V.   ВНУТРЕННИЙ РЫНОК РОССИИ XVII—XVIII вв.¹

В

опрос об образовании внутреннего рынка в феодальной России тес-
нейшим образом связан с общей проблемой генезиса в ней капита-

лизма еще на самых первых ступенях его развития, в рамках натурального
в основном, крепостного хозяйства. Правда, товарные отношения имели
место и в докапиталистических хозяйственных формациях. «Продукт
принимает форму товара,— писал об этом В. И. Ленин,— в самых раз-
личных общественных производственных организмах, но только в ка-
питалистическом производстве такая форма продукта труда является
общей, а не исключительной...»². Именно поэтому Ленин рассматривал
товарное производство в такой его развитой, общей форме одним из
существенных признаков капитализма. И усматривая в русской истории
«примерно с XVII в.» такой рост товарного обращения, в котором неболь-
шие местные рынки связывались уже в один общий, «всероссийский
рынок», Ленжн, как известно, находил, что «создание этих национальных
связей было не чем иным, как созданием связей буржуазных» ³. Иными
словами, Ленин в создании всероссийского рынка ясно видел существен-
ный признак зачатков развития буржуазной формации уже в крепостной
России.

В исследовании генезиса капитализма в России советскими экономи­стами и историками уже проделана очень большая и плодотворная работа. Но все же остается еще немало неясных и дискуссионных вопросов, в осо­бенности в отношении самых начальных фаз этого генезиса и периоди­зации важнейших его этапов. С какого времени началась нисходящая стадия в развитии феодального хозяйства России? С какого момента можно говорить о мануфактурной стадии развития промышленности в России? Когда ее удельный вес стал достаточно значительным для того, чтобы ее рассматривать как уже новый, капиталистический уклад в ста­рой системе феодально-крепостного хозяйства? Когда мануфактура начала перерастать в фабрику? Когда завершился промышленный переворот? Все это еще не решенные вопросы. И каждое новое исследование кон­кретной экономики XVII—XVIII вв. вносит новое в освещение этих вопросов.

Материал таможенных книг первой половины XVIII в., изученный Б. Б. Кафенгаузом, далеко не охватывает всех торговых оборотов того времени даже по тем нескольким годам и рынкам, какие вошли в книгу автора. Многие книги утеряны, и, например, даже по Москве автор смог подвести итоги продаж только за три месяца (январь — март) 1726 г. и то не по всем товарам. Не сохранилось таможенных книг по С.-Петербургу и целому ряду других крупнейших рынков. И все же работа автора пред­ставляет огромный интерес и ценность.                                             /

¹  «История СССР», 1969, № 4.

²  В. И. JI е н и н. Полное собрание сочинений, т. 1, стр. 458.

³  Там же, стр. 154.

Общие масштабы товарооборота по внутренней торговле России того времени определяются только в общей сумме по обложению ее пошлиной в размере 10 денег с рубля, или 5% от продажной цены. Общий итог таможенных c6opojB этой торговой пошлины для 1720—1730 гг. составлял около 600 тыс. руо. и, стало быть, обороты внутренней торговли Петров­ской эпохи достигли не менее 12 млн. руб. серебром¹. Но это далеко не полный итог торговых оборотов. К <ним прежде всего следует прибавить итоги вывоза российских товаров за границу, которые облагались особой пошлиной и достигали в 1718 г. 2612 тыс. руб., а в 1726 г.—2688,8 тыс. руб.² Но и по внутреппей торговле не учтены все обороты по продаже кабацких нитей. Доход казны по этой статье в 1724 г. с откупщиков по 35 коп. с ведра и за казенное вино «истинных» составлял (992 + 362) = = 1354 тыс. руб. при продажной цене ведра около 80—85 коп. Стало быть, оборот по продаже вина достигал не менее 2,8 млн. ведер на 2,3 млн. руб., а весь оборот по внутренним и внешним тамояшям и кабацкой торговле составлял в 1724 г. не менее (12 + 2,7 + 2,3) = 17,0 млн. руб., не считая продукции соляной и табачной монополий и некоторых других³.

Для сравнения приведем следующий примерный расчет. К 1724 г. в России насчитывалось 14 млн. душ населения обоего пола, из них до

7    млн. душ мужского пола: тяглое население составляло 5656 тыс. душ, или 81%, в том числе в рабочем возрасте от 15 до 60 лет, по данным того времени, не менее 52% ⁴, или 2940 тыс. работников. Считая по казенному плакату от 4 до 5 коп. в день, их заработок за 250 рабочих дней или доход от собственного хозяйства достигал не менее И руб. на каждого, или до

31    млн. руб. по всей стране, а с учетом прибавочного продукта, извле­каемого помещиками, торговцами и мануфактуристами в размерах от 50 до 100% от доходов трудяпщхся, весь народный доход того времени едва ли выходил за пределы 48—64 млн. руб., и его товарная доля в 17 с липшим млн. руб. составляла в таком случае от 26 до 35%. Это довольно высокий процент товарности для феодальной эпохи, и во всяком случае он возможен только на нисходящей стадии ее развития. Отметим для сравнения, что и в капиталистической России товарность сельского хо­зяйства в 1913 г., по моим расчетам, не превышала 35,7%, 4938 млн. руб., включая даже внутридеревенский оборот из 13 814 млн. руб. общей про­дукции земли и леса ⁵.

К сожалению, мы не располагаем данными о товарном обращешш допетровской эпохи. Но если можно судить о его размерах по динамике такого показателя, как таможенные пошлины в портах и внутри страны и кабацкие доходы в государственном бюджете того времени, то весьма показательными придется признать следующие цифры:

• П. Милюков. Государственное хозяйство России в первой четверти XVIII столетия и реформа Петра Великого, стр. 116, 118, G69.

¹  Б. Б. Кафенгауз. Очерки внутреннего рынка России первой половины XVIII века, стр. 17 и 261.

²  А. Семенов. Изучение исторических сведении о российской внешней тор­говле и промышленности с половины XVII столетия но 1858 г., ч. III. СПб., 1859, стр. 23, 25, 31.

³  В. Н. Яковцевский. Купеческий капитал в феодально-крепостнической России. М., 1953, стр. 32, 155; Ф. Я. Полянский. Первоначальное накопление ка­питала в России. М., 1958, стр. 26—28, 33.

⁴  П. Милюков. Государственное хозяйство России в первой четверти XVIII столетия и реформа Петра Великого. СПб., 1905, стр. 204, прим.

⁵  «Плановое хозяйство», 1925, № 1, стр. 118.

По весу серебра рубль 1701 г. превышал рубль 1724 г. ла 17%, а в 1680 г.— в 2,02 раза. Но и с учетом этой порчи монеты можно отметить значительный скачок итога доходов, связанных с ростом товарного обра­щения в первой четверти XVIII в.

Рост товарности феодального хозяйства продолжается и в дальнейшем, явно опережая рост населения. И это тоже может слуягать вернейшим признаком разложения его натуральных основ. Уже к середине XVIII в., перед ликвидацией внутренних таможен (в 1753 г.), таможенные пошли­ны по внутренней торговле превышали 900 тыс. руб. и, стало быть, про­дажа товаров внутри страны превысила 18 млн. руб. А с учетом вывоза за границу — в 1749 г. 6896 тыс. руб. и кабацких плтей на сумму 3 млн. руб.— общий итог по продаже товаров достигал 27,9 млп. руб. И даже с учетом снижения веса серебра в рубле на 16% он был пе ниже 23,2 млн. руб. в валюте 1724 г., т. е. на 37% выше итога 1724 г. К началу XIX в. внутренний товарооборот России лсчислялся уже в 500 млн. руб. ассиг­нациями а к концу капиталистической эпохи этот оборот исчислялся уже миллиардами. Но все эти цифры без сопоставления их с данными

о росте населения и цен малосравнимы.

Кроме того, следует помнить, что итоги оборотов, обложенных тамо­женными пошлинами в 1724 и 1749 гг., соответствуют товарной продукции этих лет без повторного счета перепродаж. А торговые обороты .капита­листической России, включая и оптовую и розничную торговлю, несомнен­но в значительной мере включают эти перепродажи с переходом от опта к рознице, причем с ростом индустриализации вообще и крупной промыш­ленности в особенности оптовое звено должно опережать в своем росте общий рост товарооборота в стране. Весь учтенный торговый оборот за 1888—1913 гг. возрос за 25 лет с 4025 до 11754 млн. руб. , По отношению к валовой продукции сельского хозяйства и промышленности за 1913 г. (13 814 + 7672 = 21 486 млн. руб.) весь торговый оборот в 11 754 млн. руб. составил бы уже до 55%. Но для большей сравнимости с данными фео­дальной эпохи внесем еще поправку в итоги торговых оборотов за 1888— 1913 гг., снизив ,их примерно на 35% за счет повторного счета в оптовой торговле, и приведем такое же сопоставление с итогами 1724—1749 гг.

Таблица 1

Товарная продукция России

Как видим, население выросло всего в 12 раз, а товарная продукция по всей стране — почти в 45 раз. Но из расчета на душу этот рост за 189 лет в 3,65 раза совсем уже скромен — менее 7% за десятилетие.

И лишь за последнюю четверть века капиталистической эпохи обнаружи­вается заметное ускорение этого роста. По отношению к народному до­ходу, оценивая его к 1913 г. в 16,4 млрд. руб. золотом *, товарная его доля составляла все же не менее 46%. И поскольку товарность сельского хо­зяйства в 1913 г. не превышала 36%, то все возрастание товарности в царской России сверх этой нормы объясняется опережающим в ней ростом промышленности.

