Гиз. № 1209. Отпеч. 10.000 экз. Печатный Двор, Тип. Гос. Изд. Петроград, Гатчинская, 26.

ОГЛАВЛЕНИЕ.

ч

СТР.

1.     Введение....................................................................... •......................                  5

2.      Русская эмиграция после крушения Врангеля....................................                 7

3.      Русская эмиграция и Европа................................................................               16

4.     Судьба остатков врангелевской армии и гражданских беженцев с юга России..................................................................................... •.............................. 27

5.     Остатки белых армий в окраинных государствах..............................               44

6.      Беженская масса в окраинных республиках.......................................               60

7.     «Устроившийся» слой русской эмиграции......................................... * 73

8.     Идея реставрации и русские эмигранты..............................................               85

9.      Еврейский вопрос и эмиграция............................................................       100

10.   Процесс разброда..................................................................................     107

11.   Проблема возвращения............................................................................. 125

1.

ВВЕДЕНИЕ.

«Откуда начну плакат» окониного моего житья деяния?»...

Канон.

Будущие историки великой русской революции, рассматривая на расстоянии десятилетий события проявления самодеятельности революционных сил и результаты этих сложных процессов,— вне сомнения, уделят долю внимания русской эмиграции, освещению причин, послуживших к ее нарождению, а также исторической стороне так называемого «белого движения». В нашу задачу не входит ознакомление читателя с историей борьбы реакции против революции, лже-демократизма против народной власти, белых против красных; нашей задачей является попытка возможно более подробного освещения психологической стороны русской эмигрантской массы в Европе, в последний современный период белого движения, ее настроений, наконец, условий ее быта и влияния, которое оказывают эти бытовые условия на идейную сторону белого дела.

Как психология, так и настроения и, наконец, бытовые условия эмиграции суть величины, так сказать, переменные, претерпевающие под влиянием многих разнообразных причин различные видоизменения.

Мы ставим себе целью дать общую, возможно детальную, картину, наиболее приближенную к нашим дням, пользуясь историческими справками лишь постольку, поскольку это будет необходимо для уяснения того или иного явления, действующего в выбранный нами момент.

Настоящий же момент представляет безусловно исключи­тельный интерес не только для исследователя, но и для простого обозревателя белого берега по трем причинам: во-первых, белое движение, подвергаемое ретроспективному обозрению, пред­ставляет теперь собою период уже достаточно длительный — в смысле действенно историческом,—чтобы иметь возможность высказывать о нем определенные суждения, и являет ныне на своем протяжении, с полной ясностью, уже достаточное коли­чество совершившихся трансформаций, эволюций, трещин и пере­ломов, чтобы дать право подвергать его анализу, как явление, продолжающее жить и действовать, а, следовательно, обещающее в будущем новые видоизменения и эволюции, заслуживающие быть рассмотренными.

Во-вторых, ряд причин международного политического, экономического, психологического и просто бытового порядка, действуя беспрерывно, привел в наши дни русскую эми­грацию на распутье. Мы застаем ее сегодня в печальных сумерках...

И, наконец, в-третьих, продолжающаяся деятельность выше­упомянутых факторов заставляет предполагать в самом ближай­шем будущем вольное или невольное разрешение эмигрантской проблемы, а, следовательно, вероятность каких-то новых важ­нейших моральных и физических пертурбаций в зарубежной России, имеющих либо вовсе, либо весьма значительно видо­изменить ее настоящую физиономию.

Рассмотрение суммы реальных причин, способных сыграть роль в данном случае, а также тех психологических факторов, происхождение которых следует искать в спектре калейдоскопа ежеминутно изменяющейся политической, — а в связи с ней и бытовой,—обстановки эмиграции, причин, застающих эту эмиграцию на роковом распутьи и долженствующих заставить рано или поздно выбрать новый путь, рассмотрение и освещение этих внешних и внутренних действующих сил составляет цель нашего труда.

В качестве пособий к выполнению настоящей задачи,— которую мы считаем не безынтересной и полезной для русского читателя, не покидавшего родины в годы революции и потому могущего заблуждаться относительно настроений, точек зрения, быта русской эмиграции и деятельности ее вождей,—мы будем пользоваться прежде всего личными наблюдениями и мате­риалами, собранными в двухлетней эмиграции, а кроме того, - документальными данными, почерпнутыми из эмигрантской w прессы и специальных трудов по русскому вопросу, изданных¹*/ за границей.

Русская эмиграция после крушения Врангеля.

[Белое движение, как воплощенная идея непримиримости .с советской властью, несовместимости политических, государ­ственных и экономических начал белого лагеря с таковыми же, провозглашенными и проводимыми властью советов в России, а следовательно—реально,—как сумма моральных и физических усилий, прилагаемых поборниками этой непримиримости к делу свержения неприемлемого для них государственного строя,— белое движение иа всем протяжении своей 4-х-летней истории может быть разделено на два периода.

Первый период, это—период внешнего единодушия белого лагеря, единообразия белой массы и, хотя бы наружной, однородности ее идеологии. Этот период следует признать закончившимся крушением опыта,—вернее, попытки,—создания показательной модели Российского государства (не республики и не монархии, а так, чего-то неопределенного) на Крымском полуострове под эгидой генерала Врангеля.

Справедливость принятия упомянутого исторического этапа в качестве последнего звена цепи событий активной борьбы белых с красными -может быть подтверждена не столько результатами того физического, осязаемого факта крушения врангелевской армии, после которого в распоря­жении белых не осталось военной силы для дальнейшей борьбы, сколько глубже—последствиями идеологического краха врангелевской России, доказавшего с полной очевидностью, что сооружена была она искусственно, не согласно с волей и требованиями народа, не пожелавшего вследствие этого ее поддерживать и защищать.

В самом деле, при наличии множества положительных данных,—как-то: всевозможной поддержки Европы, диплома­тической связи (притом благожелательной), с целым миром, стратегически неприступной военной позиции, декларирован­ного демократического управления и множества благих порывов строителей крымской России,—она все же рухнула, что доказало неопровержимо ее непригодность, несоответствие моменту и требованиям масс. Она рухнула, естественно заключая последнее звено исторической цепи и указывая ясно на необходимость для белого лагеря, отбросив старую идеологию и старые приемы борьбы, искать чего-то нового, более современного и соответ­ствующего условиям обстановки.

Второй период начался тогда, когда военные завоевания и поражения отошли в область истории, когда генералы, сняв мундиры, разъехались по курортам и сменили шпаги на перья, когда белая армия перестала существовать и быть армией, пре­вратившись в толпу вооруженных нахлебников Антанты на Балканах, когда идея белой непримиримости,—потерпев оче­видное для огромного большинства ее защитников поражение на плацдарме военных наступательных экспериментов,не смирясь, однако, и не признавая вслух своего поражения,—перенесла развитие дальнейших тактических приемов своей противобольше- вистской борьбы в плоскость чисто идейных диверсий, обходных движений политической мысли, публицистических и ораторских демонстраций, закулисной пропагандистской актуальности и просто пассивного сопротивления неприемлемым идеям.

И, подобно тому, как в первом периоде все надежды белого берега возлагались на силу солдатского штыка, способную и долженствовавшую сокрушить рано или поздно Советы в России, так и во втором периоде центр тяжести планов и надежд боль­шинства белых оказался перенесенным на внутренние силы самого русского народа, долженствующие заменить действо­вавшую извне силу и привести к тому же результату, сбросив рано или поздно советскую власть.

Эти два периода белого движения отделены друг от друга определенным, ярким и выпуклым рубежем, который мы и из­брали исходной точкой—в смысле историческом—для нашего исследования психологии и настроений, а также зависи­мости, наблюдающейся между ними и бытовыми условиями русской эмиграции в период, наиболее близкий к нашим дням.

Это—тот момент окончательного и безвозвратного крушения идеи интервенции, тот момент физического краха вооруженной реакции, когда последняя белая армия оказалась сброшенной в море и тысячи русских людей, — военного и гражданского звания, правых и виноватых, убежденных и беспринципных, веривших и потерявших веру, непримиримых и готовых при­мириться,—увлеченные волной поголовной паники, на палубах и в трюмах полутораста пароходов, покинули Крым, напра­вляясь к берегам Турции...

Событие это, завершившее, как сказано, период эксперимен­тальной контр-революции на русской территории, естественно, повлекло за собою цепь последующих более или менее значи­тельных катастроф уже в области идеологических пертурбаций в миросозерцании широких масс эмиграции и отдельных эми­грантских вождей, а также — острых коллизий между индиви-

дуальными чувствами политического и общегражданского по­рядка, коллизий весьма болезненных, захвативших целые слои эмиграции и всколыхнувших застоявшееся и подернувшееся тиной болото эмигрантских умов.

Мало того, что эти тысячи русских людей, увлеченные сти­хийным потоком бегства в эмиграцию, часто независимо от своих индивидуальных желаний,—отойдя немного и успокоившись,— ввели свое взбудораженное сознание в нормальное русло,— мало этого, физическая катастрофа последней белой армии вызвала немедленные отзвуки в целом мире, явилась причиной поворота политик различных стран по отношению России и очень скоро стало наблюдаться реальное действие неожиданно наро­дившихся новых внешних сил, не только не способствовавших' умиротворению эмигрантских умов и направлению их на путь единения, но, напротив, склонявших их в область переоценки ценностей и пересмотра намеченных целей.

Последующие события внутри самой эмиграции, ее рас­слоение, ее идейный разброд, пробуждение в ней до сего дня не наблюдавшейся центробежной силы, увлекающей ее теперь прочь от старых, сокрушившихся идейных центров в поиски новых, более широких политических перспектив и горизонтов, наконец, разнородность тех самостоятельных идейных позиций, которые были ею заняты в судный день Генуи,—все это про­явления очнувшейся идейной самостоятельности, умственного раскрепощения и политической сознательности,—имели свои корни в почве именно этой переоценки ценностей, проверки намеченных целей и пересмотра принятых когда-то программ, т.-е. в толще духовных наслоений, образовавшихся на смычке двух эпох белого движения—эпохи вооруженной борьбы и эпохи, последовавшей за окончательной ликвидацией последней.

Касаясь вопроса об идейном разброде, столь ярко обна­ружившемся в эмиграции в последний период и приведшем ее к тому распутью, на котором мы застаем ее сегодня, нельзя не заметить, что и в первом периоде, т.-е. в эпоху существо­вания активных белых армий, белое движение в своем внутреннем строении носило несомненные признаки идейного расслоения.

Политическая нетерпимость,наблюдаемая в эмиграции в наши дни, наблюдалась до известной степени и в первом периоде актив­ной борьбы, например, хотя бы в факте свержения—несомненно монархически настроенным—адмиралом Колчаком эс-эровской Директории, хотя и Колчак и Директория имели общую анти­большевистскую платформу. Но на-ряду с этим одним из немного­численных примеров и в противовес ему можно указать на Южное правительство, в котором уживались мирно бок-о-бок люди самых

00(Э($$$$!Э<Э(Э<ЭЭ09Э<$$
Э|$<Э<Э<$<Э<Э^|Э($<Э|Э$|9<Э($<9(Э<$|Э<$Э

различных политических толков, и на пеструю толщу Добро­вольческой армии, где погромщики и явные реставраторы— офицеры гвардии, помещики, завоевывавшие Россию лишь до параллели своего имения—сражались рядом с офицерами демократических убеждений.

Наконец, достаточным в смысле яркости примером поли­тической терпимости первого периода белого движения может служить пример правительства Сев.-Зап. области, где эс-эры как правительственный контролер В. J1. Горн и министр земле­делия П. А. Богданов, сотрудничали с военн. мин. и Главно­командующим Юденичем и ген. Суворовым, не скрывавшими своих реставрационных убеждений.

Весьма характерным следует признать то обстоятельство, что до последнего крушения белой армии в Крыму белое движение оставалось внешне единообразным.

Весьма характерно, что после этого крушения, лишь тогда, когда часть печати прямо и честно заговорила о развале, зло­употреблениях и реакционной тупости белых тылов и штабов, когда, под влиянием, с одной стороны, этих разоблачений, с другой же—естественного разочарования в военной силе, часть белого лагеря в этом вопросе откололась, образовав группу, провозгласившую так называемую «новую тактику»,—в про­тивовес ей, уже явно и откровенно определились группы черного цвета—монархисты-реставраторы.

И до этого дня—ясно—в недрах белого лагеря жили под белым флагом черные силы и уживались, потому что по природе своей белое движение активного периода и армия, его возглавлявшая, были, до известной степени, реак­ционны.

О реакционности этой можно судить, если не по лозунгам, провозглашенным этими армиями—трафаретным лозунгам, заимствованным из настольных демократических словарей старых изданий,—то по той системе, которая установлена была в армии, по тому смутному представлению о том, за ч т о она, эта армия, борется, какой будет создана ее кровью завое­ванная Россия, и, наконец, по тому подбору лиц и групп, коим вверено было руководить этой армией в политическом и военном отношениях.

В самом деле, говоря чрезвычайно много о том, против чего борются белые силы, руководители последних дипломати­чески умалчивали о том, за что происходит эта борьба и какой государственный строй явится ее результатом в случае успеха.

Были, правда, расплывчатые лозунги демократического от­тенка, но наличие этих чисто внешних ширм и отсутствие ясной

и определенной политической физиономии движения, неясность политического идеала, который оно себе ставит целью, созда­вали только благоприятную среду для добросовестного сожитель­ства белых с черными.

Черные смотрели на эти лозунги и на небольшую долю ^демократизма», которую volens nolens пришлось допустить в белые военные организации, как на неизбежную уступку современности, уступку, которая будет немедленно взята обратно,, как только дело достигнет успешного завершения.

Чисто же белые группы, без оттенка черноты, те, которые потом примкнули к так называемой «новой тактике», не без доверчивости и наивности верили провозглашенным лозунгам, считая их основными заповедями будущего строя России, и смо­трели до поры до времени сквозь пальцы на явно реакционный характер соседних с ними групп.

И тех и других объединяла идея «восстановления» России, которую каждый понимал по-своему.

Черных и белых спаивал тогда лжепатриотический цемент, одурманивала жажда возмездия, которое казалось таким «близким и возможным...»

А так как на основании архаического тезиса—«армия должна быть вне политики» и «аполитичность армии—залог успеха ее военных действий»,—тезиса, испытанного в своей спасительной силе и принесенного в «демократическую армию»- из царской армии вождями последней, то и белая армия удер­живалась искусственно, насколько это было возможно, в пло­скости, выгодной для ее вождей, аполитичности.

Вышеприведенное обстоятельство также не мало способ­ствовало мирному сожительству черных с белыми под знаменами царско-демократических генералов.

Была ли подобная коалиция безмолвным соглашением терпеть друг друга до поры до времени, возведенный в белом лагере тех дней в степень неписанного закона, или же дух благоразумной политической терпимости мог существовать лишь в атмосфере активной и деятельной борьбы и безусловно исчез, как только эта активность прекратилась и наступил час унылого белого похмелья, но только выявление партий в эмиграции,, раскол этих партий на самостоятельные группы и раздробление групп, в свою очередь, на толки, пошло полным ходом именно тогда, когда все рухнуло, покатилось в пропасть, могучие легионы превратились в человеческую пыль и когда для каждого здравомыслящего человека стало ясным, что белая армия до­играла роль до конца и что занавес над этим актом трагедии опущен навсегда.

Нужно было грянуть грому поражения, нужно было разра­зиться величайшей военной катастрофе для того, чтобы упавшие ширмы лицемерия обнаружили убогую и лживую сущность белой политики «активного периода» и чтобы черная группа, сбросив белые маски и красные банты, пошла самостоятельным путем прочь от настоящих белых.

Только тогда определились с полной ясностью два основных политических течения: «республиканского» и «монархического» толка, и только тогда вся эта масса одурманенных людей, твер­дивших слепо и глухо об «Учредительном собрании», которое-де «решит, какой быть России», только тогда эта масса резко и бесповоротно раскололась на два лагеря.

Один, оставаясь белым, т.-е. антибольшевистским, проложил свой курс на буржуазную республику, второй же откровенно и раболепно повалился в ноги призраку поверженной династии, зашумел о претенденте и вообще углубился в область явного недоумства.

Вслед же за вожаками- широкие слои эмиграции не замед­лили расколоться на два основных лагеря, а затем каждый из них,—в свою очередь, на множество новых и самостоятельных групп и толков.

Расслоившаяся на партии, группы и толки политикан­ствующая эмиграция не замедлила выбросить знамя идейной борьбы, при чем острие этой борьбы на этот раз—вольно и не­вольно—оказалось направленным не столько в сторону, враждеб­ного для всех их равно, красного лагеря, сколько в сторону своих ближайших и более отдаленных соседей.

Исключительно оптимистический взгляд на вещи может даже пытаться найти оправдание такому разброду мысли, усматривая в нем проявление со стороны русской эмиграции высокой степени индивидуальной политической зрелости и исклю­чительной ширины диапазона и разнообразия программных точек зрения, приведших к той богатой идейной диферен- циацки, которая наблюдается е настоящее время. Но даже, если признать эти доводы и согласиться с подобным оптимизмом, следует указать на неблагоразумность проявления на деле этих предположительных высоких интеллектуальных качеств русской эмиграции, ибо, группируясь на платформе, в общем для всех партий и групп единой,—а именно на платформе непри­миримости с сов. властью и стремления к ее свержению «во что бы то ни стало», — ей, эмиграции, для пользы ее дела, следовало бы повременить с проявлением своих сепара­тистских тенденций до момента, когда усилиями единого фронта будет осуществлена первая и основная часть общего

/

плана, т.-е. будет свергнута ненавистная для них советская власть. .

Помимо того, удивительно и непостижимо то обстоятельство, что, если эти партии и вожди, располагающие, надо думать, достаточным запасом опыта и знаний в области политической борьбы, если они не смогли найти в себе волю и здравый смысл отложить междуусобицу до достижения первой и основной цели—свержения советской власти,—как могли они, эти партии и вожди, вступая в новую самостоятельную борьбу, обставить последнюю так явно и беззастенчиво, что каждому наблюдателю ясно, насколько удары, наносимые ими друг другу, сильнее и убийственнее ударов, наносимых ими порознь их общему врагу— советской власти? . .

В то же время, все эти вновь народившиеся группы и толки, все эти осколочки когда-то единого белого целого, претендующие на бытие в качестве самостоятельных политических организмов, все эти кучки честолюбивых политиканов, предполагая, вероятно, вести дальше борьбу с большевиками собственными средствами, без участия и содействия ненавистных белых же соседей, стали проявлять и проявляют максимум организационной деятельности.

Помимо нарождения целого ряда новых органов эмигрантской печати, обслуживающих самостоятельные группировки, следует указать на созыв целого ряда съездов, соборов, совещаний и конференций. В течение двух последних лет мы наблюдаем множество проявлений подобной активности, правда, в огромном большинстве, не только безрезультатных, но даже вредных для белого дела.

В самом деле, нигде так блестяще не демонстрировалась отсталость и обскурантизм влиятельных кругов эмиграции, как на пресловутом Национальном Съезде в Париже летом 21 года; никогда так ярко не выявлялось непонимание крупными рус­скими промышленными кругами эмиграции задач настоящего момента, запросов и особенностей современного политико- экономического положения России, как на Торгово-Промышлен­ном съезде, вынесшем... 17 резолюций. Никогда так бесплодно и обильно не тратилось слов, как на съездах б. членов Учреди­тельного Собрания, кадетов и т. д.; и, наконец, никогда русская эмиграция правого крыла не роняла так позорно и глупо своего монархического знамени в грязь истории, как она это сделала на съезде в Рейхенгалле, на соборе в Карловцах и на Русском Совете в Константинополе!                                                                 ,

Но все это совершилось, ибо все это было естественным следствием резкого партийного расслоения и раздробления вызванных крушением идей интервенции, повлекшим за собою

стремление «семи нянек няньчить одно дитя», каждая по соб­ственному рецепту—новый приступ экспериментальной лихо­радки, правда, на этот раз более безвредный, чем предыдущие, как протекающий вне территории России.

Как и во всяком социальном движении, в данном случае тоже проектировали и указывали пути к осуществлению, пред­принимали новые шаги и изменяли направления курсов вожаки, массы же, дробясь и волнуясь, шли покорно за тем или другим из них, стремясь уверить в то же время самих себя в том, что это не вожаки единичные ведут их за собою, как стадо, а они сами—дальновидные, сильные и разбирающиеся в обста­новке—идут самостоятельно по путям и к целям, самостоятельно выбранным ими.

Так же было и в эпоху активного белого движения, когда министры предписывали, генералы приказывали, высшие чины предпринимали, а массы, покорные и близорукие, подчинялись и поступали по указке, воображая, что это они самостоятельно творят свое идейное белое дело. Однако, после упомянутого перелома, приходится отметить в этой области явление совер­шенно новое, а именно—стремление этих,—еще так недавно без­гласных и покорных масс,—проявить подлинную самостоятель­ность, отбросить на этот раз вековую привычку итти туда, куда ведут немногие вожди, и образовать какое-то нейтральное поле— эмигрантский слой, не примкнувший, временно, ни к одному из возвещенных новых течений, выжидающий, выбирающий новые, действительно собственные пути.

К проповедникам новых тактик пристали сравнительно малочисленные группы, образовав твердые островки посреди бушующего моря широкой эмиграции, слабо разбирающейся в разновидностях тактик и казуистике программ и выведенной из состояния покоя и равновесия внезапным крушением завет­ной и многократно обещанной вождями мечты о скором и верном вступлении очередного белого генерала в Москву и возврата всех и каждого к старому, любезному и горько всеми оплакивае­мому состоянию.

Причины этого явления, носящие в себе—какии парадоксален подобный вывод—явные признаки революционной природы, влиятельная и руководящая эмиграция должна искать в истории своей собственной деятельности, своего собственного руково­дительства, ничего в результате не давшего эмиграции, кроме разочарования и недоумения, приведших ее в тот идейный тупик, где мы ее находим сегодня. Мы настаиваем на революционной природе этого явления, потому что ряд элементов революцион­ности в нем налицо: явное, гласное и нескрываемое разочарова-

эзэззззззззззззззззззззззззэзэззззззэз

ние в вождях, отказ поддерживать долее этих вождей и, наконец, развитие центробежной * силы, увлекающей массы прочь от прежних идейных центров в поиски новых!

Симптомы этого, — опасного для руководящих эмиграцией кругов,—явления замечены уже ею и учтены. Бороться с его развитием призвана все умножающаяся белая пресса различ­ных толков, но если она и задерживает нарастание внутреннего брожения,то справиться с ним совсем она,конечно,не в состоянии.

И все это не замедлило внести сумбур в белый стан.

Сторонники продолжения гражданского кровопролития, прежде боровшиеся бок-о-бок с Милюковым, бежали теперь от него неудержимо, поскольку он заявил о необходимости ликви­дации Врангеля и о вредности вооруженной борьбы; от Бурцева отшатнулись те, которые верили в подлинность его революцион­ного демократизма, когда Бурцев повалился в ноги Врангелю и сделал из своего органа—«Общего Дела»—официоз вранге­левской армии.

От монархистов ушли и уходят многие после позора Русского Совета, Рейхенгалля, Карловцев и, наконец, после убийства Набокова. От Краснова отшатнулись даже его соратники, когда маститый генерал, дорвавшись до собственной газеты («Грядущая Россия»), начал писать о крестовом походе казаков на Дон, где якобы для них заготовлено американцами (?) хозяй­ство, и о способе покорения Сов. России при помощи... француз­ских булок.

Казаки всем кругом отошли от Врангеля, но посмеялись и над курьезным Красновым; меньшевики вещали что-то из Берлина, но никто их не слушал и никто ими не интересовался, что же касается эс-эров, рекламирующих на-ново Керенского, то даже гром московского процесса не способствовал привлече­нию на их сторону новых и массовых симпатий в широких кругах эмиграции.

Словом, перелом тактик, передвижение точек зрения, пере­рождение идеологий, вызванные внезапным провалом почвы под верным, казалось бы, в своей простоте и мощи, катапуль- том международной или отечественной интервенции, породили ряд новых сил, перебаломутивших эмигрантское море.

Именно в таком взбаломученном состоянии мы наблюдаем сейчас двухмиллионную русскую эмиграцию в Европе.

Идеи скомпрометированы, принципы осмеяны, вожди раз­венчаны, надежды рухнули, единство потеряно, почва под ногами провалилась...

