МАТРИАРХАТ

Ответственный редактор проф. С. П. ТОЛСТОВ

ВВЕДЕНИЕ

Матриархатом называется тот период первобытной истории, который знаменуется равноправным, в своем дальнейшем раз­витии и преобладающим положением женщины в хозяйстве и в обществе, а вместе с тем и отражением этих начал в обла­сти духовной культуры, в религии, в искусстве. Тем же тер­мином обозначают и самый общественный строй, этому периоду присущий, и данный тип культуры в широком смысле.

Матриархат возникает на известном этапе истории челове­чества, вслед за начальным периодом первобытного стада, в виде материнского родового строя, и возникновение матриархата неразрывно связано с возникновением рода. Период матриар­хата есть, следовательно, ранний период развития организо­ванного первобытного общества. Ему присущи поэтому и ран­ние, примитивные формы материальной культуры и хозяй­ства, архаические формы брака и общественных отношений, равно как соответствующие формы духовной культуры.

С развитием производительных сил, в весьма сложном процессе превращения, матриархат сменяется периодом па­триархата, периодом отцовского родового строя, в котором преобладающая хозяйственная и общественная роль переходит к мужчине. Таковы два последовательных этапа первобытной истории, таков всемирно-исторический, общий для всего че­ловечества ход начального общественного развития. Эпоха матриархата составляет, следовательно, универсальную исто­рическую стадию, пройденную всеми народами в их исто­рическом прошлом.

Проблема матриархата имеет свою многовековую историю. Имена француза Лафито., шотландцев Миллара и Мак Леннана, швейцарца Бахофена и американца Моргана являются ве­хами этой истории. У венчивающее обоснование получило учение <» матриархате в созданной Марксом и Энгельсом обобщающей философии истории, а Энгельс в своем труде «Происхождение

семьи, частной собственности и государства» подверг проблему матриархата новой, во многом идущей вперед, разработке. Советская историческая наука, в частности советская этно­графия, полностью восприняла учение о матриархате, продол­жает его разработку и с бол ьшой плодотворностью применяет ехо в своей исследовательской работе, в анализе и истолкова­нии различных сторон культуры изучаемых ею народов.

Далеко не так обстоит дело в зарубежной науке. Здесь, правда, существует к матриархату различное отношение.

В зарубежном буржуазном обществоведении весьма стойко и упорно держится старинная, так называемая «патриархальная теория», согласно которой начальной и неизменной во времени ячейкой человеческого общества была патриархальная семья. Слепые поклонники этой теории, понимая, что учение о мат­риархате ниспровергает этот патриархальный тезис, полностью отрицают существование матриархата в каком бы то ни' было прошлом и у каких бы то ни было народов, часто вообще его игнорируют, в лучшем случае — сводят матриархат к «этно­графическим курьезам». Однако перед лицом все умножаю­щихся исторических данных и колоссального количества вновь накопленного этнографического материала распространилось признание матриархата. Но и здесь позиции различны. Весьма немногочисленны авторы, признающие историческую универ­сальность матриархата. В таких случаях все же матриархат принимается преимущественно не как определенный обще­ственный порядок, а только как ведущийся по материнской линии счет происхождения и родства, откуда—«некоторые свое­образные обычаи» и пр. Большей же частью в учениях различных буржуазных зарубежных этнографических школ существование матриархата признавалось только для некоторых «культур­ных кругов» или некоторых народов. Преимущественно в таких случаях матриархат выставлялся уделом «цветных народов». Поскольку, однако, и здесь упорные факты настойчиво го­ворят об ином и элементы матриархата обнаруживаются и у других народов, как древних, так и современных, а у послед­них — как в прошлом, так и в настоящем, различные школы я отдельные авторы прибегают к разнообразным «теориям», истолкованиям, объяснениям и пр. Широко применялись здесь гипотезы миграций, заимствований, диффузии и т. д. Так, например, реакционные немецкие ученые пытались объяснить элементы матриархата у германцев, о которых неопровержимо свидетельствуют Тацит и многие памятники германского прош­лого, заимствованием у кельтов, а последними—у пиктов. Некоторые американисты, занимаясь изучением данного индей­ского племени, объясняли обнаруживаемые здесь черты мат­риархата заимствованием у другого племени, предоставляя

своему коллеге, занимающемуся этим другим племенем, объяс­нить происхождение матри «рхата там. Не отрицая известного значения и пользы для этнографических исследований упомя­нутых гипотез, m|.i не считаем, чтобы эти гипотезы были универ­сальным средством объяснения всех явлений культуры, чтобы можно было весь исторический процесс сводить только к миграци­ям, заимствованиям и пр. Человечество имеет и свой констант­ный, органический, всеобщий путь развития. Мы одновременно далеки от утверждения однолинейного, единообразного эво­люционного развития всех народов. Каждый народ индиви­дуален в своем развитии, имеет свою историю.

Поэтому матриархат или материнский родовой строй мог развиться и развивался в различных обществах в зависимости от конкретно-исторических условий неодинаковым образом: в большей или меньшей мере. У племен вообще малоразвитых, не пошедших в своем экономическом развитии дальше соби­рательства, примитивной охоты и рыболовства, например, у австралийцев, материнский родовой строй мог развиться лишь в незначительной мере. У народностей, достигших срав­нительно высокого развития, мы находим и сравнительно высокоразвитый матриархат. Соответственным образом ради­кально различна в отдельных конкретных обществах и картина распада матриархата и превращения его в патриархат. Но наряду с этом неравномерностью развития различных обществ, каждое общество в своем историческом развитии, в своей куль­туре всегда в той или иной мере своеобразно. Так и матриар­хат, при всей общности, зависящей от единства уровня раз­вития производительных сил, и при всем, в основном, его сход­стве как общественного строя, оказывается все же в каждом отдельном обществе отличным и своеобразным.

В свете всех этих обстоятельств, с этих точек зрения и сле­дует рассматривать разнообразные конкретные варианты мат­риархата и его проявления у различных народов.

Мы говорим о проблеме матриархата. Если под сло­вом «проблема» понимать вопрос о самом существовании дан­ного явления или хотя бы о его универсальности, то, как ясно из сказанного, такой проблемы для нас не существует. Под проблемой матриархата мы разумеем обширный круг вопро­сов, касающихся его возникновения, развития, распада и пе­рехода к патриархату. Все это, равно как вопросы проявле­ния этого строя у отдельных народов, истолкования отдельных его элементов и форм* в частности сохраняющихся в качестве многообразных пережитков, — мы называем в целом пробле­мой матриархата, подлежащей, после того как основы этого учения заложены, дальнейшему исследованию. Громадный вновь накопленный материал, подтверждающий и ярко осве-

щагощий все основные положения учения о матриархате и даю­щий возможность как представить ряд конкретных форм и ва­риантов развития Матриархата, так и путем обобщения этого материала дать историю мг^гриархата, — делает указанную задачу и насущной, и возможной.

Необходимую предварительную задачу такого исследо­вания составляет изучение истории данной проблемы. Помимо того, не требующего аргументации, значения, какое имеет исто­рия всякой научной проблемы в качестве введения в ее изу­чение, история проблемы матриархата представляет особый интерес. Здесь, иногда глухо и скрыто, иногда более чем явно, отражались и в своем существе, и в своей форме, в своих лите­ратурных приемах многообразные направления и течения общественно-политической мысли античности, средневековья, нового и новейшего времени. Здесь встречались, скрещивались и сталкивались различные, далеко не только этнографические, но и политические течения и убеждения. История проблемы матриархата является таким образом в высшей степени харак­терной и показательной х’лавой из истории научной и обще­ственной мысли.

Для обозначения того понятия, которое мы именуем по­явившимся лишь в начале 80-х гг. XIX в. термином матриар­ха т, в литературе циркулирует ряд других терминов или вы­ражений: матернитет, материнское право, матрилпнейный счет, матриалинеиная филиация, материнская система и пр. Нередко в термине отражается то или иное представление о данном общественном порядке, причем многие буржуазные авторы стараются самым термином ограничить его содержание. Мы избрали термин матриархат (греч. уЛтур — «мать» и аруТ) — «начало», «власть»), с одной стороны, как наиболее распространенный, с другой стороны, наиболее широкий, своим общим смыслом наиболее полно выражающий все сложное и разностороннее содержание данного понятия.

Часть первая

ОТ АНТИЧНОСТИ ДО СЕРЕДИНЫ XIX ВЕКА

К самым отдаленным истокам человеческой мысли, к фольк­лору отсталых народов можно отнести зародыши представ­лений о начальном состоянии человечества, — можно сказать, первые проблески исторической идеи. Новую трактовку полу­чают затем эти представления о первобытности в идеологии древнейших классовых обществ, приобретая здесь дуалисти­ческий характер: с одной стороны — натуралистический, отож­дествляющий или сближающий начальное состояние человека с состоянием диких животных (образ Энкиду в эпосе Гильга- меша), с другой стороны — идеалистический (идея первобыт­ного рая).

Широкую и разнообразную разработку получают обе эти концепции, — надо думать, под прямым влиянием их древне­восточных прототипов, — в истории античной мысли. Одно — ипгуралистическоо, изображает состояние первобытного чело­вечества как мало отличающееся от жизни диких зверей: в бродячих ордах этих полуживотных-полулюдей господство­вали только сила и насилие, шла непрестанная борьба, каж­дый сам брал свою добычу и власть принадлежала только силь­ным и смелым вожакам. Другое представление —идеалисти­ческое, рисует картину «золотого века», картину счастливого детства человеческого рода, когда обильная и щедрая природа" давала людям возможность жить без труда и забот, не зная ни болезней, ни бедности, жить «жизнью богов», проводя время в «приятных досугах», в «вечных пирах». Люди не знали тогда ни вражды, ни междоусобий, ни войны, были честны и прав­дивы. Царили всеобщая добродетель и любовь.

Обе эти концепции были широко распространены в антич­ном мире, пользовались большой популярностью и получили

яркое и многообразное выражение в мифе, науке, литературе и изобразительном искусстве Греции и Рима. Однако обе они оставались совершенно отвлеченными, скорей конструк­тивными. Несмотря на то, что античность обладала обширней­шим этнографическим материалом, этнографические данные, повидимому, не играли никакой роли в создании и разработке этих представлений о первобытности: античность, по общему правилу, не знала приема перенесения этнографических фак­тов на первобытное прошлое. Наоборот, во всей античной эт­нографии отчетливо сказывается другой прием, прием пере­несения представлений о первобытном состоянии на «варва­ров». В обрисовке быта и нравов отдельных варварских наро­дов очевидным образом сказываются отголоски натуралисти­ческой концепции, находящей себе некоторое подтверждение в действительных этнографических явлениях. Но преимуще­ственное влияние оказывает здесь концепция идеалистиче­ская, находя в свою очередь известное основание в отдельных чертах быта и нравов «варваров». Она ярко окрашивает мно гие этнографические характеристики, выражаясь в широко распространенной в античной литературе идеализации ряда варварских народов, их быта, их отношений. И лишь в позднее время, например, у Сенеки, мы находим использование этих идеализирующих этнографических отзывов для иллюстрации и подкрепления идеалистических конструкций «золотого века^.¹

Эти античные представления о первобытной эпохе и эти направления античной этнографии, равно как их взаимовлия­ния, весь этот круг идей, или, пользуясь недавно пущенным в литературное обращение термином, этот античный «прими­тивизм»,² представляет собой, как видим, довольно сложное

¹  Ср. A. R i е s е, Die Idealisierung der Naturvolker des Nordens in der griechischen und romischen Literatur, Heidelberg, 1875; франц. перевод: L’ideal de justice et de bonlieur et de la vie primitive des peuples du Nord dans la litterature grecque et latine, Trad, par F. Gaclie et J. S. Pi­quet, augmente des notes par 1’auteur et les traducteurs, Paris, 1885; К. T h i e s, Entwicklung der Beurteilung und Betrachtung der Naturvolker, Dresden, 1899; K. Triidinger, Studien zur Geschichte der griediisch- romischen Ethnographie, Basel, 1918.

²  Термином «примитивизм», который с недавнего времени стал цир­кулировать во французской и американской литературе, называют не­сколько неопределенным и расплывчатым образом и интерес к перво­бытности, и самое представление о ней, и связанное с этим представлением и его отражающее, отношение к отсталым народам, и, наконец, то свое­образное, проходящее красной нитью через длинный ряд веков, начиная с античности и вплоть до XVIII в., идейное течение, которое, идеализи­руя начальное состояние человечества и будучи связано с критикой со­временности, классового строя, цивилизации, выражалось в противо­поставлении этой современности первобытному состоянию и в той или

и своеобразное проявление античной мысли, оказавшее силь­нейшее илияние на последующее развитие идей.

Несмотря на прямую противоположность двух охарактери- зоиашшх нами концепций первобытности, обе они в своем представлении о брачных отношениях той эпохи сходились на общем тезисе о начальном безраздельном «господстве любви» и возникновении прочного брака лишь на известном этапе.

Так, еще Эмпедокл (V в. до н. э.) говорил, что люди «золотого века» не знали никаких богов и лишь одну Царицу- Любовь,³ а ряд веков спустя Лукреций (48 до н. э.—42 н. э.), изображая ранние этапы развития брака, писал:

И сочетала"'в лесах тела влюбленных Венера.

Женщин склоняла к любви либо страсть обоюдная, либо Грубая сила мужчин и ничем неуемная похоть...

После, как хижины, шкуры, огонь себе люди добыли,

После того как жена, сочетавшись с мужем, единым Стала хозяйством с ним жить, и сделались брака законы Ведомы им, и они свое увидали потомство,

Начал тогда человеческий род впервые смягчаться.⁴

Особое место в античных изображениях первобытности за­нимает, наряду с начальным «господством любви», своеобраз­ный мотив первобытной «общности жен», в свою очередь сме­няющейся индивидуальным браком. Древнейшее, повидимому, выражение этого мотива содержит одна из передач мифа о происхождении афинян. Согласно этому мифу, как его пере­дает А ф и н е й (II в. н. э.), женщины были общими и никто не знал своего отца из числа тех, кто мог им быть; впервые же в Афинах индивидуальный брак был введен Кекропсом —- легендарным основателем великого города.⁶ Так и Юний Юстин (вероятно III в. н. э.) отмечал, что, согласно широко распространенной в древности легенде, Кекропс первый со­единил в браке мужчину и женщину.®

иной форме звало к возврату к первобытности, к «естественному состоя­нию» и пр. С этим течением мы еще в дальнейшем нашем изложении встре­тимся. Вопрос о «примитивизме» вызвал и специальную литературу. Дли античной эпохи можно указать обширную работу из задуманной французскими и американскими исследователями примитивизма серии: А. О. Lovejoy, G. Boas, Primitivism and related ideas in anti­quity, With supplementary essays by W. F. Albright and P. E. Dumont (A documentary history of primitivism and related ideas, vol. I), Balti- niore, 1935.

³Empedokles, fr. 128 (H. Diels, Die Fragmente der Vor- sokratiker, 3 Aufl., vol. I, Berlin, 1912).

⁴  Lucre t., De rerum natura, 962—964, 1011—1014.— Цитир. в переводе Ф. А. Петровского.

⁵ A then., XIII, 1.

⁶  J u n. Just., II, 6.

«Общность жен», наряду с общностью детей и всего имуще­ства, настойчиво предлагал в качестве идеального порядка, в особенности для сословия стражей, Платон (427—347),⁷ вызвав пространную критику со стороны Аристотеля (384—322).⁸ «Общность жен» пропагандировали затем циники Диоген и Зенон (IV в. до н. э.).⁹

Эта «общность жен» обильно представлена в античной этно- графии. Ряд таких показаний находим уже у Геродота (484—425): эфиопы-авзы, или авсиц («эфиопами» античные пи­сатели называли негров. — М, К.), «пользуются женщинами сообща, не живут с ними вместе, а вступают в связь наподобие скота»; точно так же пользуются женщинами сообща агафир- сы «для того, — пишет Геродот, — чтоб быть друг другу братьями и в качестве родственников не питать друг к другу ни зависти, ни вражды»; по обычаям массагетов, «каждый женится на од­ной женщине, но пользуются они женами сообща; ...если ка­кой-нибудь массагет пожелает иметь связь с женщиной, то вешает свой колчан перед ее повозкой и спокойно общается»; наконец, и у африканского племени насамонов «каждый имеет много жен, но пользуются они женщинами сообща, поступая при этом, как массагеты: ставят перед входом палку и общаются свободно».¹⁰ К с а н т у с (V в. до н. э.) отмечает у мидийских жрецов-магов наряду с кровосмесительными браками и общ­ность жен, основанную, указывает он, не на силе или похи­щении, а на взаимном согласии, если кто пожелает вступить в связь с женой другого.¹¹ Т е о п о м п (IV в. до н. э.) сооб­щает о тирренах (этрусках), что у них существует закон, по которому женщины должны быть общими, а все рождающиеся дети воспитываются вместе, так что никто не знает, от какого отца он происходит.¹² Позднее А г а т а р х и д (II в. до н. э.) писал о гилофагах и сперматофагах, что они имеют общих как детей, так и жен;¹³ Артемидор (конец II в. до н. э.) говорил, что у всех троглодитов, за исключением их вождей, жены и дети общие;¹⁴ Николай Дамасский (I в. до н. э.) сообщал, что ливийцы имеют общих жен и выкармли­вают детей до пятилетнего возраста вместе, а галактофаги имеют и все запасы общие, и жен общих;¹⁵ Страбон (68 до

⁷  Plato, Polit., V, 450 sq.; Leges, У, 739; Timeus, I, 18.

⁸  Arist., Polit., II, 1261 sq.

⁹  D i о g. Laert, VI, 72; VII, 33.

¹⁰ Herod., IV, 180; IV, 104; I, 216; IV, 172.

¹¹ X a n t. Lyd., in: G. Muller, F. H. G., I, IV.

¹²  T h e о p о m p, fr. 222, in: C. Miiller, F. H. G., I.

¹³ Agatharcb.,De mari erythreo, 51, in: С. M ji 11 e r, G. G. М.,I.

¹¹    ap. Strab., XVI, 4, 17.

¹⁵   N i с о 1. D a m a s с., Мог. miral). col., fr. Ill, 123, in: C. Muller,

F.      H. G„ III.

п. э. — 20 н. э.) писал, что скифы-абии имеют все общее, кроме моча и чаши для питья, даже жен и детей, «согласно учению Платона»;¹⁶ наконец, Цезарь (104—44) рассказывал о брит­тах, что у них каждые десять-двенадцать человек имеют общих жен, причем большей частью это братья и родители с детьми.¹⁷

Так уже в античности создались два относящихся к пер­вобытной эпохе представления, которые затем прочно и на­долго вошли в историю общественно-исторической мысли. Первое принимало начальную, ничем не ограниченную сво­боду брачных отношений, причем одна из вышеохарактеризо- ванных двух концепций первобытности придавала этим отно­шениям характер некой примитивной идиллии, другая — упо­добляла их нравам животного царства. Интерпретируясь и в позднейшие времена в том и другом виде, это раннее состояние брака получило впоследствии наименование беспорядочных половых отношений, или промискуитета. Второе — постулировало первобытную «общность жен», связывая этот порядок с общностью не только детей, но и имущества, превращая таким образом и женщину в объект собствен­ности, — идея, которая могла быть создана только рабовла­дельческой мыслью. Надо заметить, что относящиеся сюда античные этнографические показания, несомненно навеянные этим отвлеченным положением, все же, очевидно, отражали и те реальные явления доиндивидуального брака, которые античная этнография могла действительно наблюдать в быту различных отсталых народов античного мира, по-своему их описывая и истолковывая. Мелькая в дальнейшем в различных взглядах и высказываниях о начальных брачных отношениях, это положение об «общности жен» было впоследствии возрож­дено под наименованием общинного, или коммуналь­ного брака.

Хотя соответствующих прямо выраженных обобщений или выводов мы в античной литературе не находим, однако то и другое положение так или иначе принимало начальное состоя­ние доиндивидуального брака, вместе с неизвестностью отца, а прочный брак относило к последующей форме, более поздней.

Следствием сказанных, присущих первобытности, началь­ных форм брака и неизвестности при таких условиях отца должно было быть положение, по которому в первобытную эпоху дети были связаны только с матерью и по ней только име­новались. Как на наиболее ранний литературный отклик этой идеи можно указать на то., что, характеризуя «с е р е б р я- ный век», Гесиод (IX или VIII в. до н. э.) говорит о детях.

¹⁶  Strabo, VII, 3, 7.

¹⁷  С а е s., De bello gal., V, 14.

«воспитывавшихся заботливой матерью», не упоминая об отце.¹⁸ Более выразительна формулировка, содержащаяся в «Истории Финикии», приписывавшейся легендарному фини­кийскому писателю Санхониафону, автором которой на деле является вероятно Филон из Библа (64— 140J: первые люди, говорится здесь, носили имя матери, по­тому что в те времена женщины свободно сходились с любым мужчиной.¹⁹ Из той легенды об основании Афин Кекропсом, на которую мы уже ссылались, в другой ее передаче, принад­лежащей Марку Терренцию В а р р о н у (116—27), сохранен­ной Августином (354—430), в свою очередь явствует, что дети в Афинах первоначально назывались по имени матери и лишь с учреждением постоянного брака было постановлено этот порядок отменить: ut nullus nascentium maternum nomen acciperet.²⁰

Наряду с такими общими упоминаниями о порядке, полу­чившем впоследствии наименование матрилинейного счета происхождения, или м а т р и л и н е й п о й фи­лиации, обильный материал, говорящий как об этом по­рядке, так и о различных иных элементах матриархата, дает античная этнография. Не имея в виду исчерпать все такого рода показания, которые можно извлечь из античной литера­туры, приведем лишь наиболее выразительные и притом сыг­равшие впоследствии известную историко-литературную роль.

Начнем с первого в истории нашей проблемы конкретного этнографического показания о матрилинейной филиации, ставшего знаменитым свидетельства Геродота о ликий- цах. Ликийцы, говорит Геродот, именуют себя по матери, а не по отцу, и на вопрос о происхождении сообщают свою родо­словную с материнской стороны, перечисляя матерей своих матерей. У Геродота же находим и первые этнографические показания об иных частных элементах матриархата: все ли- кийские девушки ведут до замужества свободную жизнь, собирая себе приданое, и сами выбирают себе мужей; у исседонов женщины занимают одинаковое положение с мужчинами; у савроматов женщины отличаются воинственностью, имеют охотничьи обычаи и одеваются по-мужски, причем ни одна девушка не выходит замуж, пока не убьет врага.²¹ Точно так же медицинский трактат, приписывавшийся Гиппократу (470—356), сообщает, что женщины савроматов ездят верхом, стреляют из луков, мечут с коня дротики и ведут войну. Все

¹⁸ Hesiod, epia xat Yjfiepai, 130—131.

¹⁸    ар. Euseb. Caesar., Prepar. evang., I, 10, 9.

²⁰ August., De civitate dei, XVIII, 9.

²¹  Herod., I, 173; I, 96; IV, 26; IV, 110—117.

ато они долают, пока остаются девушками, и вступают в брак по раньше, чем убьют трех неприятелей. Избрав себе мужа, спироматские женщины перестают ездить на коне, пока не на­станет необходимость в общем походе на войну.²²

Известен был грекам и ряд народов, во главе которых в на­стоящем или прошлом стояли женщины. Ликийцы, говорит Гераклид Понтийский (IV в. до н. э.), «издавна управляются женщинами» (ех iraXaiou ушшхохратоичтси.).²³ «Пе- рипл», приписываемый С к и л а к у (IV в. до н. э.), назы­вает савроматов «народом, управляемым женщинами» (сгаиро- jj.atw 8ё co-riv JOvoi; Yuvaixo5tpa-rou[j.evov).²⁴ Арйстотель приписывал женское правление большинству воинственных народов.²⁵

Новое указание на матрилинейную филиацию дает П о- л и б и й (203—121). У италийских локров, говорит он, знат­ность определяется по женской, а не по мужской линии, «ибо благородными у них считаются граждане, происходящие от так называемых ста семейств».²⁶ Страбон сообщает, что у кельтов, фракийцев, иберов и.скифов мужество свойственно не только мужчинам, но и женщинам; у кантабров мужчины приносят приданое своим женам, только дочери получают наследство, а сестры при женитьбе своих братьев снабжают их всем необходимым. Все эти обычаи, замечает Стра­бон, представляют собой гинекократию (lyei yap xiua, yovaixoxpGCTlav).²⁷ Отметим еще сообщение Страбона о том, что у персов дети до четырехлетнего возраста не показываются па глаза отцу.²⁸ Ряд сообщений о матриархальных порядках находим у Николая Дамасского: савроматы женам своим во всем повинуются, как госпожам, девушку выдают замуж не раньше, чем она убьет врага; у ликийцев женщины в бблынем почете, чем мужчины, называют себя они по матери и наследство оставляют дочерям, а не сыновьям; эфиопы осо­бенно поми гают своих сестер, а эфиопские цари передают власть но наследству не своим собственным детям, а детям своих се­стер; гарамантские эфиопы не знают индивидуального брака и все у них беспрепятственно могут предаваться любви; поэтому доти признают только матерей, имена же отцов не пользуются

^!* l’seudo-Hippocr., De аёге, aquis et locis, XV.

“• II e г а с 1. Pont., De re publ., XV.

²⁴ P s e u d о - S k у 1 a x, fr. 70.

⁸⁶ Arist., Polit., II, 6, 6.

^2С P о 1 i b., XII, 5.

²⁷ Strabo, III, 4, 17—18. Термин yovaixoxpaila образован из yvvfj —«женщина» и хр<ггет —«править», «властвовать»; таким образом в русской транскрипции было бы правильнее «гюнайкократия», следует, однако, сохранить установившуюся у нас форму.

²⁸  Strabo, XV, 3, 17.

никаким уважением; кто же, действительно, резонирует Ни­колай Дамасский, будет знать своего отца при таком распут­стве. Поэтому, заключает он, гарамантские эфиопы всеми на­родами считаются выродками. Еще одно любопытное сооб­щение того же автора гласит, что у ливийского племени биов (абилов? кабилов?) мужчинами правит мужчина, а женщинами женщина.²⁹ С приведенным выше показанием Страбона об осо­бенностях отношений у персов между отцом и его малолет­ними детьми сближается сообщение Ц е з а р я о том, что галлы не терпят, чтобы их сыновья являлись к ним раньше, чем возмужают и смогут носить оружие, и считают постыдным, чтобы сын в детском возрасте появлялся публично в присут­ствии отца.³⁰

Диодор С и ц и л и й с к и й (I в. до н. э.) дает первую в истории характеристику матриархальных отношений древ- ' него Египта. В противность обычаю других народов', расска­зывает Диодор, законы дозволяют египтянам вступать в брак со своими сестрами по примеру Осириса и Исиды. Последняя жила со своим братом Осирисом и после его смерти поклялась никогда не допускать приближения к себе другого мужчины. Она преследовала убийства, правила сообразно законам и при­несла людям счастье. Все это, говорит Диодор, объясняет, почему царица пользуется у египтян большей властью и поче­том, чем царь, и почему у простых граждан муж в силу брач­ного договора находится в подчинении у жены, и между супру­гами условлено, что муж будет повиноваться жене.³¹ И Дио­дор оставил ряд указаний на участие женщин в военных дей­ствиях. У скифов женщины участвуют в войне наравне с муж­чинами, не уступая им в храбрости, и в известные эпохи храб­рейшие женщины стояли у этого народа во главе правления. У эфиопов женщины носят оружие и обязаны определенное время отслуживать в войсках. Наконец, и у галлов женщины соперничают в храбрости с мужчинами.³² Помпоний Ме­ла (I в.) сообщает, что у иксаматов женщины занимаются тем же, что и мужчины, и даже не свободны от военной службы; мужчины этого народа сражаются пешими и стреляют из лука, женщины же — в конном строю, но пользуются не оружием, а арканами, которыми они удавливают врагов, и пока'не убьют врага, сохраняют девственность.³³ Плутарх (50—125) рас-

⁸⁹ N i с о 1. Damasc., in: С. Muller, F. Н. G., III. Сооб­щение Николая Дамасского о гарамантских эфиопах почти дословно по­вторил С о л и н (III — IV вв. н. э.): Collect, rerum memorab., 30, 2—3.