Возникает вопрос о структуре товарного обращения в феодальной России, и прежде всего о доле промышленных товаров в общем обороте. Этот вопрос не требует для своего решения сплошного учета. И новая работа Б. Б. Кафенгауза достаточно освещает этот вопрос в порядке выбо­рочного обследования по ряду крупных городских рынков первой поло­вины XVIII в. Вот, например, как выглядит эта структура товарного обращения за годы Петровской эпохи (табл. 2).

Таблица 2

Учтенный товарооборот по продаже (в руб.) *

* Б.В. Кафенгауа. Указ.;соч., стр. 41, 70, 91, 110, 195, 204, 233 , 304.

¹ «Опыт исчисления народного дохода 50 губ. Европейской России в 1900— 1913 гг.». Под ред. С. Н. Прокоповича. М., 1918, стр. 66.

Подсчитанные намл итоги охватывают всего около 5% обложенного пошлинами товарного обращения внутри России (589 тыс. от 12 млн. руб.). Очень неполно учтен здесь оборот даже по московским таможням. В 1731 г. по одной лишь Москве, судя по итогу собранных здесь пошлин — 75 тыс. руб., оборот достигал 1,5 млн. руб., т. е. раз в пять выше учтенной нами цифры в 301 тыс. руб. Но для выборочного обследования и такой процент выборки не мал. Во всяком случае, несмотря на досадные про­белы в учете ряда важных товаров, можно утверждать, что на долю про­мышленной продукции уже в Петровскую эпоху падало не менее 36% всего оборота, т. е. свыше 6 млн. руб. Л ведь в их числе здесь вовсе еще не учтены продукты винокуренной, соляной и табачной монополий и очень слабо представлена металлопромышленность, в которой было занято до 30% всех рабочих тогдашних мануфактур. Правда, преобладающая роль в этом обороте, несомненно, принадлежала мелкой промышленности, так как на долю всех мануфактур, считая в них 18 тыс. рабочих с выработкой до 50 руб. в год иа каждого, можно отнести пе свыше 900 тыс. руб. товар­ной продукции, т. е. всего 15% от оборота промышленной продукции, и едва около 5% всей товарной массы в стране. Но из мелких хозяйчиков, пользующихся за отсутствием дворянсюгх привилегий исключительно вольнонаемным трудом, в феодальную эпоху как раз органически, т. е. совершенно безыскусственно, вырастали средние и крупные предприни­матели, а вместе с ними и зачатки нового, капиталистического уклада.

Еще не так давно имела широкое хождение легенда об «искусствен­ном» насаждении и «казенно-парниковом воспитании промышленности» в России при Петре. Но ведь мелкую промышленность никто не насаждал. Очень сильно преувеличивали роль торгового капитала в первоначальном его накоплении для создания крупной промышленности. Но не следует забывать, что даже самый хищный торговец-скупщик может присвоить в неэквивалентном обмене п накопить лишь те ценности, которые уже созданы трудом и поступают на рынок из сельского хозяйства и промыш­ленности. Крестьянин л мелкий промышленник могут реализовать на рынке свой товар и без помощи торговцев, сбывая его непосредственно потребителям. А с ростом товарооборота эти мелкие товаропроизводители и сами из собственной среды выделяют на роль скупщиков достаточно Колупаевых и Разуваевых, способных со временем из кустарной светелки создать и крупную ткацкую мануфактуру или из рядовой кузницы боль­шой доменный железоделательный завод. Но широкого накопления тор­гового капитала без достаточного развития товарности производства в стране невозможно себе и представить.

Вот почему первичным и потому особенно показательным для началь­ной стадии разложения феодализма фактором мы считаем рост товарной продукции и темпы этого роста во времени. Сопоставляя эти темпы за разные периоды феодального и капиталистического развития в России по общему объему товарной массы в неизменных ценах, мы получим такие цифры:

Как видим, за последние 25 лет капиталистической России товаро­оборот в ней поднялся на целых 110%, резко'превышая темпы феодаль­ной эпохи. Но за 1701 -1724 гг. прирост на 76% за 23 года тоже пред­ставляет собою выдающийся скачок, открывающий новую эпоху по срав­нению с темпами XVII в. С этого момента моягао уже говорить о форми­

ровании капиталистического уклада в феодальной экономике России Переносить этот рубеж на вторую половину XVIII в., как это делают многие историки, я не вижу особых оснований, тем более что уже во вто­рой четверти XVIII в. намечается даже некоторое замедление в темпах роста товарной продукции. К сожалению, для второй половины XVIII в., за ликвидацией внутренних таможенных пошлин, мы уже не располагаем прямыми данными о масштабах и структуре товарного обращения. Одна­ко, если за меру роста промышленной продукции принять общее число рабочих всех мануфактур, которое за 1725—1750 гг. возросло, по нашим расчетам, па 187%, а в последующие 50 лет —не свыше 94% в среднем за каждую четверть века, то замедление темпов роста их продукции за этот период едва ли может вызвать сомнение.

Отсутствуют у лас прямые данные о товарном обращении XVI—

XVI          вв. И это затрудняет решение вопроса, с какого же момента феода­лизм встулил у нас в нисходящую фазу своего развития. Однако, когда от здорового роста производительных сил на свойственной ему основе натурального сельского хозяйства феодализм вступил на путь разложения этой основы и накопления противоречий между этой хозяйственной осно- вой со всеми ее защитными надстройками, с одной стороны, и растущими зачатками нового, более прогрессивного индустриального строя — с дру­гой, это, несомненно, должно было сказаться и замедлением в дальнейшем росте старого базиса, и кризиспыми перебоями в его развитии, и общим кризисом всей устаревшей системы феодальных общественных отношений в базисе и надстройках. И казалось бы, что для ответа на вопрос, когда же именно наш феодализм перешагнул в своем развитии через такой переломный порог, имеется достаточно вполне осязательных примет.

А между тем советские историки расходятся в решении этого вопроса очень резко, на целые века.

Напомним, что М. В. Нечкина, поставившая у нас впервые этот во­прос, находила, что русский феодализм вступил и нисходящую фазу своего развития уже с конца XVI в.¹ А вот другой историк — Ф. Я. По­лянский — и ныне еще в своей новейшей работе решительно оспаривает это мнение. «На самом деле,—утверждает он,—XVI—XVIII вв. были периодом невиданной экспансии и расцвета феодализма в России. Гово­рить о начале его разложения можно лишь применительно ко второй половине XVIII в., а кризис феодализма происходит только во второй чет­верти XIX в.» ². Итак, расхождение во взглядах не шуточное, по меньшей мере на два с половиной века.

Учитывая, что весь период феодализма в России с IX по XIX в. насчитывает не свыше 10 веков, возможность таких погрешностей в 2—3 века при датировке перехода от «расцвета» к «разложению» данной формации была бы весьма печальной для исторической науки. Но, по- видимому, в этом споре расхождение взглядов вытекает уже из различ­ной трактовки одних и тех же понятий. Говоря о «расцвете феодализма», Полянский, как видно из дальнейших его формулировок, имеет в сущ­ности в виду «экспансию крепостничества и абсолютизма» в России

XVII—                             XVIII вв., в то время как М. В. Нечкина ставила вопрос о восхо­дящей и нисходящей линии феодализма как хозяйственной формации. А это весьма различные вещи. Крепостное право — это только надстройка пад производственным базисом феодализма, и усиление или расширение крепостничества можно лишь в результате крайней близорукости рас­сматривать в качестве экономического подъема или расцвета феодализма.

По концепции Полянского, экспансия крепостничества и абсолю­

¹ М. В. Нечкина. О двух основных стадиях развития феодальной формации. 1954.

’ * Ф. Я. Полянский. Указ. соч., стр. 24.

тизма — это первичный фактор, создавший «экономическую базу» для ши­рокого развития торговли и первоначального в ней накопления прибытков, получивших свое применение при Петре в мануфактурной промышлен­ности. А поскольку появление мануфактур, и по его мнению, «явилось настоящим скачком в развитии производительных сил в России XVII—

XVII          вв.», то отсюда уже, по-видимому, возникает и его идея о расцвете феодализма ’. С такой концепцией, однако, никак нельзя согласиться.

Усиление крепостного гнета и экспансия крепостничества на новые земли действительно имели место в России XVII—XVIII вв., но их ни в коем случае нельзя рассматривать в качестве предпосылок «экономиче­ского роста страны». Там, где происходило расширение барских запашек крепостным трудом за счет сокращения оброчных крестьянских хозяйств, ;>то, несомненно, влекло за собой пе повышение, а снижение производи­тельности крестьянского труда. Правда, это не мешало расширению хлеб­ной торговли, ибо товарность помещичьих хозяйств была выше, чем у крестьян. Но такой рост товарности у помещиков был возможен лишь за счет снижения собственного производства и потребления крестьян, пере­водимых на барщину. Что же касается мануфактур, то хотя они и росли, несмотря на тормозящее этот рост воздействие крепостного права, и это содействовало экономическому росту страны, но такой рост капиталисти­ческих зачатков служит не расцвету, а разложению и вытеснению произ­водственных основ феодализма. И если мануфактура, по признанию са­мого Полянского, совершила целый скачок в развитии производительных сил еще в XVII—XVIII вв., то можно ли его ©овсе игнорировать, относя начало разложения феодализма лишь ко второй половине XVIII или даже на вторую четверть XIX в.?

Это было бы возможно лишь в одном случае, если бы и всю мануфак- туру дореформенной эпохи можно было объявить чохом крепостной. Тогда ее успехи как раз и послужили бы аргументом в пользу «невиданного» расцвета феодализма вплоть до самой его бесславной кончины в 1861 г. Но такая трактовка дореформенной мануфактуры и фабрики давно уже безнадежно устарела. Все историки ныне уже согласны, что капитализм вызревал еще в недрах феодализма. Спорным является лишь момент, с ко­торого феодализм вступил в нисходящую стадию. И мне кажется, что в этом споре следует полностью поддержать мнение М. В. Нечкиной.

