МАТРИАРХАТ

Часть вторая

ОТ БАХОФЕНА ДО МАРКСА И ЭНГЕЛЬСА

1

Иоганн-Яков Бахофен родился в Базеле, в Швейцарии, 22 декабря 1815 г., умер там же 25 ноября 1887 г. Со стороны отца он принадлежал к целому поколению фабрикантов шелка. Известны были Бахофены в качестве коллекционеров картин и скульптуры. Среди предков и родичей его матери, рожден­ной Мериам, числился ряд государственных деятелей, ученых и художников.

Получив после бмерти отца состояние в несколько миллио­нов франков, Бахофен, вопреки желаниям родни, предназ­начавшей его к коммерции, решил посвятить себя науке. Свое высшее образование он начал в Базеле, затем слушал лекции в университетах Берлина, Гейдельберга и Геттингена. Начав с филологии, Бахофен перешел к изучению юридиче­ских наук.

В Берлинском университете он занимался у знаменитого тогда Фридриха-Карла С а в и н ь и, представителя романти­ческого направления в науке права, основателя и главы так называемой «исторической» школы юриспруденции, выво­дившей развитие права из развития «народного духа». Занятия у Савиньи оказали решающее влияние на дальнейшее направле­ние научных интересов и мировоззрение молодого Бахофена. Получив в 1839 г. в Геттингенском университете степень доктора прав, он следующие годы провел в Париже, Лондоне и Кембридже, продолжая изучение юриспруденции.

В 1841 г. Бахофен начал преподавание в университете своего родного города в качестве доцента римского права, но уже в 1844 г. оставил преподавательскую деятельность. С 1852 г. и в течение свыше двадцати пяти лет он состоял членом, а впос­ледствии председателем апелляционного суда в Базеле. Бахофен

много путешествовал по Европе. В 1842 г. он совершил поездку по Италии, значительно расширившую его научный горизонт,- в течение следующих лет — ряд путешествий по Италии, югу Франции и Испании, а в 1851 г. — большое путешествие по Греции, где, между прочим, вел археологические раскопки.¹ Последующие годы Бахофен провел преимущественно в зам­кнутом одиночестве своего кабинета, лишь изредка совершал небольшие поездки, принимал у себя крайне ограниченный круг друзей, но поддерживал довольно большую переписку о рядом ученых, знакомство с которыми заводил во время своих путешествий либо письменным путем. Среди корреспондентов Бахофена находим имена Бастиана, Дареста, Жиро-Телона, Якова Гримма, Гельвальда, Иеринга, Колера, Лабуле, Лепси- уса, Моргана, Эли Реклю, Вилькена, Виндшейда и др.

Литературная деятельность Бахофена началась с выпуска между 1840 и 1850 гг. нескольких работ по римскому граждан­скому праву. Затем вместе с языковедом и историком Фран­цем Герлахом Бахофен задумал издание обширного труда, по •истории Рима. В 1851 г. появился первый том этой работы, но далее эта публикация не продолжалась.²

Путешествия по Италии и Греции, разностороннее изу­чение античного мира., чтение в подлинниках античных авто­ров,—все это завершило поворот в направлении научных интересов Бахофена. Постепенно от римского права и римской истории он обратился к другим, иного содержания и устрем­ленности темам. Вместе с тем, как он сообщает в своей авто­биографии,³ это были годы его умственного перерождения и окончательного сформирования его миросозерцания. То были годы бурных и знаменательных революционных событий конца 40-х и начала 50-х годов, годы, которые не могли не повлиять самым глубоким образом на Бахофена-миллионера. Отсюда ведут начало ярко выраженные в его миросозерцании и в его позднейших литературных произведениях религиозность и ми­стицизм, соединившиеся с теми романтическими влияниями,

¹    Составленное Бахофеном в свое время описание этого путешествия, найденное в его рукописном наследстве, издано в 1927 г.: J. J. В а с h о- f е п, Griechische Reisen, hrgg. von G. Schmidt, Heidelberg, 1927.

²   J. J. Bacbofen, Die Geschichte der Romer, I, Basel, 1851.

³                Эта автобиография, составленная в 1854 г., издана четырежды:

1) Bachofens Selbstbiographie, mit Anmerkungen von H. Blocher, ■«Basler Jahrbuch», 1917; 2) J. J. В a с h о f e n, Eine Selbstbiographie,

zugleich ein Gedenkblatt zu seinem hundertsten Geburtstag (22 December, 1915), «Zeitschrift fur vergleichende Rechtswissenschaft», 34, 1917;

3)    J. J. В a с h о f e n, AutobiCgraphische Ruckschau, Munchen, 1923;

4)  J. J. В a с h о I e n, Selbstbiographie und Antrittsrede iiber das Natur- recht, hrgg. und eingeleitet von A. Baeumler, Halle, 1927.

которые были заложены в нем еще в студенческие годы. Тогда же сложились его ярко реакционные политические взгляды. Как он прямо заявляет в помянутой автобиографии, из демо­крата он стал консерватором.

Изучение греческих и римских древностей, юридическое образование, романтические идеи, религиозность и мисти­цизм,— все эти влияния кристаллизовались в конце-концов на одной теме, которая отныне и до конца жизни владела Ба- хофеном.

Тема эта имела своим основным предметом существо­вание особой исторической эпохи главенства женщины, ее социального и политического преобладания, эпохи той гине- кократии, которую находили у ряда народов древности антич­ные писатели, но которая, по убеждению Бахофена, была свойственна прошлому всего человечества. Эта эпоха предше­ствовала эпохе преобладания мужчины, причем оба начала ан- тиномично представлены прежде всего в религии, затем в праве, политическом строе, искусстве и пр.

Первое свое выражение идеи Бахофена получили в докладе, озаглавленном «О праве женщин», прочитанном 24 сентября 1856 г. в пленарном заседании XVI съезда немецких фило­логов, педагогов и ориенталистов в Штуттгарте.⁴

Ограниченный временем, Бахофен успел представить в этом докладе лишь часть своего материала, касающегося Ли­нии, Крита и Греции, и дать краткое его обобщение. Значитель­ное место в докладе занимает то замечательное толкование тра­гедии Эсхила «Эвмениды», которое затем многократно воспроиз­водилось. Все же Бахофен изложил уже здесь ряд своих основ­ных идей, впоследствии широко развитых и иллюстрированных громадным материалом.

Как указывается в примечании к этому докладу, большой труд Бахофена должен был появиться в ближайшем времени. Выход этой книги, однако, задержался. 24 октября 1857 г. Бахофен писал своему другу, итальянскому археологу Аго- стино Джервазио (Gervasio) в Неаполь:⁵

«Я не перестаю продолжать мои занятия и даже расширил их еще больше чем прежде, несмотря на то, что значительная

¹  liber das Weiberrecht, «Verhandlungen der sechzenten Versammlung deutscher Philologen, Schulmanner und Orientalisten in Stuttgart vom 23 bis 26 September 1856», Stuttgart, 1857. За текстом доклада следует за­пись кратких и незначительных прений.

⁶ Письма Бахофена к Джервазио, на латинском и французском язы­ках, опубликованы Бенедетто Кроче (Croce) в статье: J. J. Bacho- fen und die unphilologische Historiographie, «Philosophischer Anzeiger», III, I, 1928.

часть моего времени занята работой в апелляционном суде, где я состою. Проработав в течение долгого времени в безвестности и уединении моего кабинета, я опять приступаю к выпуску довольно значительной публикации...

Я избрал темой гинекократию народов древности, предмет, имеющий большое историческое значение, в котором к интересу присоединяется и то преимущество, что он еще никогда не трак­товался. Действительно, что может быть более изумительным, как видеть, что женщина первых времен человеческой истории занимает ранг и положение, которое дальнейшее развитие чело­веческого рода дало невозвратно в удел существам нашего,'муж­ского пола? Собирая разрозненные осколки этого порядка, столь противоположного нашим обычаям и основным принципам всего нашего гражданского и политического бытия, я пришел к резуль­тату, который, по моему, должен привлечь все ваше внимание. Результат этот состоит в том, что эта система не представляет собой изолированного явления, свойственного одному или нескольким народам, но составляет принадлежность всего человечества и связана не столько с тем или иным происхож­дением, а с известной ступенью умственного и нравственного ' развития.

Для того, чтобы достичь этого обобщения, я должен был обозреть большую часть' народов и наций, о которых го­ворит нам наиболее отдаленная история. Чтоб дать такое раз­витие своей теме, я должен был привлечь мои аргументы из самых разнообразных источников, обращаться к помощи са­мых различных отраслей науки о древности, обращаться по­очередно к праву, мифологии, истории, поэзии и собирать дан­ные самые разнообразные. Когда эта работа будет в ваших ру­ках, вы увидите, что автор *не пожалел ни времени, ни труда, чтобы привлечь к этому исследованию интерес ученого мира.

Я жалею только, что немецкий язык, которым я пользуюсь, будет для многих серьезным препятствием к тому, чтобы за­няться моим трудом. Меня утешает лишь то, что у него не будет недостатка в истолкователях, раз только этой книге удастся пробить себе дорогу. Печатание начнется в скорости, и я могу надеяться прислать ее вам ближайшим .легом...»

Но одновременно и другая, более узкая тема, которую Ба­хофен однако тесно связывал со своей основной концепцией, владела им.

Еще во время своего первого путешествия по Италии Бахофен был увлечен изучением надгробных памятников на кладбищах древнего Рима, найдя в покрывающих эти над­

гробия изображениях и надписях ранее неоцененный обиль­ный источник изучения древности, в частности, конечно, ре­лигии.

Результатом этого явилась изданная в 1859 г. обшир­ная работа, посвященная толкованию символики античных надгробных памятников.⁶

Наконец, в 1861 г. основной труд Бахофена вышел в свет под заглавием: «Материнское право, Исследование гинекокра- тии древнего мира на основе его религиозной и правовой при­роды».⁷ Книга эта представляет собой тяжеловесный том почти в пятьсот страниц убористой печати и разделена на 164 разных размеров главы.

В обширном введении автор пытается дать общее изло­жение своей историко-философской концепции. Начальные строки этого введения гласят:

«Настоящее сочинение имеет предметом историческое яв­ление, которое было замечено немногими и никем не было еще во всем его объеме исследовано. Наука о древности, суще­ствовавшая до сего времени, не знает материнского права. Ново само это выражение и незнакомо то состояние семьи, которое оно означает. Трактовка подобной темы, вместе с необы­чайной заманчивостью, встречает и необычайные трудности не только потому, что нет каких-либо достойных внимания пред­шествующих-работ, а потому, что научное исследование вообще еще ничего не дало для освещения того культурного периода, которому принадлежит материнское право. Мы вступаем, та­ким образом, в область, ожидающую еще своей первой обработ­ки. Из знакомых нам времен древности мы переносимся назад в более ранние периоды, из того мира идей, который только был нам до сей поры открыт, — в совершенно иной, более древ­ний. Те народы, с именем коих единственно связывается обычно слава античного величия, отступают назад. Другие, никогда не достигавшие высот классического развития, занимают их

⁶ J, J. В а с h о f е n, Versuch iiber die Grabersymbolik der Alten, Basel, 1859; 2 inner finder te Auflage, mit einem Vorwort von G. A. Bernoul­

li   und einer Wurdigung von L. Klages, Basel, 1925. Издание: ,T. J. В a с li o- fen, Oknos der Seilfleclier, lirgg. und eingeleitet von M. Schroter, Miin- chen [1923].— представляет собой перепечатку второй части «Versuch» с сокращением. Обширное введение Шретера озаглавлено «Zur geistesge- schichtlichen Bedeutung J. J. Bachofens».

⁵           J. J. Bachofen, Das Mutterrecht, Eine Untersuchung iiber die Gy-

naikokratie der alten Welt nach ihrer religiosen und recti Mi chon Natur, Stuttgart, 1861; 2-е издание, без перемен, изданное вдовой Бахофена:

Basel, 1897. Об изданиях извлечений из этого труда см. нгоке.

место. Неизвестный мир открывается перед нашими взорами. И чем глубже мы в него проникаем, тем необычнее представ­ляется все, что нас окружает. Везде нечто противоположное идеям развитой культуры, везде более древние воззрения, вен, носящий свою особую печать, цивилизация, которая может быть истолкована только на основе ее собственного закона. Чуждым представляется гинекократическое семейное право не только нашему сегодняшнему, но уже и античному сознанию. Чуждым и странным кажется, наряду с эллинским, тот пер­вобытный закон жизни, Которому принадлежит материнское право, из которого оно произошло, из которого только оно и может быть объяснено.

Высокая цель последующего исследования состоит в том, чтобы представить движущий принцип гинекократической эпохи и установить его действительное отношение, с одной стороны, к более глубоко лежащим ступеням, с другой стороны,, к развитой культуре.

Моя работа ставит себе таким образом гораздо более широ­кую задачу, чем это может показаться по избранному для нее заглавию. Она распространяется на все области гинекократи­ческой цивилизации, стремится отыскать ее' отдельные черты, а затем и основные идеи, в которых они соединяются, чтобы восстановить с возможной отчетливостью Картину культурной ступени, оттесненной на задний план или совершенно стертой последующим развитием древности.         /

Возвышенна эта цель. Но только путем возможно боль­шего' расширения исторического круга можно достичь дей­ствительного понимания и привести научную мысль к той ясности и совершенности, которые образуют сущность поз­нания...»

Вслед за «Материнским правом», в 1862 г., Бахофен выпу­стил небольшую книжку: «Ликийский народ и его значение для развития древнего мира»,⁸—своеобразную монографию — характеристику «индивидуальности», как выражается Бахо­фен, ликийцев, которых он представляет в качестве носителей наиболее полного и совершенного выражения материнской культуры и вместе с тем как глубокую противоположность развитому эллинству. Книжка эта, между прочим,— наиболее отчетливо написанное из всего, что вышло из-под пера Бахо­фена.

⁸ J. J. Bachofen, Das lykiscbo Volk und seine Bedeutung fiir die Entwicklung des Altertums, Freiburg, 1862; новое, несколько сокращенное издание: Hrgg. von M. Schroter, Leipzig, 1924.

За «Ликийским народом» последовали два небольших сочинения: «Медведь в религиях древности»⁹ и «Учение орфи­ческой теологии о бессмертии в надгробных памятниках ан­тичного мира».¹⁰

В 1870 г. Бахофен выступил с новым обширным сочине­нием: «Предание о Танаквиль, Исследование об ориента­лизме в Риме ' и Италии».¹¹ Исходя из относящегося к мифической истории возникновения римского государства легендарного сказания о царице Танаквиль, возведшей на престол сначала своего мужа Тарквиния Приска, а затем Сер- вия Туллия, а равно из ряда восточных параллелей к этой легенде, Бахофен развил здесь свою мысль о роли женщины в образовании царской власти. Вместе с тем здесь получает широкую трактовку вопрос о восточном происхождении или, во всяком случае, о восточных влияниях в образовании римской культуры.

Последней публикацией Бахофена, вышедшей при его жизни, был труд, озаглавленный «Антикварные письма; в особенности к уразумению древнейших понятий родства»,¹² Содержание данной работы, изложенной действительно в форме писем к друзьям, составляет развитие отдельных положений и идей, выраженных уя{е в «Материнском праве», на новом конкретном материале.

Преимущественное внимание автора занимает здесь, как выражено в названии этого труда, история представлений о родстве и взаимоотношениях близких родственников, брата я сестры, дяди и племянников. Каких-либо значительных высказываний общего характера, которые бы восполняли ого историческую концепцию, мы здесь не найдем. Данная работа Бахофена займет еще свое место в нашем дальнейшем наложении.

⁸ J. J. В а с h о f е ц, Der Ваг iii den Religionen des Altertums, Basel,

1863.

¹⁰  J. J. В a с h о f e n, Die Unsterblichkeitslehre der orphischen Theo- logie auf den Grabdenkmalem des Altertums, Basel, 1867.

¹¹   J. J. В a с h о f e n, Die Sage von Tanaquil, Eine Untersuchung iiber den Orientalismus in Rom und Italien, Heidelberg, 1870; также поле­мическая брошюра, направленная против Моммзена: Beilage zu der Schrift «Die Sage von Tanaquil», Theodor Mommsen’s Kritik der Erzahlung von Cn. Marcius Coriolanus, Heidelberg, 1870; переведено с сокращениями на французский язык Жиро-Телоном: Coriolan devant М. Mommsen, Geneve, 1870.

¹²  J. J. Bachofen, Antiquarische Briefe, vomehmlich zur Kenntnis der altesten Verwandtschaftsbegriffe, 2 vis, Strassburg, 1880—1886. Исчер­пывая перечень работ Бахофена, укажем еще на изданную его вдовой, с предисловием Жиро-Телона: Romische Grablampen, nebst einigen anderen Grabdenkmalem, Basel, 1890; 2 Auflage, Leipzig, 1912.

и

философские корни мировоззрения Бахофена, его научно-ис­следовательского метода и в значительной мере той историче­ской концепции, которая была им создана., лежат в немецком ро­мантизме.

Мы знаем, что Бахофен воспринял идеи романтизма уже на студенческой скамье в качестве ученика Савиньи и приверженца так называемой «исторической школы права». Впоследствии, в особенности под влиянием политических событий его времени, присоединилось влияние и ряда иных течений романтической мысли.

Не легко различить в идеях и высказываниях Бахофена отдельные элементы мировоззрения, заимствованные им у роман­тиков, в точности установить нити идейной филиации, которыми швейцарский ученый связан с отдельными представителями романтической философии. Можно во всяком случае обнаружить здесь влияние каждого из трех глав немецкого романтизма: Шеллинга, с его противопоставлением материи и духа и его учением о мифе, Фридриха Шлегеля, с его диалектикой, учением о противоречиях и полярности и психологическим толкованием исторических явлений, Шлейермахера, с его, как, впрочем, и Шлегеля, поворотом от философского роман­тизма к религиозности и мистицизму. Сильнейшим образом был импрессионирован Бахофен распространенным в немецком романтизме учением о полярности мужчины и женщины как основе общественных отношений. Являясь одним из эпи­гонов немецкого романтизма, Бахофен, однако, своеобразным и крайне самостоятельным образом сливает воедино свои эк­лектические заимствования, создавая свою, остающуюся вполне оригинальной, философско-историческую концепцию. Но не­избежным и неумолимым образом ложность и этого мистико­идеалистического миросозерцания самого по себе и такого эклектического соединения разных идей обусловливает глубо­чайшую ложность концепции Бахофена в ее метафизической части.

И иными, помимо спекулятивно-философских, путями свя­зывается Бахофен с немецким романтизмом. Историческое учение Бахофена теснейшим образом связано вообще с'тем научным движением его эпохи, которое в свою очередь лежит своими корнями в романтизме. Как известно, одну из основных черт романтизма составляло устремление в прошлое вместе с идеализацией «древности». Идеи эти отражали ярко реакцион­ное стремление к уходу от современной действительности, к политическому и идейно-научному отшельничеству. Однако одновременно это течение в романтизме дало толчок развитию,

частью даже возникновению ряда дисциплин исторического характера. Помимо известного уже нам факта возникновения под влиянием романтизма учения об историческом развитии права, сюда же относятся учение о развитии языка (братья Гримм), историческая география (Риттер) и расцвет так назы­ваемого «востоковедения». Наконец, к романтическому же влия­нию следует, на наш взгляд, в известной мере отнести и зна­менующее середину XIX в. замечательное развитие ряда тех дисциплин, которые можно объединить под наименованием науки о первобытности.

Метод Бахофена , в свою очередь эклектический, не лишенный все же своеобразного единства, слагается из ряда эле­ментов.

Это прежде всего — распространенный в ту эпоху истори­ческий генетизм. «Правильная точка зрения в исследовании и толковании позднейшей истории,— говорит Бахофен,— зави­сит существенным образом от понимания начал» (7Г.).¹⁸ «Про­исхождение обусловливает дальнейшее развитие, дает ту линию, которой оно следует, навсегда предопределяет его направ­ление. Без знания происхождения историческое знание никогда не сможет достичь глубоких выводов» (М. Е.). «Где бы мы ни соприкоснулись с историей, положение таково, что всегда высту­пают более ранние ступени существования: нигде нет начала, везде продолжение, нигде голой первопричины, везде одно­временно уже и следствие. Подлинно научное познание со­стоит, следовательно, не только в ответе на вопрос что. Своего завершения оно достигает лишь тогда, когда оказывается в силах открыть откуда, ас тем умеет связать и к у д а. Знание возвышается до познания лишь тогда, когда оно может охватить сразу происхождение, развитие и завершение» (там же). Гене­тизм имеет, таким образом, у Бахофена широкое философско- историческое значение: отыскание и исследование «начал» яв­ляется потому основным путем исторического познания, что в происхождении заложена обусловленность дальнейшего развития.

Так примыкает Бахофен к другому, не менее в его время рас­пространенному методологическому направлению — эволюцио­низму. Имеющий философский характер идеалистический эволю­ционизм времен Бахофена постулировал развитие как посте­пенное усовершенствование «нравственности», «ума», «духа» и пр. У Бахофена этот эволюционизм приобретает, как будет показано

¹³  Ссылки на различные книги Бахофена делаются нами следующим образом: М. Е.-— Mutterrecht, Einleitung; М. 55.— Mutterrecht, глава 55; Т. V.— Sage von Tanaquil, Vorrede; L.— Lykisches Volk.

ниже, чисто мистический характер. Все Же самый принцип выражен и проведен достаточно отчетливо и последовательно. Не ограничиваясь открытием и исследованием «начал» как наиболее совершенным способом познания, Бахофен стремится создать картину последовательных стадий, неоднократно вы­ражая и подчеркивая идею «постоянства человеческого раз­вития».

Любопытным образом мелькают у Бахофена и обрывки ди­алектики того идеалистического толка, который был распростра­нен у романтиков. «Это не парадокс,— говорит он,—а одна из величайших истин, что развитие человечества совершается только в борьбе противоположностей» (Т. V.). «Каждый пово­ротный пункт в развитии отношений человечества окружен кровавыми событиями, постепенное мирное совершенствование гораздо реже, чем насильственный переворот. Достигая край­ности, каждый принцип приводит к победе противоположного, самое злоупотребление становится рычагом прогресса, наивыс­ший триумф — началом падения» (Ж. Е.). Однако методоло­гическое непостоянство позволяет Бахофену, наряду с приведен­ными высказываниями, повторять и идеи совершенно иного толка. «История, — замечает он,— многократно подтверждает то наблюдение, что более ранние состояния народов вновь выхо­дят на поверхность в конце их развития. Круговорот жизни приводит конец вновь к началу. Нижеследующее исследование имеет безрадостную цель поставить вне всякого сомнения эту печальную правду путем нового ряда доказательств» (М. Е.).

Если в своем генетизме и эволюционизме Бахофен воспроиз­водит господствующие идеи своего времени, то в большей мере самостоятельным является он в своей историко-сравнительной методологии, имея право считаться в части, касающейся право­вых явлений, одним из основателей так называемого метода исто­рико-сравнительного изучения права. Историко-сравнитель­ные параллели, сопоставления и сближения составляют в сущ­ности содержание всех писаний Бахофена, и значение этого приема он многократно подчеркивает. «Каждое из тех племен, — говорит он, например, — которые поочередно входят в круг нашего исследования, дает новые черты к общей картине гине- кократии и ее истории, либо показывает нам уже знакомые с другой, прежде менее замеченной стороны. Так растет с нашим исследованием познание; пробелы заполняются; первые наблюдения подтверждаются, модифицируются, расширяются новыми, познание постепенно завершается, постижение получает внутреннее единство» (М. Е.).

В непосредственной связи с эволюционизмом и историко-срав­нительным приемом исследования находится у Бахофена тот подход к различным явлениям, который заставляет его в поздней-

8*                                                             т

шем отыскивать модифицированные элементы, осколки и следы прошлого. Здесь Вахофен приближается к так называемому методу пережитков, развитому впоследствии английским уче­ным Тэйлором. «Явления древнейшего времени,— говорит Бахофен, — и явления позднейших, иногда новых периодов сближаются, изумляют своим сходством и заставляют совершен­но забыть о больших промежутках, которые их разделяют» {М. Е.). В свою очередь «нормы семейного права знакомых нам времен древности никоим образом не являются начальным состоянием, а в большей мере производным предшествующих более древних ступеней жизни. Исследуемые сами по себе, они представляются нам лишь в их действительности, но не в их причинности, они — изолированные факты и как таковые в лучшем случае — объект знания, но никогда не понимания» (там же).

Широко вовлекая в круг своего исследования обширный и разнообразный материал, Бахофен в своем эволюционизме далек от вульгарной прямолинейности и обезличения фактов. Напротив того, с особой силой признает и подчеркивает он нали­чие и значение частного, различий и многообразий, над которыми все же господствует единство всеобщего развития. «Во всем,— говорит он,— что дает жизнь народов, господствует богатство и разнообразие. Под влиянием местных отношений и инди­видуального развития основные идеи определенного культурного периода получают у отдельных племен многообразно меня­ющееся выражение» (М. Е.). Вместе с тем «только богатство деталей дает необходимые сравнения, а тем возможность раз­личия существенного от случайного, закономерного всеобщего от местного; только оно дает средство подняться к все более объемлющим точкам зрения» (там же).

Весь свой материал, все исторические элементы, получив­шие свое многообразное выражение в разные эпохи и в различ­ных сторонах культуры, берет Бахофен не разрозненно, а в их единстве. Все это сближается, спаивается и освещается единой идеей, единым светом исторически синтезирующего прозрения в далекое прошлое, все это складывается у него в законченное целое. Широкий горизонт и глубина исследовательской мысли ведут Бахофена к воссозданию того, что, как он постоянно под­черкивает, представляет собой внутрисвязную цельную систему. Не устает повторять Бахофен, что все наблюдаемые и изучае­мые им явления, относясь к определенным историческим перио­дам, представляют собой не единичные, изолированные, случай­ные явления, а всегда взаимно связаны, всегда слагаются в систему. «Не беспорядок, а система, не произвольное, а необходи­мое», — замечает он по поводу взглядов античных писателей на обычаи «варваров», как на курьезы. «В богатстве своих про­

явлений... обладает... система... высшей порукой внутренней правды и естественной необходимости» (М. Е.). И все же «самым важным в исторической области остается всегда способность использовать результаты частного исследования для познания великого целого человеческого развития и из частного проявле­ния одной определенной народоиндивидуальности вывести всеобщее и закономерное в ходе образования человеческого рода. Эта идея является последним и высшим, чему все осталь­ное должно подчиниться» (£>■.)• И наконец: «Как бы своеобразным не казалось единичное..., все же закон движения вперед одина­ков для всех народов^ (М. 133).

Основным источником, проливающим свет на отдаленное прошлое, служит Бахофену миф. Но не только в мифологических преданиях, сюжетах, мотивах и образах находит он отобра­жение и выражение длинного ряда отдельных элементов, явле­ний, событий прошлого. Отдельные мифы являются для него прямым воплощением целых исторических периодов. Подлин­ная историчность мифа — один из тех постулатов, которые Бахофен особо подчеркивает. «Многообразный и меняющийся в своем внешнем выражении миф все же следует определенным законам и не менее богат надежными и прочными результатами, чем какой-либо иной источник исторического познания» (М. Е.). «Мифическое предание является верным выражением закона жизни тех времен, в которых лежит основание исторического развития древнего мира, проявлением мышления, непосред­ственным историческим откровением, а стало быть, надежным и высоко достоверным источником» (там же). При толковании мифа исследователь не вправе, указывает далее Бахофен, про­изводить выборку того, что ему кажется вероятным и возмож­ным, отбрасывая остальное только потому, что оно противоречит воззрениям ого эпохи. Этой «субъективной историзирующей критике» мифа противопоставляет он «объективно-историческое исследование»: необходимо брать самый миф, - более важный, чем крупинки исторических событий, в него вкрапленные.

Бахофен не является создателем метода историзации мифа, метода, который был впервые в европейской науке выдвинут Джамбаттиста Вико, затем разрабатывался и применялся мно­гими и нашел себе выдающееся место в учениях романтиков. Но, поставив миф на первое место в качестве исторического источника, Бахофен вместе с тем дал замечательные.образцы проникновения в сокровенное содержание и смысл мифа и сумел извлечь из этого материала твердые исторические положения. Предложенные им толкования отдельных мифов становятся, в свете его исторической концепции, совершенно убедительными.

Столь уверенно подходя к мифу как историческому источни­ку, Бахофен, однако, далеко не ограничивается им одним, широ­

ко используя и самый разнообразный иной материал. Обладая глубоким и всесторонним знанием античной литературы, Бахо­фен везде, и в историко-географических, и в философских, и в художественно-литературных произведениях Греции и Рима находит богатый источник для своих положений, выводов и обоб­щений. Сюда н^е присоединяется эпиграфический материал. В большой мере, следуя и здесь за романтиками, использует Бахофен языковый материал, давая любопытные лингвистиче­ские толкования. Интерпретация археологических памятников, предметов изобразительных искусств, надписей и изображений на монетах, символов, религиозных представлений и идей — все это в обильном количестве привлекает он к построению и обоснованию своей концепции. Наконец, Бахофен-юрист сказывается в том особом внимании, которое он уделяет, и зна­чении, которое он грлдает правовым отношениям, нормам и формулам, сопоставляя и сравнивая разнообразный правовой материал. Собирая осколки какого-либо правового порядка, сохранившиеся у различных народов в различных пережиточных формах, Бахофен путем взаимодополнения этих осколков делает смелые попытки восстановить их утраченное историческое целое и их начальный, генетически «подлинный» смысл.

Особая черта научно-исследовательской манеры Бахофена состоит в том, что при изучении и толковании источников он преимущественно игнорирует других авторов-исследователей того же материала, который иногда не раз до того подвергался научной трактовке. Мы находим у него очень немного ссылок на научно-теоретическую литературу. Оставаясь совершенно независимым и оригинальным, Бахофен идет своим путем, на котором предтечами и спутниками его являются почти исклю­чительно авторы античного мира.

