ЖЮЛЬ КАМБОН

ДИПЛОМАТ

Перевод с французского под редакцией и с предисловием

А. А. ТРОЯНОВСКОГО

О  Г И 3

ГОСУДАРСТВЕННОЕ ИЗДАТЕЛЬСТВО ПОЛИТИЧЕСКОЙ ЛИТЕРАТУРЫ

1946

Русский перевод книги «Дипломат» Жюля Камбона сверен по французскому изданию: «Le diplomate» par Jules Cambon, Paris 1926.

Примечания помещены в конце каждой главы. Указатель имён дан в конце книги.

Перевод с французского сделан Жуховецким Б. Я. Примечания и именной указатель составил Альтман В. В,

ПРЕДИСЛОВИЕ

I

Среди французских дипломатов до первой мировой войны особую известность приобрели два брата Камбона—старший, Поль Камбон (1843—1924), и младший, Жюль Камбон (1845—1935).

Автор настоящей книги Жюль Камбон в 1897 г. был назначен послом в Вашингтон, где в 1898 г. по поручению испанского пра­вительства вёл переговоры об условиях прекращения испано-аме­риканской войны. В 1902 г. он был назначен послом в Мадрид, а в 1907 г.—в Берлин. С 1915 г. Жюль Камбон был генеральным секретарём министерства иностранных дел Франции, в 1919 г.- членом французской делегации на Парижской мирной конферен­ции, в 1923 г. председательствовал на конференции послов в Париже.

За свои труды по международным вопросам, которые отличались не только обилием фактического материала, пониманием междуна­родной обстановки, но и прекрасным стилем, Жюль Камбон был избран в 1918 г. членом французской «Академии бессмертных».

II

В настоящей книге, законченной Жюлем Камбоном в 1925 г и обобщившей долголетний опыт дипломатической работы автора, изложены его соображения по отдельным вопросам дипломатической практики, приводятся некоторые эпизоды из истории дипломати­ческих отношений, рассматривается роль дипломатов и дипломатии вообще.

Жюль Камбон подчёркивает необходимость для дипломата изучать страну его пребывания и всесторонне наблюдать за её жизнью.

В основе успехов дипломатии всегда лежала правильная оценка международного положения.

Французскую дипломатию часто обвиняли в узости и ограни­ченности. Английский дипломат Гарольд Никшьсон, например, считал, что «глаза всех французских дипломатов устремлены на

!•

«голубую линию Вогез», а вся йх политика направлена на то, чтобы защитить себя от немецкой опасности. Эта постоянная озабочен­ность делала французскую политику связанной и негибкдш^

Можно допустить, что сила французской дипломатии до первбй мировой войны была в концентрации её мысли в одном направо лении. Эта целеустремлённость давала ей возможность ясно ви­деть, что происходит по ту сторону франко-германской границы, и делать отсюда соответствующие выводы. Но односторонность и узость в области международных отношений часто приводят к, роковым ошибкам, имеющим печальные последствия для дипло­матии той или иной страны.

Перед второй мировой войной английская и французская дипломатия «спала и видела» неизбежность военного конфликта сначала между Советским Союзом и Японией, а затем между Советским Союзом и Германией. На такой оценке международного положения строились внешнеполитические расчёты Франции и Англии. Это и привело к катастрофе Францию, которая по своему географическому и политическому положению быстро стала жерт­вой этих ошибок.

Жюль Камбон утверждает, что перед первой мировой войной французская дипломатия была лучшей в мире. Не будем оспаривать это положение. Но перед второй мировой войной французская ди­пломатия оказалась весьма недальновидной. Ведь достаточно было, по выражению английского дипломата Невиля Гендерсона, раз­даться где-нибудь бою «антибольшевистского барабана», чтобы французские дипломаты (и английские) приходили в восторг и умиление. Они готовы были пожертвовать всем (особенно чужим) для того, чтобы превратить этот барабанный бой в сигнал к антисо­ветской войне.

В том, что Франция оказалась неподготовленной ко второй мировой войне, многие обвиняют главным образом французских военных. Обвиняют их, что они почили на лаврах первой ми­ровой войны, не построили линии Мажино вдоль франко-бель­гийской границы, не вооружили армию достаточной военной тех­никой и оставили её без необходимого количества самолётов, танков, орудий, снарядов и т. д. Руководители французской армии несут, конечно, за это ответственность, но надо отметить, что их бдительность в значительной мере была усыплена французскими дипломатами и французскими политическими деятелями. Строя свои расчёты на японо-советском и германо-советском конфликтах, дип­ломаты и политические деятели Франции считали возможным сидеть сложа руки и не призывали французских военных к усиленной подготовке французской армии.

В 1940 г. т. Молотов на VII сессии Верховного Совета СССР отметил, что дело здесь не только в плохой военной подготовке,

но^и^чв том, что французские руководящие круги слишком легко­мысленно отнеслись к вопросу о роли и удельном весе Советского Союза в делах Европы.

В своей последней книге английский политический деятель Эдуард Григ пишет: «Нужен был крах Франции, происшедший подобно молнии, расколовшей дерево, чтобы заставить нас по- настоящему осознать бурю, которая собралась над нами. В Кремле чувство опасности никогда не дремало и никогда не спало». С этим выводом нельзя не согласиться. Недаром 24 мая 1945 г. на приёме в Кремле в честь командующих войсками Красной Армии товарищ Сталин, поднимая тост за руководителя нашей внешней политики Вячеслава Михайловича Молотова, сказал: «Не забы­вайте, что хорошая внешняя политика иногда весит больше, чем две-три армии на фронте».

Дипломатические ошибки обычно дорого стоят стране, имею­щей плохую, недальновидную дипломатию.

Наполеон 1 был хорошим дипломатом. Он отличался прекрас­ным глазомером в отношении международных и военных дел. Но, опьянённый победами, он потерял чувство меры.  В 1812 г. На­полеон затеял войну с Россией и ошибся в своих расчётах, не учёл неизбежности патриотического подъёма русского народа, ко­торый встал на защиту своей национальной независимости и, по словам Л. Н. Толстого, взял первую попавшуюся дубину, чтобы «гвоздить» ею наступавшего врага. Кроме того, Наполеон I, предпринимая поход против России в 1812 г., не учёл воз­можности улучшения в то время отношений России и Швеции, России и Турции и сам потом заявлял, что должен был бы, узнав об улучшении этих отношений, отказаться от похода на Россию.

Прославленный французский дипломат Талейран фактически отстаивал на Венском конгрессе 1814—1815 гг. не столько интересы Франции, сколько Англии. Чтобы разрушить планы Александра 1

о   передаче Саксонии прусскому королю, Талейран содействовал «прирезке» к Пруссии территории по берегу Рейна в виде компен­сации за отказ прусского короля от значительной части Саксонии. На деле он оказал этим лишь услугу Англии, которой было вы­годно ухудшение отношений между Пруссией и Францией (в ре­зультате передачи первой территории по Рейну, особенно на левом берегу Рейна) и ослабление Франции. Жюль Камбон приводит упрёк Тьера Талейрану о забвении последним на Венском кон­грессе интересов Франции, но пытается смягчить упрёк: может быть, говорит Камбон, Талейран не мог иначе поступить.

•         Меттерних проявил, пожалуй, больше ловкости, чем Талейран. В бытность свою министром иностранных дел Австрии он-добился заключения брака Наполеона с дочерью австрийского императора Марией-Луизой, соединив, таким образом, Австрию тесными узами

с Наполеоном, а во время войны 1812 г. был союзником Наполеона. Всё это потом было забыто. Мегтерних повёл дело так, что кон­гресс для ликвидации последствий наполеоновских войн был со­зван именно в Вене, он сам стал председателем конгресса, и никто не указал ему на то, что поражение Франции в 1812 г. могло считаться также поражением Австрии.

Ш

Вопрос о том, каким образом изучать страну, чтобы составить себе правильное представление о положении дел и политике её, естественно, является одним из самых важных вопросов, которые могут стоять перед дипломатом. Наполеон I говорил, что для принятия стратегического и тактического решения полководец дол­жен разрешать сложные задачи, которые требуют математических способностей Ньютона или Эйлера. Дипломат тоже должен от­личаться умением создавать из бесконечно малых величин соот­ветствующее действительности представление о замыслах государств и об имеющихся у них для этого средствах.

Жюль Камбон достаточно долго был дипломатом, чтобы со­знавать необходимость для дипломата иметь в своём распоря­жении сведения, на основе которых он мог бы достаточно прочно строить свою деятельность. Замечания его на этот счёт довольно интересны.

«Знать страну,—пишет он,—значит проникнуться её духом, жить в атмосфере её идей и научиться понимать связь её внеш­ней политики с внутренним положением. Чтобы достичь этого, посол не может удовлетвориться беседами с министрами и поли­тическими деятелями. Внешне легкомысленные беседы О'чень часто дают ему больше, чем деловые разговоры; даже внимание женщин, занимающих выдающееся положение, с которыми он встречается в обществе, будет для него весьма полезно».

Французский дипломат Альбер Муссе упрекал своих француз­ских коллег дипломатов в обратном—в том, что они из-за деревьев не видели леса, из-за светских гостиных не видели подлинной жизни, не встречались с деятелями, которые оказывают влияние на политику своего государства.

Но в словах Жюля Камбона всё же имеется известная доля истины. Он прав в том отношении, что встречи с живыми людьми из разных кругов общества и иногда незначительные беседы с ними открывают глаза дипломатам на то, что происходит в стране. Книги, журналы, газеты—необходимые пособия для всякого дипло­мата, но они не дают исчерпывающих данных о текущей действи­тельности и о назревающих событиях.

Подчёркивая важность личного общения с людьми для ориен­тировки дипломата, Жюль Камбон указывает на значение хороших

отношений с дипломатами, представляющими в данной столице другие государства.

«Лично я,—пишет он,—по опыту знаю, как полезны мне были добрые отношения, установившиеся у меня с некоторыми моими коллегами. Я получал, таким образом, ценные советы, осторожные предупреждения и важные сообщения, которые не смог бы по­лучить сам. Я пользовался ими к большой выгоде для интересов, которым должен был служить».

Способность слушать и наблюдать чрезвычайно важна для дипломата. Эта способность роднит дипломата с представителями некоторых других профессий, например с журналистами и писа­телями.

Опытный и талантливый журналист на лету ловит слова, быстро схватывает главное и основное в окружающей среде, в капле воды видит отражение громадного мира. Конечно, наблюда­тельность журналиста и писателя служит другим целям, чем наблюдательность дипломата, разнятся также и результаты их наблюдений, но всё же точки соприкосновения между ними имеются. Несколько замечаний Маяковского в его пись­мах из Соединённых Штатов дают более верное представление об этой интересной стране, чем многие фолианты, написан­ные иными учёными. При этом, не всякий знаток страны, даже учёный, может сам быть дипломатом или серьёзно помочь дипломату.

Помимо способности наблюдать дипломат должен уметь делать выводы и давать полезные советы своему правительству. Многие хорошо информированные люди неспособны делать обобщения и подсказывать необходимые решения.

По мнению Жюля Камбона, «качества, которые подходят для посла, иные, нежели те, которыми должен обладать министр иностранных дел». Одно дело—информировать и делать предложе­ния, а другое дело—на основе информации и предложений прини­мать ответственные решения.

Имеется и третья сторона дипломатической деятельности— проведение в жизнь уже принятых решений. Исполнение инструк­ций правительства требует от дипломата дисциплины и изобре­тательности. Дипломат должен твёрдо и неуклонно исполнять полученные инструкции, но вместе с тем он должен также при пере­говорах принимать во внимание интересы противоположной сто­роны и уметь убеждать в целесообразности принятия его пред­ложений.

При всех условиях дипломат должен знать свою страну и с достоинством, авторитетно её представлять.

IV

Хотя среди дипломатов было немало крупных литераторов, но интересно отметить, что в художественной литературе дипломатам не повезло. Трудно в этой литературе встретить положительный образ дипломата. JIa-Брюйер, Вольтер, Руссо издевались над дипломатами. Даже солидный Гёте преподнёс дипломатам несколько шпилек. В «Страданиях молодого Вертера» Гёте устами своего героя Вертера говорит о посланнике, с которым ему прпшлось столкнуться, следующее: «Посланник причиняет мне немало досады, что я, впрочем, и предвидел. Это—педантичный дурак, каких немного на свете. Всё у него делается шаг за шагом, и мелочен он,, как старая кумушка; человек, который никогда не бывает доволен собою и которому поэтому никто не может угодить... Что это за люди, вся душа которых занята исключительно цере­мониалом, а мысли и стремления годами направлены на то, чтобы продвинуться хоть на один стул и сесть повыше за общим столом».

Особенно беспощаден в отношении дипломатов французский писатель Марсель Пруст. Его типичный дипломат Норпуа огра­ничен, сух, хотя и добросовестен и представителен. У Пруста встречается такая характеристика Норпуа: «скучен, как дождь». Других дипломатов Пруст обвиняет во всевозможных пакостях.

Ограниченный, сухой человек вряд ли может быть хорошим дцпломатом. Горький как-то говорил, что «мало знать, понимать надо, чувствовать надо». Дипломатия требует чутья и некоторого воображения, чтобы понять и почувствовать действительное поло­жение дел и подлинные намерения правительства, с которым при­ходится иметь дело.

Пожалуй, недостатки и ошибки французской дипломатии по­следнего времени невольно объясняет сам Жюль Камбон, когда утверждает, что «внешняя политика не дело чувства. Её задача— согласовывать случайные факты с постоянными законами, упра­вляющими судьбами наций. Эти законы существуют, но от нас они не зависят. Интересы народов не меняются. Их определяет природа, географическое положение и собственный характер на­родов. Таким образом, история повторяется».

Если, как утверждает Камбон, ничто на свете не меняется, если имеются вечные законы, основанные на географическом поло­жении, которое якобы определяет судьбы народов, если интересы народов якобы остаются одними и теми же, раз навсегда устано­вленными, то достаточно усвоить несколько основных идей, чтобы иметь на все случаи жизни готовый катехизис дипломатических правил. Жюль Камбон не оставляет места для диалектики, для глубоких перемен, для революций и для прогресса.

Уверенность в том, что нужно итти по проторённым путяц не отступая ни на шаг, и погубила французскую дипломатию.

Советскому читателю не представит труда оценить по до­стоинству высказывания автора. Неправильная историческая кон­цепция, пристрастие ко всему «французскому», пристрастие настоль­ко сильное, что оно толкало автора на явное искажение исторических фактов и оценок,—всё это отчётливо лростудает на Протяжении всей работы.

Жюль Камбон неправильно оценивает Лигу наций. Он видит в ней «великое орудие мира», считает, что Лига «удачно справ­ляется» с «возникающими перед ней затруднениями». Автор не видит, или не хочет видеть, что недостатки Лиги, её неспособность обеспе­чить всеобщий мир и безопасность вызваны в частности и тем, что организационная структура её была порочна. Камбон умалчивает

о   том, что долгое время Лига наций сохраняла антисоветскую направленность.

Автор испытывает явный страх перед демократией. Самый Термин этот ему ненавистен. Демократия выступает у него в виде толпы, которая эносит в дипломатию свои страсти и невежество-

«Политика—даже международная политика,—заявил Жюль Кам­бон,—покинула отныне кабинеты государственных деятелей. В неё вмешался человек улицы. Он внесёт в неё свои страсти, свои инстинкты, свои предрассудки, своё невежество, и это сделает нелёгкой задачу для людей, которые, желая избежать катастроф, попытаются воззвать к его разуму».

Но всё же книга¹ Жюля Камбона содержит много интересных замечаний, мыслей и характеристик, которые и до сих пор не потеряли своего значения.

А. Трояновский

²      Дипломат

ГЛАВА ПЕРВАЯ

ДИПЛОМАТ

«Нелепо судить на основании одной ка- кой-нибудь черты о вещах столь многообраз­ных».

Монтэнь

Я не знаю деятельности более разнообразной, чем профессия дипломата. Во всяком случае нет такой профессии, где было бы так мало твёрдых правил и так много основанного на традиции, где для успеха требовалась бы большая настойчивость и где успех в большей мере зависел бы от игры случая, где так нужна была бы строгая дисциплинированность и где человек должен был бы обладать большей твёрдостью характера и независимостью ума. У каждой нации—-свои нравы, свои предрассудки, своя манера выражать чувства. Живя за границей, послы не отрешаются от всего этого, но так как их задача заключается в том, чтобы слу­жить своей стране, не создавая вокруг себя враждебного настрое­ния, то они, естественно, стараются приспособиться к чужому образу жизни и мыслей. Это часто сбивает с толку широкую публику, которая не понимает, как сложна роль дипломатов, и склонна без снисхождения осуждать их. JIa-Брюйер выразил это отношение, когда обозвал дипломатов хамелеонами. Он упрекал их в том, что они считаются со временем, местом, обстоятель­ствами, темпераментом и характером людей, и сделал отсюда вы­вод, что вся их политика стремится к одной единственной цели— не быть обманутыми и обманывать других.

Подобное суждение могло бы показаться несколько странным у такого воспитанного человека, каким был Ла-Брюйер, если бы мы не знали условий, в которых он жил. Свою жизнь он провёл в доме Конде в качестве приближённого, занимая видное, но, тем не менее, подначальное положение. С важными делами, о ко­торых говорили кругом, он был знаком лишь поверхностно. Его оскорбляло то, что интриганы, подобные Гурвилю, благодаря своей ловкости были в фаворе. Этим, несомненно, и объясняется горечь его слов. Ларошфуко, обладавший деловым опытом, более правильно замечает, что никогда люди так легко не обманываются, как тогда, когда хотят обмануть других.

В самом деле, совсем не так глупо считаться со временем, местом, обстоятельствами и характером людей, с которыми ведёшь

переговоры; это свидетельствует об осторожности, и нельзя на­зывать обманщиком того, кто проявляет сдержанность и умеет выжидать.

Дипломата отличает от толпы то, что он внешне чужд её страстям: он обязан соблюдать профессиональную сдержанность, которая вызывает удивление. Во Франции, где преобладающей чертой является крайняя рассудочность и пристрастие к логике, склонны признавать искренними только тех, кто, не стесняясь, вы­сказывает своё мнение. Здесь не любят хранителей тайн, какими являются послы.

Северные народы проявляют свои чувства по-иному. Я 1не говорю уже о своего рода бессознательном фарисействе, которое часто встречается у англо-саксов. Но когда живёшь в Германии, то больше всего поражаешься, как сильно в этом отношении немцы отличаются от нас. У них наблюдается как бы раздвоение личности. Подчинение общим правилам в повседневной жизни легко соединяется у них с безграничной свободой спекулятивного мы­шления. Разве их философия не стремилась главным образом к тому, чтобы найти место для практического разума рядом с чистым разумом? Германия не проявляет стремления к логичности. Бисмарк доказал это, когда, желая ослабить партикуляризм в империи, построил избирательное право для выборов в рейхстаг на основе всеобщей подачи голосов, а в Пруссии энергично отстаивал сохранение самого ограниченного избирательного права. Я слышал, как один из его преемников в течение одной и той же недели защи­щал всеобщее избирательное праве и нападал на него, в зависи­мости от того, где он выступал—в германском рейхстаге или¹ в прус­ском ландтаге. Это противоречие обычно никого не смущало. Один видный государственный деятель, беседуя однажды со мной в Берлине о германском социализме, заметил, что его соотече- ственники-социалисты, когда отбывали воинскую повинность, не утруждали се^бя антимилитаристскими убеждениями, сторонниками которых они являлись, пока были штатскими людьми. «Я всегда полагал,—добавил он,—что Ренан, если бы он родился в Германии, вероятно, умер бы епископом или, по меньшей мере, каноником». Вот способы мышления, которые вызвали бы возмущение во Фран­ции, потому что там вообще считают вопросом совести согласо­вывать свою жизнь со своими принципами. Это одна из причин, и отнюдь не маловажная, почему эти оба народа не понимают друг друга.

Как бы то ни было, для широкой публики дипломатия сво­дится только к интригам и если посол не занимается интригами, то кажется, что он живёт только в своё удовольствие и всецело поглощён празднествами и парадными обедами. Кое-кто, однако, не удовлетворяется этим несколько упрощённым мнением. Они хотят добраться до самой сути дела: весь мир представляется им

в виде театра, и они любят говорить о закулисных сторонах политики. Они видят только сцену, где всё кажется им декора­цией, бутафорией, обманом зрения. Будучи убеждены, что всё совершается не иначе, как по предварительной подготовке и с заранее обдуманным намерением, они оказывают честь диплома­там, принимая их за Макиавелли—больших интриганов, создаю­щих катастрофы. Эти люди не могут поверить, что всё происходит проще и что даже такие люди, как Ришельё или Бисмарк, не властны над случайностями, которые благоприятствуют или пре­пятствуют осуществлению их замыслов; как заметил Фридрих II, искусство политики заключается не в том, чтобы создавать благо­приятные случаи, а в том, чтобы уметь ими пользоваться.

На самом деле качества, которые подходят для посла, иные, нежели те, которыми должен обладать министр иностранных дел. Последний, так сказать, сосредоточивает у себя деятельность своих агентов, рассеянных по всему земному шару. Он сопоставляет сообщения, которые они присылают, взвешивает их, поддерживает в проведении внешней политики своей страны гармонию, обес­печивающую ей единство и успех,—но он живёт в своей стране; он не находится в непосредственном контакте с заграницей. По­сол, наоборот, состоит в таком контакте. Он следует инструкциям своею правительства, но в то же время информирует ею, даёт разъяснения, предостерегает, а иногда должен сдерживать его. Независимость суждений не должна, конечно, доходить у нею до нарушения дисциплины, но министр, которому такая незави­симость портит настроение, обнаруживает не больше здравого смысла, чем человек, выкалывающий себе глаза перед тем, как пуститься в путь. С другой стороны, посол, который не осме­ливается быть чем-нибудь иным, кроме как почтовым ящиком, представляет опасность для своею правительства.

Итак, вы видите, что самым необходимым качеством для дипло­матическою агента является моральный авторитет. Его испытан­ная лойяльность должна внушать правительству, при котором он аккредитован, и его собственному правительству такое до­верие, чтобы слов:а ею не вызывали подозрений. Макиавелли, о котором з широких кругах сложилось столь ложное представление, указывал в своих инструкциях флорентийскому послу при дворе Карла V, что посол должен стремиться к тому, чтобы не про­слыть человеком, который думает одно, а говорит другое. Это показывает, как ошибаются те, кто видит в интриге сущность дипломатической профессии. «Подлинная дипломатическая тон­кость,—говорит Шуазель,—заключается в правде, высказываемой порой в решительной, но всегда любезной форме».

Что скажете !вы по поводу этого замечания? От него веет XVIII веком, но оно говорит больше, чем кажется ил первый взгляд. Оно показывает, что посол, если он желает иметь успех,

должен (стараться понравиться и что для того, чтобы хорошо выполнять свою задачу, ему полезно создать себе положение в обществе той страны, куда его послали.

Знать страну—зйавдт проникнуться её духо!м, жить в атмо­сфере её идей и научиться понимать связь её внешней политики с внутренним положением. Чтобы достичь этого, посол не может удовлетвориться беседами с министрами и политическими деяте­лями. Внешне легкомысленные беседы очень часто дают ему боль­ше, чем деловые разговоры; даже внимание женщин, занимающих выдающееся положение, с которыми он встречается в обществе, будет для него весьма полезно. Посещение в эпоху Директории салона мадам де Сталь, а в эпоху Реставрации салона княгини де Пуа или мадам де Монкальм давало возможность глубже по­знакомиться с тенденциями и игрой партий. А позже как можно было судить о тайных пружинах европейской политики, не будучи завсегдатаем салона герцогини Дино или княгини Ливен? Ко­нечно, салоны теперь имеют далеко не такое значение, как раньше. Я боюсь даже, что светские люди предаются странным иллюзиям относительно степени влияния, которую они ещё сохранили. Но тем не менее существует европейское общество, и во всех кругах— учёных, политических и светских—той страны, где посол должен развивать свою деятельность, ему полезно обеспечить себе благо­склонный приём. Всякий знает, что светское общество не бы­вает -снисходительно к новым людям. Дипломат, прибывающий на свой пост, становится мишенью для взоров общества, в которое он входит. Его коллеги определят меру своего благосклонного к нему отношения в зависимости от оказанного ему приёма. Если он в какой-то степени покажется смешным, его не станут щадить. Я видел незаурядных дипломатов, о которых отзывались без всякого снисхождения в течение всего времени их пребывания на своём посту, потому что они имели склонность к снобизму. Нельзя себе даже представить, сколько зла причиняет снобизм. В частной жизни это простительный грех; иное дело в общественной жизни, ибо снобизм говорит сй> известном недостатке рассудитель­ности, что влечёт за собой поступки, свидетельствующие о на­стоящей беспринципности. Впрочем, существует несколько видов снобизма. Некоторые представители самых древних аристократи­ческих родов щеголяют убеждениями, которые, по их мнению, являются очень передовыми. Их поведение столь же неуместно, как поведение дипломатического представителя республики, ко­торый изображал бы из себя монархиста. Не проще ли казаться тем, чем являешься в действительности? Только так можно приоб­рести известное уважение.