Русский феодализм уже с IX в. развивался в основном на базе нату­рального сельского хозяйства. Основной производительной силой был крестьянин-пахарь, а высшим его достижением было паровое трехполье с обработкой пашни примитивной сохой и прочим крестьянским инвен­тарем как собственных крестьянских, так и барских посевов. Но к этому потолку своих возможностей феодализм поднимался постепенно от гораздо более низких систем хозяйства, таких, как хозяйство кочевников-ското- водов в степи, как мотыжное земледелие, а затем пашня с перелогом на юге или подсечно-переложное земледелие во всей лесной полосе древней­шей России, о чем свидетельствует и наш былинный эпос. Спрашивается, какой же подъем производительных сил сопровождал собой переход от общинно-родового уклада к расширению и достижению господства фео­дальной формации в России за весь восходящий период ее развития?

Некоторое представление об этом дают следующие сопоставления, бюджетные данные о продуктивности крестьянского труда в земледелии царской России и кочевгажов-скотоводов Монголии показывают, что вы­ручка за день труда в кочевом скотоводстве не превышала 2,3 кг бара­нины, или 5800 калорий, а в крестьянском трехполье — не менее 13,3 кг зерна, или 40 тыс. калорий, т. е. по питательной'ценности этой продукции почти в 7 раз больше. В мотыжном земледелии на обработку гектара

¹  Ф. Я. Полянский. Указ. соч., стр. 14, 25, 40.

посева мотыгой из лосиного рога или деревянной ручной рассохой требо­валось по меньшей мере раз в пять-шесть больше труда, чем в крестьян­ском сошном трехполье XVI—XVII вв. И даже трудоемкость подсечно- нереложного земледелия с железным топором и бороной-суковаткой была раза в три-четыре выше, чем в пашенном паровом трехполье. Все это го­ворит, что подъем производительных сил растущего феодализма с IX до XVI—XVII вв. измерялся не десятками, а сотнями процентов. Но с того момента, когда паровое трехполье, вытеснив почти повсеместно перелог и подсеку, достигло своего потолка, оно могло заметно расти только вширь, захватывая с ростом населения все новые земли. А трудоемкость его п в 1642 г. и два века спустя, перед реформой, в Центральном земледельче­ском районе определялась, по имеющимся данным, в 25,4—25,6 человеко­дней на десятину, т. е. вовсе не изменялась. Да и урожайность полей в «самах» поднялась примерно с 3,2 до 3,5, т. е. всего на 10% за два сто­летия.

Однако переломный момент от восходящей линии в развитии феода­лизма обозначился еще раньше XVII в. Ярче всего он сказался в аграрном кризисе второй половины XVI в. Толчком к нему можно считать «рево­люцию цен», которая в XVI в. имела место в Западной Европе в результа­те огромного прилива сюда денежного металла, награбленного в амери­канских колониях. На Западе в связи с ним цены серебра упали эа весь

XVI      в., по Зоетбееру, в 2,8 раза. Докатилась эта волна дешевеющих денег и серебра и до русских рынков и при меньшей товарности производства в стране сказалась еще более резким скачком цен. Принимая цены 1600 г. за 100, мы получаем, по исследованию А. Г. Манькова, такую динамику цен на русских рынках XVI в. (табл. 3)

Таблица 3 Динамика цен XVI в.

Годы

ХТены скота

Хлеб в эерне

В среднем

1550—1599

1600

79

100

110

100

36

100

Как видам, в среднем по скоту и хлебу в зерне эти цены в России за 100 лет выросли не менее чем в 3 раза, а в частности в зерновом хозяй- стве еще значительнее - раз в пять. Но даже только за одну липы, вторую поювину века по сравнению с первой и хлебные целы, и цены скота вырастают почта вдвое. Конечно, колебания хлебных цен гораздо значи-

1 А Г Маньков. Цены и их движение в русском государстве XVI века. М.— ЛТ1951, стр. 118—119, 138-139. Все цены приведены в рублях 1600 г. (по 6 руб. из 1 фунта серебра).

тельнее по сравнению с ценами скота в результате колебаний урожайно- сти. Например, взлет хлебных цел 1547—1549 гг. объясняется неурожай­ными бедствиями. По свидетельству летописи, в 1549 г. «хлеб был дорог», по 8 грггвеи четверть, «и людей с голоду мерло много». Подобный же голод отмечается в 1556 и 1557 гг. «по всем московским городам» *. Высокие цены на хлеб в 70-х и 80-х годах не случайно совпадают как раз со временем аграрного кризиса в земледельческом центре России. Как чуткий барометр экономической погоды, они безошибочно отмечают ее ухудшение с конца 70-х годов, но тут уж дело идет не о рядовых недородах по причине за­сухи или ненастья. Побывавший в эти годы в России англичанин Флетчер писал, что хлеба здесь произрастают в достаточном количестве, даже в избытке. Если же бывает дороговизна, как в прошедшем 1588 г., «то это меньше зависит от неурожаев, нежели от дворянства, которое по временам слишком возвышает цены на хлеб» ².

Повышались, однако, дворянами не только цены на хлеб, но и денеж­ные оброки, возлагаемые ими на своих крестьян, т. е. феодальная рента. До тех пор пока она взималась натурой, «столовыми припасами» и прочей скоропортящейся продукцией деревни, их мудрено было накоплять в неограниченных масштабах. Но с расширением денежного спроса воз­можности накопления показались помещикам уже безграничными. И прежде всего это сказалось в массовом переходе от продуктовых к де­нежным формам феодальной ренты. Если в пачале века по писцовым книгам Вотской пятины денежным оброком было обложено всего от б до 9% крестьянских дворов, то к 1545 г. в Бежецкой пятине этот процент поднялся уже до 26, по Обонежской к 1565 г.—до 76, а к концу XVI в. в целом ряде дворянских вотчин центра натурального оброка вообще уже не наблюдалось. К тому же начиная с 1551 г. и большинство государствен­ных повинностей переводится в денежную форму. Вместе с тем денеяшые оброки в новгородских вотчинах возрастают с начала века от 4 гривен, или 56 денег, до 200 денег с обжи в 1576 г., а в дворцовых волостях Твер­ской губ. податное бремя крестьян из расчета на единицу площади воз­росло за тот же век в З'Д раза. Вздорожала земля больше чем вдвое, и стали расширяться барские запашки, а стало быть, и даровой барщин­ный труд. А кончилось все это тем, что не вполне еще закрепощенное крестьянство, спасаясь от своих помещиков, разбежалось из населенного центра на пустопорожние земли окраин ³.

Это была наиболее доступная ему форма классовой борьбы, поскольку она требовала от людей лишь достаточной решительности в ногах. Но помещикам она наносила тяжелый удар. Барские запашкп запустели. Огромная доля пашни была брошена и обращена в залежь, росчисти быстро зарастали лесом. В Бежецкой пятине под перелогом и лесом в 1551 г. было всего 6,4% запущенной пашни, в 1564 г.— 20,5 в 1584 г.— 95,3% ⁴- Ника­кие стрелецкие заставы на пути беглецов не могли этот массовый поток отчаявшейся рабочей голытьбы повернуть вспять. Вспять от вершин паро­вого* трехполья повернулось само сельское хозяйство феодалов.

Чтобы изжить этот аграрный кризис земледельческого центра, феода­лам пришлось приложить немало усилий в классовой борьбе с крестьян­ством. Лишь к середине XVII в. они добились полного закрепощения своих крестьян в Уложении 1649 г. Но л до и после этого акта крестьянство реагировало не раз против растущего крепостного гнета такими все более

¹  А. Г. М а н ь к о в. Указ. соч., стр. 31. Московская цена в 1600 г. не превышала 20 коп. за четверть (там же, стр. 111).

²   Д. Флетчер. О государстве Русском или образ правления русского царя (обыкновенно называемого царем Московским). С описанием нравов и обычаев жи­телей этой страны. СПб., 1906, стр. 14.

³  С. Г. Струмилин. История черной металлургии в СССР, т. 1, стр. 93—94.

⁴  Там же, стр. 95.

грозными движениями, как антифеодальные восстания под знаменами Бо­лотникова в 1606-1607 гг., Разина - в 1667-1671 гг., Пугачева- в 177о 1774 гг. 1тооы сдерживать эти мощные силы, феодалам требо­валась сильная власть, и они укрепляли абсолютизм, хотя самодержавная власть и их обращала в своих холопов. Кстати сказать, и сама «абсолютная монархия у по свидетельству Маркса,— возникает в переходные периоды, когда старые феодальные сословия приходят в упадок, а из средневекового сословия горожан формируется современный класс буржуазии...» ¹ Таким образом, «экспансия крепостничества и абсолютизма» как результат обострения классовой борьбы и классовых противоречий в феодальном обществе сама по себе, вопреки мнению Ф. Я. Полянского, показателем расцвета феодализма никак служить не может. Что же касается, в частно­сти, аосолютизма, который расцвел у нас задолго до времен екатеринин­ских, то и он должен служить признаком разложения, а не экономическо­го подъема феодализма XVII—XVIII вв.