В кругу античного материала преимущественно и остается Бахофен в «Материнском праве», как и в других своих сочине­ниях того же времени. Совершенно неверно, однако, встречаю­щееся в литературе утверждение, будто Бахофен все свое учение построил на мифологии Греции и Рима. Не только мифологи­ческий материал и не только исторические данные по грекам и римлянам составляют источники Бахофена. Самым интен­сивным образом использует он, черпая из античной литературы, сведения об известных древности народах внеэллинского мира средиземноморской арены —карийцах, ликийцах, фригий- пах, этрусках, египтянах, карфагенянах, лидийцах и т. д. В частности,— это мы подчеркнем,— Бахофен уделяет большое внимание материалу по древнему Египту, в той мере, в какой это было тогда доступно, и он является первым, кто ряд черт общественных отношений и религии Египта истолковал как отражение матриархата. Наконец, в довольно широкой мере,

по уровню тогдашних знаний, привлекает Бахофен и этнографи­ческий материал, заимствуя его из старой и современной, в том числе новейшей,— например, Барт, Ливингстон, —литературы. Народы Индии, Центральной и Средней Азии, Кавказа, Африки, Южной Америки и пр. дают ему разительные подтверждения его идей и отдельных положений.

Что касается использования источников, то можно сказать, что Бахофеном впервые, к тому же в столь широком масштабе и столь углубленно, был соединен самый разнообразный мате­риал — миф, право, литературные сюжеты и образы, язык, археологические памятники, произведения искусства, надписи, религиозные идеи и символы, наконец, этнографические дан­ные, — для реконструкции начальной истории человечества.

Самым резким и определенным образом отказывается^Ба- хофен от господствовавшего до него и в его время взгляда на исследуемые явления как на плод фантазии античных писателей или какие-то «курьезы», в лучшем случае случайности или необъяснимые факты. Все это для Бахофена — подлинный исторический материал, требующий лишь правильного, освещен­ного общей идеей, толкования и становящийся понятным только в свете этой общей идеи. В этом отношении Бахофен, как мы увидим, идет иногда чрезмерно далеко, иногда вплоть до совер­шенно необоснованной и наивной веры в подлинность легенды, а не ее возможного исторического ядра.

По общему правилу, содержание всех работ Бахофена сво­дится к анализу и толкованию отдельных мифов, литературных сюжетов и образов, художественных изображений и пр. Исследовательский прием Бахофена состоит преимущественно в том, что он берет какой-либо миф или иной материал и путем анализа и интерпретации извлекает из данного материала все, что можно отнести к интересующей его теме. Так переходит он от одного источника к другому, подвергая трактовке сразу обширный круг вопросов. Как «Материнское право», так и дру­гие его книги представляют собой в сущности груду материала по идеологии античного и предантичного общества. Вместе с тем изложение Бахофена всегда до крайности уснащено и отя­желено подробностями, пространными цитатами, нередко откло­нениями от темы и целыми экскурсами. Лишь попутно разбра­сывает Бахофен, да и то почти только в «Материнском праве», высказывания общего характера, иногда замечательные по глу­бине и ясности мысли, нередко совершенно наивные и абсурдные, почти всегда затуманенные мистико-идеалистической оболочкой и облеченные в соответствующую стилистическую форму, делаю­щую подчас недоступным их содержание.

Таким образом, общие высказывания Бахофена, передающие его чисто историческую концепцию, тонут в массе примеров,

параллелей, цитат, частных интерпретаций и пр. и в не меньшей по объему массе туманных философствований. Наконец, резуль­татом указанной исследовательской манеры Бахофена являются частые повторения, причем нередко он впадает в явные и сущест­венные противоречия. Надо думать, что Бахофен сам сознавал громоздкость и малодоступность своего труда, почему и пред­послал «Материнскому праву» обширное введение, где попытал­ся изложить всю свою историко-философскую концепцию, остав­шись, однако, и здесь в достаточной мере хаотичным и туманным.

Так, громадная, бесформенная глыба фактического материа­ла и частных толкований оказывается у Бахофена непро­порционально громоздким основанием, которое увенчивается небольшим, скорее схематическим сооружением —наброском основных этапов пути, пройденного человечеством. Таков архи­тектонический облик всего творения Бахофена.

При этих условиях, для того чтобы с наибольшей точностью воспроизвести историческую концепцию Бахофена, наиболее правильным будет, как это было сделано и выше, пойти преиму­щественно путем извлечения отдельных подлинных его высказы­ваний общего или резюмирующего характера. Такое цитирова­ние Бахофена даст вместе с тем и представление о его литератур­ной манере и его стиле.

Hi-

Самую начальную стадию существования человечества и вместе с тем самую начальную форму общественных, в частности половых, отношений обозначает Бахофен как эпохугете- р и з м а, или беспорядочного гетеризма, или добрачную ступень.

Эта стадия присуща отнюдь не какому-либо одному народу, а универсальна для всего человечества. С другой стороны, Бахофен подчеркивает «исторический характер добрачной сту­пени», т. е. ее действительное, историческое существование в прошлом. «Исключительность брачного соединения представ­ляется столь глубоко присущей благородной сущности чело­веческой природы и ее возвышенному назначению и столь от нее неотъемлемо!!, что эта исключительность считается большин­ством людей начальным состоянием, допущение же более древ­них, совершенно неупорядоченных отношений полов относится, в качестве печального заблуждения бесполезных спекуляций о началах человеческого существования, к области бредовых видений. Кто не готов был бы охотно присоединиться к этому мнению и избавить наш род от тяжелого напоминания о столь недостойном детстве? Однако свидетельство истории не позво­ляет прислушаться к нашептываниям гордости и самолюбия и усумниться в чрезвычайно медленном прогрессе человечества

к брачной нравственности. С необоримой силой наступает на нас фаланга подлинных исторических свидетельств и делает какое-либо сопротивление, какую-либо защиту невозможными» (М. Е.).

'Введенный Бахофеном термин «гетеризм», в известной мере вошедший затем в литературное употребление, был выбран, несомненно, крайне неудачно, на что указал уже Энгельо. «Называя это первобытное состояние гетеризмом,— го­ворит Энгельс,— Бахофен показал этим, как мало он понимал, что именно он открыл или, вернее, угадал. Гетеризмом греки называли, когда ввели в употребление это слово, сношения мужчин, холостых или живущих в единобрачии, с незамуж­ними женщинами; при этом предполагается всегда существо­вание определенной формы брака, вне которой происходят эти сношения, и уже включается, по крайней мере как возмож­ность, проституция. В ином смысле это слово никогда не упот­реблялось»... ¹⁴ Надо к тому же заметить, что Бахофен не дает более определенной, помимо вышеприведенных высказываний, исторической характеристики стадии гетеризма, перенося этот вопрос, как мы увидим ниже, целиком в область мистико-сим- волической интерпретации.

Переход от гетеризма к следующей ступени или эпохе истории человечества составляет, по Бахофену, особый этап, именуемый им амазонством.

Сказания об амазонках Бахофен считает подлинной истори­ческой традицией и, широко интерпретируя этот материал, принимает и амазонство в качестве универсального явления человеческого прошлого. «Амазонство, — говорит он, — пред­ставляется совершенно всеобщим явлением. Оно коренится не в особых физических или исторических отношениях определен­ного народа, а в состояниях и явлениях человеческого существо­вания вообще. Вместо с гетеризмом имеет оно характер уни­версальности. Одинаковые основания вызывают везде одинако­вые действия. Явления амазонства вплетены в происхождение всех народов» {М. Е.). Бахофен изображает амазонство как своего рода социальный переворог, совершенный женщиной. «Амазонство, — говорит он, — стоит в тесной связи с гетеризмом... Гетеризм должен необходимым образом привести к амазонству. Униженная недостойным обращением мужчины, женщина первая чувствует тяготение к прочному положению и чистому существо­ванию. Чувство испытанного стыда, неистовство отчаяния воспламеняет ее к вооруженному восстанию» (zu bewaffnetem Wiederstande; там же). Или в другом месте: «Беззащитно отдан­ная унизительному обращению мужчины... она первая и глуб­

¹⁴  М а р к с и Энгельс, Соч., т. XVI, ч. I, стр. 18, примечание.

же всего проникается страстным желанием урегулированного положения и чистой нравственности, к неволе которой мужчина, в дерзостном сознании своей превосходящей физической силы, лишь неохотно приспособляется» (там же).

Так амазонство, представляющее собой своего рода револю­ционный рубеж, приводит к наступлению новой, второй эпохи, которую Бахофен называет гинекокр атией или эпохой материнского права, женского права, или матернитета. «Гинекократия развилась, укрепилась и удержалась повсюду в осознании и длительном восстании жен­щины против унижающего ее гетеризма», повторяет он {М. Е).

С гинекократией совершается переход человечества к осед­лости, а затем и к прочному социально-политическому строю. Уже амазонство ведет путем завоевания к основанию городов и государств. Но наиболее знаменательное явление, сопутствую­щее наступлению гинекократической эпохи, составляет переход к земледелию, которым человечество обязано преимуществен­но женщине. К мысли о связи гинекократии и земледелия Ба­хофен возвращается много раз. «От войны и военных предприя­тий переходят победоносные рати героинь к прочной осед­лости, к образованию поселений и к занятию земледелием» (М. Е.). «Чисто материальным образом посвящает она (женщина) свою заботу и силу украшению материального существования, «практической добродетели» и достигает в культуре земледелия, которому женщина первая споспешествует... совершенства, вызывающего удивление последующих поколений» (там же). «Наблюдения над живущими еще народами не оставляют со­мнения в том, что человеческое общество перешло к земледелию, которого мужчина дольше чуждался, преимущественно уси­лиями женщин. Многочисленные предания древности, в которых женщины путем сожжения кораблей кладут конец скиталь­ческой жизни, женщины преимущественно дают свои имена городам или, как в Риме и в Элиде, тесным образом связаны с древнейшими разделами земли,— должны считаться свиде­тельством той же исторической действительности» (там же). Переход к оседлости и к земледелию составляет, по Бахофену, в известной мере выражение женской натуры и назначения женщины: «Если закон человеческого развития необходимо требует этого перехода от кочевничества к домашней осед­лости, то в особенной степени соответствует этот период склонности женской натуры и там, где ее влияние оказывается действенным, совершается дважды скорее... Упрочивая жизнь, женщина выполняет свое природное назначение» (М. ЕЛ.

Гияекократический строй, и материнское право теснейшим и внутренне необходимым образом связывается, далее, с установле­нием индивидуального брака и его «строгой исключительностью».

«Заслушивает особого внимания то обстоятельство, что материн­ское право стоит в связи с браком и строжайшей целомудрен­ностью такового... Гинекократия существует не вне, а внутри matrimonium (брака). Она никак не противопоставлена, а, наоборот,— необходимая спутница последнего. Да и самое слово matrimonium (дословно: материнский брак) покоится на основной идее материнского права. Говорилось matrimo­nium, а не patrimonium, точно так же, как сначала говорили только о mater families. Pater familias — вне сомнения, более позднее слово... По материнскому праву существует pater, но никак не pater familias» {М. 6).

Весьма любопытным образом связывает Бахофен воедино гинекократию, или материнское право, с индивидуальным бра­ком и земледелием. «Принцип земледелия есть принцип орга­низованного соединения полов. Обоим им принадлежит материн­ское право» (М. 6). «Было бы неверно относить народы, обнару­живающие гинекократию, к той наиболее низкой жизненной ступени, на которой еще не существует никакого брака, а лишь естественное соединение полов, как у животных. Гинекократия принадлежит не докультурным временам, она, напротив того, сама составляет культурную ступень, она принадлежит перио­ду земледельческой жизни, правильной обработки земли, а не естественного произрастания земли, не болотной жизни, кото­рую древние ставили в один ряд с внебрачным соединением полов» (М. 7). «Земледелие является прототипом брачного соеди­нения мужчины и женщины... Брак выступает в представлениях древних в виде аграрного отношения, вся брачная терминология заимствована из земледельческих отношений» (М. 68).

Переход к исключительности индивидуального брака сопро­вождается пережитками «гетеризма», которые в свою очередь претерпевают постепенную трансформацию. Интерпретация сю­да относящихся явлений принадлежит к числу наиболее ори­гинальных идей Бахофена.

«Брачный принцип оказывается оскорблением противополож­ного начального принципа, самый брак — нарушением рели­гиозного завета. Это положение, как ни непонятным кажется оно нашему современному сознанию, имеет за собой свидетель­ство истории и могло бы одно удовлетворительно объяснить ряд весьма замечательных, в их подлинной взаимосвязи никогда еще не признанных явлений. Только ими объясняется та идея, что брак требует искупления у той богини, чей закон он нарушает своей исключительностью. Не для того, чтобы увянуть, в объятиях только одного,наделил а женщину природа всеми преле­стями, которыми она владеет: закон плоти отвергает всякое огра­ничение, ненавидит всякие оковы и считает всякую исключитель­ность прегрешением против ее божественности. Отсюда полу­

чают объяснения все те обычаи, в которых самый брак выступает связанным с гетеристическнми процедурами. Разнообразные по форме, они по идее своей совершенно едины. Содержащееся в браке отклонение от естественного закона плоти должно быть искуплено определенным периодом гетеризма, благоволение божества должно быть вновь обретено. То, что кажется всегда взаимоисключающим, гетеризм и строгий закон брака, вступает здесь в теснейшее соединение: проституция становится сама залогом брачного целомудрия, священное сохранение которого требует от женщины предварительного исполнения ее естествен­ного назначения. Ясно, что в борьбе против таких воззрений, поддерживаемых самой религией, прогресс к высшей нравствен­ности мог быть только медленным, ибо постоянно угрожаемым. Разнообразие переходных состояний, которое мы открываем, показывает, действительно, как изменчива и ненадежна была борьба, которая велась в течение веков на этой почве. Лишь мало-по-малу одерживает верх брачный принцип. Женская жерт­ва с течением времени все более сокращается, сводится ко все более легким повинностям. Градация отдельных ступеней заслу­живает полного внимания. Ежегодно повторяемое приношение переходит в однократное, за гетеризмом матрон следует гете­ризм девушек, за его выполнением во время брака — добрач­ное, за безраздельной отдачей себя всем — лишь определенным лицам. Эти ограничения завершаются посвящением особых гиеродул [храмовых проституток]: они уплачивают долг всего женского пола и тем освобождают матрон от всякого долга отдачи себя. Более легкой формой личного приношения ста­новится приношение волос, которые в отдельных примерах именуются эквивалентом крови...» [М. Е.). «...Женщина, всту­пающая в брак, должна принести в жертву оскорбленной матери- природе определенный период свободного гетеризма и искупить целомудренность брака предшествующим нецеломудрием. Гете­ризм брачной ночи... покоится на этой идее. Он представляет собой жертву плотской матери-природе, чтоб получить ее про­щение за последующее брачное целомудрие» (М. 7).

И длинным рядом примеров и частных интерпретаций антич­ных текстов и мифов иллюстрирует Бахофен эти переходные формы от более широких брачных отношений к индивидуаль­ному браку: различные пережиточные формы предбрачной свободы вообще, храмовую проституцию, иные гетеристические формы, связанные с культом богинь Афродиты, Милитты и Анаитис, наконец, описанные уже античными авторами (Дио­дор и др.), приуроченные к заключению брака порядки, лега­лизованные феодальными юристами под наименованием «jus prirnae noctis» (право первой ночи). К пережиткам «гетеризма» относит Бахофен также и два других связанных с браком поряд­

ка: левират и полиандрию. «Левиратный брак обнаруживает родство с полиандрией братьев. Наиболее правильно считать их пережитком (Uberrest) раннего состояния» (М. 95). Наконец, сюда же отнес Бахофен и те два явления, которые затем по­лучили в литературе наименование «гостеприимного гетеризма» и «кузенного брака».

Разрозненным образом, в порядке отдельных интерпретаций останавливается Бахофен на ряде явлений, составляющих в совокупности то, что он называет «гинекократической системой», «гинекократической культурой» и «материнским правом», что представляет собой, однако, явления отнюдь не случайные, не изолированные, а единый комплекс. «Гинекократическая культура,— говорит Бахофен,— обнаруживает единство гос­подствующей мысли в .особенно высокой степени» (М. Е.): В самых разнообразных проявлениях ищет и умеет находить Бахофен выражение этой культуры: в формах производительной деятельности, обычаях и нравах, праве, религии, идеях и пред­ставлениях, одежде, предпочитаемом цвете, даже прическе.

Прежде всего, согласно замечательной мысли Бахофена, лишь матернитет дает начало праву, является источником права. До того права не существует. Из числа норм, входящих в систему материнского права, наиболее знаменательны: особое положение женщины, именование детей по матери, принадлеж­ность их к ее общественному сословию и допущение к наследо­ванию только женщин с исключением из такового мужчин. Трактовка Бахофена того, что мы сейчас называем матрилиней- ным счетом происхождения, заслуживает особого внимания. «Последствия, вытекающие из материнского права, в частности, именование детей по матери и принадлежность детей к общест­венному состоянию матери, выступают... при господстве мате-' ринского права как следствие и специфичность именно брака и снизаны со строжайшим брачным целомудрием» (М. 6). Свойственное данной системе положение женщины и мужчины, а равно и наследственный порядок интерпретируются следую­щим образом: «Охота, набеги и война наполняют жизнь мужчины, держат его вдали от жены и ребенка. Семья, повозка, стада, рабы остаются на попечонии-жены. В этом призвании женщины заключена необходимость ее господства. Отсюда же следует ее исключительное право на наследство. Охотой и войной должен поддерживать свое существование сын. Дочери, лишенной этих способов добывания средств к жизни, остается в удел семейное имущество. Она одна наследует, мужчина имеет свое оружие, все его достояние — в его луке и его копье. Он добывает не для себя,а для жены и дочери и не для своих мужских потомков... В лишении всякого права наследования имущества находит мужчина все новое побуждение к военным предприятиям; в

несвязанности с какими-либо домашними заботами — возмож­ность путем дальних походов жить грабежом и войной» (М. 9).

В качестве норм материнского права указывает далее Ба­хофен на тесную связь между собой потомства по женской ли­нии, разобщенность отда и детей и особую близость к детям матери; в частности, отец не носит траура по своему умершему ребенку, одна мать оплакивает смерть своего дитяти. Наряду с господствующим положением женщины и особым к ней ува­жением, мужчина занимает в иных случаях подчиненное поло­жение. Сестры преобладают над братьями и вместе с тем только дочери, а не сыновья несут обязанность содержать своих пре­старелых родителей. Иногда сестры женят братьев, между тем как яркую черту данной системы составляет право женщины са­мой выбирать мужа. Особое место в системе материнского права занимают отношения сестерства, предпочтение сестры перед братом и дочери перед сыном. К той же системе относит Бахо­фен то, что мы именуем началом минората, т. е. особое положение самого младшего по рождению: «Младшинство по рождению связывает продолжение жизни с той ветвью материнского рода (Mutterstammes), которая, последняя возникшая, последней и смертью будет настигнута» (М. Е.). Как на необходимое вы­ражение материнского права указывает Бахофен на особые отношения дндей к детям сестры, отмечая, в частности, квали­фицированность соответствующих преступлений.

Мимоходом.обороняя впервые им сделанное глубокое обоб­щение, указывает Бахофен на ту начальную ступень в истории права, на которой «неодушевленные предметы стоят наряду с одушевленными и лишь факт ущерба, а не момент воли при­нимается в расчет» (М. 121) — в настоящее'время хорошо изу­ченная ступень развития права, которую Бахофен также свя­зывал с матернитетом.

Еще одну черту учения Бахофена составляет Призна­ние им первобытного коммунизма. Эту идею Бахофен выражает в следующих высказываниях. «От рождающегося материнства ведет свое происхождение всеобщее братство всех людей» (М. Е.). Единство и братство всех, всеобщий характер материнско- правовой семьи находит себе многообразное, иногда даже юри­дически оформленное выражение. На этом начале «покоится тот принцип всеобщей свободы и равенства, которьп! мы часто находим в жизни гинекократических народов в качестве основ- Hoii черты, на нем основывается филоксения [порядок между­народного гостеприимства.— М. К.], решительное отвращение к каким-либо ограничивающим узам» и т. д. (там же). То ж© начало означает общность имущества, а параллельно и равен­ство личного положения всех люДей. «По материнскому праву все люди равно свободны» {М. 37). Сюда же относятся в качество

пережитков ряд ограничений права собственности, обществен­ные столы у спартанцев и ряд других явлений. Идеоло­гия гинекократической эпохи определяется, далее, в качестве специфической черты особой гуманностью, господством любви, единения, мира, отрицательным отношением ко всякому наси­лию. «Черта мягкой гуманности... проникает культуру гине- кокрэтического мира» {М. Е.).

Изображение гинекократии и материнского права составляет преобладающее содержание основного труда Бахофена, а равно «Ликийского народа» и «Предания о Танаквиль». Многократно возвращаясь it описанию, характеристике и интерпретации соответствующих явлений, Бахофен не чужд идеи того, что данной стадии развития человечества свойственно свое движе­ние, своя история, отдельные моменты которой он иногда фикси­рует. К сожалению, в этом вопросе Бахофен остается особенно хаотичным и противоречивым.

Прежде всего, у Бахофена фигурирует еще одна, имеющая исторический характер, но, как всегда у него, ми с ти к о -и д е а- листически затуманенная категория, материнство (Muttertum). Категория эта соединяет воедино и гетеризм и гинекократию в качестве двух последовательных стадий прояв­ления материнского принципата в отвлеченном смысле. Стадии эти глубоко антиномичны, поскольку первая означает свободу половых отношений, вторая — индивидуальный брак и цело­мудрие. Общим образом свою идею выражает Бахофен в сле­дующем высказывании: «Различные формы и выражения ма­теринского принципата (das mutterli’chen Principals) у народов древнего мира являются нам в виде стольких же ступеней вели­кого исторического процесса, который, начинаясь в первобыт­ные времена, прослеживается до очень поздних периодов и еще сейчас может быть наблюдаем в середине своего развития у на­родов африканского мира» {М. Е.).

Начинаясь с «восстания», с военных действий, гинекокра- тическая эпоха сохраняет в известной мере военный характер, однако не наступательный, а оборонительный. Вместе с тем этой культуре присуща особая любовь к родине. Военная роль женщины постепенно изживается: «Хотя ратное дело никогда не было совершенно чуждо женщинам в гинекократических государствах, хотя они всегда фигурировали во главе воинст­венных народов в защите своего владычества, хотя и особая любовь к лошади и ее украшению сказывалась еще позднее в характерных, даже культовых чертах, — все же ведение вой­ны становится либо исключительным занятием мужчин, либо, по крайней мере, оно остается делом и тех и других» (М. Е.).

Развитой гинекократии присущ, по Бахофену, уже мир, а не война: мирная жизнь земледельцев, процветание искусств,

в особенности пения и танца, таковы черты гинекократи- ческой культуры. Сохранение мира составляет величайшую и постоянную заботу женщины. «Гинекократии,— говорит Бахофен, — принадлежит идея, что женщина призвана жерт­вовать собой для блага народа» (М. 135). С другой стороны, в силу того же строя идей женщина призвана исполнять миро­творческую роль в общественной жизни, она является высшим судьей в споре между мужчинами.

Вполне развитая, как мы бы выразились, форма пинекокра- тии состоит, по Бахофену, в обладании женщиной домашнего, социального и политического господства, в частности, всей полнотой политической' власти. Бахофен вводит здесь уподоб­ление гинекократии строю отношений в пчелином улье (М. 7),— сравнение многократно затем повторявшееся. С течением време­ни это положение женщины, вместе с ее военной ролью, сходит на-нет, давая место новому строю отношений, который Бахофен готов считать новой формой гинекократии. «Женщина-амазонка приносит в жертву свою древнюю власть, чтобы сменить ее на новую. С закатом прежней возникает новая гинекократия. Если та связана с военным величием, то эта основывается глав­ным образом на религиозном принципате женщины» (М. 108). «На место прежней амазонской гинекократии вступает новая, брачная, обладающая чисто религиозной природой» (М. 105). Иным образом характеризует Бахофен историю гинекократи- ческой эпохи в следующих словах: «Тогда как, таким образом, это первоначально преобладающее положение все более сходит на-нет, остается еще в течение долгого времени незыблемым господство женщины во внутренних делах государства и в кругу семьи. Но и здесь совершается прогрессирующее ограничение этого господства. От одной ступени к другой оттесняемая, гине­кократия ограничивается все более узким кругом. Ход этого развития дает большое разнообразие. Иногда государственное господство исчезает сперва, иногда, наоборот, домашнее» (М.Е.).

Над всеми высказываниями Бахофена о гинекократии и материнском праве главенствует, настойчиво и многократно повторяясь, одна идея — идея универсальности данной эпохи истории человечества: «Материнское право свойственно не одному определенному народу, а известной культурной сту­пени, оно, следовательно,, в силу однородности и закономерности человеческой природы не может быть обусловлено или огра­ничено каким-либо племенным родством... Наконец, здесь должна быть учтена гораздо менее одинаковость отдельных проявлений, чем единство основного мировоззрения» {М. Е.).

Несколько слов о терминах, употребляемых Бахофеном при описании данной ступени. Как можно было видеть, термины

эти весьма неопределенны. О термине «материнство» (Muttertum) мы говорили. Бахофенов термин «гинекократия» следует пони­мать лишь в самом общем смысле, в качестве обозначения гла­венства женщины и соответствующей исторической ступени. Термин «материнское право» скорее следует понимать в более узком смысле совокупности связанных единством характерных правовых норм, особой правовой системы. Таков же редко употребляемый Бахофеном неудачный термин «женское право» (Weiberrecht). Наконец, остается совершенно неотчетливым, впрочем., еще более редко употребляемый им термин «матерни- тет» (Maternitat).

Третью и конечную, наивысшую и завершающую, по Бахо- фону, ступень развития человечества составляет эпоха патер- н и т е т a (Pater ni tat), отцовства (Vatertum), или отцов­ского права (Vaterrecht): «Переход от материнства к отцов­скому строю человечества составляет важнейший поворотный пункт в отношениях полов» {М. Е,).

Неустанно подчеркивает Бахофен глубокую, всепроникаю­щую принципиальную противоположность названных двух систем и вместе с тем, путем противопоставления матернитета и патернитета, ярко и выразительно характеризует обе эти ступени. «Та противоположность которая определяет принципы патернитета и материнского нрава., должна необходимым образом проникать весь жизненный облик каждой из этих двух систем» (М. Е.). «Как в отцовском принципе— ограничение, так в ма­теринском содержится всеобщее; как одно несет с собой ограни­чение узких кругов,, так не знает другое никаких границ, как и сама естественная жизнь. От рождающегося материнства ведет свое происхождение всеобщее братство всех людей, со­знание и признание которого исчезает с развитием патернитета. Основанная на отцовском праве семья замыкается в качестве индивидуального организма, материпсконравовая, наоборот, носит тот типично-всеобщий характер, с которым начинается всякое развитие и который отличает материальную жизнь от высшей, духовной» (там же)..

Противопоставление двух систем дает Бахофену повод для нового, весьма глубокого по мысли доказательства историческо­го существования гинекократии: «Противоречие... материнского нрава... и идеи позднейшего времени столь глубоко и всепро- пикающе, что при господстве последних выдумка гинекокра- тических явлений не могла иметь места. Система патернитета является результатом мировоззрения, которому более древнее право казалось загадкой и которое вместе с тем не могло дать место возникновению ни единой черты материнскоправовой системы» (М. Е.). Как неоднократно подчеркивается Бахофе­ном, патернитет выступает не только чкак победа отцовского

начала и поражение материнского, но и как принципиальное подчинение новому началу начала материнства. И опять-таки, особая суровость этого нового начала говорит о предшество­вании другого, побежденного строя. «Та строгость, которая присуща римской патриархальной системе, укапывает на су­ществование более ранней системы, которая должна быть по­беждена и оттеснена назад» (М. Е.).

Одно из наиболее ярких выражений победы патернитета составляет подчинение женщины. В числе иных проявлений отцовского права Бахофен останавливается на отмирании преоб­ладающего значения связи ребенка со своей матерью и приоб­ретении больших прав отцом. Правда, «отец является всегда юридической фикцией, мать, напротив того, физическим фактом» (М. 6). Далее, с патернитетом совершается переход к счету' происхождения по отцу и переход наследования в прямую ли­нию, появление и развитие усыновления, чуждого системе материнского права, и пр. у

К числу замечательных, впоследствии широко усвоенных интерпретаций Бахофена относится его толкование «кувады» (он не употребляет этого термина) как в свою очередь отражения перехода от материнского права к отцовскому. Описав те ими­тирующие роды ребенка обряды, которые сопровождают усынов­ление, а равно и обряды, в которых роды имитируются отцом ребенка, Бахофен говорит: «Присоединение к материнским родам отцовских имеет, следовательно, значение возвести сына из uni lateralis (числимого по одной линии родства. — М. К.) в bilateralis, т. е. в подлинного отпрыска определенного отца. Средство, которым для этой цели пользуются, представляет собой фикцию., в силу которой отец считается и выступает в качестве второй матери» (М. 116).

К тому же кругу высказываний относится ставшая знамени­той бахофенова интерпретация трагедии Эсхила «Эвмениды», пос­ледней части его драматической трилогии «Орестейя». Клитем­нестра убила своего мужа Агамемнона. Их сын Орест мстит за отца и убивает мать. На суде богов, которому подвергается Орест, состязаются два принципа: материнского и отцовского права. Старые боги, представляющие первый принцип, обви­няют Ореста в матереубийстве, молодой бог Аполлон защищает его как мстителя за отца. Конфликт этих"двух правовых систем разрешается вердиктом суда: оправдание Ореста есть победа нового, отцовского права (М. 25—29).

