РЕДАКЦИОННАЯ КОЛЛЕГИЯ СЕРИИ «ЛИТЕРАТУРНЫЕ ПАМЯТНИКИ»

М. /7. А лексеев, Н. И. Балашов, Д. Д. Благой, И. С, Брагинский,

Af. Л. Гаспаров, А. Л. Гришунин, Л. Л. Дмитриев, Н. Я. Дьяконова, Б. Ф. Егоров, Д. С. Лихачев (председатель), Л. Д. Михайлов, Д. В. Ознобишин (ученый секретарь), Д. А. Ольдерогге, Ф. А. Петровский, Б. И. Пуришев, М. И. Стеблин-Каменский,

А. М Самсонов (заместитель председателя), Г. В. Степанов

ОТВЕТСТВЕННЫЙ РЕДАКТОР

С.   Л. УТЧЕНКО

70304-284

К----------------- 309-76                                                          © Издательство «Наука», 1976 г.

14    042 (02)-76                                                                       

КНИГА ВОСЬМАЯ

Глава I

Такую речь произнес Кир¹. Вслед за ним встал Хрисант и сказал так: /

—    В самом деле, воины, нередко я и в других случаях замечал, что мудрый властитель ничем не отличается от хорошего отца. Как отцы пе­кутся о своих детях, чтобы у них никогда не было недостатка в необхо­димом, так и Кир, мне кажется, дает нам нынче такие советы, благодаря которым мы лучше всего сможем сохранить наше счастье. Но об одном, я полагаю, он сказал меньше, чем следовало; это я и постараюсь разъяс­нить тем, кто не знает². Припомните: какой вражеский город удавалось 2 взять недисциплинированным воинам? Какой дружеский удавалось защи­тить непослушным? Какое войско, состоящее из непокорных, когда-либо добивалось победы? В каких случаях люди чаще проигрывали сражения? Не тогда ли, когда каждый начинал помышлять лишь о собственном спа­сении? Чего вообще хорошего совершали те, кто не повиновался лучшим? Какие города управлялись согласно законам, какие состояния сохраня­лись? Каким образом добирались корабли до цели? Да и мы сами, как з добились всего, что мы имеем, как не повиновением нашему полководцу? Ведь благодаря этому и ночью и днем мы быстро оказывались там, где надо; шли, сомкнувшись вокруг нашего предводителя, и потому были не­одолимы; ни одного его приказания не исполняли только наполовину. Од­нако, если повиновение служит лучшим средством для достижения успеха, то оно же, будьте уверены, является лучшим способом и для сохранения того, что надо сохранить. Раньше многие из нас не имели никого под своим 4 началом, а сами были под началом других. Теперь же, наоборот, поло­жение всех, кто здесь присутствует, таково, что вы все отдаете приказания, одни — большему числу людей, другие — меньшему. Однако, подобно тому, как сами вы будете стремиться сохранить свою власть над подчиненными вам людьми, точно так же нам надлежит подчиняться тому, кто стоит над нами. При этом наше поведение должно отличаться от поведения рабов именно тем, что рабы служат своим господам поневоле, а мы, если только хотим быть свободными, должны добровольно делать то, что кажется наи­более необходимым. Вы можете легко установить, — продолжал он, — что даже там, где государства обходятся без монархии, наиболее неуязвим для врагов тот город, который более всего готов подчиняться властям. Итак, s будем являться, как нам велит Кир, к его дворцу; станем упражняться во

всем, что лучше всего поможет удержать наше достояние; предоставим са­мих себя в полное распоряжение Киру. При этом следует быть уверен­ными, что Кир не сможет отыскать для нас такой службы, которая ему пойдет на благо, а нам нет, потому что нам всем полезно одно и то же и враги у нас одни и те же.

6      После такой речи Хрисанта стали подниматься многие другие, и персы, и союзники, чтобы заявить о своем согласии. В конце концов было, решено, чтобы знатные воины всегда являлись ко двору Кира и предоставляли себя в полное его распоряжение, пока он их не отпустит. И как тогда было решено, так и поныне еще делают находящиеся под властью царя жители

7     Азии: они до сих пор несут службу при дворах своих правителей. Все эти правила, которые, как было показано в нашем рассказе, Кир установил для сохранения власти за собой и за персами, еще и сейчас соблюдаются

8     персидскими царями — его преемниками. Впрочем, и здесь дело обстоит так же, как и в остальных случаях: чем лучше бывает глава государства, тем безупречнее исполняются законы, а чем хуже, — тем небрежнее.

Итак, знатные воины стали являться ко двору Кира на конях и с копь­ями, поскольку так было единодушно решено всеми особенно отличив­шимися при создании новой державы.

9      Над разными областями управления Кир поставил различных ответ­ственных лиц. У него были приемщики доходов и блюстители расходов, смотрители работ, хранители имущества, управители, распоряжавшиеся при­пасами для стола. Он назначил также надзирателей за конюшнями и псар­ней, подобрав их из таких людей, которых считал наиболее способными

ю содержать для него в готовности лошадей и собак³. Что же касается тех, в ком он чаял найти помощников по охране общего благополучия, то за­боту об их дальнейшем совершенствовании он не решился возлагать на других: это занятие он счел нужным оставить за собой. Ведь он знал, что если когда-либо понадобится вести войну, то из этих людей ему придется набирать для себя бойцов, которые в битве будут стоять рядом или сзади, чтобы делить с ним самые большие опасности. Оц понимал, что из их же

7/ числа придется назначать таксиархов и в пехоту и в конницу. Знал он также, что если понадобится послать куда-либо стратегов, способных уп­равиться и без него, то их тоже придется подбирать из числа этих близ­ких к нему людей; что некоторые из них должны будут стать стражами и сатрапами городов и целых народов, а другие еще и отправляться с по­сольствами, которые он считал одним из важнейших средств, позволяю-

12   щих добиться нужной цели без войны. Если эти люди, с помощью кото­рых предстояло вершить множество величайших дел, не будут такими, ка­кими надо, то, думал он, его дела примут скверный оборот; но если они будут такими, какими им надлежало быть, то, полагал он, все пойдет у него наилучшим образом. Придерживаясь такого-мнения, он с головой окунулся в это занятие. При этом он был убежден, что оно и для него самого явится упражнением в доблести. Ибо, рассуждал он, если не будешь сам образ­цом во всем, то не сможешь и других побуждать к благородным делам.

13   Исполнившись такого намерения, он понял, что прежде всего нуждается

в досуге, если хочет располагать условиями для занятия самым главным. Разумеется, он считал для себя невозможным пренебречь заботою о дохо­дах, ибо предвидел, что неизбежны будут также и большие траты на упра­вление столь огромной державой. Вместе с тем он сознавал, что если он сам будет заниматься этими делами, то при обширности его владений эти занятия не оставят ему свободного времени для заботы о высших интере­сах всего государства. Обдумывая поэтому, каким образом наладить управ- ¹⁴ ление хозяйством и одновременно обеспечить себе досуг, он обратил внима­ние на характер организации в войске. Там по большей части декадархи присматривают за своими декадами, лохаги — за декадархами, хилиархи — за лохагами⁴, мириархи — за хилиархами. В результате никто не остается без присмотра, даже если воинов набирается многие десятки тысяч, и когда стратегу нужно употребить войско для какой-либо цели, ему достаточно лишь передать приказ мириархам. Итак, подобно этому порядку в армии, Кир точно так же сосредоточил воедино и управление хозяйственными де­лами. В результате, хотя он ограничивался беседами с немногими лицами, ни одно из хозяйственных дел не оказывалось у него в небрежении. Более того, с этих пор он располагал досугом даже большим, чем, скажем, хозяин одного дома или одного корабля. Устроив таким образом распорядок своих дел, он научил затем и людей из своего окружения следовать этому рас­порядку.

Обеспечив таким образом необходимый досуг и себе и своим прибли- ¹⁶ женным, Кир обратился, наконец, к заботам о том, чтобы и они были та­кими, как надо. Первым делом, если кто-либо из них не являлся ко двору, хотя и получал достаточно дохода от своих рабов, то Кир обяза­тельно осведомлялся о таких. Он считал, что являвшиеся ко двору не поз­волят себе никакого дурного или позорного поступка, так как вся их жизнь протекает на глазах государя и из убеждения, что любой их поступок бу­дет замечен лучшими людьми. Те же, кто не являлся ко двору, отсут­ствовали, по мнению Кира, или из-за распутства, или прегрешения, или нерадивости. Расскажем сначала, как он принуждал таких нерадивых яв- ⁷⁷ ляться ко двору. Кому-нибудь из своих ближайших друзей он приказывал забрать имущество уклоняющегося от обязанностей, объявив при этом, что забирает свое собственное достояние. Когда такое случалось, лишив­шиеся имущества тотчас же прибегали к Киру, чтобы пожаловаться на обиду. Тот долгое время не мог найти возможности выслушать их, а когда, ⁷⁸ наконец, выслушивал, долго еще откладывал решение дела. Кир считал, что, поступая таким образом, он приучает людей к службе, причем это — средство менее ненавистное, чем принуждать их к присутствию прямым наказанием. Это был у него один способ приучать людей бывать при дворе. ⁷⁹ Другой состоял в том, что присутствующим он давал самые легкие и са- * мые выгодные поручения. Третий — чтобы никогда не жаловать ничего отсутствующим. Но самым решительным методом принуждения, когда че- 20 ловек не внимал ни одному из предупреждений, было лишение его всех владений и передача их тому, кто, по мнению Кира, готов был являться своевременно. Вместе с тем у Кира появлялся полезный друг вместо бес-

полезного. Нынешний персидский царь также осведомляется о причине, если кто-нибудь у него отсутствует из тех, кому надлежит быть при дворе.

21    Так относился Кир к отсутствующим. Что же касается тех, кто с готов­ностью являлся в его распоряжение, то он полагал, что, будучи их прави­телем, он особенно сумеет побудить их к благородным делам, если поста­рается показать себя перед подчиненными во всем блеске несравненной

22    доблести. Конечно, он сознавал, что благодаря письменным законам люди тоже становятся лучше, однако хорошего правителя Кир считал живым законом для людей⁵, потому что он в состоянии и отдавать распоряже-

23    ния, и видеть и наказывать не соблюдающих порядок. Придерживаясь такого мнения, он прежде всего старался показать свое усердие в почи­тании богов, притом именно в то время, как дела были хороши⁶. Тогда впервые были назначены им маги <.. .> ¹, чтобы всегда с наступлением дня восхвалять богов и ежедневно приносить жертвы тем из них, на кото-

24    рых укажут маги. Эти установления и поныне еще сохраняют свою силу при каждом персидском царе. В благочестии Киру стали подражать и все другие персы, во-первых, полагая, что сами они добьются большего сча­стья, если будут чтить богов по примеру того, кто был их властелином и вместе с тем самым счастливым человеком; кроме того, они считали, что

25    таким поведением угодят Киру. А тот, в свою очередь, был убежден, что благочестие окружающих окажется благом и для него самого, ибо он рас­суждал совершенно так же, как мореплаватели, которые предпочитают иметь товарищами по плаванию людей благочестивых, а не таких, которых признают святотатцами⁸. Кроме того, он думал, что если его придворные будут людьми богобоязненными, то они менее будут склонны поступать не­честиво по отношению друг к другу и к нему самому, ибо он считал себя

26    их благодетелем. Показывая, далее, что он превыше всего ставит стремле­ние не причинять обиды ни другу, ни союзнику и изо всех сил старается соблюдать справедливость, Кир надеялся, что и другие благодаря этому скорее станут воздерживаться от постыдного стяжательства и постараются

27    жить по справедливости. Он считал также, что ему легче будет внушить другим чувство стыда, если всем станет ясно, что сам он исполнен такой стыдливости, что не способен ни сказать, ни сделать ничего постыдного.

28    О том, что такое предположение правильно, он судил на следующем осно­вании: люди испытывают больше стыда не только перед правителем, но и перед теми, кто не внушает страха, если последние стыдливы, а не бес­стыдны; даже на женщин они обычно взирают с большей сдержанностью,

29    когда чувствуют, что и те стыдливы. Он верил, что послушание станет непременным качеством окружавших его людей именно тогда, когда ста­нет ясно, что он более отличает безоговорочно повинующихся, чем совер­шающих, казалось бы, самые значительные и самые трудные подвиги. При-

30    держиваясь такого мнения, он так всегда и поступал⁹. Его скромность по­буждала и всех остальных воспитывать в себе то же качество. Ведь когда окружающие видят, что тот, кому все позволено, остается скромным, тогда и другим, менее значительным людям не хочется быть замеченными

в скверных поступках. Стыдливость и скромность Кир различал следую- 31 щим образом: люди стыдливые избегают в открытую совершать позорные поступки, скромные же не совершают их и втайне. Равным образом, чтобы 32 обратить других к постоянному соблюдению воздержанности, он считал особенно важным показать, что сам он не отвлекается от добрых дел до­ступными всегда наслаждениями, а наоборот, раньше веселых утех стре­мится потрудиться ради возвышенной цели. Поступая таким образом, зз Кир добился при своем дворе строгого порядка, когда худшие спешили уступить лучшим и все относились друг к другу с учтивостью и уваже­нием. Нельзя было встретить там никого, кто выражал бы свой гнев кри­ком, а радость — наглым смехом; напротив, наблюдая этих людей, можно было заключить, что они действительно живут в соответствии с высокими идеалами.

Вот чем постоянно занимались и что всегда имели перед глазами нахо- 34 дившиеся при дворе Кира. Что же касается военных упражнений, то тех, для которых он эти занятия признавал необходимыми, Кир брал с собой на охоту, так как считал ее вообще лучшим упражнением в военных делах и наиболее пригодной для совершенствования в искусстве верховой езды. Ведь охота особенно развивает умение держаться в седле при скачке по 35 любой местности, когда приходится догонять убегающую дичь, и отлично приучает действовать с коня, потому что внушает стремление во что бы то ни стало свалить зверя. Она также позволяла Киру приучать своих сото- зв варищей к воздержанию, к умению переносить всякие трудности, холод и жару, голод и жажду. И поныне персидский царь и его окружение со­храняют привязанность к этому занятию. Мнение Кира, что человеку не 57 пристало властвовать, если он не превосходит доблестью своих подвласт­ных, достаточно подтверждается как всеми вышеприведенными примерами, так и тем, что, упражняя таким образом своих людей, он с еще большим тщанием закаливал самого себя, приучаясь к воздержанию и осваивая военные приемы и упражнения. Ведь остальных он выводил на охоту лишь 38 тогда, когда не требовалось оставаться дома, но сам занимался этим и тогда, когда приходилось оставаться, охотясь в таких случаях на зверей, содержавшихся в его парках. При этом и сам он никогда не принимался за обед, не потрудившись до пота, и лошадям не задавал корма, не утомив их упражнениями. На эту охоту он также приглашал своих скиптродерж- цев¹⁰. Вследствие этого, благодаря постоянным упражнениям, и сам он, 39 и люди, его окружавшие, сильно отличались во всех благородных заня­тиях. Вот какой пример подавал он своим поведением. Но, кроме того, и всех остальных, в ком он видел особенное стремление к благородным де­лам, он награждал подарками, должностями, почетными местами и вся­кими отличиями. Благодаря этому Кир во всех умел возбудить великое честолюбие, так что каждый старался оказаться в его глазах лучше других.

В действиях Кира мы можем усмотреть отражение и другого его убеж- 40 дения: властители должны отличаться от подвластных не только своим личным совершенством, но и способностью очаровывать других. По край-

ней мере он и сам предпочитал носить мидийскую одежду и ^убедил поль­зоваться ею своих сотоварищей. Он считал, что эта одежда помогает скры­вать телесные изъяны тем, кто их имеет, и позволяет носящим ее казаться

41     красивыми и высокими. Действительно, мидяне носят такие башмаки, в которые они могут совсем незаметно что-нибудь подкладывать, чтобы казаться более высокими, чем они есть на самом деле. Кир позволял также персам подводить глаза, чтобы они казались выразительнее, чем есть, и румяниться, чтобы кожа выглядела более красивой, чем она бы-

42     вает от природы. Он воспитал в них также привычку не плевать и не сморкаться на людях и не оборачиваться явно при виде кого-либо, но со­хранять невозмутимость¹¹. Он полагал, что все это помогает выступать перед подчиненными в более почтенном виде.

43     Вот так, самолично руководя упражнениями и подавая другим высо­кий пример, Кир занимался подготовкой тех, кому, по его мнению, надле­жало властвовать. Прочих, кому он уготовил быть рабами, он отнюдь не побуждал упражняться в трудных занятиях свободных людей и не позво­лял им приобретать оружия. Однако он старался, чтобы они никогда не оставались без еды и питья из-за тех упражнений, которыми занимались

44     свободные. Так, когда им приходилось сгонять зверей в долины для всад­ников, он разрешал им брать с собой на охоту еду, тогда как никому из свободных он не позволял этого. В походе он приказывал своевременно отводить их к воде, как вьючных животных, а когда приходил час завт­рака, ждал, пока они что-нибудь съедят, чтобы их не мучил зверский го­лод. В результате они тоже, подобно самым знатным, называли его своим отцом, хотя он заботился только об одном — чтобы они всегда безогово­рочно оставались подневольными слугами.

Так Кир старался обеспечить незыблемость персидской державы. Что

45     касается себя лично, то он был совершенно уверен, что ему не грозит ника­кой серьезной опасности со стороны порабощенного населения: он считал этих людей лишенными воинской доблести и видел их полную разобщен­ность, а кроме того, никто из них не мог даже приблизиться к нему ни

46     ночью, ни днем. Однако были и другие, которых он признавал за людей могущественных, тем более, что, как он видел, они были вооружены и спло­чены. Некоторых из них он знал как предводителей конных и пеших отря­дов, во многих замечал высокий дух людей, уверенных в своей способности властвовать. Эти последние весьма близко соприкасались с его охраной, а многие из них частенько общались и с ним самим; это было необходимо во всех случаях, когда он собирался прибегнуть к их услугам. Конечно, эти люди во многом могли представлять для него серьезную опасность.

47     Обдумывая, каким способом обезопасить себя от угрозы с их стороны, он счел непригодным лишать их оружия и воинского достоинства; он нахо­дил это несправедливым и чреватым возможностью крушения своей власти. С другой стороны, совершенно не подпускать их к себе и явно выказывать им свое недоверие тоже могло означать, по его мнению, начало войны.

48     Вместо всего этого, понял Кир, есть только одно, но самое действенное и вместе с тем самое достойное средство обеспечить свою безопасность —

Первым делом он всегда, в любое время старался как только мог по- / казать свою приветливость, потому что, полагал он, как нелегко людям полюбить тех, кого они считают своими ненавистниками, и относиться доброжелательно к своим недоброжелателям, точно так же трудно пред­ставить себе, чтобы те, кого знают как друзей и доброжелателей, стано­вились предметом ненависти со стороны тех, кто верит в их дружбу. Пока 2 у него было меньше возможностей одарять людей, он старался добиться дружбы иными средствами — своей заботой о ближних, желанием облег­чить их труды, искренней радостью по поводу их успехов и сочувствием — по* поводу неудач. Когда же у него появилась возможность жаловать ценные подарки, тогда, думается нам, он прежде всего принял за правило, что никакие дары не доставляют людям столько радости, при одной и той же затрате средств, как угощение. Проникшись таким убеждением, з он прежде всего распорядился, чтобы за его столом всегда подавали, на­ряду с кушаньями для него самого, еще много таких же яств для боль­шого количества людей. Все, что подавалось, он, исключая часть, которая предназначалась ему самому и его сотрапезникам, раздавал тем из своих друзей, кому хотел показать, что помнит о них и благоволит к ним. Рас­сылал он угощения также и тем, кем был особенно доволен за несение охраны, за оказание услуг или какие-либо другие дела, показывая этим, что их стремление угодить ему не остается незамеченным. Также и слуг 4 он отличал кушаньями со своего стола в знак особой похвалы, причем всю еду для этих слуг приказывал ставить на свой собственный стол, будучи убежден, что как собакам, так и слугам это внушает особую преданность ¹². Затем, если он хотел привлечь к кому-либо из друзей внимание толпы, то таким он также посылал кушанья со своего стола. Ведь и поныне, лишь только люди заметят, что кому-то посылаются дары с царского стола, как все они начинают заискивать перед такими счастливцами, думая, что те на­ходятся в особой милости и могут оказать им содействие. Впрочем, не только в силу этих названных нами причин доставляют радость дары, посылае­мые царем; кушанья с царского стола действительно гораздо вкуснее.

А что дело обстоит именно так, в этом нет ничего удивительного, ибо как 5 прочие искусства доведены до высокого совершенства в больших городах, так, соответственно, и царские яства готовятся особенно хорошо. Ведь в небольших городах один и тот же мастер делает ложе, дверь, плуг, стол, а нередко тот же человек сооружает и дом, причем он рад, если хоть так найдет достаточно заказчиков, чтобы прокормиться. Конечно, такому че-

ловеку, занимающемуся многими ремеслами, невозможно изготовлять все одинаково хорошо. Напротив, в крупных городах благодаря тому, что в каждом предмете нужду испытывают многие, каждому мастеру довольно для своего пропитания и одного ремесла. А нередко довольно даже части этого ремесла; так, один мастер шьет мужскую обувь, а другой — женскую. А иногда даже человек зарабатывает себе на жизнь единственно тем, что шьет заготовки для башмаков, другой — тем, что вырезает подошвы, тре­тий— только тем, что выкраивает передки, а четвертый — не делая ничего из этого, а только сшивая все вместе. Разумеется, кто проводит время за столь ограниченной работой, тот и в состоянии выполнять ее наилучшим

6     образом. То же самое происходит и с приготовлением пищи. У кого один и тот же слуга стелет ложе, накрывает на стол, месит тесто, <варит> ¹³ и готовит то одни, а то другие кушанья, у того, я думаю, по необходимости все получается так, как придется. Но в домах, где работы вполне хватает, чтобы одному — варить мясо, другому — его жарить, третьему — варить рыбу, четвертому — ее жарить, пятому печь хлеба, причем не различного вида, но лишь одного, наиболее предпочтительного, там при таком по­рядке, я думаю, каждое блюдо приготовляется самым изысканным обра­зом ^и.

7     В умении приобретать дружбу пожалованием даров со своего стола Кир не имел себе равных. Впрочем, жалованием всяких иных милостей он также добивался многого, как я сейчас об этом расскажу. Ведь если он намного превосходил остальных людей величиной получаемых доходов, то еще больше он превосходил их щедростью своих даров. Начало этому положил именно Кир, но и поныне сохраняется еще у персидских царей

8     такая щедрость в подарках¹⁵. В самом деле, у какого правителя друзья выглядят более богатыми, чем у персидского царя? Кто проявляет больше стараний, чтобы облечь своих людей в красивые одежды, чем этот царь? Чьи подарки можно узнать с такой же легкостью, как узнаются дары персидского царя, — браслеты, гривны, златосбруйные кони? ¹⁶ Ведь там

9     и владеть-то этими вещами нельзя, если их не подарит царь. О ком дру­гом еще говорят, что он щедростью своих даров добивается, чтобы люди отдавали ему предпочтение и перед братьями своими, и перед родителями, и перед детьми? ¹⁷ Кто другой умел так карать врагов, отстоящих намного месяцев пути, как персидский царь? Кто другой, кроме Кира, сумел до­быть себе власть завоеванием и умереть, заслужив от подвластных имя отца? Между тем, очевидно, что это имя более подходит благодетелю,

ю чем захватчику. Мы отлично знаем, кроме того, что и тех, кого называют царскими очами и царскими ушами, он сумел найти и привязать к себе не иным каким-либо способом, а именно дарами и почестями. Всех, кто доносил о новостях, которые ему важно было знать, он одарял великими милостями и таким образом побудил многих людей и подслушивать, и вы­сматривать что угодно, чтобы только добыть для царя важные известия ¹⁸.

11  Вследствие этого и стали считать, что у царя много очей и много ушей. А если кто думает, что у царя есть только одно избранное око, то он оши­бается. Один ведь немного мог бы увидеть и немного мог бы услышать,

да и всем остальным тогда как бы был дан приказ ничего не делать, если бы это поручение было возложено только на одного. К тому же, распознав такое царево око, люди знали бы, что его-то им и надо остерегаться. Од­нако дело обстоит совсем не так; напротив, царь выслушивает любого, кто заявляет, что он слышал или видел что-либо достойное внимания. Вот по- ¹2 чему считается, что у царя много ушей и много очей. От этого люди по­всюду боятся вести речи, не угодные царю, как будто он сам их услышит, и совершать поступки, не угодные царю, как будто он сам будет их сви­детелем. Нечего и думать, что кто-нибудь решился бы там в разговоре дурно отозваться о Кире; напротив, каждый всегда держал себя среди* присутствующих так, как если бы все они были царскими очами и ушами.

Я не знаю, однако, чем еще можно было бы объяснить такое отношение людей к Киру, как не готовностью его за малые услуги оказывать боль­шие милости.

Впрочем, нет ничего удивительного, когда человек превосходит других 13 щедростью даров, если он сам богаче всех; замечательнее другое — когда он стремится превзойти своих друзей вниманием и заботою, невзирая на свое царское достоинство. Действительно, как говорят, по поведению Кира было ясно, что он ни в чем так не стыдился отстать от других, как в заботах о друзьях. Упоминают о характерном его изречении: он говорил, и что дела хорошего пастыря и хорошего царя весьма схожи, потому что и пастырю надлежит извлекать из стада пользу, доставляя скотине тот вид счастья, который ей доступен, и царю точно так же подобает извле­кать пользу из городов и людей, делая их счастливыми. Поэтому нет ни­чего удивительного, если он проникся убеждением, что ему необходимо превосходить остальных людей в благодеяниях ¹⁹. Рассказывают и о таком /5 замечательном объяснении, которое Кир дал Крезу, когда тот. стал втол­ковывать ему, что из-за своих частых раздач он станет бедняком, тогда как у Кира есть возможность собрать в своем доме столько золота, сколько вообще по силам одному человеку. Говорят, на это Кир ответил таким 16 вопросом:

—    Сколько же, по твоему мнению, у меня было бы теперь богатств, если бы, следуя твоему совету, я стал собирать их с того момента, как стал властителем?

Крез назвал ему какую-то очень большую сумму. На это Кир сказал:

—   Ну что ж, Крез, отправь тогда с нашим Гистаспом кого-нибудь, кому ты более всего доверяешь. А ты, Гистасп, обойди всех друзей и скажи им, что я нуждаюсь в золоте для одного дела, — я ведь и вправду в нем нуждаюсь, — а потом попроси их записать, сколько каждый сможет достать для меня денег, и в запечатанном виде отдать эту записку для доставки слуге Креза.

Эту просьбу он изложил и в письме и, запечатав, отдал Гистаспу, ¹⁷ чтобы тот показал друзьям; Кир сделал также приписку, чтобы все ока­зывали Гистаспу прием как его другу. Когда они совершили объезд и слуга Креза доставил письма друзей, Гистасп сказал:

—    Царь Кир! Теперь ты и на меня должен смотреть как на богатого человека, потому что благодаря твоему письму я вернулся со множеством подарков.

¹⁸             — Видишь, Крез, — заметил Кир, — с этим Гистаспом у меня уже есть сокровище, но ты взгляни и на другие и подсчитай, сколько у меня наго­тове средств, если возникнет в них нужда для какого-нибудь дела.

Рассказывают, что сумма, обнаруженная Крезом при подсчете, на­много превзошла ту, которую, по его словам, Кир имел бы в своей сокро-

¹⁹            вищнице, если бы стал копить деньги. Когда это стало известно, Кир ска­зал Крезу:

—    Теперь ты видишь, Крез, что и у меня есть сокровища? Однако ты мне советуешь собирать их у себя, чтобы возбуждать зависть и нена­висть и вверять охрану их наемным стражам. Я же, наоборот, обогащая своих друзей, вижу в них свои сокровища и одновременно стражу и для себя, и для наших богатств, причем стражу более надежную, чем если бы

²⁰             я окружил себя наемниками²⁰. Признаюсь тебе и в другом: я тоже, Крез, не могу подавить в себе страсти, которую боги вложили в души людей и тем самым всех одинаково обрекли на бедность; и я, как и все другие, ис-

²¹             полнен ненасытного стремления к богатству²¹. Однако, думается мне, в од­ном я сильно отличаюсь от большинства людей. Эти последние, когда обретут богатства больше, чем достаточно, часть его зарывают в землю, часть гноят, а прочее с великим беспокойством пересчитывают, измеряют, взвешивают, проветривают, сторожат. Тем не менее, держа дома такие сокровища, они не едят больше того, что могут съесть без страха лопнуть, и не надевают на себя одежды больше, чем могут надеть без страха задох­нуться; напротив, избыток богатства доставляет им одни только хлопоты.

²²             Со своей стороны, я тоже покорен богам и рсегда стремлюсь к большему, но, когда добьюсь своего, все, что вижу у себя в избытке сверх необходи­мого, употребляю на помощь друзьям в их заботах и, обогащая и осыпая милостями различных людей, приобретаю с помощью своего богатства их преданность и дружбу, благодаря чему пользуюсь безопасностью и доброй славой. Ценности эти не тниют и избыток их не вредит; наоборот, добрая слава, чем ее больше, тем она величественнее и прекраснее и тем легче ее носить, а нередко она и носителям своим сообщает известную легкость ²².

²³             Вообще, чтобы ты знал, Крез: я вовсе не считаю самыми счастливыми тех, кто больше всего имеет и больше всего сторожит. Ведь тогда воины, охра­няющие стены, были бы самыми счастливыми, потому что они сторожат все достояние своих городов. Нет, я признаю самым счастливым того, кто способен и честно нажить величайшее богатство и прекрасно распоря­диться им.

Так он говорил, и всякий видел, что так он и действовал.

²⁴             Кроме того, он подметил, что большинство людей, когда они здоровы, прилагают достаточно стараний, чтобы иметь все необходимое, и отклады­вают про запас то, что полезно для стола здоровых людей. Однако, как он видел, они вовсе не обременяют себя заботами о том, чтобы иметь под рукою все нужное на случай болезни. Он решил, что сам он не допустит

такого просчета; с готовностью оплачивая все издержки, он собрал у себя лучших врачей²³, и не было ни одного полезного инструмента, о котором ему говорил кто-либо из врачей, ни одного лекарства, целебного кушанья или питья, которое он не старался бы достать и отложить у себя про за­пас. И всякий раз, как заболевал кто-нибудь из людей, здоровьем которых 25 он особенно дорожил, он сам наблюдал больного и предоставлял для его лечения все, что было необходимо. Он даже питал признательность к тем врачам, которые вылечивали больного, пользуясь его, Кира, сред­ствами.

На такие и многие подобные этим уловки пускался Кир для того, чтобы 26 внушить особую любовь тем, дружбы которых он искал. Что же касается состязаний, которые он объявлял, и наград, которые он устанавливал ради того, чтобы возбуждать соревнование в благородных занятиях, то все это_> безусловно, делало Киру честь, потому что этим он побуждал людей упражняться в доблести. Однако эти же состязания порождали среди знатных людей вражду и соперничество. Кроме того, Кир как бы узаконил 27 тот порядок, чтобы в каждом случае, когда требовалось судебное разби­рательство, при тяжбе ли, или на состязании, заинтересованные в таком разбирательстве сходились сначала во мнении о возможных судьях. Со­вершенно очевидно, что соперничающие стороны стремились к тому, чтобы заполучить в судьи самых могущественных и вместе с тем дружески распо­ложенных к ним людей. Тем не менее проигравший завидовал победив­шему и ненавидел судей, высказавшихся не в его пользу, между тем как победитель, со своей стороны, настаивал на том, что он выиграл по спра­ведливости, и потому не считал себя обязанным испытывать благодарность к кому-либо. Вообще среди тех, кто стремился быть в особенной дружбе 28 с Киром, царили взаимная зависть и недоброжелательство, как, впрочем, это бывает и в свободных государствах, так что большинство скорее жаж­дало избавиться друг от друга, чем действовать совместно в чем-либо полезном. Таким образом мы показали, как добивался Кир того, чтобы все могущественные люди более дружественно относились к нему, чем друг к другу.

Глава III

Теперь пора нам рассказать, как Кир в первый раз совершил выезд ¹ из своего дворца, ибо торжественность такого выезда, по нашему мнению, тоже служит одним из средств, придуманных для внушения большего ува­жения к власти. Итак, сначала до выезда он пригласил к себе всех началь­ствующих лиц из персов и прочих союзников и раздал им мидийское платье. Тогда впервые Персы надели на себя мидийскую одежду. За раз­дачею Кир объявил им, Что желает проехать на священные участки, выде­ленные богам, и вместе с ними принести там жертвы.

2     — Поэтому, — продолжал он, — завтра до восхода солнца явитесь в этих новых нарядах к дверям моего дворца и станьте так, как вам укажет от моего имени перс Феравл; а когда я открою шествие, следуйте за мной в указанном порядке. Если же кому из вас придет в голову, что можно совершать выезд иначе, более великолепно, чем это мы делаем нынче, то пусть по возвращении обратно он мне скажет об этом, ибо как, по-вашему мнению, будет более всего великолепно и достойно, так и должно все устроить.

3     После того как он раздал самым знатным самые красивые наряды, он велел принести множество другого мидийского платья, заготовленного им в большом количестве, не жалея ни пурпурных плащей, ни темно-крас- ных, ни багряных, ни алых. Выделив каждому из командиров соответ­ственную долю этих одежд, он велел им нарядить в них своих друзей,

4     «точно так же, — сказал он, — как я наряжаю вас». Тут кто-то из присут­ствующих спросил его:

—    А ты сам, Кир, когда облачишься в свой наряд?

—    А разве вам не кажется, — отвечал Кир, — что,нынче, наряжая вас, я и сам наряжаюсь? Не тревожьтесь, — заключил он. — Если я смогу до­ставить благо вам, моим друзьям, то в какой бы одежде я ни оказался, все равно я буду выглядеть великолепно.

15   Итак, все они разошлись и, призвав своих друзей, стали обряжать их в новые одежды. Между тем Кир, зная, что Феравл, тот самый простой перс²⁴, наделен сообразительностью, любовью к красоте и порядку, а также несомненным стремлением угодить ему, ибо и раньше еще Феравл под­держал предложение награждать каждого по заслугам, — Кир пригласил его к себе и стал советоваться, как устроить свой выезд таким образом, чтобы людям преданным он показался великолепным, а недоброжелате-

⁶           лям — устрашающим. После того как они все рассмотрели и пришли к оди­наковому мнению, Кир велел Феравлу принять на себя заботу, чтобы завтрашний выезд прошел именно так, как они признали наилучшим.

—    Я распорядился, — сказал Кир, — чтобы все повиновались твоим приказаниям о порядке выезда. А чтобы они с большей охотой слушались твоих приказаний, возьми и отнеси эти новые хитоны начальникам копье­носцев, эти касы²⁵ для верховой езды отдай начальникам всадников, а вот эти хитоны вручи командирам колесниц.

⁷            Феравл пошел относить эти подарки. Командиры, завидев его, гово­рили:

—    Ты стал важным человеком, Феравл, раз уж ты и нам будешь ука­зывать, что надо делать.

—    Клянусь Зевсом, — отвечал Феравл, — похоже, что мне придется делать не только это, но и носить вам вещи. По крайней мере сейчас я при­нес два каса, один для тебя, а другой для твоего товарища. Ты можешь взять любой, какой пожелаешь.

⁸            Разумеется, получавший кас тут же забыл о своей зависти; мало того, он сразу стал советоваться с Феравлом, какой кас ему взять. Тот показал ему, какой лучше, и добавил:

—    Если, однако, ты расскажешь, что я предоставил тебе право выбора, то в другой раз, когда я снова буду прислуживать, ты не найдешь во мне такого доброго служителя.

Распределив подарки так, как ему было указано, Феравл немедленно занялся подготовкой предстоящего выезда, стараясь, чтобы все выглядело наилучшим образом.

На следующий день, еще до рассвета, все было в полном порядке: ⁹ ряды воинов вытянулись по обеим сторонам дороги, как и теперь еще они выстраиваются на пути следования царя. В середину между этими рядами нельзя вступать никому, кроме лиц высокого положения; для этого рядом разместились биченосцы, готовые обрушить удары на любого, кто станет нарушать порядок. Первыми, перед самыми воротами, выстрои­лись по четыре человека в глубину около четырех тысяч копьеносцев, по две тысячи с каждой стороны ворот. Сюда же прибыли в полном составе ⁷⁰ всадники, которые стояли, сойдя с коней и просунув руки в рукава кан- диев, как и теперь они еще делают, когда предстают пред очи царя²⁶. Персы выстроились справа, а прочие союзники слева от дороги и точно так же стали колесницы, равным числом с каждой стороны. Когда, нако- ⁷⁷ нец, распахнулись ворота царского дворца, первыми вывели поставленных по четыре в ряд великолепных быков, предназначенных для заклания Зевсу и другим богам, на которых указали маги. Ведь персы придержи­ваются того правила, что в вопросах религии к мнению знатоков надо при­слушиваться еще больше, чем в любом другом деле. За быками вели коней, ⁷² предназначенных в жертву Гелиосу ²⁷. За ними ехала священная колесница Зевса, запряженная белыми лошадьми, с золоченым дышлом и вся в вен- iKalx²⁸; за нею двигалась колесница Гелиоса, тоже запряженная белыми лошадьми и украшенная венками, как и первая, а за ней третья колесница, запряженная конями, покрытыми пурпурными попонами. Позади нее шли люди, несшие на большой жаровне огонь²⁹. За ними из ворот выехал на ⁷³ колеснице Кир в прямой тиаре³⁰ и пурпурном хитоне с белой полосой посередине. Никому, кроме царя, не разрешается носить хитон с белой полосой³¹. На Кире были еще анаксириды³² красного цвета и пурпурный кандий. Вокруг тиары у него обвивалась диадема³³, и тот же отличитель­ный знак имели его сородичи³⁴, причем они сохраняют его и поныне. Руки его были обнажены, а рукава откинуты. Рядом с ним стоял возни- ⁷⁴ чий, человек высокого роста, однако ниже Кира, то ли на самом деле, то ли потому, что так было устроено³⁵; во всяком случае Кир казался намного выше. При виде Кира все простерлись ниц, может быть, по примеру неко­торых, кому так было приказано, а может быть, и от впечатления, произ­веденного роскошным облачением и величественным видом Кира. До того никто из персов не падал перед Киром ниц³⁶. Как только показалась ⁷5 ^колесница Кира, четыре тысячи копьеносцев двинулись вперед, следуя то две тысячи с каждой стороны от колесницы. Помимо них, Кира сопро­вождали около трехсот его скиптродержцев на конях, в красивых нарядах и с дротиками. Кроме того, под уздцы вели около двухсот коней из коню- 16 шен Кира, украшенных золотой сбруей и покрытых полосатыми попонами.

13 Ксенофонт

За ними шли еще две тысячи копьеносцев, а дальше — построенные по сто в ширину и в глубину десять тысяч всадников, которые положили

15    начало персидской коннице; командовал ими Хрисант. За ними в та­ком же порядке шли другие десять тысяч персидских всадников, которыми командовал Гистасп; за ними в том же порядке еще десять тысяч под командованием Датама, а за этими еще <десять тысяч> ³⁷ под командова-

16    нием Гадата. Далее шли мидийские всадники, а затем по порядку армяне, гирканцы, кадусии и, наконец, саки. За всадниками двигались построен­ные по четыре в ряд колесницы; ими командовал перс Артабат.

17    За колесницей Кира, по обеим сторонам воинских цепей, шли толпы людей, желавших обратиться к Киру с различными просьбами. Послав к этим людям нескольких своих скиптродержцев, — а у него с каждой стороны колесницы ехало по три таких скиптродержца специально для пе­редачи приказов, — Кир велел объявить им, что если есть какие-либо просьбы к нему, то пусть каждый расскажет о своем деле кому-нибудь из гиппархов³⁸, а те уже передадут ему. Люди сразу отступили от Кира и поспешили к всадникам, обдумывая каждый, к кому лучше обратиться.

18    Между тем Кир через своих посланцев стал подзывать к себе по очереди тех из друзей, на кого он хотел обратить особое внимание толпы, и всем им давал такие наставления:

—     Если кто-нибудь из этих людей, следующих за нами, обратится к вам с просьбой, но просьба эта покажется вам необоснованной, не обра­щайте на такого никакого внимания; если же вы сочтете его просьбу за­конной, то доложите о ней мне, чтобы мы вместе обсудили и решили его дело.

19    Все вообще друзья, как только он подзывал их, спешили изо всех сил на его зов, стараясь этим придать больше блеска власти Кира и вместе с тем показать, насколько они готовы повиноваться. Был, однако, среди них некий Даиферн, человек по натуре грубоватый, который полагал, что чем неспешнее он будет откликаться на зов Кира, тем больше независи-

20    мости проявит³⁹. Кир заметил это и, прежде чем. тот собрался подойти и поговорить, послал к нему одного из своих скиптродержцев и велел пере­дать, что более не нуждается в его услугах; и действительно, впредь

21    Кир уже никогда не подзывал его к себе. Наоборот, другому, получившему приглашение позже, но явившемуся раньше Даиферна, Кир тут же пода­рил коня — одного из тех, которых вели за колесницей, — и приказал одному из скиптродержцев отвести его, куда прикажет новый хозяин. Наблюдавшие со стороны сочли это особенной милостью и с той минуты гораздо больше людей стало заискивать перед этим человеком.

22    Когда процессия достигла священных участков, принесли в жертву Зевсу и сожгли целиком быков, затем в честь Гелиоса совершили всесож­жение коней⁴⁰ и, согласно обряду, указанному магами, заклали жертвы в честь Геи, а напоследок принесли жертвы героям-покровителям Сирии⁴¹.