У  иных начинающих дипломатов робость принимает порой странные формы. Одни злоупотребляют своей сдержанностью, даже простой улыбкой боятся выдать тайну; они даже не пред­

ставляют себе, что никто не беседовал с такой лёгкостью и сво­бодой, как Талейран или князь Бисмарк. Другие, наоборот, ста­раются импонировать своей фамильярностью. Они воображают, что держат себя непринуждённо', тогда как на самом деле ведут себя просто нескромно, и стремятся вызвать к себе доверие излиш­ней откровенностью со своими коллегами, которые их коварио поощряют, чтобы использовать их наивность. Умение держать себя во время беседы имеет поэтому существенное значение, й до известной степени оно заменяет опыт. Если посол обладает к тому же некоторыми познаниями и широтой ума, то он скоро заставит прислушаться к себе. Я говорю о широте ума, но от­нюдь не о расплывчатом уме. Внешняя политика—не дело чув­ства. Её задача—согласовывать случайные факты с постоянными законами, управляющими судьбами наций. Эти законы суще­ствуют, но от нас они не зависят. Интересы народов не меняются. Их определяет природа, географическое положение и собственный характер народов. Таким образом, история повторяется: Филипп- Август в битве при Бувине и Жоффр на Марне¹ защищали одно и то же дело. В мирное время наблюдаются те же явления, что и в военное. В наши дни проявляются те же политические стре­мления и в такой же форме, как и в былые времена. Монтескьё замечает, что римляне часто заставляли побеждённые народы при­бегать к арбитражу для решения споров и вместе| с тем заставляли их топить свой флот. Мы видели, как недавно' другие на­роды, не римляне, поступали так же². Нет ничего нового под луной.

Уж)е в силу того', чуо интересы народов не меняются, внешняя политика нации—какие бы революции ни происходили во вну­треннем её управлении—по необходимости должна быть тради­ционной, но когда всё же начинают новую политику, нужно соглашаться с её условиями и принимать её последствия. Старая монархия во Франции проделала этот опыт в XVIII веке при изме­нении союзных отношений. Или вот более новый пример: коло­ниальная политика предполагает морскую политику и тем самым ведёт к политике союза или вражды с морскими державами. Император Вильгельм II логично рассуждал, когда, проводя ко- лониальную политику, говорил, что будущее Германии—на море; вопрос только в том, уяснили! ли себе в Берлине, как это может отразиться на традиционных отношениях Германии и Англии.

Но вернёмся к дипломату. Он, конечно, должен стремиться к успеху, но будет благоразумнее, если он постарается избе­жать цри этом излишнего шума. Успех иногда стеснителен. Ничто так не опасно, как задевать самолюбие противника, и прочен лишь тот успех, который приемлем для обеих сторон. Посол должен уметь стушёвываться. Правительство, при котором он аккре­дитован, оценит его сдержанность, а его собственное правительство

будет ему может быть, ещё более признательно. В скром­ности—большая сила.

Наконец, необходимо, чтобы он остерегался всякой горячности. Дипломатический представитель, не умеющий владеть собой, даёт своим противникам неоценимое преимущество. Нужно ли; напо­минать to, чему мы были свидетелями в 1914 г.? Я всегда чрез- вычайно ценил сдержанность в выражениях имперского канцлера Бетман-Гольвега. Но накануне войны, под сильным впечатлением неожиданного для него выступления Англии на нашей стороне, он в разговоре с сэром Эдуардом Гошеном назвал клочко)м бумаги подписанный Пруссией договор, который гарантировал Бель­гии её нейтралитет³; он, видимо, не смог справиться со своим волнением, и это выражение «клочок бумаги» легло для его страны тяжёлой гирей на весах истории.

Иногда посол может оказаться в затруднительном положении, но именно тогда ему особенно нужно владеть собой. Один старый испанский автор рассказывает по этому поводу, как хорошо сумел дать отпор посол Филиппа III при французском дворе. 'Дон Педро де Толедо (так звали посла) однажды беседовал в Лувре с ко ролём Генрихом IV. Король, который порой вёл деловые пере­говоры в несколько развязном тоне и не забывал, что он является королём Наваррским, заговорил о своих правах на испанскую Наварру⁴. Когда посол стал возражать, король ему ответил: «Ваши доводы правильны и сохранят свою силу до тех пор, пока я не окажусь в Памплоне ⁵, но там мы посмотрим, кто возьмётся за­щищать её от меня». При этих словах дон Педро поднялся и по­спешно Направился к двери. «Куда вы так заторопились?»—крик­нул: ему король. «Ах, государь,—ответил „посол,—я ухожу, чтобы встретить ваше величество в Памплоне и оказать вам достойный приём». Генрих IV рассмеялся, и с тех пор вопрос о Памплоне больше не поднимался.

Не знаю, может ли часто в наше время иметь место подобная беседа между государем и послом, находящимися в почти враждеб­ных отношениях. В XVI веке в отношениях между нациями было, правда, меньше сентиментальности, чём теперь, но зато больше простоты, благодушия и, в сущности, больше взаимного уважения.

В настоящее время из всех особенностей дипломатической жизни больше всего поражают публику дружеские и часто даже сердечные отношения, существующие между дипломатами различ­ных стран и порождающие у них, если тому не препятствуют политика и патриотизм, своего рода корпоративные, порой това­рищеские чувства. Те, кто этому удивляется, не знают, что значит оставаться в течение долгих лет за границей, в одино­честве, вдали от своих. Молодые люди, которые посвящают себя дипломатической карьере и в течение всей жизни расстаются и рновь встречаются в различных столицах мира, переживают порой

ПРИМЕЧАНИЯ

17

одни и те же приключения, продвигаются одинаковыми темпами по служебной лестнице,—не могут не испытывать удовольствия при встрече. Лично я по опыту знаю, как полезны мне были добрые отношения, установившиеся у меня с некоторыми моими' колле­гами. Я получал благодаря этому ценные советы, осторожные предупреждения и важные сообщения, которые не смог бы полу­чить сам. Я пользовался ими к большой выгоде для интересов, которым я должен был служить.

Но пора оставить в покое личность дипломата и перейти к тому, что составляет самую сущность дипломатии—к переговорам.

ПРИМЕЧАНИЯ

¹ Сражение при Бувине (местечко бли2 города Лилля во Франции) — здесь

27    июля 1214 г. французский король Филипп II Август одержал крупную победу над германским императором Оттоном II. Битва на Марне — здесь 5—9 сентября 1914 г. французские войска под командованием генерала Жоффра вынудили основную часть германской армии отойти на север к реке Эн. Значение марнского сражения состояло в том, что им был сорван план германского генерального штаба, построенный на быстром окончании войны; после битвы на Марне война приняла пози­ционный характер.

*   21 июня 1919 г. на стоянке Скапа-Флоу немцы потопили свой флот, после того как немецкому военному командованию стало известно, что, по условиям Версальского мирного договора, флот должен перейти в руки стран Антанты.

³   В результате бельгийской революции 1830 г. Бельгия отделилась от Нидерландов и стала самостоятельным государством. На Лондонской конференции послов пяти великих европейских держав, в том числе Пруссии, в 1831 г. был подписан протокол о нейтралитете Бельгии. Окон­чательно «вечный нейтралитет» Бельгии был оформлен в 1839 г.

⁴   В 1512 г. часть Наваррского королевства, (расположенного к югу от Пи­ренеев, так называемая Верхняя Наварра, была завоёвана Фердинандом Арагонским и с тех пор является провинцией Испании. Северная же, меньшая, часть страны попрежнему оставалась особым королевством до 1589 г., когда на французский престол вступил король Наварры Ген­рих IV Бурбон; тогда Наварра была включена в состав Франции, сохра­нив особое устройство .и порядки. Французские короли до 1830 г. продолжали титуловаться королями Франции и Наварры.

⁵    Памплона — главный город Наварры, расположенный в Верхней На­варре, т. е. на территории, отошедшей к Испании.

ГЛАВА ВТОРАЯ

ПЕРЕГОВОРЫ

«Если желаешь убедить в чём-нибудь, надо считаться с человеком« которого хочешь убедить».

Паскаль

Борк говорит, что управлять—значит согласовывать: «Всякое управление основано на компромиссе». Искусство дипломата близ­ко к искусству управления, ибо всякая дипломатическая деятель­ность приводит к переговорам, а кто говорит «переговоры», тот по крайней мере отчасти говорит «соглашение». Отсюда видно, до какой степени дипломатический ум отличается от юридического ума. Применение законов и их толкование предполагают, рас­суждая теоретически, известную строгость, которая плохо мирится с эмпиризмом политики. Считаться с обстоятельствами, интересоваться общественным мнением, склоняться перед необхо­димостью, учитывать более отдалённые последствия своего реше­ния, терпеть даже несправедливость во избежание более значи­тельного бедствия—для всего этого требуется разум, который в своих решениях не опирается исключительно на букву закона. Правда, существует международное право, но каковы бы ни были его успехи со времени Гроция, оно всё ещё лишено> императивной точности наших кодексов. Может быть, это и хорошо, ибо народы только начинают понимать, что их отношения должны регу­лироваться правом. Международное право, находящееся ещё в начальной стадии своего развития,⁷" не может пока быть не чем иным, как обычным правом. Конечно, договоры, соглашения о третейском суде, решения Гаагского трибунала¹ создают правовые отношения между народами, но где найти исполнительную власть, которая заставила ‘бы их уважать? Для этого до сих пор оставалось только одно средство—прибегать к военному счастью, и все уси­лия дипломатии были направлены на поиски способов, которые позволили бы обойтись без применения этого крайнего средства.

С другой стороны, правительственные канцелярии слишком часто бывают склонны к заблуждению, полагая, что государства не имеют никаких прав, кроме предоставленных им по договорам. Государства являются юридическими лицами и живут своей соб­ственной жизнью. Они не зависят исключительно от дипломати­ческих соглашений. Народ, вычеркнутый с карты Европы, суще­

ствует, несмотря на равнодушие правительств. Прекрасным при­мером тому была Польша, а также Италия, которую Меттерних пренебрежительно трактовал как географическое понятие. Настоя­щий государственный деятель считается с теми чувствами, ко­торые существуют в глубинах народной души; проявляя велико­душие в переговорах, он часто доказывает свою предусмотри­тельность. Мне приходилось слышать, как некоторых дипломатов хвалили за то, что они были хорошими европейцами'. Это значит, что они умели возвыситься над самими собой и что в их глазах благополучие их собственной страны являлось, как выражаются математики, функцией благополучия Европы, все части которой связаны между собой. Это в своё время служило истинным осно­ванием так называемой политики равновесия между нациями. Не знаю, почему выражение «европейское равновесие» теперь не в фаворе; боюсь, не потому ли, что перестали понимать его великое значение. Но если само выражение вышло из моды, то необ­ходимость равновесия между нациями, тем не менее, продолжает существовать. Ведь, в сущности, смысл существования Лиги наций для слабых наций заключается в том, что она дает им надежду уравновесить влияние некоторых держав. В тот день, когда эта идея равновесия политических сил будет окончательно отброшена, не останется больше действительных препятствий для империа­листических замыслов монархического или демагогического типа.

Ъ 1909 г., когда произошёл инцидент в Касабланке, мой друг, известный юрист Луи Рено, был вместе со мной в Берлине. Всем памятна эта скверная история. Солдаты иностранною легиона, которых подговорили бежать агенты германского консульства, на­ходились на набережной гавани и собирались сесть в лодку, чтобы добраться до корабля, стоявшего на рейде. Оказавшиеся тут же французские офицеры, пользуясь властью, которую давали пра­вила военной дисциплины, приказали их арестовать. Германский агент протестовал, ссылаясь на право юрисдикции, принадлежащее консулам по отношению к их соотечественникам в странах, где существует режим капитуляций. В конце концов дело было пе­редано на рассмотрение третейского суда в Гааге, который решил его в нашу пользу. Во время наших переговоров с германским правительством Луи Ре:ню обратил моё внимание на то, что Идея арбитража в основном сводится к тому, чтобы вынести решение для сторон, из которых каждая опирается на юридические осно­вания. Дипломат—не третейский судья, но он, по выражению Па­скаля, должен относиться с уважением к лицу, с которым хочет иметь дело, иначе говоря, обязан считаться с чувствами страны, с которой он ведёт переговоры. Иногда дипломату бывает до­вольно трудно, когда он сам обуреваем чувствами, волнующими его страну; ему приходится брать себя в руки. Только такой ценой достигаются справедливые и выгодные соглашения.

Так как соглашения постоянно ие оправдывают чьих-либо ожи­даний, то дипломатия неизбежно мало популярна. 'Французы, склон­ные к фрондированию, никогда не хотели мириться с уступками, которые, считаясь с необходимостью, делали такие люди, как Ма- зарини или Талейран, для того чтобы притти к соглашению. Я не знаю тому лучшего примера, чем приём, оказанный в XVII веке общественным мнением Пиренейскому миру²—одному из наиболее славных, какие мы когда-либо подписывали. Тогдашнее общество, двор, а также и Париж пришли в ужас. Сен-Эвремон так бурно выразил мнение салонов, что ему пришлось покинуть Францию. Партийные страсти и частные интересы не мирились с тем, что после такой продолжительной и так дорого обошедшейся войны Франция снова обрела мир, получив при этом Фландрию и Артуа, Сердань и Руссильон. Ларошфуко, отравленный ядом граждан­ской войны, осмелился написать: «Людьми, ведущими переговоры, часто бывают недовольны за то, что они почти всегда забывают об интересах своих друзей ради того, что составляет основной интерес переговоров, становящийся их собственным интересом из-за славы, которую им приносит успех предпринятого ими дела». Ларошфуко не мог сказать ничего более лестного для лиц, вед­ших переговоры, но удивительно, что, по его мнению, только по­буждения личного мелкого тщеславия могут заставить человека пожертвовать ради общего блага интересами своей партии. В нём говорил обескураженный приверженец партии. .<

Несколько лет спустя, в 1685 г., Расин, который ни в какой мере не был фрондёром, в своей ответной речи Тома Корнелю при приёме последнего в члены французской Академии сказал: «Прежде Франция, которая слишком легко давала застигнуть себя врасплох хитрым соседям, считалась столь же неудачливой при заключении соглашений, сколь счастливой и грозной она была в ©ойне. Испания, в особенности Испания, её высокомерный враг, похваляется тем, что даже в самые удачные для нас времена она не «подписывала иных договоров, кроме выгодных, и часто одним росчерком пера возвращала себе то, что потеряла в нескольких походах».              , _L                                                                                     ,

Так говорил Расин через семь лет после того, как по Нимве- генскому миру³ Испания уступила нам Франш-Конте, Камбрези и! Валансьен. Он выразил общее мнение своего времени. В не­которых кругах любят говорить) или, по крайней мере, думают, что цаши современники более просвещённо судят о внешней политике государств, нежели общество XVII века. Мне тоже приятно так думать. Но всё-таки современный дипломат, ведя переговоры, по­ступит благоразумно, если так же мало будет искать одобрения публики, как это делали раньше, если он вооружится терпением и будет проявлять большую сдержанность, чтобы сохранить в неприкосновенности свой здравый смысл и свободу суждения.

Нет ничего отвратительнее человека, лишённого здравого смысла. Для посла же рассудительность воистину является основным качеством: именно она позволяет ему во всём ориентироваться. При (переговорах она служит защитой от всяких хитростей и крючкотворства; благодаря ей вносится во все дела то острое чувство действительности, которое часто отсутствует у кабинетных людей. ««Самые прекрасные чиновники—еще не самые ловкие по­сланники»,—говорит один старый автор. Брантом рассказал о приключении кардинала Бессариона при дворе Людовика XI. Это был человек своего времени, прекрасно знавипш греческий язык, и папа, очень ценивший это, послал его во Францию, чтобы попытаться примирить короля с герцогом Карлом Бургундским. Кардинал тотчас же по прибытии стал заискивать у Карла Сме­лого, который вёл широкий образ жизни, и королю Людовику его поведение показалось таким нелепым, что в течение про­должительного времени он отказывался дать кардиналу аудиенцию. Поменьше учёности, но побольше знания людей было бы, вероятно, полезнее папскому послу.

Умение выжидать не менее необходимо тому, кто хочет пре­успеть. Порой дует неблагоприятный ветер и приходится лави­ровать, чтобы войти в гавань. Во время длительных переговоров, которые я вёл в Берлине с Кидерленом ⁴, общественное мнение в обеих наших странах проявляло нервозность. Когда я стал на­жимать, чтобы скорее притти к концу, Кидерлен, который при несколько грубоватой внешней манере был очень тонким чело­веком, ответил мне: «Пускай болтают; вы хотите притти к цели, и я тоже хочу. Но надо дать успокоиться самолюбию людей. То, что было невозможно вчера, что было бы затруднительно сегодня, будет завтра принято с облегчением». Увы! Облегчение, которое предчувствовал Кидерлен, оказалось лишь временным. Успокоение не стало миром, но при всей своей непрочности оно, тем не менее, явилось благом.

Наконец, дипломат, ведущий переговоры, должен отличаться сдержанностью; это обязательное условие. Она необходима ему из уважения к министру, его начальнику, и в ещё большей сте­пени из уважения к тому, с кем он ведёт переговоры. Догова­риваться—значит беседовать: никто из собеседников не вправе опубликовать что-либо по собственному усмотрению, так как это крайне неделикатно по отношению к другой стороне. Делать до­стоянием любопытствующей публики колебания, пререкания И ухищрения противника равносильно сжиганию мостов за ним, а часто и за собой, а это значит почти наверняка обрекать всё на полную неудачу.

Я согласен, что в наше время сдержанность не в моде. Публика склонна к сплетням, и некоторые газеты стараются возбуждать эту склонность и даже доводить её до крайних пределов.

Правительства тоже не так свободны¹ в своих действиях, как раньше: им приходится считаться с нетерпением, проявляемым публикой. Но отсюда ещё далеко до того, чтобы вести переговоры совер­шенно открыто. Впрочем, упрёки по адресу тайной дипломатии не (новы. В Учредительном собрании на неё нападали Петиоя и Вольней, утверждавшие, что Франции достаточно быть справед­ливой. Ревбель заявил, что великая нация не должна иметь других союзников, кроме провидения, своей собственной силы и справед­ливости. Конвент, настроенный более реалистически, чем Учреди­тельное собрание, й знавший, что Франция—не единственное государство в мире, предоставил Комитету общественного спасения неограниченное право в случае необходимости; вести секретные переговоры. И снова всё пошло своим естественным порядком.

Впрочем, в свободных странах для всех переговоров конечным этапом являются парламенты, так как большинство договоров должно быть представлено им на одобрение до ратификации. Поэтому, не впадая в парадокс, можно сказать, что если перего­воры и ведутся втайне, то эта тайна перестаёт существовать с того момента, как сформулировано соглашение, и что в конеч­ном итоге, собственно говоря, не существует тайной дипломатии. Как бы то ни было, человеческая природа остаётся такой, какова она есть: всегда были и всегда будут интриганы, готовые без­рассудно мешать переговорам; они будут придавать непомерное значение тем немногим сведениям, которые им уДастся подхватить, поколеблют авторитет людей, фактически ведущих переговоры, и заставят усомниться в добросовестности правительства, которому они якобы хотят услужить. Публика не отличает этой тайной дипломатии от секретной дипломатии, и так как оба выражения ей кажутся синонимами, то она считает и ту и другую дипломатию одинаково компрометирующими и опасными.

Всякий, кому приходилось хоть в самой малой степени быть ответственным представителем интересов своей страны за грани­цей, понимает, что в тот день, когда перестанут соблюдать тайну в переговорах, прекратятся и самые переговоры. В политике, как и в прикладной механике, при подсчёте сил надо учитывать и сопротивление. Множество соображений, часто не высказываемых,— самолюбие, частные интересы, традиционные предрассудки, пар­тийные страсти, бушующие врутри страны,—оказывают давление на участников переговоров, и эти препятствия можно преодолеть только в тишине, вдали от взоров возбуждённой и Насмешливой публики. Князь Бисмарк, имевший некоторый опыт по этой части, со свойственной ему фамильярностью сказал в 1873 г. в прусском ландтаге: «Если вы хотите купить лошадь, то вы не станете всюду громко называть высшую цену, которую вы согласны заплатить; а если вы хотите сбыть с рук свою лошадь, то вы не станете

оглашать низшую цену, за которую вы готовы её уступить. Ди­пломатия должна следовать этой элементарной мудрости».

Это действительно элементарно. Какие бы революции ни про­исходили в будущем, всегда останутся невежды, болтуны и люби­тели ссор, и пока у наций будут спорные интересы, до тех пор тем, кому будет поручено их отстаивать, придётся соблюдать всё те же правила, диктуемые здравым смыслом.

Я сказал уже, что договариваться—значит беседовать, но когда беседа приводит к какому-нибудь результату, необходимо запечатлеть это в письменном документе. Он может называться по-разному. Если он посвящён вопросам общего характера, то называется трактатом, если речь идёт об интересах частных и вре­менных, то он называется конвенцией. Говорят: венские трактаты и почтовая конвенция.

Разрешите мне по этому поводу остановиться на некоторых подробностях. Многие воображают, что с того момента, как посол вручил свои верительные грамоты, он может вести переговоры по всем вопросам, которые интересуют его страну. Это ошибка. Верительные грамоты предназначаются для того, чтобы за послом признали его дипломатическое звание. С момента их вручения посол пользуется привилегиями, присвоенными этой должности, вступает в официальные отношения с правительством, при котором он аккредитован: он облечён авторитетом представителя суверен­ного государства. Но он не вправе заключать соглашение по ка­кому-нибудь специальному вопросу. Для этого ему требуются специальные полномочия. Поэтому во вступительной части каждого договора после перечня подписавших его лиц имеется указание, что уполномоченные сообщили друг другу свои полномочия и тако­вые оказались в должном порядке.

Однако обстоятельства иногда заставляют отклоняться от строгих правил. Могу привести пример из собственной практики. Я был послом в Вашингтоне в 1898 г., во время войны между США й Испанией. Французское правительство по просьбе мадрид­ского Правительства запросило меня, не считаю ли я возможным добиться соглашения, которое положило бы конец войне. По зре­лому размышлению я дал утвердительный ответ. Таким образом, мне выпало редкое счастье—быть, так сказать, послом вдвойне и в течение нескольких месяцев представлять одновременно Испа­нию и Францию. Я вёл переговоры непосредственно с президентом США Мак-Кинли и с государственным секретарём Дэйем. Мне лично посчастливилось иметь помощником г. Тьебо, советника нашего посольства в Вашингтоне. Почти ежедневно мы собирались в Белом доме. Переговоры задерживались только из-за того, что я должен был всё время сноситься с Мадридом. Мак-Кинли при­надлежал к республиканской партии. Он был сенатором от штата Огайо и приобрёл популярность как автор покровительственного

ПРИМЕЧАНИЯ

таможенного тарифа, выгодною для промышленности США и полу-⁵ чившего название тарифа Мак-Кинли. Он был горячим сторон­ником мира. На ею примере я увидел, что можно любить мир и, тем не менее, ввергнуть свою страну в войну. Переговоры не всегда шли гладко. Среди американцев, особенно в Новой Англии, сильны пуританские воззрения, и в США многие пред­ставляют себе современную Испанию такой же, какой она была в XVI веке. Наконец, мы пришли к соглашению. Я добился, что Испания, уступившая США Порто-Рико и Фйлиппинские остро­ва⁵, не только не должна была платить контрибуцию, но ещё получила 20 миллионов долларов, которые полностью были мне переданы тотчас же после подписания мирного договора. Мадрид ское правительство одобрило наше соглашение и телеграфиро­вало, что посылает мне полномочия для подписания договора. Ра­зумеется, прошло бы немало дней, пока эти полномочия прибыли в Вашингтон, а между тем было крайне необходимо приостано­вить военные действия, чтобы прекратить бесполезное кровопро­литие. Мьг торопили с подписанием прелиминарного мира, но. у меня на руках не было никаких полномочии, кроме телеграммы. Г-н Дэй очень любезно положился на моё слово, И мы подписали соглашение без дальнейших проволочек. В этот день человеч­ность восторжествовала над формализмом.

ПРИМЕЧАНИЯ

¹   На основании конвенции «О мирном урегулировании международных столкновений», принятой на Гаагской мирной конференции в 1899 г., в Гааге был учреждён Постоянный арбитражный суд (Cour permanente d’arbitrage), обычно неофициально именуемый Гаагским трибуналом. Обращение к этому трибуналу не было обязательным для стран, подпи­савших конвенцию. Разбор Гаагским трибуналом крупных дел, как, на­пример, упоминаемого на стр. 18 касабланкского инцидента, был исклю­чением; обычно трибунал занимался рассмотрением мелких конфликтов.

⁸    Пиренейский мир был заключён 7 ноября 1659 г., после продолжитель ной войны между Францией и Испанией.

*  Нимвегенский мир был заключён в городе Нимвегене (Нидерланды) Францией с Испанией и Голландией в 1678—1679 гг. Он закончил длив­шуюся с 1672 по 1679 г. войну, начатую Францией против Голландии и протекавшую при участии Англии на стороне Франции и курфюрста бран­денбургского Фридриха-Вильгельма, австрийских и испанских Габсбур­гов и германского императора — на стороне Голландии.

⁴   В качестве французского посла в Берлине Жюль Камбон вёл переговоры с Кидерлен-Вехтером, германским статс-секретарём по иностранным де­лам, по вопросу о Марокко (Агадирский конфликт).

⁶    Они были уступлены по Парижскому мирному договору 10 декабря 1898 г., которым закончилась испано-американская война.

ДИПЛОМАТЫ БЫЛЫХ ВРЕМЁН И НЕДАВНЕГО ПРОШЛОГО

«Впрочем, умение вести себя — очень полезная наука».

Монтень, кн. 1, гл. XIII.

I

Я не собираюсь здесь пиСагьГ Историю дипломатии, rio, быть может, уместно пояснить то, что я рассказал выше, примерами, заимствованными из прошлого. Вообще дипломаты, в отличие от военных, не являются баловнями историков. Последние едва упо­минают их имена; за тайну переговоров, за которую им так часто достаётся от современников, потомство с лихвой воздаёт им мол­чанием. Я хотел бы напомнить здесь имена некоторых людей, слу­живших своей родине, о которых в наши дни слишком редко вспоминают.

