию[60]. Последовали и другие приготовления. Но идея этого нападения была впервые полностью высказана Гитлером перед нацистскими главарями — Герингом, министром иностранных дел Нейратом, адмиралом Редером и генералами Бломбергом и Фричем (тогдашним главнокомандующим армии) [61] — 5 ноября 1937 года на уже упоминав» шемся совещании в имперской канцелярии. В своем выступлении Гитлер изложил потребности Германии в «жизненном пространстве» и заявил о своем «неизменном намерении разрешить германскую проблему с помощью силы». Он считал, что «почти безусловно Англия и, вероятно, Франция уже молчаливо списали со счета чехов и примирились с фактом, что этот вопрос будет должным образом разрешен Германией». Он ясно дал понять, что его целью является «захват» и «включение» Чехословакии в Германскую империю, и сказал, что после этого из Чехословакии «в принудительном порядке будет переселено два миллиона человек».
Конечно, публично Гитлер и его представители продолжали уверять Чехословакию и ее предполагаемых друзей, что их намерения были мирными и что единственное, чего Германия желала — как он сказал в беседе с Галифаксом через две недели,— были «разумные рекомендации» Чехословакии, «хорошие отношения со всеми ее соседями» и «укрепление мира». Галифакс говорил о Чехословакии (и Данциге) и об Австрии как о странах, где «со временем» могут быть «возможные изменения»,— и Гитлер не разубеждал его[62]. Месяцем раньше Генлейн был в Лондоне и пытался создать такое же впечатление умеренности и доброжелательности. Ван- ситтарт, один из тех, на кого он произвел впечатление, сказал ему, что Англия «воздействует на чехословацкое правительство, чтобы оно обеспечило наиболее далеко идущую автономию для судетских немцев», но не будет поддерживать применение силы [63]. Первого декабря Иден сказал также послу Италии Гранди, что Англия готова поддержать решение вопроса «в соответствии с желаниями Германии, а именно на основе автономии, и то же самое готова сделать Франция»[64]. Еще
3 марта 1938 года Гитлер уверял посла Англии в Берлине, что для удовлетворительного разрешения дел в Чехословакии «немцам должна быть предоставлена соответствующая автономия как в культурном, так и в других отношениях»[65].
Короче говоря (поскольку можно привести другие примеры), Гитлер испсльзовал месяцы после совещания Л ноября на то, чтобы проверить снова и снова, был ли он прав в своем впечатлении, что Англия и Франция «молчаливо списали чехов со счета». Ибо в том, что касалось автономии, Генлейн с исключительной ясностью заявил 19 ноября (конечно, не публично, а в секретном меморандуме своим хозяевам), что «стало бессмысленным защищать автономию для судето-немецкого района, так как этот район стал бетонной стеной и крепостным поясом Чехословацкого государства». И чехословацкий премьер Годжа — член партии аграриев, очень сильно заинтересованный в том, чтобы пойти на уступки Гер* мании, — сказал немецкому посланнику в Праге Эйзен- лору 21 декабря 1937 года, что автономия была бы «самоубийством для нашего государства»[66]. Никто не мог всерьез предположить, что ведущие министры английского и французского правительств не знали об этом элементарном факте.
Во всяком случае, не одни только немцы действовали так, хотя было совершенно ясно видно, что затевается. К 19 февраля 1938 года депутаты партии Ген- лейна, посетив Будапешт, обсудили этот вопрос с венгерскими министрами, которые сказали им, что желают «исчезновения Чехословакии с карты Европы» и что отношение их правительства к судьбе Чехословакии «целиком соответствует отношению фюрера»[67]. Действительно, дело дошло до того, что вскоре после этого Риббентроп (теперь министр иностранных дел Гитлера) сообщал новому начальнику генерального штаба Гитлера Кейтелю, что венгерские министры просят провести военные переговоры, «чтобы обсудить цели возможной войны против Чехословакии», о которых уже имелась договоренность, но проведение которых Германия хотела отсрочить, боясь преждевременного разглашения[68] и, воз- можно, по другим причинам. Так, мы находим пометку в дневнике генерала Йодля (дата не обозначена, но, как показывает контекст, это относится к весне): «Фюрер за мечает, что после захвата Австрии нет нужды торопиться с разрешением чешского вопроса, потому что прежде надо переварить Австрию. Тем не менее приготовления к «Операции Грюн» должны будут энергично осуществляться» К
Приготовления были самыми тщательными. 5 февраля 1938 года Нейрат писал Эйзенлору, что ему при переговорах в Праге следует избежать каких-либо упоминаний о том, что германо-чехословацкое соглашение
об арбитраже, подписанное в Лскарно в 1925 году, все еще в силе. Это могло бы «создать неудобные ограничения для нашей свободы действий», если «отношения между Чехословакией и Германией осложнятся»; с другой стороны, если бы оно было денонсировано, то «это было бы расценено как подготовка активных планов против Чехословакии»[69].
С захватом Австрии начались действительно «активные планы». Германское правительство прежде всего старалось рассеять подозрения. 11 марта Геринг дважды давал чехословацкому посланнику свое честное слово в том, что против его страны ничего не замышляется; заверяя его в этом в третий раз на следующий день, он выразил надежду, что в Чехословакии не будет мобилизации. В тот же день было дано четвертое заверение, на эгот раз Нейратом, который, несмотря на свои собственные инструкции от 5 февраля, всячески старался убедить министра, что соглашение об арбитраже еще в силе[70]. 14 марта, спустя два дня после этих заверений, французское правительство обещало чехам прийти на помощь, если Германия не сдержит своего слова и нападет на них. 24 марта премьер-министр Англии намекнул в парламенте, что подобные обстоятельства, вероятно, приведут к тому, что Англия окажет поддержку Франции. Однако сразу же после этого, когда советское правительство пошло дальше и предложило немедленно начать переговоры заинтересованных стран, чтобы договориться о коллективных мерах для прекращения дальнейшего развития агрессии и устранения растущей угрозы новой войны, правительство Англии отвергло это предложение.
Переговоры не состоялись, но и Германия не совершила военного нападения на Чехословакию. Вместо этого она принялась шантажировать ее; при этом в одну точку — на чехословацкое правительство были направлены военные угрозы Германии, дипломатическое давление правительств Англии и Франции, угрозы и давление сторонников Гитлера в самой Чехословакии. Эта политика достигла своего кульминационного пункта спустя 7 месяцев на Мюнхенской конференции. И барьер был сломан.
2. После Австрии
В марте, после оккупации Австрии, германская печать неожиданно разразилась потоком пропагандистских выступлений относительно «угнетения» судетских немцев в Чехословакии. Мы увидим позже, как мало было фактических оснований для этой кампании. Важно то, что, как только началась кампания, она была подкреплена продвижением войск к германо-чехословацкой границе. Эта внезапная угроза была столь убедительной, что лидеры большинства ненацистских немецких партий в Чехословакии вышли из коалиции с чешскими консерваторами, либералами и социалистами. Некоторые из них объединили свои партии с организацией Ген- леГша, которая начала «надоедливо твердить о слиянии с Германской империей»[71].
В течение марта и апреля партия Генлейна вела кампанию угроз в районах, пограничных с Германией, чтобы сломить то незначительное противодействие, которое еще оказывалось ее притязаниям быть представительницей всего говорящего на немецком языке населения Чехословакии. Террор проявлялся в угрозах увольнения и в увольнениях рабочих и служащих, отказывающихся вступить в партию судетских немцев, в демонстрациях перед зданиями противников этой партии, в рассылке угрожающих писем, в дурном обращении с их детьми в школах, бойкотировании их магазинов и даже, при случае, в отказе во врачебной помощи.
Этой кампанией руководила теперь германская дипломатическая миссия в Праге, сообщившая 16 марта
о шагах, которые необходимо предпринять для того, чтобы поставить организацию Геплейна «под строгий контроль» ввиду «приближающихся событий во внешней политике». Генлейн и его заместитель Франк согласились, чтобы их выступления и печать находились под наблюдением Эйзенлора и чтобы его инструкции «строго соблюдались»1. Роль партии Генлсйна стала настолько значительной, что Гитлер принял его сам 28 марта и сказал, что он «намерен решить проблему судетских немцев в недалеком будущем». Смысл инструкций, данных в этой связи Гитлером Генлейну, заключался (как записано в меморандуме германского министерства иностранных дел) в том, чтобы «судето-немецкая партия выдвинула требования, неприемлемые для чешского правительства... Генлейн следующим образом изложил свою точку зрения фюреру: мы должны все время требовать так много, чтобы никогда не удовлетвориться. Фюрер одобрил его точку зрения». Он был очень доволен успешной поездкой Геплейна в Англию в октябре прошлого года и просил его поехать еще раз «с целью обеспечить невмешательство Англии». На следующий день после этого «вы будете моим вице-королем», сказал Гитлер2. В тот же день он произнес речь о том, как «терзают» немцев, находящихся за пределами Германии.
Теперь Гитлер говорил с Госсбахом о более крупных планах. Он должен помочь Муссолини завоевать африканскую империю, но этому должно предшествовать завоевание Чехословакии; «возвратиться с Чехословакией в чемодане», — заметил адъютант3 22 апреля, после происшедшего накануне разговора Гитлера с Кейтелем. Госсбах в «совершенно секретной» записке изложил основные пункты «Операции Грюн». Действия должны были начаться «после периода дипломатических переговоров, которые постепенно приведут к кризису и войне». Они могут последовать вслед за каким-либо несчастным случаем — «например, убийством германского диплома-
1 D. G. F. P., vol. II, р. 170.
2 Ibid., pp. 198—202.
1 Ibid., p. 238.
1Ичеекого представителях — и должны быть молниеносными по характеру, осуществляться моторизованной армией и закончиться в четыре дня, с тем чтобы «убедить иностранные державы в безнадежности военного вмешательства» 1.
Чехословацкое правительство уже испытывало на себе сильное давление правительств Англии и Франции, требовавших от него примирения с Генлейном, и не предприняло никаких эффективных действий, чтобы остановить террор в районах с населением, говорящим па немецком языке. Это воодушевило нацистов на следующий шаг в направлении, согласованном с Гитлером. 24 апреля Генлейн произнес речь в Карловых Варах (Карлсбад), в которой он, как никогда, решительно выдвинул нацистскую программу (в форме «восьми пунктов» и «трех требований»), рассчитанную на Езрыв Чехословацкой республики изнутри[72].
Он потребовал полной автономии судетских районов с чисто немецким управлением под номинальным чехословацким суверенитетом, который не должен препятствовать установлению фашистского режима в этих районах («полной свободы признания немецкой национальности и немецкой политической философии»), права для лидеров партии Генлейна контролировать всех чехословацких граждан немецкого происхождения («признания национальной группы судетских немцев как юридического лица»), где бы они ни находились. Псрвоетребо- кание означало разрушение военного барьера, созданного независимым существованием Чехословакии, так ьак большие участки пограничных укреплений республики отошли бы под контроль Генлейна. Второе требование означало разрушение политических преград, так как создание того, что Генлейн назвал «национальная труппа судетских немцев как юридическое лицо», контролируемое лидерами его партии, означало бы дезорганизацию не только демократии во всей Чехословакии, но и самого государства. Он потребовал также коренного пересмотра чехословацкой внешней политики, «сотрудничества с Центральной Европой, находящейся под
Германским влиянием», и отказа oi существующих связей с другими славянскими народами.
Значение речи в Карловых Варах было хорошо понято за границей, но ни Англией, ни Францией не было высказано ни слова осуждения[73], и Германия стала еще наглее.
В мае передвижение германских войск на границе с Чехословакией стало поистине угрожающим. Исполняющий обязанности английского консула в Дрездене доносил, что войска концентрируются в южной Силезии и северной Австрии, и в тот же день (19 мая) сообщение, подтверждающее это, появилось в лейпцигской газете «Цейтунг». В то же время в Чехословакии было объявлено (13 мая) о формировании партией Генлейна «добровольческого корпуса судетских немцев». Он был сформирован по образцу нацистских штурмовых отрядов и фактически существовал некоторое время подпольно, получая оружие из-за границы. Одновременно германская пресса в угрожающих тонах без конца писала о том, что произойдет с Чехословакией, если судетские немцы не будут «освобождены», и что «расчленение не остановится на языковой границе» (берлинский корреспондент «Манчестер гардиан», 18 мая). Другими словами если чехи не передадут своих укрепленных районов Германии, то последняя вообще разрушит их государство.
Германская пресса также перестала притворяться, что дело касается разногласий между Генлейпом и Бенешем; она прямо заявляла Чехословакии, что ее военный союз с «большевизмом» был «нетерпимым» (как сообщал английский посол 20 мая) [74]. В Берлине 17 мая Риббентроп высмеял разговоры о «провокации в отношении судетских немцев» и угрожал французскому послу Франсуа Пснсэ войной, в которой Германию поддержало бы «мировое общественное мнение», в случае если Франция вмешается с целью защитить Чехословакию, эту «кучку гуситов, склонных к коммунизму»[75].
Было ясно, что велась комбинированная кампания, подобная той, которая предшествовала внезапному ультиматуму, предъявленному Австрии[76]. В самом деле,
20 мая Кейте'ль послал Гитлеру пересмотренную и расширенную директиву относительно «Операции Грюн». подобную таковой от 22 апреля, однако в ней имелось предупреждение «избегать любых действий, которые могли бы неблагоприятно повлиять на политическую позицию великих европейских держав» [77]. Ни чехословацкое правительство, ни весь остальной мир не знали, что это событие произошло. Но по предыдущему опыту они могли догадываться, что происходило[78], в особенности когда в тот же день партия Генлейна открыто прекратила всякие переговоры с правительством о предлагаемом ею «национальном статуте» под предлогом беспорядков (которые она сама вызывала).
К 20 мая ситуация была настолько угрожающей, что чехословацкое правительство издало приказ о частичной мобилизации, что было с одобрением встречено обще* ственным мнением Франции и Англии. Наиболее разнузданные формы нацистского террора внутри страны сразу же исчезли, тон прессы в Берлине стал умереннее, и германская армия не предпринимала вторжения ь Чехословакию. Но немцы вскоре выяснили, что правительства Англии и Франции сами были раздражены этими действиями чехословацкого правительства К Поэтому после нескольких дней передышки германское давление извне было возобновлено, приняв характерную форму в интервью, которое Генлейн дал 26 мая газете «Дейли мейл». В нем он прямо угрожал военным нападением Германии, в случае если районам с населением, говорящим на немецком языке, не будет предоставлена местная автономия, и определил эти районы как «почти непрерывную полосу территории вдоль границы, около 50 миль в глубину в самом широком месте». Полагать, что английское и французское давление на Чехословакию, которое теперь (как мы увидим ниже) оказывалось открыто, не принималось в расчет германскими гластями, значило бы резко недооценивать их политическую сообразительность.
Теперь, держа это в глубочайшей тайне, Гитлер сделал следующий шаг к своей цели. 28 мая он огдал при- каз пересмотреть план «Операции Грюи». И когда план был вручен военным руководителям через два дня, то он начинался со слов: «Моим непоколебимым решением является разгром Чехословакии с помощью оружия в ближайшем будущем», В плане снова детально рассматривались методы «молниеносных действий», но вместо германского дипломатического представителя, который раньше был выбран объектом для подходящего убийства, в нем подчеркивался другой аспект «Вызов, которого нельзя стерпеть», в чем бы он ни заключался, должен был быть таким, чтобы «в глазах по крайней мере части мировой общественности он принес моральное оправдание военным мерам». Это показывает, что Гитлер хорошо сознавал, что правительства Парижа и Лондона с растущей симпатией относятся к его требованиям. План, кроме того, показывает, что Гитлер уже тогда смотрел далее завоевания Чехословакии. План приказывал сохранять, насколько возможно, «чехословацкие промышленные и военные сооружения», так как имело решающее значение, быстро наладив работу «важных предприятий», усилить «военно-эксномический потенциал для тотальной войны». 1 октября 1938 года было днем, назначенным для действий К Кроме того, были начаты «военные приготовления во всех отношениях», записывал йодль в своем дневнике 30 мая[79].
Тем временем в июне возобновилось координирование секретной военной подготовки и выступлений прессы, и античешская кампания в германской печати вновь усилилась. Режим в районах с населением, говорящим на немецком языке, расписывался не иначе, как «кровавый террор», поведение чешских властей — не иначе, как «зверское», «грязное», «чудовищное» и тому подобное. Три недели, последовавшие за 22 мая, были периодом муниципальных выборов, и малейший инцидент на предвыборных собраниях или ссора в пивной становились в прессе поводом для новой брани и угроз, все более несдержанных, потому что, как могли подтвердить многочисленные иностранные журналисты, посещавшие в это время судетские районы, ни брань, ни обвинения фактически не имели под собой основания (а нужны были только для запугивания генлейновцами антифашистов). Действительно, сам Эйзенлор 9 июня направил в Берлин протест по поводу кампании, которая, столь явно не соответствуя истинному положению вещей, приводила к катастрофическому упадку дел на таких курортах, как Карлсбад и Мариенбад, ошибочно включенных в «военную зону»; более того, такая очевидная ложь принималась дипломатами за «признаки агрессивных намерений Германии»1.
Но наивный германский дипломат, которого еще совсем недавно, в соответствии с военными директивами его хозяина, собирались принести в жертву, напрасно растрачивал свое негодование. Таким путем в Европе создавалась подходящая атмосфера тревоги для того, чтобы вновь предъявить германские требования Чехословакии в виде меморандума из «четырнадцати пунктов», составленного лидерами генлейновской партии (7 июня) 2.
Меморандум требовал, чтобы фолькстаг (парламент) представлял всех немцев Чехословацкой республики, как живущих на автономной немецкой территории (которую надлежало создать), так и находящихся за пределами ее, с правом провести среди них плебисцит, если потребуется.
Этот автономный «парламент» должен был иметь широкую власть над гражданами немецкого происхождения, включая право воспитывать их в духе нацизма, (так как общереспубликанское министерство образования должно было быть упразднено), дать им полувоенную подготовку и контролировать полицию. Состав пенный из депутатов, избранных в районах с населением, говорящим на немецком языке, он должен был выбрать «президента». который был бы по должности пожизненным членом Центрального кабинета и Верховного совета обороны республики. Подобная форма организации должна была быть создана и для др] их иашкл.альнс- стей Чехословакии. Так, под знаком «самоопределения» программа предусматривала раздробление страны и, в частности (так как именно отсюда исходила основная угроза), широко открывала двери для нацистской Германии. Однако не только эти пнкты не встретили осуждения со стороны правительств Франции и Англии, но и полная угроз речь Геббельса от 21 июня («мы не станем дальше смотреть на то, как измываются над тремя с половиной миллионами немцев») не встретила никакого порицания, кроме заявления заместителя министра иностранных дел Англии Батлера 27 июня, что в опубликованном тексте речи он не видит слов, которые могли бы вызвать недовольство.
Тем временем правительство Чехословакии уже в значительной мере было готово удовлетворить законные претензии граждан немецкого происхождения, жаловавшихся на несправедливое обращение. В дополнение к равным возможностям, которые существовали в Чехословакии для всех национальностей в школах, в судах и в большинстве государственных учреждений, правительство намеревалось допустить районную автономию (свободно избираемые муниципальные советы и сельские советы уже существовали и были большей частью в руках сообщников Генлейна), а также контроль местной полиции. С 15 июня начались переговоры с генлейнов- цами на основе их «четырнадцати пунктов» и проектов национального статута, выработанного правительством.
Но все эти уступки были для Германии только многообещающим началом. Как отмечалось в меморандуме, представленном на рассмотрение Риббентропу в начале июня, чешская проблема «недостаточно еще созрела политически для ее немедленного решения». Если бы германское правительство «постепенно приняло лозунг «самоопределения для судетских немцев», исходивший в этот момент от Англии, то это способствовало бы «химическому процессу разложения чешского политического строя». Посредством этого «конечная судьба того, что останется от Чехословакии... была бы уже решена». Как только с этим вопросом будет покончено, то «будет считаться общепринятым, что очередь за Польшей». Но чем позже это подвергнется международному обсуждению, тем лучше; слишком большая поспешность «могла оы вызвать преждевременное противодействие Антанты, более энергичное, чем позволяют наши силы» {.
Однако Гитлер был теперь уверен, что он может положиться на правительства Англии и Франции, которые тоже делали все для того, чтобы ускорить «химический процесс». У него были достаточные основания для этого, как будет показано позже. Время от времени он упорно продолжал пугать их угрожающими разговорами. Так, 12 июня Гесс заявил в публичной речи, что Чехословакия была создана с помощью «обманов Версаля» и стала «источником опасности для мира в Европе»; 23 июня Геринг в частной беседе с Невилем Ген- дерсоном сказал, что Чехословакия была «несостоятельным предприятием» и что воссоединение судетских районов с Германией было «рано или поздно неизбежным»[80]. А 18 июля личный адъютант Гитлера Видеман, во время поездки в Лондон, предпринятой для того, чтобы устроить визит Геринга в Лондон, сообщил Галифаксу, что, хотя его правительство не думает применить силу «в настоящих обстоятельствах», оно не может дать гарантии в этом «навсегда»[81]. В то же время должной гласности были преданы военные приготовления— огромное количество людей было занято ьа работах на восточных укреплениях, резервисты задержаны для дополнительной подготовки и так далее[82]. И кампания в печати против Чехословакии продолжалась.
3. Военный шантаж
Когда правительство Чехословакии 23 июля опубликовало первый из своих законопроектов — статут национальностей,— германские газеты яростно заклеймили законопроект «маневром». 25 июля Генлейн сделал заявление для прессы, что «войны не будет, насколько это касается нас», но что он не может взять на себя ответственность за все, что может случиться, если к осени не будет достигнуто соглашение. Он сказал, что он «сдерживает» своих людей, которые «желают присоединения к Германской империи» [83]. Немцы же были очень обрадованы известием, что теперь, в условиях этого нового тупика, правительство Англии посылает в Прагу Ренсимена в качестве «посредника». Ведущий немецкий корреспондент в Лондоне телеграфировал: «Это первая после войны открытая попытка пересмотреть значительную часть Версальского мирного договора»[84]. «Можно сказать, что роль Ренсимена будет оценена в Берлине в зависимости от того, насколько она будет служить пангерманским целям; но очень сомнительно, чтобы нацистские лидеры пешли на уступки»,*—телеграфировал 2 августа хорошо информированный берлинский корреспондент газеты «Пти парлзьен».
События в августе со всей очевидностью показали, что корреспондент был прав. Пока Ренсимен в глубокой тайне работал в Чехословакии, часто проводя уикэнды в обществе крупнейших, нацистски настроенных землевладельцев и деловых людей республики, правительство Германии в течение первой половино! августа мобилизовало сотни тысяч резервистов для «маневров» и посылало еще большее число людей на западные границы Германии строить укрепления[85]. Эти беспрецедентные маневры были так велики, что движение на железных и шоссейных дорогах Германии то и дело дезорганизовывалось и чувство тревоги охватывало все большие и большие слои населения. С целью усилить эффект за пределами Германии и сделать шантаж более действенным, германские власти стали более или менее открыто намекать на перспективу немедленной войны.
19 августа газета Геринга «Националь цейтунг» напечатала статью бывшего полковника венгерского генерального штаба, которая была затем широко распространена по Германии. Статья хладнокровно обсуждала методы и перспективы расчленения Чехословакии, которую она характеризовала как «слабое место в сбороне Западной Европы против СССР». Немедленно после этого, когда глава штаба французской авиации генерал Вюэмен приехал с визитом в Германию, Геринг спросил его, смеясь, действительно ли Франция имеет в виду напасть на Германию, если последняя будет втянута в войну с Чехогловакией. 22 августа германские представители в Москве, Белграде и Бухаресте (в «частных и совершенно неофициальных» беседах) сообщали правительствам, при которых они были аккредитованы, что в случае, если в судетских районах разразится вооруженный конфликт, Германия окажет судетским немцам «всяческую поддержку», и осведомлялись, какова будет в этом случае позиция советского и других указанных правительств К 26 августа нацистская пресса Чехословакии опубликовала то, что казалось сигналом к такому конфликту — согласно правилам игры, получившей после многолетнего опыта международную известность— якобы «секретный циркуляр» коммунистической партии Чехословакии, содержащий приказ начать восстание, и одновременно опубликовала манифест лидеров партии Генлейна, дающий ее членам свободу действий для «самозащиты», то есть для развязывания гражданской войны.
Действительно, теперь большое количество оружия завозилось из Германии, и полиция начала арестовывать контрабандистов. Более того, она наконец издала приказ, запрещающий политическим партиям применять в своих интересах геррор, как физический, так и экономический (то есть преследование рабочих и служащих). Ренсимен должен был сам вмешаться 28 августа, чтобы предостеречь генлейновцев, что они заходят слишком далеко. А английский военный атташе в Праге представил на следующий день своему начальству меморандум о военном проникновении Германии и нелегальном вооружении населения К Несколько ранее германский поверенный в делах в Праге разослал циркуляры германским консульствам в Чехословакии (17 августа). Он предупредил их, что власти ищут очевидных улик нелегальной деятельности консульств, и потребовал от них «немедленно уничтожить все улики, в особенности военного характера, которые могли бы послужить основанием для обвинения» [86].
В то же время велись переговоры между чехословацким правительством, Ренсименом и партией Генлейна, Они шли очень медленно, в соответствии с заранее разработанной политикой генлейновцев, которую германский поверенный в делах охарактеризовал 12 августа: «Партия судетских немцев преследовала тактическую цель затянуть переговоры, предложив специальный обмен документами относительно ее меморандума от
7 июня»[87]. Главная цель этих переговоров была еще раз подтверждена Риббентропом, когда он комментировал одно из предложений, сделанных Бенешем Генлейну, которые были настолько разумны, что застигли немцев врасплох (17 августа): «Ответ на предложение Бенеша заключался в главной инструкции, данной Генлейну, а именно: все время вести переговоры и не дать цепи разомкнуться и вместе с тем все время требовать больше того, с чем другая сторона может согласиться». Он предупредил Генлейна, что он будет «приперт к стснке», если примет разумные предложения Бенеша за основу для переговоров»[88].
Для изучения политики Германии в эти месяцы детали . переговоров являются несущэственными именно потому, что в основе их лежал принцип: всегда просить больше того, что могли дать. Важно было делать вид, что ведутся переговоры, и выиграть время для военных приготовлений, для вооружения и организации нацистов на чехословацкой стороне границы, для произнесения речей, полных угроз, для провоцирования время от времени «инцидентов», которые производили сбой эффект, вызывая все больший нажим на правительство Чсхосло- вакии из Лондона и Парижа и завоевывая друзей и сторонников среди министров и других политических деятелей двух западных столиц. Именно это становится ясным при чтении многих томов английских и германских дипломатических отчетов о пражских переговорах с июля до начала сентября.