Историческая концепция Бахофена, как было сказано, насквозь проникается и обволакивается у него мйстико-идеа- листической интерпретацией. Своеобразная философия истории швейцарского отшельника сводится к убежденно и настойчиво проводимой им, — впрочем, широко в его время распростра­

ненной в немецкой идеалистической философии, — идее примата природы и религии. Отсюда для Бахофена его исторические стадии с их общественными формами и отношениями мыслятся лишь как выражение своих заложенных в самой природе и затем в религии основ. С другой стороны, основы эти фигури­руют вновь в качестве присущих каждой ступени идейных воплощений, являющихся в то же время символами. Но если передача чисто исторической схемы Бахофена представляет известные трудности тотем.более тяжелая задача воспроизвести эту его мистико-идеалистическую конструкцию. Не вдаваясь в подробное изложение этой стороны философии Бахофена, попытаемся дать о ней самое общее представление. И в данном случае предпочтем, преодолевая здесь иногда трудности пере­вода, прибегнуть к посредству преимущественно цитат.

Историческое изображение трех стадий развития челове­чества, говорит Бахофен, «находит свое глубокое обоснова­ние в рассмотрении внутренней связи, которая соединяет по­степенный прогресс духовного развития человека с последо­вательным рядом все более высоких проявлений космоса...» Уже наше предшествующее изложение, продолжает он далее, «показывает зависимость отдельных ступеней семейного права от столь же различных религиозных идей и приводит к выводу, что то Же самое отношение подчиненности, в котором религия стоит к явлениям природы, следственным образом должно опре­делять и состояние семьи... Все ступени жизни пола от афро- дийного гетеризма до аполлоновой чистоты патернитета имеют свой соответствующий прообраз в ступенях жизни природы от дикого болотного произрастания (Sumpfvegetation), прото­типа безбрачного материнства, до гармонического закона ура­нового ¹⁵ мира и небесного света, который в качестве flamma non urens, в качестве «огня без пламени», соответствует духов­ности вечно омолаживающегося отцовства... Из трех великих космических тел — земли, луны, солнца — выступает первое в качестве носителя материнства, тогда как последнее ведет за собой развитие отцовского принципа. Самая отдаленная религиозная ступень, чистый теллуризм, ¹⁶ требует первенства материнского лона, переносит обиталище мужского начала в теллурийные воды и в силу ветров, которые, принадлежа земной атмосфере, играют роль преимущественно в хтонической системе,¹⁷ наконец, подчиняют мужскую потенцию женской, океан — gremium matris ter гае, «лону матери земли». «С землей

¹⁵   От греч. oopaws, «небо» (М. К.).

¹⁶  От латин. tellus, «земля» (М. К.).

¹⁷  От греч. -/_-!)wv, «земля»; хтонические божества у греков связыва­лись с землей или подземным миром (М. К.)._л

отождествляет себя ночь, которая представляется как хтони- ческая сила,,мыслится матерински, ставится в особое отношение к женщине и наделяется древнейшим скипетром. Ей противо­стоя, подымает солнце свое сияние, утверждая большее величие мужской силы... Дневное светило ведет к победе идеи отцов­ства... Между двумя крайностями, землей и солнцем, занимает луна то среднее положение, которое древние обозначали как пограничный район двух миров. Самое чистое из теллурических и самое нечистое из уранических тел, делается она изображением через деметров принцип к высшему осветлению вознесенного ма­теринства и в качестве небесной земли противопоставляется хтонической, точно так же как гетеристической —деметрово посвященная женщина. В соответствии с этим брачное материн­ское право оказывается всегда связанным с культовым предпо- читанием луны перед солнцем...

Зависимость отдельных ступеней отношений полов от косми­ческих явлений не есть свободно конструированная параллель, а историческое явление, идея мировой истории. Могли человек, это величайшее явление космоса, быть один избавлен от его законов? Приведенное к градации великих мировых тел, кото­рые последовательно занимают первое место в культе и пред­ставлениях древних народов, воспринимает развитие семейного права высшую степень внутренней необходимости и закономер­ности. Проходящие явления истории выступают как выражение божественных идей творения, которое делает религию своим основанием» (М. ЕЛ-

Упрощая и схематизируя эту, как видим, весьма туманную бахофенову конструкцию, находим, что его три исторические стадии развития общественных и брачных отношений являют­ся выражением трех космических сил и, соответственно, трех исторически-сменяющихся религиозных систем: гетеризм — земли и религии Афродиты, богини творческих сил космоса и свободной любви, гинекократии —луны и религии Деметры, богини земледелия и брака, и патернитет —побеждающего солнца, выраженного в религии Диониса, сына земли и неба, оплодотворенного ливнем, а на своей высшей стадии — Апол­лона, бога солнца.

Гетеризм, далее, по Бахофену, есть эпоха неограниченного господства материи-плоти. Сложным и, как обыкновенно, туман­но выраженным образом отождествляет Бахофен гетеризм с болотным произрастанием (Sumpfzeugung), представляемым им в качестве примордиальной формы всякой жизни, вместе с тем — символа плодородия. Идея, по которой вода как опло­дотворяющая сила, соединяясь с землей, дает начало жизни, составляет Широко распространенную примитивную биологи­ческую концепцию, отраженную во многих мифах и представле­

ниях. В то же время болотная растительность мыслится как результат этого примордиального возникновения жизни на земле. Широко, чрезвычайно любопытным образом используя и интерпретируя богатый фольклорный материал, Бахофен проводит одну из излюбленных и многократно вариируемых им идей — отождествление болотного произрастания cf гете- ристическим соединением полов и стадией гетеризма, все в том особом реалистически-символическом духе, который присущ всем его подобного рода конструкциям. «Ступень теллурийного произрастания,— говорит он еще в «Символике надгробий»,— есть... та примитивная, без всякого человеческого посредства происходящая вегетация, которая наиболее пышным образом восходит в сырых низинах, в особенности в болотистых местно­стях». «В том зрелище, которое болотная жизнь являла изумлен­ному взору первого человечества, выступала перед ним вся великая сила теллурического творения. Никакое семя не опло­дотворило материнского лона земли, никакой плуг не открывал борозды... Взорам, казалось, представал прототип всякой земной жизни. В вегетации болота и его вечном круговращении откры­вался закон, которому подлежал в одинаковой мере мир живот­ных и человека... Прообраз дикой жизни,— говорит Бахофен о стадии гетеризма, — определяет на этой ступени все представ­ления» (М. 138).

Широкое развитие своей идее отождествления болотного произрастания с «безбрачным гетеристическим рождением» и «беспорядочным смешением полов» дает Бахофен, помимо «Материнского права», вновь в «Антикварных письмах». Здесь содержится ряд соответствующих интерпретаций мифов, ле­генд и иных источников, в которых, помимо сказанной общей идеи, находит Бахофен связывание внебрачного ребенка с боло­тистым местом, камышами и прочие сюда относящиеся мотивы. Соответственным образом толкует он культы тростника, лотоса и т. д.

В таком же мистико-символическом духе интерпретируя и следующую ступень — гинекократию, Бахофен связывает этот строй с утверждаемой им особой религиозностью и мисти­цизмом женщины. «Тесная связь гинекократии с религиозным характером женщины раскрывается во многих отдельных про­явлениях» (М. Е.). «Религиозность женщины —не следствие, а в гораздо большей степени—основание гинекократии» (L.).

Продолжая свои символические отождествления и сопо­ставляя гетеризм и гинекократию, Бахофен говорит о «противо­положности земледельческой культуры и iniussa ultronea creatio (дикого и произвольного произрастания), как оно представляется взорам человека в дикой растительности матери-земли, наиболее же роскошным и пышным образом —в болотной жизни. Про­

образу последней соответствует гетеризм женщины, перврй — деметрово-строгий брачный закон развитой гинекократии. Обе эти ступени жизни покоятся на одном и том же основном прин­ципе: господстве рождающего чрева; их различие лежит толь­ко в степени естественной верности, с которой они представ- , ляют материнство’. Наиболее глубокая ступень плотского бытия связывается с наиболее глубокой областью теллурической жизни, наивысшая — с наивысшей ступенью земледелия. Одна находит выражение своего принципа в растениях и животных сырой почвы, которым она предпочтительно приносит боже­ское почитание, другая — в колосе и семенах ржи, которых она возвышает до священнейшего символа своей материнской мистерии» (М. Е.).

Наконец, патернитет ицтерпретируется 15 ахофеном как по­следняя и вместе с тем конечная ступень, завершение развития человеческих отношений, достигаемое в борьбе и победе «выс­шего» космического начала, «высшей» идеи и «высшей» религии. «Борьба патернитета с матернитетом представляется борьбой уранических и теллурических сил, и переход от одного к другому мыслится как возвышение человеческого рода от хтонического начала матери-ночи к небесному — солнечного света» (L.). Религия патернитета является, по Бахофену, окон­чательным утверждением принципа моногамии. «Дионис вы­ступает во главе великих ратоборцев с материнским правом... Непримиримый противник противоестественного вырождения, постигшего женскую судьбу, связывает он свое прощение, свое благоволение превыше всего с исполнением брачного закона, с возвращением к материнскому предназначению женщины... В силу этого начала дионисиева религия оказывается несущей в себе утверждение деметрова брачного закона» (М. Е.). Мысля патернитет в качестве конечной ступени развития человеческих отношений, Бахофен, однако, наибольшее совершенство при­писывает целибату, «высшей ступени солнечного развития».

В целом, матернитет и патернитет глубоко и полярно анти- номичны: первый есть царство плоти, второй — духа, первый — господство начала коллективного, второй — индивидуального. В многообразно вариирующихся интерпретациях этой анти­номии, все в том же отождествляюще-символическом плане, противопоставление матернитета и патернитета параллели- руется у Бахофена с рядом антитез: земли и моря, луны и солнца, ночи и дня, умершего и грядущего, траура и радости, левой и правой стороны и т. д. Чтобы дать представление об этих антитезах Бахофена,— еще две цитаты: «Материнство связывает­ся с идеей ночи, из себя рождающей день, как отцовское право — с царством света, дня, рожденного солнцем и матерью-ночью» (М. Е.). «Луна... побеждает ночь, как солнце —день. Мате­

ринское право может быть, таким образом, связываемо с луной и ночью, как отцовское право — с солнцем и днем. Другими словами: в гинекократии день побеждает ночь, который она сама рождает, как мать — сына; в отцовском праве: день — ночь, которая соединяется с днем, как отрицание с утверждением» {М. 8).

IV

В литературе о Бахофене неоднократно ставился вопрос о его предшественниках или его праве на приоритет в отдель­ных выставленных им тезисах и в общей его концепции. Ука­зывалось как на предтечу швейцарского ученого на Лафито, на Экштейна, на Миллара. В сочинениях Бахофена нет призна­ков его знакомства ни с Лафито, ни с Милларом; если бы было иначе, надо думать, Бахофен не мог бы не использовать описа­ния ирокезов и гуронов, которые бы дали такую великолепную иллюстрацию к его гинекократии, равно как и материала, со­бранного у Миллара. Нет у Бахофена ссылок и никак не отражен Шрайбер с его кельтской гинекократией и кельтскими феями.

По отношению к Бахофену и Экштейну может быть действи­тельно поставлен вопрос, кто кого опередил в трактовке гине­кократии и кто у кого что-либо заимствовал. Не будь доклада Бахофена на Штуттгартском съезде, прочитанного в сентябре 1856 г. и напечатанного в 1857 г., или хотя бы письма Бахофена к Джервазио от октября 1857 г., и если бы мы имели лишь его «Материнское право», выпущенное в 1861 г., приоритет Эк­штейна так или иначе, в том или ином качестве был бы формально вне сомнения. Статья Экштейна начинается печатанием в но­мере «Revue Archeologigue», датированном сентябрем 1857 г., но как в этом, так и в следующем, октябрьском того же года номере мысль автора о гинекократии выражена, как мы видели, лишь самым общим и неотчетливым образом и имеет самый ограниченный смысл. Более подробное и широкое изображение гинекократии дает Экштейн лишь в номерах, относящихся к концу 1858 г. Это обстоятельство наводит на мысль, хотя и нет к тому прямых оснований, что Экштейн, смутно владея своей темой, развил ее именно под влиянием доклада Бахофена. Другой вопрос, — какое значение имела статья Экштейна в работе Бахофена над «Материнским правом». Бахофен лишь раз, •если не ошибаемся, ссылается на статью Экштейна, притом только на ее первую часть, и делает это следующим образом: «О гинекократии карийцев, — замечает он мимоходом, — имеют­ся некоторые указания у Экштейна, Les Cares etc. (ссылка на «Revue Archeologigue», 1857). Способ трактовки, которой под­вергается здесь наш предмет, напоминает мне слова одного

знаменитого итальянца: «Quando accende il suo lume, riempe la casa di fiumo piu tosto die di luce»¹⁸ (M. 43).

Совершенно очевидно, что в смысле общей трактовки темы и исторической концепции первобытности не приходится говорить не только о заимствовании Бахофеном у Экштейна, но даже о каком-либо влиянии. Лишь довольно настойчивое подчер­кивание Бахофеном еще в письме к Джервазио, а затем в «Материнском праве» своего основного положения, что гине­кократия универсальна, относится к прошлому всего челове­чества, а не присуща одному какому-нибудь народу, показы­вает, что автор имеет здесь в виду свою идею противопоставить своеобразной экштейновой теории хамитической природы гинекократии, как, впрочем, и такого же ограничивающего порядка утверждениям по этому вопросу предшествующей литературы. При всей несоизмеримости научного уровня и масштаба обоих авторов, как ни незначительно место и влияние забытого Экштейна, справедливость требует сказать,что в опи­сании гинекократического строя он, как и Миллар, оба могут оспаривать первенство у Бахофена.

Но дело, конечно, не в таких заимствованиях и не в отдель­ных авторах —предшественниках Бахофена. История учений о первобытности, как и история проблемы матриархата в част­ности, а вместе с тем и самое содержание учения Бахофена неоспоримым образом говорят о том, .что Бахофен — фигура в высокой и исключительной мере оригинальная и самостоя­тельная как создатель своего учения о развитии общества и как мыслитель вообще.

Мы увидим ниже, что, помимо Экштейна, одновременно с Бахофеном к тем же темам подошел и ряд других выдающихся исследователей. Так, по замечательному совпадению, почти в то же самое время, когда Бахофен в 1856 г. прочитал свой док­лад на Штуттгартском съезде, на другом континенте, в Америке Л. Г. Морган выступил на собрании Американской ассоциации для развития науки в Монреале со своим первым докладом о той номенклатуре родства ирокезов, которая дала ему впер­вые ключ к открытию последовательных исторических форм брака и семьи. В том же самом 1861 г., когда появилось «Мате­ринское право», вышла в свет первая и основная работа англий­ского юриста Г. С. Мэна «Древнее право», сочинение, принад­лежащее, впрочем, к диаметрально противоположному, чем бахофеново₁ и морганово, идейному направлению. Наконец, спустя три года после «Материнского права» и независимо от Бахофена выступает шотландский юрист Д. Ф. Мак Леннав

¹⁸  Когда зажигается его светильник, дом наполняется скорее дымом,, чем светом (М. К.).

с сочинением, в свою очередь посвященным первобытной историй и сыгравшим по-своему значительную роль в истории науки. Обо всех этих авторах нам придется еще говорить.

Так, к одной сходной или во всяком случае близкой теме подходят одновременно пять авторов, далеко, впрочем, не одина­кового научного масштаба. К этим зарубежным ученым можно присоединить и русских историков: Кавелина, Шульгина и. Добрякова с их вышеохарактеризованными выступлениями. В этой совпадающей по времени разработке общей темы несом­ненно сказалась ее зрелость для специального исследования, та сложная историческая обусловленность, которая не раз сказывалась в истории науки, которая в известной мере пред­решается накоплением конкретного материала и общим ходом истории мысли. Так и творение Бахофена представляет собой в истории науки явление не случайное, не изолированное- Бахофен прямо с,вязан со всей предшествующей историей проб­лемы, которой посвящены его работы, со всей соответствующей общей литературой, знакомство с которой в той или иной мере надо, конечно, предполагать. Нельзя не заметить, между прочим,, бросающеюся в глаза заимствования Бахофеном идеи амазон­ства как «восстания» женщин. Но именно в свете истории нашей науки, в свете состояния учений о первобытности в эпоху соз­дания «Материнского права», с точки зрения значения Бахо­фена для своего времени и его роли в истории науки, творческое дело швейцарского ученого, то неоспоримое, что составляет его великую заслугу, подлинный переворот, совершенный им в учении о первобытности, — выступает перед нами со всей яркостью и знаменательностью, во всей своей широте и глу­бине.

Отбросим совершенно, как это сделали в свое время Маркс и Энгельс, мистико-религиозную интерпретацию, в которую Бахофен облек свою историческую концепцию. Не будем однако игнорировать того, что Бахофен еще совершенно не изучен как историк религии: Судя хотя бы по тому беглому изображению, которое дано нами этой стороне творчества Бахофена, можно сказать, что и на этих страницах лежит печать гения, что и отсюда, из-за пелены мистической трактовки, могут быть извле­чены глубочайшие идеи и ценнейшие толкования отдельных идеологических явлений. То, что для Бахофена, в силу его классовой сущности, соответствующего миросозерцания и умонастроения, ложным образом представлялось основанием, и источником общественных форм и отношений, отвлеченным, «символом» и пр., для нас, в должной переработке того же мате­риала, может быть приемлемо в качестве исторически сменяю­щейся идеологии разных ступеней общественного развития,. То, что для Бахофена было отражением метафизической и мисти-

■ческой борьбы и победы разных «начал» и «принципов», для нас может оказаться приемлемым в качестве достойных глубо­кого внимания явлений вытеснения и трансформации одних идеологических представлений другими, созданными новыми производственными отношениями. Во всяком случае и тема: Бахофен как историк религии, и критическое использование его материалов и толкований при построении марксистской истории религии,'— в частности истории античной религии, где в буржуазной науке господствуют еще эклектические, часто хаотические, во всяком случае далекие от историзма представ­ления,— должны стоять на очереди.

Возвращаясь к Бахофену — историку первобытности, мы мо­жем повторить слова Энгельса: «До начала шестидесятых годов говорить об истории семьи не приходится»; и ниже: «Изучение истории семьи начинается с 1861 г., когда вышло в свет «Материн­ское право» Бахофена».¹⁹ Действительно, представленный нами историко-литературный обзор показывает, в каком беспомощ­ном, хаотическом состоянии находилось, в какие часто гру­бые заблуждения и наивные домыслы впадало учение о перво­бытности, при всех отдельных иногда замечательных для своего времени попытках и достижениях некоторых авторов. Бахофен создал чрезвычайно смелую для своего времени универсально­историческую схему истории первобытности, брака и семьи. ■Отдельные формы, порядки и правовые нормы отмечались, мы знаем, и до Бахофена, однако, то помещались в кунсткамеру историко-этнографических курьезов, то трактовались как нечто присущее «некоторым» племенам — принципиально другой культуры, народам другой расы, «доисторическим». У Бахофена впервые' начертанный им процесс есть процесс всеобщий для человеческого развития, предложенная им схема в ее целом и отдельных звеньях, — при всех вариантах, какие могут давать отдельные народы,— едина и универсальна для всех времен и народов, — всечеловеческая история. Особое значение для своего времени имело то обстоятельство, что, влекомый своим генетизмом, он резко нарушил царившую в тогдашней ис­тории античности рутину, и смело разрушил искусственную сте­ну между «дикой» или «варварской» первобытностью и «благо­родной» античностью, соединив то и другое в единое историче­ское целое. Нам трудно это себе сейчас представить, но в 60-х годах прошлого столетия такое, например, положение, как: -«всякое исследование, касающееся Италии, которое не выхо­дит за пределы ее границ и не внедряется далеко по ту сторо­ну, в Азии, останется всегда невразумительным и бесплод­ным» (Т. V.), было новшеством и смелостью необычайными.

" М а ркс и Энгельс, Соч., т. XVI, ч. II, стр. 118.

188

Но более того. Бахофен не ограничивается установлением связи и исторического преемства между варварством и антич­ностью, а наряду с тем устанавливает и наличие элементов первобытности, того же «варварства» и в прошлом, пережи- точно сохраняющемся у самих «классических народов». Со­вершенно исключительное для своего времени значение име­ло, действительно, то, что Бахофен неопровержимо доказал существование «гетеризма» и «материнского права» не только у «варваров» или каких-то чужих античному миру народов, ч может быть, даже легендарных, но и в прошлом самих же, столь идеализируемых, патриархальных греков и римлян.

• Это имело значение в особенности по отношению к по­следним, чьи общественные формы, чья патриархальная семья, чье рецерированное феодальной Европой право при­нимались за извечный идеальный образец. А это, — говоря словами Энгельса,— «в 1861 г. означало настоящую револю­цию».²⁰ Наряду с таким сближением античности и начальных эпох человеческой, истории и наряду с истолкованием ряда общественных явлений античности как выросших из первобыт­ности, для Бахофена не существует какой бы то ни было изо­лированности первобытной эпохи. Характерно, что он не знает термина «доистория». Все прошедшее для него — единый про­цесс развития и подлинная история.

Основная сила и основное значение учения Бахофена — в его общей исторической идее, в его общей концепции. Отдельные элементы матриархата, намеченные Бахофеном, отчасти, как мы знаем, ,уже были установлены до него, отчасти недоста­точно разработаны. Краеугольный камень его учения состав- . ляет триада: гетеризм, гинекократия, патернитет. Такова сила и таково громадное революционное значение сущности этой основной идеи, что со времени ее появления и по сей день все усилия буржуазно-реакционной науки направлены не столько на критику отдельных тезисов и толкований Бахофена, которые во многих случаях, наоборот, прочно усваиваются, а на то, чтобы либо опровергнуть всю эту схему в целом, настаивая на неподвижности и неизменности брака и семьи (за вычетом «иск­лючений»), либо, в крайнем случае, допустить иные формы брачных и семейных отношений лишь для определенного «куль­турного круга», с тем, чтобы в «приличных кругах» подобных явлений не было.

Но данная Бахофеном концепция первобытности далеко не остается только схемой. Она наполнена у него глубоким со­держанием, отчетливо и ярко представляющим специфический характер каждой ступени. Все это, еще раз повторим вслед за

²⁰  Маркс,и Энгельс, Соч., т. XVI, ч. II, стр. 121.

самим Бахофеном, не разрозненные явления, не случайное те и не локальности, а говоря нашим языком, совокупности спе­цифических, данной ступени свойственных производственных отношений и соответствующих надстроечных явлений.

Примем значительную правильность тех возражений, кото­рые могут быть сделаны против некритического отношения Бахофена к источникам, иногда неверных лингвистических толкований, неограниченной убежденности в исторической реальности мифов и пр. Нечего и говорить, например, что его интерпретация амазонства наивна и фантастична до крайности. Однако удивительная стойкость, с которой держалось на про­тяжении длиннейшего ряда веков убеждение в реальности амазонства, и то место, которое эта идея неизменно занимала в литературе,—все это в известной мере объясняет отношение Бахофена к данной теме. Кстати сказать, ведь и до сих пор не существует приемлемого толкования «проблемы амазонок».

Исследовав обширнейшее число исторических фактов, Ба­хофен в ряде случаев проникновенно сумел в их пережиточном, подвергшемся метаморфозу состоянии найти их происхожде­ние и открыть как былое, так и позднейшее их значение. При этом в ряде случаев он впервые указал и истолковал такие явле­ния, на которые до него вообще не обращалось внимания. Отметим, кстати, что, с другой стороны, ряд толкований Бахо­фена до сих пор не привлек еще должного внимания. Вообще, отдельные его идеи еще ожидают тщательного изучения. На­конец, громадную, далеко неиспользованную и надолго со­храняющуюся ценность составляет уже одно то собрание мате­риала, в частности извлечений из античных источников, которое в столь подавляющей массе представлено в книгах швейцар­ского ученого.

Бахофена постигла та же участь, что и многих мыслителей, опережавших свое время. Его научная работа, если не считать того узкого круга людей, с которыми он встречался и вел пере­писку, протекала в полной изоляции. Одиноким остался Ба­хофен и после выхода своего «Материнского права». Habent sua fata libellil Первая работа Бахофена, связанная с идеей матриархата, «Символика надгробий» вызвала на страницах одного немецкого журнала в 1860 г. отзыв, в котором, между прочим, говорилось: «408 убористо напечатанных страниц, наполненных необычайнейшими и самыми странными фанта­зиями, которые в их глубокой мысли переходят иногда прямо в область крайнего тупоумия. Как не подумать, что автор говорит в горячке...» и т. д.

Можно сказать, что «Материнское право» было встречено гробовым молчанием. И это не только вообще в зарубежной ■ науке, но в частности и в Германии, т. е. в стране, где Бахо-

фен как представитель немецкой Швейцарии, писавший на немецком языке, мог ожидать раньше всего найти своего чита­теля. Нам известна только одна, повидимому и единственная появившаяся на немецком языке, рецензия на «Материнское право», написанная одним из друзей Бахофена, льежским профес­сором, историком литературы и фольклористом Феликсом Л и б- р е х т о м. Довольно пространная, скорей лишь излагающая содержание книги Бахофена, рецензия дает положительную, но все же осторожную оценку этой книги. Указывая на громозд­кость труда швейцарского ученого и трудность его освоения даже для специалистов, Либрехт следующим образом закан­чивает рецензию: «Если даже «Материнское право» Бахофена и не найдет себе сейчас признания, то... лежащие в основе этого ■сочинения идеи, хотя бы и медленно, все же проложат себе путь в будущем».²¹ Еще одна коротенькая рецензия на «Материн­ское право» появилась на французском языке. Автор ее, извест­ный историк права Родольф Д а р ест в весьма сочувственном тоне, но лишь в нескольких словах передал тему рецензируемой книги и указал на громадный собранных! здесь материал.²²

Почти полное молчание сопровождало и выход последую­щих трудов швейцарского ученого.²³ Ярко характеризуют ту атмосферу, в которой пришлось провести свою научную работу Бахофену, и ту изоляцию, в которой он находился, два письма его к известному немецкому юристу, редактору «Журнала для сравнительного правоведения» Иосифу Колеру. Мы нахо­дим здесь и любопытное изложение научного credo Бахофена. Стоило Колеру в 1881 г. в своей рецензии на книгу другого автора, А. Г. Поста, лишь упомянуть о Бахофене, чтобы пре­старелый уже базельский отшельник отозвался письмом (от .23 октября 1881 г.), в котором, между прочим, писал: «Вы упомя­нули... мое «Материнское право». Скоро уже четверть века, как опо появилось. Л работал без какого-либо предшественника. С того времени я издал и дальнейшие работы, которые остались так же незамеченными, как и первое мое сочинение...». Напе­чатание Колером весьма хвалебной рецензии на «Танаквиль» и I том «Антикварных писем»²⁴ вызвало следующее новое письмо Бахофена, датированное 6 мая 1883 г.²⁶

²¹  «Gotlingische gelelirte Anzeigen», 1862, I, 10.

²²  «lie iue historique de droit frangais et etranger», 1865, 1.

²³  Нам известны лишь две рецензии на «Предание о Таиаквиль»: одна, напечатанная тем же Лдбрехтом: «Gottingische gelelirte An­zeigen», 1870, 19, и другая, написанная точно так же другом Бахофена и *то товарищем по профессуре в Базельском университете, историком Фран­цем Г е р л а х о м: «l leidell ergcr Jahrbucher der Literatur», 1870, 15 и 60.

²⁴  «Zeitschrilt fur vergleichende Rechtswissenscliaft», 4, 1883.

²⁵           Оба письма впервые опубликованы Колером в его заметке:

«Nachschrift zu Bacbofens Selbstbiographie», ibid, 34, 1916.

«С чувством стыда читал я то, что Вы пишете в по­хвалу моих работ, с особым удовлетворением,' однако, нашел я в этой рецензии выражение тех положений и мыслей, которые я и сам считаю условиями правильно­го построения нашей истории права и принимаю в качестве своей путеводной нити. Не то желанно, что в первую очередь должно казаться приятным исследователю и искрен­нему работнику, что было и всегда остается ^Stoxov ахооара ettkivoi;; ²⁶ действителыто благодетельно соучастие и сопутство­вание; здесь — одобрение, в котором не может не нуждаться даже самый замкнутый отшельник. Отшельником чувствовал я себя, поскольку не встречал какого-либо одобрения самый принцип приемов моей работы и толкований, поскольку и со­держание, и ход моих мыслей, и те средства, которыми я, ра­зыскивая их у различных народов земли, пользуюсь, были несовместимы с академически фиксированными рамками и фор­мами. Оскорбленным чувствует себя пользующийся на новей­ший манер критикой ученый, когда кто-либо ставит вопрос о духе исторических явлений и их взаимосвязи и выставляет требование о необходимости углубиться в мир идей данной культурной ступени, прежде чем вывести суждение о связанных с нею явлениях, о необходимости вообще избегать возводить современные идеи в исходный пункт и масштаб возникновения ранних идей и устанавливать вероятность или невероятность извести с этой современной точки зрения в императивном тоне а 1а -Моммзен. Устрашенным чувствует себя не менее историк права, когда кто-либо считает и другие, помимо Рима, народы необходимыми для развития последовательного изо­бражения правовых идей, признает общее сотрудничество всего человечества в этой манифестации ума и выставляет положение, что средние звенья развития весьма часто могут быть обнаружены у отдельных и незамеченных доселе племен; что, наконец, никакая культура и никакая эпоха не может претендовать на абсолютное. Поношение встречает того, кто связывает право с прочими формами мышления и жизни и удаляет из своего исследования изолирующую скамейку, на которую желают поместить всякую дисциплину, как и всякий народ, якобы для того, чтобы путем этого мудрого ограничения достичь углубления: метод, который ведет как раз к противо­положному, а именно — бездушной упрощенности, а в итоге — никчемной учености и тому расцвету внешностей, который празднует свой триумф в фотографировании рукописей.

