Юридические исследования - Ежовщина. А. Днепровец -

Мой земляк-днепропетровец, Виктор Андреевич Кравченко, в своей так нашумевшей книге «Я избрал свободу», первым открыто заговорил о зверствах НКВД в нашем родном городе.

Результатом его сравнительно небольших разоблачений был процесс в Париже, который прибывшие на процесс из нашего родного города коммунисты и коммунистические ставленники, несмотря на громадные материальные расходы и «правдивые показания», не вытянули.

Свободный мир нашел материалы, опубликованные Виктором Андреевичем, правдивыми. Коммунисты Франции, начавшие процесс против него по указаниям из Москвы — процесс проиграли.

Материальных выгод от выигранного им так долго длившегося процесса Виктор Андреевич имел немного. Французские коммунисты уплатили символический судебный штраф, оплатили громадные судебные издержки и только. Но моральные «выгоды» — были безусловно громадны.

Впервые, за всю историю существования политической эмиграции из СССР, частное лицо вступило в судебное единоборство против коммунистического спрута, за этой неравной борьбой следил с напряжением и интересом весь мир.

Это маленькое «частное лицо» — единоборство выиграло! Советские и французские коммунисты потерпели открытое поражение, которого не в силах они забыть и до сих пор и которое навсегда останется в памяти и свободного мира и политической эмиграции из СССР, как редкая' победа в борьбе против интернационального зла.

Момент для массированного наступления на коммунистов был безусловно очень благоприятный, но беда одна — факты, которыми интересовались французские судебные органы (поскольку они были опубликованны в книге В. А. Кравченко) по существу своему были незначительны.

Нужно признать, что автор книги не знал о многих событиях в гор. Днепропетровске, вызванных деятельностью органов НКВД в 1937—38 гг. и не был знаком с массой уничтоженных органами НКВД видных людей города, не говоря уже о тех тысячах незаметных, рядовых жителей города, которые были арестованы органами НКВД и с тех пор исчезли без следа.

Я, во время судебного процесса Виктора Кравченко, был в Бельгии. Моментально, после начала судебного разбирательства, я послал В. А. несколько писем с перечислением и описанием наиболее кричащих фактов из деятельности НКВД в нашем городе, с указанием целого ряда т. наз. «проми- нентных» имен, которые были почти что гласно уничтожены чекистами. Некоторые из этих фактов были использованы В. А. Кравченко, а наибольшее количество их осталось неиспользованными, так как против опубликования их энергично протестовали и наши коммунистические земляки, прибывшие из Днепропетровска на судебный процесс в Париж, и французские коммунисты, оравшие о том, что судебное разбирательство о якобы ложном содержании книги нельзя превращать «в пропагандистскую оргию» против коммунистической партии Франции и «великого Советского Союза» (почти дословно!).

Много лет прошло со времени судебного процесса Кравченко против интернационального коммунизма, многое из подробностей этого необычного процесса забылось, многое потеряло актуальность, но многое осталось в памяти и многое останется вечно актуальным, так как миллионов убийств ни в чем неповинных людей чекистскими палачами — забыть нельзя!

Да они и так никогда не забудутся, о них нужно (да и будут!) говорить и писать так долго, пока существует антинародная «советская власть», пока существуют многие десятки тысяч официальных палачей Народов России — чекистов, НКВД, МВД или как бы эти убийцы ни назывались.

Как лее свирепствовали эти изверги у нас в городе в 1937—38 гг?

%%%

Помещение областного управления НКВД гор. Днепропетровска, до 1936—37 года, было расположено в нагорной части города в новом доме № 9 по красивой тихой улице, названной именем первого коммунистичекого палача, «незабываемого» Ф.

Э. Дзержинского.

На этой улице когда-то проживали наиболее зажиточные граждане нашего города. Застроенная небольшими, красивыми домиками-виллами, окруженными стройными деревьями и старыми холеными садами, за тишину, красоту и укромность, она и была выбрана чекистами под свою проклятую резиденцию.

На соседних с нею небольших уличках проживали все городские коммунистические заправилы из областного комитета партии, областного исполнительного комитета, горпарткома, горсовета и, конечно, из областного управления НКВД СССР.

Секретарем областного комитета партии был в то время Мендель Маркович Хатаевич — он же третий секретарь Центрального комитета КП(б)У.

Начальником областного управления НКВД — был его многолетний соратник и как даже говорили, личный друг злополучного НКВД-истского (впоследствии ставшего наркомом и сложившего голову на плахе) палача Генриха Ягоды — Мирон Миронов.

В связи с тем, что дом-громадина, в котором находилось чекистское логово, по архитектуре своей не подходил для «специальных целей» этого с позволения сказать учреждения, по личному ходатайству тов. Миронова перед президиумом Днепропетровского городского совета, этим же городским советом была выделена громаднейшая сумма денег на постройку специального здания «для нужд областного управления НКВД».

В 1937 году строительство этого дома-гиганта было закончено. Дом этот, или вернее комплекс домов соединенных между собою, строился по плану, утвержденному Москвой и, конечно, по последнему слову НКВД-истской техники, предусматривающей все «нужды» чекистов.

Занимал он громадную территорию между Коро- ленковской и Красной улицей, насчитывал до 400 служебных комнат, а самое главное — 3 подвальных, совершенно отрезанных от внешнего мира, этажа, с одиночными камерами для политических заключенных, т. наз. «Тюрпод» (тюремное подержание НКВД).

Теперь, чекисты были совершенно независимы от городской тюрьмы, расположенной на Чичерин- ской улице. Их жертвы содержались прямо под служебными помещениями, их уже не нужно было возить на допрос и с допроса «Черным Вороном». В доме этом были расположены и другие «специальные» помещения о назначении которых можно было только догадываться.

Но, как оказалось впоследствии, в 1937—38 гг. — несмотря на свои громадные размеры и множество камер «Тюрпода», количество заключенных было так велико, что областному управлению НКВД опять пришлось занять специальный корпус городской тюрьмы под своих заключенных и даже ставить во дворе тюрьмы брезентовые палатки, в которых, несмотря на лютый холод, содержались все те же «политические преступники».

Итак, в 1937 году, областное управление НКВД перебралось в новый дом. Здание, в котором оно находилось раньше, было передано в распоряжение Днепропетровского Медицинского Института под студенческое общежитие.

Как началась волна арестов у нас в городе в 1937 году? Об этом, конечно, точно никто не знает. Об арестах открыто заговорили только после того, как был арестован сам начальник НКВД — Мирон Миронов. Это было (по моему мнению) в самом начале, а затем уже покатились коммунистические и некоммунистические головы — без счета.

Скоро после того, как увезли Миронова в Москву на плаху, узнали об аресте старого командира красно-партизанского отряда, кавалера многих советских орденов, страшного матерщинника и грубияна — Петра Лукьяновича Мирошниченко, председателя Днепропетровского городского совета, прославившегося у нас в городе тем, что даже став председателем городского совета такого большого индустриального центра и получив под жилье виллу напротив парка им. Тараса Шевченко (бывший Потемкинский) сей изувер заставлял свою пожилую, простую и тихую жену, ежедневно, лично мыть лестницу парадного входа в виллу, как он говорил сам — для поддержания чистоты партийного билета.

Впоследствии, измученный многочисленными допросами, он выпрыгнул из окна 4-го этажа нового здания НКВД на асфальт, но чудом не убился, а только поломал обе ноги и многие ребра. Содержался долгое время в тюремном госпитале, после чего безследно исчез.

Арестовал Петра Лукьяновича Мирошниченко, уже новый, присланный из Москвы, начальник Днепропетровского областного управления НКВД, «проверенный из проверенных» — чекист, Ефим Кривец.

На совести этого самого Кривца и его заместителя латыша Окруя, многие тысячи днепропетровских жителей. Это под изуверским руководством их обоих проводилось до конца уничтожение многих днепропетровцев.

После ареста Мирошниченко, заговорили об аресте другой очень популярной в городе фигуры — начальника местного аэро-клуба, Акинфа Лантуха.

Лантух, как и Мирошниченко, бывший командир красно-партизанского отряда, вошел в историю гражданской войны на Украине, благодаря своей действительной храбрости.

Это он застрелил в свое время атамана Петлюровского соединения т. наз. «Заднипрянского куреня», Чернобая, находившегося среди своей личной охраны, при чем Лантух благополучно скрылся от погони.

Это он, Лантух, вел когда-то по поручению самого В. И. Ленина мирные переговоры с «батькой», Нестором Васильевичем Махно.

Популярность его среди днепропетровского населения, связи со своими бывшими соратниками, теперь ставшими руководящими коммунистами в самой Москве и в Киеве и вызванная этим гордость и самоуверенность были настолько велики, что когда он узнал об аресте своего старого друга и односельчанина Петра Мирошниченко, он искренне весело рассмеялся и сказал: «Ничего! Пусть пару дней попарится, а потом я уже позвоню в Москву; оттуда нажмут на кого следует и выгонят старого дурака из камеры».

Уже через два дня, Лантух сам был заключенным одиночной камеры «Тюрпода» — областного управления НКВД.

С ним я встречался лично на «вокзале» (так называли тогда мы, заключенные, комнату «ожидания», где нам приходилось часами ожидать вызова на допросы). На мой вопрос «как дела», он махнул рукой и ответил: подписываю все «сознательные протоколы», подписываю! Вчера ночью, например, подписал «чистосердечное признание» о том, что был завербован японской разведкой, понимаешь? А ей Богу до сих пор живого японца не видал, не привелось! Ну да и чорт с ним! Сегодня подпишу все, что подложит следователь, не били б только, кончали бы скорей!» Страшный толстяк в прошлом, он превратился в скелета.

Его расстреляли в том же 1937 году.

На этом же «вокзале» познакомился я и с Яковом Ослоном —■ бывшим управляющим делами Областного партийного комитета. Он, человек, стоявший когда то на самой верхушке партийной лестницы, собирал окурки. Обвиняли его в террористической деятельности и троцкизме.

Здесь же встречал я:

1. Якова Гейро — секретаря Областного комитета комсомола.

2. Ветрова (имени не знаю) б. ректора Днепропетровского строительного института, ставшего потом секретарем Днепропетровского городского партийного комитета, а затем уже арестованного.

3. Лейбензона — б. секретаря городского партийного комитета.

4. Краснова — б. управляющего Днепропетровского Облпромсовета.

5. Звайгзне — латыша, б. директора заводов им. «Коминтерна» и «К. Либкнехта». И многих, очень многих других, имена которых исчезли из памяти.

В одной камере со мною сидели:

1. Челкак — профессор русской литературы, (66 лет!).

2. Соболев Павел — б. начальник отдела кадров з-да «им. Дзержинского» в гор. Днепродзержинске (40 км. от Днепропетровска, ранее называвшийся гор. Каменское-Запорожье).