³⁰ Caes., De hello gal., VI, 18.

³¹ Died, Sic,, I, 27.

³²  II, 44; III, 8; V, 32.

⁸⁸ P о m p. Mela, Chorographia, I, 114.

скплмппот о кельтах, что они советуются с женщинами в во­просах войны и мира, и женщины же разбирают у них между- jijK.'Mcimue столкновения.³⁴

Отметим еще упоминание Плиния (23—79) о племени ииидоБ в Индии, управляемом женщинами.³⁵

Особое историко-литературное значение имел рассказ Т а- ц и т а (55—120) о германцах. Отмечая положительные черты личного характера и общественного строя германцев, Тацит говорит, что женщины пользуются у них большим уважением и оказывают известное влияние на мужчин., В семейных отно­шениях у них господствуют единоженство и супружеская иерпость. Дяди оказывают у них сыновьям своих сестер такое же внимание, как отцы —детям. Порой эта связь считается более священной и близкой, чем кровное родство (guidam san- oliorem artioremque hunc nexum sanguinis arbitrantur). По­этому, говорит Тацит, беря заложников, они требуют скорее племянников, чем сыновей, чтобы крепче было обязательство и шире круг ответствующей семьи.³⁶

Античности стал известен и один странный обычай, первое сообщение о котором принадлежит, насколько известно, Ним- фодору (III в. до н. э.), за ним, несколько подробнее, — Аполлонию Родосскому (III в. до н. э.): когда у тибарепов рождается ребенок, то муж с завязанной головой ложится и постель и стонет, а жена ухаживает за ним.³⁷ То же симоо сообщает впоследствии Страбон о кельтиберах,³⁸ Диодор Сицилийский о жителях Корсики,³⁹ аналогичные сообщения содержатся и у некоторых других античных авторов.

Приведенные этнографические показания констатируют длин­ный ряд явлений, которые впоследствии, в процессе разработки проблемы матриархата, были истолкованы и получили свое историческое место в качестве отдельных элементов матриар­хата, впрочем, составляя иногда до сих пор предмет дискус­сии. Таковы: прежде всего—матрилинейная филиация, да­лее — общественное равенство, а порой и преобладающее об­щественное положение женщин, у отдельных народов — по­литическое главенство женщин; особые нравы: участие женщин п охоте и особо подчеркиваемое участие в военных действиях,

⁵⁴ Р lut., Moralia, De mul. virt., VI, Celtica. Это сообщение Плу­тарха повторяет затем П о л и э н (II в.): Р о 1 у а е п., Stratagemata, V J1, 50.

⁸⁶ Р 1 i п., Hist, natur., VI, 20 (23).

⁸⁶    Tacit., Germania, 8, 18—20.

⁸⁷     A p о 1. Rhod., Argonaut., II, 1010—1014; о Нимфодоре — см. схолии к Аполлонию Родосскому.

⁸⁸    Strabo, III, 4, 17.

^8# D i о d. Sic., V, 14.

наряду с тем —дипломатическая роль женщин (Плутарх о кельтах), добрачная свобода, инициатива женщины в браке (Геродот, Псевдо-Гиппократ), особая близость между братьями и сестрами и особая же близость между материнскими дядями и племянниками, вместе с матрилинейным порядком наследо­вания имущества и политического ранга от дяди к племян­нику (Николай Дамасский и Тацит), — комплекс отношений, получивший впоследствии название авункулата (от лат. avunculus — «брат матери»), и, наконец, странный обычай тибаренов и др., получивший название кувады (франц. •couvade — «высиживание яиц»), отнесенный к элементам мат­риархата, впрочем, не получивший и посейчас достаточного объяснения.

Античная литература знает еще одну тему, иногда тесно соприкасающуюся с описанием матриархальных порядков, в особенности с указанием на воинственность женщин и их участие в военных действиях. Преимущественно, однако, тема эта занимает особое место и к тому яге привлекает к себе неиз­меримо больше внимания, чем матриархальные порядки. Это — амазонки, народ воинственных женщин.⁴⁰

Местопребывание амазонок относится различными антич­ными авторами к Малой Азии, Кавказу, Скифии и Северной Африке. Упоминания и рассказы об амазонках проходят, начиная с древнегреческого эпоса, через всю историю антич­ной литературы. Наиболее значительные сообщения о «народе женщин» принадлежат Геродоту с его ставшим класси­ческим рассказом о связи амазонок со скифскими юношами, Гиппократу, Лисию, Эфору во фрагменте, сохра­ненном у Стефана Византийского, Стра­бону, дающему ряд соответствующих показаний и впервые сообщающему об амазонках Кавказа в ставшем в свою очередь классическим рассказе об их встречах с гаргареями. Один из наиболее подробных рассказов об амазонках принадлежит Диодору Сицилийскому, дающему к тому же единственное в античной литературе показание об амазонках Северной Африки. Заслуживает внимания сообщение П о м- п е я Трога, переданное Ю н и е м Юстином. Наконец, особое место принадлежит ряду сообщений о встрече с амазон­ками Александра Македонского; наиболее значительные ва­рианты этой версии дают Диодор Сицилийский,

⁴⁰   Легенде об амазонках нами посвящена особая работа: см. «Совет­ская этнография», 1947, 2—3. Мы здесь и ниже останавливаемся на этом мотиве, сыгравшем некоторую весьма своеобразную роль в истории про­блемы матриархата, лишь в той мере, какая необходима для изложения нашей основной темы.

Плутарх, Флавий Арриан и знаменитый «роман ов Александре», известный под названием «Псевдо-Каллис- ф|чт» (датируется II в. до н. э.), сыгравший особую роль в рас­пространении амазонской легенды в средние века.

Отметим еще, что, помимо своего отражения в историче­ской литературе, амазонки, принимаясь в качестве историче­ской действительности, а вместе с тем и пленяя своей экзотич­ностью воображение античных писателей и художников, со- пипили распространенный сюжет и образ греко-римской ху­дожественной литературы, равно как и античного изобрази­тельного искусства.

Самым общим и кратким образом суммируя существовавшие и дробности разнообразные версии легенды об амазонках, мы находим здесь два основных варианта: один говорит о народе, состоящем исключительно из женщин, другой — о таком на­роде, у которого женщинам принадлежит господство, в особен­ности в военном деле, мужчины же находятся в зависимом, подчиненном положении. От этой традиции надо отличать эт­нографические сообщения о том, что у того или иного народа женщины участвуют в военных действиях, отличаются храб­ростью и пр., — сообщения, которые сочетаются с приведен­ными нами рассказами о матриархальных порядках. Такого рода характеристики дали повод распространенному в последую­щей литературо наименованию и этих женщин «амазонками».

It продстаилепном нами собрании материала, как относя­щегося к мифическому прошлому, так и этнографического, которым обладала античность, уже в сущности содержался весь основной костяк будущего учения о матриархате, как оно било разработано буржуазной наукой: от промискуитета и «общности жен», через матрилинейную филиацию и до ряда элементом матриархальных отношений. Однако мы не нахо­дим но всей античной литературе ни одной попытки ни сопо­ставить, суммировать и обобщить все эти показания, в частно­сти — этнографические, ни тем более сделать из них какие-либо исторические выводы. Как общие представления греков и рим­лян о первобытности остаются совершенно отвлеченными, так и эти конкретные указания остаются лишь частными.

Надо напомнить, что античные авторы могли и в своей собственной, современной им действительности, к какой бы эпохе это ни относилось, найти некоторые указания на пере- гкитки матриархата. Не входя в широкую область этих во­просов и соответствующего материала, привлеченного, в свою очередь, к последующей трактовке нашей проблемы, укажем только на одно любопытное место у Цицерона (106—43), на которое в литературе о матриархате до сих пор не было об­ращено внимания. Говоря в своем сочинении «О должностях»

о    развитии родственных соединений, образующих затем го­сударство, и ведя их от начальной семьи, как зародыша обще­ства, Цицерон говорит далее о соединении братьев, за чем сле­дует соединение детей сестер и детей детей сестер (seguntur fratrum coniunctiones, post consobrinorum sobrinorumque), вы­деляя таким образом матрилинейный родственный круг.⁴¹

Таковы наши данные, характеризующие состояние проблемы матриархата в античной науке.

Наряду с тем, античная наука создала одно знаменатель­ное историческое положение, которое сделалось важнейшим тезисом общественно-политической догмы, вошло в «железный инвентарь» классовой мысли и на длинный ряд веков, вплоть до сегодняшнего дня, сделалось идейным соперником, воин­ствующей антитезой учения о матриархате.

Первыми наиболее влиятельными выразителями этого пред­ставления явились два виднейших гегемона античной мысли — Платон и Аристотель.

Ссылаясь на фигурирующую в «Одиссее» характеристику ле­гендарного народа одноглазых киклопов, у которых «каждый безраздельно властвует над своими женами и детьми»,⁴² и при­водя эти гомеровские строки, Платон (ок. 428—ок. 348) считает их правильным изображением начального обществен­ного состояния всего человечества. Вместе с тем уже этому состо­янию приписывает Платон и некую общественную организацию, представляющую собой «династию», патриархально-родовой строй, выражающийся в господстве наследственных родовых старейшин.⁴³ Еще более определенное выражение получила эта идея у Аристотеля. Первым видом человеческого общения считает Аристотель семью, подчиненную сильной власти; семья является элементарной общественной ячейкой, и в каждой семье старший облечен полномочиями царя. Соединение семей дает «селение», а несколько «селений» обра­зуют «государство».⁴⁴ Так, уже в античной древности сложи­лась та идея начального общественного строя и прообраза классового общества, которая получила впоследствии наиме­нование «патриархальной теории».

Так, наряду с тезисом о господстве в отдаленном, скорей туманном, прошлом «свободы любви» и пр., уже самому раннему, сколько-нибудь организованному состоянию челове-

⁴¹  С i с е г о, De officiis, I, 17, 54.— Дигесты дают следующее опре­деление термина «consobrini» (для зкенск. рода — consobrinae): conso-

brini consobrineque, id est qui quaeve ex duabus sororibus nascuntur, quasi consororini (Digest., 38, 10, 1 § 6).

⁴³  Od., IX, 112—115.

⁴⁸   Plato, Leges, 678—680 E; Respublica, 369 B.

⁴⁴  A г i s t., Polit., I — III.

честна античная мысль приписывала существование патриар- хильной семьи как основной общественной ячейки. Эта идея патриархальной семьи как первоначальной и неизменной ячейки человеческого общества, как воплощения неограниченной вла­сти отца над женами, детьми и рабами и вместе с тем как воплощения частной собственности, получила безоговорочное признание античной мысли и стала одним из краеугольных камней исторических, общественных и правовых представлений древнего мира.

При таких условиях все те черты общественных порядков и отношений, образцы которых мы выше привели и которые греки и римляне наблюдали в среде «варваров», все эти рас­сказы о равноправном и даже преобладающем положении жен­щин у ряда народов, вместе с рассказами об амазонках, ни в коей мере не колеблют охарактеризованное общее представле­ние. Все эти указания на столь несвойственную общественному строю I реко¹римс1;ого мира «гинекократию» остаются в такой мере чуждыми идеологии античного рабовладения, что для исторической и социологической мысли той эпохи матриархат или его отдельные элементы остаются только этнографиче­скими курьезами, наряду с различными этнографическими диковинками, монстрами и пр.

П

Патриархальная теория сделалась на долгие века одним из основных тезисов феодальных и буржуазных историко­социологических учений, повторяясь, перефразируясь и тол- куясь длинным рядом писателей позднейших времен.

Несколько своеобразную позицию в вопросе о начальной общественной форме занял виднейший властитель средневе­ковой мысли, «блаженный» Августин (354—430). Прини­мая в своем трактате «О государстве божьем»в качестве первой общественной ячейки, согласно Библии, супружескую пару «прародителей», Августин любопытным образом допускает на­чальное кровосмешение, поскольку продолжение рода чело- - веческого, вслед за Адамом и Евой, могло осуществиться не иначе, как путем брака между детьми первых двух людей. Поскольку, рассуждал Августин, «других людей, кроме рож­денных первыми двумя, не было, мужья должны были брать себе в жены своих сестер», и Адам был одновременно отцом и тестем, а Ева — матерью и тещей. Практика браков между кровными родственниками продолжалась, по Августину, и позднее, будучи отличительной чертой и необходимостью древ­нейшего времени, и лишь впоследствии была запрещена ре­

лигией. Но обращаясь в другом месте того же трактата к обос­нованию необходимости власти во имя порядка и всеобщего блага, Августин исходит из образца патриархальной семьи, в которой муж повелевает женой, родители — детьми, а гос­пода — рабами. Постулируя далее, что домохозяйство должно быть началом или частицей государства (hominis domus ini- tium sive particula debet esse civitatis), и возводя в идеал се­мейную патриархальную власть, осуществляемую и олицетво­ряемую отцом семейства, Августин учит, что мир домашний является составной частью мира государственного, а отно­шения власти и подчинения, существующие в доме, обуслов­ливают действие того же начала и в государстве.⁴⁵

С течением времени, вместе с укреплением светской фео­дальной власти, взгляд на первобытную патриархальную семью как на прообраз, источник и основу власти государствен­ной все более утверждается и в писаниях более поздних авто­ров получает все более законченное выражение. Ряд веков спустя после Августина другой влиятельнейший представи­тель средневековой мысли, Фома Аквинат (1227—1274), в трактате «О начале управления», постулируя необходимость высшей власти и защищая принцип монархии, уже категори­чески формулирует, что государство вырастает из естественной патриархальной власти глав семей, почему цари и именуются «отцами народов».⁴⁶

Влиятельне1шшм глашатаем патриархальной теории явил­ся в XVI в. французский политический писатель Жан Б о- д е н (1530—1596). Свой трактат «О государстве» Боден начи­нает с определения государства как соединения многих се­мейств, возглавляемого ^верховной властью. Семья, которую он изображает в библейско-патриархальном духе подчи- ненной власти отца, является, по Бодену, источником и основ­ным членом государства, и по этому образцу должна быть ор­ганизована наиболее совершенная форма государственного управления — монархия. «Гинекократия, — говорит Боден, — прямо противоречит законам природы, которая дала мужчине силу, благоразумие, уменье владеть оружием и повелевать, лишив всего этого женщину. Законом божеским решительно предписано, чтобы женщина была подчинена мужчине не только в управлении королевствами и империями, но и в семье каждого частного лица». Называя «гинекократией» всякое государственное управление, возглавляемое женщиной, и рас­пространяя этот термин на соответствующие исторические

⁴⁵  A u g u s t i n u s, De civitate dei, XV, 16; XIX, 14 и 16.

⁴⁶  TIi. Aquinatus, De regimine principum, I, 1. В этом трактате Аквинату принадлежит лишь первая часть, к которой и относятся цити­руемые нами положения.

и соиромошше государства, Боден энергично протестует про- III и такой формы правления и пространно изображает всо политические несчастья, которые отсюда происходят или могут llplill юйти.⁴⁷

Тан, целиком выражая идеологию феодального строя, пат­риархальная теория продолжает господствовать на протяже­нии всего средневековья, не переставая подвергаться разра­ботке и интерпретации все новыми авторами, неизменно опи­рающимися прежде всего на образцы библейской патриар­хальной общины и древнеримской семьи. Замечательно, что п тот момент, когда начинается крушение феодального строя, идеологи феодализма вновь цепко ухватываются за эту тео­рию и дают ей особо широкую разработку. Наиболее энергич­ным и влиятельным представителем патриархальной теории н XVII в. явился ярый английский монархист Роберт Ф и л ь- м о р (1604—1653) с его трактатом «Патриарха или естествен­ное право королей». От заглавия этого сочинения и происхо­дит повидимому выражение «патриархальная теория», вошед­шее впоследствии в литературный обиход. Проводя свои взгляды и трех более ранних сочинениях, Фильмер следующим обра­зом обосновхлвает патриархальную теорию в названном тракта­те. Оп принимает Библию за неподлежащий сомнению исто­рический источник и в изображенном здесь патриархальном общеепш находит подлинную картину первобытного состоя­нии челопочеотпп. Первый человек, Адам, обладал не только отцоиской, по по праву отцовства и царской властью над с пои ми детьми. Вместе с тем в качестве единственного в свое время патриарха Адам обладал неограниченной властью, пору­ченной ему свыше, над всем миром. Таким образом, отцовская класть есть источник всякой власти в силу рукоположения самого бога. Как .Адам был господином над своими детьми, так й его дути облечены были властью над своим потомством, и т. д. Власть эта или это «отцовское право» было абсолютным, вклю­чая право жизни и смерти. Эту начальную патриархально- деспотическую организацию семьи утверждает Фильмер в ка­честве прообраза и вместе с тем естественного исторического источника монархической власти. Так, от Адама, по прямому наследственному преемству, «отцовской» властью обладали все

⁴⁷  J. В о d in, De la republique ou Traite du gouvernement, 1576; T, 1, 2; VI, 5 (Les six livres de la republique, Genee, 1629). Здесь и ниже мы везде указываем первое издание цитируемого сочинения, а затем, и скобках, то издание, которым мы пользовались, если первое издание осталось нам недоступным.—Протест против гинекократии как противо­речащей божественному и естественному закону находим уже в более рапнем трактате Бодена: Methodus ad facilem historiarum cognitionem, etc., 1566, VI (Lugduni, 1591).

патриархи до и после потопа. Все цари и короли, бывшие и сущие, являются подлинными прямыми потомками и наслед­никами прародителя человечества, наследующими в качестве «отцов народов» неограниченную власть над своими поддан­ными, власть, идущую, таким образом, исторически от бога и составляющую их естественное право.⁴⁸

Выразительным образчиком к тому же времени относя­щейся формулировки патриархальной теории могут служить положения влиятельного английского епископа Ричарда Кем- б е р л е II д а (1632—1719). В трактате «О законах природы» он заявляет, что первый пример общественного соединения есть союз мужчины и женщины, в котором мужчина естественно главенствует, поскольку он обладает большей умственной и фи­зической силой. Не менее бесспорна и отцовская власть. От­сюда следует брать пример и отсюда следует вести происхож­дение всякой власти —как гражданской, так и церковной. Семья была первым организованным обществом, первым го­сударством и первой церковью.⁴⁹

Наиболее видными представителями патриархальной тео­рии и одновременно защитниками монархии явились в ту же эпоху во Франции знаменитый церковный оратор и воспита­тель дофина епископ Жак Б о с с ю э (1627—1704) и изве­стный католический писатель, духовник Людовика XV, аббат Клод Ф л е р и (1640—1723), В изданном посмертно сочинении, написанном для дофина, «Политика, извлеченная из собствен­ных слов священного писания», Боссюэ говорит, что первая идея начальствования и человеческой власти заимствована людьми от власти родительской. Повторяя Бодена, Боссюэ ри­сует возникновение государства в виде соединения ряда семей под властью одного родоначальника (grand рёге), и т. д.^Б0 Со своей стороны Флери в сочинении «Нравы евреев и христиан», одном из наиболее популярных произведений католической мысли той эпохи, многократно переиздававшемся и в XVII, и в течение чуть ли не всего XVIII в., заявляет, что патриар-

⁴⁸   R. F 11 m е г, The necessity of the absolute power offall kings and in particular of the king of England, London, 1648; Observations upon Aristotle’s Politics touching forms of government, together with directions for obedience to government in dangerous and doubtfull times, London, 1652; Observations concerning the original of government, London, 1652; Patriarcha, or The natural power of kings, London, 1680 (J. L о с k e, Two treatises of civil government, Proceeded by sir R. Filmer’s «Patriarcha», L ondon, 1903).

⁴⁹   R. Cumberland, De legibus naturae, 1671, IX, 6 (Editio secunda, Lubece et Francfurti, 1683).

^£0 J.- В. В о s s u e t, Politique tiree des propres paroles de l’ecri- ture sainte a monseigneur le dauphin, Ouvrage posthume, 2 vis, Bru­xelles, 1710; vol. I.

хилыm11 семья была маленьким государством, а отец—по­добием царя.⁶¹

Кик нто можно видеть из приведенных цитат, с патриар­хальной теорией теснейшим образом связана еще одна имев- ■IIпи громадное влияние в средние века теория, а именно — тик называемая «теория божественного права королей».⁶² Мы видим таким образом, что патриархальная теория выступает но только в качестве чисто теоретического положения, относя­щегося к первобытности, не только постулирует начальность патриархальной семьи с родительской властью и пр., а равно ни только выводит происхождение общества из этой начальной семьи и происхождение государственной власти. Эта теория <; < пмого начала имеет сугубо политический характер, она вы­сыпает в качестве воинствующей политической догмы, имею­щей целью обосновать классовое господство и соответствую­щую организацию государственной власти в ее монархической форме, вплоть до деспотизма. На этой теории сходятся и стоя­щие на страже монархии князья церкви, и представители свет­ской феодальной мысли, идеализирующие феодальный абсо­лютизм в образе монарха — «отца народов».

Наряду со столь стойким господством патриархальной тео­рии, глубоко враждебной идеологии феодальной эпохи ока­пывается идея общественного строя, в котором женщине при­надлежит равноправное, а тем более преобладающее место, и вместе с тем вообще идея отношений, сколько-нибудь откло­няющихся от освященной церковью патриархально-моногам- иой нормы. Этим, повидимому, объясняется следующее лю­бопытное явление. Тогда как средневековые авторы охотно и доверчиво повторяют сообщения античных писателей о лю- дях-чудовищах, собакоголовых, безголовых и пр., россказни

о   женщипах, рожающих в пятилетнем возрасте и умирающих в восьмилетием, и т. д., — в литературе той эпохи, за редкими исключеншши, совершенно но воспроизводятся этнографиче­ские указания античности на матриархальные порядки. Так, знаменитый эрудит своего времени, учитель Данте, флорен­тиец Брунетто Л а т и н о (1230—1294) в составленной им компиляции знаний эпохи, сочинении, в течение ряда веков сохранявшем широкую популярность, — «Книгах сокро­вищ», рассказывая обо всех этих диковинах, лишь мельком упоминает, повторяя Николая Дамасского, эфиопов-гара- мантов, не знающих постоянного брака и имеющих общих

⁶¹   Cl. F 1 е и г у, Les moeurs des israelites et celles des chretiens, 1682 (Augsburg, 1774).

⁵² Этот факт почему-то настойчиво пытается отрицать автор специаль­

ного исследования: J. N. Figgis, The theory of divine right_of kings,

Cambridge, 1896.

жен, вследствие чего никто не знает своего отца, а знает только 'мать.⁶³

Тогда как античный мир, интенсивно развивая и поддер­живая разнообразные связи со своей периферией, обладал, хотя и своеобразными подчас, но все же довольно обширными географическими и этнографическими познаниями, Западная Европа в раннем средневековье оставалась совершенно отор­ванной от Востока и Юга.

В том широком и глубоком, еще недостаточно изученном и недостаточно оцененном влиянии, которое оказали на куль­туру Западной Европы арабы, немаловажное место занимает влияние арабских ученых и путешественников на ознаком­ление Западной Европы со странами Востока. Не будет преуве­личением сказать, что арабы открыли Западной Европе Во­сток.

Именно арабскому ученому, одному из крупнейших средне­вековых арабских историков, географов и путешественников, аль-М а с у д и (ум. в 956 г.) принадлежит и первое пришед­шее с Востока известие о матриархате. В сочинении, озаглав­ленном «Золотые поля и россыпи самоцветов», Масуди расска­зывал, чтс в Индийском море имеется очень большое число островов (речь идет, очевидно, о Малайском архипелаге). Все эти острова очень густо населены и повинуются одной королеве, ибо с самых отдаленных времен жители этих остро­вов имеют обыкновение не давать управлять собой мужчине. Масуди принадлежит и еще' одна крупнейшая историко-этно­графическая заслуга: мы находим у него и первое известие о роде и том порядке, который впоследствии получил название э к з о г а м и и. Он сообщает, что китайцы, подобно арабам, делятся на роды и ветви и ведут, сохраняя в памяти, счет ро­дословной до пятидесятого поколения, причем члены одного рода не вступают между собой в брак.⁵⁴

Но наступает время, когда вслед за арабами пускаются в путешествия на Дальний Восток и европейцы. Наступает эпоха великих путешествий на Восток, приносящих повое рас­ширение замкнутого географического и этнографического го­ризонта Западной Европы. Европейцы-путешественники при­носят вместе с рассказами о всевозможных восточных чуде-

⁶³  В. Latino, Li livres dou tresor, I,IV, 125. Написанное около 1265 г. на французском языке, сочинение Латино было широко рас­пространено в рукописях. В итальянском переводе издавалось много­кратно в XV и XVI вв. Мы пользовались первым изданием французского текста: Li li- res dou tresor, Public par P. Cliabaille (Collection de docu­ments inedits sur L’liis to ire de France, No 31), Paris, 1863.

⁶⁴  M а с о u d i, Les prairies d ’or, Texte et traduction par C. Barbieu de Meynard et Pavet de Courteilles, 9 vis, Paris, 1861—1877; vol. I.

cnx >i удивительные сведения о браке, семье и положении жен­щин У ниродов Востока.

Ужо мерный из великих европейских путешественников и поп очные страны, итальянец Плано Карпини (1182—

1-‘Г**’), побывавший в Монголии в 1246—1247 гг., рассказывал, что у монголов нельзя жениться на сестре от той же матери, по можно жениться на сестре только по отцу; можно также жсшгп.сн и на вдове отца, но не родной матери, а младший брит обязан жениться на вдове старшего брата. Карпини, та­ким образом, впервые сообщает о порядке, который впослед- ('■гпии получил название левирата. Девушки и женщины Монголии, раосказыпает далее Карпини, ездят верхом и скачут ни конпх так жо ловко, как и мужчины, носят колчаны и луки и стреляют но хуже мужчин.⁶⁵ Вслед за Карпини фламандец Вильгельм Рубрук (1215—1270), совершивший, в свою очередь, путешествие в Монголию в 1253—1255 гг., рассказал

о   другом брачном порядке монголов, а именно о женитьбе одновременно или последовательно на двух сестрах, т. е. о форме брака, получившей название сорорат а.⁶⁶ Ряд по­добного же рода известий сообщает знаменитый венецианец Марко Поло (1254—1323), путешествовавший по Востоку г 1271 по 1295 г. И Поло рассказывает о существующем у не­которых народен Востока обычае жениться на вдове отца, если она но родная мать, о сорорате, левирате, о женитьбе на тет­ках, пи двоюродных сестрах, впервые, таким образом, отмечая порядок, получивший наименование кузенного брака. Имеется у Поло и сообщение о куваде.⁶⁷

По вслед за этими отрывочными сообщениями об отдельных первобытных брачных порядках появляются в литературе и пер- iii.it' сведения о конкретном матриархальном обществе. Таким примером, тик сказать, «живого» матриархата, сыгравшим вы-

^л|' .1. I’ I и II о (’ и г р i и i, Ili.sloria mongolorum quos nos tartaros. uppi'lliiiniiH, II, 2 IV, h. C.oMiiiioiiiic Карпини было первоначально рас­пространит) и рукописях; начиная с 1473 г. стало публиковаться в извле­чениях и сокращенных изложениях. Полный текст издан впервые лишь и l!S.'!8—1839 гг. (И. Плано-Карпини, История монголов, Перевод и примечания А. И. Малеина, СПб., 1911).