А между тем, впереди роковое распутье и надо куда-то итти, надо что-то делать, строить какие-то новые идейные здания

ЭЭЭЭЭЭЭЭЭЭЭЭЭЭЭЭЭЭЭЭЭЭЭЭЭЭЭЭЭЭЭЭЭЭЭЭЭФ

взамен рухнувших, продолжать начатую пять лет назад борьбу или отказаться от нее...

И эту роковую дилемму, поставленную перед эмиграцией историей, ей надлежит разрешить в ближайшее время и притом в окончательной и решительной форме.

3.

Русская эмиграция и Европа.

t

Между русской эмиграцией и Европой,—с первого же дня, как нога первого русского беженца вступила на территорию последней,—установилась самая тесная связь и самая очевидная зависимость.

По мере того, как назревала, осуществлялась и разверты­валась активная борьба эмиграции с сов. властью, эта связь и эта зависимость все увеличивались, умножались новыми свя­зующими нитями и эти последние, в свою очередь, новыми волокнами.

С течением времени выяснилось,что речь идет уже не о какой- либо моральной или гуманитарной связи, а о чисто и явно дело­вой зависимости белого лагеря от Европы, конечной цели борьбы белых с красными, от тех материальных средств, которые нахо­дились в руках этой Европы и без которых успех белых в этой борьбе был немыслим.

Связь эта и тесная зависимость между русской эмиграцией и антисоветской Европой продолжали существовать и действо­вать не только тогда, когда англичане и французы вооружали, кормили и инструктировали белые армии, но и тогда, когда, после крушения последней из них, они продолжали некоторое время кормить и одевать многие тысячи русских беженцев, и, наконец, даже теперь, когда эти беженцы—эмигранты, осев на территории той или другой страны, пребывают в тесном соприкосновении с существующим государственным порядком, местными властями и населением. Словом, тесная зависимость от Европы, как широких эмигрантских масс, сливающихся ныне с местным населением, подчиняющихся местным законам и питаю­щихся соками данной страны,—так и руководящих эмигрантских кругов, не оставивших еще своих завоевательных планов и стре­мящихся играть политическую роль, но не могущих достичь этого вне сочувствия и реальной поддержки Европы,—эта связь и эта зависимость очевидны.

Ясно, что от степени сочувствия этой Европы целям, наме­чаемым белыми кругами, и путям, которыми предполагается

к этим целям итти, иначе говоря, от соответствия этих целей и путей личным, политическим или экономическим интересам и выгодам данной европейской страны, зависит поддержка и всяческая помощь белому движению, а, следовательно, и конеч­ный успех намеченного предприятия.

Крушение последней белой армии, хотя, несомненно, задолго еще предвиденное поддерживающей ее Антантой, не могло не отразиться на взаимоотношениях между русскими антибольше­виками и этой Антантой, точно так же, как не мог не отразиться впоследствии,—в неблагоприятную, конечно, сторону,—тот идей­ный разброд, который начался в эмиграции вскоре после крым­ского крушения.

Крах военных предприятий ударил Антанту главным обра­зом по карману, заставил ее еще раз убедиться наглядно в спра­ведливости того, что она втайне уже давно подозревала, т.-е. в бесполезной затраченности уже выброшенных субсидий белым армиям и бесполезности новых.

Достаточно вспомнить сделанное в то время Ллойд-Джорд­жем заявление, что «он никогда не верил в победу Колчака и Деникина» и что «большевизм, вообще, нельзя уничтожить силой меча».

Внутренний же разброд в белом лагере определил в глазах Антанты достаточно ясно, что белая сила не только утратила свое оружие и плацдарм и потерпела военную катастрофу,—что могло быть объяснено несчастной случайностью,—но,—что зна­чительно хуже,—пережила крах единства духа, утратила идей­ную дисциплину, без которой всякие новые попытки должны были неизбежно оказаться безуспешными.

Продолжающий беспрерывно прогрессировать процесс эми­грантского разброда и междуусобицы лишь подтверждал пред­положение о безвозвратности потери эмиграцией единства духа.

Следует ни одной минуты не забывать, что, поддерживая белое дело, союзники руководились прежде всего и главным образом интересами личной наживы, хотя и маскировали подлинные мотивы своей помощи напыщенно благородными заявлениями относительно «своего долга перед элементами русского народа, составляющими белую армию и в свое время оказывавшими им, союзникам, существенную помощь в борьбе с Германией»; но на самом деле помогали они белым ровно до тех пор, пока была надежда, что эти белые достигнут победы, как силой оружия, так и единством своего духа, и возьмут власть в России в свои руки, после чего благородные союзники получат за свою помощь щедрую компенсацию.

В. Белов.—Белое похмелье.

— 17

2

<ЭЭЭЭ'ЭЭ^|Э^|ЭЭ^[Э^|Э<ЭЭЭ^|ЭЭ ЭЭЭЭЭЭЭЭЭЭЭЭЭЭЭЭЭ'ЭЗЭЭ

Насколько искренни были заверения в чувстве признатель­ности союзников за помощь, оказанную им русскими в войне и вообще в гуманитарно-благородной подкладке их помощи, можно судить, например, по заявлению одного французской) партизана, сделанному недавно в французской печати. Этот господин не нашел нужным даже соблюсти элементарную деликат­ность, раз дело шло о русских; он выразился вполне искренно, что: «судьба одного крестьянина из разоренных войною областей должна интересовать нас (французов) много больше, чем судьба тысячи русских голодающих...»

Относительно же предполагавшегося характера будущей российской белой власти и степени ее приемлемости для союз­ников, у этих последних не могло существовать опасений по той причине, что сами руководящие круги белой эмиграции неодно­кратно и весьма предупредительно давали им заверение в своей «благонадежности».

Приводим, как образец, выписку из официальной теле­граммы, посланной 2-го января 19 года ген. Деникиным Россий­скому посланнику в Афинах для передачи союзникам:

Мы согласились с адмиралом Колчаком о чрезвы­чайном значении сочетания действий армий Востока и Юга в их усилиях достижения общей цели. Вдохно­вляясь теми же побуждениями, которыми воодушевлены все государственно мыслящие элементы в России, я считаю нужным заявить: мы боремся за самое бытие России, мы не преследуем никаких реакционных целей, не поддерживаем интересов какой-либо одной политической партии и не покровительствуем никакому отдельному сословию. Мы не предрешаем ни будущего государственного устройства, ни тех путей и способов, коими русский народ объявит свою волю для утверждения великих демократических принципов истинной свободы, равен­ства и братства. Мы приложим усилия к образованию военных сил, необходимых для борьбы с анархистскими и большевистскими элементами, и утверждению этим путем правильной и спокойной жизни в стране. Испол­нение этой задачи предоставит нашей возрожденной Родине, единой и неделимой России, возможность занять свое место среди других народов и укрепить те тесные узы, кои связывают нас с союзными державами.

Генерал Деникин.

Главнокомандующий В. С. на юге России.

Приведенная телеграмма—одна из первых, трактующих для сведения союзников о том, «что будет»,—включает в себя почти

все элементы «политической благонадежности», могущие вполне успокоить союзников. Тут и заверение в отсутствии «реакцион­ных целей», и полная «беспартийность», и отрицание сословных привилегий. Тут даже спасительное и прозрачно успокоитель­ное сюсюкание о «не предрешении не только «будущего строя России», но даже «тех путей и способов, коими русский народ объявит свою волю...» Иначе говоря,—дипломатическое умалчи­вание пока, а потом, — «как изволите приказать, г.г. союз­ники!?.»

И только проскочившее случайно словечко «неделимая» Россия напрягает внимание, призывает к осторожности и вну­шает сомнение в искренности предыдущих сладких речей.

В белой печати приобрела широкое применение во всех затруднительных случаях ссылка на «не предрекаемость буду­щего строя России» и на свободное (в будущем) волеизъявление русского народа.

Врангелевский официоз «Общее Дело» в № 386 от 7 авг. 1921 г. в скандальной статье о Врангеле заявляет прямо:

По своим личным убеждениям ген. Врангель кон­ституционный монархист, но он никогда и ни при каких обстоятельствах не будет навязывать своих убеждений другим, а тем более не пойдет за-одно с какой-либо группой, вздумавшей бы провозгласить здесь, на чуж­бине, тот или иной государственный строй, или попытавшейся бы, по возвращению на родину, навя­зать этот строй России вопреки воле народа силою штыка.*

Наконец, сам Врангель в нашумевшей беседе с гр. Масаи- новым (сотр. «Поел. Нов.», Париж) говорит о перспективах н о своей роли:

Если иго большевиков будет свергнуто внутри России без помощи внешнего вмешательства, и я и моя армия окажутся нужными там, я, естественно, передам свою власть новому законному правительству. Если же процесс восстановления будет более долгим и мне опять придется играть активную роль,—я передам свои права Национальному Собранию.

Кажется, совершенно ясно: забудем свою партий­ную рознь, пойдем вместе к спасению страны.

Все это с внешней стороны кажется прекрасным, но, к сожа­лению, «демократизм» и «внепартийность» белого вождя, вообще находящиеся под подозрением, подлежат еще большему сомнению, если сопоставить слова генерала с его же делами.

Из области последних:

«Последние Новости» (Париж) рассказывают о Церковном Съезде, созванном в Константинополе летом 21 года:

Открытие съезда являло собою внушительный смотр врангелевским и монархическим силам Константино­поля. Зал был полон посольских служащих, гвардей­ских офицеров и дам этого же круга.

Из речи епископа Вениамина можно было понять только одно, а именно, что Россия должна вернуться к до-петровским временам, когда у нее был «лик», а не бессмысленное европейское«лицо»,превратившееся в мар­товские дни в «личину», а позднее—в «рыло».

Закончив свою речь, епископ приветствует сидящего за столом президиума «первого русского человека», ген. Врангеля. Публика встает с мест.

«Первый русский человек» отвечает речью, в кото­рой призывает всех объединиться вокруг церкви.

А рядом с «первым человеком» оказались «человеки» с весьма определенными физиономиями.

Характерно присутствие на съезде в качестве пред­ставителя от беженцев небезызвестного черносотенца— прис. повер. Измайлова, бывш. редактора погромных листков «На Москву» и «Царь Колокол».

Далее:

В нашумевшем письме сперва 6, а затем 34-х врангелевских офицеров, напечатанном в «Последних Новостях»,—этом челове­ческом документе, вызвавшем в белом стане немалый переполох,— авторы повествуют о «крымских порядках», под скипетром «беспартийного» и «демократического» генерала.

Офицеры и солдаты без сапог и в рубище замерзали на фронте, а находящиеся в резерве вместо отдыха, в стужу, ночевали под открытым небом, тогда как штабы мирно почивали в особняках. Измученные войска все больше и больше вычеркивали из своих списков дезертиров. Пошли полевые суды и—усердием Кутеповых, Драценко и других—расстрелы.

Что же касается нас, офицеров, то мы, видя свисто­пляску наших генералов, видя, что они живут только врангелевскими чинами и для этого создают заведомо для нас гибельные бои, хотя бы это и стоило тысячи жертв, мы потеряли не только веру в них, но и всякое уважение. Вот, например, случай с ген. Драценко,

товарищем Шатилова. По ходатайству этого штабного генерала, Врангель назначает Драценко начальником штаба дессантного корпуса на Таманский полуостров к командиру корпуса ген. Улагаю. Несмотря на то, что Врангелю отлично было известно, что представляет собою Драценко, назначение последнего все же состоя­лось. Благодаря Драценко, дессант не удается, гибнет почти весь корпус, лучшие силы (Константиновское юнкерское училище). Улагая отстраняют, а на его место назначают... Драценко. Мы, подписавшиеся, были очевидцами всего этого, видели слезы многих офицеров при этой неудаче, слышали проклятья виновнику— Драценко. А Врангель произвел его в ген .-лейтенанты и назначил командующим второй армией для операции через Днепр у Каховки. Драценко было, очевидно, мало всего этого, и он в заключение совершил позорней­ший поступок на наших глазах, а именно: приехавшего к нему с донесением ординарца Таганрогского полка м. ун.-оф. Вас. Поколодного он велел на месте расстре­лять, что и было исполнено, за то, что тот, по ошибке, назвал его не «ваше превосходительство», а «господин генерал»! И не взирая на все это, генерал Драценко эвакуировался из Крыма с комфортом в прекрасной каюте и доставлен через Константинополь в Сербию. А на-ряду с этим, ген. Ирманов, гордость военной исто­рии, скромно прижавшись в углу палубы под буркой со своей семьей, под открытым небом ежился от 12 гра­дусного мороза бок-о-бок с нами, страждущим офицер­ством, и в данное время таскает ведра с водой в Новом Саду.

Что же делал, зная все это, этот «чистый и благород­ный» ген. Врангель? Где он был в это время? Какой же это главнокомандующий, который не только не видит, что делается у него на глазах, но даже поощряет пре­ступников?

Он утверждал смертные приговоры офицерам за неотдание чести таким палачам, как Кутепов и Драценко, но не находил времени видеть и слышать то, что давно разъедало корни армии и т. д.

Документ этот достаточно красноречив сам по себе, чтобы добавлять к нему что-нибудь...

Тот же Врангель, роняя себя окончательно и отдавая дань обычной мелкой эмигрантской замашке опорачивать все, в чем самому не довелось принимать участие, тот же Врангель отпускает

по адресу Деникина, Колчака и пр. своих предшественников ряд весьма резких критических выпадов.

Что я имел, начиная борьбу? У большевиков—все растущую, крепнущую от побед армию... У меня— наследие Деникина: разрозненные банды, занимавшиеся грабежом и проклинаемые населением.

Чем занимались все эти армии и Колчака, и Дени­кина, и Юденича? Грабежом, насилием, захватом... И народ русский проклинал все проходившие войска. С одной стороны, на него шли красные—организованные разбойники; с другой—плохо организованные белые разбойники—так уж лучше бы их не было вовсе.

(«Последние Новости».)

Приведенные штрихи общей картины способны только под­твердить высказанное предположение, что в стремлении пред­стать перед господами союзниками в наиболее привлекательном виде, могущем порадовать их хозяйский взгляд, генералы не гнушались явным притворством и опорачиванием друг друга с целью выдвигания себя на первый план.

Представители менее воинственных белых группировок тоже неоднократно выступали с декларациями относительно своих целей и планов.

Не говоря уже о 33 господах б. членах Учредительного Собрания, высказавших в Париже на съезде в 21 году весьма много приятных для Европы слов и обещаний, глава умеренных, так сказать, антибольшевиков, П. Н. Милюкое, неоднократно давал и печатно и устно как Старому, так и Новому Свету, дока­зательства своей «политической благонадежности».

В Вашингтоне в ноябре 21 года он заявил торжественно, что «хотя в свое время он и разделял идею восстановления в Рос­сии конституционной монархии, в настоящее время он считает вопрос о восстановлении какой бы то ни было монархии в России абсолютно неосуществимым».

Далее, в программной статье в «Голосе России» в № 728, Милюков заявляет с еще большей определенностью, что:

Борьбу с реставрационными покушениями мы счи­таем одной из очередных задач русской демократии. Союзу наших реставраторов с европейской реакцией мы должны противопоставить свой собственный союз— русский.

Вот почему мы будем проповедывать самое тесное объединение всех искренних демократических сил Рос­

сии—буржуазных и социалистических—для борьбы со всякими попытками извратить или умалить политическое или социальное содержание мартовской революции.

В таком же роде высказывались неоднократно и другие вожди—помельче,—силясь таким способом создать в необхо­димых им иностранцах уверенность в приемлемости для послед­них идеологических устремлений поддерживаемого ими белого движения.

Отвергнув раз навсегда, самым фактом своего эмигрирования и дальнейшей своей политикой, возможность своего, какого бы то ни было, сотрудничества с сов. властью с одной стороны, они, вожди, с другой—подтверждали неоднократно—искренне или неискренне—и свое отречение от идеи реставрации, зная наперед, что вступление на путь, способный привести обратно к восстановлению прежней Великой России с ее империалистиче­ской политикой на Востоке, тоже не в интересах господ союзников.

Словом, эта политика—«чего изволите?»—искусно прово­дилась всеми, тогда еще объединенными в одно целое, белыми группами, за исключением нескольких краьне правых, по недо- умству ли или по бестактности заголосивших вдруг и не кстати что-то о «державном хозяине .земли русской».

Одновременно с этим, все без исключения белые группы твердили беспрерывно о близости крушения советской власти, пользуясь этим наивным приемом, вероятно, в целях подогревания симпатий иностранцев, развязывавших свои кошельки в надежде на близкие барыши.

Эти обещания «завтрашнего крушения» своей необоснован­ностью и частой повторяемостью могут быть отнесены в разряд курьезов. В этом направлении особенно старательно действовала и продолжает по сей день действовать эмигрантская печать. Несколько наиболее характерных примеров ее «авторитетных заверений» считаем не лишним привести ниже:

«По имеющимся у меня агентурным сведениям комму­нисты изживают себя, и падение их близко...» (Беседа с Врангелем. «Поел. Нов.», лето, 21 год.)

«Как представители русских демократических пар­тий, объединившихся в частном совещании б. членов Учредительного Собрания, мы считаем долгом заявить: большевики, находящиеся накануне падения, и т. д. (Милюков и Авксентьев в Вашингтоне в ноябре 21 г.)

«Крушение большевизма, как власти, приближается неотвратимо и ускоренно». (Петр Струве. «Русская Мысль», 1—2 кн. 21 г.)

«Что бы ни происходило в области международной политики, какие бы договоры большевики ни заклю­чали,—положение остается незыблемым: советская власть должна (?) будет пасть». («Общее Дело», октябрь 21г.)

«Я бы определил положение вещей в совдепии, как неустойчивое равновесие, которое во всякую минуту может нарушиться не в пользу большевистской власти и привести к падению ее. Трудно, конечно, предска­зывать срок(!), но общая тенденция развития событий— вполне ясна. (Заявление Г. А. Алексинского эстонским журналистам в октябре 21 года.)

«До сих пор они (большевики) шли все в гору и в гору. Но в настоящее время их счастливая звезда, пови- димому, закатывается. Можно надеяться, что скоро они будут там, где должны быть». (Статья Бурцева «Конец борьбы», напечатанная в «Общ. Деле»... за две недели до октябрьского переворота—14-го октября 17 года.)

Использование, между прочим, белыми кругами столь курьезных приемов убеждения Антанты указывает с полной ясностью, что все без исключения меры для сохранения и укре­пления связи между белым лагерем и этой Антантой, а, следо­вательно, и необходимой для белых зависимости, принимались как вождями белых армий, так и вождями гражданской эми­грации.

Союзников убеждали, им сулили быстрый успех, обещали быть послушными и создать в будущем приятную для всех рус­скую власть, их обхаживали, как выгодную невесту, и хотя ничего из всех этих лукавств и ухищрений не вышло, хотя и поведение «освободителей» России было далеко не такое, какое они обещали, эти достаточно наивные приемы до поры до времени действовали, и все шло именно так, как того хотелось руководителям русской эмиграции.

Не может быть, однако, сомнения в том, что «хорошее пове­дение» и «посулы» вождей эмиграции если и играли некоторую роль в деле поддержки Антантой белого движения, то роль эта,

тэзвээззээээоээээээээвэээээээээээээээээ

конечно, не была решающей: поддержка эта, оказываемая вследствие причин, более глубоких и сложных, длилась ровно до тех пор, пока это,—как было уже сказано,—представлялось для Антанты выгодным.

Процесс партийного расслоения и затем дальнейшего более мелкого дробления единого целого русской эмиграции, опреде­лившийся вскоре после крымской катастрофы,—а также про­цесс выявления из хаоса переплетающихся идеологических разновидностей и расплывчатых очертаний антибольшевист­ских программ, строго определенных политических курсов и норм, в связи с резким изменением обстановки в области русского вопроса, вызванным крушением Врангеля,—нарушил установившееся в течение годов равновесие связей и зави­симостей, существовавших между русской эмиграцией и Антантой.

Оставляя в стороне вопрос о массовых симпатиях, которые могли питать или не питать те или иные нации к представителям русского народа на чужбине и продолжая рассуждения лишь в области конкретных факторов,—какими в данном случае являются интересы экономические, политические и прочие той или другой страны,—следует сказать, что если до крушения Врангеля зависимость эмиграции от Европы была, если можно так выразиться, зависимостью дружественных услуг, если тогда помощь принималась в надежде возмещения современем таковой, гостеприимством пользовались, предполагая когда-нибудь смочь отплатить тем же, и неизбежные обиды и уколы принимались без заподазривания в них издевательства и желания унизить и оскор­бить, то теперь, после этого крушения, упомянутая зависимость превратилась в тяготу и унижение, ибо помощь стала похожей на милостыню, дружеское гостеприимство—на приживальчество, а невольные уколы и обиды уже нельзя было рассматривать иначе, как желание оскорбить, унизить, а главное—избавиться, как можно скорее, от назойливых и обременяющих нахлебников и постояльцев, не указывающих к тому же добровольно срока своего отъезда.

С того дня, когда политика Европы в русском вопросе, покинув русло насильственного военного завоевания и порабо­щения, вошла в новое—осторожного и по возможности миролю­бивого выторговывания барышей и деликатного устремления к незаметному и окончательному порабощению и экономическому закабалению России,—с этого дня остатки белой армии, сотни тысяч неустроенных беженцев, десятки тысяч устроившихся более или менее эмигрантов, пребывающих на чужих территориях, а также выполнение в отношении их принятых на себя обяза-

SSSSiSiSSSSSSSSSiSiSSSSSSSiSSSSS эээээээээээ

тельств финансового, продовольственного и филантропического характера, все это вместе взятое превратилось для иностранцев в бесполезную и даже иногда вредную обузу при новом курсе политики в русском вопросе.

Бесполезную—ибо от нее в будущем уже никаких выгод ждать не приходилось, вредную же—в том смысле, что необхо­димость содержать ее—эмиграцию—на своей территории и ока­зывать ей обещанную однажды филантропическую поддержку могла создать нежелательный отрицательный фактор в налажи­вающейся обстановке мирных сношений с советской властью. Упомянутая только что вредность пребывания русской эмиграции в странах Антанты определилась с исключительной выпуклостью в последующий период, когда эта эмиграция, пользуясь госте­приимством Европы, затеяла беспрерывную и все разрастаю­щуюся междуусобицу и довела сЕое политиканство до револьвер­ных выстрелов.

Изменение отношений, как правительственных властен стран Согласия, так и населения последних к массам русской эмигра­ции, застрявшим безнадежно в Европе, определилось в двух направлениях: в области экономической—в ограничении зара­ботных возможностей, в ограничении правового положения эмиграции, в увеличении налоговых обложений эмигрантов, в стеснении права жительства и свободы передвижения из страны в страну (визы).

Второе—в области политической благонадежности. Что касается последнего, то усиленная фильтрация властями эми­грации, для отделения и удаления за пределы «неблагонадежных», вызвана, с одной стороны, самой эмиграцией, проявившей, как сказано, внутреннее брожение и раздор, клевещущей друг на друга и стремящейся, ни перед чем не останавливаясь, наделать друг другу как можно больше гадостей; с другой же стороны, увеличивающейся с каждым днем тревогой по поводу коммуни­стической пропаганды, тревогой, основанной более всего на наблюдаемых явных симпатиях европейских рабочих масс к соЕетовластию, и с третьей стороны—дипломатической необхо­димостью не допускать на своей территории деятельности лиц и групп, способных своей контр-реЕолюционной работой повре­дить гармонии налаживающихся в Европе, столь необходимых, мирных сношений с Россией.

В настоящее время, когда речь идет уже не о том, чтобы кормить, одевать и вооружать русскую эмиграцию в надежде ее руками впоследствии таскать из огня горячие каштаны, в настоящее время, когда для иностранцев в результате трехлет­него кровавого опыта стало ясным, что «... никакой другой

России, кроме революционной, сейчас нет и не может быть...»_у что «... поскольку они сумеют к ней приспособиться, постольку и она приспособится к ним...», что «... контакт между ними и Россией легко может установиться и без того, чтобы в России как-то вдруг прекратился естественный революционный процесс, создался такой западно-европейский режим, для которого в ней в настоящий момент нет решительно никаких реальных пред­посылок...», наконец, что «... революционная Россия не только существует, как определенная международная сила, ... действует на общий ход международной жизни, и чем дальше, тем это воздей­ствие будет сказываться всесильнее...» (Ю. В. Ключников. «Международное положение России». «Смена Вех» № 1)—в на­стоящее время дипломатических состязаний и испытаний на сте­пень негоциантской предприимчивости недавних вооруженных блюстителей многовекового европейского порядка, русская эми­грация, выброшенная силою вещей на роковое распутье, для Есех—лишь обременительный и ныне совершенно бесполезный балласт.