3. Еременко — б. нач. ЖКО (жилищно-коммунальный отд.) того же завода.

4. Ушерович — б. нач. швейной промышленности Днепропетровской обл.

6. Вронецкий Станислав — б. польский коммунист, перебежчик, работал санитарным врачом в Днепропетровском тресте «Гастроном».

7. Козорацкий — б. нач. транспортного цеха завода «им. К. Либкнехта» и еще 5 человек, фамилий которых не помню.

СПО — (секретно политический отдел) Днепропетровского управления НКВД свирепствовал. На- чальнком СПО, был в то время чекист Березовский.

Ему и его приятелю, начальнику Оперода Цалеву, забот хватало. Ежедневно как в самом городе, так и во всех 49 районах громадной тогда Днепропетровской области, арестовывались все новые и новые жертвы.

Чекисты не справлялись. Нач. Оперода Цалев, запросил поддержки. В помощь «переработавшимся» чекистам выделили партийный актив Областного управления милиции.

«Тюрпод» — был переполнен. Во всех одиночных камерах сидели по 4-5 чел. Из-за недостаточной вентиляции произошло несколько случаев отравления заключенных. Начальник областного управления НКВД Ефим Кривец вновь «арендовал» целый корпус в местной тюрьме, для содержания политических заключенных.

И этот громаднейший по своим размерам корпус был переполнен. В камерах, нормально рассчитанных на содержание 30-40 человек, находились 120150 человек. Спать заключенным приходилось «на смену», по опереди.

Тюремная баня была не в состоянии пропустить всех заключенных. В камерах царили невообразимая грязь и вшивость.

2 автомобиля специального типа, предназначенные для перевозки заключенных из тюрьмы в здание областного управления НКВД на допросы, не в состоянии были справиться с перевозкой такой массы людей. Поэтому подготовка для перевозки на допросы, начиналась уже в 3 часа ночи. Всех заключенных, требуемых уполномоченными СПО НКВД для допроса, сгоняли в громадную комнату «ожидания», где они и находились до момента отправки.

В связи с тем, что следователи «работали» по специальному служебному плану, т. е. с 10,00 утра и до 4 (16,00) дня и с 20,00 до 2,00 ночи, людям- заключенным, вызванным на допрос, приходилось весь день проводить в пути.

Если же в этот день допрос почему либо не состоялся заключенного назначали на допрос повторно. Это означало, что человек должен был несколько дней, фактически без сна и пищи, мотаться в переполненном до отказа автомобиле-карете, куда вместо положенных 18 человек запихивали до 40 чел., и на «вокзале» — где почти всегда приходилось стоять.

«Вокзал» — сравнительно небольшая комната в здании областного управления НКВД, расположенная рядом с комнатой дежурного коменданта, всегда «набивался битком». Несмотря на то, что в этой комнате не было никакой мебели, вызываемых для допроса было обычно так много, что только в очень редких случаях можно было присесть на заплеванном полу. .

«Вокзал» был одновременно средством связи между заключенными. Людей, арестованных по одному делу, никогда не заключали в одной камере, поэтому умудренные горьким опытом жизни в тюрьме все без исключения высоко интеллигентные заключенные, связывались друг с другом иногда через 5-6 человек и, конечно, только устно. Это средство связи было далеко не совершенным и далеко не надежным. Связывающийся всегда был подвержен риску быть преданным одним из «посредников», так как чекисты никогда не упускали случая посадить своих «квочек»-стукачей, на «вокзале.

На «вокзале» всегда можно было узнать о последних новостях в городе и в стране, от свежих арестованных. Всегда можно было узнать, кого из видных людей города недавно арестовали, а иной раз и узнать в какой камере тот или иной заключенный находится, передать ему привет и указание, как он должен вести себя на допросе.

А в городе и его окрестностях, было много, очень много нового. Сперва арестовали «по выбору», но уже в скором времени размеры арестов приняли такие формы и размеры, что всерьез казалось, что начали арестовывать без всякого выбора — просто подряд.

Один за другим были арестованы:

1. Рогалев — командир 7-го стрелкового корпуса, штаб которого, как и отдельные части, дислоцировались в нашем городе.

2. Кавалер с — комиссар того же корпуса (потом был освобожден).

3. Коган — военный прокурор (после того как он «взял по делу» несколько десятков видных военных и предал Рога лева — освобожден).

4. Ахматов — областный прокурор.

5. Киселев — городской прокурор.

6. Алмазов Ефим Исакович — начальник областной конторы «Заготзерно».

7. Котен Шая Рафалович — его заместитель.

8. Бро — Уполкомзагот СНК (уполномоч. ком. за- гот. Сов. Нар. Ком.).

9. Цейтлин — его заместитель.

10. Грицина — заместитель областного прокурора по С-Х. сектору.

11. Петерс — начальник местной тюрьмы.

12. Белуха Петр Яковлевич — начальник областной милиции. (Сперва он находился под домашним арестом, после чего был переведен на должность нач. ОМЗ-отдела мест заключений гор. Винница. (Конец 1937 и 1938 год., время ставших всему миру известными «Винницких расстрелов»).

13. Трестер — начальник Сталинской (б. Екате- риненской) железной дороги.

14. Кинжалов — нач. полит, отдела той же дороги,

•— и многие, многие другие. К этим многим другим относятся: Директоры почти всех Днепропетровских металлургических и других заводов. Все без исключения ректоры Днепропетр. институтов и университетов, командиры дислоцирующихся в Днепропетровске воинских частей, руководители государственных торговых предприятий и т. д.

Начальник ОВЛЗУ — областного земельного управления Яблонский, не захотел быть подобно всем своим друзьям-арестованным и отравился.

Время затерло в моей памяти фамилии и имена многих людей, с которыми мне лично пришлось «сидеть» в одной камере или встречаться на «вокзале», но мне достоверно известно, что ни один интеллигент города, занимавший в то время более или. менее ответственную должность, не остался на свободе!

К ним нужно добавить многие сотни местного- областного и районного партийно-комсомольского актива.

Нам, заключенным в то время в тюрьме, казалось странным, как мог обойтись наш громадный город без всех тех руководителей и технических спецов, которые были арестованы в то время.

А в городе уже свирепствовали «специальные совещания гос. коллегии НКВД СССР», «судебные тройки», «закрытые судебные совещания» и тд, и тд.

Обыкновенно, осуждение арестованного происходило без его присутствия! В лучшем случае, это значит если обвиняемый не был приговорен к смерти, его переводили из общей камеры в «транзитную», откуда уже отправляли неизвестно куда.

Методы допросов и тюремный режим приняли невиданные по своей бессмысленной жестокости формы. «Меры физического воздействия», принимали самые утонченные садистические формы. Если раньше заключенных просто били, то теперь уже появились «изобретательные следователи», которые изощрялись в изобретении и применении новых видов издевательств и мучений.

Кроме «воздействия» на заключенного ярким светом, капающей водой, принужденной безсонницей итд., появился «стояк» — то чего мы все больше всего боялись. «Стояк» заключался в том, что вызванного для допроса заключенного не допрашивали, а ставили в угол под наблюдением милиционера или фельдегеря НКВД. После нескольких сеансов такого стояка, заключенный, с ногами опухшими как колоды, доведенный до полнейшего физического изнемождения стоянием и безсонницей, подписывал все протоколы, подсовываемые ему следователем — не читая.

А какие обвинения предъявлялись — вспомнить смешно (сейчас, конечно, смешно!). Старика профессора гидро-биологического института вполне серьезно обвиняют в террористической деятельности. Никогда не видавшего взрывчатки, комсомольского активиста-руководителя обвиняют в подготовке взрыва Днепровского моста, а 70-тилетнего сторожа с огородов ОРСа (отдел рабочего снабжения) завода «им. Петровского», который, конечно, никогда не видал живого японца, серьезно уличают в шпионаже... в пользу Японии!!! На допросах бьют и, в конце концов, все таки заставляют подписать «сознательный протокол».

На «вокзале» и в тюремных камерах спец-корпуса ползут слухи о массовых расстрелах. О том кто, как и где расстреливает, где хоронят, вернее, зарывают растрелянных, строются различнейшие, безнадежные предположения. Одни говорят, что расстреливают в здании областного управления НКВД, другие утверждают, что по сведениям широко развитой, тюремной «пантофельной почты» — расстреливают в тюремной бане

«На всякий случай» заключенные договариваются друг с другом о передаче «последних слов», конечно, на тот случай, если выживет и вернется домой, один из них.

Но переполнена не только городская тюрьма. Чичеринская улица, на которой она расположена, ежедневно, с утра и до позднего вечера заполнена многими сотнями людей, преимущественно женщин, стоящих с пакетами в руках у маленького здания у ворот тюрьмы, в котором принимают «передачи» для заключенных в тюрьме.

Люди эти стоят почти безо всякой надежды, так как для «политических» никаких передач не принимают Все передачи для них, и «вещевые» и «пищевые», строго запрещены особым распоряжением нач. областного управления НКВД.

Принимаются передачи только для «социально близких» заключенных, что на простом, человеческом языке означает — для уголовников.

Панически настроенные родственники и семьи политических узников с утра до вечера обивают пороги многочисленных советских учреждений с просьбой сообщить им что нибудь о судьбе арестованных родственников и близких. Как правило, не терпящее никаких исключений, такие справки никому не выдаются. В большинстве случаев, родственники заключенных даже не знают того, находится ли арестованный, близкий им человек, еще в городской тюрьме, жив ли он и не отправлен ли он уже давно на такие страшные «транспорты» после осуждения (повторяю: во многих, многих случаях заочного) одной из «троек».

Узнать что нибудь из так тщательно охраняемых НКВД-истских «служебных тайн» — вещь очень трудная, почти что невозможная.

Но русский человек по натуре своей очень находчив и изобретателен, в особенности в тот момент, когда дело идет о родных и дорогих ему людях.

Неизвестная никому женщина, и нужно сказать женщина не принадлежащая «к видным семьям» города, жена арестованного органами НКВД простого служащего одного из Днепропетровских предприятий, нашла гениальный по своей простоте способ вырвать у чекистов сообщение о том, жив ли еще ее муж, находится ли он еще здесь, в городской тюрьме. Этим способом впоследствии пользовались ВСЕ родственники заключенных и всегда с успехом!

А способ этот был поистине гениален! Дело в том, что при аресте ее супруга, у последнего при себе было очень немного наличных денег, положение как известно обычное для небольшого советского служащего — ведь богатых людей в СССР никогда не было. После того как прошло несколько дней, увезенный чекистами супруг обратно, домой не явился, а его озабоченной жене нигде и никто не хотел сказать того, где он находится, заботливая жена приготовила скудный пищевой пакет и 2 дня простояла в очереди у маленького окошечка, в котором принимали эти пакеты для заключенных. Когда, наконец, подошла ее очередь, тюремный надзиратель, ведающий приемом передач, просмотрев внимательно именную книгу с подробным списком всех заключенных в тюрьме, наотрез отказался от приема передачи. На вопрос бедной женщины «почему» — он отвечать отказался.