Итак, переломный момент в развитии русского феодализма, если свя­зывать его с первыми успехами абсолютизма в стране, можно отнести уже к эпохе царствования Иоанна Грозного в 1547—1584 гг. Кстати сказать, именно в эти годы была мобилизована им и опричнина (с 1565 г.) для разгрома боярства и протекал аграрный кризис в земледельческом центре с обострением всех классовых противоречий. Но взлет цен в 70—80-х годах этого века всего ярче отражает экономическую подоплеку того кри­зиса, который открыл собою начало нисходящей стадии — разложения натуральных основ феодализма. Это разложение продолжается и в XVII в. созданием новых «буржуазных связей» на всероссийском рынке, и в

XVI     в.— целым скачком в развитии петровских мануфактур, и в XIX в.— новым кризисом трехполья в феодальной деревне и новыми успехами на путях от мануфактуры к фабрике в капиталистической промышлен­ности. Таким образом, и эту нисходящую стадию развития феодальной формации нельзя рассматривать как полосу сплошного упадка произво­дительных сил. Они — хоть л с перебоями — продолжали расти. И этот рост не исключал «экспансии» элементов крепостничества. Но он проте­кал все более однобоко, в оспоином за счет зачатков капитализма при явном отставании и все большем загнивании важнейших элементов эко­номики феодализма.

Для анализа явлений этого рода историку особенно много дает кропот­ливое изучение движения цен и товарного обращения прошлых веков. К сожалению, это очень трудоемкая и малоблагодарная работа. Значение ее для нашей марксистской науки еще недостаточно осознано. По истории цен в России у нас еще очень мало работ. О товарном обращении еще меньше. А между тем история не станет сколько-нибудь точной наукой до тех пор, пока в ее руках не будет таких важных измерителей обще­ственного развития, как цены, обороты ценностей и другие столь же конкретные мерила затрат и продуктивности человеческого труда на раз­ных этапах его истории. И с этой точки зрения монография Б. Б. Кафен- гауза о рыночных оборотах Петровской эпохи представляет особый инте- рос л ценность. Большой интерес представляют и продажные цены разных товаров Петровской эпохи, опубликованные Б. Б. Кафенгаузом в том же исследовании. Сопоставляя эти цены за 1714, 1720, 1726 гг. с данными конца XVI в. и ценами 1913 г., мы получаем такую картину крупнейших сдвигов в ценообразовании за три с лишним века * (табл. 4).

Конечно, в течение веков менялись и нормы, и структура потребления, и качество одноименных продуктов. Колебались и цены на разных рынках

Сдвиги цен в России с конца XVI в. по 1913 г.

весьма заметно, а выбор их за XVI—XVIII вв. был очень ограничен. И сопоставимость цен по отдельным товарам в нашей таблице едва ли велика. Но в сумме цен по всему набору динамика их весьма показательна и позволяет сделать целый ряд немаловажных наблюдений. Прежде всего заслуживает внимания факт, что если за XVI в. товарные цены в сереб­ряной валюте выросли по меньшей мере раза в три, то за следующие примерно 120 лет стоимость нашего набора товаров возросла в текущей валюте с 3 руб. 49 коп. до 7 руб. 83 коп., всего в 2,24 раза. Но в то же время рубль по весу серебра упал с 15,4 до 4,9 золотника, в 3,15 раза. И, стало быть, учтенные в таблице товары по отношению к серебру вовсе не вздорожали, а даже подешевели в отношении в,15:2,24, т. е. в 1,4 раза, или на 29%. Чем же это объясняется?

По закону стоимости цены в товарном обращении изменяются в обрат­ной пропорции к динамике производительности труда в различных его

отраслях или в связи с изменением покупательной стоимости самой де­нежной единицы. В XVI б. революция цен была, несомненно, вызвапа изменениями на стороне денег, и потому и сельскохозяйственные, и про­мышленные товары повышались в одном и том же темпе: по хлебу и скоту в 2 раза и по всем промышленным товарам тоже «примерно» в 2 раза¹. Крупной промышленности еще не было, а мелкая не опережала заметно в своем развитии сельское хозяйство. Но уже в XVII в. появились первые мануфактуры, а в Петровскую эпоху имел место целый скачок в их раз­витии, и это сразу же отразилось в движении цен.

В целом по всему набору продуктов цены серебра уже отставали от общего роста товарных цен. Значит, никакой денежной инфляции за этот период допускать нет оснований. Но в то же время цены промышленных товаров стали заметно отставать от роста сельскохозяйственных цен. И это означало, что рост производительности труда в промышленности опережал ее рост в сельском хозяйстве. А стоимость всего набора в неизменных ценах 1913 г., по исчисленному нами индексу, так изменила свою струк­туру (табл. 5).

Таблица 5

Стоимость набора

Одно и то же количество благ, производимых в сельском хозяйстве, ста­новилось по отношению к серебряному рублю все дороже, а в промышлен­ности все дешевле, конечно, только потому, что производительность труда в промышленности росла быстрее, чем в сельском хозяйстве. Но серебря­ный рубль недостаточно отражает это удешевление промышленной про­дукции, ибо и серебро обесценилось по отношению к золоту за те же три века не менее чем в 4,5 раза. Недостаточно отразил бы его и золотой рубль, поскольку и в добыче золота росла производительность труда. Наи­более медленно она росла, несомненно, в сельском хозяйстве. И вот если уровень цен и производительность труда в сельском хозяйстве принять за 100, то для промышленности получаются такие показатели (табл. 6).

Таблица 6

Динамика цен и производительности труда (1600 г. = 100)

¹ А. Г. М а н ь к о в. Указ. соч., стр. 97. За первую половину XVI в. у Манькова было слишком мало цен на продукты кустарно-ремесленных промыслов для построе­ния индекса.

Сельскохозяйственные цены к 1720 г. возросли в 2,83 раза, а промыш­ленные — только в 1,72 раза. Это означает, что промышленные товары по отношению к сельскохозяйственным подешевели на 39 %, и если цены сле­дуют закону стоимости, то производительность труда в промышленности опередила ее рост в сельском хозяйстве за соответствующий период на 283 : 172 = 1,65, т. е. на 65%. А за следующий период, по тем же данным, к 1913 г. это опережение в производительности труда с 1720 г. возросло бы еще не менее 372 :165 = 2,24, т. е. более чем в 2 раза. Но нужно еще учесть, что и в сельском хозяйстве и урожайность, и производительность труда не стояли на месте. По моим, правда очень приблизительным, рас­четам, в подсечно-переложном земледелии на тонну зерна затрачивалось к XII в. до 500 дней живого и овеществленного труда, в паровом трех­полье XII в.—не более 161 дня, а в среднем, считая что к XII в. паровое трехполье занимало уже но менее 50% посевов, эти затраты составляли около 330 дней на тонну чистого сбора зерна, к 1642 г. они снизились до 146 дней, перед реформой 1861 г. мы их определяем в 117 дней, а за 1909—1913 гг. — в 71 день. Исходя из этих данных, можно думать, что производительность труда в земледелии дореволюционной России, прини­мая ее уровень XII в. за 100, росла в дальнейшем примерно такими тем­пами (в %):

К концу XII в. . . 100 К концу XVI в. . . (212)

К 1720 г                           (242)

К 1860 г                           282

К 1913 г                           465

При этом на восходящей стадии развития, за XII—XVI вв., рост про­изводительности труда в земледелии достигал 20% за 100 лет, на нисходя­щей стадии феодализма — с 1600 до 1860 г.— этот рост не превышал уже 12% за целое столетие, а в новых условиях капитализма, после 1861 г., несмотря на все пережитки феодализма в земледелии, мы наблюдаем но­вое ускорение в росте производительности труда — до 65 % всего за пол­века. Но и на этом этапе, как и в Петровскую эпоху, рост производитель­ности труда в промышленности резко обгоняет ее рост в сельском хозяй­стве. Это подтверждается и прямыми подсчетами, и анализом сравнитель­ной динамики цен в промышленности и сельском хозяйстве капиталисти­ческой эпохи. Но анализ движения цен позволяет нам выходить и за рамки этой эпохи, в глубь истории, где прямых данных о росте продукции и затратах труда вовсе нет, а косвенные показатели слишком недостаточ­ны. В таких случаях индексы движения цен представляют собою при уме­лом ими пользовании исключительно ценный материал для псторика-эко- номиста. Они позволяют судить о главных направлениях и сравнительных темпах развития производительных сил на разных этапах истории. Оста­ется лишь пожалеть, что их недостаточно изучают наши историки.

Но тем более высоко приходится оценить последний труд Б. Б. Кафен- гауза о ценах и оборотах внутренней торговли в России Петровской эпохи. Им восполняется серьезный пробел в истории цен на одном из интерес­нейших ее участков. Хотелось бы, чтобы этот ценный вклад в нашу науку послужил толчком и к ряду дальнейших исследований в той же многообе­щающей области. Думается, что именно в этой области исследований мы найдем решение многих наиболее интересных и спорных вопросов нашей экономической истории.

VI.   К ИСТОРИИ ЗЕМЛЕДЕЛЬЧЕСКОГО ТРУДА ¹

1. СИСТЕМА ХОЗЯЙСТВА И ПРОИЗВОДИТЕЛЬНОСТЬ ТРУДА

О

сновными отраслями сельского хозяйства являются растениеводство

и животноводство. Животноводство по своему происхождению старше
растениеводства. Но завоевание технического прогресса в области земле-
делия много больше, чем в области скотоводства. Кочевой период и пасту-
шеский быт, когда основным источником существования человечества
было животноводство, именно потому и отошли в безвозвратное прош-
лое, уступив свое место земледельческому типу хозяйства, что благодаря
прогрессу техники труд в земледелии давно уже стал продуктивнее, чем
в животноводстве, обеспечивая при равных затратах усилий больше
средств существования. Поясним это конкретными цифрами. В самых
примитивных условиях индивидуального крестьянского хозяйства русской
деревни 1913 г. день батрацкого труда в среднем за год оплачивался при-
мерно в 67 коп. при ценах ржи в 5 руб. 0,5 коп. за 1 ц и ценах баранины
в 29 коп. за 1 кг. С учетом потребительного значения этих продук-
тов в калориях можно сказать, что день труда в животноводстве давал
только 67 : 29 = 2,3 кг баранины X 2523 калории = 5,8 тыс. калорий, а в
земледелии 67 : 5,05 = 13,3 кг ржи по ЗОЮ калорий, или свыше
40 тыс. калорий. Конечно, качество этих калорий и вкус различны, но
количественное значение в энергетическом балансе питания и воспроизвод-
ства рабочей силы эквивалентно. И, стало быть, труд крестьянина царской
деревни в земледелии к 1913 г. был уже почти в 7 раз (40: 5,8 = 6,9)
продуктивнее его же труда в животноводстве.