Современной же своей линией поведения в отношении русской эмиграции, о чем более подробно мы будем говорить ниже, Европа не только не локализирует процесс внутреннего разложения этой эмиграции, а, напротив, способствует его интенсивному и гибельному для белого лагеря развитию.

4.

Судьба остатков Врангелевской армии и гражданских 6ежещев с

русского ЮГА.

Для русского читателя, естественно, представляет немалый интерес освещение 6ытоеых условий русской эмиграции в на­стоящее время, уяснения взаимодействия идейных пертурбаций, переживаемых эмиграцией, и этих бытовых условий, а также видоизменений международной политики в области русского вопроса и отражения этих последних на условиях быта русских беженцев.

Следует напомнить, при каких условиях огромное, небывалое, можно сказать, количество русских эмигрантов получило в европейских странах право убежища, более того, на первых порах всякого рода поддержку. Это было в период наибольшего обострения взаимоотношений между новой Россией,—еще ро­ждавшейся в пламени революции,—и старой Европой, только что разгромившей центральный союз и еще опьяненной своей победой.

ОЭЭЭЭЭЭЭЭЭЭЭЭФЭЭЭЭЭЭЭЭЭЭЭЭЭЭЭЭЭЭЭЭЭЗЭЭ

По мере изжития идеи интервенции и в то же время по мере изменения первоначального европейского мнения о советовластии, как о неэластичном, бесфундаментном и недолговечном ублюдке государственности и обнаружения в нем совершенно новых качеств—жизнеспособности, соответствия национальным по­желаниям и вкусам народа, наконец, при всем его экстремизме— крайней приспособляемости к современной обстановке и окру­жающей среде,—эта обостренность отношений постепенно осла­бевала, и в настоящее время уже наблюдается работа, идущая полным ходом к цели восстановления всякого рода нормальных и деловых сношений между эволюционирующей Россией и, в свою очередь, эволюционирующей в русском вопросе Европой.

Неожиданные открытия эти и последствия их, изменившие существенно международную обстановку в области русского вопроса, не замедлили отразиться на взаимоотношениях между Европой и русской эмиграцией, что дало последней себя почув­ствовать очень скоро и очень больно.

Избранный нами выше исторический рубеж,—крушение последней белой армии,—послуживший водоразделом для про­будившейся эмигрантской мысли, является также яркой чертой, оттеняющей одну эру эмигрантского бытия от другой—совре­менной.

В период уверенности Европы в неприспособленности и недолговечности сов. власти, русскую эмиграцию, сперва слабо просачивающуюся уже через западные границы, а затем хлынувшую через фронты после первых их колебаний, эта Европа принимала достаточно гостеприимно. Народился ряд учреждений, поставивших себе единственной целью заботу о беженцах, введены были, например, также привилегии, как льготный размен русской валюты на иностранную, и даже в роковом вопросе о визах, до крушения Врангеля, не было множества затруднений, введенных в систему позже. Эмиграция быстро рассасывалась по крупным центрам, оседала и не столько заботилась о завтрашнем дне, твердо веря в скорое возвращение на родину, возвещаемое воинствующей печатью с Бурцевым во главе, сколько проживала остатки своего благосостояния в беззаботном и легкомысленном стремлении позабыть тяжелое прошлое и развлечься.

Но с того момента, когда Европа на горьком опыте познала ошибочность своего убеждения о недолговечности и неустой­чивости сов. власти и принуждена была оставить план воору­женного покорения России руками русских лже-патриотов и когда она неожиданно обнаружила симптомы политической и экономической эластичности новой русской власти и сделала

оэоэээзэээээзээээээФээээоэээээадэзээээ

из этого открытия соответствующие практические выводы, ей уже не представляло интереса няньчиться с миллионами русских антибольшевиков,—нахлынувших вслед за крушением армии,— давать им визы для катания по Европе, льготно разменивать им валюту и заботиться о том, чтобы каждый из них имел еже­дневно свой обед.

С этого именно момента, как нельзя более ярко, эмиграция начала испытывать свою постоянную и тяжелую зависимость от европейских настроений и от сегодняшних взглядов Европы на русский вопрос.

Реальными проявлениями этой печальной зависимости, с одной стороны, явилась ликвидация всякого рода международ­ной благотворительности, с другой—полицейские репрессии против чересчур активной в своем политиканстве эмиграции, а также против той ее части, которая не проявила способности к самостоятельному существованию и лишь обременяла страны, ее приютившие.

Миф о «благородстве» союзников и вообще цивилизованных европейцев потерпел таким образом окончательный и явный крах.

Только слепым и глупцам оставалось неясным, в каких целях проявляли эти союзники столько трогательной забот­ливости о русских беженцах, какими побуждениями руковод­ствовались они, и только младенец не видел и не чувствовал теперь того осязаемого перелома, за которым уже, очевидно, не остается места сентиментальности, поскольку вступает в свои права дело.

Перелом этот совершился, процесс ухудшения, так еще недавно покровительственно дружеского, отношения иностранцев к русским белым начал развиваться, и, как следствие его развития, создались для эмиграции те новые, но беспрерывно ухудшаю­щиеся условия быта, к освещению которых мы сейчас обра­тимся.

Для наглядного уяснения ширины диапазона социальной гаммы эмиграции необходимо наметить основные подразделения всей ее массы на две группы; первая из них—«устроившиеся», т.-е. занимающие более или менее твердое положение, сумевшая так или иначе создать для себя хотя бы относительное матери­альное благополучие, мало или почти вовсе не занимающаяся по­литикой, а потому не угрожаемая упомянутыми репрессиями.

Эта группа, в общем, меньшая, большая же—вторая, т.-е. те широкие массы пестрой, безденежной, безработной и часто голодной эмиграции, которая волнуется, ища выхода, поневоле политиканствует и становится вследствие этого объектом все-

возможных правительственных гонений. 3 ;есь, прежде всего,— осколки белых армий, офицеры, не имеющие иной профессии, кроме военной, солдаты, не знающие языка и ремесла, а затем огромное множество рядовых беженцев, этот пестрый хвост, притащившийся за армией неведомо для чего в Европу, голодный, безденежный, безъязычный, не обладающий в большинстве ни энергией, ни специальными знаниями.

Эта вторая из перечисленных категорий—«неустроившихся» эмигрантов—представляет большой для исследования интерес, как более яркая, более многочисленная и более выпукло отра­жающая все стороны роковой зависимости каждого индивидуума, ее составляющего, и всей массы от чуждой им деловой Европы и часто непонятной для них политики этой Европы в русском вопросе, а также великого множества второстепенных социаль­ных и чисто бытовых причин, корни которых следует искать как в толще исторических наслоений, так и современной пси­хологии народов, переживших войну и раскаты революции.

Поэтому освещением быта этой категории мы займемся в первую очередь, рассмотрев те условия, в которых оказались остатки врангелевской армии и гражданские беженцы с юга России.

Очень характерно, что в белом лагере, где нет недостатка в ученых, литераторах и вообще в людях с пытливым умом, где существует ряд русских издательств и множество русских газет, много говорится и пишется об эмиграции, никогда или почти никогда не возбуждался и не рассматривался вопрос о социальном расслоении эмигрантской массы и об огромности расстояния, отделяющего условия быта одних от условий быта других.

Точно так же не находилось любознательного исследова­теля многочисленных причин, способствовавших беспримерному ухудшению быта для одних и в то же время беспримерно улуч­шивших положение других.

Это упорное замалчивание вопросов, которые, вследствие своей непосредственной остроты и близости, казалось бы, не могли остаться незамеченными или забытыми, создает впечатление желания успокоить общество и убедить его в том, что «все это несущественные пустяки» и что «на Шипке все спо­койно»...

Такое предположение становится тем более правдоподобным, что на-ряду с замалчиванием этой разницы и причин ее обострения некоторая (большая) часть белой прессы, в порыве «патриоти­ческого рвения», принялась публиковать совершенно фантасти­ческие сообщения о том, что «все благополучно», и в то же время

— зо —

другая часть, меньшая, приступила к опубликованию материалов, доказывающих противуположное.

Когда один человек, настойчиво преследующий достижение какой-либо цели на своем пути, не брезгует пользоваться ложью, злоупотреблением доверия и вовлечением в обман, то, поскольку это обнаруживается, общество, оскорбленное в своем нравствен­ном чувстве, негодует и презрительно от него отворачивается.

Когда же человек или малочисленная группа людей, волею судьбы и случая поставленных управлять и руководить десятками миллионов им подобных, в своем стремлении к цели,—часто не только чисто эгоистической, но для этих десятков миллионов явно вредной,—прибегают к тем же приемам, рассматриваемым обществом, как безнравственным, т.-е. лгут, обманно завлекают и злоупотребляют доверием, это же самое общество не только не негодует и не возмущается, а часто с явным удовольствием констатирует в своих вождях наличие качеств, которые называет твердостью, ловкостью управления й политической мудростью.

Повидимому, понятия об индивидуальной этике и этике правительственной—несоизмеримы.

Мы помним, как белая пресса, захлебываясь, повествовала о демократичности белаго движения, о прогрессивности белого управления и о победоносности и рыцарстве белого воинства и об идиллической чистоте правительственных нравов в белой России от Краснова до Врангеля.

Если бы белые победили красных, то, весьма вероятно, эта ложь осталась бы ложью неоглашенной, хотя и обнаруженной, и мы на собственной спине имели бы случай проверить демокра­тичность белой власти, рыцарство белой армии и прогрессивность белого управления.

Но победили не белые, а красные, и все тайное стало явным.

Достаточно было бы привести несколько документальных ссылок на примеры, напомнить кое-о-чем, в истинности чего не может быть сомнений, чтобы для каждого стала очевидной та пропасть, которая лежала постоянно между белым словом и белым делом.

Но мы не будем обращаться к новым примерам из опасения повторить то, что уже известно русскому читателю, тем более, что для нас это расхождение белого слова с делом интересно постольку, поскольку мы наблюдаем еготеперь, в период, наиболее приближенный к нашим дням, и в отношении быта остатков белых армий, застрявших в различных концах Европы и могущих по справедливости быть названными наиболее неустроившимся я бедствующим слоем русской эмиграции.

• Эмигрантская пресса правого крыла неизменно и настойчива убеждала эмигрантское общественное мнение и главным образом, конечно, «неверующих» в том, что, как влиятельные круги эмиграции, так и «сочувствующая» Европа сумела создать для этих несчастных (для остатков армий) благоприятные условия жизни.

Но в той же мере, в какой лживы были утверждения эми­грантской прессы относительнодемократичности белого движения* рыцарства белого воинства и прогрессивности белой власти, лживыми являлись и являются заверения о благополучном житье остатков врангелевских войск на Балканах.

Здесь уже уместны будут примеры, ибо несколько выдержек из документов и статей, напечатанных в белой прессе и касаю­щегося, как прошлого, так и настоящего белых армий, способны лучше всего подтвердить вышесказанное.

Вспомните, как живописалась доблесть белых походов в белых газетах того времени... Но вот и обратная сторона_г обнаруживающаяся только в наши дни.

А. Валентинов в газ. «Поел. Новости» в сентябре 21 года* в статье «Три года», пишет:

Борьба за освобождение Кавказа... Помните это освобождение?

Помните эти кошмарные осенние бои за обладание Севастополем, залитым кровью, разоренным до тла, заплатившим сторицей за свое «освобождение» в июле?

Помните «освобождение» Майкопа с резней на улицах, устроенной ген. Покровским? Помните этот кошмар, когда среди бела дня отцов рубили шашками на глазах детей и мужей расстреливали на глазах жен? Помните Темнолесскую? Помните эти леденяще­молчаливые вереницы пленных, без единого слова, без единой мольбы в воспаленных от тифозной горячки глазах, отправляемых на кладбище...

Дальше—помните переметные сумы шкуринцев, набитые до отказа «царскими» и «керенками»?

Помните «бессмертный» рейд Мамонтова, отпра­вившегося на Москву, но уже по дороге изнемогшего под бременем пудов золота и серебра, полученных «от благодарного населения»?

Помните кошмарное отступление, разорение деревень, сел, городов, взрывы мостов, погромы ни в чем неповинного населения, разгул тыла, кокаин, шампан­ское накануне сдачи городов и в конечном итоге Одесса, Херсон, Николаев, Ростов, Новороссийский мол...*

Дальше? Дальше, в сущности, логический эпилог— Крым... Новый вождь, прославившийся своим письмом на имя бывшего главнокомандующего... Звон фанфар и литавр... «Ура!»... «шапками»... «Совдепия накануне гибели»... «Ленин повесился!»... «Троцкий бежал!»... Во всем вчерашнем виновен «Мойше!»... Выход из Крыма. Первые победы и вслед за ними страшный ясный облик неизбежной катастрофы.

В те дни, когда все это имело место, разве смели говорить правду даже за кордоном, как это делают теперь? Не смели и не говорили... Лгали из любви к искусству, из жажды под­служиться так же беспардонно и неумеренно, как лгут сейчас, изображая быт врангелевских остатков образчиком беженского благосостояния.

А между тем, и эта вторичная ложь вскрывается в наши дни, как и первая:

... В лагере голодно, ибо нельзя быть сытым на выдаваемый французами паек: полстакана консервов, полфунта хлеба, столовую ложку фасоли и пол-ложки сахару, и это ощущение вечной пустоты в желудке— нестерпимо. Когда на станции разгружают вагоны с капустой—прилипшие к вагонному полу листья тща­тельно отдираются и съедаются, как лакомство, часто даже сырыми. Кусок хлеба ценится на вес золота. На склады с продовольствием иногда делают налеты из-за горсти муки...

Кроме этого, нет простой вещи — огня, на котором можно было бы приготовить какое-нибудь варево. Подбирается каждая щепка, каждый сучек. Но когда ничего не остается—начинают таскать ящики из-под снарядов. Они ломаются с неуклонностью каждую ночь, несмотря на угрозы. Наконец, французы стреляют по растаскивающим топливо и убивают несколько человек. Во время одного такого ночного набега, когда из трех шедших за дровами были ранены двое— подхорунжий и вахмистр Егорьевского полка—и не будучи в состоянии бежать, доползли под выстрелами до канавы — часовые разбили им головы прикла­дами .

В довершение всех бед—в лагере не было даже хорошей воды. В лагере холера—десятки смертей в день. (А. Масаинов. «Недавно в лагере», «Послед­ние Новости».)

В. Белов.—Белое похмелье.

— 33

3

А. Рослов в тех же «Последних Новостях» пишет:

«В Русском плену».

Еще зимой, в декабре и январе, когда прибывшие из Крыма беженцы несколько оправились после ужасов и тягостей эвакуации, а вводимый ген. Кутеповым режим уже дал себя почувствовать, начались между галлиполийцами толки, как бы выбраться из-под «заботливой» опеки начальства. Легальных к этому путей не было. Попытки перебраться через перешеек, охраняемый греческими войсками, или переправиться через Дарданеллы, окончились для многих смель­чаков очень печально. Больше 400 человек томилось в подземельи главной галлиполийской гауптвахты, ожидая суда за побег из армии, «находящейся в состо­янии войны с Сов. Россией» ( формулировка обвинитель­ных актов).

«Уходили наименее стойкие, зачастую корыстные элементы, отпадали отжившие, омертвевшие части». Так характеризует ген. Врангель покидающих ряды его армии («Обращение к маршалам Франции»). Между тем, среди толпы переселенцев попадались офицеры со знаками Кубанского похода на груди. Это—те, которые первыми пришли на зов ген. Корнилова, с ним совершили легендарный поход, а после герои­ческого периода армии не почили на лаврах, осевши в многочисленных штабах, а продолжали борьбу до конца в первых рядах.Это—те, благодаря кому ген. Вран­геля до сих пор называют «вождем» героев, а сам он, указывая на их подвиги, все еще пользуется внима­тельностью иностранцев.

На улицах города были случаи ареста «дезертиров»; были случаи, когда особенно усердные начальники со­бирались даже на пристани арестовать своих подчи­ненных, ожидающих переправы на пароход. Нужно было видеть волнение ожидавших, боявшихся оказаться сверх объявленной тысячи, нужно было видеть радость тех, кто очутился на пароходе, чтобы понять, как рвутся из армии на волю, к жизни трудовой и тяжкой, но свободной!

Наконец, чтобы уяснить себе с полной очевидностью кош­марную картину нравов, господствующих в официальных врангелевских учреждениях в Софии, достаточно ознакомиться с приводимой ниже выдержкой из известного письма 34 офицеров,

перепечатанного в № 829 газ. «Голос России» (Берлин) в ноябре

21   года.

Кто дал ген. Врангелю право назначать от своего имени ген. Потоцкого, окружившего себя таким гро­мадным штабом адъютантов и сыщиков, что на эти деньги можно содержать много десятков инвалидов- офицеров?

Мы спрашиваем ген. Врангеля, известно ли ему, что адъютатны Потоцкого берут взятки?

М. Н. Рунге, вдова офицера, просила у адъютанта Потоцкого, ротмистра Данич, обмундирование для раненого сына, вольноопределяющегося, и получила отказ. Когда же Рунге заявила Дглшчу, что может его поблагодарить и при нас вручила ему 100 динаров, то немедленно получила наряд на полное обмундирование.

Известно ли ген. Врангелю, что ген. Потоцкий собирает деньги на русскую армию и на эти деньги содержит около себя целый ряд гнусных сыщиков, бывших жандармов вроде полк. Стреха, который с нищих дерет шкуру, беря взятки с офицеров даже водкой, а на тех, кто этого не делает, доносит Потоцкому—они большевики, кадеты, эс-эры? Известно ли ген. Врангелю, что. этот Стреха был выгнан из полка су дол! чести за грязные дела и до гражданской войны не был никуда принят? В европейскую войну он командовал гуртом скота (33 корпуса), проворовался, был судим и спасся благодаря революции. Теперь Стреха назначен Потоцким в качестве коменданта беженцев для поли­тической борьбы с офицерами и дошел до того, что за­претил все газеты, кроме «Нового Времени».

Мы спрашиваем ген. Врангеля, на каком основании ген. Барбович находится у власти в Сербии и «устраи­вает» остатки голодных людей на пограничную службу к сербам? Над всеми офицерами не из Галлиполи Барбович и Потоцкий издеваются, чинят всякие пре­пятствия их поступлению, называя их дезертирами. А сербские власти поставили условием приема—согласие военного агента.

Это—тот Барбович, который под Каховкой закончил свою боевую деятельность тем, что на наших глазах повесил двух беременных женщин, Лию Готлиб и Ана­стасию Звереву, рядом с корнетом в форме—И. Н. Удо­виченко, как будто бы участников шпионажа, что, как на следующий день выяснилось, была... ошибка.

*

ЭвЭЭЭЭЭЭЭ!ЭЭЭ|ЭЭ(ЭЭЭЭЭЭЭЭ|Э|Э|Э|ЭЭ(Э|Э1Э(ЭЭЭ<ЭЗ|Э<Эв

Мы спрашиваем, неужели Врангель, Шатилов и др. думают, что офицерство в массе настолько глупо, что не видит, что все эти крики о необходимости сохранить армию были только для того, чтобы около больного истерзанного тела этой армии устроить себя тепло, а угнетенному и забитому офицерству бросить с сытого стола ненужную кость.

Е. П. Анч в «Воле России», август 21 года, пишет:

«Русские монархисты в Сербии».

Вся власть над русскими фактически сосредото­чена в руках жандармов. Палеолог—бывший губерна­тор, Скаржинский—бывший правитель канцелярии мини­стерства иностранных дел, ген. Батюшин—офицер,— если память мне не изменяет,—заведывавший контр­разведкой при штабе Петроградского округа. Всем им оказывает серьезную помощь военный агент Вран­геля—ген. Потоцкий.

Эта группа людей, пользуясь своими связями, стала во главе эмигрантской жизни и захватила в ней руко­водящую роль, воспользовавшись чрезвычайно лойяль- ным отношением сербов к русским. Так, например, Палеолог, через своих уполномоченных, был един­ственным распорядителем денежных сумм, отпуска­вшихся на помощь русским беженцам, пока сначала не установили над его деятельностью контроля, а потом не передали этого дела целиком в ведение Державной комиссии. Скаржинский и Батюшин—это главнейшие помощники Палеолога, направляющие его деятель­ность.

И Скаржинский и Батюшин были в исключительном доверии у сербов и инспирировали сербское обществен­ное мнение по русскому вопросу, популяризируя идею возможности замещения русского престола сербскими принцами.

Сербы, которые считают своим другом ген. Батю- шина и оказывают ему покровительство, должны знать, что ген. Батюшин получил печальнуюизвестностьпо делу о русских сахарозаводчиках и банковских дельцах, которые умышленно понижали ценность русского рубля, разоряли денежное хозяйство России и, экспорти­руя за границу русский сахар, продавали его немцам. Благодаря Рубинштейнам, Доброму и К— и благодаря ген. Батюшину, при содействии которого они избежали виселицы, немецкие солдаты ели русский сахар в то

время, как русская армия часто неделями не знала, что такое сахар...

Ген. Батюшин был арестован при царе, сидел в тюрьме при временном правительстве и при ген. Дени­кине. Казнокрад и вымогатель, квалифицированный по суду, вечный арестант, известный всей России, как пре­датель, он теперь в Сербии говорит от имени этой России!

Сербы должны знать, что и Скаржинский и Батю­шин если захотят говорить от имени России, то они могут говорить только от России предателей, от России жандармских генералов и немецких агентов, от России, опозоренной и окровавленной еврейскими погромами...

Скаржинский и Батюшин своей деятельностью в Сербии дают этому блестящее доказательство.

Передо мной лежит донос, написанный одним из лидеров земунских черносотенцев Барашевым по поводу постановки учебно-воспитательного дела в детском доме союза городов.

—    Известно ли, что в детском доме русский язык преподает Иностранец, ставящий вместо отметок шести­конечную звездочку, до сих пор нигде не применявшуюся, кроме совдепии?—глубокомысленно спрашивает этот погромщик, именующий себя инженером.

По этому доносу следствие длилось два месяца. Его цель заключалась в том, чтобы подорвать работу городского союза...

Какой-то шарлатан, именующий себя профессором оккультизма Бостуничем, в своих лекциях заявляет:

—    Ген. Романовский был жидо-масон 32-го посвя­щения или

—   Антихрист родился...Он живет в Париже и охра­няется 30 юнкерами выпуска Керенского.

Но всех художеств черносотенно-монархической своры не перечесть, да в этом и нет надобности: и того, что сказано—достаточно, чтобы определить весь характер их деятельности.

Эта деятельность—позор русского имени. Она совпадает с жандармской же службой русской знати в роли комиссаров государственных имений—должности административно-полицейского типа. В сербском обще­стве и печати много шуму наделал дефицит в 13 миллио­нов крон, получившийся в одном из таких имений после управления им графом Бобринским. На тех же ролях ^подвизаются кн. Гагарин и ген. Абрам Драгомиров.

После всего сказанного ясно, что быт, как остатков армий, так и гражданских беженцев, не разделяющих гнусно монар­хических взглядов и приемов их случайных вождей, сложился весьма тяжело и не только в отношении моральном, но и в смысле физическом.

Засилие эмигрантской рутины сказалось здесь с исключи­тельной силой.

Неразделение монархической веры почитается вождями за преступление и влечет немедленную кару.

Например, «Новое Время» сообщает:

Большинство русской колонии в гор. Белая Церковь в Сербии «свергло» председателя колонии Челнокова, брата б. московского городского головы. Причины вос­стания беженцев против своего главы нелишены интереса.

17-го июля в годовщину памяти умученного зло­деями государя императора, г. Челноков на приглаше­ние офицерского общества присоединиться к торжествен­ному поминовению усопшего монарха ответил отка­зом, заявив, что панихида по государе есть«дело частное», а он—лицо «официальное».

22   июля он тоже отказался совместно помолиться о долголетии государыни императрицы и демонстра­тивно отсутствовал на молебне. Наконец, когда воз­ник вопрос о присоединении общего собрания колонии к резолюции Рейхенгалльского съезда, г. Челноков решил не допускать такого «срама», чтобы колония, им пред­ставляемая, постановляла «черносотенные» резолюции.

«Воля России» описывает характерный инцидент, имевший место в 21 году в колонии «Пишель» (Юго-Славия).

Ha-днях состоялось общее собрание русской коло­нии. Председатель колонии г. Нечаев, открыв собра­ние, сказал:

—   «Кандидатами в председатели собрания—г.г. А, Б, В>>.

Это возмутило коменданта колонии ген. Чеснокова.