На второй вопрос, здесь ли содержится ее муж, он тоже не дал никакого ответа. Отчаявшаяся женщина собиралась уже было идти домой, но потом вдруг услышала громкий разговор группы женщин, жен уголовных преступников, содержащихся в этой же тюрьме. Жены уголовников, умудренные частым и уже привычным им посещением тюрьмы, разговаривали о том, что сейчас, де, сумма денежных переводов для заключенных в тюрьме, увеличена до 50 рублей в месяц. Включившаяся в разговор женщина узнала от словоохотливых, опытных собеседниц о том, что администрацией тюрьмы содержится т. наз. «тюремная лавочка», в которой заключенные, имеющие деньги на своем счету, могут покупать, по несколько повышенным ценам, продукты питания и курево, а также различные, необходимые в тюремном быту мелочи, как, наприм., пуговицы, нитки итд. Деньги для заключенных канцелярией тюрьмы не принимаются, но их можно и следует переводить обычным почтовым переводом, указывая в нем только фамилию заключенного и, конечно, адрес тюрьмы.

В том случае, если адресат в тюрьме не находится, деньги немедленно пересылаются обратно лицу их переведшему, щепетильной в бюрократических делах администрацией тюрьмы.

Обрадованная такой «наукой» женщина немедленно перевела своему мужу 50 рублей. Перевод, администрацией тюрьмы был принят!

В порядке эксперимента, некоторые из ее случайных знакомых, родственники которых проживали в других городах и находились на свободе, по ее просьбе, для проверки, сделали такие же переводы на адрес тюрьмы и на имя этих родственников. Переводы эти приняты не были и по почте возвращены обратно!

Значит эксперимент удался! Теперь, женщина эта была уверена в том, что ее супруг жив и все еще находится в местной тюрьме, а такая уверенность, давала человеку в то страшное время, очень и очень много.

По городу усиленно циркулировали слухи о массовых расстрелах политических заключенных. Шо- потом рассказывали о вечно пьяном и гордо расхаживавшем по городу с большим «маузером» времен гражданской войны, коменданте областного управления НКВД, который яко бы собственноручно «ликвидирует» врагов народа, как тогда называли всех без исключения политических заключенных. Встревоженные за судьбу дорогих им и ни в чем неповинных людей, заключенных в тюрьме и в здании НКВД, родственники строили различные, ничем пока еще не обоснованные и не подтвержденные, предположения и догадки.

Точно пока еще никто и ничего не знал, но в воздухе пахло кровью и кровью человеческой!

Несмотря на строжайшую засекреченность всех своих «служебных мероприятий», НКВД-исты все- же «шила в мешке» не утаили! Вскоре и тайна места и способов расстрелов, перестали быть тайной.

В городе почти открыто рассказывали о том, что шофер какой то грузовой машины, возвращаясь поздно ночью из соседнего с нами Запорожья, увидал стоявшую непбдалеку от Еврейского кладбища (оно расположено за городом) грузовую автомашину, кузов которой был довольно высоко чем то нагружен, плотно укрыт брезентом и зашнурован. У этой машины, был прокол камеры шины заднего колеса. У машины, при свете нескольких карманных фонарей, усиленно работал какой то шофер. Присвечивали ему — 2 человека в форме НКВД. Ничего не подозревавший шофер-цивилист, руководствуясь так распространенной среди российских шоферов солидарностью — помогать товарищу-шо- феру в беде, — остановился и предложил работавшему товарищу свою помощь.

Тот же, к его удивлению, от помощи категорически отказался и просил немедленно ехать дальше, Удивленный такой недружелюбностью шофер, начал было настаивать на своей помощи, вылез из кабины и хотел было уже взяться за работу, но случайно посмотрев под кузов ремонтируемой машины помертвел от страха. Под кузовом, была большая лужа протекшей из него крови, а из под брезента в углу просовывалась худая, человеческая нога!

Шофер наш от страха мало не упал, но упасть ему не дали НКВД-исты. Пригрозив ему пистолетом, они предложили ему ехать дальше, предварительно отобрав у него шоферское удостоверение.

Приехав домой, перепуганный виденным им шофер, не выдержал и рассказал обо всем своим родственникам и соседям, а те в свою очередь рассказали своим близким. Через пару дней об этом случае уже говорил весь город. Квартиру этого шофера стали посещать многочисленные родственники политических заключенных, старавшихся лично услышать об этом факте.

Узнавшие об этом НКВД-исты немедленно арестовали шофера, подвергли его «психиатрическому освидетельствованию» и уже через несколько дней он находился в «спец-отделении» психиатрической лечебницы, расположенной на ст. Игрень, в 12-15 км. от нашего города.

Слухи о том, что многие десятки и даже сотни расстрелянных чекистами людей, тайно, ночью, зарываются на Еврейском кладбище — не прекращались.

Появились смельчаки, несколько ночей просидевшие «в засаде» неподалеку от этого кладбища и подтвердившие тот факт, что каждую ночь грузовые машины областного управления НКВД, несколько раз за ночь приезжают на него с поЛными, плотно закрытыми брезентом кузовами.

Эти наблюдения и слухи, еще усиленнее начавшие тревожить умы людей, заставили НКВД-истов установить в районе Еврейского кладбища несколько милицейских постов, строго следивших за тем, чтобы на дороге и в прилегавшем к нему КрасноПартизанском леске, ночью не находился ни один простой смертный. Установление этих постов оф- фициально объяснили «несколькими случаями ограблений» в этом районе.

Вскоре после этого случая, чекистами был арестован 80-ти летний старик еврей — сторож Еврейского кладбища. На этом кладбище он прожил лет 60, его не тронули ни махновцы, ни петлюровцы в годы гражданской войны. Его нужную, но для простых людей несколько необычную работу уважали все. И вот теперь его арестовали «за разглашение государственной тайны», состоявшее в том, что он не выдержав страшных ночных «погребений» расстрелянных чекистами жертв, начал открыто и всем рассказывать о них.

Вслед за стариком сторожем был арестован но вскоре освобожден, начальник Днепропетровского похоронного бюро Яков Прупес.

Его очевидно строго «проинструктировали» о том, что язык за зубами нужно держать особенно крепко.

На место старика сторожа, сторожем Еврейского кладбища назначили сравнительно молодого, члена ВКП(б), который (по слухам) долгие годы перед тем служил фельдъегерем в областном управлении НКВД и поэтому в отношении «хранения государственной тайны» был вполне надежным и проверенным человеком для чекистов.

Но, как видно, число расстрелянных чекистами было настолько велико, что их зарывали не только на Еврейском кладбище. Многие, и не без основания, говорили о том, что грузовые автомобили НКВД-истов поздно ночью посещали также наши сады-парки, где они оставляли свой страшный груз.

Факт, что органами НКВД в свое время были арестованы такие люди как:

1. Педан Никита — директор «Парка культуры и отдыха им. тов. Хатаевича».

2. Семенов (неточно!) — директор треста «Зелен- строй».

3. Шевченко — директор парка «им. Тараса Шевченко».

4. Левицкая — доктор ботанических наук, директорша нашего ботанического сада.

Все эти директоры заведывали, как вы видите, местами общественного отдыха и увеселения, расположенными непосредственно в городе, но тем не менее занимающими (под парки итд.) много гектаров зеленых насаждений, которые, так же как и Еврейское кладбище, повидимому использовались органами НКВД для зарывания расстрелянных «врагов народа».

***

До сих пор в здании областного комитета КП(б)У, где также был расположен и областной исполнительный комитет, царило сравнительное спокойствие. О многочисленных арестах «врагов народа» не говорили и не думали. Усиленную работу органов НКВД считали явлением вполне нормальным и даже похвальным. «Меч пролетарской революции» (как называли эти органы) на то де и создан, чтобы бороться с многочисленными врагами советской власти. Но когда этот меч острием своим приблизился уже непосредственно и очень чувствительно к самому областному комитету партии, областному комитету комсомола и областному исполнительному комитету, всеми руководящими и неруководящими сотрудниками этих учреждений овладела страшная паника. Да и было отчего!

За очень короткий срок были арестованы и пропали безследно многие видные коммунисты. Самым страшным ударом для Днепропетровской партийной организации, был, конечно, арест Менделя Марковича Хатаевича.

Этот старый коммунист довольно долгое время был первым секретарем Днепропетровского обкома партии. Одновременно, он был также третьим секретарем ЦК КП(б)У. Он пользовался несомненным и большим авторитетом и властью. По всей нашей громадной области он носился на своем салатнозеленом «Линкольне», наводя страх и трепет и на секретарей районных партийных комитетов и на председателей районных исполнительных комитетов и на председателей сельсоветов и колхозов и вообще на всех руководителей партийных, советских и хозяйственных организаций.

Власть его была настолько велика, связи в Москве настолько значительны, что уже один только отрицательный отзыв о каком-либо ответственном сотруднике решал судьбу этого несчастного. Немало ответственнейших работников переменили удобное кресло руководителя какого нибудь советского хозяйственного или партийного учреждения на совсем неудобную камеру «Тюрпода», областного управления НКВД или местной тюрьмы. Многие из них отправились «на многая лета» в далекие лагери ГУЛАГа НКВД СССР, многие сошли с ума после допросов «с пристрастием», многие были расстреляны, а многие все таки вернулись домой, но с поломанными костями после жестоких следовательских забав, благодаря только паре небрежно брошенных вскользь слов этого партийного вождя. И вот... этот «вернейший из верных», проверенный из проверенных, испытанный из испытанных, знатный сталевар, знатный колхозник, знатный каменщик, штукатур итд. итд., сам не вернулся из поездки в Москву!

Сперва днепропетровские партийные руководители только перешептывались, судили о причинах задержки дорогого Менделя Марковича в Красной Столице.

Все без исключения решали, что он все таки вернется! А вышло совершенно по другому ...

Хатаввич — не вернулся!!!

Куда он девался — этого никто и никогда точно не узнал. Факт тот, что на закрытом заседании бюро областного партийного комитета в скором времени было объявлено о том, что явление безусловно печальное, но все таки признать его надо... Днепропетровской партийной организацией долгое время руководил подлый враг народа, шпион многих иностранных разведок итд, итд.

Огорошенные таким приятным сообщением оставшиеся еще у кормила партийного правления товарищи, заспешили снимать портреты своего еще так недавно любимого вождя, друга и учителя. Заспешили наперебой обливать его грязью, клятвенно утверждать, «что они уже давно догадывались...» итд.