На уроках в школах не рассказывают, что сделали такие люди, как Вильруа, кардинал д’Осса, президент Жаннен. А между тем все они были сотрудниками Генриха IV в той же мере, как и Сюлли. Его гений обрёл в них удивительные орудия, для того чтобы дать мир Франции. Кардинал д’Осса находился в Риме, где старался примирить короля: с папским престолом. Эта задача стала обычной для наших правительств после раздоров [с Ватиканом]. Кардинал добивался также расторжения брака короля с королевой Маргаритой. Он проявил при этом усердие, проницательность и верность, не знающие себе равных: его донесения остаются образ­цовыми по сие время, и когда его гибкий ум наталкивался на какое-нибудь непреодолимое затруднение, он писал Генриху IV: «Государь, одержите победу, и Рим уступит». Король весьма ценил такой способ ведения переговоров по церковным делам и действовал соответствующим образом.

Президент Жаннен был раньше сторонником Лиги¹; он был преданным слугой герцога Майенского, и именно эта верность в соединении с его безукоризненной честностью и преданностью интересам общего блага расположила к нему Генриха IV. Он был послан в Голландию для переговоров о мире между Соединён­ными провинциями и Испанией². Один голландский министр сказал про него: «Ему пришлось бороться с непреодолимыми за­труднениями, каждодневно' порождавшимися различными и противо­речивыми интересами как между договаривавшимися сторонами,

3    Дипломат

так и между партиями, которые начали образовываться в Ни­дерландах; при меньшем благоразумии и ловкости он никогда не мог бы справиться с завистливыми происками, всё время мешавшими ему в переговорах». Ни принц Оранский, ни испан­ский король не были склонны вести переговоры. Последние не­сколько раз прерывались и снова возобновлялись; они тянулись уже два года, когда Жаннен, знавший, какую силу имеют слова и сколь свойственны слабости даже самым великим людям, при­думал заменить слово «мир» выражением «длительное перемирие». Для самолюбия монархов, не желавших согласиться на мир, пере­мирие оказалось приемлемым, и, таким образом, как бы ведомые за руку послом короля Франции, Соединённые провинции после столь длительной и ужасной борьбы приобрели независимость и вступили в среду европейских государств.

Ришельё, Мазарини, Людовик XIV определяют политику своего века. У всех у них были подчинённые, вполне достойные своих руководителей, но в большинстве своём неизвестные широкой публике. Правда, вспоминают иногда отца Жозефа—друга, наперс­ника и часто советника великого кардинала. Мне кажется, что отец Жозеф приобрёл популярность не столько благодаря своим талантам, сколько благодаря красочности своей фигуры. Если бы он остался господином дю Трембле, а не стал капуцином, он, без сомнения, был бы так же мало известен широкой публике, как д’Аво и Сервьен, которые заключили в Мюнстере Вестфальский договор³, или Лион, этот сластолюбец, но трудолюбивый и вы­дающийся министр', которого Мазарини завещал Людовику XIV, как его самого завещал Франции перед своей смертью Ришельё.

Надо признать, что Мазарини отнюдь не пользуется у фран­цузов тем уважением, какого заслуживает. В то время как в Ри­шельё, например, потомство видит только его великие достоин­ства, Рец так хорошо поработал, что в Мазарини оно видит прежде всего его низменные черты. Память о нём заслонили язви­тельные шутки, памфлеты и песенки, которыми его преследо­вала золотая молодёжь, окружавшая^ Конде и Бофора; она изде­валась над слабостями человека, потому что неспособна была понять деятельность министра. А между тем если бы Мазарини не принял наследства Ришельё, то трудно себе представить, как мало осталось бы от дела великого кардинала. Дважды Мазарини изгоняли, но, находясь в ссылке, он продолжал давать советы и руководить, а вернувшись к власти, невозмутимый и упорный, снова принимался за дело там, где его оставил, и восстанавливал петли той сети, которой опутывал Испанию. По своей гибкости он не склонен был к ломке: он старался не портить отношений на будущее время, даже когда имел дело со своими злейшими врагами, и к чести его надо сказать, что Никого не казнил. Он любил предметы искусства, картины, книги. Он мнил себя

также знатоком военного дела и любил составлять планы кам­паний, которые должны были выполнять такие люди, как Конде или Тюренн. Это было у него кокетством, вроде того, какое мы наблюдали у Тьера, который во многом был на него похож. Ж.-Ж. Вейс питал к Мазарини особую склонность: он щеголял пониманием всех тонкостей этого великого политика. Его пленяла гениальность этого итальянца, который, несмотря на жалкое со­стояние страны, обеспечил ей во внешней политике самые порази­тельные успехи, и он хвалил Мазарини за то, что тот, несмотря на своё иностранное происхождение, был больше французом, не­жели многие французы.

В конце своего царствования, когда Франция была так близка к гибели⁴, Людовик XIV имел к своим услугам для дипломати­ческих переговоров таких людей тонкого ума, как аббат Полиньяк и маршал де Тессе, и идеального министра в лице Торси. По­следний был столь порядочным человеком, что ему удалось даже рассеять предубеждения, которые имел против него Сен-Симон, что было не так просто, а Вольтер сказал про него, что он сое­динял честность с ловкостью. Свои высокие душевные качества он показал в трагический момент. В 1709 г. ресурсы Франции были исчерпаны; в Версале решили просить мира, и на заседании Королевского совета, происходившем 28 апреля этого года, об­суждались условия, которые Франция должна была предложить союзникам. Никогда еще не было такого печального заседания совета. Король обливался слезами. Но Торси, убеждённый в не­обходимости прекратить военные действия, не счёл возможным возложить на Руйе, нашего полномочного представителя в Гааге, обязанность передать эти условия мира герцогу Мальборо, принцу, Евгению и Гейнзиусу. Он решил сам отправиться в Голландию. Торси писал: он знает, что подобный договор явится предлогом для упрёков по его адресу и будет позорить его память, но считает, что должен принять за него ответственность и пожерт­вовать своей репутацией для блага государства. Я не знаю ничего, что служило бы больше к чести министра, чем подобное решение. К счастью для Франции, глупое самодовольство союзников побу­дило их отклонить эти предложения. Они выставили неприемлемые требования, а тем временем Виллар выиграл сражение при Денене, Мальборо же впал в немилость.

В течение XVIII века Франция не могла пожаловаться на недостаток в дипломатах, но её политике недоставало последо­вательности, и это обрекало её на неудачу. После смерти¹ Людо­вика XIV регент⁵ повёл ту политику, которой почти! всегда придерживалась его семья, и отнял у Торси руководство иностран­ными делами, для того чтобы сблизиться с Англией. Это не было новшеством, Генрих JV и Мазарини поступали так же, один— по отношению к Елизавете, другой—к Кромвелю. Но на сей

раз соглашение не представляло собой просто дипломатический ход, а вытекало из общей системы. В течение тридцати лет версальский кабинет не изменял этой политике, и Хорее Уолпол мог расхваливать кардинала де Флёри за ею лойяльность.

Этот кардинал пользовался за границей большим авторитетом, чем в Париже. Не раз ему удавалось сохранить мир в Европе, заставляя державы принять посредничество Франции; он нанёс решительный удар Австрии в Италии, отняв у неё Неаполь, Сицилию и Тоскану; наконец, он обеспечил нам обладание Лотарин­гией. Это были немаловажные заслуги. Но Флёри был склонен решать вопросы путём соглашений; он был стар, терпелив и миролюбив, не любил ничего такого, что давало бы пищу охот­никам до новостей; безжалостные парижские салоны упрекали его за политику, которую находили чрезмерно сдержанной.

После его смерти Людовик XV решил править сам. Он часто обнаруживал понимание истинных интересов государства, но у него были скорее благие намерения, чем настоящая воля. Робкий, чувствительный к неудачам, мало уверенный в себе, склонный к окольным путям, этот монарх не знал, что стремление испра­вить ошибку часто приводит к усугублению; её. У него не было ни последовательности намерений, ни твёрдости в их осущест­влении; а они, как известно, часто подчиняют себе судьбу. Берни и Шуазель были орудиями политики сближения с Австрией— политики, приведшей к радикальному изменению союзных отно­шений. Берни не был сторонником этой политики, но он подчи­нился. Однако после первых неудач он стал говорить о мире и впал в немилость. Позднее его назначили послом в Рим, где он оставался в течение двадцати лет. Там Берни занял выдающееся положение. Он держал себя с приветливым достоинством и про­явил щедрость, что обеспечило ему большой авторитет. Берни отказался принести присягу, требуемую законом о гражданском устройстве духовенства, и должен был подать в отставку. Он был беден. Конец жизни этого кардинала, начавшего с писания лёгких стишков, был не лишён благородства.

Шуазель стал его преемником на министерском посту по ми­лости мадам Помпадур. Он был другого склада, чем Флёри и Берни. Насколько недоброжелательно относилось общественное мнение к обоим кардиналам, настолько благосклонно оно отнес­лось к Шуазелю. Партия философов превозносила его таланты. Шуазель сумел привести в движение государственную машину и дать такое [направление общей политике, которое отвечало склонности французов к блеску. Он подписал «Pacte de famille»⁶ и дал !нам Корсику. Его политика опиралась на союз с Австрией и Испа­нией. Он блестяще проводил её, но ему пришлось испытать жестокие неприятности. Когда Шуазеля сослали в Шантелу, фран­цузское общество! устроило ему чествование; вошло в моду

навещать его там: все устремлялись туда, а ФридрйХ II поставил над куполом, венчающим новый дворец Потсдама, три женские статуи, поддерживающие на высоко поднятых руках королевскую корону. Я часто рассматривал эти три фигуры; говорят, что они изображают Марию-Терезию Австрийскую, императрицу Елиза­вету и мадам Помпадур.

Монархию старого режима накануне её гибели озарил послед­ний луч славы. Этим она была обязана Вержену, который выдви­нулся в качестве посла в Швеции и Константинополе. Когда его назначили управлять министерством, он внёс туда серьёзность, столь отличную от манеры erQ предшественников. Испанский посол граф Аранда говорил: «С г. де Морепа я болтал, а с г. де Вер- жен я договариваюсь». Естественно, что несколько тяжеловес­ная солидность этого министра не нравилась при дворе. Королева его не любила. Ему приходилось защищать наши интересы от австрийских интриг. Иосиф II очень бесцеремонно пользовался влиянием своей сестры Марии-Антуанетты. «Подумайте о том,— сказала однажды королева Вержену,—что император—мой брат».— «Я буду помнить об этом,—ответил министр,—но особенно буду думать о том, что его высочество дофин—сын вашего величе­ства». Он пользовался доверием и поддержкой короля, но коро­лева, поддерживавшая Шуазеля, которого всё ещё соблазняла мысль о союзе с Австрией, была вне себя. Провозглашение независимости английскими колониями в Америке⁷ не застигло Вержена врасплох. С 1763 г., когда мы потеряли Канаду, он предвидел, что английские колонии, не нуждавшиеся больше в защите от своих французских соседей, отложатся от метрополии. Он вступился за инсургентов, отомстив этим за бедствия, при­чинённые нам Семилетней войной⁸, и обеспечил нам дружбу вели­кого народа. Америка и Франция с полным основанием воздвигли памятники Лафайету и Рошамбо; было бы справедливо, если бы они почтили также память Вержена.

II

В начале XIX века выступили на мировую сцену два великих дипломата—Меттерних и Талейран. Если бьг Плутарх не вышел из модьг, можно было бы провести между ними параллель в его стиле. Они жил1и| в одно и то же врем[я и участвовали в одних и тех же событиях, будучи то союзниками, то противниками. О каждом из них говорили, что он управлял политикой Европы. Правда, во многом они были непохожи друг на друга, но их одинаково не щадили ненависть, нападки и клевета. Однако в оценке таких людей следует обращать внимание не столько на их моральные недостатки, сколько на их деятельность в целом.

Князь Меттерних начал свою карьеру в то время, когда Наполеон стал удивлять мир. В его успехах Меттерних не увидел ничего, кроме ряда военных побед, и когда его назначили послом в Париж, он появился там любезный и самонадеянный, как дипло­мат старого режима. Сомневаюсь, почувствовал ли он, что при­сутствует при рождении нового строя и что трёхцветное знамя, которое проносили по всем столицам, оставляло там брожение революционных идей, символом которых оно являлось. Когда он был канцлером в Вене, его горизонт ограничивался пределами Двуединой монархии, и он дошёл до того, что отдал дочь своего императора победоносному цезарю, гордыню которого хотел утихомирить °. Когда произошёл поворот фортуны, Меттерних стал чрезвычайно тонко обманывать Наполеона, играть на его нетерпении и соблюдать вооружённый нейтралитет, которым маски­ровал приготовления австрийского генерального штаба до того дня, когда, почувствовав, что Франция доведена до крайности, он смог сбросить маску и присоединиться к союзникам. После того как Наполеон был побеждён, Меттерних возглавил реакцию в Европе. Один за другим, чуть ли не ежегодно, созывались конгрессы: в Аахене, Лайбахе, Троппау, Вероне, на которых Священный союз¹⁰ выносил постановления бороться повсюду со сторонниками либеральных принципов и произвести военную ин­тервенцию в Мадриде и Неаполе. Меттерних пренебрежительно относился к Пруссии и, отказываясь восстановить Германскую империю, был уверен, что Австрия всегда будет занимать первое место в Германском союзе¹¹. Главным предметом его забот был не Франкфурт¹², а Италия. Все свои усилия, всю свою бдитель­ность, всю мощь империи он направил против Италии, отданной ему в полное распоряжение¹³. Милан, о котором Стендаль сохра­нил такие приятные воспоминания, любил французское господ­ство¹⁴; это был ещё не потухший очаг, из которого Меттерних хотел выбрать золу. Он управлял полицейскими мерами. Наиболее благоразумные люди, особенно выделявшиеся благодаря своему происхождению или заслугам и, я сказал бы также, наиболее христиански настроенные во всём Ломбардо-Венецианском коро­левстве, находились в изгнании или в заключении в Шпиль- берге. Этим он подготовлял совсем не те^ будущее, которое на­деялся создать. Сколько пережитых нами событий могло бы сложиться иначе, если бы во Франкфурте и Милане австрийская монархия следовала иной политике! Она потерпела неудачу по­тому, что ей недоставало великодушия. Разразилась революция 1848 г. Меттерних бежал и скрылся.

Госпожа Ремюза где-то весьма тонко заметила, что люди—не совсем такие, какими они нам кажутся, и что придворная жизнь и привычка к интригам могут приглушить чувствительность у некоторых государственных деятелей, но не уничтожают её окон-

чателъйо. Князк> Меттерниху не были недоступны волнения сердца. Завсегдатай салонов, он любил пользоваться в них успехом. Его бережное обращение с Каролиной Мюрат в 1814 г. освещает одну из сторон его личности. Мы признательны ему за его слабости. В дни его молодости Гёте очаровывал Германию, и это навсегда оставило на Меттернихе некоторый след романтизма и сентиментальности.

Князь Талейран тоже был завсегдатаем салонов. Он прино­сил туда бесстрастное выражение лица, несколько банальное добро­желательство, лёгкую насмешку и приятность в разговоре, которая обвораживала всех, кто с ним встречался; но в нём не было никакого романтизма. Полученное им духовное воспитание, от­печаток которого он сохранил, защищало его от всякой сенти­ментальности. Он был—и всегда оставался—человеком XVIII века. В течение всей жизни в нём чувствовался близкий друг и участник забав Бирона, Лакло и Мирабо.

Он обладал даром предвидения. Это опасный дар: люди не любят, чтобы их предостерегали, и Кассандры никогда не поль­зовались популярностью. Талейран всегда думал о завтрашнем дне, и это определяло его поведение.

Талейран отказался от духовного звания, после того как сыграл видную роль в Учредительном собрании. Именно ему Мирабо перед смертью поручил огласить с трибуны свои по­следние мысли. Когда начался террор, Талейран находился со специальным поручением в Англии;, его изгнали оттуда. Он по­старался избежать Европы, где встретил ’бы одних только эми­грантов, и отправился в США. Это был новый мир, а Талейран не боялся новых идей. Как только во Франции установилось правильно функционирующее правительство, он вернулся туда и подружился с мадам де Сталь. Благодаря ей он стал министром иностранных дел. Это было началом его славы.

Он связал свою судьбу с судьбой молодого героя, который примчался из Египта и привёз с собой надежду на лучшее будущее; Талейран находился около него 18 брюмера¹⁵; вместе с первым консулом он подписал знаменитые соглашения—Амьен­ский и Люневильский трактаты^1б, которые после десяти лет войны позволили Франции думать, что она, наконец, добилась мира.

Вскоре, когда ослепление прошло, Талейран был испуган не знающим пределов воображением императора; он ушёл в себя и снова стая самим собой. Не будет ли смелостью с моей сто­роны, если я это скажу? Мне кажется, что другие причины, могущие показаться менее вескими,—глубокие и остро ощущаемые обиды—вызвали его окончательный разрыв с императором. Рас­сказывают, что однажды, спускаясь по лестнице Тюльерийского дворца после тягостного разговора с императором, он восклик­нул: «Какое несчастье, что такой великий человек так дурно

воспитан!» Император, видимо, нанёс ему одно из тех оскорбле­ний, которые потом ничем—ни почестями, ни лаской—нельзя было заставить забыть. Талейран, должно быть, испытывал унижение от той роли, которую ею заставил играть Наполеон, когда поручил ему принять в своём замке в Баланса испанского короля Ферди­нанда VII, находившегося как бы на положении¹ пленника. Та­лейран сопровождал Наполеона, бывшего ещё в полном блеске славы, в его поездке в Эрфурт¹⁷. Но в то время как герман­ские государи ухаживали за императором, Талейран каждый вечер встречался с Александром I у княгини Турн-и-Таксис; он чув­ствовал, что намерения Наполеона беспокоят Александра, и, находясь около него, нащупывал будущее. Так в свое время Филипп де Коммин, которому внушали отвращение жестокости, чинимые Карлом Смелым, внимательно следил за политикой короля Людовика XI и старался угадать его судьбу.

После поражения Наполеона Талейран добился у союзных монархов признания принципа легитимизма¹⁸, что должно было обеспечить Франции её старые границы. Но в то же время, представляя сенат Людовику XVIII, он постарался подчеркнуть необходимость конституции, заявив, что «свободные учреждения являются опорой, а не препятствием для монархов, уважающих законы». Его послали тогда в Вену в качестве представителя Франции. Он прибыл туда, облечённый доверием и пользуясь чуть ли не сотрудничеством короля. Его знание Европы, личные связи со всеми государственными деятелями того времени и в особенности знание людей обеспечили ему, после первых неуверенных шагов, господствующее влияние в конгрессе. "Следуя прочно установившейся традиции французской дипломатии, он выступал покровителем слабых и опирался на них, чтобы заставить западные державы объединиться против домогательств берлин­ского и петербургского кабинетов. Здесь Талейран начал при­менять политику, которой он и Мирабо держались всегда и со­гласно которой союз Франции и Англии в защите либеральных идей служил самой прочной опорой для мира в Европе. Тьер упрекал Талейрана в том, что он допустил получение Пруссией в 1815 г. общей границы с Францией¹⁹, тогда как при старом режиме владения Пруссии не выходили за пределы Рейна, если не считать области Клеве. Можно действительно сожалеть об этом, но я сомневаюсь, возможно ли было сделать иначе. Англия определённо стремилась поставить у нас под боком эту вечно ненасытную соседку. Лорд Кэстльри писал 1 октября 1815 г. Веллингтону: «Англия не может больше строить свою систему обороны исключительно на защите королевства Нидерландского. Питт действовал совершенно правильно, когда в 1805 г. пожелал предоставить Пруссии более обширную территорию на левом берегу Рейна и э большей степени поставить, её в военное

соприкосновение с Францией». Существовало намерение отдать Саксонию Пруссии, а из рейнских провинций образовать коро­левство для короля Саксонского. Но й этот несчастный государь, находившийся в плену в Берлине, так ж|е< как и Людовик XVIII, действовавший по династическим соображениям, не соглашались на такой обмен. Талйфан, который нуждался в доверии короля, не мог действовать помимо него.

Как бы то ни было, благодаря свойственному ему сочетанию достоинства и гибкости он так хорошо повёл дело, что Франция, пришедшая на "конгресс побеждённой и имевшая против себя объ­единённую Европу, вышла из него, получив свои прежние гра­ницы, расстроив союзы противников и приобретя новых друзей и авторитет.

Правительство Реставрации продолжало существовать, но 'Та­лейран снова держался в стороне, предвидя, к какой полити­ческой катастрофе приведёт монархию политика крайних. Когда разразилась июльская революция²⁰, когда люди 1830 г., с их несколько иллюзорным представлением об исторической симметрии, полагали, что им удастся осуществить во Франции нечто подоб­ное тому, чем была революция 1688 г. в Англии²¹₉ и уберечь нацию от полного разрыва с традициями прошлого,—какие вос­поминания о днях юности и прежних друзьях, какие надежды, спавшие сорок лет, должно было пробудить в Талейране вступле­ние на престол этой бурбонской и в то же время революционной династии, вышедшей из Пале-Рояля. Он отправился в Лондон, чтобы представить Европе молодую монархию. Он был принят с тем любопытством, смешанным с восхищением, с которым английское общество обычно относится к знаменитым людям, при­езжающим из-за границы. Подобно тому как в своё время это делал Жаннен по отношению к Соединённым провинциям, Та­лейран руководил переговорами, приведшими к признанию неза­висимости Бельгии. Так последовательно осуществлялась фран­цузская политика в Нидерландах. Провозглашая принцип невме­шательства, Талейран разрушил политику Священного союза и стал вдохновителем договора о нейтралитете, который вверил новое королевство покровительству великих держав. Это было последним его достижением; оно делало честь его предусмотри­тельности, так же как его миролюбию.

Этот человек, который до самой смерти заботился о соблю­дении приличий, в течение своей жизни часто менял партию, но никогда не менял своих мнений. Его взгляды отличались последовательностью и единством, и ничто не могло заставить его отступить от них: ни восторги в начале революции, ни чары гения императора, ни¹ милости монархии после Реставрации. Его идеалом во внутренней политике оставалась программа Учреди­тельного собрания—либеральная и конституционная монархия. Во

внешней политике он кроме союза с Англией стремился к уста­новлению европейского равновесия, которое, оставляя Франции приличествующее ей между нациями место, представлялось ему единственной гарантией всеобщею мира.

В переговорах Талейран поражал своей манерой вести дело открыто, прямолинейно, без недомолвок, показывая этим, что он в такой же мере государственный деятель, как и дипломат. Он выражал своё мнение, не вдаваясь в доказательства и споры, и лорд Пальмерстон сказал, что он никогда не видел человека, который держал бы себя на дипломатических конференциях. с меньшими претензиями и с большим достоинством.

Талейран в высокой степени обладал тем свойством, которое любил находить у молодых людей, окружавших ею,—понима­нием будущею. ОтЬода ввдно, как непохожи были друг на друга Меттерних и Талейран. Свойства их ума 'были совершенно разные. Один не умел включать в свою политику понимание пере­мен, которые время приносит с собой: ему казалось, что он может всё остановить, задержать. Другой не позволял себе увле­каться никакими химерами, отходил в сторону, когда ему каза­лось, что политика не соответствует более здравому смыслу, но шёл в ногу с поколениями, сменявшими друг друга, и на каждом этапе своей жизни становился орудием для осуществления их на­дежд. Меттерних был человеком Священного союза, Талейран до самой своей смерти оставался человеком 1789 г.

В XIX веке продолжалось дело революции. Кавур и Бисмарк начали разрушать здание, построенное Венским конгрессом. Ни­кто не проявлял большей настойчивости и бдлыней гениальности, чем эти два выдающихся человека, но если взять в целом, то, пожалуй, то, что сделал Кавур, ещё более изумительно, чем то, что сделал Бисмарк,—столько смелости и благоразумия нужно было туринскому правительству²², чтобы построить единство Италии. Этой политике служил выдающийся дипломат Нигра. Её можно было вести только с согласия тюльерийского правительства, а состояние значительной части общественною мнения во Фран­ции не позволяло главе этого правительства обнаруживать свои тайные Намерения. Этим объясняются его кажущиеся колебания и те упреки, которыми его осыпали справа и слева, причём одни обвиняли его в вероломстве, а другие критиковали ею за сла­бость. Нигра, сумевший приобрести популярность в разнообразных парижских кругах, в совершенстве обладал умением быть в одно и то жэ время настойчивым и терпеливым и доказал, какую силу приобретает посол благодаря завоёванным им симпатиям.

Установление гегемонии Пруссии в Германии тоже потребо­вало продолжительных усилий со стороны её дипломатии. Перед 1866 г.²³ Бисмарку пришлось иметь дело с графом Бейстом, который был тогда саксонским премьером и возглавлял в Гер-

манскрм союзе сопротивление, оказываемое берлинскому прави­тельству. Это был выдающийся человек, который слыл умным, но, пожалуй, был слишком самоуверен. Так как в Дрездене он изображал из себя значительного человека, который не уклады­вается в предоставленные ему узкие рамки, то его называли гигантом на антресолях. К несчастью, он встретил ещё боль­шего гигаита, чем он сам. После сражения при Садовой он посту­пил на службу к Габсбургам. В качестве австрийского канцлера он провёл установление дуализма и, таким образом, сумел по­ложить конец конфликту²⁴, который с 1848 г. делал Венгрию внутренним врагом Австрии. Он успокоил венгров, но это успо­коение вызвало ненависть у других; новая конституция импе­рии игнорировала славянские элементы её населения; таким обра­зом, он подготовил будущие катастрофы, которые должны были повести к полному распаду Двуединой монархии.