Решающий элемент политики Германии в это время заключался в самых секретных приготовлениях — таких, образец которых содержался в меморандуме йодля Гитлеру ог имени генерального штаба от 24 августа К Он просил, чтобы заранее, но так, чтобы чехи не смогли узнать об этом, был назначен день и час предполагаемого «инцидента» в Чехословакии, который предстояло устроить таким образом, чтобы воздушные силы вовремя получили соответствующий приказ о внезапной атаке на аэродромы противника и при «в общем благоприятной погоде». И армия и воздушные силы должны были находиться в состоянии боевой готовности, но они не должны были знать, почему. Если немцы будут отозваны за границу, то это следовало сделать предусмотрительно; необходимо было считаться и с возможностью гибели дружески настроенных или нейтраль- ных дипломатов при первых воздушных налетах на Прагу. Существовало и несколько других подобных документов, касающихся различных аспектов предполагаемого нападения[89]. Вероятно, наиболее характерной была запись в дневнике йодля, сделанная 11 сентября: «В полдень совещание со статс-секретарем Янке из министерства народного просвещения и пропаганды о неотложных совместных задачах. Эти совместные предложения в целях того, чтобы опровергнуть нарушения международного права с нашей стороны и использовать нарушения этого права со стороны противника, признаны особенно важными». К 1 октября детальный план был разработан, включая готовые ответы на каждый случай[90].
К 5 сентября Бенеш составил свой «четвертый план», который был в этот же день принят правительством Чехословакии и двумя днями позже вручен партии Генлейна. Он предоставлял гражданам немецкого происхождения самое существенное из того, что требовал Генлейн, — местное самоуправление во всем, кроме обороны, внешних отношений и финансов; его осуществление окружными собраниями, избранными совершеннолетними гражданами; специальные права для членов парламента или для местных членов совета каждой отдельной национальности вести судебное дело пострадавшего лица их национальности за пределами самоуправляющегося округа этой национальности. Сам Рен* симен признавал впоследствии, что эти предложения, если только они были искренними, действительно отве чали карлсбадским требованиям Генлейна. Что касается генлейновцев, то они были полностью поставлены в тупик. На своем собрании днем 7 сентября один из них — Кундт — сказал, что план создал «совершенно новую ситуацию», так как он «внешне и по существу своего содержания охватывает самые основные принципы карле- бадских требований». Их юридический советник Кир согласился с этим заявлением. Оба видели ценность плана в том, что «государство, — как заметил Кундт,— стало бы настолько бессильным, что уже не могло бы быть ни цитаделью чешского народа, ни сильным орудием в руках великих держав, которое можно было бы использовать против рейха», и в том, что «силу государства можно было бы полностью подорвать изнутри» К Момент, о котором они беспокоились, наконец настал: если они примут эти предложения, то будут «прижаты к стенке». Необходимо было действовать быстро. Им помогала газета «Таймс», которая несколько раз в течение предшествовавших четырех месяцев предлагала разделить Чехословакию так, чтобы путем плебисцита или иным образом передать Германии районы с населением, говорящим на немецком языке. Ни в одном из предложений Генлейна это требование не содержалось, и «четвертый план», так озадачивший генлейновцев, не включал его тоже. Но, очевидно, правительство Англии прежде всего заботилось о том, чтобы продсмонстриро- вать свое дружелюбие Гитлеру; и редактор «Таймс» в течение многих лет был «в тесной личной дружбе с Болдуином, Чемберленом и Галифаксом»[91]. Он наблюдал за подготовкой передовой, появившейся 7 сентября, в которой предлагалось, чтобы, поскольку судетские немцы и чехи действительно не могут прийти к соглашению в рамках единого государства, судетские районы (то есть горные укрепленные районы Чехословакии) были переданы Германии (под предлогом «превращения Чехословакии в более однородное государство»). Передовая вызвала огромную сенсацию во всем мире.
Вечером в тот день, когда была опубликована передовая «Таймс», лидеры судетских немцев использовали в качестве предлога чистейший вымысел об «оскорблении», нанесенном в Остраве чешской полицией членам парламента, чтобы прекратить всякие дальнейшие переговоры с чехословацким правительством по вопросу о плане Бенеша. Германская пресса приветствовала передовую в «Таймс» и встретила «оскорбление» невероятным шумом, на этот раз не столько по поводу «зверств» чешской полиции, сколько по поводу того, что чешское правительство будто бы «неспособно поддерживать порядок» [92]. Вывод, что немцам необходимо войти в Чехословакию, чтобы восстановить порядок, напрашивался сам собою.
Но нацистские главари, собравшиеся в Нюрнберге па свою ежегодную демонстрацию, были уверены, что пока еще нет необходимости для подобного вмешательства. Правда, < становилось все более и более очевидным, что фаза Ренсимена в чехословацком споре быстро приближалась к концу» (как 9 сентября сообщал из Нюрнберга корреспондент «Таймс», прибавляя, что Ренсимена здесь называют «чехословацким комитетом по невмешательству»). В Чехословакии стали теперь обычным явлением акты насилия со стороны нацистов и нападения на полицию в районах с населением, говорящим на немецком языке[93]. 9 и 10 сентября Гитлер обсуждал р Нюрнберге со своими генералами план «молниеносного нападения» на Чехословакию[94]. 10 сентября Геббельс в речи в Нюрнберге назвал Прагу «организационным центром большевистских заговоров против Европы». На следующий день Геринг произнес речь, заявив, что Германия не будет более «терпеть оскорблений, наносимых нашим немецким братьям», и так детально обрисовал ее военную подготовленность, что «аудитория разошлась с ощущением, что Европа находится на краю неизбежной войны» (как телеграфировал корреспондент «Таймс» из Нюрнберга). Нажим был усилен повсюду. В тот же вечер, когда была произнесена речь Геринга, премьер-министр Англии сделал заявление для печати, в котором еще раз угрожал, что если Германия начнет войну, то она найдет против себя Англию в одном ряду с Францией — это было не ново,— но добавил, что если она будет продолжать переговоры, то она получит от Чехословакии все, чего захочет (именно это и желал услышать Гитлер). 12 сентября Гитлер произнес в Нюрнберге ответную речь, в которой он, заявляя о своих мирных намерениях по отношению к Англии, Франции и Польше, угрожал войной Чехословакии, если она не уступит требованиям Генлейна. В речи содержались не только оскорбления в адрес чешского народа и персонально Бенеша, но также невероятно лживые утверждения насчет «мучений», которым якобы подвергается немецкое население в Чехословакии, и прямые подстрекательства генлейновцев [95].
Это послужило сигналом к настоящему восстанию в ночь на 13 сентября в ряде важных центров. На границе были захвачены общественные здания, применялись гранаты, и многие полицейские были убиты или похищены. Главари генлейновцев 14 сентября перебежали через границу и на следующий день обратились через германские радиостанции с манифестом, в котором заявляли, что «жить вместе» с чехами в одном государстве невозможно, и требовали присоединения судетских районов к Германии. 14 и 15 сентября германская печать открыто угрожала интервенцией. Тем не менее восстание было легко подавлено полицией и войсками с общими потерями, которые, согласно официальным чехословацким данным, составили 27 убитых (из них 16 чехов) и 75 раненых (из них чехов 61) [96]. Митинги и шествия были запрещены, огнестрельное оружие в опасных районах было изъято, и партия судетских немцев с ее «оборонными» организациями была запрещена (хотя ее члены парламента оставались на легальном положении). Через несколько дней германский поверенный в делах в Праге сообщал, что побег генлейиовских лидеров произвел «ошеломляющий эффект» на немецкое население и вызвал среди него «кризис доверия». Местные деятели нацистской партии стали выходить из ее рядов. Местные власти призывали к спокойствию и порядку, но вера в то, что германское радио является надежным источником, была «поколеблена», так как оно «грубо пре> величивало» мнимый «террор» против немецкого населения Чехословакии[97].
Но теперь уже невозможно было дальше продолжать игру ни в переговоры между генлейновцалш и правительством Чехословакии, ни в «посредничество» Рен- симена (сам Ренсимен -16 сентября вернулся в Лондон). Открытые приготовления к войне, воинственные речи нацистских лидеров, восстание в немецких районах Чехословакии — все говорило об этом. Более того, в августе велись частные переговоры с целью заставить венгерское фашистское правительство безотлагательно предъявить чехам свои «требования» (о которых говорилось ранее) и, кроме того, принять участие в предполагаемом вооруженном нападении на Чехословакию. В награду за это Словакия была бы возвращена под власть Венгрии. Венгры отказались связать себя подобным обязательством, но Гитлер не сомневался, что они предъявят свои требования, если победа останется за ним; и это еще раз подтвердило бы его заявление о том, что Чехословакия была «сфабрикована в Версале»[98]. Если эти переговоры были секретными, то инспектирование Гитлером и Хорти 22 августа нового германского флота — новых крейсеров, подводных лодок и линейного крейсера «Гнейзенау» — секретным не было.
4. От Берхтесгадена к Мюнхену
В ночь на 13 сентября Чемберлен (под влиянием опасений, как своих собственных, так и французского правительства, что Гитлер собирается напасть на Чехословакию и это означало бы, что Франции пришлось бы выполнить свои обязательства) телеграфировал Гитлеру, предлагая встретиться и обсудить «мирное решение» вопроса. Гитлер, будучи хорошо осведомленным о позиции Чемберлена, с радостью согласился: «Ich bin wie von Himmei gefallen» («для меня это явилось полной неожиданностью») — так определил он свое удивление и удовольствие[99]. В последовавших 15 сентября переговорах в Берхтесгадене Гитлер сначала угрожал немедленной войной и бесстыдно лгал о «трехстах убитых» в судетских районах, о «сожженных городах и селах»,
о «десяти тысячах беженцев на германской земле»[100]. Но, когда Чемберлен сказал, что если о войне ужо решено, то незачем тратить время на разговоры, Гитлер предложил свое заранее подготовленное решение вопроса: самоопределение или, более точно, аннексия без консультации с населением в районах, где большинство говорит на немецком языке (у Гитлера в тот день уже было письмо от Генлейна, сообщавшего, что разговор с делегацией Ренсимена убедил его, что Чемберлен будет предлагать «объединение с Германией») Чемберлен, как и следовало ожидать, согласился с решением вопроса в принципе и обешал сообщить его своему правительству. Решения, принятые английским кабинетом ми нистров на его заседаниях 17 сентября и на совещании английских и французских министров 18 и 19 сентября, методы, с помощью которых хотели навязать эти решения чехословацкому правительству в течение 20 и 21 сентября, и протесты против англо-французских условий в трех странах — все это будет обсуждаться в дальнейших главах. Не Гитлер не ослаблял своего нажима.
16 сентября германским подкреплениям (которые позже исчислялись в десять дивизий) было приказано двигаться к чехословацкой границе[101]. 17 сентября германская дипломатическая миссия в Праге получила приказ вывезти немецких женщин и детей из страны[102]. В тот же день Генлейн публично объявил о сформировании «добровольческого корпуса судетских н:мцез». Как писал адъютант Гитлера Шмундт, во главе корпуса стоял Генлейн, но к нему был прикомандирован советником германский офицер, которому Гитлер лично дал «далеко идущие военные полномочия». Задачей корпуса было «поддерживать беспорядки и столкновения». Эти действия должны были начаться «возможно скорее», но для маскировки корпус должен был быть вооружен только аЕстрийским оружием. Между прочим, межно отметить, что 20 сентября йодль записал в своем дневнике: события «достигли такого напряжения, когда они могут вызвать — и действительно уже вызвали — последствия, пагубные для планов армии», поскольку на границу должны быть посланы «довольно сильные» соединения чехословацкой армии. Это не было удивительно: последний отчет штаба добровольческого корпуса в дече Шмундта гласит, что с 19 сентября он выполнил около трехсот «поручений», захватив 1500 пленных и 25 пулеметов и нанеся «серьезные потери» [103].
18 сентября пять армий, которые должны были напасть на Чсхсслсеякию с разных награвлений во исполнение «Операции Грюн», тоже получили приказ выступать[104]. Французский посол в Берлине оценил к 20 сентября их силы в 22 дивизии, в то время как английский посол сообщал, что было мобилизовано 1500 тысяч человек[105]. В ночь на 21 сентября добровольческий корпус перешел границу со стороны Германии и занял город Аш, тогда как германские отряды СС и СА заняли Эгер[106].
В это же время продолжались политические приготовления к нападению и к расчленению страны. 16 сентября Геринг выразил недовольство венгерскому посланнику в Берлине по поводу того, что его правительство мало делает: «В районах венгерского национального меньшинства в Чехослонакии абсолютное спокоГ:ствие, и это контрастирует с районами судетских немцев». По:вонив в Будапешт по телефону, посланник обещал, что «действия венгерской этнической группы в Чехословакии начиная с настоящего времени будут активизироваться» [107]. 19 сентября генлейновскне лидеры, остававшиеся в Чехословакии (их члены парламеша и сената остаЕалксь на свободе), получили указание безотлагательно «войти в контакт со словаками» (то есть со словацкими католическими фашистами, связанными ранее с Гитлером), чтобы «склонить их выступить завтра с требованием предоставить им автономию, хотя и выяснилось, к разочарованию немцев, что словаки желали автономии «только» в пределах Чехословацкой республики[108]. Характерным штрихом было то, что в это же самое время министерство иностранных дел Германии обсуждало планы присоединения всех чешских районов к Германии, а словацких — к Венгрии[109]. Еще в мае 1938 года польский посол в Москве сказал французскому послу Кулокдру, что Чехословакия рано или поздно «рухнет, как карточный домик»; и впечатление Кулондра, что польское правительство становится перебежчиком, было подкреплено мнением Литвинова К Эти впечатления под- твердились теперь, когда польское правительство (без видимых причин денонсировавшее в 1937 году свой пакт
о ненападении с Чехословакией) потребовало 21 сентября, чтобы Чехослсвакия «немедленно решила» уступить ей районы с населением, говорящим на польском языке[110], усложнив тем самым и без того трудное положение Чехословакии и поддержав усилия Гитлера, стремившегося ее уничтожить.
Чувствуя себя более прочно после всех этих приготовлений, Гитлер встретился с Чемберленом для их второго совещания в Годесберге 22 сентября. Он отверг предложенную ему английским премьером постепенную процедуру, построенную на передаче всех чехословацких территорий с 65 процентами населения, говорящего на немецком языке, с правом каждого оптировать то или иное гражданство, с компенсацией за оставленное имущество и так далее. Гитлер потребовал уступки ему всех территорий, которые он уже определил, с немедленной оккупацией их германскими войсками (назначенной на 1 октября— день, уже секретно зафиксированный как день после начала «Операции Грюн») и потребовал подобных же прав для поляков и венгров. Он предложил провести позже плебисцит под международным контролем. В последовавшем меморандуме от 23 сентября было добавлено, что указанные территории должны быть оккупированы к 28 сентября и только те будут участвовать в плебисците, кто проживал в этих районах 28 октября 1918 года — в день падения господства Австро-Венгерской монархии. Для того чтобы подчеркнуть полную капитуляцию, которую означало для чехов такое решение вопроса, Гитлер обосновал его ссылкой на денонсирование Версальского мирного договора и тем, что Чехословакия является «искусственным организмом», у ко* торого «не было ни истории, ни традиций». Далее он подчеркнул, что его условия являются «неизменным решением германского рейха».
В ходе переговоров [111] то и дело выдвигались абсолютно лживые утверждения о «120 тысячах беженцев из Чехословакии», о «детях, бродящих без присмотра по улицам и полям», о «двенадцати немецких заложниках, расстрелянных в Чебе» и т. д. (последнее сопровождалось одним из «припадков сумасшествия» Гитлера, которые он считал очень эффективными).
Пока английское и французское правительстга обдумывали эти условия — сначала раздельно 24 и 25 сентября, потом вместе в ходе встреч в Лондоне 25 и 26 сентября,— правительство Чехословакии (которое уже отдало приказ о мобилизации) отвергло их. Английское и французское правительства предприняли ряд предварительных мер по частичной мобилизации. Горас Вильсон был послан для встречи с Гитлером, и результат его бесед 26 и 27 сентября свелся только к тому, что он добился для Чехословакии отсрочки принятия условий до двух часов дня 28 сентября. 26 сентября английское правительство выступило с предупреждением, что в случае войны Чехословакии будет оказана англо-франко- советская помощь. Но Гитлер был убежден, что все эти меры, вызывавшие тревогу людей во всех странах[112], включая и Германию, были лишь тактическими ходами, для того чтобы добиться от него какого-либо акта благородного самоограничения, который позволил бы правительствам Англии и Франции представить победу над Чехословакией истинным делом спасения мира в Европе.
26 сентября он подготовил для этого почву своей речью в берлинском Спорт-паласте, в которой бредовая ругань в адрес Чехословакии и Бенеша, выпады против СССР и угрозы начать войну чередовались с уверениями, что это «последняя территориальная претензия, которая у меня имеется в Европе», с выражением дружеских чувств по отношению к Англии, Франции и Польше и личной благодарности Чемберлену. Это было хорошо рассчитано на то, чтобы произвести впечатление, ибб посол Англии в Берлине, во всяком случае, не делал секрета из подобного же образа мыслей, коего он придерживался в течение многих месяцев, и Гитлер знал из многих источников, что Невиль Гендерсон не был одинок. 27 сентября в подкрепление своей речи он послал Чемберлену личное письмо (которое премьер-министр получил в тот же вечер). В своем письме Гитлер в самых умеренных тонах опровергал разнообразную критику своих условий, предлагал гарантии независимости тому, что останется от Чехословакии после того, как от нее отойдут немецкое, польское и венгерское меньшинства. Письмо заканчивалось призывом к Чемберлену: «продолжайте ваши усилия, за которые я хотел бы, пользуясь этим случаем, еще раз искренне поблагодарить вас», чтобы не дать «Праге» развязать всеобщую войну
Расчет был правильным. Чемберлен ухватился за эту возможность и телеграфировал на следующий день Гитлеру, гредлагая немедленное совещание четырех держав (зключая Италию). Он уже сообщил правительству Франции — руководители которого главным образом беспокоились о том, чтобы утром 28 сентября раньше Чемберлена выступить с еще более любезным предложением сотрудничества против Чехословакии, — что следовало бы потребовать от чехсв согласия (под страхом лишиться французской поддержки) на немедленную оккупацию германскими войсками «гсех четырех сторон Богемского четырехугольника»[113]. Гитлеру нужно было только выбрать, и он предпочел английское гредлежение именно потому, что оно влекло за собой открытое участие Англии и Франции в расчленении Чехословакии под его диктовку. Муссолини, боявшийся, что война может закончиться катастрофой, поддержал Чемберлена в целом ряде посланий к Гитлеру[114].
Утром 28 сентября он разослал необходимые приглашения; и совещание в состаие Гитлера, Муссолини, Чемберлена и Даладье собралось днем 29 сентября и продолжалось до раннего утра 30 сентября. У Муссолини уже был гроект решения, подготовленный накануне немцами и переданный ему итальянским гослом в Гер- лине; и в годходгший момент, госле гр?дгаритель'о~о заявления Гитлера в сбычных тонах, Муссолини пред- ставил его в качестве своего собственного гроекта. План предусматривал эвакуацию территории «судетских немцев» в соответствии с картой, сделанной немцами, в период с 1 по 10 октября без разрушения каких бы то ни было существующих сооружений; создание международной комиссии (из четырех держав с участием Чехословакии) для наблюдения за эвакуацией; проведение плебисцита на «территориях, вызывающих сомнения», которые до этого момента будут заняты международными войсками; и оккупацию германскими войсками 1 октября «территорий, где преобладают немцы»[115].
После дискуссии о некоторых формулировках и пе- рерыЕсв для принятия гищи эти пункты прегратились в основные черты мюнхенского соглашения, подгисаннгуо 30 сентября. Были некоторые доголнителъные пункты, предназначенные для того, чтобы сделать документ более приемлемым для общественности Англии и Франции, поскольку никто из присутствующих не мог предполагать, что они могли бы сделать «раздел» более приемлемым для Чехословакии. Было предусмотрено, чтобы международная комиссия определила одну особую зону, подлежащую оккупации, границы которой вызывали сомнение в Мюнхене, чтобы каждому гражданину было предоставлено право оптации, чтобы Англия и Франция сохранили в силе предложение о международной гарантии новых границ, сделанное 19 сентября, и чтобы Германия и Италия присоединились к нему, как только вопросы о польском и венгерском национальных меньшинствах будут решены. Вызывающая сомнения зона бы па определена германским генеральным штабом, который 1 октября на первом же заседании международной комиссии предъявил по этому поводу ультиматум Гитлера, который был тотчас же принят большинством ее членов. ПраЕо оптации больше не упоминалось[116].
Международная гарантия никогда не была осуществлена — она была фактически цинично отвергнута «Международная комиссия», составленная из послов Франции, Англии и Италии в Берлине и германского статс-секретаря, действовавших совместно против посланника Чехословакии, столь же бесцеремонно в течение нескольких дней отменила предложение о проведении плебисцита и ни разу не призвала иллюзорные «международные вооруженные силы»[117].
Хотя Чемберлен придавал большое значение изменениям, которые якобы были внесены в Мюнхене в условия Гитлера, предъявленные им в Годесберге, в действительности они были лишь «кажущимися изменениями», и фактически нацистская Германия добилась всего, чего желала. «Я думаю, что правильно будет сказать, что каждый спорный пункт был решен в пользу Германии»,— отметил 20 января 1940 года Галифакс в своей речи по поводу Мюнхена. Большая цель — ликвидация территориального барьера, стоявшего на пути к развязыванию войны за передел мира, — была достигнута. Германская пресса придавала особое значение одержанной победе.
«Осуществлена воля Фюрера, как это записано в «Мейн кампф», — писала 30 сентября 1938 года полуофициальная «Дейче альгемейне цейтунг». Газета «Ангриф» хвасталась 4 октября, что «дипломатическая революция» против договоров, которыми закончилась прошлая война, завершилась, включая и тот факт, что уничтожены или выведены из строя Лига Наций, Малая Антанта, Локарнские соглашения, Римское соглашение, франко* бельгийское военное соглашение, а теперь и пакты Че хословакии с Польшей, Францией и СССР.
«Франкфуртер цейтунг» писала 10 октября, что теперь разорвано главное связующее звено между Францией и СССР. «Годами рейх задавался вопросом, как выскользнуть из чешских клешей. Нетрудно видеть, что вернейшим способом было не искать, как их избегнуть, а сломать их. Великая историческая заслуга Гитлера состоит в том, что он признал эту возможность, нашел средства, как реализовать ее, и научил Германию верить в это».
Трудно что-либо добавить к этой красноречивой серии похвал, в которых соображения расы, кровного родства или угнетенных братьев играли очень малую роль. То же самсе может быть сказано о претензиях, предъявлявшихся теми, кто действовал заодно с Гитлером.
1 октября Имреди, премьер-министр Венгрии, объявил по радио, что «игнорируются» интересы венгерского национального меньшинства. Польское правительство днем раньше предъявило ультиматум с требованием передать ей Тешинскую область, а ноту подкрепляли (как сказали Бенешу неофициально) десять польских дивизий, сто* явших на границе. Польша сконцентрировала войска, чтобы захватить этот район, богатый углем и железной рудой (через который проходят важные европейские железные дороги), еще десятью днями раньше, но получила
23 сентября предупреждение от Советского Союза. Теперь ее войска могли вступить на территорию Чехословакии в ближайшем будущем. После того как переговоры между Чехословакией и Венгрией (с 9 по 27 октября) зашли в тупик, правительства Италии и Германии вынесли 2 ноября в Вене «решение», по которому Венгрии передавались восточная и южная Словакия с частью Закарпатской Украины. Эти богатые сельскохозяйственные районы были оккупированы между 5 и 10 ноября.
30 сентября 1938 года Чехословакия имела территорию в 54 тысячи квадратных миль, 30 ноября — только 38 тысяч квадратных миль. Ее население составляло в первом случае 14,5 миллиона человек, а во втором — 9,6 миллиона. Кроме того, около 800 тысяч чехов на аннексированных территориях перешло под власть Германии,
Польши и Венгрии, а Венгрия получила также под свою власть 270 тысяч словаков Число чехов, переданных Польше, составляло почти 2/з общего числа переданных ей поляков; и если венгерское национальное меньшинство в Чехословакии составляло только б процентов населения, то теперь словацкое меньшинство в Венгрии составляло около 20 процентов населения.
1Техослрвакия гст?огла гри этом около 66 гр^ц^нтоз своих запасов угля, 70 процентов сгоей металлурги- гест<сй промышленности, 9Э процентов фарфоровой про- мгшленности, 80 процентов загасов бурого угля и все залежи цинка и графита. Она потеряла также почти 90 процентов ^воего произвсдстга листового стекла, 80 гроцен- тов текстильной промышленности, 60 процентов бумажной промышленности, около 80 процентов химической промышленности, 50 процентов грс-меш ценности кргсите- леи, 70 гроцентов ресхрссв энергетики, а тачже 60 грсь цеитов сеоух знаменитых плантаций хмеля, большую «асть еиннгй и таСачной продукции и 40 гроцентов лесов Богемии и Моравии.
Но прежде всего Чехословакия утратила свои исторические границы и средстеа самозащиты — спои обширнее и дорогостоящие укрепления и сбои хорошо снаряженные и обученные военные силы, составлявшие 45 дивизий, так как те, которые остались, были сокращены в числе и дух их был сломлен. Ее железнодорожная сеть была также совершенно дезорганизована.
В длинной цепи успехов Германии было выковано еше одно ЗЕено, и качественно оно было самым большим и решающим из всех. Ни подписание англо-германского морского соглашения за спиной Франции (в июне 1935 года), ни безнаказанные нарушения Версальского мирного договора, закончившиеся тем, что вновь была введена воинская повинность и вновь была оккупирована Рейнская зона (1935—1936 годы), ни вторжение под разными предлогами в Испанию (1936—1938 годы), ни даже захват Австрии (1938 год) не могли сравниться по своему значению с тем фактом, что Чехословакия была низведена до такого положения, когда она уже была, по словам берлинского корреспондента «Таймс» (от 3 октября 1938 года), «неспособна препятствовать распространению германского политического и экономического влияния в Восточной Европе».
ГЛАВА V
«БЕЗ ВОЙНЫ И БЕЗ ПРОМЕДЛЕНИЯ»
/. Нажим начинается
Пусть читатель предположит, что в январе 1933 года, когда в Германии пришел к власти Гитлер, лидеры английского правительства сказали сами себе или друг другу следующее:
«Мы думаем, что нацистский режим является полезным барьером в защиту собственности в Германии и во всей Центральной и Восточней Европе. Мы должны, следовательно, оказать ему всяческую поддержку. Мы не можем открыто им восхищаться, потому что мы в своем большинстве являемся консервативным правительством сравнительно демократического государства [118]. Но и без этого есть очень много способов помочь нацистам.
Кроме того, чем больше мы будем показывать миру, что мы подбадриваем нацистов, тем сильнее союзники Франции из числа малых государств Европы будут стремиться покинуть ее и войти в орбиту влияния подымающейся Германии. Это ослабит независимую позицию Франции и соответственно усилит ее желание принимать наши советы (старый принцип в отношениях между союзниками в прошлом, изложенный в томе III дневников лорда д’ Абернона). Мы знаем, что в случае нападения на Францию, какова бы ни была причина этого, мы должны будем прийти к ней на помощь; но, вместо того чтобы позволить ей сделать из этого заключение, что она всегда может диктовать нам свои условия в вопросах международной политики, не лучше ли привести ее к такому положению полной зависимости от нашей доброй воли, когда, наоборот, именно мы могли бы диктовать ей внешнюю политику?