Всем им думалось, что подлостями по отношению к погибающему теперь где то в московских НКВ- дистских застенках М. М. Хатаевичу, они спасут свои собственные шкуры, что их де, «да не коснется карающий меч пролетарской законности». А он все таки их коснулся! И коснулся крепко! Многие из них, очень многие, понесли еще свои головы на плаху «за потерю классовой и партийной бдительности», «за связь и сотрудничество с подлым врагом народа и советской власти» итд, итд.

«Снимать» друзей и соратников Хатаевича начали по строго и тщательно продуманному плану, снизу. Сперва арестовали его личного шофера, бывшего одновременно его старым другом и товарищем по страшному «ледяному транспорту» в 1919— 1920 гг., когда многие сотни виднейших коммунистов были неожиданно схвачены белыми и под строжайшим конвоем, в товарном эшелоне, отправлены из Самары в белую еще тогда Сибирь.

Во время этого транспорта Хатаевич потерял правую руку, оставшуюся парализованной на всю жизнь.

Нужно отметить, что этот простой человек-шофер, несмотря на то, что он пользовался громаднейшим доверием и дружбой Хатаевича — Сергей Клюкин, бывший моряк, обращавшийся к своему начальнику только на «ты» и пользовавшийся несомненным влиянием на своего товарища и шефа, зачастую пользовался этим влиянием для смягчения участи многих попавших в опалу ответственных партийных и хозяйственных руководителей и до конца остался верен своей многолетней дружбе и своему нервному, зазнавшемуся по отношению ко всем, но не к нему-Клюкину, начальнику и другу.

По проникавшим из строгого заключения в тюрьме слухам, он до последней минуты пребывания в Днепропетровске (потом его тоже увезли в Москву) утверждал на допросах, что его начальник — не враг народа, а только старательный исполнитель воли партии и Сталина. До последней минуты, несмотря на страшнейшие «пристрастия», он отказывался подписывать «обличительные» протоколы, умело составленные главным следователем СПО (секретно-политического отдела) Днепропетровского областного управления НКВД.

Не подлежит никакому сомнению, что впоследствии он разделил судьбу своего многолетнего партийного друга и начальника.

Вслед за Сергеем Клюкиным, буквально через несколько часов, арестовали бывшего тогда больным, личного секретаря Хатаевича — молодого партийца, Петра Швеца. В противоположность Клюки- ну, этот молодый карьерист, сразу же после ареста сам начал «разоблачать» своего бывшего, обожаемого начальника. Отмежевывался от него, «клеймил позором» итд. Все это, все таки, не дало ему возможности ускользнуть от петли. Его, так же как и Клюкина, увезли в Москву, а откуда он так и не вернулся.

За Швецом последовало отстранение от службы постоянных провожатых Хатаевича, вечно следовавших за ним по пятам и даже по очереди ночевавшим в его вилле на Крутогорной улице, двух друзей, молодых сотрудников НКВД — Александра Муратова и Михаила Фалъковского.

Эти «бедовые ребята» были при нем «эмиссарами для особых поручений» (буквальное название). «Особые поручения», заключались только в постоянной охране этого партийного вождя так, что вся их полезная деятельность только и заключалась в том, что они вечно «гуляли» за ним, с руками, глубоко засунутыми в карманы брюк, в которых находились снятые с предохранителя крупнокалиберные автоматические пистолеты. А стрелять эти «ребятки» умели!

Как потом оказалось, они видно умели не только стрелять, так как несмотря на свои чисто дружеские отношения с осыпавшим их всякими благами Хатаевича — их не постигла общая участь. Их даже не арестовали.

Одного из них — Александра Муратова, вскоре перевели в Ленинград, где он (по непроверенным слухам) охранял «самого» товарища Жданова, а другого — Михаила Фальковского, после короткого пребывания на той же должности при заменившем Хатаевича тов. Коротченко (ныне член полит, бюро ЦК КПСС) угнали неизвестно куда, но из «органов» (как привыкли в СССР называть НКВД) — все таки не угнали.

Понятное дело, что после ареста Хатаевича бдительными «органами» были обнаружены многочисленные враги и в личном окружении бывшего венценосного коммуниста. Все и вся, что хоть немного соприкасалось с ним, вне зависимости от степени соприкосновения, будь то истопник его шикарной, но мрачной, вечно охраняемой, виллы, или же готовящая ему кухарка или стирающая белье прачка, было немедленно арестовано и переселено в тюрьму.

Впоследствии, этими же «органами» было вполне «точно» доказано, что истопник являлся чуть ли не личным уполномоченным японского Микадо, а кухарка, прачка и другие «враги народа» — агентами таких стран как Аргентина, Чили, Уругвай, Бразилия итд.

После «обезврежения» непосредственного, «личного» окружения такого опасного врага, доблестные «органы» принялись за ликвидацию бывших друзей Хатаевича. Перечислять их фамилии излишне. Их было очень много. Нужно отметить только то, что арестованы были все без исключения секретари районных партийных комитетов и председатели районных исполкомов, а с ними, конечно, и многие другие партийные й хозяйственные руководители более мелкого масштаба, а за ними, конечно, последовали их друзья, знакомые и тд, итд, итд, по строжайшей советско-партийной пос- следовательности.

Кроме этого, были арестованы все без исключе- рния заведующие отделами областного партийного комитета, областного комитета комсомола и областного исполнительного комитета!!!

Паники, царившей в то время в этих советско- партийных учреждениях, — описать никак нельзя!

Товарищи, в прошлом так стремившиеся к повышению по партийной лестнице, теперь с удовольствием и одновременно со страхом, отказывались от повышений по должности!!!

Такое повышение, непременно влекло за собою тщательнейшую проверку органами НКВД, а проверка ... дело известное ... арест!

Отказы от повышений мотивировались различнейшими причинами, болезнью, недостаточным общим и партийным образованием {самая уважительная причина!) недостаточным опытом в партийно-советской работе, итд., итд. Дошло до того, что всякое заполнение освободившейся партийной должности или же должности в облисполкоме или на каком либо крупном хозяйственном предприятии, производилось только после увещевательной совместной беседы кандидата на эту должность, как всегда выдвинутого отделом кадров областного комитета партии, с заведующим этим отделом и одновременно же с самим начальником областного управления НКВД — Ефимом Фомичем Кривцом!

Только после неустойчивых, сомнительных гарантий безопасности, данных этим изувером и увещаний растерянного и неуверенного в своей личной безопасности, еще только так недавно бывшего только рядовым коммунистом — заведующего теперь отделом кадров обкома партии, кандидат — сам в большинстве случаев рядовой неопытный коммунист, — соглашался на занятие новой, серьезной и ответственной должности, с которой он обычно в скором же времени «слетал» за бездеятельность, неумение руководить, тупоголовость итд.

Только немногие из коммунистов, пришедших во времена полного господства Н. И. Ежова к власти, остались и впоследствии на занятых ими в то тревожное время должностях. Очень немногие из них сумели укрепиться так, что и в будущем они продвигались по крутой и шаткой партийноиерархической лестнице не вниз, а вверх.

К таким редким счастливчикам-коммунистам, нужно отнести уже описанного в своей книге Виктором Андреевичем Кравченко — «вечного студента» Илью Сошникова, не только благополучно пережившего «ежовщину», но и занявшего впоследствии высокое и мягкое кресло начальника Челябинского областного управления НКВД. К ним, нужно также отнести и Амурского голубятника Павла Найденова, (Амур — один из пригородов Днепропетровска на левом берегу реки Днепра), который из простого токаря вальце-токарного цеха «им. Коминтерна», стал председателем областного исполнительного комитета, умело подмазался к прибывшему на место Хатаевича из Москвы, теперешнему члену политбюро ЦК КПСС — тов. Ко- ротченко и до сих пор успешно подвизается в роли «государственного мужа» на высоких, советских административных должностях.

Итак, областной комитет партии — очищен от «врагов народа». Очищены так же и областной комитет комсомола и облисполком. Совершенно благонадежны, лишившиеся своих директоров и большей части инженерно-технического персонала, крупные индустриальные предприятия нашего большого города. Притихли, лишенные большого количества профессоров многочисленные институты и университеты. Мир царит и в культурных учреждениях города. В театрах Русской драмы, оперы и балета, Украинском, драматическом, Государственной филармонии, итд., недосчитывается многих актеров и лиц из административно-хозяйственного состава. Колхозы и совхозы громадной области переносят недостаток арестованых и исчезнувших с тех пор безследно специалистов, агрономов, механизаторов, лаборантов и др.

Расположенные в городе и его окрестностях многочисленные воинские части, потерявшие наиболее квалифицированных воинских специалистов-коман- диров, заполняют пробелы в нехватке командиров и технического состава наскоро аттестованными «самоучками» из числа сверхсрочников и политического состава Красной армии. Теперь, после поголовной и безжалостной чистки, крупными воинскими частями командуют вчерашние младшие офицеры.

Волна арестов как будто бы утихает. Сравнительно нетронутыми остались только такие советские учреждения, как: Областное управление милиции, городская тюрьма, областный суд и областная прокуратура.

Но вот ... подошла «очередь» и к ним ... После отстранения от должности начальника областного управления милиции Петерса и перевода его на должность начальника тюрьмы, временно исполняющим должность начальника облмилиции назначается бывший заместитель начальника Петр Яковлевич Белуха.

Его, бывшего участника восстания на броненосце «Потемкин» в 1905 году, за старомодную, окладистую бороду, называли у нас в городе — «Купец Иголкин».

Старый коммунист и безусловно видавший виды во время своей долголетней советско-администра- тивной практики, этот человек по природе своей незлобный, скорее добродушный, был грозою всех начальников районных отделений милиции и еще большей грозою местного «блата» — уголовников.

За время его пребывания в Днепропетровске деятельность милиции была поднята им на такую высоту, что в городе царило относительное спокойствие и порядок.

Случаи крупных уголовных преступлений стали чрезвычайно редки. Совершенно прекратились обычные до того времени «раздевания» прохожих в преимущественно рабочих предместьях города, ограбления небольших магазинов, обворовывания квартир итд. (о числе уголовных преступлений у нас в городе до того знают только старожилы. Вечером буквально нельзя было пройти по одному из многочисленных пригородных поселков. Раздевания и хулиганство — были обычными явлениями. Особенно славились такими происшествиями рабочие поселки: Салтановка (пос. Клочко), Манд- рыковка, Шляховка, Кайдаки итд.).

Энергичной деятельностью Белухи областной комитет партии, облисполком и городской совет были очень довольны.

Но недоволен был им начальник областного управления НКВД. Белуха, несмотря на свое прямое, служебное подчинение ему, вел себя уж чересчур самостоятельно. На приказы, получаемые им из областного управления НКВД, реагировал как то нехотя.