О производительности труда в животноводстве первобытной эпохи у нас, разумеется, нет прямых данных. Однако весьма архаическое кочевое животноводство дожило кое-где, например в степях Монголии, и до на­ших дней. Имеются и бюджетные обследования хозяйств этого типа. В частности, по данным Монгольской экспедиции 1948—1949 гг., нам из­вестно, что день труда в кочевом животноводстве Монголии оплачивался деньгами в 1,5 тугрика, или 1*33 кг баранины, т. е. значительно ниже, чем в животноводстве русских крестьян 1913 г. Выражая стоимость про­дуктов животноводства в днях труда кочевников Монголии и русских крестьян, получаем такие соотношения (в днях):

В хозяйствах кочевников

В хозяйствах крестьян

Лошадь.....................

Корова ......................

10    овец ...................

200 кг баранины .

146

146

173

150

123

88

96

86

Итого . В %

615

100

393

64

¹ «Вопросы экономики!), 1949, № 2.

Итак, труд кочевника в животноводстве, говоря грубо, вознаграждал его продукцией раза в полтора хуже даже нищенского крестьянского труд» в дореволюционной России. А земледелие ему вообще не было знакомо. И это очень тягостно сказйвается на сравнительном уровне жизни кочев- ника-скотовода. В кочевом хозяйстве мопголов насчитывается на каждую семью свыше 155 голов скота, в том числе до 35 голов крупного, т. е. в 10—12 раз больше, чем у крестьян, но весь доход такой семьи не превы­шает 3,65 тугриков на день. Считая в семье не менее четырех полных едо­ков при затратах на питание даже до 65% бюджета, такой доход обеспечи­вает на едока не свыше 0,8 кг „баранины, т. е. около 2000 калорий, в то время как суточная норма питания, как известно, даже для самого легко­го труда достигает 2500—3000 калорий. Отметим, что пптаппе русских крестьян в связи с более высокой производительностью их труда уже в начале XX в. достигало 4000 калорий в сутки на едока и более Из ска­занного ясно, что именно пизкая производительность труда в кочевом жи­вотноводстве, обрекая занятое в нем население на полуголодное сущест­вование, тем самым тормозила и дальнейшее развитие кочевых народно­стей, удерживая их на многие тысячелетия в состоянии глубокого истори­ческого застоя. Однако и в земледелии производительная сила труда росла до эпохи социализма более чем умеренными темпами.

Начало земледелия относится еще к концу каменного века (неолит). Уже свыше 4000 лет человек занимается культурой хлебных злаков. Вна­чале он пользовался для этого весьма первобытной каменной мотыгой па деревянной рукоятке, затем ее сменила деревянная рассоха, влекомая по земле человеческой тягой. В этот доисторический период земледелия его трудоемкость была еще слишком велика, чтобы оно могло успешно кон­курировать с животноводством. Достаточно сказать, что для вскопки под огородные культуры гектара земли даже современной железной лопатой требуется не меньше 120 8-часовых рабочих дней. Каменной мотыгой и даже ручной рассохой подобную работу едва ли можно было сделать п в 200 дней, не говоря уже о глубине и качестве рыхления. Однако период весенней обработки земли до посева в климатических условиях древней Руси очень короток — не больше двух-трех недель. Значит, мотыгой под­готовить к севу за это время можно было одному работнику не более 0,1 га. Низкая техника не могла обеспечить высоких урожаев. Но, как увидим- ниже, не только мотыга, но даже соха за весь период феодального трех­полья не обеспечивала средней урожайности выше убогой нормы сам-тре­тей. С Ую гектара при такой агротехнике можно было все же собрать, за вычетом семян, пуда 1,5—2 зерна, но прокормиться таким урожаем даже- бессемейному пахарю в течение целого года было совершенно невозмож­но. Мотыжное земледелие, очевидно, велось на Руси лишь на очень мел­ких клочках приусадебной земли п уже поэтому играло только подсобную роль в хозяйстве той эпохи.

Вместе с тем попутно напрашивается и еще один существенный вы­вод. В условиях «мотыжной» агротехники наши предки не моглп бы ба­зировать свое земледелие даже на совершенно даровом, рабском труде. Всего продукта рабского труда не хватило бы в этих условиях даже для пропитапия самих рабов. Длительная эксплуатация чужого труда столь низкой производительности была совершенно невозможна.

Следы мотыжного земледелия на юге России восходят еще к доскиф- скому периоду. Раскопками в районе Коломышццны обнаружены мотыги из лосиного или оленьего рога с просверленным отверстием для деревян­ной рукоятки, кремневые и костяные с зазубринами серпы и каменные

¹  Крестьянские бюджеты за 1924/25 гг. по Союзу СССР.— «Статистический спра­вочник СССР 1927 г.». М., 1927, стр. 132—134; данные о питании сельского населения за 1924/25 г — «Статистический справочник СССР за 1928 г.». М., 1929, стр. 848.

зернотерки, которые датируются археологами вторым или даже третьим тысячелетием до нашей эры. Стало быть, и у нас кое-где земледелие на­считывает уже около 400U лет. Некоторые историки склонны рассматри­вать его даже в этой стадии развития как главную отрасль хозяйства по сравнению с второстепенными— животноводством и охотой¹. Но к подоб­ным выводам можно прийти, лишь совершенно не считаясь с таким эле­ментарным фактом, как соответствующий мотыжной технике крайне низ­кий уровень производительности земледельческого труда.

Кое-где, например на Смоленщине, мотыжное земледелие дожило у нас, по-видимому, даже до XII—XIII вв. Но наряду с ним археологи от­мечают у нас и следы возникновения подсечного земледелия не позже III—IV вв. нашей эры (район реки Шексны), а затем и пашенного (сош­ного) не позже VII—VIII вв. А под 1127 г. мы находим уже в летописи прямое указание на практику яровых и озимых посевов, а стало быть, и трехпольного севооборота в Новгородской области.

Подсечная система земледелия в течение многих веков применялась не только славянами. Она практиковалась уже у древних германцев времен Цезаря и Тацита (58 г. до нашей эры — 98 г. нашей эры), воспевалась с незапамятных времен в рунах карело-финского народного зпоса «Калева­ды» и дожила кое-где на севере, например в лесной Карелии, и до XX в. Поэтому о ней нам известно много больше, чем о доисторическом мотыж­ном земледелии каменного века. Ее основным орудием вместо каменной мотыги является уже железный топор. И хотя человек все еще обходится *без сохи, продуктивность труда на подсеке уже много выше, чем в мотыж­ном земледелии. В «Калевале» процесс подсеки изображен в таких стро­ках:

Старый верный Вейнемейнен Тут топор устроил острый,

Вырубать леса принялся.

Побросал он их на поле,

Порубил он все деревья...

Высек он ударом пламя.

Ветер с севера примчался,

И другой летит с востока —

Превращает рощи в золу.»

И лишь после этого

Он идет засеять землю,

Он идет рассыпать зерна.,.

В 1904—1905 гг. мне самому пришлось наблюдать этот процесс в одном из глухих карельских селений. Валка леса или росчисти его под посев производились здесь еще в начале зимы, чтобы лес успел подсохнуть до весны, когда его превращали в золу. Напомним, что и у славян один из зимних месяцев, в который производилась подсека, именовался «сечень», а один пз весенних, когда сваленный и подсохший лес превращали в золу, носил название «березозоль». Но лес мало было свалить. Для пожоги леса его нужно было еще порубить, ибо тяжелые бревна мудрено было бы уло­жить в костры и передвигать по всему палу, чтобы по возможности спа­лить на нем все пни и колоды. О трудоемкости валки леса на подсеках мы имеем прямые данные XVII в. У боярина Б. И. Морозова в 1652 г. «в по- лех» чистили лес «наемные деловые людишки», чистили от зари до зари. И все же за 3,5 дня 139 рабочих вычистили всего 11 десятин, затрачивая по 44 рабочих дня на десятину².

¹ Б. Д. Греков. Крестьяне на Руси с древнейших времен до XVII века. М.— Л.,

1946, стр. 22, 31.                                                                                                                               _{7R 77}

²  «Хозяйство крупного феодала-крепостника XVII в.», ч. 1. Л.,                            стр. /о—//.

Не менее трудоемкой была, по-видимому, и работа на подсеке в весен­нее время. Недаром для нее, так же как и для зимней валки леса, отво­дился особый месяц в древнем календаре. Порубить и сложить в костры порубленные бревна, как только сойдет снег и подсохнет почва, передви­гая эти костры шестами постепенно по всей росчисти, чтобы всю ее очис­тить огнем и равномерно удобрить золою,— это адски тяжелая и трудоем­кая работа в дыму и копоти, с которой люди каждый вечер возвращались домой обожженные и черные, как из пекла. А затем надо было еще уб­рать с росчисти все не успевшие сгореть остатки леса. Именно о такой вырубке и уборке подсеки как о богатырском подвиге поется в одной на былин об Илье Муромце:

Пошел Илья ко родителям, ко батюшке,

На тую на работу на крестьянскую,

Очистить надо пал от дубья-колодья:

Он дубье-колодье все повырубил...