23    После этого, поскольку местность здесь была ровная, Кир наметил рас­стояние примерно в пять стадиев⁴² и велел всадникам каждого племени поочередно проскакать его, пуская лошадей во весь опор. Сам он скакал

вместе с персами и одержал победу, намного опередив других, потому что издавна постоянно упражнялся в верховой езде. У мидян победил Артабаз — ведь Кир подарил ему своего коня; среди сирийцев, пере­шедших на сторону Кира, первым был Гадат, у армян — Тигран, у гир­канцев — сын их гиппарха, у саков же — простой воин, который на своем коне обошел остальных всадников почти на половину пути. Рассказывают, 26 что Кир спросил тогда юношу, согласится ли он поменять своего коня на царство. А тот ответил на это:

—    За царство я бы не отдал, но, пожалуй, отдал бы, чтобы заслужить благодарность доблестного мужа.

—   Ну что ж, — промолвил Кир, — я готов показать тебе место, куда 27 ты можешь стрелять с закрытыми глазами и все-таки без ошибки по­падешь в доблестного мужа.

—    В таком случае, — сказал сак, — непременно покажи мне это место, чтобы я мог швырнуть туда хотя бы этим комком земли. — И с этими словами он поднял ком земли.

Кир без колебаний указал саку на место, где собралось большинство 28 его друзей; тот же, зажмурившись, запустил туда комом земли и попал в проезжавшего мимо Феравла. Последний как раз направлялся передать какое-то приказание Кира; хотя ком попал прямо в него, он даже не обер­нулся, но продолжал свой путь туда, куда его послали. Открыв глаза, 29 сак спросил, в кого он попал.

—    Клянусь Зевсом, — отвечал Кир, — ни в кого из присутствующих.

—    Но тогда тем более, — заметил юноша, — я не мог попасть и в от­сутствующих.

—   Да нет, клянусь Зевсом, — возразил Кир, — ты попал вон в того всадника, скачущего возле колесниц.

—    Отчего же тогда он даже не обернется?                                                  ³⁰

—    Похоже, сумасшедший какой-то, — ответил Кир.

Услышав это, юноша помчался посмотреть, в кого он попал, и нагнал Феравла, у которого вся борода была в земле и крови, струившейся из разбитого носа. Подъехав к нему, молодой человек спросил, не ранен ли он. зг

—    Как видишь, — отвечал тот.

—    В таком случае, я дарю тебе своего коня.

—    За что это? — спросил Феравл.

Тогда сак рассказал ему, как было дело, и в конце прибавил:

—    Я уверен, что попал в доблестного мужа.

—    Конечно, — заметил на это Феравл, — будь у тебя больше благора- 32 зумия, ты мог бы подарить коня кому-нибудь другому, кто побогаче меня; но раз уж так случилось, я приму твой дар. Однако я молю богов, подста­вивших меня под твой удар, дать мне возможность сделать так, чтобы ты не раскаивался в своем даре. Теперь же, — добавил он, — садись на моего коня и уезжай, а я скоро присоединюсь к тебе.

Такой обмен совершили они между собой. А у кадусиев победу одер- зз жал Рафин. Кир устроил также заезды колесниц, по очереди друг за дру­гом. Всех победителей, чтобы они могли принести жертвы и попировать,

он оделил быками и чашами. Сам он тоже взял себе быка в качестве на­грады за победу, а доставшиеся ему чаши подарил Феравлу за то, что тот,

³⁴            по его мнению, великолепно обставил его выезд из дворца. Торжественный порядок царского выезда, установленный тогда Киром, сохраняется в Пер­сии и поныне, разве что иногда не бывает жертвенных животных, когда царь не собирается совершать жертвоприношения. В тот день, по оконча­нии состязаний, все вернулись обратно в город и отправились обедать: те, кому были подарены дома, — по своим домам, а остальные — в лагерь.

³⁵             Что касается Феравла, то он пригласил к себе сака, подарившего ему коня, и угостил его на славу. Когда же они покончили с трапезой, Фе- равл наполнил кубки, которые он получил от Кира, и, выпив за здоровье

³⁶           гостя, подарил их ему. Видя множество прекрасных покрывал, .роскошную обстановку и массу слуг, сак задал хозяину вопрос:

—    Скажи мне, Феравл, ты и на родине у себя принадлежал к числу богатых?

³⁷             — Каких там богатых, — отвечал Феравл. — Я был как раз из тех, кто живет трудом своих рук. Мой отец, сам работая не покладая рук, едва мог содержать меня и дать воспитание, какое полагается мальчикам. А когда я подрос, он никак уже не мог прокормить меня, не понуждая к работе, и

³⁸             потому отвел меня в деревню и велел трудиться⁴³. С тех пор, пока отец был жив, я уже сам содержал его, вскапывая и засевая ничтожный кло­чок земли, который, впрочем, был не так уж плох и даже отличался свое­образной справедливостью. Ведь сколько он принимал зерна, столько по-честному и отдавал, и даже с некоторым избытком, а иногда, в силу осо­бенного своего плодородия, возвращал мне вдвое против того, что полу­чал⁴⁴. Вот так жил я у себя на родине, а все это, что ты теперь видишь, подарил мне Кир.

³⁹             — Какой же ты счастливец, — воскликнул сак, — и вообще, и потому в особенности, что стал богатым из бедного! Ибо, я думаю, тебе сейчас гораздо приятнее быть богатым потому, что ты разбогател после страшной нужды.

⁴⁰             — Неужели ты полагаешь, сак, — возразил на это Феравл, — что жить мне стало настолько же приятнее, насколько я стал богаче? Тебе неведомо, конечно, что я ем, пью и сплю теперь ничуть не сладостнее, чем тогда, когда я был беден. Оттого, что всего у меня вдоволь, я получаю лишь одну выгоду: больше надо сторожить, больше раздавать другим, больше

⁴¹             испытывать беспокойства от всяких забот. Ведь нынче множество слуг требуют от меня еды, питья и одежды, а некоторые еще нуждаются в по­мощи врача. А то приходит кто-нибудь и приносит остатки овцы, разор­ванной волками, или быка, свалившегося в пропасть, или сообщает, что на скот напала чума. Так что, — заключил Феравл, — кажется мне, что теперь из-за моего богатства у меня больше огорчений, чем раньше было из-за нужды.

⁴²             — Тем не менее, клянусь Зевсом,— сказал сак, — когда богатства твои в сохранности, вид их доставляет тебе гораздо больше радостей, чем испы­тываю их я.

—    Все-таки, сак, — заметил Феравл, — не так приятно владеть богат­ством, как тягостно потерять его. Ты сам поймешь, что я говорю правду. Ведь среди людей богатых ты не найдешь таких, кого избыток удоволь­ствий заставит проводить ночи без сна, тогда как любой, кто лишится чего-нибудь, не сможет глаз сомкнуть от огорчения.

—    Да, клянусь Зевсом, — подтвердил сак, — но и среди тех, кто полу- 43 чает что-либо, ты не увидишь таких, кто от пущей радости впал бы

в дремоту.

—     Это верно, — согласился Феравл. — И если бы владение богатством 44 доставляло столько удовольствия, сколько его приобретение, то богачи были бы гораздо счастливее бедняков. Но в том-то и дело, сак, что тому, кто много имеет, много приходится и тратить и на богов, и на друзей, и на гостей. Между тем, кто сильно радуется деньгам, тот, можешь быть уверен, сильно огорчается, когда должен их истратить.

—    Наверное это так, клянусь Зевсом, — промолвил сак. — Но я-то 45 к числу таких не принадлежу; напротив, я считаю, что счастье в том и со­стоит, чтобы, имея много, много и тратить.

—     Тогда, ради всех богов, — воскликнул Феравл, — почему бы тебе 46 сейчас же не стать счастливым человеком и не сделать меня таким же? Возьми все эти богатства и владей и пользуйся ими, как хочешь, а мне только выдели содержание, как гостю какому-нибудь, и даже более скром­ное, чем гостю: мне будет достаточно, если ты уделишь мне долю того, что будешь брать себе сам.

—    Ты шутишь, — сказал сак.                                                                                                 ⁴⁷

Однако Феравл поклялся, что он говорит вполне серьезно.

—     Более того, сак, я добьюсь для тебя от Кира позволения не яв­ляться ко двору и не служить в войске⁴⁵. Оставайся дома и наслаждайся богатством, а я выполню наш долг и за себя и за тебя. Мало того, если я получу еще какую-нибудь награду за службу Киру или за участие в ка- ком-либо походе, я передам ее тебе, чтобы ты распоряжался еще большим достоянием; только избавь меня от всех этих забот. Если я буду свобо­ден от них, то тем самым, я убежден, ты окажешь огромную услугу и мне и Киру.

После такого разговора они так и порешили и стали действовать со- 48 ответственно. При этом один был уверен, что он обрел счастье, потому что получил в свое распоряжение большое достояние/а другой считал себя на вершине блаженства, потому что ему посчастливилось найти управля­ющего, который предоставлял ему досуг для занятия тем, в чем он нахо­дил удовольствие.

Натуре Феравла была свойственна любовь к друзьям; более того, он 49 считал, что нет ничего столь приятного и полезного, чем выказывать за­боту о людях. Он был убежден, что из всех живых существ человек в осо­бенности наделен чувством долга и благодарности. Ибо он видел, что на похвалу люди охотно отвечают похвалою, а за услуги стараются отпла­тить услугами; что тем, кого они знают как своих доброжелателей, они отвечают преданностью и не способны на враждебное чувство к таким,

в чьей любви к себе они убеждены; что из всех живых существ они отли­чаются наибольшей склонностью воздавать своим родителям благодар­ностью за их заботы и при жизни их и после смерти; прочие же суще- 50 ства, как он знал, гораздо неблагодарнее и бесчувственнее людей. По­этому Феравл чрезвычайно радовался, что у него будет теперь возмож­ность, освободившись от заботы об имуществе, целиком посвятить себя друзьям; в свою очередь, сак был доволен тем, что отныне он мог, вла­дея многим, многим и пользоваться. Сак любил Феравла за то, что тот всегда что-нибудь приносил в дом, а тот — сака за готовность все принять и не докучать ему, несмотря на растущие заботы об увеличивавшемся со­стоянии. Вот так они с тех пор и жили.

Глава IV

1    Совершив жертвоприношение, Кир тоже устроил пир в честь своей победы и пригласил на него тех своих друзей, которые ревностнее осталь­ных стремились содействовать блеску его власти и проявили больше всего почтения и преданности. Вместе с ними он пригласил также мидянина Ар-

2    табаза, армянина Тиграна, гиппарха гирканцев и Гобрия. Что касается Га­дата, то он распоряжался скиптродержцами Кира и всем распорядком дворцовой жизни. Поэтому, когда у Кира обедали гости, Гадат не садился за стол, а был в хлопотах, но когда они были одни, он обедал вместе с Ки­ром, потому что тот находил приятным его общество. За эту свою службу Гадат удостаивался многих великих почестей от Кира, а благодаря Киру

3    и от других. Когда приглашенные явились на обед/ Кир стал усаживать каждого не как придется, но кого больше всех ценил, того посадил по ле­вую руку, потому что сам был открыт для нападения больше с этой сто­роны, чем справа⁴⁶; следующего за ним по степени уважения он посадил по правую руку, третьего — снова по левую, четвертого — опять по пра­вую; и если у царя бывает больше гостей, то они рассаживаются дальше

4    в таком же порядке. Показывать степень своего уважения к каждому Кир находил полезным по той причине, что там, где убеждены, что лучший не удостоится ни восхваления, ни награды, — там люди не проявляют вза­имного соперничества, а где лучший пользуется очевидным преимуще­ством, там все с величайшим усердием вступают в соревнование. Таким

5    образом, Кир старался показать свое предпочтительное отношение к луч­шим, начиная уже с распределения мест, как сидячих, так и стоячих. Од­нако, отводя кому-либо определенное место, он не давал его навечно; на- против, он считал справедливым, чтобы человек за свои доблестные дела продвигался на более почетное место, а за нерадивость отодвигался назад. При этом он считал для себя позором, если занимавший первое место не оказывался наделенным у него и большими пожалованиями. Как нам изве­стно, такой порядок, установленный при Кире, существует и поныне,

За обедом Гобрий нашел удивительным не то, что у Кира, как у вели- ⁶ кого властителя, все на столе было в великом изобилии; удивительным ему показалось другое — то, что Кир при всем его могуществе ни одно из блюд, которые ему хотелось отведать, не съедал один, но обязательно просил присутствующих также их отведать, а нередко, как видел Гобрий, он даже и некоторым отсутствующим друзьям посылал такие кушанья, ко­торые ему самому понравились. Поэтому, когда обед кончился и Кир ра» 7 зослал со своего стола все оставшиеся в большом количестве лишние ку­шанья, Гобрий сказал:

—    Прежде, Кир, я считал, что ты превосходишь остальных людей бо­лее всего способностями полководца, но теперь, клянусь богами, я думаю, что ты еще больше, чем военной мудростью, превосходишь их человечно­стью.

—    Это так, клянусь Зевсом, — подтвердил Кир. — К тому же мне го- в раздо приятнее отличаться добрыми делами, чем успехами полководче­скими.

—    Почему же? — спросил Гобрий.

—   Потому, — отвечал Кир, — что в одном, чтобы отличиться, надо причинять людям зло, а в другом — добро.

Немного спустя, когда все уже подвыпили, Гистасп спросил Кира: 9

—    Не прогневаешься ли ты, Кир, если я спрошу тебя о том, что мне так хочется узнать от тебя?

—   Конечно нет, клянусь богами, — отвечал Кир, — напротив, я был бы недоволен, если бы заметил, что ты молчишь о том, о чем хочешь спросить.

—    Тогда скажи мне: разве я когда-нибудь не приходил по твоему зову?

—    Оставь, что ты говоришь, — запротестовал Кир.

—    Но, может быть, я откликался на твой зов слишком неспешно?

—    Отнюдь нет.

—    Может быть, я не исполнил какого-либо твоего приказания?

—    Мне не в чем тебя упрекнуть, — сказал Кир.

—    Ну а то, что я делаю, — замечал ли ты хоть раз, что я что-нибудь выполнял неохотно или без удовольствия?

—    Нет, ни разу, — подтвердил Кир.

—    Отчего же тогда, ради всех богов, Кир, ты распорядился, чтобы ⁷⁰ Хрисанта посадили на более почетное место, чем меня?

—    Сказать тебе?—спросил Кир>

—    Всенепременно, — ответил Гистасп.

—    А ты, в свою очередь, не обидишься на меня, услышав правду?

—    Я буду только рад, если узнаю, что мне не чинят нарочитой обиды. ¹¹

—    Так вот, — начал Кир, — во-первых, этот самый Хрисант не дожи­дался вызова, а являлся, блюдя наши интересы, раньше, чем его позовут. Зат^м, он не ограничивался выполнением приказания, но делал еще и то, что сам находил полезным исполнить для нас. Когда же надо было высту­пить по какому-либо поводу перед союзниками, он помогал мне советами в тех делах, касаться которых он считал достойным меня; если же он за-

мечал, что я хочу довести до сведения союзников кое-какие вещи, о кото­рых, однако, стесняюсь говорить от своего имени, то он говорил об этом сам, высказывая мое суждение о них как свое собственное. Поэтому можно ли не признать, что в таких случаях он был мне полезнее даже меня самого? К тому же, по его собственным словам, ему самому всегда доста­точно того, что у него есть, тогда как мне — это знает каждый — он не­престанно старается оказать услугу каким-нибудь новым приобретением и гораздо больше меня самого гордится и радуется моим успехам.

П — Клянусь Герой, Кир, — вскричал Гистасп, — я просто счастлив, что спросил тебя об этом.

—    Почему это? — удивился Кир.

—   Да потому, что и я постараюсь теперь делать так. Одного только я не возьму в толк, — добавил он. — Как смогу я показать, что радуюсь твоему благополучию: надо ли хлопать в ладоши, или смеяться, или еще что-нибудь делать?

—   Лучше плясать по-персидски, — заметил Артабаз, и при этих сло­вах все рассмеялись ⁴⁷.

⁷³ Пиршество шло своим чередом, когда Кир спросил Гобрия:

—   Скажи мне, Гобрий, как по-твоему, теперь тебе было бы приятнее отдать свою дочь за кого-нибудь из этих друзей, чем тогда, когда ты впервые встретил нас? ⁴⁸

—    Что ж, — отвечал Гобрий, — можно и мне сказать правду?

—  Конечно, клянусь Зевсом, — поощрил его Кир, — ведь никто не задает вопросов из желания услышать ложь.

—   В таком случае можешь поверить, что теперь сделать это мне было бы гораздо приятнее.

—    А мог бы ты объяснить, почему собственно? — спросил Кир.

—    Разумеется.

14               — Сделай милость, скажи.

—   Дело в том, что тогда, как я видел, они бодро переносили труд­ности и опасности, а теперь я убеждаюсь в их благоразумном отношении к счастью. Между тем, по моему мнению, Кир, труднее найти человека, переносящего достойно свое счастье, чем несчастье, ибо первое большин­ству придает наглость, а второе всем внушает благоразумие⁴⁹.

⁷⁵                                 — Ты слышал изречение Гобрия? — обратился Кир к Гистаспу.

—   Да, клянусь Зевсом; и если он почаще станет изрекать такие истины, то заполучит меня в женихи своей дочери гораздо скорее, чем если будет показывать мне свои многочисленные кубки ⁵⁰.

16              — Ну что ж, — сказал Гобрий, — у меня записано множество таких изречений⁵¹, и я не прочь буду поделиться ими с тобой, если ты полу­чишь мою дочь в жены. Что же касается кубков, которых ты, сдается мне, не выносишь⁵², то я не знаю, не отдать ли мне их этому Хрисанту, раз уж он и место у тебя перехватил.

77             — Вообще же, — снова заговорил Кир, — и ты, Гистасп, и вы все, здесь присутствующие, должны знать: если вы будете говорить мне о том,

когда кому-либо из вас придет в голову жениться, то вы легко убедитесь, каким отличным помощником я смогу оказаться для вас.

—    А если кто-нибудь пожелает выдать дочь, — спросил Гобрий,— 18 кому он должен заявить об этом?

—    Тоже мне, — сказал Кир, — ибо я на редкость сведущ в этом искусстве.

—    В каком это? —поинтересовался Хрисант.

—    Да в том, чтобы определить, кому какой брак подходит.                        19

—    Тогда скажи мне, ради богов, — попросил Хрисант, — какая жена, по-твоему, лучше всего подойдет мне?

—    Прежде всего, — отвечал Кир, — маленькая; ведь ты и сам невелик, 20 а если ты женишься на высокой и когда-нибудь захочешь ее поцеловать, когда она 'будет стоять, тебе придется подпрыгивать, как щенку.

—    Да, это ты правильно заметил, — согласился Хрисант, — тем более, что я никуда не годный прыгун.

—    Затем, — продолжал Кир, — тебе бы очень подошла курносая. 21

—    А это еще к чему?

' — Да ведь сам ты горбонос, а горбоносость, поверь мне, лучше всего сочетается с курносостью.

—    Ты, пожалуй, скажешь, — усмехнулся Хрисант, — что и хорошо поевшего — вот как я теперь — надо сочетать с голодной.

—    Разумеется, клянусь Зевсом, — подтвердил Кир. — Ведь у сытых людей живот по-своему горбонос, а у голодных — курнос.

—   А хладнокровному царю? — спросил Хрисант. — Ты мог бы ска- 22 зать нам, ради всех богов, какая ему подошла бы жена⁵³?

Тут все расхохотались, и Кир, и остальные гости. Посреди общего 23 смеха Гистасп заметил:

—    В твоей царской власти, Кир, я особенно завидую одному.

—    Чему?—поинтересовался Кир.

—    Тому, что ты можешь, несмотря на свою холодность, вызывать смех у людей.

—    А между тем, — возразил Кир, — разве ты не отдал бы кучу денег за то, чтобы самому так говорить и чтобы слухи о твоем остроумии до­шли до той, в глазах которой ты хочешь отличиться?

Такими шутками обменивались они тогда на пиру.

После этого Кир распорядился принести богатый женский наряд, 24 который он попросил Тиграна передать его жене за то, что она храбро следовала за мужем в походе⁵⁴. Артабазу он подарил золотой кубок, а предводителю гирканцев коня и много других прекрасных по­дарков.

—    Что касается ?ебя, Гобрий, — сказал он затем, — то я дам мужа твоей дочери.

—    В таком случае, — вмешался Гистасп, — дай им меня, чтобы мне 25 достались его записи.

—    А есть ли у тебя состояние, которое может сравниться с богатством этой девушки? —осведомился Кир.

—    Клянусь Зевсом, — отвечал тот, — оно у меня даже во много раз большее.

—    И где же оно, это твое состояние?—поинтересовался Кир.

—    Здесь, — отвечал Гистасп, — как раз на том месте, где ты сам си­дишь, раз ты мне друг.

—    Для меня этого достаточно, — промолвил Гобрий; и тут же, про­тянув правую руку, заявил:

—    Отдай мне его, Кир; я принимаю такого зятя.

24     Тогда Кир взял правую руку Гистаспа и вложил ее в руку Гобрию, а тот принял ее. Вслед за тем Кир преподнес Гистаспу множество пре­красных подарков, чтобы он мог послать их своей невесте. Хрисанта же

25     Кир притянул к себе и поцеловал. Тут Артабаз заметил:

—    Клянусь Зевсом, Кир, чаша, которую ты подарил мне, и подарок, который ты сделал Хрисанту, отлиты не из одинакового золота.

—    Ну что ж, — отвечал Кир, — я и тебе сделаю такой же подарок.

—    Когда? — поспешил спросить тот.

—    Через тридцать лет.

—    Я буду ждать, — заявил Артабаз, — и не умру до того, так чго будь готов.

На том пиршество тогда и окончилось. Когда гости начали вставать, Кир тоже встал и проводил их до дверей.

26     На следующий день Кир отпустил домой всех присоединившихся к нему добровольно союзников, за исключением тех, которые пожелали остаться у него навсегда; этим он дал землю и дома, которыми и поныне еще владеют потомки оставшихся тогда с Киром воинов, а были это по большей части мидяне и гирканцы. Всех уходивших Кир щедро одарил и расстался с ними так, что ни командиры, ни простые воины не могли на

27     него пожаловаться. После этого он распределил уже среди своих воинов сокровища, взятые в Сардах⁶⁵. Мириархам и состоявшим при нем гипе- ретам он отделил лучшие доли в соответствии с заслугами каждого, а остальное пустил в раздел; при этом, выделив каждому мириарху соот­ветствующую часть, он поручил им произвести дальнейший раздел тем же

го способом, как он сам это сделал для них. Таким образом каждый на­чальник распределял сначала награды между подчиненными ему коман­дирами, в соответствии с их заслугами, а самые остатки гексадархи распре­делили между рядовыми воинами, также соответственно заслугам. В итоге

31     все по справедливости получили свою долю. Тем не менее, когда воины получили свои награды, кое-кто стал высказываться в таком духе:

—    Очевидно, сам он владеет несметными богатствами, раз уж каж­дому из нас выдал по стольку.

Другие же возражали:

—    Какими там несметными! Не таков характер у Кира, чтобы он стал копить сокровища для себя; он находит больше радости, раздавая, чем приобретая.

32               Услышав о таких речах и суждениях на свой счет, Кир созвал друзей и всех начальников и сказал им так:

—    Друзья мои! Я не раз уже наблюдал людей, которые желают по­казать, что они владеют состоянием большим, чем оно есть на самом деле, потому что думают, что так они будут выглядеть благороднее. Однако, по-моему, они приобретают славу, противоположную той, к которой стре­мятся. Ведь если человека считают богачом, а* он не проявляет заботы о друзьях соответственно своему состоянию, то он непременно заслужит репутацию низкого скареда. С другой стороны, есть и такие, которые ста- 33 раются скрыть, сколько у них накоплено богатств. На мой взгляд, эти люди — худшие враги своим друзьям. Ведь из-за незнания действитель­ного положения вещей их друзья нередко ничего не говорят им о своих нуждах и потому терпят лишения. По моему мнению, высшим проявлением ³⁴ честности будет не скрывать своих возможностей и, исходя из них, состя­заться в благородстве. Пбэтому я хочу показать вам все мои богатства, какие возможно увидеть, а что увидеть невозможно, то опишу словами.

После такого заявления он стал показывать им многочисленные свои 35 сокровища, а что лежало так, что его трудно было осмотреть, то описал словами. Под конец он сказал:                                ³⁶

—    Все эти богатства, воины, вы должны рассматривать как принадле­жащие вам ничуть не меньше, чем мне, ибо я собираю их не для того, чтобы самому их растратить, — я бы и не смог этого сделать, — а для того, чтобы мне можно было одаривать всех вас за ваши прекрасные дела и чтобы любому из вас, кому будет что-нибудь нужно, можно было прийти ко мне и получить то, в чем он нуждается.

Вот какие слова произнес тогда Кир.

Глава V

Когда Кир счел, что дела в Вавилоне приведены уже в такой порядок, ¹ что он может и уехать, он стал собираться к отъезду в Персию и отдал приказ готовиться к нему другим. После того как он решил, что сделаны достаточные запасы всего, что, по его мнению, могло понадобиться в по­ходе, он отдал приказ к выступлению. Расскажем теперь о том, как армия ² Кира, несмотря на свою многочисленность, в отличном порядке устраива­лась на стоянку и вновь собиралась в путь, как быстро все размещались там, где нужно; ведь надо учесть, что где бы персидский царь ни останав­ливался на стоянку, все его люди тоже располагаются рядом с ним в па­латках и летом и зимой.

Так вот, Кир с самого начала завел обычай, чтобы его шатер устанав- ³ ливали входом на восток. Затем он твердо установил, на каком расстоя­нии от царского шатра должны ставить палатки его копьеносцы. Далее, хлебопекам он отвел место с правой стороны, а поварам — с левой, лошадям — снова справа, а прочим вьючным животным — опять слева. Всем остальным также были даны такие точные приказания, что каждая

часть знала свое место, — и на каком протяжении ей располагаться, и где

4  именно. Когда они собираются в путь, каждый складывает те вещи, о ко­торых ему предписано заботиться, а другие тут же нагружают их на вьючных животных. Вследствие этого все обозные Одновременно устрем­ляются к животным, выделенным под перевозку, и каждый одновременно с другими нагружает кладью свое вьючное животное. Таким образом од-

5  ного времени достаточно для сборов что одной палатки, что всех. Точно так же обстоит дело и с устройством на стоянку. Равным образом и для своевременного приготовления пищи каждому даны точные приказания, что делать. Поэтому одинаковое время затрачивается на приготовление и од­ного кушанья, и всех.

6   Подобно тому как служители, занятые приготовлением пищи, распо­лагались каждый на своем месте, точно так же и вооруженные воины за­нимали в лагере Кира места, соответственно вооружению каждого. Все они знали, кому какое отводится место, и потому каждый безошибочно

7  размещался на своем. Строгий порядок Кир считал хорошим установле­нием и для домашней жизни, ибо в этом случае всегда известно, куда надо пойти и где взять то, что бы ни потребовалось. Но еще более заме­чательным установлением признавал он порядок в расположении воинских частей, потому что моменты действий на войне значительно острее и не­удачи по вине опоздавших здесь гораздо серьезнее. Наоборот, благодаря своевременному присутствию всех и каждого во время военных действий, - как он видел, достигается огромное преимущество. Вследствие этого он и

8  проявлял особую заботу о строгом воинском порядке⁵⁶. Во-первых, сам он помещался непременно в середине лагеря, поскольку здесь самое надежное место. Далее, самых верных своих людей он обыкновенно размещал рядом

9  с собой, а за ними кольцом располагал всадников и колесничих. Он на­ходил, что эти последние тоже нуждаются в прикрытии, потому что на стоянке в лагере они не имеют под рукой своего боевого оружия и им требуется много времени для приведения себя в такую готовность, чтобы

ю быть полезными в бою. Справа и слева от стоянки Кира и всадников было место пельтастов, а место лучников, в свою очередь, было впереди и

11               сзади той позиции, которую занимал он с всадниками. Гоплитов и воинов с большими плетеными щитами он располагал вокруг остального войска наподобие стены, чтобы, если всадникам, например, понадобилось бы время для снаряжения, эти стоящие первыми наиболее стойкие отряды предоставили им возможность завершить свое вооружение в безопасности.

12               Как гоплиты, так и пельтасты и лучники располагались у него на ночлег в строю, чтобы и ночью, в случае нужды, одинаково и гоплиты были го­товы отразить нападение врага, и лучники и метатели дротиков, в случае такого нападения, могли сразу метать свои дротики и стрелы через го-

73 ловы гоплитов. Кроме того, все командиры отрядов имели на своих шат­рах значки; и как в свободных городах ревностные служители знают жилища большинства горожан, в особенности же наиболее важных, так и гипереты Кира были хорошсг осведомлены о местоположении всех коман­диров на лагерных стоянках и знали значки каждого из них. Поэтому,

когда кто-либо из них требовался Киру, гипереты не разыскивали их по лагерю, а кратчайшим путем добирались до каждого. Каждый отряд ^ стоял, не смешиваясь с другими, и поэтому гораздо легче было заметить, кто соблюдает должный порядок, а кто не выполняет отдаваемых приказа­ний. При таком расположении, считал Кир, если кто и нападет на лагерь ночью или днем, он натолкнется здесь как бы на засаду.

Кир считал, далее, что тактическое искусство состоит не только в уме- 15 нии с легкостью растянуть фронт фаланги или углубить ее построение, или из походной колонны перестроить войско в фалангу, или развернуть эту фалангу надлежащим образом, если враг появится справа, слева или сзади; к тактическому искусству он относил также умение расчленить строй в случае необходимости, поставить каждую часть там, где она более всего принесет пользы, поспешно выполнить маневр в случае, если надо упредить неприятеля. Знание всех этих и многих подобных приемов Кир считал обязательным для хорошего тактика и старался одинаково исполь­зовать их все. Таким образом, в походе он вел свое войско в порядке, 16 приноровленном каждый раз к обстоятельствам, а на стоянке размещал его по большей части так, как было сказано выше.

Когда они дошли, наконец, до Мидии, Кир отправился к Киаксару. 77 После обмена приветствиями Кир первым делом сообщил Киаксару, что ему выделен в Вавилоне дворец со всеми службами, чтобы он мог и там в случае приезда останавливаться в своих покоях. После этого Кир пре­поднес ему множество других ценных подарков. Киаксар принял эти is дары, после чего велел своей дочери подойти к Киру и преподнести ему золотой венок, браслеты, гривну и мидийское платье редкой красоты и великолепия. Девушка увенчала Кира венком⁵⁷, а Киаксар сказал:                                                                                                               19

—    Кир, я дарю тебе также в жены эту девушку, мою собственную дочь. В свое время твой отец тоже женился на дочери моего отца, которая стала твоей матерью. Эта моя дочь — та самая, которую ты частенько нянчил, когда еще мальчиком был у нас; с тех пор, когда ее спрашивали, за кого она выйдет замуж, она отвечала, что за Кира. В качестве прида­ного я отдаю за ней также всю Мидию, ибо нет у меня законного наслед­ника мужского пола.

Так сказал Киаксар, а Кир ответил ему:                                                        ²⁰

—   Я благодарен тебе, Киаксар, за предложение породниться и счаст­лив буду получить и твою дочь, и эти дары, однако я хочу принять твое предложение с согласия моего отца и матери.

Несмотря на эти слова, Кир преподнес девушке все подарки, какие, по его мнению, должны были польстить и Киаксару. После этого он дви­нулся дальше в Персию.

Достигнув, наконец, границ Персии, он оставил здесь все свое войско, ²¹ а сам вместе с друзьями направился в город⁵⁸, ведя с собой массу жерт­венных животных, чтобы всем персам можно было принести жертвы и по­пировать. Он вез также с собой дары, какие считал приличным препод­нести отцу, матери и остальным друзьям и какими подобало наделить должностных лиц, старейших мужей и всех гомотимов. Он сделал также

всем персам и персиянкам подношения, какие и теперь еще царь делает

22     каждый раз, когда приезжает в Персию⁵⁹. После этого Камбис собрал старейших из персов и тех должностных лиц, которым принадлежит наи­высшая власть, и, пригласив также Кира, произнес такую речь:

—    Персидские мужи и ты, Кир! По самой природе вещей я благоволю к вам всем, потому что над вами, персы, я царь, а ты, Кир, — мой сын. Поэтому я вправе вынести на общий суд те свои предложения, которые

23     нахожу полезными для вас всех. В прошлом вы положили начало воз­вышению Кира, дав ему войско и сделав его предводителем, а Кир во главе этого воинства с помощью богов доставил вам, персы, славу в целом мире и особенный почет во всей Азии. Кроме того, лучших из своих со­ратников он обогатил, а массе остальных воинов предоставил плату и содержание. Наконец, учредив персидскую конницу, он обеспечил персам

24     преобладание и на равнинах⁶⁰. Поэтому, если вы и впредь будете дер­жаться такого мнения о взаимных обязанностях, то навсегда останетесь источником величайших благ друг для друга. Напротив, если ты, Кир, увлеченный нынешними успехами, задумаешь властвовать и над персами ради своекорыстной выгоды, как над другими народами⁶¹, или вы, граж­дане, позавидовав его могуществу, попробуете лишить его власти, то, знайте, вы наверняка явитесь друг другу помехой в достижении величайшего

25     счастья. Для того чтобы этого не произошло, а, наоборот, все было хо­рошо, я предлагаю вам всем совместно принести жертвы богам и, призвав их в свидетели, заключить договор о том, что ты, Кир, если кто-нибудь пойдет войною на персидскую землю или попробует низвергнуть законы персов, окажешь им помощь всеми силами, а вы, персы, если кто-нибудь попытается лишить Кира власти или от него попробует отложиться ка- кой-нибудь из подвластных народов, тоже постоите и за себя самих и за

26     Кира по первому его призыву⁶². Понятно, пока я жив, царская власть в Персии останется в моих руках, но, когда я умру, она, очевидно, перей­дет Киру, если он переживет меня. Тогда каждый раз, как он явится в Персию, вы будете поступать благочестиво, позволяя ему приносить жертвы за вас, как это теперь делаю я⁶³, а когда он будет в отсутствии, для вас будет благом, если почести богам будет воздавать тот из нашего рода, кого вы сочтете наилучшим.

27     Это предложение Камбиса было принято с полным одобрением и Ки­ром и должностными лицами персов; и как тогда они заключили этот до­говор и призвали богов в свидетели, так и поныне еще сохраняются такие взаимоотношения у персов с их царями.

28     Покончив с этими делами, Кир снова уехал. По прибытии в Мидию, поскольку согласие отца и матери было получено, Кир женился на дочери Киаксара, о которой еще и теперь сохраняется память как о необычайной красавице. [Впрочем, некоторые писатели утверждают, что он женился на сестре своей матери, однако, в таком случае невеста была бы совершенной старухой] ⁶⁴. Сразу после свадьбы Кир вместе с женой отправился в путь.

Глава VI

По прибытии в Вавилон Кир решил, что пора уже назначить сатрапов / над подчиненными народами⁶⁵. При этом, однако, он хотел, чтобы началь­ники гарнизонов в цитаделях и хилиархи, возглавлявшие сторожевые от­ряды в сельской местности, по-прежнему подчинялись только ему. Такой порядок он хотел предусмотреть на случай, если кто-нибудь из сатрапов, возгордясь от богатства и власти над множеством людей, вздумал бы свое­вольничать и отказывать ему в повиновении: тогда мятежник сразу на­толкнулся бы на сопротивление в своей собственной стране. Желая осу- ² ществить такую меру, Кир решил, однако, сначала созвать всех высоко­поставленных лиц и предупредить их, чтобы они знали, на каких условиях отправятся в свои области те из них, которые получат назначения. Он считал, что в таком случае они спокойнее ко всему отнесутся; напро­тив, если бы они сначала получили назначения, а потом узнали об усло­виях, то, весьма вероятно, болезненно бы переживали это, считая, что меры приняты из-за недоверия к ним. Итак, собрав их всех, он сказал ³ им следующее:

—    Друзья мои, в покоренных нами городах стоят гарнизоны во главе с начальниками, которых мы оставили там при завоевании. Уезжая, я при­казал им не заботиться ни о чем, кроме охраны крепостей. Этих людей я не намерен лишать их должности, поскольку они надлежащим образом сохранили то, что было поручено их заботам. Однако я решил в дополне­ние к ним послать сатрапов, которые будут осуществлять власть над мест­ными жителями, получать с них подать, выдавать жалованье гарнизон­ным солдатам и выполнять все прочее, что понадобится. Одновременно ⁴ тем из вас, которые останутся здесь и которых я намерен посылать со спе­циальными поручениями к подвластным народам ⁶⁶, я решил предоставить там земли и дома, так, чтобы сюда для вас поступали подати, а по при­езде в те места вы могли останавливаться в собственных имениях.

При этих словах он действительно наделил многих своих друзей до- ₅ мами и подвластными людьми во всех покоренных городах; и до сих пор еще у потомков тех, кто получил тогда наделы, остаются владения в раз­личных областях, а сами они живут при царском дворе.

—   Нам надлежит, — продолжал Кир, — подыскать на должность са- б трапов в эти области таких людей, которые будут способны учесть и не преминут посылать сюда все то лучшее, что есть в каждой местности, чтобы и мы, остающиеся здесь, могли иметь свою долю от тех благ, кото­рые рождает каждая страна. Ибо, с другой стороны, если возникнет где- нибудь опасность, нам придется идти туда на помощь.

На этом он кончил тогда свою речь, после чего из тех своих друзей, 7 в чьем желании отправиться наместниками на указанных условиях он был уверен, он отобрал наиболее, на его взгляд, подходящих и назначил сатрапами: в Аравию — Мегабиза, в Каппадокию—Артабата, в Великую Фригию — Артакама, в Лидию и Ионию — Хрисанта, в Карию, согласно

просьбам местных жителей⁶⁷, — Адусия, в Геллеспонтскую Фригию и

8      Эолиду — Фарнуха. В Киликию, на Кипр, и к пафлагонцам он не стал назначать персидских сатрапов, потому что те добровольно согласи­лись участвовать в походе на Вавилон; однако он предписал им тоже

9     вносить подати⁶⁸. Как Кир тогда установил, так и поныне еще гарнизоны, стоящие в цитаделях, подчинены непосредственно царю, равно как и хи- лиархи, возглавляющие сторожевые отряды, назначаются царем и зна-

ю чатся в царском реестре. Всем вновь назначенным сатрапам Кир дал на­каз, чтобы они подражали всему тому, что на их глазах делал он сам: чтобы, во-первых, они образовали отряды всадников и колесничих из числа тех персов и союзников, которые последуют за ними; чтобьд всех, кто получит земли и дома, они принуждали являться к их дворам и за­ставляли держаться скромного поведения и выполнять любое поручение своего сатрапа; чтобы они воспитывали вновь рождающихся детей при своих дворах точно так же, как это делается при дворе Кира; чтобы каждый сатрап выводил на охоту своих придворных и упражнялся сам и заставлял упражняться других в военных занятиях.

11    — А кто из вас, — продолжал Кир, — применительно к своим возмож­ностям предоставит мне наибольшее количество колесниц и всадников, превосходных по своим качествам, того я буду чтить как доброго союз­ника и друга, верно помогающего персам и мне охранять нашу державу. Пусть и у вас, как у меня, лучшие люди в награду получают первые места, и пусть стол ваш, подобно моему, будет достаточен, во-первых, для про­кормления ваших домочадцев, а затем и для потчевания друзей и ежеднев-

12    ного угощения тех, кто совершит какое-либо благородное дело. Устраи­вайте также парки и держите там зверей для охоты, и ни сами никогда не принимайтесь за еду, не потрудившись до усталости, ни коням своим не задавайте корма, не утомив их упражнениями. Ведь я один, будучи всего лишь человеком, не смогу охранить общее наше благополучие; надо, чтобы я со своими воинами, соединив свою доблесть с доблестью моих помощников, — был защитником вам, а вы со своими людьми — тоже все,

13    как один, храбрецы — были союзниками мне. Я хотел бы еще обратить ваше внимание на то, что ни одно из занятий, к которым я нынче призы­ваю вас, я не вменяю в обязанность рабам; напротив, то, что, по моему мнению, надлежит делать вам, все это я и сам стараюсь выполнять. И точно так же, как я призываю вас подражать мне, так и вы на­учите следовать вашему примеру тех, кто получит должности из ваших рук.

14    Такие установления были введены тогда Киром, и еще и сейчас со­гласно тому же порядку несут свою службу все находящиеся в подчинении царя сторожевые отряды; согласно тому же порядку организована служба при дворах всех наместников и проходит жизнь во всех домах — и боль­ших, и малых — причем везде лучшие из гостей почитаются первыми ме­стами; наконец, в том же строгом порядке совершаются все походы и точно так же управление всеми государственными делами сосредоточива­ется в руках немногих.

Изложив таким образом обязанности новых сатрапов и выделив каж- is дому необходимые силы, Кир отправил их к местам назначения; при этом он предупредил всех, чтобы они готовились к предстоящему в следующем году походу и к смотру людей, оружия, коней и колесниц.

Нас заинтересовало еще одно установление, которое, как говорят, тоже ¹⁶ ведет начало от Кира и существует еще и поныне: ежегодно специальный посланец царя во главе отряда воинов отправляется в поездку для того, чтобы оказать помощь, если кто-нибудь из сатрапов нуждается в ней, или образумить того, кто начинает своевольничать, или вообще восста­новить надлежащий порядок, если кто-нибудь из сатрапов не радеет

о   сборе податей, не думает о защите местного населения, не заботится

о  том, чтобы земля была возделана, или пренебрегает какой-либо другой своей обязанностью. Если же самому посланцу это не под силу, то он до­кладывает царю, и тот, выслушав сообщение, решает, как поступить с на­рушителем порядка. Именно о таких посланцах идет речь каждый раз, когда говорят, что ожидается приезд сына царя, или брата царя, или ца­рева ока, которые, впрочем, могут и не появиться, потому что любой из них обязан вернуться с пути по первому зову царя ^6Э.