Кроме того, как известно всем «посвященным»,— между НКВД и милицией — органом занимающимся исключительно только охраной порядка и борьбой с уголовными преступлениями — существует давняя, не знаю чем объяснимая, но несомненно и до сих пор имеющая место, глухая вражда. Как ни странно, но вражда эта, распространяется не только на простых, рядовых работников этих органов, но и на людей, занимающих в них ведущие должности.

Вот с Белухи то и начали. Просто арестовать его не посмели, но, тем не менее, добились согласия Главного управления Рабоче-Крестьянской милиции СССР в Москве на домашний арест его на время ускоренного предварительного следствия и проверки якобы поступивших на него в органы УГБ НКВД

— компрометирующих материалов.

Несмотря на обещанные НКВД-истами «ускоренные» темпы, под домашним арестом Белуха пробыл несколько недель. Что показала проверка материалов имеющихся на него — неизвестно, но только по освобождению Белухи, из Киева, где находилось Главное республиканское управление РКМ, на его место уже прислали проверенного большевика, бывшего начальника Республиканской милиции в Молдавской АССР — Эраста Илларионовича Дер- бенцева.

На должность его заместителя прислали тов. Москова. А «освобожденного» Белуху» без всяких излишних объяснений причин, перевели на должность начальника ОМЗ (отдел мест заключений) в гор. Винницу.

Есть все основания думать, что на совести этого самого Белухи многочисленные жертвы — расстрелянные, найденные в Виннице во время немецкой оккупации. Об этой страшной находке — говорил в свое время весь мир, сейчас же большевики как всегда — «дело замяли», о нем уже не вспоминают.

Вслед за Белухой и его заместителями, сначала перевели в Харьков, наградили орденом а за тем арестовали и наверное расстреляли, начальника Днепропетровского отдела уголовного розыска — Михаила Фвдосвввича Ткачова.

За начальником уголовного отдела розыска, по- очереди, были арестованы начальники всех отделов Областного управления милиции.

Среди них:

Начальник Политического отдела — Буховер,

Командно-строевого отдела — Косенков, Отдела Наружной службы — Петренко, Отдела Снабжения и вооружения — Голтвянский,

Отдела Авто-инспекции — Кузьмичев, Паспортного отдела... (фамилии его не помню).

Кроме вышеперечисленных «больших начальников», были отстранены от должности, арестованы или просто уволены со службы в органах РКМ, все начальники городских отделений милиции.

Среди них такие: Начальник 5-го на Амур-Нижне- днепровске, а впоследствии 4-го, на Чечелевке, отделения («района») РКМ — Пилонов, начальник 1го отделения РКМ, что на Банной улице — Егоров, 2-го отделения РКМ, что на Комсомольской улице

— Бурлаков и другие.

Последовавшее затем отстранение от должности, арест и за ним окончательное увольнение из органов РКМ, таких видных специалистов-криминали- стов, работников отдела уголовного розыска как:

1. Варшавский Аркадий,

2. Собакарь Дмитрий

3. Кучеренко Макс.

4. Майборода Александр,

5. Ландарь Григорий,

6. Половинка Николай,

7. Анохин Иван,

8. Чупиков Дмитрий,

9. Аносов Николай,

10. Слуцкий Абрам

и многие другие, окончательно разгромило полицейское управление (в т. наз. «западном» понимании) и разрушило налаженную охранно-полицейскую службу громадного индустриального города со многими сотнями тысяч населения.

«Дно» — многочисленные, притихшие до того уголовники, — почувствовало ослабление так ненавидимой ими милиции и зашевелилось!

Вновь начались многочисленные ограбления как отдельных граждан, так и квартир и магазинов. Хулиганство, особенно в рабочих пригородах, приняло невиданные до того размеры. Появились совершенно необычные для России случаи изнасилований.

Новое, преимущественно выдвинутое «с низов»,, совершенно не квалифицированное милицейское начальство, растерялось. Не знало какие меры нужно принять для срочного подавления ставшей такой активной, уголовной массы.

Руководство милиции, пополнили опять таки за счет партийных товарищей-выдвиженцев, не имевших никакого понятия о специфике милицейско- охранной и криминалистской службы.

Кое как, за счет помощи областного управления НКВД, принявшего неслыханные по своей жестокости меры к уголовникам, положение удалось наладить.

«Блат», понявший что с ним не шутят и простого карманного вора, начавшего протестовать при задержании на месте расстреливают «при попытке к бегству», — несколько угомонился.

А в это время бывшие испытанные криминалисты учили своему сложному и опасному ремеслу партийных товарищей «от станка».

Несомненно опытный в милицейской службе и пользующийся большой популярностью в высоких кругах, новый начальник областной милиции Эраст Илларионович Дербенцев, недолго пробыл на этой должности у нас в городе. На 8 чрезвычайном съезде Украинской ССР в гор. Киеве, куда он был избран делегатом от Днепропетровской партийной организации, один из делегатов съезда, как будто бы опознал в нем бывшего начальника Дроздовской контр-разведки!

Немедленно, не дождавшись окончания съезда, Дербенцева отослали в Днепропетровск, так как арестовать его в Киеве — не могли (он пользовался депутатской неприкосновенностью) и уже у нас в городе, его арестовали.

Вместе с ним, примерно через 2-3 дня, был арестован его заместитель — Москов. Дальнейшая судьба их обоих, неизвестна.

На место Дербенцева, прибыл из Москвы, старый испытанный чекист —Василий Дятлов. На этой должности он оставался до начала Второй Мировой войны.

За разгромом милиции последовал разгром аппарата городской тюрьмы. Одним из первых был арестован сам начальник тюрьмы, бывший в свое время начальником областного управления милиции Ян Петерс.

Начальником тюрьмы он пробыл недолго. Его обвинили в связях с уголовно-преступными элементами и в допущении хищений и подлогов.

После заключения в специальной камере, он был увезен неизвестно куда. Ходили слухи о том, что его расстреляли.

Вместе с Петерсом были арестованы многие руководящие тюремные сотрудники, как, напр., — начальник строевой канцелярии (в повседневном языке — начальник общей канцелярии), начальник культурно-просветительной части (есть в советских тюрьмах и такая должность! Это по про- сту говоря — комиссар тюрьмы!), начальник основных и вспомогательных предприятий в тюрьме и многие другие.

«Для компании» прихватили и начальника «Пол- уреформатория для малолетних преступников» — Таца, расположенного в поселке Шляховка, неподалеку от старого Монастырского леса.

На место Петерса, начальником тюрьмы был назначен бывший до того оперативным уполномоченным СПО НКВД — Баранов. Начальником строевой канцелярии сделали Нечаевского, а на остальные должности были выдвинуты второстепенные тюремные чиновники.

На должность начальника «Полуреформатория для малолетних преступников» назначили бывшего видного работника отдела уголовного розыска и в свое время оттуда уволенного — Аркадия Варшавского.

Пробывшего недолго начальником тюрьмы Баранова вскоре тоже арестовали. Ему, как и его предшественнику, поставили в вину халатность, но кроме того — сочувствие и поддержку политическим заключенным, находившимся на «спец-корпусе» тюрьмы, за счет ухудшения режима для «социально-близких» — уголовников. Нечаевский и другие на своих должностях удержались.

После окончания «очистки» тюремного аппарата, доблестные «органы» принялись за работавшие с ними рука об руку органы прокуратуры.

В самом начале «общей» акции, был арестован только заместитель областного прокурора по сель- ско-хозяйственному сектору — Грицина, при чем нужно заметить, что его постигла справедливая участь.

Этот подлец брал взятки, воровал и вымогал, там, где он только мог. А поле его деятельности было безусловно по своим размерам очень большим. После его ареста, напуганные работники прокуратуры шли навстречу «утомленным чекистам», где только могли. Забылись элементарные принципы законности и даже порядочности. Пресмыкательство работников этого столь важного в общей государственной жизни органа дошло до того, что совершенно не считаясь с конституционными основами СССР, предписывавшими тщательную проверку материалов на любого задержанного гражданина, перед выдачей ордера на его арест, работники районных прокуратур и даже сам областный прокурор во многих случаях выдавали эти ордера или совершенно не знакомясь с содержанием материалов предварительного следствия, или же выдавали бланки этих ордеров уже со своими подписями!

Такое угодничество уже совершенно развъязыва- ло руки и так зазнавшимся чекистам. Теперь они могли арестовать кого хотели и когда хотели, и в любом случае могли оправдать свои действия полным соблюдением «пролетарской законности», так как формально эта законность в данном случае соблюдалась. Арест того или иного гражданина обосновывался ордером, выданным прокурорским надзором, что и требовалось «самой демократической в мире — Советской Конституцией!».

Количество требуемых органами НКВД ордеров на арест граждан было настолько велико, что некоторые районные прокуроры и даже сам областной прокурор вместо подписи ордера на арест, или подписи «постановления об избрании меры пресечения» (специфическое выражение, объясняющее утверждение необходимости заключения задержанного, до вынесения постановления судебного заседания — приговора) завели так называемые «штем- пельки» — факсимиле подписи того или иного прокурора. Эти «штемпельки» всегда хранились у их секретарей, а те уже пользовались ими по своему усмотрению. Конечно, в приложении такого «штемпелька» к тому или иному документу, работникам НКВД никогда не отказывали.

Как видно из этого, свобода действий чекистов была полная! Прокурорский надзор, задачей которого является наблюдение за всеми следственными органами, и охрана основных, конституционных прав граждан страны, отдал всю свою власть и права, на откуп тем же чекистам.

Сами прокуроры боялись НКВД — пуще огня и как потом оказалось — боялись не даром. Несмотря на все их угодничество и постоянную готовность поддержать «органы пролетарской законности» всякими правдами и неправдами, не минула и их общая участь.

После ареста заместителя прокурора Грицины, был арестован и сам областной прокурор. Ему, этому слизняку, готовому на любое преступление для того, чтобы спасти свою собственную пятнистую шкуру, в обосновании обвинения поставили: моральное разложение, связи с уголовно-преступным миром, потакательство в преступлениях по службе

и, что самое интересное, — это «отступление от основ пролетарской законности», при чем нахальные чекисты сами рассказывали на партийных собраниях о том, что сей наделенный такой великой властью подлец, без всяких на то оснований, выдавал ордера на аресты многих ни в чем неповинных людей!

Понятно, что в условиях жизни на Западе, такие факты звучат несколько парадоксально, но в условиях советской, партийно-административной жизни

— они звучат несомненно понятно и правдиво.

Формула старая — «отзвонил и с колокольни долой!» В услугах партийного ставленника и советского бюрократа просто больше не нуждались, к тому же он знал о многом — значит пришло время его убрать. И вот, областного прокурора, товарища Ахматова — убрали. Судьба его после ареста осталась тайной для всех. О нем никто и никогда не узнал — куда он девался, получил ли он пулю в затылок, или был сослан в один из лагерей, откуда никто и никогда не возвращается.