Чем глубже я уже много лет чувствовал это мое разобщение, тем более отрадно теперь то одобрение, которым Вы меня на­

²⁶  Любезнейшей слуху похвалой (М. К.).

делили. Поэтому я буду продолжать мою публикацию отдель­ных исследований по собранному материалу, который я, как бы он ни был обширен,-уже совсем не думал больше использо­вать. Не без основания и не случайна избранная мной форма писем. Многими из рассмотренных мной вопросов делился я в такой переписке с друзьями в Германии, Франции и более отдаленных странах, и теперь, когда смерть оторвала их от меня, будет для меня благодетельным воспоминанием предста­влять себе продолжающейся эту беседу, заменив неопределенной и поэтому пугающей массой незнакомой публики дружественные образы тех, чьи благожелательное сопутствие и одобряющие указания были источником радости.

На исполняющемся в скорости 68-м году охотно думаешь о прошедшем и становишься более робким, чем во время преж­них периодов бурь. Благодаря Вам нашел я теперь замену потерянного, и отсюда внутреннее удовлетворение, за которое выражаю горячую благодарность».

* *

*

Учение Бахофена оставалось почти безвестным в течение- многих лет. Мы познакомимся в дальнейшем с научной судьбой Бахофена. Замечательным образом, как это мы увидим, уче­ние Бахофена стало известно, распространилось и со стороны ряда представителей прогрессивной мысли получило призна­ние впервые в России.²⁷ Однако принятию учения Бахофена и разработке этого учения в русской науке не довелось оказать влияния на научную судьбу Бахофена за рубежом. Мы убе­димся в дальнейшем в том, что только то признание, которое общая историческая концепция и отдельные положения швей­царского исследователя получили со стороны Маркса и Энгель­са, решило судьбу учения Бахофена и определило его место и значение в науке.

Отметим здесь же, что в течение весьма долгого времени, а что касается зарубежной литературы, то и посейчас, не появ­лялось ни сколько-нибудь подробного и правильного изло­жения исторического учения Бахофена, ни удовлетворительных специальных работ, этому учению посвященных.²⁸

²⁷   Признанию и влиянию Бахофена в России нами посвящена особая работа: И. Я. Бахофен и русская наука, «Советская этнография», 1946, 3. Содержащийся в этой статье материал распределен в дальнейшем нашем изложении в порядке и в связи с общим изложением истории нашей проб­лемы.

²⁸  Из зарубежной литературы, помимо известных нам двух некроло­гов: Zur Erinnerung an Dr. J. J. Bachofen, «Allgenioine Schvveizer Zeitung», 1887, № 281, и J. Kohler, J, J. Bachofen, «Zeitschrift fur vergleicliende Rechtswissenschaft», 8,1889, назовем: С. K.e lie s-K r a u z, J. J. Bachofen,.

Остановимся здесь на одном сравнительно недавнем лите­ратурном явлении, связанном с именем Бахофена. В 20-х годах нашего века в реакционных кругах немецкой буржуазной науки произошло движение, получившее название «ренессанса Бахо­фена». Внешним толчком послужили здесь две относящиеся к Бахофену юбилейные даты: исполнившееся в 1915 г. столетие •со дня его ро?кдения и в 1917 г.— тридцатилетие со дня смерти. Обе эти годовщины, наступившие во время Первой империали­стической войны, прошли сначала совершенно незамеченными. Только спустя некоторое время развернулся этот своеобразный «ренессанс» Бахофена, имевший корни в некоторых реакци­онных течениях немецкой буржуазной мысли начала XX в., выразившихся в возрождении романтического мистицизма. В данном случае Бахофеном воспользовались для того, чтобы прорекламировать свои собственные идеи. Бахофен был ис­пользован в качестве знамени этого течения, вокруг его имени образовался чуть ли не род секты, впрочем, далеко не едино­мыслящей, а успевшей сразу расколоться. Естественно, что только та часть писаний Бахофена, которая имеет предметом миф и символы, и лишь мистико-идеалистические идеи Бахо­фена привлекли внимание и были использованы писателями сказанного направления, различными «неоницшеанцами», «нео­католиками» и пр. Результатом и внешним выражением этого «ренессанса» было переиздание части сочинений Бахофена, отмеченных уже выше, а равно и выпуск трех хрестоматийного характера публикаций.²⁹ Сокращения и подбор текстов сде­ланы здесь так, что чисто историческая концепция швейцар­ского ученого либо отодвигается на задний план, либо совер­шенно исключается, а обильно снабжающие эти издания пре-

Aus den Studien fiber die Quelle des Marxismus, Vortrag, «Neue Zeit», 1902, 1; E. Fr о m m, Die sozialpsychologische Bedeutung der Mutterrechtstheo- rie, «Zeitschrii't fur Sozialforschung», 1934, 2 (Paris). — Впервые довольно полно и довольно правильно учение Бахофена было изложено п охарак­теризовано в России публицистом Н. С. Русановым: Жизнь и сочи­нения Бахофена, «Русская мысль», 1889, 6. Автор не ограничился переда­чей концепции Бахофена, но и подверг ее критике, в частности раскрити­ковав бахофеново идеалистическое истолкование матриархата, и присое­динил сюда характеристику того места, которое Бахофен занимает в исто­рии науки. Статья Русанова и до сих пор сохраняет свой интерес. В 1933 г. нами был напечатан очерк жизни и учения Бахофена в журнале «Совет­ская этнография», 1933, 1, воспроизведенный выше в переработанном виде.

²⁹  Der Mythus von Orient und Occident,Eine Metaphysik der alten Welt, Aus den Werken von J. J. Bachofen, Mit einer Einleitung von A. Baeumler, Hrgg. von M. Schroter, Mfinchen, 1926. Обширное введение Беумлера озаг­лавлено: «Bachofen, der Mythologe der Romantik»; J. J. Bachofen, Urreligion und antike Symbole, Systematise!! angeordnete Auswahl aus sei- nen Werken, 3 vis, Hrgg. von C. A. Bernoulli, Leipzig, 1926 (Recklam); J. J. В a с h о f e n, Mutterrecht und Urreligion, Eine Auswahl, Hrgg. von JR. Marx, Leipzig, 1927.

цисловия, введения, комментарии и пр. старательно обраба­тывают Бахофена в свете, (угодном авторам, которые не прочь приписать швейцарскому ученому собственные бредовые идеи.

Параллельно этим переизданиям, не считая к тому же литературному движению относящихся книг и статей, в кото­рых Бахофену уделялось особое внимание, появился и ряд статей и даже книг — монографий, посвященных специально Бахофену. Наконец, выход переизданий Бахофена и ска­занной литературы вызвал в свою очередь появление ряда соответствующих статей, заметок и рецензий. Все это, за незначительными исключениями, по содержанию и духу отно­сится к охарактеризованному направлению.³⁰

Господствующая и достаточно специфически выраженная ■lepia этих публикаций заключается в том, что все эти «толко­ватели» швейцарского ученого брали исключительно Бахо­фена —• мифолога, романтика, мистика, в лучшем случае — историка религии, но никак не Бахофена — историка перво­бытного общества. Идеи же Бахофена о материнском праве эти господа готовы были понять и принять отнюдь не в пози- тивно-историческом смысле, а опять-таки исключительно в ро­мантическом, символическом, мистическом и пр. Если же эти авторы и касались бахофеновой концепции истории, то только для того, чтобы как на нечто неопровержимое и не требующее доказательств сослаться на окончательную устарелость или погребенность этих взглядов Бахофена. Иллюстрацией направ­ленности всего этого паразитировавшего вокруг Бахофена течения могут служить следующие строки из статьи «Борьба за Бахофена», появившейся в реакционном «Прусском ежегод­

³⁰   Нам известны, помимо обыкновенных рецензий: С. А. В е г п о и 1- ) i, Bachofen als Religionsforscher, Leipzig, 1924; idem, Bachofen et le symbolisme naturel (Natursymbol), «Actcs du Congrcs international d’histoi- e des religions tenu a Paris en Octobre 1923», 2 vis, Paris, 1925; cm. vol. I; idem, Bachofen und das Natursymbol, Basel, 1924; G. Schmidt. Ba­chofen, «Basilisk», Sonntagsbeilage der Nationalzeitung, Basel, 1925, 22; ide m, Ein neues Bachofensbuch, i b i d., 1926 27; C. A n d 1 e r, Bacho­fen, son oeuvre et sa methode, «Revue de l’histoire des religions», 1926, 93; W. D e u b e 1, Der Kampf urn Bachofen, «Preussisclie Jahrbticlier», 109, 1926; E. S a 1 i n, Bachofen als Mythologe der Romantik, «Sclimollers Jahr- bucli fur Gesetzgebung», 50, 1926; 5, H. Eckstein, Bachofen, der Mytho­loge und Geschichtsphilosoph, «Deutsche Akademische Rundschau», 9, 1927, 6; E. F e h r 1 e, Bachofen itnd das Mutterrecht, «Neue Heidelberger Jahrbucher, 1, 1927; E. K. W i n t e r, Bachofens Renaissance, «Zeitschrift fur die gesamte Staatswissenschaft», 85,1928, 2; A. В a e u m 1 e r, Bachofen und Nielzche, «Neue Schvveizer Rundschau», 1928, Mai; тоже отдельно: Zu­rich, 1928; E. Howal d, Wieder Bachofen, «YVissen und Leben», 17, 1928, 13; B.Croce, Bachofen und die unphilologische liistoriographie, «Philoso- phischer Anzeiger», III, 1, 1928; G. S с h m i d t, Bachofens Geschiohtsphi- losophie, Miinchen, 1929; J. Oswald, Bachofen, Eine biographische Skiz- ze, «Hochland», 29, 1932, 10 Juli.

нике»:³¹ «То обстоятельство, что религиозное и метафизическое содержание бахофеновых писаний через два, примерно, поко­ления после их создания вновь восприняло всю силу своего сияния, может нам служить свидетельством того, что немецкий романтизм представляет собой не забытую, помещенную на хранение в музей истории умственную эпоху, а лишь непре- рывавшийся, хотя бы и стремившийся иногда под землей поток, в «живой воде» которого может быть действительно еще раз немецкий дух, а вместе с тем и немецкий мир,—- именно, рели­гия, философия и науки,— смогут возродиться».⁸²

Таким же порядком во всех этих писаниях усиленно под­черкивается реакционная сторона исторического учения Ба­хофена. Вместе с те^м, с особыми ужимками указывая на то, что учение Бахофена, «мистика, миллионера, реакционера» и пр., получило признание в марксистской науке, разные писаки «отказывались понять» этот факт. Так, некто Беумлер в вводной статье к сборнику отрывков из сочинений Бахофена писал: «Если социализм считает Бахофена вместе с Морганом в числе основателей своей философии истории, начинающей развитие человечества с коммунистического состояния, то нельзя себе представить более скверного непонимания того духа, в котором Бахофен вел свои исследования... Всецело устремленный в прошлое романтик — Бахофен и страстный революционер и фанатик будущего — Маркс являются вели­чайшими противоположностями девятнадцатого столетия... З^Келателыго было бы,— заключает развязный автор,— чтобы на будущее время имя Бахофена употреблялось в социалисти­ческой литературе с большей осторожностью».³³ Нам, конечно, не приходится полемизировать с этим нелепым пониманием как Бахофена, так и марксизма.³⁴ Для нас вопрос обстоит здесь значительно более просто и вовсе не сводится к понима­нию «того духа, *в котором Бахофен вел свои исследования».

Ни классовая сущность, ни политическая реакционность, ни мистицизм Бахофена не могут нас отпугнуть и воспрепят­ствовать нам критически отнестись к его творениям и взять из них то, что составляет гениальную сущность его научных открытий. Мы смотрим на это теми же глазами, которыми смот­рели Маркс и Энгельс как на буржуазную науку вообще, так и на учение Бахофена в частности, какими Ленин смотрел

³¹  Ссылку см. выше.

³²  Полная оценка всего этого «ренессанса» Бахофена не может быть здесь дана, относясь к широкой теме об «идейных» течениях предфа- шистской Германии.

³⁸ Der Mythus von Orient und Occident, etc., Miinchen, 1926, Einlei- tung von A. Baeumler.

³⁴ Малоудовлетворительная попытка истолковать отношение марк­сизма к Бахофену была сделана в вышеотмеченной статье Е. Fromm’a.

на «буржуазное наследство». Для нас ясна неприемлемая сущ­ность бахофеновой мистики, которую мы отбрасываем. Ясно также и то, что его трактовка движущей силы и направленности в истории первобытности, в частности перехода от матернитета к патернитету,— ярко реакционны. Совершенно ясно, что вся его схема исторического процесса была для него основанием для утверждения современного ему общества,— в котором он занимал положение миллионера и представителя «чистой на­уки» за счет эксплоатируемого на его фабриках труда его ра­бочих,—как «высшего» и «совершенного». Для нас не состав­ляет неожиданности то, что революционность бахофеновых про­зрений в прошлое останавливалась на пороге настоящего и была очень далека от проекции в будущее. Не чуждый, как мы ви­дели, диалектического образа мышления, Бахофен был весьма далек от подлинной и последовательной революционной диалек­тики. Ушедший в прошлое романтик, «гениальный мистик», как его назвал Энгельс, и вместе с тем создатель произведшего' рево­люцию в науке учения о первобытности, Бахофен представляет собой сложнейшее порождение своей социально-политической эпохи, своего класса и умственных течений своего времени. При всей своей «туманности» и'мистичности, при всей неотчетливо­сти и, так сказать, эскизности созданной им схемы развития общества,, наконец, при всем своем политическом реакционерст- ве — Бахофен все же является выдающимся новатором в науке.

Революционное значение основной исторической концеп­ции Бахофена предопределило то, что она была усвоена рево­люционным учением пролетариата. И не в первый, и не един­ственный раз в истории науки реакционно настроенный мы­слитель оказывается революционером в науке. Историческое учение Бахофена возникло у него как непреодолимый вывод из собранного и анализированного им конкретного материала. Тогда как в одних отношениях в нем говорил его класс, в дру­гих — его устами говорила неумолимая диалектика фактов. Поэтому, следуя за основоположниками марксизма, мы сохра­няем и критически усваиваем ту часть его учения, которая остается революционной по существу.

V

В то время как учение Бахофена остается в Западной Ев­ропе в течение ряда лет либо в безвестности, либо непризнан­ным, известность и немалое влияние приобретает в области первобытной истории шотландец Джон Фергюсон Мак JI е н- нан (1827—1881).

Юрист по образованию, Мак Леннан проживал в Эдин­бурге, занимаясь адвокатской практикой. Впоследствии он

некоторое время служил парламентским секретарем по делам Шотландии. В 1857 г. Мак Леннан написал статью «Право» (Law) для 8-го издания Британской энциклопедии. Коснув­шись в этой статье вопроса о правовых символах, Мак Леннан остановился на спартанском и римском свадебных обрядах, в частности на церемонии притворного увода невесты, и истол­ковал эти явления как символический пережиток былого реального похищения женщин. В 1865 г. Мак Леннан высту­пил с сочинением «Первобытный брак, исследование о про­исхождении обряда похищения в свадебных церемониях». Развивая вышеупомянутый свой тезис, шотландский юрист перешел в этом сочинении к более широкой теме о ранних формах брака и семьи, выставив ряд положений, отчасти уже циркулировавших в литературе, в частности выдвинутых и Бахофеном, отчасти новых и оригинальных. О существовании Бахофена и его «Материнского права» Мак Леннан тогда не знал.

Такой же чисто кабинетный ученый, как и базельский от­шельник, Мак Леннан представляет собой по своему исследо­вательскому уровню и масштабу, не'говоря об общефилософ­ском горизонте, фигуру, наряду с Бахофеном, несоизмеримо менее значительную, являясь в области первобытной исто­рии скорей дилетантом. Все его построения проникнуты узко эмпирическим схематизмом. Характеризуя Мак Леннана как «прямую противоположность» Бахофена, Энгельс писал: «Вместо гениального мистика тут пред нами сухой юрист; вместо буйной поэтической фантазии — рассудочные комби­нации выступающего в суде адвоката».³⁵

Исходя в «Первобытном браке» из предположения о якобы широком распространении в первобытном обществе убийства девочек, Мак Леннан постулирует, что эта практика привела одновременно, с одной стороны,, к полиандрии, с другой — к похищению женщин. Этот последний порядок привел в конце концов к предубеждению против браков внутри группы и пред­почтению браков вне группы как общему порядку, который Мак Леннан назвал созданным им термином экз ог амии. Другой порядок, по которому браки заключаются в среде дан­ной группы, Мак Леннан назвал эндогамией. При этом, не поняв действительного характера экзогамии и при­писав ее целым племенам, спутав в данном случае, как это отметил Энгельс, племя с родом, Мак Леннан резко противо­поставил экзогамные и эндогамные «племена». «И хотя его же собственное исследование экзогамии.,— писал Энгельс,— на­талкивает его прямо носом на тот факт, что эта противополож­

³⁶ Маркс и Энгельс, Соч., т. XVI, ч. II, стр. 121.

ность во многих случаях, если не большей частью или д^ке всегда, существует лишь в его воображении, он все же кладет ее в основу своей теории».³⁶ Между прочим, как бы предвидя эту критику, Мак Леннан попытался в конце своей работы весьма беспомощным образом выставить предположение, что экзогамия и эндогамия могли быть у некоторых племен двумя последовательными формами.

Дальнейшие рассуждения Мак Леннана касаются системы родства. Вопрос этот, как мы знаем, был поднят в Америке Морганом, и, как можно в точности установить, Мак Леннан обратил внимание на него под прямым влиянием ставшей ему известной анкеты Моргана. В этом вопросе Мак Леннан занял следующую позицию. Древнейшая человеческая группа, по мнению шотландского юриста, вряд ли вообще обладала идеей родства: как и другие идеи,.подобная идея могла раз­виться лишь с течением времени. Физический факт кровной связи мог быть установлен лишь путем наблюдения и размы­шления, а следовательно, должен был в течение известного времени оставаться незамеченным и неосознанным. Все это не противоречит, по Мак Леннану, тому, чтобы в эту эпоху родственные группы фактически существовали, не осознавая, однако, своего родства: человек был связан не с отдельными лицами, а со всей своей группой в целом. Древнейшей же системой, в которую воплотилась идея кровного родетиа, была система родства исключительно по женской линии. Первобыт­ная человеческая группа представляла собой, по Мак Леннану, орду, «поскольку,— говорил он,— стадность присуща чело­веку изначально». В орде не существовало присвоения женщин отдельным мужчинам, и женщины орды, «как и иные блага», были «общими» (these groups would hold their women, like other goods, in common). Точно так же и дети, хоть и привя­занные к своим матерям, принадлежали орде в целом. Таким образом, брак в той форме, в которой он существует у цивили­зованных народов, был неизвестен, и преобладала большая или меньшая беспорядочность (promiscuity) отношений по­лов. При таких условиях принадлежность детей определен­ному отцу не могла быть известной.

Шагом вперед от этого состояния человеческого общества является, по Мак Леннану, полиандрия, представляющая собой в сущности модифицированный промискуитет. Мак Лен­нан предложил различать две формы полиандрии: при одной — женщина имеет несколько мужей, не обязательно состоящих между собой в родстве (образцом здесь служат Мак Леннану наяры), при другой — мужья одной женщины ■— братья (об­

³⁶ Там же, стр. 121.

разец — тибетцы). Линия прогресса, как выражается автор, состояла здесь в следующем. По наиболее примитивному порядку жена жила не вместе со своими мужьями, а со своей матерью и братьями, дети рождались и принадлежали к дому матери, в ее же руках было и главенство в доме. На следующей ступени женщина, поддерживая брачные отношения с несколь­кими мужчинами в определенном порядке, живет в своем соб­ственном доме, отделяясь от своей группы, по оставаясь все же с ней связанной в силу права ее детей на наследование в имуществе этой группы. Следующая форма состоит уже в полном отрыве женщины от своей группы и переходе жены ,и группу своих мужей — братьев друг другу. Отныне дети рождаются в группе своих отцов и к этой группе принадлежат. На этой стадии появляется система родства по мужской линии и дети становятся наследниками в семье мужей их матери. Родство по мужской линии сначала существует наряду с род­ством по женской линии, затем происходит переход к призна­нию родства только по мужской линии.

В заключительной части своей книги Мак Леннан дает краткий и весьма суммарный абрис истории общественных форм. Старая теория возникновения государства из размно­жившейся семьи, являющейся зародышем общества и верхов­ной власти, настолько проста, говорит Мак Леннан, что понять ее может и ребенок. Но весьма легко доказать, что она несо­стоятельна. Теория эта основана на грубой ошибке. Она исхо­дит из того, что человеческая история начинается с идеального брака, супружеской верности и надежности мужской линии родства. На самом деле история начинается не так, и семья не является первичной ячейкой. Порядок общественного раз­вития таков: первоначально существует связанное определенной территорией племя, в его недрах под комбинированным вли­янием экзогамии и родства по женской-линии возникает род и только наконец род распадается на семьи.³⁷

В свете вышеизложенной истории вопроса о роде заслужи­вает внимания у Мак Леннана то, что, если он сам и не сделал этого продуманным н систематическим образом, то его изло­жение сближало род самых различных, развитых и отсталых, народов, в числе последних — североамериканских индейцев. Это само по'себе означало известный шаг вперед в разработке данного вопроса. Более того, в противоположность общепри­нятой патриархальной схеме, по которой род принимался как продукт развития семьи или как совокупность семей, Мак Лен-

^3? J. F. Mac L е и n a n, Primitive marriage, An inquiry into the ori­gin of the form of capture in marriage ceremonies, London, 1865; переизда- пия — см. примечание 39.

нан первый, правда, очень бегло, противопоставил род, как более раннюю общественную форму, семье — как форме позд­нейшей. И все же шотландскйй юрист совершенно не понял ни сущности, ни исторического значения рода, не связал его ни со своей экзогамией, ни со счетом происхождения и вообще весь этот вопрос только запутал. Это обстоятельство также было отмечено Энгельсом. «Еще до того,— писал Энгельс,— как узнали, что такое род (Энгельс имеет в виду признание рода как универсальной исторической формы. —М. К.), Мак Леннан, который больше всех приложил усилий к тому, чтобы не понять его, доказал его существование и в общем правильно описал его у калмыков, черкесов, самоедов и у трех индий­ских народов — варали, магаров и муннипури».³⁸ Сближение античного рода с родом североамериканских индейцев Мак Леннан проводил и в одной своей позднейшей статье, о которой сейчас будет итти речь; это обстоятельство, как увидим дальше, сыграло известную роль в дальнейшей истории данного во­проса.

Как было сказано, взгляды Мак Леннана сложились не­зависимо от Бахофена. О «Материнском праве» он узнал впер­вые лишь в 1866 г. В этом году Мак Леннан напечатал статью «Родство в древней Греции», составленную целиком под вли­янием Бахофена и почти полностью на его материале, однако в таком тоне, как будто эта статья была вполне самостоятельной. Мак Леннан присоединился здесь к бахофенову тезису о на­чальном главенстве женщины в доме и о последующем переходе этой функции к мужчине. Но любопытно, что, рассчитывая, очевидно, на безвестность Бахофена, Мак Леннан только мимоходом упоминает его имя.³⁹ Лишь десять лет спустя (в 1876 г.), когда Мак Леннан выпустил новую книгу—«Иссле­дования по древней истории», он включил сюда специальную статью о «Материнском праве» Бахофена, в которой заявил, что о существовании книги Бахофена он узнал впервые только в 1866 г. и лишь тогда обнаружил, что бахофен опередил его в открытии того, что счет родства через женщин предшествовал счету по мужской линии. Отдавая должную дань высокому научному значению работы Бахофена и признавая, что честь указанного открытия бесспорно принадлежит швейцарскому ученому, Мак Леннан утверждал все же, что, по его мнению, Бахофен установил лишь факт предшествования одного по­рядка другому. Зато открытие причины этого явления, а имен­

⁸⁸    Маркс и Э и гель с, Соч., т. XVI, ч. I, стр. 109.

⁸⁹    J. F. Mac Lennan, Kinship in ancient Greece, «Fortnightly Review», 1866, april, may. Перепечатано в книге: J. F. M a с Lennan, Studies in ancient history, comprising a reprint of Primitive marriage, Lon­don, 1876; переиздание: London, 1886.

но—связь его с промискуитетом,, полиандрией и неизвест­ностью отца,, Мак Леннан продолжал считать своей заслу­гой.⁴⁰

Идеи Мак Леннана представляют собой удивительное соединение совершенно произвольных, иногда прямо абсурд­ных положений с рядом тезисов вполне правильных и,— если считаться с тем, что он пришел к ним в известной мере само­стоятельно,— составляющих, несомненно, его заслугу. Сухой догматизм, некритическое отношение к материалу, иногда слепое следование за фактами приводило его к чисто схемати-’ ческим выводам. Узость исторического горизонта и полное отсутствие общей идеи предопределили и заблуждения и лишь частичную значимость макленнановских положений. И хотц многие из его гипотез совершенно отброшены наукой, все же нельзя не отказать в признании крупного значения его вклада в изучение первобытности. В частности, он хотя и дал совершен­но неверное толкование, все же первый поставил проблему экзогамии, введя в науку и самый термин. К выгоде Мак Лен­нана послужила и большая отчетливость его изложения. Вот почему, тогда как Бахофен оставался безвестным, книга Мак Леннана произвела, в особенности в Англии, большое впе­чатление, оказав сильное влияние и на сформирование взглядов, и на пробуждение интереса к проблеме первобыт­ных общественных отношений, в частности к истории бра­ка и семьи. «...Его теория,— писал Энгельс,— встретила в Англии большое одобрение и сочувствие; Мак-Леннана все считали здесь основоположником истории семьи и высшим авторитетом в этой области. Его противоположение экзогам­ных и эндогамных «племен», несмотря на то, что был установлен ряд исключений и видоизменений, оставалось все же обще­признанной основой господствовавших воззрений и превра­тилось в шоры, лишившие возможности свободно рассматривать исследуемую область, а тем самым и сделать какой-нибудь решительный шаг вперед. В противовес переоценке Мак- Леннана, вошедшей в обычай в Англии, а по английскому примеру и в других странах, следует подчеркнуть, что своим противопоставлением экзогамных и эндогамных «племен», основанным на чистом недоразумении, он причинил больше вреда, чем принес пользы своими открытиями».⁴¹ И все же, раскритиковав основные положения Мак Леннана, Энгельс отметил в качестве заслуг шотландского юриста то, что он указал на повсеместное распространение и большое значение экзогамии, что он признал матрилинейньш счет происхожде­

⁴⁰  Bachofen’s «Das Mutterrecht», in: Studies, etc.

⁴¹  Map к-c и Энгельс, Соч., т. XVI, ч. II, стр. 123.

ния первоначальным, хотя в этом отношении его опередил Бахофен., и, наконец, доказал существование рода и в общем правильно его описал у ряда отсталых народов.

Чтобы не возвращаться к Мак Леннану, нам остается еще отметить, что он выступил с ожесточенной критикой Моргана по вопросу о понимании терминологии родства, причем сам выставил нелепое толкование этих терминов как форм обра­щения или приветствования. Ничего нового не дала и не ока­зала никакого влияния последняя, посмертно изданная работа Мак Леннана «Патриархальная теория», посвященная преиму­щественно критике взглядов Г. С. Мэпа.⁴²

Тем временем, идя своим в значительной мере особливым путем, приближался к трактовке проблемы матриархата Л. Г. Морган. Начав с исследования конкретного обще­ства и выпустив в 1851 г. монографию об ирокезах, Морган одновременно заинтересовался терминологией родства, а вместе с тем и вопросом о роде, который постепенно становится стерж­нем его дальнейшей исследовательской работы. А этот вопрос, естественно, привел "Моргана и к вопросу о счете происхожде­ния и родства. В «Лиге ирокезов» Морган лишь отметил нали­чие у них матрилинепного счета. Рассылая в 1859 г. свою ан­кету для собирания терминов родства, Морган в первом вариан­те сопроводительного письма к этой анкете говорил, что счет происхождения по женской линии не был, по видимому, уни­версальным для всех индейских племен, но отмечал одновре­менно, что такой счет обнаружен в ряде других стран, а именно в Южной Америке, Микронезии, Африке и Австралии, вспоми­ная и указание Геродота о ликийцах. Во втором варианте того же письма Морган уже несколько меняет свою позицию. Он говорит здесь, что у большинства племен североамерикан­ских индейцев дети принадлежат к роду матери, и лишь делает оговорку, что если этот порядок в прошлом был универсальным, то в настоящее время уже не то. Одновременно Морган под­черкнул, что там, где данный порядок был налицо, он приво­дил к существенным последствиям, в частности к наследованию по женской линии. Собрав громадный материал по терминоло­гии родства, Морган в 1866 г. закончил свой капитальный труд «Системы родства и свойства человеческой семьи». Печатание этою труда по разным причинам задер?кивалось, и в 1868 г. Морган сделал доклад о своих выводах, озаглавив его «Пред­положительное решение вопроса о происхождении классифи­кационной системы родства», в заседании Американской ака-

⁴²  J. F. Mac Lennan, The patriarchal theory, Edited by D. Mc­Lennan, London, 1885.

демии искусств и наук.⁴³ Оттиски этого доклада были разо­сланы Морганом различным ученым в Америке и Европе. Полностью названный труд Моргана вышел в свет лишь в 1870 г.⁴⁴ Появление данного труда составляет новый важней­ший этап в истории учений о первобытности. Дав свое толко­вание открытой им классификационной системе родства, Морган наметил и схему развития брака и семьи, основными этапами которого были промискуитет, «коммунальная семья», парный брак и моногамия. В этой схеме нашел себе место и род в качестве явления универсального. Однако в трактовке про­блемы матриархата Морган здесь еще не пошел вперед и лишь констатирует, что род может строиться либо по мужской, либо по женской линии/ очевидно, уклоняясь от принятия тезиса Мак Леннана, со взглядами которого он был уже знаком (о Бахофене Морган тогда еще не знал), о том, что материнский счет родства предшествовал счету по мужской линии.