Нам известно и другое нововведение Кира, под стать величине его дер- ⁷⁷ жавы, благодаря которому он быстро узнавал о состоянии дел даже в очень отдаленных районах. Заметив, какое расстояние может проскакать лошадь за один день, он устроил на таком расстоянии друг от друга поч­товые станции, снабдил их лошадьми и конюхами и во главе каждой по­ставил человека, способного обеспечить прием и дальнейшую передачу письменных донесений, готового принять обессилевших лошадей и лю­дей и отправить вместо них свежих. Рассказывают, что иногда эта скачка ¹⁸ не прекращается даже ночью и дневного гонца сразу сменяет ночной. При таком порядке, как утверждают некоторые, гонцы совершают свой путь быстрее журавлей. Если даже это утверждение ошибочно, то, во всяком случае, несомненно, что из всех доступных человеку способов пе­редвижения по суше этот — быстрейший⁷⁰. Между тем великое это благо — узнавать о каждом событии скорейшим образом, чтобы немед­ленно принимать соответствующие меры.

По прошествии года Кир стал собирать войска в Вавилон, и, как гово- ¹⁹ рят, оказалось у него до ста двадцати тысяч всадников, до двух тысяч серпоносных колесниц и около шестисот тысяч пехоты. Подготовив такие ²⁰ силы, он двинулся в поход, во время которого, как передают, он покорил все народы, живущие, если выйти за пределы Сирии, вплоть до Красного моря⁷¹. Затем, рассказывают, состоялся поход в Египет, и эта страна тоже была покорена Киром⁷². После этого границами его державы стали: я на востоке — Красное море, на севере — Понт Эвксинский, на западе — Кипр и Египет, на юге — Эфиопия. Крайние пределы этих обширных вла­дений были не пригодны для поселения в одном случае из-за жары, в дру­гом — из-за холода, в третьем — из-за обилия воды, в четвертом —* из-за ее отсутствия. Поэтому для себя Кир избрал местом жительства централь- 22 ные районы и зимнее время в течение семи месяцев проводил в Вавилоне,

4 Ксенофонт

потому что место здесь теплое, весной в течение трех месяцев жил в Су­зах, а в разгар лета два месяца проводил в Экбатанах⁷³. Говорят, что благодаря такому порядку он всегда наслаждался весенним теплом и про-

23   хладой. Расположение людей к Киру было таково, что любой народ, каза­лось, сам погрешал против собственной выгоды, если не предлагал Киру замечательных произведений своей страны — плодов земли, животных или изделий ремесла. Равным образом всякий город, всякий отдельный чело­век был убежден, что он станет богатым, если чем-либо угодит Киру. И действительно, получая от разных людей часть того, что у них было в изобилии, Кир, в свою очередь, предоставлял им припасы, в которых, как он знал, они испытывали недостаток⁷⁴.

Глава VII

1   В таких занятиях прошла вся жизнь Кира, а в преклонном уже воз­расте⁷⁵ приехал он снова в Персию, седьмой раз за время своего правле­ния. Понятно, что его отец и мать к тому времени давно уже умерли. Кир сам совершил обычные жертвоприношения, по заведенному у персов по­рядку открыл хоровод⁷⁶ и по своему обыкновению всем сделал подноше-

2   ния. Когда он лег спать в своем дворце, привиделся ему такой сон. Пред­ставилось ему, что подошел к нему некто, видом своим более величест­венный, чем обычные люди, и сказал:

—    Собирайся, Кир, теперь отправишься ты к богам.

После такого сновидения Кир скоро пробудился и сразу понял, что

3  пришел конец его жизни. Не мешкая, отобрал он жертвенных животных и на горной вершине, как это делают персы⁷⁷, заклал их в честь Зевса Отчего, Гелиоса и других богов, присовокупив к обряду такую молитву:

—    Зевс Отчий и ты, Гелиос, и вы все, остальные боги, примите эти жертвы в знак признательности моей за все мои удачи и в благодарность за то, что вы всегда указывали мне и на жертвах, и небесными знаме­ниями, и полетом вещих птиц, и речениями, что мне надо было делать, а что — не надо. Великая вам благодарность за то, что я мог угадывать вашу волю и потому при удачах никогда не мнил о себе больше, чем по­ложено человеку. Молю вас теперь, даруйте счастье моим детям и жене, друзьям и отечеству; мне же подарите такую кончину, какую раньше по­дарили жизнь.

4   Исполнив обряд и возвратившись домой, Кир почувствовал желание отдохнуть и прилег‘На ложе. В положенный час пришли к нему слуги-бан­щики и пригласили совершить омовение, но он ответил, что хочет отдох­нуть. Затем другие слуги, тоже в положенное время, подали обед; но душа его пищи не принимала, он лишь испытывал жажду и с удоволь-

5  ствием пил. Когда это повторилось с ним и на второй и на третий день, он распорядился позвать сыновей; в тот раз они сопровождали его в по-

ездке и тоже были в Персии. Он пригласил также друзей и должностных лиц персов. Когда все явились, он повел перед ними такую речь:

—    Дети мои и вы все, присутствующие здесь друзья, вот и пришел б конец моей жизни; по многим признакам я с уверенностью заключаю об этом. Однако по смерти моей отнеситесь ко мне, как к человеку счастли­вому, и это отношение подкрепите всеми нужными словами и действиями. Ведь я, мне кажется, всегда добивался отличия при исполнении долга: мальчиком — среди детей, когда подрос — среди юношей, когда стал взрослым — среди мужей⁷⁸. С течением времени, как я мог убедиться, все время возрастала и моя сила, так что и в старости своей я никогда не чув­ствовал себя более немощным, чем в молодости⁷⁹, и я не помню, чтобы я потерпел неудачу в каком-либо предприятии или намерении. Я видел, как 7 моими стараниями друзья мои стали счастливыми, а враги были ввер­гнуты в рабство; и нашу родину, которая прежде была лишена всякого значения в Азии, я оставляю теперь окруженной почетом, причем я не утратил ни одного из сделанных мною приобретений. В течение прожитой мною жизни я постоянно добивался успехов, о которых мечтал, и только присущий мне страх увидеть, услышать или испытать в будущем какую- либо неприятность не позволял мне возгордиться и всецело предаться ра­дости. Теперь, при своей кончине, я оставляю живыми и здоровыми вас, 8 мои дети, которых богам было угодно подарить мне; я оставляю счастли­выми свое отечество и друзей. Так разве не достоин я остаться навечно в памяти людей, как истинно счастливый человек?

Но теперь надлежит мне оставить и о царстве своем ясные распоряже- 9 ния, чтобы не сделалось оно предметом спора и не доставило вам хлопот.

Я одинаково люблю вас обоих, дети мои, однако главенство в совете и предводительство в делах, какие будут признаны необходимыми, я вручаю старшему из вас, который, естественно, и более опытен. Я сам был вое- Ю питан по законам нашего общего отечества в том духе, что старшим — не одним только братьям, но всем вообще согражданам — надо уступать и дорогу, и место, и слово; и вас, дети мои, я с самого начала приучал к тому, что подобает оказывать почет старшим, а от младших, наоборот, принимать его⁸⁰. Отнеситесь поэтому к моим словам с тем вниманием, какого заслуживает древний, утвержденный обычаем и законом по­рядок.

Итак, ты, Камбис, владей царством; его вручают тебе боги и я, на- ¹¹ сколько это в моей власти; тебя же, Танаоксар⁸¹, я назначаю сатрапом над мидянами, армянами и, кроме того, кадусиями. Я признаю, что таким своим пожалованием я оставляю больше власти и самое имя царя твоему старшему брату, зато тебе я дарю счастье более легкое. Действительно, не ¹² вижу, какой человеческой радости ты будешь лишен: у тебя будет все, что, по общему мнению, доставляет людям радость. Зато страсть к трудно­исполнимому, забота по множеству поводов, невозможность обрести покой из-за подстегивающего стремления сравняться своими успехами со мною, козни, которые надо строить и которых следует избегать, — все это, безу­словно, скорее достанется в удел тому, кто станет царем, нежели тебе;

можешь себе представить, сколько помех это доставит ему для наслажде­ния счастьем.

13  Со своей стороны ты, Камбис, также должен знать, что не этот золо­той скипетр охраняет царскую власть: истиннейшим и надежнейшим ски­петром царей являются их друзья⁸². Но не думай, что люди от природы рождаются преданными; тогда одни и те же были бы верными друзьями для всех, подобно тому как прочие вещи, созданные природою, для всех являются одними и теми же; нет, каждый должен сам приобретать себе преданных друзей, и этого никогда нельзя достигнуть с помощью силы,

14  а скорее благодеяниями. Но если уж ты примешься подбирать себе помощ­ников для охраны своей власти, то начни это в первую очередь с того, кто одного с тобою происхождения. Ведь бесспорно же, что сограждане ближе нам, чем иноземцы, а сотрапезники роднее столующихся отдельно. Но те, кто рожден от одного семени, что и мы, вскормлен той же матерью, вы­рос в том же доме, взлелеян теми же родителями и тех же самых людей, что и мы, называет своими матерью и отцом, — разве эти не роднее нам

15  всех других? ⁸³ Поэтому никоим образом не оставляйте втуне те добрые возможности, которые сами боги заложили в основу братской близости, но на этом основании, не откладывая, возводите здание дружбы, и тогда ваш союз перед всеми другими всегда будет отличаться несравненной прочностью. Право же, кто заботится о брате, тот печется о самом себе. Ибо кому еще великий человек доставит столько славы своим величием, как брату? Кто еще приобретет от его могущества столько почета, как брат? Кого так будут бояться обидеть, как брата этого сильного чело-

16  века? Поэтому ты, как никто другой, должен⁸⁴ быстро откликаться и с готовностью являться на его зов. Ведь и удачи его и беды никого так близко не касаются, как тебя. Прими во внимание и другое: от кого за услугу ты можешь ожидать большей благодарности, чем от брата? В ком за свою поддержку найдешь ты более надежного союзника? Кого так стыдно не любить, как брата? Кого так похвально окружать особенным почетом, как брата? Поистине, Камбис, только предпочтение, оказыва­емое братом брату, не вызывает зависти у других.

17  Вообще, дети мои, ради всех отчих боУов, дорожите дружбою друг друга, если вы желаете и мне хоть сколько-нибудь угодить. Ибо вы не можете сказать наверное, что я превращусь в ничто, когда закончится мое человеческое существование; ведь вот, вы и до сих пор не видели моей души, однако по различным ее действиям могли убедиться в ее существо-

18  вании. Разве вы не замечали никогда, какие страхи насылают на убийц души невинно загубленных людей, каких духов-мстителей насылают они на нечестивцев? С другой стороны, как, по-вашему, сохранился бы обычай оказывать почести мертвым, если бы души их не получали от этого ника-

19  кой радости? ⁸⁵ Вообще, дети мои, я никогда не мог поверить, что душа жива, пока она находится в смертном теле, а как только расстается с ним, то умирает. Напротив, я вижу, что душа сама сообщает жизнь смертному телу, пока обретается в нем. Равным образом я не верю, что душа оста-

20  нется бессознательной, когда бна отделится от лишенного сознания тела.

Напротив, когда разум обособится в чистое и несмешанное состояние, тогда, естественно, он и исполнится высшего сознания. Затем, когда чело­век умирает, видно, как каждый элемент его, кроме души, возвращается к однородному началу; душа же одна не доступна нашему наблюдению, ни когда она присутствует в теле, ни когда уходит. Примите во внимание, ²¹ что из всех состояний человека нет ничего ближе смерти, чем сон⁸⁶; между тем человеческая душа именно тогда оказывается более всего сродни богу и способна предвидеть будущее, поскольку в тот момент она, по-видимому, более всего освобождается от телесных уз ⁸⁷«

Итак, если все обстоит таким образом, как я думаю, и душа действи- ²² тельно покидает тело, то вам надлежит и к моей душе относиться с благо­говением и выполнять мои просьбы. Если же дело обстоит не так и душа, оставаясь в теле, умирает вместе с ним, тогда бойтесь, по крайней мере, вечно сущих, всевидящих и всемогущих богов, которые весь этот миропо­рядок сохраняют нерушимым, непреходящим, безупречным, исполненным невыразимой красоты и величия⁸⁸, — бойтесь их и не совершайте и даже в помыслах не допускайте ничего кощунственного и бесчестного ⁸⁹. А затем, ²³ после богов, уважайте также весь род человеческий во всех его будущих поколениях, раз боги не скрыли вас во мраке и ваши дела непременно у всех и всегда будут в памяти. Если ваши поступки окажутся чистыми-и безупречными, то это явит всему миру вашу силу, но если вы замыслите друг против друга что-либо злое, то наверняка у всех людей лишитесь до­верия. Никто тогда не сможет более верить вам, даже при самом сильном желании, если видно будет, как зло наносится тому, кто больше всех имеет прав на любовь.

Если я достаточно объяснил вам, как надо относиться друг к другу, ²⁴ тогда хорошо; если же этого мало, то поучитесь хотя бы у прежних поко­лений, ибо их опыт — лучшая школа. В самом деле, многие люди остава­лись друзьями своим близким: родители — детям, братья — братьям; од­нако некоторые из них поступали по отношению друг к другу совсем наобо­рот. Кому из них, по вашим наблюдениям, шел на пользу принятый образ действий, тех возьмите себе за образец и вы не ошибетесь.

Но, наверное, об этом уже довольно. Тело же мое, когда я скончаюсь, 25 не укладывайте, дети мои, ни в золото, ни в серебро, ни во что другое, но прямо предайте земле⁹⁰. Ибо что может быть блаженнее слияния с зем­лей, которая рождает и вскармливает все, что есть в мире прекрасного и полезного? Мне и раньше всегда было свойственно человеколюбие и те­перь, надеюсь, будет приятно приобщиться к благодетельному началу всего рода человеческого. Однако, — продолжал он, — мне кажется, что ²б душа моя уже начала оставлять те части тела, которые она, по-видимому, и у всех других покидает в первую очередь. Поэтому, если кто-нибудь из вас хочет коснуться моей руки или взглянуть мне в глаза, пока я еще жив, пусть подойдет. Когда же я закроюсь с головой⁹¹, тогда, прошу вас, не надо более никому, даже вам, дети мои, смотреть на меня. Вы только при- 27 гласите всех персов и союзников на мою могилу, чтобы они могли пора­доваться за меня, потому что отнйне я буду в безопасности и уже ничего

дурного со мной не случится, буду ли я среди богов или превращусь в ничто⁹². А всех, кто придет, на прощанье вы щедро одарите, как поло-

28   жено в память о счастливом человеке. И запомните мой последний совет: если будете делать добро друзьям, то и врагов всегда сможете покарать. А теперь прощайте, милые дети, и передайте вашей матери мое последнее прости; прощайте и все вы, мои друзья, присутствующие и от­сутствующие.

После такой речи он попрощался со всеми за руку, а потом закрылся с головой и так умер.

Глава VIII^s3

¹            Что царство Кира было самым великолепным и самым могуществен­ным из государств Азии — это подтверждается уже его размерами. На востоке оно было ограничено Красным морем, на севере — Понтом Эвксин- ским, на западе — Кипром и Египтом, на юге — Эфиопией. Будучи столь огромным, оно управлялось единственно волею самого Кира; он дорожил своими подданными и пекся о них, как о собственных детях, но зато и

²            подвластные Киру народы чтили его, как родного отца. Однако, когда Кир умер, его сыновья тотчас затеяли распрю, и немедленно началось отпаде­ние городов и народов, и все пошло хуже⁹⁴. Я постараюсь показать, что я говорю правду, и начну с божеских установлений. Я знаю, что в прежние времена царь и его подданные, давая обещания, скрепленные ли клятвами или простым пожатием руки, непременно соблюдали их, даже в отношении

³           тех, кто совершил тягчайшие преступления. Если бы они не были такими и не обладали соответствующей репутацией, то им не верил бы никто, как не верит им никто теперь, когда всем стало известно их нечестие. Тогда не стали бы им верить и те стратеги, которые возглавляли воинов, ушедших в поход с Киром; однако, полагаясь на прежнюю репутацию персов, они доверились им, и тогда их отвели к царю и обезглавили⁹⁵. Из участвовав­ших в том походе варваров многие также были обмануты различными за-

⁴           верениями и погибли. Намного хуже стали персы теперь и в другом отно­шении: прежде лишь те, кто рисковал жизнью ради царя, или подчинял его власти какой-нибудь город или народ, или совершал для него какое- либо другое превосходное дело, удостоивались отличия, а теперь любой, кто, по мнению царя, доставит ему хоть какую-нибудь выгоду, — или как Митридат, который предал своего отца Ариобарзана⁹⁶, или как Реомитр, который оставил заложниками в Египте свою жену, своих детей и детей своих друзей и попрал великие клятвы верности, — тот и награждается

⁵           величайшими почестями. При виде таких порядков все населяющие Азию народы впали в нечестие и несправедливость, ибо каковы правители, та­ковы по большей части оказываются и подданные их. Итак, в этом отно­шении персы теперь несомненно стали бесчестнее, чем прежде.

Их отношение к деньгам тоже утратило прежнюю безупречность. Те- ⁶ перь они не только явных преступников, но и ни в чем не повинных лю­дей хватают и принуждают без всяких оснований выплачивать штраф, так что лица, слывущие богачами, дрожат от страха, не меньше тех, кто многократно нарушал закон. Поэтому состоятельные люди также не желают показываться на глаза сильным мира сего и не решаются даже являться на службу в царское войско. И кто бы ни начал с персами войну, ⁷ любому предоставляется полная возможность безнаказанно находиться в их стране ввиду такого нечестия их правителей перед богами и такой непра­воты их перед людьми. Бесспорно, образ мыслей персов стал гораздо низменнее, чем когда-то.

Впрочем, я покажу сейчас, что и о телах своих они не заботятся так, 8 как прежде. Издавна положено было у них не плевать и не сморкаться. Очевидно, что они придерживались такого правила не из боязни растра­тить лишнюю влагу в теле, а из желания укрепить свое тело трудом до пота. Сейчас обычай не плевать и не сморкаться сохраняется, а вот упор­ный труд у них не в чести. Далее, прежде у них было законом принимать 9 пищу раз в день, чтобы все остальное время можно было употребить на различные дела и упражнения. Сейчас обычай принимать пищу раз в день сохраняется, только приступают они к этому тогда, когда завтра­кают самые что ни на есть ранние пташки, а затем непрерывно едят и пьют вплоть до времени, когда этим занимаются одни лишь полуночники.

Было у них также установлено не вносить на пирушки прохоиды⁹⁷, ¹⁰ очевидно из того соображения, что умеренная выпивка меньше будет ска­зываться на состоянии ума и тела. Этот обычай не вносить прохоиды со­храняется еще и сейчас, однако пьют они столько, что уже не сосуды надо вносить, а их самих выносить, поскольку уходить с пира на своих ногах они не в состоянии.

Существовал у них и другой обычай: во время дневного перехода не ¹¹ есть и не пить, чтобы благодаря этому не справлять у всех на виду свои естественные надобности. Сейчас этот обычай воздерживаться от отправ­ления естественных потребностей сохраняется, однако переходы они теперь делают такие короткие, что никого уже не удивит подобное воздержание.

Кроме того, и на охоту раньше они выходили так часто, что ее одной ¹² хватало им для закалки себя самих и выездки коней. Однако с тех пор как царь Артаксеркс и его приближенные пристрастились к вину ⁹⁸, больше уже они так часто ни сами не отправляются, ни других не выводят с со­бой на охоту. Более того, если кое-кто оказывается чересчур трудолюби­вым и много охотится вместе со своими всадниками, то другие относятся к такому с явным неодобрением и ненавидят его за превосходство.

Равным образом остается еще в силе обычай воспитывать мальчиков ⁷³ при дворе правителя ⁹⁹. Однако обучение верховой езде со всеми необхо­димыми упражнениями давно заброшено, потому что негде больше пока­зать свое умение и благодаря этому прославиться. Затем, в прежние вре­мена дети слушали там справедливые приговоры по различным тяжбам и таким образом, несомненно, учились справедливости, но теперь и это

совершенно изменилось, ибо они видят своими глазами, что выигрывает

14    тот, кто больше даст. Наконец, свойства различных растений в прежние времена изучались детьми для того, чтобы уметь пользоваться полезными растениями и воздерживаться от употребления вредных ¹⁰°. А теперь, по­хоже, этому учатся лишь для того, чтобы совершать побольше злодеяний; по крайней мере, нигде так много людей не погибает и не страдает от яда, как там.

15     Вдобавок ко всему, персы стали теперь гораздо изнеженнее, чем при Кире. Ведь тогда они еще придерживались персидской системы воспита­ния и умеренности, хотя и восприняли одежду и роскошь мидян. Нынче же они с равнодушием смотрят на исчезновение персидской выносливости,

16    зато воспринятую у мидян изнеженность сохраняют всеми силами. Впро­чем, я намерен яснее показать нынешнюю изнеженность персов. Во-первых, им уже недостаточно стелить себе мягкие постели: они ставят свои ложа ножками на ковры, чтобы те не упирались в пол, а утопали в этих ков­рах ¹⁰¹. Затем, они не только сохранили все блюда, какие прежде были изобретены для стола, но постоянно придумывают все новые и новые. Точно так же обстоит дело и с приправами; ведь они держат даже специ-

17    альных изобретателей как кушаний, так и приправ к ним ¹⁰². Кроме того, зимой им недостаточно прикрыть голову, тело и ноги — даже кисти рук они прячут в толстые рукавицы и перчатки. Наоборот, летом им мало тени от деревьев или от скал — специальные люди, стоя рядом с ними, создают

18    им вдобавок искусственную тень ¹⁰³. Они гордятся, если обладают множе­ством кубков, однако ничуть не стыдятся того, что эти кубки могут быть добыты откровенно не честным путем: до такой степени развились у них несправедливость и постыдное корыстолюбие.

19     Затем, хотя прежде у них тоже было правилом не показываться на людях идущими пешком, но держались они этого правила лишь для того, чтобы стать совершенными наездниками. А теперь у них на конях больше покрывал, чем на ложах, ибо они не столько думают о верховой езде,

20     сколько о мягком сидении для себя. Разве не очевидно после всего этого, что и в военном отношении они должны быть теперь гораздо слабее, чем прежде? Ведь в прежнее время у них было в обычае, чтобы владельцы по­местий поставляли со своих земель всадников для службы в войске, если была такая необходимость, а воины, несшие охрану страны, состояли на жалованье. Нынче же знатные люди делают всадниками и ставят на жало­ванье всяких привратников, пекарей, поваров, виночерпиев, банщиц, слуг, которые подают кушанья и убирают со стола, помогают при отходе ко сну и при вставании, наконец, косметов, которые подводят глаза, на­кладывают румяна и вообще совершают туалет своих господ. Разумеется,

21     их тоже набирается великое множество, но пользы от них для войны никакой. Это подтверждают и сами нынешние события: в стране

22     персов враги их чувствуют себя вольготнее, чем друзья ¹⁰⁴. В самом деле, когда-то Кир покончил с обычаем дальних перестрелок и, одев в панцири всадников и коней и дав в руку каждому по копью, положил начало так­тике ближнего боя; нынче же они и перестрелок издали не ведут, и в руко-

пашный бой вступать не желают. Пехотинцы по-прежнему вооружены 23 плетеными щитами, саблями и секирами, чтобы сражаться так же, как это делали воины Кира, однако теперь и они не желают сходиться для боя. Наконец, и серпоносные колесницы не используются ими больше для той 24 цели, для которой их предназначал Кир. Ибо тот, возвышая своих возни­чих почестями и отличая их перед всеми, всегда имел под рукой храбрецов, готовых устремиться на вражескую пехоту, тогда как нынешние правители даже не знают своих колесничих и думают, что те без всякой выучки сго­дятся им не хуже закаленных бойцов. И действительно, они устремляются 25 в атаку, но, прежде чем проникнуть в ряды неприятеля, одни, даже не желая того, сваливаются, а другие сами спрыгивают на землю, так что упряжки, лишившись возничих, нередко причиняют больше вреда своим, чем врагам ¹⁰⁵. Впрочем, персы и сами понимают, какие военные средства 26 остались теперь в их распоряжении; они смирились с существующим поло­жением и никогда уже не вступают в войну без помощи эллинов, враж­дуют ли они друг с другом или же отражают нападения этих самых элли­нов, потому что они убеждены, что и с самими эллинами надо вести войну при поддержке их же сородичей ¹⁰⁶.

Итак, я полагаю, что вполне справился с той задачей, которую поста- 27 вил перед собой. Думаю, что мне удалось доказать, что по сравнению с прежним временем персы и их союзники стали теперь нечестивее отно­ситься к богам, бессовестнее — к сородичам, несправедливее — к прочим людям, стали трусливее вести себя на войне. Если же кто придерживается иного мнения, то пусть взглянет на их дела, и он найдет, что они пол­ностью подтверждают мои слова.

ммш

Глава I

Я сознаю, что не легко составить похвальное слово Агесилаю, достой­ное его добродетелей и славы: но все же следует попытаться сделать это. Будет несправедливо, если только из-за того, что добродетели Агесилая достигли совершенства, он не удостоится похвалы, даже если она и не вполне будет соответствовать его великим заслугам. О благородстве его происхождения что может свидетельствовать лучше и прекраснее, как не то, что и поныне, при перечислении предков, упоминается, какой он по счету потомок Геракла. И предки эти — не частные лица, а цари, происхо­дящие от царей! ¹ При этом никто не смог бы упрекнуть их, что хотя они и цари, но царствуют над ничтожным государством. Ведь в той же мере, в какой род их является в государстве наиславнейшим, настолько же слав­ным является и само их государство в Элладе. Так что они выступают не первыми среди второстепенных, но управляют народом гегемонов². Одина­ковой похвалы заслуживают и отечество, и предки Агесилая. Ведь госу­дарство спартанцев никогда не пыталось свергнуть их с престола, проник­шись завистью к их главенствующему положению, а сами цари никогда не стремились выйти за пределы тех полномочий, на условиях которых они с самого начала получили царскую власть. Поэтому нигде нельзя отыскать другого управления — демократии, олигархии, тирании или царской дина­стии,— которое обладало бы такой непрерывной преемственностью власти, как в Спарте. Только здесь власть переходит без перерыва от одного по­коления царей к другому ³.

О том, что Агесилай еще до того, как стать царем, был признан до­стойным царской власти, свидетельствует следующее. Когда царь Агис скончался и за право унаследовать его власть вступили в спор Леотихид, как сын Агиса, и Агесилай, как сын Архидама, спартанское государство постановило, что более достойным и по происхождению, и по личным ка­чествам является Агесилай, предоставив ему царский престол⁴. Поскольку в могущественнейшем государстве Эллады самые доблестные мужи сочли его достойным высочайшей чести, — какие еще нужны свидетельства его добродетелей, которыми он обладал до того, как стать царем?

Перейду теперь к описанию его деяний за время царствования. Эти деяния, я полагаю, могут наияснейшим образом свидетельствовать о его нравах и характере. Ведь царскую власть Агесилай получил еще совсем

юным ⁵. Как только он вступил на царский престол, разнеслась весть о том, что персидский царь собрал многочисленное войско, сухопутное и морское, чтобы напасть на эллинов⁶. Когда спартанцы и их союзники стали об- 7 суждать создавшееся положение, Агесилай предложил отправиться в Азию, если ему дадут тридцать спартанцев⁷, две тысячи неодамодов⁸ и отряд союзников числом до шести тысяч. Там он попытается установить мир — или же, если царь варваров проявит желание воевать, сделать так, чтобы отнять у него самую возможность начать поход против эллинов. Многих тут привело в восторг уже одно то, что Агесилай предложил упре- 8 дить персидского царя, тогда как прежде персы первыми нападали на Эл­ладу⁹. Казалось гораздо более предпочтительным напасть самим, вместо того, чтобы ожидать нападения персидского царя; самим разорять его государство, чем допустить ведение военных действий на эллинской земле. Однако самым прекрасным, как решили все, было то, что война будет вестись ради завоевания Азии, а не обороны Эллады. Агесилай, получив 9 войско, отплыл¹⁰. Можно ли найти иную возможность наглядно пред­ставить его полководческий талант, если не рассказать по порядку обо всех совершенных им подвигах? Вот какой первый подвиг он совершил ю в Азии. Тиссаферн¹¹ договорился с Агесилаем, подкрепив договор клят­вой, о следующем: если Агесилай заключит с ним перемирие до того, как вернутся послы, которых Тиссаферн собирается направить к персидскому царю, то он, Тиссаферн, добьется, чтобы находящиеся в Азии греческие города были объявлены свободными и независимыми. Агесилай, в свою очередь, поклялся в том, что будет верен этому договору, обусловив время его действия тремя месяцами. Тиссаферн сразу же нарушил условия до- и говора, в верности которому он поклялся: вместо того, чтобы заботиться

об  установлении мира, он стал добиваться от персидского царя большого войска в добавление к тому, которое у него уже имелось. Агесилай же, хотя и узнал об этом, оставался верен условиям перемирия. Мне это ¹² представляется первым прекрасным подвигом,' который совершил Агеси­лай. Изобличив Тиссаферна в клятвопреступлении, он сделал так, что все перестали ему верить. Что же касается самого Агесилая, то все увидели прежде всего, как он верен клятвам, как он не нарушает условий заклю­ченного с ним договора. И это породило доверие, с которым и эллины и варвары заключали с ним договоры, если он на это соглашался.

Когда же Тиссаферн, возгордившись оттого, что к нему прибыло /з войско, объявил Агесилаю войну, если тот не покинет Азию, все прочие союзники и прибывшие с Агесилаем спартанцы были весьма удручены этим обстоятельством. Они считали войско, находившееся под командо­ванием Агесилая, более слабым, чем подготовленная персидским царем ар­мия. Агесилай же, напротив, с сияющим лицом приказал послам передать Тиссаферну следующее: он, Агесилай, весьма ему признателен за то, что Тиссаферн, нарушив клятвы, навлек на себя вражду богов и сделал их тем самым союзниками эллинов. После этого Агесилай сразу же передал ¹⁴ своим воинам приказ собираться в поход. Городам, через которые он дол­жен был проходить, направляясь с войсками в Карию, он повелел готовить

рынки, на которых его воины могли бы купить себе припасы. Отправил он послания ионийцам, эолийцам и грекам, жившим в районе Геллеспонта, чтобы они все прислали ему подкрепления в Эфес.

15    Тиссаферн, зная, что у Агесилая нет конницы, а местность Карии не­удобна для действий конницы, и полагая, что Агесилай разгневан на него за обман, решил, что Агесилай действительно предпримет нападение на его резиденцию в Карии. Поэтому он всю свою пехоту направил сюда, а конницу повел кружным путем в долину Меандра, считая, что у него достанет силы разгромить своей конницей войска эллинов до того, как они вторгнутся на территорию, неудобную для действий всадников. Агесилай

16    же вместо того, чтобы направиться в Карию, неожиданно повернул и направился в противоположную сторону, на Фригию. Контингенты войск, двигавшиеся ему навстречу во время этого похода, он включал в состав своей армии. Агесилай подчинял города и, внезапно в них вторгаясь, за-

17    хватывал множество ценностей. В том, что он поступал таким образом, проявилось и его полководческое искусство: так как война была уже объяв­лена, он имел право употребить обманный маневр. Это вполне соответ­ствовало божественным установлениям; Тиссаферн же со своими хитро­стями оказался перед ним сущим ребенком.

Вполне благоразумным поступком со стороны Агесилая было и то,

18    что он решил обогатить своих друзей. А именно, так как из-за обилия захваченной добычи все продавалось по дешевке, он посоветовал своим друзьям покупать, сообщив им, что вскоре спустится к морю вместе с вой­ском. Продавцам же добычи Агесилай приказал, чтобы они, записывая цены, по которым продавались захваченные трофеи, отдавали их. Таким способом все его друзья, ничего не потратив и не нанося ущерба государ-

19    ственной казне, приобрели множество ценностей. К этому еще надо доба­вить следующее. Когда перебежчики приходили к царю и, как это обычно бывает, изъявляли желание указать, где сокровища, он и здесь принимал меры, чтобы эти сокровища находили его друзья, которые одновременно и обогащались, и стяжали себе славу. Поэтому многие сразу же воспылали желанием заручиться его дружбой.

20    Хорошо зная, что опустошенная и разоренная страна не сможет долгое время содержать его войско и что, напротив, заселенная и регулярно за­севаемая земля будет постоянно снабжать воинов припасами, Агесилай ста­рался не только силой одолевать своих врагов, но и привлекать их на свою

21    сторону кротким обхождением. Выступая перед своими воинами, он часто рекомендовал им не обращаться с пленными как с преступниками, но сте­речь их, помня, что они тоже люди. Меняя места лагерных стоянок и узна­вая о брошенных маленьких детях, принадлежавших купцам (многие продавали этих детей, так как считали невозможным возить их с собой и воспитывать), Агесилай часто проявлял заботу и о них, помещая детей в безопасные места. А пленным, оставляемым по причине их преклонного возраста, он приказывал заботиться об этих детях, чтобы их не разорвали собаки или волки. Поэтому не только те, кто узнавал о таких поступках Агесилая, но и сами пленные проникались к нему доверием.

Жителей городов, оказывавшихся в подчинении Агесилая, он освобож- 22 дал от несения рабских повинностей. Он приказывал им исполнять лишь то, что обязаны делать свободные люди, повинующиеся властям. А те крепости, которые невозможно было взять силой, он завоевывал благо­даря своему человеколюбию.

Так как на равнинной местности Фригии ему было трудно вести во- 23 енные действия против конницы Фарнабаза ¹², он принял решение создать собственную конницу, чтобы не пришлось спасаться бегством во время войны. С этой целью Агесилай приказал всем самым богатым гражданам в тамошних городах разводить коней. При этом он предупредил, что тот, 24 кто доставит его войску коня, вооружение и хорошо обученного всадника, будет освобожден им от несения военной службы. Это заставило каждого со всевозможным старанием выполнять его приказ, как это бы сделал вся­кий, желающий отыскать человека, который согласился бы умирать вместо него. Он определил и города, обязанные поставлять ему всадников, пола­гая, что те из городов, где коневодство более всего было развито, должны обладать и лучшими всадниками. Это также было удивительным его дея­нием— то, что Агесилаю удалось создать конницу, и она сразу же оказа­лась сильной и способной оказать ему действенную поддержку.

Когда же наступила весна ¹³, он собрал все свое войско в Эфес. Чтобы ²⁵ подготовить воинов к ведению боевых действий, он назначил награды от­рядам всадников, которые окажутся лучшими в искусстве верховой езды, и отрядам гоплитов, которые добьются лучших результатов в боевой выучке. Он назначил также награды пельтастам и лучникам, которые про­явят наилучшие успехи и подобающее мастерство в своем деле. Поэтому вскоре можно было увидеть гимнасии, переполненные упражняющимися, ипподром, где множество всадников занимались верховой ездой, метателей дротиков и стрелков из лука, старающихся попасть в цель. Благодаря этой ²⁶ деятельности Агесилая, город, в котором он находился, доставлял каж­дому, кто туда прибывал, зрелище, заслуживающее особого внимания. Ры­нок был полон всевозможных товаров — оружия, выставленных на про­дажу коней. Медники, плотники, кузнецы, кожевники, живописцы — все были заняты изготовлением оружия и доспехов, так что поистине весь город можно было принять за оружейную мастерскую. Каждый проникся 27 в успех дела, видя Агесилая, а затем и остальных воинов, выходящими из гимнасиев с венками на голове и посвящающих затем эти венки богине Артемиде ¹⁴. И действительно, можно ли было не преисполниться добрых надежд там, где люди почитают богов, предаются военным упражнениям, ревностно исполняют приказы военачальников?

Чтобы воспитать у своих воинов презрение к врагам, с которыми им 28 предстояло сражаться, Агесилай приказал глашатаям продавать на рынке захваченных пиратами варваров обнаженными. Воины Агесилая, видя белизну их тел (ибо варвары никогда не раздевались), жирных и не при­вычных к тяжелому физическому труду (потому что те всегда ездили на повозках), приходили к мнению, что предстоящая война ничем не будет отличаться от войны с женщинами.

Агесилай также объявил воинам, что намерен вскоре повести их крат­чайшим путем в плодороднейшие районы страны, рассчитывая, что и это заставит их усерднее закалять свое тело и укрепит их для будущих сраже-

29     ний. Тиссаферн решил, что Агесилай сказал это с целью еще раз его об­мануть, что в действительности ok теперь вторгнется в Карию. Поэтому Тиссаферн, как и в прошлый раз, повел свою пехоту в Карию, а коннице предназначил место в, долине Меандра. Однако Агесилай не солгал, но двинулся сразу, как и объявил, в область Сард. Двигаясь в течение трех дней по стране, свободной от вражеских войск, он захватил большое ко­личество продовольствия для своей армии.

30     На четвертый день появилась конница врага. Предводитель ¹⁵ приказал начальнику обоза перейти реку Пактол и разбить там лагерь. Сами же персы, заметив обозных из эллинского войска, рассеявшихся на местности с целью грабежа, перебили многих из них. Узнав об этом, Агесилай при­казал своим всадникам прийти к ним на помощь. В свою очередь, персы, заметив всадников Агесилая, сгруппировали свои силы и выстроили про-

31     тив войска эллинов все свои многочисленные отряды всадников. Тут Аге­силай, зная, что у противника все еще нет пехоты, в то время как у него самого все уже было готово к бою, счел этот момент самым подходящим для сражения, если только он сможет навязать его персам. Принеся жертвы богам, он сразу же повел фалангу в атаку против выстроившейся конницы врага. Тем из гоплитов, которым было по десяти лет от поры возмужания ¹⁶, он велел устремиться прямо на неприятеля, а пельтастам бегом двигаться впереди них. Всадникам также был отдан приказ атако­вать врага, сам же он со всем остальным войском должен был следовать

32     за ними. Удар греческих всадников приняли на себя лучшие воины персов; но когда на них обрушилась вся сила эллинского войска, персы подались назад. Одни из них попадали в реку, другие бежали с поля сражения. Преследуя их, греки захватили вражеский лагерь. Пельтасты, естественно, кинулись его грабить. Агесилай, окружив своими войсками обозы враже­ской армии и свои собственные, разбил вокруг лагерь.

33     Прослышав о смятении в стане врагов, в поисках виновников пораже­ния обвинявших друг друга, он двинулся на Сарды. Там он стал разо­рять окрестности города, сжигая строения и жилища. Одновременно он объявил жителям Сард, что желающие сохранить свободу должны явиться к нему как к союзнику. А если есть такие, которые претендуют на господ­ство в Азии, пусть выйдут с оружием в руках против освободителей

3* страны. Но так как никто не выступил из города, он беспрепятственно про­должал военные действия. Теперь он видел, как эллинам, до этого вы­нужденным пресмыкаться перед персидским царем, оказывают почет и уважение те, кто прежде угнетал их. Тех же, кто считал возможным на­живаться даже за счет доходов, поступавших богам, Агесилай унизил на­столько, что они и глаза не смели поднять на эллина. Землям друзей он обеспечил безопасность; напротив, на земле врагов он собрал такую бо­гатую добычу, что смог в течение двух лет жертвовать дельфийскому святилищу более ста талантов.

Царь Персии решил, что виновником его неудач является сам Тисса- 35 ферн, и отправил Тифравста с приказом отрубить Тиссаферну голову. После этого дела варваров стали еще безнадежнее, а положение Агесилая укрепилось еще более. От всех народов являлись к нему посольства с пред­ложениями дружбы, многие переходили на его сторону, чтобы добиться свободы, так что Агесилай стал во главе не только эллинских государств, но и многих варварских народов. Особого восхищения заслуживает он еще 36 и по следующей причине. Хотя он стал повелителем многих государств на материке и властителем островов, после того как спартанское государство предоставило ему флот, несмотря на то, что слава его и могущество увели­чились необыкновенно, и он смог бы добиться для себя любых благ, ка­ких бы он ни захотел (особое значение при этом имел возникший у него замысел разгромить державу, пытавшуюся прежде завоевать Элладу),— итак, несмотря на все это, он не позволил себе увлечься ни одной из предо­ставлявшихся ему возможностей. Когда от властей его родины прибыл приказ оказать помощь отечеству¹⁷, он исполнил его точно с такой же готовностью, как если бы он один стоял перед эфорами в отведенном им помещении¹⁸. Тем самым он ясно показал, что не променяет своей ро­дины на весь мир, своих старых друзей — на приобретенных вновь и что постыдным, хотя и безопасным, выгодам предпочитает справедливые и благородные действия, даже если они и сопряжены с опасностями. Нельзя не назвать деянием царя, заслуживающего самой высокой похвалы, и то, 37 что Агесилай, застав государства, оказавшиеся со времени его отплытия под его властью, в состоянии междоусобной борьбы вследствие постоянно меняющегося там государственного строя, добился, никого при этом не из­гоняя и не предавая смертной казни, того, что в этих государствах воца­рились единодушие, всеобщее благоденствие и гражданский мир ¹⁹. По этой з$ причине, когда он покидал Азию, жившие там эллины были опечалены не только из-за того, что лишались правителя: они скорбели так, как если бы их покидал отец или друг. А в конце они доказали всю искренность своей дружбы: они добровольно отправились вместе с ним на помощь спартан­скому государству. Так поступали они, хорошо зная, что им придется воевать с противником, который ничуть не слабее их.