—    Позвольте, почему вы говорите о господах?..

—    Как же я должен сказать?

—    Вы обязаны были сказать: генерал такой-то, полковник ген. штаба такой-то, поручик такой-то...

—    Здесь нет генералов и рядовых, здесь—все беженцы. Поднялся неописуемый шум. Чесноков, усеЕ- шись на председательский стол, закричал:

—    А ну, шпаки, сократитесь!.. Мы сами поведем собрание!

Оскорбленные колонисты послали протест по поводу действий коменданта.

«Голос России» в корреспонденции из Константинополя «Порядки в врангелевских общежитиях» дает яркую картину самоуправств отставных генералов.

Генералы считают долгом всячески проявлять свою власть. Вот образец такого издевательства:

В летней даче русского посольства на Босфоре, в Буюк-Дере, находится теперь общежитие для бежен­цев. За какие-то провинности комендант общежития ген. Кириллов постановил изгнать из общежитияГоршко с семьей, Петрова, полк. Федорова и полковника Ешев- ского. Распоряжение было приведено в исполнение ночью, когда особая военная команда явилась выбра­сывать несчастных опальных. Беженцы попросили 15 минут на сборы, каковые милостиво были даны.

С женой Горшко—истерика. Сбежавшиеся соседи запротестовали против времени и способа выселения. Конвой по истечении 15 минут вытащил Горшко за ноги из комнаты. Слезы, истерики, обмороки...

Собирание подписей под жалобой ген. Врангелю вызвало новый приказ коменданта—ген. Кириллова: «Коллективные заявления запрещаю. Предупреждаю, что подписавшиеся под протестом и заявлением рискуют навлечь на себя взыскания»...

Газ. «Накануне» в № 22 в «Письме из Болгарии» дает характеристику деятельности русских эмигрантских вождей в Болгарии.

В Болгарии сейчас около 20.000 русских беженцев. Среди них третья часть «старожилы», тот-есть попавшие в Болгарию в дни первых эвакуаций. Остальные накоплялись постепенно через Константинополь и через Белград. Конечно, прежде всех «утвердились» здесь прилежные спасителя России, махровые черносотенцы, скромно именовавшиеся «обществом спасения России». Во главе этого общества стояли одесские деятели «Союза Русского народа»: проф. Богаевский, Янишевский и Мед­ведев.

Имея влиятельное покровительство бывш. военного представителя Деникина и бывш. русского агента Пет- ряева, до сих пор считавшего себя почему-то полно­мочным представителем России, «спасители» эти дей­ствительно стали играть заметную роль. Это общество стало выдавать аттестаты благонадежности, стало и доно-

Э$$<$<ЭЭЭЭЭ(9$(ЭЭ<ЭЭЭ<Э(ЭЭ1Э1Э|Э<Э<Э<Э<Э$<Э(Э<Э(Э<Э$Э|Э<ЭЭ<Э

сить. Открыли собственную газету «Россия» и организо­вали собственную контр-разведку.

Самое любопытное во всем этом это, несомненно, то, что сам ген. Врангель как будто ничего не знает, не видит и не угады­вает. Как будто он пребывает вне времени и пространства. До самого последнего времени, до своего выселения из Юго­славии он только и делал, что толковал о «преемственности своей власти», требовал выдачи ему посольских сумм, грозил бессильным кулаком и бряцал оружием. Это, конечно, было бы не столько страшно, сколько смешно, если бы не отражалось на быте остатков армии и беженцев, все ухудшая и осложняя его.

Касаясь военной неутомимости этого генерала, «Воля России» (№ 899) в «Письме из Сербии» в конце 21 года пишет:

Здесь в последние дни началась бешеная подго­товка к мобилизации русских беженцев.

Из ставки в Карловцах, где сидит «сам» Врангель, шлют всюду приказы за приказами. К 1-му марта при­казано заготовить списки всех русских офицеров:

1)  тех, кто дает подписку слепо итти за Врангелем,

2)   тех, кто этой подписки не даст. Последним грозят пока что, по свержении большевиков, не впускать в Россию и по примеру же большевиков лишить русского подданства. От сведущих людей идут слухи о предпо­лагающихся еще более тяжелых репрессиях, а также и о принудительной мобилизации этих уклонившихся, но уже в качестве нижних чинов.

Цель этой мобилизации, якобы, переброска войска на Дальний Восток, на помощь тамошним черносо­тенцам.

Но всем отлично известно, что армия ни для какой непосредственной борьбы с большевиками не предназна­чается. Заветная мысль ее руководителей, еще со времен последних месяцев Крыма—«сохраниться до момента падения большевиков», с тем, конечно, чтобы потом начать борьбу за власть с демократией. К тому же и сама армия не способна ни к каким серьезным военным действиям. Ее состав—или, действительно,черносотенцы и не мечтающие сейчас о прямой борьбе, а поджидающие разложения большевиков, или загнанные голодом, аген­тами Врангеля и здешней атмосферой в ее ряды несчаст­ные и больные беженцы. Пока что, армия служит ширмой и средством для руководящих кругов вымани­вать деньги и делать высокую политику...Но для рус­ских беженцев, проживающих в Сербии, атмосфера, ею

3<ЭЗЭЗЭЭЭЭЭ&0Э|Э^|Э0^|ЭЭ^|Э(Э(ЭЭЭЭ^|ЭЭ<ЭЭЗЭ⁽Э⁽Э^|Э^|Э^|Э^|Э^|Э£^

созданная, невыносима, и бежать отсюда хотя бы в ад и то в пору...

В качестве примеров мы пользуемся исключительно газет­ным материалом,—полагаем достаточно ярким и авторитетным,— для обрисовки быта остатков южных белых армий и беженцев на территории балканских государств, т. к. лично наблюдать этот быт нам не довелось. Из той же белой прессы мы можем почерп­нуть множество данных и материалов, вполне подтверждающих ту неблагоприятную для русской эмиграции эволюцию ино­странных правительств, которая началась тотчас же после кру­шения Врангеля, непрерывно прогрессирует и не завершилась еще и по сей день.

Даже в «Общем Деле» мы находим неоднократные указания на эту эволюцию.

Положение помощи беженцамъ.

Константинополь, 6 июля (собств. корр.).

Положение беженцев в Константинополе близится к полной катастрофе, особенно после официального заявления французскими властями о прекращении вы­дачи с 15 июля с. г. пайка в гражданских лагерях. Выбрасывается на произвол судьбы вновь около 7.000 го­лодных ртов; между тем, проявление частной инициативы все более суживается в виду полного паралича эконо­мической жизни страны. (1921 г.)

От 8 июля:

Русские общежития.

Константинополь (собств. корр.).

В виду недостаточности средств у правительствен­ной власти, еще в апреле было предложено русским обще­ственным организациям взять в свое ведение попечение о всех общежитиях константинопольского района.

Таким образом беженская часть вновь оказалась перед необходимостью удержать в своем ведении обще­жития и, в виду неопределенности положения вопроса о получении средств от правительственных или обще­ственных организаций, вынуждены перейти к введению в общежитиях оплаты самими беженцами стоимости их содержания.

Начало платежности будет введено, как обяза­тельная для них норма, и только в порядке исключения

от платы могут быть освобождены лица, совершенно неимущие и нетрудоспособные. Что же касается лиц трудоспособных, то, согласно приказу главнокомандую­щего, они должны будут покинуть общежитие.

Там же от 10 июля:

Борьба с недоеданием.

Всеросс. земск. союз расширяет питание в Галли­поли, доводя число получающих питание с 1.500 чел. до 3.000, в виду увеличения заболеваемости на почве недоедания.

«Своб. Слово» № 32 21 г.

Союзные власти заявили о прекращении бесплат­ного детского питания беженцев с 1 мая. Часть детей, снятых с пайка, переходит на продовольствование Аме­риканского Кр. Креста.

«Русское Эхо» (Шанхай) 18 июля 21 г.

Турецкие власти незаконно выселили из частного дома общежитие земского союза. До 80 обитателей силой выброшены на улицу. Союзные власти бездей­ствуют.

Чем дальше, тем шло все хуже. Кольцо сжималось вокруг застрявших на Балканах русских, и настал день, когда эмигрант­ские газеты с негодованием сообщили о распоряжении союзной комиссии в Константинополе, требующей еженедельного медицин­ского освидетельствования, наравне с зарегистрированными проститутками, всех женщин, русских беженок, служащих в кафэ, ресторанах и столовых...

И рядом с этим вопиющим материалом, напечатанным белой же прессой, врангелевский официоз «Общ. Дело», отра­батывая генеральские субсидии, старался убедить общество, что «все обстоит благополучно» и обозрение лагерей остатков белой армии производит «самое благоприятное впечатление».

В № «Общ. Дела» от 8 июля 21 г. мы находим следующее:

Убедились.

Константинополь, 6 июля (собств. корр.).

Лагери Лемнос и Галлиполи недавно посетил вместе с генералом Артифексовым представитель Бельгии, уполномоченный Лиги Наций.

Он был прямо изумлен тем порядком, дисциплиной и бодростью духа, которые ему пришлось наблюдать.

*^ЭЭ⁽Э^|9Э^<9Э<ЭФЭЭ<ЭЭЭЭ<Э<9Э⁽9<9<ЭЭ^|Э^|Э^|Э⁽9Э|9(9⁽Э^|Э<Э|Э<Э<ЭФ

Самое благоприятное впечатление из своей поездки вынес также н уполномоченный Земского Союза г. Емельянов.

В № 357 той же газеты константинопольский корреспон­дент уверяет, что:

—  Я был поражен удивительной организованностью, порядком и дисциплиной, царящими в Галлиполи. Не преувеличивая, должен сказать, что я в первый раз в жизни (!) вижу части, настолько проникнутые воин­ским духом и сознанием долга перед родиной...

В лагере повсюду удивительная чистота, несмотря на недостаток в белье и платье, люди стараются быть опрятными, а женщины из ничего шьют себе платья и ста­раются быть даже изящными и кокетливыми. Общее впечатление у меня самое отрадное, и я постараюсь рас­сеять те злостные (!) вымыслы, которые распростра­няются за границей.

Я обошел все госпитали и лазареты и мог установить, что при нормальных условиях, при казарменной жизни, случаи заболеваний гораздо чаще (!).

Отношения в Галлиполи русских с французскими властями великолепные (!). Кроме хорошего, даже восторженного, я ничего не слышал.

Кому была нужна, кроме Бурцева, эта ложь? Кого способны были порадовать эти «опровержения», а на самом деле—проти­воречия? Для чьего удовлетворения прикрывались язвы эми­грантского быта, вызванные изменением отношения Европы к эмиграции?

Непостижимо!..

Ведь «Общее Дело» и К° именуют себя патриотами, ведь на своих же столбцах они описывали факты, читая о которых вспыхивала гневно кровь и сжимались кулаки...

Что же они, г.г. Бурцевы, Пасманики, Яблоновские и пр., не понимают, что ли, что каждый шаг болгарского, румынского, турецкого и всякого другого полицейского, с усмешкой подсту­пающего к русскому гражданину-беженцу, чтобы выбросить его из квартиры, отнять у него кусок хлеба, поставить его на уни­зительную работу, оскорбить его, его жену или дочь,—каждый этот шаг продиктован той самой Антантой-победительницей, перед которой они так бессовестно и низко лакействуют и пороги прихожей которой они так униженно обивают за субси­диями!?.

Результаты же такого поведения «патриотических» кругов эмиграции—налицо.

Они показывают наглядно Европе отсутствие в этих кругах чувства национального достоинства и здоровой национальной гордости, о которых они так шумят.

Они убеждают Европу в безнаказанности и отсутствии сопротивления со стороны эмигрантских вождей, всему, что бы ни вздумалось проделать иностранцам над их соотечественни­ками; а вследствие этого, описанное низкое и недостойное пове­дение «патриотов», вождей русской эмиграции, способствует развитию процесса преследований и всяческого ухудшения быта менее счастливой широкой беженской массы.

5.

Остатки белых армий в окраинных государствах.

Общая численность русских эмигрантов источниками не­официальными исчисляется, согласно зарубежной печати, в 2.000.000 человек.

Согласно официальным данным, русская беженская масса за границей на 1 марта 1921 г. распределилась по странам следующим образом:

Польша.......................... 400.000 чел.

Германия ....................... 300.000    »

Турция ......................       90.000   »

Франция........................... 65.000   »

Ю.-Славия..................       35.000   »

Финляндия..................       25.000   »

Эстония............................ 20.000   »

Латвия........................       15.000   »

Англия ............................ 15.000   »

Италия .......................       15.000    »

Болгария ...................         9.000   »

Румыния.....................         8.000   »

Африка............................... 7.000 » (Египет и Алжир).

Чехо-Словакия ....       5.000   »

Австрия......................         5.000   »

Венгрия......................         5.000   »

Швейцария......................... 4.000    »

Греция............................... 4.000   »

А всего............. 1.027.000 чел.

Не считая Китая, Японии, Монголии, Манджурии и Аме­рики.

3333333333333333333333333333333333333$

Дату, к которой приурочены эти статистические данные_г можно признать вполне удовлетворительной и в настоящее время, так как к 1 марта 21 г. эвакуация белых театров была закончена, точно так же, как и самая ликвидация активных белых армий. Из этого источника новых беженцев больше не поступало. Одновременно к лету 21 г. почти прекратилось просачивание через границы России гражданских лиц, добровольно переходи­вших на эмигрантское положение.

Вследствие всего этого, общую цифру беженцев в Европе и Африке, указанную на 1 марта 21 г. в 1.027.000 чел., можно считать к нашим дням ни в коем случае не преуменьшенной, а скорее преувеличенной. .

(Большое количество русских эмигрантов находится в Китае, меньшее—в Японии и еще меньшее—в Скандинавских странах. Общая сумма, вместе с указанной выше-офицкальной,—таким образом приближается к 2.000.000 чел., т.-е. именно к тому коли­честву, в котором исчисляет русскую эмиграцию русская зару­бежная пресса.)

После 1 марта 21 г. распределение эмиграции претерпело ряд количественных видоизменений в тех или других странах, под влиянием тех или иных условий, и, кроме того, она численно уменьшилась, что и дает нам основание считать цифру, упомяну­тую выше, в настоящее время скорее преувеличенной.

Перемещение масс и уменьшение их общей численности на­ходит себе объяснение в целом ряде политических причин, как, например, заключение мирных договоров с Сов. Россией, и также мероприятий сов. власти (амнистии, предоставление права въезда) и в то же время, конечно, в естественной тяге обратно, явившейся результатом перелома, происшедшего в мировоззре­нии эмигрантских масс под влиянием перечисленных в свое время событий.

С особенной яркостью это количественное уменьшение эми­грации наблюдается в окраинных республиках в Польше, Фин­ляндии, Латвии и Эстонии, причиной чему, с одной стороны, наиболее ярко проявляющаяся «неустроенность» местной эми­грации и наличие осевших остатков белых армий, с другой же— прочность уже налаженных нормальных сношений между Сов. Россией и этими республиками.

Весьма характерна та зависимость, которая установилась непроизвольно между степенью интенсивности реэмиграции русских беженцев и длительностью пребывания в состоянии мира Сов. России с той или другой окраинной республикой.

Мир с Эстонией был первым миром, подтесанным сов. прави­тельством. Акт этот датирован 28 января 1920 г. Результаты

этого договора: если на 1 марта 21 г. в Эстонии числилось

20.0          чел., то по данным русского эмигрантского комитета в Ревеле к 1 января 1922 г. их уже значилось только около

14.0           чел. (13.000).

Сопоставляя эти данные, убеждаемся, что за 1 год пребы­вания Эстонии в состоянии мира с Россией количество эмигран­тов на территории первой сократилось на 30%.

Мир с Финляндией заключен значительно позже, а именно— летом 20 года, и, главное, до сих пор мирное сношение не нала­дилось, как это имело место с Эстонией (так, например, почтовое сношение с Финляндией возобновилось только 8 июля 22 г.). В Финляндии числилось на 1 июня 21 г.—4.000 русских бежен­цев. На 1 января 22 г. по данным финляндского статистического бюро русских эмигрантов состоит 3.800 чел., т.-е. за один год (предполагая первую цифру относящейся к началу 21 г.) количество русских эмигрантов в Финляндии сократилось всего только на 5%.

Кроме указанной выше зависимости степени интенсивности реэмиграции, существует еще ряд второстепенных, среди которых следует поставить на первый план социальный состав эмигрант­ской массы. Например, реэмиграция из Финляндии слаба отчасти потому, что в состав русских беженцев в Финляндии не входят б. белые солдаты, так как на территории Финляндии белых армий не было, и в то же время вследствие крайне тща­тельной фильтрации русских, допускаемых в пределы Финлян­дии, на территории последней оказалась в качестве эмигрантов лишь крупная русская буржуазия, генералитет и аристократия, которым в Сов. России, ни при каких условиях, делать нечего и которые о возврате не помышляют.

Обратное явление наблюдается в Эстонии, где реэмиграция весьма интенсивна: состав беженской массы там включает на 7з» если не больше, остатки армии Юденича, голодной и без­работной, в остальных же ²/з представляет собою среднеобы­вательскую массу, среднее чиновничество, офицерство, мещан­ство и мелкое купечество, без особых связей в Европе, без языков и денег, способных открыть им путь в эту Европу.

Количественно эмиграция уменьшилась прежде всего в окраинных государствах под влиянием установления мира с Сов. Россией, но кроме того, официальные цифры, уже при­веденные нами в отношении эмиграции в каждой из западно­европейских стран в отдельности, нельзя уже признавать точными, так как и на западе,—вдали от России,—эмигрантская масса не остается неподвижной, но, подчиняясь социальным и экономи­ческим законам, перемещается в поисках лучших условий, как материальных, так и нравственных.

Говоря об этих беспрерывных перемещениях, достаточно указать, например, на Турцию, где по статистическим данным всего 90.000 русских беженцев, тогда как в конце 1920 г. в одном только Константинополе было свыше 100.000 эвакуировавшихся вместе с Врангелем. Очевидно, эта масса добровольно или при­нудительно рассосалась, увеличив вследствие этого первоначаль­ное количество беженцев в других странах.

В Юго-Славии на 1 марта 21 г. числилось, например,

35.0         русских эмигрантов. В настоящее время их, несомненно, там меньше, так как остатки армии Врангеля перекочевали в Болгарию, увеличив, конечно, показанную в 9.000 чел. числен­ность эмиграции в этом королевстве.

В самое последнее время резко изменилось количество рус­ской эмиграции во Франции и в Германии.

Увеличивающаяся материальная нужда русских беженцев во Франции в связи с прекращением всякого рода благотвори­тельной поддержки, с одной стороны, трудность приискания за­работка и высота валюты, с другой же стороны, накопление русских в Германии, их деятельность, открывшая дорогу к зара­боткам для многих соотечественников, организация обществен­ной взаимопомощи (чего почти не наблюдается во Франции) и, главное, падение курса германской марки и относительная дешевизна жизни,—все это вместе взятое дало толчок для пере­селения русской эмиграции с запада на восток, из-под неба столь еще недавно гостеприимной Франции под небо столь еще недавно враждебной Германии. Переселение это в первые месяцы 22 г. носило почти повальный характер; к нему следует присоединить такой же почти наплыв русских беженцев из окраинных государств, где жизнь сравнительно дорога и где положение русских, как в смысле приискания труда, так и в смысле политических условий осложняется с каждым днем.

Усиленный наплыв русских эмигрантов в Германию вызовет, несомненно, рано или поздно перепроизводство русских сил, и на­станет момент острейшей безработицы, точно так же, как после относительной дешевизны жизни в Германии в начале 22 года, связанной тесно с падением валюты, наступит период жестокой дороговизны, когда это падение дойдет до известного предела и когда определится длительный, явно катастрофический, а не эпизодический характер финансового кризиса.

В настоящее время в одном только Берлине насчитывается до 300.000 русских эмигрантов, русская же колония в Париже редеет и тает с каждым днем, замыкаясь в тесном кружке крупной, неуязвимой современностью, буржуазии и уцелевшей аристо­кратии.

И поскольку замирает русский Париж, превращаясь в архе­ологический музей русской реакции, постольку с каждым днем оживает русский Берлин. Приспосабливающийся, идущий в ногу с требованиями века, устремляющий теперь свой взгляд уже не на обнадеживавший и обманувший Запад, а на реальный, воскресающий и манящий Восток.

Это переселение эмиграции, продолжающееся по сей день, обещает продолжаться и впредь, тем более, что равнодействую­щая всех направлений, по которым это переселение совершается, и всех сил, к этому переселению побуждающих, обращена на Восток, т.-е. в сторону окончательного и естественного исхода русских беженцев к себе на родину.

Ускорить или замедлить процесс этого перемещения масс может множество самых разнородных причин; прекратиться же вовсе он уже не в состоянии, так как нет и не может быть факторов ни моральных, ни физических, которые в сумме дали бы силу, способную противостоять этому стихийному, можно сказать, инстинктивному движению.

Чтобы составить себе вполне ясное и отвечающее действи­тельности представление о характере бытовых условий, в которых находятся в настоящее время широкие массы русской эмиграции в Европе, надо, конечно, исследовать быт не тех сравнительно немногочисленных влиятельных или же просто состоятельных эмигрантских кругов, которые плотно осели в Париже, Риме, Лондоне и в Скандинавских странах, которые не заинтересованы вопросом дороговизны или дешевизны жизни, которые вполне акклиматизировались в европейских столицах и которые либо вовсе не касаются политики, — как дела грязного и изрядно наскучившего,—либо касаются ее постольку, поскольку ста­раются влиять на эмиграцию и играть политическую роль из своего прекрасного замка.

Надо подвергнуть исследованию правовое, экономическое и политическое положение большинства, т.-е. широких эмигрант­ских масс, разобраться в их настроениях сегодняшнего дня, определить их надежды, их пожелания, установить степень их настоящего сопротивления советовластию, как системе госу­дарственной. Только таким путем можно уяснить себе быт и настроения масс в полном смысле слова, а не отдельных единиц.

Для успешного разрешения принятой задачи следует нащу­пать какие-то определенные эмигрантские слои, способные вслед­ствие своих материальных условий, настроений и численности служить той пробой, исследование которой дает результаты, могу­щие быть отнесенными ко всей массе. Такой эмигрантский слой

следует, конечно, искать в атмосфере условий, обостряющих все характерные особенности, как эмигрантского миросозерцания, так и эмигрантского быта, т.-е., естественно, не там, где эмигранты насчитываются десятками и живут в виллах, тратя спасенное за границей состояние, а там, где эмиграция исчисляется десят­ками и сотнями тысяч, где она наиболее прижата в смысле необ­ходимости и трудности добывания заработка, где она находится в наибольшем отдалении от своих благодушествующих вождей, где она острее всего испытывает тяжесть своей вечной зависимости от местных властей и где она более всего подвержена влияниям извне, т.-е. с родины, толкающим ее на новый путь, путь пере­оценки и самокритики.

Всем этим условиям отвечает русская эмиграция в окраинных государствах.

Действительно, как мы увидим ниже, нигде так остро не стоит вопрос о заработках, как в окраинных республиках, нигде так не давит эмиграцию местная власть, как правительства окраинных государств, изнемогающих от экономических затруд­нений и живущих под вечным страхом красного соседа—при­зрака коммунизма.

Более всего,—вследствие причин географических и полити­ческих,—эта именно эмиграция подвержена ветрам, дующим из России, и,вместе с тем, более всего эта эмиграция в окраинах предоставлена самой себе, ибо все ее вожди без исключения предпочитают окраинам Западную Европу, где они больше на виду, где им комфортабельнее жить и, кроме того, где они в боль­шей безопасности на случай, если, действительно, этот пугаю­щий красный призрак вздумает сделать шаг на запад.

Русская эмигрантская масса в окраинных республиках включает в свой состав, как уже было сказано, не малое коли­чество бывших чинов белых армий.

Это—остатки войск Вермонта, Савинкова, Юденича и Бала- ховича...

Как первые, так вторые, третьи и четвертые были покинуты своими начальниками, как только выяснился крах военных экспедиций. Что касается этих экспедиций, то они велись, как известно, с позорным легкомыслием, без всякой заботы об успехе общего дела и без элементарной предусмотрительности на случай неудачи. Экспедициями этими, как теперь выяснено, руководили лица ограниченные, эгоистичные и, часто, преступ­ные в своей деятельности. Появившиеся в последнее время за рубежем печатные материалы по вопросу о белых походах на западно-русской границе рисуют вполне определенную кар­тину быта и нравов вождей.

В. Бело в,—Белое похмелье.