Распахивать такой нераскорчеванный пал с тысячами корневых спле­тений не под силу было бы даже мощному трактору, а потому его и вовсе не распахивали, а просто сеяли по пожоге, расковыряв кое-где примитив­ной мотыгой и заделывая кое-как брошенные зерна «наволоком», боронон- суковаткой. Малоплодородные лесные подзолы прп такой обработке не могли дать высоких урожаев. К тому же нераскорчеванные подсеки уже на третью весну покрывались такой густой порослью, истощающей почву, что их приходилось надолго забрасывать, а иод посев разделывать ноаые под­секи. Поскольку подсека дожила до наших дней, у нас имеются и вполне достоверные данные о потребных на ней затратах труда на десятину посе­ва. Оказывается, что на очистку леса без его раскорчевки и в XIX в., как и раньше, требовалось около 45 дней на десятину. Ровно столько же ухо­дило в первый год на весеннюю пожогу сваленного леса — итого 90 рабо­чих дней. А затем на обработку, сев и заделку вручную за два года экс­плуатации подсчитаны такие затраты (в рабочих днях)

1-й ГОД

«Опрятывание» . 6

Боронование . .              10

Посев........................ 0,5

Заделка.....................       10

2-й год Разрыхление Боронование Посев . . . Заделка . .

Итого .

26,5

25

10

0,5

10

44,5

С добавкой 90 дней на валку и пожогу леса получаем, даже не считая уборки хлеба, 162 рабочих дня <за 2 года эксплуатации, или по 81 длю на десятину посева в год. Из нпх в первый год только за весеннюю кам­панию требовалось затратить 45 + 26,5 = 71,5 рабочего дня. И потому за краткостью этой кампании, недели за три, один работник мог при подсеч­ной системе обработать не свыше 0,3 десятины посева. Правда, при об­служивании подсеки конными сохами-цапульками и «смыками» затраты труда на обработку десятины сокращались в среднем за 2 года на 21 чело­веко-день за счет дополнительной затраты 11 коне-дней. Но и при таком сокращении в первую посевную кампанию за одну лишь весну требова­лось затратить на десятину подсеки 57,5 человеко-дня и 6 коне-дней с- возможностью обработать (за 3 недели) не свыше 0,4 десятины на одного работника. На уборку хлеба серпом, возку eтo^ с поля, сушку и обмолот цепом требовалось еще, в условиях нашего севёра, до 28 человеко-дней и

¹  П. Н. Третьяков. Подсечное земледелие в Восточной Европе.—«Известия Государственной академии истории материальной культуры», т. XIV, вып. 1. JL, 1932, стр. 34.

3    коне-дней на десятину посева¹. Таким образом, вся сумма затрат в под­сечно-огневом хозяйстве на десятину посева составляла, включая уборку, до 88 человеко-дней труда даже при использовании конной тяги в размере

14    копе-дней в год, а без нее — 109 рабочих дней на десятину.

Правда, по сравнению с мотыжным земледелием подсечное все же оз­начало большой прогресс, сокращая затраты труда на единицу площади и единицу продукта раза в два и более. Но если учесть, что для вытесне­ния мотыжной агротехники подсечной системой земледелия потребова­лось около двух тысячелетий, то прогресс покажется не столь уж значи­тельным. Однако помимо общего сокращения затрат труда на единицу площади подсечное земледелие имело преимущество перед мотыжным еще п в том отношении, что значительная доля этого труда в нем падала на зимний сезон. Благодаря этому сезонная краткость весенней посевной кампании в меньшей степени лимитировала возможность расширения по­севной площади.

Однако и такое расширение роли земледелия в общем балансе труда земледельца-животновода дофеодального периода едва ли могло бы обес­печить ему первенствующее значение в потребительском бюджете его семьи. Чтобы обеспечить семью только хлебом при урожае сам-третей и высеве до 8 пудов на 1 га, нужно на каждого работника с одним иждивен­цем засевать ежегодно не менее 1,5 га. А между тем подсечная система земледелия отнюдь не обеспечивала таких возможностей ни 2000 лет назад — у древних германцев, ни даже в нашем столетии — на карельском подсеке.

Германцы в I в. до нашей эры, хотя они уже тогда практиковали под­сечную систему земледелия, отнюдь не могли бы назвать его главным сво­им занятием. По словам Цезаря «они не особенно усердно занимаются земледелием и питаются главным образом молоком, сыром и мясом», т. с. продуктами животноводства. Лет полтораста спустя Тацит характеризует основной ландшафт Германии словами: «Это страшный лес или отврати­тельное болото». Приученные в своем быту «к голоду и холоду», гер­манцы уже занимаются земледелием. И хотя «над хлебом и другими пло­дами земли они трудятся с большим терпением, чем это соответствует обычной лености германцев», но урожаи получают очень плохие и «требу­ют от земли только посеянного». Конечно, никто не стал бы сеять в рас­чете на возврат одних лишь семян. Возврат этот подразумевается сам со­бою. И требование германцев в награду за свой труд от земли — за возвра­том семян — лишь «посеянного» свидетельствует о крайне скудной норме урожайности их посевов — «сам-друт». Немудрено, что и во времена Та­цита их обычную пищу составляли «дикорастущие плоды, свежая дичь или кислое молоко», а также мясо, а не хлеб; что в скоте, которым страна изобиловала, они видели «единственный и самый приятный для них вид богатства». Из ячменя же или пшеницы они варили не еду. а хмельной напиток «наподобие вина», а по-нынешнему — пиво.

На лесном севере нашей страны огневое земледелие и через 2000 лет не прокармливало занятого им населения, которое ежегодную нехватку хлеба восполняло продуктами животноводства, рыболовством и сбором вся­кого рода лесной ягоды. И так как это происходило уже в XX в., на наших глазах, то и для подтверждения сказанного вместо скупых ссылок на ар­хеологические раскопки или на Цезаря и Тацита можно привлечь гораздо более достоверные факты и цифры.

Об         урожайности подсечного земледелия распространяются совершенно баснословные сведения вроде того, что на подсеке «одно зерно может дать до 30 колосьев»². Но массовые статистические данные по Олонецкому

¹  По данным 86МСК0Й статистики Вологодской губ. 1903—1910 гг.

²  П. Н. Третьяков. Подсечное земледелие в Восточной Европе.— «Известия Государственной академии материальной культуры», т. XIV, вып. 1, стр. 15.

краю, по всем уездам, где еще в 1908 г. до ²/з площади посевов оставалось под подсекой, совсем не подтверждают этих басен. Так, например, за 1904 г. средний урожай продовольственных хлебов по всем уездам Олонец­кой губ., кроме Вытегорского, в котором уже преобладало трехполье, по данным Центрального статистического комитета, не превышал сам 3,13, что при высеве 10,4 пуда на десятину давало около 33 пудов валового сбо­ра десятины. Это было значительно ниже средней нормы даже для убогого пашенного земледелия царской России. А за вычетом семян такой сбор обеспечивал не. свыше 3,8 пуда продовольствия на душу сельского насе­ления на целый год. Земли для распашки и подсечки там было всегда сколько угодно. Помещиков вовсе не было. И крестьяне, казалось бы, без всяких помех могли расширять свое хозяйство. А между тем посевная площадь их, по данным официальной статистики, и в 1900 г. не превыша­ла 0,17 десятпиы на душу сельского населения, что заведомо не могло обе­спечить его продовольственных нужд.

Но урожай сам-третей на подсеке в XX в. нельзя считать нормой для древнейшей подсеки. Напомним, что германцы времен Тацита довольство­вались на подсеке урожаем сам-два. Едва ли и у славян времен летописца Нестора он был много выше. А между тем даже при урожае сам-третей подсека при посеве до 0,4 десятины на работиика, или до 0,2 десятины на душу, за вычетом семян могла бы дать не свыше 3—4 пудов хлеба на душу в год. Ни по затратам труда, ни по значению в пищевом бюджете такое земледелие не могло бы еще стать «господствующей» у иас отрас­лью хозяйства.

Затраты труда на нашем севере даже при пашенном земледелии (к началу XX в.) были не ниже 40—60 рабочих дней, на десятину. И если пашня все же и здесь вытеснила подсеку, то лишь потому, что на подсеке эти затраты были еще раза в два-три больше. Однако даже при затратах на десятину около 100 дней на посев не свыше одной трети десятины на работника требовалось всего до 33 дней за весь год. И, стало быть, в об­щем балансе труда крестьянина земледелие занимало здесь даже в XX в. далеко не первенствующее место.

Труд оседлого земледельца требует меньше земельной площади на единицу продукции по сравнению с экстенсивным скотоводством кочевни­ка и уже поэтому, казалось бы, неизбежно должен вытеснить последнее на известной ступени уплотненности населения данной страны. Но сама его плотность является функцией роста производительности общественно­го труда. И если бы эта производительность из расчета на единицу про­дукции эквивалентной питательности, скажем, на 1000 усвояемых нами калории, в кочевом скотоводстве была больше, чем в земледелии, то у наших предков не оказалось бы никаких экономических стимулов для вы­теснения первого вторым. Первичным и решающим фактором в этом деле является, стало быть, лишь сравнительная производительность, или, говоря точнее, сравнительные темпы роста производительности дан­ных отраслей труда. В земледелии эти темпы оказались выше, чем в кочевом скотоводстве, и потому оно постепенно вытесняло по­следнее.