Труды Бахофена, Мак Леннана и Моргана кладут начало созданию нового учения о первобытном обществе. Вместе с тем появление на протяжении сравни­тельно короткого времени столь выдающихся сочинений, посвященных данной теме, вновь, после долголетнего застоя, пробуждает интерес к этой области знания и вызывает соответ­ствующее литературное оживление. С этого момента можно считать начало современной буржуазной науки о первобытно­сти. Вслед за основоположниками этой науки в течение 60— 70-х годов на данном поприще выступает и ряд новых авторов. Литература эта, однако, не дает ничего особо значительного, а во многих отношениях вносит немало путаницы.

Наиболее крупной фигурой, однако не по своим научным достоинствам, а по тому влиянию, которое он оказал, из числа авторов, выступивших вслед за Бахофеном, Мак Леннаном и Морганом, является английский археолог и этнолог Джон Л е б б о к (1834—1913). В своей ранней работе «Доисториче- - ские времена» Леббок сделал первз⁷ю попытку сопоставления археологического и этнографического материала, став, таким образом, родоначальником этого приема. Ему же, между прочим, принадлежит разделение каменного века на две эпохи, обозначенные им же предложенными терминами «Палеолит» и «неолит». Имея преимущественно археологическое содержа-, ние, эта первая работа Леббока в части этнографической дает

⁴³  L. Н. Morgan, Conjectural solution of the origin of the classifi- catory system of relationship, «Proceedings of the American Academy of arts and sciences», VII (1865^-1868), Boston and Cambridge, 1868.

⁴⁴   L. H. M о r g a n, Systems of consanguinity and affinity of the human family, «Smithsonian Institution, Contributions to knowledge», XVII, Washington, 1870.

лишь беспомощный набор некритически взятых показаний, преподно'симых скорей в качестве свойственных «дикарям» различных «ужасов» или «курьезов». В этой книге Леббок еще не знает Бахофена и о матриархате не упоминает.⁴⁵

В вышедшей спустя пять лет новой работе «Происхождение цивилизации» Леббок в основном компилирует взгляды Мак Леннана, Моргана и Бахофена, пытаясь дать и свои, но со­вершенно произвольные комбинации. Наиболее ранней сту­пенью истории брака Леббок считал «коммунальный брак», или «гетеризм», заимствуя и соединяя, таким образом, два термина: один, как мы знаем, уже ставший ходячим, другой — бахофенов. То существенное различение двух стадий, которое было предложено Морганом, а именно промискуитета и «ком­мунальной семьи», как эту стадию тогда Морган называл, Леббок не учел. От «коммунального брака», постулировал далее Леббок, заимствуя тезис Мак Леннана, путем похищения совершается переход к индивидуальному браку: «только похищение,— писал он,— могло дать мужчине право монопо­лизировать женщину». Из похищения же, или, как он выра­жался, из «хищнического брака»,— а не наоборот, как у Мак Леннана,— произошла, по Леббоку, экзогамия. Что касается филиации, то на первой стадии, при «коммунальном браке», ребенок, согласно Леббоку, считался принадлежащим всему племени, а не какому-нибудь определенному отцу или опре­деленной матери; на второй стадии, пока индивидуальный брак оставался еще непрочным, превалировала связь ребенка с матерью, откуда матрилинейный счет и «курьезный порядок», по которому наследуют дети сестры. На третьей стадии устанавливается патрилинейная филиация, которую Леббок бегло связывал с наследованием имущества. Заимствовав из всего учения Бахофена только термин «гетеризм» и неко­торые Частные положения, Леббок решительно отверг бахо- фенову гинекократию. «Общества,— писал он,— в которых женщины обладают властью, представляют собой редкие исклю­чения, если они вообще существовали». Наоборот, у отсталых народов женщина находится в сугубо подчиненном и бесправ­ном положении, составляя «буквально собственность му­жа»,— утверждал Леббок, обильно снабжая свое утверждение соответственно подобранными ссылками. Привлечение нового и довольно разнообразного этнографического материала дало возможность Леббоку отметить и выделить ряд явлений из истории брака: матрилокальное поселение, начальную непроч­

⁴⁶   J. Lubbock, Prehistoric times as illustrated by ancient remains and the manners and customs of modern savages, London, 1865. Существует русский перевод.

ность патрилокального брака и некоторые другие моменты, лишь впоследствии привлекшие серьезное внимание.⁴⁶

Как сказано, книга Леббока имела большой успех и оказала весьма значительное влияние. Объясняется это тем, что при крайней «трудности» Бахофена, сухости Мак Леннана и не­доступности тогда Моргана с его предварительным мемуаром или тяжеловесными «Системами родства» книга Леббока пред­ставляла собой первое популярное, очень живо написанное, снабженное большим этнографическим материалом сочинение по первобытной истории, в частности по истории брака и сеМ“ьи,— темам, которые стали в те годы весьма популярными. Это обстоятельство, однако, сыграло роковую роль для учения Бахофена, взгляды которого усваивались через посредство Леббока.

Не что иное, как в основном компиляции, к тому же довольно путанные, представляют собой сочинения по истории брака, it семьи еще одного автора, выступившего в те же годы и ока­завшего все же известное влияние, женевского профессора Алексиса Ж и р о- Т е л о и а. В первой своей книге «Мать у некоторых народов древности» Жиро-Телон отказался после­довать за Бахофеном в его обобщении матриархата как уни- версально-исторической стадии и предпочел примкнуть к Эк- штейну, утверждая в свою очередь, что у арийцев и семитов матриархата не существовало и_ что матриархальные народы перешли к патриархату в результате их покорения патриар­хальными народами. ⁴⁷ Однако в следующей работе — «Про­исхождение семьи» Жиро-Телон отказался от своих первона­чальных позиций и, привлекши обильный по тому времени фактический материал, попытался создать новую, собственную’ конструкцию. Но и эта книга осталась в основе комбинацией из взглядов Бахофена, Моргана, Мак Леннана и Леббока. Женевский профессор принял в этой книге положение, что матрилинейное родство и «материнская семья» представляют собой явления универсальные. Происхождение матрилинеиной филиации Жиро-Телон выводил из начального промискуитета, «общности жен» и неизвестности отца.

Характеризуя матриархальный строй, Жиро-Телон от­мечал, помимо матршшнейной филиации, матрилинейное на­следование имущества, матрилокальное поселение, со ссыл­кой, в частности, на суматранский «амбиль-анак» (по Марс- дену), некоторые особенности отношений между отцом и детьми

⁴⁶   J. Lubbock, Tlie origin of civilisation and the primitive condi­tion of man, Mental and social condition of savages, London, 1870. Сущест­вует русский перевод.

⁴⁷  Girau d-T e u 1 о n, La mere chez certains peuples de l’aritiquite, Paris — Leipzig, 1867.

и. пр. Серьезную и грубую ошибку сделал Жиро-Телон в том, что, отмечая власть дяди над детьми его сестры, приписал этому брату матери и главенство в материнской семье,— те­зис, который, как увидим, был воспринят, развит и активно использован реакционной наукой в качестве одного из иска­жений матриархата. Следуя за Бахофеном, особо остано­вился Жиро-Телон на элементах матриархата в древнем Египте и, собрав кой-какой материал, приведя также ряд парал­лелей из этнографии Африки, поставил вопрос — представляют ли собой эти явления, наряду с патриархальными чертами древнеегипетского общественного строя, две «параллельные системы» или историческую последовательность. Решение этого вопроса он предоставил специалистам египтологам, обратив их внимание на эту тему. Большее, чем его предшественники, внимание уделил Жиро-Телон вопросу о переходе от матриар­хата к патриархату. «Отнюдь не следует искать происхождения патрилинейной филиации в родительском чувстве, которое никак нельзя считать врожденным первобытному человеку»,— не плохо писал он. Довольно путанным, правда, образом Жиро- 'fenoH приписывал этот переход возникновению частной соб­ственности, куда относил и собственность на женщин и. их по­томство, куда относил и покупной брак и откуда выводил на­следование имущества по отцу.' Но наряду с этим Жиро-Телон и в этой книге, как и в первом своем сочинении, переход к пат­риархату пытался также объяснить завоеванием развившихся до стадии патриархата «высшими» расами — «низших», матриар­хальных. Сделал он и беспомощную попытку затронуть про­блему рода, следуя, однако, здесь целиком за Мак Леннаном.⁴⁸ Некоторое значение имел сделанный Жиро-Телоном в Париж­ском географическом обществе доклад о различных формах семьи и родства у отсталых народов, где докладчик призывал к собиранию соответствующего этнографического материала⁴⁹.

Отметим ряд менее значительных, к тому же времени отно­сящихся, выступлений по вопросу о матриархате. Проме­жуточную позицию занял, обнаружив однако сильное влияние Бахофена, -немецкий ученый-популяризатор Фридрих Гель- вал ь д. В неплохо)i для своего времени специальной статье «Гинекократия в древней Америке» Гельвальд писал: «Новей­

⁴⁸' A. G I г a u d-T е u 1 о n, Les origines de la familie, Questions sur les antecedents des societes patriarcliales, Geneve — Paris, 1874. Существует русский перевод. Новая, не имеющая особого значения переработка дан­ного сочинения: Les origines du mariage et de la familie, Geneve— Paris, 1884.

⁴⁹ A. G i r a u d-T e u 1 о n, Des differentes formes de la familie et des p;irentes Chez les peuples barbares, «Bulletin de la Sociele de geographic»,

шие основательные работы показывают, что человеческое об­щество., в частности семья, началось не с отцовского права. Было время, по крайней мере у некоторых, но широко распро­страненных народов, когда существовал семейный порядок, основанный на полной гегемонии матери». Этот тезис Гелъ- вальд иллюстрирует довольно обильным материалом из эт­нографии Америки, преимущественно Южной, останавли­ваясь на некоторых культовых явлениях, погребальных обрядах, культе луны, женщинах-мужчинах, амазонках и пр. Ту же позицию занимал Гельвальд в своей «Истории культуры», получившей широкое распространение. Дав не­большой обзор первобытности, Гельвальд по вопросу о матриар­хате ограничился здесь осторожным повторением, что «в из­вестную эпоху, или, по крайней мере, у некоторых, но широко распространенных рас, возможно, существовал такой семейный порядок, который был основан на абсолютной гегемонии ма­тери как в области религиозной, так и в области общественного права».⁵⁰ Впоследствии, как мы увидим, Гельвальд значитель­ным образом изменил свою позицию в интересующей нас проб­леме. Отверг матриархат в бахофеновом понимании и немецкий юрист Альберт-Герман Пост, один из создателей особого на­правления в буржуазной этнологии, так называемого этнологи­ческого правоведения. Находясь в своих ранНих работах под сильным влиянием Леббока, Пост признавал только матрили- нейную филиацию, объясняя ее отсутствием отцовства и пр.⁵¹ Впоследствии, расширив свой материал и последовав за но­выми веяниями в науке, Пост изменил свою позицию.

Наконец, компилятором оказался в области трактовки перво­бытной истории и знаменитый английский ученый-эволюцио­нист Герберт Спенсер. В то время уже широко известный разнообразными философскими сочинениями, Спенсер, высту­пив в 1876 г. со своими «Основами социологии», по интересую­щим нас вопросам преимущественно следует за Леббоком, при­чем в ряде случаев приписывает Леббоку то, что тот прямо заимствовал у Бахофена. В отдельных вопросах, впрочем, Спенсер остается на еще более отсталой позиции, чём Леббок. Так, он допускает, что наряду с промискуитетом уже в самом отдаленном прошлом существовали и другие формы брака —

⁶⁰  F. Н е 11 w а 1 d, Uber Gynaikokratie im alten America, «Ausland», 44, 1871, 47—49, 51—53; Culturgeschichte in ihrer natiirlichen Entwicklung, Augsburg, 1874; 4-е издание в 4 тт., переработанное Брандом и др.: Leip­zig, 1896—1898. Существует русский перевод первого тома этого издания.

⁶¹  А. Н. Р о s t, Die Geschlechtsgenossenschaft der Urzeit und die Ent- stehung der Ehe, Oldenburg, 1875; Der Ursprung des Reclits, Oldenburg, 1876; Die Anfange des Staats und Rechtslebens,Oldenburg, 1878. Существует русский перевод последней книги. -

полигамия, полиандрия и моногамия. Последняя, говорил он_г «берет свое начало так же далеко в прошлом, как и всякая другая форма супружеских отношений». Признавая существо­вание матрилинейной филиации в связи с неизвестностью отца, Спенсер указывал, что наряду с тем в первобытном обществе признавалась и осознавалась также связь по отцу, являясь, таким образом, первым, выставившим этот тезис. Ни о Бахо- фене, ни о Моргане Спенсер даже не упомянул.⁶²

Известную роль в истории нашей проблемы сыграли высказы­вания великого натуралиста Чарльза Дарвина. В вышед­шем в ту же эпоху «Происхождении человека и половом под­боре» Дарвин затронул также вопросы о начальных формах брака и семьи. Ссылаясь на Моргана, Бахофена, Леббока и Мак Леннана, Дарвин признавал «общинный брак», скептически отнесся к предположению о промискуитете и указал на господ­ство моногамии у некоторых видов обезьян. Вопроса о матриар­хате в той или иной, форме Дарвин не затронул.⁸³

Отметим и три мелких литературных явления, относящихся к той же эпохе. Это, во-первых, статья немецкого этнографа Адольфа Б а с т и а н а «О брачных отношениях», в которых ав­тор делает., под влиянием Бахофена и Моргана, попытку связать классификационную систему родства с матриархатом. Написан­ная, по обыкновению этого автора, крайне хаотично, статья эта прошла совершенно незамеченной.⁵⁴ Некоторое значение имело то обстоятельство, что влиятельный немецкий историк и археолог того времени Эрнст Курциус в своей «Греческой истории» присоединился к положению Бахофена о том, что счет происхождения по материнской линии представлял собой древнейший порядок как у греков, так и вообще в истории чело­вечества.⁵⁵

Не лишено оригинальности выступление английского ориен- талиста-индолога Эдуарда Томаса со статьей «О положении женщин на Востоке в древние времена», содержащей парал­лели, рисующие преобладающее положение женщин в Вавило­не, Эламе, Египте, Ликии, Карии, Этрурии, Скифии и Индии

⁵²    Н. Spencer, The principles of sociology, vol. I, A system of syn­thetic philosophy, VI, London, 1876; ряд переизданий. Существует русский перевод.

⁵³    Ch.Darwin, The descent of man and selection in relation to sex, London, 1871. Существует русский перевод.

⁶⁴ A. В a s t i a n, Uber die Eheverhaltnisse, «Zeitschrift fur Ethno-

logie», 6, 1874.

⁶⁶ Это высказывание Курциуса появилось впервые в виде особого примечания в 4-м издании его курса: Е. Curtius, Griechische Geschi­chte, 3 vis, 4 Auflage, Berlin, 1874; vol. I, Существует русский перевод с этого издания. Первое немецкое ^здание труда Курциуса: Berlin, 1857— 1867; 6-е издание: Berlin, 1887—1889.

на основе памятников письменности и сообщений античных авто­ров. Томас отмечает примеры, когда женщина возглавляла государство, брак брата и сестры; материнскую филиацию, мо­менты наследования имущества и пр. Находясь под влиянием Бахофена, Томас однако знает о нем, а равно о Мак Леннане, видимо, только по Леббоку. Любопытно, что, пытаясь ввести свой термин, Томас называет описываемый им комплекс явле­ний «скифским элементом» или «скифизмом». Довольно все же хаотичная, статья Томаса должна быть отмечена как для своего времени неплохая сводка и новое после Бахофена и Жиро-Телона выступление на тему о матриархате в обществах древнего Востока.®⁶

Наряду с некоторым, как видим, распространением в рас­сматриваемый нами период нового учения о первобытности, и патриархальная теория не только не остается безгласной, но находит себе нового энергичного и влиятельного защитника в лице английского историка права Генри Сомнера Мэна (1822—1888). Как и Бахофен, ученик Савиньи, вышедший из школы исторической юриспруденции и не чуждый в раннем периоде своей научной деятельности романтизма, точно так же как Бахофен большой знаток античной, впрочем, только рим­ской, истории, Мэн стряхнул с себя романтические влияния почти без следа и остатка и, отправившись на службу в Индию, стал верным слугой английского империализма и реакцио­нером в науке. В своей первой работе, вышедшей в том самом 1861 г., что и «Материнское право» Бахофена, Мэн присоеди­нился, как он заявил, к тому «взгляду на примитивное состояние человечества, который известен под названием патриархаль­ной теории». Основной ячейкой первобытного общества яв­ляется, по Мэну, патриархальная семья, а дальнейшая эво­люция общественных форм имеет вид «концентрических кругов» по схеме: семья — род — племя — государство. «По моему мнению,— говорил Мэн,— еслиб кто пожелал представить вкратце характеристику того состояния, в котором находилось человечество в начале своей истории, то цель могла бы быть всего лучше достигнута приведением следующих стихов из Одиссеи Гомера...» И Мэн действительно не находит ничего лучшего, как выписать знакомые нам строки о киклопах, ко­торые в свое время цитировал Платон для иллюстрации своих положений о начальном общественном состоянии. Двадцать пять веков, истекших с того времени, не дали Мэну, оставшемуся •ограниченным, хотя и велеречивым догматиком, никакого

⁶⁶    Е. Thomas, On tlie position of woman in the East in olden time, -«Journal of the Asiatic Society of Great Britain and Ireland», N. S.,

41, 1879.

нового материала для суждения о начальном состоянии общества и ничего не изменили для него в области метода реконструк­ции первобытности.⁶⁷

Непоколебимым защитником патриархальной теории остал­ся Мэн и в своих последующих сочинениях, несмотря на тот переворот в науке первобытной истории, который произошел в 60—70-х годах XIX в. Настойчиво проводя свои взгляды, Мэн продолжал утверждать, что «физиологические элементы семьи всегда должны быть налицо и всегда они именно явля­лись источником более обширных групп». Не уступая своей патриархальной позиции, несмотря на развитие науки и на­копление нового материала, Мэн в своей работе 1875 г.—«Лек­ции по древнейшей истории учреждений» — лишь перешел к тезису, что ранней общественной формой была не индивидуаль­ная, малая семья, а большая, патриархальная семья (joint family, «соединенная семья», по английской терминологии), форма, изучение которой в западноевропейских странах в ту пору только начинало входить в науку и с которой, англичане, в частности лично Мэн, тогда познакомились в Индии. И для Мэна начальная патриархальная власть является прообразом политической власти. «Власть патриарха или pater familias над своей семьей, согласно современной теории, является основа­нием или зародышем, из которого постепенно развились все постоянные виды власти одного человека над другим»,— го­ворит Мэн в «Древнейшей истории учреждений». Точно так же и в последней своей большой работе «Древний закон и обычай» Мэн еще раз утверждает, что «государство берет свое первое начало в семье».⁶⁸

Отмечая и подчеркивая эту реакционную позицию Мэна, нельзя не указать и на крупную заслугу английского юриста в трактовке им вопроса о роде. Имея ряд предшественников, говоривших о роде как об общественной ячейке прошлого индо­европейских народов, Мэн впервые поставил этот вопрос наиболее широко, присоединив к индоевропейским семити­ческие народы, причем твердо и ясно сформулировал, что род­ство составляло основную связь в первобытном обществе. Предшественники Мэна в трактовке данного вопроса оста­вались менее известными и менее влиятельными; таким образом, Мэну довелось, проводя этот тезис во всех своих работах, ока­зать здесь значительное влияние на науку и сделать данное

⁵⁷ Н. S. Maine, Ancient law; its connection with early history of

society and its relation to modern ideas, London, 1861. Существует русский

перевод.

⁸⁸ H. S. M a i n e, Lectures on the early history of institutions, London,

1875; e г о ж e: Dissertation on early law and custom, London, 1883. Су­

ществуют русские переводы.

положение, можно сказать, общепризнанным. Правда, некотог рую путаницу ввел Мэн все же введенной им оговоркой о дей­ствии наряду с кровным и фиктивного родства. Отметим еще, что английский юрист развил заимствованный им у Нибура тезис о смене родственного начала территориальным, вошедший затем в научный обиход. Все это дает основание по справедли­вости причислить Мэна к ряду крупных фигур в науке перво­бытной истории.

Столь энергично возрожденная Мэном патриархальная теория нашла себе, конечно, в ту эпоху ряд влиятельных по­следователей и адептов. Таковым выступил, например, выдаю­щийся французский историк Нюма-Дени Фюстель де Ку­лан ж (1830—1889) в ставшей знаменитой работе «Античная община, Исследование о культе, праве и учреждениях Греции и Рима». Но и здесь мы должны отметить заслугу автора в трак­товке проблемы рода. В названном труде Фюстель де Кулан иг дал яркую, правда, весьма одностороннюю и специфическую, разработку вопроса о роде у греков и римлян, превосходно охарактеризовав значение переживавшихся в античном обществе родовых форм и отношений, значение семьи и рода как религиоз­ных союзов, роль семейно-родовых культов, в частности культа предков и пр. Испытав в вопросе о роде влияние Мэна, Фюстель де Куланж, однако, решительно отверг предположение об искусственном происхождении рода. Род у него — естественно разросшаяся из поколения в поколение семья, сохранившая свое единство на основе религиозной связи. Приняв родовую тео­рию, Фюстель де Куланж вместе с тем отверг общинную теорию, причем заодно отрицал существование коллективной собствен­ности рода на землю в прошлом исторических народов, настаи­вая на истолковании рода только как религиозного союза.⁵⁹

К патриархальной теории безоговорочно примкнул крупный французсйо-Швейцарский языковед, основополо?кник «лингви­стической палеонтологии» Адольф Пикте, явившийся первым из числа языковедов-индоевропеистов, почти неизменно вы­ступавших в дальнеххшем, как увидим, в качестве активных выразителей патриархальной теории. В обширной работе «Индоевропейская первобытность или ранние арийцы» Пикте сделал попытку реконструировать воображаемое индоевро­пейское прошлое на языковом материале. Отдел, посвященный общественному строю. Пикте начал следующим утверждением:

^5S Fustel de Coulange, La cite antique, Etude sur [e culte,

le droit, les institutions de la Grece et de Rome, Paris, 1864; длинный ряд

переизданий. Существует русский перевод. См. также его: Le pro hi 6 me

des origines de la propriety fonciere, «Revue des questions Jiistoriques», 1875; перепечатано: Fustel deCoulange, Questions liistoriques, Paris,

1893.

«Всякое человеческое общество покоится на семье: отсюда необходимым образом и ведет свое начало весь мир. Семья составляет начальную единицу, от которой последовательно исходят клан, племя и нация».⁶⁰

В качестве правоверных представителей патриархаль­ной теории выступил в ту пору и ряд юристов. Таков -немец­кий юрист Пауль Лаба-нд, в своем исследовании правового положения женщины в древнеримском и древнегерманском праве не желающий ничего знать о новых взглядах на историю семьи.⁶¹ Французский юрист Поль Жид в работе о граждан­ском положении женщины в древнем, в частности римском, и современном праве признает начальный промискуитет «по крайней мере, у значительной части человечества» и знает Бахофена, но не признает ни в какой мере матриархата и во­обще стоит на сугубо патриархальной позиции.⁶² Не менее характерен австрийский юрист Аурель Майр, который в ра­боте об индийском наследственном праве посвящает особый раздел положению женщины в области наследования. Следуя за единственно известным ему из числа новых авторов по исто­рии первобытности Леббоком, Майр утверждает, что в древней­шей Индии женщины не были субъектом права, а в связи с «об­щинным браком» составляли, наряду с недвижимым имуществом, «Общую собственность» рода, все же иные показания источников, говорящие об иных нормах личного и имущественного поло­жения древнеиндийской "женщины, толкует как позднейшее нововведение.⁶³

Отчетливо реакционную позицию занимал в то время и зна­менитый английский историк культуры Эдуард Тэйлор (1839—1917) В своем первом сочинении «Ранняя история человечества и развитие цивилизации»®⁴ Тэйлор ничего не дал для истории общественных форм, ограничившись описанием «некоторых замечательных обычаев» и обнаружив здесь, как

⁶⁰ A. Pictet, Les origines indo-europeennes, on Les aryas prinri tifs, Essai de paleontologie linguistique, 2 vis, Paris, 1859—1863; vol. II; 2 ed.: Paris, 1873.

I¹  P. L a b a n cl, Die reclitliche Stellung der Frauen im altromi schen und germanischen Reclit, «Zeitsclirift fur Volkerpsycliologie und Sprachwissenschaft», 3, 1865.

⁶²  P. G i d e, Etudes sur la condition privee de la femme dans le droit ancien et moderne et en particulier sur le senatus-consulte Velleien, Paris, 1867; 2 edition, avec une notice biograpliique, des additions et des notes par A. Esmein, Paris, 1885. Существует русский перевод 1-го издания. О примечании к этой книге в ее 2 м издании, сделанном А. Эсмёном, см. ниже.

⁶³  А. М а у г, Das indische Erbrecht, Wien, 1873.

⁶⁴           E. В. Ту lo r, Researches into the early history of mankind

and the development of civilisation, London, 1865. Существует русский перевод.

это было отмечено Энгельсом, полную беспомощность и неу­мение понять историческую сущность описываемых им явле­ний. В следующем своем сочинении «Первобытная культура», имевшем крупное значение для истории первобытной идеологии, английский ученый в свою очередь не коснулся общественных форм и отношений, предпочтя совершенно обойти поставлен­ные Бахофеном, Морганом, Мак Леннаном и Мэном трудные и сразу ставшие спорными вопросы.®⁵ Зато в статьях, озаглав­ленных «Первобытное общество», напечатанных в 1873 г. в лон­донском журнале «Современное обозрение», Тэйлор весьма категорически высказался в духе патриархальной теории. «Едва ли нужно говорить о том,— писал он,— что родитель­ская и патриархальная власть являются самыми примитив­ными учреждениями. Как семья представляет собой единицу первобытного общества, так отцовская власть есть зародыш права и власти государственной».Проблему матриархата Тэйлор и здесь совершенно обошел.⁶⁶ К позднейшим взглядам или, вернее, колебаниям Тэйлора в области нашей проблемы, равно как и той роли, которую он все же сыграл в истории ее разработ­ки, мы еще вернемся.

Наконец, в ту же эпоху первым «опровергателем» нового учения о первобытности и начальных формах брака и семьи выступил немецкий ученый-популяризатор Оскар П е ш е л ь. В «Народоведении», компилятивном этнологическом компен­дии, Пешель дал поверхностный и реакционно направленный очерк начальных общественных форм и отношений. И для Пе- шеля «зародыши гражданского общества лежат в семье». Ком­пилируя различные взгляды и с готовностью принимая весьма сомнительные, иногда прямо вздорные мнения, Пешель с осо­бой развязностью целиком отверг учение Бахофена. Отверг Пешель, в частности, и то объяснение наследования имущества и трона после дяди детьми его сестры (в его терминологии — Neffenerbrecht), которое связывало этот порядок с недостовер- ' ностыо отца и ма трилинейной филиацией. Пешель утвер­ждал, что если в первобытную эпоху дети и принадлежали в общественном смысле матери, то отец все же был всегда определенным и известным.⁶⁷

⁶⁶ Е. В. Т у 1 о г, Primitive culture, Researches into the develop­ment of mythology, philosophy, religion, language, art and custom, 2 vis, London, 1871. Существует русский перевод.

⁶⁶    E. В. Ту lor, Primitive society, «Contemporary review», 21, 1873, april, june; idem: «Eclectic Magazine», 1873, 21—22; русский пе­ревод: «Знание», 1873, 7 и 10.

⁶⁷  О. Р е s с h е 1, Volkerkunde, Leipzig, 1874; 6 Anflage, bearbeitet von A. Kirchoff, Leipzig, 1889; 7 Auflage, unveranderter Abdruck des Urtextes, Leipzig, 1897. Существует русский перевод.

Обращаемся теперь к тем замечательным в истории нау­ки страницам, которые были написаны в области нашей проблемы русскими учеными 60—70-х годов XIX в.

Первый, кто не только в России, но и в мировой науке принял новое учение о первобытности, в частности учение Бахофена,. и притом весьма широким образом, это историк- публицист Серафим Серафимович Ш а ш к о в (1841 — 1882). В 1869 г. в статье под заглавием «Исторические судьбы жен­щины» Шашков, основываясь на всех новейших работах по истории брака и семьи, дал общий очерк первобытного со- (тояния женщины и полностью присоединился ко всей схеме Бахофена, вместе с признанием «известной доли историче­ской действительности» за преданием об амазонках. Исходя из этого представления о первобытности, Шашков доказывал, что исторические судьбы женщины сводятся не к прогрессу, а к регрессу.⁶⁸ В более поздней своей работе на тему о пер­вобытной культуре, в частности истории брака и семьи, Шаш­ков еще раз развил свои взгляды в духе учения Бахофена.⁶⁹ Наконец, в еще одной работе, посвященной истории русской жен­щины и составляющей продолжение или дополнение его вышеназ­ванной первой работы, Шашков, отправляясь от своего тезиса, что женщина в первобытном обществе была «гораздо более сво­боднее и влиятельнее, чем в дальнейшем», иллюстрирует это по­ложение и на истории древних славян, примыкая таким обра­зом к тем взглядам, которые были высказаны Кавелиным, Шульгиным и Добряковым. Охарактеризовав ряд черт, уже отмеченных его предшественниками по разработке данной темы, привлекши и кой-какой новый материал, Шашков со­средоточился затем на обрисовке перехода к новым, патри­архальным отношениям в русском.обществе и радикального изменения в положении женщины.⁷⁰

Вторым по времени последователем Бахофена, опять-таки не только в России, но и в мировой науке, является выдаю­щийся филолог и историк литературы и искусства Федор Ива­нович Буслаев (1818—1897). В своей работе о сравнитель­ном изучении народного быта на основе фольклорного мате­

⁶⁸ С. С. Шашков, Исторические судьбы женщины, «Дело», 1869, 9—12; то же в расширенном виде: Исторические судьбы женщины, дето­убийство и проституция, СПб., 1871; 2-е издание, исправленное и допол­ненное, СПб., 1872; перепечатано в его «Собрании сочинений», 2 тт., СПб., 1898; т. I.— Биографию Шашкова см. в журнале «Дело», 1882, 10.