⁵⁰      Составленное Рубруком в 60-х годах XIII в. описание его путе­шествия использовалось по рукописным спискам; впервые издано, все же неполностью, в известном собрании: R. Hacluyt, Tlie principal navigations, voyages, traffiques and discoveries, etc., London, 1598 (ряд переизданий). Первое полное издание — в 190.0 г. (Путешествие в восточ­ные страны Вильгельма де Рубрука, Перевод и примечания А. И. Ма- лоина, СПб., 1911).

⁶⁷      Описание путешествия Поло, составленное в 1298 г. и обращав­шееся в рукописных списках, было впервые напечатано в 1475 г. (И. П. Минаев, Путешествие Марко Поло, Перевод старофранцузского тек­ста, «Записки Русского географического общества», т. XXVI, 1902; см. гл. 59, 62, 69, 120, 180).

дающуюся роль в истории нашей проблемы, явился народ, составляющий коренное население трех в те времена самостоя­тельных туземных государств юго-западной Индии, Малабара, Кочина и Травапкора, — наяры.

И здесь первым, насколько мы знаем, известием об этом народе мы обязаны арабскому ученому и одному из наиболее видных арабских путешественников, проведшему в странство­ваниях по Востоку около тридцати лет, Мухаммеду и б н- Батуте (1304—1377). Батута сообщал, в частности, что правители Малабара оставляют трон сыновьям своей сестры, минуя своих собственных детей.⁵⁸ Это первое в средневековой литературе известие о матрилинейном порядке наследования престола. В XV в. персидский историк Камаль ал-Дин А б д-а л-Р а Э з а к (1413—1482), бывший в Индии в 1441 — 1444 гг. в качестве посла Шахруха, сына Тимура, более под­робным образом сообщает, что у наяров трон наследует сын сестры, а не родной сын или брат или другой какой-либо родственник умершего правителя. Существует, пишет он далее, среди них племя, у которого одна женщина имеет несколько мужей, каждый из которых отдельно ее посещает. Они делят время ночей и дней между собой и доколе кто-нибудь из них остается в доме жены в течение отведенного ему времени, никто другой не может войти. К этому племени принадлежат правители этой страны.⁵⁹

Первым европейцем, сообщающим вслед за арабами о ная- рах, является венецианский купец Николо де Конти, пу­тешествовавший по Востоку с 1419 по 1444 г. Женщины Мала- барского берега, говорит Конти, берут столько мужей, сколько им нравится, десять и больше. Мужчина, придя к женщине в ее дом, кладет знак у входа, и другие, видя знак, уже не вхо­дят. Наследуют там не дети, а племянники.⁶⁰

⁶⁸    Первый перевод сочинения ибн-Батуты, и то небольшого отрывка, содержащего как раз описание Малабара, появился на латинском языке в 1819 г.: Descriptio terrae Malabar, Exarabico Ibn Batutae itinerario edita, interpretatione et annotationibus instructa per H. Apez, Jennae, 1819. Полный перевод, которым мы и пользовались: С. Defremery 'et R. R. Sangninetti, Voyages d’lbn Batoutah, 3 edition, 4 vis, Paris, 1893; vol. IV.

⁸⁹    Полного перевода труда Абд-ал-Раззака не существует, на разных языках публиковались лишь переводы; извлечений. Цитир. по: Н. М. Е 1- 1 i о t (edited and continued by J. Dowson), The history of India, as told by its own historians, 8 vis, London, 1867—1877; vol. IV. См. также у H. M ii 11 e r, Untersuchungen tiber die Geschichte der polyandrisehen Eheformen in Siidindien, Berlin, 1909.

⁶⁰   Описание путешествия Конти впервые напечатано в 1492 г. на ла­тинском языке. Мы пользовались итальянским текстом в издании: Viaggi in Persia, India e Giava- di Nicolo de Conti, Girolamo Adorno e Girolamo da Santo Stefano, A cuya di M. Longhena, con prefazione, note, carte e in- cisioni, Milano, 1929.

I ^>ii(-c.ica:i Конти о наярах повторяется в описании посетив- iiii'iu Индию и самом конце XV в. генуэзского купца Джи- |i и л и м о да Санто Стефан о, который лишь более птчит.1|11И() указывает, что наследуют сестрины племянники, ипдчгцкииая, что это объясняется неизвестностью отца.⁶¹ Не- иимм.ко более подробный рассказ о наярах оставил порту- ил ьский мореплаватель, спутник Магеллана, Дуарте Б а р- ii и а а (ум. в 1521 г.). Повторяя указание на отсутствие у ная- jioij постоянного брака и многомужество, Барбоза говорит, что дети у них остаются при матери и воспитываются ее братья­ми. Дети относятся с особым уважением к своим матерям и стар­шим сестрам, отца же своего они не знают и тот о них не за- Гютится. Наследство переходит не к детям, а к сестриным племянникам. Указывая, что наяры являются военным сословием, Барбоза объясняет, что порядок, по которому отцы избавлены от забот о своих детях, установлен для того, чтобы поины не отвлекались от своего служебного долга.⁶² Иной нариант рассказа о наярах находим у итальянца Людовико Нартема (или Бартема, годы рождения и смерти неизве­стны), пропутешествовавшего по Востоку с 1502 по 1510 г. Бартема говорит о наследовании престола у наяров. Указав, что здесь наследуют, если даже они и имеются, не сыновья, но братья и не сыновья последних, а племянники —дети се­стер, Вартема объясняет это тем, что девственность королевы получают брахманы, которые и затем, в отсутствие короля, имеют свободный доступ к королеве. Поэтому наяры считают, что сестра короля —вернее, что она уж, несомненно, одина­кового с королем происхождения и таким образом более до­стоверны ее дети, чем его собственные. Вартема же сообщает

о практикующемся у наяров обычае обмена женами между друзь­ями и, в свою очередь, рассказывает об их многомужестве.⁶³

Наконец, довольно обстоятельное описание наяров дал в сородшш XVI в. португальский историк Фернао Лопес де Кастанхеда (род. в начале XVI в., ум. в 1599 г.), прожив­ший около 20 лет в Индии, где служил его отец. «По законам ятой страны,— рассказывал Кастанхеда,— наяры не могут ■жениться, так что никто у них не имеет известного или при­знанного сына либо отца, так как все их дети рождаются от на­ложниц, с каждой из которых три или. четыре наяра сожитель­ствуют по взаимному соглашению. Каждый из членов этого

⁶¹  Рассказ Стефано напечатан впервые в 1502 г. Мы пользовались текстом в издании Longhena.

⁶²  Рассказ Барбоза напечатан впервые во 2-м издании известного собрания С. В. R a m u s i о, Navigationi et viaggi, в 1554 г., т. I. Мы пользовались 4-м изданием: Venezia, 1588.

⁶³   Записки Вартема напечатаны впервые в 1520 г. в Венеции (R а- m ti s i о, vol. I, 4 ert., 1588).

собратства живет по очереди один день с их общей наложницей, от полудня одного дня до того же времени следующего дня, после чего он удаляется и является другой на столько же вре­мени. Таким образом, они живут без забот и тревог, связанных с женами и детьми, содержа, однако, своих наложниц соответ­ственно их положению. Каждый может бросить свою даму по своему желанию, и таким же порядком дама может отказаться принимать каждого из ее любовников, когда это ей будет угодно. Все эти любовники — благородного происхождения, из касты наяров, причем, помимо того, что наярам вообще запрещено жениться, они не могут вступать в связь с какой-либо женщи­ной другого ранга. Вследствие этого несколько мужчин всегда связаны с одной женщиной, и наяры никогда не смотрят на де­тей, рожденных от их наложниц, как на принадлежащих им, каково бы ни было сходство, и все наследство у наяров перехо­дит к их братьям или сыновьям их сестер, рожденным от тех же матерей, причем родство считается только по женской ли­нии. Этот странный закон, запрещающий брак, был установ­лен для того, чтобы они не могли иметь ни жен, ни детей, которым они могли бы отдать свою любовь и преданность, и чтобы, будучи свободны от всех семейных забот, они могли более охотно посвящать себя военному делу».⁶⁴

Продолжают привлекать к себе внимание наяры и новых путешественников, посещающих Индию в XVII в., которые, однако, преимущественно повторяют старые версии, лишь иногда добавляя отдельные черты и толкования.

Так, путешествовавший в первой четверти XVII в. римский патриций Пьетро делла Валле (1586—1652) сообщает, что знатные наяры не имеют собственных жен, но все женщины у них общие. Когда мужчина, имеющий связь с какой-либо из женщин, посещает ее, то оставляет перед дверью свое оружие, и в силу этого знака никто другой не входит, пока первый находится там, и никто из них не имеет друг к другу никакой претензии или ревности. О детях не заботятся и часто не знают, от какого отца они происходят, считается только про­исхождение по женской линии от матери; по этой линии пере­ходит все наследство, и тем же порядком идет наследование трона. В другом месте, указывая, что во многих государствах этого берега Индии правят женщины, Валле отмечает, что трон наследуют здесь дочери либо иные наиболее близкие родствен­ницы, независимо от того, от какого отца они рождены. Объ­ясняется это тем, что по распространенному здесьмнению, как оно и есть на самом деле, потомство женщин надежнее по крови,

⁶⁴   F. Lopes de Castanheda, Historia de descobrimento e conquista da India pelos pcrtuguenzes, Coimbra, 1551—1561. Цитир. no L. Moore, Malabar law and custom, 3 ed., Madras, 1905.

чем потомство мужчин.⁶⁵ Вслед за Валле французский пу- тоитстшчишк Жан Т е в е н о (1633—1667) в свою очередь гопГпциет, что у наяров сын не наследует своему отцу, потому •I пм>1>ычай позволяет женщине житьснесролькими мужчинами, тм к что нельзя знать, какому отцу принадлежит ребенок, и при­ходится при наследовании держаться ребенка сестры, ибо тут уж надежно, что он той же крови. ⁶⁶ Наконец, нечто анало­гичное с такой же интерпретацией пишет французский купец- мутонкк тиопник Жан-Батист Тавернье (1605—1639) о ту- :юмном государство на Борнео. Обитатели этого острова так ппГютитгп о том, чтоб иметь законного наследника на троне, ЧТО, поскольку муж но уверен, что дети его жены —действи­тельно его собственные, предпочитают быть управляемыми женщиной. ⁸⁷

Новым, сделавшимся со временем весьма обильным и вместе г том весьма влиятельным, источником конкретного материала но матриархату стала Америка.

Открытие Америки, наряду с тем глубоким влиянием, ко­торое это событие произвело на экономику и различные стороны д ховной культуры Европы, вместе с многосторонним расши­рением ее научного горизонта, открыло изумленной Европе и новый этнографический мир. Однако конкистадоры Америки к первую очередь и преимущественно заинтересовались теми ра;шиткми туземными обществами Центральной и Южной Аме­рики, с которыми им пришлось столкнуться на первых порах и п обладании которых они нашли главный объект своих иска­ний и вожделений — золото. Другие, отсталые народы тех же районов Америки, привлекают к себе гораздо меньше внимания.

другой стороны, европейцев интересует неизмеримо больше самая страна как объект колонизации и колониальной эксплоа- тнцим и ее остестпеиныо богатства, чем ее бедные по своей мате­риальной культуре туземцы. Играет здесь роль, конечно, и трудность знакомства с этими преимущественно непримири­мыми племенами и скоро обнаруживающаяся безнадежность расчетов на то, что индейцев удастся обратить в колониальных рабов. Поэтому в ранних писаниях об Америке мы находим, иообще говоря, крайне незначительные сведения об ее народах* н особенности об их общественных формах и отношениях.

⁶⁵  P. della Valle, Viaggi descritti de lui medesimo in lettere liuiiiliari, 3 vis, Venetia, 1650—1653; vol. Ill, India, let. 7, XV; let. 5, I. Мы пользовались изданием 1667 г.

⁶⁰ Первое издание описания путешествия Тевено вышло в трех томах под разными названиями в 1664—1684 гг. Мы пользовались изданием:

.1. Т h е v е п о t, Voyages tant en Europe qu’en Asie et en Afrique, 5 vis, I'liris, 1689; vol. V.

⁶⁷  J. B. Tavern i’er, Les six voyages en Turquie, en Perse et лих Indespendant l’espace de quarante ans, etc., 2 vis, Paris, 1678 vol. II.

Ко всему в придачу как эти наиболее ранние, так и после- дующие описания американских индейцев носят на себе одну специфическую печать.

Открытие Америки, а вместе с тем и нового этнографиче­ского мира сразу возрождает тот «примитивизм», который, как мы говорили, сложился в античную эпоху, с его противо­положными и одновременно своеобразно сочетающимися пред - ставлениями о первобытности и об отсталых народах. С откры­тием «нового света» американские индейцы становятся в гла­зах современного европейского мира подлинными представи­телями первобытного состояния человечества, причем, на­чиная уже с самых ранних литературных отзывов о них, от­четливо сказывается двойственное направление взглядов. Одни авторы рисуют идеализированный образ первобытного человека, живущего в «естественном состоянии», исполненного всяче­ских добродетелей и пр., и создают широко распространивший­ся во французской литературе XVI—XVIII вв. и ставший, можно сказать, классическим образ «доброго дикаря» (le bon sauvage); другие склонны подчеркивать крайнюю отсталость, жестокость, «звериное состояние» индейцев, в частности неог­раниченную власть мужа, рабское положение женщины и пр. Сказывается здесь, конечно, и то, что эти авторы смотрят на индейцев сквозь призму своих общественных предрассудков. Наконец, не остается <5ез влияния и патриархальная теория: те матриархальные черты, которые среди американских ин­дейцев в ту пору еще широко были распространены и могли бы быть описаны, не замечаются, остаются непонятыми или иг­норируются.

Но, как сказано, этнография Америки развивается первона­чально очень медленно, и в описаниях Южной и Централь­ной Америки, относящихся к XVI и началу XVII вв., материал, нас интересующий, встречается вообще лишь спорадически. Так, один из конкистадоров XVI в., фламандец Педро деМа- галанес де Гандаво (род. в 1540 г.), бывший в Бра­зилии около 1572 г., сообщая некоторые любопытные этногра­фические данные, говорит, между прочим, об обыкновении туземцев жениться на племянницах, дочерях сестер или бра­тьев. У него же находим и раннее известие о куваде в Америке: муж роженицы ложится в гамак и за ним ухаживают так, как будто он родил ребенка.⁶⁸

⁶⁸   P. de Magalhaes de Gandavo, Historia da provincial de Santa Cruz, Lisboa, 1576; англ. перевод: The histories of Brazil, 2 v is, New York, 1912 (H. Terneaux-Compans, Voyages, relations et memo ires originaux pour servir a l’histoire de la decouverte de l’Ame- rique, vol. II, Paris, 1837).

Jt первой четверти XVII в. начинается усиленное проник- ионоппо преимущественно французов и англичан в районы Ka­il и дм и современных Северо-Американских Соединенных Шта- 11ш, II ;щесь, вместе с открываемой новой громадной страной, отрицается и новый своеобразный этнографический мир. Од­ними из первых индейских племен, с которыми сталкиваются здесь олропойцы, оказываются гуроны и ирокезы. Этим племе­нам, н особенности последнему, пришлось с течением времени (играть исключительную роль в истории нашей проблемы. Гик, к панрам Индии присоединяется, постепенно все более чптко обрисоныпансь. пошли конкретпый образец матриархаль­ного оГчцестпа. V»ko н наиболее ранних описаниях страны появ- .iiiiкгтсп отдел i.iii.io указания на матриархальные порядки. Один и I основателей французского колониального владычества м Сонорной Америке Самуэль Шамплен (ум. в 1635 г.),

(опорпшппшй несколько путешествий в Канаду, отмечает, что ншледонанио у туземцев Канады как имущества, так и ранга пождн идет но детям, а сестриным племянникам, ибо это — дол о «болоо падежное», и связывает данный порядок с господ-

I гпующими здесь свободными отношениями.⁶⁰ •

С 1(>11 г. п Канаде появляются миссионеры-иезуиты, к ко­торым патом при соединяются представители и других миссио­нерских пргаип шцпй. с)ти люди начинают усиленно зани- мпп.гн поученном «трапы и се народов, но и здесь интерес к riiMott ( грани, к ее естественным производительным силам пмно преобладает.

Такой характер преимущественно носит сочинение фран­цузского миссионера Габриэля-Теода С а г а р а (годы рож­дении и смерти неизвестны) «Большое путешествие в страну

I уроноп». Сагар приехал в Канаду в 1623 г. и пробыл здесь псого десять месяцев, но успел совершить путешествие в глубь страны и собрать довольно обширный материал, частично ис- пользопав и существовавшую уже литературу. Наряду с под­робным описанием страны, Сагар дает первое разностороннее описание гуронов, их материальной культуры, хозяйства, общественных отношений, церемоний, обрядов, верований и пр. Лптор отмечает господствующие в этом обществе элементы пер- иоПытлого коммунизма, на который европейские наблюдатели но могли не обратить уже очень рано своего изумленного вни-

^со S. Champlin, Voyages’et descouverturs faites en la Nouvelle

I  i uiro depuis l’annee 1615 jusque a la fin de l’annee 1618, etc., Paris,

111             !0 Ото — описание одного из путешествий Шамплена. Описание первого нушшсствия вышло в 1603 г., описание всех путешествий—в 1632 г.

IГилиоо издание: S. Champlin, Oeuvres, Ed. par G. H. La verdi ere, •1 In, Quebec, 1870. За исключением цитированного, прочие издания Шам-

II тип остались нам недоступными.

мания.⁷⁰ Сагар описывает коллективные формы труда, госте­приимство и пр. и, между прочим, дает одно из первых описа­ний характерного жилища гуронов, ставшего знаменитым «длин­ного дома». В области брачных отношений Сагар отмечает свободу, которой пользуется молодежь, и практикуемые здесь временные сожительства, некоторую самостоятельность жен­щин при заключении брака, вместе с непрочностью и легкой расторжимостью самого брака. Отмечая, что брак начинается с того, что молодой человек три-четыре ночи проводит с де­вушкой в ее доме, Сагар дает, насколько мы знаем, Первое сви­детельство о порядке, получившем впоследствии наименова­ние матрилокального поселения. Наконец, у того же автора находим замечание, что у гуронов существует обычай, наблюдаемый, говорит Сагар, и во многих других ме­стах Америки, а именно — в имуществе отца наследуют не родные дети, а дети сестер.⁷¹

Важнейшим источником сведений по истории североаме­риканских индейцев в XVII в. являются донесения, или ре­ляции, французских миссионеров-иезуитов, выходившие еже­годно с 1632 по 1673 г. Публиковавшиеся иезуитским центром в Париже в целях рекламы и привлечения пожертвований, реляции эти раньше всего заняты рассказами о «подвигах» иезуитов в дикой стране и среди ее «диких» обитателей. При описании же туземных народов больше всего внимание авторов привлекает религия и меньше всего — общественный строй. В этой области невежественные иезуиты весьма слабо раз­бираются и лишь нередко подчеркивают господствующие среди индейцев гостеприимство и взаимопомощь. Описания брачных и семейных отношений дают преимущественно трафаретные отзывы о «рабстве» женщины и пр. В громадной массе этих писаний встречается лишь очень немного интересных для нас

⁷⁰   Уже Жак Картье (1491—1557), первый основатель француз­ской колонии в Канаде, говорит, что туземцы этой страны живут, имея ■общее имущество (en communaulte de biens). См. рассказ о первом (1534 г.): путешествии Картье, напечатанный впервые в 1556 г. на итальянском языке в переводе с неизвестного оригинала, в собрании Рамузио: R а- m u s i о, op. cit., vol. Ill; франц. перевод: Discours du voyage fait par le capitain J. Cartie aux terres neuves de Canada, etc., Rouen, 1598. В издании другого текста этого же описания: Relation originate de voyage, etc., publie par H. Michelaut et A. liarnc, Paris, 1867, этого места нет. Но то зке замечание повторяется в описании второго путешествия Картье (1535 г.): Brief recitet succincte narration de la navigation, etc., Paris, 1545 (reimpres­sion par D’Avezac, Paris, 1863).

⁷¹  G.- Tli. S a g a r d, Le grand voyage du pays des hurons, etc., Paris, 1632 (Nouvelle edition, Paris, 1865). Это сочинение с незначитель­ными добавлениями было включено автором в его новую книгу: Histoire du Canada et voyages que les freres mineurs Recollets у ont fait, etc., Paris, 1636; переиздание: Paris, 1866.

ионизаций. Реляция 1636 г. дает первое, насколько мы зНаем, it итпографии Америки указание на экзогамию. «В браке,— rimopirr эта реляция о гуронах,— они соблюдают замечатель­ный порядок, а именно —они никогда не вступают в брак it каким бы то ни было родственником в какой-либо степени родства, прямой или боковой». Аналогичные указания об эк- погамии встречаются затем и в последующих реляциях. Мы находим под тем же годом и указание на то, что ранг вождя наследуется у гуронов обычно не детьми, а племянниками умершего.

Другое примечательное показание, относящееся к ирокезам, iiniiiuiiiiiTi'ii н релкции за 1656—1657 гг. «Брак,— рассказы- имеп'и 1Десь, состоит у них только в общности ложа. Каждый >1:1 супругом проводит день со своими родными. Жена приходит к гиоему мужу ночыо и рано утром на следующий день возвра­щаете» в дом своей матери или своих ближайших родственни­ком, и муж не смоет входить в хижину жены до тех пор, пока жома но родит от него детей. Общность имущества супругов состоит только п том, что муж отдает всю добычу своей охоты жене, которая, в свою очередь, оказывает ему некоторые услуги, обизаиа засовать ого землю и собирать урожай».⁷² Мы имеем ■доев первое в литературе указание на тот брачный порядок, который на прошжсиии моей истории нашей науки не обратил па собл внимании, хоти на дело оказывается далеко не исклю­чительным, н .ишмь автором настоящей работы был охаракте­ризован под предложенным им наименованием дислокаль- н о г о носолени я.

Несколько любопытных черт присоединяет к имеющимся > же показаниям французский колонист и покоритель индей­цем Пьер Буше (ум. в 1717 г.). В составленном им описании Канады и ее туземных обитателей две главы специально посвя­щены гуронам и ирокезам. Буше подчеркивает различие в об­щественном строе названных племен и алгонкинов, отмечает, между прочим, наличие у ирокезов большого числа рабов, мужчин и женщин, говорит о разделении труда: мужчины цинь расчищают участок, женщины сеют и выполняют все остальные земледельческие работы, вплоть до сбора урожая О браке и семейных отношениях Буше говорит следующее.

⁷²  Первоначальное издание иезуитских реляций из Северной Аме­рики выходившее ежегодно с 1632 по 1673 г. в Париже, составляет 40 то­мно. Переиздано в 1858 г. в Квебеке и вновь переиздано R. G. Thwaites и нееьма расширенном виде, с дополнением до того неопубликованных аналогичных документов, в 73 тт. под заглавием: The jesuit relations, ■ I.e ., Cle eland, 1896—1901 (E. Kenton, ed., The jesuit relations and nI lied documents, Travels and explorations of the jesuit missionaries in Nrw France, 1610—1791, edited by R. G. Thwaites, 2 vis, New York, 1927).

Господствует единоженство и редко, кто имеет двух жен; муж поселяется в доме жены; разводы очень легки: если жена же­лает расстаться со своим мужем, то ей достаточно только ска­зать ему, чтобы он покинул ее дом, и тот удаляется без споров; если муж захочет расторгнуть брак, то он просто уходит, зая­вив, Что покидает жену. Дети всегда остаются у матери и при­надлежат ен> ⁷³

Лишь следующий интересный отзыв об ирокезах находим мы в книжке французского миссионера Луи Эннепена (1640— 1710), пробывшего в Северной Америке с 1675 по 1682 г. и со­вершившего большое путешествие по Миссисипи. «Вся пища у ирокезов,— говорит автор,— общая. Наиболее старые жен­щины их домов распределяют ее соответственно возрасту чле­нов семей. Они дают есть всем, кто бы ни оказался у них в то время, когда они едят. Они готовы скорей голодать целый день, чем отпустить кого бы то ни было и не дать ему того, что имеют сами».⁷⁴

❖  *

*

Резюмируя наш обзор по истории проблемы матриархата в эпоху средних веков, мы прежде всего' констатируем, что наша проблема испытала на себе общую и преимущественную судьбу античного наследства, и все, что было на данную тему накоплено античностью, оказывается утраченным либо игно­рируется. Напротив того, получает широкое развитие и прочно господствует патриархальная теория. Наряду с тем появ­ляется и скапливается пока небольшой, но уже достаточно выразительный материал по матриархату, приходящий из вновь открываемых Западной Европой стран, причем к первому ставшему известным конкретному матриархальному обще­ству — наярам присоединяются с открытием Америки и но­вые: ирокезы и гуроны. Несмотря на указанную утрату или иг­норирование прямых античных указаний, в описаниях брач­ных порядков тех и других обществ, в особенности наяров, явно звучат отзвуки античных мотивов. Особые черты брачных и общественных отношений этих народов получают иногда частную интерпретацию: ссылку на отсутствие прочного брака,

⁷³ P. Boucher, liistoire veritable et uaturelle des moeurs et productions du pays de la Nou.elle France, vulgaireinent dite le Canada, Paris, 1664; пять переизданий (Reedition in: Proceedings and Transactions of the R. Society of Canada, 2 Series, vol. II, 1896, pp. 99—168).

⁷⁴  L. Hennepin, Description de la Louisiane, etc., Paris, 1683; ряд отчасти дополненных переизданий (Voyage curieux qui contient. une nouvelle decomerte d’un tres grand pays entre le Nouveau Mexique et la Mer Glaciale, etc., La Haye, 1704).

неизвестность отца , матрилинейную филиацию, однако эти черты ие только никогда не сопоставляются, но и никак не обобщаются и уж, конечно, не получают ни места, ни интерпретации в об­щих сочинениях того времени. Единственным известным нам случаем такой интерпретации является высказывание англий­ского теолога и историка XVII в. Петра X а й л и н а (1600—- 1662)> который в своем «Микрокосмосе», весьма популярном в свое время сочинении по страноведению, объясняет существо' вание женского правления на Востоке, с одной стороны, боль­шей надежностью материнской линии происхождения, с дру­гой стороны, жарким климатом.⁷⁵

Но тому же XVII веку принадлежит первое возражение против патриархальной теории и первое в западноевропейской науке выражение идеи матриархата. Таковы тезисы, выстав­ленные английским философом-материалистом Томасом Гоб­бсом (1588—1679). Исследуя проблему возникновения власти, Гоббс остановился и на вопросе о возникновении семейной власти, причем в качестве последовательного представителя так называемой «договорной теории» попытался и здесь применить идею договора. Отсюда следующие, чисто рационалистическим путем построенные, рассуждения английского философа. Вообще говоря, власть приобретается, говорит Гоббс, двумя путями: рождением и завоеванием. Власть родителей над детьми приобретается рождением, однако она устанавливается не в силу самого по себе рождения, но при наличии определенно выраженного согласия детей. Поскольку в рождении участ­вуют оба родителя, дети должны бы принадлежать и быть под­властны обоим, что, однако, невозможно, ибо никто не может одновременно подчиняться двум властителям. Хотя некоторые, — говорит Гоббс, имея в виду представителей патриархаль­ной теории,—приписывают власть одному отцу как принад­лежащему к высшему полу, но это ошибочно, ибо не всегда имеется налицо такая разница в физической силе и уме между мужчиной и женщиной, чтобы это право было решено без борьбы.

В государстве эта контроверза решается законом, причем большей частью, но не всегда,-—впользу отца. Это потому, что государства были большей частью основаны отцами, а не ма­терями семейств. Но вопрос идет, рассуждает далее Гоббс, о природном состоянии, где нет ни законов о браке, ни за­конов о воспитании детей, а существует лишь одцн закон природы и естественная склонность полов друг к другу и к своим детям.

⁷⁵  Р. Н е у 1 у н, Microcosmos, A little description of the great world, 1621 (7 ed., Oxford, 1636).