На этом закончились подвиги Агесилая, совершенные в Азии.

Глава II

Перейдя Геллеспонт, Агесилай двинулся в путь через области, насе- ¹ ленные теми же племенами, по земле которых некогда двигался персид­ский царь во время великого похода²⁰. И путь, который царь варваров преодолевал целый год, Агесилай проделал менее чем за один месяц: он прилагал все силы к тому, чтобы не опоздать с прибытием на родину. Когда он пересек Македонию и прибыл в Фессалию, жители Ларисы, 2

Краннона, Скотуссы и Фарсала, бывшие союзниками беотийцев, — словом, все фессалийцы, кроме политических изгнанников, стали нападать на его войско, двигаясь за ним вслед. Агесилай до этого вел войско выстроенным в каре; одна половина конницы двигалась у него в авангарде, другая —

3     в арьергарде. Когда же фессалийцы, напав на арьергард, стали мешать его продвижению вперед, Агесилай переместил всадников, двигавшихся у него в авангарде, в арьергард, за исключением лишь тех, кто сопровождал лично его²¹. Когда враждующие армии выстроились друг против друга, фессалийцы, заметив, что местность неудобна для кавалерийской атаки против гоплитов, повернули назад и стали отходить. Спартанцы с боль­шой осторожностью их преследовали.

Агесилай понял ошибку тех и других. Самым лучшим из сопровож­давших его всадников он приказал изо всех сил преследовать фессалийцев, не давая им возможности перестроиться и встретить противника лицом к лицу. Этот же приказ Агесилая они должны были передать всем осталь­ным воинам. Фессалийцы под натиском неожиданно напавших на них всад­ников Агесилая продолжали отступать. Те из фессалийцев, которые пы­тались встретить преследователей лицом к лицу, были застигнуты в тот

4     момент, когда поворачивали своих коней. Гиппарх всадников из Фарсала, Полихарм, успел повернуть свой отряд лицом к противнику, но погиб

5     в сражении. После этого фессалийцы обратились в беспорядочное бегство; часть их была перебита, другие — захвачены в плен. Продолжая бегство, они остановились только тогда, когда достигли горы Нартакия²². После этого Агесилай поставил трофей между Прантом и Нартакием; здесь он остановился, радуясь сознанию совершенного им подвига. Ведь он одержал победу над преисполненной высокомерия конницей фессалийцев с помощью всадников, набранных и обученных им самим.

На следующий день он перевалил через Ахейские горы во Фтии и в дальнейшем двигался уже по территории дружественной страны до са-

6     мых границ Беотии. Там он столкнулся с выстроившимися войсками фи­ванцев, афинян, аргивян, коринфян, энианов, эвбейцев и обеих Локрид²³, Агесилай не стал медлить, но перестроил свое войско на виду у врага. У него было полторы моры спартанцев²⁴, из местных союзников с ним выступали только орхоменцы и фокийцы. К этому еще надо добавить

7     войско, которое он привел из Азии. Теперь я собираюсь рассказать не

о  том, будто Агесилай, имея меньшее по численности и более слабое войско, решился дать сражение, — ведь если бы я стал говорить подобное, я пред­ставил бы тем самым Агесилая безрассудным, а себя самого — глупцом, восхваляющим полководца, рискующего всем без какого-либо расчета,— но я прежде всего изумляюсь тому, как он сумел составить себе войско, ничуть не меньшее, чем войско противника, и так вооружить его, что оно

8     все сверкало медью и пурпуром²⁵. Агесилай заботился о здоровье вои­нов, чтобы они легко могли переносить самые разнообразные трудности, и делал все, чтобы сердца их преисполнились уверенности в превосходстве над любым противником, с кем бы ни пришлось сражаться. Он поддержи­вал в них дух соревнования, чтобы каждый стремился превзойти другого,

и обнадеживал всех, обещая многочисленные блага, если они проявят храб­рость в бою. Все это должно было, по его мнению, поднять боевой дух воинов в предстоящих сражениях. И в этом он не ошибся.

Теперь я расскажу о самом сражении — оно было совершенно беспри- 9 мерным²⁶. Войска сошлись на равнине под Коронеей, армия Агесилая двигалась со стороны Кефиса, а фиванцы и их союзники — со стороны Геликона. Как я мог видеть ²⁷, выстроившиеся фаланги противников были совершенно равны по величине; то же можно сказать об отрядах всадников с той и другой стороны. Правым флангом командовал сам Агесилай, на крайнем левом фланге стояли орхоменцы. В рядах противни­ков правый фланг занимали фиванцы, на левом фланге стояли аргивяне. Войска сходились в полном молчании. Когда расстояние, разделявшее их, ¹⁰ уже равнялось одному стадию²⁸, фиванцы издали боевой клич и бегом ринулись в атаку. Когда противник находился уже на расстоянии трех плетров²⁹ от фаланги Агесилая, навстречу ему также бегом двинулись наемники, прибывшие под командованием Гериппида. Они состояли из // воинов, вставших под его знамена еще на родине, некоторого числа наем­ников Кира, а также ионийцев, эолийцев и греков, живших по берегам Геллеспонта. Все они приняли участие в атаке, и сблизившись до расстоя­ния, когда врага можно было достать копьем, опрокинули противника. Аргивяне также не выдержали натиска отряда, находившегося под командованием Агесилая, и побежали по направлению к Геликону. В этот и момент, когда некоторые наемники уже хотели наградить Агесилая вен­ком, ему доложили, что фиванцы изрубили мечами орхоменцев и прорва­лись к обозу. Агесилай тотчас же повернул фалангу и двинулся против них. Фиванцы, со своей стороны, заметив бегущих к Геликону своих союз­ников и желая прорваться к своим, стали храбро наступать. В этот момент Агесилай проявил себя, без всякого сомнения, отважным полководцем, хотя принятое им решение и не было самым безопасным. У него была воз­можность дать врагу прорваться, и затем, двигаясь следом, напасть на его арьергард. Но он так не поступил и встретился с фиванцами лицом к лицу. Столкнувшись щитами, они теснили друг друга, сражались, уби­вали и гибли. Не слышно было военных кличей, но не было и тишины: стоял тот шум, который сопровождает яростную битву. В конце концов части фиванцев удалось прорваться к Геликону, но многие из них при отступлении погибли. После того как войска под предводительством Are- 13 силая одержали победу, его, раненого, пронесли перед фалангой. Тут под­скакали всадники и, сообщив Агесилаю, что восемьдесят вооруженных воинов врага укрылись в храме, стали спрашивать, как с ними посту­пить ³⁰. Несмотря на многочисленные раны, нанесенные ему разнообразным оружием в различные места тела, Агесилай не забыл своего долга перед богами. Он приказал, чтобы укрывшимся в храме дать возможность уйти куда они хотят; при этом Агесилай запретил обижать их и повелел всад­никам, сопровождавшим его, проводить этих воинов врага, пока они не окажутся в безопасности. Когда сражение окончилось, можно было уви- и деть, как земля на том месте, где войска сошлись, была сплошь обагрена

15 Ксенофонт

кровью: трупы своих и вражеских воинов лежали вперемешку, а рядом с ними брошены проломленные щиты, разбитые панцири, кинжалы, одни из которых без ножен валялись на земле, другие торчали воткнутыми в тело, а некоторые были зажаты в руках убитых.

;₅ В этот день (ведь было уже очень поздно) воины Агесилая ограни­чились тем, что перетащили трупы врагов во внутрь расположения фа­ланги, поужинали и расположились на отдых. Рано утром Агесилай при­казал полемарху Гилиду выстроить войско и поставить трофей; все воины должны были увенчать себя венками в честь божества, флейтистам было

16 отдано распоряжение играть. Приказ Агесилая был выполнен. Между тем, фиванцы прислали вестника, прося заключить перемирие и выдать трупы убитых для погребения³¹. Перемирие было заключено, и Агесилай дви­нулся по направлению к дому, предпочтя царствовать в Спарте согласно спартанским законам и этим же законам подчиняться, чем быть господи­ном всей Азии.

77 После этого Агесилай узнал, что аргивяне собрали у себя дома уро­жай и, присоединив к себе Коринф, ведут военные действия, захватывая добычу. Он немедленно двинулся против них³². Опустошив всю землю ар­гивян, он перевалил оттуда через теснины, ведущие к Коринфу, и захватил стены, соединяющие этот город с Лехеем ³³. Открыв таким образом ворота в Пелопоннес, он вернулся в Спарту к празднику Гиакинтий³⁴ и принял участие в пении пэана божеству, заняв то место в хоре, которое указал ему устроитель.

18     Затем, когда до Агесилая дошло известие, что коринфяне согнали весь свой скот в Пирей и засевают и собирают урожай по всему Пирею, у него возникли большие опасения в связи со всем этим. Он решил, что бео­тийцы, выплыв из Кревсиды, легко Проникнут через этот порт в Коринф; поэтому он отправился походом на Пирей³⁵. Там он заметил, что порт этот охраняется многочисленным гарнизоном. Поэтому он после завтрака

19     перенес свой лагерь ближе к Коринфу. Ночью он узнал, что из Пирея спешно были переброшены подкрепления в город, и поэтому на заре он повернул назад и захватил Пирей, оказавшийся без гарнизона, и все, что в нем было, а также укрепления, которые там были воздвигнуты. Совер­шив все это, он вернулся в Спарту.

20     После этих событий ахейцы предложили спартанскому государству за­ключить союз и упросили отправиться вместе с ними походом в Акарна- нию. Когда акарнанцы напали на спартанцев в ущельях, Агесилай захватил вершины гор и завязал сражение с противником. Многих он перебил, воз­двиг трофей и не прекратил военных действий, пока не заставил акарнанцев, этолийцев и аргивян стать друзьями ахейцев и даже вступить с ним самим в союз ³⁶.

21     Враги Спарты прислали послов с предложениями мира³⁷, но Агесилай возражал против этого, пока не добился от Коринфа и Фив возвращения тех коринфян и фиванцев, которые были изгнаны за дружбу со Спартой. Позже он добился и от Флиунта, отправившись против этого города по­ходом, что граждане этого города разрешили вернуться прежде изгнанным

друзьям Спарты ³⁸. Может быть, кто-нибудь станет, исходя из особых сооб­ражений, порицать Агесилая за это, но совершенно ясно, что все это он со­вершил во имя идеалов дружбы.

Когда враги Спарты в Фивах перебили находившихся там спартанцев, 22 Агесилай выступил в их защиту и двинулся походом на Фивы³⁹. Там он обнаружил, что вся страна перекопана рвами и перегорожена частоколами. Перейдя Киноскефалы⁴⁰, он стал опустошать всю страну до самых Фив.

Он предложил фиванцам вступить в сражение на равнине или в горах, если они захотят. В следующее лето⁴¹ он вновь отправился походом на Фивы. Форсировав рвы и частоколы у Скола⁴², он разорил оставшуюся до этого нетронутой часть Беотии.

Успехами, выпавшими на долю Спарты, государство в равной мере было ²³ обязано и Агесилаю, и доблести своих сограждан; что же касается неудач, случившихся после этого, то никто не смог бы сказать, что они произошли при управлении Агесилая⁴³. Когда спартанское государство потерпело поражение у Левктр и в Тегее противники с помощью мантинейцев пере­били друзей и гостеприимцев Агесилая, в то время как все беотийцы, гркадяне и элейцы объединились воедино, Агесилай отправился в поход с одним лишь <спартанским войском> ⁴⁴, хотя многие считали, что спар­танцы уже надолго не смогут выступить за пределы своей земли. Опусто- 24 шив земли тех, кто перебил друзей Спарты, он вернулся домой⁴⁵. Вскоре после этого, когда в поход против Спарты выступили все аркадяне, арги­вяне, элейцы, беотийцы, вместе с ними жители Фокиды и обеих Локрид, фессалийцы, энианы, акарнанцы и эвбейцы, когда кроме этого восстали и рабы и многие из городов периэков, а спартанцы сами потеряли в битве при Левктрах не меньше, чем их осталось в живых, — несмотря на все это, Агесилай все же отстоял Спарту, хотя она и не была защищена стенами ⁴⁶. Там, где враги могли иметь превосходство, он старался уклониться от сра­жения; но там, где его сограждане могли рассчитывать на успех, он реши­тельно выстраивал свои войска, чтобы сразиться с врагом. Агесилай учи­тывал, что, сражаясь на равнине, он рискует быть окруженным; напротив, подстерегая неприятеля в теснинах и в горах, он всегда возьмет над ним верх.

После того, как войско врагов покинуло пределы страны, кто не при- ²⁵ знал бы, что Агесилай в своей дальнейшей государственной деятельности проявил себя как самый мудрый политик? Возраст уже не позволял ему принимать участие в походах, пешим или на коне. Видя, что государство нуждается в деньгах, чтобы хотя частично сохранить своих союзников, он направил все свои силы на достижение этой цели. Если, оставаясь дома, он мог оказать в этом помощь государству, он не жалел усилий. Когда же возникала необходимость пуститься в дальний путь, он не боялся и не стыдился выступать в качестве посла, а не полководца, если только мог в чем-либо принести пользу своей родине. И даже когда он был послом, ²⁶ он совершал деяния, достойные великого полководца.

Автофрадат осадил в Ассе Ариобарзана⁴⁷, бывшего союзником Спарты, но, испугавшись Агесилая, снял осаду и бежал. Точно так же

Котис, осадив Сеет, принадлежавший Ариобарзану, вынужден был снять осаду и уйти. Таким образом, Агесилай имел основания воздвигнуть тро­фей по случаю победы над врагом и после своего посольства. Мавсол осадил оба эти города с моря, командуя флотом в сто кораблей, но снял осаду и отплыл домой, — если не из страха перед Агесилаем, то, во вся-

27    ком случае, сдавшись на его уговоры. Агесилай совершил поистине уди­вительные деяния: и те, кто считал себя ему обязанными, и те, кто были вынуждены бежать от его войск, — все давали ему деньги. И Tax⁴⁸, и Мав­сол, который ради прежней дружбы с Агесилаем ссужал Спарту деньгами, отправляя его на родину, предоставили ему почетный эскорт.

28     Возраст Агесилая уже приближался к 80 годам. Узнав, что египетский царь собрался воевать с Персией и что он собрал под свои знамена мно­жество всадников и пехотинцев, а также располагал при этом большими средствами, Агесилай весьма благосклонно отнесся к приглашению, ко­торое ему было послано, и предложению взять на себя командование

29     войсками⁴⁹. Он полагал, что, отправившись в Египет, он тем самым отбла­годарит египетского царя за оказанные им Спарте благодеяния, а также вновь вернет свободу живущим в Азии эллинам. Одновременно он отом­стит персидскому царю как за прежние враждебные действия, так и за то, что ныне, считаясь на словах союзником Спарты, он требовал освобож-

301дения Мессении⁵⁰. Но после того как египетский царь пригласил его, но не предоставил ему командования, Агесилай оказался жестоко обманутым и стал раздумывать, как ему поступать в дальнейшем. В это время сначала от войска египетского царя, разделенного на две части, отпала значитель­ная армия, затем и все остальные оставили его. И сам царь, струсив, бе­жал, спасая свою жизнь, в финикийский город Сидон. Разделившись на

³¹ две части, египтяне избрали себе двух царей. Агесилай подумал, что если он останется нейтральным, то ни один из обоих претендентов не выплатит эллинам жалованья за службу и не предоставит рынка для снабжения эл­линских воинов припасами; более того, тот, кто победит, непременно ста­нет их врагом. Напротив, если он примет сторону одного из двух претен­дентов, то этот последний, добившись успеха, станет его другом. Рассудив дело таким образом, Агесилай встал со своими воинами под знамена того, кто казался более дружелюбно настроенным по отношению к эллинам. Одержав победу над другим, который относился к эллинам с ненавистью, он взял его в плен; первого же он поддержал⁵¹. Сделав его другом Спарты, Агесилай получил от него большую сумму денег и отплыл на родину, хотя была уже середина зимы ⁵². Он спешил, боясь, что Спарта с приближением лета может оказаться не подготовленной к борьбе с врагами.

Глава III

До этого мы рассказывали о таких подвигах Агесилая, свидетелями ¹ которых были его многочисленные современники. Подобные деяния не нуж­даются в том, чтобы истинность их доказывалась: о них достаточно лишь напомнить, и к ним сразу же проникаешься доверием. Теперь же я попы­таюсь раскрыть величие его душевных качеств, благодаря которым ему удалось все это совершить и которые заставляли его всю жизнь стремиться ко всему прекрасному и ненавидеть все низкое. К божественным установ- ² лениям Агесилай относился с таким благочестием, что даже враги считали его клятвы и договорные обязательства более надежными, чем дружбу между ними самими. <Договариваясь о чем-либо друг с другом, они по большей части> ⁵³ опасались сходиться в одно место, а ему они с готов­ностью вверяли свою жизнь. Чтобы ни у кого не возникло сомнений, я на­зову наиболее замечательных из числа тех, которые ему доверялись.

Перс Спифридат⁵⁴ узнал, что Фарнабаз, всеми силами добиваясь по- ³ лучить в жены царскую дочь, замыслил в то же время сделать его, Спи- фридата, дочь своей наложницей. Сочтя это тяжким оскорблением для себя, он перешел под знамена Агесилая, доверив ему и свою жену, и де­тей, и все свое войско.

Котис, правитель Пафлагонии, не подчинился персидскому царю⁵⁵, не- ⁴ смотря на то, что царь давал ему залоги верности и дружбы. Котис опа­сался, как бы ему, когда он окажется во власти царя, не пришлось рас­статься с большой суммой денег или даже с самой жизнью. Напротив, договору с Агесилаем он полностью доверился, прибыл к нему в лагерь и заключил с ним оборонительный и наступательный союз. Он предпочел выступить в поход в союзе Агесилаем, имея под своим началом тысячу всадников и две тысячи пельтастов.

Вступил в переговоры с Агесилаем и Фарнабаз ⁵⁶, договорившись с ним 5

о  том, что если его, Фарнабаза, не поставят во главе царского войска, он отложится от персидского царя. «А если я стану полководцем, — добавил Фарнабаз, — я буду бороться с тобой, Агесилай, не на жизнь, а на смерть». Говоря так, Фарнабаз нисколько не опасался того, что его предадут.

Столь великим и прекрасным качеством у всех людей, а особенно у пол­ководца, является верность и честность, признаваемые всеми. Вот что я хотел рассказать о благочестии Агесилая.

Глава IV

Что же касается его благородства в денежных делах, то что может слу- / жить лучшим свидетельством этому, как не следующее: никто никогда не жаловался на то, что Агесилай у него что-нибудь отнял, и, напротив, очень многие уверяли, что он их весьма щедро одарил. Мог ли позариться

на чужое и тем самым стяжать себе дурную славу тот, кому столь много удовольствия доставляло отдавать людям свое? Если бы он был корысто­любив, он мог бы с гораздо меньшими хлопотами ограничиться простой бережливостью, не стремясь приобретать то, что ему не принадлежит. И далее, мог ли покушаться на чужое (что карается по закону) тот чело­век, который более всего боялся оказаться неблагодарным (что даже не­подсудно)? Агесилай же не только считал неблагодарность самым дур­ным свойством человека, но полагал позорным не отплатить за добро по возможности еще большим. И кто посмел бы обвинить его в попытке при­своить государственные деньги, когда даже то вознаграждение, которое полагалось ему, он передавал в пользу государства? И разве не может служить величайшим свидетельством его бескорыстия то, что он мог одал­живать деньги у других, желая оказать помощь деньгами государству или своим друзьям? Если бы он продавал свои услуги или оказывал благодея­ния за плату, никто не считал бы себя ему обязанным; но люди, которым оказали благодеяние безвозмездно, всегда рады помочь своему благоде­телю и потому, что им оказали услугу, и потому, что их сочли достойными доверия и способными сохранить признательность. Что же удивительного в том, что Агесилай, который предпочел быть бедным, но сохранить бла­городство души, нежели разбогатеть несправедливыми способами, избегал постыдного и низкого корыстолюбия? И в самом деле, когда спартанское государство присудило ему все имущество Агиса, он отдал половину род­ственникам со стороны матери, так как знал о их бедственном положении. То, что это правда, может подтвердить вся спартанская община. Когда Тифравст стал предлагать ему многочисленные подарки⁵⁷, лишь бы он ушел из страны, Агесилай ответил: «Тифравст, у нас принято хвалить того полководца, который обогащает не самого себя, а все свое войско. Что же касается имущества врагов, то мы предпочитаем отнимать его, как военную добычу, чем получать его в виде подарков».

Глава V

Далее, видел ли кто-нибудь Агесилая рабом одной из тех страстей, которые приобретают власть над многими людьми? Он полагал, что пьян­ства следует избегать так же, как безумия, а чревоугодия — так же, как любого другого проступка. Получая две порции во время общественного пиршества, Агесилай не оставлял себе ни одной: он не съедал получен­ной им доли, но делил ее между участниками пиршества. По его словам, царям Спарты предоставляется двойная порция не ради того, чтобы они были более сыты, а для того, чтобы они и за столом могли почтить того, кого они захотят⁵⁸.

Агесилай всегда успешно боролся со сном и соразмерял свою потреб­ность в нем сообразно обстоятельствам. А когда его ложе не оказывалось

более скудным и убогим, чем у других, он явно этого стыдился, ибо считал, что полководцу приличествует отличаться от других не изнеженностью, но более суровым образом жизни. Агесилай всегда гордился тем, что ле- з том подвергал себя чрезмерному воздействию солнца, а зимой — холода.

А когда на долю войска выпадали тяжелые работы, он трудился больше, чем все остальные, ибо считал, что такие поступки полководца вооду­шевляют воинов и позволяют им легче переносить трудности. Одним сло­вом, мы могли бы сказать, что Агесилай радовался, когда сталкивался с трудностями, и совершенно не допускал расхлябанности.

Что касается его воздержанности в любовных наслаждениях, то об 4 этом следует упомянуть, если не ради чего-либо другого, то хотя бы ради следующего удивительного случая. Если бы Агесилай воздерживался от таких наслаждений, к которым не чувствовал бы влечения, каждый при­знал бы это качеством, свойственным всем людям вообще. Но разве не является вершиной благоразумия и воздержности, доходящей до мании, следующий случай? Агесилай 'был влюблен в Мегабата, сына Спифри- дата — так, как только может влюбиться сильная натура в прекрасного юношу. У персов же принято целовать тех, кого они особенно любят и по­читают. Когда Мегабат попытался поцеловать Агесилая, тот напряг всю силу воли, чтобы уклониться от поцелуя. Считая себя глубоко оскорблен- 5 ным, Мегабат после этого уже не пытался его поцеловать. Тогда Агеси­лай обратился к одному из друзей с просьбой помирить его с Мегабатом, чтобы юноша вновь стал оказывать ему уважение и почет. Друг спросил Агесилая: поцелует ли он Мегабата, если удастся помирить их? Помолчав некоторое время, Агесилай ответил так: «Нет, даже если бы я сразу после этого стал самым красивым, самым сильным и самым быстроногим из всех людей на земле. Более того, клянусь всеми богами, что я скорее предпо­чел бы вновь выдержать эту тяжелую борьбу с самим собой. Пусть даже все, что я вижу, превратится в золото, я и за эту цену не дам своего со­гласия».

Я хорошо понимаю, что у некоторых возникнут сомнения по поводу 6 истинности этого случая. Мне также представляется, что большинство людей способны скорее одолеть врага, чем подобную страсть. И хотя боль­шинство людей имеет право относиться ко всему этому с недоверием, так как такие случаи известны лишь немногим, мы все очень хорошо знаем, что поступки выдающихся людей редко остаются в тени. Однако никто и никогда не заявлял, будто видел Агесилая совершившим бесчестный по­ступок, и даже если бы стал предполагать подобное, ему никто бы не по­верил. Находясь на чужбине, Агесилай никогда не занимал отдельного ⁷ дома, но всегда располагался либо в храме, где совершенно невозможно заниматься бесчестными делами, либо у всех на виду, так что все стано­вились свидетелями его беспорочного поведения. Если все, что я говорю здесь об Агесилае, неправда и вся Эллада уверена в противоположном, то моя похвальная речь не достигнет цели, я же накажу самого себя.

Глава VI

1     Как мне представляется, Агесилай неопровержимо доказал, что обла­дает мужеством и отвагой, ибо он всегда был готов выступить против са­мых сильных врагов, угрожавших его государству и Элладе. В борьбе

2     против них он сам всегда шел впереди. Каждый раз, когда враги согла­шались дать сражение, он не страхом повергал их в бегство и так доби­вался победы, но ставил трофей, одолев неприятеля в прямой и упорной битве, оставляя бессмертные памятники своей доблести, унося и сам на своем теле ясные свидетельства мужества, проявленного в бою. Поэтому желающие судить о его душевных качествах могли сделать это по личным

3     наблюдениям, а не по слухам. Однако будет справедливо судить о воен­ных подвигах Агесилая не только по трофеям, поставленным им; о его подвигах лучше всего свидетельствуют походы, которые он совершил. По­беды его были ничуть не менее значительными, когда враги уклонялись от сражения; в этих случаях он добивался победы без риска и с большей пользой для государства и союзников Спарты. Ведь и во время гимнасти­ческих состязаний победивших благодаря отказу противника от борьбы награждают венками ничуть не менее тех, кто одержал победу в схватке с противником.

4     А какие из совершенных им деяний не свидетельствуют о его муд­рости — его, всегда с величайшей готовностью исполнявшего волю оте­чества, оказывавшего помощь близким, приобретавшего самых верных друзей? Воины Агесилая одновременно и любили его, и повиновались ему. А что может так усилить боевую мощь фаланги, как порядок, создаю­щийся благодаря воинской дисциплине и верности воинов полководцу,

5     в основе которой лежит их любовь к нему? Враги не могли отказать ему в уважении, хотя и вынуждены были его ненавидеть. А союзникам он всегда помогал одерживать верх над противником, вводя его в заблужде­ние, когда представлялся подходящий случай, опережая его там, где тре­бовалась быстрота, скрывая от него свои планы тогда, когда этого требо­вала польза дела. По отношению к врагам он действовал совершенно по-

6     иному, чем к друзьям. Ночью он предпринимал все, на что отваживался днем, а днем делал то, что мог предпринимать ночью, очень часто оставляя всех в неведении относительно того, где он находится, куда собирается идти, что он намерен совершить. В результате такого образа действий кре­пости врага оказывались для него недостаточно крепкими: он их или об­ходил, или брал штурмом, или применял против них военные хитрости и

7     обманы. Когда Агесилай отправлялся в поход, он вел свое войско таким строем, чтобы им легче было управлять, помня, что сражение может за­вязаться в любой момент, если этого захотят враги. Войско двигалось спокойным шагом, как ходят самые скромные девушки. Он знал, что такой порядок следования обеспечивает спокойствие, полное отсутствие страха, невозмутимость духа воинов и предохраняет от возможных ошибок; при

8     таком порядке исключена возможность засад и козней врага. Поступая так, Агесилай всегда был страшен врагам, друзьям же он вселял в душу

Подробное описание того, насколько он был предан своему государ- / ству, заняло бы слишком много места. Как я лолагаю, среди совершенных им деяний нет ни одного такого, которое бы об этом не свидетельствовало. Короче, все мы знаем, что Агесилай не жалел трудов, смело подвергался опасностям, не щадил ни средств, ни здоровья и не ссылался на преклон­ный возраст, когда ему представлялась возможность принести пользу госу­дарству. Одновременно он считал долгом истинного царя оказывать как можно больше благодеяний своим согражданам. К числу величайших ус­луг, оказанных отечеству, я отношу и то, что Агесилай, оставаясь самым могущественным человеком на своей родине, тщательнейшим образом со­блюдал законы государства. Действительно, кто осмелился бы проявить непослушание, видя, как ревностно исполняет законы сам царь? Кто, счи­тая себя ущемленным в правах, смог бы отважиться на то, чтобы изменить существующее положение в государстве, видя, как охотно соблюдает за­коны и подчиняется им сам Агесилай? А он даже к своим противникам ³ в государстве относился так, как отец относится к детям: порицал их за ошибки, награждал, когда они совершали прекрасные поступки, приходил на помощь, когда случалась беда. Никого из своих сограждан он не счи­тал врагом, проявляя добрую волю к тому, чтобы все вели себя достойным образрм и заслужили похвалу. Спасение всех граждан было для него са-, мой важной целью, а гибель человека, хоть сколько-нибудь достойного уважения, — личным несчастьем. Твердое соблюдение законов он считал залогом процветания своего отечества, а благоразумное поведение элли­нов вообще — основой могущества Спарты. И если филэллинство считать ⁴ достоинством, украшающим эллина, то кто и когда видел другого такого полководца, который смог бы отказаться от взятия города, если это было сопряжено с его разрушением, или считал бы нечестием для себя одер­жать победу в сражении с эллинским войском? Когда Агесилаю доста- 5 вили известие, что в сражении у Коринфа погибли восемь спартанцев и почти десять тысяч врагов, он нисколько не обрадовался и, вздохнув, ска­зал: «Увы, какое горе постигло Элладу! ⁵⁹ Ведь если бы ныне погибшие остались живы, их было бы вполне достаточно, чтобы одержать победу над всеми варварами!» А когда изгнанные из Коринфа граждане стали ⁶ убеждать его в том, что их город готов сдаться спартанцам, и указывали ему на средства, с помощью которых они надеялись овладеть укреплени­ями города, Агесилай отказался его штурмовать⁶⁰. Он заявил при этом,

что следует стремиться не к порабощению эллинского города, а к тому, чтобы его образумить: «Если мы будем уничтожать тех эллинов, кто со­вершает ошибки, то где мы найдем людей, чтобы одолеть варваров?»

7     А если ненависть к персам считать прекрасным качеством, — ибо и в ста­рину их царь⁶¹ нападал на Элладу, чтобы ее поработить, и нынешний царь⁶² поддерживает всех тех, с чьей помощью он рассчитывает более всего причинить ей вреда, и щедро одаривает людей, которые, как он наде­ется, за эти деньги причинят эллинам бесчисленные беды, и содействует заключению такого мира, с помощью которого он надеется посеять вечную вражду между эллинами⁶³, как это все теперь ясно, — то кто другой, кроме Агесилая, приложил столько стараний к тому, чтобы от персов отложи­лись подвластные им народы, чтобы поддерживать восставших, вообще чтобы царь персов, сталкиваясь с внутренними затруднениями, не мог доставлять беспокойство эллинам? Даже в те времена, когда Спарта вое­вала с эллинами, Агесилай не забывал об общеэллинском благе, но пу­стился в море с целью причинить как можно больше зла варварам⁶⁴.

Глава VIII

1     Нельзя умолчать здесь и о его личном обаянии. Ведь в то время, когда он бывал осыпан почестями, обладал огромным влиянием, да к тому же еще и царской-властью, и как царь был всеми любим и не имел недругов, никто никогда не видел его исполненным высокомерия. Напротив, всем поневоле бросались в глаза его любезность и готовность помочь друзьям.

2     С большим удовольствием он участвовал в разговорах о любовных исто­риях, принимал близко к сердцу все, что касалось его друзей. Такие осо­бенности его характера, как жизнерадостность, бодрость, веселость, при­влекали к нему многих, стремившихся к общению, с ним не столько ради того, чтобы чего-либо от него добиться, сколько ради приятного время­препровождения. Он менее всего был склонен к самовосхвалению, но, не­смотря на это, благосклонно выслушивал тех, кто прославлял самого себя, полагая, что этим они никому не приносят вреда, но сама похвала обязы-

3     вает их доблестно вести себя в будущих сражениях. Надо упомянуть и о том, как кстати проявил он великолепную гордость. Когда до него дошло письмо от персидского царя, которое доставил посланец, прибывший вместе со спартанцем Каллеем, — а в нем содержалось предложение заключить дружбу и гостеприимство, — Агесилай письма не принял⁶⁵. Доставившему письмо он приказал передать царю, что не следует адресоваться к нему частным образом, и при этом добавил: «Если персидский царь докажет на деле, что является другом Спарты и проявит доброжелательность по отношению ко всей Элладе, тогда и я стану ему самым верным другом. Если же царь пытается строить козни, то пусть знает, что я никогда ему

4     другом не стану, даже если получу от него множество писем». Я особенно

хвалю Агесилая за то, что он пренебрег гостеприимством персидского царя, чтобы снискать себе тем самым симпатии эллинов. Восхищаюсь я и тем, что предметом гордости он считал не сокровища или власть над большим числом подданных, но обладание личными добродетелями и власть над доблестными людьми. Так же высоко я ценю его дальновидность, нашед- 5 шую свое выражение в том, что он считал благом для Эллады, если про­тив персидского царя восстанет как можно больше сатрапов. Ни подарки персидского царя, ни его военная мощь, ни предложение заключить госте­приимство не могли оказать влияние на Агесилая, и он делал все, чтобы избежать упрека в неверности со стороны сатрапов, которые собирались отпасть от персов.

А кто не проникся бы восхищением перед его умеренностью? Персид- 6 ский царь, например, старался собрать в свои сокровищницы все золото, все серебро, все ценные вещи, которыми обладали люди, полагая, что если он будет обладать большим количеством денег, то с их помощью сумеет подчинить себе всех. Агесилай же, напротив, устроил свой дом совершенно иначе, не нуждаясь в чем-либо подобном. Если кто этому не верит, пусть 7 взглянет сам, как скромно выглядело жилище его, пусть посмотрит на двери его. При взгляде на них приходит в голову мысль, что это те же са­мые двери, которые поставил Аристодем, потомок Геракла, когда возвра­тился на родину⁶⁶. Пусть желающие рассмотрят внутреннее убранство дома, вспомнят, как вел себя Агесилай на пиршествах; пусть послушают рассказы о том, как <дочь его>⁶⁷ отправлялась в Амиклы на обычном ка- натре⁶⁸. Он так соразмерял свой расход с приходом, что совершенно не s нуждался в добывании денег нечестными способами. Считается прекрасным деянием соорудить такую крепость, которая неприступна для врагов; но на­много прекраснее, полагаю я, сделать неприступной для растлевающего влияния денег, наслаждений, страха свою собственную душу.

Глава IX

Теперь я скажу о том, как отличался его простой нрав и обхождение / от чванства персидского царя. Последний стремился возвеличить себя тем, что редко появлялся на людях. Агесилай же, напротив, радовался тому, что был окружен людьми, считая, что только порок нуждается в скрыт­ности; он полагал, что прекрасному образу жизни свет придает особый блеск. Персидский царь считал недоступность своей особы признаком ве- 2 личия, Агесилай же бывал рад каждому, кто хотел его посетить. Тот со­здавал себе славу особой медлительностью в делах, Агесилай же особенно радовался тогда, когда отпускал людей, быстро удовлетворив их просьбы. Достойно внимания и то, насколько более простыми и доступными были з удовольствия Агесилая. Для персидского царя его люди обегают все земли, разыскивая ему самые лучшие вина; десятки тысяч трудятся, при-

готовляя ему самые вкусные блюда. Трудно рассказать о том, что дела­ется, лишь бы он задремал. Напротив, для Агесилая любовь к труду сде­лала приятным любой оказывавшийся доступным напиток, любую слу­чайно доставленную ему пищу. Любое ложе оказывалось ему достаточно

* удобным, чтобы спокойно на нем высыпаться. И все это не только достав­ляло ему удовольствие, но особенно наслаждался он сознанием того, что все эти предметы находятся у него под рукой. В то же время Агесилай имел возможность наблюдать, как для царя варваров, чтобы избавить его от дурного настроения, свозились со всех концов земли услаждающие на-

5     питки и яства. И что еще доставляло Агесилаю удовольствие, так это уме­ние приспособляться к различным временам года. В то же время он видел, как царь варваров боялся и жары и холода по причине душевной слабости; он вел образ жизни, достойный не доблестных мужей, но самых жалких

6     зверьков. А как не назвать прекрасной и поистине великолепной особен­ностью его образа жизни то, что дом свой Агесилай украсил предметами и устроил соответственно занятиям, достойным мужей! Он держал своры охотничьих собак, разводил породистых, годных к военной службе лоша­дей. Свою сестру Киниску он убедил разводить коней для конных риста­ний. На состязаниях в беге колесниц Киниска одержала победу, и Агеси- ЛсШ благодаря этому ясно всем показал, что разведение подобных коней свидетельствует только о богатстве, а вовсе не о мужской доблести⁶⁹.

7     И разве не свидетельствует о благородстве его характера высказанное им мнение, что победа в беге колесниц ничуть не увеличит его славы? ⁷⁰ На­против, если он приобретет благорасположение своего государства, большое число верных друзей, если он станет первым благодетелем отечеству, со­ратникам и сокрушит врагов родины, именно тогда он одержит победу в самых прекрасных и величественных состязаниях и приобретет самую громкую славу как при жизни, так и после смерти.

Глава X

t Вот за какие качества я восхваляю Агесилая. О нем нельзя говорить так, как говорят о человеке, нашедшем сокровище: «хотя он и стал более богатым, но от этого не стал более хозяйственным»; или как о стратеге, одержавшем победу над войском врага, но оказавшемся жертвой эпиде­мии, — «хотя этому стратегу сопутствовала удача, но от этого он не стал более опытным в искусстве вождения войск». Напротив, лишь тот может быть назван доблестным и совершенным мужем, кто оказывается самым неутомимым там, где надо усиленно трудиться, самым храбрым там, где требуется мужество, самым мудрым там, где необходимо держать совет.

²           Если шнур и линейку следует признать прекрасным человеческим изобре­тением, с помощью которого создаются совершенные произведения архи­тектуры, то настолько же прекрасным примером, на мой взгляд, должны

служить и добродетели Агесилая для всех, кто хочет стать доблестным мужем. Действительно, можно ли стать нечестивым, подражая благочести­вому, или несправедливым, подражая справедливому, или наглецом, под­ражая скромному, или разгульным, подражая умеренному? Агесилай не так гордился царской властью, давшей ему право повелевать людьми, как властью над самим собой, и видел свою славу не столько в том, чтобы вести сограждан в бой против врага, сколько в том, чтобы вести их по пути добродетели. Пусть никто не назовет эту речь плачем на том осно- з вании, что Агесилай прославляется здесь уже после смерти; именно по­этому речь эта скорее является похвальным словом. Я хотел бы прежде всего возразить, что говорю здесь об Агесилае лишь то, что он слышал о себе и при жизни. И вообще, может ли что-либо быть более чуждым по­гребальному плачу, чем жизнь, полная славы, и прекрасная смерть?

И есть ли что-либо более заслуживающее похвального слова, чем велико­лепные победы и вызывающие восхищение подвиги? Его можно с полным 4 основанием назвать счастливым — его, который с детского возраста был влюблен в славу и стал самым знаменитым из всех современников! Бу­дучи честолюбивым от природы, он прожил жизнь, со времени занятия царского престола не потерпев ни одного поражения. Достигнув самого преклонного возраста, до которого вообще доживают люди⁷¹, он не со­вершил ни одного предосудительного поступка ни по отношению к тем, кем он правил, ни по отношению к тем, против которых он воевал.

Глава Xt

Я хочу теперь в самых общих чертах представить добродетели Агеси- ¹ лая, чтобы похвальное слово о нем лучше запечатлевалось в памяти. Он почитал религиозные установления даже у врагов, полагая, что сделать своими союзниками богов вражеской страны не менее важно, чем богов дружественного государства. К умоляющим о защите и находящимся под покровительством, божества он^ никогда не применял насилия, даже если они были врагами. Он считал абсурдным называть людей, грабящих храмы, святотатцами, и в то же время считать благочестивыми тех, кто отрывает умоляющих о защите от алтарей. Агесилай любил повторять, ² что боги, по его мнению, радуются благочестивым делам людей ничуть не меньше, чем жертвам, которые им приносят. Преуспевая, Агесилай ни­когда не относился к людям с презрением, но за все благодарил богов. Избегнув опасности и радуясь избавлению, он приносил богам гораздо большие жертвы, чем обещанные им в тот момент, когда он чего-то опа­сался. Даже в смятенном состоянии духа он выглядел радостным и весе­лым, а будучи вознесен, оставался добрым и приветливым. С наиболь- 3 шей симпатией он относился не к самым влиятельным из своих друзей,

& к самым преданным, а ненавидел не тех, кто защищался от причиняв-

мого им зла, а тех, кто проявлял неблагодарность, несмотря на оказанные ИхМ благодеяния. Ему доставляло удовольствие видеть, как корыстолюби­вые люди превращались в бедняков; напротив, благородным людям он по­могал разбогатеть, желая тем самым доказать, что добродетель вознаграж-

4    дается лучше, чем порок. Он охотно общался со всякими людьми, но дру­жил лишь с благородными. Когда он слышал, как человека порицают или хвалят, он считал одинаково важным для себя получить ясное представ­ление как о тех, кто произносил эти похвалы или порицания, так и о тех, кого порицали или хвалили. Людей, обманутых друзьями, он не порицал, но жестоко бранил тех, кого обманывали враги. Обмануть недоверчивого человека он почитал за ловкость, а доверчивого — бесчестным поступком.

5    Когда его хвалили люди, готовые одновременно и порицать то, что им не нравилось, он радовался и никогда не обижался на чистосердечное свобод­ное суждение. Скрытных людей он остерегался, как остерегаются засады. Клеветников он ненавидел больше, чем воров, полагая, что утрата друга является большей потерей по сравнению с денежным ущербом.