4

«ЭЭЭЭЭЭЭЭФЭЭЭЭЭЭЭЭЭЭЗЭЭЭЭЭЭЭЭЭЗвЭЭЭЭЭЭЭ

Личного обаяния этих вождей уже давно не существует— ход событий развенчал их окончательно, остались лишь громкие имена, но не осталось за этими именами фигур!

Не лишне будет, говоря о судьбе брошенных остатков белых армий, привести несколько документальных примеров деятель­ности их вождей.

В Ковенской газете «Эхо» от 18 января 22 года Н. Тандер- фельд рассказывает, например, о деятельности Савинкова:

«Для удержания в своих руках власти он прибегал к двум своим излюбленным способам: 1) вылавливанию всех недовольных при помощи целой сети провокаторов и агентов собственной разведки и передачи их польской охранке и 2) потаканию самым низким и дурным ин­стинктам тех, кого он считал людьми,наиболее ему пре­данными. Он говорил (см. стр. 35 воспоминаний ата­мана Искры): «Наши неудачи происходят не от слабости или трусости. Они происходят от измены некоторых частей, продавшихся жидам. Я убедился, что жиды— наши злые гении, и когда мы пойдем вперед, то жида, пойманного в стане большевиков, не щадите».

А результаты?.. Результаты?..

Вот через одно из крупных еврейских селений, не­далеко от Кожан-Городка, проходили воспитанные Савин­ковым отряды.

Евреи собрали крупную сумму денег золотом и ро­мановскими деньгами, и депутация от селения во главе с раввином понесла эту сумму первому эшелону Савин- ковских отрядов, проходивших через это селение. Эти деньги были уплачены, как выкуп, как страховая пре­мия от очередного погрома. Савинковцы взяли деньги и, пока они пьянствовали на них, погрома в этот день не было. Но через день...

Через день по селению проходил второй эшелон воспитанников Савинкова, и они учинили над селением погром, перед ужасами которого побледнели ужасы погромов старого времени... По улицам обильно текла кровь... И в потоке смешивалась кровь умирав­ших девочек, с кровью защищавших их своими слабыми силами дряхлых стариков...»

Другой «герой», Булак-Балахович, впоследствии принятый Савинковым под свое высокое покровительство, тот самый Булак- Балахович, которого после крушения Юденича неожиданно увидели в Польше во главе «еврейского полка», не только не от­ставал от прочих «освободителей», но даже перегнал их.

В статье «Кто виноват?» В. J1. Горн в ревельской газете «Свобода России» описывает вступление БалахоЕича в Псков.

«Спустя недолго после занятия Пскова эстонцами, в городе раздались крики «ура», и появилась небольшая колонна русских сил во главе с Булак-Балаховичем. Быстро собралась огромная толпа, все искренно и ра­достно встретили своих солдат .............

Утра следующего дня я никогда не забуду. Опять бежал народ, снова все в движении, по не было на лицах веселых, радостных улыбок. За толпой народа, возвы­шаясь над ней, впереди белело и качалось что-то. Только подойдя ближе, я увидел, что на фонаре висел какой-то человек в одном белье, а перед ним—толпа, в которой было много детей... Дул ветер, и труп качался в петле... Я молча бросился на тротуар. Там стояли какие-то люди, и один из них, обращаясь ко мне, ска­зал: «Зачем это? Кому это нужно? Ведь так даже боль­шевики не делали... А дети—зачем такое зрелище?»

А дальше пошло все в том же духе, но много хуже и отвратительнее. Вешали буквально каждый день, в центре города, на фонарях, на глазах у всех... Жертву вели к фонарю, заставляли делать себе петлю, глумились, били ее, и обреченный умирал—днем на гла­зах детей и женщин...»

В той же «Свободе России» № 11—1919 г. П. Богданов добавляет:

«Массы первоначально присматривались, выжидали, а затем отвернулись. Отвернулись потому, что «белые не лучше, а, пожалуй, и хуже красных»...

Роль Бермонта-Авалова в белой драме сев.-запада и его деятельность в Латвии общеизвестны, личность этого генерала— одного из героев белого движения на окраинах—характеризует кратко С. Оношкевич-Яцына в «Общ. Деле» от 21 окт. 21 г.

«Кто такой и откуда появился вышеупомянутый Авалов-Вермонт, никто в точности не знает. Ходили, да и сейчас еще ходят, самые разнообразные слухи о нем.

Одно, во всяком случае, достоверно, что он—не то, за что себя выдает.

Едва ли кому-либо, кроме заинтересованных, из­вестно, что Вермонт был ширмой, за которой пряталась группа лиц, имевших совершенно определенные цели, совершенно противоположные официально заявленным армией.

*

$i9i9<9(9f9t9cJi9i9<9<9<9i9<9<9<9i9i9<9i9i9<9i93$c5i9i9i9i9i9i3iS<9<SiS3

Сотрудниками его были чрезвычайно ограниченные люди, старавшиеся, насколько было сил, провалить дело добровольческой армии, главным образом, конечно, но чрезвычайной своей тупости.

Сам Вермонт, конечно, все же играл лишь роль пассивную, подписывающую. Он ограничивался, глав­ным образом, лишь тем, что даже в самые критические моменты для армии пьянствовал, танцовал на блюде лезгинку и ухаживал за женщинами. А окружающие, кто мог, набивали себе карманы. В Берлине можно найти ресторан и другие предприятия, основанные на присвоен­ные незаконно деньги».'

Мы сделали это отступление в область историческую, лишь с целью напомнить типы деятелей и характер их деятельности в деле белой борьбы на западной границе России. Это напоми­нание кажется нам полезным в виду того, что последующая дея­тельность и мероприятия этих вождей, касавшиеся устройства и обеспечения увлеченных ими в авантюры и разбитых по их вине армий, мероприятия, имевшие столь печальное влияние на судьбу белых солдат, естественно, вытекают из индивидуальных качеств белых вождей, из их отношения к принятой на себя важнейшей задаче «освобождения России», из их установи­вшихся взглядов как на население областей, на территории кото­рых приходилось оперировать, так и на подчиненную им солдат­скую массу.

Имели ли основание ожидать белые солдаты гуманного отно­шения к себе со стороны своих начальников, запятнавших себя исключительной жестокостью в отношении мирного населения?

Могли ли рассчитывать они на добросовестность и благопо- рядочность своих начальников, когда перед их глазами все белые походы протекали под знаком безудержного, явного и бессовест­ного грабежа интендантств и населения?

Могли ли, наконец, белые солдаты ожидать от своих началь­ников рыцарской готовности разделить с ними все тяготы и лише­ния последствий поражения, когда эта начальники с первых же шагов зарекомендовали себя эгоистами, предателями общего белого дела, «господами» в самом гнусном архаическом смысле этого слова?

И всю эту горькую чашу несчастий и разочарований при­шлось выпить до дна солдатам белых армий!..

Бермонт-Авалов попросту бросил свои войска,—к счастью, немногочисленные,—как только убедился в тщетности дальней-

ЭЭЭЭЭЭЭЭЭЭ'ЭЭЭЭЭЭЭЭЭЭЭЭЭЭЭЭЭЭЭЭЭЭЭЭЭЭЭЭ

ших военных попыток под дулами орудий англо-французской эскадры.

Савинков и Балахович согласились интернировать свои армии за польской проволокой с покорностью и готовностью, которой, однако,они не проявили, когда дело коснулось их личной высылки из Польши.

На что же обрекли они свои армии?

Книга атамана Искры «То, что было» дает понятие о совре­менном положении савинковских белых солдат, покинутых в Польше. Выдержки из нее помещает Н. Таненфельд в газ. «Эхо»:

«Холодные, промерзающие насквозь бараки...

Кругом колючая проволока, а за ней—польские сол­даты на часах.

Внутри бараков теснота, душно; двор, огороженный проволокой, при каждом бараке так мал, что выходить подышать свежим воздухом заключенные могут только поочереди, группами человек по 30, а в бараке свыше 300 человек.

Лишенные свободы, воздуха, света, там коченели в заледеневших бараках и выносили тяготы каторжного режима русские люди...

А в первоклассной «Брюллевской» гостинице в Вар­шаве, в аппартаментах с окнами, выходящими в вели­колепный сад, где плавают в пруде стройные белые и чер­ные лебеди, находились те, кто, шантажируя именем Пилсудского,захватили в свои руки все денежные сред­ства отрядов и удерживали таким способом власть над чинами отрядов и после их расформирования в лагерях.

Аппартамент № 35 «Брюллевской» гостиницы... Большая светлая комната с длинным столом посередине, который обставлен кругом стульями.

Вдоль стен полукругом стоят: четыре начальника отделов Русского Политического Комитета в Польше, три генерала (профессор Симонский, граф Пален и Бу- лак-Балахович) и представители ген. Врангеля (б. кам- мергер Горлов и геи. Махров).

Разговоры шли вполголоса: ждали выхода друга маршала Пилсудского—Савинкова.

Проходит 10—15 минут; наконец, дверь в соседнюю комнату открывается, и друг начальника польского государства появляется.

По примеру прежнего времени, он обходит присут­ствующих и ласкает каждого несколькими приветствен­ными словами.

Приветствия окончены; он занимает председатель­ское место,и вслед за ним все размещаются. По левую руку председателя сидит представитель «правителя юга России», по правую руку—публицист г. Философов; за отдельным столиком—начальник одной из канцелярий, А. М. Сполдовский.

Председатель открывает заседание, и мягко начинают литься речи ораторов на высокие темы, приличествующие значению «Великой, воссоздаваемой совместными уси­лиями Русского Политического Комитета и Врангеля, России».

Эти речи повторялись неуклонно два раза в неделю; работа кипела; председатель неуклонно занимался (по его словам) и день и ночь для пользы интернированных...

А интернированные?

Они также неуклонно леденели в своих бараках, лишенных и воздуха и света, и имели вместо свободы... газету «Свободу»...

Они изливали в письмах свои печали, и письма эти были полны такой тоски, что сердце надрывалось. Они просили помочь им заняться каким-нибудь делом, составить из них трудовые артели и отправить в любую часть света на какие угодно работы. Жалоба была у всех только одна: на присвоение Савинковым зарабо­танных ими их трудовых грошей. За год этих трудовых грошей накопилось несколько десятков миллионов пол. марок.

В ответ на эти жалобы сметливый Савинков при­думал выход из создавшегося неловкого положения и взамен ежемесячного жалованья он выдал к праздни­кам Есем офицерам отрядов по 50 польских марок «вне­очередного довольствия».

50 польских марок!..

Чины отрядов говорили, что эффект от этой выдачи был не меньше того, который получился бы от рассылки к праздникам по одной старой газете на человека».

Но наиболее печальную картину представляют собою усло­вия, в которых оказались чины сев.-западной армии Юденича, оставшиеся.после ликвидации сев.-зап. правительства на терри­тории эстонской республики.

Положение осколков этой белой армии ухудшилось, помимо всего остального, еще- вследствие того, что действовала она против сов. войск совместно с эстонскими войсками, а не само­стоятельно, как, например, врангелевские. И эта совместность

ЗЗЭЭЭЭЭЭЭЭЭЭЭФЭЭЭЭЭЭЭ'ЭЭЭЭЭЭЭЭЭЭЭЭЭ'ЭЭЭЗ

обязывала. Если сев.-западное правительство пользовалось покровительством Англии и армия его оперировала при помощи англичан и, косвенно, ради их интересов, то и эстонское прави­тельство находилось всецело в зависимости и под влиянием англичан, приказавших ему дать исходную базу для выступления сев.-зап. белых сил и поддержать их собственными войсками.

Подчиняясь воле своей высокой покровительницы, Эстония дала эту базу и поддерживала русскую белую армию, поскольку та двигалась вперед, а также поскольку эта ее деятельность (а, следовательно, и поддержка этой деятельности) отвечала инте­ресам главенствующей в этом предприятии Англии. Но когда разбитая сов. войсками армия Юденича начала отступать к гра­ницам Эстонии, и когда определилось, что дальнейшая поддержка се и возобновление наступательных попыток не входят в планы англичан, эстонцы (побуждаемые к этому отчасти и поведением самого русского белого начальства) резко изменили свое отно­шение к сев.-зап. армии, уже не опасаясь этим нарушить гармо­нию своих взаимоотношений с могущественной Великобританией.

Вследствие этого разбитая сев.-западная армия, откатившая­ся до эстонской границы и перешедшая ее, оказалась между моло­том и наковальней: с фронта ее теснили наступавшие большевики, в тылу же у нее была теперь уже явно враждебная Эстония, все стремления которой (продиктованные свыше) в это время заключались уже не в борьбе совместно с белыми армиями за свержение в России большевиков, а в сохранении своих этногра­фических границ и установлении с Сов. Россией добрососедских отношений (по поводу последнего эстонским правительством был сделан запрос в Англии, и последняя ответила своим согла­сием).

Все раздражение эстонцев против руководителей сев.-зап. армии, вызванное бестактностью и реакционностью этих послед­них, вся тревога по поводу дальнейшей судьбы Эстонии, все недоверие к «демократизму » Юденича и К⁰ нашли полное отраже­ние в меморандуме эстонского правительства Верховному Совету от 16 декабря 1919 года, выдержки из которого приводим ниже:

«... Нужно признаться,что командиры русской армии скоро показали свою неспособность к поддержанию порядка и поднятию боеспособности их армии, сообразно обстоятельствам. Также не сумели они создать и под­держать в тылу армии твердый государственный порядок.

Несостоятельность сев.-зап. армии, как боеспособ­ной силы, н неспособность ее командиров, как государ­ственных организаторов, выяснились с наибольшей

очевидностью в момент окончательного крушения сев.- зап. армии после ее последних операций против Петро­града.

Кроме того, командование сев.-зап. армии назна­чало на ответственные посты реакционеров, провозгла­шавших по отношению окраинных государств и их народов восстановление Великой России. Вследствие этого даже русские солдаты стали выказывать враждеб­ные тенденции по отношению Эстонии...

... Теперь, когда русская сев.-зап. армия, демора- пизованная и дезорганизованная, отступила в панике до границы Эстонской республики, было бы безумным самоубийством, по мнению раздраженного общества и эстонской армии, разрешить таким враждебным массам перейти границы Эстонской республики, а тем более, собраться в тылу эстонской армии.

... Эстонским правительством издан приказ, по которому все воинские части русской сев.-зап. армии, дезертирующие с проти во большевистского фронта и спа­сающиеся на эстонскую территорию, были бы обез­оружены. Личный состав разоруженных войск рассма­тривается, как гражданские иностранцы...

Разоруженные отряды русской сев.-зап. армии были сосредоточены в окрестностях Нарвского фронта и раз­мещены в деревнях и имениях, где они могут устроиться в гигиенических условиях... эстонские военные и гра­жданские власти делают для них все, что они находят воз­можным и нужным делать...

... Не исключена возможность предоставления им заработка... и т. п.».

Из числа приведенных выше документальных выдержек интересны, как первые, подтверждающие недоверие, раздра­жение и тревогу, которые испытывало эстонское правительство в отношении сев.-зап. вождей, и вполне отвечающие действи­тельности, так и вторые, обрисовывающие внешние контуры взаимоотношений между эстонцами и сев.-зап. армией после ее крушения, умышленно эстонцами в этом меморандуме искажен­ные и явно лживые.

Следует, однако, не за бывать, что сами русские власти своим поведением, своими необоснованными панрусскими тенденциями, своей армейской заносчивостью и беспрерывным бестактным раздражением в эстонцах их национального чувства, еще в дни мощи сев.-зап. армии, посеяли ту горькую жатву, которую им пришлось пожать вскоре. Но к этому следует прибавить, что

расплачивались за вышеперечисленные грехи белой русбкой власти в Эстонии не те, кто их совершал, а, как это всегда бывает, те, кто дальше всего стояли от политики и всякого рода интриг.                                                                         _/

• Исключительную беспринципность, трусость и отсутствие рыцарского чувства проявило белое командование сев.-зап. армии, покинувшее последнюю тотчас же, как только определи­лось ее положение между эстонской наковальней и советским молотом.

Все, что было не только влиятельного и видного, но просто только приближенного к штабам и управлениям огромных тылов, бежало без оглядки, захватив, что только можно было унести или ликвидировать, заручилось визами, внедрилось со своими семействами и инвентарем на английские пароходы и во главе с главнокомандующим ген. Юденичем и главой правитель­ства Лианозовым поспешило покинуть Эстонию и брошенную на ее границе разбитую армию.

Все же, что было на фронтах, в окопах и в самых ближних тылах, застряло безнадежно в Эстонии с того момента, как рас­палась вершина военно-правительственного аппарата белого сев.-запада. Солдаты и младшие офицеры, далекие от штабов и управлений, перенесшие весь ужас поражения и отступления на чужую территорию, не получили ни ликвидационных сумм, отпущенных англичанами, ни обмундирования, ни продоволь­ствия, об «огромных запасах» которого упоминалось также в цитированном нами меморандуме эстонского правительства Верховному Совету.

В то время, как первые, обогатившись, либо благополучно уехали, либо с цинизмом, доходящим до грации, обосновались тут же в Ревеле, возглавляя увеселительные и прочие открытые ими учреждения, вторые попали в «гигиенические условия», о которых говорит эстонский меморандум, то-есть в леса под Нарвой, огороженные колючей проволокой и охраняемые эстон­скими часовыми.

В этом загоне до 15.000русских солдат—жертв ген. Юденича— было заключено «в карантине». Тиф достиг здесь чудовищных размеров, переболели все, умерло около половины. Жили, как звери, в самодельных землянках, питались—ниже всякой кри­тики.

Но обо всем этом эстонское правительство, конечно, умол- . чало в своем меморандуме, точно так же, как умолчало о резуль­татах «гигиенического интернирования», т.-е. о численном сокращении «разоруженных частей русской сев.-зап. армии» наполовину.

Умолчало оно также и о характере и условиях той работы, которую оно нашло возможным предложить остаткам русской белой армии.

Не было примера, чтобы армия была построена так уродливо и явно нежизнеспособно, как это было в белой армии северо- * запада. Мало того, что в качестве командного состава очутились здесь отбросы старой армии,—от тупого армейского штабс-капи­тана или полуграмотного, но мечтающего о наполеоновской карьере прапорщика из вольноопределяющихся, вроде просла­вившегося Балаховича, до опустившихся гвардейцев типа пре­словутого ген. Родзянки,—о феноменальной глупости которого и склонности к алкоголю ходили в армии легенды,—либо недо- скакаЕших по разным причинам до южного фронта или умышлен­но застрявших под Петроградом в крошечной армии, где все- гаки меньше была конкуренция в Наполеоны: мало этого, высшее начальство состояло тоже из лиц либо абсолютно бездар­ных, либо карьеристов, либо просто «охотников за военной дичью».

Личность самого Юденича достаточно ярко охарактеризована Г. Кирдецовым в его книге «У ворот Петрограда».

«... Он был челогек с ограниченным умом и такой же ограниченной волей. Он минутами не постигал самых простых вещей и поддавался влиянию первого встреч­ного полковника из своего штаба. Но этот диктатор обладал одним качеством: он был одинаково упорен и гибок в одно и то же время, тщеславен и скромен, откровенен и скрытен, правдив и лжив, точно две д>ши в нем сидели. Относительно же политических убеждений его в те дни можно было сказать, что это был типичней­ший «чего изволите»: он одинаково «приял» бы и царя и республику, была бы лишь гарантия сп) жить, полу чать чины и жалованье. Если бы он остался в Сов. России, его в конце концов, вероятно, использовал бы Троцкий».

Вокруг Юденича собралась компания генералов, подобных ему самому, как это всегда бывает. Тут были: Балахович, Влади­миров (Новогребельский), Янов, Краснов, Глазенап, Ветренко и много других. HeV ничего удивительного, что плеяда началь­ников, пропитанных насквозь духом эгоизма и карьеризма, тупых в деле политики, серых в области государственного строи­тельства и притом не желающих обуздать свой великодержавный норов, не только допустила обрастание армейского тыла диким мясом всякого реакционного, трусливого, глумливого, пролаз- ничающего и просто вороватого сброда, но своими действиями восстановила против себя эстонские военные и государственные

»

ЗЗЗЗЗЗЗЗЭЗЭЗЗЗЗЭЗЗЗЗЗЗЗЗЗЗЗЗЗЗЗЗЗЗЗЗЗЗ

круги, проникнутые ответственностью перед своей родиной в борьбе за ее независимость, чего вовсе не наблюдалось в белых военных кругах.

Насколько велик был этот паразитивный и уродливый нарост, отягощавший тыл сев.-зап. армии, видно из той же книги Кирдецова:

«... Едоков в сев.-зап. армии числилось до 50.000, комбатантов же—не более 18.000 чел. (стр. 202).

... Обилие генералов—роковая черта сев.-зап. армии. 11 сентября 19 года число комбатантов не превышало

20.0        человек (при 70.000 едоках), генералов же было 53_; и всем, конечно, нужно было давать работу, соответ­ствующую чину (стр. 286).

... 25.000 армия Юденича была разбита (для этого) на... 6 дивизий и 3 корпуса (стр. 353) и т. д.».

Естественно, что вся эта масса, висевшая на хвосте армии, масса людей, чуждых боевой задаче, идейности, сознанию долга, преследовавшая только свои личные интересы, сперва вызывала раздражение в эстонцах вредом, наносимым ею общему делу, совместно творимому, а затем, убедившись в окончании лотереи чинов и вознаграждений, бросилась прочь от разбитой армии, заботясь лишь о своей собственной судьбе.

Армия же, ограбленная до-чиста сперва собственными на­чальниками, а затем эстонцами, разрушилась и обратилась в прах поразительно быстро именно вследствие этого уродства своей организации. В лесах Нарвы за проволокой остатки ее пробыли ровно столько времени,сколько нужно было для того, чтобы 14.000 человек переболело тифом, несколько тысяч умерло И несколько тысяч вернулось в Россию. Остальные затем полу-* чили свободу... «Свобода» эта заключалась в том, что снята была колючая проволока, люди же остались в тех же лесах на торфя­ных и лесных разработках, а взамен военного рабства явилось рабство экономическое, не менее тяжелое, в виде жестокой эксплоа- тации эстонских подрядчиков и промышленников. Таков был «заработок», доставленный им гуманными эстонцами.

Вот,в каком положении застаем мы в настоящее время остатки белых армий на территории окраинных республик. Интернирова­ния в прямом смысле этого слова теперь почти не наблюдается, но в переносном смысле интернирование, вытекающее из безвыход­ного положения белых солдат, из невозможности устроиться, про­цветает, как никогда. Бытовые условия этих остатков белых армий, покинутых начальниками, чрезвычайно печальны.

Незнание языка, отсутствие каких-либо средств, в большей мере—неимение определенной профессии поставило их перед

безработицей в самом остром и грозном ее проявлении. И как при всякой безработице, не замедлила народиться жестокая и бесстыдная эксплоатация рабочей силы единичных русских .местными мелкими предпринимателями.

Постепенно, под влиянием этой безудержной и наглой эксплоатации,—не привлекавшей, однако, внимания местных властей, ибо речь шла о русских, а не об эстонцах,—разрознен* ные остатки белых армий начали объединяться в трудовые артели. Такого рода тяготение к объединению, как к способу защиты труда от эксплоатации,можно наблюдать с особенной яркостью в настоящее время опять-таки в Эстонии.

В образовавшихся трудовых артелях на-ряду с солдатами весьма многочисленно и младшее офицерство, не нашедшее при­менения в области интеллигентного труда и принужденное обратиться к физическол1у.

Следует сказать, что быт и условия труда в этих артелях весьма тяжелы, разработки лесные и торфяные производятся этими артелями обычно в глухих местностях, питание недоста­точно, хотя оплата труда относительно прилична. Жить же часто приходится либо под открытым небом, либо в шалашах.

Тяга обратно на родину, естественно, тем сильнее, чем тяжелее условия быта и труда для эмигранта, а потому тяга в Россию среди остатков белых армий достигает весьма высокой степени, несмотря на все противоположные заверения эмигрантской прессы.

Но белые армии, ныне распавшиеся и вовсе постепенно исчезающие с лица земли, в свое время увлекли за собой огромное количество беженцев, разница между которыми и солдатами белых армий заключается в том, что в то время, как большинство вторых шло в армии поневоле, часто без сочувствия делу—по мо­билизации, очутилось на чужбине не добровольно и, как насиль­ственно привлеченные, уже приобрело право возврата на родину, первые—беженцы—уходили добровольно, оказались в эмигра­ции по собственному желанию, верили в белое дело и ждали от него чего-то.