В условиях этого природного состояния либо родители путем соглашения между собой решают вопрос о власти над детьми, либо вовсе не решают этого вопроса. Если вопрос этот решается, то власть переходит к тому, кому она принадлежит согласно догбвору. Мы и находим в истории, указывает английский фи­лософ, что амазонки вступали в соглашение с мужчинами со­седних стран с тем, чтобы дети мужского пола отсылались обратно, а женского оставались с матерями: таким образом, власть над женщинами принадлежала матерям. Наконец, если нет соглашения, заключает Гоббс, то власть принадлежит матери, ибо в условиях природного состояния, когда нет брач­ных законов, не может быть известно, кто является отцом, разве бы об этом объявила сама мать. Поэтому право на власть над ребенком зависит от ее воли и, следовательно, принадлежит ей.⁷⁶

Таково первое в истории западноевропейской науки выра­жение общей идеи матриархата, свойственного первобытному или, как автор выражается, природному состоянию челове­чества, первое в западноевропейской литературе общее выра­жение тезиса о связи матриархата с отсутствием постоянного брака и неизвестностью отца. Тогда как вводные рассужде­ния Гоббса представляют собой чисто рационалистическую и даже схоластическую конструкцию, данный его тезис является у него, можно думать, откликом знакомого нам античного мотива.

Позиция Гоббса остается изолированной. Несмело и ча­стично последовал за ним лишь другой английский философ того же века, Джон Локк (1632—1704). Исходя из идеи пер­вобытного состояния человечества как status naturae, в котором господствовали полная свобода, равенство и отсутствие какого- либо подчинения, Локк в своих «Двух трактатах о гражданском управлении» возражает против тезиса Фильмера о деспотич­ности первобытной родительской власти; он протестует и против приписывания всей власти в семье отцу и указывает, что и мать имеет здесь долю власти, почему следует говорить не о власти отцовской, а родительской, и закон не должен исключать власть матери. И все же Локк остается на позиции патриархальной теории, ведя происхождение общества и государства от на­чальной патриархальной семьи,⁷⁷

⁷⁶   Th. Hobbes, Leviathan, 1651, II, 20 (Cambridge, 1904). Те же положения в менее отчетливой форме находим у Гоббса уже в Elementa philosophica de cie, Amsterdam, 1642, IX, 1—3.

⁷⁷  J. Locke, Two treatises on civil government, 1689 (пользуемся указанным выше изданием).

ш

Наступает XVIII век, «век просвещения», который и в об­ласти нашей проблемы дал ряд крупных и значительных яв­лений. Начнем с обзора накопления в течение этого века кон­кретного материала.

По старой теме —о наярах —путешественники XVIII в. преимущественно воспроизводят старые известия, и заслужи- нает быть отмеченным лишь существенное, сыгравшее в даль­нейшем известную роль, показание английского офицера, про­бившего долгое время в Индии, Александра Гамильтона (17G5—1824). В общем и он повторяет уже знакомый нам рас­сказ, но, говоря, что каждая женщина у наяров может иметь одновременно до двенадцати мужей, Гамильтон, насколько мы :шаем, первый указывает, что в свою очередь и мужчины поль­зуются такими же правами. При этом, тогда как женщины огра­ничены указанным числом мужей, мужчины в этом отношении по ограничены.⁷⁸ Таким образом, тогда как все предшествующие авторы говорили о многомужестве наяров, Гамильтон первый отметил и другую сторону наярского брака — многоженство. ;)ти отзывы о наярах создали одно долго длившееся недоразу­мение, которое было окончательно распутано, и брачный поря­док наяров был, наконец, правильно истолкован не кем иным, кик Энгельсом.

Кок видим, наяры привлекают к себе неизменное внима­ние на протяжении пяти веков. Они остаются вместе с тем почти единственным народом Востока, представляющим ма­триархат.

Что касается иных народов и стран Востока, то после того как для них не появлялось на интересующую нас тему никаких новых известий в течение ряда веков, XVlII в. дает некоторые новые сведения. Можно отметить отдельные указания, содер­жащиеся в собрании миссионерских описаний азиатских стран, изданном секретарем иезуитского ордена Жаном-Батистом Дю Гальдом (1674—1743). Таково указание, что по ки­тайским законам безусловно запрещается брак с родствен­никами по отцовской линии, хотя бы самой отдаленной степени; сообщение о поселении мужа у жены на острове Формозе и первое, если не ошибаемся, в литературе указание на поли­андрию в Тибете: женщина здесь может иметь несколько мужей, хотя бы это были братья, причем обычно они и бывают

⁷⁶         A. Hamilton, A now account of the East Indies, etc., 2 vis,

lidinbourgh, 1727; vol. I, p. 308; 2 ed., London, 1744.

из одной семьи. Ламы объясняют существование этого порядка недостачей женщин.⁷⁶'

Значительную роль в истории нашей проблемы сыграло,— однако много позднее,— сочинение английского колониального деятеля Уильяма Марсдена (1754—-1836) «История Су­матры», давшее впервые вместе с описанием самого острова и довольно обстоятельные этнографические сведения об его на­селении. Марсден указал, между прочим, на существование у народов Суматры трех форм брака: покупного с его разно­видностью — браком путем обмена женщинами, брака seman- do, при котором оба супруга сохраняют свою личную и иму­щественную самостоятельность, и брака ambel ana, при котором зять входит в семью жены и делается сам вместе со своим по­томством как бы собственностью этой семьи, причем в случае развода, весьма легко достигаемого при данной форме, дети остаются в доме матери.⁸⁰ Указание Марсдена на эту последнюю форму вместе с данным термином было использовано много времени спустя в трактовке проблемы матриархата.

Наиболее значительный материал по нашей теме дает в XVIII в. Северная Америка.

XVIII в. характеризуется, можно сказать, расцветом того идеализирующего индейцев направления, о котором мы гово­рили выше. Соответствующие отрицательные характеристики составляют в эту эпоху редкость и звучат своего рода Диссо­нансом. Таков отзыв французского монаха Жана-Батиста Лаба (1663—1738), совершившего путешествие на Антиль­ские острова. В своем довольно подробном рассказе о караибах Лаба отмечает ряд черт брачных и семейных- отношений, сго­вор малолетних, многоженство, при котором три-четыре жены являются сестрами друг друга и одновременно кузинами мужа, либо его племянницами, и пр. Вместе с тем Лаба усиленно под­черкивает, что жены у караибов — бессловесные служанки своих мужей, что мужья, будучи полными господами своих жен, убивают их из-за сущего пустяка, и т. д. Достаточно указать на то, говорит Лаба, что жены и мужья не едят вместе, чтоб вся картина положения женщины у караибов была ясна.⁸¹

⁷⁸  J. В. Du Н а 1 (1 е, Description geographique, liistorique, chro- nologique, politique et phisique de 1’empire de la Chine et de la Tartarie Cliinoise, 4 vis Paris, 1735; vis I, III, IV (Nouellc edition, La Haye,

1736). Существует русский перевод первых двух томов: СПб., 1774—1777.

⁸⁰  W. М а г s d е n, The history of Sumatra, London, 1783; 3 ed., London, 1811.

⁸¹  J.- B. L a 1) a t, Nouveau voyage aux iles de l’Amerique, conle- nant l’histoire naturelle de ces pays, l’origine, les moeurs, la religion et le gouvernement des habitants anciens et modernes, etc., 6 vis, Paris, 1713 (Paris, 1722); vis II и IV.

Типическими для этнографии XVIII в. являются писания французского искателя приключений Луи-Армана Лаонтана (1666—1715), чей рассказ о путешествии в Канаду и в особен­ности знаменитые «Диалоги автора с американским дикарем» оказали особо значительное влияние на развитие теории «доб­рого дикаря». Однако, описывая в сугубо идеализирующих тонах гуронов, Лаонтан ничего не прибавляет к известной уя?е литературе характеристике их матриархальных отношений, стоя в этом смысле значительно ниже своих предшественников

XVII        в. Лаонтан лишь вскользь отмечает временное матри- локалыюс поселение и матрилинейную филиацию.⁸²

Выдающееся явление представляет собой книга начитан­ного французского миссионера Жозефа-Франсуа Лафито (1670—1740) «Обычаи американских дикарей в сравнении с обычаями древних времен». Сочинение это —первая, остав­шаяся на долгие годы в своем роде единственной, попытка дать общую сводку современных сведений по этнографии ту­земной Америки. Но Лафито ставит себе, как это видно из самого заглавия его книги, одновременно и другую цель. Уже до Лафито в описаниях американских индейцев практико­валось сравнение этих «дикарей» с народами античной древ­ности. Одним из предшественников Лафито в этом отношении является французский адвокат-путешественник Марк Л е - с к а р б о (1580—1630), побывавший в Канаде в 1606—1607 гг. и написавший «Историю Новой Франции». Особая часть этого сочинения озаглавлена: «Нравы, обычаи и образ жизни запад­ных индейцев Новой Франции в сравнении с тем же древних народов по сю сторону».⁸³ В сочинении Лафито указанное срав­нение проходит красной нитью через все изложение, причем автор подчеркивает, что придает этому приему особое, можно •«•казать, методологическое значение. «Я искал,— говорит он,— в этих обычаях следов самой отдаленной древности... я срав­нивал эти обычаи между собой... обычаи дикарей дали мне возможность легче понимать и объяснить многое, содержащееся у античных авторов». Таким образом, Лафито может считаться родоначальником сравнительного метода в этнографии.

⁸²  L.-.A. L all on tan, Nouveau voyage dans l’Amerique Septen- trinnale de 1663 a 1694, 2 vis, La Have, 1703 (Новейшее издание: Dia­logues curieux entre 1’auteur et un sauvage de bon sens qui a voyage et Memoires de l’Amerique Septentrionale, Publie par G. Chinard, Paris, 1931).

⁸³   M. L e s с a r b о t, Histoire de la Nouvelle France, etc., Paris, 1609; три переиздания: в 1612, 1617 и 1618 гг. Судя по библиографическим описаниям, во втором издании книги Лескарбо названная часть его сочи­нения значительно расширена. Эти последующие издания остались нам, -однако, недоступными. Отметим, что Лескарбо в использованном нами первом издании своей книги ни словом не упоминает о матриархальных порядках.

Однако наиболее важную часть сочинения Лафито, часть, исто­рическое значение которой было признано лишь много времени спустя, составляет содержащееся здесь описание ирокезов и гуронов, основанное как на личных наблюдениях в течение его пятилетнего пребывания в Канаде, так и на сообщениях другого французского миссионера, Жюльена Гарнье, прожив­шего в Канаде свыше шестидесяти лет и свободно владевшего туземными языками.

При всех недостатках, свойственных его личности, его общественной среде, равно как и научному уровню того вре­мени, Лафито —первый, кто, описывая ирокезов и гуронов* нарисовал довольно отчетливую картину родового строя и пер­вобытно-общинных отношений в данном обществе, и вместе с тем первый, кто путем сравнения признал этот строй широко распространенным, даже универсальным для первобытности. Лафито указал, между прочим, на то, что ирокезы и гуроны делятся на три рода: Волка, Медведя и Черепахи, и, отожде­ствляя эти формы с родами народов античности, привел соот­ветствующие параллели — деления на три рода и у античных народов. Лафито же первый отметил ту своеобразную термино­логию родства ирокезов и гуронов, которая впоследствии обратила на себя внимание. Л. Г. Моргана, была названа им классификационной и заняла столь значительное- место в науке о первобытности. «У ирокезов и гуронов, — писал Лафито,— все дети одного дома считают всех сестер своей ма­тери своими матерями, а всех братьев своей матери — своими дядями. На том же основании они называют отцами всех брать­ев своего отца и тетками — всех сестер отца. Все дети одной матери и ее сестер, равно как и дети одного отца и его братьев,, считают друг друга братьями и сестрами. Что же касается детей их дядей и теток, т. е. братьев их матери и сестер их отца, то- их они считают только кузенами». Брак у ирокезов и гуронов, пишет Лафито, таков, что муж и жена не покидают своих семей и своих домов и не образуют отдельной семьи и отдельного дома. Каждый остается у себя, и дети от этих браков принадлежат матерям и считаются принадлежащими к дому и семье жены,, а не мужа. Имущество мужа не переходит в дом его жены,, которому он остается чужим. Наследование ранга вождя идет по материнской линии, т. е. племянникам по дядям, преиму­щественно перед наследованием детей по их отцам. Отметим¹ одно частное этнографическое наблюдение Лафито — впер­вые им зафиксированный особый обычай «брачного воздер­жания», получивший в современной литературе еще одно наз­вание —«ночей Товия», остающийся и посейчас необъясненным..

Знакомство с общественным строем ирокезов и гуронов при­вело Лафито к убеждению, что они являют собой образец той

гинекократии, о которой рассказывали античные писатели какг о строо, свойственном некоторым народам древности, в част­ности ликийцам. Непосредственное наблюдение и авторская добросовестность заставляют Лафито видеть в общественных формах и отношениях ирокезов и гуронов не случайность илш курьез, а подлинную и конкретную действительность, не от­дельные черты, а цельный общественный строй. «Нет ничего более реального, — говорит он, — чем это преобладание женщин. Именно женщины, собственно говоря, определяют нацию, благо­родство Происхождения, генеалогическое дерево, порядок по­колений и строй семей. В их руках вся действительная власть: земля, поля и весь урожай принадлежат им. Они являются душой советов, решают вопросы о мире и войне, они хранят общественную казну, они владеют рабами, они заключают браки, дети принадлежат им, на их крови основывается порядок наследования. Мужчины, напротив, совершенно изолированы и ограничены, их дети им чужие, с ними все прекращается, жен­щина одна владеет хижиной... и хотя, в виде оказания чести, вожди выбираются из мужчин, а дела обсуждаются советом стариков, они не действуют за свой счет: по всем видимостям, они существуют лишь для того, чтобы представлять женщин и помогать им в тех делах, где приличие не позволяет женщинам появляться и действовать».

В этих строках Лафито дал первую в истории этнографии, хоть и краткую, но достаточно содержательную, а главное — добросовестную и непредубежденную характеристику конкрет­ного образца матриархального общества. Увы, эта характе­ристика осталась почти единственной в своем роде.

Делает Лафито и попытку объяснить происхождение этой североамериканской «гинекократии». Неуверенно, правда, Л'а- фито готов приписать американским индейцам европейское происхождение и, основываясь именно на наличии у них гине- кократического строя, считать их потомками ликийцев. Лафито не останавливается и перед более широким обобщением. «Гине- кократия, или господство женщин,— пишет он, — бывшая основанием государства ликийцев, вполне могла быть некогда свойственной почти всем варварским .народам Греции».⁸⁴

Беря последующих, после Лафито, авторов, писавших о тех же народах, мы встречаемся с совершенно иной позицией, иным освещением фактов. Обширная монография о Канаде или «Но­вой Франции» ученого иезуита Франсуа-Ксавье Шарльвуа (1682—1761) дает преимущественно компиляцию всего накопив­шегося к тому времени литературного материала, в том числе

⁸⁴  J.-F. L a f i t a u, Moeurs des sauvages ameriquains, compares, aux moeurs des. premiers temps, 2 vis, Paris, 1724,

и описания Лафито, присоединяя отчасти и непосредственные наблюдения автора. Шарльвуа отмечает отдельные матриархаль­ные порядки у ирокезов и гуронов: наследование ранга вождя по женской линии, принадлежность детей матери и пр. Но, говоря о влиянии женщин у гуронов, Шарльвуа подчеркивает, что влияние это остается только de jure, на деле же не так, и женщины лишь предварительно обсуждают дела и дают указания мужчинам, представляющим их в совете. Точно так же, хотя отец остается чужим своим детям, он все же почитает­ся как «хозяин хижины». Мы находим у Шарльвуа беглые указания на матриархальные черты и у других североамери­канских народов: матрилокальное поселение до момента рож­дения ребенка у восточных алгонкинов, преобладание жены в супружеских отношениях, влиятельное вообще положение •женщины и существование женщйн-вождей у племени наче, и т. д. В свою очередь повторяет Шарльвуа указания Лафито на деление как ирокезов и гуронов, так и других североамери­канских племен на экзогамные, носящие имена животных, роды.⁸⁶

Еще менее значительные и опять-таки не новые данный о матриархате ирокезов сообщает немецкий миссионер Георг Гейнрих Л о с к и е л ь (1740—1814) в своей истории еван­гелической миссии в Северной Америке. Характерно указание Лоскиеля на то, что положение женщин у ирокезов хуже, чем у племени делаваров.⁸⁶

Другой материк, еще один обширнейший этнографический мир — Африка — оставался, как известно, если не говорить

о   его побережьях, совершенно неисследованным вплоть до се­редины XIX в. и, таким образом, в течение всего просмотрен­ного нами времени не прибавил ничего на тему о матриархате. Начиная, однако, с XVII в. и отсюда поступают кое-какие известия на эту тему. Так, голландский путешественник Вил­лем Б о с м а н сообщает о туземных женщинах-правитель- ницах Золотого берега и наследовании племянниками и пле­мянницами.⁸⁷ Ряд таких же показаний содержится в компиля­тивном описании Африки, составленном голландским геогра­фом Олфертом Даппером (ум. в 1690 г.), которое в течение долгого времени оставалось основным источником сведений о

⁸⁵  F. -X. С h а г 1 е v о i х, Histoire et description generate de La Nouvelle France, etc., 3 vis, Paris, 1744; vol. III.

⁸⁶   G. H. Loskiel, Gescliichte der Missionder evaugelisclien Brti- der unter den Indianern in Nordamerica, Barby, 1789,

⁸⁷   Описание путешествия Б османа по Гвинее напечатано впервые на голландском языке в Утрехте в 1704 г. Мы пользовались изданием: G. Bosman, Voyage de Guine, etc., Utrecht, 1705.

«черном материке». Здесь сообщается о существующем в неко­торых туземных государствах женском правлении, о переходе престола по женской линии, об особом уважении, с которым вообще относятся к женщинам, о наследовании детьми обще­ственного положения матери и пр.⁸⁸

Остается пока неизведанным и еще один великий этногра­фический мир — Океания с Австралией. И здесь мы отметим только обративший на себя внимание и не раз затем цитиро­вавшийся рассказ французского миссионера Шарля JI е г о- б и е н (1653—1708). В своей «Истории Марианских островов» автор сообщает, что на Марианах женщины пользуются полной ■свободой и являются полными хозяйками. В случае измены жены муж не смеет ее тронуть даже пальцем и может только покинуть ее. Если, наоборот, жена заподозрит в неверности мужа, .то собирает всех женщин, они толпой отправляются к месту жилья мужа, истребляют все его посевы, деревья и пр. и выгоняют мужа из дома. Отцу наследуют здесь не дети, а братья и племянники.⁸⁹

С началом XVIII в. в орбиту этнографии входит обширная область восточноевропейского и азиатского Севера, вплоть до далекой, лишь недавно открытой Камчатки. Вместе с тем эта область становится новым источником сведений о матриар­хальных порядках. Здесь свой и весьма значительный вклад как в этнографию вообще, так и в историю нашей проблемы делает русская наука.

Обильных! и ценнейший этнографический материал' был соб­ран знаменитой, снаряженной по мысли Петра I Русской Ака­демией Наук, так называемой Великой Северной или Первой Академической экспедиЦиех^ (1733—1743). Участники , этой экспедиции Г. Ф. Милле р (1705—1783) и И. Г. Г м е- лин (1709—1755) впервые отметили существование рода и родовой экзогамии у различных народов Сибири. Особое зна­чение с точки зрения истории нашей проблемы имела работа отдельного отряда этой экспедиции, впервые исследовавшего Камчатку. Участник этого отряда, тогда еще студент, «послед­ствии академик Степан Петрович Крашенинников (1713—1755), описывая быт камчадалов (ительменов), сообщил впервые о порядке, который получил название «отработки» жены, представляя собой на деле вид матрилокального посе­

⁸⁶           Сочинение Дапперн напечатано впервые на голландском языке

в 1668 г. Мы пользовались изданием: О. Dapper, Umstandliclie und cigentliche Besclireibung von Afrika, etc., Aus unterschiedliclien neuen .Land- und Reisebeschreibungen mit stets zusammen gebracht, Amsterdam,

1671.

⁸” Ch. L e g о b i e n, Histoire des isles Mariannes, 2 vis, Paris, 1700— 1701; vol. II.

ления.⁹⁰ Ряд ценных указаний содержится в описании Кам­чатки и у другого участника того же отряда Георга-Вильгельма Стеллера (1709—1746). Автор отмечает крайнюю свободу отношений молодежи, формы сорората, гостеприимный гете­ризм, непрочность брака, обмен женами, матрилокалыгое по­селение и пр. и дает более подробное описание помянутой «от­работки» и сопровождающих ее церемоний. Мы находим у Стел- лера своеобразную характеристику супружеских отношений: камчадалов. Мужья, рассказывает Стеллер, здесь так нежно любят и почитают своих жен, что не могут без них жить. Лю­бовь эта доводит их до того, что мужья становятся усердней­шими слугами и рабами своих жен. Жена является главой хозяйства, в ее ведении находятся все запасы, а муж готовит пищу и работает на нее. Если муж в чем-нибудь провинится, жена отказывает ему в своих милостях и не дает табака, так что мужу приходится выпрашивать то и другое с великими моль­бами, ласками и улещиванием.⁹¹

Новый крупный вклад как в этнографию, так и в историю- нашей проблемы сделан был вторым грандиозным русским гео­графическим и этнографическим предприятием — Второй Ака­демической экспедицией (1768—1774). Участники этой экспе­диции П. С. Даллас (1741—1811) и И. Г. Георги (1729—1802), в свою очередь, отмечают наличие родовых де­лений у народов Сибири, причем последний дает подробное перечисление родов тунгусов (эвенков), характеризуя и не­которые стороны родовых отношений, упоминает о временном:' матрилокальном поселении и пр.

Ряд ценнейших, уникальных для своего времени, сведений сообщил другой участник этой экспедиции, тогда еще студент, впоследствии академик, Василий Федорович Зуев (1754— 1794), сопровождавший Палласа и совершивший в 1771—1772 гг. самостоятельное путешествие к устью р. Оби и к берегам Ле­довитого океана. Составленное Зуевым описание хантов и ненцев дает ему право на выдающееся место в истории русской этнографии. Характеризуя брачные обычаи хантов, Зуев писал,, что у них «за грех почитается взять себе в жены из того же роду,, коего фамилиею сам прозывается, которая по мущинам у их

⁹⁰           С. П. Крашенинников, Описание земли Камчатки,

2   тт., СПб., 1755; 2-е изд.: СПб., 1786; новое издание «с примечаниями, изъяснениями и дополнениями»: Полное собрание ученых путешествий по России, изд. Академией Наук, т. I — II, СПб., 1818—1819. Переведено на франц., англ., голл. и нем.* языки.— О Крашенинникове см.: Памяти С. П. Крашенинникова, Сборник статей к 225-летию со дня рождения («Советский Север», 1939, 2), JI., 1939.

⁹¹  G. W. S t е 11 е г, Beschreibung yon dem Lande Kamtchatka, etc. Hrgg. von J. B. S., Frankfurt und Leipzig, 1774.

■счисляется, а не по женщинам, а естьли женщина вышла в другой род, родила дочерь, а в первом роде родился парень, то уже законные супружники, и так, не касаясь до племени своей фамилии, выбирает себе невесту из другова роду, хотя б дво­юродную сестру свою, но когда иначе прозывается, то сватать­ся и жениться на ей нет запрещения». В этой характеристике Зуев не только отметил существование у хантов родовой пат- рилинейной экзогамии и кузенного брака, но и впервые конста­тировал ту особую архаическую черту экзогамии, по которой два определенных рода связываются постоянными взаимно­брачными отношениями, — порядок, впоследствии получив­ший наименование дуальной экзогамии. Как видно из приведенной цитаты, Зуеву была известна и матрилинейная филиация. В том же описании хантов находим у Зуева первое в литературе указание на порядок, который мы назвали пере­ходной матрилокальностью, связанный у хан­тов с выплатой калыма, и первое же в литературе указание на так называемое «избегание» между зятем и тещей. При опи­сании брачных порядков ненцев Зуев, насколько мы знаем, вторым после Лафито отметил обычай «брачного воздержания» и впервые — обычай, по которому женщина, выйдя замуж и переселясь к мужу, через несколько времени и на некоторый срок возвращается в родной дом, где муж ее лишь посещает,— порядок, который нами впервые был выделен под названием возвращения домой. Имеются у Зуева и указания на различные формы левирата и сорората.⁹²

Указания на экзогамию, причем с различением отцовского и материнского рода, делают и другие русские путешествен­ники и наблюдатели XVIII в. Так, Николай Яковлевич Озе- рецковский (1750—1827), тогда еще воспитанник ака­

⁹²  Труд В. Ф. Зуева, озаглавленный «Описание живущих Сибирской губернии в Березовском уезде иноверческих народов, остяков и самоед- ,цов», постигла незадачливая судьба: он был в рукописи частично исполь­зован и включен Палласом в немецком переводе в текст его книги: P. S. Р а 1 La s, Reise durch лerschiedene Provinzen des russischen Reich,

5     vis, St. Petersburg, 1771—1776; vol. Ill, 1773, pp. 15—93; то же no- русскп: П. С. Г1 а л л а с, Путешествие по разным провинциям Россий­ской империи, Пер. Ф. Томанского и В. Зуева, 5 тт., СПб., 1773—1788, т. III, 1788, стр. 38—93. Лишь в 1947 г. «Описание» Зуева было издано полностью под произвольным титулом: В. Ф. Зуев, Материалы по этнографии Сибири XVIII века, М.— Л., 1947,— К сожалению, издатели труда Зуева н включили в данную публикацию того текста из книги Палласа, который является передачей материала Зуева и переводчиком которого является сам Зуев. Между тем в русском тексте Зуева — Пал­ласа имеется еще одно место, которое более отчетливо характеризует дуальную экзогамию хантов: «Они берут,— говорится здесь;— и снох и мачех п падчериц и других родных со стороны жениной. Наиболее берут сестер из той же фамилии, из которой взята первая жена».

демической гимназии, впоследствии академик, совершивший в 1772 г. путешествие в районе Белого моря, сообщал, что у ненцев «из отцовского рода ни сын, ни внук взять за себя жены не может, хотя бы девица в дальнейшем колене им причиталась, напротив того, материн род не уважается, и сын может жениться на сестре своей матери».⁹³ Любопытное указание на те же по­рядки ненцев содержится в материалах, собранных в 1785 г. командированными из Архангельска «в Самоедскую землю» асессором Андреем Т репициным и регистратором Сте­паном Зуевым. «Правила запрещенного супружества,— говорится здесь,— заключаются у самоедов в поколениях, заимствующих происхождение от одного главного рода; на­пример, Логей и Тигьи, хотя и суть два рода, однако один от другого происходящие, почему и не может самоедин одного которого-нибудь из сих родов поятъ жену в другом, почитая сие за кровосмешение, но женится всегда в другом роде, не имеющем с ними родства по происхождению. И таким образом часто случается, что у материна рода, который по оному обычаю остается чужим, берут самую ближайшую родственницу, чего в отцовском роде, хотя бы никакого уже родства не было, совсем не делают».⁹⁴

В XVIII в. возникает новое литературное явление, которое должно стать новым источником и распространителем инфор­мации о матриархате. Это — нечто вроде всемирной этнографии, заимствованное из различных источников, преимущественно из отчете® путешественников, описание обычаев, нравов и пр. различных народов и стран. Одной из первых публикаций по­добного рода является обширное сочинение французского ли­тератора Андре Гюйома Конта н-Д о р в и л я (1730— 1800) «История различных народов мира» и т. д. Мы находим в этом собрании ряд, который, впрочем, мог бы быть гораздо более полным, сообщений о матриархальных порядках разных народов, уже нам известных по первоисточникам.⁹⁵

⁹³  Эти замечания находятся в описании путешествия Озерецковского,. присоединенном к изданной им последней, оставшейся незаконченной, части описания путешествия И. И. Лепехина: Путешествие академика И. И. Лепехина, ч. IV, в 1772 г., СПб., 1805, стр. 116.