В России канцлер¹ одно время, казалось, пользовался авто­ритетом, не уступавшим авторитету Бисмарка. У Горчакова было много ценных качеств государственного деятеля и кое-какие мел­кие смешные черты. Как в своё время Кауниц, он придавал чрезмерное значение заботам о своей особе и отличался тще­славием. Его друг и противник Бисмарк умел этим пользоваться, но на Берлинском конгрессе он обидел Горчакова, лишив Рос­сию всех выгод, которые ей доставил Сан-Стефанский ²⁵ до­говор. Таким образом, несмотря на всё значение, которое Бис­марк придавал союзу с Россией, он был первым виновником движения, сблизившего Россию с западными державами.

Что касается Франции, то её внешняя политика в течение последнего века была как бы отражением душевного состояния, которое 'переживала страна. С 1814 по 1848 г. её направление опре­деляли 'Людовик XVIII и Людовик-Филипп. Оба были детьми XVIII века, оба обладали его достоинствами и недостатками: яс­ностью ума, довольно либеральным скептицизмом и некоторой ску­достью воображения. Ум их, классический, как литература их вре­мени, опасался энтузиазма. Поэтому французская молодёжь, вступав­шая в жизнь около 1820 г., не знала, что делать с собой. Как сказал Ламартин, Франция скучала. Франция стала роман­тической. На смену этим государям пришёл император, который показал Франции, что такое романтическая политика. Этот сентимен­тальный Наполеон сохранил! в тебе что-то от заговорщика, каким он был в молодости. Он претендовал на то, чтобы продолжить дело своего дяди, великого императора, и отомстить за него, и¹ в одцн прекрасный день он гордо заявил перед лицом всей Европы, что договоры 1815 г., наконец, утратили силу. У него не было другой цели, кроме уничтожения их, и он не отдавал себе отчёта в том, что эти договоры, несмотря на наше поражение, сохранили за Францией выдающееся положение, которое ей

веками создавала наша дипломатия, и что разрушать установленный ими европейский порядок значит работать больше на другие страны, чем на свою. Наполеон был типичным представителем того поколения, вскормленного на слишком жирном молоке, чьи замыслы, 'надежды и мечты (не подкрепляла воля! и кого Мюссе изобразил на первых страницах «Исповеди сына века». Противо­речия в мыслях и политике Наполеона проявлялись также в его Совете и среди его окружения. Некоторые из его подчинённых говорили ему о разумных традициях нашего ведомства, другие поощряли его увлечение химерическими замыслами, и между гра­фом Валевским и принцем Наполеоном, между 'Друэн-де-Люи и Тувенелем он шёл колеблющимся шагом по пути, который привёл его к Седану²⁶.

После 1871 г.²⁷ Франция умела выжидать. Я слышал, как Тьер в то время говорил, что ей не раз представлялся случай выйти из своего изолированного положения и играть роль в европейских делах. Ещё больше, чем благоразумие, его удер­живало опасение уронить достоинство страны. После него пришли другие 'люди, преследовавшие те же цели. Назовём только тех, кого уже нет в живых,—герцог Деказ, Фрейсине, Гамбетта, Жюль Ферри, Делькассе работали, каждый соответственно своему даро­ванию, над улучшением внешнего положения страны и завоевали Франции симпатии всего мира. У них были хорошие сотрудники. Накануне войны 1914 г. ни одна страна не имела лучшей дипло­матии, чем Республика.

Я не могу перечислить здесь всех наших послов, но по­звольте мне напомнить о том²⁸, кто, организовав ‘Тунисский протекторат, отметил своё пребывание в Константинополе защитой христиан от варварства кровавого султана. Получив назначение в Лондон, он оставался там более двадцати лет; он приобрёл там дружбу монархов, доверие правительства, уважение британской нации. Его лойяльность рассеяла все недоразумения, существо­вавшие между нашей страной и Англией. Сдержанность его сове­тов не лишала их силы. Тонкость его ума, не менее чем сдержан­ность и умеренность его речи, обеспечивала ему авторитет у всех его коллег без исключения, а так как он был старшиной дипло­матического корпуса, то они охотно признавали его авторитет. А что сказать о другом"^⁹, который казался живым контрастом ему, хотя был его ближайшим другом? Рослый, смелый, с реши­тельной речью, но столь же благоразумный, сколь энергичный, он не отступал от той линии поведения, которую себе наметил. Поставленный на самый трудный пост в мире, находясь в среде людей гордых и имевших основания быть обидчивыми, он, не­смотря на тысячу преград, постепенно развязал узы, связывав­шие Рим с Берлином, и сумел возможного врага превратить Э друга, союзника, собрата по оружию.

П РИМЕЧАНИЯ

¹   Священная лига — организация католиков, возникшая в 1576 г., во время религиозной войны во Франции.

²    Соединёнными провинциями называлось новое государство, образован­ное семью северными нидерландскими провинциями во время буржуаз­ной революции XVI века. Восставшие стремились освободить Нидер­ланды от власти испанской абсолютной монархии. Война против Испании продолжалась до 1609 г., когда между Испанией и Соединёнными про­винциями был подписан договор о перемирии, по которому Испания при­знала независимость северных Соединённых провинций.

³   Вестфальский договор был заключён в 1648 г. между Священной Рим­ской империей германской нации, с одной стороны, и Францией и Шве­цией— с другой, в двух городах Вестфальской области — Мюнстере (где заседали представители Франции) и Оснабрюке (представители Швеции). Договор положил конец Тридцатилетней войне (1618—1648). По Вест­фальскому миру Франция получила Эльзас (без города Страсбурга) к окончательно присоединила к себе три лотарингских епископства (Мец, Туль и Верден).

⁴    Камбон имеет в виду тяжёлые военные поражения Франции в войне за испанское наследство (1701—1714).

⁵   В первые годы царствования Людовика XV (1715—1723) регентом являлся его дядя Филипп Орлеанский.

⁶    Так называемый фамильный (династический) договор был заключён 15 августа 1761 г. представителями династии Бурбонов, правивших во Франции, Испании, королевстве Обеих Сицилий и Парме. Договор Фран­ции с этими государствами укрепил её международное положение и дал ей возможность присоединить Лотарингию и остров Корсику.

⁷   Провозглашение независимости английскими колониями в Америке про­изошло 4 июля 1776 г., в период войны за независимость, которая велась ими против Англии в 1775—1782 гг..

⁸    Семилетняя война происходила в 1756—1763 гг. между Пруссией и Англи­ей, с одной стороны, и Австрией, Саксонией, Россией, Францией и Шве­цией (а позже и Испанией) — с другой. Война закончилась победой Англии над Францией и Испанией. В результате этой войны Франция утратила Канаду, часть Луизианы и некоторые другие колониальные владения.

⁹   Речь идёт о браке Наполеона I с Марией-Луизой, дочерью австрийского императора Франца I (1810).

¹⁰  Священный союз был образован в сентябре 1815 г., когда Россией, Австрией и Пруссией было подписано заявление о взаимопомощи всех «христианских государей». К этому заявлению позднее присоединились почти все континентальные государи. Священный союз являлся клери­кально-монархической организацией, поставившей себе цель подавления революционного духа и политического и религиозного свободомыслия. Конгрессы Священного союза созывались: 1) в 1818 г.— в Аахене, 2) в 1820 г. (в октябре) — начался в Троппау и закончился в Лайбахе в 1821 г. (в мае), 3) в 1822 г. — в Верроне.

¹¹  В 1806 г. формальным актом отречения Франца I от императорской ко­роны закончила своё официальное существование давно уже являвшаяся фикцией Священная Римская империя германской нации. Актом 8 июня 1815 г. на Венском конгрессе был образован Германский союз, объеди­нивший все государства, входившие прежде в состав Священной

38

ПРИМЕЧАНИЯ

Римской империи германской нации. Меттерних энергично боролся про­тив стремления Пруссии воссоединить Германию под своим главенством.

¹²   Во Франкфурте заседал Союзный сейм Германского союза, являвшийся единственным общим органом Союза. Союзный сейм не имел никаких исполнительных функций, а являлся скорее постоянной конференцией посланников государства, входивших в состав Германского союза. Пред­седательствовал в сейме представитель Австрии.

¹³   Решением Венского конгресса Северная Италия (Ломбардия и Вене­цианская область) была присоединена к Австрии.

¹⁴   Милан в 1796 г. был занят армией Бонапарта. В следующем году он стал столицей недолго просуществовавшей Цизальпинской республики, созданной Бонапартом, с 1799 г. по июнь 1800 г. опять был занят австрий­цами, с июля 1800 г. — снова французами, с января 1802 г. сделался столицей Итальянской республики, также созданной Наполеоном, и с 1805 г. —столицей Итальянского королевства. Милан был одним из центров борьбы против австрийского господства в Италии.

¹⁵   18 брюмера VIII г., по календарю, введённому Французской революцией (9 ноября 1799 г.), Наполеон Бонапарт совершил государственный пере­ворот, устранив власть Директории и установив исполнительную власть трёх консулов, одним из которых стал он сам.

^lfi Люневильский мирный трактат был подписан 9 февраля 1801 г. Фран­цией с разгромлённой ею Австрией. Англия, продолжавшая войну про­тив Франции, вытеснила французские войска из Египта. Ослабленная выходом Австрии из антинаполеоновской коалиции, охлаждением отно­шений с Россией (претендовавшей на остров Мальту, захваченный англи­чанами) и обеспокоенная приготовлениями Наполеона к десанту, Анг­лия согласилась заключить Амьенский мир. Подписанный 27 марта 1802 г., он оказался, однако, только коротким перемирием. Уже в мае 1803 г. Англия возобновила военные действия против Франции.

¹⁷    В Эрфурте в сентябре—октябре 1808 г. состоялась встреча Наполеона I с Александром I.

¹⁸   Легитимизм — политическая и правовая доктрина, по которой право на престол могут иметь лишь легитимные, т. е. законные (legitime — закон­ный), наследники династии.

¹⁹    Среди земель, полученных Пруссией по решениям Венского конгресса, была территория на левом берегу Рейна.

²⁰    Июльская буржуазная революция 1830 г. в Париже свергла Карла X Бурбона. К власти пришёл «король-буржуа» Филипп Орлеанский, тесно связанный с крупными финансистами. Его резиденцией являлся Пале- Рояль.

²¹    Революция 1688 г. в Англии, превозносимая буржуазными историками как «славная», «бескровная» и т. д., привела к смене династии, заменив Карла II Стюарта Вильгельмом III Оранским. Значение этой буржуазной революции состояло в том, что она способствовала значительному огра­ничению королевской .власти и расширению полномочий парламента.

²² Турин был столицей Сардинского королевства, явившегося центром воссоединения Италии. С образованием Итальянского королевства Ту­рин стал его столицей (с 1860 по 1865 г.).

²³    В 1866 г. разразилась австро-прусская война. Саксония выступила в этой войне на стороне Австрии. 3 июля 1866 г. в сражении при Садовой (Кёниггрец) прусские войска одержали решительную победу над авст­рийскими.

²⁴   С XVI века ib северной части Венгрии власть захватила династия Габсбургов. С 1697 г. Габсбурги легализовали своё право наследования венгерского престола. Национально-освободительная борьба венгров против Австрии приняла особенно большой размах во время револю­ции 1848 г.

В 1867 г. был установлен дуализм, явившийся сделкой между австрий­скими правящими кругами и венгерским дворянством. Дуализм (от ла­тинского dualis — двойной) — обозначение государственного устройства Двуединой австро-венгерской монархии. По соглашению 1867 г. оба

Государства имели свои законодательные учреждения и министерства. Существовало также подобие общего Законодательного собрания в форме так называемых делегаций, по 60 человек от Австрии и от Венг­рии. Общими делами Австро-Венгрии были признаны иностранные дела, военные дела и финансы.

²⁵   По Сан-Стефанскому договору, заключённому 3 марта 1878 г. с Тур­цией, Россия добилась суверенности Сербии, Румынии и Черногории, создания Болгарского княжества от Дуная до Эгейского моря и от Чёрного моря до Охридского озера, возвращения части Бессарабии, отторгнутой по миру 1856 г., присоединения к России Карса, Батума, Ардагана и Баязета. По настоянию Англии и Австро-Венгрии Сан-Сте- фанский договор был пересмотрен «а Берлинском конгрессе, заседавшем под председательством Бисмарка 13 июня—13 июля 1878 г. Согласно решению Берлинского конгресса Болгария делилась на три части, две из которых — Восточная Румелия и Болгарская Македония — по- прежнему оставались под пол-ной (властью Турции. Баязет в Малой 'Азии возвращался Турции.

²⁶    Седан — крепость во Франции. Сосредоточенная здесь во время франко- прусской войны значительная часть французской армии вместе с импе­ратором Наполеоном III Бонапартом 2 сентября 1870 г. сдалась нем­цам. Через день после седанской катастрофы в Париже произошёч переворот, в результате которого была провозп/шшена республика. Слово «Седан» стало синонимом всякого катастрофического поражения.

²⁷   Т. е. после поражения, понесённого Францией в франко-прусской войне 1870—1871 гг.

²⁸   Жюль Камбон имеет в виду своего брата Поля Камбона (1843—1924), видного дипломата. После того как в 1881 г. был установлен протекто­рат Франции над Тунисом, Поль Камбон был назначен в 1882 г. в Тунис французским министром-резидентом. В течение ряда лет он занимал пост посла в Мадриде, Константинополе и, наконец, с 1898 г. в Лондоне, где он оставался до 1920 г. При нём произошло сближение между Англией и Францией, так называемое «Сердечное согласие» (1904 г.), а спустя во­семь лет, в 1912 г., он обменялся письмами с министром иностранных дел Великобритании Греем относительно сотрудничества военных сил Анг­лии и Франции в случае нападения на одну из них третьей державы. В кризисные дни 1914 г. он добивался участия Англии в войне.

²⁹    Имеется в виду французский дипломат Камилл Баррер (родился в 1851 г.). На протяжении своего долголетнего (1897—1925) пребывания послом в Риме Баррер энергично работал над разрушением Тройствен­ного союза, связывавшего Италию с Германией и Австро-Венгрией, и способствовал выступлению Италии в войне 1914—1918 гг. на стороне Антанты.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

ДИПЛОМАТИЧЕСКИЙ КОРПУС

«Нет такой профессии, в которой не было бы ученичества, и от самых низких званий до самых высоких мы повсюду нахо­дим период ознакомления и тренировки, подготовляющий к исполнению обязанно­стей».

Jla-Брюйер

Демократия всегда будет иметь послов и посланников, но вопрос—будет ли она иметь дипломатов. Здесь важна не форма правления, а политические и общественные отношения. Эта деятельность требует от тех, кто посвящает себя ей, из­вестной культуры и известной привычки к светской жизни. Поэтому кажется естественным, что дипломатический корпус попол­няется представителями той среды, где встречаются эти каче­ства; но в этом-то и состоит затруднение: демократия с трудом мирится со всем, что похоже на отбор. Можно задать вопрос, необходимо ли существование дипломатического' корпуса и не достаточно ли будет, чтобы правительство выбирало представи­телей применительно к требованиям момента? В действительности это было' бы возможно при старой монархии, когда постоянство во внешней политике до известной степени поддерживалось су­ществованием королевской власти. В демократическом государ­стве это было бы более рискованно. Министры, сменяющие здесь друг друга, не обязательно¹ являются государственными людьми. Они могут привносить в дела личные чувства или партийные предрассудки. Поэтому, не впадая в парадокс, можно утверждать, что в демократической республике ещё больше, чем в монар­хии, дипломатия нуждается в традициях и кадрах.

Здесь заслуживает внимания пример Америки. После каждых президентских выборов состав послов обновляется: их должности чаще всего становятся вознаграждением за услуги, оказанные во время избирательной кампании. Вашингтонское правительство, от­делённое от остального мира Атлантическим и Тихим океанами^ располагает в этом отношении свободой действий, которой нет у правительств старой Европы, где имеются соседи. Однако в США определённо намечается течение в пользу образования ди­пломатического корпуса. Если важные посты большей частью при­берегаются для фаворитов победившей партии, то на второстепен­ных постах и в канцеляриях имеется много опытных чиновников, которые не сменяются.

Во⁴ Франции молодые люди, желающие вступить на дипломати­ческое поприще, которое у нас принято называть «1а carriere», должны сдать экзамен. Это конкурс, который выдерживают лишь немногие. Раньше кандидаты могли проникать через другую дверь. Молодым атташе, которых называли «attaches autorises», разреша­лась проходить стаж при посольстве. По истечении года их допу­скали к специальному экзамену. Они являлись с отметками на­чальника, у которого они служили, и эго было не лишено своих преимуществ. Сент-Бёв заметил, что в обществе, в жизни, в со­временном свете многое усваивается с воздухом, из общей атмо­сферы и из повседневных отношений. Судить о людях, пола­гаясь только на экзамен, было бы лишь подобием справед­ливости: наряду с книжными знаниями существует ещё знание света, проницательность, одним словом—ум, и этому в школе научиться нельзя.

Однако есть посты, в отношении которых у правительств могут быть особые соображения; в таких случаях они избирают агентов по своему усмотрению п соображаясь со своими удобствами. Все правительства прибегали к этому способу, и не мне его критико­вать, так как я был генерал-губернатором Алжира, когда меня послали в Вашингтон. Это практиковалось и при старом режиме. Виллар был столь же хорошим дипломатом, сколь и выдающимся генералом. Немало представителей церкви и судебного ведомства прославили французскую дипломатию. Это происходит потому, что на определённой высоте выявляется и осознаётся единство государственных интересов. Особенности, свойственные отдельным профессиям, сглаживаются: горизонты расширяются, точки зрения сливаются. Все пути, ведущие к этим вершинам, соединяются там. Где бы человек ни служил своей стране—в армии, в суде, в выс­шей администрации,—он может приобрести знание людей и пони­мание интересов государств. Из всех способов изучать диплома­тию самым ценным является практическое знакомство с делами государственного масштаба.

Дипломатический корпус проникнут корпоративным духом, как и должно быть; плохо только, когда это вырождается в своего рода кастовый дух. Здесь, естественно, наблюдается тенденция выражать недовольство по поводу использования правительством своего права брать агентов не из кадровой дипломатии. Может быть это и хорошо. С этим правом дело обстоит так же, как и со всякими другими правами; оно легко может превратиться в зло­употребление, если не следить за его применением и не подвергать его критике. В сущности, кастовый дух существовал всегда. Чувство того же порядка вдохновляло' Сен-Симона, когда он упрекал Лю­довика. XIV в том, что тот обуржуазил высшие должности. В этом он ошибался: предшественники Людовика XIV, так же как и он, хотели только одного—иметь хороших слуг, и они больше

4    Дипломат

ценили у своих агентов талант, чем дворянские грамоты. Жаннеи был сыном кожевника, а кардинал д’Осса—чуть ли не подкидышем. Истинно деловые люди никогда не принимали особенно всерьёз претензии, основанные на родовитости. Вот как выразился на этот счёт дипломат XVIII века, понимающий толк в зтом деле: «Боль­шинство знатных особ годятся более для парадных посольств, чем для переговоров. "В миссиях, посылаемых по случаю крестин или бракосочетания, похорон или рождения, или для присутствия при клятвенном подтверждении договора,—вот где они действи­тельно на своём месте. Они рождены только для того, чтобы говорить комплименты, и у них пег ни времени, ни охоты зани­маться делами». Таково было> мнение чиновников, которые при старом режиме двигали дипломатическую машину. Поведение Сен-Симона только подтверждает это наблюдение; когда его послали в Мадрид с парадным посольством, он желал иметь дело только с грандами и интересовался лишь всякими ме­лочами этикета.

Несомненно;, что при выборе своих агентов правительство в первую очередь должно считаться с интересами службы. От­каз от такого подхода к делу, откуда бы оиг ни шел— снизу или сверху,—одинаково свидетельствует об узости ума и пренебрежении интересами государства у того, кто его допускает.

Республика за время своего почти шсстидесятилетнего суще­ствования проявляла удивительный эклектизм: она брала мини­стров и из среды кадровых дипломатов и вне этого круга. В общем у! !неё оказалась довольно счастливая рука. Таке Ионеску, быв­ший министром иностранных дел в своей стране, рассказывает в своих воспоминаниях о беседе, которую однажды имел в Вене, в 1911 г., с графом Эренталем. Австрийский министр признался, что долгое время верил в превосходство монархии в вопросах внешней политики, но что Франция убедила его в противном: она с бесспорным успехом ведёт превосходную политику. Надо признать, что в истории дипломатии немного найдётся более замеча­тельных страйиц, чем вписанные французской дипломатией с 1871 по 1914 г. Сохранять достоинство побеждённой нации перед европейскими кабинетами, в общем враждебно относившимися к республиканской идее и старавшимися подружиться с победите­лем; заставить примириться с политикой, которая стремилась к расширению влияния в Азии и Африке, что вызывалось потреб­ностью страны в активной деятельности; приобрести друзей и подготовить союз наций, позволивший нам выдержать нападение^/~ вторгшегося в наши пределы противника,—такова была задача, стоявшая перед французской дипломатией, и она удачно её раз­решила. Эренталь был прав: у Республики не было никакого основания завидовать монархии.

И всё-таки находится много людей, воображающих, что нация может обойтись без дипломатов. Дело в том, что людей, гори­зонт которых ограничен их домашним бытом, больше, чем думают. К несчастью, не все по темпераменту своему такие домо­седы. У наций имеются соседи, которые часто бывают неделикатны, иногда сварливы и которые слишком часто напоминают им, что они не одни существуют на земле. Экономическая жизнь народа, если он полон сил, выходит за пределы его государства, и по мере своего роста народ расширяет свои отношения с окружаю­щим миром; этот контакт между нациями и расами всегда яв- лялся_# проводником цивилизации, и, когда народ замыкается в своём быту, как это сделали в своё время китайцы, он начинает чахнуть. Великие государственные деятели никогда на верили в возможность изоляции. Постоянной заботой Бисмарка было обеспе­чить себе союзные или; по крайней мере дружеские отношения, и одним из наиболее серьёзных его упрёков по адресу Виль­гельма II было то, что тот своим неблагоразумным поведением испортил отношения Германии с Россией. Если бы я хотел опре­делить политику Наполеона, то, хотя он и воевал со всей Европой, я всё же сказал бы, что ею политика заключалась в поисках союзов на континенте, только с применением для этого силы. Пред­принимая походы на Мадрид и Москву, император хотел главным образом заставить Испанию и Россию стать участниками! iero системы, направленной против Англии. К счастью, эти примеры не принадлежат к числу тех, которые могут вызвать подражание у свободной демократии, но из тою, что политические нравы станут иными, ещё не следует, что изменятся условия нацио­нальной жизни. Поскольку правительства различных стран будут поддерживать отношения между собой, они будут нуждаться в агентах для представительства и осведомления, и, как бы их ни называли, эти агенты будут заниматься дипломатией..

Роль этих агентов с каждым днём становится всё труднее. Пресса, парламентские кулуары, аферы всяких дельцов, невеже­ство публики, нетерпение, проявляемое общественным мнением, которое хочет всё знать и которое чаще всею, после того как ему всё объяснили, знает не больше, чем прежде,—всё это со­здаёт атмосферу, неблагоприятную для осуществления политиче­ских планов. Но если правительства проявят хоть немного благо­разумия и такта в выборе своих агентов, то последние преодо­леют все эти затруднения. У каждой эпохи были свои затруднения. Ришельё говорил, что передняя короля причиняла ему больше неприятностей, чем вся остальная Европа. Это надо помнить, когда служишь своему времени, чтобы не впасть в отчаяние.

II

Дипломатия—занятие, не допускающее оседлого образа жизни. Между - министерскими канцеляриями и посольствами непрерывно происходит обмен персоналом. Это старый обычай и¹ весьма хороший, ибо чиновники, находящиеся на службе в Париже, склонны упрекать своих товарищей, живущих за границей, в том, что они поддаются иностранному влиянию, а те склонны обвинять своих коллег в министерстве в том, что они ограничивают свой гори­зонт Кэ д’Орсе¹. Путешествия воспитывают молодых людей, а лю­дей зрелого возраста приучают воздерживаться от категорических суждений, к которым мы чересчур склонны, когда смотрим на мир с одной какой-нибудь точки зрения и не осознаём всего разно­образия людей и предметов.

Дата рождения министерства иностранных дел—1 января 1589 г. До этого времени иностранные дела были поделены между четырьмя секретарями, которые совместно управляли королев­ством. Генрих III сосредоточил их в руках одного из секретарей, которого звали Луи Раволь. С тех пор, т. е. за 337 лет, во главе ведомства сменилось 128 министров. Этим списком можно гор­диться; он заключает в себе несколько величайших имён нашей истории. Монархия старого режима, с 1589 г. по 10 августа 1792 г., т. е. в течение 203 лет, имела только 34 министра. Рево­люция, империя и конституционная монархия за 78 лег, с 10 ав­густа 1792 г. по 4 сентября 1870 г., имели 51 миниотра. С 4 с|ен- тября 1870 г. республика насчитывает 43 министра. Продолжи­тельность пребывания министра на своём посту обнаруживает явную тенденцию ко всё большему сокращению, и это создаёт некоторое неудобство.

В Англии существует оригинальный институт для обеспечения преемственности в политике Форейн офис: я имею в виду по­стоянного заместителя статс-секретаря. За последние годы этот важный пост занимали такие люди, как сэр А. Никольсон (ныне лорд Карнок), лорд Гардинг, бывший посол в Париже, сэр Эйр Кроу, участвовавший в мирной конференции; сейчас этот пост за­нимает сэр У. Тиррел. Я знал этих выдающихся людей и имел вы­сокую честь быть их другом; я никогда не замечал, чтобы их со­трудничество, столь ценное для министра, сколько-нибудь умаляло авторитет последнего. Между тем ,во Франции звание заместителя министра обычно предоставляется политическим деятелям, кото­рым предстоит стать министрами, но которым нужно ещё полу­чить несколько нашивок, прежде чем им вручат портфель. В сущ­ности, титул не имеет никакого значения. На Кэ д’Орсе директора— преемники .видных чиновников, носивших при старом режиме скром­ное название commis [служащие],—играют, как и эти последние, хотя малозаметную, но по существу весьма значительную роль.