Эта рядовая беженская масса, весьма многочисленная и весьма в своем быте несчастная, заслуживает большего внимания.

6.

Беженская масса в окраинных республиках.

Одной из характерных особенностей русской эмигрантской массы в Европе, взятой в целом,—в социальном составе своем весьма разнообразной,—является то обстоятельство, что огром-

ное большинство ее членов не занимается своей профессией, добывая себе заработок делом, до этого вовсе им чуждым.

Есть, правда, меньшинство, могущее быть причисленным к разряду «устроившихся», это—те, которые явились в эмигра­цию во всеоружии специальных знаний, знакомые с местными языками, наконец, с опытом и силами испытанных уже борцов с жизнью. Но, повторяем,—это меньшинство, причем меньшин­ство, состоящее из «эмигрантских верхушек», и притом верху-- шек, оказавшихся в устроившемся положении не только вслед­ствие своих данных, но также вследствие удачно сложившегося ряда обстоятельств, ибо, как увидим ниже, наряду с неквалифи­цированной и неприспособленной к борьбе с жизнью на чуж­бине эмиграцией, в широких массах наблюдается большое коли­чество людей высокоинтеллигентных профессий и специалистов, влачащих равно печальное, как и первые, существование.

Это огромное большинство эмигрантов, выброшенных из привычного русла многолетних профессий, не владеющих мест­ными языками и не обладающих данными, необходимыми для успешного приспособления к новой неблагоприятной обстановке, это огромное большинство «неустроившихся», повторяем, весьма пестро и разнообразно.

Здесь, рядом с пушечным мясом белых генералов, покинутым за ненадобностью в колючих клетках концентрационных лагерей или в чащах окраинных лесов, например,—студенты в качестве носильщиков, капитаны-официанты, инженеры-газетчики, адво­каты-скупщики, доктора-дровосеки, чиновники-рассыльные, жур­налисты-чистильщики сапог и огромное, безбрежное море спе­кулянтов всех профессий, возрастов и положений, спекулянтов мелких, полуголодных, полуоборванных и трясущихся на холоду уличных тротуаров в ожидании насущной деловой встречи...

Несомненно, что бытовые условия этого слоя русской эми­грации весьма тяжелы, и они все ухудшаются по мере того, как другая часть эмиграции,либо ловкая,либо более сильная в борьбе с жизнью, устраивается, занимая места, оседает и отъедается. «Неустроившаяся» эмиграция постепенно отделяется от «устрои­вшейся» все более глубоким оврагом, и по мере того, как вторая, оседая и пуская корни в почву чуждой страны, успокаивается, примиряется со своим положением и устраивается на более или* менее продолжительный срок, первая волнуется, колеблется, ищет выхода и вступает на опасный путь ретроспективной кри­тики и переоценки. Вследствие этого, для правительств стран Европы эта «неустроившаяся» эмиграция, помимо всего прочего, в политическом отношении является элементом наиболее неприят­ным.

вэээээоэээоээзээээзээзээээээоэээээоээо

Отсюда и вытекает тот репрессивный метод, который приме­няется в отношении русских беженцев главным образом в окраин­ных республиках.

В то же время, когда в отношении явно неустроившейся эмиграции, гранящей панели городов, способствующей разви­тию спекуляции и обременяющей благотворительные учрежде­ния, правительства этих республик применяют без стеснения и объяснения принцип полицейской экзекуции, они—прави­тельства эти—вероятно, под давлением неперебродившего еще молодого шовинизма масс, создали ряд профилактических адми­нистративных мер против возможности внедрения в различные области государственной жизни специалистов из эмиграции.

Как примеры, относящиеся к окраинным государствам, укажем на запрещение адвокатской практики русским адвока­там, на принуждение русских врачей-эмигрантов вновь сдавать экзамены при местных университетах для получения права на врачебную практику, и, наконец—уже как на курьез—на запре­щение, например, в Ревеле включать в программы концертов и кабарэ более 50% номеров,исполняемых русскими артистами.

Группа перечисленных мероприятий,’ направленных против русских специалистов, осуществлена правительством, в данном случае Эстонии, несомненно в угоду неумеренно шовинистиче­ским кругам, которые в окраинных республиках вообще доста­точно сильны.

Приведем несколько примеров яркого проявления этого неумного шовинизма, способных дать представление о характере создающегося в связи с этим положения для русского националь­ного меньшинства в некоторых государствах Запада.

Ревельская газета «Tallina Teataja» от 3 января 22 г. поме­щает статью «Обрусевший Ревель».

«Если местные русские и немцы горюют о том, что в Эстонии господствует определенная национальная нетерпимость, то им можно прямо поставить на вид, что у нас национальное самосознание находится в самом младенческом возрасте и, стало быть, не может быть и речи о какой-нибудь нетерпимости в этой области. Пусть нам укажут, в каком ином государстве на-ряду «   с государственным языком слышно столько иностранных

языков, как у нас. Ревель кишит русскими артистами, ежедневно выступающими в ресторанах и кабарэ, точно мы живем по-прежнему в «могучей» России. Во всех этих кабарэ только и слышны русские номера, русское паясничание. Даже в «Эстонии» (Государ­ственный эстонский театр. В. Б.) приглашают русских

артистов для выступлений на русском языке. В нашу армию принимаются офицеры, считающие как бы делом чести повсюду говорить по-русски. Комнату правле­ния общества «Эстония» украшают портреты Льва Тол­стого и Максима Горького во весь рост. Залы театра во время эстонских концертов пустуют, между тем, как посещение русских концертов считается делом чести...

Разве что-либо подобное было бы допустимо в Фин­ляндии или в Германии?

Мы же преспокойно допускаем обрусение Ревеля. Необходимо больше национального самосознания и само­стоятельности».

В своей ссылке на Финляндию и на Германию автор цитируе­мой статьи совершенно неправ: ни в Финляндии, ни в Германии, ни дальше на запад подобных точек зрения и реального проведе­ния их в жизнь, как это делается в Эстонии, не наблюдается. Объяснение этому надо искать, как нам кажется, в том, что нации,имеющие и имевшие раньше свою собственную культуру, не опасаются вытеснения последней приходом чужой и не бо­рются,—как это делает Эстония,—с «опасным нашествием ино­странцев» изгнанием из национальных театров портретов «чу­жих» Толстого и Горького, тем более, что для некоторых пока нет возможности заменить их собственными.

Газетная агитация шовинизма, естественно, приносит свои плоды.

В Ревеле, например, в начале 22 г. был возбужден, разду­ваем и отчасти проведен в жизнь проект срытья православного собора Александра Невского, двух православных часовен и па­мятника Петру Великому.

Правда, несмотря на весь поднятый вокруг этого «гениаль­ного плана» эстонских националистов шум, приведена была в исполнение только меньшая его часть, а именно—срыта была одна часовня, из второй же убраны были русские иконы, и какие- то незнакомцы проявляли свое «национальное самосознание», вымазывая еженощно стены часовни дегтем,—памятник же Петру и собор пока уцелели.

«Waba Маа», местная газета, пишет по этому поводу:

«Срытье памятника Петру городская управа тоже считает желательным. Препятствия к осуществлению этого последнего проекта по-прежнему коренятся в не­достатке средств, равно как и в вопросе, что водво­рить на пьедестале памятника, к срытью и уничтожению которого нет причин.

' ЭсЭЭЭЭЭЭЭЭЭЭЭЭЭЭЭЭЭЭЭФЭЭЭЭЭЭЭЭЭЭЭЭЭЭЭФс*

Признано возможным временно украсить пьедестал какой-либо каменной вазой, вокруг которой летом могли бы быть посажены цветы. Поэтому желательно, чтобы наши художники уже в ближайшем будущем со­здали нечто оригинальное, чем впоследствии можно было бы украсить пьедестал памятника.

Снятие фигуры с пьедестала не представляет осо­бой трудности: один предприниматель предлагает на свой счет произвести эту работу, между тем, как другой согласен доставить его на место, которое укажет город­ская управа. Как только явится возможность срыть памятник Петру Великому, городская управа сразу же приступит к работам.

Редакция газеты со своей стороны добавляет, что, судя по письмам, десятками поступающим в редакцию, проведение в жизнь проекта срытья не может представить особые трудности, раз срытье в принципе решено, так как многие заявили редакции о своем желании безвоз­мездно содействовать этому.

Многими выражаются пожелания, чтобы памятник был убран еще до праздника самостоятельности Эсто­нии, т.-е. до 24 февраля».

Однако, срытье памятника не состоялось к высокоторжествен­ному дню—предполагаем, по причине отсутствия соответствую­щей «каменной вазы», долженствующей заменить фигуру русского преобразователя, впредь до нарождения преобразователя эстон­ского происхождения; однако, нашлись нетерпеливые люди, пожелавшие ускорить события:

Газета «Peawaleht» сообщает, что

«...около полуночи 23 февраля полицейский, стоя­вший на Петровской площади, обнаружил пьяного, ле­жавшего на земле и не желавшего вставать. Пока полицейский занимался с пьяным, к памятнику Петра подъехали 7 подвод, нагруженных веревками и различ­ными приспособлениями для снятия монумента с пье­дестала.

Все явившиеся были задержаны и препровождены в участок вместе с подводами, для составления прото­кола».

Та же газета жалуется, что

«...в нашей военной школе господствует чужой дух, так как учебные силы там составляют прежние русские генералы; устав офицерского союза уже вторично возвращается обратно, не получая утверждения, ибо он

j9<933<9883S33333i9iSi9(S<9833i938i930(93i9i9iSi9(Si9iS3

представляет собою копию устава офицерских союзов царского времени; даже наименование войсковых частей, равно как и порядок офицерского ранга и т. д., оста­влены по-прежнему русскими. В свое время, когда созда­валась эстонская армия, организация по русскому образцу была естественной и понятной, теперь же это надлежит изменить, обратив наше внимание на демократические, старые культурой, государства Европы».

Тот же шовинизм наблюдается в Латвии и Литве, где гонения на все русское дошли до запрещения печатания театральных афиш на русском языке и русских вывесок.

В Польше руссофобство достигло чрезвычайных размеров.

Профессор Р. (псевдоним) в IV томе «Архива Русской Рево­люции» рассказывает о своих мытарствах в Польше после его бегства из России.

В Минске...(стр. 224).

«...Накупив всякой всячины, мы пошли домой. У са­мой гостиницы нас нагнал патруль польских солдат. Один из них размахнулся и с криком «жид» ударил меня по шее. Бабка попробовала его устыдить, но он подошел к ней вплотную и, осыпая ее площадной бранью, начал на нее замахиваться кулаком.

Так приветствовала свободная Польша русского ученого, всю жизнь не устававшего возмущаться порабо­щением польского народа».

Это, конечно, только мелкий штрих общей картины.

И советская и зарубежная пресса много и справедливо писали о той политике беззастенчивого империализма, на путь которой вступила «свободная Польша» с первых же дней своей незави­симости .

Система национальных и религиозных притеснений, практи­куемых в «свободной Польше», едва ли не превышает своей интен­сивностью религиозную и национальную нетерпимость эпохи русского самодержавия.

А. Ф. Керенский справедливо замечает по этому поводу в «Воле России»:

«Долгие десятилетия рабства мечтала Польша о сво­боде.

И сбылось заветное обетование—Польша свободна.

Но не одни поляки стремились воскресить распятую Польшу. Вместе с ними была Россия, тоже в цепях царизма задыхавшаяся, народная освобождающаяся Россия.

В. Бело е.—Белое похмелье.

б

Вся традиция русской революции проникнута волен к освобождению Польши.

И ничего не осталось от возвышенных вдохновенных мечтаний провозвестников польской свободы. Плач и стоны доносятся до нас со всех концов Холмской Руси, Подляшья, Полесья, Галиции, Волыни, Белоруссии. Задыхаются и изнемогают от произвола, насилия и изде­вательства русские крестьянские массы, повинные только в том, что они не поляки, не католики.

Как будто лишь для того и понадобилась свобода Польше, чтобы воскресить в южно-русских областях всю жуть средневековья.

Румыния тоже не отстает от своих соседей.

Ф. Штейнам рассказывает во II Томе «Архива Русской Рево­люции» в статье «Отступление от Одессы» о том, как гостеприимно встречали румыны русских беженцев, искавших убежища за Ду­наем.

«...Стреляли румыны (3 бат. 32рум. пехотного полка) отнюдь не в воздух, а целясь весьма метко в людей. Сперва все попрятались, но вскоре стали выбегать на улицу отдельные люди, направляясь на гать, где была дорога, по которой вчера вошли в Румынию.

Примеру этих людей стал и следовать другие,и вскоре по гати двинулась громадная обезумевшая от ужаса толпа людей—мужчин, женщин и детей—желая спастись от огня румын, которым, очевидно, доста­вляло удовольствие обстреливать несчастных, беззащит­ных, травимых то в одну, то в другую сторону людей.

...Трескотня румынских пулеметов, стоны раненых и умирающих, отдельные выкрики людей, желающих навести в толпе порядок, истерики женщин и плач де- * тей—все это слилось в какую-то дикую и кошмарную симфонию, которая у всех, кто ее слышал и кому было суждено пережить это ужасное утро, навсегда останется в у шах...(стр. 95).

При желании можно было бы привести еще множество подоб­ных этим примеров враждебного к русским беженцам отношения иностранцев, отношения, доходящего, как видно, до ничем не- оправдываемой жестокости, но даже наиболее мягкие формы этой общей современной враждебности к русскому эмигранту ставят часто непреодолимые препятствия на пути наиболее приспособлен­ных и снабженных знаниями, и, вместе с другими причинами, о которых будет упомянуто, создают для них, а тем более.

СС —

33333333333333333333333333333333333333

для широких беженских масс, исключительно тяжелые условия быта и труда.

В вопросе о приискании труда в области своей профессии, ограничения властей ведут к тому, что, во-первых, выбивают беженца из его профессионального русла, а во-вторых—очень часто—вообще принуждают его, отказавшись от профессий интел­лигентных, в которых он мог бы с большой пользой приложить свои силы,—искать средств к существованию в труде физи­ческом.

Вследствие этого, кадры эксплоатируемых русских бежен­цев, образовавшиеся из остатков белых армий, умножаются эмигрантами интеллигентных профессий, не находящих в мест­ных условиях применения своему труду по специальности.

В то же время это принудительное выбивание из профессио­нального русла умножило кадры мелких спекулянтов, аферистов и просто попрошаек, понизило нравственный уровень эмигрант­ской массы, точно так же, как и ухудшило условия ее быта.

Наконец, следует указать на целый ряд фактов чисто быто­вого порядка, обрушивающихся на всю русскую эмиграцию вообще, но с исключительной болезненностью отражающихся именно на «неустроившихся» ее слоях, насчитывающих наиболь­шее количество представителей в окраинных государствах.

Одно из первых мест в этом ряду занимает система жилищ­ных утеснений.

Эти утеснения, выражающиеся в умышленной несдаче квар­тир русским гражданам, в выселении из квартир русских эмигран­тов, заподозренных в сочувствии большевикам, во всякого рода ограничениях, чинимых русским беженцам, которых почему- либо невозможно выселить вовсе, наблюдается не только в окраин­ных государствах.

Так, например, в Германии, где вообще русским живется сравнительно легко, совсем недавно последовало распоряжение властей о невыдаче разрешении русским эмигрантам на въезд в Берлин, если они не смогут представить доказательств, что имеют в Берлине квартиру или же родственников, обязываю­щихся дать им кров.

Затем идет вопрос о налогах.

В этом направлении выработаны специальные нормы, распро­страняющиеся исключительно на русских эмигрантов.

Все виды государственных обложений для русских повы­шены, этим путем достигается известная фильтрация: отде­ляются состоятельные лица—«устроившиеся»—выгодные пла­тельщики налогов,—от несостоятельных—«неустроившихся». И, таким образом, тотчас же определяется, кто может быть

рассматриваем как «дорогой гость» и кто—как «нежелательный иностранец».

Коснувшись вопроса о податях, уплачиваемых русской эмиграцией в увеличенном размере правительствам гостеприимно их приютивших стран, уместно будет отметить одну весьма характерную особенность эмигрантской психологии, а именно:: стремление многих эмигрантов, покинувших родину, порвать с ней окончательно и переменить русское подданство на какое угодно другое.

По этому поводу П. Лавров пишет в «П. Правде» в марте с. г. в «Письме из Эстонии».

«В качестве одной из доходных статей своего потря­сенного и грозно шатающегося бюджета эстонское пра­вительство решило воспользоваться русскими эмигран­тами, которых судьба навязала ему на шею, выкидывать же которых за восточную или западную границу теперь не представляется удобным.

Поход выжимания из русских эмигрантов последних грошей правительство «демократической» республики повело в двух направлениях: принудительном и добро­вольном. Принудительный способ заключается в том, что в отношении русских граждан приведена была в дей­ствие специальная статья паспортного закона, а именно: в то время, как эстонцы получают постоянные паспорта бесплатно, русским эмигрантам выдаются виды на жи­тельство по полугодиям, при уплате за каждое полу­годие 520 эстонских марок.

(О значительности этой суммы для небогатого эми­гранта можно судить по тому, что местный эмигрантский комитет выдает пособия нуждающимся не свыше 500 ма­рок в полугодие. Как раз на паспорт!)

Неуплата в срок этой суммы за право жительства влечет за собою штраф до 3.000 марок, заявление же о несостоятельности эмигранта—либо взыскание всей суммы принудительным порядком, либо высылку, в этих- случаях признающуюся закономерной. До сих пор эта сумма взыскивалась только с главы семьи, совсем же недавно последовало разъяснение министер­ства внутренних дел о взыскании 520 марок в полу­годие не только с главы семьи, но и с каждого ее члена.

Что касается второго способа выжимания грошей из эмигрантского кармана в государственную кассу, то в этом случае дело обстоит тоньше и хитрее со стороны

ЭОЭЭЭЭЭЭЭЭЭЭЭЭЭЭЭЭЭЭЭЭЭЭФЭЭЭЭЭЭЭЭЗЭЭЭЭ

психологической, но еще циничнее и бессовестнее в смысле деловом.

Надо указать на одну весьма некрасивую, но харак­терную для русской эмиграции черту, это стремление, если только возможно и как можно скорее, отвязаться, несмотря на свой патриотизм, от своего гражданства, отвязаться от своей страны, от своего народа, своей национальной истории и перейти в какое угодно ино­странное подданство.

В Эстонии это стремление определилось весьма ярко, и эстонское правительство не замедлило его использо­вать. Был объявлен порядок подачи прошений о пере­ходе русских в эстонское подданство, и были указаны кассы, в которые следовало вносить одновременно с по­дачей прошения 2.000 эстонских марок с каждого лица. Главная же пружина всей этой махинации заключалась в примечании, предупреждающем, что деньги эти ни в коем случае возврату не подлежат, даже если подавший прошение в подданство принят не будет.

В эту, явно и нагло расставленную, мышеловку налезло множество русских мышей. В подданство Эстонской республики попало, правда, всего десятка два, но по 2.000 марок внесли все . . .

Был даже случай, когда с эмигранта, словчившегося подать прошение, внеся «в рассрочку» всего 1.000 марок, требовали через полицию вторую тысячу, хотя в хода­тайстве ему уже было отказано».

Что же касается лиц, которые по той или иной причине -(обычно—без всякого объяснения причин) признавались мест­ными властями «нежелательными иностранцами», то в отношении их применялось и применяется средство, несложностью своей и наивной грацией напоминающее живо «незабвенные» дни отечественного полицейского произвола.

До конца 21 года правительствами новорожденных республик практиковался до наглости простой способ расправы, а именно— арестовывание эмигрантов ночью на квартирах, заключение их в тюрьмы и затем немедленные высылки их этапом на русскую территорию, иначе говоря, «за проволоку», без заботы о дальней­шей их судьбе.

Только в конце 21 года «республиканские правительства», не без давления общественного мнения Запада, оставили этот средневековый прием и перешли к другому, а именно—к админи­стративной высылке «нежелательных иностранцев»,—по-преж­нему без предъявления обвинений—за пределы республики

в двухнедельный срок, с предупреждением, что в случае не­выезда добровольно эмигрант будет арестован и интернирован в концентрационном лагере, впредь до исхлопотания им себе визы для выезда в другое государство.

Эта последняя лазейка, оставляемая для «нежелательного иностранца», в сущности говоря, почти что и не лазейка вовсе, до того затруднительно обстоит для русских дело с визами.

Виза, существовавшая и прежде, но почти не игравшая никакой осязаемой роли, превратилась не только в величину осязаемую, но самодеятельную, и по характеру своей деятельности способную причинить множество затруднений и неприятно­стей,— под влиянием сперва войны, а позже русской рево­люции.

Создавая во время войны затруднения в передвижениях через границы, державы остерегались враждебной для них разведоч­ной деятельности противника, теперь же им пришлось усугубить эти строгости из опасения коммунистической пропаганды, что для них страшнее всякого военного шпионажа. И естественно, что в деле получения визы русским эмигрантом выдвинутыми оказались исключительные затруднения, потому что в ком, как не в русском гражданине, нынче видеть агента сов. власти и тай­ного коммунистического агитатора? .,

Не так еще давно, в 20 и начале 21 г.г. существовал в Европе обычный для всех консульств порядок выдачи виз русским гра­жданам лишь по получении положительного ответа из правитель­ственного центра, к которому, в каждом отдельном случае, тот или иной консул обязан был обращаться по ходатайству желаю­щего выехать эмигранта.

Это, конечно, с одной стороны, была история бесконечно длин­ная, с другой же—почти всегда безнадежная в смысле резуль­татов: без больших связей в центрах и без солидных там поручи­телей дальние визы, как во Францию, Италию и Англию, полу­чить было совершенно невозможно. Объяснение этому найти не трудно. В свое время Франция, например, легко впустила большое количество русских эмигрантов, эвакуировавшихся с русского юга,—в Париже в 21 году было до 80.000 русских;— теперь же, вследствие изменившихся политических условий, она старается исправить свою ошибку и избавиться от обременитель­ных гостей — она всячески содействует выезду русских и обставляет в то же время чрезвычайными трудностями их въезд.

Однако, постепенно, современем, и в некоторых частях Европы, лежащих ближе к востоку, обнаружился некоторый сдвиг и в этом сдысле.

ЗЗЭЗЗЗЗЗЗЗЗЗЗЗЗЗЗЗЗЗЗЗЗЗЗЗЗЗЗЭЗЗЗЗЗЗЗЗ

Первая Германия,—деловая, коммерческая и не преувели­ченно подозрительная,—облегчила выдачу виз, предоставив своим консулам делать это без сношения каждый раз с центром. Ее примеру последовали и окраины, кроме Финляндии, въезд в которую для русских весьма труден. Наконец, определилась возможность въезда в Америку, когда Сенат объявил процентную норму для эмиграции вообще (упоминалось в ней и о русских) и условия въезда (состояние здоровья, профессия, степень трудоспособности и т. д.). Однако, несмотря на эти послабления, просачивание русских беженцев в Новый Свет весьма незначи­тельно но причине дороговизны пути, с одной стороны, и опасе­ний перед совершенно незнакомым языком, условиями труда и быта—с другой.

Как общее же правило, следует принять, что в деле получения права передвижения из государства в государство для русских граждан существуют совершенно специальные ограничения, не распространяющиеся на граждан прочих национальностей, таким образом русские эмигранты, по счастию избежавшие изоляции, интернированы в широком смысле этого слова в границах той или другой страны. Если же вспомнить о тех репрессивных ме­рах, к которым весьма часто прибегают правительственные власти в отношении «нежелательных иностранцев» русского проис­хождения, то станет ясным, насколько тесно охватывает кольцо административных преследований и специальных ограничитель­ных мероприятий русского беженца и насколько стеснен он в смысле использования предоставляющихся ему, как каждому человеку, возможностей.

Совершенно естественно, что зажатая в это роковое кольцо эмиграция постаралась создать законную силу, способную бо­роться с столь невыносимым положением. Появились специально эмигрантские общественные органы, ставящие себе целью не только поддержку материально нуждающейся эмиграции, но и правовую ее защиту.

Образовалась, с 20 года начиная, целая сеть эмигрантских комитетов в окраинных государствах, особенно густая и интен­сивно развитая в пропорции прямой к степени бесправности местной эмиграции и ее материальной неустроенности.

Средства для существования этих организаций получались из различных источников, среди которых надо отметить главные: Российское Британское Благотворительное 0-во в Лондоне, Американский Красный Крест, Датский, Шведский и Француз­ский Сенаты, Американская Администрация помощи, Главный Комитет похмощи беженцам (Лондон), Земский Союз и несколько частных лиц («Св. Сл.», № 62).