6     Агесилай снисходительно относился к ошибкам, совершенным част­ными людьми; напротив, ошибкам государственных деятелей он придавал очень большое значение, считая, что частные лица своими ошибками при­носят вред немногим, тогда как ошибки должностных лиц приводят к большим бедствиям. Царям подобало, по его мнению, быть не бездея-

7    тельньими, но доблестными и прекрасными. Хотя многие и пытались воз­двигнуть ему статуи, он всегда от этого уклонялся⁷², но неустанно тру­дился, чтобы оставить память о своей деятельности; по его мнению, со­здание статуи зависело от скульптора и богатства лица, в честь которого она ставится, тогда как память о душе человека зависит от него самого

8    и от добрых его качеств. В своем отношении к деньгам он был не только честным, но и щедрым человеком, считая необходимым признаком чест­ности не трогать чужого, тогда как щедрый человек охотно дарит и свое. Всегда он опасался судьбы, полагая, что преуспевание в жизни еще не мо­жет быть названо счастьем, и только окончившие свой жизненный путь

9    со славой могут быть названы поистине счастливыми. Знающий, что та­кое добродетель, должен был, по его мнению, нести большую ответствен­ность за пренебрежение ею, чем не знающий. Он уважал только такую славу, которой человек добился благодаря своим личным заслугам. Лишь немногие, кажется мне, могли сравниться с ним в том, чтобы исполнение нравственного долга считать удовольствием, а не тяжкой обязанностью. Похвала доставляла ему больше радости, чем деньги. Но мужество, прояв­лявшееся им, было сопряжено скорее с осмотрительностью, чем с риском. И мудрость свою он больше доказывал на деле, чем в искусных речах.

ю В высшей степени добрый и приветливый к друзьям, врагам он был стра­шен. Упорный в тяжелом труде, он с удовольствием подчинялся чувству дружбы, питая более пристрастия к прекрасным делам, чем к прекрасным телам. Одерживая успехи, он мог сохранять умеренность, так же как

11        в трудных и опасных предприятиях — бодрость духа. Обаяние его прояв­лялось не в умении сказать острое словцо, а в о'бразе поведения, величие

души — не в дерзости, а в суждении и мысли. Презирая кичливых людей, он был умереннейшим из умеренных. Он привлекал к себе внимание бед­ностью одежды, а войско его — сверкающим снаряжением. Ограничивая себя в необходимом, он щедро одарял друзей. Вдобавок к этому, он был 12 самым опасным противником, но проявлял редкую гуманность, одержав победу. Врагам было невозможно его обмануть, по отношению же к друзьям он был самым доверчивым человеком. Постоянно оберегая своих дру­зей, он всегда стремился нанести ущерб противнику. Близкие называли 13 Агесилая заботливым родственником, обязанные ему — надежным другом, те, которым он сам был обязан, — признательным человеком, ставшие жертвой обиды — защитником, а соратники по опасностям — первым после богов спасителем. Как мне представляется, он единственный из людей до- 14 казал, что телесная сила человека стареет, но сила духа доблестных мужей всегда остается юной. Он неустанно стремился стяжать себе великую и прекрасную <славу, даже тогда, когда> ⁷³ тело его уже не могло соответст­вовать устремлениям и силе его духа. И действительно, разве не казалась 15 его старость более привлекательной, чем юность любого другого человека? Кто, находясь в расцвете сил, бывал так страшен врагам, как Агесилай, находившийся уже на склоне своих лет? Чья кончина более всего обрадо­вала врагов, хотя умер он уже в старческом возрасте? Кто больше Агеси­лая мог вселять бодрость в союзников, хотя он уже заканчивал свой жиз­ненный путь? По какому юноше друзья скорбели так сильно, как по Аге- силаю, хотя он и скончался, достигнув глубокой старости? До такой 16 степени с пользою для отчизны прожил свой век этот человек, что, даже и после смерти своей продолжая служить государству, достиг последнего и вечного пристанища⁷⁴, повсюду на земле оставив памятники своей доб­лести, ^ в отечестве своем удостоившись царского погребения.

шшшп

СПИСОК СОКРАЩЕНИЙ

ВДИ — «Вестник древней истории»

СИЭ — «Советская историческая энциклопедия»

RE — «Realencyclopadie der classischen Altertumswissenschaft», hrsg. von Pauly-Wis sowa — Kroll.

REG — «Revue des etudes grecques»

SB —«Sitzungsberichte der Akademie der Wissenschaften

Э. Д. Фролов КСЕНОФОНТ И ЕГО «КИРОПЕДИЯ»

Среди греческих писателей классической поры (V—IV вв. до н. э.) трудно найти другого, чье творчество было бы до такой степени обуслов­лено личными и общественными политическими мотивами, как у Ксено­фонта. Человек этот прожил долгую жизнь, без малого столетие (годы жизни приблизительно 445—355 до н. э.), и на всем протяжении этого дол­гого пути неустанно и активно принимал участие в бурной политической борьбе. В родных своих Афинах в годы Пелопоннесской войны и в войске наемников, совершивших беспримерное вторжение в глубь Азии и благо­получно вернувшихся к берегам родного моря, в Малой Азии, когда на­чалась война Спарты с Персией, и в Балканской Греции, когда эта война осложнилась междоусобной борьбой греческих государств, — везде этот энергичный афинянин оказывался в гуще событий. Обладая натурою чут­кою и впечатлительною, он живо реагировал на все перипетии разыгры­вавшейся тогда исторической драмы, легко усваивал новые идеи, развивал с их помощью собственные идеальные проекты и неустанно, на разные лады, пытался добиться их осуществления, действительного или хотя бы иллюзорного. В общем, если верно, что ключ к пониманию творчества пи­сателя надо искать в его биографии, то перед нами именно такой случай.

Ксенофонт, сын Грилла, афинянин из дема Эрхия, родился около 445 г. до н. э.^[1] По своему происхождению и положению он принадлежал к ари­стократической верхушке афинского полиса. На это указывает прежде всего полученное им характерное аристократическое образование и воспитание, выдержанное в духе ненависти к демократии родного города и преклонения перед консервативным, олигархическим режимом Спарты. Знатное проис­хождение Ксенофонта подтверждается также тем, что в молодые годы он служил в афинской коннице, что по традиции было обязанностью и приви­легией аристократов.

Молодость свою Ксенофонт провел в Афинах. Это было бурное и ин­тересное время. Шла ожесточенная борьба между демократией и олигар­хией, и на фоне этой политической борьбы и под ее сильнейшим воздейст­вием совершалось стремительное развитие философии, представленной со­фистами и Сократом. Центральным событием эпохи стала Пелопоннесская война (431—404 гг.). Вооруженный конфликт был порожден соперниче­ством крупнейших греческих полисов — Афин и Спарты, которые еще со времени Греко-персидских войн оспаривали друг у друга гегемонию в Гре­ции. Однако в борьбу эти два государства вступили в окружении своих многочисленных союзников — Афины — во главе Афинской архе, а Спарта — во главе Пелопоннесской лиги, — и война очень скоро стала общегреческой. Мало того, создались условия для вмешательства в грече­ские дела соседних «варварских» государств — Персии и Карфагена, и это еще более расширило и усугубило конфликт. Вдобавок политическое сопер­ничество с самого начала развертывалось на фоне социальной борьбы, борьбы демократов и олигархов, ориентировавшихся соответственно на Афины и Спарту. Вследствие этого Пелопоннесская война приобрела неве­роятно ожесточенный характер, такой именно, какой обычно присущ вой­нам гражданским.

Затянувшаяся на долгие годы, Пелопоннесская война истощила и на­дорвала силы греческих городов-государств. Более того, она расшатала са­мые устои полисного строя и преждевременно вызвала к жизни те разру­шительные силы, которые, исподволь подготовляемые естественным ходом развития, быть может, долго еще дремали бы в недрах древнегреческого общества. Обрушившись всей своей тяжестью на простой народ, стиму­лировав полярный рост бедности и богатства, война нарушила социальное равновесие в гражданских общинах. Она показала растущую несостоя­тельность полисных государств в условиях длительного вооруженного кон­фликта, выявила неспособность традиционных полисных органов власти справиться с трудными задачами нового времени и обусловила появление чрезвычайных личных магистратур, наделенных неограниченными полно­мочиями (назначение Алкивиада в стратеги-автократоры sine collegis в Афинах в 407 г.). Наконец, продемонстрировав полную зависимость малых полисов от больших, а этих последних — от ими же созданных сою­зов и соседних держав, Пелопоннесская война поставила под вопрос осно­вательность таких устоев полисной жизни, как автаркия и автономия, са­модовлеющее экономическое и независимое политическое существование.

Велико было разлагающее воздействие войны и в сфере идеологии. Демонстрируя на каждом шагу зыбкость и относительность традиционной системы отношений, а вместе с тем и традиционных представлений о благе и справедливости, о чести и порядочности, война, как это отмечали уже в древности (Фукидид), повлекла за собой интеллектуальное и нравст­венное разложение. Чем дальше, тем больше и отдельные люди, и целые государства демонстрировали свое пренебрежение к традиционным прин­ципам, к нормам морали и таким образом подрывали всеобщее к ним до­верие. И если неоднократные измены Алкцвиада показали, сколъ мал$

чувствовала себя сильная личность связанной представлениями о полисном патриотизме, то не менее опасной была и та легкость, с которой Афинское государство соглашалось простить эти измены.

Перед лицом новой ситуации и новой практики традиционная полис­ная идеология сдавала одну позицию за другой. Социальные смуты внутри полисов в ущерб прежнему представлению о согласии граждан выдвинули новый принцип узкопартийного соглашения (в рамках олигархической или демократической гетерии). В то же время понятия гражданской свободы и равенства не могли не испытать разлагающего влияния откровенно за­хватнической политики тех самых полисов, которые претендовали на право быть исключительными носителями этих понятий. Более того, атака, более или менее стихийная, велась и на самое основное в полисной политической идеологии — на республиканскую доктрину. Чем больше война и смута подтачивали веру в традиционные институты и принципы, тем чаще взоры не только масс, но и государств обращались в сторону сильной личности, с которой стали связывать надежды на спасение или успех. Показательным был тот восторженный прием, который оказала Алкивиаду при его возвра­щении на родину часть афинского населения^[2]. Показательным было и то ходатайство, с которым обратились в Спарту представители союзных горо­дов и Кира Младшего, — назначить Лисандра, вопреки обычаю, вторично командующим флотом^[3]. Но не менее знаменательным было и то, что в обоих случаях и Афинское и Спартанское государства пошли на поводу у этих настроений, санкционировав законом чрезвычайное назначение и для того, и для другого полководца. Нет сомнений, что здесь мы присутствуем при зарождении в обществе монархических настроений.

Разумеется, эти сдвиги в практической деятельности и в образе мыш­ления должны были резко стимулировать теоретическую мысль. Именно в период Пелопоннесской войны завершается формирование нового напра­вления в греческой философии. Творчество его первых крупных предста­вителей— старших софистов и Сократа — достигает своего расцвета как раз в это время. Сама общественная жизнь тех лет, полная быстрых и ра­зительных перемен, давала материал для сравнений и сопоставлений, под­сказывала необходимые критические выводы. Все это содействовало раз­витию общественной теории — не просто просветительства, как это часто думают о старшей софистике, но именно науки об обществе, с присущими ей, как и всякой другой науке, рационализмом и критикой. Внимательно наблюдая происходящие в общественной жизни процессы и оценивая их исключительно с позиций здравого смысла, представители этой новой фи­лософии поставили под сомнение абсолютность существующих норм, от­крыв, таким образом, дорогу для критического пересмотра взглядов своих предшественников. Человек есть мера всех вещей — этот тезис Протагора не только означал условность существующих норм, но и признавал, в конце концов, за человеком право на пересмотр — по собственному разумению

или желанию — этих норм. Формальному закону можно было теперь про­тивопоставить естественное право, безликому обществу — мыслящую лич­ность, представительным органам власти — единоличного правителя, богам толпы — свое божество. И независимо от того, куда далее устремлялся взор мыслителя — к крайнему ли релятивизму и циническому признанию права лишь за сильным от природы или же к поискам нового абсолюта и осознанию высшего нравственного долга именно совершенного человека,— центром философии оставалась личность с ее индивидуальным разумом и верою. Идеи эти очень быстро приобретали популярность, но это как раз и доказывает, что их развитие было подготовлено самой действи­тельностью. И хотя уже тогда ревнителями традиции была осознана по­тенциальная опасность &тих идей и не было недостатка в выступлениях против них, но они упорно пролагали себе путь в различных областях интеллектуальной жизни: в науке, в частности истории (Фукидид), в пуб­лицистике (Псевдо-Ксенофонтова «Афинская полития»), в поэзии (Эври­пид). Можно думать даже, что на этот раз теоретическая мысль и сама оказала обратное воздействие и на общественное сознание и на общест­венную практику; во всяком случае, нельзя отрицать ее сильного влияния на предтеч младшей тирании — Алкивиада и Лисандра и особенно на пер­вого в ряду новых тиранов — Дионисия ^[4].

В этом бурном водовороте событий и идей прошла молодость Ксено­фонта. Мы знаем об этом периоде его жизни немногое, но это немногое говорит о том, что он находился в самой гуще событий. Он был очевидцем и непосредственным участником Пелопоннесской войны. В 424 г. он прини­мал участие в афинском вторжении в Беотию, которое завершилось роко­вым для афинян сражением при Делии. По свидетельству древних авторов, Ксенофонт в этой битве во время отступления афинян упал с коня, но был поднят и спасен Сократом ^[5]. Близость с Сократом, к кружку кото­рого он примкнул еще в молодые годы ^[6], — другая важная подробность, известная нам о Ксенофонте в этот период его жизни. Долгие годы Ксе­нофонт был внимательным слушателем Сократа, причем, как это можно понять из слов Диогена Лаэртского, он даже вел какие-то записи бесед своего учителя. Позднее эти записи были им использованы при написа­нии так называемых сократических сочинений — группы произведений, где главным действующим лицом выступает Сократ («Воспоминания о Со­крате», «Апология Сократа», «Пир» и «Об управлении хозяйством» («Экономик»)). Возможно, что духовное общение Ксенофонта с предста­вителями тогдашней учености не ограничивалось одним Сократом; он мог посещать лекции известных софистов и риторов, но кого именно — сказать трудно. Указания древних авторов, что он был слушателем софиста Про- дика и ритора Исократа^[7] новейшим исследователям не внушают особого доверия.

Как бы там ни было, мы с уверенностью можем судить о тех факторах, которые определили формирование личности Ксенофонта, воздействовали на его мировоззрение, дали направление его политической деятельности и писательскому творчеству. Аристократическое происхождение и воспи­тание заложили основы его взглядов, а ожесточенная политическая борьба, в которой сам Ксенофонт принимал непосредственное участие, и наставле­ния новейших мудрецов, щедро сеявших вокруг себя семена рационалисти­ческой критики, способствовали тому, что эти взгляды оформились в ком­плекс взаимосвязанных идей. Зная последующую деятельность и творче­ство Ксенофонта, можно с уверенностью говорить, что среди этих идей были и представление о несовместимости демократического строя с прин­ципами справедливости, понятой в духе аристократического рационализма, и растущее убеждение в несостоятельности полисной республики вообще, и вера в неограниченные возможности сильной личности, полководца и по­литика, наделенного совершенным умом и волею и располагающего реаль­ной силой — например, преданным ему войском. Эта вера в примат силы и в возможности «совершенной личности» составляет то главное, что должен был вынести будущий автор «Киропедии» из лет своего ученичества, на основании личного опыта и под влиянием новейших философских доктрин.

Неизвестно, в какой степени Ксенофонт пытался следовать этим убеж­дениям в первый, афинский период своей жизни. Он, несомненно, искал повода выдвинуться: его тянуло к таким же честолюбцам, как он сам, и он очень подружился с молодым беотийцем Проксеном, который позднее от­правился к Киру Младшему, надеясь на его службе и с его помощью «про­славиться, получить большое влияние и разбогатеть» ^[8].

Однако настоящего случая к выдвижению на родине, в Афинах, Ксе­нофонту так и не представилось. Афинский демократический полис обла­дал еще достаточно прочными устоями и традициями и, несмотря на все тяжкие испытания, выпавшие на его долю во время Пелопоннесской войны, сумел справиться и с олигархическими выступлениями, и с происками отдельных честолюбцев. Более того, пережив капитуляцию и тиранический режим Тридцати, афинская демократия вновь возродилась, как феникс из пепла, и рядом энергичных мер показала, что она намерена и впредь с достаточной твердостью охранять свои суверенные права и традиции. Репрессиям подверглись те, кто непосредственно участвовал в антиде­мократических выступлениях 411 и 404 гг., или кого можно было с извест­ным основанием рассматривать как идейных вдохновителей этих выступ­лений. Гонения обрушились, в частности, на тех аристократов, которые при тирании Тридцати служили в коннице и были оплотом этого режима. Когда спартанский полководец Фиброн, посланный в конце 400 г. в Ма­лую Азию для борьбы с персами, попросил у афинян в помбщь себе триста всадников, «они послали из числа тех, которые служили в коннице в пра­вление Тридцати, полагая, что для демократии будет выгодно, если они окажутся вдали от родины и погибнут» ^[9]. За этим последовал знаменитый процесс Сократа. Философу было предъявлено обвинение в непочитании богов, которых почитает государство, и в развращении юношества; он был осужден и казнен в 399 г.

Таким образом, в послевоенных Афинах поле свободной деятельности для честолюбцев-аристократов вроде Ксенофонта было закрыто. Неудиви­тельно поэтому, что Ксенофонт с готовностью согласился на приглашение своего приятеля Проксена принять участие в экспедиции Кира Младшего. Это было летом 401 г. Проксен к тому времени уже находился в Азии, сколачивая по поручению Кира один из наемных отрядов. Войска собира­лись Киром для похода в глубь Азии, ибо царевич замыслил лишить вла­сти своего старшего брата, Артаксеркса II, и занять его место на престоле. Хотя эта цель до поры до времени не афишировалась, всем было ясно, что готовилась какая-то грандиозная авантюра. Ее перспективы соблазняли честолюбцев, в частности широко привлекавшихся Киром греческих наем­ников, и этим объясняется восторженный тон послания, направленного Проксеном Ксенофонту: «Он обещал, в случае приезда Ксенофонта, со­действовать его дружбе с Киром, а последний, по словам Проксена, дороже для него отчизны» ^[10].

Призыв нашел в душе Ксенофонта должный отклик, и он, не колеб­лясь, последовал примеру друга, пбкинув родину ради службы у сильного властителя. Это был переломный момент в его жизни: из гражданина сво­бодного полиса Ксенофонт превратился в кондотьера, ищущего счастья на чужбине то под покровительством какого-либо правителя, то на свой собственный риск и страх. Отныне личность и личный успех — свой соб­ственный или своего патрона — выдвигается у Ксенофонта на первый план и заслоняет для него все прочие цели. Для него наступило время опро­бования своих сил, проверки на практике давно уже усвоенного представ­ления о неограниченных возможностях «совершенного человека».

Эта проверка настойчиво осуществлялась Ксенофонтом самыми различ­ными способами на протяжении ряда лет, но успеха ему не принесла. На­чать с того, что поход Кира окончился полной неудачей: в решающем сра­жении при Кунаксе, близ Вавилона, Кир был убит, и с его смертью все затеянное им предприятие лишилось смысла.

Затем началось длительное отступление греческих наемников (с конца 401 по конец 400 г.). Ксенофонт, избранный одним из новых стратегов (прежние были предательски схвачены персами и казнены), сумел отли­читься как талантливый организатор и полководец и на заключительной стадии похода (вдоль побережья Черного моря) единолично возглавлял греческое войско. Используя свое положение фактического главнокоман­дующего, он дважды в это время пытался склонить своих соратников ос­таться в Понте и основать новый город — сначала во время пребывания войска в Котиоре, а затем при стоянке в так называемой Кальпийской бухте^[11]. В качестве основателя города—ойкиста Ксенофонт мог рассчиты­вать на руководящее положение в новом государстве. Однако намерение его натолкнулось на упорное нежелание остальных наемников оставаться в Понте: если их могла увлечь перспектива похода, сулившего получение большого жалованья и доли в добыче, то к поселению в качестве колони­стов в Азии они еще не были готовы.

По окончании обратного похода, ввиду враждебных действий спартан­ских властей, желавших таким образом продемонстрировать доброе отно­шение к персидскому царю, Ксенофонт с уцелевшими воинами (из 13-ты­сячного отряда к тому времени осталась примерно половина) нанялся на службу к фракийскому царю Севфу (зима 400/399 г.). По уговору Севф должен был предоставить Ксенофонту убежище в случае, если он подверг­нется преследованиям со стороны Спарты, а кроме того, уступить ему часть своих приморских владений — города Висанфу, Ган и крепость Неон с при­легающей сельской территорией ^[12]. Никогда Ксенофонт не был так близок к возможности обзавестись собственным доменом, повторить то, что уда­валось другим афинским аристократам — Писистрату, Мильтиаду Стар­шему и совсем недавно Алкивиаду. И все-таки возможность эта не осу­ществилась: Севф, утвердив с помощью Ксенофонта и его наемников власть над фракийскими племенами, оказался достаточно предусмотрите­лен, чтобы не отдавать свои крепости чужеземцу, располагавшему вну­шительной воинской силой.

Между тем политическая ситуация резко изменилась: началась война между Спартой и Персией, и во Фракию явились эмиссары спартанского полководца Фиброна и наняли на спартанскую службу бывших наемников Кира (399 г.). В «Анабасисе» Ксенофонт рассказывает, как он по просьбе «близких ему в лагере людей» остался на посту командующего, отвел на­емников в Малую Азию и дождался в Пергаме прибытия Фиброна. Что предпринял он далее, мы в точности не знаем. Скорее всего, он остался командиром наемников, но теперь уже на спартанской службе и под спар­танским началом.

Три года спустя, в 396 г., в Малую Азию для руководства военными действиями прибыл спартанский царь Агесилай. Личность этого честолю­бивого и практичного политика произвела на Ксенофонта большое впечат­ление. Скоро он сблизился с Агесилаем, и близость эта переросла в проч­ную дружбу. Ксенофонт навсегда остался восторженным почитателем Агесилая. Дружба с этим царем сильно способствовала укреплению в афинском аристократе проспартанских настроений.

Состоя при Агесилае, Ксенофонт, вероятно, еще в течение некоторого времени продолжал командовать наемниками, а потом перешел на положе­ние доверенного советника. Когда в 395 г. началась Коринфская война, в которой против Спарты при поддержке Персии выступила коалиция Фив, Афин, Коринфа и Аргоса, Ксенофонт, не колеблясь, остался с Аге­силаем. Вместе со своим покровителем и другом он вернулся в 394 г. в Грецию и принял затем участие в битве при Коронее, сражаясь на сто­роне спартанцев против фиванцев и их союзников, в числе которых были и его сограждане — афиняне. Открытое выступление с оружием в руках против собственного отечества не могло, конечно, остаться безнаказанным: по-видимому, в этой связи и было принято в Афинах постановление, осу­дившее Ксенофонта на изгнание ^[13].

На военной службе у спартанцев Ксенофонт оставался, по всей види­мости, до самого конца Коринфской войны (387/386 г.). За эту службу он получил от своих покровителей вознаграждение — дом и земельный надел в Скиллунте, небольшом городке в Трифилии (Западный Пелопоннес), отторгнутом спартанцами у элейцев. К этому участку он присоединил дру­гой, купленный на деньги его бывших товарищей-наемников и посвящен­ный, во исполнение их наказа, богине Артемиде. В целом это составило обширное имение, где Ксенофонт мог предаваться всем радостям столь хвалимой им сельской жизни: вести хозяйство рациональными методами, заниматься охотою и принимать друзей. Однако была ли эта жизнь сель­ского хозяина тем, к чему стремился честолюбивый афинский аристократ? В этом позволительно усомниться.

К тому же эта сельская идиллия оказалась непрочной. С началом но­вой междоусобицы в Греции — войны Спарты с Фивами — тучи сгустились и над Скиллунтом. После сокрушительного поражения, которое спартанцы потерпели при Левктрах в Беотии, враги их подняли голову и в Пелопон­несе. Очевидно, именно тогда (371 г.) элейцы вновь овладели Скиллун­том, и протеже спартанцев Ксенофонту спешно пришлось спасаться бег­ством. В конце концов он нашел себе пристанище в Коринфе. Вскоре после этого, несомненно в связи с новым политическим сдвигом — сближением Афин со Спартой, на родине Ксенофонта было принято решение об его амнистии ^[14]. Однако, судя по всему, на родину Ксенофонт не вернулся и продолжал жить в Коринфе вплоть до самой смерти, которая последовала около (но не ранее) 355 г.

Оценивая все, достигнутое Ксенофонтом за годы его политической дея­тельности, приходится признать, что по сравнению с целями и усилиями, затраченными на их осуществление, итог был разительно ничтожен. Между тем после ухода от дел человек этот прожил еще долгую жизнь, считая от конца Коринфской войны, — свыше 30 лет. От природы он был наделен крепким здоровьем, энергией и предприимчивостью. Чем мог он заполнить свой досуг? Чем мог он компенсировать свои неудачи на поли­тическом поприще? Ответ здесь очевиден: литературным трудом. И вот, отложив в сторону меч, он взялся за перо, с тем чтобы снова пережить

все пройденное, еще раз обдумать и развить любимые прожекты, создать для них — пусть на листе папируса — идеальные условия и, наконец, уви­деть их осуществленными в новом, фантастическом мире.

И действительно, этот заключительный период жизни Ксенофонта от­мечен интенсивной литературной деятельностью. Хотя не следует совер­шенно исключать, что первые литературные опыты Ксенофонта — записи бесед его учителя Сократа, первые редакции или начальные части отдель­ных сочинений (например, «Греческой истории»)—могут относиться еще ко времени его жизни в Афинах или к годам странствий и военной - службы, главная масса его литературной продукции, бесспорно, обязана своим рождением спокойной, досужей жизни в Скиллунте й Коринфе. Не говоря уже об общей вероятности этого допущения, все, что нам из­вестно или что может быть установлено скрупулезным анализом относи­тельно времени создания отдельных сочинений Ксенофонта, также указы­вает на этот период его жизни. При этом поражает удивительная особен­ность творческого труда Ксенофонта — неуклонное нарастание его интен­сивности при весьма почтенном возрасте писателя.

В Скиллунте Ксенофонт пишет свои мемуары — драматический рассказ о походе Кира Младшего и возвращении греческих наемников («Анаба­сис»), создает сочинения, посвященные памяти своего учителя («Воспоми­нания о Сократе» и «Апология Сократа»), обрабатывает в форме сократи­ческих диалогов ряд специальных тем (в тех же «Воспоминаниях» и особо в «Пире» и «Экономике»).

В Коринфе он создает или, во всяком случае, завершает самые круп­ные свои произведения — «Киропедию» и «Греческую историю», составляет похвальное слово в память своего покровителя и друга Агесилая, пишет целую серию небольших трактатов на специальные, главным образом по­литические темы — «Лакедемонскую политию», «Гиерон, или о тиране», «Об обязанностях гиппарха», «О всадническом искусстве», «О доходах».

Последнее произведение любопытно тем, что оно — едва ли не един­ственное у нашего автора, которое поддается точной датировке (355 г.). Кроме того, оно замечательно своей исключительной актуальностью: на­писание его явилось откликом Ксенофонта на финансовые трудности афин­ского государства после войны с союзниками и распада Второго морского союза. Более того, есть основания думать, что создание его стояло в пря­мой связи с началом финансовой деятельности афинского политика Эвбула, может быть, даже было обусловлено прямым заказом с его стороны ¹⁵.

Эта черта — повышенная политическая актуальность — при ближай­шем рассмотрении оказывается, однако, присущей не только трактату «О доходах», но и большинству других сочинений Ксенофонта. Это обстоя­тельство надо подчеркнуть особо, ибо здесь — ключ к решению принци­пиального, давно уже дискутируемого вопроса о характере творчества

Ксенофонта, об уровне дарования этого писателя и месте, которое ему должно быть отведено в истории греческой литературы.

В самом деле, в отличие от других великих писателей древности, на­пример Фукидида или Платона, которые и для древних и для новых критиков остаются непревзойденными мастерами, Ксенофонт в разные исторические периоды оценивался совершенно по-разному. Как писал в свое время Т. Гомперц, «прежние столетия чтили его не в меру, а современность

о                                          1 ft

склонна относиться к нему с незаслуженной суровостью» .

Древние судили о Ксенофонте весьма высоко: вместе с Геродотом и Фукидидом он причислялся к разряду великих историков, вместе с Пла­тоном и Антисфеном — к числу крупнейших философов сократического направления, его язык считался образцом аттической прозы и сравнивался по сладости своей с медом (сам писатель заслужил поэтому прозвище «Аттической пчелы»). Напротив, в литературе нового времени, особенно под влиянием работ немецких филологов-классиков, установилось стойкое критическое отношение к Ксенофонту. Из правильного наблюдения о пре­обладании у Ксенофонта интереса к практическим проблемам, а не к аб­страктным спекуляциям делался вывод о его поверхностности и неориги- нальности как писателя. Его литературная деятельность снисходительно характеризовалась как занятие обычного «майора в отставке» (У. Вила- мовиц-Мёллендорф) ^[15]; многосторонность его литературных интересов объ­яснялась (например, тем же Гомперцем) его качествами «дилетанта в гётевском смысле слова, т. е. человека, занимающегося постоянно вещами, до которых он не дорос» ^[16]; а своеобразие его теоретических произведений, не сходных с тем, что создавали признанные корифеи Платон и Аристо­тель, дало повод окрестить его «Тартареном от философии» (выражение С. Я. Лурье^[17]). В лучшем случае за ним соглашались признать, как это делал Дж. Бьюри, талант бойкого, хотя и очень поверхностного, публи­циста, допуская, что «если бы он жил в наши дни, то он мог бы быть первоклассным журналистом или памфлетистом» ^[18].

Между тем, по мере того как расширялись рамки исторического иссле­дования и, в частности, усиливалось и углублялось изучение переходного времени между классической эпохой и эллинизмом, становилось ясно, что одного, в значительной степени формального, сопоставления Ксенофонта с другими выдающимися писателями классики, скажем, с Фукидидом или с Платоном, еще недостаточно для правильной оценки его творчества. Необходимо учитывать богатство форм, в которых проходило развитие общественной мысли в древней Греции, и перспективы этого развития.

Без этого критические суждения, высказываемые в адрес Ксенофонта, оста­ются всего лишь общими сентенциями, более или менее остроумными, но лишенными глубины.

Так постепенно стал складываться новый и несомненно более справед­ливый взгляд на Ксенофонта. В обосновании этого взгляда ведущую роль сыграли работы французских ученых, сначала, например, А. Веля^[19], а в последнее время в особенности Ж. Луччони и Эд. Дельбека^[20]. Если Ксенофонт действительно не был ни историком типа Фукидида, ни филосо­фом масштаба Платона, то это еще не значит, что он не обладал своеоб­разным и оригинальным талантом. Напротив, это была натура гибкая, восприимчивая, в которой естественно сочетались качества наблюдателя, склонного к рефлексии, и практического деятеля. Ученый тактик и боевой офицер, экономист и хозяин, этот человек и для литературных своих заня­тий выбрал в качестве главного предмета то, что в наибольшей степени воплощало в себе синтез теории и практики — политическую публицистику. Как писателя и мыслителя Ксенофонта всегда отличал повышенный инте­рес к актуальным политическим проблемам, реалистичность и гибкость в оценке современного положения, прозорливость в суждениях о будущем.

Именно эти качества дали ему возможность высказать, преимуще­ственно в интересах полисной элиты, ряд идей, которые стали лозунгами нового, эллинистического времени. Это — идея единения греков и органи­зации совместного похода на восток; это — требование внутренних преоб­разований, в частности создания сильной власти, повышения экономической роли государства, учреждения, наряду с гражданским ополчением, постоян­ной наемной армии; это, наконец, признание в выполнении этих и других задач решающего значения сильной личности, монарха. Подобно тому как поход наемников Кира, в котором Ксенофонт-воин принял столь жи­вое участие, послужил фактической прелюдией к грандиозному предприя­тию Александра Македонского, так мысли и настроения, выраженные Ксенофонтом-писателем, явились идейными провозвестниками эллинизма. Ксенофонт был предтечей эллинизма — это, пожалуй, стало теперь обще­признанным; надо, однако, иметь в виду, что если он оказался им, может быть, в большей степени, чем кто-либо другой, то это объясняется именно характером его творчества политического публициста.

И действительно, подавляющее большинство сочинений Ксенофонта — десять из четырнадцати («Афинская полития» здесь не учитывается, хотя подложность ее не может считаться окончательно доказанной)^[21] — произведения острой социально-политической направленности. Правда, характерную форму политического трактата среди них имеют далеко не все: четыре произведения — «Анабасис», «Киропедия», «Греческая исто­рия» и «Агесилай» — могут быть отнесены к жанру историческому, два — «Экономик» и «Гиерон» — к жанру философского диалога, еще два — «Об обязанностях гиппарха» и «О всадническом искусстве» — к разряду специальных наставлений, и лишь остальные два — «Лакедемонская полития» и «О доходах» — политические трактаты. Однако по существу все эти произведения суть произведения политические и это верно даже для такого, казалось бы, чисто исторического сочинения, как «Греческая история». Автор дает здесь обзор событий недавнего прошлого (с 411 по 362 г.) и делает это в высшей степени тенденциозно, ставя своей целью прославление или оправдание Спарты и ее царя, своего друга Агесилая. Фактически «Греческая история» — такой же публицистический памфлет в форме исторического повествования, как «Анабасис» — в форме мемуара, «Киропедия» — в форме романа, а «Агесилай» — в форме энкомия (по­хвального слова).

Все эти сочинения проникнуты злобой дня; их сугубая актуальность обусловлена свойствами натуры автора, для которого литературное твор­чество было прежде всего реакцией на политическую действительность. Продолженная таким образом борьба велась и в целях сугубо личных (защита и возвеличение собственных действий в «Анабасисе»), и с более общих позиций, отражая отношение состоятельной и аристократической верхушки греческого общества к социально-политической ситуации, сло­жившейся к середине IV в.

К этому времени с особой отчетливостью обнаружилось действие тех разрушительных процессов, первоначальному развитию которых так сильно способствовала Пелопоннесская война. Кризис охватил все стороны полис­ной жизни^[22]. В сфере социально-экономической решающее значение имело развитие рабовладельческого хозяйства, что в сочетании с рядом других факторов вело к концентрации собственности и к разорению и обнищанию масс свободного населения. Рост социального неравенства, в свою оче­редь, вызывал обострение общественных отношений даже в передовых, демократических полисах.

В этих условиях обнаружилось банкротство полисного государства, чьи возможности были весьма ограниченны, между тем как граждане предъ­являли к нему все более повышенные требования, настаивая: бедные — на дальнейшем расширении государственного вспомоществования, а бога­тые — на обеспечении своей собственности и жизни от посягательств со сто­роны этой бедноты, на наведении в стране твердого порядка. Не будучи в состоянии удовлетворить эти требования, а следовательно, и обеспечить единство и согласие граждан, полисное государство переживало глубокий и закономерный кризис. Один и тот же социальный процесс — обнищание народных масс — приводил не только к подрыву традиционной опоры полиса — гражданского ополчения, но и к созданию новой политической силы — наемной армии, которую при случае можно было использовать для ниспровержения существующих государственных систем. И действительно, упадок полисного государства, его неспособность справиться с растущими трудностями и обусловленная этим практика чрезвычайных назначений поощряют инициативу отдельных честолюбцев, которые, опираясь на пар­тии личных друзей и наемников, домогаются единоличной власти, содей­ствуя, таким образом, возрождению тирании.

Наметившаяся тенденция к преодолению полиса изнутри дополнялась не менее отчетливой тенденцией к его преодолению и извне. Растущие экономические и политические связи подрывали полисный партикуляризм, и повсюду обнаруживается тяга к объединению, в особенности в рамках отдельных исторических областей (Халкидикский, Фессалийский, Беотий­ский, Аркадский и другие союзы). Однако развитие это наталкивалось на серьезные препятствия: помимо традиций полисной автономии, пороч­ным было обнаруживавшееся стремление полисов-гегемонов превращать союзы в собственные державы, а, с другой стороны, продолжалось сопер­ничество этих держав из-за гегемонии в Греции. Все это вело к непрекра- щающимся междоусобным войнам, которые ослабляли греков и поощ­ряли вмешательство в их дела соседней Персии.

Подобная ситуация порождала в людях разочарование и неверие в воз­можности существующего государства, в оправданность существующих традиций и представлений. Традиционные политические доктрины, демо­кратические и олигархические в равной степени, оказывались несостоя­тельными перед лицом новых задач, и по мере того, как кризис принимал все более затяжную и острую форму, в обществе, среди людей различного социального и культурного уровня, начинало крепнуть убеждение, что лишь сильная личность, авторитетный вождь или диктатор, сможет найти выход из того тупика, в который зашло полисное государство. В политической литературе, отражавшей взгляды и запросы полисной элиты, популяр­ными становятся тема и образ сильного правителя: проблемам царской вла­сти посвящает специальные сочинения ученик Сократа, основатель кини- ческой школы Антисфен ^[23]; различные аспекты монархической формы прав­ления исследуют Платон (в «Государстве», «Политике» и «Законах») и Аристотель (в «Никомаховой этике» и «Политике»); эту же тему разра­батывает в ряде своих речей и писем Исократ («Об упряжке», Кипрские речи, «Филипп») ^[24].

Поскольку, однако, внутреннее переустройство не мыслится без пере­устройства внешнего, наведение порядка внутри отдельных городов — без установления общего мира в Греции и победоносного отражения персов, образ сильного правителя приобретает одновременно черты борца за объ­единение Эллады, руководителя общеэллинского похода на Восток, царя- завоевателя. Так мечты о социальном и политическом переустройстве об­щества оказываются связанными с монархической идеей, а эта последняя, в свою очередь, — с идеей панэллинской ^[25].

В развитии этих идей Ксенофонт сыграл видную роль. Он не только продолжил традицию олигархической памфлетной литературы, с ее кри­тикой афинской демократии и идеализацией спартанского строя; исповедуя культ сильной личности, он обратился к теме монархии и в трактате «Гие- рон» и особенно в «Киропедии» нарисовал образ идеального правителя- монарха, одновременно составив программу новой государственной поли­тики (рубеж 60—50-х годов IV в.)^[26],

В обоих случаях развитие монархической идеи выступает в условной художественной форме: в «Гиероне» — в виде диалога, якобы имевшего место когда-то между знаменитым поэтом Симонидом Кеосским и сици­лийским тираном Гиероном (правил в начале V в.); в «Киропедии» — в форме историко-философского романа, повествующего о жизни и делах персидского царя Кира Старшего (середина VI в.).

Этот художественный прием не должен сбивать с толку. Конечно, фи­гуры носителей положительных идей в обоих этих сочинениях выбраны не случайно. Симонид Кеосский, певец гражданской доблести, но и носитель практической мудрости, был убедителен в роли советчика, дающего на­ставления тирану, как стать образцовым правителем. С другой стороны, Кир Старший, один из самых крупных воителей и царей прошлого, чей образ уже давно был окружен романтическим ореолом легенд и сказаний, как нельзя лучше подходил на роль воплощенного героя — монарха-завое- вателя и создателя крупной территориальной державы. Но тем, по суще­ству, дело и ограничивается: функции этих исторических персонажей у Ксенофонта целиком обусловлены, его идейным замыслом. Забота о стро­гом соответствии литературных образов, представленных в «Гиероне» и «Киропедии», их историческим прототипам вовсе не волновала Ксено­фонта.

Сказанное вполне относится ко всей исторической подоснове этих двух произведений. Впрочем, в «Гиероне» исторический колорит практически отсутствует, а в «Киропедии» он играет вспомогательную роль условного фона, создающего для этой утопии иллюзию необходимого расстояния. Наш автор был знаком с общей историей Персии и биографией Кира; он читал Геродота и Ктесия, много писавших до него о персидских делах; он сам побывал в Персии, по крайней мере в подчиненных персам западных областях. Но персидская история как таковая Ксенофонта не интересовала. Эта история была для него — еще больше, чем новая европейская для Александра Дюма, — лишь стеной, на которую он вешал свою картину.

До какой степени Ксенофонт вольно распоряжался историческим ма­териалом, показывают следующие примеры. У Ксенофонта Кир мирным путем овладевает Мидийским царством, тогда как на самом деле это было результатом упорной вооруженной борьбы. Кир получает Мидию в ка­честве приданого за дочерью придуманного нашим автором царя Киак­сара, в то время как в действительности он вырвал это царство у Астиага. Главный противник мидян и персов упорно именуется в романе Ассирией или — что здесь одно и то же — Сирией, между тем как на самом деле речь должна была идти о Нововавилонском царстве. Упоминается о за­воевании Киром Египта, тогда как в действительности эта страна была по­корена уже сыном Кира Камбисом. Наконец, Ксенофонт дает возможность своему герою умереть от старости на своем ложе, в окружении друзей, между тем как исторический Кир сложил свою голову в битве с массаге- тами ^[27].

Повторяем: главное в «Киропедии» — отнюдь не история; главное-— живой образ идеального монарха, подробная картина его образцовой жизни и созданного им идеального государства. Образ Кира у Ксенофонта—сво­его рода причудливая амальгама, где мы узнаем живые черты различных исторических персонажей, людей, близких Ксенофонту и почитаемых им. Среди черт, которыми он наделяет своего героя, отчетливо проступают чисто спартанские доблесть и дисциплина, роднящие Кира с Агесилаем, мудрость в духе Сократа, умение повелевать в стиле восточного деспота, каким был — или мог стать — Кир Младший.

Такой герой мог появиться только в результате особой идеальной си­стемы воспитания. Эту систему Ксенофонт детально описывает в начале своего романа (отчего и название всего произведения — «Киропедия» [Kopoo 7cai8et'a], т. е. «Воспитание Кира»). Упор на этот момент сбли­жает Ксенофонта с другими античными философами, которые построение идеального государства связывали с проблемой формирования совершенного человека, с проблемой воспитания (так именно поступали Платон и Ари­стотель).