Есть еще дополнительное преимущество в том, чтобы оказывать в любом случае тайную и, когда возможно, явную поддержку Гитлеру. Он уже стал мощным противовесом растущему престижу СССР. Чем сильнее становится первое государство, заменившее частнокапиталистическую собственность общественной, тем более будем мы нуждаться в каком-то подобном противовесе. И, когда настанет время — а по самой природе вещей оно должно, естественно, наступить — и Германия почувствует себя достаточно сильной для того, чтобы добиваться увеличения территории и захвата колоний, насколько более полезным будет направить ее в сторону СССР, нежели позволить ей расширяться в каком-либо другом направлении; ведь мы можем быть вынуждены в силу разных причин выступить войной против нее!»
В английской политике за последнее столетие или около того стало приятной традицией никогда не приписывать правительству или социальным силам, стоящим за ним, каких-либо макиавеллистских или «реалистичных» расчетов, наподобие описанных выше. Однако пусть читатель проанализирует политику английского правительства с 1933 по 1938 год — от Римского пакта до захвата Австрии — и он обнаружит, что оно не могло бы действовать иначе, если бы эти расчеты действительно не лежали в основе его поведения. А в международной политике намерения почти никогда не дают результатов, если действия не согласовываются с ними. Вопрос о том, побуждало ли членов английского правительства к их намерениям или к их инстинктивной политике то, что им казалось патриотическими мотивами, практически не имеет никакого отношения к делу.
Политика, которая проводилась в 1938 году, с марта по сентябрь, несмотря на свойственный ей при переходе от этапа к этапу элемент импровизации, была по сути дела продолжением политики, проводимой с 1933 года (и даже раньше). Но серьезность последствий, вызванных исчезновением независимой Чехословакии, и та быстрота, с которой Гитлер почувствовал себя в состоянии идти дальше, оставляли слишком мало времени для маскировки и заставили обнаружиться существенные черты политики английского правительства.
В течение первой стадии кризиса, когда захват Австрии вызвал всеобщую тревогу за судьбу Чехословакии, английское правительство (речь Чемберлена 24 марта 1938 года в палате общии) заявило» что, во-перЕых, оно верит в удовлетворение «обоснованных желаний немецкого национального меньшинства». Во- вторых, касаясь чехов, Чемберлен сказал, что «нет нужды полагать, что будет применена сила или всерьез говорить о ней». В то же время он упомянул ряд случаев, когда Англия считала бы себя обязанной воевать,— Чехословакия была исключена из этого ряда. В-третьих, в случае с Чехословакией помошь против агрессии могла бы быть оказана, если, «по нашему мнению, было бы правильным так поступить, исходя из Устава Лиги Наций». Но, в-четвертых, он не стал бы даже связывать Англию обязательством поддержать Францию, если бы она собралась помочь Чехословакии против германской агрессии, как это записано в договоре (хотя раз война начнется, «то будет вполне возможным», что Англия сможет оказаться вовлеченной). В-пятых, что касается предложений Советского Союза, сделанных неделей раньше (об обсуждении вопроса с другими державами— «внутри Лиги Наций или вне ее» — о практических шагах с целью остановить дальнейшее развитие агрессии), то они, сказал Чемберлен, были направлены не столько на решение данного вопроса, сколько на «согласование действий на случай ситуации, которая еще не возникла».
В обстановке того времени первый пункт речи Чемберлена означал удовлетворение требований генлейновцев, так как именно они были наиболее крикливой частью немецкого меньшинства, и Чемберлен не собирался проводить различие между ними и говорящими на немецком языке социал-демократами. Не кто иной, как Гитлер, выступив с речью 22 февраля[119], заставил всю Европу говорить о применении против Австрии и Чехо-
Словакии силы и 11 —12 марта уже применил ее против Австрии; отсюда пункт второй речи Чемберлена означал, что никто не станет говорить о сдержисании Гитл ра, когда дело касалось Чехословакии. Пункт тр тин был вполне ясен до конца. Пункт четвертый означал, что Гитлер, который, как показали события во Франции, с 1934 года имел внутри этой страны все больше и больше влиятельных агентов, мог теперь положиться на Англию и считать ее на своей стороне, если возникнет вопрос о помсщи ЧехослоЕакии Пункт пятый означал не только отказ от советского предложения о сотрудничестве, но также дал миру понять, что английское правительство не намерено рассматривать итальянскую войну в Абиссинии, войну Италии и Германии в Испанской республике, японскую войну в Китае и захват Германией Австрии путем вооруженных демонстраций или угроз применить вооруженные силы как «случаи» ахрессии, которые уже «имеют место». Итак, речь была открытым сигналом Гитлеру двигаться дальше. Именно так она была понята во многих странах, и, конечно, в Чехословакии, Франции и СССР. И уже 22 марта «Таймс» опубликовала на видном месте письмо известного лейбористского пэра, лорда Ноэля Бакстона, предлагавшего, чтобы в «судетских» районах состоялся плебисцит под международным наблюдением. Эта идея была подхвачена и в других письмах наряду с нападками на договоры Чехословакии с Францией и СССР и с предложениями, чтобы она была расчленена на кантоны.
Публике не был известен тот факт, что редактор уже получил через СЕоег.о заместителя Беррипгтона Уорда заметку, где предлагалась «основанная на международных гарантиях» нейтрализация Чехословакии, «котграя в ответ на это должна отказаться от сьсего ссю°а с СССР и Францией и предоставить федеральный статут своим национальным меньшинствам». Редактор «принес заметку 21 марта к Чемберлену, который счел ее приемлемой»[120]. Таким образом, курс, начало которому положила опубликованная корреспонденция, был далеко не случайным. Однако редактср в эго же самое гремя знал от СЕоего гражского корреспондента, напри?, ер из письма, написанного им 18 марта[121] (и, во всяком случае, безусловно имевшагся у английского прагите^ьства информация не оставляла никаких сомнений в этом[122]), что нацистская Германия предполагала «ликвидировать эту страну» (Чехословакию) и что судетские немцы «Гели, конечно, меньшинстсом, с которым обращались сейчас самым наилучшим сбра:ом». Очевидно, что говорить о плебисците и федерализации означало веодить в заблуждение общественное мнение Англии и облегчать задачу Германии. Мы уже видели, как во второй половине марта немцы начали свсю гропагандистск} ю кампанию насчет «плохого обращения» с немецким мешши'ст ом и как через четыре дня после речи Чемберлена Гитлгр дал инструкции Генлейну, соответствовавшие тому, 0 чем предостерегал корресгондент «Таймс».
Но за кулисами английской дипломатии в том же духе происходило еще многое другое.
С того момента, как Гитлер оккупировал Австрию, первой заботой английского правительства было не дать Франции чем-либо раздосадовать его. 12 марта оно сообщило правительству Франции, что настроено против постановки вопроса об Австрии перед Лигой Наций[123]. По этому поводу Галифакс спросил французского посла, каким образом его правительство предполагает помочь Чехословакии, если Германия нападет на нее, так как прямая помощь была бы теперь «намного труднее, чем прежде». Во французском ответе (9 апреля) признавались эти трудности и указывалось, что все было бы легче, если бы другие государства Центральной Европы и Дунайские страны сотрудничали, а для этого им нужно быть уверенными, что Англия и Франция имеют общее желание «обеспечить в Европе уважение к международному праву и праву наций на независимость». Предлагалось начать переговоры между генеральными штабами Англии и Франции но они не состоялись. Тем временем правительство Англии снова и снова—14, 15 и 22 марта— отказалось дать Франции какое-либо заверение в поддержке в случае, если последняя придет на помощь Чехословакии[124]. А 22 марта, до того как Чемберлен произнес свою речь (24 марта), лорд Галифакс сказал французскому послу, что предложение Литвинова (о совещании по вопросу прекращения агрессии) не имеет «какой-либо большой ценности»; через два дня он сказал Майскому, что оно не имело бы «столь благоприятного влияния на перспективы мира в Европе»[125]. Вместо него Галифакс предлагал оказать совместный англо-французский нажим на чехов для «решения вопроса о немецком меньшинстве», которое удовлетворило бы правительство Германии[126]. Какого рода нажим? Угроза изоляции; если Чемберлен в своей речи
24 марта выразил это в деликатной и скрытой форме, то Ньютон в Праге, на три дня раньше, сделал это более прямо в разговоре с президентом Бенешем: «Я заметил ему, что Болдуин заявил, что граница Англии проходит по Рейну, и что я считаю сомнительным, чтобы правительство его величества было готово отодвинуть ее далее на восток» [127].
Следующим толчком была речь Гитлера от 28 марта, в которой он говорил о немцах, «терзаемых» на границе с Германией. Это вызвало новое усиление кампании против Чехословакии по обеим сторонам
Рейна. 1 апреля Невиль Гендерсон потребовал из Берлина, чтобы Бенеша заставили «уступить англо-французским советам» (то есть Гитлеру), дать автономию судетским районам и отказаться от союза с Россией [128]. Действительно, министр внутренних дел Сэмюэль Хор после консультации с Чемб*фленом и Ванситтартом сделал «авторитетное предложение» чешскому посланнику в Лондоне Масарику, чтобы Чехословакия предприняла «все возможное для удовлетворения пожеланий немецкого меньшинства» и «воспользовалась услугами Англии и Франции». Президент и правительство приняли этот совет[129]. Тем временем Ньютон 2 апреля возразил против того, чтобы немцам рекомендовали быть терпеливыми: «Необходимо, чтобы сильный нажим продолжали оказывать как из рейха, так и из Англии
и, если возможно, из Франции»[130]. 5 апреля в разговор включился Гендерсон, получивший копию этого послания, и заявил, что «суть всего дела состоит в праве на самоопределение»[131]. А ответ Ньютона от 11 апреля (каждая миссия располагала копиями писем всех остальных) ясно говорил о том, что право на самоопределение не собирались распространить на чехов и словаков. Вероятнее всего, Чехословакии так или иначе пришлось бы оказаться «включенной в орбиту Германии», и в любом случае Германия рассчитывала бы на то, что она откажется от союза с русскими. Английскому правительству, настаивал Ньютон на следующий день, следует заставить чехов фактически стать на позиции «нейтралитета», отказавшись от пакта с русскими и французами[132].
Конечно, весь мир недавно видел на примере Австрии, что означает «включение в орбиту Германии» и насколько хорошо обстоит дело с ее «нейтрализацией». Но это не беспокоило английских официальных пред* ставителей. Правда, Галифакс заметил, чго Германию не следует посщрять к тому, чтобы она усиливала свое давление. Тем не менее телеграмма Галифакса говорила о том, что без его ведома английские официальные представители спосоСстговали усилению такопого ’.
19 апреля первые чехословацкие предложения были вручены Ньютону и переданы по телеграфу в Лондон. Действительно, они были значительным шагом на пути к ликвидации ограничений прав меньшинств как таковых в области законодательства, финансов и в других областях; но они не предоставляли территориальном автономии по той простои причине, что тем самым правительство Чехословакии создало бы форпосты гитлеровского государства на СЕоей территории, и притом очень значительные.
Но Генлейн знал, что ему нужно делать, и его хозяева после марта хорошо понимали, какой может быть реакция Англии. 24 апреля он произнес свою речь в Карловых Варах, в которой содержалось «Еосемь пунктов». Чехословацкое правительство дало понять как Лондону, так и Парижу, что эти требования неприемлемы. 28 и 29 апреля в Лондоне состоялись совещания английского и французского правительств, на которых обсуждались чешский и другие вопросы2. В первый день английская сторона проявила большую сдержанность в отношении обязательства послать войска во Францию в случае всйны и в отношении переговоров между военным и морским штабами обеих стран. Когда на второй день дело дошло до Чехословакии, то выяснилось — по ряду будто Сы практических соображений, как-то: беззащитность Чехословакии, неподготовленность Англии и Франции, сомнения по поводу того, можег ли СССР «вообще принять какое-либо участие», — что министры Англии желали принудить Чехословакию прийти к соглашению с Генлейном любой ценой.
Галифакс согласился, что «восемь пунктов» и предложения Чехословакии очень далеки друг от друга, но, позаимствовав формулировку у Генлейна и приписав ее Бенешу, прэдложил, чтобы Чехословакия стала «госу- дарстпом, составленным из национальностей», вместо на[133] ционального государства с национальными меньшинствами. Чемберлен сомневался в том, хотел ли действительно Гитлер уничтожить Чехословакию; но даже если он хотел это сделать, то остановить его было невозможно. Галифакс и Чемберлен настаивали на том, что нажим на Бенеша может привести к компромиссу; но когда Боннэ, министр иностранных дел Франции, прямо поставил перед ними Еопрос, они признали, что они не пойдут на объединение усилий для защиты Чехословакии даже в том случае, если Бенеш предложит условия, которые Англия сочтет приемлемыми. Даладье снова указал на истинные цели Гитлера — уничтожение Чехословакии как шаг для дальнейшей агрессии — и на то, что опасно откладывать действия до тех пор, пока Германия, поглотив Центральную и Восточную Европу, станет сильнее. Тем не менее английские министры были решительно против того, чтобы давать какие-либо обязательства Франции, и, возможно, они знали, что министры Франции будут рады иметь это оправдание, для того чтобы избежать выполнения сеоих обязательств, как будет показано позже. Наконец французы перестали настаивать. Совещание согласилось на том, чтобы склонить чехословацкое правительство к «максимальным уступкам», а Гитлера — к сдержанности и терпению.
Каким образом английское правительство приступило к выполнению решений конференции (которые, конечно, хранились в тайне)? Во-первых, в тот же самый веч^р 29 апреля Галифакс вызвал Кордта, германского поверенного в делах, чтобы заверить его в том, что, хотя в коммюнике говорится о решении продолжать переговоры между генштабами, это не означает, что Англия берет на себя поЕые обязательства, и в том, что он хочет продолжать «плодотворное» сотрудничество с Риббентропом (недавно произЕеденным из посла в Лондоне в министра иностранных дел). То же самое было немедленно сказано Грапди, госту Италии К Это явное стремление отречься от всяких носых мер поенной подготовки позволило двум фашистским правительствам прийти к заключению, что Англия откажется поддержать Францию в случае. если на Чехословакию будет совершено нападение.
2 мая дипломатический корреспондент «Таймс» сообщал, что Праге посоветуют согласиться с возможно большей частью требований, выдвинутых Генлейном в Карловых Варах, насколько это будет «совместимо с достоинством и независимостью государства, располагающего демократической конституцией». Но уступки должны включать автономию для районов с населением, говорящим на немецком языке, в том числе и для немцев, «рассеянных по всей стране». И «тогда могут стать возможными» переговоры об урегулировании вопроса. Это было не что иное, как идея «объединенного юридического лица», которое представляло бы всех говорящих на немецком языке граждан Чехословакии, управляемых отдельным органом,— идея, выдвинутая Генлейном в КарлоЕых Варах и являвшаяся типичным подрывным предложением из числа тех, которые согласовывались с Гитлером. Фактически никакой подобной договоренности при англо-французских переговорах достигнуто не было. Но дипломатического корреспондента «Таймс», редактор которой был близким другом премьер-министра, можно было рассматривать в подобное время только как лицо, неофициально выражавшее точку зрения правительства по этому вопросу.
Итак, миру дали понять, что западные державы уже признали возможность разрыва внутреннего единства чехословацкого государства — в частности, выдвинув предложение о специальном положении для граждан немецкого происхождения (кроме и сверх их равных прав с остальными гражданами по чешской конституции); и все это только ради того, чтобы сделать возможными переговоры. Началась политика заманивания чехов на путь последовательных уступок с по* мощью то лести, то угроз и без всякой гарантии в обмен.
4 мая соответствующие инструкции были посланы английскому послу в Берлин и посланнику в Прагу. Ген* дерсон должен был сообшить немцам, что чехословацкому правительству делаются представления о том, чтобы оно пошло на возможно большие уступки; он должен был просить их сдержать Генлейна и выяснить у них, чего хотят они сами. Он не должен был говорить им, что именно рекомендует английское правительство Праге К На деле, однако, он сказал им 7 мая, что его правительство одобряет «государство национальностей» К 9 мая заместитель Гендерсона Киркпатрик сообщил министерству иностранных дел Германии (согласно документам последнего), что, «если правительство Германии конфиденциально сообщит правительству Англии, к какому решению вопроса о судетских немцах оно стремится, он полагает, что может заверить нас, что правительство Англии оказало бы в Праге такой нажим, что правительство Чехословакии вынуждено было бы согласиться с желаниями Германии»[134]. Немцы были в восторге, но не желали связывать себя, сказав, чего они действительно хотят. Они только угрожали вторжением, если «Еосемь пунктов» будут отвергнуты и последует кровопролитие[135]. В предыдущей главе упоминалось о том, что Риббентроп подтвердил эти угрозы в тот же день (17 мая) в разговоре с французским послом.
Что касается Праги, то Ньютон получил 4 мая инструкции настаивать на немедленных переговорах с ген- лейновцами в целях создания «государства национальностей». Во время своей встречи 7 мая с чехословацким министром иностранных дел Крофта он обрисо[136]- вал в самых мрачных тонах положение Чехословакии. Крофта, однако, не желал отказываться от принципов конституции, как ие желали этого премьер-министр Год- жа 11 мая и президент Бенеш 17 мая. Это было очень досадно для английского посланника, как показывают его депеши; в одном случае (7 мая) он фактически угрожал Крофте тем, что «общественное мнение Англии не потерпит риска в таких вещах»[137].
Фактически правители Чехословакии дали ему ясно понять, что открытые разговоры о «государстве национальностей» воодушевили бы немцев на то, чтобы предъявить дальнейшие требования, что повлекло бы за собой «полную капитуляцию». Немцы «хотят снова быть хозяевами», сказал Крофта. Если согласиться со взглядами английского правительства на военное и экономическое положение, сказал Бенеш, «то останется лишь принять германское господство с такой любезностью, ка- кая только возможна».
2. Интервью Чемберлена
Бенеш не знал, что говорит с человеком, выразившим более месяца назад свое убеждение, что определенный исход — «включение в орбиту Германии» — неизбежен.
Но у чехословацких лидеров к этому времени не должно было быть никаких сомнений в том, что в широком смысле слова английское правительство уже приготовилось отдать их на милость Гитлера или — что было одно и то же — расчленить их территорию, разрушить их укрепления и их средства самообороны. Дело в том, что 14 мая в «Нью-Йорк тайме» появилась заметка за подписью лондонского журналиста Авгура (русский эмигрант Поляков), в которой говорилось: «Ныне Чемберлен, не ущемляя права главных заинтересованных сторон решать вопрос самостоятельно, безусловно одобряет более крутую меру, а именно отделение немецких районов от основной части Чехословацкой республики и включение их в состав Германии». На следующий день «Нью-Йорк геральд трибюн» опубликовала сообщение канадского журналиста Джозефа Дрисколла (появившееся также и в «Дейли стар» в Монреале), который заявлял, что ему удалось «почти официально выяснить действительную позицию Англии по отношению к Чехословакии». Точность его информации, сказал он, «неоспорима». Его сообщение заключалось в том, что: 1) англичане не намереваются сражаться за Чехословакию и не думают, что это сделают Франция или Россия; 2) в таком случае «чехи должны согласиться с требованиями немцев, если они обоснованны»; 3) так как последователи Генлейна «рассеяны вдоль протяженной границы неопределенного очертания», они не могут быть объединены в одну компактную автономную территорию; 4) следовательно, «возможно посоветовать пересмотр границы. Это может повлечь за собой то, что граница будет отодвинута на несколько миль назад, с тем чтобы разъединить этот внешний край с Прагой и соединить его с Берлином»;
5) «результатом будет Чехословакия меньших размеров, но более крепкая... Чехословакия не может существовать в ее теперешнем виде, англичане в этом убеждены»;
6) Гитлер определенно не хочет никаких иностранцев;
7) если бы даже произошла война, закончившаяся победой для чехов, то их союзники «настаивали бы на том, чтобы чехи освободились oi чуждого им иное!ранного меньшинства»; 8) Англия «желала бы побудить Германию и Италию к действенному соглашению с Англией и Францией, для того чтобы сохранить мир в Европе. Участие Советской России исключено».
Только после горячих дискуссий в палате общин 20,
21 и 27 июня, в которых было много пустой болтовни о том, был ли это завтрак или обед, было ли это интервью или просто разговор и тому подобное, выяснилось, что эти статьи (и другие подобные же) были написаны после доверительной беседы Невиля Чемберлена с группой американских и канадских журналистов на завтраке, данном леди Астор в ее доме 10 мая. Понадобилось некоторое время, пока сообщения возвратились в Лондон, и в течение последующего месяца английское правительство даже не пыталось их опровергнуть. Таким образом, в достаточно явной форме было подтверждено публично (как это было уже известно по секрету заинтересованным сторонам), что английское правительство, играя роль благородного друга Чехословакии, на самом деле встало на точку зрения нацистских агрессоров, и, следовательно, целью всей дипломатической активности его официальных лиц было помочь им расчленить Чехословакию. Такова была подоплека всех разговоров о «государстве национальностей». Значение утраты укрепленных границ для будущей судьбы Чехословакии не принималось в расчет или умышленно искажалось. И вся операция связывалась с планом сохранения мира в Европе с помощью четырех держав — планом, который (поскольку он исключал участие СССР) не мог не подбодрить Гитлера в том, чтобы его следующая агрессия гошла го этомv награвлению.
Все это могло быть неизвестным Генлейну, когда он снова прибыл в Лондон с трехдневным визитом 12 мая и ворковал, как голубь, говоря, что он желает только местной автономии, оставив границу в руках чехов без изменения, свободы для всех партий в автономных районах и так далее. Это была программа, которую он никогда не выдвигал в самой Чехословакии. Но иелью этого маневра было подчеркнуть, каким умеренным он был, несмотря на «дискриминацию», а высказывания даже таких людей, как Ванситтарт[138] («более умеренный и сговорчивый, чем я смел надеяться»), показывали, что он имел относительный успех. Как раз во время его визита происходило формирование «добровольческого корпуса судетских немцев», и сейчас же после этого Кейтель подготовил окончательно пересмотренный план «Операции Грюн» К
Показателем того, с каким энтузиазмом тем не менее реагировали ближайшие друзья премьер-министра на действия Генлейна, была редакционная статья в «Таймс» от 16 мая, в которой по существу была сформулирована на четыре месяца раньше позиция, занятая Чемберленом в самый острый момент кризиса в сентябре. «Таймс» писала, что нельзя предугадать предела тем переменам, которые могут быть вызваны насильственными мерами, — нечто вроде намека на оппозицию Англии в том случае, если Германия развяжет войну, намека, который английские дипломаты давно неофициально делали. Но чехи должны теперь быть готовыми к «максимальным уступкам»; им следует действовать, исходя из предположения, что «большинство из трех с половиной миллионов судетских немцев будет голосовать за объединение с рейхом» и что Чехословакия, отказавшись от пактов с СССР и Францией, может быть нейтрализована.
Не удивительно, что Гитлер ответил тем, что начал концентрировать войска на чехословацкой границе. Ответ Чехословакии — мобилизация одной из групп резервистов и некоторых категорий специальных войск в течение 20—21 мая — был полной неожиданностью для английского посла в Берлине и посланника в Праге, не скрывавших своего негодования [139]. Однако английское и французское правительства были вынуждены считаться с новым положением вещей и сделать необходимые предостережения Германии, в результате которых война не началась [140].
В послании Галифакса, которое предназначалось лично для Риббентропа, содержалось многозначительное заявление о том, что если великие державы окажутся втянутыми в войну, то «только тот получит выгоду от подобной катастрофы, кто желает крушения европейской цивилизации». Это был намек на СССР, с которым, если бы оправдались опасения Галифакса насчет войны» Англия оказалась бы в союзе. Это должно было сказать нацистским главарям очень многое: если их просили спасти Англию от союза с СССР, то как должен был бы благословлять их Галифакс, если бы они вместо этого выступили против СССР крестовым походом! Но Гитлер, как он это признал 12 сентября на съезде в Нюрнберге, решил 28 мая продолжать подготовку к «решению» чешской проблемы в течение 1938 года, и к 30 мая в «Операции Грюн» были сделаны необходимые изменения. Как мы уже видели, вскоре возобновился нажим со стороны Германии. Возобновился также нажим Англии и Франции.
Следует отметить, что 26 мая Ньютон сообщил о впечатлении, возникшем у военного атташе США в Праге в результате бесед там с официальными лицами из немецкой миссии, что они «ожидали удара к концу недели», но что это означало бы войну с Англией, а к этому Германия не была готова. Ньютон сам писал на следующий день, что «Германия, по-видимому, намеревалась выступить против Чехословакии в конце прошлой недели».
Не было ни одного иностранного корреспондента в Чехословакии в течение последующих трех или четырех недель, который не мог бы подтвердить, что, несмотря на кампанию выборов в местные органы самоуправления, партия Генлейна пользовалась необычайно большой свободой в районах с населением, говорящим на немецком языке. Тем не менее германская пресса снова и снова была полна самых бесстыдных сообщений о преследованиях и грубом обращении, которым якобы подвергается это население со стороны чехов. 21 мая ген- лейновцы прервали переговоры с правительством, утверждая, что спокойствие и порядок не гарантированы. Правительство Англии сразу же стало оказывать всяческое давление на чехословацкое правительство, добиваясь роспуска резервистов, своевременная мобилизация которых спасла положение 21 мая. В это же время члены английской миссии в Праге совершенно открыто заявляли журналистам, что «Судетская Германия должна быть возвращена Германии» (!), что доктор Бенеш, президент республики, слишком дружен с большевиками, что государственным подходом к делу отличаются только деятели аграрной партии, потому что они выступают за таможенный союз с Германией, что министр внутренних дел Черни (который дал полную свободу действий генлейновцам, запретив противодействие им со стороны демократических партий) является той фигурой, которая могла бы возглавить Чехословакию, и так далее [141].
Переговоры были возобновлены (27 мая), и через несколько дней солдаты начали возвращаться по домам. Тем временем Галифакс лично обратился к чехословацкому посланнику с прежним предложением о «нейтрализации» его страны, с тем чтобы ее статус «был гарантирован соседями Чехословакии и лишь принят к сведению другими державами»[142]. Государство, статус которого гарантирован из числа великих держав только нацистской Германией и такими мощными и надежными гарантами, как Польша и Венгрия, было бы безусловно «включено в орбиту Германии». Что касается других держав, то если их обязательства сводились только к тому, чтобы «принять к сведению» нейтралитет Чехословакии (после того как они отказались от своих обязательств по Уставу Лиги Наций и по франко-чехословацкому договору о взаимной помощи), то можно было быть уверенным в том, что они также примут к сведению прекращение нейтралитета Чехословакии, когда Германия захватит всю страну. Правительство Чехословакии, конечно, не стало бы принимать такое предательское предложение, хотя оно и не знало, что во время визита Уильяма Стрэнга в Прагу по поручению Галифакса (26 и 27 мая) он признался Ньютону, что не может быть и речи о гарантиях тому, что останется от Чехословакии после того, как чехи потеряют укрепленные пограничные районы[143]; и что позже (9 июня), когда французы поймали на слове Галифакса, он решительно возражал против всякого плана, «который бы требовал от Англии гарантий для Чехословакии» К
3 июня «Таймс» снова заявила в своей передовой всему миру, что Чемберлен — и, по-видимому, остальные члены правительства Англии — остается, как и прежде, на стороне немцев. В ней говорилось, что большинство англичан, наверное, согласится с тем, что «немцам в Чехословакии должно быть разрешено путем плебисцита или иначе решить вопрос о своем будущем, даже если это будет означать их отделение от Чехословакии и присоединение к рейху». Это оставило бы в Чехословакии «однородный и удовлетворенный народ», и ее соседи «лишились бы всяких поводов для вмешательства» в ее дела (передовая не говорила ни
о том, каким образом это заставит их прекратить вмешательство, ни кто остановит их, если они будут это делать). Подобный исход дела, добавляла она, был бы «исправлением несправедливости, созданной Версальским мирным договором» (как будто эти говорящие на немецком языке граждане Австро-Венгрии были до 1918 года в составе Германии).