⁸⁴   Вопросы и ответы вообще касательно как до кашинских и тиман- ских, так и до пусторецких, устьцимлянских и ижемских самоедов. (Сообщено известным архангельским краеведом и историком В. В. Кре- стининым). «Новые ежемесячные сочинения», 1787, февраль; перепеча­тано Оверецковским в приложении к названному выше изданию ч. [V-it

«Путешествия» Лепехина.

⁹⁶ [А.- С.] Contant-Dorvile, Histoire des different^ peuples du ihonde, contenant les ceremonies religieuses et civiles, l’origine des re­ligions, leurs sectes et superstitions et les rnoeurs et usages de cbaqup na­tion, 6 vis, Paris, 1761 Paris, (1770—1772).

Нам остается к сделанному обзору накопления этнографи­ческих показаний о матриархате присоединить краткую справку

0    происшедшем в течение средних веков значительном расши­рении известий об амазонках.

Если, как было сказано, античные сообщения о матри­архальных порядках совершенно не воспроизводятся в средне- жчсовоп литературе, то известия об амазонках привлекают к себе живейшее внимание, воспроизводясь и компилируясь сначала византийскими и раннехристианскими авторами — Орозием, Иорданом, Георгием Амартолом, от которого ама- тпгкан легенда попадает в дрешпою русскую летопись, Зона- poli и др., п распространяясь многочисленными пересказами и нерр.нижспшгми «11г(ч1Д(> Каллисфена», а затем — более поздними авторами < редпенеконья — Аквинатом, Латино, Пикколомини

п др.

Оказывается, однако, что амазонки существовали не только и странах античного мира, но и в самой Западной Европе. Первое известие об этих европейских амазонках сообщает

1la пел Дьякон; затем Козьма Пражский и так называемая Хро­ника Далимила рассказывают об амазонках древней Чехии. Особым районом местонахождения амазонок оказывается Бал­анса, а соседстпе с Россией, о чем впервые сообщает Ибрахим нбп Яц-уГ», и передаче ал Пенрп, затем арабы Захария Казвини н Идрисп за ними — Адам 1>ремеисиий и др.

Не. I.MH дроипнм очагом амазонской легенды является Китай_г | До .на легенда получила литературное отражение значительно panI.ню, чем н Западной Европе. Различные, правда, особо ( ноеобразные, варианты этой легенды воспроизводились в Китае п Японии на протяжении многих веков. Любопытнейшим обра- юм китайские версии амазонской легенды проникают в ино­земную по отношению к Китаю литературу, сначала арабскую, затем и западноевропейскую, соединяясь с античными вер­сиями. В ряде известий восточные амазонки локализуются в особенности в районе Индийского океана (Поло, Конти, Пи- гафетта И др.).

Известия об амазонках приходят и из Африки, причем пер­выми вестниками являются и здесь арабы (Ауфи, Хамд-Аллах Казвини, Макризи), затем португальцы и др.

Но самым обильным источником новых известий об амазон­ках становятся Центральная и Южная Америка, и сенсационные с-ведения отсюда непрерывно, начиная с самого Колумба, по­ставляет длинный ряд путешественников в разнообразных, иногда весьма подробных, всегда эффектных рассказах (Мартир, Кортес, Орельяна, Шмидель, Гандаво, Рали, Акунья и др.). Отметим особо рассказ французского астронома-академика Л. Кондамина, совершившего большое путешествие по Юж-

'ной Америке в 1735—1745 гг. Выразив сомнение в том, что ама­зонки сохранились в Америке до настоящего времени, Кон- дамин не сомневается., что такая «республика женщин» суще­ствовала в прошлом, и если амазонки существовали вообще, то это было именно в Америке, где жалкая судьба женщин могла дать им мысль уйти из-под ига своих мужей-тиранов и жить независимо. Это своеобразное соображение Кондамина, являющееся, быть может, отголоском одной из античных версий (Помпея Трога), было воспринято последующей трактовкой амазонской легенды.

Наконец, вслед за античной традицией ряд путешествен­ников ищет и большей частью находит амазонок и на Кавказе (Олеарий, Ламберти, Шарден, Моттре, Шобер, Рейнегс, Пал- лас, Потоцкий).

Разительную черту всех этих на протяжении всего средне­вековья, вплоть до XVIII в. включительно, идущих и умно­жающихся, расширившихся, как видим, чуть ли не по всему географическому миру сообщений об амазонках составляет то, что все без исключения авторы преподносят свои известия как совершенно достоверные, ни в коей мере не сомневаясь в подлинном существовании этого народа женщин, хотя ни одному из них не доводилось этих амазонок видеть.

С конца XVIII в. возникает и специальная литература по вопросу об амазонках как в общих сочинениях, так и в виде специальных, этой теме посвященных трактатов, соединяющих с материалом античным и новые, по мере их накопления, дан­ные. В свою очередь почти все авторы этих рассуждений — Пти, Ле Жандр, наш Василий Тредьяковский, Гюйон, Фрере и др. — принимают амазонок за историческую, — что касается античных сообщений,— и современную этнографическую реаль­ность.

*    *

*

Перед нами прошел длинный ряд веков, знаменующихся •с точки зрения истории нашей проблемы медленным, но все расширяющим свой географический охват, все увеличивающим свои размеры, становящимся все более разнообразным и, на­конец, все более содержательным, накоплением фактического материала, прямых указаний на особые, архаические обще­ственные формы и отношения, нередко прямо говорящие о матриархате. Накапливаемый материал становится уже не раз­розненным, а, повторяясь иногда в совершенно аналогичных формах, иногда в вариантах, слагается в определенную связ­ность, систему. Немаловажное значение имеет то обстоятель­ство, что наряду с показаниями об отдельных матриархальных

чертах и порядках обрисовываются уже и более или менее очерченные конкретные примеры обществ, воплощающих и представляющих Матриархальный строй: наяры и ирокезы с гуронами.

Наконец, в лице Лафито проблема матриархата достигает для начала XVIII в. своей вершины, подходя, путем сопоставления и сближения ирокезов с народами античного мира, к первому, можно сказать, гениальному прозрению.

Все это угрожающе подымается против пока еще стойко и непререкаемо господствующей патриархальной теории.

IV

Прослеживая историю нашей проблемы за длинный ряд ве­ков, мы могли отмечать в нашем предшествующем изложении почти исключительно накопление конкретного материала.

XVIII        в. знаменуется возникновением опытов широких уни­версально-исторических построений. В них находит себе место и первобытность, однако место это весьма невелико и соответ­ствующие характеристики весьма незначительны. Господ­ствующим и ведущим течением остается попрежнему право­верная патриархальная теория.

Первым по времени представителем этого универсально- исторического направления и вместе с тем характерным вырази­телем патриархальной теории является итальянский ученый Джамбаттиста Вико (1668—1744). Изображая начальное состояние человечества в своих «Основаниях новой науки об общей природе наций», Вико в значительной мере повторяет Фильмера, лишь без той боевой политической направленности, которую патриархальная концепция имеет у английского мо­нархиста. Образцом начальной семьи служат Вико знакомые нам гомеровские киклопы, у которых отцы управляют «с ки- клопической семейной (в других местах —«отцовской».—М. К.) властью своими детьми и женами». От Вико и ведет свое проис­хождение впоследствии на некоторое время привившийся для обозначения патриархальной семьи термин «киклопическая семья». Наряду с этим в- качестве очевидного отклика антич­ного мотива Вико наделяет изображаемых им антисоциальных «дикарей-гигантов» «гнусной общностью имущества и жен­щин».⁹⁶

⁹⁶   G. Vico, Principi di una scienza nuqya d ’intorno alia comune natura delle nazioni, Napoli, 1725; 3-е издание, исправленное и допол­ненное автором: 1744 («Ореге», t. V, Napoli, 1859). Существует русский перевод.

4 Косвен                                              4д

Не приходится, пожалуй, говорить о том, что патриархаль­ная теория держится и в других странах. Одним из энергич ных ее представителей в Англии является в ту эпоху юрист Уильям Блэкстон (1723—1780), проводящий эту теорию в свойх «Комментариях на законы Англии».⁹⁷ Энергично вы­ступает и историк Генри X о м, впоследствии лорд К в й м с (1691—1782), чьи «Очерки по Истории человека» были в свое время и долго оставались популярнейшим и широко распростра­ненным руководством. Многие писатели, пишет Хом, ссылаясь на античных авторов, говорят, что женщины были первона­чально в общем владении, что люди жили как животные, проч­ный брак был неизвестен, и т. д. Критикуя и опровергая эти мнения, Хом ссылается на то, что античные авторы не мало сообщали неверного и фантастического. Семья, заявляет Хом, существует уже у животных, постоянный брак и патриар­хальная семья — изначальны.⁹⁸ В Германии Фридрих-Ми­хаэль Фирталер в объемистой «Философии истории лю­дей и народов» постулирует, что начальное состояние общества представляет собой «патриархат», или,— вспоминает он тер­мин Платона,—«династйю». В этом строе отец является госпо­дином своих детей, своей жены и всей семьи, каждая семья представляет собой маленькую независимую республику со своим собственным «династом», и т. д." В качестве вырази­теля патриархальной теории должен быть назван еще не­мецкий историк и политический деятель Юстус М ё з е р (1720—1794), занимающий, впрочем, особое место. В своей «Оснабрюкской истории» Мёзер возвел начальную обществен­ную форму и вместе с тем древнейшую форму поселения гер­манцев к отдельному, изолированному зажиточному «двору» (Hof). Соединение таких «дворов», представляющих собой, по Мёзеру, одновременно и нечто вроде независимых «госу­дарств» для совместного пользования пастбищами, лесами и пр. угодиями, составляло общину-марку (Gemeinde, Mark).¹⁰⁰ Этими положениями Мёзер положил основание двум теориям, сыгравшим в дальнейшем в немецкой историографии крупней­шую роль: вотчинной (Hof-theorie) и Марковой,

⁹⁷  W. Blackstone, Commentaries on tfie laws of England, 4 vis, London, 1765 — 1769; vol. I, Introduction (4 fed., London, 1876).

⁹⁸   H. Home (lord Kaymes), Sketches of the history of man, 2 vis, Edinbourgh, 1774.

⁹⁸ F. М. V i e r t h a.l e r, Pliilosophische Geschichte der Menschen und Volker, 7 vis, Salzburg-—Wien, 1787—1794; vol. I.

¹⁰⁰   J. M o s e r, Osnabruckische Geschichte, 2 vis, Stettin, 1768: vol. I; 3 Aufl., 1818.

которые, однако, затем развивались то в известном сочетании, то раздельно.

Характерную черту всех этих приверженцев патриар­хальной теории составляет полное игнорирование и истори­ческих. и как-никак накопившихся этнографических данных. Ряд авторов XVIII в. обнаруживает довольно широкое зна­комство с этнографическим материалом и- использует его, од­нако, встречаясь с показаниями о порядках, явно противоре­чащих патриархальной концепции, либо . пытается их объ­яснить по-иному, либо отмахивается от них, либо, наконец, эти показания просто игнорирует.

Изрядное знакомство с этнографическим материалом при­суще одному из гегемонов французской предреволюционной политической мысли — Монт е с к ь е (1689—-1755), Это знакомство дает ему источник для суждений о различии форм брака у охотничьих и пастушеских народов, ему знакомо зна­чение, которое имеет у некоторых народов родство по женской линии, наследование тем же порядком имущества и престола, роль дядей и теток с материнской стороны, матрилокалыюе поселение (на Формозе) и пр. Но французский философ огра­ничивается только тем, что высказывает свою похвалу или по­рицание этим порядкам и лишь иногда пытается дать им свое объяснение. Так, преобладающее положение женщины в древ­нем Египте Монтескье, следуя за Диодором Сицилийским, объясняет культом Исиды: египтяне добровольно в честь этой богини подчинились своим женам и передали им всю власть как дома, так и в государстве. Монтескье снисходительно от­несся к фактам управления женщинами государством: свой­ственная женщинам слабость не позволяет им преобладать и в силу того же они вносят в осуществление власти ту мягкость и умеренность, которые необходимы для хорошего правитель­ства. Примеры: Индия, Африка, Россия и Англия. Но наряду с тем, «противно разуму и природе,— заявляет Монтескье,— чтоб женщины были госпожами в доме, как это было принято у египтян».¹⁰¹ Любопытно, что Монтескье, при всем его знаком­стве с этнографической литературой, по всей видимости,

¹⁰¹  М о n t'e s q'u i е u, De 1 ’esprit des lois, 1748, VII,^17; XVIII, 13, XXVI, 4, XXVI, 6, 14. Мы пользовались одним из современных изданий; Paris, s. а. О связи матриархата в Египте с культом Исиды см его же: Pensees et fragments, 2 vis, Bordeaux, 1899; vol. I, fr. 579* «Sur la jalousie». — Об этнографических источниках Монтескье см :

G.      Hervo, Montesquieu, L’ethnographie dans l’Esprit des lois, «Revue de 1 ’Ecoled anLhropoIogie de Paris», 17, 1907,4 10; M. Dodds, Les recits de voyages,}[Source] de^l’Esprit des lois de Montesquieu, Paris,

не знал или, во всяком случае, не использовал материала Лафито.¹⁰²

Знал книгу Лафито другой представитель французской пред­революционной мысли — Вольтер (1694—1778), однако отнесся к этой книге иронически и обошел молчанием описан­ную Лафито гинекократию североамериканских индейцев.

С другой стороны, отнесясь с изрядной легковерностью к раз­личным этнографическим басням того времени, Вольтер, пе­редавая рассказы о разных чудесах Индии, указывает на необ­ходимость скептически относиться почти ко всем сообщениям, которые приходят из этой страны. Нам, замечает он, посы­лают больше товаров, чем правды, с Малабарского берега. «Единственный случай часто принимается за всеобщий обычай: нам рассказывают, что в Кочине не родной сын наследует пра­вителю, а сын его сестры. Подобный порядок слишком противо­речит природе; нет человека, который бы захотел лишить на¹ следства своего сына»... Занятие трона племянником могло быть, по мнению Вольтера, только единичным случаем, за от­сутствием других наследников. «Какой-нибудь путешествен­ник мог принять этот случай за постоянный закон, сотня пи­сателей станет повторять этого путешественника, и заблужде­ние получит всеобщее признание».¹⁰³ Наконец, и третий вели­кий властитель умов предреволюции — Жан-Жак Руссо (1712—1778), тоже в весьма широкой мере вдохновлявшийся данными этнографии, нарисовав в двух своих ранних тракта­тах идеализированную картину «естественного состояния» че­ловечества и допустив для этого состояния отсутствие постоян­ного брака, остался все же во власти патриархальной теории.

В «Общественном договоре» Руссо утверждает: «Самая древняя форма всякого общества и единственно естественная это — семья», и далее: «Семья является первым образцом полити­ческого общества, отец — прообразом вождя, а дети — про­образом народа».¹⁰⁴

Курьезным истолкователем матриархальных порядков вы­ступил в конце XVIII в. плодовитый немецкий историк Христоф

¹⁰²   М. М. Ковалевский во вступи' елыгой статье к русскому переводу «Духа законов» (под ред. А. Г. Горнфельда, СПб., 1900) объясняет не­умение Монтескье обобщить известные ему факты свободного общения полов и преобладания женщин, а равно открыть происхождение этих яв­лений тем, что он не знал сочинения Лафито, которое «появилось десятки лет спустя после выхода в свет «Духа законов». Это грубая ошибка: книга Лафито вышла в 1724 г., «Дух законов» — в 1748 г.

юз Voltaire, Essai sur 1 ’histoire generalo et sur les moeurs et ( l’esprit des nations, 1756 (Paris, 1805, 8 vlsrvol. I, Introduction; vol. VI, ch. 143).

¹⁰⁴ J. J. Roussea u, Du contrat social, ou Principes de droit poli­

tique, Amsterdam, 1762 (Oeuvres completes, t. Ill, Paris, 1913). Существует русский перевод.

Мейнерс (1747— 1810), писания которого отличаются исключительно широким использованием этнографического материала. Мейнерс, конечно, стоит на позицййх патриар­хальной теории и в своих «Основах истории человече­ства»,— между прочим,, одном из самых ранних сочинений по истории культуры в современном смысле, — посвящая особую главу положению женщины, рисует это положение в первобыт­ном обществе как «рабское», и т. д.¹⁰⁶

Точно так же сугубо мрачными красками рисует Мейнерс положение женщины у отсталых народов в своей обширной «Истории женского пола», старательно подбирая из описаний путешественников соответствующие бытовые иллюстрации. Од­нако в некоторых странах Мейнерс наталкивается на исклю­чения из установленного им правила, говорящие о высоком положении женщины. В таких случаях автор пытается харак­терным образом истолковать эти матриархальные порядки в каждом отдельном случае по-иному. Таким исключением являются, по Мейнёрсу, камчадалы, у которых женщина-за­нимает весьма высокое положение. Заимствуя материал и от­части его интерпретацию из знакомого нам описания Стеллера, Мейнерс находит объяснение необычного положения женщин у камчадалов в том, что женщины этого народа обладают за­мечательной физической силой и не менее замечательной кра­сотой: они красивее и. притом умнее всех женщин всех сибир­ских народов. Этим и объясняется власть камчадальских жен­щин над своими мужьями. Но сверх того, здесь играет роль еще и крайняя страстность мужчин, «которым женщины нужны как ежедневная пища». Это в свою очередь привело мужчин к подчинению женщинам. В Америке также обнаруживаются исключения из общего правила, и у некоторых племен суще­ствуют женщины-регентши. Однако влияние женщин здесь только видимое, на самом же деле они находятся в таком же подчиненном положении, как и у других народов, и хотя все делается от имени женщин, но в действительности мужчины поступают по-своему. Почему, однако, женщины все же ока­зываются у власти,— ставит вопрос Мейнерс, заявляя наперед, что это легко объяснить. Все дело в соперничестве из-за власти разных влиятельных лиц. Не желая допустить, чтобы кто- либо из их среды получил верховную власть, они предпочи» тают поставить во главе слабую женщину, со стороны которой нечего опасаться ограничения их власти (мотив Монтескье).

¹⁰⁶ Chr. М е i п е г s, Grundriss der Geschichte der Meiischheiti Lemgo, 1785; 2-е расширенное издание этого сочинения, вышедшее в 1793 г.> осталось нам недоступным. О Мейнерсе см.: A. I h 1 е, Christoph Meiners und die Vdlkerkimde, Gottingen, 1931.

Такое же объяснение дает Мейнерс и существованию женщин- правительшщ у наяров в Индии, на Суматре и пр.

У    негров в Африке также встречаются женщины-власти­тельницы, но тут дело обстоит иначе. Здесь они правят не номинально, а на деле пользуются неограниченной, деспоти­ческой властью. Вместе с тем, чтобы сын такой правительницы или какой-нибудь другой мужчина не завладел троном, они создали закон, по которому политическое наследование может переходить только к женщинам. Объяснение этих фактов Мей­нерс находит в физической силе и храбрости, но сверх того и исключительной жестокости и кровожадности этих женщин- деспотов, предпочитающих, между прочим, питаться мясом молодых девушек. Наконец, и на Марианских островах, кон­статирует Мейнерс, жены также главенствуют над мужьями. Здесь, однако, он не находит объяснения и прямо заявляет: «Если мои читатели спросят меня, как я объясню подобную власть женщин, я откровенно скажу, что на этот вопрос я тем менее могу ответить, что жители Марианских островов принад­лежат к числу самых крупных и сильных людей всего Юж­ного архипелага».¹⁰⁰

Смехотворные рассуждения Мейнерса лишь характеризуют ту все же младенческую стадию в истории нашей проблемы, на которой буржуазная наука находилась в конце XVIII в. Но Мейнерс знаменует собой весьма примечательную веху в истории этой проблемы тем, что, по всем видимостям, именно он является создателем одного толкования, сыгравшего боль­шую роль в трактовке матриархата и стойко держащегося до сегодняшнего дня. Среди многочисленных своих писаний на разные этнологические темы Мейнерс в небольшой статье, озаглавленной «Краткая история возникновения и развития земледелия», дал первый в литературе специальный очерк на данную тему. Статья эта стоит того, чтобы быть извлечен­ной из полного забвения.

Подчеркивая большую древность существования земле­делия, Мейнерс указывает, что оно возникло далеко не так поздно, как это думают писатели, придерживающиеся схемы: охота — рыболовство — скотоводство — земледелие. Земледелие возникло, говорит Мейнерс, в различных местах земного шара и в самых различных формах, в зависимости от условий почвы и климата, имея и различные объекты возделывания. При этом обработка земли не сразу стала преобладающим источ­ником средств существования и была свойственна охотникам, рыболовам и скотоводам до того, как стала основным ‘занятием

¹⁰⁶   Chr. М е i ners, Geschichte des weiblichen Geschlechts, 4 vis, Hannover, 1788—1800; vol. I.

земледельческих народов. Охарактеризовав существующее у отсталых народов разделение труда по полу, Мейнерс подчер­кивает роль женщины в качестве собирательницы и указы­вает, что при этом занятии женщина пришла к мысли выра­щивать некоторые растения вблизи от своего жилья. Так было, говорит Мейнерс, изобретено земледелие. По крайней мере, замечает он, в Америке женщины бесспорно стали изобрета­тельницами земледелия. Изобретение женщин облегчило хо­зяйственную роль мужчины и обеспечило человека от случай­ностей охоты и голода, дав ему постоянный источник пищи. С этого времени и мужчина начинает помогать женщине в зем­леделии. Мейнерс отмечает далее примитивность техники этого начального земледелия, единственным орудием которого была мотыга (krumgewachsener Ast) и которое не нуждалось в по­мощи тяговой силы домашнего скота. Эту наиболее низшую форму земледелия Мейнерс находит в Америке. Как на более высокую форму обработки земли он указывает на плужное земледелие, родиной которого является Кавказ.¹⁰⁷ Таким об­разом, Мейнерс первый указал на женщину как собиратель­ницу и изобретательницу земледелия, первый отметил зна­чение этого изобретения и, наконец, первый, кто выделил раннюю форму обработки земли и установил стадии мотыж­ного и плужного земледелия. Все эти положения получили, как известно, широкое распространение.

Шотландский философ Адам Фергюсон (1723—1816} — первый буржуазный автор, который дал в своем «Очерке исто- рии гражданского общества» сравнительно пространную ха- рактеристику начального состояния человечества, притом не чисто отвлеченную, а впервые в известной мере построенную на этнографическом материале. Вместе с тем влиянием, ко­торое Фергюсон оказал на развитие буржуазной социологии, предложенное им изображение первобытности оказало в свою очередь длительное влияние, и Фергюсон является одним из первых создателей буржуазного представления о первобыт­ном коммунизме. Изображая примитивные хозяйственные и се­мейные отношения, Фергюсон-рисует первобытный коммунисти­ческий строй, в которомтруд разделен между полами. Мужчины ведут коллективную охоту, женщины коллективно же обраба­тывают землю, причем добыча и урожай потребляются совме­стно. На женщинах лежат ташке все домашнио работы, они же владеют и всем домашним имуществом. Дети считаются принадлежащими матери, происхождение с отцовской стороны имеет мало значения. Мужчины остаются до вступления в брак

¹⁰⁷   Chr. М е i n е г s, Kurze Gesclnchte der Entstehung und Fortbil- .(]ung des Ackerbaus, «Neues Gottingisclies Historisches Magazin», 3, 1794.

в той хижине, где они родились, а затем переходят в группу жены. Заимствуя все эти черты первобытных отношений у Ла­фито, шотландский моралист, однако, отрицательно отнесся к тем обобщениям и выводам, которые привели Лафито к сбли­жению данного строя с античной гинекократией. Фергюсон прямо возражает против предположения о социальном превос­ходстве в этом строе женщины. Наоборот, в описанных им от­ношениях он видит свидетельство подчиненного, сводящегося к непрерывному тяжелому труду положения женщин. Они, говорит Фергюсон, рабыни в этом обществе. Все дело здесь в том, что мужчины заняты войной и внешними сношениями и, не желая обременять себя домашними делами, все это пере­лагают на плечи женщин.¹⁰⁸

Этот тезис, тезис о начальном порабощении женщин в пер­вобытном обществе, а вместе с тем и о «приниженном», «раб­ском» и пр. их положении у отсталых народов составляет ши­роко распространенную принадлежность соответствующих пи­саний той эпохи. Так, базельских! философ Исаак И з е л и н (1728—1782) в своих «Философских размышлениях об истории человечества» говорит, что в состоянии дикости мужчина, как более сильный, подчиняет себе более слабую женщину, обра­щается с ней как с рабой, все работы лежат на женщине, и пр. Жена — первая рабыня, которую сделал себе человек. И на более высокой ступени развития, с возникновением проч­ного брака и патриархальной семьи, положение женщины мало улучшается, она остается собственностью, все хозяйство ле­жит на ней, и т. д.¹⁰⁹ Точно так же историк и языковед Иоганн- Кристоф А д е л у н г (1732—1806), крупнейшая фигура эпохи немецкого «просвещения», в своем «Опыте истории культуры человеческого рода», не останавливаясь на истории семьи, лишь повторяет, что.в диком состоянии человечества женщина — раба.¹¹⁰

Быть может, наиболее показательной для характеристики описываемого направления буржуазной мысли той эпохи яв­ляется позиция шотландского историка Уильяма Р.о берт- сона (1721—1793). Его «История Америки», представляю­щая собой первый специальный труд на эту тему, дает простран­ную и разностороннюю сводку сведений о туземном населе-

¹⁰⁸   A. Ferguson, Ail essay in the history of civil society, Dublin,- 1767 (5 ed., London, 1782).

¹⁰⁹   I. I s e 1 i n, Philosophische Muthmassungen iiber die Geschichte der Menschheit, 2 vis, Frankfurth und Leipzig, 1764 (tiber die Geschichte der Menschheit, Neue und verbesserte Auflage, 2 vis, Zurich, 1768; vol. I); существует и 5-е изд.: Basel, 1786.

¹¹⁰  J.-Chr. A d e 1 u n g, Versuch einer Geschichte der Cultur des men- schlichen Geschlechts, Leipzig, 1782.

нин Нового Света. Подчеркивая в содержащихся здесь общих замечаниях изначальность патриархальной семьи, Робертсон заявляет, что общее состояние беспорядочных отношений между полами существует только в воображении поэтов. Но особое внимание автора привлекает положение женщин у американ­ских туземцев, и Робертсон не жалеет мрачных красок и слов для изображения того, насколько «унизительным», «несча­стным», «рабским» и пр. является положение индианки, харак­терное, говорит автор, для положения женщины всех стран света в диком состоянии. Для шотландского историка не может быть сомнения в том, что только цивилизации женщина обя­зана «счастливой переменой в своем положении». Но самое замечательное то, что, весьма широко используя сочинение Лафито для обрисовки различных сторон быта американских туземцев, Робертсон ни словом не заикается об изображенных французским миссионером матриархальных отношениях.¹¹¹

Последним словом XVIII в. в области философии истории и вместе с тем в области представлений о первобытности яви­лось произведение, сыгравшее громадную роль и ставшее, так сказать, евангелием буржуазного прогрессизма: «Очерк исторической картины прогресса человеческого разума» Жана Антуана Кондорсе (1743—17.94). И Кондорсе вновь лишь резюмировал господствующие взгляды своего века на началь­ные формы общества. Семья, по Кондорсе, существует в каче­стве естественно присущей человеку общественной формы ужо в самой начальной эпохе истории. И Кондорсе считает, что женщина в эту эпоху находится в рабском положении. Лишь в последующие эпохи «рабство женщины становится менее суровым» и далее — общему прогрессу неизменно сопутствует установление большего равенства между полами.¹¹² В каче­стве автора XVIII в., также уделившего некоторое внимание первобытной эпохе, но занявшего несколько самостоятельную позицию, должен быть выделен французский политический пи­сатель аббат Антуан Гоге (1716—1758), автор имевшего в свое время большой успех, переводившегося на другие языки и переиздававшегося еще в начале XIX в. сочинения «О проис­хождении законов, искусств и наук и их прогрессе у древних народов». Ссылаясь на знакомые нам свидетельства ряда ан­тичных авторов, Гоге пишет, что до учреждения государств оба пола следовали только своим грубым склонностям, и жен­щины принадлежали тем, кто первый ими овладевал силой,

¹¹¹  W. Robertson, The history of America, 2 vis, London, 1777 {10 ed., 4 Ivls, London, 1803; vol. II).