Именно они ведут переговоры с иностранными представителями по вопросам, не требующим личного вмешательства министра: они сосредоточивают у себя, направляют и контролируют работу кан­целярий и придают окончательную форму и вид документам, выражающим намерения их начальника. Наши директора всегда старались сохранить в депешах своего ведомства характер, или, точ­нее говоря, стиль, который одной своей ясностью свидетельствовал! бы о правильности мысли. Говорят, что Наполеон особенно ценил ноты и докладные записки Рейнгарда. Эта традиция сохранилась. Назову только тех, кого уже нет в живых: Депре, Низар и мой друг Фрэнсис Шарм хорошо владели пером. Я был близко зна­ком с Низаром. Его учтивые манеры, любезное обхождение, его знание Европы, благоразумие, безошибочность его мнений, ста­рание, которое он прилагал к тому, чтобы никогда не ставить своего министра в неловкое положение, придавали большой вес ею словам. У нею было, впрочем, от каю унаследовать эти свойства. О нём можно было сказать то, что сказал Сент-Бёв

о    ею отце, Дезире Низаре, выдающемся представителе класси­ческой критики в прошлом столетии: «Он обладал одним из тех умов, какие редко встречаются,—умом твёрдым, но не застывшим, защищённым твердыми принципами, но доступным убедительным доводам; умом, который сам по себе был своеобразен и благодаря которому всё, что он обсуждал или хотя бьг затрагивал, при­обретало явный отпечаток проницательности, знания и моральных принципов». К несчастью, Низар страдал физическим недостатком, сильно стеснявшим его и других, но зато, быть может, позво­лявшим ему ещё с большим вниманием относиться к делам. Он был глух, совершенно глух; глухота его была отнюдь не дипломати­ческим маневром. Но он обладал такой быстротой соображения, что понимал всё, и его собеседники охотно подвергали себя неудоб­ствам, разговаривая с ним.

Как бы там ни было, над канцеляриями всегда будут издеваться, а они переживут вое насмешки по той причине, что канцелярии необходимы. И если бы даже упрёки, которые им делают, были во сто крат справедливее, то результат был бы тот же самый. Если министр-чнастоящий начальник, он будет хозяином в своём ведомстве; если же, как это иногда случалось, он недостаточно подготовлен для своей задачи, он найдёт среди своих сотрудников сведущих людей, которые дадут ему возможность всё-таки при­лично справиться с этой задачей и не ударить лицом в грязь. Он не останется в долгу, если, покинув министерство, будет требо­вать уважения к традиции, которую до вступления в кабинет презрительно называл рутиной.

ПРИМЕЧАНИЯ

¹ Кэ д’Орсе — набережная в Париже, местопребывание министерства иностранных дел, общепринятое обозначение французского иностранного ведомства.

КОНСУЛЫ

«Крупные торговые предприятия неизбеж­но вмешиваются в общественные дела».

Монтескьё, Дух законов, кн. XX, гл. 1.

Незадолго до смерти Талейран произнёс в Академии мораль­ных и политических наук похвальное слово, посвящённое Рейнгарду, бывшему министру иностранных дел. Он напомнил, что Рейн- гард Изучал богословие в семинарии в Дюссельдорфе и на про­тестантском факультете в Тюбингене и вынес оттуда силу и гиб­кость мышления, которыми отличалось потом всё, что выходило из-под его пера. В связи с этим Талейран заметил, что в прошлом некоторые из наших великих дипломатов “были хорошими богосло­вами. Многочисленная аудитория, собравшаяся в зале института, чтобы в последний раз засвидетельствовать своё почтение пре­старелому князю, разразилась при этом аплодисментами. Казалось, что за спиной государственного деятеля появилась тень бывшего отенского епископа.

Действительно, церковь при старом режиме дала много за­мечательных дипломатов^ притом наиболее выдающихся. Они про явили исключительную преданность на службе королю; в Риме же их облачение давало им возможность говорить с папским пре­столом в более свободном тоне, чем то могли позволить себе светские лица. С начала XIX века положение изменилось: духо­венство перестало быть особым сословием в государстве. Когда, из-за характера некоторых дел, правительствам нужно было обра­титься за содействием к какому-нибудь духовному лицу, они делали это, считаясь с его личным положением, и не давали £му никакого официального- поручения.

В наше время, когда правительствам нужны агенты, не при­надлежащие к кругу кадровых дипломатов, они обращаются к по­литическим деятелям и представителям делового мира. 'Это зна­мение времени. Очевидно, наши отцы думали не так, как мы. Из всех пружин, приводящих в движение государственную машину материальные интересы стали наиболее могущественными, и они в силу этого' определяют отношения между нациями. В наши дни это можно видеть на примере нефти и каучука. Замечание Мон­тескьё, что крупные промышленные и торговые предприятия

составляют существенную часть государственных дел, никогда не звучало так правильно, как теперь.

Вследствие этого выросло значение консулов, в задачу кото­рых входит защита интересов нашей торговли и помощь нашим соотечественникам. В похвальном слове Рейнгарду, который был в своё время генеральным консулом в Милане, Талейран следую­щим образом определил роль этих чиновников: «Их функции бесконечно разнообразны. В пределах своего огдэуга они могут вы­полнять по отношению к соотечественникам обязанности судьи, ар­битра, примирителя; они часто составляют акты гражданского со­стояния, выполняют обязанности нотариуса, а иногда и начальника флота; наблюдают за санитарным состоянием судов и составляют соответствующие акты. Именно они благодаря своим деловым свя­зям могут дать правильное и полное представление о состоянии торговли, судоходства и промышленности страны, где они на­ходятся».

При исполнении своих обязанностей консулы заботятся также о том, чтобы собранные ими наблюдения были использованы ком­мерсантами и промышленниками их страны; эти донесения пу­бликуются в специальных бюллетенях. Мне приходилось слышать от наших коммерсантов жалобы на инертность наших агентов за границей, и когда я вникал в суть дела, то часто констатировал, что они должны были винить только самих себя за то, что не заглядывали в консульские донесения, вполне доступные для них.

В портах Ближнего Востока начиная с XVI века европейские консулы играли роль не только ■ в торговых делах. На основании договоров, получивших название капитуляций, они пользовались особыми правами. Этот режим был распространён на все дальне­восточные страны, такие, как Сиам, Китай и Япония. На основа­нии этих договоров консулы пользовались правом юрисдикции по отношению к своим соотечественникам по уголовным, граждан­ским и торговым делам; они пользовались также почти всеми дипломатическими привилегиями. В этих странах судопроизвод­ство было столь несовершенно, правительственная власть про­являла такой произвол, нравы были настолько отличны от наших, что без капитуляций европейцы не могли бы чувствовать себя в безопасности и спокойно вести торговые дела.

Установлением этого режима капитуляций цивилизованные дер­жавы обязаны именно Франции. Франциску I принадлежит за­слуга уничтожения узких рамок, в которые была заключена до него международная политика. Он поручил де Лафоре, послан­ному в Константинополь, договориться с великим монархом Сулей­маном, и в феврале 1535 г. этот посол подписал с Портой первый договор, освобождавший французов от турецкого Суда. Другие христианские державы выразили негодование по поводу того, что

Франция заключила соглашение с неверными, после чего поспешно последовали её примеру.

Это право покровительства, осуществляемое консулами, вско­ре было распространено не только на их соотечественников. В то время как православные греки обращались к защите России, пап­ский престол поручил "Франции защищать на Востоке интересы католиков всех национальностей. Французские правительства, не­зависимо от их направления, всегда внимательно выполняли это поручение, и генерал Обер-Дюбайе, посол Директории в Кон­стантинополе, проявлял в этом деле такую же исполнительность и энергию, как и его предшественники, королевские послы. В стра­нах Востока религия сливалась с национальностью. Религиозная защита была значительной силой, способствующей росту мораль­ного влияния Франции, а следовательно и её политического авто­ритета. Школы, бЬльницы, монастыри и все заведения, во мно­жестве созданные миссионерами на территории Малой Азии, вывешивали—по праздникам или когда угрожала опасность—фран­цузский флаг. К тому же наши консулы всегда были на высоте своей задачи. Состояние анархии, которое было обычно для Отто­манской империи, к сожалению, слишком часто вынуждало их рисковать своей жизнью. Беспорядки там никогда не прекраща­лись, но ъ 1895 и 1896 гг. они достигли небывалых размеров. На всём пространстве империи фанатические банды нападали на армянское население, убивали, грабили, похищали женщин и про­давали их на рынке, как рабынь. Некоторые турецкие чиновники исполняли свой долг, но обычно власть проявлялась в таких мягких формах, что возникал вопрос, не действуют ли убийцы и правительство заодно и не задумано ли наверху уничтожить всю армянскую нацию. В Диарбекире, Эрзеруме, Сивасе, Трапе- зунде и даже в Константинополе местные христиане жили под вечным страхом. Христианское население, обезумев от ужаса, бе­жало и искало убежище в наших консульствах и школах. Повсюду наши агенты принимали их, оказывали им содействие и даже за­щищали их с оружием в руках. Отвращение, которое внушали ци­вилизованному миру вести об этих убийствах, могло сравняться только с восхищением, вызываемым мужеством наших консулов. Папа Лев XIII неоднократно выражал французскому правитель­ству благодарность за деятельность наших представителей, спас­шую столько человеческих жизней.

Но всё может выродиться в злоупотребление. В некоторых странах европейские консулы широко предоставляли покровитель­ство своею флага туземцам, которые искали у них защиты от своею правительства или которые являлись лишь подставными лицами иностранных аферистов. Когда мы ещё только водворя­лись в "Марокко, такие авантюристы создавали нам бесконечные затруднения, которые неизбежно должны были вызывать реакцию,

особенно в такое время, когда цветные расы стали оспа­ривать у белого человека превосходство, признававшееся за ним до сих пор. В 1899 г. Япония отвергла режим капитуляций, а теперь в Новой Турции Анкарский парламент, рассчитывающий избавиться от опеки Европы, если усвоит её учреждения и головные уборы¹, тоже собирается отнять у консулов их освящённые ве­ками права юрисдикции.

Ввиду той особой роли, какую консулы играли в столь об­ширных империях, как Турция или Китай, вполне понятно, что их функции были предметом больших разногласий. Во Франции юриспруденция всегда рассматривала их как государственных чи­новников, но в то же время отказывалась признать за ними право на представительство (caractere represen tatif), которое принадле­жит только начальникам дипломатических миссий—послам и по­сланникам. Они получают от своих правительств не верительные грамоты, а простые назначения (lettres de provision) и могут осуществлять свои функции лишь после того, как правительство страны, где они пребывают, далО' им экзекватуру (exequatur) и этим официально их признало. Их роль, таким образом, в принципе не является политической; фактически, по крайней мере на Востоке, она может стать таковой. Если мы захотим всё точно определить, мы рискуем только всё запутать. Необходимо ока­зывать доверие консулам и полагаться на их благоразумие, ко­торое убережёт их от компрометирующих действий. Некоторые из них, правда, иногда слишком рьяно поддерживают частные претензии своих соотечественников, проживающих в их районе. Чем отдалённее их пост, тем, видимо, сильнее эти консулы бы­вают проникнуты сознанием, что престиж их страны может быть затронут какими-нибудь деревенскими ссорами, которые показа­лись бы в Лондоне, Париже или Берлине мелочными; и жалкими. Бисмарк, который иногда раздражался по поводу агрессивного возбуждения своих подчинённых и считал ненужным брать дубинку Геркулеса для того, чтобы убить блоху, называл этот маленький недостаток morbus consularis (консульской болезнью). Эта болезнь свирепствует во всех странах. Талейран давно уже указал сред­ство против неё, когда говорил своим секретарям: «Главное, гос­пода, не слишком усердствуйте!» Тьер выразил это следующими словами: «Надо всё принимать всерьёз, ничего—трагически». Бис­марк, Талейран, Тьер—разве не забавно, что все они одина­ково были озабочены тем, чтобы их агенты во всём соблю­дали меру. Это хорошее правило¹, и оно применимо не только к консулам.

ПРИМЕЧАНИЯ

¹ После установления республиканского строя в Турции, в 1925 г., было запрещено ношение фески, которое являлось обязательным в султан­ской Турции.

ЦЕРЕМОНИАЛ

«Священны права послов у чужеземных народов».

Тацит, История, кн. Ill, LXXX.

Нет людей, более склонных к церемониям, чем дикари, Когда два туарега встречаются в Сахаре, то они, как только издали заметят друг друга, останавливаются, слезают с животного, на котором едут, садятся на песок и приветствуют друг друга копьём и щитом, сделанным из кожи газели; жесты их свидетель­ствуют о каком-то ритуале. Только познакомизшись таким обра­зом, они решаются приблизиться друг к другу. Покойный Маскерэ, профессор филологического факультета в Алжире, рассказал мне однажды, что в 1889 г., отправляясь в Париж, он привёз туда туарега, взятого нами в плен, и свёл его на всемирную выставку. Этот человек признался, что из всего виденного его особенно Ьоразил вид оживлённой улицы. Он не мог понять, как это мы решаемся ходить в толпе без всяких .предосторожностей и не имея оружия.

Возможно, что вежливость ведёт свое происхождение от страха. Так, вероятно, обстояло дело в отношениях между отдельными лицами и уже, наверно, в отношениях между нациями. В биб­лейской «Книге царей» рассказывается о беспощадной мести, учи­нённой Давидом моавитянам, оскорбившим его послов; а когда азиатский царь, какой-нибудь Фарнак или Антиох, принимал по­слов римского сената, то в многочисленных знаках уважения по их адресу было, несомненно, больше страха, чем почтительности. Так постепенно установился обычай окружать иностранных пред­ставителей всевозможными атрибутами вежливости.. Когда посоль­ства превратились в постоянные миссии, обычай стал правилом. Так родился «Протокол». Это своего рода религия, со своеобраз­ными обрядами и таинствами. Церемониймейстеры являются её жрецами. Их функции чрезвычайно трудны; не так просто придавать видимость чего-то реального суетным вещам и не задевать ничьего самолюбия. Для этого нужно особое призвание. Из всех церемоний­мейстеров, которых мне приходилось встречать, наиболее убе­ждённым в значительности своей должности был маркиз дель Зарко, исполнявший эти обязанности при испанском дворе. Этр

был маленький человек, внимательный и услужливый, пунктуальный, точный до мелочей, не забывавший ничего, что могло бы облег­чить иностранным дипломатам их задачу, в изобилии дававший хорошие советы И к тому же великий рассказчик анекдотов; он был изумителен и признавался, что, по словам короля Аль­фонса XII, само провидение предназначило его на этот пост.

Разумеется, правила «Протокола» в настоящее время кажутся несколько старомодными. Если находятся ещё люди, относящиеся к ним Оо своею рода благоговением, то есть и такие, которые высмеивают их. Те и другие не правы. Таково уж свойство обы­чаев: хотя их и критикуют, им следует подчиняться. 'Не делать этою так же глупо, как не снимать шляпы при входе в церковь или обуви при входе в мечеть.

В сущности, не всё уж так бессмысленно в этих торжественных пустяках. Иностранные агенты являются представителями чего-то такого, что выше их самих. Воздаваемые им почести обращены К главе государства, представителями которою они являются. Между прочим недостаточно отмечено то обстоятельство, что «Протокол» не знает народов-победителей и народов-побеждёншых. Ои даже враждующим нациям предписывает взаимное уважение, независимо от соотношения их сил. Это, конечно, только фор­мальность, которая по существу ещё ничего не предрешает, но на сей раз Бридуазои¹ прав, когда придаёт значение форме. Эта формальность свидетельствует об уважении к достоинству и независимости слабых наций, что уже не мало. В этом, заклю­чено всё международное право. Лига наций, которой мы так гордимся, только осуществила на практике принцип равенства суверенных государств.

Наиболее важной прерогативой иностранных послов является экстерриториальность, т. е. привилегия для них и членов их семьи не подчиняться юрисдикции страны, где они аккредитованы. «Ра­зум,—говорит Монтескьё,—не допускает, чтобы послы зависели от государя, к которому они посланы, равно как и от его судов. Они голос государя, посылающего их, и голос этот должен быть свободен. Никакие препятствия не должны мешать им действо­вать. В отношении послов нужно руководствоваться соображе­ниями, почерпнутыми из международного права, а не из права политического».

Но вследствие привилегий, которыми пользуются послы, их правительство должно заботиться, чтобы им был оказан хороший приём. Превратилось в правило не назначать посла, не получив агреман от суверена, к которому его посылают. В этом агремане редко отказывают, но всё же рекомендуется нащупать почву, прежде чем просить о нём.

Раньше, когда посол прибывал на свой пост, ею принимали с церемониями. Он, как выражались, совершал свой въезд. Все

послы выезжали к нему навстречу в своих каретах и провожали ею до дома. Это показное проявление вежливости чаще всею слу­жило поводом для конфликтов, ибо каждый из этих господ оспа­ривал у других право на занятие более почётного места. Дипло­матическая история полна таких ссор. 'В 1661 г. в Лондоне во. время въезда шведского посла слуги испанского посла графа Ваттевиля поссорились с лакеями французского посла графа д'Эстра- да и перерезали постромки у его коляски; были пущены в ход шпаги, и много французов, испанцев и англичан было убито на месте. Надо благодарить небо, что теперь не бывает таких сра­жений; это следует приписать смягчению нравов, а также тому обстоятельству, что послы теперь отправляются к месту своей службы, как и все прочие люди, по железной дороге. К тому же Венский конгресс установил порядок старшинства (Ordre de preseances), и, может быть, из всех его постановлений это оста­нется в силе дольше других. Старшинство послов устанавливается исходя из даты прибытия на занимаемый ими пост; самый старший говорит от их имени, когда они в полном сборе: он называется старшиной (doyen).

Из всею церемониала, которым раньше было обставлено всту­пление в должность послов, в настоящее время ничего не оста­лось. Однако вручение верительных грамот главе государства со­вершается ещё с некоторой торжественностью. В Испании частично сохранились обычаи XVIII века, и иностранцы всегда приходят в изумление, когда видят на улицах Мадрида кортеж, сопрово­ждающий нового' посла во дворец, совсем как во времена Карла III. Король принимает посла в тронном зале, окружённый членами правительства и всем двором, блистающим своим великолепием. Происходит любезный, но торжественный обмен речами и компли­ментами. Однажды случилось, что некий рассеянный посол забыл дома верительные грамоты. Он передал королю тщательно сло­женный лист бумаги,—церемония от этого ничего не утратила в своей торжественности. Разумеется, посол, как только вернулся к себе в посольство, поспешил исправить у государственного секретаря допущенную им оплошность.           

Чтобы покончить с этими скучными вопросами этикета, за­помню ещё, что послов титулуют «его превосходительством». Это всеобщий обычай, заимствованный у Италии конца XVI века. Фран­цузам очень трудно было приноровиться к нему, и они последними привыкли к этой манере обращения, которой свободно пользо­вались в Риме, Мадриде и при германских дворах. Но когда она вошла в обычай, французская галантность распространила её яа жён послов; мы были тогда самым вежливым народам в мире.

Когда миссия послов заканчивается, вручение отзывных гра­мот .совершается запросто. Однако раньше существовал обычай преподносить послам при окончании их миссии роскошные^ по­

дарки. Во Франции, когда венецианский посол являлся на прощаль­ную аудиенцию, король передавал ему шпагу, которую он носил, и целовал его. Он дарил ему серебряную посуду и свой порт­рет, украшенный бриллиантами. Всюду считалось одинаково не­вежливым не делать таких подарков и отказываться их принимать: когда кардинал д'Осса, покидая Венецию, вознамерился было на­рушить этот обычай, ему указали, что этим он нанесёт оскорбле­ние республике. Венеция, впрочем, вела себя очень странно в таких делах: она способна была возбудить следствие против по­сланника, вернувшегося из миссии и не получившего обычных подарков. В Англии королева Елизавета, которая была женщиной гордой, делала богатые подарки. Что же касается папы, то о нём один старый автор говорит: «Он не скупился на благо­словения, медали и индульгенции, которые являются плодами, произрастающими на его земле».

В то время никому не приходило в голову, что эти подарки могут вызвать подозрение относительно бескорыстия посланников, которые их получали, а также относительно их лойяльности по отно­шению к своей стране. Теперь такое отношение было бы непо­нятно; им до известной степени объясняется лёгкость, с которой в начале XIX века некоторые дипломаты—и среди них самые крупные—принимали подарки от государей, с которыми вели пере­говоры. Они ещё оставались людьми старого режима.

Без сомнения наши нрапы стали более строгими, по крайней мере по видимости. Что же касается правительств, то они те- •перь подарков послам не делают: они довольствуются награжде­нием их орденами, что обходится дешевле. Кроме того, вошло в привычку обмениваться этими знаками отличия каждый раз, когда визит государя, подписание договора, выставка или какая- нибудь церемония дают тому повод. Таким образом, дипломаты за время своей бродячей карьеры собирают обильную жатву из лент самых разнообразных цветов. Это бутафория их профессии.

Бывает также, что дипломатические миссии заканчиваются мало приятным образом. Неоднократно случалось, что правительства требовали отозвания посла. Такая неприятность приключилась с лордом Сэквилем, английским посланником в Америке., Накануне президентских выборов он имел неосторожность написать одному корреспонденту, спрашивавшему его мнение о различных кан­дидатах в президенты США. Письмо его, хотя оно носило совершенно частный характер, попало в печать. Вашингтонское правительство, возмущённое нескромностью посланника, немед­ленно обратилось в Лондон с требованием об его отозвании: Я был свидетелем аналогичного в известной мере инцидента. Незадолго до начала войны 1898 г. между Америкой и Испанией герцог д'Аркос, бывший тогда посланником¹ в Вашингтоне, написал Каналехасу, находившемуся в командировке в Гаваяне, письмо,

в котором бесцеремонно отзывался о> президенте Мак-Кинли. Письмо это было выкрадено и попало в печать. Случайно я находился у герцога д’Аркоса в тот момент, когда помощник государствен­ного секретаря Дэй явился к нему с вопросом, действительно ли он написал это письмо. Герцог признал его подлинность и не стал входить ни в каше объяснения. Он сказал только, что, хотя письмо это носило частный характер' и было выкрадено у адресата, тем не менее тотчас же после его опубликования он послал своему правительству прошение об отставке и является теперь совер­шенно частным лицом. После этого герцог и ’Дэй расстались, выражая друг другу сожаление по поводу того, что подобный инцидент положил конец миссии посланника.

Наконец, дипломатические отношения могут быть прерваны объявлением войны. В таких случаях раньше бывало неприятно оказаться послом у турок. Вплоть до конца XVIII века султан сажал послов в Семибашенный замок, который сильно походил на тюрьму. Венецианские послы оставались там по нескольку лет, один из них умер в заключении. Во время войны из-за Кандии, в 1646 г., французский посол Л а Э-Вотле был брошен в тюремное подземелье и там избит. Алжирский бей поступал ещё более жестоко: однажды он приказал привязать французского консула Леваше к жерлу пушки. Христианские державы вели себя более гуманно. Людовик XIV даже щеголял своей утончённой вежливостью. Когда он собирался начать войну с Соединёнными провинциями, он распорядился, чтобы во всех городах, через ко­торые будет проезжать посол провинций Питер де Гроот, ему оказывались военные почести, пока он не выедет за пределы королевства, и чтобы губернаторы пограничных крепостей выпол­няли его требования. С тех пор христианские державы, хотя и не заходили так далеко, всегда заботились о том, чтобы послам вражеских государств, возвращавшимся к себе домой, были пре­доставлены все удобства, какие только возможны, и чтобы их отъезд был окружён самым тонким вниманием.

Иногда случалось, что правительство не следовало этой тра­диции. Я испытал это на себе в 1914 г. Общественное мнение всего мира осудило такое забвение обычаев.

ПРИМЕЧАНИЯ

¹   Бридуазон—судья из комедии Бомарше «Женитьба Фигаро».

ДИПЛОМАТИЧЕСКИЙ ЯЗЫК

«Смысл меняется в зависимости от слов которые его выражают».