⁶⁹  С. С. Шашков, Очерки первобытной жизни и мысли, «Дело», 1877, 1—2, 7; см. гл. V, «Брак и семья», в № 2.                                                       МН

⁷⁰  С. С. Шашков, Главные эпохи в истории русской женщины, «Дело», 1871, 1—4; в исправленном и значительно дополненном виде: С. С. Шашков, История русской женщины, СПб., 1879; перепеча­тано в «Собрании сочинений», т. I.

риала Буслаев дал обширное и основательное изложение идей и взглядов Бахофена, основанное на непосредственном изучении почти всех его работ. Посвятив три главы (VIII—X) своей работы- учению Бахофена, изложив не только исто­рическую сторону этого учения, но и религиозно-философ­скую концепцию швейцарского ученого, остановившись не только на «Материнском праве», но и довольно подробно на «Предании о Танаквиль», Буслаев признал матриархат уни­версально-историческим этапом общественного развития. Про­должая разработку славянской темы нашей проблемы, Бу­слаев также указал на ряд отраженных в памятниках славянско­го прошлого пережитков матриархата, в частности на различие славянских терминов родства по материнской и отцовской линиям. Обратив внимание вслед за Добряковым на то место, которое в былинах занимает мать богатыря, «матера-вдова», Буслаев отметил, что отец богатыря в былинах в сущности отсутствует. «В упорном замалчивании,— писал он,— русских былин об отце героя — до некоторой степени позволительно видеть след того первобытного порядка вещей, когда дети преимущественно принадлежали матери». Наконец, ориги­нальное истолкование дал Буслаев летописному образу кня­гини Ольги, указав на содержащиеся в обрисовке этого об­раза летописью элементы матриархальной традиции.⁷¹

Как сказано, С. С. Шашков (1869) и Ф. II. Буслаев (1873) явились первыми в мировой науке последователями Бахофена. Если даже,— с большой натяжкой,— первым за рубежом последователем Бахофена допустимо считать Жиро-Телона с его работой 1874 г., то и в таком случае названным русским ученым принадлежит очевидный приоритет.

Но за Шашковым и Буслаевым следует в те же годы и ряд других представителей русской науки, которые оказываются знакомыми с новым учением о первобытности, приняли это уче­ние, популяризировали его среди русской читающей публики и, наконец, его разрабатывали на новом, в частности отечествен­ном, историческом и этнографическом материале. При этом в работах этих ученых наряду с Бахофеном находят себе от­клик и все вновь выступившие за рубежом в данной области авторы, все новейшие литературные явления, причем, надо сказать, известным образом отражаются и те эклектические колебания, заблуждения и ошибки, которые свойственны всей послебахофеновой литературе.

⁷¹  Ф. II. Буслаев, Сравнительное изучение народного быта и поэзии, «Русский вестник», 1782, 10; 1873, 1 и 4; см. гл. VIII—X, 1873, 1; эта работа не вошла в трехтомное собрание сочинений Буслаева: СПб., 1908—Л., 1930, оставшись таким образом пепереизданной.

Наиболее значительное место в ряду этих русских ученых 70-х годов XIX в. принадлежит молодому московскому юристу Александру Григорьевичу Смирнову (1854—'1888).

В 1877 г. Смирнов напечатал обстоятельную, основанную па обширном литературном материале, а частично на личных сборах, работу о семейных отношениях по обычному русскому праву. В ряде отношений работа эта является выдающейся. Это, прежде всего,— первое обобщающее исследование по рус­скому обычному праву.⁷² Вместе с тем это не только первое, но и доныне остающееся единственным обобщающее описание и исслёдование брачных и свадебных обычаев, первое в русской, да и мировой литературе широкое обращение к свадебному циклу как историческому источнику.⁷³

Поставив своей целью «рассмотреть с исторической точки зрения обычаи и понятия русского народа в сфере семейных отношений и изобразить современное их состояние», Смирнов первый в русской этнографической науке широко применил в исследовании брачных и свадебных обычаев сравнительный метод, обнаружив вместе с тем весьма четкое понимание основа­нии, сущности и границ этого метода. «Сознание того, кажется, несомненного факта,— писал Смирнов,— что народы в своем первоначальном развитии переживают общие йсторические моменты, дало мне основание явления нашего народного быта, относящиеся к той или другой исторической эпохе, сопоставить с аналогичными явлениями в жизни других народов, стоящих на ступенях развития, соответствующих тем историческим пе­риодам, к которым принадлежат по своему происхождению те или другие явления нашего народного быта». В характеристике наиболее раннего состояния брака' и семьи Смирнов не самостоя­телен и в значительной мере следует за Леббоком и Жиро- Телоном. Зная о Бахофене, повидимому, по этим источникам, а также по Буслаеву, на которого он, говоря о Бахофене, ссылает­ся, Смирнов возражает протип предположения о «гинекократии» и, вслед за теми же Леббоком и Жиро-Телоном, «случаи» преобла­дающего положения женщины связывает с матрилокальным по­селением. II все же влияние новых идей, в особенности Бахо-

⁷²           В качестве предшественника А. Г. Смирнова надо назвать только

Н.     В. Калачова с его статьей «Юридические обычаи крестьян в некоторых местностях», «Архив исторических и практических сведений, относящихся до России», 1859, 2.

⁷³   И здесь в качестве предшественников Смирнова можно назвать писавших в таком же плане, однако в неизмеримо меньшем масштабе, вышеупомянутых Кавелина и Шульгина, а также известного историка русской литературы Ореста Федоровича Миллера (1833—1889), .давшего небольшой анализ свадебной поэзии и свадебных обрядов; см.

О.     Миллер, Опыты исторического обозрения русской словесности, ч. I, вып. 1, 2-е издание, СПб., 1865, стр. 100- 127.

фена, сказывается у Смирнова неоднократно. Со всей определен­ностью принимает он «допатриархалыгое состояние», в котором «семья как союз отца и детей еще не сложилась», в котором во всяком случае не существовало власти и главенства мужэ-отца. «Первые формы семьи,— говорит Смирнов,— образуются та­ким образом, что в центре семьи стоит женщина как мать». Эти положения автор иллюстрирует и отсюда выводит ряд пере­житочных явлений, интерпретируя их в указанном смысле большей частью впервые и притом весьма удачно. Так, Смирнов: отметил инициативу женщины в браке как черту, характерную для архаической эпохи (в противоположность позднейшему порядку инициативы со стороны мужчины), ссылаясь как на богатырш русского эпоса, так и на женщин-героинь русских сказок. Сюда же отнес Смирнов восточно-славянский свадеб­ный обряд «ловли жениха». Беря отраженные в русском сва­дебном цикле моменты обрядовой борьбы между невестой и же­нихом и борьбы за «болшину», за господство в супружеской жизни, автор удачно отнес эти мотивы к переходу от архаиче­ских порядков к браку, в котором главенство принадлежит мужчине, сделав при этом интересное обобщающее замечание, что «у нас народному сознанию преобладание мужа над женой никогда не казалось непреложным и неизменным, как бы ро­ковым условием брачной жизни». В той же связи еще раз об­ратил внимание Смирнов на замечательные образы богатырш. Правда, Смирнов давал весьма ограниченное толкование этим образам, объясняя победы богатырш над богатырями только преобладанием их физической силы. Из архаических же исто­ков выводил Смирнов первенствующую роль матери при за­ключении брака своих детей, наряду с тем и отмеченные Каве­линым, но им необъясненные черты: пассивную роль в этом от­ношении отца и активную роль брата невесты. Мы не приводим ряда иных интересных и плодотворных обобщений и интерпре­таций автора, относящихся к другим сторонам истории брака и семьи.

Работа Смирнова содержит, конечно, по времени своего написания ряд-толкований неудачных и положений ныне уста­релых, однако не только как собрание материала, но и удач­ными своими обобщениями она остается поныне интересной и цен­ной, имея все права на крупное место в истории нашей науки.⁷⁴

⁵⁴ А. Смирнов, Очерки семейных отношений по обычному праву русского народа, «Юридический вестник», 1877, 1—12; оттиск: М., 1877. Продолжением этой работы являются статьи автора: «Народные способы заключения брака», там же, 1878, 5, и «Обычаи и обряды русской на­родной свадьбы», там же, 1878, 7. Данная работа Смирнова осталась незаконченной: как явствует из ряда его замечаний и ссылок, автор пред­полагал издать второй выпуск своих «Очерков». Мы, к сожалению, не могли

Влияние нового учения о первобытности испытал и русские филолог Всеволод Федорович Миллер (1848—1913), что- сказалось в его специальном исследовании на темы древнеин­дийской мифологии. Основательно знакомый со всей новой ли­тературой по первобытной истории,— он цитируем Моргана, Бахофена, Мак Леннана, Леббока, Жиро-Телона и Поста,— Миллер отказался от традиционной точки зрения на общество* и семью веддийского периода и охарактеризовал отражение некоторых матриархальных начал в литературных памятниках древней Индии.⁷⁵

Отметим еще два имевших место в русской литературе^ 70-х годов XIX в. отклика на новое учение о первобытности. В 1872 г. известный народник Петр Лаврович Лавров (1823—1900) напечатал (под одним из своих псевдонимов — П. Кедров) обзор новых иностранных сочинений по первобыт­ной истории, в частности по истории брака и семьи, где изло­жил взгляды Бахофена, Мак Леннана, Моргана, Леббока, Мэна и Дарвина. Впрочем, сведения о Бахофене и Моргане Лавров заимствовал, повидимому, только из книги Леббока. ^7е~ Не чуждым оказался нашим темам публицист-народник Ни­колай Константинович Михайловский (1842—1904). Во втором из своих социологических очерков под общим загла­вием «Борьба за индивидуальность», посвященном вопросам? семьи, Михайловский остановился довольно подробно на>, новом учении о развитии брака и семьи. Дав общий очерк этого учения в виде компиляции ий взглядов Бахофена, Мор­гана и Леббока, Михайловский особо подчеркнул заслугу Ба­хофена как создателя этого учения и автора «замечательного» сочинения» — «Материнское право».⁷⁷

Влияние нового учения о первобытности на русскую по­левую этнографию естественным образом не могло сказаться- так скоро. Заслуживает быть отмеченным доклад, сделанный?, уже в 1874 г. тогдашним председателем руководящего центра, русской этнографии того времени — Отделения этнографии; Русского географического общества, историком литературы

найти личных сведений об этом авторе. В конце 70-х годов его имя фигу­рирует в протоколах Московского юридического общества и Отдела этно­графии Общества любителей естествознания, антропологии и этнографии- как докладчика или в числе присутствующих на заседаниях.

⁷⁶ В. Ф. Миллер, Очерки арийской мифологии в связи с древ­нейшей культурой, I, Левины-диоскуры, М., 1876.

⁷⁶    П. Кедров, Первобытная форма взаимных человеческих; отношений, «Дело», 1872, 2.

⁷⁷  Н. К. Михайловский, Борьба за индивидуальность- (Социологические очерки), II, Семья, «Отечественные записки», 1876,..

1,    3; перепечатано в его «Собрании сочинений», т. I; существует три из­дания.

-Леонидом Николаевичем Майковым (1839—1900). Ис­пользуя вышеупомянутый доклад Жиро-Телона, напечатанный в журнале Парижского географического общества, Майков поставил и перед русскими этнографами задачу собирания ма­териала о различных формах семьи и родства., в частности — о формах матриархальных. Указывая па ряд новых работ по первобытной истории и указав на разработку этих тем и в рус­ской науке, в частности на Буслаева, Майков присоединился к допущению того, что матрилинейная филиация связана с «пре­обладанием материнского принципа в ранних общественных отношениях». Ряд соответствующих пережиточных явлений, говорил Майков, хранит быт как русского народа, так и иных народов России. Для руководства при собирании соответствую­щего материала Майков предложил небольшую программу в 14 вопросов в качестве дополнения к изданной ранее Русским географическим обществом «Программе для собирания народ­ных юридических обычаев». Здесь же Майков привел и неболь­шой список существующей литературы предмета.⁷⁸

Таков ряд выступлений представителей русской науки '70-х годов прошлого века, отражающих хорошее знакомство русских ученых с новым учением о первобытности, принимаю­щих это учение, пропагандирующих его и, наконец, подвергаю­щих его новой и глубокой разработке. К оценке места русской науки этой эпохи в истории нашей проблемы и вклада, сделан­ного русскими учеными в разработку этой проблемы, мы сейчас вернемся.

Отметим здесь, что единственным в России, насколько мы могли установить, относящимся к тому же времени выступле­нием против идеи матриархата является небольшая и совер­шенно незначительная статейка реакционного московского юриста, известного славянофила Василия Николаевича Л е га­ков а (1810—1881). Выстзшая по поводу вышеназванной ра­боты Буслаева, Лешков пытается критиковать Бахофена, о ко­тором знает только по Буслаеву, в основном же возражает против предложенного Буслаевым толкования отдельных мест Начальной летописи.⁷⁹ Встречаются, конечно, однако в ка­честве крайней редкости, в русской литературе того же деся­тилетия и выступления прямых представителей патриархаль­ной теории, правда, обнаруживающих полное незнакомство

⁷⁸   JI. Н. Майков, Об изучении систем родственной связи и форм семейного быта, «Известия Русского географического общества», 10, 1874, 5.

⁷⁹   В. Лешков, Заметка о первобытных правах женщин по теории Бахофена, «Русский вестник», январь 1873, статья г. профессора Ф. И. Бу- ■слаева: «Сравнительное изучение народного быта и поэзии», «Юриди- •ческпй вестняк», 1873, 12.

как вообще с новым учением о первобытности, так и с уже су­ществующей русской литературой по этому предмету. Выступ­ления эти настолько незначительны и в такой мере остаются без влияния, что могут быть упомянуты только в порядке би­блиографическом. ⁸⁰

Обратимся к итогам просмотренного нами периода 60—70-х годов XIX в. и некоторым общим замечаниям.

Можно., прежде всего, констатировать, что в этом периоде трактовка первобытной истории, в особенности и преимуществен­но истории брака и семьи и, в частности, проблемы матриар­хата, вызвала широкий научный интерес и проходила довольно оживленно. Начнем, однако, с весьма характерной судьбы уче­ния Бахофена. Достаточно явственным представляется тот факт, что в рассматриваемое время в западноевропейской бур­жуазной науке учение Бахофена почти совершенно не полу­чило признания, и единственным в этом отношении является Жиро-Телон с его весьма ограниченным принятием бахофеновой концепции. Непризнание Бахофена относится в особенности к тем его положениям, которые утверждали матриархат в ка­честве общественного строя и вместе с тем^-универсально-исто­рической стадии развития человеческого общества. Более того, в течение ряда лет после выхода «Материнского права» Бахофзн остается совершенно неизвестным. Еще в 1865 г. не имели по­нятия о Бахофене Мак Леннан, Тэйлор, Леббок, Морган, Мэн. Как это было указано Энгельсом, буржуазной наукой того времени были усвоены взгляды Мак Леннана. Если затем о Ба­хофене начинают узнавать, то почти всегда из вторых или треть­их рук — через Мак Леннана, Леббока, в лучшем случае — Жиро-Телона. Как «Материнское право», так тем более другие труды швейцарского ученого остаются неизвестными, и если Бахофена начинают читать, то скорей не в Германии, а в других странах. Выразительно в этом отношении сопоставление двух высказываний о судьбе бахофеновой книги — самого Бахо­фена и Энгельса: «Я жалею только,—писал, если мы вспомним, Бахофен в 1857 г. Джервазио,— что немецкий язык, которым я пользуюсь, будет для многих серьезным препятствием к тому , чтобы заняться моим трудом». Иначе Энгельс в 1891 г., в пре­дисловии к 4 изданию «Происхождения семьи, частной собствен­ности и государства»: «Толстый том Бахофена был написан по-не­мецки, т. е. на языке нации, которая в то время менее всего инте­ресовалась первобытной историей современной семьи. По­

⁶⁰ Впрочем, мы можем назвать здесь только статьи триста Д. Аза- р е в и ч а: Брачные элементы и их значение, Историко-юридическое исследование, «Временник Демидовского юридического лицея», 18, 1879; Русский брак, «Журнал гражданского и уголовного права», 1880, 5—6.

этому книга осталась незамеченной».⁸¹ Энгельс, конечно, пра­вильнее, чем сам Бахофен, оценил положение.

Какова в таком случае судьба проблемы матриархата в том ее виде, в каком она преподносилась Мак Леннаном, Леббоком, Жиро-Телоном и другими, уже третьестепенными ее толкова­телями. Происхождение матриархата неизменно продолжает быть относимым к архаическому промискуитету или вообще отсутствию индивидуального брака и вытекающей отсюда неиз­вестности отца. Сущность матриархата сводится почти исклю­чительно или преимущественно к матрилинейной филиации,— положение, выставленное Мак Леннаном, и еще более сужен­ное Леббоком,— и лить эпизодически отдельные авторы сюда присоединяют наследование по материнской линии, связь де­тей с их материнским дядей, иногда — главенство женщины в доме и некоторые другие черты. Особый и широкий успех имеет относимая к эпохе матриархата пресловутая «общность жен» под новой, впрочем идущей уже от более ранних авторов,— ее квалификацией в качестве «общинного» или «коммунального» брака. Отметим раннюю попытку Моргана разграничить про­мискуитет и «коммунальную семью» в качестве различных последовательных стадий истории брака и семьи. Бесьма не­благоприятную роль сыграл здесь бахофенов «гетеризм». Но у Бахофена, как мы знаем, этим неудачным термином обозна­чается самая ранняя, низшая форма брачных отношений, оз­начая и самую раннюю стадию развития общества. Хотя вообще бахофеновой периодизации нехватает четкости, однако этот «гетеризм» у него совершенно определенным образом отличается и отграничивается от эпохи матриархата или материнского права, с установлением которого возникает уже индивидуаль­ный брак. Таким образом, «гетеризм» у Бахофена ничего об­щего не имеет по существу с матриархатом, хотя Бахофен и го­ворил о существовании при матриархате реликтов «гетеризма». На том, что матриархат органически связан с инди­видуальным, «строго исключительным» браком, с целомудрием, Бахофен, как можно было видеть, особо настаивает. Между тем, здесь грубейшую путаницу вообще и искажение матриархата в частности создал Леббок. Соединив, как мы видели, воедино «гетеризм» и «коммунальный брак» в качестве одной стадии и не учтя здесь предложенного Морганом разде­ления, Леббок своей путанной передачей взглядов Бахофена дал основание с теми же формами брачных отношений связы­вать как матрилинейную филиацию, отсюда вытекающую, так и весь матриархат. Этим Леббок пустил в ход одно из самых злейших искажений учения Бахофена и представления о мат­

⁸¹  Маркс и Энгельс, Соч., т. XVI, ч. И, стр. 121.

риархате. Но этого мало. Как мы знаем, еще от античности идет сближение «общности жен» с общностью имущества. Отсюда впоследствии буржуазные писатели, во-первых, в понятие «общности жен» или «коммунального брака» вложили абсурд­ную идею, что на данной стадии, при этой форме брака жен­щины «принадлежали всем» или составляли «общее достояние» или «общую собственность»; во-вторых, нелепейшим образом это положение связали с изображением якобы первобытного коммунизма: как все блага, так и женщины якобы были «общим достоянием». Наконец, все это было связано с бахо- ■феновым «гетеризмом» и матриархатом. Так весь этот грубей­шим образом извращавший и фактическую сторону, и сущность первобытных отношений клубок нелепостей, который мог быть создан только тупой буржуазной мыслью, был приписан и Бахофену, и матриархату, и первобытности вообще, и перво­бытному коммунизму в частности. Нелепость эта широким образом вошла в обращение в буржуазной литературе, причем для характеристики этого состояния или этих порядков сплошь и рядом употреблялись в качестве синонимов термины «гете­ризм» и «коммунальный брак». Надо отметить, что сам Бахо­фен впоследствии отказался от термина «гетеризм», однако он продолжал циркулировать в позднейшей литературе в качестве бахофенова тезиса.

Наряду с «гетеризмом» не повезло и другому бахофенову термину — «гинекократия», тоже неудачному и тоже соз­давшему некоторое недоразумение. Как мы опять-таки зна­ем, этот термин Бахофен употреблял, не делая какого-либо различия, почти синонимично со своими другими термина­ми — «матернитет», «материнское право» и пр. Хотя термин этот, идущий из античности, и там, в частности, например, у Страбона, обозначал в известном смысле совокупность матриархальных порядков, «гинекокр атией» стали впос­ледствии, в средние века, обозначать преимущественно женское правление или политическую власть женщины. В таком примерно смысле принят был теперь этот бахофе- нов термин. «Интерпретаторы» Бахофена, не желая или не умея вникнуть в его глубоко историческое понимание матриархата и неправильно толкуя самый, действительно неу­дачно примененный Бахофеном термин, выставляли дело так, будто бахофенов матриархат был эпохой обязательного и при­том полного общественного или даже политического господства женщины, «власти» женщины и т. д. Так извращенный, этот якобы бахофенов тезис стал постоянной мишенью нападок на учение о матриархате, стал энергично опровергаться с исто­рическими и этнографическими «фактами в руках», с ссылками на фактическое «рабство» женщин и т. п. Другая совершенно

тема, которая с этим термином тоже ассоциировалась, а именно общества классовые, сохраняющие сильный матриархальный уклад, которые, пожалуй, можно бы условно называть гине­кокр атиями, а равно вопрос о бытовании пережитков матриар­хата в условиях господствующего классового строя,— оказались не по плечу буржуазной науке, и попытка подойти к этим воп­росам, сделанная Жиро-Телопом, осталась совершенно бес­помощной.

Из частных положений, связанных с матриархатом, выдви­нутых в рассмотренное время, некоторое хождение начал приоб­ретать тезис о матрилокальном поселении. Соответствующие этнографические показания начали накапливаться, и их обоб­щение появилось уже, если вспомним, у Экштейна. Вновь поставили эту форму брачного поселения в связь с матриархатом Мак Леннан, Жиро-Телон, в России — Смирнов. Этому мо­тиву суждено было занять потом значительное место в трактовке матриархата. У Жиро-Телона мйтрилокальное поселение свя­зывается с особыми отношениями между дядей и детьми его сестер —• авункулатом, причем у него же появляется и первая формулировка того утверждения, которое сыграло затем круп­ную роль в истолковании авункулата, но сверх того было ис­пользовано в качестве одного из грубейших искажений сущ­ности матриархата,— а именно — утверждения о главенстве брата матери в материнской матрилокальной семье. Пока что все же-, в частности у Пеюеля, авункулат сводится к наследо­ванию имущества и ранга, и эти именно черты остаются надолго преимущественно отмечаемой, иногда даже единственной сущ­ностью авункулата, термин «право наследования племянников», или «право племянников» — ходячим, в особенности в немец­кой литературе, для обозначения авункулата, а указание на матрилинейную филиацию, иногда также и матрилокальное поселение,—- обычным и «удовлетворительным» его объясне­нием.

Характерной чертой всей послебахофеновой зарубежной литературы о матриархате является тс, что если матриархат» в том или ином его содержании, охотно или неохотно, и приз­нается, то только в известном этническом ограничении, а имен­но: в отдаленной древности — у «варварских» народов антич­ности и в современном этнографическом мире — у отсталых, «цветных» народов. О матриархате хотя бы в отдаленном прош­лом так называемых индоевропейских, или «арийских», пародов; речи почти не идет. Этим зарубежная наука изучаемого нами периода, с одной стороны, как бы смыкается с тезисом Экштейна о «хамитическом» матриархате, с другой стороны, содержит зародыш того тезиса, который, оставаясь пока открыто не вы­раженным, будет впоследствии прямо и резко выставлен к

оформлен в виде своего рода «теории» «не-арийского матри­архата».

Если теперь поставить вопрос, что же нового и положитель­ного дали за рубежом просмотренные нами годы по проблеме матриархата, то с полным основанием можно ответить: почти ничего. К трактовке этой темы гораздо шире., чем у Бахофена, стал привлекаться этнографический материал, появилась пер­вая специальная статья на тему о матриархате — Гельвальда, положившая начало будущей специальной статейной литера­туре на данную тему. Но одновременно с более широким при­влечением этнографических показаний началось и то некрити­ческое, неразборчивое и часто произвольное использование этих показаний, которое затем и на все последующее время стало характерным и специфическим для буржуазной этно­логии вообще, трактовки матриархата в частности, дающее возможность любых конструкций, любых «утверждений» и «оп­ровержений». В общем, буржуазная наука в рассматриваемое время пошла в трактовке матриархата не вперед * а назад, по сравнению с Бахофеном. Что же касается тех искажений мат­риархата и «недоразумений», о которых мы говорили, то они явились моментами сугубо реакционными, причинившими уче­нию о матриархате жестокий и надолго сохранившийся вред. Можно отметить, что по крайней мере тезис о предшествовании матрилинейного счета патрилинейному получил все же неко­торое признание и распространение. II единственное, что все же можно отметить в зарубежной науке данного периода, это начало несколько идущей вперед, по сравнению с чисто идеа­листической конструкцией Бахофена, постановки вопроса о пе­реходе от матриархата к патриархату, вернее, от матрилинейной филиации к патрилинейной, в частности у Жиро-Телона, свя­завшего этот переход с частной собственностью.

Некоторые существенные, но все же частные успехи сделала разработка проблемы рода, остающаяся пока совершенно раз­дельной от трактовки проблемы матриархата. Не мог оказать какого-либо влияния своим обобщением Мак Леннан, но под­нятый им» хотя и неудачно, вопрос об экзогамии и введение- самого термина имели немаловажное значение. Заслугой его, правда, тоже не сказавшейся в ту пору , было то, что он не выво­дил род из семьи, а разграничивал эти формы. Как мы отметили, серьезное значение имело обобщение Мэна, однако у него род остался формой, присущей только индоевропейским и семити­ческим народам. Признание рода имеет, таким образом, у Мэна, как и у других зарубежных авторов, попрежнему этнически ограниченный xapai^jep. Это, наряду с раздельной трактовкой рода и матриархата, как бы противополагает данные два яв­ления и, аналогично вопросу о матриархате, сообщает вопросу

о роде специфическую расовую окраску —• признания рода только у народов «белой расы», преимущественно же — у «арий­цев». В качестве некоторого достижения в разработке вопроса о роде следует отметить вклад Фюстель де Куланжа в изучение родовой идеологии. В общем все это не представляет собой решающих достижений в области данной проблемы. Не забудем, что в ту же эпоху произошло сильнейшее выступление патриар­хальной теории, возрожденной Мэном, за которым авторитетно последовал ряд крупных фигур буржуазной науки,— выступ­ление, имевшее характер контратаки против нового учения 'О первобытности и, в частности, идеи матриархата.

На фоне этой почти застойной, а в значительной мере и реак­ционной картины, которая рисуется состоянием в рассмотрен­ное нами время проблемы матриархата в зарубежной буржу­азной науке, поистине блестящей следует со всей объектив­ностью признать главу, вписанную той же порой в историю нашей проблемы русской наукой.

Прежде всего, достаточно выразителен тот замечательный •факт, что Бахофен стал известен и получил признание впервые в России и первым его последователем явился русский ученый С. С. Шашков, вторым — Ф. И. Буслаев. За ними идет ряд «семидесятников»: А. Г. Смирнов, В. Ф. Миллер, П. JI. Лавров, Н. К. Михайловский, Л. Н. Майков. Как непризнание Бахофена за рубежом, так и признание его в России •имело свои глубокие основания. Это — те прогрессивные на- •строения и убеждения, которые были распространены во всей подлинной науке в России характеризуемой эпохи. Поэтому-то как все в целом прогрессивное по своему существу новое учение о первобытности, так, в частности, и учение о матри­архате нашло себе благодарную почву в русской науке. Весьма характерно и знаменательно то, что возродившаяся на Западе латриархальная теория не получила никакого отклика в России. Восприятие нового учения о первобытности вместе с учением о матриархате имело у ряда представителей русской науки не узкий и частный, а довольно широкий и глубокий характер. В русской науке матриархат сразу получил признание как универсально-историческое явление. С другой стороны, рус­ские ученые, в каком бы смысле они ни принимали матриархат, были далеки от сведения его только к матрилинейной филиации. Принятие в целом и в отдельности нового учения о перво­бытности имело не только компилятивный характер, но у от­дельных авторов и критический. Это было нб простым заим­ствованием, а критическим усвоением. Правда, те авторы, которые не вчитались как следует в Бахофена и не поняли •его, в особенности те, которые брали его из вторых или третьих рук, впадали подчас в существенные заблуждения. Сильно

сказались и в России те искажения идеи матриархата, о которых мы говорили и которые были связаны в частности с «гетериз­мом» и «гинекократией». Но русские ученые не только крити­чески усваивали учение о матриархате, но и сделали в этой области значительный вклад. Учение о былом свободном, равноправном, а иногда и преобладающем общественном по­ложении женщины не могло оказаться чуждым и неожиданным русским ученым и потому, что уже до Бахофена и независимо от него русская историческая наука совершенно самостоятельно создала соответствующий взгляд на прошлое русской, славян­ской женщины. Новая разработка этой славянской темы Шаш- ковым, в особенности Буслаевым и Смирновым, составляет оригинальный и крупный вклад как в историю славянского прошлого, так и в учение о матриархате. Сделанное русскими учеными открытие матриархата в прошлом славянских народов имело крупнейшее научно-идеологическое значение. Как было отмечено, в зарубежной послебахофеновой литературе признание матриархата относилось преимущественно к «цветным» народам. Открытие былого славянского матриархата явно опровергало эту своего рода «теорию». В числе частных заслуг русских ученых данного времени надо еще раз особо отметить заслугу

А.   Г. Смирнова с его первым в истории науки широким привле­чением свадебного обряда в качестве исторического источника для реконструкции архаических форм брака и семьи и элемен­тов матриархата.