Хотя некоторые из этих комитетов, как, например, комитет в Эстонии, развили относительно интенсивную деятельность и установили дружественные контакты, как с иностранными благотворительными организациями, так и с местными властями, результаты их работы оказываются все же весьма незначитель­ными.

В деле материальной помощи нуждающимся виною тому— беспрерывное уменьшение субсидий, связанное с общим обедне­нием русской эмиграции и зарубежных организаций, в деле же правовой защиты беженцев—предвзятое, ничем непреоборимое недоброжелательное и подозрительное отношение к русским.

Достаточно привести, как пример, цифры, касающиеся рус­ского эмигрантского комитета в Эстонии за один год (1920), чтобы убедиться, насколько слабы результаты его деятельности.

За этот срок комитетом:

Зарегистрировано ищущих заработка............. 1.205 чел.

Спрос труда (артельно и единично)................        500

Предоставлено работы.......................................... 438

(т.-е. 36,4%).

Поддержано ходатайств на право жительства .    2.538

Выдано национальных удостоверений............ 2.074

Выдано удостоверений на выезд за границу (?) .   309 Выхлопотано право остаться в Эстонии (спасено

от высылки. В. Б.). ...............................................       130

Повидимому, сознание бессилия этого комитета и неумение его помочь эмигранту в беде проникло уже в глубину беженских масс, ибо, при общем количестве русских эмигрантов в Эстонии, достигающем 14.000 чел., из которых огромное большинстве нуждающихся и притесняемых и добрая треть безработных, следует признать приведенные цифры весьма мизерными.

Денежных пособий тот же комитет в отчетный год выдал 389.885эст. мар.,тогда как при общем бюджете около4.000.000эст. мар. на содержание комитета и его отделений израсходовано за год 1.262.000 эст. мар.

Все это вместе взятое говорит за то, что неимущей и за свою несостоятельность притесняемой части русской эмиграции на окраинах, главным образом, не приходится искать выхода из создавшегося положения через свои собственные общественные организации. По многим причинам эти последние либо слабо­сильны, либо вовсе бессильны, существуют же они главным образом для того, чтобы создать декорум общественной благо-

ЭЭ8в<Э<Э|Э<ЭЭ|ЭЭ0<ЭЭ!Э|Э|Э(ЭЭЗ(Э£Э|ЭЭЗ|Э81ЭЭ1ЭЭ|ЭЭЭ|»Э|Э<3|

творителыюсти и правовой защиты, а также для того, чтобы дать возможность безбедно существовать немногочисленным лицам, близко к ним стоящим и руководящим их деятельностью.

7.

«Устроившийся* слой русской эмиграции.

Социальный слой русской эмиграции «устроившейся», по­бедившей невзгоды, нашедшей для себя труд и хлеб и уже обра­стающей жирком благосостояния, отделенный от другого— «неустроившейся», безработной и голодной,—непроходимой про­пастью непонимания и какого-то презрительного, снисходитель­ного отношения—продукта персонального и коллективного эми­грантского эгоизма,—этот слой в своем составе весьма разнообра­зен, источники его благосостояния и способы достижения послед­него также далеко не одинаковы.

Наиболее обеспеченное и обособленное от остальнойэмигрант- ской массы место занимает, конечно, буржуазия, но эта буржуа­зия представляет интерес для нашего исследования лишь в той своей части (состав ее так же неоднороден), в которой она— продукт последних лет и освещение процесса ее недавнего заро­ждения, созревания, а также настоящих ее настроений и усло­вий быта, способна дополнить своеобразными штрихами картину общеэмигрантского быта и настроений.

В самом деле, бесполезно было бы искать интересных для нас, а главное—самобытных, вызванных к жизни современностью, штрихов, в духовной и физической жизни крупной рус­ской буржуазии за границей, ибо, в сущности, ее неправильно даже и называть эмиграцией.

Это—те, которые, располагая солидными денежными сред­ствами, даже не бежали, а просто уехали с родины в самом начале октябрьской революции или даже до нее, и сделали это без вся­кого политического плана (вообще, им чуждого), без всякого наме­рения вести активную борьбу или примкнуть к группам, ее ве­дущим.

Несомненно, они могут сочувствовать или не сочувствовать той или иной партийной тактике эмиграции, но это сочувствие или несочувствие никогда в кругах крупной буржуазии не принимает конкретных форм. Мы не видим представителей этой буржуазии в рядах белых борцов, один раз только они вы­ступили более или менее активно.

Это было во время торгово-промышленного съезда в Париже, летом 2! года. Но что это было за жалкое выступление г.г. Рябу-

шинских, Денисовых и К-о—мертвецов, заговоривших вдруг из-под крышки гроба. Выпеся 17 резолюций, 17 раз ударив по пустому месту, они разъехались с сознанием исполненного долга и снова затихли.

Да и в самом деле, их ли дело политика и что за забота до политики им, а в особенности теперь, когда вполне выяснилось, что не только 17-ю резолюциями, но даже 117-ю не вернуть потерян­ных привилегий и достатков, тогда как все политические устре­мления этой группы исчерпываются удовлетворением вопроса о возврате капиталов и связанных с ними прав и привилегий.

Исключительный интерес для разностороннего исследования представляет другой слой русской буржуазии за границей, слой еще свежий, продолжающий утолщаться, местами тесно с поли­тикой связанный и этой самой политикой,—как это ни странно,— на свет рожденный . . .

Последняя Европейская война, как и всякая предыдущая,, в результате острого и совершенно исключительного напряжения огромного большинства экономических отраслей страны, повы­шения спекулятивного ажиотажа и множества других причин,, тесно связанных с снабжением и питанием армии, с закрытием некоторых границ, с приспособлением мирной промышленности на военный лад и с проложением новых экономических путей с Запада на Восток в обход европейскому центру,—вызвала довольно заметное перемещение в области среднего промышлен­ного капитала, а вместе с нарождением новых видов промышлен­ности нарождение и новых финансистов-промышленников, появление также новых скороспелых капиталистов из среды лиц,, близко стоявших к хозяйственному аппарату армии.

Точно так же гражданская война в России породила на путях притока в белый лагерь союзного золота ряд новых про­мышленных капиталов, около же резервуара скопления этих средств, иностранных и отечественных, внутри самой белой армии,т.-е. в тылах, около интендантств и вообще вблизи казенных сундуков, появились группы новых скороспелых финансистов, сумевших «не пропустить своего счастья» . . .

Они, эти скороспелые богачи, естественно, покинули армию одними из первых, едва только обнаружились симптомы ее близ­кого крушения. Они, покинув армию одновременно с высшими чипами последней, поспешили пробраться за границу,—исполь­зовав существовавшие еще тогда у этой заграницы в отношении русских симпатии,—и либо пристроили свои легкие капиталы для их дальнейшего произрастания, либо так же легко прожи­вают эти последние в невиданных и соблазнительных европейских столицах.

В дореволюционное время большинство описателей войн,, даже претендовавшие на звание историков, придерживались почему-то обычно одностороннего метода изображения только лицевой стороны этих войн: сражений, диспозиций, побед^. отступлений и т. д. Почти всегда совершенно оставлялась в потемках обратная сторона—великое множество беззаконий^ преступлений, насилий и всякого рода злоупотреблений, которые, являются неизбежными—в большей или меньшей мере—спут­никами всякой воюющей армии.

Нам могут на это возразить, что описание грабежей, взяточни­чества, расхищения, притеснения населения и прочих актов,, совершаемых разнузданными тылами армий, роняет престиж этих армий, компрометирует вождей, тем самым подрывая дисциплину, и, наконец, что целью историка является зафикси- рование для грядущих поколении лишь военной доблести их предков, а не чисто бытовой и часто неопрятной изнанки.

Конечно, если стремиться только к казенной, свыше продик­тованной цели, ложно понимаемой патриотической пользы— этот взгляд может быть и справедлив, но если описывать войну_г какой бы она ни была и в чью бы пользу она ни окончилась, вообще, как проявление величайшего и отвратительнейшего- беззакония в мире, нет нужды выставлять напоказ потомству только блестящую лицевую декорацию и скрывать от их взгля­дов грязный и отталкивающий фон.

Ни дисциплина, ни престиж армии, ни репутация вождей от этой беспристрастной оценки не пострадают, напротив: она откроет для этих потомков путь к справедливой критике и оценке., признанию доблести,где она есть,и гнусности, где таковая наблю­дается . . .

Будущие историки Европейской войны (с русской, по крайней мере, стороны) вряд ли захотят скрыть от потомков оборотную сторону этой блестящей и печальной эпопеи, что же касается бытоописания гражданской войны в России (не претендующего на историю), то, к счастью, в немногих его опытах, с полной определенностью наблюдается стремление авторов повествовать не только о подвигах, но и о преступлениях, не только о доблести но и о низости.

Белые тылы, в самом широком смысле этого слова, т.-е. охватывающем не только аппарат военного снабжения и штабы, а также аппарат гражданский, административный, являвшийся вместе с белой армией на смену свергаемых красных советов_г сложный механизм финансового питания белой экспедиции, располагавший ряд своих преемников в европейских центрах. и насчитывавший целую сеть учреждений и агентов, функцио—

пировавших вне русской территории,—вся эта сложнейшая и огромнейшая машина белых тылов работала на редкость скверно и недобросовестно, гораздо даже хуже и недобросовест­нее, чем в период предыдущей войны.

Не было прежде всего у всех этих тыловых деятелей веры в конечный успех; им, стоящим около органов белой власти, лучше, чем кому-нибудь, была очевидна рыхлость и нежизне­способность материала, из которого был создан искусственно белый колосс. Достаточно было им быть беспристрастными и спра­ведливыми в собственной оценке самих себя и окружающих им подобных (сделать это в глубине души и тайно от других способен самый ограниченный и опустившийся человек), чтобы не оста­влять места иллюзиям по поводу конечного результата белой экспедиции ... А раз не было такой уверенности, то и не было преграды страха будущего эгоистическим и низменным инстинк­там деятелей белых тылов—оставалось одно: пока не поздно, пока еще все не рухнуло, ухватить пожирнее кусок, чтобы было ч: чем бежать, когда настанет время.

И ухватили . . .

Среди всех этих разнообразных индивидуумов, составлявших бесконечно глубокие и многочисленные белые тылы, не было со­знания служебной дисциплины, служебного долга, опасения за дальнейшую карьеру и за собственную репутацию. Дисци­плины вообще нельзя было ожидать в тылах армии, на фронте которой сражались командиры, «освобождавшие» родину лишь до параллели своих имений, предоставляя вести полки дальше лицам, располагающим поместьями в более северных широтах и обращавших свою профессиональную военную энергию на искоренение из своих крестьян большевистского духа. Если и был, быть может, призрак чисто внешней эпизодической дис­циплины, витавшей в сумраке шомполов и виселиц, здоровой дисциплины—сознательно и добровольно поддерживаемой зави­симости миллионов звеньев, составляющих армию и ее тыл— не было и не могло быть в атмосфере глухого непонимания, несочувствия и слишком обширного диапазона политических перспектив, рисовавшихся группам и отдельным лицам.

Отсутствие опасения за будущую свою карьеру вытекало, как уже говорилось, из неуверенности деятелей оелых тылов в конечном успехе их дела. Более того,—уверенности в неудач­ном его окончании.

Ведь сам Врангель в известной беседе с А. Масаиновым .{«Поел. Нов.») сказал, между прочим:

«. . . Уже в тот тяжелый момент, когда я находился здесь, в Константинополе, в изгнании и получил из

ЭЭЗЗЗЗЗЗЭЗЗЗЭЗЭЭЗЭЗЗЗвЗЭЗЗЗЗЗЗЗЭЗЗЭЭ <9$

ставки свое назначение, я, принимая власть, знал заранее, что дело наше проиграно».

Можно ли было ждать от людей, прошедших превосходную’ школу бюрократического эгоизма царской эпохи, сознания служебного долга и самопожертвования при условии заведомой безнадежности дела, которому они служили. Им далеко было до Леонида при Фермопилах, они не легли костьми, а пред­почли, захватив жирный кусок, искать мирного пристанища за рубежем.

Кому, кому, как не этим дельцам, прошедшим, повторяем., в огромном большинстве случаев, тыловую школу предыдущей войны, было знать доподлинно цену деньгам, власть богатства,, простор всего мира, открытого для капитала, каким бы путем последний ни был приобретен?

И что были для них служебная репутация и человеческая репутация вообще? Они все это могли покрыть козырным ту­зом—темным золотом! И покрывали . . .

Говорить и убеждать в том, что в тылах белой армии были' огромные злоупотребления, было разграбление казенного иму­щества, расхищение имущества, доставлявшегося иностранцами,„ и, наконец, простой грабеж в занимаемых областях—считаем излишним. Сомневающихся отсылаем к многочисленным напе­чатанным уже показаниям свидетелей.

Но для образца характера тыловой работы г.г. интендан­тов и штабных белых армий—этих позднейших представителей эмигрантской нео-буржуазии—считаем нелишним привести пару фактических примеров, заимствуя таковые из книги Г. Кирде- цова «У ворот Петрограда» и из других источников:

«. . . получено было (для сев.-зап. армии) 28.800 ши­нелей, 39.124 френча, 39.055 брюк, 109.810 пар ботинок, 98.251 пар кальсон, 62.773 пары носков ... и хотя по предположениям ген. Янова (главного интенданта) (точных сведений он, по его заявлению, получить не мог) бойцов в армии в начале октября 1919 г. было около

18.0          человек, оказалось, что 50% армии остались без обмундирования и даже без сапог, хотя количество последних в 6 раз превышало численность армии (стр. 296)».

Как было уже упомянуто, после ликвидации неудачного по­хода на Петроград и во время расформирования сев.-зап. армии английским правительством была отпущена ген. Юденичу не­которая, весьма крупная, сумма для выдачи чинам этой армии, так называемого, «путевого довольствия» (якобы для следования на другой белый театр военных действий).

5ЭЗЗЗЗЗЗЗЗЗЗЗЗЗЗЗЗЗЗЗЗЗЗЗЗЗЗЗЗЗЗЗЗЗЗЗЗЗ

Эти ((ликвидационные фунты» явились поводом для множе­ства злоупотреблений.

Начать с того, что:

«. . . все расчеты с чинами армии производились в эстонских марках. Между тем, Юденичу средства на ликвидацию были оставлены в чеках на иностранную валюту. Естественно, что . . . при размене и колеба­ниях курса могли быть скрыты крупные злоупотре­бления (стр. 310)».

„ Далее:

«Выдача путевых происходила, как общее правило, только в Ревеле,—требовали и получали на семью многие, чьи семьи вовсе не находились на их ижди­вении (будучи в Сов. России или за границей) . . . (стр. 309).

Фактически в первую очередь получили прогонные служащие тыловых учреждений, ибо, находясь ближе к ликвидационной комиссии или же служа в ней, они легче могли о себе позаботиться, чем работавшие в лесу или лишенные права передвижения строевые офицеры или солдаты (стр. 310)».

Еще один случай:

Ревизионно-контрольной комиссии были доставлены чистые листы с удостоверениями несуществующей на них собственноручной подписи-печати и подписями Командира Авиационной Базы Корнета Блау и делопро­изводителя последней Силина, а также и ряд удостовере­ний и аттестатов с теми же подписями.

По собранным сведениями подпись Силина была подложна; аттестаты же и прочие документы фабрикова­лись с целью получения расчета за лиц, ушедших еще в январе в Сов. Россию (стр. 308)».

Огромное большинство этих тыловых преступлений, обнару­женных на всех белых фронтах, осталось безнаказанным, но были .и такие, которые,—к национальному стыду нашему,—сделались предметом рассмотрения иностранных судов.

В газ. «Эхо» (№ 20—1922, г. Ковно) мы находила описание подобного случая.

Английский суд и русское воровство.

Английский военный суд приговорил в каторжные работы: на I¹/» года—заведывающего кассой финансовой части при ген. Врангеле штабс-капитана Лошакога

и трех чинов охраны кассы, похитивших 24.000 лир и симулировавших ограбление; на 6 месяцев — барона Тимрота, похитившего в американском Красном Кресте 1.400 лир беженских денег, доверенных ему, как пере­водчику; на 1V₈ года—барона Мейендорфа, уже раз осу­жденного русским судом за кражу 5.000 лир из саквояжа соседей по комнате.

Перед уводом подсудимых, английский судья обра­тился к растратчикам с длинной проповедью, указывая на то, что их преступления равносильны посягатель­ствам против матери: русская казна находится ныне в ужасном положении. Ограбление ее составляет тяг­чайший грех. По отбытии наказания в каторжных тюрьмах Мальты, подсудимые должны искупить престу­пление и возвратить ограбленные у голодающих бежен­цев суммы.

Наконец, Г. Н. Раковский в своей книге «В лагере белых» дает безжалостную характеристику порядкам в тылу Добрармии:

«В тылу Деникина господствовала безудержная вакханалия наживы и карьеризма, справлялись оргии спекулянтов, расхищали и грабили все. Достаточно сказать, что англичане вынуждены были самолично доставлять обмундирование отдельным воинским частям, чтобы его не раскрали и не продали по дороге. Богатей­ший хлебный район сильно страдал от недостатка хлеба. Имея в своем распоряжении угольный район мирового значения, неистощимые запасы нефти из-за недостатка топлива не могли пустить в ход ни транс­порта, ни промышленности.

Ужасающий подбор личного состава администра­ции превращал на местах в издевательство все высокие слова о законности и праве. Старые земские начальники, ожившие пристава, отбросы старого царского прави­тельства, облеченные полномочиями, наезжали на места и кормились, пытаясь восстановить власть старых помещиков, которые при помощи местных властей и войск возмещали себе прежние убытки и мстили крестьянам. Шел систематический грабеж. В последнее время это никого не удивляло. Тащили солдаты, грабили офицеры, грабили многие генералы.

Из безбрежного мутного моря бесконечно глубокого белого • тыла с его разветвлениями и соприкасающимися с ним кругами выловлено неводом правосудия сравнительно, конечно, ничтож­ное количество темных дельцов, подавляющее же большинство

их, после эвакуации, просочилось через ближайшие границы, расползлось но всем странам света и осело в крупных центрах с целью «завоевывать жизнь».

«Завоевывание» это проявлялось различным образом: частью «завоеватели» пустились в шумную и веселую жизнь, создавая - в специально для них открываемых предприимчивыми иностран­цами ресторанах исключительный спрос на русскую водку и русскую икру, демонстрируя свое национальное лицо москов­скими кулебяками под небом Парижа, .московскими скандалами с битьем берлинских зеркал и московской пьяной кичливостью, густо сдобренной пьяными слезами, пьяными угрозами и пьяной похвальбой о том, как «у нас в полку»...

Эти представители новоявленного темного капитала, удач­ливые конквистадоры белогвардейских золотых россыпей, со­здали в свое время в Париже и Берлине русской эмиграции репу­тацию grand-senieur’oB. Они так же щедро и беззаботно сыпали легкими валютами на все стороны, что Париж на несколько месяцев полюбил вновь «этих славных русских» той нежной любовью, какой прежде, вообще, любили русских приезжих за границей, т.-е. за деньги и за безалаберность.

Берлин же, еще быстрее и прочнее завоеванный русскими эмигрантами, в угоду вкусам и потребностям последних, умно­жил до такой степени число своих притонов, кабачков и кафэ- концертов с русскими названиями, русскими водками, расте- гаями и кулебяками, что совсем стал похож на старый до-воен­ный Берлин, на некоторых улицах которого, как известно, русский приезжий чувствовал себя почти так же, как где- нибудь на Гороховой или на Тверской-Ямской...

Однако, эта часть новорожденной эмигрантской буржуазии, начавшая свою деятельность бешеными завоеваниями европей­ских лупанариев, вскоре настолько облегчила свои карманы, что постепенно из разрядов «устроившихся» начала переме­щаться в разряд «неустроившихся», на смену ей пришел другой слой недавних тыловых героев, столь же ловких в деле обога­щения, не менее легкомысленных в деле растрачивания.

Это—те, которые оказались в эмиграции с более или менее крупными капиталами, пустили их в ход, вошли пайщиками в предприятия или открыли собственные дела. Таких, правда, меньше, нежели первых, но последним уже не угрожает финан­совая катастрофа подобно тем; они уже пустили корни в чужую почву, и плоды их деятельности начинают определяться.

Чтобы судить о характере деятельности этих нео-капита­листов и о ее результатах, следует безусловно выделить из их числа тех, которые, вложив свои капиталы в старые местные предприятия, правда, не наращивают франк на франк и марку

зззззззззззззззззззззззззззззззззззззз

на марку, но, не соприкасаясь с политикой, продолжают изо дня в день обычную коммерческую работу.

Напротив, другая группа нео-капиталистов бывших белых тыловиков и штабистов в погоне за верной и быстрой наживой нырнула в совершенно новую область коммерции, которую в то время причины политического свойства делали запретной для иностранных дельцов, иначе говоря, вступали в деловые коммер­ческие сношения с представителями Внешторга за границей в то время^ когда подобные операции еще не совершались огром­ным большинством иностранных купцов.

Нас не интересует, конечно, деловая сторона этих сношений, значительно более заслуживает внимания сторона моральная, а также характер влияния, оказываемого подобного рода политико-экономической деятельностью на идеологическую сто­рону белого дела и на умы окружающих эмигрантских масс.

Итак, недавние активные борцы против советов в настоящее время стали вести дела с этими советами; по характеру этих дел они тем самым начали укреплять власть советов и из дел этих извлекать для себя материальную пользу.

Этим только подтверждается высказанное нами ниже утвер­ждение о характере причин, двинувших большинство как в эми­грацию, так и на арену активной борьбы с большевиками. Мы говорим, что в большинстве эти причины «шкурные»... И точно: г.г. белые борцы, рьяно орудовавшие в штабах и тылах белых армий, укрепляя и направляя острие последних в грудь сов. России, делали так до тех пор, пока такого рода деятельность сулила им чины, ордена, а главное—деньги, деньги и деньги... Когда же занавес опустился, о чинах смешно стало и говорить, ордена уподобились котильонным звездам и остались на руках только деньги, приток которых к тому времени прекратился; недавние белые борцы явились к представителям сов. власти с предложением начать коммерческие операции, могущие возобно­вить течение в их карманы золотого ручья, хотя бы и из другого источника.

О нравственной стороне деятельности этой категории «анти­большевиков» говорить не приходится, надо лишь констатиро­вать, что они, в качестве недавних борцов, и в настоящее время сочувствующих белому движению, нанесли своей трансформацией жестокий удар идеологии последнего. Надо знать, что все эти бело-красные коммерсанты, особенное скопление которых наблю­дается в окраинных государствах в самой гуще «неустроившейся»

э.миграции,—независимо от своих операций с сов. властью, вне здания Внешторга ругают эту власть на чем свет стоит, пророчат ей скорую гибель и призывают на нее все несчастия.

В. Бело в.—Белое похмелье.

ЭЭЭЭЭЭЭеЭЭЭЗФЭЭЭЭЭЗЭЭЭЭОЭЗОЭ&ЭЭФЭЭ&ЭЭЭ

Делается это, конечно, в наивном стремлении кому-то втереть очки, кого-то ввести в заблуждение, кому-то внушить доверие к своим противосоветским убеждениям. Это, несомненно, прием страуса, т. к. эмиграция слишком тесна, чтобы не знать друг друга вдоль и поперек—это та же русская провинция, перенесен­ная за родной рубеж,—ничто не тайна в этом уездном болоте под иностранным небом, и наивно прятать голову в песок детского вымысла, когда все туловище на виду.

Какое доверие может быть у рядового эмигранта к его быв­шим руководителям, когда он на деле наблюдает характер их «убеждений», как легко и просто, ради собственных выгод, они, отказавшись от «общего идейного дела», перебежали в противо­положный лагерь и притом еще стыдятся этого, скрывают и лгут?

Развитие процесса подобной шкурной «смены вех», усиле­ние лагеря двуликих антибольшевиков не только ослабляет численно белые силы, но, что важнее, способствует разъеданию ржавчиной беспринципности, неверия и доминирующего эгоизма, ее идеологической сердцевины. Нарождение, выявление и затем разоблачение сперва отдельных лиц, а затем целых группировок, в сбое время игравших роль в белом движении, а ныне потеря­вших политическую устойчивость и охотно, хотя и под прозрач­ным покрывалом тайны, склоняющихся в сторону красных,— не есть ли это лучшее и наглядное,—для каждого отдельного эми­гранта, пребывающего в ослеплении и оглушении блестящим фейерверком «латриотических» речей и статей,—доказательство отсутствия под этой внешней мишурой здорового и мало-мальски ценного содержания, замененного в действительности выветрив­шимися остатками когда-то живой идеи, тесно переплетающи­мися межлу собою эгоизмом, лицемерием, глупой хвастливостью и стихийным человеконенавистничеством!...