Родина Кира — собственно Персия — в изображении Ксенофонта пред­стает как своеобразное патриархальное государство, наделенное чертами сходства с той идеальной Ликурговой Спартой, которую наш автор еще раньше описал в трактате «Лакедемонская полития».

Во главе этого государства стоит царь, осуществляющий высшую воен­ную власть и одновременно выступающий в роли верховного жреца, обла­дающего правом представлять свой народ в сношениях с богами (при совершении различных религиозных обрядов). Царь правит в согласии и под надзором авторитетных старейшин, которые образуют в государстве высший совет, наделенный правом избирать всех должностных лиц и вер­шить суд по всем вопросам частной и общественной жизни. Царская власть передается по наследству в рамках одного рода, однако правит царь — и это не раз подчеркивается в «Киропедии» — не как деспот, а строго в со­ответствии с законом. Разъясняя своему сыну различие в положении его деда, мидийского царя Астиага, и отца — персидского царя Камбиса, мать Кира Мандана замечает: «Дед твой царствует в Мидии и решает все дела, сообразуясь с собственной волей, у персов же считается спра­ведливым, когда все имеют равные права. Твой отец первым выполняет свои обязанности перед государством, обладая установленными государ­ством правами, мерой которых служит закон, а не его собственная воля»

Патриархальное персидское государство наделено у Ксенофонта харак­терной полисной структурой, сочетающей в себе черты гентильной (родо­вой) и гражданской организации. Всех персов, указывает Ксенофонт, насчитывается до 120 тысяч, и они подразделяются на 12 племен (эти круг­лые цифры — непременный атрибут рационалистической утопии). С дру­гой стороны, все персы, будучи лично свободными, делятся на полноправ­ных граждан — гомотимов — и остальную неполноправную массу — простой народ. К привилегированной группе гомотимов могут принадлежать лишь те, кто прошел правильную школу воспитания, осуществляемого под кон­тролем государства.

Как и в Спарте, воспитание молодых граждан в Персии — дело государ­ства. Это обусловлено, подчеркивает Ксенофонт, совершенно иной, чем у большинства других народов, ориентацией системы законов: у других законы устанавливаются для того, чтобы карать за проступки и таким образом пресекать правонарушения, у персов же законы направлены на то, чтобы предотвратить самую возможность преступлений; у других законы исполняют карательные функции, у персов же — прежде всего воспита­тельные. Вот почему, в то время как в других государствах воспитание детей предоставлено инициативе родителей, в Персии этим официально занимается государство.

Воспитание молодого поколения осуществляется здесь в рамках специ­альных возрастных групп мальчиков (до 16—17 лет), эфебов (следующие

10     лет) и взрослых мужей (последующие 25 лет). Переход в каждый следующий класс возможен только после успешного прохождения пре­дыдущего: лишь те, кто прошел полное обучение гражданской доблести в группах мальчиков и эфебов, могут стать полноправными мужами-гомо- тимами, и только те из этих последних, кто всегда безукоризненно испол­нял свой гражданский долг, могут перейти со временем в высший класс старейшин. Эта школа воспитания, как указывает Ксенофонт, в принципе открыта для детей всех персидских граждан, однако практически она до­ступна лишь детям зажиточных людей, которые благодаря своему состоя­нию могут содержать их, не заставляя работать, и посылать в обществен­ные школы. Собственность оказывается, таким образом, решающим кри­терием общественного положения граждан — собственность и обусловлен­ное ею воспитание. Идеальное государство персов обнаруживает очевидную сословно-цензовую заданность, столь милую сердцу состоятельного ари­стократа, каким был Ксенофонт.

Замечательно, с другой стороны, и само содержание осуществляемого в этом государстве воспитания. Оно сводится к формированию у граждан необходимых, с точки зрения общины, моральных и физических качеств. Молодые граждане обучаются характерной справедливости: им внушается уважение к имущественным и гражданским правам себе подобных, приви­вается дух корпоративной солидарности, втолковывается всеми возмож­ными способами необходимость безусловного повиновения старшим по воз­расту и положению. Одновременно они получают необходимое физическое воспитание, направленное на подготовку из них умелых и закаленных вои­нов. Показательным является, в противоположность этому, полное (или почти полное) игнорирование интеллектуального и эстетического воспита­ния, равно как и обучения любому ремеслу.

В целом вся эта система разительно схожа с системой спартанского воспитания — не только своим официальным характером и организацией по возрастным классам, но и сословно-аристократическим принципом от­бора тех, кто мог получить это воспитание, и, соответствующим кругом дисциплин, составлявших его содержание. Результатом такой системы должно было быть, как и в Ликурговой Спарте, существование корпора­тивного гражданского общества, где граждане, выделяющиеся своим со­стоянием и полученным благодаря этому воспитанием, составляли полно­правную и привилегированную верхушку, возвышавшуюся над остальной массой соплеменников, лично свободных, но почти лишенных гражданских прав (за ними оставалось лишь право служить в войске в качестве легковооруженных, вспомогательных воинов).

До сих пор — полное сходство идеального протогосударства персов с тем совершенным государственным строем, который был представлен Ксенофонтом в «Лакедемонской политии». Однако в одном решающем пункте есть и отличие: идеальная система у персов порождает не только дисциплинированных граждан и мужественных воинов; венцом ее творения оказывается идеальная личность — воитель и монарх, который своею волею расширяет пределы государства и создает новую территориальную державу. Кир прошел весь круг традиционного аристократического воспитания, од­нако, в отличие от других персидских гомотимов, он — потомок царей и, что еще важнее, потомок богов. Поэтому он резко выделяется из среды остальных граждан: он наделен несравненной доблестью и его судьба отмечена печатью богов, их харисмой. Ему суждено стать новым царем, основателем нового государства — мировой империи. Так своеобразно объединенными оказались у Ксенофонта традиционные для греческих ари­стократов симпатии к сословно-аристократической конституции Спарты и новые, рождавшиеся в кругах современной Ксенофонту полисной элиты, монархические и державные устремления.

Последовательно излагает Ксенофонт историю возвышения Кира Стар­шего* За описанием его детских и юношеских лет, его воспитания (кн. I), следует рассказ о его первой военной кампании. Посланный персидскими властями на помощь мидянам, которым грозит нападение ассирийцев, Кир блестяще проявляет свои таланты полководца и организатора. Явившись в Мидию во главе вспомогательного персидского корпуса, он деятельно готовится к войне с ассирийцами и, наконец, вместе с Киаксаром, тогдаш­ним мидийским царем, совершает вторжение во вражескую страну. В сра­жении недалеко от границ Мидии персы и мидяне под руководством Кира одерживают победу над ассирийцами и их союзниками и овладевают их лагерем. После этого Кир по своему почину вместе с персами и добровольно присоединившимися мидянами продолжает преследование неприятелей, захватывает их новый лагерь, затем проникает далеко в глубь Ассирии, подступает под самые стены Вавилона и, наконец, с богатой добычей возвращается на исходные позиции у границ Ми­дии (I, V—V, V).

Далее следует рассказ о подготовке Кира к новому, решающему столк­новению с вражеской коалицией. В этой кампании Киаксар уже практи­чески не принимает участия, и военными действиями руководит только Кир. Первый удар наносится по сосредоточению вражеских войск в западной части Малой Азии. В новом генеральном сражении враги, которыми командует союзник ассирийцев лидийский царь Крез, разбиты наголову, и Кир овладевает столицей Лидии Сардами и берет в плен самого Креза. Затем персы и их союзники направляются к Вавилону и после длительной осады овладевают этим, самым крупным в мире, городом. Последний ас­сирийский царь гибнет при штурме царского дворца, и таким образом война с ассирийцами завершается полным уничтожением их государства

(VI, I—VII, V, 34).

Создание новой мировой державы этим и завершается. Дополнитель­ные сообщения о других завоеваниях Кира, в частности о покорении им Египта, равно как и указания (косвенным образом) на приобретение им Мидии (в качестве приданого за дочерью Киаксара) и наследование цар­ской власти в Персии, существенного значения не имеют. Они вкраплива- ются как необходимые вехи условного исторического повествования в более важный рассказ об устройстве Киром новой великой империи (VII, V, 35—VIII, VI). Эта часть составляет pendant к начальным главам романа, где рассказывалось об устройстве персидского протогосударства, и, как и тот начальный раздел, часть эта доставляет интересный и важ­ный материал для суждения о политических идеалах Ксенофонта, для зна­комства с социально-политической теорией древних греков.

Новое государство, возникающее в результате завоеваний Кира, вы­ступает также в виде своего рода соединения полиса и империи. Исходное ядро — идеальное протогосударство персов — сохраняется, и в этом надо видеть дань уважения автора прошлым полисным традициям, от которых ни один грек не был свободен. Однако гораздо более впечатляющей ока­зывается теперь картина новой, созданной на основе этого протогосудар­ства территориальной державы. Идея этой державы принадлежит уже бу­дущему, ее художественным воплощением в «Киропедии» Ксенофонт про­зорливо предвосхищает действительные свершения века эллинизма, века Александра Великого.

Показателен уже самый способ образования новой державы. Она соз­дается путем завоевания: народ-воитель, наделенный высшей доблестью, покоряет другие, более слабые народы и этим кладет основание но­вому миропорядку. Примечательно при этом, что объектом порабощения становятся именно богатые и многолюдные, но слабые в военном отноше­нии государства древнего Востока. Примечательно, далее, и то, что самый факт завоевания с удивительной откровенностью и вполне в духе будущей эллинистической эпохи истолковывается как правовое основание господ­ства. «Никто из вас, — поучает Кир своих соратников после распределе­ния добычи, — не должен думать, что, владея всем этим, он владеет чу­жим. Во всем мире извечнсг существует закон: когда захватывается враже­ский город, то все в этом городе становится достоянием завоевателей — и люди, и имущество. Стало быть, вы вовсе не вопреки закону будете обла­дать тем, что теперь имеете, а наоборот, лишь по доброте своей не лишите побежденных того, что вы им еще оставили» (VII, V, 73; ср. также ниже, § 77).

И в довершение всего — решающая роль сильной личности, осуще­ствление завоевания и построение нового общества и государства под ру­ководством авторитетного монарха, наделенного несравненной доблестью и осененного благодатью богов.

Как же выглядит это созданное идеальным творцом новое общество? Его структура, без сомнения, отражает сословно-аристократические симпа­тии автора «Киропедии». В основу модели положен спартанский строй, но, разумеется, в несколько модифицированном виде. Стержнем новой социальной структуры оказываются отношения победителей и побежден­ных: первые становятся господами, вторые сведены на положение порабо­щенной и эксплуатируемой массы. «Вавилонянам, — рассказывает Ксено­фонт,— он [Кир] предписал возделывать землю, вносить подати и быть в услужении... у того, кому он был отдан. Наоборот, персам — участни­кам похода и союзным воинам, которые пожелали остаться у него, он предоставил право вести себя господами в отношении тех, кого они полу­чили в услужение» (VII, V, 36). И ниже наш автор дает возможность своему герою уточнить приобретенные им и его соратниками выгоды: «Ве­ликую благодарность мы должны питать к богам за то, что они позволили нам добиться осуществления всех наших стремлений. В самом деле, мы об­ладаем теперь и землей, обильной и плодородной, и людьми, которые, ра­ботая на ней, будут доставлять нам все необходимое; у нас есть также дома, а в них вся нужная обстановка» (VII, V, 72).

Новое сословие господ соответствует, таким образом, касте спартиатов: как и эти последние, они обеспечены наделами и прикрепленными к ним работниками, чье положение, в свою очередь, сильно напоминает положе­ние спартанских крепостных рабов-илотов. Эти работники низведены пер­сами до положения рабов. Их рабское состояние выразительно подчерки­вается недозволенностью для них, как и для спартанских илотов, преда­ваться занятиям, достойным свободных людей, т. е. физическим и воен­ным упражнениям, а также категорическим запрещением иметь оружие (см., в частности, VII, V, 79; VIII, I, 43 сл.; VI, 13).

Оставаясь свободными людьми par excellence, будучи сплочены для защиты своего привилегированного положения в своеобразную корпора­цию воинов-аристократов, завоеватели-персы и их союзники противостоят массе покоренного ими населения так же, как спартиаты — илотам. Однако сопоставление этого нового господствующего сословия со спартиатами возможно лишь до известной степени. В Спарте аристократы-спартиаты составляли гражданскую общину в собственном смысле слова, где каж­дый являлся частью суверенного целого. Свои наделы спартиаты полу­чали от общины и, стало быть, в принципе были обязаны своим положе­нием только самим себе. Напротив, новые аристократы в государстве Кира, хотя и были сплочены в привилегированное сословие, суверенной общины не составляли. Они группировались вокруг сюзерена-царя, от него они по­лучали свои наделы, и владение этими имениями было обусловлено несе­нием службы при царском дворе. Они выступают, таким образом, в роли служилой знати того именно типа, какой будет характерен для эллинисти­ческих государств, с теми же градациями царских друзей, сородичей и остальных привилегированных, но . нетитулованных держателей земли.

Противоположные группы господ и работников были главными, но отнюдь не единственными компонентами социальной структуры созданного воображением Ксенофонта нового государства. Действительно, насколько можно судить по изложению «Киропедии», отнюдь не все участники завое­вательного похода должны были перейти на положение аристократических держателей земли. Это было, судя по всему, привилегией только персов и командиров союзных отрядов. Прочие союзные воины, изъявившие же­лание по окончании похода остаться у Кира, получили от него в качестве награды земли, дома и рабов, но все это, очевидно, в меньшем количестве, чем предыдущая группа, и потому составили особый, менее привилегиро­ванный слой военных поселенцев (ср. VII, I, 43 и VIII, IV, 28). С дру­гой стороны, не все население покоренных стран низводилось на положе­ние рабов. По-видимому, это было уделом земледельческого населения центральных культурных областей. Наряду с этим должны были суще­ствовать города (такие, например, как Сарды и Вавилон) и племена во главе со своими правителями, подвластные, но все же не порабощенные в буквальном смысле слова.

Предусматриваемая таким образом известная пестрота отношений в государстве Кира свидетельствует о понимании Ксенофонтом всей слож­ности и многообразия условий, в которых должен был совершаться завое­вательный поход, подобный описанному в «Киропедии». Различие эконо­мического и политического потенциала подчиняемых областей, городов и племен должно было обусловить и соответствующее различие в их новом статуте подданных монарха-завоевателя. Это, так сказать, запланирован­ное разнообразие социально-политических отношений очень точно пред­восхищает действительную ситуацию времени эллинизма. При этом выри­совывается целый ряд более или менее близких соответствий между со­циальными категориями государства Кира у Ксенофонта и позднейших эллинистических монархий. В частности, помимо уже отмеченного сход­ства персидских господ с эллинистической служилой знатью, можно со­поставить военных поселенцев Кира с катеками, порабощенное земледель­ческое население — с народом земли (Xaot), а подчиненные города и за­висимых династов — с такими же городами и династами, например, в государстве Селевкидов.

Замечательной в плане предвосхищения эллинизма выглядит у Ксено­фонта и политическая надстройка нового общества. Здесь особенно бро­саются в глаза черты синкретизма, взаимодействие и взаимопроникнове­ние республиканского и монархического, полисного и державного принци­пов, что будет так характерно для времени эллинизма. Во главе нового мирового государства стоит монарх-завоеватель, однако на родине его, которая остается интегральной частью его державы, по-прежнему сохра­няются авторитетные власти общины ярх^а0« В отношении покорен­ных народов Кир выступает царем-самодержцем, для персов же он, как и раньше, остается царем-пастырем, который руководит своим народом согласно установленным законам.

В любопытной сцене, разыгрывающейся уже по окончании завоева­тельного похода, Ксенофонт заставляет отца Кира, все еще царствующего в Персии Камбиса, выступить с предложением, которое должно на веки вечные урегулировать отношения между цдрями и общиною персов. Как мудрый патриарх и как заботливый отец, готовящийся вскоре передать свое царство сыну, Камбис советует Киру и представителям персидской общины заключить между собою договор: Кир должен поклясться, что он всегда будет оберегать страну и законы персов, а те, в свою очередь, — что они всегда, при этом условии, будут оказывать Киру поддержку в за­щите его власти над покоренными народами (VIII, V, 22—27).

Интересно отметить, что идеальное спартанское установление — во­зобновляющиеся регулярно договоры спартанских царей с представите­лями гражданской общины^[28] — трансформировано и приспособлено к но­вой ситуации, возникающей в результате создания монархом-завоевателем мировой империи. Автор здесь ставит и решает вопрос, имевший перво­степенное значение для греческой полисной элиты IV в. Верхушка гре­ческого общества мечтала об объединении страны под властью сильного вождя, об осуществлении под его руководством завоевательного похода на Восток, но в то же время дорожила своими полисными традициями и рассчитывала сохранить их и в будущем. Что мысль о взаимодействии и сосуществовании полисного и державно-монархического начал волновала не одного только Ксенофонта, доказывается примером Исократа, который несколько позднее, обращаясь с призывом к Филиппу Македонскому вы­ступить инициатором объединения Греции и завоеваний на Востоке, пре­дупреждал этого царя: эллины не терпят единовластия; он может быть царем в Македонии и державным владыкой на покоренном Востоке, но по отношению к эллинам он должен остаться благодетелем — инициатором спасительного объединения и похода на Восток, но не более (см. речь Исо­крата «Филипп», в особенности § 107 сл. и 154).

Разумеется, рассчитывать достичь чего-либо в отношениях с царями с помощью таких приватных предупреждений или даже официальных до­говоров было иллюзией, и тот же Исократ позднее болезненно реагировал на крушение — именно в случае с Филиппом Македонским — своих рас­четов^[29]. Однако проблема взаимоотношений полиса и империи от этого не исчезла; ее актуальность определялась жизненной стойкостью полисной системы, традиционной ролью античных городов. Позднейшим эллини­стическим царям пришлось по-своему идти на компромисс и искать со­трудничества с этими городами.

Как бы там ни было, нельзя отрицать того, что Ксенофонт понимал значение проблемы взаимоотношений царя и гражданской общины; от­давая⁴ должное этой проблеме, он предложил свой вариант ее идеального решения. Однако слишком глубоко вникать в этот щекотливый вопрос было неуместно. С тем большим увлечением обращается Ксенофонт к опи­санию того, как было устроено Киром управление его собственною дер­жавою. Подробно — и здесь именно широко используя восточный опыт — повествует Ксенофонт об оформлении и обеспечении Киром своего положе­ния державного правителя (основание резиденции в царском дворце в Ва­вилоне, обзаведение личной охраной из евнухов и 10000 персидских копьеносцев, выработка устава придворной службы и этикета и пр.); гово­рит далее о создании Киром системы управления, с ярко выраженной идеей централизации, об управлении на местах (система сатрапий) и мерах по предупреждению возможных сепаратистских устремлений влия­тельных наместников (сохранение гарнизонов в городских цитаделях и сторожевых отрядов в сельских местностях под непосредственным цар­ским контролем), о создании особой полицейской службы надзора (цар­ские соглядатаи — «царевы очи и уши») и пр.

Рассказывая таким образом об организации исполнительной власти в державе Кира, Ксенофонт не упускает из виду и другой вопрос — о ме­тодах управления. Он убежден, что сами по себе государственные установ­ления, даже самые отличные, еще не дают гарантии безопасного суще­ствования политической системы: многое зависит от правителей, от их воли и умения, от применяемых ими способов управления. И он углуб­ляется в любимую им область взаимоотношений предводителей и подчи­ненных, и тему повиновения властям, которую он раньше рассматривал на материале греческих полисов или их армий, теперь трактует примени­тельно к монархической державе. И здесь, в «Киропедии», как и в других своих сочинениях, Ксенофонт показывает себя хорошим знатоком со­циальной психологии. Он пишет, например, что очень важно, как носи­тели власти должны являться на людях (для правителя это — особый, торжественный ритуал выхода, пышная одежда, соответствующая манера вести себя и т. п.). Взятые отдельно, эти рассуждения могли бы образо­вать не менее обширный и содержательный трактат по психологии управ­ления, чем отрывки на специальные военные темы — трактат по военному искусству.

С проблемой поведения правителя связана, по-видимому, и тема так называемого эпилога — последней, VIII главы восьмой книги «Киропедии». Здесь сжато, но выразительно представлены разложение и упадок Пер­сидского государства после смерти Кира, показано, как персы перестали соблюдать клятвы и предались нечестию, как их охватила страсть к стя­жательству и роскоши, как, развратившись, они забросили физические и военные упражнения и утратили былую силу и мощь, — и все это по вине последовавших за Киром царей. Такая концовка «Киропедии» некоторых исследователей ставила в тупик. На основании формального сопоставле­ния этого писанного сугубо черными красками эпилога с общей идеальной картиной «Киропедии» некоторые критики в прошлом веке высказывали даже сомнение в подлинности последней главы^[30]. Однако и тогда уже не было недостатка в защитниках противоположного мнения, а в наше время убеждение в подлинности последней главы «Киропедии» решительно воз­обладало ^[31].

Действительно, ни по языку, ни по стилю эта часть не отличается за­метно от остальных; равным образом и по существу присоединение в конце такой критической главы было понятно, если автор хотел предупредить упреки в извращении действительного положения вещей. Таким же об­разом поступил Ксенофонт, между прочим, и в другом своем сочинении, где тоже была изображена идеальная политическая система, — в «Лаке­демонской политии». Предпоследняя, XIV глава этого произведения со­держит горькое признание уже свершившегося отступления спартанцев от идеала. Правда, для дорогой его сердцу действительной Спарты Ксе­нофонт видел еще путь к возрождению. Как на это намекается в послед­ней, XV главе трактата, сильная и энергичная царская власть могла бы возродить Спарту, и позднее в «Агесилае» Ксенофонт представил пример идеального спартанского царя, защитника своего отечества и и дела всех эллинов, тип героя, во многом близкого главному герою «Ки­ропедии».

Однако, здесь, в «Киропедии», идеальный царь и идеальное государ­ство персов могли быть поданы только как образы далекого, фантастиче­ского прошлого. Настоящая Персия — Персия IV в. до н. э. — была вра­гом греков, ее владения рассматривались этими последними как естествен­ный объект завоевания, а ее действительный упадок и слабость расцени­вались как благоприятное условие для такого завоевания. Какая бы то ни было мистификация настоящего положения в Персии была поэтому для греческого писателя IV в. невозможна. Отсюда — беспощадная, местами столь же утрированная критика персов в эпилоге «Киропедии», сколь пре­увеличенной была их героизация в ее основной части.

Возвращаясь к этому, основному содержанию «Киропедии», сумми­руем кратко развитые здесь идеи. «Киропедия» демонстрирует нам прежде всего «совершенную личность», того именно типа, какой особенно импонировал греческой элите IV в., охваченной индивидуалистическими и монархическими настроениями. Здесь показано, далее, как этот герой, обретя надлежащие возможности, становится творцом нового идеального государства — мировой территориальной монархии. В этом государстве, в его порядках воплощена высшая справедливость, как она могла быть понята писателем-аристократом: «лучшие», т. е. воины-завоеватели, спло­чены в привилегированное сословие господ, а «худшие», т. е. прежде всего население покоренных стран, сведены на положение крепостных рабов, наподобие илотов. Эта аристократическая идиллия имеет много сходного с идеальной спартанской политией, но ее отличают и принци­пиально новые качества: аристократическая организация общества соче­тается с сильной монархической властью, а самое государство возникает вследствие завоевания народом — носителем высшей доблести прочих стран Востока. Так, в форме мнимо-исторического романа — и благодаря этому как бы в свершившемся уже виде — была предложена читателям IV в. актуальная политическая программа. Развитие ее в «Киропедии» делает честь политическому и художественному таланту Ксенофонта (хотя мы и не можем испытывать симпатии к его идеалу): в сюжете, по видимости обращенном в далекое и чужое прошлое, он очень точно предугадал свер­шения недалекого будущего — выступление Филиппа, объединение Эллады под главенством македонского царя, греко-македонский поход на Восток и создание империи Александра.

В. Г. Борухович

МЕСТО «КИРОПЕДИИ» В ИСТОРИИ ГРЕЧЕСКОЙ ПРОЗЫ

Представление о человеческой культуре, где бы она ни возникла, на Ближнем и Дальнем Востоке, в Италии, Греции или Южной Америке, всегда неразрывно связано с письменностью и тем самым — с литерату­рой. В Греции классической эпохи грамотность стала безусловно неотъем­лемым качеством свободнорожденного человека, и учению уделялось едва ли меньшее внимание, чем, например, занятиям спортом. Свободное от тру­дов и отводимое для духовного усовершенствования время обозначалось не очень ясным для современного человека термином «схолэ» (°X°^l)> первоначально означавшим «досуг»^]. Этот досуг предназначался и для чтения книг (мы не всегда отдаем себе отчет в том, что греческая литера­тура, создававшаяся гениальными мастерами, без широкого круга чита­телей не смогла бы достичь таких вершин).

Прозаические жанры были широко представлены в богатом греческом фольклоре (устный рассказ, новелла, басня, анекдот, притча, сказка). Однако художественная форма и содержание в них были текучими, бес­прерывно меняющимися: сохранялись лишь сюжеты, но каждый рас­сказчик-импровизатор мог придать этому сюжету ту форму, которая наи­более соответствовала его дарованию, традициям, принятым в кругу его слушателей, настроению момента. Поэтому необходимым условием воз­никновения художественной прозы могла быть только письменность, про­никшая в широкий культурный обиход: хранителем художественного про­заического текста должна была стать книга, а не живая и переменчивая человеческая память.

Родиной греческой художественной прозы стала Иония. Ее появление было связано со все увеличивающимся стремлением античного человека к познанию действительного мира, в отличие от фантастического мира богов и героев, нарисованного в эпосе^[32]. К концу VII в. до н. э. в Греции повсюду складываются новые условия материальной жизни общества, приведшие к социальным потрясениям и переворотам. В конечном итоге аристократическая верхушка греческих городов-государств («полисов») оказалась оттеснена энергичными и предприимчивыми представителями демоса, торгово-промышленных кругов. Новое общество поставило новые задачи перед повествовательными жанрами. Мореходы и купцы нужда­лись в достоверных сведениях об окружающем мире, и именно в это время, на рубеже VII и VI вв. до н. э., зарождается ионийская натурфилософия, стремившаяся объяснить мир, исходя из него самого.

В течение VI и V вв. до н. э. развивается греческая проза, представ­ленная главным образом историческим повествованием. Ее высшим до­стижением являются творения Геродота и Фукидида. Но если первый оказался самым ярким представителем ионийской историографии, то Фу­кидид написал свое произведение на аттическом (вернее, даже староатти­ческом) диалекте, положив тем самым начало аттическому периоду в истории греческой прозы.

Всем аттическим писателям (так же, как, впрочем, и поэтам, и худож­никам) было свойственно беспрерывное стремление к совершенствованию, постоянные поиски новых форм, огромное внимание к проблемам искус­ства художественного слова, необычайно активное взаимодействие автора и читательской среды, живо откликавшейся на все явления литературной жизни. Новинки литературы — например, речи ораторов, распространяв­шиеся в письменном виде, находили восторженных ценителей, толпившихся в книжных лавках, живо обсуждавших их достоинства и недостатки, ма­стерство построения периодов, внутреннюю ритмику фразы, тропы и об­разы, использованные оратором.

Апогея своего развития аттическая проза достигает в IV в. до н. э. Именно в это время расцветает ораторское искусство, представленное име­нами таких художников публичной речи, как Лисий, Демосфен, Гиперид, Ликург, Динарх и многих других, к которым следует причислить и пуб­лициста Исократа, выдающегося теоретика и практика художественной прозы. В это же время живут и творят Платон и Аристотель, мастера философской прозы, высокого развития достигает жанр исторического по­вествования, наиболее выдающимся представителем которого в IV в. до н. э. несомненно становится Ксенофонт. Он пробовал свои силы в разнооб­разных видах прозы, но его «Киропедия» стоит в ряду произведений по­вествовательного жанра совершенно особняком.

Чтобы понять, как могла возникнуть книга, подобная «Киропедии», необходимо хотя бы кратко остановиться на основных чертах социальной, идеологической и литературной жизни тогдашней Эллады и особенно Афин.

Сильнейшее влияние на форму, стиль и содержание «Киропедии» ока­зало софистическое движение, заложившее основу риторического и фило­софского образования в Афинах. Сам Ксенофонт вышел из школы Со­крата— так же, как и его современник Платон, и ряд других знаменитых философов, публицистов, видных политических деятелей. Софистическое движение имело глубокие , корни. Оно было связано с обострением поли­тических схваток в греческих полисах второй половины V в. до н. э. В ходе борьбы между аристократическими и олигархическими группиров­ками и народом увеличивалось число тех, кто хотел выдвинуться на поли­тическом поприще и стать народным вождем (как говорили тогда, демагогом — этот термин еще не имел отрицательного оттенка). Главным путем к достижению этой цели было искусство публичной речи, ораторское мастерство, с помощью которого можно было увлечь и повести за собой собравшихся на народное собрание граждан, демос. Обучение риторике становится насущной необходимостью для тех, кто готовил себя к поли­тической деятельности, и прежде всего, конечно, для юношей из аристо­кратических и просто богатых семейств. Им-то и предлагали свои услуги модные учителя красноречия и других полезных для политика наук, ко­торых называли софистами.

С их деятельностью наступил век греческого просвещения. В своих выступлениях софисты обещали научить учеников мудрости, под которой они понимали пригодность к практической жизни, — говоря, что их уче­ники станут искусными в речах и делах (Setvol 7tpaTTetv xai Xeyetv). Вместе с тем, они сумели научно обосновать условность ряда моральных и политических установлений и общепринятых истин.

Несмотря на противодействие приверженцев старинного воспитания и образа мыслей (о силе которого мы можем получить представление, напри­мер, из комедий Аристофана), деятельность софистов имела успех. Неко­торые из них — как, например, Горгий из Леонтин — считали, что обу­чить можно только красноречию, и сам Горгий преподавал одну риторику. В числе его учеников называют историка Фукидида и вождя афинской демократии Перикла.

Одним из учеников Горгия был и давний друг Ксенофонта, Проксен Беотиец, принявший активное участие в знаменитом походе десяти тысяч, затеянным персидским царевичем Киром Младшим с целью свергнуть с престола царя Артаксеркса. Проксен пригласил и Ксенофонта^[33] принять участие в этой рискованной авантюре. Вот что сообщает о своем друге Ксенофонт: «Проксен Беотиец, еще будучи юношей, решил стать мужем, способным свершить великие дела. Это и заставило его платить деньги Горгию из Леонтин за обучение. После общения с Горгием Проксен решил, что уже приобрел способность руководить людьми, а также вести дружбу с первыми людьми и не уступать им в умении платить добром за добро. Он прибыл к Киру для участия в затеваемом предприятии...»^[34]

Вероятнее всего, Проксена и Ксенофонта объединяли не только^ дав­ние узы гостеприимства, но и общие духовные и литературные интересы. Риторическая изощренность автора в «Киропедии» заметна более, чем в каком-либо другом сочинении Ксенофонта: ее персонажи произносят свои речи по всем правилам тогдашних ъкушк ртрюрьхаь, наставлений по ораторскому искусству» Софисты пролагали новые пути в анализе слова и понятия, в искусстве спора — эристике. Цель эристики заключалась не столько в достижении научной истины, сколько в опровержении доводов противника (здесь коренился порок, который вскоре превратил слово «софист» в бранное и уничижительное) ^[35]. Заметим, что изложение в форме спора сторон, стоящих на противоположных позициях, весьма часто встре­чается в «Киропедии».

Если риторическое искусство определило в значительной мере стиль «Киропедии», то на ее содержание сильнейшим образом повлияла идео­логия кружка Сократа. Хотя современник Ксенофонта Платон изобразил своего учителя Сократа, память которого он благоговейно чтил, убежден­ным противником софистов, Сократ сам был софистом и притом наиболее выдающимся из всех. Аристофан, поставивший своей целью в комедии «Облака» разоблачить софистическую систему обучения, представил именно Сократа в роли мудреца, наставляющего, как «кривую речь сделать пра­вой», то-есть представить ложь истиной^[36]. По-видимому, именно у Сократа софистическая диалектика (под которой в данном случае следует понимать искусство спора путем сопоставления, анализа и различного истолкования понятий) достигла наивысшего развития. Сам Сократ ничего не писал, и судить о его учении мы можем только исходя из сохранившихся произве­дений его учеников — прежде всего Платона и Ксенофонта, а затем уче­ника Платона, Аристотеля. Разумеется, и Платон, и Ксенофонт чаще всего приписывали Сократу свои собственные мысли и идеи, но то общее, что мы находим и у Платона, и у Ксенофонта в их изложении сократовского учения, можно с большой долей вероятности относить к действительному Сократу. Таким несомненно сократовским методом является способ ис­следования понятий путем аналогии, подчас совершенно примитивной и логически не оправданной (Аристофан самым непристойным образом па­родирует этот сократовский метод в «Облаках», ст. 376 слл.). К концу жизни Сократ занимался почти исключительно этическими проблемами и узко практическими вопросами — например, кто должен управлять го­сударством, какой политический строй следует считать наилучшим. Этот цикл проблем по наследству перенял и Ксенофонт, подвергнув их обсуж­дению в «Киропедии».

Согласно Сократу, всякое знание (а истинное знание должно было, по его мнению, вести к нравственному усовершенствованию индивида и че­рез него — самого государства) изначально заложено в душе человека, и его, Сократа, роль заключается лишь в том, чтобы высвободить это зна­ние, помочь ему родиться. Этого можно достичь путем умело поставлен­ных вопросов, на которые можно дать лишь строго определенные ответы. Так возникает форма диалогического исследования проблем, диалектика в сократовском понимании этого слова. Многочисленные образцы этой диалектики мы находим в «Киропедии» ^[37].

Чтобы лучше представить себе причины, заставившие Ксенофонта нарисовать такое обширное полотно псевдоисторического философского романа, столь далекого на первый взгляд от современной ему действитель­ности, но на самом деле представляющего собой злободневную тенденци- озно-политическую реконструкцию идеального военизированного госу­дарства с идеальным правителем-полководцем, необходимо принять во внимание и те изменения в социальной жизни греческого общества, ко­торые произошли к середине IV в. до н. э., и аналогичные произведения его современников, двигавшихся сходными путями в поисках формы выра­жения своих взглядов.

Социальные потрясения, приведшие к кризису полисного устройства Эллады, начались с крушения Афинской морской державы в конце Пело­поннесской войны (431—404 гг. до н. э.). Установившаяся затем спар­танская гегемония оказалась еще менее долговечной, обнаружив полную неспособность ввести жизнь Эллады в русло мирного развития. Ге­гемония Спарты была сокрушена союзом греческих государств во главе с могущественными Фивами. Длительная борьба за преобладание завер­шилась битвой при Мантинее 362 г. до н. э. (описанием этого сражения заканчивается «Греческая история» Ксенофонта). Потерпели крах по­пытки крупнейших греческих полисов объединить под своей эгидой Эл­ладу. Они привели к экономическому и политическому упадку; наступила эпоха всеобщей растерянности и неуверенности. Это время оказалось не­обычайно благоприятным для создания различного рода социальных про­ектов и утопий, целью которых было спасение общества. Так рождается политический роман, который, как видно на примере Свифта и Монтескье, появляется при резком ухудшении общего положения, когда писатель, от­чаявшись найти точку опоры в настоящем, обращается либо к прошлому, либо к будущему, либо к отдаленным, доступным лишь воображению писателя странам.

Ксенофонт в «Киропедии» избрал ареной действия своего утопического романа далекие Персию и Мидию, тогда как Платон поместил свое иде­альное государство вне времени и пространства, как некую голую абстрак­цию (но в действительности, по определению Маркса, оно оказалось афинской идеализацией египетского кастового строя). Небезынтересно отметить, что сохранилась античная традиция о соперничестве Платона и Ксенофонта на поприще создания проектов социальных переустройств. Авл Геллий (XIV, 3) сообщает по этому поводу следующее: «Те, кото­рые составили о жизни и характере Платона и Ксенофонта объемистые и подробные сочинения, не удержались от того, чтобы не отметить какие-то скрытые и незаметные признаки взаимной их вражды и соперничества. Некоторые доказательства этого они находили в их произведениях. Заклю­чаются же эти доказательства в следующем. Платон в столь великом мно­жестве оставленных им сочинений нигде не упомянул Ксенофонта, и точно так же Ксенофонт нигде не упоминает Платона в своих книгах, хотя и тот и другой упоминают о множестве учеников Сократа, особенно Пла­тон в диалогах, которые он написал. Авторы жизнеописаний упомянутых философов сочли за признак отнюдь не искренней или доброй воли тот факт, что Ксенофонт, прочитав две книги (первыми вышедшие в свет) того знаменитого сочинения Платона, в котором философ рассуждает о лучшем государственном строе и управлении, выступил против Платона. Ксенофонт описал совершенно другой тип царского управления, и это описание называется «Воспитание Кира» («Киропедия»). Этим сочине­нием Платон, как говорят, настолько был встревожен и взволнован, что в какой-то своей книге, упомянув царя Кира, для того, чтобы принизить труд Ксенофонта и опровергнуть высказанные там положения, заметил, что Кир был мужем деятельным и отважным, но к правильному^ воспи­танию не имел ровно никакого отношения (rcaiSetag o’oux op&ajg т]<р9ш т6 rcaparcav). Таковы слова Платона, сказанные им о Кире».

Сейчас трудно сказать, в какой мере сведения, сообщаемые Авлом Геллием, соответствуют действительности, но остается несомненным, что творчество Платона представляет благодарный материал для выяс­нения отношения «Киропедии» к современному ей кругу идей: оно позво­ляет яснее понять ту обстановку интенсивной работы общественной мысли (облеченной при этом в высокохудожественную форму), в которой «Ки­ропедия» появилась на свет.

Жанр, в котором творил Платон, получил в древности название «со­кратических сочинений» (oa)xpaxtxot Xoyoi)^[38]. Это были диалоги, в форме которых Платон излагал свое философское учение. Этические постулаты Сократа и диалогический способ исследования понятий были им не только развиты, но расширены до пределов всеобъемлющей идеалистической фи­лософской системы. Сам диалог Платона превратился в художественное целое, где его философские поиски получили объективно драматическое воплощение. Платон использовал Сократа так, как афинские трагики, его современники, использовали миф, влагая в него современное созвучное злобе дня содержание.

Этот художественный прием Применялся в аттической прозе, по-види­мому, довольно широко, и Ксенофонт также отдает ему дань, сделав ге­роем своего произведения основателя персидской монархии Кира Стар­шего. Образ мышления и поступки Кира и его окружения в изображении Ксенофонта изобличают в них, как это уже неоднократно указывалось в литературе, не персов, но скорее эллинов (вернее, спартанцев).

Глубоко враждебный афинской демократии, Платон тем не менее остался патриотом Афин, когда попытался создать прототип подвига, совершенного Афинами во время Греко-персидских войн. Мифическим отоб­ражением персидской державы послужило варварское государство с цент­ром на острове Атлантида. В легенде об Атлантиде искусно скомбиниро­ваны различные греческие мифы, которые должны служить иллюстрацией политических идей Платона. Рассказ об этом острове Платон вклады­вает в уста своего дяди Крития (диалог «Тимей»). Критий услышал его от деда, тот — от Солона, а Солон — от жрецов в Саисе.

Рассказ об Атлантиде продолжается также в диалоге «Критий». Здесь рассказывается о населении Атлантиды, происходящем от Посей­дона, о централизации государственного союза атлантов, о столице, ук­репленной как руками ее жителей, так и самой природой, о храмах и цар­ских дворцах в центре Атлантиды, об оросительной системе и многих дру­гих сторонах быта и жизни этой страны. Остров Атлантида некогда нахо­дился перед Геракловыми столбами (Гибралтаром), и поэтому Атлан­тический океан был в те времена более доступным для мореплавателей. Чтобы придать более правдоподобия своему рассказу, Платон погрузил этот остров в море^[39]: поэтому оно, будто бы, обмельчало в районе Ге­ракловых столбов^[40]. Свое повествование об Атлантиде Платон прервал в том месте, где должна была описываться война между древними Афи­нами и Атлантидой.

Необыкновенная живость и наглядность описания страны атлантов, поэтичность сюжета, его глубокая детализация очень рано привлекли к нему внимание ученых. Мы можем сказать, что рассказ Платона об Ат­лантиде является наброском древнейшего в истории Европы утопического романа^[41]. Набросок этот не был доведен до полного завершения, но, не­смотря на это, сила художественного воздействия этого сюжета оказа­лось настолько могучей, что вот уже несколько веков, как исследователи (и дилетанты, которых — увы! — особенно много) не перестают искать Атлантиду на огромном пространстве от Крита до Америки и Сканди­навии. Родилась настоящая наука — атлантология — являющая собой при­мер отрасли человеческого знания, сделавшей объектом своего изучения миф, созданный одним человеком^[42]. Характерно, что такие крупнейшие

авторитеты науки в древности/ как Аристотель и Страбон, равно как и многочисленные современные исследователи, считают Атлантиду чистей­шим вымыслом философа ^[43].

Платоновский миф об Атлантиде среди остальных мифов, которые с таким искусством изобретал философ, отличался особой соотнесенностью с действительностью, и поэтому должен быть назван мифом только условно: собственно, это не миф, а лишь вымышленное повествование. Само по себе оно не заключает ничего невероятного или сверхъестествен­ного. Здесь нет только людей, действующих лиц. Но найденный в по­стоянном поиске новых форм сюжет о вымышленном государстве обладал большой потенциальной способностью к развитию и совершенствованию. Отсюда оставалось лишь продвинуться по пути введения в этот вымыш­ленный сюжет соответствующих героев. Один из первых шагов на этом пути сделал, по-видимому, философ Антисфен, хотя полного развития этот художественный прием достиг лишь в «Киропедии» Ксенофонта.