В общем, русская наука рассматриваемого времени оказа­лась неизмеримо более передовой и прогрессивной, чем зару- бежная, осталась совершенно чуждой реакционным искажениям нового учения о первобытности, широко восприняла учение о матриархате и сделала в это учение свой собственный, новый, оригинальный и крупный вклад, особо разработав тему о былом славянском матриархате.

VI

По ходу нашего предшествующего изложения истории проблемы матриархата мы время от времени давали обзоры накопления соответствующего этнографического материала, который, конечно, существенным образом определял развитие нашей проблемы. Материал этот накапливался медленно, и в раннем периоде истории науки иногда даже отдельные факты или их даже незначительные сопоставления уже опре­деляли понвление новых взглядов, новых точек зрения. На­чиная примерно с середины X.IX в. этнография делает значи­тельные успехи, материал по нашей .теме тоже начинает расширяться, правда, далеко не в большой мере. По своему содержанию, однако, факты, относящиеся к матриархату,

в конце-концов лишь повторяют те черты, которые были уже представлены в старом материале, рисуют формы и отношения, уже более или менее известные. В истории этнографии, как и в истории науки вообще, всегда существовала и самым реаль­ным и влиятельным образом сказывалась теснейшая связь между теоретическими обобщениями и накоплением фактов, между первобытной историей, как общей дисциплиной, или теоретической этнографией, с одной стороны, и полевой этно­графией — с другой. Между тем к тому моменту, когда полевая этнография начала фактически развиваться, проблема матриар­хата оставалась еще столь неразработанной, что не могла сказаться на соответствующих полевых сборах. Вновь же вы­ставленные затем взгляды Бахофена и Мак Леннана еще не могли так скоро найти себе отклик в полевой практике. Медленно и постепенно это, конечно^ начинает сказываться, и тогда, соответствующий материал начинает расти. Но прослеживать теперь накопление относящегося к нашей теме материала становится все затруднительнее. Здесь уже, конечно, отдельные показания, отдельные факты не играют такой роли, как раньше; с другой стороны, при сохраняющейся ограниченности, всегда присущей буржуазной этнографии, более глубокого изучения фактов она не дает, дело преимущественно сводится к беглой констатации тех или иных фактов, будь то матрилинейная филиация, матрилинейное наследование, матрилокальное по­селение, авункулат и пр., фактов, относящихся все к старым темам. В редких случаях отмечаются и некоторые новые черты, которые, однако, фиксируются случайным образом, мимоходом, явно оставаясь непонятыми в их общественно-историческом значении, а потому и плохо описанными. Наконец, с развитием этнографической науки, большое значение приобретает, наряду, так сказать, с качеством, и количество: факт из «курьеза» превращается в явление широко распространенное, всеобщий, органически свойственный данному общественному строю институт или порядок. Прослеживать такое накопление факти­ческого материала становится,— в особенности в рамках нашего все же ограниченного нашей темой специального ис­следования,— тем более затруднительным. Поэтому мы в даль­нейшем сможем из области накопления материала отмечать только отдельные явления. Сделаем, однако, здесь общее замечание, что до самого конца XIX в., до эпохи развития империализма, развитие этнографии остается все же ограни­ченным. В зависимости от этого общую черту трактовки в этом периоде проблемы матриархата составляет оперирование сравнительно небольшим материалом, притом преимуще­ственно материалом на старые темы. Действительно интенсивное развитие этнографии, а вместе с тем начало, можно сказать,.

колоссального накопления фактического материала начинается только в связи, вернее, в качестве прямого результата рас­цвета империализма и начала промышленного освоения колоний.

Возвращаемся теперь к продолжению истории общей трак­товки проблемы матриархата.

Мы подошли к ноЬой, на сей раз крупнейшей вехе в истории науки о первобытности. Это — выход в 1877 г. капитального труда Л. Г. Моргана «Древнее общество».⁸² Сочинение это, которому суждено было совершить полный переворот в первобытной истории, знаменует одновременно и крупнейший шаг вперед в трактовке проблемы матриархата. Мы не станем в настоящей работе говорить обо всем учении Моргана в целом, а отметим лишь те стороны, которые непосредственно связаны с кругом вопросов, нас сейчас интересующих.

Центральное место в учении Моргана занимает род. В этом вопросе Морган имеет ряд предшественников, из коих наиболее непосредственными являются Мак Леннан, Мэн и Фюстель де Куланж. Все же наличие рода приписывалось в западно­европейской науке преимущественно «арийским» и семитическим народам и неразрывно связывалось с патриархальной орга­низацией общества, причем никто, в частности и Мак Леннан, совершенно не связывал вопроса о роде с вопросом о материн­ской и отцовской филиации. Хотя Морган и шел совершенно самостоятельным и особливым путем к своему • открытию, определяющему место и значение рода в истории первобытного общества, на него в данном вопросе; вместе с несомненным влиянием Мэна и Фюстель де Куланжа, оказало прямое влия­ние сделанное Мак Леннаном сближение античного рода с родом североамериканских индейцев.⁸³ В «Древнем обществе» Морган широко развил учение о роде как основной форме первобытного общества. Экзогамия Мак Леннана оказывается у Моргана не самостоятельным и искусственно объясненным явлением, а органическим свойством рода. Мы находим у Мор­гана,— правда, далеко не совершенно поставленный,— также вопрос о возникновении рода и впервые им выдвинутый вопрос

о  начальной структуре родового общества. Явление, по кото­рому роды существуют не изолированно, а соединяются в ка­

⁸²   L. Н. Morgan, Ancient society, or Researches in the lines of human progress from sa- agery through barbarism to civilisation, New York, 1877; тринадцать переизданий. Старый русский перевод: Л. Г. Морган, Первобытное общество, и т. д., Перевод П. Румянцева, под редакцией Д. Кудрявского и с предисловием М. Ковалевского, СПб., 1900. Новый русский перевод: JI. Г. Морган, Древнее общество, и т. д., Перевод под редакцией М. О. Косвена, JI., 1934, 2-е стереотипное издание, JL, 1935.

⁸³  См, об этом нашу работу о Моргане, стр. 60 и 70.

кую-то систему, было замечено еще в XVIII в. по отношений к североамериканским индейцам; то же явление констатировал Боудич у ашанти. Это явление было известно и у греков под названием «фратрий», а равно у римлян под названием «курий». Первое обобщение этих фактов дал Гюльман. Перед Морганом был ряд сюда относящихся фактов, однако состояние материала в ту пору и все же новизна вопроса еще пе позволяли истолковать сложный комплекс данных явлений. Морган правильно усмотрел в этих соединениях родов явление уни­версальное, избрав для обозначения этой группировки гре­ческий термин «фратрия». Однако, определив фратрию как «соединение родов, объединившихся для общественных и рели­гиозных целей», Морган дал этой группировке неверное тол­кование. С другой стороны, высказав, в свою очередь впервые, идею о начальной паре взаимнобрачущихся экзогамных родов, Морган не поставил этого явления в связь с фратриями. Вне связи с указанными х'руппировками Остались у Моргана и те обнаруженные у австралийцев деления, которые получили тогда наименование «брачных классов».

Крупнейший вклад сделал Морган в историю брака и семьи. Усовершенствовав и приведя к большей отчетливости предло­женную им еще в «Системах родства» схему, Морган, в частности, на смену своей «коммунальной семье» выдвинул понятие группового брака. Однако Морган не сумел опреде­ленным образом связать эту форму брака с констатированными им парами взаимнобрачущихся экзогамных родов, фратриями и брачными классами, да и самое понятие группового брака осталось у него весьма неопределенным. В общем все же история брака и семьи получила у Моргана в «Древнем обще­стве» свое четкое выражение в виде ряда последовательно сменяющихся исторических прогрессивных форм: промискуи­тета, группового брака, парного брака и моногамии, причем на эпоху матриархата приходились две формы: групповой и парный брак. Крупнейшее научное значение имело то, что Морган выделил в качестве особой формы — парный брак. Непродолжительность, непрочность и легкая расторжимость брака, то, что такой брак не ведет к прочному совместному поселению и хозяйствованию супругов, т. е. образованию прочной индивидуальной семьи,— представляют собой явления широко распространенные и притом специфические для от­сталых обществ и вместе с тем определенную историческую стадию в развитии брака. Эти черты брака, зафиксированные историческими сообщениями и постоянно отмечаемые в этно­графической действительности, изображались в качестве мо­ногамии, лишь нарушаемой свойственным «дикарям» «непо­стоянством», «распущенностью» и т. д. Морган первый понял,

Мак Леннана и Леббока. Для первого эта критика была унич­тожающей и в значительной мере определила утрату им его влияния. Далее, исследование Файсона и Хауитта показало, что наряду с широким распространением в Австралии матри- линейной филиации, здесь имеется и патрилинейная филиация как последующая форма. Особое развитие получило у Фай­сона то положение, которое лишь вскользь было намечено Морга­ном, а именно — что наиболее архаической формой организации родового строя являются два экзогамных взаимнобрачущихся «начальных класса» или «начальных деления», развивающихся в четырехклассное деление. При этом фратрию Файсон истолко­вал как систему, выросшую из этих двух основных «классов». Морган в своем предисловии к книге Файсона и Хауитта при­знал за файсоновым толкованием фратрии вероятность пра­воты, не настаивая на своем толковании.⁸⁴ Отметим еще одну совместную работу Файсона и Хауитта, напечатанную вскоре после выхода их книги. Это статья «От материнского права к отцовскому», содержащая попытку истолковать указанный переход на австралийском материале.⁸⁵

Крупным явлением тех же лет был выход в свет в 1880 г. пер­вого тома «Антикварных писем» Бахофена "(второй том вышел в 1886 г.). Сочинение это было написано под значитель­ным влиянием Моргана. Книга эта и посвящена Моргану сов­местно с двумя другими учеными «в благодарность за много­кратно полученные поучительные указания». Новый и послед­ний труд швейцарского ученого имеет содержанием развитие некоторых идей и положений, выставленных уже в «Материн­ском праве». Преимущественное внимание Бахофена занимают здесь, как это выражено подзаголовком книги, отношения матрилинейпого родства, в частности взаимоотношения между братом и сестрой, материнским дядей и его племянниками и племянницами. Этим темам посвящена большая часть «Писем». Вопрос о взаимоотношениях брата и сестры Бахофен развил здесь впервые. Вопрос об отношениях между дядей и детьми его сестры имел уже, как нами отмечалось, свою историю до Бахофена, а в его «Материнском праве» был затронут лишь вскользь. В «Антикварных письмах» Бахофен широко развил ату тему на разнообразном материале, эффектно оперируя парал-

⁸⁴    L. F i s о и and A. W. Howitt, Kamilaroi and Kurnai, Oroup-marriage and relationship and marriage by elopment; drawn chiefly from usage of the australian aborigines; also: The Kurnai tribe, their custom in peace and war, With an introduction by L. H. Morgan, Melbourne, 1880.— Русский перевод предисловия Моргана см. в приложении к новому рус­скому изданию «Древнего общества».

⁸⁵  L. F i s о n and A. W. Howitt, From mother-right to fa­ther-right, «Journal of Anthropological Institute», 12, 1883.

образом, матриархат у Моргана обнимает обширный, четко очерченный период первобытной истории, причем в смене груп­пового брака парным имеет и некоторое конкретное движение. Морган, вне сомнения, совершенно правильно нашел ряд причин перехода филиации и превращения рода из материн­ского в отцовский, однако полного и достаточного истолкования этого перехода не дал.

Новый труд Моргана составил подлинный переворот в науке о первобытности, созданное им учение о материнском роде как стадии, предшествующей отцовскому роду,— глубокое преоб­разование учения о матриархате, крупнейший шаг вперед после Бахофена. Однако влияние открытий американского ученого сказалось в зарубежной буржуазной науке далеко не скоро, да и само «Древнее общество» довольно долго оставалось почти неизвестным. Впервые в зарубежной науке учение Моргана нашло последователей в Австралии.

Как было сказано, еще со времени Грея (1841) было обра­щено внимание на австралийцев с их экзогамными «кобонгами» и матрилинейной филиацией. С тех пор австралийский этногра­фический материал эпизодически фигурирует в трактовке воп­росов первобытности. Заслугой Моргана является то, что он впервые подверг этот материал систематическому исследо­ванию и сделал австралийское общество конкретным образцом наиболее отсталого строя. Данные об австралийцах Морган начал получать еще с 1869 г. от проживавшего на островах Фиджи и в Австралии миссионера Лоримера Ф а й с о н а, к которому впоследствии присоединился в качестве усердного корреспондента Моргана служивший в Австралии Альфред Уильям X а у и т т. Занявшись под влиянием Моргана интен­сивным изучением австралийцев и став последователями амери­канского ученого/Файсон и Хауитт сделались пионерами науч­ного авсграловедения. Но если Хауитт был только отличным наблюдателем и энергичным собирателем материала, то Файсон обладал притом и недюжинными способностями исследователя. Вскоре после выхода «Древнего обвдества» Файсон и Хауитт выступили совместно .с самостоятельной книгой, озаглавлен­ной «Камиларои и курнаи», в которой Хауитту принадлежит преимущественно описательная, Файсону — теоретическая часть. Книга эта, снабженная предисловием Моргана, произвела большое впечатление и оказала значительное влияние на раз­витие этнографии. Публикация эта имела особое значение потому, что здесь на большом новом материале, собранном непосредственно полевыми этнографами, а не кабинетными компиляторами, ряд положений Моргана получил блистатель­ное подтверждение. С другой стороны, здесь Файсоном была дана глубокая и сильная критика искусственных построений

Мак Леннана и Леббока. Для первого эта критика была унич­тожающей и в значительной мере определила утрату им его влияния. Далее, исследование Файсона и Хауитта показало, что наряду с широким распространением в Австралии матри- линейной филиации, здесь имеется и патрилинейная филиация как последующая форма. Особое развитие получило у Фай­сона то положение, которое лишь вскользь было намечено Морга­ном, а именно — что наиболее архаической формой организации родового строя являются два экзогамных взаимнобрачущихся «начальных класса» или «начальных деления», развивающихся в четырехклассное деление. При этом фратрию Файсон истолко­вал как систему, выросшую из этих двух основных «классов». Морган в своем предисловии к книге Файсона и Хауитта при­знал за файсоновым толкованием фратрии вероятность пра­воты, не настаивая на своем толковании.⁸⁴ Отметим еще одну совместную работу Файсона и Хауитта, напечатанную вскоре после выхода их книги. Это статья «От материнского права к отцовскому», содержащая попытку истолковать указанный переход на австралийском материале.⁸⁵

Крупным явлением тех же лет был выход в свет в 1880 г. пер­вого тома «Антикварных писем» Бахофена "(второй том вышел в 1886 г.). Сочинение это было написано под значитель­ным влиянием Моргана. Книга эта и посвящена Моргану сов­местно с двумя другими учеными «в благодарность за много­кратно полученные поучительные указания». Новый и послед­ний труд швейцарского ученого имеет содержанием развитие некоторых идей и положений, выставленных уже в «Материн­ском праве». Преимущественное внимание Бахофена занимают здесь, как это выражено подзаголовком книги, отношения матрилинейпого родства, в частности взаимоотношения между братом и сестрой, материнским дядей и его племянниками и племянницами. Этим темам посвящена большая часть «Писем». Вопрос о взаимоотношениях брата и сестры Бахофен развил здесь впервые. Вопрос об отношениях между дядей и детьми его сестры имел уже, как нами отмечалось, свою историю до Бахофена, а в его «Материнском праве» был затронут лишь вскользь. В «Антикварных письмах» Бахофен широко развил ату тему на разнообразном материале, эффектно оперируя парал­

⁸⁴    L. F i s о и and A. W. Howitt, Kamilaroi and Kurnai, Group-marriage and relationship and marriage by elopment; drawn chiefly from usage of the australian aborigines; also: The Kurnai tribe, their custom in peace and war, With an introduction by L. H. Morgan, Melbourne, 1880.— Русский перевод предисловия Моргана см. в приложении к новому рус­скому изданию «Древнего общества».

⁸⁵  L. F i s о n and A. W. Howitt, From mother-right to fa­ther-right, «Journal of Anthropological Institute», 12, 1883.

лелями и сравнениями. Особое и довольно крупное место за­нимает 8десь интерпретация этрусско-римских представлений о материнском дяде и племяннике (avunculus и перов), фид­жийского порядка «вазу» и пр. Колеблясь между терминами «право сестрина сына» (Schwestersohnsrecht), крайне неудач­ным «семья сестрина сына» (Schwcstersohnsfamilie) и даже не­переводимым Schwestersobnsvolker, Бахофен явился здесь со­здателем вошедшего затем в научное обращение термина а в у н- к у л а т. Однако Бахофен дал в «Антикварных письмах» скорей только материал по этой весьма важной в проблеме матриархата теме, включил авункулат довольно неопределен­ным образом в ряд различных форм и проявлений «материнского права», но действительного исторического места данного комп­лекса не нашел, а потому и правильного его объяснения не смог дать. Сближая авункулат с отношениями между братом и сестрой, Бахофен неправильно представлял историческое место и значение того и другого явления и тем дал повод к по­следующим не только неправильным истолкованиям авунку- лата, но даже искажениям его сущности. Особой темой, которой Бахофен посвятил ряд «писем», является весьма любопытная у него интерпретация представлений о числе «восемь». К сожа­лению, как везде у Бахофена, и здесь все его изложение осно­вательно затуманено как религиозно-мистическими мотивами, так и тяжелым стилем. Отметим значительное расширение круга конкретного материала, привлеченного Бахофеном в этом по­следнем его труде: широко использует он германский и скан­динавский эпос, Нибелунгов и Эдду, а также сербский эпос, особое внимание уделяет материалу по древней Индии и го­раздо более широким образом, чем в прежних своих работах, использует этнографический материал, уделив специальное внимание наярам. Отметим еще, что в «Антикварных письмах» Бахофен уже не употребляет своего термина «гетеризм», а пи­шет «промискуитет».

И все же, в этой новой и последней своей книге Бахофен в основном остался в кругу тех идей, которые были им уже вы­сказаны, еще более погрузившись в эмпирию и анализ. В «Ма­теринском нраве» Бахофен дал изображение лишь идеологии установленных им трех ступеней развития общества, оставив без всякого внимания, не говоря о материальной основе, тот производственно-общественный коллектив, в котором склады­вались данные отношения и представления. Как мы знаем, неотделимым от первобытной истории стало после Моргана его учение о роде. Между тем, сложившиеся под известным влиянием американского ученого «Антикварные письма» прошли мимо этой основы учения Моргана, мимо того, что составляло его главное открытие. Странным и поразительным должно пред­

ставляться то обстоятельство, что на протяжении двух томов «Антикварных писем» Бахофен ссылается на Моргана только не более, чем в двух-трех случаях, да и то в связи с заимство­ванием у него фактических данных; более того, берет при этом не «Древнее общество», а «Системы родства». И это еще при тех личных отношениях, которые, как увидим, возникли между обоими учеными. Но со времени выхода «Материнского права» прошло двадцать лет и, помимо Моргана, за эти годы выросла целая литература данного предмета, было высказано не мало взглядов либо близких, либо отличных, либо прямо противо­положных бахофеновым. Наконец, при всей безвестности и не­признанное™ Бахофена все же ряд авторов поминал швейцарско­го ученого, кое что заимствовал у него, а в отдельных случаях и присоединялся к его идеям. Тем не менее Бахофен в «Антиквар­ных письмах» даже не упоминает ни о каких других взглядах, кроме своих собственных, и лишь в очень незначительном числе случаев ссылается на Мак Леннана, Леббока, Бастиана и др., однако только в связи с' заимствованием у этих авторов какого- либо материала. Можно сказать таким образом, что после «Ма­теринского права» Бахофен остался в известном смысле непод­вижным и тем же научным отшельником, каким он был. В этом, конечно, неумолимым образом еще раз сказались классовая сущ­ность, упорный консерватизм и реакционность Бахофена. Можно думать, что его самого отпугивала научная револю­ционность тех выводов, которые он сам делал и можно было сделать из его учения, и, окутывая свои идеи мистическим ту­маном, он как бы полусознательно скрывал от себя и других подлинное их значение. Можно думать, что Бахофен стремился уйти от этих выводов в голую эмпирию,в далекое «антикварство». Отсюда понятным становится и то отношение Бахофена к уче­нию Моргана, как и вообще ко вновь выдвинутым широким проблемам первобытности, которое обнаруживают «Антиквар­ные письма».

Можно все же сказать,-что оба великих буржуазных ученых оказались в известной мере конгениальными. Близость их воззрений привела к возникновению между ними переписки, имеющей большой биографический и научно-исторический инте­рес. К сожалению, письма Моргана к Бахофену пока не обна­ружены, и мы имеем лишь ответные письма Бахофена. При­водим четыре письма Бахофена, еще раз освещающие личность и научный облик базельского отшельника.⁸⁶

⁸⁶  Письма Бахофена к Моргану приводятся нами в переводе по ко­пиям этих писем, в подлиннике хранящихся в архиве Моргана в Роче­стере, в копиях — в архиве Института этнографии Академии Наук СССР в Ленинграде.

14 мая 1878 г. Бахофен писал Моргану:

«Ваше любезное предложение оказать мне честь присылкой экземпляра вашего нового труда «Древнее общество» я получил сегодня. Будучи большим почитателем вашей первой ценной публикации о системах родства, я по замедлил уже несколько недель назад выписать «Древнее общество» из Нью Йорка с намерением изучить эту книгу предстоящим летом. В настоя­щий момент я дошел только до пятидесятой страницы,— на­чало, достаточное для того, чтобы побудить меня не пожалеть ни времени, ни труда и прочитать весь этот объемистый трак­тат. Я тем более любопытствую ознакомиться с вашими взгля­дами на стадии человеческого прогресса, что «Исследования по древней истории» Мак ЛеннаНа (Лондон, 1876) кажутся мне крайне неудовлетворительными в их критйческих замечаниях по вопросу о древних системах родства. К историческим ис­следованиям не подходят адвокатские рассуждения, которым место в судебных процессах. Они являются лишь предметом наблюдения — и наблюдения натуралиста, который целиком отдается фактам, лежащим перед ним в его микроскопе. Со­бирать эти факты должно быть первой целью наших усилий. Я верю, что изучение вашей последней публикации значительно расширит сокровищницу подобного рода материалов, которые должны служить строительным камнем для всех наших систем и личных взглядов. Системы варьируются и испытывают изме­нения в зависимости от накопления фактов, становящихся нам известными. Материалы одни остаются и обеспечивают нашим работам длящуюся ценность.

В течение последних лет я посвящал много времени разно­стороннему чтению и не без большого труда добывал старые и современные работы, необходимые для моей темы. В отношении древних американских племен я пока имею еще мало литера­туры. Мой интерес к этой части человечества нуждается в по­мощи и дружеском участии человека, столь основательно зна­комого с литературой по туземному населению вашего конти­нента, каким вы проявили себя в ваших многочисленных рабо­тах. Темой моего специального изучения в настоящее время являются отношения между братом и сестрой, братом и сест­риными племянниками и племянницами, вопрос, следователь­но, о материнском дяде (римском avunculus), т. е. вопрос, столь близко связанный с системой родства исключительно по мате­ринской линии. Всякое сообщение фактических данных, харак­теризующих отличительные черты этого специального вида родства у древних американских племен, будет принято мной с сердечной признательностью. Повидимому, индейские племена придавали крупнейшее значение родству между материнским дядей и племянником, в чем они сходятся с другими человече­

скими расами. Эта особенность ведет нас в прошлое, к самому началу нашей расы и проходит в нашей истории через все после­довательные ее стадии от дикости через варварство и до утвер­ждения цивилизации, лишь в незначительной мере меняясь в своем значении и смысле с развитием семьи от материнской до существующей поныне отцовской. Если вы мне позволите ука­зать на специальный труд, с неоднократными ссылками на который я встречался, я назвал бы вашу историю Лиги ироке­зов. Другим чрезвычайно интересным источником могли бы быть материалы, собранные правительственными обследованиями по делам индейцев, но превыше всего — собственные предания, мифы и песни самих индейцев, насколько таковые собраны совре­менными исследователями. Возвращаясь к вашему последнему ^ТРУДУ ° «Древнем обществе», я прошу разрешения передать предложенный вами мне экземпляр университетской библиотеке, которая будет очень рада предоставить его для общего пользо­вания интересующихся. Что до меня лично, то я надеюсь, что вы сохраните ко мне те дружеские чувства и любезное внима­ние, о которых свидетельствует ваше письмо от 19 апреля столь лестным для меня образом».

Несколько месяцев спустя, 21 ноября 1878 г., Бахофен вновь пишет Моргану:

«Изучив ваш труд о «Древнем обществе» от начала до конца, я не могу удержаться, чтобы не выразить его автору моей ве­ликой благодарности за этот ценный вклад в систематическое познание предмета, который здесь трактуется, предмета, столь тесно связанного с моими собственными разысканиями. Исследо­вание систем родства и свойства, в частности у североамерикан­ских индейцев, вместе с новым трудом станут отправным пунк­том целого ряда новых исследований, полных новых перспектив в области того периода человеческого существования, на ко­торый до сих пор едва обращалось вйимание. Свет, пролитый теперь на множество фактов, содержащихся в преданиях древне­классического мира Европы, не только подтверждает взгляды, содержащиеся в моей собственной книге о «Материнском праве», но способствует в очень большой мере открытию весьма зна­чительного количества отдельных пережитков периода вар­варства, сохранившихся в века совершенно иного умственного склада и на наивысшей ступени древней цивилизации. Строки, которые прежде не вызывали никаких замечаний, ныне останав­ливают наше внимание и становятся понятными...»

Следующее письмо ярко отражает резкое расхождение Ба­хофена с господствующими взглядами немецкой, да и евро­пейской вообще буржуазной науки. Посылая Моргану 20 ок­тября 1880 г. первый том «Антикварных писем», Бахофен пи­сал:

«Положенная здесь в основу точка зрения та же, что и вы­раженная вами в вашем последнем сочинении. Я сопоставляю явления так называемой классической древности с соответствую­щими явлениями других либо исчезнувших культурных на­родов, либо существующих еще варварских племен и стрем­люсь то загадочное, что наблюдается у первых, объяснить и сде­лать понятным при помощи последних. Я имею в виду в дальней­шем применить этот прием гораздо шире, чем это сделано в дан­ных тридцати первых нумерах, и таким путем подойти и к ис­следованию римских родов. Я совершенно убежден в том, что между ирокезским (беря это племя в качестве примера) и рим­ским племенами как в отношении их внутреннего строя, так и в отношении принципа их конфедера! щи существует полное соответствие, и что мы можем здесь достичь большей, чем доселе, ясности и истинного понимания только путем сравнительного исследования. Немецкие ученые, в частности филологи, зани­мающиеся классическими народами, страдают печальной одно­сторонностью. Редко выходит их взор за пределы узких гра­ниц древнего мира, иногда — лишь отдельных его народов. Всякое явление прежде всего изолируется, отрывается от ка­кой бы то ни было связи, затем обсуждается и критикуется с точки зрения современных избитых идей и, наконец, совер­шенно опошляется. Все это связано с прокуренными герман­скими кабинетами, а также и с узостью политических инте­ресов немецкого народа, чей взор не привык к широким гори­зонтам. В том же направлении, наконец, действует и взрощен- ное еще в школе фальшивое преклонение перед так называемой классичностью греческого и римского мира. Римляне и греки считаются чем то вроде избранных народов, которые ни в коем случае не могут быть сравниваемы с варварскими племенами, причем какое-либо сходство с другими смертными считается заранее исключенным. В отношении более поздних стадий раз­вития этот узкий горизонт менее пагубен, но он является со­вершенно роковым для понимания первобытного состояния и начальных ступеней развития народов. Эти последние под­чиняются везде одним и тем же законам и одинаковы во всех частях света. В этих основных положениях мы с вами, как я ви­жу, совершенно единодушны...»

Возвращаясь к той же теме в другом письме к Моргану, от 4 января 1881 г., Бахофен писал:

«Задача историка состоит в показе различия между тем, что было когда-то, и тем, что есть сейчас. Но историки этого рода являются редким исключением в наши дни: rari nautes in gur- gite vasto.⁸⁷ Германские ученые в особенности идут по другому

⁸⁷   Редкие пловцы в обширной пучине {М. К.).

пути. Они имеют в виду сделать античность понятной, трактуя ее в свете ходячих идей прошлого времени. Они видят только самих себя в творениях прошлого. Отсюда та тупость, с кото- торой они отбрасывают, те предания, которые не истолковы­ваются этим ложным путем. Понять образ мыслей, отличный от нашего собственного,— тяжелая задача: взять варварство само по себе и забыть все связанное с нашей так называемой цивилизацией считается свидетельством реакционности, об­щественной и политической. Каков конечный результат этого заблуждения? Не что иное, как прискорбное фальшивое изоб­ражение начал человеческого развития, напоминающее картины прошлого столетия, изображавшие Кориолана в одеянии тело­хранителя Людовика XIV и Ветурию в наряде придворной дамы на дворцовом празднестве. Во что превращен Кориолан? В наив­ную сказку для детей, не достойную серьезного внимания. То же самое происходит, по моему мнению, с родами и римскими царями. Они становятся прототипами германского императора и жалкой аристократии, окружавшей его трон. Во время рево­люции тот и другие свергаются с одинаковой ненавистью, как будто они обладали действительной властью. Как видите, я со­вершенно согласен с некоторыми из ваших основных идей...»