То же самое можно сказать и о различных типах, пли системах, зем­леделия. Подсечно-огневое земледелие оказалось производительнее мо­тыжного и вытеснило его, а затем и само по той же причине уступило свое место пашенному трехполью. Ни мотыжное, ни подсечное земледелие по своей низкой продуктивности и малому удельному весу в хозяйственной деятельности наших предков, вопреки мнению, многих археологов, не мог­ли, однако, еще стать главной, или господствующей, формой хозяйства по отношепию к вытесняемым ими скотоводству и охоте. Их возникповение и развитие соответствуют поэтому еще дофеодальным ступеням развития производительных сил и общественного хозяйства. Лишь с появлением и

ростом пашенного трехполья создаются вполне благоприятные хозяйствен­ные предпосылки для возникновения и расцвета феодализма в России. Зачатки сошного земледелия археологи датируют у нас, как уже указы­валось, не позже VII VIII вв., когда наряду с сохой в земледелии цари­ли еще архаическая мотыга и топор на подсеках. Но с каждым последую­щим веком роль и удельный вес сошного земледелия быстро возрастали, и к XII в., если не раньше, мы находим здесь уже вполне определившиеся формы как пашенного трехполья, так и феодального общественного строя. И хотя огневая подсека еще в течение нескольких веков не сдавала' па­шенному земледелию всех своих позиций, все дальше отступая на север, но не она определяла хозяйственный и общественный строй страны.

* * *

Древнейшее известие об уровне урожайности в нашей стране находим уже в «Русской Правде». В Карамзинском списке «Русской Правды», из- влеченном из новгородской летописи, имеется целый ряд статей, представ­ляющих нечто вроде инвентарной описи имения какого-то ростовского князя или боярина со сметой вероятного приплода скота и других «прибыт­ков» от имения на 12 лет вперед. Денежный счет в этом инвентаре ведет­ся еще на «резаны», уже с середины XII в. исчезающие из наших лето­писей, а потому время его составления мы относим к началу XII в. В этом замечательном документе имеется, между прочим, такая статья «О ржи»: «А в селе сеяной ржи на два плуга 16 кадей ржи ростовьских. А того на одно лето прибытка на 2 плуга 100 копен ржи, а на всю 12 лет 1000 копен и 200 копен ржи».

Древняя кадь, или бочка, содержала 4 тогдашних четверти. Древняя четверть новгородская содержала около 6 мер, московская — около 4 мер. Но если новгородский летописец особо оговаривает, что речь идет о рос­товских кадях, то, очевидно, они отличались от новгородских. Надо думать, что в Ростовской земле, вошедшей в состав Владимирского, а затем Мос­ковского княжества, употреблялась четь четырех-, а не шестимерная. Тог­да высев на 2 плуга в 16 кадей составлял 64 старых или 32 новых четвер­ти по 8 мер. Умолот зерна из копны ржи для нечерноземной полосы мож­но грубо принять в 0,64 четверти100 копен дадут около 64 четвертей. Но эти 100 копен составляли «прибыток» от посева. Стало быть, валовой сбор оценивался с данного участка в 100 копен плюс 16 кадей возврата семян, или, говоря иначе, в 96 новых четвертей, что определяет урожай­ность той эпохи весьма скромной нормой — сам-третей. И это, очевидно, была средняя норма, ибо она положена в основу хозяйственных расчетов на целых 12 лет.

Урожайность того времени из расчета на единицу площади определить труднее ввиду неясности древней поземельной меры, именуемой «плугом». Имеющиеся в памятниках определения этой меры довольно противоречи­вы. Но, если исходить из высева, который, как показывают памятники со времен Ивана Грозного до наших дней, сохраняется в крестьянском хозяй­стве в одной и той же норме — около четверти ржи на десятину в 2400 кв. саженей, то площадь ростовского плуга XII в. определится десятин в 16 посева, а стало быть, тогдашний урожай на десятину был около 3 четвертей ржи, или 26 пудов, т. е. раза в 2 ниже урожайности начала XX столетия.

О  трудовых затратах на единицу посевной площади в соответствующую эпоху у нас нет, конечно, никаких прямых данных. В самих названиях поземельных мер (плуг, сошка, обжа и т. п.) имеются, однако, некоторые косвенные указания. В Софийской II летописи под 1478 г. имеется такое

¹  Такова норма XVII в. для боярских вотчин Нижегородской губ. По нормам умо­лота 1929 г. эта величина очень резко колеблется по областям, а в среднем по всей стране пе превышала 0,54 четвертей из копны в 52 снопа.

пояснение к измерению земли сошкой: «А кто на трех лошадях и сам-тре- тёй орет ино то соха, а обжа — один человек на одной лошади орет». Та­ким образом, обжой называлось такое количество земли, которое мог рас­пахать один конный рабртник, а сошкой — такое, которое требовало рабо­чей силы трех конных работников, т. е. по общему правилу целого кресть­янского двора. Но за какой срок один работник запахивал обжу пашни? Это неясно.

По нормам крестьянской пахоты XIX в. на одну лишь вспашку деся­тины требовалось до 3 дней работы с конем, а значит, на 5 десятин — до

15     человеко- и коне-дней. Учитывая, кроме того, затраты труда на посев и заделку* 5 десятин посева не менее 7,5 дня, обработать одноконному па­харю и в XIX в. свыше 5 десятин или 1 обжи за одну весеннюю камланию едва ли было бы возможно. Но пахарю XV и XII вв. наша северная при­рода не обеспечивала больше годных для сева дней, чем в XIX в. Большей производительности труда, чем в XIX в., ему тоже приписать нет основа­ний. Отсюда заключаем, что обжей в 5 десятин посева в одном поле имено­валось количество пашни, посильное для обработки в одну упряжку одно­конному пахарю за всю посевную весеннюю или осеннюю кампанию, т. е. в 15—20 дней.

Но к этому нужно добавить, что наша почва во всей нечерноземной по­лосе требовала не одной вспашки. Вспаханное поле здесь приходилось еще «двоить», а во многих местах, на лесных подзолах, и «троить». Бороновали пашню тоже не раз, а два и три, включая заделку. И в общем, с учетом этих повторных операций, скажем, в Вологодской губ., даже в начале XX в. требовалось только в весеннюю кампанию на десятину посева до 13,6, а на обжу в 5 десятин до 68 дней труда. С такой нормой не мог бы уже спра­виться один работник в 15—20 дней. Она была едва посильна целой семье. И действительно, по писцовым книгам XV в. видно, что обычная норма крестьянской пашни на двор не превышала одной обжи или выти, хотя тогдашний двор в 6—7 душ располагал не менее чем 3 работниками.

И все же по сравнению с подсечно-огневым пашенное земледелие даже при самом примитивном трехполье означало целую революцию. Вместо 0,3—0,4 десятины посева на одного работника или одной десятины на двор оно позволяло уже обрабатывать до 5 десятин в одном поле, а в двух — до 10 десятин озимого и ярового посева на двор. Даже при урожае сам-третей это обеспечивало чистый сбор зерна с 10 десятин не менее 20 четвертей, или до 180 пудов. Этим можно было обеспечить не только го­довое хлебное продовольствие всей семьи в 6—7 душ и корм скоту на це­лый год, но и некоторый остаток на выплату разных феодальных даней и поборов натурой. Только на этой ступени своего развития земледелие ста­новилось господствующей отраслью хозяйства. Вместе с тем только на ней создавалась реальная база феодального общественного строя и феодальной земельной ренты.

*    * •

В начале феодальной эпохи земельная рента была по необходимости довольно скромной, но все же значительно выше той нормы эксплуата­ции труда, какая оказалась возможной в период разложения первобытно­общинного строя. Скотоводы уже несколько тысяч лет назад, по законам Моисея, вынуждены были отдавать в пользу своей иерархической верхуш­ки десятую долю своего продукта. Земледелие феодальной эпохи оказа­лось настолько продуктивнее скотоводства патриархальной эпохи, что еще в XV в. крестьяне-землеробы вместо «десятины» облагались в пользу сво­их феодальных господ пятым снопом своего урожая. Эта практика, много­кратно запечатленная в писцовых книгах XV—XVI вв., нашла в свое вре­мя и теоретическое обобщение в писаниях публициста XVI в. Ермолая- Еразма. Как и следовало ожидать, он обосновывал указанную практику в

духе времени «священным» писанием. «Достоит убо,— писал автор в сво­ем сочинении «Благохотящим царем правительница и землемерие»,— и даль у ратаев царем <и вельможам всеми имати от жит их пятую часть, яко- жё Иосиф в Египте учреди...» Пятая часть «от жит» при урожае сам-тре­тей за вычетом семян повышалась, однако, с 20% валового до 30% чисто­го сбора и, стало быть, уже втрое превышала норму обложения, установ­ленную «священным» писанием Моисея. А затем, как известно, по мере повышения урожайности землеробам пришлось, отчуждать в форме фео­дальной земельной ренты или прямой барщины все более высокую долю —■ до 50% своего труда.

Конкретных данных об урожайности посевов в условиях трехпольного парового земледелия XV—XVI вв. у нас очень мало, но в средних нормах она едва ли превышала урожай сам-третей *. Гораздо более ясные и досто­верные данные об эффективности труда в полеводстве можно извлечь из памятников XVII в. В сказаниях иностранных наблюдателей того времени о русском земледелии встречаются весьма противоречивые оценки его со­стояния. Так, например, Петрей (1620 г.) уверял, что во Владимирской области рожь родится сам-12, 16, 18 и даже 20, в Рязанской же области «каждое высеваемое зерно дает иногда три колоса». А по Коллинсу (1667 г.), и «лучшия земли в России почти ничего не приносят, так как им не дают отдыхать...» ² Но такие оценки, конечно, всегда субъективны и малоубедительны.