П 'етставителей этого рода капитала,—как прожигающих жизнь, таки наживающих тем или иным способом свои средства,— можно наблюдать не малое количество в столицах Европы. Биография каждого из них досконально известна эмиграции: полковник С.—командовал белым полком, теперь содержит шикарный кафэ-шантан; полковник X.—был корпусным интен­дантом, сейчас оперный антрепренер; генерал-майор М.—началь­ник дивизии—купил дом и дачу; капитан JI.—бывш. ремонтер, содержит каз! но; полковник У.—заведывал хлебопекарнями, ныне владелец загородного лупанария; полковник Ф.—ничем не заведывал, но просто утащил хороший куш, что всем допод­линно известно; полковник Ц.—нажил при ликвидации армии, и еще, и еще, и еще...

99999999999999999999999999999999999999

Целая галлерея портретов белых генералов, капитанов и бес­численное множество полковников, присвоивших казенные деньги, продававших кому-то целые составы с продовольствием, обогатившихся на дровах, муке, снарядах, солдатских штанах и даже на лазаретных принадлежностях, поснимавших свои эполеты для скромных буржуазных котелков солидных собствен­ников «шикарных и благоустроенных предприятий»...

А рядом—другие многочисленные чины штабов, когда-то победоносных армий, бывшие камер-юнкера царского двора, блестящие командиры гвардейских полков, титулованные дамы и почтенные промышленные посредники между Деникиным, Врангелем и союзниками—ныне теопеливо дожидающиеся оче­реди в приемной представителя Внешторга, храня на лицах выражение трогательного смирения, граничащего с почтитель­ностью и самой неподдельной лойяльностью «к существующей власти»...

Вся эта компания—клубок червей, незримо подтачивающих последние устои белой идеологии, раздувающие в глубинах сознания масс искру сомнения, толкающие к переоценке, само­критике и, наконец, разочарованию. Но все эти печальные резуль­таты—печальные плоды деловой работы нео-капиталистов; что им за дело до этих моральных последствий их «борьбы за личное благополучие», что им за дело до широкой эмиграции, которая в свое время так доверчиво пошла за ними и которую они сами теперь толкнули на горький путь разочарований; что им за дело, наконец, до белого движения, как такового, которое они теперь своей работой разгушают...

Они играли в белой масти, пока та была козырной, теперь же переменили свои карты на красные.

В заключение печальной повести о героях белого тыла следует сказать, что эти слои русской эмиграции, конечно, забро­нированы своими капиталами и связями от всякого рода «обще­эмигрантских неприятностей».

Однако, добрая половина «устроившейся» эмиграции состоит не из денежной аристократии, не из тыловых героев, не из двули­ких бело-красных коммерсантов и не из чиновных содержателей эмигрантских ресторанов; добрая половина «устроившейся» эмиграции состоит все-таки из рядовых эмигрантов, явившихся’ в эмиграцию, часто без средств и связей, но с достаточным за­пасом специальных знаний, способностей, инициативы, энергии, умения и желания приспособляться к местным условиям.

Люди с одаренными и гибкими натурами, рано ли, поздно ли, легко ли, трудно ли,—сумели устроиться. Энергия, знание и добрая воля, как всегда, победили...

Мы наблюдаем в столицах Запада множество наших соотече- ственников-эмигрантов, уже пустивших корни, внедрившихся в деловую жизнь чужих государств, работающих, крепнущих материально и даже совершенствующихся. Мы видим эмигран­тов, явившихся почти без средств, но путем приложения энергии и инициативы достигающих успехов & основанных ими предприя­тиях. Словом, мы наблюдаем какой-то эмигрантский слой, про­явивший действительную жизнеспособность и волю к борьбе, не по линии наименьшего сопротивления, а по естественному,, намеченному заранее,—хотя бы и тяжелому,—пути. Этот слои создал себе с трудом, естественно, наилучшие бытовые условия на чужбине.

В смысле добывания и охраны труда, он озаботился органи­зацией специальных бюро, трудовых артелей, технических контор, объединивших русских беженцев.

В смысле правовой защиты этот слой эмиграции облегчил свое настоящее положение тем, что выступает во всех случаях не в качестве единичного субъекта, а в качестве объединения, и притом не казенного,—как, например,эмигрантские комитеты,— а трудового, товарищеского,т.-е. выполняющего своими выступле­ниями не казенную формальность, а товарищеский долг.

Наконец, в смысле административного притеснения этот слой деловой и устроившейся эмиграции меньше всего подвергается таковому по двум причинам: во-первых, он не представляет собою материального обременения для государства, а, напротив, своею деятельностью приносит ему пользу; во-вторых, исповедуя ту или иную политическую религию, он упорно держится в стороне от активной политической работы, в которую так охотно лезут русские эмигранты вообще.

Условия быта последней из перечисленных эмигрантских категорий, конечно, всецело зависят от индивидуальной работо­способности и одаренности упомянутыми качествами каждого из ее членов. Как люди деловые и явно не политиканствующие» они не являются объектом недовольства местного населения и, в то же время, как культурные работники, они часто встречают со стороны властей доброжелательное отношение в деле разре­шения некоторых острых вопросов эмигрантского быта.

Словом, люди деловые, энергичные и снабженные знаниями в эмиграции, как и везде, побеждают в житейской борьбе мало подвижных, нерешительных, неразвитых и инертных.

Богатые или обогатившиеся в бурные дни революции и гра­жданской войны давят тяжестью своих капиталов и тех и других, но, натурально, сила этой тяжести испытывается вторыми больше, нежели первыми.

Таким образом положение неустроившегося большинства ухудшается беспрерывно под влиянием двух причин, находя­щихся в тесной зависимости с рядом факторов международной политики и социальной жизни народов. С одной стороны, ухуд­шению содействует все продолжающаяся перемена в отрица­тельную сторону отношений к эмигрантскому большинству правительств европейских стран, с другой стороны, «устрои­вшаяся» эмиграция всех оттенков, по мере своего прочного обосно­вания и закрепления за собою позиций, повинуясь социальному неизменному закону борьбы за труд и хлеб, увеличивая и упро­чивая свое благополучие, уменьшает и расшатывает остатки мизерного благополучия других, не сумевших войти в битву с жизнью достаточно вооруженными.

Поэтому наиболее яркие проявления тенденции в пере­оценке и самокритике, поисков новых путей и идеалов наблю­даются именно в последней широкой, материально необеспечен­ной, прижимаемой властями и жизнью, разочарованной в своих чаяниях массе.

Толкование бесконечно сложной и болезненной проблемы примирения и возвращения в Россию русской эмиграции может быть развиваемо и подкрепляемо ссылками на психологические черты, общие именно для этой широкой эмигрантской массы, и обосновываемо примерами идеологических эволюций отдельных членов и групп именно этих широких своев, содержащих в себе наибольшее количество либо уже бродящего, либо усло­виями обстановки подготовленного к брожению материала.

Но прежде, чем приступить к разбору возможностей и вероят­ности примирения эмиграции с советской властью и ее возвраще­ния в Россию, следует нарисовать хотя бы в общих чертах схему настроений и точек зрения этой эмиграции на наиболее острые вопросы русской действительности, а также природу и деятель­ность одного весьма влиятельного в деле разрешения примири­тельной проблемы фактора, а именно—разброда идейного, который переживает в наше время русская эмиграция в Европе.

8.

Идея реставрации и русские эмигранты.

Вопрос о характере будущей русской власти для слоев русской эмиграции, сохраняющих веру в сокрушение власти советов и продолжающих признавать целесообразность такого переворота, должен, казалось бы, явиться вопросом первой важ­ности, ибо эта часть эмиграции, а главным образом ее руководя­

щие верхи, продолжая борьбу против советской власти, есте­ственно, должны иметь вполне ясное представление о том, за какую власть эта борьба происходит. .

В то же время вопрос о характере желательной и приемле­мой для эмиграции государственной власти в России не может не занимать умы той части ее, которая, отойдя от идеологов непримиримости, не принимая участия в активной борьбе бе­лых с красными и, через разочарования, подойдя вплотную к проблеме примирения и возвращения, готова разрешить последнюю не столько в плоскости идеологической, сколько в плоскости реального приспособления к вновь создавшимся внешними условиям.

Следует не забывать, что в эмигрантском слое,—восприни­мающем успешно или уже воспринявшем проповедь «сменовехов­ства»,—признание советской власти в качестве идеальной и вполне отвечающей личным пожеланиям каждого государственной си­стемы—лишь единичное явление, так как прекращение сопро­тивления, примирение и признание того или иного режима отвечающим современным интересам народа еще не обозна­чает возведения принципов этого режима в степень индиви­дуального идеала.

Весьма вероятно, что и у «примирившихся» или «примиряю­щихся» в глубине сознания могут жить теории и планы, прове­дение в жизнь которых они по многим причинам осуществить не имеют в виду (быть может, даже признавая такое осуществление вредным для государства и нации в настоящее время), пропаган­дировать которые они не собираются, но которые остаются при них навсегда или на долго, как неотъемлемые составные элементы их миросозерцания.

Конечно, у этой последней категории эмигрантов вопрос о «будущей власти», точнее, о «желательной для них власти» в Рос­сии неизменно остается в области абстрактной и никаких кон­кретных форм проявления не получает, но мы находим полез­ным, предполагая говорить, в частности, по вопросу об отношении русских эмигрантов к идее реставрации, осветить все точки зрения этой эмиграции на вопрос о желательной русской государ­ственной власти, независимо от характера и причин их появле­ния, а также от реальных результатов их деятельности.

Представление о «будущей власти в России», даже для той части эмиграции, которая бороласьактивно и продолжает бороться всеми мерами, ей доступными, с сов. властью, весьма смутно. Смутность эта усугубляется, с одной стороны, многочисленностью точек зрения на этот вопрос различных политических группи­ровок, не задумывающихся вступать в активную оппозицию

и борьбу с инакомыслящими, с другой же стороны—тем обстоя­тельством, что защитники некоторых из этих точек зрения— главным образом, крайне реакционных—с целью подсластить пилюлю, в горечи которой они не сомневаются, избегают назы­вать вещи своими именами, затушевывают подлинное содержи­мое своих теоретических форм, не говорят прямо, к чему стре­мятся, и уклоняются от ясного и определенного ответа на основ­ной вопрос.

Все это в,месте взятое вносит путаницу в представление о формах государственного управления, рекомендуемого той или другой группой, смешивает в сознании широких масс поня­тие о рубежах, отделяющих одну группировку от другой, и сби­вает с толку политически незрелую, подвергаемую множеству влияний изнутри и извне общественную эмигрантскую мысль.

Не так еще давно существовал в широкой эмиграции старый, верный (хотя и не испытанный) рецепт от всех болезней—Учреди­тельное Собрание. И в это Учредительное Собрание верили и за него боролись в первый—активный—период белого движения, не трудясь, а, быть может, и страшась, заглянуть, «что собственно скрывалось за этой декорацией»?

Но так было принято, и борьба велась под знаменем и во имя Учредительного Собрания.

Смысл идейной борьбы за Учредительное Собрание ослаб, а затем вовсе был сведен на-нет не столько неудачами в этой борьбе и выяснившейся ее безнадежностью, сколько тем, что добрая половина объявивших себя сразу борцами за народо­властие оказалась на самом деле врагом этого народовластия и, разоблачившись, подорвала доверие к идейности упомянутой борьбы, поселила непонимание, озлобление и рознь внутри самой эмиграции и способствовала созданию той смутности представле­ния о желательном «будущем строе» в России, которая наблю­дается по сей день.

Вскоре выяснилось, что «Учредительное Собрание»—не более, как ярлык, за которым подразумевается самое разнообразное содержимое, выяснилось, что об Учредительном Собрании заговорили теперь люди, прошлое которых вовсе не совмещалось с понятием о народовластии, выяснилось, вообще, что говорить— одно, а думать и делать—совсем другое, и, наконец, определилось с несомненной очевидностью, что среди множества разнообразных эмигрантских точек зрения на «будущую власть в России» есть действительно одна твердая и ярко выявленная, отрицающая всякое лицемерие, отбрасывающая всякие ярлыки, коротко, ясно и откровенно заявляющая о своих целях и пожела­ниях.

3<ЭФЭ»91988Ф98<9<Э8Э8еЭЭЭ|Э80|Э|9<Э|9<Э<Эве<ЭвЭ(Э«9е<Э

Это были монархисты, открыто выступившие с пропагандой идеи реставрации вскоре после эвакуации Крыма.

В неописуемом сумбуре политических группировок эмигра­ции, в тумане лицемерия, лжи и мещанской трусости, в клубке переплетающихся идеологий новых толков и самостоятельных организаций можно указать на монархистов, как на един­ственную группировку, твердо знающую, чего она хочет и к чему стремится, откровенно и коротко об этом заявляющую.

Провозглашение идеи реставрации, совершившееся, как сказано, вскоре после крушения Врангеля, т.-е. в то как раз время, когда началось идейное брожение в недрах эмигрант­ских масс, и притом явившееся первым и пока единственным конкретно выраженным пожеланием относительно «будущего государственного строя России»,—не могло не повлиять на умы широких беженских масс.

Каково же было это влияние, какие отклики встретило в эмиграции появление призрака монархии, как отнеслась эмиграция к рецепту спасения России через реставрацию царской власти?

Ответы на эти вопросы настолько несложны, что могут быть даны без всяких предпосылок и дополнительных рассужде­ний и притом в краткой и окончательной форме:

Пропаганда реставрации при всей внезапности своего воз­никновения оказала относительно весьма слабое влияние на эми­грантские умы, встретила отклики явно недоброжелательные и отношение не столько даже явно враждебное, сколько насмеш­ливо-презрительное.

Где же следует искать причины этого отрицательного отно­шения эмигрантских масс к реакционной проповеди и проектам вождей правого крыла, проповеди, которая, казалось бы, могла встретить благоприятную почву в умах эмиграции, в общем, настроенной скорее регрессивно, чем прогрессивно?

Причин этих несколько, и рассматривать их следует в зави­симости от их элементарности и очевидности присутствия в них поводов к возникновению к развитию оппозиционных сил, а так­же в порядке их непосредственного воздействия на эмигрантское сознание.

Каковы бы ни были, абстрактные хотя бы, рассуждения о пользе, необходимости и желательности восстановления в Рос­сии «в будущем» монархического строя, в сознании не только эмигранта, но всякого русского человека, пережившего эпоху царизма, эта мысль тотчас же и прежде всего преломится сквозь призму воспоминаний, вызовет на арену сегодняшнего дня призрак свергнутой династии и бесконечную цепь индивидуаль-

ЗЗЭЭЭЭЭЭЭЭЭЭЭЭЭЭЭОЭЭЭЭЭЭЭЭЭЭОЭЭЭЭЭЭЭЭЭ

ных и исторических воспоминаний, тесно связанных с бытом и деятельностью представителей этой династии.

Надо констатировать, что в памяти широких масс русской интеллигенции, судя по ее представителям, оказавшимся в эми­грации, свергнутая династия не оставила и тени симпатии, сожаления или благоговения перед трагическим ее концом.

Последние десятилетия и в особенности годы монархиче­ской власти в России способствовали как быстроте и легкости ее крушения в мартовские дни, так и тому, что, рухнув и пре­вратившись в прах, она не оставила после себя искренних печаль­ников, самоотверженных защитников, рыцарски преданных идеологов реставрации!

Напротив, почти все те, что сейчас состоят в эмигрантском монархическом лагере, чужды идейности, как чужды и рыцар­ства,—это те, которые содействовали своим прошлым падению монархии и которые, в минуты ее гибели, не поддержали ее, будучи ею облагодетельствованы, дали ей рухнуть так позорно легко и так бесславно быстро; что же касается русской эмигрант­ской интеллигенции, которой, конечно, большинство, в сравнении с явно монархическим меньшинством, то ее отношение к памяти бывшей династии, правда, отнюдь не озлобленное или склонное к возбуждению чувства мести, но если не глубоко безразличное, то скорее презрительное и пренебрежительно-сострадательное. Самая природа этих чувств—пассивных и имеющих своим источ­ником скорее сердце, нежели разум,—исключает возможность образования твердого идейного монархического базиса для дальнейшего прагматического развития идеи реставрации.

Никаких глубоких и плодоносных корней не оставила в сознании масс свергнутая династия ни в смысле своего истори­ческого бытия и деятельности, способных заставить кого-либо пожелать возврата прошлого, ни в смысле индивидуального пове­дения отдельных ее членов и позиций, занятых ими после изгна­ния из России и могущих снискать чье-либо расположение и уважение.

Вследствие этого, благоприятной почвы для развития и пропа­гандирования идеи монархической легитимации в среде широкой эмигрантской интеллигенции не наблюдается.

Нельзя, правда, обойти вниманием немногочисленную группу монархистов-легитимистов, обосновавшихся на Балканах, но говорить об их деятельности мы будем только в смысле чисто информационном, т. к. ткань идеологической подкладки их работы настолько прозрачна, жидка, а главное не способна к обновлению и уплотнению за счет оппонентов, что вдаваться в ее детальный разбор мы считаем излишним.

3838Э8388888338388388888883ЭЭ8388888Э8

Заслуживает также внимания вопрос: не имеется ли в эми­грации благоприятной почвы для развития идеи реставрации, не ограниченной тесными рамками легитимизма, но понимаемой широко в смысле реставрации в России монархического строя, хотя бы и не самодержавного, а заключенного в пределы консти­туционализма?

Дабы ответить исчерпывающе на этот вопрос в соответствии с наблюдениями, произведенными над настроениями различных эмигрантских слоев,—так как фактическими статистическими данными по этому предмету располагать, конечно, невозможно,— следует осветить ряд причин, оказывающих давление на эмигрант­скую психику и путем абстракции приводящих массы, в боль­шинстве, к отрицанию идеи реставрации в целом.

Следует прежде всего отметить, что русская эмиграция, в целом недальновидная и непредусмотрительная,—что она доказала в период активной борьбы с советами,—в настоящем вопросе проявила в достаточной мере как предусмотрительность, так и стремление быть дальновидной.

Проявились ли эти качества теперь, внезапно, под влиянием горького опыта предыдущих лет или выявлению их способство­вала непосредственная личная заинтересованность каждого отдельного члена эмиграции в характере перспектив, открываю­щихся в связи с затронутым вопросом, но только качества эти,— стремление к дальновидности и предусмотрительности, мысль и забота о будущем,—налицо. Они определились в качестве свойств общественного характера, послуживших источником для абстракции, приведшей к отрицанию эмиграцией идеи рестав­рации.

На первый план следует поставить' вполне естественную тревогу эмигрантских масс по поводу нескрываемой озлоблен­ности и жажды мести тех кругов, которые пропагандируют монар­хические идеи и располагают большим количеством шансов в случае осуществления этой идеи оказаться у вершины государ­ственного управления. В этом смысле играет роль не только бешенство правой части эмигрантской прессы, призывающей к погромам, террору и расправе со всеми прикосновенными к советовластию, весьма способствует распространению подобной тревоге воспоминание о не столь отдаленных днях белой оккупации и о той жестокой системе подчинения свой власти населения и расправе с ним, которая так широко практиковалась в белых армиях на всех фронтах и во всех занимаемых областях и о кото­рой в наше время уже-достаточно известно.

Не существует и не может быть при настоящем состоянии умов руководящих кругов эмиграции никаких гарантий в том,

эзэззззэээээззззэззззззэзээзээззззззэз

что чувства озлобленности и жажда мести не будут проявлены в широком масштабе по адресу населения России, если бы идео­логам реставрации удалось достигнуть своих целей.

Тревога масс в этом смысле вполне понятна и естественна, особенно, если вспомнить пережитый ими страх перед красным террором и их состояние постоянной встревоженности и неуве­ренности в своем человеческом и гражданском праве, в которой они находятся на чужбине.

Тревога в этом смысле вполне обоснована, если напомнить печальные и позорные страницы эпохи белого завоевания России, бесчисленные погромы, истребление деникинцами советских служащих или, например, «героя» похода на Петроград генерала Владимирова (Новогребельского), организовавшего специальную автомобильную коллону, долженствовавшую войти во взятый Петроград в ночь накануне торжественного вступления Юденича и произвести предварительную расправу, согласно заранее составленному списку («У ворот Петрограда» Г. Кирдецова).

В сознании рядовых эмигрантов, наслышанных и бывших очевидцами неразборчивости методов белого карания, нет уве­ренности, что эта карающая рука нового «хозяина земли русской» или его приближенных не опустится на голову ни в чем неповин­ного и к политике непричастного беженца.

К этой естественной тревоге и недоверию к «будущей» монар­хической власти примешивается сомнение, возникающее, несмотря на все заверения прессы монархического лагеря, в под­линном согласии русского народа,—настоящего, населяющего Россию, а не европейские столицы,—принять возвращающегося на престол претендента и вручить ему верховную власть над собою.

Совершенно ясно, что недостаточно обладать силой, способной' возвести претендента на престол, надо располагать силой, исхо­дящей изнутри самого народа и основанной на его доброй воле, чтобы поддержать и утвердить этого нового властелина на заня­том им престоле. История дает пример использования грубой силы первого псрядка и результаты, к которым привел временный успех последней, не подкрепляемый силой второго порядка— народной. Достаточно вспомнить императора Максимилиана I, посаженного насильственным путем волею Наполеона III на престол революционной Мексики, не нашедшего поддержки ни в одном народном слое и погибшего на третьем же году своего царствования.

Опасения этого рода: не только неуверенность, но глубокое сомнение в том, что русский народ теперь, после пяти лет рево­люционного бытия, отдался бы добровольно под власть нового

»

<ЭЭЭЭЭЭ88Э88ЭЭЭЭЭЭЭЭЭЭЭЭЭЭЭЭЭЭЭЭ8ЭЭЭЭ8Э

деспота-претендента—имеют, безусловно, веское основание и не напрасно поселились в глубине эмигрантского мировоззрения. Идеологи реставрации, со своей стороны, наблюдая эту, опасную для них, неуверенность масс, пытаются локализировать расша­тывающее действие изучения исторических примеров и собствен­ных умозаключений попыткой ввести свою теорию о неизбеж­ности восстановления в России монархии в научное русло не­зыблемого закона круговорота форм правления человечества. Но на этот предмет существует много возражений. Например, Г. Гельмольт в его «Истории человечества» достаточно ясно и убедительно утверждает, что:

«... Нельзя согласиться с мнимой обязательностью определенного круговорота форм правления, как нор­мальных, так и вырождающихся,—с тем, что государ­ственная жизнь будто бы неизменно идет от монархии через тиранию к аристократии и от последней через олигократию к демократии, а затем—от демократии через охлократию и анархию снова кдеспотизму. Нет сомнения, что так может быть и во многих случаях так действи­тельно происходило, но возможнбе отнюдь не обяза­тельно».

А раз, что существует хоть один шанс за то, что «возможное не обязательно»—эмиграция колеблется, сомневается и не согла­шается—категорически и решительно не соглашается — стать под знамена нового претендента, потому что чувствует в будущем новую грозу народного недовольства, восстания и неминуемую жестокую революцию со всеми ее ужасами, т.-е. все то, от чего, в страхе, бежала она на чужбину, чтобы дождаться успокоения.

Кроме этого, нет в широких массах эмиграции, подвергае- мых давлению монархической пропаганды, также уверенности, что, во-первых, новый монарх, рекомендуемый той или другой группой реставраторов, буде ему удалось бы взойти на русский престол, безусловно оправдает возлагаемые вообще сторонниками реставрации на него надежды в смысле возврата прав, приви­легий и имуществ, дарованных прежними монархами. Во-вторых же, нет уверенности, что кандидат одной монархической группы, достигнув цели, не обратится против инакомыслящих антиболь­шевистских же группировок с политическими репрессиями и ограничениями правового и материального свойства.

Опасения в этом смысле тем более основательны, что уже теперь, когда конечная цель реставраторов бесконечно от них далека, между ними, стоящими на общей антибольшевистской платформе, не только нет единомыслия, но, напротив, налицо беспрерывная междуусобица и обоюдное озлобление.

«ЭЭЭЭЭЭЭЭЭЭЭЭЭЭЭЭЭЭФЭФЭЭЭЭЭЭЭЭЭЭЭЭЭЭЭЭЭ