¹¹²  Condorcet, Esquisse d’un tableau historique des progres de 1’esprit humain, 1795 (Paris, 1822). Существует русский перевод.

похищением или хитростью. Дети, происходившие от этих беспорядочных связей, не могли знать своих отцов, они знали только своих матерей, чьи имена они на этом основании и но­сили. Затем, говорит Гоге, возник прочный индивидуальный брак и индивидуальная семья,, и ссылается в качестве образца этой семьи на тех же гомеровских киклопов.¹¹³

На охарактеризованном фоне изображений первобытной эпохи авторами XVIII в. резко выделяется, заслуживая осо­бого места в истории проблемы матриархата, шотландский юрист и историк Джон М и л л а р (1735—1801) с его сочине­нием «Происхождение различия состояний или Исследование оснований, на которых возникают влияние и власть членов общества». Сверстник и друг юности знаменитого изобрета­теля паровой машины Джемса Уатта и известного писателя того времени Джона Мура, близкий знакомый и последователь философа Давида Юма, сначала — один из учеников, затем — товарищ по профессуре в Глэзговском университете и ближай­ший Друг знаменитого экономиста Адама Смита, Миллар при­надлежал к блестящей плеяде свободомыслящих и радикаль­ных английских ученых конца XVIII в.

Первая часть сочинения Миллара посвящена «положению женщины в различные эпохи». Автор начинает с указания на особую зависимость половой страсти от условий, в которых человек находится, от силы привычки и воспитания. Отсюда поразительное различие ее проявлений в разные эпохи и край­нее разнообразие соответствующих обычаев и порядков в раз­ных странах. Состояние человечества в самом диком периоде его существования крайне неблагоприятно для совершенство­вания этих страстей. Дикарь., занятый тяжелым трудом по до­быванию средств существования, охотой и рыбной ловлей или собиранием продуктов природы, не склонен укреплять свои отношения с другим полом, ограничиваясь лишь элементар­ным удовлетворением своего полового чувства. Легкость jge удовлетворения этого чувства составляет другую характерную черту той эпохи: в самую дикую и варварскую эпоху не суще­ствует частной собственности, либо она ничтожна, нет, следо­вательно, различия в социальном положении, которое бы пре­пятствовало свободному общению полов. Правда, оговаривается Миллар, даже и в раннюю эпоху известный вид брака или по­стоянного союза между полами все же существовал почти по­всюду. Но исследуя природу этих примитивных отношений, мы видим, что это далеко не то, что собой представляет брак у нас.

¹¹³  A. Y. G ogue t, De 1 ’origine des lois, des arts et des sciences et de leurs progres chez les anciens peuples, 3 vis, Paris, 1758; vol. I, Introdu­ction (6 6d., Paris, 1820).

Бее же забота о потомстве может заставить родителей продол­жать сожительство, как это бывает у животных, у которых, однако, оно также не имеет прочного характера. У людей та­кая связь может быть гораздо более продолжительной, ибо дети дольше остаются несамостоятельными, причем рождаются новые дети тогда, когда ранее родившиеся еще требуют ухода. Отсюда и происходит брак. Все эти положения Миллар ил­люстрирует примерами отсутствия исключительности брака, общности жен, уступки жены на время и пр. Однако, обра­щаясь к характеристике общественного положения женщины в ту начальную эпоху, Миллар следует общему голосу своего времени. Женщина, говорит он, будучи физически слабее мужчины, не может участвовать в военных действиях и ограничена домашней работой. Поэтому она находится в подчи­ненном и даже рабском положении: на ней лежит вся тяжесть труда, она не обладает собственностью, и т. д. И эти положения обильно иллюстрируются соответствующим, знакомым уже нам этнографическим материалом.

Следующая глава книги Миллара носит название «Влияние, приобретаемое матерью семейства до того, как брак оконча­тельно утверждается». Есть одно обстоятельство в нравах дикого века, говорит Миллар, которое заслуживает особого внимания, ибо оно в некоторых странах повлекло за собой замечательное исключение из общего положения, свойствен­ного данной эпохе. Хотя брак представляет собой, несомненно, весьма раннее установление, все же и некоторое время и опыт необходимы, пока он полностью устанавливается в варварском обществе. В таких условиях дети более связаны с матерью, чем с отцом. Если женщина не связана с определенным мужчи­ной и при ее случайных связях с разными лицами остается жить одна или со своими родными, то дети остаются с ней и счи­таются членами ее семьи. Отец, живущий вдали, не может иметь над ними власть. Эти положения Миллар иллюстрирует примерами, заимствуемыми из античной литературы, а также ссылкой на обычаи Малабарского берега (наяров). При таких условиях мать многочисленной семьи может достичь высокого положения, и таковы источники того влияния, которое, видимо, принадлежало женщинам в разных диких и варварских странах, а у некоторых народов переходило и в полити­ческое влияние (примеры: античная древность, индейцы Северной Америки). Весьма вероятно, добавляет Миллар, что отсюда возникли и предания об амазонках, содержащие много преувеличений и смешанные с баснословным, но все же имеющие некое реальное основание. Последующие главы сочинения Миллара содержат иллюстрации и доказательства непрерывного усовершенствования общественного строя,

брака, отношений между полами и положения женщины: вплоть до современного общества, в котором женщина стано­вится «другом и товарищем» мужчины.¹¹⁴

Резюмируя с точки зрения историко-литературной выска­зывания Миллара, мы видим, что шотландский ученый принял положение о начальной свободе отношений полов и непроч­ности брака, откуда выводил начальную связь детей только с матерью, принадлежность их к материнской группе и разоб­щенность с отцом, а установление прочного брака относил к сравнительно развитому состоянию общества. При таких условиях в домашнем господстве женщины видел Миллар источник ее общественного преобладания, переходящего и в политическое влияние. Эти идеи, как мы знаем, спорадически циркулировали в той или иной мере и до него, но Миллару принадлежит приоритет признания господства женщины в прошлом человечества как определенного общественного по­рядка, представляющего собой, однако, лишь «замечательное исключение», имевшее место лишь «в некоторых странах». Вместе с тем книга Миллара может справедливо считаться первой в науке попыткой дать в известной мере развернутую историю брака и семьи, притом почти чуждую патриархаль­ной теории.¹¹⁵

*     *

*

Перед нами прошел ряд выдающихся представителей фео­дальной и буржуазной мысли. Мы нашли у них первые в исто­рии науки, хотя и шаткие, не редко наивные, но все же уже позитивные, стремящиеся утвердиться на конкретном исто­рическом и этнографическом материале попытки создания в различных масштабах истории первобытности. Чрезвычайно характерна здесь и достаточно отчетливо обнаруживается судьба

¹¹⁴   Книга Миллара (Millar) в первом ее издании, 1771 г., носит на­звание: Observations concerning the distinction of ranks in society; со вто­рого, 1773 г., издания: The origin of distinction of ranks, or An inquiry into the circumstances which give rise to influence and authority in the different

members of society; третье, расширенное издание: London, 1781; четвертое, с биографией автора: Edinbourgli, 1806. Нам известно еще издание: Basil, 1793. Книга эта была переведена на французский язык философом и публи­цистом Домиником Гара, впоследствии министром юстиции в эпоху кон­вента, и в нескольких изданиях — на немецкий язык. Другая работа Мил­лара: The historical view of the english government from the settlement of saxons in Britain to the accession of the house of Stuart, вышедшая в 1787 г.,. также выдержала ряд изданий. Несмотря на то, что Миллар читал ряд уни­верситетских курсов по различным предметам, названные два сочинения — единственные его напечатанные труды. О взглядах Миллара на происхо­ждение личной власти см. М. К о с в е и, Теория сакрального происхо­ждения власти, «Архив К. Маркса и Ф. Энгельса», 5, 1930.

¹¹⁶   О позднейшей литературной судьбе кииги Миллара см. ниже.

идеи матриархата. После тех несмелых попыток принять эту идею в ее элементарной форме, подойти к ней чисто рациона­листическим путем, которые были сделаны в XVII в. Гоббсом и отчасти Локком, новый век, «век просвещения», в своих господствующих течениях вновь утверждает патриархальную теорию. В представлениях этого века о первобытности продол­жается соперничество двух знакомых нам концепций: идеи первобытности как «звериного состояния» и идеализирован­ного представления о начальной эпохе истории человечества в духе легенды о «золотом веке». Идея матриархата не нахо­дит себе места ни в той, ни в другой концепции и равным об­разом не уживается с современными представлениями о «ди­карях». Замечательно в особенности, что идея матриархата как раннего общественного строя и равноправного или господ­ствующего положения в этом строе женщины остается совер­шенно чуждой той концепции, которая идеализирует первобытное состояние и не жалеет красок для изображения «доброго дикаря». Более того, ряд представителей этого на­правления усиленно подчеркивает приниженное, «рабское» по­ложение женщины в первобытном обществе и у этих самых «добрых дикарей».

Однако этнографический материал., который с большим интересом воспринимается многими из наших авторов, все же дает ряд разительных указаний ,ра матриархальные поряд­ки, и весьма характерно отношение различных авторов к этим фактам. Одни, как Вольтер, относятся к подобного рода ука­заниям скептически, другие, как Монтескье, Фергюсон и Мей­нерс, пытаются их как-то истолковать; наконец, большинство — Руссо, Изелин, Аделунг, Робертсон и Кондорсе—просто игнорирует эти явления. Весьма показательна в свете сказан­ного литератзфная судьба Лафито и его изображения северо­американской х’инекократии. Со своим почти объективным п реалистическим описанием американских индейцев Лафито не примкнул ни к одному из помянутых двух соперничавших в его время воззрений на отсталые народы и остался почти нейтральным в этом историческом споре. В результате, книга его имела в свое время весьма ограниченный успех. Даже во Франции ряд авторов, прибегавших иногда довольно ши­роко к использованию этнографического материала,— Мон­тескье, Вольтер, Дидро, Гоге, Руссо, Кондорсе и др.,— либо совершенно не знают Лафито, либо только случайно, для исполь­зования какого-нибудь единичного факта цитируют его, да и то иногда из вторых рук. Не обнаруживают знакомства с Ла­фито Изелин, Аделунг и Мейнерс,— последний, несмотря на его очень широкое знакомство с этнографической литера­турой. Наконец, если кто и использует непосредственным

образом труд Лафито, то пропускает мимо ушей его материал о матриархальных порядках и уже совсем не принимает его- обобщений и выводов. Наиболее разительным примером та­кого отношения к Лафито является позиция Робертсона.

В изображениях первобытного состояния, которые мы на­ходим в изучаемую нами эпоху, получает некоторое распро­странение тезис о начальной беспорядочности отношений по­лов. Но характерно, что, не останавливаясь перед признанием этого тезиса, феодальные и буржуазные писатели отказываются признать другую стадию в развитии общества — строй, ос­нованный на общественном равенстве или преобладании жен­щины. Параллельно — этнографические указания на неурегули­рованные половые отношения, «дикарей», их «распущенностъ» и пр. подчеркиваются^ указания на матриархальные отно­шения замалчиваются или игнорируются. Сюда же относится подчеркивание «рабского» положения женщины. Эта весьма характерная направленность буржуазной мысли находит себе новую поддеряжу в том развившемся в XVIII в. течении обще­ственной мысли, которое получило впоследствии название «тео­рии прогресса». Тогда как допущение начального промискуи­тета, вместе с тезисом о первобытном «животном» состоянии и «рабстве» женщины входит в общий тезис теории прогресса о начальном «низком» состоянии человеческого общества, идея первобытного матриархата разрушает всю схему этой «теории», рисующей постепенное усовершенствование общества, отно­шений полов, положения женщины и пр. и утверждающей современный буржуазный строй в качестве высшего дости­жения на этом пути.

Вместе с тезисом о начальном отсутствии постоянного брака и его возникновении, равно как и семьи, на известном этапе, у некоторых авторов (Фергюсон, Гоге) фигурирует и тезис о на­чальной принадлежности детей матери и матрилинейной фи­лиации. Так, возникнув еще в античную эпоху и будучи возоб­новлены почти двадцать веков спустя — в XVII в. Гоббсом,— тезисы эти начинают в XVIII в. получать некоторое распро­странение. У Миллара эти тезисы объединяются уже в неко­торую историческую связность вместе с первым широким изображением матриархального общественного строя.

Итак, Гоббс с его первой в западноевропейской литературе примитивной формулировкой идеи матриархата, Лафито с его первым изображением матриархального строя в конкретном обществе и первой попыткой сближения этого этнографиче­ского примера матриархата с соответствующими историче­скими показаниями и, наконец, Миллар с его первой характе­ристикой этого строя как особого исторического порядка,— не забудем, однако, ограничивающегося лишь «некоторыми.

странами», — таковы основные вехи истории нашей проблемы за просмотренный нами ряд веков.

При всем том неотъемлемо принадлежащая классовой мысли патриархальная теория продолжает господствовать.

V

В том исключительном в истории классовой мысли идей­ном наследии, которое оставил XVIII век, немаловажное место занимали накопленные этнографические факты и вы­ставленные в «эпоху просвещения» положения, относящиеся к первобытному состоянию человечества и ранним формам брака и семьи. Факты и положения эти представляли собой серьезную угрозу для важнейших устоев буржуазного строя. Науке и общественной мысли нового, XIX века приходилось это наследие либо принять и тогда сделать из него соответствую­щие выводы, либо, повинуясь требованию в ту пору проник­ших в науку позитивных течений, данные факты и положения с фактами же в руках опровергнуть. Первое представлялось, конечно, неприемлемым, второе — далеко не легким. Но осо­бенно характерна для рассматриваемой послереволюцион­ной эпохи другая черта. Французская революция приносит победу буржуазии, но в бурном грохоте революции буржуазия слышит угрожающие клики народных масс, выступивших на арену истории, слышит голоса уже зарождающегося пролетариата. И в этой давшей ей победу революции буржуазия видит не что иное, как взрыв первобытности и дикости, а народные массы готова отождествить с «ди­карями». Поэтому быстро остывает перепуганная буржуазия от «примитивизма», от своей недавней идеализации первобыт­ности, и реакционная научная мысль первой половины XIX в» готова вновь видеть в ней лишь господство «грубых инстинктов», «низменных страстей», отсутствие организованного обществен­ного порядка, отсутствие всех тех норм и учреждений, которые необходимо присущи «подлинному» человеческому обществу. В результате, разительную черту исторической науки первой половины XIX в, составляет резкое снижение интереса к пер­вобытности, а вместе с тем и интереса к отсталым народам,, значительный упадок первобытной истории и этнографии и пол­ный отказ от того, чтобы включить это отдаленное, «туманное» прошлое в круг своего изучения, в круг «подлинной», «пози­тивной» истории.

Обращаясь прежде всего к вопросу о материале по нашей теме, мы констатируем, что, наряду с общим оскудением в пер­вой половине XIX в. этнографии, совершенно незначительное приумножение дает и материал по матриарх'ату. Вновь встре­

чаемся мы со старыми, уже знакомыми нам темами, остающимися, однако, в смысле разработки попрежнему в том же почти за­чаточном состоянии.

По наярам очень незначительные новые штрихи дают появив­шаяся на самом пороге XIX в. и сыгравшая некоторую исто- рико-литературную роль статья о Малабаре Джонатана Дун­кана и описание путешествия по Индии Ф. Б ь ю к е и е н а.¹¹⁶ Новое, но попрежнему лаконическое сообщение о Тибете содер­жится в описании посольства в эту страну Сэмюэля Тер­нера. Отмечая почти повсеместное распространение в Ти­бете полиандрии, при которой одна женщина вступает в брак ■со всеми братьями одной семьи, сколько бы их ни было и каков бы ни был их возраст, Тернер говорит, что вообще женщины в этой стране пользуются полной свободой и занимают более достойное положение, чем у соседних народов. Происхождение полиандрии Тернер приписывает диспропорции в численности мужчин и женщин.¹¹⁷ Разительное снижение значимости дан­ных об ирокезах попрежнему обнаруживают вновь появляю­щиеся описания Северной Америки. Так, например, книга американского миссионера Джона Готлиба Хекевел ь- д е р а дает, несмотря на то, что автор провел в общении с ту­земцами свыше пятидесяти лет, гораздо меньше по ирокезам, чем литература XVII —XVIII вв., и отличается от других современных описаний лишь заявлением, что женщины у иро­кезов «вовсе не рабыни».¹¹⁸

Из этнографической литературы по Африке, в частности по ее особо значительному району распространения матриар­хата — Западной Африке, заслуживает быть отмеченным опи­сание посольства в страну Ашанти английского путешествен­ника Томаса Эдварда В о у д и ч а. Дав первое и для своего времени исключительно обстоятельное описание страны, Боу- дич отметил ряд матриархальных порядков в области насле­дования, отношений супругов, имущественного положения

¹¹⁶   J. D и 11 с a n, Historical remarks 011 tlie coast of Malabar, with some remarks on the manners of its inhabitants, «Asiatic Review», 5, 1799, London edition; F. В u с h a n a n, A journey from Madras through the coun­tries of Mysor, Canara and Malabar, etc., 3 vis, London, 1807; vol. II.

¹¹⁷   S. T u r ii e r, An account of an embassy to the court of Tiflioo lama in Tibet, etc., London, 1800 (Ambassade au Thibet et au Boutan, etc., Trad, de 1’anglais avec des notes par I. Castera, 2 vis, Paris, 1800; vol. II).

¹¹⁸   J. G. H e с k e w e 1 d e r, An account of the history, manners and customs of the indian nations, who once inhabited Pennsylvania and the neighbouring states, «Transactions of the Historical and Literary Comittee of the American Philosophical Society», I, Philadelphia, 1819; new and re­vised edition: Philadelphia, 1876 (Nachricht von der Geschichte, den Sit- ten und Gebrauche der indianischen Volkerscliaften, etc., Aus dem Engli- sclien ubersetzt, etc., von F. Hesse, Gottingen, 1821).

Замужней женщины, указал на особое влияние матери короля и пр. Но наиболее замечательно данное здесь впервые и остав­шееся для Африки до самого последнего времени единственным описание системы родов, вместе с любопытнейшим толкова­нием этой системы и тотемических названий родов. Боудич указал, что у ашанти существует деление на четыре древних рода (families), носящих каждый особое название. Названия эти Боудич истолковал как имеющие коренные значения: Буйвол, Лесная кошка, Пантера и Собака. Высказав, что эти четыре рода он считает начальными, от которых произошли существующие у ашанти в качестве позднейших образований двенадцать родов, Боудич следующим любопытным образом интерпретировал данное явление. Указанные начальные че­тыре рода отражают, судя по их названиям, древнейшее со­стояние, когда люди жили исключительно охотой, причем род Собаки был первым, приручившим это животное для охоты. Анализируя далее названия «более молодых», как он выражает­ся, двенадцати родов, Боудич расшифровывает некоторые из этих названий как Кукурузный стебель, Подорожник, Попу­гай, Красная охра и еще одно название, обозначающее место, где собирается пальмовое масло. Возникновение выращивания растений и обработки земли ознаменовалось у потомков че­тырех первых родов ашанти появлением новых ответвлений: Кукурузного стебля и Подорожника, возникновение и разви­тие архитектуры — Красной охры, а торговли — Пальмо­вого масла. В этот последний род туземцы включили порту­гальцев — первых иноземных торговцев, которых они узнали. Как ни наивна интерпретация данного явления, получив­шего впоследствии название тотемизма, Боудич по праву первенства заслуживает своего места в истории науки. Лю­бопытно, что при всем том Боудич не заметил у ашанти экзо­гамии. ¹¹⁹

Кое-что новое сообщают еще по одному району распростра­нения матриархальных порядков —- крайнему северо-западу Америки — русские путешественники и администраторы б. «Российско-Американской Компании». Так, Г. А. Сарычев отмечает, что у алеутов дети одного отца и разных матерей не считаются родными и могут вступать в брак, но детям одной ма­тери и разных отцов этого нельзя; указывает он также, что «дядя с матерной стороны более почитается, нежели отец», отмечает матрилокальное поселение и пр. Г. И. Давыдов, приведя по тому времени довольно основательное и разно­стороннее описание коняг или кадьякцев, замечает: «У всех

^11S  Т. Е. В о w d i с ix, Mission from Cape Coast Castle to Ashantee, etc., London, 1819.

диких народов женщины более рабы, нежели подруги мужчин, здесь же, напротив, имеют они великую власть и даже не мужья жен, но жены выбирают себе мужей». Позже, посетивший те же места Ю. Ф. Лисянский отметил у кадьякцев матри- локальное поселение, а у колошей — их разделение на то­темные роды и наследование от дяди к племяннику.¹²⁰ Соот­ветствующие замечания содержатся в последующих описа­ниях тех же племен, сделанных пробывшим на Аляске с 1823 по 1842 гг. миссионером И. Е. Вениаминовым, впослед­ствии митрополитом московским, и адмиралом Ф. П. Вран­гелем, управляющим царской колонией в Америке с 1831 по 1836 гг. Отметим сделанное Вениаминовым для своего вре­мени весьма основательное описание родовой системы тлин- китов.¹²¹

Наконец, к числу этнографических районов, в которых обнаруживаются элементы матриархата, присоединяется и от­даленная Австралия, этнография которой делает в изучае­мую нами эпоху еще только первые свои шаги. Английский государственный деятель Джордж Грей в своем «Днев­нике двух экспедиций в северо-западную и западную Австра­лию» дает одно из первых описаний австралийцев и одновре­менно впервые отмечает у них матрилинейный счет происхо­ждения, экзогамию и тотемизм. Указав, что у австралийцев мужчина не может вступить в брак с женщиной своего к о- б о н г а (рода), Грей обратил внимание на аналогию этого порядка с таким же порядком североамериканских индейцев.¹²²

¹²⁰   Г. А. С а р ы ч е в, Путешествие по северо-восточной части Си­бири, Ледовитому морю и Восточному океану с 1785 по 1793 гг., 2 тт., СПб., 1802; т. II; Г. И. Давыдов, Двукратное путешествие в Америку, и т. д., 2 чч., СПб., 1810—1812; ч. II; Ю. Ф. Лисянский, Путешествие вокруг света в 1803—1806 гг. на корабле «Неве», 2 тт., СПб., 1812; т. II; новое издание: М., 1947.

¹²¹   И. Вениаминов, Записки об островах Уналашкинско о от­дела, 3 чч., СПб., 1840; чч. II и III. Перепечатано: «Творения Иннокейтия, митрополита Московского», т. III, М., 1888; ср. F. Lowe, Wenjaminow iiber die Aleutischen Inseln und deren Bewohner, «Archiv fur wissenschaft- liche Kunde von Russland», II, 1842 (Berlin); F. W r a n g e 1, Statistisclie und ethnographische NachricMen iiber die russiscben Besitzungen an der Nordwestkiiste von America (Beitrage zur Kenntnis des Russischen Reiches, I), St. Petersburg, 1839.— Русский перевод этнографической части этого сочинения: «Ст>и Отечества», VII, 1839.— Часть сочинения Вениаминова, посвященная алеутам, появилась, еще до выхода его «Записок», на немец­ком языке в названной книге Врангеля под заглавием: «Cliarakter-Ziige der Aleuten von den Fuchs-Inseln, 1834», pp. 177—225; cp. E.Galitzin, Observations recueillies par l.’amiral Wrangel sur les habitants des cotes nord-ouest de l’Amerique, extraites du russe par..., in: «Nouvelles annales des voyages», vol. I, 1853 (Paris).

¹²²  G. Grey, Journal of the expeditions of discovery in North-West and Western Australia, 1837—1839, 2 vis, London, 1841.

Появление книги Грея составляет вообще важную дату в истории науки о первобытности. С этого времени австра­лийцы делаются предметом особого внимания этнографии в качестве одного из наиболее отсталых, наиболее первобытных народов земного шара, и с течением времени их изучение вы­растает в особую отрасль этнографического знания — австрало- ведение. Вместе с тем истолкование наблюдаемых у австра­лийцев матриархальных форм и отношений становится одним из непреодолимых камней преткновения для буржуазной науки.

Таковы, как видим, скудные новые материалы по матриар­хату, накопленные за первую половину XIX в. Конечно, они сами по себе могли мало прибавить к разработке нашей темы и не могли стимулировать в данной области научную мысль. Но главная и основная причина лежит здесь в тех моментах, о которых мы говорили выше.

Все же в первые десятилетия нового века мы встречаемся с повторяющимися, можно сказать, по инерции кой-какими перепевами-компиляциями на тему о первобытности, включае­мыми в различного рода общие сочинения по истории культуры. Заимствуя соответствующие представления из писаний прош­лого века, авторы эклектически сочетают с доминирующей попрежнему патриархальной позицией и возродившимися те­зисами о «животночеловеческом» состоянии, о «рабстве» жен­щины и пр. признание, иногда, впрочем, и отрицание, на­чального состояния неурегулированности отношений полов и, под явным влиянием в особенности Миллара, отдельные при­знания матриархальных порядков.

Появившееся в самом начале XIX в. обширное сочинение некоего Д. И е н и ш а, озаглавленное «Универсально-исто­рический обзор развития человеческого рода как единого по­степенно развивающегося целого, Философия истории куль­туры», еще уделяет довольно значительное внимание перво­бытности.. Оставаясь чисто эклектической, концепция Иениша соединяет и признание начальной неурегулированности брака, и некоторые позиции патриархальной теории, и общепринятый тезис о «рабском» положении женщины. Но более счастливая судьба, говорит Иениш, является уделом женщины у тех на­родов, которые жили в общинном браке (in gemein- schaftlicher Ehe), каковой мы находим в прошлом бриттов, датчан, готов и скифов-массагетов, доколе они жили неболь­шими, враждовавшими между собой ордами. Здесь женщины пользовались уважением вплоть до равноправного с мужчи­нами положения. Причина этого редкостного явления, гово­рит Иениш, заключается частично в том, что при «общинном браке» ни одна женщина не может стать рабой определенного

мужчины; если один из мужчин ее обижал, она искала защиты у другого. Другая причина высокого положения женщины ле­жит в том почтении, с которым при неизвестности отца дети относились только к матери, будучи одновременно и ее за­щитниками. Так у некоторых народов вырабатывалось большое уважение к женщинам и установилась неограниченная сво­бода отношений полов. Об этом свидетельствуют и предания об амазонках, которые Иениш считает «не невероятными»: ведь обнаружили же некоторые новейшие путешественники подобные воинственные орды женщин в иных местах Америки. Но не только уважения, а даже и господства над мужчинами достигли женщины у некоторых народов, чему примером Мада- барский берег (со ссылкой на Миллара).¹²³

В значительной мере близкую Иенишу конструкцию с не­которыми все же самостоятельными вариантами дает лейп­цигский профессор философии Фридрих-Август К а р у с в своих «Идеях к истории человечества». Начальная, «животно­человеческая» эпоха представляет собой время господства животных страстей, люди здесь еще ближе животному, чем человеку. Брачные отношения представляют собой нечто вроде смешения полигинии и полиандрии. В этом периоде женщина равна мужчине. В следующем периоде наряду с общностью имущества существует общность женщин (Weibergemeinschaft) и многоженство. Здесь — начало неравноправия полов. При­крепление женщин к мужчине дает начало власти последнего, жена становится собственностью мужа. У некоторых племен, говорит К ару с, повторяя, видимо, Кондамина, подчиненное положение женщин могло их привести к открытому восстанию (ofnen Wiederstand). Этим объясняется как героизм, так и гос­подство женщин у некоторых племен. Такова же историческая основа преданий об амазонках. При известных условиях может возникнуть и подлинная гинекократия, как, например, у гуро­нов. В дальнейшем развитии человечества, с развитием хозяй­ства и культуры, возникает моногамия с супружеской верно­стью, положение женщины улучшается, и т. д.¹²⁴

К числу эклектиков в области взглядов на начальное со­стояние человечества можно отнести и великого представителя утопического социализма Шарля Фурье, коснувшегося данной темы в своем первом произведении — «Теория четырех движений». Начальной стадией истории человечества является,

¹²³   D. J е n i s с h, Universalliistorische Uberblick der Entwicklung des Menschengeschlechts als eines sich fortbildenden Ganzen, Eine 1'hilo- sophie der Culturgeschichte, 2 vis, Berlin, 1801; vol. II.

