Вильям Эпплмен Вильямс

ТРАГЕДИЯ

АМЕРИКАНСКОЙ

ДИПЛОМАТИИ

Перевод с английского

Вступительная статья и общая редакция Н. Н. Яковлева

ИЗДАТЕЛЬСТВО Института международных отношений Москва 1960

Перевод И. Е. Киселевой (введение, 1, 2, и 3 главы}, Н. К. Матве­ева (4 и 5 главы) и С. А. Панафидина (6 и 7 главы и заключение}.

Вступительная статья.

Нынешнее сложное время в Соединенных Штатах вызвало к жизни широкую дискуссию о путях американ­ской внешней политики. Хотя вопли реакционных журна­листов и публицистов из газетных подвалов, призываю­щих усилить «холодную войну», достаточно громки, они больше не оглушают. В США возникла и усиливается иная тенденция — реалистической оценки внешнеполити­ческих проблем. Тенденция эта появилась не потому, что некоторые американские деятели внезапно прозрели и по собственной воле занялись переоценкой ценностей. Она является прямым следствием успехов Советского Союза-, исполинского роста мощи всего лагеря мира и социализ­ма. Можно совершенно точно указать и день ее возникно­вения— 4 октября 1957 г., когда на орбиту вышел пер­вый советский спутник. Возрастающая критика внешней политики США со стороны самих американцев в послед­нее время получила и специфическую окраску: под огнем находится руководство республиканской партии, стоя­щей у власти, а в 1960 году — год предвыборной кампа­нии — избирается президент, треть сената и вся палата представителей.

Дискуссия об американской внешней политике воз­никла, однако, не стихийно; необходимость глубокого анализа официально признана руководящими кругами США. В эпоху спутников концепции «дубогрызов» оказа­лись явно недостаточными для практических целей аме­риканской дипломатии. Уже в ноябре 1957 года в Ва-» шингтоне собрался комитет экономического . развития, объединяющий виднейших американских бизнесменов* Совещание комитета открыл Никсон; среди других высо­копоставленных ораторов был В. Фостер, один из состави­телей небезызвестного доклада Гейтера, в прошлом

заместитель министра обороны США, отметивший, что «необходимо положить конец мифу о том, что все аме­риканское превосходит остальной мир, и признать цен­ность смирения паче гордости. Мы должны предпринять решительное усилие понять другие народы и происходя­щие вокруг нас революции»¹. В январе 1958 года сенат­ский комитет по иностранным отношениям решил «пред­принять исследование условий и тенденций в мире, а также политики США в связи с этим». В июле 1958 года сенат ассигновал 300 тыс. долларов на подготовку 15 со­ответствующих докладов, которые после некоторых пре­пирательств были распределены между ведущими науч­но-исследовательскими центрами США и завершены к лету 1960 года. Так выяснилось, что изучение проблем американской внешней политики не только приветствует­ся в Вашингтоне, но конструктивная критика с целью исправить промахи хорошо оплачивается. Отсюда рве­ние, с которым отдельные историки и экономисты в США поторопились высказать свое суждение, предложив аль­тернативный курс. Одним из первых среди них оказался и автор этой книги Вильям Эпплмен Вильямс.

Вильямс сравнительно молодой историк (родился в 1921 г.), но в последнее время он получил довольно зна­чительную известность. В разгар «холодной войны», в 1952 году, он выступил с небольшой по объему книгой, освещающей, однако, важный вопрос: «Американо-рус­ские отношения 1781—1947 гг.». В ней он проследил гене­зис напряженности в отношениях между СССР и США па историческом фоне и пришел к выводу о том, что повинны якобы обе стороны. Этот «беспристрастный» взгляд автора едва ли выдерживает критики, ибо даже материал книги показывает, что инициатива «холодной войны» принадлежит только и исключительно Соединен­ным Штатам. Вильямс действовал крайне напористо, чтобы укрепить свои позиции в американской историче­ской науке, в первую очередь в области разработки про­блем американо-советских отношений. Необходимость утверждения своего «я», по-видимому, вызвала его на­падки на общепризнанного в США авторитета в этих вопросах Д. Кеннана; впрочем, в его критике кеннанизма как в указанной работе, так и в других местах, в том чи-

¹ «5оУ1е1 Ргодгезз уз Атепсап Егйегрпзе», N. V., 1958, р. 124:

еле и в этой книге, больше «соли», чем коренных разногла­сий. Вильямс вообще склонен вносить элемент сенсации в свои исторические экскурсы. Известные крайности, например, свойственны его в общем обоснованной кри­тике общепринятой американской оценки позиции США в статье «Легенда об изоляционизме в.двадцатые годы», увидевшей свет в журнале «Сайенс энд сосайети» в 1954 году. Как бьгто ни было, усилия Вильямса увенча­лись заметным успехом: хотя он и не занял положения пророка — последнее по-прежнему прочно удерживает Д. Кеннан, — его взгляды, по-видимому, пришлись по вкусу той части американской либеральствующей интел­лигенции, которая составляет круг читателей журналов «Нью рипаблик» и «Нэйшн». Свидетельство тому — до­вольно частое появление на их страницах публицистиче­ских статей Вильямса. Ныне он профессор истории в Висконсинском университете, а в 1955—1956 годах полу­чил субсидию от «фонда Форда» для изучения проблемы причинности в истории.

В книге «Трагедия американской дипломатии» Виль­ямс задался целью выяснить причины сокрушительных поражений американской дипломатии в последние годы и дать посильные советы на будущее, как укрепить по­шатнувшееся положение Соединенных Штатов в мире.