*  *

*

Тем временем новое учение о первобытности и матриархате распространяется все же довольно медленно, причем, если и при­нимается, то лишь в самых общих чертах. Так, плодовитый французский социолог-популяризатор Шарль Летурно в сво­ей «Социологии, основанной на этнографии», первом сочинении в духе того направления, которое получило впоследствии наи­менование «генетической социологии», компилирует Леббока и Жиро-Телона: начальный промискуитет, возникновение семьи по инициативе женщины, женская филиация и наследование по женской линии, роль собственности в образовании инди­видуального брака в форме похищения или купли, и т. д.⁸⁸ Принимает новые взгляды, но еще более ограниченным образом, и другой французский социолог Гюстав Л е Б о н в своем об­ширном сочинении «Человек и общество», в свою очередь повто­ряя не то Леббока, не то Летурно.⁸⁹ Появление в 1880 г. I тома «Антикварных писем» в известной мере содействует ожив­лению и распространению интереса к учению Бахофена, в ряде ■случаев усвоению его общих взглядов и его толкований от­

⁸⁸  С h. Letourneau, La sociologie d ’a pres 1 ’ethnographic, Paris, 1880; 2 edition, Paris, 1884. Существует русский перевод.

⁸⁹  G. Le Bon, L’homme et les socic-tes, Leurs origines et leur Mstoire, Paris, 1881.

дельных явлений, в особенности матрилинейной филиации, авункулата, или «Нрава племянников» и пр. Заимствуются и от­дельные интерпретации, и материал швейцарского ученого, по- прежнему не редко без указания источника. Особое значение имела, в связи с теорией «не-арийского матриархата», та ин­терпретация, которую Бахофен дал германо-скандинавской древности по фольклорному материалу. Популяризации «Анти­кварных писем» содействовало изложение содержания I тома, составленное французским ученым Эли Реклю.⁹⁰ Влияние швейцарского ученого сказывается еще раз у Бастиана в его «Общих основаниях этнологии», однако, по обыкновению этого автора, в чересчур хаотической экспозиции.⁹¹ Значитель­ным образом сказалось влияние Бахофена на голландском этнологе Георге. Александре Вилькеие, выступившем, начиная с 1880 г., с рядом статей и брошюр на темы о прими­тивных формах брака, родства и наследования. Особо ценными были работы Вилькена по пережиткам матриархата у малайцев и других народов Индийского архипелага.⁹² Не что иное, как изложение и популяризацию взглядов Бахофена, представляет собой книядаа немецкого писателя Юлиуса Липперта «Исто­рия семьи». Автор заимствует у швейцарского ученого, правда, прямо об этом заявляя, и преобладающую часть своего мате­риала, и общие положения, вплоть до принятая за историческую действительность легенды об амазонках.⁹³ Однако серьезно повинен Лшшерт в том, что, остановившись на вопросе об

⁹⁰  Е. R е с 1 u s, Le matriarcat d’apres Bachofen, «Revue interna - tionale des sciences», 1881, VIII, 9; немецкий перевод: Das Mutterrecht oder mutterliche Familie, «Kosmos», 6, 1882, 5; русский перевод с немец­кого: Материнское главенство в примитивной семье, «Русское богатство»,

1883,    1.

⁹¹  А. В a s t i a n, Allgemeine Grundziige der Ethnologie, Berlin,

1884.

⁹²  G. A. W i 1 k e n, Over de primitieve vormen van het liuwelijk en den oorsprong van het gezin, «Indische Gids», 1880, october, clecember; 0er de verwantschap en het huwelijks- en erfrecht bij de volken an het Maleische ras, там же, 1883; О er de erwantschap en het huwelijk- en erfrecht bij de volken van het Indischen archipel, там же, 1883; и более поздняя работа: De verbreiding van het matriarchaat op Sumatra, Graerihage, 1888. Первая из перечисленных работ Вилькена была изло­жена Н. И. Зибером: Н. 3. [Зибер], Новый труд о первобытных учреж­дениях, «Отечественные записки», 1882, 7; в переработанном виде эта статья включена в текст книги Зибера: «Очерки первобытной экономиче­ской культуры», 2 изд., СПб., 1899, стр. 336—347.

⁹³  J. L 1 р р е г t, Die Geschichte der Familie, Stuttgart, 1884. Су­ществует русский перевод. Столь же несамостоятельным компилятором остается Липперт в разделах о браке и семье своих последующих сочи­нений: Kulturgeschichte in iliren Hauptstiicken, 3 vis, Stuttgart, 1885—- 1886. Существуют два русских перевода. Kulturgeschichte der Menschheit in ihrem organischen Aufhau, 2 vis, Stuttgart, 1886—1878.

авункулате,— пока еще под названием «права племянников»,— он объяснил его, скомбинировав и развив знакомые нам тезисы Бахофена и Жиро-Телона: при матриархате, мол, ближайшим родственником женщины и естественным ее защитником является ее брат, откуда и соответствующие его отношения к детям сестры и это «право племянников». Назовем еще книжку швейцарского автора Луи Бридель «Женщина и право», где особая глава посвящена «материнской семье» как форме, универсально предшествующей семье отцовской. Однако бахофенову «гинекократию» Бридель отвергает.⁹⁴

Особую позицию по отношению к Бахофену и его учению занимает немецкий историк права, профессор в Ростоке, Франц Бернхефт. В одной из ранних своих работ, историко-сравнительном исследовании «Государство и право древнего Рима в царском периоде» Бернхефт готов допустить матриархальные порядки для Африки, доарийской Индии, как и первобытного населения Западной Европы, однако, заимствуя у Бахофена кой-какой фактический материал и ссы­лаясь на «Материнское право» и «Антикварные письма», со­вершенно игнорирует его общие положения, в особенности для индогерманских народов. «Начальное преобладание жен­щины стоит в прямом противоречии с идеями индогерманцев»,— заявляет Бернхефт. Сказывающиеся все же у индогерманцев элементы матриархата Бернхефт объясняет заимствованием у первобытного населения, с которым индогерманцы встре­тились, которое покорили и с которым частично смешались при своем вторжении в Европу, причем элементы эти сохранялись преимущественно «в низших слоях» индогерманских народов, в частности в древнем Риме — у плебеев.⁹⁵ Мы встречаемся здесь впервые с тем объяснением элементов матрйархата у ев­ропейцев «заимствованием» от первобытного «не-арийского» населения Европы, которое станет затем широко распростра­ненным.

К Бернхефту мы еще вернемся в связи с его позднейшими выступлениями на нашу тему.

Наряду с так или иначе сказывающимся влиянием Бахо­фена, совершенно явственно обнаруживается в те годы падение авторитета Мак Леннана. Из последователей шотландского юриста мы можем назвать только английского этнолога Эндрью Лэнга, который в очерке «Начальная история семьи», делая попытку высказаться по всём дискуссионным вопросам, крити­

^S4 L. В г i е d е 1, La femme et le droit, Etude historique sur la con­dition des femmes, Paris — Lausanne, 1884.

F. В e r n h о f t, Staat und Reclit der romischen Konigszeit im Verhaltnis zu erwandten Rechten, Stuttgart, 1882.

кует, с одной стороны, патриархальную теорйю и Мэна, с другой стороны, Моргана и присоединяется к взглядам Мак Лен­нана.⁸⁶

Под некоторым влиянием Мак Леннана находился и личный друг шотландского юриста; выдающийся семитолог Уильям Робертсон Смит. В своей ранней работе о культе животных и тотемических племенах у арабов и древних евреев Смит указал на матрилинейную филиацию и связь этого явле­ния с тотемизмом.⁹⁷ Статья эта, впервые указавшая на пережит­ки матриархата у семитических народов и, надо отметить, впер­вые подчеркнувшая связь материнского счета с тотемизмом, вызвала большой интерес и повлекла за собой ряд выступлений на ту же тему. Вслед за Смитом о наличии у арабов пере­житков матриархата упомянул Тэйлор в своем президент­ском докладе в 1884 г. на собрании впервые в том году ■организованной самостоятельной секции антропологии Бри­танской ассоциации для развития наук, в Монреале.⁹⁸ В том же году помянутый выше В и л ь к е н, используя преимущественно материал Смита и присоединяя кое-какие новые источники/ выпустил брошюру под заглавием «Матри­архат у древних арабов», где указал на следы матрили- нейной филиации и, как следствие таковой, наследование по женской линии и авункулат.⁹⁹ Выступления Тэйлора и Виль- кена вызвали возражения английского ориенталиста Джека- Уильяма Р е д х а у з а,¹⁰⁰ Тэйлор отвечал письмом в редак­цию журнала «Академи», вновь указывая на ряд пережитков матриархата у арабов, что вызвало новые возражения Ред- хауза в ответном письме в том же журнале.¹⁰¹ Редхаузу ответил

⁹⁶ A. Lang, The early history of family, «Contemporary Review», 1883, September. Перепечатано в книге: A. La n'g, Custom and myth, London, 1884; 2 edition, London, 1885. Ничего нового или значительного по нашей теме не дал Лэнг в своей позднейшей работе: Social origines, in: A. Lang and J. J. Atkinson, Social origines, Primal law, London, 1903.

⁸⁷   W. Robertson Smith, Animal worship and animal tribes .among the arabs and in the Old Testament, «Journal of philology», 9, 1879.

⁸⁸    Report of the 54 meeting of the British Association for the advan­cement of science, held in Montreal in 1884, London, 1885, pp. 899—910.

⁸⁸    G. A. Wilke n, Het matriarchaat bij de oude Arabieren, Am­sterdam, 1884; немецкий перевод: Das Matriarchat (Das Mutterrecht) bei ■den alten Arabern, Autorisierte Uebersetzung aus dem hollandischen, Leip­zig, 1884.

¹⁰⁰   J. W. Redhouse, Notes on prof. E. B. Tylor, Arabian ma- triarchate, propounded by him as President of the Anthropological section of the British Association, Montreal, 1884, «Journal of the Asiatic So­ciety», 1885.

¹⁰¹   E. B. Tylor, The arabian matriarchate, «Academy», 27, 1885. «Ответ Редхауза — там же, 28, 1885.

и Вилькен особой брошюрой.¹⁰² В происшедшей таким образом оживленной дискуссии надо отметить и вызванные брошюрой Вилькена рецензии известных семитологов Нельдеке и Гольцигера, ставших на сторону голландского этнолога. Но решающее влияние имело появление новой большой ра­боты Робертсона Смита «Родство и брак в древней Аравии». Хотя автор и здесь следует в отдельных вопросах за Мак Лен­наном, однако берет матриархальный комплекс достаточно широко, обнаруживая влияние и других авторов. Бахофена и Моргана автор все же не называет.¹⁰³ Эта выдающаяся работа произвела большое впечатление и сделалась постоянным источ­ником ссылок на элементы матриархата у древних арабов.

Вне непосредственной связи с данной дискуссией стоит, все же, очевидно, навеянный циркулировавшими новыми идеями, доклад семитолога Иоганна-Готлиба Ветцштейна, в ко­тором автор, отправляясь от поверья современных арабов, что племянник обычно бывает похож как по внешности, так и по характеру на своего материнского дядю, отмечает и ряд эле­ментов авункулата.¹⁰⁴ Любопытно, что доклад Ветцштейна, напечатанный еще в 1880 г., остался, видимо, неизвестным всем участникам упомянутой дискуссии.

Пережитки матриархата были обнаружены и у другого семитического народа — у древних евреев. На это указал Джон Фентон в своей появившейся еще в 1880 г., видимо, независимо от Робертсона Смита, небольшой работе «Древней­шая жизнь евреев», оставшейся точно так же, повидимому, неизвестной участникам дискуссии об арабах. Усвоив поло­жение о том, что матрилинейная филиация предшествовала патрилинейной и определяла порядок наследования,— со ссыл­кой на Мак Леннана, Моргана и Спенсера,— Фентон’ писал, что положение женщины на этой ступени было «выше, чем при некоторых более развитых формах общества». Приводимые ав­тором соответствующие данные по древнейшему периоду исто­рии евреев, правда, довольно ограничены, но заслугой Фен­

¹⁰²  G. A. Wilke n, Einige opmerkingen naar anleiding eener eritiek van rnijn «Malriarchaat bij de oude Arabieren», Grave nhage, 1885.

¹⁰³   W. Robertson Smith, Kinship and marriage in early Arabia, Cambridge, 1885; new edition, with additional notes by the author and by J. Goldziher, London, 1903; new edition,-edited by Stanley A. Cook, London, 1907. См. также некоторые замечания об отражении матриархата и перехода к патриархату в религии семитов в другом труде Смита: Le­ctures on the religion of the semites, First series, The fundamental insti­tutions, Edinburgh, 1899; new edition, revised throughout by the author, London, 1907; существует третье издание: London, 1912.

¹⁰⁴   [J. G. ] W e t z s t e i n, Uber den Glauben der Araber, dass der Neffe dem miitterlichen Oheim nachgerate, «Verhandlungen der Ber­liner Gesellschaft fur Anthropologie, Ethnologie und Urgeschichte», 1880.

тона остается то, что он первый, если не считать ранней статьи Робертсона Смита, об атом заговорил.¹⁰⁶

Особое место в литературной истории проблемы матриархата должно занять появившееся в рассматриваемый период сочи­нение известного социалиста-ренегата Карла Каутского «Возникновение брака и семьи». Хотя автор и заявил, что идет самостоятельным путем, данная работа представляет собой на деле прежде всего компиляцию, к тому же весьма диле­тантски сделанную, сдобренную действительно «самостоятель­ными», но зато совершенно дикими выдумками. Оказавшись одним из немногих в то время последователей Мак Леннана и исключительно нелепым образом соединив положения шот­ландского юриста с некоторыми положениями Бахофена, Каут­ский ухитрился присоединить сюда же и попытку контрабанд­ным путем протащить основной тезис патриархальной тео­рии — утверждение моногамии в качестве первичной и на- чальной формы брака. Вся эта мешанина весьма хаотична по своему литературному построению, состоя из отдельных глав, довольно искусственно между собой связанных.

Каутский прямо заявляет, что начальная стадия брака представляет собой «не общность жен, а'моногамию». Понимая, что он таким образом постулирует совершенно отвергнутый в его время тезис патриархальной теории, Каутский пытается ослабить впечатление, которое такая позиция может произ­вести, и нелепым образом соединяет это утверждение с бахо- феновым «гетеризмом». Используя этот термин, от которого сам Бахофен в 1880 г. уже отказался, Каутский называет всю начальную стадию «эпохой гетеризма» и, не менее нелепым образом соединяя два принципиально противоположных, диа­метрально расходящихся по своему смыслу термина, опреде­ляет начальную форму брака как «гетеристическую монога­мию». Сущность этой рисуемой Каутским особой формы в ко­нечном счете сводится к тому, что мы, вслед за Морганом, назы­ваем парным браком, т. е. к индивидуальному браку более или менее непрочному и легко расторжимому. Все же Каутский предпочитает везде повторять термин «моногамия», без особых оговорок. Принимая, далее, тезис Мак Леннана и Леббока о распространенности похищения женщин, Каутский строит домысел, что эти похищенные из разных племен женщины дол­жны были в данном племени объединяться вместе со своим по­томством в особые группы. Так, «хищнический брак» ведет к возникновению матрилинейного счета, а одновременно и к об­

¹⁰⁵   J. Fenton, Early hebrew life, A study in sociology, London,

1880.     Пользуемся русским переводом: Д ж. Фентон, Древнейшая жизнь евреев, Социологический этюд, М., 1884.

разованию «материнских кланов», непрочных и изменчивых, как самая форма брака, их создавшая. Заимствуя еще раз бахофенов термин, Каутский называет матрилинейный счет «материнским правом», являясь, таким образом, автором этой вошедшей впоследствии в обиход буржуазной науки фаль­сификации как самого понятия, так и данного термина. Следуя дальше за Мак Леннаном и принимая его деление племен на экзогамные и эндогамные, Каутский, фантазирует, что у тех племен, у которых наряду с «хищническим браком» сохранялись и эндогамные браки, потомство от таких браков, т. е. потом­ство не похищенных, а свободных женщин, образует особые «аристократические кланы». Наконец, переход от «хищниче­ского» к покупному браку ведет к возникновению современной семьи, отцовскому праву и патриархату.

Такова схема, предложенная Каутским в первой части его статьи. В дальнейшем Каутских”!, видимо, решает ввести в свою схему некоторые исправления, создавая, однако, еще больше нелепой путаницы и ударяясь в еще более дикое фантазерство. Почувствовав, что он уже слишком зарвался со своим допу­щением «хищнического брака», в то время многими осмеянного, Каутский отступает, заявив, что ничего не может быть ошибоч­нее предположения,— этого он раньше, однако, и не думал оговаривать,— что «хищнический брак» является универсаль­ной и необходимой стадией в развитии брака. Некоторые на­роды, по Каутскому, миновали эту стадию, оставаясь в состоя­нии «гетеризма», причем и здесь возникло «материнское право». Поскольку здесь не могло быть вымышленного им «объединения похищенных женщин», Каутский смело объясняет возникновение материнского права в таких случаях «не иначе» как тем, что оно было заимствовано у материнскоправовых народов. Таким образом, все более погружаясь в бессмысленные вымыслы, Каутский приходит к различению «материнского права хищ­нического брака» и «гетеристического материнского права», одного — свойственного воинственным, охотничьим и пасту­шеским народам, другого — миролюбивым земледельцам. «Ге- теристическое материнское право» развивается в гинекократию, однако, искажая и этот термин, Каутский отвергает бахофеново допущение гинекократии политической, допуская только «гине­кократию в семье». «Материнское право хищнических народов» развивается в патриархат. Таковы, по Каутскому, два «парал­лельных» пути развития разных народов, один другой взаимно исключающие. Поскольку гетеристическое материнское право и гинекократия могли развиваться только у «миролюбивых» народов, Каутский постулирует,— заимствуя знакомую нам конструкцию Экштейна,— что везде, где эти народы сталки­вались с патриархальными, последние всегда побеждали,

порабощали, оттесняли или истребляли первых, за редкими случаями слияния обеих культур.

Как мы видели, буржуазная наука могла совершенно от­вергать матриархат или принимать его в самом ограниченном виде, иногда и искажать отдельные положения создателей нового учения, но столь сумбурную мешанину мог выдумать только Каутский. В его дикой и нелепой конструкции мы имеем махровый букет самых реакционных тезисов: тут и патриархаль­ная первичная моногамия, и «хищнический брак», и два сорта народов — «хищнических» и «миролюбивых», и теория заим­ствования, и теория завоевания и пр. Мы подробно остановились на этой сумбурной стряпне Каутского только потому, что, как ни нелепо все это в целом и в частностях, положения Каутского оказали известное влияние на реакционное крыло буржуазной науки. Отметим еще только, что Каутский в данном своем со­чинении не имеет понятия о.«Древнем обществе» Моргана, зная только «Системы родства», и, вдаваясь в критику американского ученого, слепо повторяет Леббока.¹⁰⁶

Указать Каутскому на его заблуждения и направить его на путь истины попытался в свое время не кто иной, как Эн­гельс, однако Каутский упорно стоял на своем, а сделав, по всей видимости именно под влиянием Энгельса, попытку выправить свою позицию, запутался уже совершенно безнадежным образом. Прочтя первую часть статьи Каутского, Энгельс в письме от 10 февраля 1883 г. указал ему'на его грубое заблуждение по во­просу о начальных формах брака.¹⁰⁷ Очевидно учтя это указание, Каутский попытался, как мы сказали, выправить свою пози­цию, однако не пожелал отступить от своего основного тезиса об изначальности моногамии. В результате, и эта часть статьи была подвергнута Энгельсом в его письме от 2 марта 1883 г. едкой критике, причем Энгельс указал Каутскому на полную путаницу в его конструкции и вопиющее противоречие мржду первой и второй частями статьи. «Либо вторая Ваша статья опровергает первую, либо наоборот»,— писал Энгельс.¹⁰⁸ Впо­следствии, дав в письме к Бебелю от 24 июля 1885 г. весьма нелестную общую оценку литературной продукции Каутского, Энгельс писал: «Он уже несколько раз основательно обжегся — на истории с населением, затем на статьях о первобытном бра­ке».¹⁰⁹ При таких условиях нет ничего удивительного, что Эн­гельс не упомянул о статье Каутского в своем «Происхождении семьи, частной собственности и государства», сочтя, очевидно,

¹⁰⁶  С. К a u t s к у, Die Entstehung der Ehe und Familie, «Кcsmos», ifi, 1882, 9—11. Существуют русские переводы.

¹⁰¹    M a p к с и Энгельс, Соч., т. XXVII, стр. 281.

¹⁰⁸   Там ж е, стр. 290—292.

¹⁰⁹  Там ж е, стр, 482.

эти писания стоящими просто вне науки. Не так взглянули на данное произведение Каутского, как мы увидим, реакцион­ные буржуазные этнологи.

В рассматриваемый период не обходится, конечно, и без других выступлений адептов патриархальной теории. Однако позиции ее явно подорваны, в качестве представителей или защитников этой теории какие-либо большие, достаточно авто­ритетные в научном отношении фигуры не выступают. Несколько литературных явлений, относящихся к этому направлению и имевших место в данном периоде, будут нами отмечены ниже.

Таковы относящиеся ко взятому нами периоду — концу 70-х и началу 80-х годов, имевшие место в зарубежной науке литературные явления из истории проблемы матриархата. Обращаемся и здесь раздельно к обзору разработки нашей про­блемы в течение того же периода в русской науке.

Начать с того, что в то время как тот труд Моргана, который совершил подлинный переворот в науке первобытной истории — «Древнее общество», остается за рубежом совершенно неизвест­ным, не оказывает никакого влияния, во всяком случае совер­шенно не отражается в появляющейся после его выхода лите­ратуре предмета, в России он без промедления становится известным, получает распространение и признание. И на сей раз русская наука и по времени, и по существу дела в значитель­ной мере опережает западноевропейскую. Действительно, уже в 1878—1879 гг. «Древнее общество» стало известно в России. Эта заслуга принадлежит географу и антропологу, приобревшему известность главным образом в качестве популяризатора, а так­же редактора весьма содержательных прогрессивных журналов «Знание» и «Слово», Дмитрию Андреевичу Коропче в- с к о м у (1842—1903), напечатавшему подробное изложение значительной части труда Моргана.¹¹⁰

Но в рассматриваемое нами время в России появляются и четыре замечательные оригинальные работы, непосредственна относящиеся к нашей теме.

В 1881 г. историк права, профессор сначала Демидовского Юридического лицея в Ярославле, затем Харьковского и позже

¹¹⁰   Д. А. К о р о н ч е в с к и й, Родовое начало в древнем обществе* «Слово», 1878, 11—12; его же, Родовые учреждения у классических народов, «Слово», 1879, 5—6. Д. А. Короичевскому принадлежит также заслуга ознакомления, путем изложений и переводов, на­чиная с 1870 г., русского читателя с сочинениями Леббока, Тэйлора, Жиро-Тел она и др.; см. нашу статью: «И. Я. Бахофен и русская наука», «Советская этнография», 1846, 3. О Коропчевском см. его некролог, напе­чатанный Н. М. Могилянским в «Журнале Министерства на­родного просвещения», 1904, 3.

Одесского университета Владимир Викторович Сокол ьский (род. в 1848 г.) напечатал работу: «К учению об организации семьи и родства в первобытных обществах, преимущественно у кельтов и германцев». Предпослав своей работе общий очерк состояния вопроса о роде и семье в современной литературе,, в котором обнаружил хорошее знакомство со всеми значитель­ными в данной области публикациями, Сокольский подверг пространной и основательной критике патриархальную теорию и ее представителей. Решительной критике подверг Соколь­ский и утверждение об исконности патриархальной семьи у «арийцев». Как указывает автор, опровергнуть это утвержде­ние и было поводом и целью данного его исследования. Обратив­шись затем к кельтам и германцам и подвергнув анализу ряд их правовых памятников, Сокольский впервые в науке на обиль­ном материале развернул широкую картину отражения в этих памятниках длинного ряда элементов доиндивидуальной семьи и материнского или,— по вошедшему тогда в употребление, заимствованному от латинского термину,— когнатического рода. Сокольский отнес сюда неисключительность и непрочность брака, сохранение замужней женщиной в различных формах связи со своим родом, защиту замужней со стороны ее рода, различение правом двух форм брака: с mundium (власть) мужа и без mundium, особенности взаимоотношений родителей и де­тей, в частности ограниченность власти отца, действие матри- линейного родства, участие материнского рода в исполнении мести, в получении уголовного выкупа и в опеке, матрилиней- ное наследование и пр. Убедительно демонстрировав таким об­разом стойкую сохранность у кельтов и германцев разнооб­разных элементов материнского права, автор имел полное ос­нование сделать вывод,.что «в праве кельтов и германцев есть несомненные указания на то, Что эти народы некогда прошли те низшие ступени развития, которые прошло и остальное человечество», и,— беря шире,— что «семья и род у арийских народов в своем образовании и дальнейшем развитии следо­вали тем же законам, по которым совершалось образование и развитие семьи и рода в человечестве вообще».¹¹¹

Научное значение работы Сокольского чрезвычайно велико. Вспомним о господстве патриархальной теории и этой своего рода «теории не-арийского матриархата». Неопровержимо и яр­ко демонстрируя наличие архаических форм брака и семьи и иных элементов матриархата в прошлом кельтов и германцев, работа русского ученого наносила обеим этим «теориям» со­

¹¹¹   В. Сокольский, К учению об организации семьи и родства в первобытных обществах, преимущественно у кельтов и германцев, «Журнал Министерства народного просвещения» 1881, 4 и 7.

крушающий удар. Соответственно своему научному значению работа Сокольского должна бы и могла бы оказать большое влияние. Но такова печальная судьба не малого числа научных достижений дореволюционной России: эта работа осталась совершенно неизвестной за рубежом.

Между тем два года спустя после появления в печати работы Сокольского выпустил небольшую книжку под заглавием -«Материнское право и умычка и их пережитки в германском праве и быту» тогда доцент, впоследствии профессор Краков­ского университета Лотар Д а р г у н (1853—1893). Написан­ная под прямым влиянием Бахофена, работа эта дает общий обзор сведений, говорящих об универсальном, в частности и у древних «арийцев», распространении материнского права и сосредоточивается затем на характеристике, на основе анализа правовых памятников и эпоса, элементов материнского права у германских народов. Большая часть этих тем совпадает с те­мами Сокольского и примерно так же интерпретируется. И Дар- гун заканчивает выводом, что германские племена «прошли тот же нормальный путь развития, по которому следовала преобла­дающая часть человечества». Работа Даргуна, как указывается и ее заглавием, содержит второй очерк, посвященный вопросу о похищении женщин, навеянный Мак Леннаном и Леббоком и автором никак не связанный с его первой темой.¹¹² Работа Даргуна в ее части, относящейся к «материнскому праву», произвела в свое время большое впечатление, оказала значи­тельное влияние, неоднократно цитировалась, вызвала ряд попыток опровержения и пр. Между тем работа Сокольского в ряде отношений стоит выше по своим научным достоинствам, чем работа Даргуна. Русский ученый взял свою тему шире, чем краковский доцент, включив в поле своего исследования так­же и кельтов, что в данном случае не только давало расширение конкретного материала или имело сравнительное значение, но составляло прямую исследовательскую необходимость. Дело в том, что древнее так называемое «варварское» германское право тесно связано с кельтским правом, и в последовавшей, длящемся до сегодняшнего дня дискуссии о пережитках мат­риархата у германцев вопрос этот всегда связывался с вопросом о матриархате у кельтов. Работа Сокольского стоит на гораздо более высоком научном уровне, чем работа Даргуна, и потому, что последний, находясь в кругу представлений о матриархате только по Бахофену, остается совершенно чуждым понятию

¹¹²   L. D argun, Mutterrecht und Raubehe und ihre Reste im ger- manischen Recht und Leben (Untersuchungen zur deutschen Staats- und Reclitsgeschichte, hrgg. von O. Gierke, XVI), Breslau; 1883; unveranderter Neudruck: Breslau, 1935.

рода и о Моргане, видимо, совершенно не знает. Может быть поставлен вопрос о заимствовании краковским ученым у Соколь­ского, но прямых доказательств этому мы не находим: тема в зна­чительной мере совпадает, совпадает и использование ряда источ­ников и истолкование отдельных фактов, но общее построение работы иное, взят ряд новых вопросов, довольно широко привле­чен сравнительный этнографический материал (правда, далеко не всегда удачно), чего совершенно нет у Сокольского. Остается таким образом открытым вопрос: является ли работа Даргуна совершенно самостоятельной или все же тема ее была навеяна Даргуну работой русского ученого. ¹¹³

В.    В. Сокольский — автор еще одной небольшой статьи, составляющей как бы дополнение или продолжение названной его работы. Новая статья имела целью доказать историческое существование материнского рода и соответствующих инсти­тутов у народов Кавказа.

Демонстрировав это положение на собранном им литера-’ турно-этнографическом материале, Сокольский дал и здесь ряд удачных частных толкований. Так, с полным основанием отнес он к области материнского права распространенный на Кав­казе обычай, по которому замужняя женщина с наступлением беременности возвращалась в свой родительский дом. Из при­мечания автора видно, что он в той же связи обратил внима­ние на кавказский обычай отдавать детей на воспитание —■ аталычество и собирался посвятить этому вопросу специаль­ную статью. Заслуживает особого упоминания содержащаяся в данной статье редкостная для того времени, едва ли не первая в этнографической литературе, критика объяснения этнографи­ческих явлений «заимствованием».

Эта вторая работа Сокольского может быть отмечена сверх того и как первый в кавказоведческой литературе опыт историко-этнографического обобщения материала и вместе с тем как первая постановка и первое исследование вопроса о пережитках матриархата у народов Кавказа.¹¹⁴ Любопытным

¹¹³  Заметим, что «Журнал Министерства народного просвещения», в котором была напечатана работа Сокольского, был в те времена весьма авторитетным и широко распространенным научным органом.