После ареста главного прокурорского начальника, не преминувшего «взять по делу» десятки своих бывших друзей и подчиненных, стали ежедневно исчезать многие работники прокуратуры. Фамилий их всех, конечно, нельзя никак упомнить, но факт, что из числа 49 районных прокуроров, на месте не остался ни один. Если арестованы были и не все, то многие из них были выдвинуты для работы в опустевшей областной прокуратуре, многие просто отстранены от должности и, конечно, многие арестованы и подверглись общей в таких случаях, по советски стандартной судьбе, содержание которой всем нам хорошо знакомо.

Из числа многих местных Днепропетровских прокуроров, нужно отметить: прокурора Красночече- левского района Киселева, прокурора Ам. Н. Днепровского района — Базембо и прокурора Нагорного района — Рабиновича.

После окончания приведения «в большевистский порядок» органов прокурорского надзора, волна массовых арестов почти прекращается, затихает. Это чувствуется, конечно, и в городе, среди населения, но особенно чувствуется это в постоянном барометре деятельности НКВД — в тюрьме.

Ведущееся как всегда «повышенно-ускоренное» следствие дает все еще достаточно работы для «органов осуждения». Из тюрьмы уводятся, или увозятся все большие и большие партии заключенных. Тюрьма, конечно, не пустеет, так как она все еще переполнена до невиданного, но тем не менее в тюрьме уже чувствуется некоторое уменьшение количества заключенных, некоторое улучшение в постоянно-строжайшем, жестоком режиме на «спец- корпусе».

Я умышленно написал «органов осуждения», так как формального суда для политических заключенных в то время просто не было.

Не было ни одного случая, когда бы человека или группу людей, обвинявшихся в страшнейших политических и политически-уголовных преступлениях, судили бы открытым судом, по формам так подробно предусмотренным советским уголовно-процессуальным кодексом, с участием сторон защиты и обвинения, с подробным совершенно безпристраст- ным судебным разбирательством, с прениями сторон, закрытым судебным совещанием перед вынесением приговора итд., итд. Нет, таких случаев, конечно, не было!

Зато, вместо формального суда, существовало несколько подобий судебных органов, напоминающих собою и трибуналы средневековой Святейшей Инквизиции и Революционные трибуналы времен Французской Революции и Ревтрибуналы времен «Военного коммунизма», но никак не судебные органы современных, демократических стран.

К этим «судебным органам» относились: «Спец- тройка», «Закрытое совещание», «Специальная коллегия», «Выездная сессия», «Военная коллегия» итд.

Разбор дел на заседаниях этих «судебных органов» производился по кем то заведенной стандартной форме, при чем. присутствие обвиняемого на этих заседаниях было совершенно необязательным.

Сами заседания происходили почти что исключительно ночью и непременно в помещении тюрьмы. В том случае, если обвиняемого все таки «приглашали» на заседание, то он, вместе с многочисленными товарищами по несчастью, переводился за несколько часов до начала заседания в специальную, громадную камеру тем же надзирателем, который дежурил в его коридоре. Такие переводы совершались по спискам, составленным следователями НКВД, вручаемым ответственному дежурному по тюрьме.

После начала заседания, в порядке зачитывания (именно «зачитывания») дел, специальный «комендант суда» вталкивал всех осужденных в комнату, где за большим столом сидели насупившиеся вершители судеб.

Самому обвиняемому, в том случае если ему не задавали вопросов, не давали сказать ни слова. За него говорил следователь НКВД, когда то ведший его дело. В том случае, если обвинение было стандартным (а оно и было в большинстве случаев таким!), т. е., если несчастного обвиняли в таких «обычных» преступлениях как шпионаж в пользу иностранного государства, террор, саботаж итд. — ему никто не задавал вопросов.

После краткого, очень краткого «доклада» содержания дела тем же следователем, председатель предварительно переглянувшись с составом совещания, ставил в лежащем перед ним списке осуж- даемых-заключенных, какой-то условный знак. После этого он кивал головою внимательно наблюдавшему за ним «коменданту суда». Тот уже по одному только этому кивку знал, что постигло заключенного. Если кивнули налево — заключенного уводили в камеру расположенную в этой стороне. Кивнули направо — то же самое.

После окончания списка, заключенным, находившимся в левой камере, объявляли о том, что за свои тяжкие преступления они осуждены к долголетнему заключению в лагерях ГУЛАГа НКВД в местах отдаленных, а всем заключенным, расквартированным в правой камере, объявляли о том, что они, как неисправимые «враги народа», — присуждены к смертной казни.

Как бы ни реагировал на такие объявления заключенный, или заключенные, как бы ни просил он, или они, о предоставлении возможности разговора со «своим» следователем или председателем «судебного органа», такой возможности ему никогда не предоставляли.

Приговор был окончательным и никакому обжалованию не подлежал! Только в одно из таких заседаний, благодаря такой широкой «стандартизации» судебного процесса, осуждались многие десятки людей.

И ясно, что не получая «свежих» арестованных, тюрьма и заключенные в ней, очень скоро почув- ствоали, что «на воле», что то происходит.

На воле же, над широким Днепром, видавшим за время своего течения многие миллионы человеческих смертей, заканчивалось разыгрывание страшнейшей и безсмысленнейшей трагедии.

Началось незбежное самопожирание пожирателей. Громаднейшая организация по прекращению человеческих жизней, такая страшная для всех простых и не простых смертных, начала «очищение» своих собственных рядов.

Головосечение началось здесь снизу. Первыми были уволены из Днепропетровского областного управления НКВД самые незаметные из числа его многочисленных «гласных» (униформированных) сотрудников, шоферы — Владимир Шульга и Жорж Петров.

Их не арестовывали и не допрашивали, их именно просто уволили, как увольняют обыкновенных рабочих в обыкновенных предприятиях, ставших ненужными этому предприятию.

Несмотря на то, что эти люди были несомненно последними скрипками в страшнейшем НКВД-ист- ском оркестре, увольнение их из «органов», дало нам, людям когда то безо всяких оснований арестованным и промучившимся в застенках НКВД, узнать многое из того, что в самом деле творилось в таинственных подвалах этого страшного «учреждения». Узнать то, чего без них мы никогда бы не узнали.

Благодаря им, многие днепропетровцы узнали о судьбе своих арестованных НКВД и с тех пор пропавших без вести родственников.

Только благодаря им, страшная тайна расстрелов

— перестала быть тайной! Оба они, москвич Петров, случайно попавший в Днепропетровск и коренной днепропетровец Шульга (уроженец и постоянный житель Канатной улицы, сосед В. А. Кравченко!) — многие годы проработали шоферами в Днепропетровском областном управлении НКВД.

Владимир Шульга все время работал шофером на страшном «Черном вороне», а Жорж Петров, на простейшем грузовом «ЗиС-5», своим внешним видом ничуть не отличавшемся от тысяч таких же мирных, безобидных, грузовых автомобилей. После неожиданного увольнения из «органов», эти люди очутились без работы. Беда как будто бы и не такая большая, так как найти работу шофером в то время было очень легко, но как оказалось потом, эти люди уже не могли просто, по человечески работать.

Им, привыкшим к страшной, специфической работе в «органах», чего то не хватало, чего то непонятного для простых, нормальных людей. Они так и не сумели устроится в нормальной человеческой жизни. Спились.

И вот, под влиянием опьянения, в кругу недоверчивых к ним шоферов, несмотря на общую специальность все же подозрительно относящихся к ним, они начали рассказывать страшные, но такие нужные вещи.

Они первые подняли страшный занавес чекистской служебной тайны. Шульга, проклиная несправедливость своих бывших хозяев, которые после долгих лет его работы на них, выгнали его как собаку безо всяких объяснений причин, забыв о данных им в свое время подписках «о неразглашении служебной тайны», добровольно и безо всякого страха, давал справки о судьбе многих заключенных, ихним родственникам.

Словам его можно было верить. Он родился и жил все время в Днепропетровске, город и многих в особенности видных жителей его, знал хорошо.

За его страшные справки-рассказы, родственники жертв НКВД поили его водкой. А это ему, старому наркоману, привыкшему к ежедневневному употреблению кокаина, который он когда то получал в достаточном количестве из аптеки НКВД и которого он не получал сейчас, и было нужно.

Уже через несколько дней после увольнения из «органов», Шульга постоянно пьяный, дошел в своих рассказах до того, что рассказывал о том, как, кто и где, расстреливал ни в чем неповинных «политиков».

Его рассказы, полностью и точно, подтвердил его товарищ по несчастью — Жорж Петров.

Помимо места расстрела, он рассказал также о месте зарывания жертв, причем всегда замечал, что зарывали расстрелянных не в одном, а во многих местах!

Всех мест Петров указать не мог, так как он «ездил только по одному маршруту, на Еврейское кладбище!»

По его же словам, остальные грузовые авто-машины, за рулями которых сидели чекисты в офицерском звании наскоро обученные вождению автомобилей, «ездили в различные части города».

Куда именно они ездили, он понятное дело узнать не мог, так как чекисты-офицеры умели держать язык за зубами, а он Петров, расспрашивать их в то время не мог, так как знал, что предстоит ему за такие расспросы.

Тем немногим людям, которые имели возможность «по душам» поговорить с Шульгою и Петровым, картина расстрелов была ясна. (К этим людям принадлежу и я — автор этой статьи).

Приговоренных, или просто назначенных на расстрел политических заключенных, ночью, из тюрьмы привозили в гараж НКВД, который сперва находился на улице «им. Дзержинского», а потом на Короленковской улице, при областном управлении НКВД.

К моменту расстрела в гараже не было никого из шоферского состава, за исключением водителей- офицеров чекистов —• Шульги, Петрова, а также дежурного по гаражу, телефониста-партийца.

Прямо из автомобиля, т. наз. «Черного ворона», несчастных жертв, по одному, предварительно связав им руки и воткнув в рот резиновые мячи-«гру- ши», (во избежание предсмертных воплей), вгоняли на внутригаражную «мойку» (бетонированная площадка внутри гаража, место для мытья легковых машин в холодное зимнее время).

На «мойке» уже стояло несколько офицеров-че- кистов, которые и расстреливали вгоняемых. Все эти чекисты были или пьяны, или же перед тем успели нанюхаться кокаину.

Рассказы многих авторов анти-советских статей, которые описывали и все еще описывают деятельность НКВД, о заведенных моторах авто-машин, которые своим шумом должны были якобы «глушить треск револьверных выстрелов» — сплошная фантазия.

Фантазия уже только потому, что работа современного автомобильного мотора настолько тиха, что никак не может заглушить выстрела из револьвера «Наган», или из пистолета «ТТ» (Тульский Токарев), которые были на вооружении чекистов.