Эта передовая вызвала много протестов, включая протест Джона Уолтера, совладельца газеты «Таймс»[144]. Он сказал, что статья «под предлогом справедливости» защищала «интересы волка против ягненка. Не удивительно, что в Берлине торжествуют», — и отметил, что писавший ее не упомянул о жестокостях, которым подвергнутся национальные меньшинства, переданные в руки нацистов, и, кажется, «слишком скоро забыл о насилии над Австрией». Было действительно достойным удивления, что Галифакс считал необходимым телеграфировать в Прагу, Париж и Берлин и сообщить, что статья ни в какой степени «не выражае'г взглядов правительства его величества». Как мы уже видели, вся американская и канадская общественность знала с того момента, как было опубликовано 14 и 15 мая интервью Чемберлена, что, наоборот, статья полностью выряжала эти взгляды. Конечно, Галифакс мог не предугадав во что это выльется чере^ две недели в n?.^Tp ^бигтн! Более того, в среду вечером 1 июня Чемберлен имел еще одну доверительную беседу с отдельными журналистами (но на этот раз английскими), и пресс-атташе германского посольства сделал правильное предположение, что передовая лишь отразила взгляды, высказанные Чемберленом К
7 июня — вероятно, подбодренный передовой в «Таймс» — Генлейн выступил со своими «четырнадцатью пунктами», а Геббельс (29 мая) и Гесс (12 июня) произнесли речи, в которых они угрожали Чехословакии военными действиями. Ответом газеты «Таймс», то есть Невиля Чемберлена, была другая передовая, от 14 июня, в которой Чехословакия была взята под защиту против обвинений в притеснении немецкого населения, но возобновлялся разговор об «ошибках 1919 года» и снова заявлялось: «Единственный вопрос, который имеет актуальное значение (!)> состоит в следующем: желают ли они остаться там, где находятся, или они желают находиться где-либо еще?» Естественно, подобные высказывания не могли ослабить «бурную кампанию в прессе и радио Германии» против Чехословакии, которая продолжалась, несмотря на переговоры с ген- лейновцами, и о которой министр иностранных дел сам упомянул на следующий день в телеграмме Гендерсону 2.
Весь следующий месяц, как показывает английская официальная переписка, на чехов оказывалось неослабное давление: например, Ньютон выступал со своими требованиями 21, 22, 26 и 28 июня — четыре представления за семь дней, — причем английский представитель играл, как только мог, на политических расхождениях между премьер-министром Годжа, лидером партии аграриев, известной своим тяготением к германским рынкам, и национально-социалистической партией президента Бенеша и министра иностранных дел Крофта. Позиция английского посла в Берлине говорит сама за себя: «На чехов надо как следует поднажать... мы должны стать неприятными чехам» (18 июля); «мы не можем считать ни один проект исчерпывающим, если он не основан на какой-либо форме федерализма» (19 июля), то есть на предоставлении чехословацким нацистам в полное распоряжение территории, которую они могли бы подготовить в качестве трамплина для Гитлера; чехи — «неисправимо глупый народ» (20 июля); среди «экстремистов», поддерживающих чехов, «повсюду евреи и коммунисты», и «в Европе не будет умиротворения до тех пор, пока Чехословакия остается связующим звеном с Москвой и враждебной к Германии» (22 июля), и так далее (ad nauseam)
17 и 18 июля доверенное лицо Гитлера, капитан Ви- деманн, был в Лондоне для того, чтобы заверить английское правительство, что в настоящее время Гитлер не намерен применить силу, но что он может это сделать в случае кровопролития. Видеманн имел также задание убедить английское правительство пригласить в Лондон Геринга для всесторонних переговоров. Правительство Англии, как сказал Чемберлен позже послу Германии, приветствовало бы это предложение при условии, что атмосфера по отношению к Чехословакии будет «такой благоприятной, как только возможно», что означало бы отказ от применения силы[145]. Галифакс, продолжая свой разговор с Видеманном утром 18 июля (если верить германским записям), настаивал на том, что улучшение отношений с Германией возможно только в случае, если она сможет дать обязательство не применять силу; он заявил, «что прекраснейший момент в его жизни наступил бы тогда, когда фюрер проехал бы рядом с королем по Mall во время официального визита в Лондон» [146]. Даже делая скидку на преувеличения, допустимые в дипломатии, подобное отношение к Германии— после Испании и Австрии — могло бы выглядеть чрезмерной лестью, если бы оно не имело своей целью хотя бы немного ободрить немцев. «Вы получите районы с населением, говорящим на немецком языке, и с чехословацкими укреплениями», — сказали теперь Гитлеру. «Вы можете получить чехов в полной изоляции, без их союзников». «Вы можете получить соглашение четырех держав о поддержании мира в Европе, а СССР — это не Европа». «Вы даже можете с триумфом проехаться через Лондон», — было добавлено теперь, — «только, пожалуйста, не применяйте силы». Следовало бы добавить, что замечание Галифакса насчет улицы Молл представляется более вероятным, что, хотя английская запись беседы и не упоминает этой фразы, там указывается, что в конце разговора министр иностранных дел спросил Ви- деманна, когда Гитлер или Геринг сочтут удобным приехать; на этот вопрос Видеманн ответил: он думает, что этого не может быть раньше осени
Очевидно также, что какой-то проект соглашения по этому вопросу был подготовлен, как отмечает советский историк и бывший посол [147]. Собрание документов министерства иностранных дел содержит странное резюме переговоров Галифакса — Видеманна, посланное немцам сэром Александром Кадоганом, постоянным заместителем министра иностранных дел, через Видеманна. Оно странным образом начинается, так сказать, с середины со слов «с другой стороны...», и его редактора отмечают в сноске, что они не смогли разыскать первую часть в архивах[148]. Но в последнем параграфе напечатанной части содержится утверждение, что «может оказаться невозможным сохранить в тайне любой подобный визит, особенно если речь идет о значительной персоне». Однако остальная часть напечатанного текста резюме не содержит никакого другого упоминания о визите. Можно только предположить, что об этом шла речь в первой части резюме, содержавшей первую часть сделки (какой бы она ни была). Возможно, там было зафиксировано не только приглашение Гитлеру, но и что-либо большее, что министерство иностранных дел сочло удобным «затерять». (Английские газеты в то время были очень раздражены, потому что они узнали
о предполагаемом визите только благодаря тому, что эта новость «просочилась» из иностранной прессы.)
3. История миссии Ренсимена
Бесспорно одно: 18 шоля было принято определенное решение послать в Чехословакию «посредника». Еще
9 апреля Галифакс впервые намекнул, что в случае необходимости английское правительство сможет предложить «специального расследователя» К Об этом снова заговорили как о возможном в конце мая[149]. 18 июля он уведомил Ньютона, что обдумывает вопрос о том, чтобы предложить «независимого английского эксперта, который попытался бы примирить две стороны» в случае провала [150]. В то время Бенеш не хотел принимать этого предложения, но в течение второй недели июля требования немцев становились все более наглыми. 13 июля передовая «Таймс» снова заявила, что устремления «самих национальностей должны быть определяющим фактором, и то решение, которого желает подавляющее большинство, не должно считаться слишком радикальным». В этот и следующий день генлейновцы действительно предложили несколько «радикальных решений».
13 июля их главарь Франк сказал представителям английской миссии, что они хотят иметь право создать вооруженный корпус самозащиты в автономном районе и настаивают на этом, что они хотят свободно вывешивать нацистский флаг и портреты Гитлера, преподавать в школах историю на основе нацистского «мировоззрения», в то время как в остальной части Чехословакии граждане немецкого происхождения должны располагать специальным статусом. На следующий день Эйзен- лор, германский посланник, повторил это требование — в виде «статуса корпорации» для лиц немецкой национальности, — прибавив также и новое: чтобы немецкий язык в обязательном порядке изучался в школах наряду с чешским[151]. Было очевидно, что приближается открытый разрыв.
14 июля Галифакс обсуждал в Лондоне с французским послом идею посылки посредника и поручил Ньютону предупредить Бенеша о возможности такого предложения[152]. 16 июля он добавил, что Ренсимен — богатый судовладелец, министр торговли в «национальном правительстве» 1931 года (где Чемберлен был министром финансов), обладающий поэтому опытом в урегулировании промышленных конфликтов и, подобно Чемберлену, абсолютно несведущий в чешских делах, но относившийся, как всякий преуспевающий делец, с уважением к немцам, — согласился быть «независимым посредником»[153]. Теперь, 18 июля, Галифакс дал инструкции Ньютону сообщить Бенешу, что предлагаются услуги Ренсимена. По словам лорда Галифакса, он будет «совершенно независим от правительства его величества» и его работа будет состоять в том, чтобы «своим советом и влиянием поддерживать контакт между двумя сторонами или восстановить его в случае разрыва» [154].
Таким образом, Ренсимен, будучи рекомендован правительством Англии, обладал бы необходимым престижем, причем правительство не несло бы ни малейшей ответственности за его действия и предложения. Это обстоятельство снова и снова подчеркивалось в дни, когда
о его отъезде было сообщено публично. В Париже, где Галифакс обсуждал 20 июля этот вопрос с французским премьером и министром иностранных дел, он подчеркнул, что ответственность его правительства .«начнется и окончится тогда, когда ему [Ренсимену] предоставят свободу добиться в Праге максимум возможного в этом деле» [155]. В палате лордов, после того, как чехословацкое правительство с помощью запугивания заставили принять это предложение (23 июля) и его согласие было опубликовано (25 июля), Галифакс процитировал и подтвердил слова Ренсимена: «Я вполне понимаю, вы посылаете меня плавать по воле волн в маленькой лодке посреди Атлантического океана». Но это не помешало прикомандировать к миссии Ренсимена советника министерства иностранных дел Эштон-Гуэткина, который регулярно посылал сообщения в министерство иностранных дел через английскую миссию в Праге во время своего пребывания там. Это не помешало и самому Ренсимену представить свой заключительный доклад премьер-министру!
Только что было употреблено слово «запугивание». Действительно, Бенеш, услышав об этом предложении
20 июля, «был, казалось, крайне удивлен и огорчен столь далеко идущим вмешательством» К Но у английского правительства была козырная карта. Если чехословацкое правительство не примет предложения, Ньютон должен был сказать (в случае если окажется, что переговоры терпят неудачу), что предложение и отказ от него будут опубликованы. Это означало, что английское правительство демонстративно сорвало бы все покровы с Чехословакии и — насколько оно могло — оставило бы Чехословакию в политической изоляции. Оно было настолько уверено, что его угроза подействует, что Ньютону была дана инструкция щелкнуть бичом еще раз и предложить, чтобы Прага «в таком случае сама попросила о нашей помощи в этом деле», с намеком на то, что «это произвело бы благоприятное впечатление на общественное мнение». Таким образом, чехословацкое правительство само должно было просить кубок с ядом!
После этого у Невиля Чемберлена хватило наглости сказать в палате общин 26 июля, когда шло обсуждение вопроса о миссии Ренсимена, что 1) она была послана «в ответ на просьбу правительства Чехословакии», 2) Ренсимен будет независимым от правительства его величества и 3) «слухи о том, что мы понуждаем к этому чехословацкое правительство, неверны»[156]. Эти три явно лживых утверждения являются своего рода свидетельством тех настроений, которыми определялись действия английского правительства летом 1938 года.
К этому времени (23 июля), как говорится в длинном сообщении из Праги в консервативной парижской газете «Тан» (24 июля), правительство Чехословакии предложило условия, которые на 70 процентов отвечали требованиям генлейновцев. Законопроекты национальной и административной реформ предусматривали создание в провинциях парламентов, в которых национальные группы обладали бы специальными правами.
Это выглядело более благоприятно, а на деле шло значительно дальше по сравнению с правами местного управления в Англии.
Генлейновцы, действовавшие на основе принципов, согласованных с Гитлером в марте, в любом случае отвергли бы эти условия и потребовали бы большего. Но после того, как 24 июля известие о Ренсимене и его предполагаемой миссии перестало быть секретом, они получили официальное поощрение со стороны Англии действовать подобным образом.
И с этого момента началась «фаза Ренсимена», характеризующаяся, с одной стороны, величайшими предосторожностями, чтобы держать в тайне переговоры Ренсимена с различными партиями, которые могли бы показать всему миру чрезмерную агрессивность и развязность Генлейна, и, с другой стороны, открытым проявлением дружественных чувств Ренсимена к нацистам, коюрып проводил один уик-энд за другим (а также и другие дни) в замках их титулованных покровителей *.
На обеде, данном в Праге английской дипломатической миссией, как записано в германских дипломатических документах 18 августа, леди Ренсимен говорила с генлепновскими представителями о «большевистском влиянии в Чехословакии» и обнаружила «выдающееся понимание нужд судетских немцев» [157].
Более того, постоянно происходили инциденты, вроде следующих. 24 августа Бенеш представил на рассмотрение генлейновцам свой третий план, предусматривающий «кантонизацию» Чехословакии, причем по крайней мере три кантона образовались бы из немецкого населения Чехословакии; кантоны должны были быть автономными, войска охраны включали бы местную полицию. Планом также предусматривалось и много других уступок. По свидетельству дипломатического корреспондента «Таймс» от 29 августа, этот план снискал похвалы английского кабинета министров, потому что он налагал на другую сторону «обязательство проявить подобный же примирительный дух». Политический корреспондент «Дейли телеграф энд Мориинг пост» писал, что, «по мнению ведущих членов кабинета, последнее пред- ложение чехословацкого правительства о новой основе для переговоров даст наконец надежду на достижение мирного урегулирования... Это реальная и конструктивная попытка» К Но 28 августа Франк, только что видевшийся с Гитлером, передал Ренсимену, что Гитлер настаивает, чтобы именно карлсбадские требования были основой для решения вопроса. Галифакс 29 августа, когда ему это сообщили, выразил свое «удивление» по поводу такой позиции Гитлера после новых предложений Бенеша и посоветовал, чтобы Бенеш опубликовал свои условия «в общей и логически последовательной форме». Однако, когда Бенеш послушно передал 30 августа свой проект этих условий Ренсимену, последний заявил, что это «меморандум на девяти страницах, полный лазеек и оговорок», а 31 августа Галифакс, внезапно заняв совершенно иную позицию, в телеграмме к Ньютону нападал на Бенеша как на «действующего безответственно» и снова настаивал на сильнейшем нажиме на него![158]
Верно, что Кундт тоже совершенно изменил в этот день свою позицию в разговоре с Ренсименом о проекте Бенеша, несомненно, потому, что он тоже с запозданием узнал о позиции Гитлера [159].
1 сентября Генлейн отправился к Гитлеру, чтобы показать ему по требованию Ренсимена последний план Бенеша и испросить его одобрения на продолжение переговоров. Ньютон высказал мнение, что это должно постепенно привести к полной поддержке Англией карлс- бадских требований, «но я полагаю, что это неизбежно»[160]. Нечего и говорить, что Гитлер сказал Генлейну 2 сентября, что надо продолжать нажим, настаивая на удовлетворении всех требований, хотя Генлейн смягчил эти слова в разговоре через два дня с Эштон-Гуэткн- ном, сказав, что в плане Бенеша есть «возможные основания» для переговоров[161]. Более существенным было то, что другие генлейновские главари при встрече с Бенешем 2 сентября отвергли план — или, вернее, представили такие поправки к нему, которые, по мнению Бенеша, высказанному им Ньютону, «были равносильны уничтожению» чехословацкого государства. Тем не менее они согласились возобновить переговоры 5 сентября после возвращения Генлейна[162].
Однако, не дожидаясь возвращения Генлейна, английские представители снова начали свой «сильный нажим» на Бенеша. 2 сентября Ренсимен сказал ему, что, «если нужно будет выбирать между карлсбадскими требованиями и войной, у него не будет иллюзий относительно того, какой путь выберет Англия». 3 сентября Ньютон сказал Бенешу, что его план, совсем недавно одобренный английским правительством, был «ограниченным и неубедительным» (!), и предупредил его, что теперь уступки должны пойти дальше карлсбадских пунктов, если потребуется! Теперь Бенешу надлежало «пойти на все жертвы, необходимые для того, чтобы спасти существование своей страны», как объяснил ему Ренсимен[163]. Бенеш мог бы повторить им то, что месяцем ранее Ньютон сообщил своим шефам как мнение чехов, а именно, что «речь идет о том, каким путем смогут западные державы спасти свои собственные шкуры за счет чехов» К Это было очень далеко от «достоинства независимого государства, обладающего демократической конституцией», которое было обещано в ходе англофранцузских переговоров 28 апреля. Такое различие было вызвано угрозой германского насилия.
Тем не менее чехословацкое правительство вновь уступило. 4 сентября Бенеш получил от неохотно согласившихся на это генлейновских лидеров полное изложение их требований [164], попросив их продиктовать ему, чего они хотят, и записав все под их диктовку. На следующий день он работал с Ренсименом, который подготовил свой собственный «план» (практически признав принцип национальностей, ведущих «корпоративное существование», где бы ни находились их члены, на котором настаивали нацисты). К вечеру 5 сентября «четвертый план» был выработан и принят чехословацким правительством, несмотря на то, что он содержал пункт о территориальной автономии, который в этих обстоятельствах неизбежно означал бы, что Гитлер завоюет страну шаг за шагом так же несомненно, как он это сделал с Австрией. Бенеш сказал Ренсимену 6 сентября, что этот план «равносилен капитуляции, и в последующие годы Англия и Франция пожалеют о нем»[165].
В то время как детали плана были неясны, некоторые его основные принципы были известны; и источник происхождения плана не составлял секрета для всего мира. «Именно в результате настоятельных советов английской дипломатии правительство Праги принесло эту новую жертву в пользу мира», — сказал пражский корреспондент «Тан» (8 сентября). «Английская миссия в Праге, очевидно, оказывала сильное давление на чехов в течение последних нескольких дней», — телеграфировал пражский корреспондент «Манчестер гардиан». Заместитель премьер-министра Чехословакии социал-демократ Бешин говорил, что план был принят «под чрезмерным давлением иностранных друзей Чехословакии». «И Лондон и Париж дали плану свое благословение и советовали обеим сторонам согласиться с ним», — сообщал своей газете 6 сентября пражский корреспондент «Таймс».
4. Передовая газеты «Таймс»
По обеим сторонам Северного моря были весьма влиятельные силы, которые вовсе не намеревались допустить соглашения между двумя враждующими сторонами в Чехословакии. 7 сентября «Дейли телеграф энд Морнинг пост» сообщала, что уже 6 сентября «дипломатические круги» Лондона задавались вопросом, согласится ли Гитлер с чем-либо меньшим, нежели «фундаментальное требование» о полной свободе применения нацистской доктрины в пограничных (судетских) районах. Взгляды этих кругов нашли авторитетное и поразительное отражение тем же утром в знаменитой передовой «Таймс», ссылка на которую уже делалась. Признавая, что план Бенеша шел очень далеко, газета заявляла, что если обнаружится, что «судетские немцы не чувствуют себя свободно» в пределах Чехословацкой республики, то чехословацкому правительству стоило бы «подумать, нужно ли ему совсем отказываться от проекта, встретившего одобрение в некоторых кругах, целью которого было сделать Чехословакию более однородным государством путем отсечения от нее окраинных районов с чуждым населением, соприкасающимся с той национальностью, с которой оно объединено расовой принадлежностью... Для Чехословакии преимущества того, что она станет однородным государством, могли бы, возможно, перевесить очевидные неудобства, связанные с потерей районов судетских немцев по границе».
0 значении подобного заявления, сделанного известным органом премьер-министра и его друзей, общий смысл которого также соответствовал смыслу интервью, данного Чемберленом 10 мая можно * судить довольно точно по тому приему, какой оно встретило в Германии, Италии и Японии, и по раздражению, какое оно вызвало в Англии и многих других странах. «Дейли телеграф энд Морнинг пост» в своей передовой, опубликованной на следующий день, высказала широко распространенное мнение другой стороны. «Нельзя было нанести более коварный удар по шансам на урегулирование». В действительности в предшествующие месяцы, как это будет показано, в той мере, в какой это зависело от английского правительства, не было никаких шансов на какое-либо урегулирование, кроме стопроцентного решения вопроса в пользу Гитлера. Для полноты картины следует отметить, что «Дейли мейл», а также «Дейли экспресс» поддерживали «Таймс», в то время как большинство остальных газет нападало на нее.
Дальнейший ход событий был уже предопределен. Судьба «четвертого плана» была описана в предыдущей главе. Роковой случай в Остраве, упомянутый ранее, дал генлейновцам подходящий предлог для разрыва переговоров о новом плане. Германская пресса еще сильнее стала высмеивать этот план и поносить чехословацкое правительство. Неофициально английское правительство продолжало свою политику, цель которой была в том, чтобы удерживать Францию от возобновления ее обязательств перед Чехословакией. 9 сентября, поручая Ген- дерсону предупредить германское правительство, что Англия «не может остаться в стороне», в случае если произойдет всеобщий конфликт, вызванный «применением силы», Галифакс ответил отказом на просьбу французского посла о совместном предупреждении Германии, сказав, что он «никогда не мог чувствовать никакой симпатии» к доводу, что если не оказать сейчас сопротивления агрессии, то очередь будет за нами, — это был довод «в пользу определенной войны сейчас, против возможности войны в более неблагоприятных условиях позже» Даже когда 10 сентября француз-
ский министр иностранных дел сказал послу Англии в Париже, что если произойдет нападение на Чехословакию, то Франция проведет мобилизацию, и спросил, что будет делать тогда Англия, Галифакс ответил (12 сентября), что правительство Англии «не в состоянии сделать какие-либо точные заявления о характере своих будущих действий или о времени, когда они будут предприняты, при обстоятельствах, которые оно в настоящее время не может предвидеть» ‘.
В самый разгар всего этого, а также в атмосфере инспирированных слухов о предупреждениях Гитлеру, распространявшихся английскими газетами в конце недели 10—И сентября, состоялось заседание кабинета министров Англии, причем в разное время для консультации туда демонстративно приглашались посол Соединенных Штатов, Эттли, Уинстон Черчилль и Иден. Результатом всего этого было заявление самого премьер-министра парламентским журналистам, предназначенное для публикации в утренних газетах в понедельник 12 сентября, как исходящее «из авторитетного источника» [166]. Это заявление еще яснее определило судьбу Чехословакии в той мере, в какой английское правительство могло на нее влиять.
В заявлении указывалось, что план Бенеша (как и его предыдущие варианты) является «базисом для переговоров» вместо того крайнего предела уступок, каким он именовался до сих пор. Отмечалось, что он может быть «улучшен в некотором отношении», а это ясно говорило о том, что английское правительство согласно с возможностью либо отделения пограничных территорий от Чехословакии, либо предоставления «корпоративной автономии» немцам, либо с другими изменениями, которые повлекли бы за собой уступки, нарушающие интересы безопасности Чехословакии. Как говорилось далее в заявлении, Ренсимен по-прежнему готов в€сти' необходимые переговоры. Ничто не могло оправдать применения силы. Если сила будет применена, то это повлечет за собой участие Франции, и в этом случае
Германия не должна рассчитывать на то, что Англия останется вне борьбы [167].
Короче говоря, значение заявления состояло в том, что если только Гитлер воздержится от вооруженных действий, то, как заметил один американский журналист в Женеве, английское правительство обязуется преподнести ему «на серебряном блюде» все то, чего он хочет от Чехословакии. Там в связи с сессией Ассамблеи Лиги Наций представители пятидесяти государств за недостатком другого, более интересного занятия предавались бесконечным и нелегким домыслам о том, что в свою очередь может случиться с ними, когда Англии потребуется хмелкая разменная монета для ее сделок с Гитлером, Муссолини и Японией[168].
Теперь была достигнута последняя ступень — ступень расчленения Чехословакии. Под впечатлением речи Гитлера от 12 сентября и беспорядков в пограничных районах, организованных с помощью отрядов штурмовиков и полицейских соединений из-за границы, английский кабинет министров несколько раз заседал 13 и 14 сентября; в ночь на 13 сентября Чемберлен телеграфировал Гитлеру и сообщил об этом кабинету на следующее утро. 14 сентября правительственное коммюнике сообщило, что Чемберлен едет в Берхтесгаден «с намерением попытаться найти мирное решение вопроса». Обратно он вернулся с планами отделения судетских районов независимо от расположенных там укреплений.
Имеет значение и то, что кабинет располагал раньше, 16 и 17 сентября, не только докладом премьер-министра о том, чего хочет Гитлер, но также и рекомендациями Ренсимена, и читатель не удивится, зная обо всем предшествующем, что они в основном совпадали. Ренсимен предлагал[169], чтобы все пограничные районы, где «судетское население» составляло «значительное большинство», то есть говорящие на немецком языке граждане Чехословакии, большое число которых и не было нацистами, были бы переданы сразу же, без плебисцита Германии. Остальные должны были получить местную автономию, но, кроме того, «представитель судетского немецкого народа» (после того, как судетские пограничные земли отошли бы!) должен был «занимать постоянное место в чехословацком кабинете министров». С помощью этого Ренсимен протаскивал принципы «корпоративного национального организма» и национального «представителя», на которых настаивали геплейновцы, и, кроме того» обеспечивал в будущем ослабленной Чехословакии своего Зейсс-Инк- варта! Словно для того, чтобы подчеркнуть этот пункт, Ренсимен предлагал, чтобы «партиям и лицам», которые «умышленно поощряют политику, враждебную соседям Чехословакии», следовало бы запретить их «агитацию»— н, если необходимо, запретить законом. Другими словами, аитинацистские партии—либералов, социалистов, коммунистов или многих других, к которым в большей или меньшей степени были применены слова Ренсимена,— должны были быть запрещены. Более того, Чехословакии следовало бы «перестроить» ее внешние сношения, чтобы заверить своих соседей, что она «ни при каких обстоятельствах» не нападет на них и не присоединится к каким-либо агрессивным действиям против них, которые «могли бы возникнуть из обязательств перед другими странами». Говоря простым языком, пакты о взаимопомощи против агрессии с Францией и Советским Союзом стали бы ничего не значащими и недействительными, да и не только пакты. Устав Лиги Наций предусматривал как раз подобные обязательства, и это означало, что Чехословакия должна была бы покинуть Лигу, подобно Германии, или свести пребывание в ней к фикции, подобно Венгрии.