Основатель кинической школы Антисфен из Афин познакомился с Сократом тогда, когда был уже в зрелом возрасте. Тем не менее, он полностью подчинился обаянию личности учителя, а после его смерти открыл учебное заведение в гимнасии Киносарг, где по традиции зани­мались гимнастикой юноши из так называемых «неравноправных» (vo&oi). К ним относился и Антисфен, происходивший от афинского гражданина и фракиянки. Патроном этого гимнасия был Геракл, и этот же мифиче­ский герой стал покровителем новой философской школы киников (своим идеалом философы этой школы избрали жизнь героя, полную трудов и лишений).

Этика Антисфена была односторонним продолжением и развитием этики Сократа. Согласно Антисфену, единственным благом является до­бродетель, имевшая в понимании философа негативный характер: она заключалась в безразличии ко всему внешнему миру, ограничении потреб­ностей и внутренней свободе. Неприхотливый образ жизни Сократа (пренебрегавшего внешними приличиями, ходившего босым и неряшливо одетым) киники довели до крайнего самоограничения, ведя нищенский об­раз жизни и стоически перенося голод и холод.

Сочинение Антисфена «Геракл» Эд. Шварц относит к жанру философ­ско-мифологического романа, в котором популярный герой греческих ми­фов выступает в роли кинического мудреца, на практике осуществляю­щего идеалы своей школы. Необходимо здесь, однако, оговориться, что термин «роман» Шварц употребляет лишь условно, о чем говорит подза­головок его книги — «романический элемент в повествовательной грече­ской литературе» ^[44].

Философы кинической школы не преграждали «варварам» доступа к своим идеалам добродетели и мудрости. Тот же Антисфен был автором двух сочинений, посвященных личности Кира^[45]. Вероятно, здесь Анти­сфен сопоставил Кира с Гераклом, нарисовав идеальный образ власти­теля, подчинившего всю свою жизнь служению высшим идеалам и завое­вавшего господство над миром.

Мы не можем в этой связи не вспомнить «Киропедию» Ксенофонта, отдавшего в ней, по-видимому, дань теме, оказавшейся популярной в то время. Необходимо, однако, иметь в виду, что труды Антисфена до нас не сохранились, и всякое восстановление их содержания является в большей или меньшей степени гипотетичным ^[46].

* * *

Ксенофонт издал свое сочинение «Воспитание Кира» (обычно назы­ваемое латинизированным греческим именем «Киропедия») около 362 г. до н. э.^[47] Она явилась итогом длительного творческого пути писателя, плодом раздумий человека, прошедшего трудный и сложный жизненный путь политического эмигранта и наемного солдата. Уже на склоне лет, живя в Скиллунте (имении, полученном им при благожелательном содей­ствии спартанских властей), он предался своему любимому занятию — писательству. Писал он охотно и помногу, на самые разнообразные темы, и не только исторические. К моменту, когда он выпустил в свет «Киропе­дию», ум его еще сохранял полную ясность и свежесть: об этом говорит стиль его произведения, являющегося, может быть, самым выдающимся из всего его литературного наследия. В нем мы находим отражение всей личности Ксенофонта, его склада мышления, чаяний и надежд, политиче­ских симпатий и антипатий. «Киропедия» — наиболее яркий образец его литературного стиля.

Дошедшие до нас произведения Ксенофонта дают все же возможность заключить, что основным жанром, в котором он творил, была история.

Об   этом говорит не только его монументальная «Греческая история» — историческая проза по традиции занимала выдающееся место в греческой литературе IV века до н. э. Она была тесно связана с политической жизнью, более, чем другие жанры, давала автору возможность увязать прошлое с настоящим, нарисовать картину широких межгосударственных связей, открыто высказать свои симпатии и антипатии. Усиливая элемент тенденциозности и вымысла, здесь легко можно было перейти от истории действительности, подтверждаемой документально, к истории вымышлен­ной и приукрашенной. Вымысел мог и вовсе подавить историческое начало в подобного рода повествовании: так, вероятно, и родился жанр, в кото­ром написана «Киропедия». Греческая историография, где субъективный элемент выражен особенно четко, где художественное начало часто яв­ляется определяющим (отсюда и речи действующих лиц, драматизиро­ванный характер рассказа, особая дань занимательности сюжета и т. п.), была благодарной почвой для рождения этого жанра. Грань между искусством и наукой в греческой (да позднее и в римской) историогра­фии не была четкой.

Действие «Киропедии» разворачивается на Востоке, в Персии и Ми­дии. Интерес к Востоку в Афинах был традиционным. Он основывался на давних торговых связях и поездках путешественников на Восток (еще Солон ездил в Египет, побывали на Востоке Платон и многие другие). Политические связи Эллады и Персии были особенно тесными, персид­ский царь пристально следил за отношениями, складывавшимися между греческими государствами, и постоянно в них вмешивался. Греческие по­литические эмигранты начиная с Гиппия, Фемистокла и других находили в Персии убежище: в свою очередь, персидские изгнанники находили при­станище в Афинах (от одного из них, Зопира, сына Мегабиза, почерп­нул, по всей видимости, много сведений Геродот—III, 160). Интерес самого Ксенофонта к Персии был вполне естественным по той причине, что он довольно долго общался с персидским царевичем Киром Младшим, и затем, после неудачи похода десяти тысяч, Ксенофонт руководил армией греков, отступавшей по территории Персии. Его сердцу военного человека особенно импонировало единоначалие персидских царей, их огромная ни­чем не ограниченная власть.

«Киропедия» начинается с рассказа о происхождении Кира, о системе воспитания детей, принятой у персов. Ребенком мать привозит его к деду, мидийскому царю Астиагу, и там он завоевывает всеобщую любовь ми­дян благодаря своим высоким душевным качествам, храбрости и красоте. В правление сына Астиага Киаксара ассирийцы решили завоевать Ми­дию, и Кир, выросший к тому времени, одерживает блестящие победы над ассирийской армией. В ходе войны Кир захватывает Сарды и Вавилон, который превращает в столицу своей мировой державы. Только после этого Кир возвращается к Киаксару. Царь Мидии вынужден признать, что его племянник Кир более достоин, чтобы быть царем, отдает Киру в жены свою дочь. После этого Кир подчиняет всю остальную Азию и приводит в порядок свое огромное государство (учреждает сатрапии, си­стему почтовых станций и пр.) и мирно умирает после многолетнего счаст­ливого правления.

Нетрудно заметить, что характер заглавия («Воспитание Кира») со­ответствует только одной, правда, очень важной стороне идейного замысла «Киропедии»: залогом успеха царя и полководца является правильное воспитание (идея по характеру чисто спартанская). Для греческих мысли­телей педагогика была частью политики, как справедливо отмечал в свое время Ф. Зелинский^[48]. Воспитание должно было дать обществу совер­шенного гражданина, и поэтому оно должно было постоянно находиться под контролем государства. Наиболее последовательным образом такой контроль осуществляется в Спарте, перед которой всю жизнь преклонялся Ксенофонт. Идеалы спартанского воспитания Ксенофонт переносит на Персию, одновременно показывая, как благотворно сказалось такое вос­питание на примере Кира. Предпосылки, благодаря которым Кир смог стать идеальным полководцем и государем, были Y^eve(*> происхождение, србзк;—природные данные, rcaiSeta —воспитание (I, I, 6). Нет сомне­ния, что эти принципы Ксенофонт усвоил из аристократической этики своего времени (особенно принцип происхождения), хотя совершенно ясно, что «природные данные» шире «происхождения» и включают последнее в свой состав ^[49]. Полученные Киром от природы задатки получили столь быстрое развитие, что уже мальчиком он получает оружие эфебов (I, III, 7). Кир вырастал идеально прекрасным, искренним и правдивым, отзыв­чивым, щедрым, отважным до самозабвения юношей. При этом он прояв­лял удивительную любовь к знанию (cpiXo(j.a&r)<;—l_f IV, 3) — но это знание такого рода, которое необходимо будущему полководцу. Главным критерием, определяющим достоинство человека, является его поведение в бою, и Кир еще юношей совершает подвиги, достойные зрелого мужа (совершенно отодвигая при этом на задний план своего дядю, будущего мидийского царя Киаксара).

Если сопоставить значение таких факторов, как природные данные и воспитание, то, согласно Ксенофонту, одних природных данных вполне достаточно для создания идеального воина. Это положение вытекает из рассказа о перевооружении персов и превращении их в гомотимов (II, I, 13; II, II, 1). Выступающий перед воинами перс Феравл, происходящий «из народа», но, тем не менее, являющийся любимцем Кира, в своей речи наглядно доказывает, что можно стать храбрым воином и не получив со­ответствующего воспитания. Здесь особенно заметно влияние учения Со­крата, считавшего происхождение и природные данные определяющим фак­тором при воспитании гражданина.

Выше уже говорилось о том, что «Киропедия» по своим жанровым осо­бенностям может быть названа романом (здесь, разумеется, имеется в виду не современный роман, а его античный предок, отличавшийся свое­образными, иногда очень далекими от современного романа чертами).

Проблема романа как жанра античной литературы принадлежит к числу тех, которые стали привлекать внимание ученых сравнительно не­давно. Начало глубокому изучению литературных источников этого жанра положил Эрвин Роде в своем капитальном исследовании «Греческий роман и его предшественники», первое издание которого вышло в свет в 1876 г.

Но прежде чем кратко изложить основные выводы, к которым пришел Роде, и сопоставить его характеристику жанровых особенностей античного романа с «Киропедией», целесообразно перечислить произведения античной литературы, обычно относимые к этому жанру. Перечень их содержится в статье академика И. И. Толстого «Повесть Харитона как особый литера­турный жанр античности»^[50]. Это «Повесть о любви Херея и Каллирои» Харитона; «Эфесская повесть» (или «Повесть о «Габрокоме и Антии») Ксенофонта Эфесского; «Левкиппа и Клитофонт» Ахилла Татия; «Эфиоп­ская повесть» Гелиодора; «Дафнис и Хлоя» Лонга; «Лукий или осел» Псевдолукиана; «Золотой осел» Апулея; «Сатирикон» Петрония. К пере­численным можно еще присоединить «Вавилонскую повесть» Ямвлиха, из­лагавшую историю удивительных приключений влюбленной пары, Си- нониды и Родана (повесть эта сохранилась лишь в кратком эксцерпте Фотия). Значительно отличается от названных «История Александра Ма­кедонского», перегруженная фольклорными деталями и ошибочно припи­санная в древности историографу Александра Каллисфену (поэтому ав­тора повести обычно называют Псевдокаллисфеном).

Жанр, который мы условно называем античным романом, имеет глу­бокие генетические связи с предшествовавшими жанрами греческой лите­ратуры^[51]. Об этом говорит и сам «книжный» характер античного романа с его многочисленными реминисценциями из литературных произведений (хотя в нем можно встретить и мощные фольклорные пласты). В исследо­вании Эрвина Роде «материнскими» жанрами для греческого романа вы­ступают эротическая литература эллинизма и фантастические повествова­ния на этнографические темы. Пройдя через ораторские школы II в. н. э. (периода расцвета так называемой второй софистики), они дали жизнь интересующему нас здесь жанру. Соответственно этому три части исследо­вания Роде посвящены эротическим повествованиям эллинистических поэ­тов, этнографическим утопиям и греческой софистике римской император­ской эпохи.

Из схемы Роде выпадает греческая новелла, оставленная им в стороне совершенно сознательно. К ней он собирался вернуться позднее, но прило­женная к последнему изданию его книги статья «О греческой новеллистике и ее связях с Востоком» не восполняет пробела ^[52]. Между тем современники Роде, как, например, В. Крист, безоговорочно причисляли новеллы Арис­тида Милетского к предшественникам античного романа^[53]. Осталась вне поля зрения Роде и «Киропедия», хотя из трех предшественников антич­ного романа, указанных Роде, она довольно близка к так называемой «этнографической утопии».

К сожалению, исследование античного романа упирается подчас в не­преодолимые трудности. Из всей длинной цепи развития выпали самые су­щественные звенья: до нас не сохранились образцы эллинистического ро­мана, которые могли бы значительно облегчить наше понимание генезиса этого жанра. Все же мы имеем право утверждать, что «Киропедию» сбли­жает с античным романом ее характер рассказа о жизни героя, изложен­ного «свободной» речью, наличие целой цепи эпизодов, претендующих на историческую достоверность, но в действительности вымышленных (слу­жащих для раскрытия авторской идеи), многочисленные речи и диалоги, драматизирующие повествование. Сближает «Киропедию» с дошедшими до нас античными романами своеобразный исторический фон, способству­ющий большей правдоподобности рассказываемого. Этот исторический фон характерен, например, для романа Харитона, где выведен действи­тельно живший в конце V в. до н. э. политический деятель Сиракуз Гер- мократ (упоминаемый, например, в «Греческой истории» Ксенофонта). С определенными оговорками можно утверждать, «что почти все известные нам первые греческие романы так или иначе связаны с исторической те­мой, хотя сюжет их... мало отражает действительность» ^[54].

Из особенностей, свойственных современному роману, его античный предшественник обладал широтой охвата действительности. Но если в со­временном романе эта широта обусловлена развивающимся вглубь психо­логическим анализом характеров, то в античном романе эта широта есть только широта рассеяния, результат нагромождения чисто внешних собы­тий. Не обладая глубиной изображения человеческих типов, античный ро­ман стремился заинтересовать читателя различными чужеродными вставками, занимательными новеллами, зачастую искусственно введен­ными в главную сюжетную линию. Вместо художественно значительного, как отмечает Роде, авторы античного романа прибегали к эффекту не­обычности и занимательности приключений ^[55].

Вставки типа новеллы встречаются в «Киропедии». Такова история ассирийского вельможи Гобрия, рассказанная им самим (IV, VI). Ее можно назвать «новеллой об охотничьей зависти». Единственный сын Гоб­рия гибнет от руки ассирийского царя, возненавидевшего его только за то, что сын Гобрия оказался более ловким и удачливым охотником, чем он сам. Необузданность страстей и свирепость восточного владыки застав­ляют вспомнить рассказанную Геродотом новеллу о Ксерксе и Артаинте

(IX, 108).

Совсем уже близка топике античного романа новелла об Абрадате и Панфее, начало которой мы находим в IV книге «Киропедии», продолже­ние— в V и VI, а конец — в VII книге^[56]. Панфея, прекрасная сузианка, жена ассирийского вельможи Абрадата, оказалась пленницей Кира. Она предложила своему новому властелину привлечь Абрадата с его войском на сторону Кира. Это ей удалось. Провожая мужа в бой, любящая его до са­мозабвения, Панфея заказала для Абрадата роскошный доспех, отдав для него все свои драгоценности. В речи, обращенной к мужу, она клянется их супружеской любовью, что готова сойти в могилу, только бы он, ее суп­руг, оказался храбрым воином на поле брани. Когда же Абрадат погиб, Панфея покончила с собой, заколовшись у тела своего мужа.

В этой истории чистой супружеской любви, где на первый план вы­ступает гражданственное начало (в отличие от проникнутых эротикой любовных сюжетов эллинистической эпохи), Панфея, сохранившая и в плену у Кира верность своему супругу, предстает истинной спартанкой. Воинской славой своего мужа она дорожит больше, чем собственной жизнью. Ее мужественный поступок, героизм ее любви могли быть сюже­том местной спартанской новеллы, перенесенной автором «Киропедии» на восточную почву. Этико-психологический настрой новеллы полностью со­ответствует идеалам автора, всю жизнь преклонявшегося перед спартан­ским образом жизни.

Новеллистический элемент во всем произведении Ксенофонта пресле­дует в первую очередь морализирующе-поучительные цели. Кир проявляет свою высокую нравственность (aaxppoaovTj) _и воздержанность (eyxpdxeia) тем, что избегает встречи с прекрасной пленницей. Новелла о Панфее и Абрадате искусно переплетена с другим рассказом — о любви к Панфее приближенного Кира, Араспа, которому было поручено стеречь прекрасную сузианку (IV, VI). Арасп поклялся, что не влюбится в Пан­фею, но любовь оказалась сильнее его ^[57].

Наряду с новеллами, мы встречаем в «Киропедии» рассказы, кото­рые можно было бы назвать «солдатскими анекдотами». Этот жанр народ­ного прозаического рассказа должен был получить особое развитие в среде наемников, с которой связал свою жизнь Ксенофонт. Он был не первым, кто почерпнул из этого источника материал для своего произведения. Еще отец истории Геродот находил здесь занимательный материал, об­щаясь с потомками греческих наемников, живших в Египте. Фривольная история о дочери египетского фараона, которая отдавалась в публичном доме всем желающим и получала в качестве «сверхгонорара» огромные камни (из которых затем была сложена маленькая пирамида на поле пи­рамид—см. Геродот, II, 126), представляет собой, скорее всего, такой солдатский анекдот, возникший в среде служивших в Египте греческих наемников.

Во II книге «Киропедии» гости, собравшиеся в палатку Кира (это были командиры, которых Кир время от времени приглашал к себе на обед), ведут «светские» разговоры, имевшие целью, как и все остальное, что затевал Кир, воспитать образцовых солдат. Один из офицеров, так­сиарх Гистасп, рассказал анекдот о том, как за обедом один из солдат был наказан за свод) жадность. За ним другой офицер сообщает забавный анекдот о непонятливом новобранце. Эти рассказы, вполне соответству­ющие уровню и интересам слушателей, вызывают смех у всех, за исклю­чением таксиарха Аглаитада, угрюмого и желчного офицера. Немедленно начинаются шутки и в его адрес — шутки, от которых несет спартанской казармой...

Вопросы обучения воинов, стратегии и тактики занимают в «Киропе­дии» особенно большое место. В том, что они анализируются до тонкостей и с большим знанием дела, нет ничего удивительного — Ксенофонт, выра­жаясь современным языком, был «кадровым офицером», и военному делу посвятил значительную часть своей жизни. Способы обучения войск ру­копашному бою, построениям во время марша, охрана лагеря, боевые охра­нения, военные хитрости — обо всем этом ведется речь на многих страни­цах романа, и античный полководец мог почерпнуть для себя немало по­лезного из сообщаемых автором сведений^[58]. Взаимоотношения командира и солдат рассматриваются с таким глубоким знанием чисто психологиче­ского аспекта, что наблюдения автора могли бы быть полезными даже для современного офицера (особенно то, что говорится о личном примере ко­мандира в VI главе I книги).

Картина наступления гоплитов, нарисованная в конце III книги «Ки­ропедии», является необыкновенно впечатляющей: автор описывает ее с подлинным вдохновением. Конечно, здесь описана атака спартанской фа­ланги: воины наступают в строгом соответствии со спартанским боевым уставом, запев военный гимн (пэан), обращаясь друг к другу с ободря­ющими восклицаниями и обмениваясь паролем, переходящим по рядам. В том воодушевлении, с которым Ксенофонт описывает эту атаку, чувству­ется душа «военного человека».

Теория и практика военного дела занимает автора повсюду (особенно до пятой главы VII книги). Более того, в конце I книги «Киропедии» (I, VI, 12 слл.) мы находим настоящее наставление по военному делу, и даже можем выделить в нем отдельные главы, где вводные фразы служат заголовками^[59]. Это наставление изложено в форме беседы, происходящей между Киром и его отцом Камбисом, в которой затронуты следующие вопросы: снабжение войска, забота о здоровье воинов, искусства, необхо­димые в военном деле, умение воодушевлять войска, воспитание воинской дисциплины, построение войска перед сражением, искусство вождения войск днем и ночью по различным дорогам, разбивка лагеря, боевое охра­нение и караульная служба, тактика наступления и отступления, осада крепостей, форсирование рек, защита от вражеской конницы, лучников и т. п.

Диалогическая форма изложения основ военной тактики все время на­поминает нам, что мы имеем дело с учеником Сократа. Но очень часто мо­рально-философские и политические воззрения автора и его героев изло­жены в форме монологов.

Кир выступает в «Киропедии» со множеством речей, произносимых по различным поводам, а иногда и без всякого повода, и речи эти утом­ляют современного читателя. В древности, однако, дело обстояло иначе. Время расцвета творчества Ксенофонта, как уже отмечалось выше, совпа­дает с веком расцвета аттического красноречия. В это время творят наибо­лее выдающиеся аттические ораторы. Искусные, изощренно-витиеватые речи Кира построены по всем правилам риторики, длинные периоды, со­стоящие из систем нанизанных сложных предложений, проникнуты внут­ренним ритмом и изящно закруглены, само звучание их рассчитано на тон­кий и взыскательный вкус ценителей изящного слова (не случайно Ксе­нофонт получил в древности имя «аттической музы» или «аттической пчелы», как говорится в словаре Суды). Ни в одном другом произведении Ксенофонта мы не найдем таких распространенных и многоречивых си­стем периодов, как в «Киропедии». Искусно построены и речи сподвижни­ков Кира, часто служащие только фоном, отражающим выдающуюся ин­дивидуальность и величие их вождя^[60].

Особенно характерно введение «Киропедии», в котором автор выра­жает свое восхищение личностью Кира. Энкомиастический, хвалебный тон его имеет яркую риторическую окраску. Уже первые строки «Киропедии» («...какое множество демократий было ниспровергнуто... какое множе­ство монархий и олигархий пали... как много лиц, домогавшихся тирани­ческой власти, очень быстро ее лишились...») содержат характерное мер­ное повторение одного и того же слова в начале сходных по ритмике и синтаксической структуре словосочетаний (теоретики ораторской прозы называли этот прием анафора). Часто встречается эпанастрофэ — повторе­ние слов, заканчивающих одно предложение, в начале другого; пароно* масия — игра сходно звучащих, но имеющих различные значения слов: гомойотелевта — мерно повторяющиеся слова с одинаковыми окончаниями; гомойотгтота — повторяющиеся слова, стоящие в одном и том же падеже и т. п. Эти риторические фигуры соединяются в одном или нескольких пе­риодах, например:

... стадо отправляется в путь туда, куда его ведут, пасется там,

куда его пригонят, не идет туда,

куда его не пускают...

<7, Л 2)

Здесь несомненно проявилось влияние риторической школы Исократа на стиль «Киропедии»^[61].

Риторическими фигурами украшены и диалоги — ср. I, VI, 2—46; III,

I,    15—30; III, III, 49—55; V, I, 7—17; VIII, III, 36—47 и др.

Диалогов и монологов в «Киропедии» намного больше, чем действия, и это сильно отличает ее от более позднего античного романа (и прибли­жает к жанру «сократического диалога», о котором говорилось выше). Но, как справедливо отмечает Шварц^[62], риторические рассуждения, кото­рыми так густо оснащена «Киропедия», могут оказаться интересными и даже увлекательными, если последовательно восстанавливать точки сопри­косновения авторской мысли с его личным жизненным опытом.

Тесную связь «Киропедии» с жанром сократического диалога можно легко проиллюстрировать, сравнив диалоги «Киропедии» с диалогами Пла­тона.

В первой главе III книги Кир, захватив в плен армянского царя (быв­шего данником Мидии, но отказавшегося выполнять взятые на себя обя­зательства), заставляет его держать ответ в присутствии всего войска, а также семьи армянского царя и знатных армян. Искусно поставленными альтернативными вопросами (предполагающими однозначный ответ) Кир заставляет армянского царя признать, что, он, царь, вполне заслужил, чтобы ему был вынесен смертный приговор;

Кир. Если у тебя какое-либо должностное лицо совершит преступле­ние, ты оставишь его на занимаемой должности или же поставишь вместо него другого?

Царь. Поставлю другого.

К и р. А если у него окажется много денег, ты оставишь ему его бо­гатство, или же сделаешь его бедняком?

Царь. Разумеется, отниму все, что у него окажется.

К и р. А если ты узнаешь, что он перешел на сторону врага, как ты поступишь в этом случае?

Царь. Казню его. Чем умирать, будучи изобличенным во лжи, я лучше умру, говоря правду.

Сравним этот диалог с разговором, происходящим между Сократом и Федром в одноименном произведении Платона (это тем более уместно, что у Платона здесь идет речь о сущности суда и судебного процесса во­обще):

Сократ. Скажи мне, что делают на суде тяжущиеся стороны? Не спорят ли они, или назвать это как-нибудь иначе?

Ф е д р. Нет, именно так.

Сократ. Спорят о том, что справедливо и что несправедливо?

Федр. Да.

Сократ. И тот, кто делает это искусно, сумеет представить одно и то же дело одним и тем же слушателям то справедливым, то, если захо­чет, несправедливым?

Ф е д р. И что же?

Сократ. Да и в народном собрании одно и то же покажется гражда­нам иногда хорошим, а иногда наоборот.

Ф е д р. Это так^[63].

Сущность сократовского понимания суда, изложенная здесь, становится совершенно ясной из сцены суда над армянским царем в «Киропедии» (она находит подтверждение и в цитированном месте платоновского диа­лога). В то время как Кир заставляет армянского царя признать, что он, царь, заслужил смертную казнь, сын армянского царя Тигран при помощи ряда софистических доводов убеждает Кира, что тому выгоднее оставить царя в живых и даже сохранить ему царский престол. Здесь мы находим живую иллюстрацию к ходячему^ обвинению в адрес софистов, которые могут «кривую речь сделать правой» и наоборот.

Как предположил Эд. Шварц^[64], Ксенофонт в «Киропедии» изобразил своего учителя Сократа. Армянский принц Тигран, выступающий в ро­мане в качестве человека, принадлежащего к окружению Кира, рассказал ему историю о своем учителе, которого он, Тигран, некогда полюбил за его человечность и мудрость. Но отец Тиграна повелел казнить этого учи­теля, сумевшего сделать так, что Тигран полюбил его больше, чем родного отца. Перед смертью мудрец просил Тиграна не гневаться на своего отца из-за несправедливо вынесенного приговора, ибо царь сделал это по не­ведению. Услышав этот рассказ, Кир посоветовал Тиграну простить своего отца, совершившего свойственную людям ошибку.

Возникает соблазнительная гипотеза, что в образе мудреца, учив­шего Тиграна, Ксенофонт изобразил Сократа. В армянском царе в данном случае автор дал персонифицированный образ афинского демоса, казнив­шего Сократа из-за непонимания истинной сути его учения.

Действующие лица «Киропедии» обрисованы в общем довольно схе­матично, без углубленных психологических характеристик, поэтому они не­сколько бледны^[65]. Перед нами выступают не живые люди, а носители оп­ределенных идей: отсюда та риторичность и известная сухость, которые отличают это произведение Ксенофонта. Эпизоды, в которых эти дей­ствующие лица выступают, и ситуации, в которых они высказывают свои убеждения и взгляды, в ряде случаев лишены пространственных и вре­менных характеристик: обстановка повторяется иногда до мельчайших де­талей (это или войсковой круг, или палатка военачальника, или совеща­ние полководцев). Герои «Киропедии» больше рассуждают, нежели дей­ствуют. Но наряду с этим мы встречаем в «Киропедии» сцены, выгодно отличающиеся в художественном отношении. Так, в описании поведения мальчика Кира на обеде у своего деда, мидийского царя Астиага, велико­лепно переданы черты детской непосредственности и живости, отлича­ющие тогда Кира.

В соответствии с указанными выше художественными особенностями «Киропедии», центральный образ романа, завоеватель Кир, представлен как воплощение абстрактной идеи. Лишенный человеческих слабостей и недостатков, он — благородный царь и полководец, отец и воспитатель своих воинов, устроитель громадной мировой империи. Хотя в начале ро­мана Кир и его воины поступают на службу к мидийскому царю Киаксару в качестве наемных воинов, это обстоятельство нисколько не умаляет его достоинств в глазах автора. Вспомним, что и земной прототип Кира, спартанский царь Агесилай (которым Ксенофонт всю жизнь восхищался и дружбой с которым необыкновенно гордился) служил за деньги пер­сидскому сатрапу Ариобарзану, поднявшему восстание против своего царя^[66], а затем египетскому фараону Таху^[67]. Ксенофонт даже склонен считать это обстоятельство особой заслугой своего кумира: «Он совершил поистине удивительные деяния: и те, кто считал себя обязанными ему, и те, кто были вынуждены бежать от его воинов, — все давали ему деньги» ^[68].

Кроме Агесилая, перед глазами Ксенофонта, создававшего в лице Кира идеальный образ царя и полководца, постоянно был и хорошо знакомый ему Кир Младший, в войске которого он служил. Характер Кира Млад­шего, описанный в «Анабасисе» (I, 9), во многом напоминает нам героя «Киропедии».

Фигура идеального героя романа контрастно оттенена образами Асти­ага, Киаксара, Креза — властителей, далеко не обладающих теми каче­ствами, которые автор считает совершенно необходимыми для великого полководца и царя. Они ведут роскошный, изнеживающий тела и души образ жизни, не проявляют мужества в бою, невоздержаны и вспыльчивы и т. д. Поэтому все они должны сойти с арены политической деятельности, уступив место Киру.

Хотя исторического в «Киропедии», как давно замечено и античными и современными критиками, очень мало, иллюзия историчности в ней со­храняется. Жизнь и быт персов напоминает нам жизнь и быт спартанцев; напротив, то, что действительно было свойственно, например, персидскому войсковому строю, стратегии и тактике, — приписано автором ассирийцам.

«Киропедия» знаменует собой значительный шаг вперед в развитии ис­кусства повествовательного жанра, самой техники литературного мастер­ства. Повествовательный прием, который заключается в том, что сообща­емое автором выдается за услышанное от третьих лиц, применял еще Ге­родот. Но отец истории, употребляя оборот «говорят», действительно от­сылал к источнику, из которого черпал информацию; напротив, в «Киро- педии» обороты «рассказывают», «повествуют»—ие более чем литера­турный прием, создающий впечатление объективности изложения. Этому приему была суждена долгая и плодотворная жизнь (к нему Ксенофонт приходил постепенно — уже в «Анабасисе» он говорит о себе в третьем лице, и впоследствии к этому же приему прибегнул Гай Юлий Цезарь в своих «Комментариях о галльской войне»). В «Киропедии» Ксенофонт оставил нам один из первых опытов создания литературного прозаиче­ского произведения с единым героем в центре, род историко-биографиче- ского и философского романа с ярко выраженной политической тенден­цией, выражающейся в прославлении монархии. Роман излагает жизнь и деяния героя от детских лет до кончины и заключает в себе значитель­ное идейное богатство, отражающее думы и чаяния определенных социаль­ных групп в Греции эпохи Ксенофонта. У римлян, а позднее и в Византии «Киропедия» пользовалась большой популярностью. Она послужила образ­цом для появившихся в Европе XVII—XVIII вв. философских романов.

*  * *

В заключение краткЬ остановимся на судьбе «Киропедии» в России.

В 1759 г. в Санкт-Петербурге вышла книга «Ксенофонта философа и полководца славного история о старшем Кире, основателе персидской монархии, с латинского на российский язык переведена при Император­ской Академии Наук». «Киропедия» была издана большим по тем вре­менам тиражом в 1325 экземпляров. Вторым изданием эта же книга вы­шла в 1788 г.^[69]

Интерес к этому произведению Ксенофонта, проявленный в России XVIII в., был не случайным. Просвещенный абсолютизм искал своих предшественников среди прославленных героев древности, и основателя древней персидской империи легко можно было выдать за просвещенного монарха, пекущегося о благе государства и управляемого им народа. Имя первого переводчика «Киропедии» в России осталось неизвестным^[70]. Срав­нение с оригиналом, однако, позволяет установить, что перевод был вы­полнен с большой точностью и отличным для того времени слогом, в ко­тором, несмотря на то, что этот перевод был сделан не с греческого ори­гинала, заметно даже стремление автора передать ритмику ксенофонтов- ской фразы. Ср., например, конец I книги: «Но боги бессмертные, любез­ный сын мой! Не токмо все прошедшее и настоящее, но и какое каждой вещи имеет быть окончание, ведают, и предвозвещают вопрошающим, до кого милостивы, что предпринимать надлежит, и чего не должно. А тому удивляться не надобно, что они не всем судьбы свои открывают: ибо ни­чем их принудить не можно, чтобы они попечение имели о таких, кои не­угодны им»^[71]. /

«Киропедия» была не единственным произведением Ксенофонта, пе­реведенным в XVIII в. Мнившая себя просвещенной государыней, Ека­терина II «милостиво позволила» посвятить ей «Меморабилии» Ксено­фонта, переведенные Григорием Полетикою ^[72].

К концу XIX—началу XX в. наиболее распространенный в России перевод «Киропедии» принадлежал Г. А. Янчевецкому. В 1876—1880 гг. упомянутый автор выпустил в свет переведенные им сочинения Ксено­фонта в пяти частях (III часть, вышедшая в свет в 1878 г., заключала в себе «Киропедию»), Второе издание «Киропедии» в переводе Г. А. Янчевец- кого вышло в свет в 1882 г. в Санкт-Петербурге. Хотя перевод Г. А. Ян- чевецкого нельзя признать вполне удовлетворительным ^[73], тем не менее он продолжал долгое время цитироваться в различного рода хрестоматиях, тематических сборниках и других пособиях ^[74].

Интерес к произведениям Ксенофонта продолжал оставаться живым в нашей стране и после Великой Октябрьской социалистической револю­ции. Об этом свидетельствуют как перевод «Сократических сочинений» Ксенофонта, выполненный академиком С. И. Соболевским (цит. выше), так и вышедшая в свет в 1935 г. «Греческая история»^[75]. Автор вступи­тельной статьи, перечисляя произведения Ксенофонта, дал оценку и «Ки­ропедии», справедливо отнеся ее к жанру исторического романа («Исто­рия для Ксенофонта только фон, которым автор распоряжается по соб­ственному усмотрению» ^[76]. Высказывание С. Лурье об использовании Ксе­нофонтом исторического материала в «Киропедии» отражает общеприня­тую в научной литературе точку зрения.

ПРИМЕЧАНИЯ

КИРОПЕДИЯ

Текст «Киропедии» сохранился в ряде средневековых рукописей, среди которых по сходству признаков выделяются три группы, или три «семьи»:

группа х, в которую входят рукописи С (Codex Parisinus 1640, XIV в.) и Е (Co­dex Etonensis, XV в.);

группа у, в которую входят рукописи F (Codex Erlangensis, XV в.) и D (Codex Bodleianus [lib. Canon., 39], XV в.), и

группа z, в которую входят рукописи A (Codex Parisinus 1635, XIV в.), С (Codex Guelferbytanus 71, 19, XV в.) и Н (Codex Escorialensis Т III 14, XII в.).

Несколько особняком стоят рукописи R (Codex Bremensis, XV в.) и V (Codex Vati- canus 1335, XV в.).

Следы древнейшей рукописной традиции обнаруживаются, по мнению В. Гемолля, в рукописях групп у и х, по мнению работавших позднее А. В. Перссона и Г. Эрбсе, — в рукописях групп у 'и z, причем по единодушной оценке чтения группы у должны за­служивать большего предпочтения.

Настоящий перевод выполнен с древнегреческого по тексту в новейшем издании: Xenophontis Institutio Cyri. Edidit W. Gemoll Editionem correctiorem curavit J. Peters. Lipsiae, 1968.

При работе над переводом и при составлении комментария были также исполь­зованы следующие издания: Xenophontis de Cyri disciplina libri VIII. Ex librorum scriptorum fide et virorum d'octorum coniecturis recensuit et interpretatus est I. G. Schnei­der. Editio nova auctior et emendatior (Xenophontis quae extant, t. V). Lipsiae, 1815; Xe­nophontis Cyropaedia. Recensuit et commentariis in usum scholarum instruxit F. A. Borne- mann (Xenophontis opera omnia recensita et commeatariis instructa, Vol. I). Gothae, 1838; Xenophons Cyropadie. Erklart von F. K. Hertlein: Bd. I (Buch I—IV), 4. Aufl., besorgt von W. Nitsche, Berlin, 1886; Bd. II (Buch V—VIII), 3. Aufl. Berlin, 1876; Xenophon­tis Institutio Cyri. Recognovit brevique adnotatione critica instruxit E. C. Marchant (Xeno­phontis opera omnia, t. IV). Oxonii, 1910.

Кроме того, для сравнения привлекались прежние переводы «Киропедии» в изда­ниях: Xenophontis scripta quae supersunt. Graece et Latine. Parisiis, editore A. F. Didot, 1838; Oeuvres completes de Xenophon. Traductions <...>, revues et corrigees <.. .> par

H.     Trianon, t. II. Paris, 1853; Сочинения Ксенофонта в пяти частях. Перевел с гре­ческого Г. А. Янчевецкий, ч. III («Киропедия»), изд. 2-е. СПб., 1882.

9 Ксенофонт

Книга I

¹      ...как много лиц, домогавшихся тиранической власти, очень быстро ее утратили...— Особенностью греческой тирании было то обстоятельство, что она очень редко пе­реживала второе поколение правителей. У Геродота (V, 92) Пифия — вещая жрица в храме Аполлона Дельфийского — предрекает коринфскому тирану Кипселу: «Счаст­лив <•. .> Кипсел; царь славного града Коринфа будет <.. .> он сам и дети его, но не внуки» (здесь и ниже перевод Г. А. Стратановского: Геродот. История. — «Памят­ники исторической мысли». Ж., «Наука», 1972).

²      ...встав во главе добровольно подчинившихся ему мидян... — Добровольное подчи- нение мидян персам является вымыслом Ксенофонта. Геродот, хорошо осведомлен­ный в персидской истории, сообщает о завоевании Мидии персидскими войсками под командованием Кира (I, 107—130). 6 самом начале своего царствования Кир находился в зависимости от мидийского царя Астиага, но затем восстал против него и завоевал Мидию в 550 г. до н. э., взяв в плен самого Астиага, как об этом сообщают не только античные, но и современные событию вавилонские источники (они же указывают дату). См.: Б. А. Тураев. История древнего Востока, изд. 2-е, т. II. Л., 1936, стр. 110 слл.; И. М. Дьяконов. История Мидии. М.—Л., 1956, стр. 413—424; М. А. Дандамаев. Иран при первых Ахеменидах. М., 1963, стр. 105.

⁸ ... покорил... египтян. — Перечень народов, подчиненных Киром, не во всем соот­ветствует исторической действительности. Античным авторам, например, было хо­рошо известно, что Египет покорил не Кир, а его сын Камбис. Это лишний раз свидетельствует о том, как мало считался Ксенофонт с историческими фактами в своем романе. «Независимые царства, фигурирующие на страницах «Киропе­дии»,— это по большей части перенесенные в прошлое персидские сатрапии (извест­ные Ксенофонту частью по личному опыту, а частью из тех же его обычных источ­ников)»,— пишет И. М. Дьяконов (Указ. соч., стр. 32).

⁴       ...отцом Кира был Камбис, царь персов.—То, что отцом Кира был Камбис, а ма­терью дочь Астиага Мандана, подтверждается данными других источников, напри­мер, Геродота (I, 107) и клинописного манифеста самого Кира (см. М. А. Данда­маев. Указ. соч., стр. 102).

⁵       ... получили свое имя от Персея. — Происхождение персов от Персея, героя греческих мифов, где он фигурирует как сын Зевса и Данаи, было общепринятым у греков этиологическим мифом (ср. рассказ Геродота, VII, 61). Согласно афинскому писа­телю II в. до н. э. Аполлодору («Мифологическая библиотека», II, 4, 5), сыном Персея был Перс, от которого и пошел род персидских царей.

⁶       Купцам с их товарами туда нет доступа: для них отведено другое место. — Этому сообщению Ксенофонта противоречит утверждение Геродота, согласно которому у персов нет базарной торговли (I, 153).

⁷       Эфебы — буквально «возмужалые», обычное обозначение у греков юношей старшего возраста (от 16—18 лет).

⁸       Первая... вторая... третья... четвертая... — Деление персов на возрастные группы, описанное здесь (как, впрочем, и многие другие особенности быта персов в изобра­жении нашего автора), копирует общественные институты и быт Спарты.

⁹       ... разделены на двенадцать племен. — Деление древних персов на 12 Племен близко, по-видимому, к действительно существовавшему в древности положению вещей. Во всяком случае Геродот (I, 125) также перечисляет 10 племен персов: это — персы, пасаргады, марафии, маспии, паифиалеи, дерусиеи, германии, дай, марды, дропики. См., также: М. А. Дандамаев. Указ. соч., стр. 104 сл.

¹⁰      Есть предводители и у пожилых людей... — Полезно сравнить описание возрастных групп у персов в изображении Ксенофонта с соответствующим делением граждан в Спарте. Спартанские мальчики в возрасте от 7 до 18 лет относились к возраст­ной группе детей, затем они переходили в группу меллиренов (от 18 до 20 лет), после чего становились иренами (от 20 до 30 лет) и, наконец, по достижении 30-лет- него возраста — взрослыми мужами. Воспитание в Спарте, одинаковое для всех граждан, было всецело компетенцией государства, и цель его состояла в том, чтобы вырастить физически сильных, дисциплинированных и храбрых воинов. Такое воспи­тание было необходимым условием получения гражданских прав.

¹¹        ... бесстыдство... является величайшим пороком... — Ср. Ксенофонт. Лакедемонская полития (3, 4); «Кроме того, желая приучить молодежь к скромности, Ликург пред­писал, чтобы юноши на улице держали руки под гиматием и ходили молча, не огля­дываясь, глядя себе под ноги. Этот обычай показал, что и в отношении скромности мужской пол также превосходит женский» (здесь и ниже, где особо не оговорено, перевод М. Н. Ботвинника).

¹²       ... во всем этом они состязаются друг с другом. — Духом состязаний было проник­нуто все греческое воспитание.

¹³       ...как это мы видим на картинах, изображающих персов... — Персы были изобра­жены на картине в так называемом Пестром портике (галерее) в Афинах. Картина была посвящена Марафонскому сражению, где греки одолели персов (490 г. до н. э.).