Паскаль

В течение многих веков христианство знало один общий язык, латинский, которым пользовались почтенные люди, посвятившие себя умственному труду. Реформация и образование больших государств, сопровождавшееся подъёмом национального духа, уни­чтожили в XVI веке господство языка, который был унаследован христианским Римом от древнего Рима. Между народами воздвиг­лись интеллектуальные границы, порождаемые различием языка. Но нациям, конечно, необходимо, чтобы в их политические и экономические взаимоотношения не вкрадывались никакие недо­разумения. Однажды в Вашингтоне, в беседе с одним выдаю­щимся юристом, я выразил удивление по поводу стиля некоторых английских законов, не имеющих в своём тексте ни одной точки и ни одной запятой на протяжении целой страницы. Для сравне­ния я указал на язык нашего гражданского кодекса, сжатый и ясный., «Надо же оставить что-нибудь и юриспруденции»,—ответил с улыбкой мой собеседник. В отношениях между нациями юриспру­денция устанавливается конгрессами, решениями третейских судов, а иногда войнами. Следовательно, лучше говорить ясно и по возможности ничего не оставлять для интерпретации правительств. Вот почему благодаря интеллектуальной гегемонии, шторой Фран­ция люльзовалась в XVII и XVIII веках, французский язык стал языком дипломатии. Вильмен в своём предисловии к академиче­скому словарю французского языка очень хорошо определил, чтб именно обеспечило нашему языку эту благородную привилегию: «Характерная особенность французского языка, делающая его столь пригодным для применения в деловых переговорах, в науке и.житейском быту, особенность, которую он не может утратить, не изменившись коренным образом, заключается в ясности, инстинк­тивно свойственной нашему уму и всё более становившейся за­коном для нашей литературы. Она проявлялась в расстановке слов, в ясности выражений, в чёткости, в которой чувствуется в извест­ной мере влияние геометрии, рационалистической науки, сформи­ровавшей Декарта и непоколебимую точность которой Паскаль

Ь Дипломат

и его друзья соединяли даже с пылом красноречия». Лучше этого не скажешь. Можно лишь опасаться, что романтизм и пристра­стие к красочности несколько нарушат геометрическую точность, которой обладает наш язык. Но как бы то ни было», он в течение столетий считался, по общему признанию, самым лучшим посред­ником в международных сношениях, и те, кто, как англичане, составлял ноты на своём языке, должны были присоединять к ним французский перевод. Северные Дворы, в частности Россия, усвоили наш язык до такой степени, что переписка петербургского правительства с его же агентами велась по-французски. В цар­ствование Александра III мощное панславистское движение, направ­ленное главным образом против германского влияния, увлекло Россию на новый путь. Правительство отказалось от исключи тельного пользования французским языком. Но я всё-таки знавал старых русских послов, служивших при Александре II, кото­рые попрежнему пользовались в своих донесениях только нашим языком. Граф Остсн-Сакен, который в течение долгого времени блистательно представлял царя в Берлине, получил однажды с Вильгельмштраесе сообщение, написанное по-немецки. Он отве­тил на него по-русски, и Вильгельмштраесе немедленно прислало ему то же сообщение на французском языке. «Они поняли,— добавил Остен-Сакен, рассказывая мне этот анекдот,—что при такой новой системе они рискуют получать ноты на китайском и турецком языках».

На Венском конгрессе 1815 г. и на Парижском конгрессе 1856 г. neperoiBOpbi велись на французском языке. Иначе обстояло дело в Версале в 1919 г.: здесь английский язык пользовался наравне с французским прерогативой, составлявшей до тех пор монополию нашего языка. Французский язык, повидимому, утра­чивал своё значение единственного дипломатического языка; это создавало большие неудобства, на конгрессах могло повториться вавилонское столпотворение, и в Локарно говорили уже только по-французски, за что нужно поблагодарить Бриана и сэра Остина Чемберлена. Дипломатические документы, подтверждавшие согла­шения между державами, были составлены только на нашем языке.

Соединённые Штаты всегда упорно настаивали на пользова­нии английским языком. Когда в 1895 г. в Париже заседал тре­тейский суд для улажения затруднений, возникших между США и Англией по вопросам о юрисдикции в Беринговом море и об охране тюленей, то было решено вести все переговоры по-англий- ски. Рибо, бывший тогда министром иностранных дел, не преминул выразить г. Виньо—американскому поверенному в делах—своё удивление по поводу того, что для дипломатического урегулиро­вания конфликта, которое должно происходить в Париже, ста­вится такое условие. Президент США Гаррисон, получив от Виньо уведомление об этом разговоре, упорно настаивал на пользовании

английским языком; он только уполномочил своего поверенного в дедах заявить, что когда арбитры будут высказывать свои мнения, то французские, итальянские и шведские арбитры могут это сделать на своём языке. С тех дор как США приняли актив­ное участие в европейских делах, английский язык получил широ­кое распространение, тем более что США придавали мало зна­чения традициям наших канцелярий. Наконец, некоторые дипло­маты за последнее время пренебрегли старым обычаем, который до сих пор был освящён своего рода всеобщим соглашением: г. Лангверт, германский посол в Мадриде, при вручении своих верительных грамот королю Альфонсу XIII обратился к нему с небольшой речью на испанском языке.

Дипломаты всегда предпочтут наш язык из-за самого харак­тера его, и не мы одни пожалеем, если он лишится универсаль­ного применения, которое сумели ему обеспечить Людовик XIV и Вольтер. Единый язык в международной политике создавал интеллектуальную связь между нациями. Они и так слишком склонны к обособлению, и необходимость прибегать к помощи переводчиков для установления смысла соглашений способна только создать почву для недоразумений в будущем.

ДЕМОКРАТИЯ И ВОЙНА

«После революции, которая всё измени­ла, надо суметь отказаться от своей враж­ды, если не хочешь отречься навсегда от своего счасты».

Талейран.

В мае 1871 г., в те дни, когда армия, вступавшая в Париж, завершала победу над восстанием, Жюль Симон, бывший тогда министром народного просвещения, приехал однажды из Версаля, чтобы посетить своё министерство на улице Гренель и по­смотреть, в каком состоянии его оставила Коммуна. Я сопрово­ждал его. По окончании осмотра Жюль Симон спустился в сад. Стояла чрезвычайная жара. Париж казался опустевшим. Издали доносилась пушечная стрельба. -После того как мы сделали не­сколько шагов, я не смог удержаться и, нарушив молчание, стал проклинать эту ужасную борьбу, которая бросила французов друг на друга в то время, когда германская армия ещё занимала Сен-Дени. «Вы ещё молоды,—сказал Жюль Симон,—никакие войны не имеют разумного оправдания, кроме гражданских или рели­гиозных войн».

Это замечание с тех пор часто вспоминалось мне. Если когда- нибудь люди положат конец войнам между нациями, то, быть может, они увидят ещё более свирепые войны, войны классовые и войны, вызванные разногласиями во мнениях. Нет людей, более недоступных для жалости, чем мечтатели, желающие осуществить свою химеру. Заметьте, что наиболее ярые противники войн между нациями охотно содействуют гражданским распрям. Человечеству не суждено жить в мире и согласии, и люди всегда проявляли изобретательность, чтобы найти основания для ненависти и драки. Монтескьё ещё задолго до Руссо писал, что как только люди собираются в общества, они утрачивают ощущение слабости, и тогда начинается состояние войны. Поэтому нации поступят благо­разумно, применив к себе слова Эмерсона, сказанные по адресу каждого из нас: ₍«Ничему не научится в жизни тот, кто не пре­одолевает каждый день какого-нибудь опасения».

Однако большое значение имеет уже то, что человечество начинает приходить в ужас при мысли о войне между нациями. Соглашения о третейском суде, Гаагский трибунал, Лига наций являются выражением общего чувства, которое сделает отйыне

войну более редким явлением. Это достигнуто продолжительной и медленной работой, которая сказалась даже на языке дипло­матических канцелярий, ибо дипломатия была активной, но осто­рожной помощницей в этой эволюции умов. Кто осмелится говорить теперь о войне ради возвеличения себя? Или! о завоева­тельной войне? Уже в течение целого столетия политические деятели испытывают необходимость придавать своим намерениям моральную окраску. Это век принципов. Революция, которая уна­следовала от старой монархии всю её внешнюю политику, про­возглашала, что она стремится только к освобождению народов. После 1815 г. союзные правительства ссылались на божественное право корон. Пленник на острове святой Елены ответил им со своей скалы; он напомнил, что хотел создать из Германии и Италии великие объединённые нации и передал в руки евро­пейской демократии оружие в виде принципа национальностей. XIX век сделал из него ужасное применение. Князь Бюлов, бесе­дуя однажды со мной о происхождении германского единства, признался мне, что, по его мнению, творцами этого единства являются два человека: Наполеон I и Бисмарк.

Когда в 1918 г. рушилось старое здание Европы, то малые нации, которые, казалось, уже навсегда были вычеркнуты из книги истории, вновь появились и принесли в Версаль свои ве­ковые жалобы. Союзные державы выслушали их, но тут обна­ружилась немощность человеческого правосудия. В Восточной Европе нации живут вперемежку, но не смешиваясь друг с другом. Когда понадобилось установить границы для этих но-вых госу­дарств, пришлось оставить немцев в Польше, поляков в Германии, венгров в Румынии, греков в Турции, славян в Греции. Мы были свидетелями того, как греческое население Анатолии пере­биралось через Геллеспонт, чтобы уступить место туркам, прибыв­шим из Румелии, а в странах, где невозможен такой варварский обмен населения, были приняты меры для защиты меньшинств. В обязанности дипломатии входит наблюдать за тем, чтобы эта защита не оказалась пустым звуком.

Странное дело, в тот самый момент, когда торжествует и уже не вызывает споров принцип национальностей, который, как утверждали, должен был обеспечить господство мира на земле, авторитет его, видимо, ослабел. Этот принцип как будто под­менили. Мы наблюдаем, например, что люди, которые раньше приветствовали Польшу, когда считали её мёртвой, перестали интересоваться ею теперь, когда она стала живой и когда те, кто управляет ею, представляют собой государственных деятелей.

Нет, надежда, что освобождение угнетённых от тяготевшего над ними векового ига будет способствовать всеобщему миру, не была несбыточной мечтой! Но утверждение, что демократия сумеет сохранить мир, как бы ни складывались обстоятельст!ва,

при которых интересы народов ставятся на карту, является безу­словно несбыточным.

Слава богу, демократии чувствительны к вопросам чести. Кроме' того, как и старые аристократии, они, оберегают свои материальные интересы. Этого достаточно, чтобы возникали все­возможные конфликты. Верно то,, что конфликты эти, будут про­исходить реже, так как увлечь целый народ труднее, чем увлечь правительство. Весьма и весьма вероятно, что если бы & 1914 г. в Англии у власти стояла консервативная партия, то британское правительство не так медлило бы с заявлением о своей pei- шимости вступить в войну. Возможно, что это способствовало бы сохранению мира, но нация не была бы в такой же мере единодушна в своём решении, как тогда, когда нарушение бель­гийского нейтралитета Германией возмутило пуританскую совесть всего английского народа. Итак, демократические учреждения за­трудняют вступление наций в войну, но отнюдь не исключают такой возможности. С другой стороны, если общественное мнение придёт в возбуждение и война вспыхнет, народы ринутся в неё всей массой, а так как армии будут включать не одни только кадровые части и наука предоставит в их распоряжение более страшное оружие, чем раньше, то войны станут все более же­стокими.

Теперь уже больше не будет рыцарских войн, когда про­тивники обменивались любезностями. Не будет также больше войн, которые не нарушали обычного хода национальной жизни и не оставляли после себя ненависти. Я был ребёнком во время Крымской войны 1855 г. и помню возвращавшиеся по парижским бульварам войска. Публика сбегалась смотреть на них, как на весёлое зрелище. Совсем иное было в 19.19 г., когда перед нашими глазами по Елисейским полям проходили союзные войска. Сердце нации обливалось кровью, и кто решился бы сказать, что народ уже снял с себя траур?

Политика—даже международная политика—покинула отныне кабинеты государственных деятелей. В неё вмешался человек улицы. Он внесёт в неё свои страсти, свои инстинкты, свои пред­рассудки, своё невежество, и это сделает нелёгкой задачу для людей, которые, желая избежать катастроф, попытаются воззвать к его разуму.

Утром 3 августа 1914 г. статс-секретарь фон Ягов пришел во французское посольство в Берлине сообщить мне, что Гер­мания порвала с нами дипломатические сношения и что после полудня мне будут вручены мои паспорта. Мы были в моём кабинете. Окна его, выходившие на Парижскую площадь, были открыты. Толпы молодых людей непрерывно проходили по пло­щади, распевая патриотические песни; то и дело раздавались вра­ждебные возгласы по адресу Франции. Я указал! статс-секретарю

на эту возбуждённую толпу и спросил его, когда положат конец этому шуму и будет ли полиция охранять посольство. Ягов за­верил меня, что будет. Но не прошло и Нескольких часов, как толпа, двинувшаяся к английскому посольству, камнями разбила там окна. Император послал одного из своих офицеров к моему, коллеге сэру Эдуарду Гошену, чтобы выразить ему сожаление, и я никогда не сомневался, что фон Ягов был глубоко потрясён этим инцидентом. Правительство, которому здесь повиновались как нигде и никогда, оказалось не в состоянии сдержать на­родные страсти. Народ словно опьянел.

Особенным отличием прошлых войн от будущих является не­нависть, которую последние будут оставлять после себя именно потому, что они возбуждают национальное чувство. Не оста­нется ни • одной деревушки, где не носили бы траура; страна будет опустошена. Талейран говорил, что нужно уметь отказы­ваться от ненависти. К несчастью, некоторые люда любят нена­видеть, они находят в этом источник энергии. Надо поэтому искать в чём-то другом, а не ,в демократическом чувстве, ту силу, которая помешает нациям воевать. Существует Лига наций.

ЛИГА НАЦИЙ

«Мир держится только па противоречиях. Что требуется для их устранения? Собрать Штаты рода человеческого; но люди созда­ны так, что если бы они оказались в согласии между собой, это явилось бы новым противоречием».

Вольтер

Идея Лиги наций не нова: Сюлли, Фенелон, добрый аббат Сен-Пьер высказывали её ещё задолго до Вильсона. Но офор­милась она только недавно. Все мы были свидетелями рожде­ния этой Лиги наций и слышали её первый крик. Естественно, она имеет своих хулителей, которые пытаются высмеивать всё, что бы она ни делала. Эти скептики преувеличивают. Лига на­ций всегда будет представлять среднюю линию общественного мнения: весом этого мнения она будет давить на ход событий, и, в случае, если' всему миру станет грозить кризис, она явится препятствием для авантюр и авантюристов. Одним словом, она никогда не даст нам уверенности в сохранении мира, но благо­даря ей—если она останется тем, чем она была до сих пор,—' станет более рискованным нарушать мир. Разве это не является уже чем-то, и притом таким, чем Лига наций заслужит благо­дарность рода человеческого?

К несчастью, у Лиги есть друзья более опасные, чем враги: это доктринёры, которые' возлагают на неё нелепые надежды и воображают, что она приведёт нас в какой-то земной рай, где не будет больше ссор между нациями. Эти энтузиасты, разу­меется, провозглашают, что отныне роль дипломатии сыграна. На что она нужна, если делегаты всех наций будут ежегодно встречаться в Женеве в зале Реформации? Только курьёзом можно назвать такое представление о международных отношениях, когда воображают, будто непрерывный ход экономической и политиче­ской жизни народов может быть подчинён решениям собрания, которое постоянно не заседает. Такое постоянство как раз и обеспечивается присутствием послов и посланников в каждой из столиц Европы. Впрочем, если Лига наций и пригодна для решения некоторых вопросов, связанных с сохранением мира или с широкими моральными интересами человечества, то, право, она не в состоянии разрешать другие, более скромные, но и бесконечно более многочисленные вопросы, которыми заняты изо дня в день министерские канцелярии. Правда, некоторые из наших

современников представляют себе общественную жизнь не иначе, как в виде шумихи на собраниях; они не видят, что во всех парламентах—не на трибуне, а в кулуарах—идёт торг, при по­мощи которого подготовляются решающие голосования. Я допускаю, что в Лиге наций нет места для дипломатов, но там всегда найдётся место для дипломатии, если под дипломатией понимать интригу и резкое столкновение интересов.

Некоторые теоретики Лиги наций склонны даже приписывать народам бескорыстие, доходящее до готовности жертвовать собой. Они полагают, что отныне народы, порвав со своим прошлым, не будут нуждаться в союзах: все суверенные нации, будучи равноправными, могут с уверенностью рассчитывать на одинако­вую защиту в Лиге наций. Они, таким образом, не будут ощу­щать потребности в союзах для объединения своих слабых сил. Система эта проста; боюсь, что ум, породивший её, не менее прост. Представьте себе на минуту, что> США вступают в Лигу наций. Неужели вы думаете, что при борьбе влияний в Женеве США не будут пользоваться большим весом, чем какая-нибудь маленькая южноамериканская республика, представитель которой окажется рядом с представителем США? Политические созвездия имеют некоторое сходство с небесными светилами: хотим мы этого или не хотим, всё равно вокруг великих держав будут образовываться системы маленьких государств, притягиваемых общими интересами или соседством. Таким образом, внутри Лиги наций естественным путём образуются группировки; в дальней­шем там могут возникнуть конфликты на почве борьбы влиянил, ибо было бы чрезмерным требовать от великих держав, чтобы они отреклись от своего влияния в пользу другого государства.

В Германии перед войной 1914 г. заходили в этом отношении весьма далеко. Идея государства до такой степени преобладала там и занимала такое место в формировании национального духа, что я сам слышал в Берлине, как Отстаивали тезис, что инте­ресы малых держав должны исчезнуть и раствориться в интере­сах великих держав и что содействовать их поглощению является своего рода моральным долгом. Франция всегда держалась про­тивоположного мнения: она всегда поддерживала малые нацио­нальности. Генрих IV ставил это себе в заслугу, и Вержен провозгласил то же самое накануне падения монархии. Принимая участие в Лиге наций, Франция, таким образом, остаётся верной своим традициям, ибо Лига даёт возможность слабым государ­ствам объединиться, чтобы дать почувствовать своё влияние. Титу Ливию принадлежат страшные слова: «Sub umbra foederis aequi, servitutem pati possumus» (под сенью равноправного союза мы можем стерпеть рабство). Что было верно во времена Рима, остаётся верным и в наши дни. Пока будут существовать боль­шие государства и рядом с ними маленькие, под видом союза

между якобы равными государствами может скрываться рабство. Поэтому державам, имеющим общие интересы, а также слабым государствам всегда будет необходимо приноравливаться друг к другу в своей политике. Но что бы они ни делали, надо признать, что в Лиге наций группировки будут существовать. Впрочем, это предвидели, и устав Лиги наций не запрещает частных согла­шений между отдельными её членами. Какими бы наименованиями ни приукрашивали эти соглашения, называя их униями, пактами или протоколами, они будут носить характер союзов и выражать стремление к равновесию.

Но эти замечания, могут возразить мне, основаны на пред­взятом мнении, что отношения между нациями всегда останутся такими, как теперь. Между тем они коренным образом меняются. Некоторые .предсказывают даже образование Соединённых штатов Европы под эгидой Лиги наций. Тогда, полагают они, не будет больше «надобности в союзах, потому что все государства обра­зуют унию, нечто вроде конфедерации. Заметьте себе это выра­жение: Соединённые штаты Европы. Оно либо лишено всякого значения, либо это значит, что Америка, Китай, Япония, а также, без сомнения, Англия не войдут туда, т. е. уже теперь допу­скается возможность, что интересы европейских держав не будут совпадать с интересами остальных стран мира. Таким образом, как мы видим, возникает мысль о соперничестве, но уже не между отдельными государствами, а между целыми континентами. Такие перспективы мира способны внушить страх. ’Уже теперь защита американских рабочих от конкуренции жёлтого труда создаёт почти постояннную напряжённость в отношениях между .США и Японией. Полагать, как это делают некоторые лжепророки, что только капитализм вызывает борьбу между нациями, было бы чистейшей фантазией. Повсюду рабочие являются наиболее протекционистски настроенными производителями и наиболее на­стойчиво требуют установления барьеров против иностранной кон­куренции. Мы видим в Калифорнии как бы набросок того, чем может стать, несмотря на ширину океанов, экономическая борьба между континентами.

Но допустим, что образовалась европейская федерация. Будет ли этим устранена всякая возможность войны? Не возвращаясь к многочисленным эойнам, которые приводили к столкновению все республики древней Греции, хотя они и были объединены Б совете амфиктионий ^х, «ставившем себе такую же задачу, как Лига наций, я отмечу только, что в настоящее время на земном шаре имеются две .большие конфедерации, которые обе глубоко враждебны вся­кой мысли о войне,—Швейцария и США. И вот за последнее сто­летие Швейцарию раздирала война Зондербунда², а США—война из-за сецессии³. В Швейцарии дело шло о правах кантонов, в США—о правах штатов. Вопрос о рабстве послужил поводом

для войны в США, но он не был её истинной причиной. Дело заключалось в борьбе между суверенитетом отдельных штатов и федеральным суверенитетом; с самого возникновения конфедера­ции этот вопрос вызвал разногласия между Гамильтоном и Джеф­ферсоном и послужил основанием для расхождения между двумя большими партиями, на которые раскололось общественное мнение.

Разве оба эти примера не свидетельствуют прямо о слабости всякой федеративной системы? В этом-то и состоит противоречие, о котором говорит Вольтер и которое, если ему верить, объяс­няется свойствами человеческой природы.

Сделаем выводы: как ’бы мы ни верили в способность Лиги наций восторжествовать над злобой человеческой и обеспечить всеобщий мир', мы должны признать, с одной стороны, что теоре­тическое равенство между отдельными государствами на практике неосуществимо, а с другой стороны, что если¹ Лига наций когда либо создаст нечто вроде федеральной власти, то она сделает это только в ущерб независимости и суверенитету входящих в неё государств, и это не может произойти без страшного сопро­тивления с их стороны. Хотя Леон Буржуа, предлагая предоста­вить в распоряжение Лиги наций вооружённую силу, отверг вся­кую мысль о том, чтобы сделать Лигу каким-то сверхгосударством, тем не менее его предложение не было принято. Особенно про­тивилась этому американская делегация. Вашингтонский сенат, так ревниво относящийся к своим прерогативам в вопросах внешней политики, никогда не принял бы на себя ответственности, там, где право распоряжаться не принадлежит ему одному. Заметьте, что знаменитая доктрина Монро не преследует иной цели, как укрыть американские дела от взоров Европы, и что представители всех республик обеих Америк часто собирались на панамериканские кон­грессы ⁴. Не ‘Образуется ли здесь, как это недавно рекомендовал сделать Александр Альварес, генеральный секретарь Американ­ского института международного права, зародыш Лиги наций, огра­ниченной одним только Новым Светом? Может быть, некоторые лица по другую сторону Атлантического океана, ни за что не желающие войти в женевскую Лигу, охотно примирились бы с такой ограниченной Лигой, в которой легко можно было бы почув­ствовать гегемонию Соединённых Штатов. Если бы подобная ги­потеза осуществилась, Лига наций, которую мы знаем, утратила бы свой универсальный характер. Это отразилось бы на её мо­ральном авторитете.

Я не хочу предвидеть столь отдалённых несчастий. Приятнее верить в 'благоразумие людей и в развитие великого орудия мира, которое пожелали создать в Женеве. Миссия Лиги будет порой затруднительна, но её Совет только что удачно справился с ней, когда удержал греков и болгар, чуть было не передравшихся из-за пограничного инцидента⁵. Это счастливое предзнаменование.

Первое, что непременно должна делать Лига наций для избе­жания всякой возможности конфликта,—это следить за соблюдением договоров и в особенности противиться всякой попытке изменить силой или насилием очертания границ, которые Версальский до­говор установил для различных государств. «Ум человеческий— великий чудотворец»,—говорит Монтэнь. И действительно, разве не было чудом, когда либеральные нации договорились предоставить Лиге наций право вмешательства, в котором они в своё время так сурою отказывали Священному союзу, когда последний пожелал сохранить Европейский статут 1815 г.

С другой стороны, подумайте хоть минуту, что могло произойти, если бы, против ожидания, Лига наций существовала в ту пору, когда Кавур строил Италию. Вероятно, королевство Неаполитан­ское, Папское государство, великое герцогство Тосканское⁶ были бы членами Лиги наций, их правительства обратились бы в Женеву с жалобами на угрожающее им нападение, Лига наций попыта­лась бы вмешаться. Удалось ли бы ей остановить Гарибальди и его тысячу во время их похода на Неаполь? Это ещё вопрос. Я не сомневаюсь также, что в 1864 г. Дания обратилась бы; в Женеву, когда Германекий союз искал повода для ссоры с ней⁷. Какую бы позицию ни заняла Лига наций в том и другом случае, и Кавур и Бисмарк должны были бы считаться с ней, разве что под влиянием испуга или внутренних разногласий Лига признала бы своё бессилие.

Таким образом, сколь это ни парадоксально, Лига наций, пред­ставляющаяся нам венцом преобразований, совершившихся в старой Европе, явилась бы препятствием для этих преобразований. Многие из тех, кто относится к ней теперь с недоверием, тогда привет­ствовали бы её вмешательство. Решительно прав Вольтер: все противоречиво, всё изменяется.

Интересно подвергнуть критике настоящее в свете прошлого, но этот метод сопоставления разных эпох всегда несколько бес­полезен. Нет ничего вполне одинакового в смене времён. Ришельё и Мазарини изощрялись, чтобы снискать благоволение своего мо­нарха. Тысячеголового монарха, милостей которого добиваются теперь наши политики, нужно очаровывать другими приёмами, а не теми, которыми пользовались некогда. Парламентское большин­ство Уолпола, Пальмерстона, Виллеля подчинялось иной дисцип­лине, чем наши современные парламенты. И я не мог бы сравнить Лигу наций ни с одним из прежних конгрессов. Для длительного существования ей нужны содействие и добрая воля всех: она по существу представляет собой власть мнения. В этом её сила и её слабость. Она будет служить точкой опоры для представленных в ней правительств, если путеводной нитыо для них будут слу­жить идеи, получившие широкое распространение. Она может стать помехой, если они будут стремиться к осуществлению каких

нибудь необыкновенных замыслов: она будет опасаться героев. Роль прессы усилится, и некоторые нации, особенно опытные в искусстве пропаганды, будут с каждым днём всё больше вводить в заблуждение доверчивые массы. Вот в чём опасность. Сэр Артур Хелпс говорил, что половина бедствий в этом мире проистекает от неточности и неопределенности. Надо поэтому желать, чтобы общественное мнение всегда было правильно осведомлено о фак­тах, и услуга, которую Лига наций сумеет оказать делу мира, будет порой заключаться в том, что она даст народам время для размышления.

ПРИМЕЧАНИЯ

¹   Советы амфиктионий в древней Греции — собрания племён, объединяю­щим центром которых являлся какой-нибудь из храмов (амфиктионы — по-гречески значит живущие вокруг). Эти собрания созывались для об­суждения общих вопросов, связанных с объявлением войны или заклю­чением мира, для суда над теми участниками амфиктионий, которые нарушили общие интересы и т. д. Амфиктиония могла силой оружия принудить входившие в её состав племена выполнять её постановления.