Расчленение, низведение до состояния полного бессилия, фашизация изнутри как предварительные условия перед захватом Германией — таковы были предложения «посредника» Ренсимена, в то время шедшие даже дальше, чем требования Гитлера. Конечно, они оказывали мощную поддержку Чемберлену в дискуссиях в кабинете министров. В ходе этих дискуссий, судя по сообщениям печати, отдельные министры в принципе возражали против некоторых пунктов предложений Гитлера — Ренсимена, но поскольку они не довели свои возражения до реальных шагов в форме своей отставки, то их возражения не играли никакой роли, и предложения были одобрены.
Затем, 18 сентября, последовали переговоры с Да- ладье и Боннэ. К этому времени, как об этом везде писали, в Германии демонстративно проводились всевозможные угрожающие приготовления и немецкая пресса была полна самой отвратительной брани и диких угроз по адресу чехов. Тем не менее оба правительства потребовали, чтобы правительство Чехословакии отложило мобилизацию, которую оно намеревалось объявить
Французские министры без особого труда согласились с отторжением пограничных районов, дав лишь обещание сохранить престиж Чехословакии «общими гарантиями» ее новых границ, принимая во внимание, что она откажется от существующих договоров. Никто не обсуждал вопроса о том, каким путем можно будет осуществить эти гарантии или какова вероятность того, что державы, не желавшие выполнять своих обязательств перед хорошо вооруженной и укрепленной Чехословакией, выполнят их, когда она будет беззащитной перед сильным захватчиком. Оба кабинета обсудили условия, предложенные 19 сентября, и после некоторых возражений приняли их. Стоит отметить, что планы были одобрены английским и французским правительствами в обоих случаях без передачи их в парламенты[170]. Затем они были переданы в тот же день Чехословакии. Когда последняя вечером 20 сентября отвергла эти условия и предложила представить их на рассмотрение арбитража по германо-чехословацкому договору, заключенному в октябре 1925 года (немцы всего лишь несколько месяцев тому назад согласились, что он еще в силе), английский посланник просил полномочий для того, чтобы «предъявить президенту Бенешу нечто вроде ультиматума в среду (21 сентября)», потому что тогда «он и его правительство почувствуют необходи- мость подчиниться непреодолимой силе»[171]. Эти полномочия были ему даны, и посланники Англии и Франции в Праге, по согласованию между собой, потребовали приема у президента республики, чтобы настоять на том, чтобы отказ Чехословакии был взят обратно; и — по указанию Галифакса — Ньютон предупредил президента, что если условия будут отвергнуты, то правительство Чехословакии, «конечно, будет свободно предпринимать любое действие, какое оно будет считать подходящим в ситуации, которая может возникнуть после этого»[172], — одна из традиционных дипломатических формул для выражения угрозы покинуть страну в затруднительном положении. Иная формулировка — а именно что возникнет «ситуация, за которую английское правительство не будет нести ответственность», — была предложена графом Стэнхоупом в палате лордов 5 октября; но она означала то же самое. Более того, Бенеш просил дать ему время, чтобы посоветоваться со своим правительством, обещая ответить к полудню (в 6.30 утра Годжа неофициально позвонил Ньютону о том, что он принимает условия) [173] — и уже в полдень Ньютон предупреждал, что если сейчас же не будет ответа, то английское правительство «не пожелает взять на себя ответственность за последствия»[174].
Под этим большим нажимом, усиленным явной угрозой Франции, что она не будет выполнять свои обязательства по договору, чехословацкое правительство капитулировало.
21 сентября в пять часов дня было сообщено, что Чехословакия принимает условия, и на следующее утро Чемберлен вылетел на свою вторую встречу с Гитлером в Годесберг на Рейне, чтобы сообщить о достигнутом успехе.
Весь процесс повторился снова от начала до конца. Когда Чемберлен прибыл в Годесберг, он призвал «всех, кого это касается», соблюдать порядок; 28 сентября он .признал в парламенте — и так это. объясняли все, — что это была апелляция к правительству Чехословакии, а не к «добровольцам» Генлейна, каждый день нападавшим на чехословацкие посты из-за грани- цы. И этим можно объяснить тот факт, почему, столк-
нувшись с ложью Гитлера насчет чешского «террора» по отношению к говорящему на немецком языке населению тех районов, которые предполагалось отрезать от Чехословакии, Чемберлен действительно предложил поручить генлейновцам самим поддерживать порядок — возможно, под нейтральным наблюдением, — пока передача указанных районов не будет завершена.
Тем не менее главный пункт требований Гитлера состоял в том, что сама передача должна произойти немедленно, в форме оккупации германской армией, без разрушения укреплений, без изъятия государственной и частной собственности и без предоставления тем, кто возражает, какой-либо возможности покинуть страну, если не считать беспорядочного бегства (таким путем он хотел поднять престиж германской военной мощи). У него были уже готовы все карты (и, втайне, полиция, гестапо и другие виды «гражданского» управления).
Обмен письмами между Чемберленом и Гитлером, состоявшийся на следующий день *, показал, что премьер- министр Англии был готов отказаться от всего, что он обещал чехам: от защиты частных лиц, от тщательной демаркации новых границ международной комиссией до передачи территории, от предоставления чехам времени для организации обмена населения, — и принять новые требования Гитлера (немедленное удовлетворение польских и венгерских претензий, недопущение чешских но- селенцев, осевших там после 1918 года, к участию в предполагаемом плебисците), при одном условии, что германская армия не вступит немедленно в Чехословакию.
Чемберлен возражал лишь против «ненужной демонстрации силы» и желал только расчленения и разоружения Чехословакии, которые происходили бы «в организованном порядке и без угрозы насилия». По этой причине вечером 23 сентября английское правительство вместе с французским взяло назад свой совет чехословацкому правительству отменить мобилизацию. И также по этой причине, когда во время второй встречи в тот же вечер Гитлер сделал «уступку», состоявшую в том, что эвакуация пограничных районов была отложена с 28 сентября до 1 октября, Чемберлен преодолел свое разочарование и обещал передать требования в Прагу. Однако на этот раз он подчеркнул, что английское правительство действует «только как посредник» и не настаивает на их принятии.
Тем не менее было ясно, что фактически -в английском кабинете министров 24 и 25 сентября Чемберлен попытался заставить своих коллег принять годесбергские условия; и его позицию подкрепляли телеграммы, подобные полученной 24 сентября от Фиппса, английского посла в Париже, что «все, что есть лучшего во Франции, против войны», и полученной от Гендерсона из Берлина
25 сентября, в которой он настаивал на предъявлении ультиматума чехам, с тем чтобы они приняли план — «или они потеряют право на дальнейшую поддержку западных держав» (слово «дальнейшая» было, возможно, непреднамеренным юмором) *. В самом деле, первым стремлением Чемберлена было переложить всю ответственность на чехословацкое правительство. Когда его спросили вечером 23 сентября, безнадежна ли ситуация, он ответил: «Я бы этого не сказал. Это зависит от чехов» [175].
Годесбергские предложения были отвергнуты только после «долгой и тревожной дискуссии» в кабинете министров (речь Дафф Купера в палате общин 3 октября). Был момент, когда сам Дафф Купер, морской министр» грозил подать в отставку. Утверждалось, что другие, подобно Галифаксу, изменили свои намерения[176]. Но решающим событием был отказ чехословацкого правительства принять условия, текст которого прибыл на Даунинг- стрит вечером 25 сентября. Это сделало реальной возможность для Англии и Франции быть втянутыми в вой- ну, если Гитлер нападет. На совещании английских и французских министров вечером 25 и утром 26 сентября были вновь повторены все доводы об их военной слабости. На этом совещании Чемберлен и Галифакс имели поддержку двух других членов узкого состава кабинета министров, полностью сочувствовавших их политике. Это были Саймон и Хор. Чемберлен делал все возможное, чтобы запугать французов острыми вопросами об их способности защищать себя, о состоянии французской авиационной промышленности и перспективой «дождя бомб над Парижем»; он также ссылался на «очень тревожные новости о возможной позиции России», которые были, как он сказал, получены. Ранним утром следующего дня во время неофициальной встречи с Даладье и генералом Гамеленом, начальником французского генерального штаба, Чемберлену открылась более определенная картина *. Но он сообщил им (и позже всему совещанию), что он посылает Гораса Вильсона (главного экономического советника правительства, сопровождавшего его в Берхтесгаден) с последним предупреждением и обращением к Гитлеру. Это было одобрено обеими сторонами [177].
5. Большая интрига
26 сентября французский и английский министры дали друг другу гарантии о взаимной поддержке в случае, если Чехословакия подвергнется нападению; и Англия мобилизовала соединения противовоздушной обороны и береговой защиты. В тот же вечер по инициативе Уинстона Черчилля, видевшегося с Чемберленом и Галифаксом в тот же день раньше, было опубликовано заявление министерства иностранных дел, которое было передано руководителем отдела печати лично Галифаксу. Заявление гласило, что в случае, если Германия нападет на Чехословакию, Франция должна прийти к ней на помощь, «а Англия и Россия, конечно, поддержат Францию» К
Но это заявление было написано без ведома или консультации с советским правительством (Литвинов без колебания сказал об этом автору этих строк в Женеве). Начиная с марта месяца первая и единственная попытка вступить с СССР в переговоры по этому вопросу, предпринятая 2 сентября в Москве, вызвала определенное советское предложение немедленно начать консультации, которое (как будет показано в следующей главе) было оставлено без внимания. Поэтому заявление английского правительства было просто ходом в игре — говорить об участии Советского Союза, не имея никакого намерения добиваться такового, но надеясь произвести этим впечатление на Гитлера. То, что это было так, подтвердил французский министр иностранных дел, сообщивший, что Фиппс, английский посол, сказал ему, что к заявлению нужно относиться только как к попытке внушить Гитлеру, что он смажет добиться всего, чего он хочет, с помощью переговоров [178]. Конечно, в этом был весь смысл письма Чемберлена Гитлеру, которое Вильсон вручил ему в тот же вечер. При этом предлагалась большая приманка — англо-германское соглашение, имеющее целью «полное улучшение экономического положения» и совместные действия обеих стран «как оплотов против сил разрушения, особенно с Востока»[179].
В то же самое время нажим на чехов был возобновлен даже в этот критический момент. Когда Чемберлен и Галифакс получили 25 сентября от Масарика ответ Чехословакии, премьер-министр Англии (как сообщал на следующий день своему правительству Масарик) был «искренне удивлен тем, что мы не собираемся отводить наши войска с пограничных укреплений. Я подчеркнул, что только вчера эти укрепления были заняты нашими войсками по совету самих же Англии и Франции и 4fo мы не можем эвакуировать их снова сегодня. Этого Чемберлен не может понять. Это просто несчастье, что этот глупый, невежественный и незначительный человек должен быть премьер-министром Англии» К Тем не менее чехословацкое правительство 26 сентября приняло предложение Чемберлена участвовать в международном совещании для рассмотрения англо-французского плана от 19 сентября и отыскания лучшего пути его осуществления. 27 сентября Галифакс послал телеграмму Бенешу, в которой передал ответ Гитлера на телеграмму Вильсона: если к 2 часам дня 28 сентября чехи не примут нацистских условий, то германские войска вторгнутся почти «немедленно». Конечно, он не собирается давать им советы, но они должны знать, что «никакие действия другой державы не изменят той судьбы, которая уготована вашей стране и вашему народу»[180]. В тот же день он настаивал, чтобы французы — даже если Гитлер нападет на Чехословакию — не объявляли войны и не предпринимали никаких других наступательных мер, которые могли бы вызвать мировую войну, «без предварительной консультации или соглашения»[181]. Так как на деле англофранцузское совещание 25 и 26 сентября давало возможность провести консультацию и прийти к соглашению именно на случай подобного оборота событий, то послание Галифакса было просто попыткой использовать любой остающийся шанс, для того чтобы посеять сомнения во французском правительстве насчет того, поддержит ли Англия Францию.
Ночью 26 сентября Чемберлен вслед за своим личным посланием Гитлеру выступил по радио и заявил, что английское правительство (так как Гитлер не доверял чехословацкому правительству) обязуется позаботиться о том, чтобы обещания, данные президентом Бенешем и его правительством, были «выполнены добросовестно и полностью». Нужно было только одно — чтобы Гитлер согласился «на передачу территории посредством переговоров, а не при помощи силы». На следующий же вечер он показал, что он имел в виду именно это, прислав чехословацкому правительству длинный перечень новых предложений: о германской символической оккупации определенных территорий к 1 октября; об англо-германочешском комитете, который должен находиться в пограничных районах и регулировать отход чехословацких войск и вступление германских войск и защитить интересы меньшинства и так далее; о вступлении отрядов британского легиона и (возможно) английских войск; о последующих переговорах, для того чтобы «пересмотреть теперешние договорные отношения Чехословакии», и так далее. В противном же случае, как было сказано Чехословакии, последует вторжение и расчленение и, что даже после войны ока «не сможет быть восстановлена в своих границах, каким бы ни был результат конфликта». Этот план был сообщен германскому правительству прежде, чем правительство Чехословакии имело какую- либо возможность его обсудить (последнее было вынуждено принять этот план тридцатью шестью часами позже) К Таким образом, английское правительство продемонстрировало перед немцами, что оно более не считает себя связанным специальными обязательствами дружбы и условиями Устава Лиги Наций по отношению к Чехословакии. Но это было не все.
Чемберлен в тот же вечер выступил по радио, заверив английский народ, что передача судетских районов не только решит «спор в далекой стране между народами, о которых мы ничего не знаем», но также будет означать в соответствии с обещанием Гитлера, которому он верит, «конец территориальным претензиям Германии в Европе». Он дал попять, что считает справедливым высказанное Гитлером «негодование по поводу того, что жалобы до сих пор не получили удовлетворения». Он возражал только против требования Гитлера о немедленной оккупации территорий, которое он считал «необоснованным». В адрес Гитлера Чемберлен повторил заверение о том, что Англия гарантирует выполнение обещаний, и снова сделал предложение «прибыть с третьим визитом в Германию». Таким образом, публично, -в не меньшей степени, чем через дипломатические каналы, премьер-министр уже говорил о Чехословакии сквозь зубы (au bout des dents, как говорят французы), как будто речь шла о чем-то дурнопахнущем, что нужно держать на почтительном расстоянии и относиться к этому соответственно, если только Гитлер будет соблюдать минимум приличий. Мероприятия по противовоздушной обороне, эвакуация школьников и мобилизация флота, приказ о которых был отдан в тот же вечер, позволили английскому народу осознать положение.
Гитлер не был бы хитрым авантюристом, каким он был на самом деле, если бы он не ответил на подобное предложение. Продолжая бряцать оружием так громко, как он только мог, он послал в этот вечер свое искусно составленное «умеренное» письмо, которое уже приводилось, создававшее впечатление, что он отвечает чехам аргументами, а не бранью. Письмо заканчивалось призывом к Чемберлену: «Продолжайте ваши усилия... в этот самый последний час».
В этот момент и возникла именно та ситуация, которую Невиль Гендерсон, английский посол в Берлине, предвидел уже 2 августа в письме Стрэнгу, обсуждая возможность совещания четырех держав, которое следовало бы созвать в случае безвыходного положения. Стрэнг (30 июля) опасался, что включение Италии сможет сделать Германию более неуступчивой и «затруднит отстранение России от участия в совещании» К Если бы действительно был кризис, то все выглядело бы иначе, сказал Гендерсон. «Не было бы вопроса о том, что Германия станет более неуступчивой; Италия приняла бы участие по своему собственному желанию только для того, чтобы умерить неуступчивость Германии и избежать войны. В разгар кризиса, возможно, не было бы времени привлечь к участию Россию или Польшу и возлагать на другие державы ответственность за судьбу Чехословакии. Позвольте мне привести пример того, что я имею в виду. Стадии тупика состояли в следующем:
а) обе стороны не согласились отказаться от своих принципов;
б) судетские немцы прервали переговоры;
в) немцы начали мобилизацию на том основании, что им необходимо защищать своих судетских собратьев, организовавших всеобщую забастовку или фактическое восстание;
г) Франция тоже начала мобилизацию.
На стадии «б», или, более вероятно, на стадии «в» или стадии «г» Италия, как друг Германии, рекомендует Англии, как другу Франции, предложить англоитальянское посредничество.
Это и есть совещание четырех держав» которое я имею в виду. Оно будет последним средством, и вопроса о других участниках даже не следует допускать» [182]. Именно так почти и было.
25 сентября Чемберлен в своем послании чехословацкому правительству предложил совещание; 27 сентября Рузвельт предложил то же самое. Теперь, в 11.30 утра
28 сентября, Чемберлен послал телеграмму Гитлеру: «Прочитав ваше письмо, я чувствую уверенность, что вы сможете достигнуть всего самого основного без войны и без промедления». Он был готов сразу же приехать в Германию для обсуждения с Гитлером и представителями Чехословакии, а также Франции и Италии, если Гитлер захочет этого, организационных мер по передаче судетской территории. Он был уверен, что соглашение могло быть достигнуто в течение недели. Конечно, Гитлер не стал бы начинать мировую войну, «которая могла бы покончить с цивилизацией», из-за отсрочки на несколько дней в решении давнишней проблемы2. Чемберлен также телеграфировал Муссолини с просьбой поддержать его предложение.
Гитлер ответил приглашением Чемберлена, Даладье и Муссолини в Мюнхен следующим утром (он уже договорился о деталях по телефону с Муссолини). Сообщение об этом в палате общин, сделанное Чемберленом утром 28 сентября — после того как он зачитал свои обращения к Гитлеру и Муссолини, — вызвало истерику: члены парламента кричали, плакали, аплодировали этой новости, бросали свои бумаги в воздух. Говорят, что Антони Иден вышел и что другой сторонник правительства остался на своем месте. Черчилль тоже молчал. Несомненно лишь то, что из пяти последовавших затем речей— Клемента Эттли, сэра Арчибальда Синклера, лидера либералов, Джеймса Макстона (независимая рабочая партия), Джорджа Лэнсбери, социалиста-пацифиста, и Уильяма Галлахера, единственного члена парламента от коммунистов, — первые четыре были произнесены в поддержку Чемберлена. Только Галлахер (которому пришлось кричать, чтобы его слышали) заявил: «Никто не хочет мира так сильно, как я и моя партия, но мира, основанного на свободе и демократии, а не на расчленении и уничтожении малого государства. Именно к такой ситуации привела нас политика национального правительства (крики: «Нет!»). Да, и если мы достигнем мира, то только решимость народа сохранит его. Каков бы ни был исход, национальному правительству придется держать ответ за свою политику. Я не причастен к тому, что здесь происходит. Здесь, на другой стороне палаты, так же много фашистов, как в Германии. Я протестую против того, чтобы Чехословакия была принесена в жертву».
Совещание в Мюнхене и принятые решения уже были описаны. До сих пор Чемберлен обещал относиться к Чехословакии с полным уважением и как к равной (в случае, конечно, ее согласия на расчленение). Теперь, на самом совещании, как показывают детальные записи, он согласился с отказом Гитлера хотя бы допустить ее представителей к обсуждению, сославшись лишь на то, что было бы удобно иметь этого представителя в соседней комнате, чтобы получить любое заверение, в котором возникнет необходимость. Когда Гитлер возразил даже против этого, предложение было снято[183]. Член чехословацкой делегации, прилетевшей тем не менее в Мюнхен, описал, как их заставили много часов ждать, пока Горас Вильсон в 10 часов вечера передал им в самых общих чертах то, что предлагалось, вместе с картой, показывающей районы, подлежащие немедленной оккупации. И он не проявил ни малейшего интереса к тому, что они могли бы сказать. Только в 1.30 ночи делегация была принята английской и французской делегациями (немцы и итальянцы уже ушли). Это было сделано для того, чтобы вручить ей соглашение и чтобы Чемберлен мог сказать ей, что «не может быть никаких вопросов, кроме как об осуществлении плана, который мы уже приняли». В ходе вопросов, касавшихся деталей соглашения, «Чемберлен зевал беспрестанно, не обнаруживая никаких признаков замешательства» К
В духе происходившего было и то, что в беседе на квартире у Гитлера, позже этим же утром состоявшейся по просьбе Чемберлена, последний упомянул, что он и Муссолини согласились во время совещания, чтобы представленные на нем державы предложили свои услуги Франции с целью попытаться достигнуть перемирия в Испании. Гитлер согласился рассмотреть эту идею, которая означала, что Англия и Франция признают мятежного фашистского генерала (с его итальянскими войсками и греманским оружием и советниками), несмотря на свои официальные дипломатические отношения с Испанской республикой; это было, очевидно, преддверием того, что Испании навяжут решение Гитлера — Муссолини, подобное навязанному Чехословакии.
Однако главной целью беседы было добиться от Гитлера согласия на совместное заявление, которое провозглашало бы .«желание наших двух народов никогда не воевать друг против друга» и обязало бы обе стороны пользоваться «методом консультации» по любым другим вопросам, которые могут «касаться наших двух стран». Соглашение четырех держав, решившее судьбу Европы без участия СССР, и последовавшее затем англо-германское соглашение, которое в случае, если бы оно было применено, определяло бы, как будут действовать четыре державы,— ни Гитлер, ни Чемберлен, каждый по своим причинам не могли желать ничего лучшего!
Начиная с этого времени, как было отмечено вечером 30 сентября на ассамблее Лиги Наций одним из острословов, которые всегда под рукой в таких случаях, преобладающей мыслью в умах представителей других стран было то, что «вы можете в любую минуту стать чьей-либо Чехословакией» и что в их делах, в частно* сти с Англией, они должны прежде всего избегать того, чтобы стать жертвой сделок английского правительства, совершаемых во имя мира.
Но особенно важным аспектом Есего этого бчт т°т факт, что, кроме одного случая 23 сентября в Женеве (о котором речь будет идти позже), правительство Англии держало Советский Союз на почтительном расстоянии в течение всего времени с марта до конца сентября. Это было ясно для общественности, и этот факт много раз комментировался в палате общин. Но публикация дипломатических документов после войны и особенно документов английского министерства иностранных дел показала, что в интересах правительства Англии и его деятелей было от начала до конца избегать, насколько возможно, контакта с советским правительством, отклонять его предложения, когда они вносились, и высказывать столько недоверия и враждебности к идее сотрудничества с СССР, сколько было возможно. Краткой хроники будет достаточно, чтобы подтвердить это.
23 марта. Галифакс говорит французскому послу, что советская нота от 17 марта не имеет «большого значения».
24 марта он говорит Майскому, что английское правительство отвергло советские предложения.
19 апреля. Английский посол сообщает из Москвы, что нет оснований «сомневаться в возможности переворота, если эта страна будет втянута в войну». Ее экономическая система, вероятно, не сможет «выдержать напряжения». Наступила бы «полная дезорганизация в снабжении и транспорте». Любое поражение «смогло бы привести к краху, который мог бы свергнуть режим».
Военный атташе дает еще более глупую «информацию» (например, что «опасность для режима может заключаться в мобилизации» и что он сомневается, «есть ли сейчас подходящие люди, способные командовать армиями в случае войны»).
29 апреля. Галифакс делает соответствующее сообщение в этом смысле на совещании с французскими министрами, сомневаясь в том, чтобы СССР «мог внести какой-либо вклад в защиту Чехословакии».
15 мая. Английский поверенный в делах в Москве распространяется в том же духе, что и 19 апреля (то есть что советский генеральный штаб и верховное командование находятся в состоянии «ужасного хаоса и дезорганизации»), сопровождая это перлами, вроде: «Русские сейчас более азиаты, чем когда бы то ни было со времен Петра Великого».
22 мая. Вслед за этим он предсказывает, что «Советский Союз едва ли станет воевать в защиту Чехословакии».
2? мая. Галифакс предлагает, чтобы поверенный в делах попытался бы заставить Литвинова оказать давление на чехословацких коммунистов; поверенный .в делах разумно отказывается, говоря, что это будет отвергнуто.
31 мая. Английский военный атташе в Москве сообщает, что советское правительство «будет искать любого повода, чтобы избежать необходимости выполнить свои обязательства перед Чехословакией и Францией».
14 июня. Английский посланник в Варшаве доносит, что начальник польского генерального штаба сообщил английскому военному атташе (с массой подробностей), что «Россия очень скоро достигнет кризиса, который выведет ее из строя не на месяцы, а на годы».
16 июля. Боннэ говорит английскому послу Фиппсу — и Фиппс соглашается,— что тот факт, что Бенеш просил его прозондировать почву относительно помощи России в случае войны с Германией, показывает, «какой у него опасный образ мыслей».
2 сентября. Фиппс сообщает, что Боннэ «докучал недавно советский посол, действующий по инструкции М. Литвинова, с просьбой проявить больше твердости в Чехословакии и настаивать на большей твердости со стороны правительства его величества».
Боннэ спросил, какую помощь окажут Советы, если Чехословакия будет атакована немцами, «но до сих пор не получил ответа» (в действительности же ответ был дан в тот же день — на первый Ж!е запрос).
6 сентября. Боннэ говорит Фиппсу, что ответ Литвинова состоит в том, что СССР будет: 1) ждать, пока Франция начнет выполнять свои обязательства, 2) затем поднимет этот вопрос в Женеве. Тем временем он предлагает совместную англо-франко-советскую декларацию о том, «что они будут сохранять мир, если необходимо,— с помощью силы» (бесстыдное искажение, как будет видно дальше).
8 сентября. Галифакс «отмечает» реальные предложения Литвинова, сообщенные 3 сентября Черчиллем, считавшим их предложениями «первостепенной важности» *.
10 сентября. Английский посланник в Варшаве настаивает, чтобы Франция приложила усилия в Москве, с тем чтобы «не допустить принятия Советским Союзом каких-либо мер, которые побудили бы Польшу устремиться в гитлеровский лагерь»,
11 сентября. Боннэ отвергает предложение Литвинова обсудить вопрос в Женеве; правительство Англии соглашается с этим.
23 сентября. Галифакс дает инструкции английской делегации в Женеве спросить советскую делегацию, что СССР будет делать, если Чехословакия оказалась бы в состоянии войны с Германией (первый подобный запрос). Литвинов отвечает им (развивая предложения, сделанные им публично на ассамблее 21 сентября). Больше ничего не было сказано. Черчилль назвал «в самом дэле удивительным» тот факт, что «советское приложение было фактически оставлено без внимания» К
29 сентября. Галифакс принимает Майского, чтобы сообщить ему, что СССР не приглашен в Мюнхен потому, что Гитлер и Муссолини отказались бы сидеть рядом с его представителями.
Вот и все. Перечень доблестных действий дипломатии; шестнадцать случаев в течение семи месяцев
1938 года (почти половина из них в сентябре), когда позиция Советского Союза обсуждалась английскими дипломатами в форме, которая казалась подходящей для публикации издателям «Документов английской внешней политики»! В большинстве из шестнадцати случаев цель состояла в том, чтобы зафиксировать или распространить глупые и злобные сплетни. Только в трех случаях из шестнадцати были прямые переговоры с представителями советского правительства — два раза, чтобы отвергнуть формально советские предложения о сотрудничестве, в третий раз (несмотря на обещания поддерживать контакт) дело свелось к тому же самому. Ни разу не сочли нужным пригласить руководящего представителя советского правительства в Лондон или послать в Москву члена узкого состава кабинета — хотя бы для того, чтобы рассеять имевшиеся сомнения в отношении позиции советского правительства.