¹²⁴           F. A-r- С a r u s, Ideen zur Geschichte der Menschheit, Nachgelas-

sene Werke, VI, Leipzig, 1809.

по Фурье, «эденизм», или господство свободы страстей и сво­бодной любви. Размножение людех! и их бедность порождает возникновение индивидуального брака и семьи. Но совер­шенно оригинальную и самостоятельную позицию занял Фурье в своей характеристике патриархата. Если не ошибаемся, Фурье был первым, кто подверг резкой критике распростра­ненную в его время идеализацию патриархального состояния и вместе с тем первым, кто в противоречии с теорией прогрес­са заговорил об «унижении женщины в эпоху цивилизации».¹²⁵

Наряду с этим длинный ряд именитых авторов данной эпохи, выступая иногда с весьма обширными, в плане «всемирно»- или «всеобще»-историческом построенными сочинениями, со­вершенно или почти совершенно выключает первобытность. Так, знаменитый немецкий историк Фридрих-Христоф III л о о сер свою «Всемирную историю» начинает с древнейших клас­совых обществ.¹²⁶ То же направление сказывается в «Чтениях по древней истории» Фридриха Р а у м е р а, где мы находим лишь краткие реакционные рассуждения о «дикарях», лишен­ных «движения, прогресса и настоящей истории».¹²⁷ Таковы же сугубо реакционная «Философия истории» Фридриха Шле- г е л я и напыщенное «Введение во всеобщую историю» Жюля М и ш л е.¹²⁸

Наиболее отчетливо и прямо указанную позицию выразил немецкий диалектик-идеалист Гегель. Исходя из своих об­щеизвестных концепций истории и значения в ней государства как формы осуществле!шя свободы, Гегель в своей «Фило­софии истории» решительно возражает против того воз­зрения, что человек свободен от природы и что эта естествен­ная свобода подвергается ограничению в обществе и госу­дарстве. Напротив того, естественное состояние есть скорее состояние бесправия, насилия и пр. Но вообще говоря, есте­ственное состояние человечества, говорит Гегель, нельзя кон­кретно демонстрировать, это представление не исторично. «Во всемирной истории,—пишет Гегель,— речь может итти только о тех народах, которые образовали государство». Таким образом, народы, не достигшие государственной ступени, не имеют права на историю. Народы могут прожить долгую жизнь без госу­

¹²⁶ Ch. Fourier, Thcorie des quatre mouveinents, Paris, 1808_(0euv- res completes, vol. 1,-3 ed., Paris, 1846).

¹²⁶    F. Chr. Schlosser, Weltgescliichte in zusammenliiingender Erzahlung, 8 vis, Frankfurth a/M., 1815—1841; vol. I, Alte Geschichte his zum Untcrgang des Westromischen Reichs.

¹²⁷  F. R a u m e r, Vorlesungen iiber die alte Geschichte, 2 vis, Leip­zig, 1821; vol. 1 (2 Aufl., 1847); 3 Aufl., 1861.

¹²⁸  F. Schlegel, Philosophie der Geschichte, 2 vis, Wien, 1829; J. Michelet, Introduction a l'histoire universelle, Paris, 1831.

дарства, пока они не достигнут этого своего назначения. «Эта доистория, — подчеркивает Гегель, — лежит, со­гласно вышесказанному, за пределами нашей цели». Отметим, что Гегель вместе с тем твердо стоял на позиции патриархальной теории, следуя в «Философии истории», как и в других своих сочинениях, схеме: семья — племя — народ.¹²⁹

Энергичное выражение получила эта гегелевская уста­новка, вместе с пе менее энергичным утверждением патриархаль­ного тезиса, у влиятельного когда-то немецкого юриста-исто- рика Георга В а й ц а. Характеризуя в своей «Истории гер­манского права» начальное общественное состояние германцев, Вайц писал: «О том, что первобытная община, государство выросли из семьи,—сейчас нет никакого спора. Историческая наука лишь исключает из сферы своего ведения исследование этого перехода и принимает образование общин как уже со­вершившееся: лишь тогда, когда это уже произошло, вступает данный народ в историю». И столь же безоговорочно повторял Вайц двадцать лет спустя в новом, переработанном издании своего сочинения, что «из семьи вырастает народ и государ­ство; переход этот, однако, находится за пределами истори­ческого исследования: лишь там, где он произошел, начинается история».¹³⁰ Замечательно, что эта принципиальная историо­графическая позиция доживала в Германии и до более позднего времени. Еще в 1880 г. известный Леопольд Ранке писал в предисловии к своей «Всемирной истории», что хотя земля была населена и ее народы находились во взаимном общении и об­ладали начатками культуры задолго до изобретения письма, однако только с этого момента начинается история. «Как мог бы историк, — вопрошал Ранке,— взять на себя раскрытие тайны первобытного мира, т. е. отношения человека к богу и природе. Эти проблемы должны быть предоставлены ведению естествен­ной истории, а равно религиозной мысли»,¹³¹

Охарактеризованная позиция сказывается и у других авто­ров. Выключает первобытность плодовитый Вильгельм В а к- с м у т в своей «Европейской истории нравов, начиная от проис­хождения народных образований идо нашего времени», а также в «Очерке всеобщей истории народов и государств». Лишь вышедшая в начале 50-х годов его «Всеобщая история куль­

¹²⁹   G. W. F. Н е g е I, Vorlesungen tiber die Pliilosopbie der Gesc.bichte, Berlin, 1837 (Samtliche Werke, XI, Stuttgart, 1928). См. также: Grundli- nien der Pliilosophie des Bechts, Berlin, 1821 (Samtliche Werke, VII, Stutt­gart, 1928).

¹³⁰  G. W a i t z, Deutsche Verfassungsgeschichte, 8 vis, Kiel, 1844— 1878; vol. 1; 2 Aufl., 6 vis, Kiel — Berlin, 1865—1896; vol. I.

¹⁸¹ L. В a n k e, Weltgeschichte, vol. I, Leipzig, 1880.

туры», в свое время пользовавшаяся широкой популярностью, дает очень суммарный компилятивный очерк первобытности, в котором автор, ведя начало человеческого общества с семьи, пишет, что как брак, так и семья являются «древнейшим про­дуктом общественного инстинкта, сопровождаемого инстинктом размножения», и утверждает, что «домашняя, в особенности отцовская власть основана на самой природе». Все же Ваксмут допускает, что в диком состоянии были возможны и случайные связи и даже признает, что «естественное продолжение рода вначале не знало боязни смешения с ближайшими родствен­никами: брак между братом и сестрой был естественно данной необходимостью».¹³² Напротив, реакционный английский пуб­лицист В. Кук Т а й л о р в своей «Естественной истории общества в варварском и цивилизованном состоянии, Опыт раскрытия происхождения и пути человеческого усовершен­ствования», почти совершенно обходя историю брака и семьи, повторяет знакомое уже нам заявление, что «общее состояние беспорядочных отношений полов существовало только в вообра­жении поэтов или в диких спекуляциях философов».¹³³ Лишь для полноты могут здесь быть упомянуты в свою очередь также выключающие первобытность А п е л ь т с его чисто спекуля­тивными «Эпохами истории человечества» и Эренфеух- т е р с его богословской стряпней— «История развития чело­вечества», в которой автор противопоставляет «живущим лишь физиологической жизнью» «дикарям» «действительно истори­ческие народы»—китайцев, индусов, персов, с которых он и начинает свою историю.¹³⁴

Даже приближаясь к самой середине XIX в., мы в двух претендующих на «всеобще»-исторический охват, ставших весьма популярными сочинениях по истории культуры, а именно —- в «Истории человечества и культуры» Георга-Фрид­риха Кольба и «Всеобщей истории человеческой культуры» Густава Клемма встречаемся, вместе с общей патриар­хальной позицией, с весьма ограниченными, чисто компиля­тивными и притом преимущественно реакционно направленными

132       Wachsmuth, Europaische Sittengeschiclite vom Ursprunge volksthiimlicher Gestaltungen bis auf unsere Zeit, 6 vis, Leipzig, 1831—1839; Grundriss der allgemeinen Geschichte der Volker und Staaten, 2 umgearbei- tete Auflage, Leipzig, 1839; Allgemeine Culturgeschichte, 3 vis, Leipzig" 1850—1852; vol. I.

¹³³ W. Cook Taylor, The natural history of society in the bar­barous and civilized state, An-essay towards discovery of the origin and course of human improvement, 2 vis, London, 1840; vol. 1.

¹³⁴   E. F. Apelt, Die Epochen der Geschichte der Menschheit, 2 vis, Jena, 1845; vol. I; 2 Aufl., 1851; F. Ehrenfeuchter, Entwicklung- geschichte der Menschheit, besonders in ethischer Beziehung, Heidelberg, 1845.

замечаниями о первобытности.¹³⁶ В частности, Клемм, отли­чившийся еще в качестве расиста, утверждая семью как «древ­нейшее общество», усиленно подчеркивает приниженное, «раб­ское» и пр. положение женщины в первобытности и у отсталых народов. Этот же тезис проводится Клеймом и в другом его объемистом сочинении «Женщины». Между прочим, давая здесь обзор положения женщины у отсталых народов всех стран и выдерживая этот обзор в духе теории прогресса, Клемм со­вершенно не упоминает об ирокезах и гуронах. Наряду с тем мы находим у него повторение знакомого нам мотива в новом, до­вольно бессвязном варианте. «Нет сомнения,пишет он,— что там и тут у полудиких народов имело место возмущение (Rebellion) женщин против их тиранических мужей и происхо­дило соединение женщин, их отделение и более или менее дли­тельное их восстание (Wiederstand) против их. мужей. Однако подобное состояние чересчур неестественно и могло быть лишь кратковременным».¹³⁶ Отметим, кстати, что в рассматриваемую эпоху продолжает довольно твердо держаться убеждение в действительном существовании амазонок. Так, одно из появив­шихся в те годы специальных сочинений на эту тему «История амазонок» немецкого ориенталиста Нагеля содержит энергичную защиту этого тезиса, заявляя, что в подлинном су­ществовании амазонок не может быть «никакого сомнения». Наконец, весьма популярные в свое время, относящиеся уже к пятидесятым годам XIX в., «Система народного хозяйства» Вильгельма Р о га е р а и «Антропология примитивных на­родов» Теодора В а и ц а, из коих последнее особо отчетливо проводит патриархальную точку зрения и говорит о начальном рабстве женщины и пр., совершенно обходят вопрос о матриар­хате.¹³⁷ Тот же Вайц, говоря о том, что у многих народов женский труд занимает преобладающее, иногда почти исклю­чительное место в земледелии, и это обстоятельство сводит к рабскому положению женщины. По Вайцу, земледелие могло возникнуть лишь при особо благоприятных условиях, каковыми

¹⁸⁶ G. F. К о 1 b, Gescliiclite der Menschheit und der Kultur, 2 vis, Pforzheim, 1843; в новой переработке: Culturgeschiclite der Menschheit etc., 2 vis, Leipzig, 1869—1870. В новых изданиях своего сочинения Кольб уделяет первобытности не больше внимания.— G. К 1 е m ш, Allgemelne Cultur-Geschichte der Menschheit, 10 vis, Leipzig, 1843—1852; vol. I, Einleitung und Urzustande der Menschheit.

¹⁸⁶    G. К 1 e m m, Die Frauen, Culturgeschichtliche Schilderungen des Zustandes und Einflusses der Frauen in den verschiedenen Zonen und Zeitaltern, 6 vis, Dresden, 1859.

¹⁸⁷    W. В о s с h e r, System der Volkswirtschaft, I, Grundlage der Nationaloeconomie, Gotha, 1858; Th. W a i t z, Antropologie der JMatur- volker, 6 vis, Leipzig, 1859—1872; vol. 1, Ueber die Einheit der Mensclien- geschlechts und den Naturzustand des Menschen.

являются общественное неравенство и рабство, дающее подне­вольную трудовую силу. Одновременно «дикари» стараются большую часть, если не весь земледельческий труд, переложить на плечи женщин, поскольку они у примитивных народов вообще находятся- в приниженном, полурабском состоянии.

Таково, как видим, весьма обильно и «авторитетно» пред­ставленное направление буржуазной общественно-историче­ской науки первой половины XIX в., сущность которого сво­дится к тому, что либо о первобытной эпохе ограничиваются незначительными замечаниями, либо же эта эпоха совершенно выключается из истории человеческого общества.

Как можно было видеть, отдельные авторы пытаются все же и опровергнуть некоторые проникшие .в литературу особо «вольнодумные» положения, в частности тезис о начальной беспорядочности отношений полов. Не без опоздания, только в самом конце рассматриваемого периода, начинается, однако, и более активная, систематическая, притом якобы эрудитная защита патриархальной позиции, особо обороняемым участком которой, естественно, становится вопрос о браке и семье. Именно в эту эпоху впервые возникает специальная литература на эту тему, которой суждено затем и до наших дней уже не сходить в буржуазном обществоведении с порядка дня.

Первый в этом ряду опус — книжка австрийского юриста Иосифа Унгера «Брак в его всемирно-историческом раз­витии, Очерк по философии истории». Совершенно не отвечая своему претенциозному заглавию, книжка эта имеет задачей доказать универсальное господство моногамии. Однако в главе «Восточный мир» автор констатирует существование у неко­торых народов полиандрии. «Что эта форма брака, если здесь еще вообще можно говорить о браке, является самой низшей и самой позорной, признавалось,— говорит Унгер, — во все времена и всеми мыслящими людьми». Форма эта сопряжена с бесправием мужчин, отсюда же вытекает то исключительное господство женщин, которое наблюдается у некоторых наро­дов Востока. Сюда относятся рассказы древних об амазонках, таковы наяры, у которых господствует полиандрия и гинеко- кратия. Однако на всех этих «неисторических», как выражается автор, народах он не считает нужным останавливаться. Патриар­хальный строй и магометанство принижает ?кенщину, с распро­странением христианства ее положение постепенно улучшает­ся, и т. д.¹³⁸

В том же активно охранительном направлении написано сочинение французского историка права Луи-Жозефа Кениг-

¹³⁸    J. U n ge г, Die Ehe inihrer welthistorischen Enlwi;

Beitrag sur Pliilosopliie der Geschichte, Wien, 1850. Существует русский, перевод.

свартера «История организации семьи во Франции»,' премированное Французской Академией наук. Достаточно при­вести из этой весьма объемистой книги лишь следующую ти­раду: «Все человечество, в своем долгом и тяжелом труде по созданию цивилизации, никогда не стремилось изменить ос- новь! семьи. Все расы, все народы освятили своими законами основные устои организации семьи; различия, свойственные разным ступеням развития, климату, политическому или эко­номическому строю, не составляют никакого абсолютно от­клонения от этих всеобщих устоев семьи». В другой своей ра­боте, о покупке женщин, Кенигсвартер заявляет, что купля женщин была самой ранней формой «законного» (sic!) брака, первоначалом семьи.¹³⁹

В соответствующем духе освещает историю брака у древних греков немецкий филолог Эрнст Лазо в работе «К истории и философии брака у греков». Автор утверждает, что древние греки знали • только исконный моногамный брак, харак­терный, прибавляет он, для Европы, в отличие от Азии. ¹⁴⁰

Наконец, энергичную апологию буржуазной семьи в махрово­патриархальном и монархическом духе представляет собой книга плодовитого немецкого публициста, состоявшего про­фессором в Мюнхене, Вильгельма-Генриха Р и л я «Семья», составляющая третий том его «Естественной истории народа как основания немецкой социальной политики». Семья, по Рилю, есть школа повиновения и уважения к власти. Главное в семье — это признание верховной государственной власуги, правитель­ства и церкви. В этом — сила и крепость самой семьи, в этом в то же-время — условие порядка и подчинения в государстве. Замечательно одно: то, что эта книга, вышедшая впервые в 1853 г., выдержала двенадцать изданий и была переиздана еще в 1904 г.¹⁴¹

На фоне этих отсталых, реакционных, в лучшем случае сугубо эклектических конструкций всей зарубежной науки первой половины XIX в. замечательно своеобразной и яркой страницей выделяются высказывания по нашим вопросам не-

¹³⁹   L.-J. К oenigswarter, Histoire de 1’organisation de la fa- mille en France, Paris, 1851; e г о ж e, L’achat des femmes, in: L.-J. Koe- nigs'warter, Etudes historiques sur le developpement de la societe humaine, Paris, 1850.

¹⁴⁰   E. Lasaulx, Zur Geschichte und Philosophie der Ehe bei den Griechen, «Abhandlungen der Philosophisch-Philologischen Klasse der Bayerischen Akademie der Wissenschaften», VII, 1, 1853 (Munchen); пере­печатано: E. Lasaulx, Studien des classischen Altertliums, Begens- burg, 1854.

¹⁴¹  W. H. Biel, Die Familie, Stuttgart, 1853 (Die Naturgeschichte des Volkes' als Grundlage einer deutschen Sozialpolitik, III, Die Familie), 12 Aufl., Stuttgart und -Berlin, 1904.

которых представителей русской исторической науки середины того же века.

В 1848 г. русский юрист, историк и буржуазный обществен­ный деятель Константин Дмитриевич Кавелин (1818—1885) в напечатанной им обширной статье — разборе вышедшего в том же году сочинения А. В. Терещенко «Быт русского народа», констатируя противоречивые черты, которыми рисуется положение женщины в первобытную эпоху, писал: «Соображая эти резкие противоположности, мы выво­дим из них вот что: в первоначальном быту, управляемом есте­ственными, природными, а не нравственными законами, физио­логическое назначение женщины быть женой, матерью должно было выдаваться очень ярко и играть важную роль в опреде­лении общественного положения женского пола». Возражая вместе с тем против взгляда, будто женщина в первобытной славянской семье бЫл а рабой и пр., и указывая на противореча­щие этому утверждению показания источников, Кавелин вновь заключал: «Мнение, что женский пол есть слабейший, не вполне оправдывается историей, а потому не может быть принято за аксиому в исторических исследованиях о женщине». Анализи­руя далее древние семейные и брачные обычаи восточных сла­вян, Кавелин отметил ряд особенностей: отсутствие в архаи­ческой большой семье строгого подчинения домочадцев главе этой семьи и пассивную роль отца в свадьбе ого детей, наряду с тем — отраженное в свадебных обрядах большое влияние брата на судьбу своей сестры, странную роль жениха в во­сточно-славянском свадебном обряде «ловли жениха» и пр. Од­нако объяснения этим фактам Кавелин не нашел и даже назвал роль брата в свадебном ритуале «загадкой».¹⁴²

В 1850 г. вышла монография киевского историка Вита­лия Яковлевича Шульгина (1822—1878) «О состоянии женщин в России до Петра Великого». Вслед за Кавелиным и Шульгин констатирует, что «в языческом быту славян и руссов мы находим, что все сферы жизни открыты женщине, она поль­зуется свободой в первобытном, еще не установившемся об­ществе». Анализируя в свою очередь русские свадебные обряды и песни в качестве условного источника для восстановления архаического состояния брака на Руси, Шульгин приходит к следующим выводам: «Древнейшей формой брачного союза,

¹¹²     «Современник», 1848, 9—12; перепечатано в книге: К. Д. К а- в е л и н, Сочинения, т. IV, М., 1859; то же, новое издание: Собрание со­чинений, т. IV, Этнография и правоведение, СПб., 1900.—• Оценку Ка­велина, как этнографа, отметившего экзогамию, указавшего задолго до Тэйлора на метод пережитков: см. М. И. Кулишер, Кавелин и русская этнография, «Вестник Европы», 1885, 8; Н. Н. Степанов, Русское географическое общество и этнография, «Советская этнография», 1946, 4.

которую, смотря с нашей точки зрения, можно назвать отсут­ствием брака, было общение жен (connubia communia)... Впо­следствии... развились две другие формы брака: многоженство п последовательно сменявшиеся, временные супружества: пер­вое было господствующим у родов владетельных, второе —• в простом народе, не имевшем материальных средств содержать несколько жен». В этой краткой, но замечательной по своему содержанию формулировке Шульгин выделил две ступени исто­рии брака, причем тогда как тезис об «общении ясен» выстав­лялся, как мы знаем, многократно и до Шульгина, различение в качестве особой исторической формы «последовательно сме­нявшихся, временных супружества, т. е. формы, представляю­щей собой важнейший этап истории брака, лишь впоследствии дефинированноп под названием парного брака, сде­лано Шульгиным в истории науки впервые. Очень хорошо у него и это различение форм брака, свойственных «владетельным» и «простому народу», с отнесением многоженства только к среде первых. Отметим еще у Шульгина, что, говоря далее о переходе от брака умычкой к браку покупному; он первый объяснил вено как компенсацию семьи женщины за утрату этой семьей работницы и одновременно как плату за приобре­тение таковой мужем, — объяснение, ставшее впоследствии широко распространенным.¹.⁴³

К тому же направлению принадлежит, хотя и позже появив­шаяся, вышедшая в 1864 г. работа петербургского историка Александра Васильевича Добряков а (1841—1908) «Рус­ская женщина в домонгольский период». Автор начинает с ука­зания на глубокоразрушающее влияние монгольского ига на общественную жизнь Руси. «В это-то время,— говорит Добря­ков,— и создается тот мрачный образ русской женщины, ко­торый у некото]эьус отечественных исследователей принят за общий тип женщины древней Руси». Совершенно иную картину видит и рисует автор для дотатарской эпохи. Привлекая до­вольно обширный материал по летописи, «житиям святых», церковным и правовым памятникам и анализируя брачные и семейные порядки, здесь отраженные, Добряков находит ряд черт, характеризующих свободное и независимое положение русской женщины: наряду с практикуемой умычкой, непроч­ность брака и его расторжение по воле жены, положение и роль женщины как главы дома, имущественные права женщины, зна­чение матери и отношение к ней сыновей, связь замужней женщины со своим родным домом, почетное положение вдовы и пр. Особо подчеркивает автор веру в «вещую силу» женщины,

¹⁴³   В. Шульгин, О состоянии женщин в России до Петра Вели­кого, вып. 1, Киев, 1850; дальнейших выпусков не появлялось.

<ее роль в культе и ее значение как врачевательницы. Заключи­тельную главу своей работы Добряков посвящает «Женщинам былин». Анализируя русский эпос, автор находит и здесь отражение всех обнаруженных им в письменных памятниках элементов положения женщины. Добряков впервые в рус­ской литературе обратил внимание на героические образы русских былинных богатырш — «удалых полениц», которые не­редко превосходят своей силой и храбростью богатырей, вступают с ними в состязание или единоборство и побеждают их. Обратил внимание Добряков и на то, что все богатыри и бога­тырши воспитываются матерями, а не отцами.¹⁴⁴

Таковы три, можно с полным основанием сказать, заме­чательных для своего времени выступления русских ученых. Так, совершенно самостоятельно русскими историками было создано, наряду с некоторыми общими положениями о раннем общественном состоянии и об архаических формах брака и семьи, оригинальное представление о былом свободном, незави­симом и почетном положении русской и славянской вообще женщины. Этим названные авторы положили начало той, сделавшейся затем в течение ряда десятилетий традиционной в русской науке, трактовке истории брака, семьи и общества, в частности общественного прошлого русских славян, которая составила немаловажный вклад в учение о матриархате. С последующими литературными явлениями, принадлежащими к этой традиции, мы встретимся в дальнейшем изложении.

Паше внимание теперь должны привлечь две извлекаемые нами из полного забвения работы, относящиеся к рассматривае­мой нами, можно сказать, застойной для нашей проблемы эпохи в зарубежной буржуазной науке, но выдающиеся из ряда и стоящие совершенно особняком.

Одна из этих работ, озаглавленная «Феи в Европе., Исто­рико-археологическая монография», содержит весьма ориги­нальную трактовку «гинекократии» у древних кельтов на ос­нове истолкования легенд и преданий о феях и связанных с эти­ми преданиями археологических памятников и культовых мест. Автор ее — немецкий либеральный историк, профессор в Фрейбурге, один из представителей немецкого романтизма Генрих Шрайбер Г1793—1872).

Автор прямо заявляет, что его работа посвящена изображе­нию существовавшей у целого первобытного народа Европы особой «системы гинекократии» («господства женщин», объ­ясняет в скобках автор), системы, относительно которой Шрай­бер на основе археолого-исторических данных делает попытку

¹⁴⁴   А. Добряков, Русская женщина в домонгольский период, СПб., 1864.— Работа эта вызвала в современной печати длинный ряд от-

8ЫВ0В.

показать, что она была заложена в «национальности» кельт­ского народа и составила определенную эпоху в его истории, получив отражение в разнообразных памятниках, преданиях и легендах.

Шрайбер начинает с одной из излюбленных идей немецкого' романтизма — противопоставления, с одной стороны — муж­чины, дня и солнца, с другой стороны —женщины, ночи и луны. Отсюда солнце и огонь были божествами мужчины, луна и сумрак — божествами женщины. Отсюда, говорит Шрайбер, у народов, у которых женщина представляет собой не что иное, как вещь, имеет значение только культ солнца, тогда как там, где признается личность и в женщине, культ луны не только существует, но даже иногда преобладает. Кельты, говорит далее Шрайбер, издревле отличались уважением к женщине и ее господствующим влиянием в обществе. Женщина—девушка, жена и мать была у кельтов центром всей общественной жизни и всех идей. Это сказывается тем сильнее, чем глубже мы ухо­дим в № отдаленное прошлое, когда у кельтов исключительным влиянием пользовались жрецы-друиды .с их культом луны и ночными мистериями. Почитание женщин у кельтов получило отражение в том' девичье-материнском мире фей, о котором говорят предания, легенды и фантастические изображения. Кельты и были, по Шрайберу, создателями образа феи, от них, вместе с соответствующими легендами, этот образ перешел к германцам.

Остановившись на этимологии слова «фея» и подробным образом раскрывая содержание этого образа, автор дает затем детальное описание того, что можно назвать «фейными памят­никами»— фольклорных сюжетов и мотивов, относящихся к кельтскому прошлому археологических памятников, долме- нов, менгиров и кромлехов, соответствующего эпиграфиче­ского материала и тех относящихся к миру фей легенд, преданий и поверий, которые связываются с определенными местностями, холмами, рощами, пещерами и пр. Пережиточное выражение матриархальных отношений кельтов и этого фейного комплекса "автор находит в эпоху римского завоевания в распространен­ном тогда культе синкретических к ел ьто-ри мски х божеств. Наконец, позднейший пережиток кельтской «гинекократии» видит Шрайбер в средневековой Франции, в некоторых чертах рыцарства, а равно в политической роли женщин при королев ском дворе.¹⁴⁶

^14Б Н. Schreiber, Die Feen in Europa, Eine ]i is tori sch-archeolo- gische Monograpliie, Freiburg im Breisgau, 1842. См. также позднейшую работу Шрайбера: Feen und Hexen, in: «Taschenbuch fiir Geschichte und Alterthum in Siiddeutschland», hrgg. von H. Schreiber, 5 Jalirgang, Frei­burg im Breisgau, 1846, в которой автор не дает, однако, ничего нового на нашу тему, ограничиваясь ссылкой на свое предшествующее сочинение.