По словам Шульги и Петрова, людей, которые лично присутствовали при расстрелах, во избежание «треска револьверных выстрелов» чекисты расстреливали своих жертв из мелкокалиберной винтовки «ТОЗ». (Обычная малокалиберная винтовка Тульского оружейного завода, применялась для упражнений в стрельбе во всех стрелковых кружках общества «ОСОАВИАХИМ». Калибр — 5 мм. Патроны — т. наз. «бокового огня», при выстреле почти не производят треска). Помимо патронов, изготовляемых в СССР на заводах в городах Тула и Ижевск, применялись импортные патроны заграничных фирм — «ГЕКО», «ЛОНГРАЙФ» и др. Несмотря на малый калибр и сравнительно малый заряд взрывчатки (нитро-порох) в патронах, эта винтовка обладает весьма значительной «пробивной способностью». Всем бывшим жителям СССР, которые когда либо были членами стрелковых кружков или служили в РККА, эта винтовка хорошо знакома.

После расстрела многих несчастных, чекисты в первую очередь нагружали трупами машину Петрова, плотно затягивая ее брезентами, после чего Петров, в сопровождении 2-3 чекистов, уезжал на Еврейское кладбище. Шульга в это время привозил новую партию жертв, которые после расстрела увозились в неизвестном направлении офицерами-че- кистами.

По словам Петрова, участие офицеров-чекистов в расстрелах, было совершенно добровольным. В расстрелах принимали почти постоянное участие начальник СПО НКВД — Березовский, начальник Оперода — Цалев, начальник АХО (административно-хозяйственный отдел) —Белоцерковский, старший следователь СПО — Коган, следователи СПО

— Филинов и Чернявский, оперативный уполномоченный финансового отдела НКВД — Платонов, молодой следователь СПО — Леонид Кошанский, начальник отдела кадров — Михайлов, его заместитель — Черненко и другие.

Участие в расстрелах таких чекистов, как Платонов, Михайлов, Черненко и Белоцерковский, свидетельствует о том, что расстрелы, по чекистской терминологии называемые «свадьбой», носили характер своеобразного, садистического спорта, так как эти указанные мною выше чекисты, по роду своих непосредственных занятий, никакого отношения к «приведению в исполнение меры социальной защиты» — безусловно не имели.

По рассказам тех же Шульги и Петрова, несколько раз в расстреле принимали участие: начальник Днепропетровского областного управления НКВД — Ефим Кривец и его заместитель — латыш Окруй.

После окончания расстрела очередной партии жертв, дежурный по гаражу, сильной струей воды из шланга, предназначенного для мойки автомашин, замывал кровь. Гараж принимал свой обычный вид так, что даже шоферы и остальной гаражный персонал — не подозревали о почти еженощных, страшных трагедиях, происходящих в нем.

Тот факт, что по словам Жоржа Петрова за все время чекистского разгула (1937—1938 гг.) при перевозке им трупов на Еврейское кладбище, он ни разу не встретил остальных 2-х грузовых автомобилей, занимавшихся такими же перевозками, свидетельствует о том, что зарывание трупов расстрелянных — производилось в различных местах города.

Где именно — можно только догадываться, так как свидетелей очевидцев не было. Многие коренные днепропетровцы предполагали, что одним из таких страшных мест было старое кладбище на Первой Чечелевке, так как в 1939—40 гг. без всяких видимых причин, это кладбище было вдруг «переоборудовано» в парк. Все старые и новые могилы и памятники были уничтожены — срыты. После тщательного планирования, насыпки новой земли и гравия, были устроены аллеи, дорожки, танцевальные площадки, эстрады итд.

Очень возможно, что на сотнях трупов, имен которых никто и никогда не узнает, под звуки духового оркестра, танцевала и веселилась ничего не подозревающая молодежь. Танцевала на трупах своих родственников и близких.

Жаль, очень жаль, что во время немецкой оккупации в Днепропетровске, как в Виннице не произвели раскопок. Очень возможно, что они дали бы новые, неоспоримые свидетельства и факты о зверствах и преступлениях НКВД в нашем родном городе, так как количество исчезнувших без вести после ареста людей было очень и очень велико.

По непонятным причинам, очень возможно, что только потому, что в Днепропетровском областном управлении НКВД под влиянием «свежего ветра» царило известное замешательство и растерянность, Шульгу и Петрова, некоторое время оставили «без освещения».

Как видно, в это время за ними никто не наблюдал и это дало им возможность многое рассказать о деятельности НКВД.

Только через несколько месяцев после своего увольнения оттуда, наверное по доносу, они были арестованы но не заключены в тюрьму или же «тюрпод» НКВД, а подобно многим (впоследствии) чекистам, отправлены в специальный изолятор громадной психиатрической лечебницы, расположенной на станции Игрень, известной далеко за пределами нашей области.

Оттуда они наверное никогда не вышли. Непосредственно после ареста таких видных чекистов как Окруй и Березовский в строжайшем до того режиме заключения политических арестованных в тюрьме и «тюрподе» НКВД, начали ощущаться изменения и улучшения.

Во-первых, все были страшно удивлены, когда надзиратели тюрьмы и «тюрпода» «с места» изменили отношение к политическим заключенным. Буквально втечение одного дня, исчезло такое обычное в их обращении с заключенными «ты», исчезли такие обычные пинки и зуботычины.

«Троцкистов» (общее, нарицательное название для всех без исключения политических заключенных) стали вежливо называть на «вы», для них разрешили невиданные до того вещевые и пищевые передачи, разрешили по запискам следователей посещение их в камере тюрмным врачом, которые до того были очень редки, разрешили подачу заявлений, прошений и ходатайств.

Совершенно исчезли внутритюремные штрафы- наказания, за отступления от правил внутритюрем- ного распорядка (заключение в карцер, итд.). Поверяющий дважды в сутки все камеры «спец-корпуса» дежурный по тюрьме, в корне изменил свое отношение к заключенным. Дошло до того, что он даже стал шутить с заключенными, улыбаться, говорить о скором отходе заключенных домой итд. Пища в тюрьме также изменилась к лучшему. В опостылевшей тюремной «баланде» (супе), где как говорили заключенные «крупинка, крупинке нос кажет», стали появляться куски мяса, улучшилось качество выпекаемого внутри тюрьмы хлеба.

Регулярно, раз в 10 дней, все камеры тюрьмы стали посещаться самим начальником тюрьмы, который при посещениях опрашивал заключенных о сроке их подследственного заключения. В том случае, если этот срок был черезчур уж велик, он записывал фамилию заключенного, а также и фамилию следователя НКВД, за которым этот заключенный числился, обещал запросить, похлопотать. Каждые 10 дней, стали гонять заключенных в баню, дезинфецировать их одежду и камеры, после бани отправляли всех заключенных в парикмахерскую тюрьмы, где парикмахеры-уголовники, в большинстве случаев осужденные к многолетнему заключению, стригли и брили политиков-«троц- кистов». Очень удивлены и обрадованы были все политические заключенные, когда один из убийц- парикмахеров, за оскорбления и издевательства над стариком профессором, которого он стриг, был немедленно отстранен от работы дежурным надзирателем и посажен на 10 суток в строгий карцер.

После личного приказа начальника тюрьмы о прекращении стрижки всех политических заключенных «наголо», опытные в тюремной жизни уголовники, пустили по тюрьме слух о том, что «скоро все троцкисты идут домой».

На некоторое время совершенно прекратились вызовы политических заключенных на так изматывавшие их допросы. .

«Троцкисты-политики» — буквально отдыхали!

Удивлению и радости всех «политиков», после таких изменений в их, до того времени совершенно бесправном положении, не было границ.

Общее настроение поднялось, все оживились, строили многочисленные догадки и предположения о причинах вызвавших эти изменения.

После короткого перерыва опять начались вызовы заключенных на допросы в областное управление НКВД. Но по форме своей — это были уже совершенно другие вызовы. Уже не нужно было подниматься в 2-3 часа ночи и стоя ожидать транспорта до 9-10 часов утра, в комнате «ожидания». Подготовка к транспорту теперь занимала всего несколько минут, сама поездка в автомобиле уже не так утомляла как до того, так как «Черный ворон» — переполнен не был. В нем находилось только столько заключенных, что все могли сидеть. Очень удивлялись также тому, что внутренний порядок в самом здании НКВД — был в корне изменен. Если до того группу заключенных или одиночного заключенного при встрече с другими заключенными, находившимися еще в другом конце коридора во избежание взаимного опознания, лицом поворачивали к стене и строго следили за тем, чтобы они не обернулись, при чем за малейшее движение во время этого стояния жестоко били, то теперь уже этого не делали. .

Сопровождавшие заключенных надзиратели НКВД давали им возможность оглядеть друг друга и ничего не предпринимали даже в том случае, если один заключенный приветствовал другого. Огорошило заключенных также то, что в большинстве случаев, после вызова их на допрос, их принимали уже не их старые следователи-мучители, а совершенно новые, незнакомые им чекисты. При первом уже допросе эти новые следователи обращались с заключенными необычайно вежливо, совершенно не интересовались «составом преступления», а обращали внимание преимущественно на то, сколько времени заключенный находится под следствием, где он до того времени работал, составом его семьи итд. После короткой беседы с заключенным, следователь этот, сделав какие то пометки на листе бумаги и не написав обычного протокола, отпускал заключенного с миром в камеру ожидания транспорта обратно, в тюрьму, предварительно предупредив его о том, что в течение последующих 10 дней, этот заключенный будет вновь вызван им на допрос.

Уже перед самым выходом заключенного из комнаты, вскользь спрашивал его, о его желаниях, заявлениях итд.

Ничего не понимавшие заключенные, после пережитых ими пыток все еще боявшиеся чекистского подхода, никаких желаний обычно не высказывали.

Из большой группы вызванных впервые после «перерыва» заключенных, только 2-3 смельчака попросили следователя о возможности получения в камеру карандаша и нескольких листов бумаги, для написания заявления начальнику областного управления НКВД.

Изъявление такого желания в прошлом наказывалось жесточайшими побоями, теперь же, следователь собственноручно вручил им все требуемое, при чем тут же предупредил надзирателя о том, что эти предметы — отобранию не подлежат.

Новость эта, в течении нескольких часов, облетела все камеры спец-корпуса тюрьмы; теперь уже все, даже самые отъявленные скептики, поверили в «свежий ветер», в возможность скорого обретения свободы.

Нужно сказать, что для большинства заключенных, эти надежды в скором времени оправдались. Большинство из них, в особенности те, кто не имел конкретных обвинений, в скором времени были освобождены и даже в некоторых случаях реаби- литированны.

Перед тем спец-корпус тюрьмы несколько раз посещали различные комиссии-инспекции, как потом оказалось состоящие из высокопоставленных чекистов, сотрудников Украинского, Республиканского управления НКВД и даже Москвы.