Это представляло собой очень важную сторону дипломатии правительства Чемберлена в течение месяцев с марта по сентябрь 1938 года; однако оценка ее значения должна быть оставлена для последней главы.
НЕУДОБНЫЙ ПАКТ
1. Обязательства Франции
Представителя чехословацкого министерства иностранных дел, чье донесение приводилось выше, особенно задело то обстоятельство, что именно француз подтвердил ему, что независимой демократической Чехословацкой республике вынесен не подлежащий обжалованию смертный приговор. Он обратил внимание также на очевидное смущение французского премьер-министра. Он писал: «Французам явно было стыдно, и они, по-видимому, понимали, какие последствия этот приговор будет иметь для престижа Франции. Чемберлен после нескольких вступительных слов упомянул о только что заключенном соглашении и затем передал текст соглашения нашему посланнику Маетны, чтобы тот прочитал его вслух... Я спросил Даладье и Леже, ожидают ли они от нашего правительства какого-либо заявления в ответ на соглашение, которое они нам вручили. Даладье, явно смущенный, ничего не ответил, тогда как Леже заявил, что четыре государственных деятеля располагают крайне ограниченным временем. Затем он совершенно недвусмысленно добавил, что в настоящее время они не ожидают никакого ответа с нашей стороны, а, естественно, считают этот план уже принятым и что наше правительство должно сегодня же, не позднее 5 часов дня, послать своего представителя в Берлин на заседание международной комиссии... Атмосфера становилась для всех положительно невыносимой.
Нам было заявлено в достаточно грубой форме—и притом заявлено французом, — что это не подлежащий обжалованию приговор, в который решительно невозможно внести какие бы то ни было изменения».
Гнев Масарика был вполне понятен. Франко-чехо- словацкий договор, заключенный 25 января 1924 года, был совершенно ясен. Он гласил:
«Статья 1. Правительства Французской республики и Чехословацкой республики обязуются действовать со*
гласованно во всех вопросах внешней политики, способных поставить под угрозу их безопасность и нарушить порядок, установленный мирными договорами, подписанными обеими странами.
Статья 2. Высокие договаривающиеся стороны заключат соглашение о мерах, необходимых для охраны их общих интересов на случай, если бы таковые оказались под угрозой...»
Статья 1 другого договора, подписанного между обеими странами 16 октября 1925 года в Локарно, гласила:
«В случае, если Чехословакия или Франция станет жертвой нарушения обязательств, сего числа принятых на себя ими и Германией в целях поддержания всеобщего мира, Франция, а равно и Чехословакия, действуя применительно к статье 16 Устава Лиги Наций, обязуются оказать друг другу немедленную помощь и поддержку, если такое нарушение будет сопровождаться неспровоцированным применением оружия.
В случае, если Совет Лиги Наций при рассмотрении вопроса, вынесенного на его обсуждение в соответствии с указанными обязательствами, не сможет добиться одобрения своих рекомендаций всеми своими членами, не считая стран — участниц спора, и в случае, если Чехословакия или Франция подвергнутся неспровоцированному нападению, Франция или соответственно Чехословакия, действуя применительно к параграфу 7 статьи 15 Устава Лиги Наций, немедленно окажут друг другу помощь и поддержку».
Угроза, создавшаяся весной и летом 1938 года для безопасности Чехословакии и интересов обеих стран не вызывала сомнений. Но, как выяснилось, по мнению французского правительства, действовать согласованно с Чехословакией означало непрерывно требовать, чтобы Чехословакия — под угрозой оказаться в одиночестве перед лицом вторжения — добровольно признала полную ликвидацию порядка, установленного мирными договорами (кстати сказать, поскольку речь шла о горных границах Богемии, это был порядок, установленный тысячелетней историей).
Не могло быть никаких сомнений и в том, что в августе и сентябре 1938 года Германия вознамерилась нарушить свои обязательства 1925 года о поддержании всеобщего мира и грозила прибегнуть с этой целью к оружию, а это Франция, как одна из сторон, подписавших мирные договоры, не могла не рассматривать как неспровоцированное нападение. Однако, по мнению французского правительства, готовиться к оказанию немедленной помощи значило заключить без консультации с Чехословакией соглашение с Германией, что позволило бы германской армии вступить в страну, не встретив никакого сопротивления, а затем поставить Чехословакию перед выбором: либо примириться с оккупацией, либо вести кровавую борьбу, зная, что французы и пальцем не шевельнут.
Однако эта особенность мюнхенских решений, строго говоря, не должна была бы вызывать ни душевного волнения, ни смятения. Опыт последних лет, кратко подытоженный в главе второй, должен был бы напомнить обеим сторонам, что для сменявших друг друга правительств Французской республики нарушение договорных обязательств стало традицией, а сотрудничество с агрессором — укоренившейся практикой.
Мы уже упоминали о той роли, какую Пьер Лаваль, бывший премьер-министром Франции в 1935 году, сыграл в поощрении итальянской агрессии против Эфиопии и в противодействии применению к Италии санкций. Небезынтересно, что одним из немногих государств, имевших прямые договорные обязательства в отношении Эфиопии, помимо тех, что налагались Уставом Лиги Наций, была Франция. Она была обязана держать открытой единственную железную дорогу, которая связывала Эфиопию с морем и по которой она могла ввозить военные материалы. Когда началась итальянская агрессия, французское правительство прежде всего закрыло эту железную дорогу.
В отличие от Англии Франция была связана с Испанией торговым договором, по условиям которого Пиренеи не могли быть закрыты для испанской торговли в период мирных отношений между обеими странами. Однако это не помешало французскому правительству в июле 1936 года запретить Испании закупать оружие на французском рынке, а также перевозить оружие через французскую границу. Эта блокада причинила тяжелый ущерб Испанской республике в ее отчаянной борьбе против итало-германского вторжения и фашист* ского мятежа. Сегодня мы знаем, что блокада эта сыграла роковую роль, и все-таки с некоторыми перерывами она оставалась в силе еще осенью 1938 года.
Летом 1936 года страны Малой Антанты — Чехословакия, Румыния и Югославия — дважды предлагали Франции заключить с Германией и с ними пакт о взаимопомощи, направленный против агрессии со стороны любого государства, как состоящего членом пакта, так и не входящего в него. Фактически это означало подкрепление уже имевшегося пакта между Францией и Чехословакией — и притом в такой форме, которая заставила бы Германию раскрыть, намерена ли она вслед за нарушением Версальского договора и Локарнского пакта (которое выразилось в проведенной ею несколько месяцев назад ремилитаризации Рейнской зоны) прибегнуть к прямой агрессии. Французское правительство дважды ответило отказом из опасения вызвать недовольство английского правительства, которое в ту пору усиленно заискивало перед Гитлером !. Этот эпизод, о котором чехословацкое правительство знало, хотя он и остался неизвестен широкой публике, должен был возбудить у него сомнения в том, намерена ли Франция остаться верной своим обязательствам.
Французская железная дорога, проходящая через Индо-Китай, была одним из очень немногих путей торговли с Китаем, который японские военные корабли, войска и самолеты не могли перерезать, не совершив тем самым прямого акта агрессии против Франции. Французское правительство было связано с Китаем не только Уставом Лиги Наций, но и (после Ассамблеи Лиги Наций, состоявшейся в сентябре — октябре 1937 года) резолюцией, которую Франция подписала и которая обязывала всех членов Лиги не делать ничего такого, что могло бы каким-нибудь образом затруднить сопротивление Китая японским захватчикам. Но ни Устав, ни резолюция не помешали французскому правительству в 1938 году закрыть указанную дорогу для переброски военных грузов в Китай и держать ее закрытой.
Чего не знала не только широкая общественность, но, может быть, и чехословацкое правительство, это исторических фактов, предшествовавших 1938 году и касавшихся франко-советского пакта о взаимопомощи. Этот пакт был непосредственно выгоден как раз Чехословакии, ибо, если бы Германия могла выбирать, она скорее напала бы на своего южного соседа, нежели на кого-либо из участников пакта. Тот факт, что за подписанием франко-советского пакта немедленно последовало подписание пакта между СССР и Чехословакией (2 мая 1935 года и 16 мая того же года), свидетельствовал попросту о признании этой истины. Однако после того, как франко-советский пакт был подписан, последовательно сменявшие друг друга французские правительства отказывались провести необходимую подготовку для его осуществления путем заключения между руководящими военными органами обеих стран—как о том было договорено при подписании^ пакта в Париже — военных конвенций, подобных тем, что их предшественники заключили в 1892 и 1912 годах с царским правительством России.
Опубликованные после войны мемуары высокопоставленных французских деятелей не оставляют на этот счет никаких сомнений.
Генерал Гамелен сообщает о том, что 4 мая
1935 года — спустя два дня после подписания пакта — генеральный секретарь министерства иностранных дел Алексис Леже заявил ему: «Вопрос о методах франкорусского военного сотрудничества пока что обсуждаться не будет». Этот вопрос станет предметом общих переговоров между генеральными штабами, «когда правительства сочтут это полезным» В то лето французское правительство явно не считало это полезным. Полковник Фабри, занимавший с июня 1935 по январь
1936 года пост военного министра, указывает в книге, опубликованной им в период немецкой оккупации, что в июле 1935 года к нему явился советский посол и предложил заключить военную конвенцию (аналогичную конвенции 1892 года, пишет Фабри). Однако Фабри, не проконсультировавшись с Верховным советом национальной обороны, отклонил это предложение, ибо «советское правительство, по-видимому, признавало возможность европейского конфликта, который не пугал его»
В 1936 году, когда Робер Кулондр прибыл в Москву в качестве французского посла, после вручения им верительных грамот президент Калинин жаловался ему на обструкционистскую позицию французских властей. «Я слишком хорошо знаю, — пишет Кулондр, — сколь основательны его жалобы. Как выяснилось, наши технические ведомства действовали весьма безответственно. Вручив представителям советской армии списки военных материалов, которые могут быть поставлены Францией, они затем отказались от большей части собственных предложений. Морское министерство, в частности, запретило предусматривавшиеся поставки морских орудий, а военное министерство разрешило поставлять сухопутные орудия только устаревшего образца» !.
Он пишет о том, как позднее, в апреле 1937 года, когда он находился в Париже, тогдашний премьер-министр Блюм сообщил ему о переговорах, происходивших между французским генеральным штабом и советским военным атташе. В результате этих переговоров он получил от министерства иностранных дел «проект очень интересного предварительного военного соглашения, датированный 15 апреля. Больше я о нем никогда ничего не слыхал»3. Как раз перед этим, 10 апреля, в ответ на советский запрос относительно французской помощи Гамелен подготовил меморандум, составленный в самых общих выражениях. В нем говорилось, что в случае, если сама Франция не подвергнется нападению, она будет «готова предпринять наступательные действия, сообразуясь с обстоятельствами момента, в рамках условий, предусматриваемых пактами о взаимопомощи, которые связывают ее с различными заинтересованными странами, а также в рамках обязательств, налагаемых Уставом Лиги Наций. В этих наступательных действиях могли бы быть использованы все французские силы, поскольку они не будут заняты на других фронтах или во внешних владениях» К Этот образчик цветистой уклончивости объясняет, почему Кулондр больше не видал того проекта.
По-видимому, в том же году несколько позднее Кулондр убедил руководителей советских воздушных сил передать ему чертежи и техническую документацию небольшого истребителя, которые его просил достать французский авиационный атташе. Французское министерство авиации заявило, что конструкция самолета интересна, но отказалось принять ее. Как передал ему Га- мелен, начальник соответствующего отдела заявил: «Мы никогда не пойдем на такое унижение». Кулондр спросил Гамелена: «Когда офицер отвечает вам подобным образом, разве вы не велите его арестовать?» Однако ответ Гамелена он не воспроизводит[184].
Когда в мае 1937 года Литвинов был в Париже, он поднял вопрос о переговорах между генеральными штабами в беседе с министром иностранных дел Дельбо- сом. Последний заявил ему, что министерство авиации и морское министерство к этому уже готовы, но военное министерство еще не готово[185]. Оно так и осталось неготовым.
Пьер Кот, являвшийся министром авиации до января 1938 года, указывает в своих мемуарах, что после переговоров, происходивших в 1937 году, была уже подготовлена к подписанию франко-советско-чехословац- кая воздушная конвенция, которая должна была действовать в рамках Устава Лиги Наций. Но в этот момент П. Кот лишился своего поста [186]. Эта конвенция так никогда и не была заключена. В ноябре 1937 года Сталин и Ворошилов, беседуя с французским профсоюзным деятелем Жуо во время пребывания последнего в Москве, говорили ему, что французское правительство ничего не делает для заключения военной конвенции. Если бы французское правительство назначило делегацию для переговоров по поводу такой конвенции, она могла бы самостоятельно изучить состояние советских вооруженных сил. Когда Жуо (он рассказал обо всем этом Полю
Рейно в бытность их обоих в немецком плену) сообщил об этом французскому премьер-министру Шотану, последний ответил: «А вы сами видели русскую армию?» Тем все и кончилось К
Чехословацкое правительство могло знать, а могло и не знать о всех этих случаях, хотя военные руководители Чехословакии поддерживали очень тесную связь с французским генеральным штабом. Но результат по крайней мере был очевиден — никакого военного соглашения между Францией и СССР заключено не было, а значит, не было принято и никаких практических мер, обеспечивающих в случае германской агрессии приведение в действие договора 1935 года. Можно ли было при этих условиях считать вероятным, что договоры с Чехословакией будут приведены в действие?
Вот каковы были традиции, установленные в период между 1935 и 1938 годами правительствами Лаваля, Фландена, Блюма, Шотана и Даладье. Поэтому профессиональные дипломаты не должны были бы удивляться. Другое дело народы: они не имели доступа к государственным документам, международным переговорам и дипломатическим сплетням. Для большинства простых людей события 1938 года явились ошеломляющей неожиданностью.
Что касается Франции, то более внимательное изучение тогдашних событий осложняется ныне тем обстоятельством, что почти все архивы французского министерства иностранных дел погибли во время войны. Говорят, что они частично восстановлены с помощью хма- териалов, хранившихся во французских посольствах за границей, но так или иначе мы не имеем таких сборников документов, посвященных французской внешней политике, какие были опубликованы о внешней политике Англии или Германии. Сведения о деятельности французской дипломатии в 1938 году нам приходится черпать из архивов двух последних стран, поскольку это сделали возможным английские редакторы (а для захваченных германских документов — американские), а также из газетной информации того времени и из весьма различных по своей ценности мемуаров, опубликованных по большей части (хотя и не все) после 1945 года.
2. Навязывание капитуляции
Какая же из всего этого складывается картина? Прежде всего — картина полного сотрудничества Франции с английским правительством в принуждении Чехословакии к капитуляции перед Гитлером — и это несмотря на программу изоляции и уничтожения Франции, изложенную в «Мейн кампф».
Еще до захвата Австрии влиятельные голоса во Франции высказывались за изменение французской внешней политики и осуждали ту идею, что «Франция должна воевать ради Чехословакии». В этом хоре особенно выделялся голос Пьера Этьена Фландена, который был премьер-министром в 1934—1935 годах и министром иностранных дел в момент ремилитаризации Гитлером Рейнской зоны. На заседаниях сенатской комиссии по делам национальной обороны 23 февраля и сенатской комиссии по иностранным делам 25 февраля 1938 года — оба заседания были закрытыми — были высказаны следующие мнения: а) французские обязательства в отношении Чехословакии более не имеют силы, поскольку Локарнский пакт, на основании которого был заключен в октябре 1925 года франко-чехословацкий договор, разорван немцами в марте 1936 года и не был подтвержден с тех пор другими его участниками — Англией и Францией, и б) Франция в силу географических причин не может оказать Чехословакии действенную помощь, и она в любом случае не может действовать одна, без Англии. Беранже (председатель комиссии по иностранным делам, присутствовавший на обоих заседаниях) был очень удивлен, когда Осуский, чехословацкий посланник в Париже, заявил, что речь идет не о том, как именно Франция технически предоставит свою помощь, а о том, объявит ли она войну в случае нападения Германии на Чехословакию, к чему ее обязывает договор 1924 года, заключенный до Локарно, и что Англия ни в коем случае не сможет остаться в стороне, если Франций заявит, что нападение на Чехословакию означает войну с Францией. Эти доводы не приходили Беранже в голову.
Уже одно это свидетельствовало о том, в сколь большой мере даже сторонники коллективной безопасности скатились на чисто оборонительные позиции перед лицом пронацистских элементов. То же самое было вновь продемонстрировано на другом заседании комиссии по иностранным делам, 2 марта, на котором Лаваль открыто оспаривал ту идею, что Франция имеет какие бы то ни было обязательства перед Чехословакией. Он ничего не добился, но министр иностранных дел Ивон Дельбос пытался не допустить, чтобы в коммюнике о заседании комиссии появились какие-либо упоминания о верности Франции своим обязательствам. Он хотел ограничиться обещанием, что Франция «в союзе с Англией» будет проводить политику «национальной безопасности и европейского мира» К Учитывая, что оба правительства толковали эту политику таким образом, что в результате они уже свыше полутора лет помогали Муссолини и Гитлеру в удушении Испанской республики, возражения Дельбоса против ясного заявления о верности Франции своим обязательствам (среди которых обязательство в отношении Чехословакии оставалось пока что еще не выполненным) выглядели особенно зловеще.
Эти вопросы подверглись также острому публичному обсуждению во время дебатов, состоявшихся в палате депутатов 25 и 26 февраля 1938 года, после того как Гитлер, действуя методом угроз, в основном добился на- цификации Австрии изнутри, но еще до того, как его войска вступили на территорию этой страны. Красочное и документированное описание этих дебатов дал Александр Верт. Здесь говорилось обо всем: не окажется ли следующей на очереди Чехословакия; изменит ли Франция под давлением Чемберлена свою внешнюю политику (и это после «невмешательства» в Испании!); намерена ли она выполнить свои договорные обязательства; в случае, если ей придется воевать, разве она не будет воевать также и за себя, а не только за Чехословакию? Да, но обладает ли она достаточными силами, не следует ли ей соблюдать осторожность, не должна ли она прислушаться к голосу Чемберлена? Фландсн и прочие ратовали за соглашение с Гитлером. Представители правительства — премьер-министр Шотан и Дельбос — дважды выступали с обещаниями сохранить верность
Чехословакии и получили вотум доверия, однако при голосовании воздержалось около 150 человек, то есть четвертая часть всех депутатов. Среди них «было очень много таких, которые были уже мюнхенцами в душе» [187].
Дипломатические и иные документы показывают, что эти лица уже оказывали на политику правительства серьезное влияние, очень скоро ставшее решающим,
15 марта постоянная комиссия по вопросам национальной обороны организовала обсуждение вопроса о мерах помощи Чехословакии (на обсуждении присутствовали главы ведущих министерств и руководители вооруженных сил). Обсуждение было организовано в связи с запросом, поступившим 12 марта от Галифакса; оно показало, что, по общему мнению, единственным способом для Франции оказать помощь Чехословакии, если последняя подвергнется нападению, будет провести мобилизацию и самой напасть на Германию. Однако уже на этом заседании высказывались всевозможные сомнения относительно того, окажет ли какую-либо помощь СССР и сможет ли он это сделать (возможный отказ Польши и Румынии в пропуске советских войск, имеют ли чехи достаточное количество аэродромов и тому подобное). В попытке разрешить эти трудности дальше всех пошел Блюм, заявивший, что следует убедить англичан «предпринять действенные шаги в Бухаресте» [188]. Никто не предложил немедленно начать переговоры с генеральным штабом СССР, дабы непосредственно выяснить, каковы его возможности. И даже предложения, сделанные два дня спустя Литвиновым, о проведении консультации между заинтересованными державами не оказали на французское правительство никакого действия. Гораздо большее впечатление на него произвел меморандум Галифакса от 22 марта, -в котором говорилось, что Англия не намерена брать на себя новые обязательства в дополнение к уже существующим — об оказании поддержки Франции в случае неспровоцированного нападения Германии — и что никакая помощь Чехословакии не может предотвратить ее военной оккупации, так что самое лучшее будет оказать нажим на
Чехословакию и убедить ее удовлетворить требования Гитлера в вопросе о немецком меньшинстве.
Правда, одна непродолжительная попытка проводить иную политику все же была предпринята. 24 марта Поль-Бонкур, занимавший в течение нескольких дней пост министра иностранных дел, заявил английскому послу, что следует направить Германии совместное предупреждение и что в случае, если Чехословакия под- вергнется нападению, Франция будет действовать в соответствии с Уставом Лиги Наций, хотя, как он намекает в своих мемуарах, некоторые из чемберленовских «представителей в Париже» и пытались договориться с политическими руководителями, с тем чтобы французское правительство само «освободило его» от этого обязательства. Среди этих представителей, указывает Поль- Бонкур, был покойный Чарльз Мендл, пресс-атташе английского посольства В течение первой недели апреля французские представители в Москве, Варшаве, Берлине, Будапеште и странах Малой Антанты были вызваны в Париж, чтобы обсудить с министром иностранных дел вопрос о военной помощи Чехословакии. Однако
8 апреля правительство было сброшено. Александр Верт, бывший тогда корреспондентом «Манчестер гар- диан» в Париже и хорошо осведомленный о том, что происходило между английским посольством и французскими политическими деятелями, пишет: «Есть все основания утверждать, что... английское правительство весьма ясно дало понять Даладье, предполагаемому новому премьер-министру, что оно будет считать возвращение Поль-Бонкура на Кэ д’Орсэ в высшей степени нежелательным». Сам Поль-Бонкур утверждает, что он развивал эту точку зрения — о необходимости защищать Чехословакию в интересах самой же Франции — в беседе с Даладье 10 апреля, но последний отверг ее и назначил вместо него новым министром иностранных дел Боннэ, объяснив это тем, что «мы не в состоянии проводить вашу политику» [189].
Как бы то ни было, факты говорят о том, что 11 апреля Галифакс стал оказывать усиленный нажим на новое французское правительство и добиваться, чтобы оно
воздействовало на чехословацкое правительство в желаемом направлении, подчеркивая, что оно не должно слишком рассчитывать на поддержку Англии *; все это было заранее подкреплено разнузданной кампанией в печати — сначала правой, а затем и радикальной.
Верт приводит некоторые наиболее характерные выпады: «Будете ли вы воевать из-за чехов?»; Чехословакия — это «вовсе не государство, а сборище народностей, страна, похожая на республику Сан-Марино»; «кости французского солдатика нам дороже всех чехословаков в мире»; «мы буквально окружены»[190]. Видный знаток конституционного права Бартелеми опубликовал
12 апреля в «Тан» статью, в которой повторял те доводы, что Локарнские соглашения разорваны, что союз с Чехословакией более не существует и что «ради спасения чехословацкого государства» не стоит «поджигать весь мир» и обрекать на гибель три миллиона французов. При таких обстоятельствах не было ничего удивительного, что еще несколькими днями ранее германский посол в Париже с удовлетворением доносил о саркастических замечаниях французов по поводу идеи оказания помощи Чехословакии и предвкушал ее «постепенную изоляцию»[191]. В дальнейшем он имел основания не раз испытывать подобное чувство удовлетворения.
До визита французских министров в Лондон 28 и
29 апреля Гамелен, как начальник генерального штаба, представил Даладье (24 апреля) записку о том, какие меры могут быть приняты для обороны Чехословакии. Как положено, он указывал, насколько эффективность ее обороны будет зависеть от действий остальных членов Малой Антанты, СССР, Польши и Британской империи. Тем не менее всеобщая мобилизация и наступление на Германию отнюдь не исключались[192]. Действие этого меморандума (как было отмечено выше) в известной мере проявилось в первоначальной позиции Даладье во время встречи с английскими министрами; однако все это длилось недолго, и вместо того, чтобы предъявить Берлину недвусмысленное требование «Руки прочь!», министры единодушно решили оказать нажим на Прагу.
После этой поездки Даладье и Боннэ в Лондон з начале мая французский посланник в Праге стал вместе со своим английским коллегой настойчиво советовать чехословацкому правительству пойти на уступки, предрешенные Англией и Францией. Этот нажим продолжался на протяжении последующих пяти месяцев. На всех стадиях французский кабинет действовал в полнейшем единстве с английским, а французский посланник в Праге — с английским посланником. Они были единодушны в своем возмущении по поводу мобилизации, проведенной чехами 20—21 мая; в своем требовании, предъявленном 27—28 мая, отправить резервистов по домам; в своих жалобах после июльских визитов капитана Видемана в Лондон и Галифакса в Париж на то, что чехословацкое правительство «недостаточно решительно» идет на уступки; в своем решении послать Ренсимена в Прагу в середине июля; в своем нажиме на чехословацкое правительство в августе с целью заставить его пойти на дальнейшие уступки, когда нацисты категорически отвергли новые предложения чехословацкого правительства; в своем фактическом ультиматуме Бенешу от 3 сентября, принудившем пражское правительство принять последний — «четвертый план». Правда, после того как чехословацкое правительство приняло принципы «четвертого плана», в качестве меры предосторожности были призваны в армию 300 тысяч французских резервистов. В гарнизонах, размещенных вдоль восточной границы, были отменены отпуска (4 сентября), а линия Мажино была укомплектована полным составом технических войск (5 сентября). Однако все это объяснялось единственно тем, что германские войска концентрировались не только на чехословацкой, но и на французской границе (что французские военные власти старались внушить немцам 2 и 3 сентября).
О позиции французского правительства на протяжении всего этого периода дает представление характерное замечание, сделанное Боннэ германскому послу в Париже 30 апреля, тотчас после возвращения из Лондона. Боннэ просил посла убедить свое правительство не прибегать к насильственным действиям: «Любое соглашение лучше, чем мировая война, в случае которой погибнет вся Европа и как победитель, так и побежденный станут жертвами мирового коммунизма».
Другим характерным фактом было уже упоминавшееся выше заверение, данное другом Даладье, де Бри- ноном, представителю германского посольства, насчет того, что французское правительство решило «похоронить франко-советский пакт»[193].
20 мая, в тот самый день, когда в Чехословакии проводилась мобилизация, французский посол в Москве Кулондр, находившийся в отпуске в Париже, договорился с Боннэ о том, что теперь необходимо провести в Москве переговоры между генеральными штабами Франции, СССР и Чехословакии. Боннэ сообщил ему, что такое предложение сделал в Женеве Литвинов, После обсуждения этого вопроса с Гамеленом Кулондр составил записку, в которой предлагал определенную процедуру проведения переговоров. Она была одобрена руководящими чиновниками министерства иностранных дел. Однако, когда 23 мая Кулондр явился с этой запиской к Боннэ, министр проявил «нерешительность» и велел показать записку Даладье. Последний, поспорив немного, согласился с Кулондром, но заявил, что «у него имеются неблагоприятные сведения о советской армии». Боннэ в тот вечер все еще колебался, но в конце концов заявил' о своем согласии. Через^ несколько дней посол выехал в Москву с сознанием, что ему наконец-то удалось хоть немного продвинуть дело. Однако последующие несколько недель открыли ему глаза.