К счастью, от XVII в. у нас сохранились и подлинные записи хозяйст­венной отчетности по ряду имений в так называемых ужинных и умолот­ных книгах и других документах. И нужно сразу сказать, что эти доку­ментальные данные отнюдь не подтверждают сказочных показаний Петрея. Земля нечерноземной полосы была уже в XVII в. порядочно выпахана. И про эту полосу источники прямо говорят: «...а земля... здесь (в Костром­ской губ.— С. С.) без навозу не родит» . Но и для благодатного юга с его огромными запасами целинного чернозема на «диком поле» наши ис­точники, как будет показано ниже, дают средние нормы урожайности — отнюдь не сам-20, а в лучшем случае сам-4 или около того. Как видно, иностранцы вроде Петрея, Герберштейна и других, пометивших Россию в XVI—XVII столетиях, отличались большим легковерием и так же вос­принимали слухи о сказочных урожаях Рязанской земли, как и всякие другие сенсационные небылицы⁴.

Пестрота мер того времени затрудняет определение урожайности в аб­солютных единицах. Правда, в XVII в. в Московском государстве уже была введена в обращение казенная десятина в 2400 кв. саженей и новая казенная четверть, вмещающая до 8,6 пуда ржи, но наряду с ними еще очень долго были широко распространены и всякие иные меры. Так, на­пример, в нижегородских вотчинах боярина Б. И. Морозова в одних селах

*    При таком урожае валовой сбор с обжи (10 десятин посева в двух полях) со­ставлял на двор до 270 пудов, а чистый — около 180 пудов. Исключая^из них необхо­димый продукт для потребления членов семьи и корма скоту по самой скромной нор­ме 18 пудов на душу, или 126 пудов на двор в 7 душ, получим для изъятия в пользу

Ф

еодалов как раз те 54 пуда, или 20% от валового сбора, т. в. пятый сноп, который
актически и отчуждался в те времена «у ратаев».

² Б. Г. Курц. Сочинение КильбургеЬа о русской торговле в царствование Алек­сея Михайловича. Киев, 1915, стр. 296, 299.

³ А. А. Новосельский. Вотчинник и его хозяйство в XVII веке. М.— JL, 192У,

^ ⁴ Вспомним, например, с какой серьезностью барон Герберштейн, уподобляясь другому, не менее прославленному барону — Мюнгхаузену, рассказывает в своих «Записках о московитских делах» (СПб., 1908), с одной стороны, о необыкновенных урожаях Рязанской земли (стр. 104), а с другой — о разноцветных зайцах с рогами (стр. 99 и 112), о ягненке вырастающем подобно злаку, из семени (стр. 158), и даже

о  людях за Обью, которые каждый год 27 ноября умирают, а весной, к 23 апреля, наподобие лягушек, оживают (стр. 130).

употреблялась большая боярская десятина — 80 X 80 = 6400 кв. саженей, в других (с. Бурцово) — вдвое меньше — 80 X 40 = 3200 кв. саженей, в третьих (с. Кудашево) — и вовсе малая — так называемая сороковая — 40 X 60 = 2400 кв. саженей¹. Четверть у боярина Морозова тоже своя, боярская, причем из записей видно, что 1160,25 чети в боярскую меру «с верхом» составили только 1001,5 чети в казенную меру, т. е. боярская четверть равнялась лишь 0,86 казенной². Поэтому только в редких случа­ях представляется возможность с достаточной точностью расшифровать значение тех мер, о которых идет речь в памятниках этой эпохи. Попытку такой расшифровки на основании ужинных и молотных записей XVII в. в отношении вотчин Морозова мы даем в следующей таблице (табл. 1).

Таблица 1

Урожай нижегородских вотчин Б. И. Морозова в 1660 г. *

* Вес боярской четверти, 86% казенной, принят для ряш 7,4 пуд., для овса — 4,8 пуд., для пшеницы — 7,8 пуд.

¹  Ив. Забелин. Большой боярин в своем вотчинном хозяйстве.— «Вестник Ев­ропы», т. 1, № 1. СПб., 1871, стр. 27; т. 1, № 2, стр. 466.

²  «Книги посовпые, ужинные и умолотные в имении Морозова».— «Временник Московского общества иотории и древностей российских», кн. 7. М., 1850, стр. 6.

Как видим, средний урожай на боярской запашке Морозова в 1660 г. определился нормой сам-3,5. Весовое его выражение, исходя из объема ооярской четверти Морозова в 0,86 казенной четверти XVII в. определи­лось в 34,4 пуда на казенную десятину. Урожай 1660 г., по-видимому, был средним для данного района. По крайней мере, по с. Новое Покровское, для^ которого имеются данные за целое пятилетие (1657—1661 гг.), уро­жай 1660 г. ничем не отличается от среднего за все это пятилетие (около 35 пудов ржи и овса на казенную десятину).

Высев зерна на казенную десятину у боярина Морозова достигал 8,3 пу­да для озимой ржи.и 11,6 пуда для яровых — нормы, весьма близкие к нормам XIX в. Умолот из копны в 100 снопов — 5,5 пуда ржи, 4,0 пуда пшеницы и 5,1 пуда овса — довольно низок и свидетельствует о мелком размере снопов у Морозова. Становилось таких копен-сотниц у него на казенной десятине от 5 до 10 и больше, а на фактической на круг — до 12 копен на десятину.

Значительно ниже по сравнению с образцовым для того времени хозяй­ством боярина Морозова стояли подмосковные вотчины царя Алексея Ми­хайловича. По данным 1675 г., в этих вотчинах была высеяна 37 291 четь зерновых, намолочено 113 335 четей той же меры. Урожай — сам-3,04 в том числе по ржи — сам-3,02, по овсу сам-3,0, по пшенице сам-2,7 и лишь по второстепенным хлебам эта норма поднималась до сам-3,5—3,7.

Судя по высеву 2 четей ржи и 3,9 чети овса на десятину, размер ее раза в два превышал казенную норму.

Обращаясь к государевым десятинным запашкам на юге тогдашней России, мы находим здесь особо ценные для нашей цели материалы¹. Осо­бенностью этой окраины было то, что она начала заселяться только со второй половины XVI в. и была в XVII в. очень слабо населена, главным образом детьми боярскими пограничной «драгунской» службы, стрельца­ми, казаками и другими служилыми людьми. Причем в целых городах, как видно из писцовых кппг, ни у одного из детей боярских не оказыва­лось ни крестьян, ни бобылей. Вести хозяйство крепостным трудом здесь, в пограничных областях, откуда так легко было сбежать на вольные про­сторы южных степей, было затруднительно. И еще в 1648 г. перепись обнаружила, что у 36 курских помещиков было распахано едва 10% при­надлежавшей им земли. Здесь преобладали повсюду вовсе не распахан­ное «дикое поле» и покосы. Край считался богатым. И, в частности, из­вестно, что во время страшного голода на Москве в 1600—1602 гг. в по­исках дешевого хлеба прибегали к «изобильным странам, в числе коих наипаче г. Курск был».

Какие же нормы урожайности можно отметить в XVII в. для этих «изобильных стран» юга тогдашней Руси?

Самый длинный ряд урожаев — за целых 16 лет подряд, с 1676 по 1691 г.,— находим на елецкой государевой десятинной пашне бывшей Орловской губ. Площадь посева на двух полях здесь достигала 200 деся- тнн. Высев на десятину ржи в 1,5 четверти ржи и 3 четверти овса дока­зывает пониженный объем этой четверти, равной 6 четверикам. А общие итоги росписи урожаев елецкой пашни за 16 лет на первый взгляд вы­зывают недоумение. Вот они²:

Ужато Вымолочено Высеяно Урожай копен  четей                          четей в «самах*

Рожь                           • • • • 5693                                   5608 2557 2,2

Овес...........................                            5813                 4485 4502 1,0

Итого........................ 11506                        10093 7059 1,43

*" и. Н. Миклашевский. К истории хозяйственного быта Московского госу­дарства, ч. 1. М., 1894, стр. 226 и сл.

² Там же, стр. 279.

Как видим, получается неожиданный результат. Урожаи овса за целых

16    лет как будто не вернули даже семян. Но царское хозяйство обрабаты­вало здесь землю наемным трудом, учитывало его результаты и, разуме­ется, не стало бы десятки лет безрезультатно бросать в землю семена. Необходимо, однако, учесть следующее: умолот и высев в данном случав выражены в четвертях разной меры.

Широкая практика хлебного ростовщического кредита в государевых «посопных» волостях осуществлялась так, что в долг крестьянам хлеб выдавался четвертями в «отдаточную» меру, а при возврате долга хлеб принимался уже иными четвертями — в «приимочную» меру. Точно так же и в своем хозяйстве высев, т. е. затраты, исчислялся здесь обычно в отдаточных, а умолот, т. е. возврат семян,— в приимочных четвертях. О соотношении этих мер можно судить из следующей росписи остатков хлеба на Ельце за 1625 г.: «Государева десятиннаго хлеба 133 года в Го­судареву приимочную меру четь в восемь четвериков сверхи ржи за Се­мены (т. е. осталось после посева.— С. С.) 443 чети и полчетверика, а в отдаточную меру четь в шесть четвериков вровно 701 четь с осминою» ¹. Из равенства 443 четей приимочных 701,5 чети отдаточной выводим, что приимочная четь превышала в Ельце отдаточную на 58%. Таким образом, отдавая своим подданным хлеб в посоп, т. е. в лихву, русские цари, даже не получая за ссуду ни одной лишней меры хлеба, обеспечивали себе весьма высокую норму ростовщического процента.

Эту поправку необходимо иметь в виду и при исчислении норм уро­жайности. Но если к выведенным выше нормам урожайности по Ельцу сделать указанную поправку для проведения высева и умолота к сравни­мому виду, то средняя урожайность составит по Ельцу (в нудах на деся­тину) :