²    Союз католических кантонов Швейцарии, основанный в 1843 г., носил с И мая 1845 г. название Зондербунда. Сопротивление католиков сла­бым попыткам либеральных реформ привело к настоящей войне между военными силами Зондербунда и армией швейцарского сейма, закончив­шейся поражением католиков.

³   Сецессия (от латинского Secessio — отход) — в данном случае право американских штатов на выход из союза. В 1860 г. штат Южная Каро­лина заявил о своём выходе из союза. Затем откололись ещё 9 штатов.

⁴    Панамериканские конференции — собирающиеся каждые пять лет кон­ференции Панамериканского союза, объединяющего США и двадцать (республик Латинской Америки. Первая конференция, созванная по ини­циативе США в Вашингтоне, состоялась в 1889 г.

⁵    Имеется в виду крупный конфликт на границе Болгарии с Грецией 26—27 июля 1924 г. Греки арестовали 70 болгар и некоторых из них убили.

⁶    Перечисляемые Камбоном государства существовали самостоятельно до ■воссоединения Италии >в единое королевство в 60-х годах XIX века.

⁷    В 1864 г. Пруссия и Австрия предприняли войну против Дании, закон­чившуюся Венским миром 30 октября 1864 г., по которому герцогства Шлезвиг-Гольштейн и Лауенбург перешли ibo ©ременное совместное владение Пруссии и Австрии.

ДИПЛОМАТИЯ БУДУЩЕГО

«Для обеспечения лучшего будущего мы должны рассчитывать на новый дух и новые цели у наций, а не на перемену в методе».

JJopd Грей оф Фаллодон

Из всего вышеизложенного можно сделать вывод, что в буду­щем дипломатические агенты должны будут играть иную роль, чем тогда, когда политика делалась в тиши кабинетов. Мы живём в шумное время. Уже современные дипломаты совсем не похожи на дипломатов, заседавших на Венском конгрессе, но, как я предста­вляю себе, те, кто придёт им на смену, будут ещё больше отли­чаться от них.

Сами условия материальной жизни изменили характер отноше­ний между послами и их начальниками. Прежде агент, отправляв­шийся к месту службы, увозил с собой письменные инструкции, содержавшие описание положения Европы, резюме общей поли­тики своего правительства и точные директивы, которыми рн должен был руководствоваться в текущих делах. Некоторые из этих инструкций, дошедшие до нас, представляют собой исклю­чительно ценные исторические документы. Посол по прибытии на место назначения мог лишь редко и с трудом сноситься со своей страной; он, по возможности, согласовывал свой образ дей­ствий с инструкциями. Но так как всё зависит от обстоятельств, то ему часто приходилось проявлять собственную инициативу, и при этом обнаруживались его ум и сила характера.

Телеграф и железные дороги всё это изменили. В настоящее время посол редко получает письменные инструкции, и если он не склонен' брать на себя ответственность, то к его услугам имеется телеграф, избавляющий его от всякого проявления само­стоятельности. Впрочем, министерские канцелярии и не поощряют ею проявлять таковую. Руководители правительств во все вре­мена имели склонность сами вести переговоры. Эта тенденция, видимо, превращается в привычку. Нетерпение, всё сильнее про­являемое общественным мнением, некоторым образом подстёги­вает министров, и они охотно разъезжают. Я лично сожалею об этом. Не все министры иностранных дел—мастера своего дела, и то обстоятельство, что они могут принимать решения во время поспешных переговоров, имеет свои неудобства. Когда между

правительствами, ведущими переговоры, ставились агенты, кото­рые сами ничего решать не могли, это позволяло выиграть время, чтобы посоветоваться и подумать.

Но как бы часто ни происходило яичное вмешательство ми­нистров, стоящих у власти, оно всё же будет исключением. В те­кущих делах оно не будет иметь места, и правительства всегда будут нуждаться в том, чтобы иметь в чужих странах своих представителей, людей опытных и авторитетных, для наблюдения и объяснения того, что там происходит. Роль дипломатов, таким образом, ещё не окончательно сыграна, но они должны будут при­способиться к современным нравам. К качествам, которыми они обладали раньше, им нужно будет присоединить острое ощущение современной жизни и понимание экономических нужд, которые определяют ныне политику государств. Многое из того, что раньше составляло очарование жизни дипломатов, исчезает. 'Можно жа­леть об этом, как Роланд жалел о своей кобыле, но( было бы глупо и суетно стремиться к воскрешению того, чего уже нет.

Это не значит, что возникает новая дипломатия, которая низ вергнет старую в царство теней. Новая дипломатия, старая ди­пломатия—это слова, лишённые реального содержания. Если что и меняется, то только внешний облик, так сказать, наряд ди­пломатии. Сущность остаётся прежняя, потому что человеческая природа не меняется, и у наций всегда будет в распоряжении один способ улаживать возникающие между ними, разногласия, и слово порядочного' человека всегда будет лучшим орудием, ка­ким только может пользоваться правительство для обеспечения тор­жества своим мнениям. ’Тьер однажды сказал мне, что не бывает ни великих, ни малых дел, существуют просто дела и что хоро­шему коммерсанту в его профессии часто нужно обладать такой же проницательностью и такими же общими познаниями, как и по­литическому деятелю в его переговорах. Такое же замечание делает в своих воспоминаниях лорд Грей, когда пишет, что пред­ставители правительств титулуют друг друга «превосходительства­ми», но что игра остаётся такой же, как есщ бы они! называли друг друга Том, Дик или Гарри.

Лорд Грей также весьма справедливо замечает, что последняя война как бы .вырыла ров между двумя эпохами! международной по­литики: «Те, кто, как мы,—добавляет он,—жили и действовали до 1914 г., сталкиваются теперь с нрэблемами, которые кажутся им новыми и несколько¹ смущают их. Руководство делами отчасти уже перешло и вскоре окончательно перейдёт к более молодым людям, которые, без сомнения, лучше будут понимать новые времена. Не следует думать, что если мы знаем большее о прошлом, то мы мо­жем более ясно судить о будущем. Всё, что мы можем? сделать, это поделиться с ними нашим опытом и нашими соображениями, в надежде, что они пожелают воспользоваться ими».

Конечно, следует надеяться на лучшее. Но не комбинации дипломатов и не речи политических деятелей определят развитие человечества, а дух, которым будет проникнута сама демократия. Знает 'ли она только, куда идёт? Пошдимому, она, как некогда народ израильский, направляется туда, где, по ее представлению, находится обетованная земля, и облачный столб ведёт её.

Как бы то ни было, в прошлом дипломатия сделала большое дело. Герцог Альбер де Бройль говорил, что она была самым лучшим средством, какое придумала цивилизация для избежания того, чтобы одна только сила определяла международные отноше­ния. Это большая похвала, и в наше время, несмотря на весь шум, который создан вокруг учреждений в Женеве и Гааге, сле­дует сохранить некоторое уважение к тем, кто раньше скромно, и часто жертвуя своей популярностью, трудился над устройством Европы и сохранением международного мира.

УКАЗАТЕЛЬ ИМЕН

А

Аво (d’Avaux) Клод, д’(1595—1650), граф — французский дипломат; вёл длительные переговоры, предшествовавшие подписанию Вестфальского мирного договора 1648 г. — 26.

Александр / — русский император (1801—1825). — 32.

Александр II— русский император (1855—1881). — 58.

Александр III — русский император (1881—1894). — 58.

Альварес (Alvarez) Александр — чилийский юрист, профессор международ­ного права Парижского университета, генеральный секретарь Амери­канского института международного права. — 67.

Альфонс XII — испанский король (1874—1885) — 53.

Альфонс XIII — испанский король (1886—1931); до его совершеннолетия правила в качестве регентши его мять Мария-Христина Австрий­ская; свергнут с престола в результате революции 1931 г., умер в 1941 г.— 59.

Аранда (d’Aranda) дон Педро-Пабло-Абарка де Болеа (1718—1799), граф — испанский государственный деятель, дипломат; был послом в Па.риже с 1773 по 1787 г. — 29.

Аркос (d’Arcos), д герцог — испанский посланник в США накануне испано-американской войны 1898 г. — 55, 56.

Б

Бейст (Beust) Фридрих-Фердинанд, фон (1809—1886), граф — саксонский министр-президент и министр иностранных дел, способствовал вы­ступлению Саксонии на стороне Австрии в австро-прусской войне 1866 г. После поражения Австрии в этой войне вышел в отставку и перешёл на австрийскую службу, вначале в качестве министра иностранных дел, затем министра-президента (1867—1871 гг.) и посла Австро-Венгрии в Лондоне и Париже. — 34.

Берни (Bernis) Франсуа-Иоахим, де (1715—1794) — французский дипломат, кардинал. В соответствии с желанием маркизы Помпадур заклю­чил в 1756 г. союз с Австрией, направленный против Фридриха II Прусского, и в 1767 г. — договор о разделе Пруссии; после этого был назначен министром иностранных дел, но уже в 1758 г. уволен в от­ставку. — 28.

Бессарион (Bessarion) Иоганн (род. ок. 1395 г., ум. в 1472 г.), кардинал. Один из образованнейших людей своего времени. По поручению пап Евгения IV и Николая V выполнял важные дипломатические мис­сии. — 2U

6 Дипломат

Бетман-Гольвег (Bethmann-Hollweg) Теобальд, фон (1856—1921) — герман­ский государственный деятель. С 1909 г. до июля 1917 г.— имперский канцлер и прусский министр-президент. — 16.

Бирон (Biron) Арман-Луи де Гонто (1753—1794), герцог — французский генерал, депутат Генеральных штатов 1789 г. Во время революционных войн командовал корпусом и армией. Был арестован по обвинению в измене и гильотинирован 1 января 1794 г. — 31.

Бисмарк (Bismarck) Отто (1815—189а), князь — германский государствен­ный деятель и дипломат, канцлер германской империи с 1871 по 1890 г. — 12, 13, 15, 22, 34, 35, 43, 50, 61, 68.

Борк (Burke) Эдмонд (1729—1797) — английский государственный деятель и публицист. Известен своей непримиримой борьбой против француз­ской буржуазной революции 1789 г. — 18.

Бофор (Beaufort) Франсуа де Вандом (1616—1669), герцог — побочный внук Генриха IV. Был в оппозиции к Мазарини и по приказу последнего арестован; бежал из заключения. Активно участвовал во Фронде, но по её окончательном подавлении в 1653 г. примирился с Мазарини; позднее командовал французским флотом. — 26.

Брантом (Brantome) Пьер (1535—1614), аббат, до получения аббатства — Пьер де Бурдейль (Bourdeille) — французский мемуарист. — 21.

Бриан (Briand) Аристид (1862—1932) — французский политический деятель. Неоднократно стоял во главе французского правительства. Один из создателей Лиги наций и автор пакта Бриана—Келлога 1928 г. — 58.

Бройль (Broglie) Альбер, де (1821—1901), герцог—французский полити­ческий деятель и публицист реакционно-клерикального направления. Будучи избран в 1871 г. в Национальное собрание, стал лидером монархической оппозиции. Позднее дважды возглавлял кабинет. В 1871—1872 гг. Бройль был послом в Лондоне. — 72.

Буржуа (Bourgeois) Леон (1851—1925) — французский политический дея­тель. Неоднократно был министром, являлся почти бессменным пред­ставителем Франции в Совете Лиги наций. — 67.

Бюлов (Biilow) Бернгард, фон (1849—1929), князь—германский государ ственный деятель и дипломат. С 1897 г. был министром иностранных дел, а в 1900—1909 гг. — рейхсканцлером. — 61

В

Валевский (Walewski) Александр-Флориан (1810—1868), граф, сын Напо­леона I и польской графини Валевской — французский дипломат. При Наполеоне III был французским посланником во Флоренции, Неаполе, Мадриде и Лондоне, а с 1855 по I860 г. занимал пост министра ино­странных дел Франции, председательствовал на Парижском конгрессе 1856 г. — 36.

Ваттевиль (Vatteville) Шарль, де (ум. в 1668 г.), барон — испанский посол в Лондоне в 1661 г.; был отозван в связи с тем, что нанёс оскорбле­ние французскому послу д’Эстраду. — 54.

Вейс (Weiss) Жан-Жак (1827—1891) — французский публицист реакцион­ного направления. — 27.

Веллингтон (Wellington) Артур-Уэллсли (1769—1852), герцог—английский фельдмаршал. Командовал союзными войсками, одержавшими по­беду над Наполеоном I в битве при Ватерлоо 18 июня 1815 г., после этого вторгся во Францию и занял Париж. — 32.

Вержен (Vergennes) Шарль-Гравье (1717—1787), граф — французский го­сударственный деятель и дипломат. Был посланником в ряде госу­дарств, в том числе в Турции, в продолжение 13 лет, и в Швеции; с приходом к власти Людовика XVI стал министром иностранных ^ел;

способствовал заключению в 1778 г. союза с Соединёнными Штатами против Англии. — 29, 65.

Биллар (Villars) Гектор (1653—1734), герцог — французский полководец и дипломат. Ещё в молодости прославился рядом побед во время гол­ландской войны. Был посланником в Баварии (1683 г.) и в Австрии (1699 г.); дальнейшие военные успехи были достигнуты им во время войны за испанское наследство; особенно искусными были действия Виллара в упоминаемом Камбоном сражении при Денене -в 1712 г., когда он разбил войска принца Евгения Савойского. — 27, 41.

Виллель (Viltele) Жозеф (1773—1854), граф — французский политический деятель эпохи Реставрации; с 1821 по 1828 г. возглавлял кабинет, про­ведший ряд реакционных мер, вызвавших в стране большое недоволь­ство. — 68.

Вильгельм II — германский император и король прусский (1888—1918); свергнут с престола в 1918 г. — 15, 43.

Вильгельм Молчаливый, принц Оранский, граф Нассауский (1533—1584) — один из главных руководителей национально-освободительной борьбы Нидерландов против испанского владычества. — 26.

Вильмен (Villemain) Абель-Франсуа (1790—1870) — выдающийся француз­ский писатель и государственный деятель, член Французской академии, умеренный либерал. — 57.

Вильруа (Villeroi) Франциск (1644—1730) — французский маршал. Друг детства Людовика XIV, благодаря этому сделал блестящую карьеру. Командуя французскими (армиями в войне за испанское наследство, со­вершил ряд крупных ошибок, в результате которых французы терпели поражения. — 25.

Вильсон (Wilson) Вудро (1856—1924) — президент Соединённых Штатов Америки в 1913—1921 гг., один из основателей Лиги наций. — 64.

Виньо (Vignaud) Генри (1830—1923) — американский дипломат, в 1875— 1882 гг. второй секретарь, а в 1882—1909 гг. первый секретарь амери­канской миссии (позднее посольства) в Париже; в 1895 г. замещал отсутствовавшего посла. — 58.

Вольней (Voln-ey) Константин (1757—1820) — французский учёный-ориен­талист и публицист, участник буржуазной революции 1789 г. В Учреди­тельном собрании принадлежал к умеренно правым; в период револю­ционного террора был арестован; после термидорианского переворота уехал в Америку; при Наполеоне получил титул графа и звание сена­торша. Позднее отказался от политической деятельности. — 22.

Вольтер (Voltaire) Мари-Франсуа 'Аруэ (1694—1778) — один из крупнейших просветителей XVIII в., поэт, мыслитель, историк. — 27, 59, 67, 68.

Г

Гамбетта (Gambetta) Леон-Мишель (1838—1882) — французский либе­рально-буржуазный политический деятель, один из основателей Третьей республики. — 36.

Гамильтон (Hamilton) Александр (1757—1в04) — северо-американский по­литический деятель. Участник войны за независимость, один из главных лидеров партии федералистов. — 67.

Гардинг (Hardinge) Чарльз, лорд—английский дипломат, в 1904-^-1906 гг. посол в Петербурге, в 1906—1910, 1916—1920 гг. постоянный замести­тель министра иностранных дел, в 1920—1922 гг. посол в Париже. — 44.

Гарибальди (Garibaldi) Джузеппе (1807—1882) — итальянский народный герой, борец за национальное освобождение и воссоединение Ита­лии. — 68.

Гаррисон (Harrison) Бенджамен (1833—1901) — президент Соединённых Штатов Америки в 1889—1893 гг. — 58.

Гейнзиус (Heinsius) Антоний (1641—1720) — нидерландский государствен­ный деятель. Во время войны за испанское наследство вместе с Мальбо­ро и принцем Евгением Савойским руководил антифра-нцузской коали­цией. — 27.

Генрих III — король Франции (1574—1589); последний король из династии Валуа. — 44.

Генрих IV — французский король (1589—1610); первый из династии Бурбо­нов, с 1572 г. король Наварры. —16, 25, 27, 65.

Гёте (Goethe) Иоганн-Вольфганг (1749—1832) — великий немецкий поэт. — 81.

Горчаков Александр Михайлович (1798—1883), князь—русский дипломат и государственный деятель. Занимал ряд дипломатических постов в Лон­доне, Риме, Берлине, Флоренции, Вене, и др. С 1850 г. Горчаков пред­ставлял Россию при Германском союз-ном сейме во Франкфурте; в 1856 г. был назначен министром иностранных дел; в 1867 г. получил звание государственного канцлера; участвовал в Берлинском конгрессе 1878 г. — 35.

Гошен (Gochen) Эдуард, сэр (1847—1924) — английский дипломат; с 1905 г. был послом в Вене, с 1908 г. до начала первой мировой импе­риалистической войны посол в Берлине. — 16, 63.

Грей (Grey) Эдуард, сэр (1862—1933), виконт оф Фаллодон — английский политический деятель; в 1905—1916 гг. министр иностранных дел. — 71.

Гроот (Groot) Питер, де (1615—1678) — нидерландский государственный деятель; с 1670 г. до начала франко-голландской войны 1672 г. был посланником Соединённых нидерландских провинций во Франции. — 56.

Гроций (Grotius) Гуго (1583—1645) — голландский юрист и государствен­ный деятель, один из основателей науки о международном праве. Его основная работа «О праве войны и мира». — 18.

Гурвиль (Gourville) Жан-Эро, де (1625—1703) — крупный финансовый делец, авантюрист; при Людовике XIV выполнял поручения дипломати­ческого характера. — 11

Д

Деказ (Decazes) Эли (1780—1860), герцог—французский политический деятель. После реставрации Бурбонов был (1815—1818 гг.) министром полиции с 1818 г. — министром внутренних дел. — 36.

Декарт (Descartes) Рене (1596—1650) — великий французский философ, математик, основатель аналитической геометрии. — 57.

Делькассе (Delcasse) Теофиль (1852—1923) — французский государственный деятель и дипломат. С 1898 по 1905 г. непрерывно был министром ино­странных дел в нескольких кабинетах, различных по направлению. Посол в Петербурге с 1913 по 1914 г. — 36.

Депре (Desprez).— 45.

Джефферсон (Jefferson) Томас .(1743—1826) — деятель периода борьбы за независимость североамериканских колоний, главный автор Декларации независимости 4 июля 1776 г. В 1785—1789 гг. был посланником во Фран­ции, в 1790—1794 гг. — государственным секретарём. Джефферсон — организатор партии республиканцев (впоследствии — демократов), стоявших за децентрализацию в противовес федералистам, во главе которых стоял Гамильтон. В 1801—1809 гг. Джефферсон был прези­дентом США. — 67,

Дино (Dino) Доротея, де (1792—1862), герцогиня — дочь герцога Кур­ляндского; в 1809 г. вышла замуж за племянника Талейрана — Алек­

сандра Перигора. После свержения Наполеона её салон был одним из центров реакции. — 14.

Друэн-де-Люи (Drouyn de Lhuys) Эдуард (1805—1881) — французский госу­дарственный деятель, четыре раза был министром иностранных дел Наполеона III. В августе 1866 г. предъявил Пруссии ряд территориаль­ных требований; когда же эта требования были Бисмарком отклонены, а Наполеон III не решился объявить войну, Друэн-де-Люи был объявлен виновником дипломатической неудачи и уволен в отставку. — 36.

Дэй (Day) Уильям-Руфус (1849—1923) — американский юрист. С 1897 г. был помощником государственного секретаря США, а в 1898 г. государ­ственным секретарём. В том же году оставил эту должность, так как был назначен председателем комиссии по мирным переговорам с Испа­нией. — 23, 24, 56.

Е

Евгетй, принц Савойский (1663—1736) — выдающийся полководец своего времени. Будучи французом, он служил в австрийских войсках; в войне за испанское наследство нанёс французам ряд серьёзных поражений. В 1712 г. был разбит Вилларом при Денене. В 1714 г. подписал Раштадт- ский мир. — 27.

Елизавета — королева Англии (1558—1603). последняя королева из дина­стии Тюдоров. — 27, 55.

Елизавета Петровна — русская императрица (1741—1761). — 29.

Ж

Жаннен (Jeannin) Пьер, известен как президент Жаннен (1540—1623) — французский государственный деятель; президент парламента в Дижоне. Пытался примирить Генриха IV с герцогом Майенским. Заключил от имени Франции оборонительный союз с Соединёнными провинциями Нидерландов (1608 г.) и вынудил Испанию заключить с Соединёнными провинциями Нидерландов перемирие на 12 лет (с 1609 г.). — 25, 26,

33,  42.

Жозеф (Рёге Joseph), отец Жозеф, Франсуа дю Трембле (1577—1638) — монах ордена капуцинов, советник кардинала Ришельё, пользовавшийся большим влиянием. Принимал активное участие в решении вопросов о вступлении Франции в Тридцатилетнюю войну, о поддержке восстания Португалии против Испании и пр. — 26.

Жоффр (Joffre) Жозеф (1852—1931) — главнокомандующий французской армией в 1914—1916 гг. — 15.

3

Зарко (Zarco), дель, маркиз — церемониймейстер испанского королевского двора. — 52.

И

Нонеску (Ionescu) Таке (1858—1922) — румынский политический деятель. В 1912—1914 гг. был министром внутренних дел; способствовал вступле­нию Румынии в войну на стороне Антанты; с 1920 г. был министром ино­странных дел и короткое время ъ 1921—1922 гг» — министром-презн^ дентом. — 42,

Иосиф II — император Священной Римской империи германской нации (1765—1790); с 1765 по 1780 г. был соправителем своей матери импе­ратрицы Марии-Терезии. — 29.

К

Кавур (Cavour) Камилло-Бензо (1810—1861), граф — итальянский государ­ственный деятель и дипломат. Играл руководящую роль в деле воссое­динения Италии; с 1850 г. занимал ряд министерских постов, а с 1852 .г до конца жизни (с небольшим перерывом) был премьер-министром.—

34, 68.

Каналехас-и-Мендес (Canalejas у Mendez) Хосе (1854—1912) — испанский политический деятель, либерал, профессор. Начиная с 1888 г. занимал ряд министерских постов. — 55.

Карл Бургундский — см. Карл Смелый.

Карл Смелый (Charles le Temeraire) (1433—1477) — последний герцог Бургундии, деятельный участник всех коалиций феодалов против фран­цузского короля Людовика XI. Убит в бою при Нанси, где Людовик одер­жал решительную победу. — 21, 32.

Карл V — император Священной Римской империи германской нации (1519—1555) и испанский король (1516—1555). — 13.

Карл III—король Испании (1759—1788), с 1731 по 1734 г. герцог Пармы и Пьяченцы, с 1735 по 1759 г. король Неаполя и Сицилии. — 54.

Карнок (Carnocik), лорд — см. Никольсон.

Кауниц-Ритберг (Kaunitz-Rietberg) Венцель-Антон, фон (1711—1794), князь — с 1753 г. австрийский канцлер. — 35.

Кидерлен-Вехтер (Kiderlen-Wachter) 'Альфред, фон (1852—1912) — герман­ский дипломат; в 1908—1910 гг. заместитель статс-секретаря по ино­странным делам, в 1910—1912 гг. статс-секретарь. — 21.

Коммин (Comrmnes) Филипп, де (1445—1509) — французский история. Состоял на службе у герцога бургундского Карла Смелого, а затем перешёл к Людовику XI. — 32.

Конде (Conde) Луи Бурбон (1621—1686), принц, прозванный «великим Конде», — знаменитый французский полководец, отличившийся во время Тридцатилетней войны победами, вошедшими в историю военной так­тики. Как участник Фронды Конде был врагом Мазарини. В 1653 г. эмигрировал в Испанию и сражался против Франции до Пиренейского мира 1659 г., когда получил прощение. — 11, 26, 27.

Корнель (Corneille) Тома (1625—1709) — французский драматург, младший брат знаменитого драматурга Пьера Корнеля, был избран во Француз­скую академию. — 20.

Кромвель (Cromwell) Оливер (1599—1658) — вождь английской буржуаз­ной революции XVII в., с 1653 г. лорд-протектор Англии. — 27.

Кроу (Crowe) Эйр — в 1920—1925 гг. постоянный заместитель министра иностранных дел Великобритании. — 44.

Кэстльри (Castlereagh) Роберт-Стюарт (1769—1822), лорд—английский государственный деятель, в 1812—1822 гг. был министром иностранных дел. — 32.

Л

JIa Брюйер (La Bruyere) Жан (1645—1696) — французский писатель, сати­рик и моралист. Его выдающееся произведение «Характеры или нравы этого века» (русск. изд. 1889 г.) посвящено описанию придворной знати, дипломатов и др., наблюдать которых он мог, будучи воспитателем герцога Бурбонского, внука Конде.— //.

Лакло (Laclos) Пьер-Амбруаз-Франсуа Шадерло, де (1741—1803) —^ фран-

цузский генерал и писатель, автор романа «Опасные связи». В полити­ческой жизни Франции в годы буржуазной революции конца XVIII в. участвовал как сторонник герцога Орлеанского. — 31.