Кулондр удивился, когда его польский коллега в Москве Гржибовский 27 мая выразил убеждение, что Франция не станет прибегать к оружию «в погоне за химерой» — то есть в попытке спасти Чехословакию. Кулондр обратил внимание на то, что заместитель народного комиссара иностранных дел Потемкин ничего не сказал, когда он упомянул о предстоящих переговорах генеральных штабов. «Может быть, он получил дурные вести из Парижа?» Что же касается Литвинова, то, как убедился посол, его занимал вопрос, что будет делать Франция, если Чехословакия подвергнется нападению не одной только Германии, но и Польши и если СССР придет на помощь чехам! Кулондр снова стал оказывать настойчивый нажим на Париж, добиваясь срочной организации переговоров между генеральными штабами. Но «очень скоро мне вновь пришлось убедиться, что все мои усилия — сизифов труд». Как это уже бывало со множеством других документов, страх смел «листок бумаги, который я привез с собой из Парижа» *.
Кулондр, очевидно, не знал, что 22 мая не только Галифакс снова выступил с одним из своих очередных предупреждений о том, что Франция не должна рассчитывать на английскую помощь, в случае если чехословацкая мобилизация приведет к войне[194], но что в тот же самый день и Даладье, беседуя в одном частном доме с германским послом Вельчеком, согласно донесению последнего в Берлин, в самых резких выражениях отзывался о Советском Союзе и заявил, что войну необходимо предотвратить — «даже если это повлечет за собой серьезные жертвы»[195]. Немец, разумеется, от всей души согласился с ним. Не знал Кулондр, по-ви- димому, и того, что 24 мая Боннэ и английский посол беседовали друг с другом о том, какую «разумную позицию» занимает германское правительство[196], и что
25 мая Боннэ имел с германским послом беседу (уже упоминавшуюся выше), во время которой последний с удовлетворением узнал от французского министра иностранных дел, что его коллеги пригрозят чехословацкому правительству «пересмотром своих обязательств», если оно по-прежнему будет «неуступчивым»[197].
Быть может, это было простое совпадение, но в тот самый день, когда Кулондр беседовал с Гржибовским, польский посол в Париже доносил о своем разговоре с Боннэ, во время которого последний сообщил ему, что франко-советский пакт является очень «условным» .и французское правительство отнюдь не стремится опираться на него. Сам он (Боннэ) лично не является сторонником сотрудничества с коммунизмом. Он был бы очень рад, если бы мог заявить русским, что их помощь не требуется. Однако в случае войны с Германией пакт мог бы оказаться полезным для получения от Москвы военных материалов и тому подобного
Короче говоря, если бы Кулондр знал, что французское правительство всерьез желает сотрудничать с Германией против Чехословакии — при одном условии, что Гитлер не поставит его преждевременно в затруднительное положение перед собственным народом, пустившись во все тяжкие и слишком поспешно вторгшись в Чехословакию, — он не был бы, по его собственному выражению, так «удивлен» и «огорчен», когда чехословацкий посланник в Москве дал ему 1 июля прочесть сообщение от его парижского коллеги. В письме говорилось: «В настоящее время французское правительство ничего не делает для осуществления планов франкосоветских военных переговоров, дабы не задевать английских консерваторов»[198]. Лучше не скажешь, но мы уже в достаточной мере познакомились с тайными мыслями как Боннэ, так и Даладье, чтобы не сомневаться, что за всем этим стояло убеждение, что СССР более серьезный враг, чем Гитлер, и его надо держать на почтительном расстоянии. Как же они могли сесть с ним за один стол и обсуждать практические меры оказания взаимной помощи? Для этого еще будет достаточно времени, когда они окажутся в безнадежном положении и у них не будет никакого иного выхода!
Итак, французское правительство продолжало идти в ногу с английским, хотя ввиду наличия у него договора с Чехословакией и ввиду политической бдительности оппозиции в стране ему приходилось время от времени прибегать к более сложным акробатическим трюкам, чем англичанам. Так, 12 июля Даладье, выступая с публичной речью, заявил, что обязательства в отношении Чехословакии «являются священными, и уклониться от них невозможно». Однако в это же самое время Боннэ частным образом делал все для того, чтобы чехословацкое правительство почувствовало себя полностью изолированным, уверяя его, будто бы румыны заявили в Берлине, что они ни за что не разрешат 'проход советских войск, если те захотят прийти на помощь Чехословакии. Поскольку румыны были союзниками Чехословакии по Малой Антанте, чехословацкое правительство послало в Бухарест телеграмму, в которой выразило свое удивление, и получило в ответ категорическое опровержение! [199] Румыния находилась в чрезвычайно щекот- швом положении по отношению к немцам, и как английское, так и французское правительства неоднократно играли на нежелании румынского правительства заранее связать себя какими-либо обещаниями. Но, если бы они сами не относились с полнейшей безответственностью к своим обязательствам, они могли бы выяснить позицию Румынии, подняв в Лиге Наций вопрос о помощи Чехословакии, в случае ссли она подвергнется нападению. Тогда в соответствии с параграфом 3 статьи 16 Устава Лиги Румыния была бы не только вправе, но и обязана разрешить проход советских войск для оказания помощи жертве агрессии.
Однако после того, как чехословацкое правительство приняло «четвертый план», как во Франции, так и в Англии стало ясно, что решающий этап наступил. 7 сентября «Таймс» снова — но теперь уже в самый критический момент — выступила с передовой статьей, ратовавшей за присоединение укрепленных пограничных районов Чехословакии к Германии, а 6 сентября Эмиль Рош, лидер радикалов промышленного Севера Франции и близкий друг Боннэ, опубликовал редакционную статью, в которой отстаивал то же предложение. «Может ли Прага продолжать упорствовать, относя 3200 тысяч немцев к числу своих верных подданных? Если у нее есть для этого основания, все будет хорошо. Если же нет, то две нации, которые не могут согласиться жить вместе в рамках централизованного чешского государства, должны быть разделены. Ни одна из них не умрет в результате этого, как не умрет и Центральная Европа»[200].
То, что на протяжении нескольких прошлых месяцев было лозунгом большей части правой прессы, все более и более явно становилось теперь лозунгом французского правительства. Еще 8 сентября Даладье говорил английскому послу о слабости германских укреплений, о концентрации советских войск на румынской границе и тому подобных вещах; на следующий день французский посол в Лондоне сделал свои представления о желательности совместного предупреждения Гитлеру. Это вызвало со стороны лорда Галифакса уже цитировавшуюся отповедь, смысл которой сводился к тому, что следует примириться с агрессией сегодня, ибо завтра она может не состояться. Однако после нюрнбергской речи Гитлера от 12 октября показное сопротивление было прекращено и Даладье (как доносил в Лондон посол Фиппс) был уже «совсем не тот (!) Даладье, каким он был 8 сентября», а Боннэ требовал теперь мира «любой ценой» ].
На состоявшемся в тот день заседании кабинета Боннэ заявил министрам, что накануне в Женеве русские и румыны «всецело ушли в процедуру Лиги» и «не •проявили большого желания помочь» и что, по словам советского посла в Париже, СССР намеревается только поставить этот вопрос на обсуждение Лиги[201]. Соответствовало ли это в какой-либо мере действительности, станет ясно из дальнейшего. Знаменательно, что Гаме- лен в беседе с Даладье вновь подчеркнул, что даже в случае, если Чехословакия потерпит временное поражение, важен конечный исход войны; практически важно решить вопрос о прямом наступлении на германские укрепления в случае войны. Германия могла располагать для нападения на Чехословакию 50 дивизиями, но, принимая во внимание общие силы обеих сторон, Гаме- лен был убежден в том, что «демократические государства смогут продиктовать мир» [202]. (Спустя некоторое время после этого разговора Гамелен и направил через советского военного атташе свой запрос, в ответ на который от Ворошилова были получены заверения, упоминавшиеся нами выше.)
Однако к этому времени все эти военные доводы уже не имели большого значения. На заседании французского кабинета, состоявшемся в Париже 13 сентября, после обсуждения речи Гитлера не было принято никакого определенного решения (передавали, что меньшинство— Рейно, Мандель и некоторые другие министры — предлагало провести частичную мобилизацию, но это предложение было отклонено) *. В этот вечер Даладье направил Чемберлену через английское посольство письмо, в котором рекомендовал предложить Гитлеру созвать совещание трех держав для обсуждения создавшегося положения[203]. Однако Чемберлен вместо этого вызвался отправиться лично. Так началась серия визитов к Гитлеру, окончившихся в Мюнхене.
Теперь, когда, по-видимому, пришло время сбросить маску, «Тан» днем 14 сентября — до того, как Чемберлен отправился в Берхтесгаден — опубликовала редакционную статью, особенно знаменательную потому, что, как было хорошо известно, редакционные статьи «Тан», помещаемые на первой странице, печатались с одобрения руководящих чиновников французского министерства иностранных дел.
Чехословацкие руководители после всех их жертв, большая часть которых была прямо подсказана их иностранными друзьями (причем ряд последних по времени уступок заранее был полностью одобрен Ренсименом), узнали из этой статьи, что они «действовали недостаточно быстро». Миру была сообщена вопиющая ложь — будто бы 3 миллиона судетских немцев «фактически находятся в состоянии мятежа». Теперь создалась опасность германской интервенции, то есть та самая ситуация, которая предусматривалась договором 1925 года. Однако наиболее влиятельный консервативный и полуофициальный орган во Франции приходил к заключению, что Чехословакия не должна прибегать к «несвоевременным принудительным мерам»; в то же время Германию заверяли в том, что, если она со своей стороны не прибегнет к подобным мерам и не станет «ставить на карту самое свое существование», она может считать, что уже получила или вот-вот получит «все, что имеет действительно существенное значение».
Таким образом, в этой передовой статье «Тан» не только привела полуофициальную позицию Франции в соответствие с точкой зрения, сформулированной Невилем Чемберленом также в неофициальном порядке вечером в воскресенье II сентября,—точкой зрения, согласно которой Германия может получить все, чего она желает, без войны, — но и предвосхитила результаты переговоров в Берхтесгадене.
3. Боннэ за работой
Вслед за тем состоялось второе англо-французское совещание министров. Когда Даладье и Боннэ 18 сентября, после Берхтесгадена, отправились в Лондон, в Париже, по словам корреспондента «Дейли геральд» (19 сентября), уже высказывались опасения, что французский министр иностранных дел в своем стремлении избавиться от договорных обязательств в отношении Чехословакии может скрыть в Лондоне точку зрения французского генерального штаба. Эта точка зрения заключалась в том, что, хотя военно-воздушные силы Франции оставляют желать лучшего, они способны вместе с армией и флотом, с учетом возможностей производства военного времени, «успешно справиться с любой возможной ситуацией». Опасения, о которых упоминал корреспондент, полностью оправдались: в ходе дискуссии вопрос о сопротивлении требованиям Гитлера не играл уже никакой роли. Даладье согласился, что теперь речь идет главным образом о том, чтобы оказать «дружеское давление» на Чехословакию, с тем чтобы заставить ее уступить территории, которые требовал Гитлер; о том, каким образом «помешать вовлечению Франции в войну из-за ее обязательств и в то же самое время сохранить Чехословакию и спасти такую часть территории этой страны, какую только можно спасти»[204]. Как эта задача была решена, мы уже знаем.
Далее, совершенно точно известно, что по возвращении из Лондона (19 сентября) Боннэ на заседании французского кабинета обещал, что на чехословацкое правительство не будет оказано никакого давления с целью заставить его принять новые англо-французские предложения. Как мы знаем, это также оказалось обманом. 20 сентября Боннэ предупредил чехословацкое правительство, что с его стороны применение договора об арбитраже с Германией было бы «глупостью». В тот же день он согласился с Фиппсом, который заявил, что в случае, если чехословацкое правительство не примет условий, его следует предупредить, что Франция и Англия могут совершенно «умыть руки»[205]. И в тот же вечер он послал инструкцию французскому посланнику в Праге де Лакруа, чтобы тот совместно с Ньютоном пригрозил этим Бенешу[206].
В течение этих роковых суток произошел один особенно позорный инцидент. Когда министры, составлявшие меньшинство во французском кабинете, заявили на заседании 21 сентября протест по поводу нажима, оказанного на Чехословакию вопреки недвусмысленному обещанию, которое им дали, Боннэ представил им телеграмму от де Лакруа, посланную вечером 20 сентября, после беседы с чехословацким премьер-министром Годжей. Последний будто бы просил де Лакруа, чтобы тот предложил своему правительству предъявить Чехословакии ультиматум, угрожающий ей, если она не примет англо-французские условия, бросить ее в случае войны на произвол судьбы и не оказывать никакого противодействия завоеванию ее Германией. Это необходимо, якобы заявил Годжа (не только от своего собственного имени, но и от имени Бенеша), для того, чтобы чехословацкие руководители могли добиться принятия этих условий. Вот почему, объяснил Боннэ, ультиматум послали, и в 1 час 30 минут ночи 21 сентября он был предъявлен Бенешу.
Эта версия заставила критиков замолчать. А между тем это был всего лишь коварный обман, более драматичный по своим непосредственным последствиям, но по сути ничем не отличавшийся от другой лжи, сочиненной двумя месяцами ранее. В тот раз Чемберлен нагло заявил, что миссия Ренсимена была послана по требованию самого чехословацкого правительства, а вовсе не в результате какого-либо нажима из Лондона.
В действительности же 20 сентября произошло следующее. Английский и французский посланники в Праге, получив ответ чехословацкого правительства, в котором оно отвергало предъявленные ему условия, начали угрожать, что его бросят на произвол судьбы. Это ясно видно из собственной телеграммы Ньютона К Однако Годжа потребовал от де Лакруа, который находился в ином положении, чем Ньютон, ибо Франция была связана с Чехословакией договорами 1924 и 1925 годов, формального письменного подтверждения, что Франция намерена отказаться от своих обязательств[207]. Смысл этого требования был настолько очевиден, что сам Бенеш также повторил его, после того как оба посланника ночью посетили его[208]. Собственно говоря, письмо, посланное Боннэ 21 сентября (оно было опубликовано уже в
1939 году), почти в точности совпадало с ультиматумом, который несколько ранее в тот же день передал Бенешу де Лакруа[209].
Требование Годжи об официальном заявлении де Лакруа и решил представить как просьбу об ультиматуме. Как мы уже видели, эта мысль пришла ему в голову не случайно. Еще днем 20 сентября Ньютон просил разрешения предъявить «нечто вроде ультиматума», который позволил бы Бенешу «подчиниться непреодолимой силе». Однако он не пытался выставить автором этой блестящей идеи ни Бенеша, ни Годжу. Это был совершенно самостоятельный вклад французской дипломатии.
22 сентября Чемберлен отправился в Годесберг. Французский парламент в те дни не заседал: только Центральный Комитет коммунистической партии, его орган «Юманите» и еще две-три газеты осудили условия, навязанные Чехословакии. В начале сентября были запрещены все публичные митинги, посвященные внешнеполитическим вопросам, — вероятно, для того, чтобы избежать открытого обсуждения нового курса, которому начинала следовать французская политика. Правда, это запрещение не возымело бы действия, если бы возник политический кризис в связи с отставкой трех членов французского кабинета — Манделя, Рейно* и Шампетье де Риба, которые заявили о своем уходе 22 сентября, когда они увидели, как Боннэ исполняет свои обещания.
Но их привела в замешательство телеграмма де Лакруа, затем Даладье уговорил их отсрочить уход в отставку на время переговоров Гитлера — Чемберлена в Годес- берге, затем они стали колебаться и в конце концов... гак ничего и не сделали. Единственным официальным французским деятелем, заявившим свой протест, был глава французской военной миссии в Праге генерал Фоше, который 23 сентября отказался от своего поста и военного звания и предложил свои услуги чехословацкой армии. Но этого единичного протеста было недостаточно, чтобы оказать влияние на внутреннюю политику Франции, даже если бы французская печать подняла вокруг него шум, чего отнюдь не произошло.
Однако, когда стало известно о вооруженных нападениях на чехословацкую границу, тревога начала усиливаться. Сколь бы ни была велика готовность умилостивить Гитлера, все усилия в конце концов могли оказаться тщетными. Вечером 22 сентября к германской границе было продвинуто шесть французских дивизий К На следующий день вечером Чехословакия объявила мобилизацию, а члены английской делегации в Женеве «демонстративно» подошли к Литвинову (на глазах журналистов и дипломатов многих стран). Несколько ранее стало известно о советском предупреждении Польше, в котором ей рекомендовалось воздержаться от вторжения в Чехословакию, казавшегося совсем близким. Затем, ночью 23 сентября, после того как стало известно о ходе переговоров Чемберлена в Годесберге, французское правительство призвало две категории резервистов, около 600 тысяч человек, и перебросило к границе еще четырнадцать дивизий. Таким образом, к этому времени туда было послано в общей сложности 800 тысяч человек[210]. Верт свидетельствует (многие факты здесь опущены), что «не было никаких протестов и никаких нападок на правительство... Чувствовалось глухое раздражение против Германии... По-видимому, происходящее никому не нравилось, но на Восточном вокзале не ощущалось особенно тяжелого уныния и подавленности. ...В тот день почти все говорили о «бо- шах». ...Нельзя было не заметить тесной сплоченности французского народа в минуту опасности. Народ, несомненно, проявлял куда большую стойкость, нежели газеты и политические деятели». Верт упоминает о том, что парижские рабочие-строители и горняки угольных шахт Севера отменили намеченные ими забастовки [211].
В те дни газетам и политическим деятелям еще не окончательно зажали рот. Верт ссылается на «Пари-миди», которая 23 сентября поместила сообщение своего корреспондента из Годесберга, предсказывавшего созыв совещания, на которое будут приглашены по крайней мере Франция и Италия. Приготовления к этому совещанию будто бы велись во время переговоров Гитлера с Чемберленом. Нет никаких документов, подтверждающих, что такие приготовления действительно имели место, но Боннэ и Даладье высказывали подобную же идею 13 сентября. Даладье и на этот раз проделал ловкий политический фокус, который при других обстоятельствах был бы даже забавным. Он заявил встревоженному собранию парламентской фракции своей собственной партии радикал-социалистов, что, в случае если Чехословакия подвергнется нападению из-за отказа принять годесбергские условия, Франция будет воевать. Но он пришел в ярость, когда кто-то спросил его, имеет ли он в виду Чехословакию в ее прежних границах или в тех, что будут образованы в результате отсечения от нее пограничных районов. Даладье с негодованием заявил, что «занимается политикой не на рыночной площади», уклонившись тем самым от ясного ответа на этот важнейший вопрос[212]. Результаты мюнхенского совещания объяснили, чем это было вызвано.
Как мы уже видели, на третьем англо-французском совещании министров, состоявшемся 25—26 сентября, основная стратегия Чемберлена сводилась к тому, чтобы играть на нервах Даладье, которому он задавал пытливые вопросы насчет якобы слабой обороны Франции в сравнении с обороной Германии. Вначале Даладье держался и заявлял, что, если Гитлер будет настаивать на немедленной аннексии и вспыхнет война, французская армия попытается вторгнуться в Германию. На этом этапе дискуссии, отвечая на сомнения английских министров в связи со слабостью французской авиации, Даладье сделал заявление относительно советских военно-воздушных сил. Оно было основано, вероятнее всего, на сведениях, представленных ему французским генеральным штабом. Это заявление стоит того, чтобы привести его здесь: «Россия имеет 5 тысяч самолетов. По меньшей мере 800 из них было послано в Испанию, и всюду, где бы они ни появлялись, они неизменно выводили итальянские и немецкие самолеты из строя. Положение на фронтах в Испании за последнее время стабилизировалось главным образом благодаря прибытию 300 русских самолетов, помешавших действиям германской и итальянской авиации. 200 русских самолетов, заказанных чехословацким правительством, было отправлено из России в Чехословакию. Их пилотировали чешские летчики. Французские наблюдатели видели эти самолеты и находят их хорошими»[213].
Есть также сведения, что Гамелен, приглашенный на совещание 26 сентября, оптимистически оценил перспективы развития военных действий в случае возникновения войны (основные пункты его заявления приводились выше); а когда Боннэ напомнил доклад начальника штаба военно-воздушных сил генерала Вюэмена относительно слабости французской авиации, Гамелен возразил, что «целое не следует путать с частью»[214]. Однако Гамелен и сам заметил, что его сообщение о готовности Советского Союза выступить в поддержку Чехословакии было встречено холодно. Из беседы с руководителями английских вооруженных сил в то утро ему стало «ясно, что перспектива увидеть, как Россия вторгнется в Польшу, «едва ли нравится нашим союзникам» (к этому времени — после 23 сентября — стало уже очевидно, что нападение Германии на Чехословакию будет сопровождаться нападением Польши) [215]. И, как мы знаем, главное решение совещания свелось к тому, чтобы, готовясь к возможной войне, продолжать нажим на Прагу с целью добиться выполнения англо-французских предложений от 19 сентября.
Об истинных настроениях, с какими французское правительство готовилось к войне, красноречиво говорит тот факт, что не успел Боннэ вернуться в Париж, как он в свою очередь начал бомбардировать английское правительство «пытливыми» вопросами о том, намерено ли оно немедленно ввести воинскую повинность, проведет ли оно мобилизацию одновременно с Францией, объединит ли оно с нею свои экономические ресурсы и тому подобное. Назначение этих вопросов было вполне очевидно: снабдить его материалом для внутреннего употребления, дабы по возможности подорвать стремление народа к сопротивлению Гитлеру. Без сомнения, по этой же самой причине и не без предумышленного сговора в тот же самый день «Тан» обратилась к Англии с теми же вопросами, облеченными в форму письма Фландена[216]. И, конечно, по этой же причине, когда вечером в Париже было получено знаменитое коммюнике Форин оффис, в котором говорилось, что Англия и Россия поддержат Францию, Боннэ заявил журналистам, что это коммюнике «не имеет значения» и «не подтверждено», газеты же, на которые Боннэ сумел повлиять (а таких было много), объявили его фальшивкой [217].
Кроме того, в то утро монархист Шарль Моррас обрушился в «Аксьон фра-нсэз» на тех, кто призывал дать отпор Гитлеру (если он прямо не нападет на Францию), заявив, что они служат «лишь одному делу — делу новой Коммуны, выступающей под знаменем Москвы»[218]. И в тот же самый день, когда Галифакс запросил английского посла, кого он имел в виду, говоря о «малочисленной, но шумливой и бесчестной военной группировке», Эрик Фиппс ответил: «Я подразумевал коммунистов, которым платит Москва и которые уже в течение нескольких месяцев стремятся вызвать войну» 4. По- видимому, связи между «друзьями г-на Чемберлена» в Париже и некоторыми французскими политическими кругами — связи, на которые, как мы видели, Поль Бон- кур жаловался в марте,— были еще сильны.
Однако французская мобилизация продолжалась; началась также частичная эвакуация Парижа — большинство детей было вывезено из города (французское население крупных городов еще имело родственников в деревне); всего к 28 сентября эвакуировалось около 600 тысяч человек, немного более одной пятой населения города, составлявшего 2750 тысяч человек. Это вовсе не был «продиктованный безумным страхом массовый исход», во время которого «из города бежала треть населения», как это оскорбительно утверждает Уилер- Беннет, надменно игнорирующий тот факт, что, в отличие от лондонца, парижанин знал, что менее чем за семьдесят лет его родина дважды подверглась вторжению. К 28 сентября около полутора миллионов человек находилось под ружьем во Франции и столько же (35 дибизий, более полутора миллионов человек) — в Чехословакии. Английский флот также был мобилизован. «Самый доверенный офицер штаба» Гамелена заявил английскому военному атташе в Париже, что, по их мнению, «Германии не удастся одолеть эту страну (Чехословакию) без упорной борьбы и крупных потерь, и он не думает, что она сможет сделать это очень быстро» 1. Все объективные французские донесения о мощи Чехословакии, страны, высоко развитой в промышленном отношении, способной содержать механизированную и моторизованную армию, на протяжении многих месяцев утверждали то же самое.
Однако это не ослабило, а, напротив, по-видимому, только укрепило решимость французского правительства принудить Чехословакию к капитуляции, которую оно наметило. Пока Чемберлен обдумывал свое последнее обращение к Гитлеру, Боннэ рано утром 28 сентября предложил английскому правительству созвать совещание четырех держав с участием Италии. Английское правительство предприняло с той же целью шаги в Риме, и несколько позднее в то же утро Чемберлен послал свое обращение в Берлин. Днем Даладье получил приглашение в Мюнхен. Вечером Боннэ заявил английскому послу, что соглашения по «судетскому вопросу» необходимо добиваться «почти любой ценой», а на следующее утро в аэропорту, когда они провожали Дала- дье, Боннэ заявил ему, что, поскольку Версальский договор рухнул, «многие из существующих границ» в Ев- ропе придется изменить
Из трех перемен, о которых Галифакс упоминал в своей беседе с Гитлером 19 ноября 1937 года, две, касающиеся Австрии и Чехословакии, теперь совершились. Третья, касавшаяся Данцига, была еще впереди. Так же как и в случае с Чехословакией, она затрагивала договор, подписанный Францией. Вывод о том, что очередь Польши наступит с такой же неизбежностью, с какой вслед за Австрией наступил черед Чехословакии, приходил на ум многим. В свете этого особенно интересной становится одна из наиболее характерных особенностей положения во Франции, которая стала теперь обращать на себя внимание. Мы уже упоминали о том, что ни один французский министр не подал в отставку в знак протеста против нарушения безопасности и независимости Чехословакии, тогда как в Англии один член кабинета, морской министр Дафф Купер, нашел в себе политическое мужество это сделать. Еще более поразительным контрастом было то, что если в Англии мюнхенская сделка привела к четырехдневным парламентским дебатам и при голосовании почти треть членов парламента выразила (правда, постфактум) свое неодобрение внешней политики правительства, то во Франции вообще не было почти никаких дебатов. Во время единственной сессии парламента, состоявшейся после Мюнхена— 4 и 5 октября, — только коммунист Пери и националист де Кериллис выступили с нападками на правительство; все партии, кроме коммунистов, вместе с которыми голосовали один социалист и один националист, решили по требованию правительства прекратить дебаты (голоса разделились: 543 к 75).
Чем это объяснялось?
2 октября Жан Мистлер, радикал-социалист, председатель комиссии по иностранным делам палаты депутатов и близкий друг Боннэ, заявил в интервью корреспонденту «Пари-суар»: «Мы должны определить, что составляет наш кредит, а что дебет, и провести различие между теми обязательствами, которые заключают в себе взаимные и действенные гарантии, и теми, которые сопряжены только с риском». Из всех этих завуалированных намеков ясно было только одно: пакт с Чехословакией, как оказалось, не заключает в себе «действенных гарантий» и потому должен быть отнесен к статье дебета. Имелись ли и другие подобные обязательства? Да, и они были названы.