¹⁴       Старейшие эти никогда не отправляются на войну за пределы своей страны... — «Персы» Эсхила начинаются с хоровой песни персидских старейшин; они поют- о том, что отправившийся в поход против греков царь Ксеркс оставил государство на их попечение. Здесь, по-видимому, нашло отражение действительное положение вещей,

о котором говорится и у Ксенофонта.

¹⁵       ... в группу старейших попадают те люди, которые на протяжении^ всей своей жизни зарекомендовали себя с самой лучшей стороны. — В подлиннике 7tdvTcov tSv xaXSv еХт}Хиоте<; xafttcTavTat.                                                     , Словом ^тс* хаЫ в Спарте обозначались и почетные права, и обязанности полноправ­ного гражданина Спарты. Термин этот Ксенофонт переносит и на персидские по­рядки.

¹⁶       ... у персов считается неприличным плевать. .. — Подобные обычаи засвидетельст­вованы Геродотом и для мидян (I, 99).

¹⁷       Постыдным считается... — Ср. Геродот, I, 133: «В присутствии других людей у них (т. е. у персов. — В. Б.) не принято извергать пищу и мочиться».

¹⁸       Хитон — у греков основной вид одежды, нечто вроде длинной рубашки без рукавов, поверх которой обычно надевался плащ, длинный — гиматий — или короткий — хла­мида.

¹⁹       Кандий — у персов вид кафтана с длинными рукавами.

²⁰        ... тогда как на родине персов... одежда намного скромнее... — о том, что одежда мидян была красивее персидской одежды, пишет и Геродот (I» 135).

²¹       ... и теперь у меня есть такое оружие. — Речь, идет об особом виде метательного копья {nakzdv), которое получали только юноши. Кир был еще мальчиком, и ему не полагалось такого оружия.

²²        Фиала — широкая плоская чаша для питья.

²³        Киаф — черпак с ручкой для разливания вина.

²⁴        Кратер — большой сосуд для смешивания вина с водой.

²⁵        ...не допуская к тебе. — Геродот, описывая порядки, установленные в Мидии, упо­минает и о том, что никто из мидян не имел права непосредственного доступа к царю, но все были обязаны обращаться к нему только через его слуг (I, 99).

²⁶        ... в моем парке... — Ниже Ксенофонт будет еще упоминать об охотничьих парках самого Кира (VIII, I, 38) и его сатрапов (VIII, VI, 12). Ср. также сообщения о та­ких парках в других сочинениях Ксенофонта — в «Анабасисе», I, 2, 7 (описание охотничьего парка Кира Младшего в Келенах, во Фригии), и в «Экономике», 4, 13—14 (общее упоминание) и 20—25 (описание другого парка Кира Младшего в Сардах).

²⁷        ... у персов же считается справедливым, когда все имеют равные права. — Ксенофонт в этом месте приписывает персам характерную для гражданина греческого полиса точку зрения, согласно которой равенство, исономия (под этим термином можно по­нимать не только равенство всех перед законом, но и равенство всех благодаря су­ществованию законов), является неотъемлемым признаком благоустроенного госу­дарства.

²⁸        ...бывая у них и проявляя дружеские чувства к сыновьям. — Геродот (I, 123) также сообщает, что Кир, возмужав, стал самым доблестным среди сверстников и все его полюбили.

²⁹        ...чем сидеть рядом с молчаливым юношей ("*] otcoTcawt Tcapelvat).—Эти слова исключаются из текста И. Гартманом и вслед за ним В. Гемоллем — как нам пред­ставляется, без достаточных на то оснований.

⁸⁰      ...и наступило ли подходящее для этого время оиоте xatpog еЬ]).—Эти слова исключаются из текста И. Цойне и В. Гемоллем.

⁸¹     Киаксар. — Среди мидийских царей действительно встречаются такие, которые но­сили имя Киаксар. Однако, как давно признано в литературе, Киаксара, дядю Кира со стороны матери, Ксенофонт просто выдумал, нуждаясь в фигуре изнеженного, недоброжелательного и завистливого союзного царя, чтобы противопоставить ему идеального воителя Кира. Ср.:, F. К. Herilein — W. Nitsche. Einleitung. In: «Xenophons Cyropadie», Bd. I⁴. B., 1886, S. X; H. R. Breitenbach. Xenophon. — RE, 2. Reihe, Bd. IX, Hbbd. 18, 1967, стлб. 1709 сл.

⁸²     Пелътасты — в греческих войсках воины с облегченным вооружением (от «пельта» — легкий обтянутый кожей щит).

³³      Фила — племя; войско ассирийцев подразделялось, таким образом, как и у персов (ср. выше, I, II, 5), по родо-племенному признаку.

⁸⁴      ... целовали его в уста по персидскому обычаю. — Об этом обычае упоминается у Геродота (I, 134): «При встрече двух персов на улице по их приветствию легко можно распознать, одинакового ли они общественного положения: ведь в таком случае вместо приветствия они целуют друг друга в уста».

⁸⁵     Какой-то мидянин... — Ниже он будет назван Артабазом (VI, I, 9).

³⁶      ... если он ослабит мидийское государство. .. — Война Ассирии против мидян, имев­шая якобы место во времена юности Кира, является чистейшим вымыслом Ксено­фонта. Ассирийское государство прекратило свое существование уже в конце VII в. до н. э. Г. Брейтенбах (Указ. соч., стлб. 1710) полагает, что под именем ассирийского царя Ксенофонт изобразил последнего властителя Нововавилонского (халдейского) царства.

³⁷     ... выбрать себе двести гомотимов. . . — Греческое слово «гомотим» можно перевести как «имеющий равные права» (или привилегии). Этот термин, по-видимому, выдуман Ксенофонтом и образован по образцу спартанских «гомеев», как назывались в IV в. до н. э. полноправные граждане Спарты. Способ, при помощи которого персидские гомотимы формируют свое войско, также совпадает с тем, как в Спарте комплекто­вался знаменитый отряд из 300 так называемых всадников, которые, впрочем, могли служить и гоплитами. Эти «всадники» принадлежали к самым знатным спартанским родам и были своеобразной гвардией, личной охраной спартанского царя во время военных действий. 300 спартанцев царя Леонида, погибшие в Фермопильском ущелье, тоже, по-видимому, были таким отрядом.

⁸⁸ ... благоприятные знамения — гром и молния. — У древних гром и молния, раздавав­шиеся с неба при начале какого-нибудь важного дела, считались благоприятным пред­знаменованием. Геродот описывает, как Дарий перед тем, как занять персидский пре­стол, услышал громовые раскаты и увидел молнию, ударившую с ясного неба

(III, 86).

³⁹      ... никакое другое знамение не сможет лишить... — Перевод выполнен с учетом чтения, предложенного К. Реданцом: oo&ev av Xuaav; рукописные варианты удовлетво­рительного смысла не дают.

⁴⁰      Мантика — искусство прорицания.

⁴¹      ... начиная с наших друзей... — Имеются в виду мидяне, которые, по мнению гре­ков, отличались особо роскошным и изнеженным образом жизни.

⁴²  Твой слова справедливы ... никакого дохода. — Всю эту фразу мы, вслед за И. Пан- тазидесом, считаем репликой Камбиса; другие считают ее продолжением речи Кира.

⁴³  ... для ведений войны? — Как полагает Э. Поппо, далее в тексте — лакуна, ибо за рассуждением о военных искусствах должно было следовать упоминание об усердии (тс р о frusta), а уж потом упоминание о повиновении (ср. в этой же главе § 13, 19, 26).

⁴⁴  ... полководцы берут их с собой в поход, беспокоясь о своих воинах. — О врачах в составе греческих войск ср. упоминания у того же Ксенофонта в «Анабасисе», III, 4, 30 (врачи, приставленные к раненым наемникам), и в «Лакедемонской поли- тии», 13, 7 (врачи среди прочих лиц, составлявших свиту спартанского царя).

⁴⁵  ... закон... — В подлиннике употреблен характерный греческий термин «ретра» — буквально «уговор», «условие», «установление». Так, между прочим, согласно Плу­тарху («Ликург», 6), называлось пророчество, полученное спартанским законодате­лем Ликургом в Дельфах. В этой Ликурговой ретре излагались основы новой консти­туции для Спарты.

⁴⁶  ... приказав сидящим в засаде притаиться. — Подобный способ охоты на зайцев описан С. Т. Аксаковым («Детские годы Багрова-внука». М., Гослитиздат, 1973, стр. 482).

Книга II

¹     .. . орел, показавшись с правой стороны, указал им путь. . . — Летающие высоко в небе хищные птицы считались в греческой народной религии вестниками верховного бога Зевса (oiajvoi битсетеТ^). При этом обычно благоприятным знамением считалось появление такой вещей птицы с правой стороны.

²      ... вознесли молитву богам и героям, владеющим землей персов. .. — В представле­нии народов древности боги каждого племени или государства осуществляли свой суверенитет только над той территорией, которая этому племени (или государству) принадлежала.

³      Прибыв туда... — Следующие далее слова «в Мидию к Киаксару» (ete MVjSous тсро<; x6v Ki>a?ap7]v), буквально повторяющие конец предыдущего параграфа, исключаются из текста В. Гемоллем; в переводе они опущены совершенно по стилистическим со­ображениям.

⁴      ...любым способом (itavxl трбтш)... —Эти слова как позднейшая глосса к слову «всячески» (то^тсо?) исключаются из текста К. Линке; В. Гемолль, со своей стороны, вгдесто рукописного 'сротссо предлагает читать етитротссо _на основании сопоставления формального и неубедительного — с IV, 2, 35.

⁶     Гипереты — помощники, слуги. Так в «Киропедии» называются особые служители, состоявшие непосредственно при полководце и исполнявшие различные поручения (см. II, I, 31), в частности несшие обязанности интендантов (комментируемое место), адъютантов или ординарцев (II, IV, 4; V, III, 52; IV, 18; VI, III, 29; VII, I, 38; III, 2 и 3; V, 18 и 39; VIII, IV, 29; V, 13) — или даже личной охраны военачаль­ника (VI, II, 13; III, 13 и 14).

6  ... проявляли необходимую требовательность ... к ... подчиненным.. . — Здесь дана градация подразделений армий Кира — от низших единиц до больших соединений. Пемпадарх — начальник пятерки (пемпады), декадарх — начальник десятки (декады). Собственно говоря, низшее подразделение состояло из 6 человек — 5 рядовых и

1     командира, и потому вместо пемпадарха Ксенофонт иногда употребляет другое слово — гексадарх, т. е. начальник шестерки. Равным образом десятка на самом деле состояла из 12 человек—10 рядовых и 2 пемпадархов (гексадархов), из которых один одновременно исполнял обязанности декадарха; поэтому командира десятки Ксенофонт иногда именует додекадархом, т. е. командиром двенадцати. Две десятки составляли лох, которым командовал лохаг (и вместе с ним в лохе было 25 человек), четыре лоха образовывали таксис (сотню) во главе с таксиархом («сотником»), а де­сять таксисов — тысячу во главе с тысячником — хнлнархом.

7  ... совместная жизнь в палатках скажется... на исходе будущих сражений. — Про­славление совместной жизнн воинов в палатках также навеяно спартанскими поряд­ками.

8  ...всех приглашенных им на обед. — В Спарте царн также приглашали избранных спартанцев обедать к себе в палатку. Обычно это были командиры крупнейших под­разделений— полемархи и знатные воины (гомеи). Ср.: Xen. Lac. pol. (13, 1 и 7: 15, 4—5).

9  ...из числа возлежавших... — Ксенофонт переносит на персов греческий обычай возлежать за столом. Из Геродота (III, 32) нам известно, что персы за столом сндели.

10 Лохиты — солдаты того же лоха.

11... не старайтесь пополнить отряды исключительно согражданами. — Совет, вкла­дываемый Ксенофонтом в уста Кира, продиктован обычной для IV в. до н. э. прак­тикой вербовкн чужеземных наемников, среди которых особенно высоко ценились спартанцы. Но из одних спартанцев укомплектовать войско было невозможно (их было мало), и это обстоятельство, по-видимому, нашло отражение в рассуждениях Ксенофонта.

12Совершив третье возлияние... — Ритуал греческого пира (симпосиона) Ксенофонт переносит в Персию. У греков на пиршестве полагалось совершить три возлияния в честь богов. Эти возлияния состояли в том, что несколько капель вина, уже при­готовленного для питья, проливалось из чаши на землю. Обычно полагают, что первое возлияние совершалось в честь олимпийских богов, второе — в честь героев, третье — в честь Зевса Спасителя. После третьего возлияния отправлялись на отдых. Несколько иной характер носит ритуал пиршества, описанный греческим поэтом Эвбулом, жив­шим в IV в. до н. э.; его стихотворение, сохранившееся у писателя III в. н. э. Афинея (в сборнике «Пир мудрецов», II, 3, р. 36 b—с), мы приводим здесь в пере­воде А. С. Пушкина:

Бог веселый винограда Позволяет нам три чаши Выпивать в пиру вечернем.

Первую во имя граций,

Обнаженных н стыдливых,

Посвящается вторая Краснощекому здоровью,

Третья дружбе многолетней.

Мудрый после третьей чаши Все венки с главы слагает И творит уж излиянья Благодатному Морфею.

(А. С. Пушкин. Полное собрание сочинений в десяти томах, изд. 3-е, т. III. М., Изд-во АН СССР, 1963, стр. 246).

13... выстроив его слева от себя... — При переводе следуем чтению ея* aptaxepov ру­кописей группы V и кодекса С; чтение других рукописей srcl то api<rcos принимаемое

В. Гемоллем, противоречит, на наш взгляд, следующему ниже ^e^i то Setuvov.

14Парасанг — мера длины у персов, соответствующая 30 греческим стадиям или при­близительно 5,5 км,

Книга 111

¹  ...женой сына...—Имеется в виду жена Тиграна, старшего сына армянского царя, как это видно из дальнейшего изложения (§ 7). Вообще поход Кира в Армению, описанный в «Киропедии», сохранил, по мнению И. М. Дьяконова (Указ. соч., стр. 350 слл.), некоторые черты исторической действительности, подтверждаемые сочинением древнего армянского историка Моисея Хоренского (Мовсеса Хоренаци, рубеж V—VI вв. н. э.).

²   ... сын армянского царя сорвал с головы тиару и разодрал свои одежды. .. — Здесь имеется в виду младший сын армянского царя Сабарис. Это следует из того, что во время суда тиару на голове мог носить только он — старший его брат Тигран, как было указано выше (§ 7), явился на суд в походной одежде. О тиаре см. ниже, VIII, III, 13 и прим.

⁸ ... в обществе какого-то мудреца... — В подлиннике употреблено слово «софист», еще не имевшее во времена Ксенофонта ясно выраженного отрицательного значения.

⁴      ...что в искусном наезднике (*) Ьгстихф)? —Эти слова исключаются из текста И. Г. Шнейдером и вслед за ним В. Гемоллем.

⁵     . ..сначала надо обрести разум и лишь после этого можно приобрести благоразумие.— Весь диспут между Киром и Тиграном может служить образцом сократической диа­лектики. В нем нашли отражение основные положения этики Сократа, учителя Ксено­фонта, согласно которой добродетель сводится к знанию.

^ ... и те, кто плывет на корабле и опасается кораблекрушения                       о! uXeovxec p/f]

vaua^7]oa)ai)i... — Эти слова исключаются из текста В. Гемоллем.

⁷     Талант — весовая и условная денежная единица, распространенная на древнем Вос­токе и принятая затем греками и римлянами. Вавилонский талант равнялся 30,3 кг, персидский (золотой) — 25,92 кг, греческий (аттический серебряный) — 26,2 кг. У Ксенофонта счет идет, по-вндимому, на аттические таланты.

⁸      Халдеи — народность, населявшая северо-западный угол Армянского нагорья. И. М. Дьяконов передает греческое название этого племени  русским «хал- дайцы», чтобы не смешивать этих халдеев с халдеями Вавилонии. См. его «Историю Мидии», в частности стр. 351, прим. 1, где автор считает возможным отнести этот народ к картвельской группе.

⁹     Были узаконены браки между мужчинами и женщинами из обоих народов...—По нормам греческого гражданского права классической эпохи дети от брака гражданина с иностранкой (т. е. жительницей другого греческого полиса) не получали в большин­стве случаев прав гражданства. Такое установление было узаконено, например, в Афинах при Перикле, в 451 г. до н. э. Поэтому возникла практика специальных соглашений, согласно которым такие «интернациональные» браки считались узаконен­ными между гражданами договаривающихся государств (договора о так называемой эпигамии).

¹⁰  ... несли и везли ему в подарок самые ценные вещи, которые имели. — Здесь Ксено­фонт верно передает существовавший в Персии обычай, о котором пишет и Элиан, писатель первой половины III в. н. э. («Пестрые рассказы» I, 31).

¹¹  Мириарх — командир отряда в 10 000 человек.

¹²  Кир же стал приносить жертвы богам... — Религиозные церемонии, совершаемые Киром накануне выступления в поход, очень близко напоминают соответствующий спартанский ритуал. Выступление спартанского войска всегда сопровождалось слож­ными религиозными обрядами. Перед выступлением цари приносили ^жертвы Зевсу Предводителю и божествам — «спутникам Зевса» (т. е., по-видимому, Диоскурам). На границе государства приносились новые жертвы Зевсу и Афине, именно на счастливый переход границ (так называемые диабатерии). См.: Xen. Lac. pol., 13,

2-5.

¹³  ...умилостивил героев-покровителей Ассирии. — Стремление привлечь покрови­телей чужой земли было в обычае у древних. «В Истории» Фукидида (II, 74) рас­сказывается, как спартанский царь Архидам, вступив на территорию враждебных Платей, призвал местных платейских богов и героев в свидетели того, что винов­никами распри являются не спартанцы, а сами платейцы, дабы, таким образом, от­вести от себя гнев этих местных божеств.

¹⁴  ... цари варваров.,. — Переведено по рукописной версии о (3dp|3apoi paatXel?, со­гласно же чтению, предлагаемому В. Гемоллем (он исключает из текста слово (За<нХеТ<;), будут просто «варвары». Как известно, всех не говорящих на греческом

языке греки называли варварами.

¹⁵  Парасанг — см. выше, прим. 14 к кн. II.

¹⁶  ... вернитесь в свои отряды с венками на голове. — Здесь Ксенофонт опять пере­носит на персов чисто спартанские обычаи.

¹⁷  ... трусы будут наказаны таким позором, что жизнь их... станет для них невы­носимой. — Речь Кира излагает основы спартанской государственной идеологии. Граждане, не проявившие должного мужества, наказывались в Спарте самым жесто­ким образом; они подвергались атимии (лишению гражданских прав) и становились объектом всеобщего презрения. На улице их каждый мог безнаказанно оскорбить. Никто не выдавал за них дочерей замуж, а если у них были дети, то презирали и их. Геродот (VII, 232) рассказывает об одном спартанце, который не вынес подоб­ного бесчестия и покончил с собой.

¹⁸  ...Кир передал пароль: «Зевс Союзник и Вождь». — Ксенофонт в «Анабасисе» со­общает о подобном же пароле, который был передан по войску Кира Младшего (Кир узнает там этот пароль от Ксенофонта). Обмениваться паролем было принято только у греков, и Кир Младший, впервые познакомившийся с этим обычаем, был очень удивлен (см. «Анабасис», I, 8, 16 сл.).

¹⁹  Пэан — у греков вид хорового гимна, исполнявшегося по какому-либо поводу в честь божества. Боевой пэан пели и перед и после сражения (ср. ниже, IV, I, 6): в первом случае — в честь Ареса, во втором — в честь Аполлона.

²⁰  ... устрашает противника. — Описание атаки персов, наступающих под предводитель­ством Кира, весьма ^напоминает атаку спартанских гоплитов. Точно так же у спартан­цев во время атаки впереди шли командиры, воины пели военный гимн — пэан и т. п.

²¹  ...отступать, держа фронт обращенным к неприятелю... — Так переведено нами техническое выражение етс! тсоба ava^eiv—«отступать на ногу», т. е. пятясь, не по­ворачиваясь тылом к неприятелю. В знании тактики, проявляемом автором «Киропе­дии», особенно заметно, что он по профессии был военным.

Книга IV

¹     ... и, оставив свое намерение, бросился выполнять приказ. — Этот эпизод романа Ксенофонта, в котором прославляется чисто спартанское послушание Хрисанта, поль­зовался особой популярностью у античных читателей романа, как видно из Плутарха (Aetia Rom., 39, p. 273 f).

²     ... и тогда выскажу свое суждение. — Заинтересованность Кира объясняется тем, что ему необходимо было установить, когда раненые воины получили свои ранения — до или после приказа об отступлении.

⁸     ... они не хотят вовремя пристать к берегу и погибают. — Сравнения, заимствованные 1ИЗ морской жизни, нередки у Ксенофонта; они естественны для писателя, чья ро­дина— Греция вообще и Афины 'вГ особенности — была страной мореплавателей. Ср. ниже, V, IV, 6; VI, I, 16.

⁴ Вспомни при этом, что даже дикие свиньи.. . — Сравнение поведения человека и животного было, по-видимому, общим местом у греческих авторов, причастных к уче­нию Сократа. Для данного случая ср. сходное сопоставление у Платона в том месте его «Государства», где гражданам рекомендуется брать с собой на войну подросших детей (V, р. 467 а-в).

⁶ ... тот самый мидянин, который некогда ... получил от него поцелуй. — Имеется в виду мидянин Артабаз; эпизод с поцелуем, в котором он впервые появляется, см. выше, I, IV, 27—28.

⁶      ...происходящего от самих богов. — Происхождение Кира возводится к богам ввиду того, что он — потомок Персея, сына Зевса; ср. выше, I, II, 1 и прим.

⁷      Скириты — жители Скиритиды, горной области на севере Лаконики, принадлежали к многочисленной в Спарте группе зависимого населения периэков, хотя и находились на несколько привилегированном положении. В спартанском войске скириты образовы­вали особое подразделение. Во время военных действий спартанцы использовали их для самых опасных поручений и дел. В походе они всегда шли в авангарде, они же всегда начинали сражение и последними уходили с поля боя. В боевых порядках спартанского войска они обычно стояли на левом фланге.

⁶      ...и дай нам руку... — Подать правую руку как у греков, так и у персов означало закрепить жестом устное обещание или договор.

⁹      ... подняв правую руку. — Это был жест, указывающий на дружественные намере­ния, ср. ниже, § 19, а также VI, III, 13.

^!0 ...ибо... кажутся неподвижными                        7<хр ... соатсер та еаттрсота eaxiv). Эта поясни­

тельная фраза исключается из текста А. Хугом.

¹¹   Гиппокентавры — сказочные существа, полукони-полулюди; в произведениях грече­ской литературы они обычно назывались кентаврами.

¹²   ... а это гораздо удобнее, чем быть слитым с конем воедино (ovxouy тоито уе хреТ- ttov уаицтрихеуси). —Эти слова исключаются из текста В. Гемоллем.

¹³   .. . бывая в нашем стане... — Переведено по рукописной версии                                         чтение В. Гемолля — £X^{wV U}P^0<;

¹⁴   Все пленные пали ниц перед ним... — По принятому в древней Персии обычаю, к царю обращались, падая ниц перед ним и целуя землю, по которой ступал вла­стелин. Греки с презрением относились к этому варварскому обычаю.

¹⁵   ... совершили омовение. — Умывание перед ужином было обычаем у древних греков, засвидетельствованным уже у Гомера («Одиссея», III, 464; IV, 48 сл. и др.).

¹⁶   ...никто не явился к дверям царского шатра... — По-видимому, здесь в романе Ксенофонта нашел отражение действительно существовавший на Востоке — по край­ней мере при персидском дворе — обычай, согласно которому придворные являлись утром к дверям царского дворца за приказаниями.

¹⁷   Маги — название одного из мидийских племен и вместе с тем жреческой касты у мидян и персов. Происхождение этой касты неясно: в то время как одни исследо­ватели принимают, что жрецы-маги были выходцами из племени магов, которое моно­полизировало исполнение жреческих функций, другие, наоборот, полагают, что на­звание касты перешло на определенное племя. Равным образом недостаточно выяс­нена сущность религиозного учения магов, в частности его отношение к зороастризму. Несомненно одно: как официальные руководители религиозных обрядов и истолко­ватели воли богов, маги пользовались большим авторитетом в общественной и поли­тической жизни древнего Ирана. Подробнее см.: И. ^fM. Дьяконов. Указ соч., стр. 374 слл.; М. А. Дандамаев. Указ. соч., стр. 151 слл., 234 слл.; Э. А. Грантовский. Маги. СИЭ, т. 8, 1965, стлб. 885.

¹⁸   ...должностных лиц... советников... — Упоминаемые здесь персидские надсмотрщики (oTCXTjpe?) и советники (fpaaTvjpes) скорее всего скопированы Ксенофонтом с со­ответствующих должностных лиц Спарты. Образцом могла послужить, во-первых, всемогущая коллегия пяти эфоров (буквально тоже «надзиратели», «наблюдатели»), двое из которых нередко сопровождали царей в походах именно в качестве наблю­дателей и советников. Во-вторых, можно указать на специальных советников (a6|A(3ouXoi), которых со времени Пелопоннесской войны спартанское правительство (т. е. практически те же эфоры) стало прикомандировывать к царю или другому военачальнику в качестве своих ответственных представителей (см., например, Thuc.,

II, 85; III, 69 и 76; V, 63; VIII, 39 и 41; Xen. Hell., III, 2, 6, слл.).

¹⁹    ... чтобы всадник получил вдвое больше пехотинца. — Здесь отразилась обычная для греческих наемных войск практика, согласно которой всадники получали вдвое большее жалованье, чем пехотинцы (всаднику надо было кормить еще и коня).

²⁰    ... и будут носить 8а всадниками оружие, которое они им дадут. — Слова «за всадниками», отсутствующие в тексте, добавлены нами при переводе ради большей ясности. Из контекста следует, что освобожденные на волю рабы, о которых здесь говорится, должны были стать оруженосцами новых персидских всадников.

¹¹    ... и сам .Кир первый подал пример этого (*<*'< аото? оитсо rcot&v xatijp^ev). —Эти слова исключаются из текста В. Гемоллем.

²²    ...поставить взамен себя другого начальника, тоже из гомотимов. — Как видио из данного места, еще не все гомотимы стали всадниками (ср. также ниже, V, 2, 1, где указано, что число персидских всадников доходило еще только до двух тысяч). По­этому каждый гомотим-офицер, который становился теперь всадником, должен был подобрать себе преемника для командования тем пехотным отрядом, который он оставлял. Не следует, однако, думать, что всадниками становились только гомотимы- офицеры (так именно считает Г. А. Янчевецкий в примечании ad locum). Из слов Ксенофонта следует лишь одно — что каждый офицер, который становился всад­ником, должен был найти себе заместителя.

²⁸    Гобрий. — Это имя, персидское по происхождению («Гаубарува»), не раз встречается в истории Персии. Так, у Геродота неоднократно упоминается перс Гобрий, который, как и его сын Мардоний, играл видную роль в жизни Персидского государства при Дарии I. Вообще персидских имен в «Киропедии» довольно много: это — Абрадат, Адусий, Аглаитад, Кардух, Хрисант, Даиферн и пр., не говоря уже об именах ца­рей (Камбис. Кир). Ряд этих имен Ксенофонт мог почерпнуть из известной ему исторической традиции, в первую очередь у Геродота и Ктесия. Разумеется, но­сители этих имен в «Киропедии» являются свободно скомпонованными фигурами, имеющими лишь известные черты сходства с историческими персонажами. Другой ряд имен для своих героев Ксенофонт мог заимствовать из современной ему пер­сидской истории. Так, имя предводителя колесниц, а затем сатрапа Каппадокии Ар- табата («Киропедия». VTTI, ПТ, 18 и VI, 7), возможно, подсказано именем верного служителя Кира Младшего Артапата («Анабасис», I, 6, 11 и 8, 28); имя намест­ника Великой Фригии Артакама («Киропедия», II, I, 5; VIII, VI, 7) — именем тоже фригийского наместника при Артаксерксе II Артакама, или Артакома («Ана­басис», VII, 8, 25) и пр. Фигуры — носители этих имен в «Киропедии» могут иметь, таким образом, лишь квазиисторические соответствия — в персонажах более поздней эпохи. Подробнее об именах собственных в «Киропедии» см.: Н. R. Brcitenbach. Указ. соч., стлб. 1712 слл.

²⁴    ... пленницу сцзианку... — В последующем изложении (V, I. 2 слл.) эта сузиаика будет названа Паифеей.

Книга V

¹      ... мидииский наряд... — См. выше, I, IV, 26.

²      ... поручил-теперь охранять подаренную ему женщину и шатер. — Начинается зна­менитый рассказ о любви Панфеи и Абрадата, продолжение которого следует в VI,

I,  31—51; IV, 2—11; VII, III, 2—16. Художественное мастерство Ксенофонта в этой иовелле высоко оценивалось позднейшими античными писателями. Ср., в частности, отзыв Лукиана (Imag., 10).

⁸      Сузы — город в Сузиане (современном иранском Хузестане), позднее стали весен­ней резиденцией персидских царей (см., ниже, VIII, VI, 22). В дальнейшем рассказе Ксенофонт называет Абрадата царем Суз (VI, III, 35 — ^ Eotacov BaaiXetf?).

⁴      ... был связан узами гостеприимства с царем бактрийцев. — Институт гостеприим­ства был широко развит у древних народов, однако Ксенофонт, как здесь, так и в других подобных случаях, имеет в виду преимущественно греческие обычаи. В дан-

Примечания

ном случае отношение Абрадата к бактрнйскому царю определено характерным гре­ческим словом «ксенос» (гость).

⁵      ... сидела на земле, закрыв лицо и потупя взор. — В подборе внешних признаков, характеризующих горе Панфеи из-за постигшего ее плена и разлуки с мужем, Ксено­фонт следует известному литературному шаблону. Ср. как описывает Эврипид горе Гекубы, плененной греками (Eurip. Hecuba, 484 слл.).

⁶      ... выделялась среди них своим ростом... — Высокий рост считался непременным признаком красоты; ср. выше, III, I, 41.

⁷      ... разодрала свое платье и разразилась жалобными воплями. — В описании этих проявлений горести опять заметно следование литературному стандарту; ср. выше,

III.    I, 13.

⁸      ... ее будет любить другой... — Арасп говорит здесь в духе греческих обычаев, которые запрещали браки между родными братьями н сестрами; у афинян, например, это допускалось лишь в том случае, если брат и сестра были от разных матерей (ср. Nepos. Cimon, 1). Однако на Древнем Востоке, как у египтян, так и у персов, таких ограничений не было, а в царских семьях браки между братьями и сестрами были даже правилом.

⁹      ... который некогда выдавал себя за родственника Кира... — Имеется в виду Арта­баз; см. выше, I, IV, 27—28.

¹⁰     ... пчелиная матка. — Сопоставление правителя с пчелиной маткой (в ориг. — муж. род б  часто встречается и у Ксенофонта и у других античных писателей.

¹¹     Дарик— персидская золотая монета, равная 1/3000 персидского таланта (т. е. 8,4 г при весе таланта в 25,92 кг) или 20 аттическим серебряным драхмам. Свое имя дарик получил от имени персидского царя Дария I, который если и не изобрел этой монеты, то все же первым поставил ее чекан на правильную государственную основу. Однако называть золотые монеты, имевшие хождение на востоке при Кире, дариками — явный анахронизм,

¹²     ... сколько бы их там ни было (£t                            тсХеТаха eaxtv) ... взамен того, что ты мне подарил (avxi тоихои, о и аб jxoi бебшр^аац).— Эти слова исключаются из текста

Р‘. Б. Гиршигом. — Относительно Вавилона ср. ниже, VII, II, 11, где он упомянут как богатейший город Азии.

¹³                        у тебя (аё)... — Это слово исключается из текста В. Гемоллем.

¹⁴     ... чтобы кто-нибудь из них стал мне сыном. — Гобрий имеет в виду выдать свою дочь за одного из друзей Кира, чтобы зять заменил ему погибшего сына.

¹⁵     ... он не пожелал остаться... пригласил Гобрия разделить с ним трапезу. — Отно­сительно мотивов, которыми руководствовался в этом случае Кир, один из прежних комментаторов Ксенофонта заметил; «Намерением Кира было либо уберечь своих от заражения изнеженностью и роскошью, либо же показать Гобрию образец пер­сидского образа жизни и дисциплины» (примечание Б. Вейске ad locum в издании «Киропедии» 1798 г.).

¹⁶     ...шерсть (ер tcx)... — Это слово, отсутствующее в рукописи D, исключается из текста Л. Диндорфом.

¹⁷     _И| они были далеки от грубости... от стремления оскорбить друг друга. — Как в ряде других случаев, так и здесь, при описании персидских обедов, образцом для Ксенофонта могли быть идеальные обычаи спартанцев. Ср. описание совместных спартанских трапез у того же Ксенофонта в «Лакедемонской политии» (гл. 5) н у Плутарха в «Ликурге» (гл. 10 и 12).

¹⁸     ...своих будущих боевых товарищей. — Очевидно, сотрапезниками Гобрия были не только сам Кир и его ближайшие друзья, но и менее привилегированные воины, однако всем прислуживали одинаково; ср. выше, II, I, 30.

¹⁹     ,.. кадусии, племя многочисленное и храброе... — Исторические кадусии обитали к юго-западу от Каспийского моря и были северными соседями мидян. Ксенофонт делает их соседями ассирийцев, владения которых будто бы отделяли кадусиев от мидян и персов (см. ниже, § 26),

²⁰     ... ибо он пытался их поработить. — Саки жили на восток от гирканцев, в области между Каспийским морем и Сыр-Дарьей. По Ксенофонту, они, как и кадусии и гир­канцы, были соседями ассирийцев и тоже были отделены владениями последних от мидян и персов (см. ниже, § 26, ср. также III, 11),

²¹      ... отдайте магам часть, причитающуюся богам.., — Ср. выше, IV, V, 14 и прим.

²²     ... через тридцать дней. — Это выражение, как и встречающееся дальше «через тридцать лет» (VIII, IV, 27), употреблено в таком же ироническом смысле для определения неопределенно долгого срока (тридцать — круглое число), как и латин­ское «ad calendas graecas».

²³     ... как вы говорите... — Выше, в соответствующем месте (V, II, 25 сл.), об этом ничего не было сказано.

²⁴     ... к тем самым племенам, которые... враждебны ассирийскому царю — Имеются в виду кадусии и саки (ср. выше, V, II, 25 сл.).

²⁵      ... и чтобы привезти лестницы для штурма крепости (*<*1 хХфлхж; (Ь? erct то <ppoupiov a£ovxe<;)... — Эти слова исключаются из текста В. Гемоллем.

²⁶     ... чтобы они привели войско и доставили лестницы (отса)? cqoiev та атратеи^ата vtat та? xXlpaxac, */.o(j.tCoiev) ... — Эти слова исключаются из текста И. Пантазидесом.

²⁷      ... захваченных ранее воинов Кира. — Имеются в виду перехваченные Гадатом гонцы (см. выше, § 16), но, может быть, и другие какие-нибудь воины Кира, которые могли попасть в плен к Гадату при первых столкновениях (§ 15).

²⁸     ... пав перед ним ниц. .. -с_Р. выше, IV, IV, 13 и прим.

²⁹     ... исполниться радости. — Слово Х^аФ^е» с которым Гадат обращается к Киру, соответствует нашему «здравствуй», но буквально оно означает «радуйся»; в своем ответе Кир обыгрывает ^именно это буквальное значение, и потому обращение Гадата пришлось перевести тоже буквально.

³⁰     ... перед этими своими соседями. — Имеются в виду кадусии, саки и гирканцы.

³¹     ... превзойти причиняющих нам з/]0 — злом, а оказывающих нам благодеяния—бла­годеяниями. .. — Один из основных этических принципов, исповедуемых Ксенофон­том и его героями. Ср., кроме данного места, молитву Кира выше (V, I, 29), а также характеристику Кира Младшего в «Анабасисе» (I, 9, 11).

⁸²     ...и притом так искалеченному? — Гадат был оскоплен; см. выше, V, II, 28, и

III,   8.

⁸³     ... ночью походная колонна разрывается... — Те же мысли развивает Ксенофонт в «Анабасисе» (VII, 3, 37 сл.), причем рекомендуемая им манера движения здесь объявляется «эллинским обычаем».

⁸⁴     ... персидских пельтастов и лучников... — Поскольку ранее говорилось, что все пер­сидские воины Кира получили тяжелое вооружение (см. II, I, 9—19), то упомянутые здесь пельтасты и лучники должны быть причислены к тем дополнительным войскам,

о  затребовании которых Киром из Персии сообщалось в IV книге (IV, V, 16 сл.). Однако о прибытии этих войск говорится лишь много позже, в V, V, 3 сл., что должно быть отнесено на счет авторского недосмотра.

⁸⁵      ... ночные стражи следует назначать... краткими и частыми... — Сходные советы относительно частой смены ночных караулов дает и Эней Тактик (тоже писатель

IV в. до н. э.) в трактате «О перенесении осады» (22, 4—6).

⁸⁶     ... знать имена. своих командиров... — На основании этого пассажа позднейшая античная традиция утверждала, что Кир знал имена всех своих воинов — не одних только командиров, как значится у Ксенофонта (ср. Plin. N. h., VII, 24, 88; Quinti­lian., Jnst. or., XI, 2, 50; Valer. Max., VIII, 7, ext. 16).

⁸⁷     ... «Пусть кто-нибудь нарубит дров». — Примеры таких «безличных» приказаний можно найти в комедиях Аристофана (см., например, Acham., 805; Vespae, 529 и 860; Thesm., 238 и 265).

⁸⁸      ...как будто после бури в надежную гавань... — О «морских» сравнениях у Ксено­фонта ср. выше, прим. 3 к кн. IV.

³⁹     ... твоим друзьям... — Под этими последними понимаются не личные друзья Кира, а дружественные ему племена кадусиев, саков и гирканцев; см. выше, V, III, 20 слл.

⁴⁰     ... либо детей (тоис Бе тсаТба?)...— Эти слова добавлены в текст В. Гемол­лем.

⁴¹     ... нас немного. — См. выше, V, III, 5 слл.

⁴²     ...ему надо ... подготовиться к сражению с тобой... — См. выше, V, III, 6.

⁴³      ... границ Сирии... — Здесь, как и в ряде других случаев, под Сирией разумеется та же Ассирия; ср. V, V, 24; VI, II, 19, 22; VII, III, 15; V, 31; VIII, 3, 24.

⁴⁴     ... в соответствии с распоряжением Кира... — См. выше, IV, V, 31.

⁴⁵     ... и было видно, что он плачет. — Вообще слезы не считались у древних признаком слабости; в «Киропедии» в соответствующих местах показаны плачущими люди сильного характера — Тигран (III, I, 7), Гадат (V, IV, 31) и даже сам Кир (VII,

III,     8 и 11). Таким образом, не слезы сами по себе, а скорее причина, вызвавшая их, изобличает здесь слабость натуры Киаксара.

⁴⁶     Он велел постелить для Киаксара несколько мидийских ковров. .. —»Эта деталь также введена в рассказ не случайно: подстилать под себя при сидении на земле ковры —по Ксенофонту, признак изнеженности. Ср. Hell., IV, I, 30.

⁴⁷     .. . [От стыда] провалиться сквозь землю... — образное выражение, встречающееся у Ксенофонта довольно часто; ср. ниже, VI, I, 35, и Anab., VII, 1, 30; 7, 11.

⁴⁸     ... мои рабы... — Рабами Киаксар презрительно называет здесь своих подданных- мидян. Это слово не следует, таким образом, понимать буквально; ср. также мета­форическое, хотя и с другим оттенком, употребление этого слова выше, в речи Гоб­рия, IV, VI, 2.

⁴⁹     ... что огорчило бы нас всех. — Кир намекает на возможность мятежа и покушения на жизнь Киаксара.

⁶⁰     ... начнем с моего назначения в командующие.. . — Кир имеет в виду свое назна­чение в командующие персидским войском, которое было послано на помощь Киак­сару; см. выше, I, V, 4 слл.

⁶¹     ... вместе пожали плоды удачного дела... — См. выше, IV, I, 10 слл.

⁶²     Их крепости теперь в наших руках.. . — См. выше, V, IV, 51.

⁵³ Убеждение, что ими пренебрегают, делает хороших воинов малодушными, а дурных — более наглыми. Аналогичную мысль высказывает у Саллюстия (римского писателя

I    в. до н. э.) в его «Югуртинской войне» (31, 28) народный трибун Гай Меммий,

Книга VI

1  ... все союзники... — Имеются в виду не все, конечно, воины, а лишь командиры отрядов: ср. выше, V, V, 43.

2  ...относительно роспуска войска (Ьпгр xijs 6iaX6aeax; тои ахратеб^ахо?).'.— Эти слова исключаются из текста А. Хугом.

⁸     ... отделение от основных сил... не пошло нам на пользу. — Имеется в виду не­удача, постигшая кадусиев при набеге на земли близ Вавилона; см. выше, V, IV,

15  слл.

⁴     ...этого торжественного собрания. — Торжественным собранием (icavVjYupi?), какое бывает лишь по случаю большого общего празднества, называет оратор войско мидян и их союзников, продолжая таким образом начатое сравнение нынешней его походной жизни с праздником.

⁶      ...изнемогая в борьбе с голодом? — Сходную мысль о всесокрушающей силе голода высказывает у Ксенофонта в «Анабасисе» (II, 5, 19) персидский сатрап Тиссаферн.

^в ...каждый (ехАхеро? auxtov)...— Это разъяснение исключается из текста В. Ге­моллем.<