Ламартин (Lamartine) Альфонс, де (1790—1869) — французский политиче­ский деятель, поэт и историк. Министр иностранных дел временного правительства, установленного февральской буржуазной революцией 1848 г. — 35.

Лангверт фон Зиммерн (Langwerth von Simmern), Эрнст, барон — немецкий дипломат, с 1920 по 1925 г. посол в Испании. — 59.

Ларошфуко (La Rochefoucauld) Луи-Александр (1743—1792), герцог — французский политический деятель. Принадлежал к тем представителям либерального дворянства, которые в Генеральных штатах 1789 г. пер­выми примкнули к третьему сословию. — И, 20.

Лафайет (La Fayette) Мари-Жозеф, де (1757—1834), маркиз — француз­ский политический деятель, участник революции 1789 г. и июльской революции 1830 г. В молодые годы возглавил отряд добровольцев, от­правившийся в Америку для участия в войне американских колоний за независимость. — 29.

Лафоре (Laforet) — французский посол при дворе турецкого султана Су­леймана в 1535 г. — 48.

Ла Э-Вотле (La Haye-Wautelet) — французский посол в Константинополе в 1646 г. — 56.

Лее XIII — папа римский (1878—1903). — 49.

Леваше (Levacher)—французский консул в Алжире. — 56.

Ливен Доротея (Дарья Христофоровна) (1784—1847), княгини — жена рус­ского генерала Ливена; сопровождала своего мужа в Берлин (1809 г.) и . Лондон (1812—1834 гг.), где он был послом России, а после его смерти (1839 г.) поселилась в Париже. Известна своим салоном. — 14.

Ливий (Livius) Тит (59 г. до н. э.— 17 г. н. э.) — римский историк, автор «Римской истории». — 65.

Лион (Lionne) Гюи, де (1611—1671) — ставленник Мазарини, впоследствии министр Людовика XIV; пользовался при дворе большим влиянием.—26.

Людовик XI — французский король (1461—1483); вёл борьбу с феодалами за укрепление королевской власти и после 12-летней войны разгромил своего главного противника, бургундского герцога Карла Смелого.— 21, 32.

.Людовик XIV—французский король (1643—1715). — 26, 27, 41, 56, 59.

Людовик XV—французский король (1715—1774), правнук .Людо­вика XIV. — 28.

Людовик XVIII — французский король после реставрации династии Бур­бонов (1814—1824). — 32, 33, 35.

Людовик-Филипп — см. Луи-Филипп.

Луи-Филипп (Louis Philippe) (1773—1850) — последний французский ко­роль; происходил из младшей орлеанской линии династии Бурбонов; занимал престол со времени июльской революции 1830 г. до февраль­ской революции 1848 г. — 35.

М

Мазарини (Mazarin) Джулио (1602—1661), кардинал — французский госу­дарственный деятель и дипломат, по происхождению сицилийский дво­рянин. Первый министр с 1643 по 1661 г. К числу его побед как дипло­мата принадлежит заключение Вестфальского мира 1648 г., закончив­шего Тридцати летнюю войну, и Пиренейского мира 1659 г. с Испанией. Успех Пиренейского мира был в значительной степени обусловлен тем, что Мазарини заключил в 1657 г. союз с Кромвелем, обеспечивший Франции поддержку. Англии. — 20, 26, 27, 68.

Майенский'(due de Мауеппё) Шарль (1554—1611). герцог—,одия из воец-

ных руководителей Католической лиги; после поражения лиги подчи­нился Генриху IV. — 25.

Макиавелли (Machiavelli) Никколо ди Бернардо (1469—1527) — итальян­ский политический деятель, политический мыслитель, историк и писа тель: В 1498—1512 гг. был государственным секретарём Флорентинской республики. В своих сочинениях, в особенности в книге «Государь», Макиавелли изложил свои взгляды на политику и дипломатию. — 13.

Мак-Кинли (McKinley) Уильям (1843—1901) — с 1896 г. президент Соеди­нённых Штатов Америки (переизбран в 1900 г.) от республиканской партии. Ещё в бытность членом конгресса Мак-Кинли добился введения крайне протекционистского таможенного тарифа, стимулировавшего рост капиталистических монополий. В президентство Мак-Кинли США уснешно провели в 1898—1900 гг. первую империалистическую войну, завершившую борьбу Соединённых Штатов Америки с Испанией из-за ,колоний. Мак-Кинли был убит анархистом. — 23, 24, 56.

Мальборо (Marlborough) Джон-Черчилль (1650—1722) — английский госу дарственный деятель и полководец. Вместе с принцем Евгением Савой­ским играл руководящую роль в коалиции держав против Людо­вика XIV ('война за испанское наследство), командовал во время этой войны английскими войсками во Фландрии. — 27.

Маргарита Французская, или Валуа (1553—1615) — с 1752 г. жена короля наваррского, будущего французского короля Генриха IV; была сто- •ронницой враждебной Генриху IV Католической лиги. После вступле­ния Генриха IV на французский престол папа римский в 1599 г. расторг нх бездетный брак. — 25.

Мария-Антуанетта (Marie-Antoinette) (1755—1793) — французская короле­ва, жена Людовика XVI, дочь Марии-Терезии. Была осуждена револю­ционным трибуналом по обвинению в государственной измене и гильо­тинирована. — 29.

Мария-Терезия (Maria-Theresia) — императрица Священной Римской импе­рии германской нации, королева Венгрии и Чехии, великая герцогиня тосканская и эрцгерцогиня австрийская (1740—1780). — 29.

Маскерэ (Masqueray) — профессор филологического факультета Алжир­ского университета. — 52.

Меттерних (Metternich) Клеменс-Венцель-Лотарь (1773—1859), князь — австрийский политический деятель и дипломат, вдохновитель европей­ской реакции и организатор Священного союза 'в 1815 г. Был министром иностранных дел в 1809—1848 гг. и канцлером в 1821—1848 гг.; после революции 1848 г. эмигрировал. — 19, 29, 30, 31, 34.

Мирабо (Mirabeau) Оиоре-Габриэль-Рикетти, де (1749—1791), граф — вождь либеральной крупной буржуазии во время французской револю­ции 1789 г. — 31, 32.

Монкальм (Montcalm), де. — 14.

Монро (Monroe) Джемс (1758—1831) — пятый президент Соединённых Штатов Америки, автор известной доктрины Монро, сформулированной в- послании Монро конгрессу 2 декабря 1823 г. — 67.

Монтескьё (Montesquieu) Шарль-Луи (1689—1755) — выдающийся фран­цузский мыслитель и теоретик государственного устройства, автор зна­менитою трактата «О духе законов». — 15, 47, 53, 60.

Монтэнь (Montaigne) Мишель-Эйкем (1533—1592) — выдающийся француз- - ский писатель эпохи Возрождения. Главное его сочинение, цитируемое Камбоном, «Опыты», в русском переводе помещено в журнале «Пан­теон литературы» за 1891 и 1892 гг. — 68.

Морепа (Maurepas) Жан-Фредерик, де (1701—1781), граф — министр Людо­вика XVI, типичный царедворец, ничем не проявивший себя кроме уменья угождать королю, — 29,

Мюрат (Murat) Каролина (1782—1839) — сестра Наполеона I, вышла замуж за неаполитанского короля Иоахима Мюрата. Побуждала Мюрата всту­пить в 1814 г. в союз с Австрией против Наполеона. Это было одной из причин благосклонности Меттерних^ к Каролине Мюрат. — 31.

Мюссе (Musset) Альфред (1810—1857) — известный французский поэт; рус­ский перевод упоминаемой Камбоном «Исповеди сына века» издан в 1932 г. — 36.

Н

Наполеон I Бонапарт (1769—1821) — с 1799 г. первый консул Французской республики, с 1802 г. пожизненный консул, с 1804 по 1814 г. француз­ский император. — 30, 32, 43, 45, 61.

Наполеон III Бонапарт—племянник Наполеона I, французский император (1852—1871). — 35, 36.

Напшеон, принц Жозеф-Шарль-Поль Бонапарт (1822—1891) — младший сын вестфальского короля Жерома Бонапарта; двоюродный брат Напо­леона III; с установлением Французской империи получил титул фран­цузского принца. — 36.

Нигра (Nigra) Константин (1827—1907), граф — итальянский политический деятель; секретарь Кавура на Парижском конгрессе 1856 г.; был по­сланником в Париже, Петербурге. Лондоне и Вене. — 34.

Низар (Nisard) Жан-Мари-Наполеон-Дезире (1806—1888) — известный французский критик и историк литературы. — 45.

Низар (Nisard) — французский дипломат конца XIX в. — 45.

Никольсон (Nicolson), лорд Карнок, сэр Артур (1849—1928) — английский дипломат. Работал в министерстве иностранных дел с 1870 г. Был по­слом в Мадриде в 1904—1905 гг. и в Петербурге в 1905—1910 гг.; с 1910 по 1916 г. — постоянный заместитель министра иностранных дел. — 44.

О

Обер-Дюбайе (Aubert-Dubayet) Жан-Батист-Аннибал П759—1797) — фран­цузский политический деятель, депутат Законодательного собрания (1791), посол Директории в Константинополе. — 49.

Оранский, принц—см. Вильгельм Молчаливый.

Осса (d’Ossat), Арно, д’ (1537—1604) — французский кардинал и дипломат; посол во Флоренции и Венеции. — 25, 42, 55.

Остен-Саквн Николай Дмитриевич (1831—1912), граф — русский дипломат; в 1895—1912 гг. был послом в Берлине. — 58.

Отенский епископ — см. Талейран.

П

Пальмерстон (Palmerston) Генри-Джон-Темпль (1784—1865), лорд — ан­глийский государственный деятель, в 1830—1834, 1835—1841 и 1846— 1851 гг. был министром иностранных дел, в 1852—1855 гг. — министром внутренних дел и в 1859—1865 гг. — премьер-министром. — 34, 68.

Паскаль (Pascal) Блез (1623—1662) — известный французский математик, физик и философ; к числу его работ принадлежит цитируемое Камбо­ном «Искусство убеждать». — 19, 57.

Петиан-де^:Вильнёв (РёЫоп de Villen-euve) Жером (1756—1794) — деятель французской буржуазной революции XVIII в. жирондист. — 22.

Цитт (Pitt) Уильям, именуемый Питом Младшим (1759—1806),— англий­ский государственный деятель, в J783—}801 гг, и с }804 г. до конца

жизни был премьер-министром и возглавлял борьбу реакционной Европы против революционной и наполеоновской Франции. — 32.

Плутарх (ок. 46 г.— конец 20-х годов II в. н. э.) — древнегреческий писа­тель и моралист. — 29.

Полиньяк (Polignac) Мельхиор, де (1661—1741) — кардинал, французский дипломат и писатель. Исполнял серьёзные дипломатические поруче­ния в Риме, Польше и Нидерландах, участвовал в работах Утрехтского конгресса. — 27.

Помпадур (Pompadour) Жанна-Антуанетта-Пуассон, де (1721—1764), маркиза — фаворитка французского короля Людовика XV.— 28, 29.

Пуа (Poix), де — княгиня, жена генерала Филиппа-Луи Пуа-деНоэль- Муши, который эмигрировал из Франции в период революции, вернулся в 1800 г. и в 1814 г. получил от Людовика XVIII титул пэра. — 14.

Р

Равояь (Ravol) Луи — французский государственный деятель, в 1589 г. министр иностранных дел. — 44.

Рас.ин (Racine) Жан (1639—1699) — знаменитый французский драма­тург. — 20.

Ревбель (Rewbell) Жан-Франсуа (1747—1807) — французский политический деятель времён буржуазной революции XVIII в.; вначале якобинец, после термидорианского переворота перешёл в лагерь термидорианцев. — 22.

Рейнгард (Reinhard) Карл-Фридрих (1761—1837), граф — французский дипломат, по происхождению немец. Во время революции примкнул к жирондистам; в 1795 г. был директором министерства иностранных дел; занимал ряд дипломатических постов. В Вестфалии, где он был послан­ником, играл более значительную роль, чем король Жером Бонапарт. После первой реставрации был директором канцелярии министерства иностранных дел. — 45, 47, 48.

Ремюза (Remusat) Клер-Элизабет-Жанна, де (1780—1821), графиня — французская писательница, внучка министра Людовика XVI; её салон был одним из центров литературной и политической жизни периода империи Наполеона I и реставрации. «Мемуары госпожи Ремюза» из­даны на русском языке (1912 г.). — 30.

Ренан (Renan) Эрнест (1823—1892) — крупнейший французский историк религии. Его «Жизнь Иисуса», вышедшая в 1863 г. и переведённая на все языки, сыграла крупную роль в разрушении легенды о Христе. —12.

Рено (Renault) Луи (1843—1918) — французский юрист; с 1890 г. был юрисконсультом — советником министерства иностранных дел; участник ряда конференций, в том числе Гаагской конференции 1907 г. —19.

Рец (Retz) Жан-Франсуа-Поль де Гонди (1613—1679), кардинал — один из главных деятелей Фронды; за участие в ней был арестован, затем бежал и лишь после смерти Мазарини отчасти восстановил своё прежнее поло­жение. Рец оставил мемуары, являющиеся исключительно интересным и блестящим по форме произведением. — 26.

Рибо (Ribot) Алексаидр-Феликс-Жозеф (1842—1923) — французский госу­дарственный деятель; в 1890—1892 гг. был министром иностранных дел, в 1892—1893 гг. и в 1895 г. премьер-министром; во время первой мировой войны занимал ряд министерских постов. — 58.

Ришельё (Richelieu) Арман-Жан дю Плесси, де (1585—1642),’герцог — французский государственный деятель. С 1622 г. был кардиналом, а двумя годами позже стал министром. Ведая иностоаиными делами, он постепенно сосредоточил в,своих руках всю класть в государстве.— 13, 26, 43, 6$.

Рошамбо (Rochambeau) Жан-Батист де Вимер (1725—1807), граф — фран­цузский полководец, участник Семилетней войны. В 1780 г. возглавил шеститысячный отряд, отправившийся на помощь американским коло­нистам, ведшим войну с Англией за независимость. После французской революции получил в 1791 г. звание маршала Франции, командовал северной армией. — 29.

Руйе (Rouille) Пьер-Антуан (1640—1712) — французский дипломат. Во время войны за испанское наследство был посланником в Нидерландах. — 27.

Руссо (Rousseau) Жан-Жак (1712—1778) — знаменитый французский писа­тель и мыслитель. — 60.

С

Сен-Пьер (Saint-Pierre), аббат (светское имя Шарль-Приней-Кастель) (1658—1743) — французский публицист, один из поборников идеи так называемого «вечного мира». — 64.

Сен-Симон (Saint-Simon) Луи, де (1675—1755) — герцог и пэр Франции, автор мемуаров и других произведений, представляющих большую исто­рическую ценность. — 27, 41, 42.

Сечт-Бёв (Saint-Beuve) Огюстен (1804—1869) — французский литературный критик. — 41, 45.

Сент-Эвремон (Saint-Evremond) Шарль (1610—1703) — французский писа­тель, блестящий публицист. В 1661 г. из-за перехваченного письма, в котором он критиковал Пиренейский мирный договор, Сент-Эвремон был вынужден бежать в Англию. — 20.

Сервьен (Servien) Абель де Сабль (1593—1659), маркиз — французский дипломат, вместе с д’Аво вёл длительные переговоры, предшествовав­шие подписанию Вестфальского мир.а в 1648 г. — 26.

Симон (Simon) Жюль (1814—1896) — французский политический деятель и философ. После революции 1848 г. был избран в Национальное собра­ние, где примыкал к умеренным республиканцам. После низложения Наполеона III в 1870 г. получил портфель министра народного просве­щения в так называемом правительстве национальной обороны; в 1876— 1877 гг. был премьер-министром. — 60.

Сталь ^аё1) Жермена, де (1766—1817) — французская писательница, дочь Неккера, министра финансов Людовика XVI. В период французской буржуазной революции принадлежала к умеренно-либеральным кругам. Её салон был самым блестящим в Париже; когда к власти пришёл Наполеон и салон мадам Сталь сделался центром оппозиции, она была выслана из Франции. — 14, 31.

Стендаль (Stendhal) Фредерик (1783—1842) — знаменитый французский писатель (настоящее имя и фамилия — Анри Бейль). Стендаль долго жил в Италии, которую очень любил; впервые он посетил её в 1800 г., участвуя в походе наполеоновской армии. — 30.

Сулейман И Великолепный — турецкий султан (1520—1566). Значительно расширил Турецкую империю; правление Сулеймана считается временем наивысшего её расцвета; в 1535 г. подписал с Францией договор, пре­доставлявший иностранцам некоторые права экстерриториальности.—48.

Сэквил (Sackville) Лайонель Саквил-Уэст (1827—1908), барон — английский дипломат. В 1881—1888 гг. был английским посланником в Соединённых Штатах Америки; в 1888 г. был отозван в связи с инцидентом, упоми­наемым Камбоном. — 55.

Сюлли (Sully) Максимилиан дё Бетюн (1559—1641), герцог — французский государственный деятель, министр короля Генриха IV; известен энер­гичной деятельностью по восстановлению хозяйства и финансов Фран­ции после религиозных войн. — 64_%

т

Талейран (Talleyrand) Шарль-Морис де Перигор, князь Беневентский (1754—1838) — французский дипломат, бывший епископ Отенский. Был министром иностранных дел при Директории и при Наполеоне; содей­ствовал реставрации Бурбонов; на Венском конгрессе 1814—1815 гг. умело использовал принцип легитимизма для усиления позиций монар­хической Франции. В 1830—1834 гг. Талейран был послом в Англии.— 15, 20, 29, 31, 32, 33, 34, 47, 48, 50, 63.

Тацит Корнелий (55—117) — римский историк; двумя его главнейшими трудами являются цитируемая Камбоном «История» и «Анналы».—52.

Тессе (Tesse) Рено де Фруле (1650—1725) — маршал Франции; по поруче­нию Людовика XIV вёл с герцогом Савойским переговоры, в результате которых был заключён Рисвикский мирный договор 1697 г. — 27.

Тиррел (Tyrrell) Уильям, сэр — английский дипломат; з 1907—1915 гг.— секретарь министра иностранных дел; в 1925—1928 гг. — постоянный заместитель министра иностранных дел; в 1928—1934 гг. — посол в Па­риже. — 44.

Толедо (Toledo) дон Педро, де — посол испанского короля Филиппа III у Генриха IV. Его миссия, имевшая целью сближение с Францией, закончилась безрезультатно в 1608 г. — 16.

Торси (Тогсу) Жан-Батист-Кольбер, де (1665—1746) — французский госу­дарственный деятель; в 1699—1715 гг. был министром иностранных дел Людовика XIV, принимал активное участие в заключении Утрехтского мира. — 27.

Трембле (Tremblay) дю —см. Жозеф.

Тувенель (Thouvenel) Эдуард-Антуан (1818—1866) — французский дипло­мат; на дипломатической службе состоял с 1840 г.; в 1860—1862 гг. был министром иностранных дел. — 36.

Турн-и-Таксис (Thurn und Taxis) — принцесса, сестра прусской королевы Луизы-Амелии, жены Фридриха-Вильгельма III. — 32.

Тюренн (Turenne) Анри де ла Тур д’Овернь (1611—1675) —маршал Фран­ции, выдающийся полководец, завоевавший славу в Тридцатилетней войне и первых войнах Людовика XIV. — 27.

Тьебо (ТЫёЬа1Ц) — советник французского посольства в Соединённых Шта­тах Америки во время пребывания там Камбона. — 23.

Тьер (Thiers) Адольф (1797—1877)—французский реакционный политиче­ский деятель. В годы июльской монархии (1830—1848) неоднократно был министром; во времена Наполеона III принадлежал к умеренной оппозиции. После образования так называемого правительства нацио­нальной обороны в сентябре 1870 г. был избран на пост главы испол­нительной власти республики. Подписал мирный договор с Бисмарком, возглавил борьбу против Парижской Коммуны; с августа 1871 г. Тьер был избран президентом республики, продолжая оставаться министром- президентом. — 27. 32. 36, 50, 71.

У

Уолпол (Walpole) Роберт, граф Орфорд (1676—1745) — английский поли­тический деятель (Камбон ошибочно называет его Хоресом; Хорее Уолпол — писатель XVIII в.). Роберт Уолпол с 1708 г. занимал мини­стерские посты, а в 1721—1742 гг. был премьер-министром; исключи­тельное влияние, которым он пользовался в Англии, достигалось вве­дённой им системой подкупов политических деятелей. — 28, 68,

Ф

Фенелон (Fendlon) Франсуа де Салиньяк-де-ла-Мот (1651—1715) — фран­цузский писатель, видевший в возвращении человеческого общества к природе спасение от социальных неурядиц, войн и т. д. — 64.

Фердинанд VII— испанский король (1808—1833). По возведении на пре­стол сразу же был вызван Наполеоном в Байону, где Наполеон прину­дил его уступить престол Жозефу Бонапарту; до 1814 г. Фердинанд находился в почётном заключении в замке Валансэ, принадлежавшем Талейрану. — 32.

Ферри (Ferry) Жюль (1832—1893) —- политический деятель Третьей рес­публики во Франции. В 1879—1885 гг. в различных кабинетах был министром иностранных дел и министром просвещения, в 1880—1881 и в 1883—1885 гг. — премьер-министром. Вёл энергичную колониальную политику; в результате колониальных войн Франция получила Тунис, остров Мадагаскар и ряд других владений в Африке. Авантюристская попытка завоевания Тонкина в 1885 г. окончилась провалом и привела к отставке Ферри. — 36.

Филипп II Август—французский король (1180—1223), вёл энергичную борьбу за объединение Франции.— 15.

Филипп III — испанский король (1598—1621).— 16.

Флёри (Fleury) Андре-Эркюль, де (1653—1743), кардинал — французский государственный деятель; с 1723 г. стал фактически первым минист­ром Франции. — 15, 28.

Франциск / — король Франции (1515—1547). Его внешняя политика харак­теризуется войнами за Италию, Бургундию и борьбой за гегемонию в Европе. — 48.

Фрейсине (Freycinet) Шарль-Луи де Сольс (1828—1923) — французский политический деятель, по профессии инженер. Занимал посты мини­стра общественных работ, министра иностранных дел и военного министра. — 36.

Фридрих II — прусский король (1740—1786). — 13, 29

X

Хелпс (Helps) Артур, сэр (1813—1875) — английский публицист и исто­рик. — 69.

Ч

Чемберлен (Chamberlain) Остин, сэр (1863—1937) — английский политиче­ский деятель, консерватор. В 1919—1921 гг. канцлер казначейства в коалиционном кабинете Ллойд Джорджа; в 1924—1929 гг. министр иностранных дел; в 1931 г. принял участие в «Национальном прави­тельстве» Макдональда. — 58.

Ш

Шарм (Charmes) Фрэнсис (1848—1916) — французский публицист; в 1872—1880 и 1889—1907 гг. был редактором «Journal des Debats» и в 1893—1907 гг.— редактором «Revue des Deux Mondes»; среди его работ представляют интерес «Исторические и дипломатические этюды» («Etudes historiques et diplomatiques») (1892). — 45

Шуазель (Choiseul) Этьен-Франсуа (1719—1785), герцог д’Амбруаз, граф Стэнвиль—занимал ряд дипломатических постов, а в 1758 г. благодаря содействию маркизы Помпадур стал министром иностранных дел и пэром Франции и на протяжении двенадцати лет фактически руководил фран­цузской внешней политикой. Вёл энергичную борьбу с Англией из-за колоний. Шуазель заключил союз с Австрией и Испанией, сблизился также с Голландией и Португалией. Потеря Францией по Парижскому миру 1763 г. Канады, Луизианы и индийских владений способствовала тому, что после смерти маркизы Помпадур Шуазель впал в немилость, а в 1770 г. получил приказание удалиться в своё поместье Шантелу.— 13, 28, 29.

Э

Эмерсон (Emerson) Роф-Уолдо (1803—1882) — американский критик, поэт, моралист; автор «Опытов», представляющих своеобразный свод житей­ско-этических назиданий. — 60.

Эренталь (Aehrenthal) Алоис-Лекса (1854—1912), граф — австро-венгер­ский дипломат. В 1899—1906 гг. был послом в России, в 1906 г. — ми­нистром иностранных дел. — 42.

Эстрад (d’Estrades) Годфруа (1607—1686), граф — французский дипломат. В 1661 г. чрезвычайный посол в Англии; с 1675 г. маршал Фран­ции. — 54.

Я

Ягов (Jagow) Готлиб, фон (1863—1935) — германский дипломат. В 1909— 1918 гг. посол в Риме, в 1913—1916 гг. статс-секретарь по иностранным делам. — 62, 63.

ОГЛАВЛЕНИЕ

Стр.

П р е д ifyc л о в и е......................................................................................... 3

Глава первая. Дипломат...........................................................................      11

Примечания................................................................................................... 17

Глтва вторая. Переговоры.....................................................................      18

Примечания .............................  ................................................................... 24

Глава третья. Дипломаты былых времён и недавнего

прошлого...........................................................................................      25

Примечания................................................................................................... 37

Глава четвёр пая. Дипломатический корпус............................................... 40

Примечания...............................................................................................      46

Глава пятая. Консулы..............................................................................      47

Примечания...............................................................................................      51

Глава шестая. Церемониал.....................................................................      52

Примечания..............................................................................................      56

Глава седьмая. Дипломатический язык...................................................      57

Глава восьмая. Демократия и война.............................. •............................. 60

Глава девятая. Лига наций........................................................................... 64

Примечания...............................................................................................      69

Глава десятая. Дипломатия будущего........................................................ 70

Указатель имён..................................... 73