Результатом этих инспекций было то, что спец- корпус начал быстро пустеть. Начались совершенно произвольные пересадки заключенных из переполненных камер в пустующие, в большинстве случаев только по приказу начальника спец-корпуса, без всякого согласования со следователями. Дошло до того, что в некоторых камерах собиралось несколько человек, «проходивших по одному делу». -

Такое новое, произвольное перемещение давало возможность заключенным договориться об ответах на допросах и потому уже в скором времени оно было прекращено. Впоследствии, тюрьму «упорядочивали» только после согласования и с санкции следователей, за которыми числились заключенные.

Тем не менее, облегчение «жилищного кризиса», когда в одной камере рассчитанной на 40-50 человек заключенных, сидело 150-180, было очень заметным. Теперь таких случаев уже не было.

Все еще чувствовалось, что «тюрьма набита битками», но также чувствовалось и что начальство тюрьмы и следователи почему то заинтересованны в том, чтобы камеры помещали в себе нормальное, или же приближающееся к нормальному, количество людей.

Такая заинтересованность ни в коем случае не объяснялась вдруг проявившимся «человеколюбием» чекистов, нет, человеколюбия как не было раньше, так не было и теперь, теперь же был только страх!

Страх перед собственными собратьями чекистами, стоявшими на более высоких чекистских постах. Страх этот был вызван тем, что чекисты — искали врагов в собственной среде!!!

Вдруг они вспомнили прекрасные (теоретически, конечно!) законы СССР. Вспомнилась Сталинская конституция с ея статьями: «о неприкосновенности личности», «о правах граждан СССР», «о советском судопроизводстве» итд. Вспомнилась статья Сталина «Забота о людях» и др. и вот сейчас они, те, которые всего только несколько дней тому назад сами пытали ни в чем неповинных людей, они

— те, которые расстреливали сотни людей не зная даже их фамилий, сейчас по выброшенному где то кем то новому паролю признавали, что тот, кто мучает или мучил неповинных — враг!

Этих врагов они и искали, этих врагов они теперь и уничтожали, а их и искать было нечего, так как врагами народа, были они все без исключения!

На совести каждого из них было много человеческих жизней, руки каждого из них были обагрены человеческой кровью.

Врагов в Днепропетровском областном управлении НКВД было много. Один за другим были арестованы все такие страшные в прошлом, местные чекистские зубры. Комендант областного управления НКВД, был признан психически-больным, его немедленно угнали в психиатрическую лечебницу. Оттуда он больше никогда не вернулся.

Начальник СПО — Березовский был арестован, обвинен в недопускаемых советскими законами пытках неповинных людей, в использовании служебного положения для связей с женщинами-же- нами политических заключенных, в обогащении за счет арестованных по его приказу людей и в других преступлениях. Его теперь пытали так же, как пытал когда то он. Его самого заставили подписать «сознательный протокол». Результатом было то, что и его и его товарища, начальника оперода — Далева, отправили в Киев, оттуда в Москву, где им по всей видимости и свернули башку «за отступления от пролетарской законности».

Вслед за Березовским и Цалевым арестовали, и при аресте страшно избили, строптивого по своей натуре, пытавшегося при аресте оказать сопротив- лениее, начальника АХО (административно-хозяйственного отдела) областного управления НКВД, известного садиста — Белоцерковского.

Какие обвинения были ему предъявлены — осталось неизвестным. Главное то, что он уже никогда больше не появился на чекистской сцене.

За Белоцерковским в камеры «тюрпода», были заключены все, известные своей жестокостью при допросах, следователи. Фамилии их уже в большинстве случаев упоминались мною, описывать и в дальнейшем уже знакомых по моему рассказу извергов мне просто не хочется.

Важен ведь только тот факт, что само областное управление НКВД потеряло многих своих верных собак, из самых важных, «основных» своих отделов.

Арестами в среде извергов-чекистов закончилась почти 2-х летняя, кровавая чекистская «разгулян- ка», как называли ее впоследствии потерпевшие от нее (или их родственники) люди.

Закончилась до того времени, пока не появился новый маниак, типа Николая Ивановича Ежова, который вновь, по приказу «партии и правительства» стал уничтожать миллионы неповинных людей, в любое время, когда эти самые «партия и правительство» — посчитают такое уничтожение необходимым для поддержания авторитета своей антинародной власти.

ПОСЛЕСЛОВИЕ

Итак, описание деятельности чекистов в моем родном городе Днепропетровске в 1937—1938 годах

— окончено.

Чем было вызвано написание этой статьи? Причин для таких страшных воспоминаний было и есть много. Одной из основных является тот факт, что ежегодно вся общественность свободного мира вспоминает о тысячах жертв НКВД, трупы которых во время немецкой оккупации были обнаружены при раскопках в парке такого маленького (несмотря на то, что он является областным административным центром) городка на Украине — ВИННИЦЫ. Не менее часто вспоминают также о Катынском злодеянии, когда 13 Апреля 1943 года, по личному распоряжению Сталина, на Козьей Горке, в 20 км. от Смоленска, «органами» были растреля- ны 10 ООО офицеров Войска Польского. Сейчас даже польское коммунистическое правительство добивается признания «Советами» — этого злодеяния. (Немецкий журнал «Дэр Шпигель», от 22-го августа 1956 г.). А кто и когда будет добиваться признания «Советов» о расстрелах многих тысяч россиян?

Второю причиною является желание сейчас, через много лет после окончания Ежовского разгула, несколько яснее, суше, но достовернее, подтвердить то, что факты чекистской деятельности в нашем родном городе, описанные в свое время Виктором Андреевичем Кравченко в его книге «Я избрал свободу» и против которых в свое время так энергично протестовали и французские и советские коммунисты, были «не плодом творческой фантазии изменника родине Кравченко», а самой настоящей хотя и страшной реальностью.

Очень жаль, что во время своего воистину исторического судебного процесса в Париже, Кравченко не имел возможности осветить факты, указанные мною в моей статье, факты, подкрепленные упоминанием многих «проминентных» имен жителей нашего города.

Виктор Андреевич, бывший в то время уже довольно крупным партийно-хозяйственным руководителем, безусловно загруженным партийной, общественной и хозяйственной деятельностью, не мог знать о многом, что происходило в городе, в советских и партийных учреждениях.

У меня в этом отношении возможностей было больше. Больше уже только потому, что в то время я был сотрудником Областного Управления РКМ (рабоче-крестьянской милиции), которая несмотря на то, что не принимала прямого участия в деятельности НКВД, в силу своей служебной связи с этим «органом», была более других осведомлена о происходившем, о фамилиях людей, арестованных чекистами, и о методах чекистской деятельности.

Я специально почти что ничего не сказал в этой статье о методах, применяемых чекистами при ведении «следствия» (с позволения сказать!) так как об этих методах, в свое время достаточно много и подробно говорили всему миру в своих замечательных книгах, такие известные авторы как: Иванов- Разумник («Тюрьмы и ссылки»), М. М. Розанов («Завоеватели белых пятен») да и сам В. А. Кравченко («Я избрал свободу»).

Несмотря на то, что мне лично самому пришлось в свое время познакомиться с этими методами, так как я, так же как и многие другие, был арестован чекистами и достаточное количество времени просидел в заключении на «спец-корпусе» Днепропетровской тюрьмы, я все таки ничего не сказал об этих «методах», так как они по моему везде, по всей громадной российской территории, были одинаковы. Загружать эту чисто хроникальную статью всем известными фактами мне не хотелось.

Хотелось только напомнить многим людям, в особенности землякам, уже сейчас забывшим о тех страшных временах, знакомыми им всем фамилиями и событиями о том, что действительно представляет собой такая «хорошая» «народно-советская власть», допустившая уничтожение многих тысяч ни в чем неповинных людей в нашем родном городе, сдавшая на откуп гильотину и право гильотинировать всех, сумасшедшему маниаку —

Н. И. Ежову.

Хотелось напомнить о том, что и сейчас еще судьбы многих арестованных в то страшное время чекистами людей, все еще остаются загадкой для членов их семьей.

Когда то жителям такого сравнительно небольшого города как Винница, силою случая, предоставилась возможность опознавать, среди тысяч обнаруженных в городском парке трупов, своих родных и близких.

Они их опознавали. Показания этих жителей были зарегистрированны интернациональной комиссией «Красного креста и полумесяца», в которой принимали участие члены из невоюющих, нейтральных и потому никак не заинтересованных «односторонне», стран. Поэтому, все показания достоверны и никакому сомнению не подлежат.

Эти свидетельства живых и мертвых точно показали, кто расстреливал, кого расстреливал и за что расстреливал.

Кто же сейчас может поручиться за то, что в многочисленных парках моего родного города, молодежь и все отдыхающие после трудового дня, не танцуют на трупах людей, когда то в страшных 1937—1938 гг. расстрелянных и тайно зарытых там чекистами?

Факты, описанные в моей статье, говорят о том, что такая возможность далеко не исключена, а факты эти известны не только мне одному, в силу моей специфической когда то службы, а каждому более или менее интеллигентному, не страдающему забывчивостью, жителю нашего красавца-города, самому пережившему в нем эти страшные годы.

Имеем ли мы право молчать об этих фактах? Конечно — НЕТ! В особенности сейчас, после новой, введенной коммунистами «политики улыбок», когда улыбаются всем: нам «дорогим соотечественникам, насильно оторванным от родины» — бывшим «шпионам иностранных разведок, продающим свою родину оптом и в розницу, лакеям иностранных капиталистов» итд., итд. и когда улыбаются самим «иностранным капиталистам», стараясь усыпить внимание всего Свободного Мира хитро задуманной колыбельной песенкой о возможности «сосуществования».

Такие статьи как эта должны своей правдой напоминать всем о том, что за сладкой коммунистической улыбкой теперь кроются многие тысячи трупов в прошлом и многие тысячи наших трупов и трупов наших иностранных друзей в будущем, конечно, только в том случае если мы поверим коммунистическим улыбкам.

Многие имена известных коммунистов моего города указаны мною только потому, что по их количеству можно судить о многих тысячах простых людей, уничтоженных чекистами и в моем и во многих других городах.

А. ДНЕПРОВЕЦ

ЧИТАЙТЕ

НАШИ БРОШЮРЫ

1. Мы обвиняем

2. Россия вчера и сегодня

3. Неугасимая воля к свободе

4. Правда о Советской Армии

5. Комната № 6

6. Счастливая жизнь ...

7. «Самое главное»

8. Кронштадтское восстание

9. Диктатура КПСС

10. Колхозный эксперимент

11. Социализм террора

12. Демократия и права человека

13. Хрущев-реформатор

14. Обезвреженная конституция

15. Заметки простака

16. Партия и народ

17. Правда и ложь о Венгрии

18. Антирелигиозная пропаганда

19. Патриотизм

20. Солдатская душа (стихи)

21. Поиски правды (стихи)

22. Реорганизация промышленности

А. Днепровец

Ежовщина

Забыть нельзя...