Тотчас же вслед за этим «Тан» напечатала редакционную статью, где также говорилось о необходимости изменения французской политики, В прошлом, указывалось в статье, Францию сбивали с толку Лига Наций и пакты, заключенные ею с держа'вами Восточной и Центральной Европы. Эти пакты «неудобны в том отношении, что они иной раз противоречат друг другу (как, например, пакты, заключенные Францией с Чехословакией и Польшей, правительство которой приняло участие в разделе чехословацкой территории), а также потому, что они автоматически связывают опасности, грозящие Франции, с теми, которым подвергаются страны, менее, чем она, защищенные. Последний кризис особенно ясно дал понять всю серьезность этого неудобства. То, что французы долгое время считали своей защитой, оказалось угрозой».
Невозможно было лучше сформулировать старую идею, приписываемую французской дипломатии, что коллективная безопасность означает, с ее точки зрения, безопасность для одной Франции.
Франция, по-видимому, уже давно рассматривала пакт с Чехословакией как защиту для себя, как средство автоматически связать Чехословакию со всеми опасностями и угрозами, которым может подвергнуться Франция, но отнюдь не как средство защиты Чехословакии. Любые подобные пакты, с точки зрения людей, мысливших так же, как «Тан» (а «Тан» в своих передовицах на внешнеполитические темы выступала от имени Кэ д’ Орсэ), естественно, должны были рассматриваться как «серьезное неудобство».
Однако не прошло и нескольких месяцев, как стало очевидно, что Гитлер также считает их «неудобными». Расчленение Чехословакии подготовило почву для «польской проблемы», разрешению которой также препятствовал французский договор.
«МЫ НЕ ДОЛЖНЫ ССОРИТЬСЯ с АНГЛИЕЙ И ФРАНЦИЕЙ»
1. Внутренняя борьба
Однажды, вскоре после того, как английское и французское правительства выступили в поддержку берхтес- гаденских условий, >в известном клубе Праги произошла знаменательная сцена. В самом большом зале клуба собрались мужчины различных профессий и званий: от высших армейских офицеров до деревенских учителей — все в возрасте от сорока до шестидесяти лет. У всех собравшихся была осанка старых воинов, и у каждого красовался на груди один или несколько французских и английских орденов, полученных еще в первую мировую войну. Они построились в шеренги, вытянувшиеся из одного конца зала в другой. Затем внесли и поставили на возвышение несколько больших корзин, в какие обычно выбрасывают ненужные бумаги. Каждый из присутствующих один за другим выходил вперед, срывал с себя ордена и медали и швырял их в корзину. Когда корзины наполнились, их вынесли и содержимое выбросили на помойку.
Этот символический жест старых чехословацких легионеров, специально собравшихся для этой цели со всех концов страны, дает некоторое представление о том чувстве унижения и бессильной ярости, какое испытывали все граждане Чехословакии, дорожившие независимостью своей родины и ее прошлым. Ибо, как было показано выше, Чехословакия не являлась каким-то случайным или искусственным созданием. Восстание чехословацкого народа в конце 1918 года было активно поддержано Англией и Францией.
«В феврале 1918 года, когда мы вели борьбу не на жизнь, а на смерть с Германией, правительству... нужно было выбрать один из двух политических курсов. Первый из них состоял в том, чтобы попытаться заключить сепаратный мир с Австро-Венгрией; другой путь, о котором доложил кабинету лорд Нортклиф, заключался в том, чтобы попытаться сломить мощь Австро-Венгрии как
слабейшего звена в цепи вражеских государств, оказав поддержку всем народам, проявлявшим антигерманские и просоюзнические настроения. Был избран второй курс.
В связи с этим в Риме был созван конгресс угнетенных народностей Австро-Венгрии. Пропаганда, развернутая в австрийской армии, способствовала провалу австрийского наступления. 28 мая президент Вильсон объявил о своем горячем сочувствии национальным чаяниям чехов и югославов, а неделю спустя к этому заявлению присоединились державы Антанты. Французское правительство в конце июня, а английское в начале августа признали чешский Национальный Совет органом, представляющим будущее чехословацкое правительство, а чехословацкую армию — полноправной воюющей стороной.
Таким образом, для того чтобы разгромить Германию, мы решили расколоть Австро-Венгрию и создать эти национальные государства. Президент Вильсон горячо поддержал это начинание во имя идеи самоопределения. Если архиепископ Кентерберийский теперь заявляет, что у нас нет никаких обязательств в отношении Чехословакии, это значит, что он не признает принципов Лиги Наций, а также что ему ничего не известно о той ответственной роли, которую мы играли в этих важных событиях. Но когда лорд Моттистоун, член того самого правительства, которое играло эту роль, отрицает нашу ответственность, нам приходится заключить, что человек может сегодня использовать слабое государство ради собственной выгоды, а завтра ради собственной же выгоды бросить его на произвол судьбы и при этом не потерять права называться джентльменом. Не лучше ли было бы ему признать, что в 1919 году он преподнес Чехословакии роковой дар — ее новые границы, — потому что Германия была слаба и это отвечало интересам союзников, и что теперь он одобряет насильственное изменение этих границ со всеми последствиями, которыми грозит применение насилия, — потому что Германия ныне сильна?»
В той же передовой статье «Манчестер гардиан» (от 5 октября 1938 года), в которой было дано это сжатое изложение сути дела и поставлен вышеприведенный, весьма уместный вопрос, газета спрашивала: «Выглядит ли наше поведение лучше оттого, что мы называем это справедливостью?» Однако в Англии и во Франции не много было таких, коюрые решались назвав это справедливостью, какими бы доводами они ни пытались это оправдать. В Чехословакии же таких не было совсем, если не считать нацистов и их сторонников. Все партии — и те, которым обстановка, создавшаяся в Чехословакии, была на руку, и те, которым она была невыгодна, — сходились на том, что президент Бенеш и весь народ доро- гой ценой расплачиваются за доверие, проявленное руководителями страны к Англин и Франции.
Правда, известные круги, в частности аграрная партия, на протяжении многих лет добивались соглашения с Гитлером. Аграрная партия была организацией богатых крестьян и дельцов, сплотивших под своим руководством остальное крестьянство, когда после войны мелкие собственники заняли место германских и венгерских земледельцев. Однако в условиях независимого государства капиталистическое развитие Чехословакии шло вперод, внутренний рынок расширился, экспортные возможности увеличились, сбытовые кооперативы и Аграрный банк способствовали концентрации капитала, и агра- рии все в большей и большей степени стали представлять интересы класса торговцев-экспортеров, промышленников, финансистов, крупных маклеров по сбыту сельскохозяйственной продукции и состоятельных крестьян, применявших наемный труд. Их политическая программа даже в общих своих чертах все меньше отвечала программе буржуазных демократических партий — мелкобуржуазных радикалов, именовавшихся в Чехословакии «национально-социалистической партией» (последователи Бенеша), германских и чешских социал-демократов и других, не говоря уже, разумеется, о коммунистах. Они все больше и больше стремились к превращению Чехословакии в государство, управляемое исключительно в интересах крупного капитала, а это предполагало подавление демократии внутри страны и опору на ближайшие антидемократические силы вне ее.
Им сыграло на руку одно обстоятельство: после того как западные союзники в 1918—1919 годах использовали Чехословацкий корпус в России в контрреволюционных целях, многие офицеры и старшие унтер-офицеры вернулись на родину, проникнутые крайне антисоциалистическими и антидемократическими взглядами. К тому же Чехословакия стала прг.оежпщем русских белых офицеров и белогвардейских политических деятелей; и хотя политическая дифференциация после возвращения корпуса на родину шла быстро, первые битвы с орган i- зованными в профсоюзах трудящимися и в особгнн:сти с коммунистами заставляли аграриев и правящую партию Бенеша поддерживать тесный союз друг с другом. Пока Францией управляли в основном правые партии, вопрос о новой внешнеполитической ориентации не возникал. Однако, когда усиление влияния Гитлера повлекло за собой в 1936 году приход к власти во Франции левых партий, аграрии начали открыто добиваться соглашения с Гитлером.
Они делали это вне связи с проблемой германского меньшинства. Затем, в результате угроз Гитлера, эта проблема стала весьма острой и аграрии начали добиваться соглашения с Германией даже за счет исторических границ Чехословакии, то есть за счет ее независимости. Причину этого указать нетрудно: Германия представляла собой безграничный и весьма выгодный рынок для сельскохозяйственной продукции, а нацистская власть была надежным союзником в борьбе против демократии.
Как видно из германских дипломатических док'глтен- тов, в феврале 1938 года германский посланник в Праге Эйзенлор при участии самого Годжи и генерального секретаря аграрной партии Рудольфа Бераиа занимался усиленными интригами с целью углубить разногласия по этому вопросу между аграриями и другими чешскими партиями и по возможности способствовать отделению Чехословакии от Франции и СССР К 27 марта Бе- ран обещал Эйзенлору свою помощь в «ликвидации» германских социал-демократов и марксизма в Чехословакии и в том, чтобы добиться включения генлейновцев в правительство2.
Всякая попытка правительства или населения самих Судетских районов ограничить свободу деятельности генлейновской партии встречала противодействие со стороны агрария Черни, занимавшего пост министра внутренних дел, и со стороны премьер-министра агрария Годжи. По сообщению агентства Гавас, 18 мая Беран» выступая с речью на предвыборном собрании, следующим образом изложил программу своей[219]партии: а) «никакого компромисса с коммунистической партией» (это, очевидно, означало, что нельзя допускать возникновения народного фронта перед лицом германской угрозы); б) «смелое соглашение» с генлейновской партией (частным образом Беран выступал за вхождение последней в правительственную коалицию, даже если бы эго привело к выходу из нее социал-демократической и католической партий); в) достижение взаимопонимания по внешнеполитическим вопросам с Германией, Польшей и Венгрией; г) установление более тесных отношений с Италией; д) назначение дипломатического представите- ля к Франко (это требование спустя две недели было принято чехословацким правительством); е) нормализация отношений с Португалией (поставки в эту страну оружия из Чехословакии во время гражданской войны в Испании были прерваны, в связи с чем португальское правительство, сотрудничавшее с Франко, порвало дипломатические отношения с Чехословакией).
Таким образом, еще задолго до Мюнхена среди самих чехословацких партий имелись могущественные силы, стремившиеся произвести в стране изменения сообразно с требованиями Гитлера.
Это необходимо постоянно иметь в виду, если мы хотим понять конечный результат англо-франко-германского нажима на Чехословакию. В частности, Бенеш не отказался полностью от своих прошлых антисоветских идей и антикоммунистической политики; хотя эти идеи не играли более преобладающей роли, они все же продолжали существовать и оказывать влияние на его практическую деятельность.
Еще летом 1936 года — спустя какой-нибудь год после подписания чехословацко-советского пакта — Бенеш послал Гамелену меморандум, в котором подчеркивал, что он категорически отверг какие-либо гарантии СССР против нападения со стороны Польши; он указывал также, что Чехословакия «не примет на себя перед соседями Польши никаких обязательств, направленных против Польши» Конечно, дело было не в том, что Бенеш опасался в то время нападения со стороны Польши: он оставлял открытой дверь (условия советско-чехословацкого договора не вызывали сомнений) для нападения Польши (конечно, не в одиночку) на СССР — такое нападение, в случае если бы Франция не оказала поддержки СССР, освобождало Чехословакию от всяких обязательств.
Это было во время франкистского мятежа в Испании, когда польское правительство поддерживало мятежников, то есть Муссолини и Гитлера.
В октябре 1937 года генлейновцы начали переговоры с Годжей по поводу своих требований. В свою очередь германский посланник начал переговоры с Бенешем. Согласно донесению Эйзенлора, 9 ноября Бенеш заявил ему, что «прошлой весной» он принял меры к организации сотрудничества между чехословацкой и германской полицией. Тем самым он продемонстрировал, что «он не вступал ни в какое соглашение с коммунистами, а отверг всякую возможность такого соглашения самым решительным образом» К
Накануне чехословацкий посланник в Берлине Маетны, посетив нацистское министерство иностранных дел, также упомянул о том, что полицейские власти его страны установили контакт с греманской полицией «для принятия оборонительных мер против коммунизма». Кроме того, после его последней беседы с Геббельсом было отказано в выдаче лицензии на розничную продажу в Чехословакии немецких эмигрантских (то есть антина- цистских) газет и обсуждался вопрос о дальнейших ограничениях. 10 ноября он заявил рейхсминистру, что в ближайшие недели будет запрещено еще несколько эмигрантских изданий (газету «Нейе форвертс», главный орган германских социал-демократов в эмиграции, в начале 1938 года пришлось перевести в Париж) 2.
Конечно, Бенеш не мог знать в то время, что 5 ноября Гитлер уже решил покончить с его страной. Но если уж ничто другое его не научило, то хоть опыт Испании должен был показать ему, что, действуя заодно с Гитлером против коммунистов, пользовавшихся поддержкой значительной части рабочего класса, он наносит удар именно тем силам, которые способны оказать сопротивление гитлеровским завоевательным планам. Но он ни- чего этого не видел и, очевидно, перенес свои попытки умилостивить Гитлера (за счет своей собственной страны) в область внешней политики. 16 февраля 1938 года, после очередной беседы с Бенешем, Эйзенлор доносит: «Его пакт с Россией — это пережиток прошлой эпохи, но он не может попросту выбросить его в корзинку для мусора. Он не разрешает коммунистическую пропаганду и готов согласиться на регулярное сотрудничество своей тайной полиции с нашей в целях обнаружения и прекращения такой пропаганды» К
Это было спустя четыре дня после визита Шушнига к Гитлеру в Берхтесгаден, показавшего, что означает «сотрудничество» с нацистами. Но не случайно 12 января Эйзенлор писал в Берлин в своем годичном отчете министерству иностранных дел: «Антибольшевистская пропаганда, развернутая Германией и Италией, привела к тому, что показываться рука об руку с таким компрометирующим союзником стало считаться нежелательным» 2.
Нельзя сказать, конечно, чтобы Бенеш совершенно не отдавал себе отчета в опасности, грозящей его стране. Как мы видели, в 1936 году он оказал сопротивление Гитлеру, добивавшемуся, чтобы он разрешил неограниченную нацистскую пропаганду в Чехословакии, и отказался от пактов с Францией и СССР в обмен на германскую «гарантию». После оккупации Австрии, последовавшей 11 —12 марта, Бенеш, разумеется, сделал для себя некоторые дополнительные выводы. 29 марта английский военный атташе в Праге доносил, что Чехословацкий генеральный штаб готовится к войне, «ибо соглашение на условиях, приемлемых для обеих сторон, невозможно», и что народ «очень хорошо организован для ведения войны»3. Атташе удивлялся тому, что французские и советские заверения в поддержке «всерьез не ставятся под сомнение». Одной из причин этой уверенности было то, что, когда чехословацкий посланник в Москве в том же месяце поднял вопрос о помощи авиацией, «ему было дано обещание о немедленной постав-
1 D G. F. P., vol. И, р 132.
2 Ibid., р. 99.
* Р В. F. P., vol. I, pp. 104—105, 107.
ко 60 бомбардировщиков; 20 из них уже приземлились в Ужгороде», как он сообщил французскому послу [220].
Однако при всем том горячие заверения Бенеша не могли не открыть его нацистским противникам глаза на конфликт, существующий во взглядах руководителей чехословацкого государства, на котором, как это было видно из донесения Эйзенлора от 12 января, они могли играть, — конфликт не только между антигерманской и прогерманской партиями, но и конфликт в умах самих буржуазных руководителей Чехословакии. В последующие месяцы эти разногласия проявлялись не раз. Это поощряло нацистов и все более парализовало оборону страны или снижало ее эффективность, ибо наличие этих разногласий, как правило, побуждало правительство решаться на ту или иную меру, если английское и французское правительства одобряли ее, и отвергать ее, если она не получала их одобрения.
Так, например, 20 апреля было решено признать завоевание Эфиопии Италией: это решение было одобрено английским и французским правительствами, и этого было достаточно. Между тем это могло лишь поощрить дальнейшую агрессию, следующей жертвой которой, как знали чехи, были намечены они сами. В конце апреля Бенеш заявил французскому послу в Варшаве Ноэлю, что он не намерен заключать военную конвенцию с Советским Союзом до того, как это сделают Франция и Англия [221]. Это был жест, как будто специально рассчитанный па то, чтобы поощрить на новую сделку с Гит* лером за счет Чехословакии тех, кто уже заключил сделки с ним и с его приспешниками за счет Эфиопии, Испа- ни, Китая и — совсем недавно — за счет Австрии.
17 мая Бенеш заявил английскому посланнику по существу то же самое, что тремя месяцами раньше он говорил Эйзенлору, а именно, что, «если Западная Европа потеряет интерес к России, Чехословакия тоже утратит к ней интерес. Его страна всегда будет следовать за Западной Европой и будет связана с ней и никогда — с Восточной Европой». Этих принципов всегда придерживался Масарик, и они останутся в силе. Однако Англии и Франции Россия нужна как «уравновешивающий фактор», к попытки изолировать ее имели оы катастрофические последствия К
Спустя три дня положение на границах Чехословакии стало столь угрожающим с военной точки зрения, что правительство без предупреждения отдало знаменитый приказ о проведени 20—21 мая мобилизации. Именно в этот момент Чехословакии нужна была абсолютная уверенность в быстрой и осязаемой помощи, в случае если опасность усилится. Как мы увчдим, она получила необходимые заверения, как публичные, так и в частном порядке, только от Советского Союза. Что же касается Западной Европы, то с ее стороны она встретила преимущественно проявления крайнего раздражения, хотя они и сопровождались предостерегающими призывами к Германии «остановиться», пока не поздно.
Эти внутренние разногласия и противоречия среди руководителей чехословацкого правительства определили его роль на последующих этапах переговоров, которые Германия вела за его счет с Англией и Францией. С одной стороны, чехословацкие руководители хотели сохранить независимость своей родины, с другой же стороны, на практике они были готовы спокойно наблюдать за тем, как Гитлер под маской «сопротивления коммунизму» подрывает ее изнутри (что уже произошло с Испанией в одной форме и в другой форме с Австрией). С одной стороны, они знали, что в их части мира единственным реальным «противовесом» Гитлеру (или, выражаясь яснее, единственной силой, способной оказать ему сопротивление) мог быть только Советский Союз, который своей практической помощью Испании и Китаю уже показал, какова его позиция. С другой стороны, они знали, что английское и французское правительства против того, чтобы опираться на Советский Союз; западные державы также достаточно ясно продемонстрировали свою позицию в этом вопросе, в особенности в связи с Испанией, а также после аншлюса Австрии, а чешские руководители хотели всегда «следовать за Западной Европой и быть связанными с нею». Подобное сочетание противоречивых желаний и стремлений на практике не раз парализовало чехословацкое правительство в критические моменты.
2. Скрытый паралич
Этот паралич объясняет и то, что они мирились с бесстыдным вмешательством в их внутренние дела как со стороны немцев, так и со стороны английского и французского правительств; и то, что в период между апрелем и сентябрем они лихорадочно разрабатывали первый, второй, третий и четвертый «планы», чтобы почти сразу же от них отказаться; и то, что они покорно согласились принять миссию Ренсимена в июле и августе; и то, что в последний, критический момент они побоялись даже обратиться в Лигу Наций, где гласность, возможно, охладила бы пыл если не Гитлера, то по крайней мере их западноевропейских мучителей.
В этой связи особый интерес приобретает вопрос о населении пограничных районов, говорящем на немецком языке, так называемых «судетских немцах». Хотя у них и были поводы для недовольства, но, несомненно, этих поводов было меньше, чем у любого другого национального меньшинства в какой бы то ни было из стран Европы. Об их правах и о том, как активно они ими пользовались, мы уже говорили. Что касается пользования родным языком, они, повторяем, находились в лучшем положении, чем бретонцы во Франции или валлийцы в Англии. Спустя много месяцев после того, как «судетские немцы» были переданы под власть Гитлера во имя справедливости и самоопределения, многочисленные группы валлийцев тщетно собирали подписи под петицией об отмене введенного в XVI веке Английского акта, запрещавшего пользоваться валлийским языком в судопроизводстве (этот акт был отменен только в 1942 году).
С первых месяцев провозглашения Германской республики в 1919 году, когда свержение кайзера, казалось, возвестило наступление эры широчайшей демократии в этой стране, в пограничных районах не наблюдалось никакого движения за присоединение к Германии. И даже в 1938 году, до того как генлейновской партии позволили развернуть широкий террор, население не выдвигало требований об отделении от Чехословакии и переходе под власть нацистов.
Иностранцы, побывавшие в Чехословакии в 1938 году, в своих сообщениях не оставляют никаких сомнений на этот счет. Французский посланник в Праге доносил 22 мая: «Судетские немцы с готовностью отклика* лись на мобилизацию и не чинили ей никаких препятствий».
30 мая специальный корреспондент «Таймс» телеграфировал своей газете: «Я проделал сегодня 180 миль и не обнаружил среди судетских немцев никаких признаков нервного напряжения или возбуждения». Это было время, когда после мобилизации 21 мая германская пропаганда возобновила свою активность, и тем не мецее корреспондент убедился, что как в Габ- лонце, крупном городе со смешанным населением, так и в сельских районах — всюду была предоставлена полная свобода для генлейновской пропаганды.
30 августа, в самый разгар германской пропагандистской кампании по поводу чешского «террора», пражский корреспондент «Таймс» телеграфировал: «Среди судетских немцев почти не наблюдается тех шовинистических настроений, которые расписывают некоторые иностранные газеты». Большинству судетских немцев глубоко опротивел весь этот конфликт, и они опасались» что в случае любой войны главный удар обрушится на них.
В главе четвертой мы уже описывали возмущение чиновников нацистского посольства и прочих в период между 16 и 20 сентября, когда они обнаружили, что население сельских районов вздохнуло с облегчением, узнав о провале генлейновского «путча».
2 октября, после мюнхенского соглашения, пражский корреспондент газеты «Дейли телеграф энд Мор- нинг пост» писал, чго тысячи немцев — сторонников Генлейна рассматривают аннексию пограничных районов как предательство по отношению к ним, и в подтверждение этого приводил свои беседы с представителями деловых и иных кругов. Кроме того, разумеется, были еще десятки тысяч социал-демократов, коммунистов и членов других антинацистских организаций, для которых аннексия этих территорий означала пытки, смерть или концентрацонный лагерь *.
В чем же в таком случае был секрет огромной популярности Генлейна и его партии? Чем объяснялось, что за много месяцев до аннексии в этих районах повсюду можно было видеть плакаты, знамена и портреты Генлейна? Ответ очень прост, и его может дать любой не принадлежавший к нацистам наблюдатель, посетивший эту страну в период между апрелем и сентябрем 1938 года.
Пражские власти позволили генлейновской организации беспрепятственно создать в районах с населением, говорящим на немецком языке, второй аппарат управления, укрепить престиж этого аппарата с помощью мо-, рального террора, которому чехословацкое правительство никак не противодействовало, и наряду с моральным террором развернуть на фабриках и других предприятиях и учреждениях экономический террор.
Лавочников-антинацистов бойкотировали, рабочих- антинацистов увольняли; рабочие, нисколько не интересовавшиеся политикой, находили по утрам возле своих рабочих мест листовки, грозившие им страшными карами, если они не вступят в партию Генлейна,— листовки, которые могли распространяться только с разрешения администрации; детей антинацистов преследовали в школах; по ночам возле домов известных антинацистов устраивались устрашающие демонстрации; под покровом темноты в почтовые ящики совали анонимные письма, угрожавшие смертью противникам Генлейна; банды молодчиков в форме генлейновских отрядов (носить эту форму было официально запрещено) будили по ночам рабочих-чехов, требуя, чтобы они покинули этот район. Короче говоря, в течение июня, июля и августа любой иностранец мог бы с полным основанием решить, что он находится не в Чехословакии, а на какой-то завоеванной Германией территории.
Наряду с этим второй аппарат власти, созданный партией Геплейна, открыто выставлял себя напоказ. Он финансировался за счет средств, должно быть частично поступавших из Германии, и действовал, как всем было известно, в тесной координации с аналогичными организациями в Германии. Уже в мае и июне в районах с населением, говорящим на немецком языке, невозможно было войти в самую маленькую деревушку или пройти по улицам какого-нибудь тихого провии- циального городка, не встретив на каждом углу и при въезде в деревню одного или двух молодых людей в черно-серой форме, слабо маскирующей одеяние будущих штурмовиков, наблюдающих, не происходит ли что-либо необычное, записывающих номера незнакомых автомобилей и тому подобное. Через строго определенные промежутки времени они сменялись. По мере приближения к границе вам встречались или вас обгоняли молодые люди в форменной одежде из черной кожи на мощных красных мотоциклах, с перекинутыми через плечо полевыми сумками и футлярами для карт, поспешающие .к германской границе или обратно (чтобы пересечь эту границу им достаточно было предъявить паспорт или какой-либо другой документ); чехословацкие пограничные власти не чинили нм никаких помех.
Этим последним было строжайше запрещено вмешиваться. Точно так же префектам полиции было дано строгое указание смотреть сквозь пальцы на деятель- ность генлейновских отрядов штурмовиков, а местной полиции было приказано не замечать провокационного ношения запрещенной формы и демонстративного обмена нацистским приветствием. Командирам местных гарнизонов говорилось, что их солдаты не должны оказывать сопротивления, даже если на них нападут на людной улице, и что лучше держать их в казармах.
Уже к 11 июля пражский корреспондент «Дейли телеграф эид Морнинг пост» мог с полным основанием сообщить, что «замаскированные отряды штурмовиков» день и ночь патрулируют в пограничных районах, как это было до 21 мая. 23 августа агентство Гавас сообщило, что, когда Генлейн проводил в Марианских-Лазнях (Мариенбаде) совещание своих основных сторонников, на улицах среди бела дня несли караул «охранные отряды», члены которых были одеты в форму. То же агентство сообщало 30 августа, что на них были черные бриджи, галстуки и тяжелые сапоги, как у немецких эсэсовцев, такой же значок, как у эсэсовцев, II они мар* шировали по улицам гусиным шагом.
Сегодня нам известно больше. Так, например, мы знаем, что к 1 августа германскми авиационный атташе в Праге по распоряжению штаба военно-воздушных сил в Берлине произвел разведку местности яокруг Фрейденталя, чтобы выбрать подходящие места для устройства аэродромов. Сам он, конечно, был в штат* ском, но его сопровождал местный руководитель ген- лейновского «добровольческого корпуса», резервист в мундире чехословацкой армии, что, как он отмечает, было прекрасной маскировкой Мы знаем теперь также, что 23 августа германские власти имели перед собой ведомость, показывавшую, что начиная с 1935 года «судето-немецкая партия» получала от германского министерства иностранных дел 15 тысяч марок в месяц на свою деятельность; из них 12 тысяч марок она получала через германскую миссию, а 3 тысячи марок поступали непосредственно ее представителю в Берлине; теперь ассигнования последнему были увеличены до 5500 марок в месяц2.
Надо ли удивляться или искать лишь в оскорбленном национальном чувстве объяснение тому факту, что местное население пришло к заключению, что сила и власть на стороне нацистов, чьих агентов оно могло видеть в своей среде и чьи страшные угрозы по адресу Чехословакии оно могло целый день слышать по радио, а не на стороне пражского правительства, которое фактически не оказывало никакого влияния на повседневную жизнь района? Удивительно ли, что большинство далеких от политики людей пришло к заключению, что, каковы бы ни были их личные склонности, поддерживать и поощрять Генлейна |