Таково содержание работы Шрайбера. В упрек автору надо> поставить то, что, дав довольно широкую экспозицию своей темы, он почти не коснулся в плане своих идей анализа обще­ственных отношений, кельтов и лишь едва использовал мате­риал письменных памятников. Но заслуга Шрайбера в том, что он, в его эпоху, признал существование «гинекократии» у кельтов и не только впервые в литературе широко затронул тему о феях, но и первый поставил этот фейный комплекс в связь с матриархатом.

Второе из тех двух выступлений на тему о матриархате, о которых мы сейчас говорим, принадлежит еще одному, та­кому же, как Шрайбер, «одиночке», точно так же почти никем не цитировавшемуся и преданному забвению, имеет, однако, гораздо большее значение в истории нашей проблемы и должно’ занять неизмеримо более импозантное место.

В 1857—1858 гг. во французском журнале «Археологиче­ское обозрение» была напечатана статья под заглавием «Кары или карийцы древности».¹⁴⁶ Автор этой работы Фердинанд Экштейн (1790—1861) принадлежит к числу весьма свое­образных фигур второй четверти XIX в.' Еврей по происхож­дению и католик по религии, уроженец Дании, воспитывав­шийся в Германии и тесно ' связанный с реакционными кру­гами немецкого романтического движения, Экштейн посе­лился затем во Франции. Пройдя довольно бурную карьеру политического деятеля на службе французской монархии, Эк­штейн приобрел известность преимущественно в качестве ярого роялиста и воинствующего клерикала-католика, публицист а- и издателя собственного журнала, был, однако, и незаурядным ориенталистом и санскритологом. Помимо своих политических писаний и названной статьи о карийцах, Экштейн является ав­тором многочисленных работ по истории литературы, по ориен­тализму и пр. Последние годы своей жизни Экштейн работал над сочинением на тему о происхождении человечества.

Содержание статьи Экштейна о карийцах сводится к сле­дующему.

Автор начинает с указания на то, что он берется за вопрос весьма сложный, которого часто касались, но никогда не разре­шали, а именно — вопрос о происхождении карийцев, и го­ворит, что собирается трактовать этот вопрос весьма широко, не отделяя его от рассмотрения верований и культов, а также домашних, общественных и политических учреждений этого народа. Затем автор пускается в весьма пространные рассуж-

О Шрайбере см.: J. R a uch, Heinrich Schreiber, Ein Lebensabriss, Frei­burg in Breisgau, 1873.

¹⁴⁶     Eckstein, Les cares ou cariens de l’antiquite, «Revue archeolo- gique», 14, 1857, septembre, or.t.obre; 15, 1858, novembre, decembre.

дения, посвященные критике методов и направлений в иссле­довании мифов, а равно сравнительной филологии, ее приме­нения к сравнительной мифологии и языку как критерию ори­гинальности разных народов. Далее Экштейн намечает три, по его мнению, основных типа домашнего и семейного строя наро­дов древности, а именно: тип чистый патриархальный, свой­ственный исключительно семитам, тип патриархальный же, но смягченный, свойственный арийским народам, и третий тип, присущий хамитической расе, для которой особо характерна военная и жреческая власть женщины*. Не следует, впрочем, заблуждаться, говорит Экштейн, на счет природы этой гинеко- кратии. Дело идет в принципе о культе богини, представляемой в качестве матери мира. На этом принципе строятся правящие семьи в хамитических царствах. Сюда же относятся явления ама­зонства и храмовой проституции. Все это, настаивает автор, ■сводится в основе к культу: действительно, при этом строе жен­щина не господствует фактически, а является лишь военной спутницей мужчины («Археологическое обозрение» от 15 сен­тября и 15 октября 1857 г.).

Новое направление приобретает течение мыслей Экштейна в продолжении его работы, напечатанном после годичного перерыва (номера от 15 ноября и 15 декабря 1858 г). Автор обещает посвятить свое дальнейшее изложение «троякого рода власти женщины» у хамитических народов: власти царицы или господству женщины в семье и государстве, что представ­ляет собой «социальную и политическую гинекократию», власти ж р и ц ы — рабыни, служащей богине храма; наконец, власти амазонки, воительницы и спутницы солдата.

Общая характеристика первого вида власти женщины, «подлинной социальной гинекократии», сводится к следующему. «Подлинная гинекократия,— говорит Экштейн, — представ­ляет собой ту форму социально-политического строя части древ­него мира, при которой женщина, а не мужчина является родо­начальником, женщина, а не мужчина дает имя семье, и пра­вящее сословие происходит от женщины, а не от мужчины». «Женщина остается столько времени, сколько пожелает, у себя, в своем материнском доме или в отдельном жилище, которое, однако, составляет часть или должно рассматриваться как развитие этого материнского жилья. Вынужденный делать ей подарки, покупать ее милости, неся на себе, таким образом, частично ее содержание, мужчина не живет в доме своей жены: он здесь принят, но не является хозяином. Муж посещает свою жену тайно... Он является, таким образом, мужем-любовником и как таковой может быть отвергнут, когда перестанет нра­виться, причем женщина может вступить во второй, третий и т. д. брак». Существуют варианты этих обычаев, и женщина может

следовать за своим мужем на время, если это ей угодно, но только после родов, которые происходят всегда в ее материнском доме, где остаются и дети раннего возраста. Роды никогда не могут происходить в местожительстве мужа по той причине, что он не имеет своего жилища. Он живет у своей матери или в доме одной из своих сестер, либо у дяди или тетки с материнской стороны. Дети обоего пола наследуют имущество матери, а не отца. Они получают общественное и политическое воспитание, будучи совершенно отделены от своей семьи, равно как и от остального общества, до своего совершеннолетия. Любовник- муж живет в своем материнском доме под властью матери или своих сестер. Его личное имущество переходит по наследству не к его родным детям, а к сыновьям сестры, за их отсутствием — к его материнским дядям. Наконец, особо высокое, почетное и уважаемое положение занимает в этом строе мать, обле­ченная сакральностью в качестве жрицы и богини. Мать воз­водит на трон сына, делая его царем. За матерью идет сестра: она обладает властью над своими братьями и ее дети — самые близкие этим братьям; они не знают своих детей, а лишь своих племянников и племянниц. К элементам гинекократического строя Экштейн относит также обычай «кувады», имеющий, по Экштейну, ритуальное основание. Останавливаясь на во­просе о происхождении гинекократии, Экштейн в весьма неот­четливой экспозиции и очень несмело относит зародыш этого порядка к кровосмесительным союзам отца с дочерью и брата с сестрой.

Как было сказано, Экштейн считает гинекократический строй специфической особенностью хамитической расы. Происхож­дение этой расы он ведет из Индии, приписывая то же проис­хождение и карийцам и относя их к древнейшему, «доарий- скому» населению Индии. Инициативе именно карийцев при­писывает Экштейн (впрочем, бегло) создание гинекократии. Арена распространения хамитов, а вместе с ними и гинекократи- ческих учреждений, начинаясь в Индии, охватывает страны Ирана, Месопотамии, Малой Азии и Египта, распространяясь затем и по всей Африке, как это показывают, говорит Экштейн, открытия новейших путешественников. Ответвления этого по­тока находит он и в Египте, относя сюда же древних иберов и современных басков, у которых он, в свою очередь, обнару­живает элементы гинекократии.

Особое внимание уделяет Экштейн филологическому тол­кованию названий народов, входящих в сферу его исследова­ния, а также топонимий. Находя, по распространенной в то время манере, в лингвистических сближениях названий наро­дов и топонимий ответ на многие вопросы истории, Экштейн путем этих сближений настойчиво стремится свести все эти ха-

мито-гинекократические народы к этническим группам, в на­званиях которых господствует корень «Ьаг» или «ЬгЬг», отож­дествляя их с тем кругом народов, который греки называли «варварами». С этими-то гинекократическими хамитами приш­лось столкнуться в историческом прошлом семитам, которые, встречаясь в своем распространении, вступали с ними в борьбу, стремясь стереть их с лица земли. В свою очередь, особые труд­ности пришлось испытать в борьбе с гинекократией исламу и христианству.

Как можно видеть, работа Экштейна представляет собой в общем нечто весьма хаотическое. Начав с пространного разбора методологии исследования мифов, он в дальнейшем почти совершенно не пользуется мифом как источником. Поставив своей целью вопрос о происхождении карийцев и их описание и соответственным образом озаглавив свою работу, автор фак­тически уделяет карийцам весьма мало внимания. Очевидно, уже после написания первой части своей работы Экштейн был увлечен новым материалом, в частности новыми этногра­фическими данными по Африке, и таким образом перешел к новой, более широкой теме. Связав гинекократию с хамити- ческой расой, Экштейн связал и себя необходимостью для каж­дого народа, у которого он обнаруживал соответствующие черты, доказывать хамитическое происхождение. Вот почему все его изложение уснащено, помимо лингвистических сбли­жений, еще и попытками разобраться в истории древнейшей индо-африканской этнической арены, проследить происхожде­ние и миграции различных народов и установить их этническое единство.

Изложенным содержание работы Экштейна исчерпывается, за ней не следует обычного a suivre, и в следующих годах «Архео­логического обозрения» продолжения этой статьи нет. Как было сказано, автор наметил три вида господства женщины: общественно-политический, сакральный и военный, но дал описание только одного. С другой стороны, в тексте его статьи содержится ряд замечаний и ссылок на имеющее последовать в дальнейшем изложение. Таким образом, работа эта осталась неоконченной, вероятно, за болезнью и последовавшей в 1861 г. смертью уже престарелого автора.

В известной мере Экштейн близок Лафито. Если последний ведет гинекократию североамериканских индейцев вместе с их происхождением к ликийцам, Экштейн связывает возникновение этого строя с карийцами. Еще более близок Экштейн к Миллару, принимавшему, как мы знаем, матриархат в качестве обществен­ного строя, свойственного лишь некоторым народам. Но тогда как у либерального шотландского историка конца XVIII в. данная позиция была скорей всего лишь эмпирическим вы­

водом из доступного ему конкретного'"материала, позиция Экштейна имеет реакционный характер. Связав гинекократию с хамитами, Экштейн сводит ее объяснение к чисто расовому основанию. Его конструкция может быть таким образом на­звана расовой теорией матриархата. В его указаниях на борьбу семитов, ислама и христианства с гинекократическими наро­дами, в его подчеркнутом описании гинекократического строя как чего-то антисоциального, явственно сказывается отношение к этому строю как к строю, присущему только «низшим» расам, который «высшие» расы и религии должны были победить в исторической борьбе.

Статья Экштейна сама по себе почти что канула в Лету, и очень мало кто затем о ней вспоминал или на нее ссылался.¹⁴⁷ Но идея, брошенная Экштейном, не осталась без влияния; как мы увидим, ока врем'я от времени подхватывалась, а не­давно, в весьма замаскированной, правда, форме, вновь рас­цвела пышным цветом, взращенная наиболее реакционным те­чением современной буржуазной этнологии. Как ни анти­научна, реакционна и притом хаотична конструкция Экштейна, можно все же отметить его попытку дать на основе усердно собранного и частично нового материала характеристику гине­кократического мира древности, равно как и ряд его част­ных замечаний.

*    *

*

Подведем итоги тому, что дала первая половина XIX в. в области первобытной истории и проблемы матриархата пре­имущественно .

Прежде всего мы еще раз констатируем господство попреж­нему патриархальной теории. Наряду с тем продолжает рас­пространяться допущение начальной беспорядочности брака и «общности жен», существующей одновременно с «общностью имущества». Отметим появление (у Иепиша) и нового термина — общинного брака. Отметим и различение, которое делается между начальной эпохой беспорядочности отношений полов, связываемой с «животночеловеческим» состоянием, и последующей эпохой «общности жен» или «общинного брака»,— все это тезисы и термины, которым суждена особая в истории нашей проблемы будущность. Вместе с теми разнобойно с этими тезисами положение женщины в первобытности характери-' зуется как исключительно низкое, «рабское» и пр., а дальней-

¹⁴⁷   Обширная монография: N. В и г t i n, Un semeur d’idees au temps de Kestoration, Le baron d’Eckstein, Paris, 1931, посвященная Экштейну как воинственному католику-роялисту, даже не называет той ра­боты Экштейна, которая здесь привлекла наше внимание.

щая ее судьба — в духе либеральной теории прогресса — как постепенное улучшение или «усовершенствование». Это допу­щение, при общей верности патриархальной доте, начальной беспорядочности отношений полов и «общинного брака» ока­зывается возможным на основе общего, усиленно подчеркивае­мого положения. Начальное состояние, оно же «животноче­ловеческое», объявляется состоянием дообществен- ным, доисторическим, а отсутствие в эту пору проч­ного брака и семьи или «общинный брак» изображаются как «естественный» результат или «естественная» принадлежность такого состояния, отсутствия «подлинного общества». Зато возникновение этого «подлинного» (читай: «классового») об­щества и вместе с тем начало «подлинной истории» неразрывно связывается с возникновением и обязательным наличием моно­гамного брака и моногамной же семьи. Поэтому, если неко­торые авторы и постулируют моногамию и патриархальную семью в качестве начальных, исконных форм, то это не означает у них отнесения этих форм к самой ранней эпохе и не мешает им говорить одновременно и о начальной беспорядоч­ности отношений полов. И наоборот, если отдельные авто­ры допускают для некоего отдаленного прошлого неурегули­рованность брака, «общность жен» и пр., то это Не противо­речит в их глазах их тезису об изначальности прочного брака и семьи в «подлинном» человеческом обществе. Тезис о «доисторическом» прошлом и возникшая в буржуазной нау­ке как раз в те же годы идея «цивилизации» (вместе с самым термином) приводят к разделению всех народов на «цивили­зованных» и «нецивилизованных», «исторических» и «неистори­ческих». Для последних и допускаются в качестве «естественно присущих» все смертные грехи дообщественного состояния. Отсюда добрачное состояние объявляется в то же время «до- общественным», «доисторическим», отсюда же народы, обнару­живающие подобные формы и отношения, объявляются наро­дами, в подлинную историю еще не вступившими.

При таких условиях громадное большинство буржуазных историков, в особенности «серьезных» историков, вообще иг­норирует первобытную эпоху как «дообщественную», «доисто­рическую» и совершенно выключает ее из своих «универ­сал ьно-исторических» сочинений. Если же некоторые авторы и останавливаются на первобытности, то большинство их со­вершенно игнорирует матриархат и соответствующие конкрет­ные данные. А если эти данные и заставляют отдельных авторов останавливаться на этой теме, то их толкования или домыслы лишь повторяют то, что уже было высказано по этому поводу раньше. Попрежнему имеет хождение ставший трафаретным тезис о связи матриархата с начальной неупорядоченностью

брака или «общностью жен», причем все сводится лишь к по­лучению детьми имени матери, иногда,— видимо, под влия­нием сообщений о наярах, а также о Тибете, — матриархаль­ные порядки связываются, в частности, с полиандрией. Надо все-таки в некоторое оправдание буржуазных авторов того вре­мени подчеркнуть, что при скудости нового материала по ма­триархату не было оснований для его нового истолкования, не было толчка, который бы привлек к этой теме внимание науч­ной мысли. Зато замечательным образом попрежнему неизменно привлекают к себе внимание амазонки, и предание о них еще даже в середине XIX в. остается для многих не лишенным исторической реальности. Любопытно повторение мотива о «восстании женщин» у Каруса и Клемма, которое исполь­зуется, в частности, в связи с теёисами о начальной неуре­гулированности брака, «общности жен» и «рабстве» женщин.

В общем, на протяжении изучаемого нами периода в господ­ствующей научной литературе, на больших, так сказать, пу­тях буржуазной науки не происходит никакого движения в области проблемы матриархата.

И все-таки то немногое, хотя бы представляемое в качестве «исключений», курьезов и пр., хотя бы относимое исключи­тельно к другому, не европейскому кругу народов, что по во­просу о первобытном состоянии человечества и о матриархате проникает в научное обращение, заставляет буржуазную науку не только насторожиться, но и активно выступить на защиту своих «священных» позиций, перейти к обороне. Это и выра­жается в возникновении специальной литературы на тему об истории брака и семьи как в истории вообще, так и у отдельных народов, причем единственным с изрядной тупостью проводи­мым тезисом является утверждение изначальной и неизмен­ной моногамии. Называя свои работы «историей», эти авторы никакой в сущности истории брака и семьи не дают. Если, наконец, существование иных, не моногамных форм и допу­скается, то только не для истории, а для «доистории», не для «исторических», в частности, европейских народов, а для наро­дов «неисторических», о которых «не стоит говорить». Вся эта позиция выдержана в сугубо реакционном духе. Буржуазная наука не забывает тезиса «блаженного» Августина: отношения власти и подчинения, существующие в доме, обусловливают действие того же начала и в государстве.

На этом темном, застойном фоне сумерек буржуазной на­уки — два заметных явления: работы Шрайбера и Экштейна. Оба они остались в одиночестве, взгляды их оказались столь чуждыми и противоречащими воззрениям буржуазной науки их эпохи, что встретили полное игнорирование. Ни в свое время, ни впоследствии никто или почти никто на них не ссылался,

их"”не цитировали, и поэтому они” были совершенно забыты. Такова весьма обычная судьба, постигающая в буржуазной науке подобного рода «одиночек», вздумавших пойти против господствующего течения. Таков скорей прием своеобразной мести в буржуазном научном мире.

Шрайбер и Экштейн не сыграли никакой роли в истории литературно-научной разработки проблемы матриархата. Толь­ко сейчас извлекая их из забвения, мы, отмечая узость Шрай­бера и реакционность Экштейна, предоставляем им извест­ное место в истории проблемы матриархата. Оба они, конечно, далеко не являются звездами первой величины, но все же мы к тем вехам, которыми отмечены пути развития нашей проб­лемы и которые представлены именами Гоббса, Лафито и Миллара, можем с полным основанием присоединить имена Шрайбера и Экштейна. Так или иначе появление работ Шрайбера и Экштейна весьма знаменательно. Оно говорит о том, что идея матриархата как общественного порядка к концу первой половины XIX в. уже, что называется, носилась в воздухе в западноевропейской науке.

Наконец, нельзя не вспомнить еще раз выступления трех русских ученых, Кавелина, Шульгина и Добрякова, которые, хотя и не оказали влияния на развитие нашей темы в зару­бежной науке, положили начало дальнейшей прогрессивной трактовке этой темы в России.

VI

Настоящую главу мы посвящаем истории исследования вопроса, который должен был с полным основанием стать важ­нейшим и центральным в науке о первобытности, а вместе с тем и кардинальной частью учения о матриархате. Это — вопрос о роде.

Род как общественная группа и различные формы родовых отношений были еще вполне живой действительностью для ан­тичного мира и естественно получили разнообразное отражение в письменных памятниках и литературе Греции и Рима. Од­нако ни каких-либо общих высказываний на эту тему, ни ка­кой-либо постановки вопроса о роде с общественно-истори­ческой точки зрения мы^в античной-литературе не находим. Переходя к средневековью, мы можем сказать, что еще большей действительностью был в ту пору род в ряде стран Европы, в особенности в Англии, где стойко сохранялись роды и родо­вые отношения в Шотландии, Ирландии и Уэльсе. То же самое относится и к югославяиским странам. Но и в средневековой литературе вряд ли найдутся какие-либо общие суждения на данную тему. Средневековая наука должна была, далее, позна­комиться с родом греков и римлян по мере своего ознаком­

ления с античными авторами, а по Цезарю и Тациту—с родо­выми отношениями у галлов и германцев. Затем, как о том го­ворилось, уже начиная с первых известий о народах Востока, а именно начиная с Масуди (X в.), поступают сведения о ро­довых делениях и некоторых родовых отношениях, в част­ности экзогамии, у этих народов. Начиная с XVII в. появляются сведения о родах, вместе с их тотемическими названиями и эк­зогамией, у североамериканских индейцев. Еще раз надлежит помянуть заслугу Лафито, который в 1724 г., описав роды и родовой строй у ирокезов и гуронов, не только признал эту общественную форму широко распространенной и даже универ­сальной, но сделал и смелую попытку сблизить род североаме­риканских индейцев с родом греков и римлян. Напомним далее, что честь и заслуга первого широкого описания родов и раз­личных родовых отношений у ряда отсталых народов России при­надлежит русской этнографической науке уже в самом начале ее становления, т. е. в 30—40-х годах XVIII в. Наконец, как это видно из предшествующей главы, новые описания рода появились в первой половине XIX в.: Боудич описал целую систему тотемических родов у ашанти в Африке, Грей обратил внимание на матрилинейные, тотемические и экзогамные роды — «кобонги» у австралийцев, а Вениаминов дал подроб­ное описание родов у тлинкитов.

Таким образом, и некоторый конкретный материал, и кар­тина распространенности рода у различных народов земного шара постепенно представали перед глазами исторической науки. Однако теоретическая разработка проблемы рода возникла с значительным запозданием, лишь с началом XIX в., идя крайне своеобразными и извилистыми путями. Началась эта разработка почти одновременно в Германии и в России.

Некоторый хронологический приоритет в постановке во­проса о роде принадлежит, повидимому, датско-немецкому исто­рику Бартольду-Георгу Нибуру. В своей «Римской исто­рии» Нибур подверг исследованию вопрос о роде у греков и римлян, однако совершенно неправильно истолковал его сущность, в частности решительно отверг его «естественное» происхождение: род греков и римлян, утверждал Нибур, пред­ставлял собой некий вид союза, основанного на свободной воле его участников. Одним из главных аргументов Нибура было отрицание подлинности родовых генеалогий, в которых происхождение отдельных родов велось от более или менее оп­ределенных, но скорее легендарных предков. Этим своим те­зисом Нибур начал последовавшую затем долголетнюю ди­скуссию об «естественном» или «искусственном» происхождении рода. Говоря о роде греков и римлян, Нибур вскользь провел параллель между античным родом и аристократическими ро­

дами-фамилиями, сохранявшимися в феодальной Европе, в Дитмаршене, Кельне и Флоренции. Как ни случайно было это сделанное Нибуром сближение, оно сыграло значительную роль в дальнейшей трактовке вопроса о роде. Отметим еще, что Ни­бур — автор широко затем усвоенного тезиса, по которому примитивное начало родственной связи, служащее основой общественного соединения, сменяется в дальнейшем началом территориальным.¹⁴⁸

Довольно подробную и оригинальную разработку получила затем проблема рода у историка Карла-Дитриха Г ю л ь- м а н а в небольшом сочинении «Начальная история государ­ства». Широко используя материал из античной литературы, привлекая также и библейские свидетельства, Гюльман дал разностороннее изображение родового строя и родового права, указав в качестве характерных элементов рода р особенности на коллективное владение и пользование землей и культ предков. Род (Geschlecht) является у Гюльмана основой и прообразом всего общественного строя древности. Соединение двух взаим- нобрачущихся родов дает фратрию (Phratrie, Geschwister- schaft), а соединение известного числа ^фратрий —племя (Stamm). Расширяя сближение, намеченное Нибуром, Гюль­ман указывал, что и позднейшее время дает примеры, являю­щиеся аналогиями античных родов. Таковы старинные ари­стократические «фамилии» Генуи, Лимбурга, Франкфурта на Майне и Дитмаршена. Сюда же присоединил он в качестве аналогий «кланы» шотландцев и «септы» ирландцев. При всем том самое ■ понятие рода осталось у Гюльмана весьма неопре­деленным. Нет определенности и в его терминологии: парал­лельно с термином «Geschlecht» он употребляет и термин «Fa- milie», иногда в качестве синонима.¹⁴⁹

Любопытным образом некоторую роль в дальнейшей исто­рии вопроса о роде сыграло появившееся в 1815 г. описание путешествия в Авганистан и сопредельные страны английского- историка и колониального деятеля Маунт Стюарта Э л ь ф и н- стона. В содержащихся здесь беглых замечаниях об обще­ственном строе авганцев автор отметил деление их на пле­мена, которые подразделяются на «улусы», или, как автор их иначе именует, «кланы».¹⁵⁰ Данные Эльфинстона легли

¹⁴⁸   В. G. N i е b u h г, Romische Geschichte, 3 vis, Berlin, 1811—1831; vol. I. Во втором издании этой книги (1827 г.) данная глава значительно расширена.

¹⁴⁹   К. D. II ii 11 m a n n, Urgeschichte des Staats, Konigsberg, 1817. ¹⁶⁰ M. S. E 1 p h i n s t о n e, An account of the kingdom of Caubul and

its dependencies in Persia, Tartary and India, comprising a view of the Af­ghan nation, etc., London, 1815 (New and revised edition [3-d], 2 vis, Lon­don 1842; vol. II).

в основу специального доклада, прочитанного в 1818 г. исто­риком Фридрихом В ильке ном в Берлинской Академии наук, Приведя краткое описание родовых делений авганцев, Вилькен высказался за возможность уподобить эти общины древнегерманским территориальным делениям — pagi и vici.¹⁵¹

Трактовка вопроса о роде продолжается затем в немецкой науке, однако в весьма нерешительном и осторожном тоне. Затронув этот вопрос скорее мимоходом, известный юрист и историк Яков Гримм заметил, что «в размножении и рас­ширении семей лежит, правда, и связующий, но одновременно и разделяющий принцип». Поэтому он склонен применительно к германской древности говорить скорее о значении родства, чем о роде как общественной форме, и толкует термин «Sippe» как означающий собственно «мир», «дружбу», одновременно и «родство», как близкое, так и далекое.¹⁵² Столь же осторож­ным образом затронул вопрос о роде в германском прошлом историк и юрист Карл Э й х г о р н, причем лишь в четвер­том (1834 г.) издании своей «Истории немецкого государства и права». Эйхгорн высказал здесь предположение, что герман­ские роды (Geschlechter) «могли быть аналогичны древнерим­скому понятию геш-.а», и указал, что встречающееся у Цезаря и Тацита выражение «propinqui» можно считать имеющим в виду нечто подобное роду.¹⁵³ Даже столь осторожная пози­ция Эйхгорна встретила отрицательное отношение со стороны историка права Вильгельма В и л ь д а, который критически отнесся и к мысли Нибура и его последователей признать ро­довой характер за средневековыми «фамилиями». Отверг Вильда и мёзеровский тезис об изолированных семьях общественного прошлого германцев, равно как и развившуюся к тому вре­мени марковую теорию. Исходя с своей стороны все же из семьи как основной общественной формы, Вильда заявлял, что.в историческую эцоху Германии семьи уже были объеди­нены «более высоким единством», представлявшим собой некую общину — Gemeinwesen. Понятие этой Gemeinwesen остается у него весьма смутным: она, с одной стороны, сама «носит... форму семьи», с другой стороны, «совпадает с племенем», пред­ставляющим собой «соединение семей», и, наконец, является неким зародышем государства.¹⁵⁴ Наконец, отрицательную

¹⁵¹  F. W i 1 k е n, Ueber die Verfassung, den Ursprung und die Geschi- chte der Afganen, «Abhandlungen der Akademie der Wissenschaften zu Ber­lin», 1818—1819, Berlin, 1820.

¹⁵²           J. G r i m m, Deutsche Reclitsalterthumer, Gottingen, 1828; 4 Aufl.,

2    vis, Leipzig, 1899.

¹⁶³    K. F. Eichliorn, Deutsche Staats- und Rechtsgeschichte, 3 vl.s, Gottingen, 1808—1819; 4 Aufl., Gottingen, 1834; vol. I.

154 E. W i 1 d a, Das Strafrecht der Germanen, Halle, 1842.