Перед нами краткий, довольно схематичный и одно­сторонний обзор истории внешней политики США с 90-х годов прошлого столетия по наши дни, а в центре вни­мания исследования — вопрос о растущем разрыве меж­ду декларированными целями Соединенных Штатов и практической политикой. Все это сдобрено изрядной до­лей философии прагматистского толка, беспомощными теоретически и неправильными фактически рассужде­ниями о марксизме. С точки зрения фактов книга Виль­ямса большого интереса не представляет, сообщаемое им давно известно. Поучительно другое — их интерпре­тация автором, которая дает возможность проследить эволюцию политического мышления в Соединенных Шта­тах под влиянием успехов Советского Союза. Наконец, бесспорно правильные представляется конечный вывод автора о неизбежности мирного сосуществования, хотя он достигнут на основе иных посылок и имеет в виду другие последствия, чем считают искренние поборники мира и демократии. В этом, и только в этом, ценность кни­

ги, побудившая издательство предложить ее вниманию советского читателя в русском переводе.

В своей работе, говоря о прошлом американской внешней политики, Вильямс затрагивает широкий круг вопросов, подчиняя освещение их, однако, одной цели — показать американскую доктрину «открытых дверей» в действии, как основополагающий и неизменный принцип США во внешних сношениях с конца XIX века_; Обстоя­тельства провозглашения политики «открытых дверей» и ее империалистическая сущность основательно изучены в общих и специальных работах советских авторов¹. В отношении доктрины «открытых дверей», как и амери­канской внешней политики вообще, давным-давно было указано на зияющий разрыв между благочестивыми сло­вами и низменными делами. Поэтому когда Вильямс до­казывает на протяжении всей своей работы противоречие искренних «возвышенных» целей США с их конкретной политикой, диктовавшейся империалистическими моти­вами, с точки зрения советского историка он ломится в открытую дверь. В то же время, касаясь прошлого, ав­тор расхваливает политику «открытых дверей». Так, Вильямс пишет: эта политика «блестяще действовала на протяжении полувека. Ее стратегия и тактика дали Соединенным Штатам возможность основать новую и влиятельную империю» (стр. 201). Это в высшей степени поучительно: если ныне Вильямс предлагает положить конец этой политике, то он делает это не потому, что в США отказались от планов установления мирового гос­подства Америки, а потому, что народы мира прекрасно поняли империалистический характер доктрины «откры­тых дверей». Изменение взглядов американских идеоло­гов под влиянием внешнего мира и, разумеется, против их воли и представляет интерес. Перед нами еще одно доказательство того, что поступательное развитие чело­вечества глубоко затрагивает цитадель капиталистиче­ского мира, говоря словами Н. С. Хрущева, «битие опре­деляет сознание». В современном мире американский империализм больше не свободен в выборе целей и

¹ См. А. А. Ф у р с е н к о, Борьба за раздел Китая и амери­канская доктрина «открытых дверей». 1895—1900, Изд-во АН СССР, 1956; «Международные отношения на Дальнем Востоке. 1840— 1949. Под ред. Е. М. Жукова», Госполитиздат, 1956; «История дипло­матии», тт. II, III и др., Госполитиздат, 1946.

средств, а вынужден считаться с реальным соотношением сил. Это обнадеживает.

Призыв Вильямса, явно обращенный к вашингтонским прожектерам, парящим на крыльях «американской меч­ты», сообразовать свои планы с существующими возмож­ностями, отнюдь не изолированное явление в новейшей американской историографии и политической публицис­тике. Школа «реальной политики», сложившаяся в бур­жуазной исторической науке США еще в конце 40-х го­дов, под руководством влиятельного профессора Г. Мор- гентау имеет в этом отношении очевидный приоритет перед Вильямсом. Не говоря уже о многочисленных и больших но объему послевоенных работах самого Г. Моргентау, один из активнейших деятелей этой шко­лы Р. Осгуд¹ еще в 1953 году выступил с книгой «Иде­алы и эгоизм в американской внешней политике», в кото­рой высказал соображения, сходные с нынешними рас­суждениями Вильямса. От аналогичных и более ранних работ на эту же тему книгу Вильямса отличает не каче­ственный подход к делу, а большая резкость формулировок. Это и понятно: до советских спутников можно было рассуждать об американокой политике не­торопливо, академически. После них обстановка круто изменилась, время не ждет. Отсюда категорические заяв­ления Вильямса: «Если продолжать цепляться за поли­тику экспансии «открытых дверей», то, весьма вероятно, дело окончится изоляцией Соединенных Штатов в бук­вальном смысле этого слова». И в другом месте: «Весь­ма вероятно, что еще одна попытка стабилизировать мир в качестве американской «границы» приведет к ядерной войне» (стр. 202, 204). Иными словами, Вильямс рекомен­дует американским политикам подрезать, и незамедли­тельно, крылья своей фантазии.

В нынешних условиях, в век термоядерного оружия и межконтинентальных ракет, Вильямс не видит иного вы­хода для Соединенных Штатов, «роме как стать на поч­ву фактов, что предполагает своего рода мирное сосуще­ствование с Советским Союзом и социалистическим лагерем в целом. Излагая свои конечные выводы, он пи­шет: необходимо «установить, а затем поддерживать

¹ Р. Оагуд известен советскому читателю по переводу его книги «Ограниченная война», выпущенной Воениздатом в 1960 году.

путем постоянных переговоров и (развивать тоёиз У1УепсИ с Советским Союзом, Китайской Народной Республикой и их союзниками. Существенную часть такого сближения составляют экономические соглашения» (стр. 204). Это трезвое суждение можно только приветствовать. Пока, однако, голос Вильямса принадлежит к числу лишь не­многих голосов в США, раздающихся в пользу такого образа действия. Хотя люди, отстаивающие необходи­мость найти тойиз у1уеп<Н между США и СССР, имеют возможность публично высказать свою точку зрения, ибо с благословения свыше в США проводится тотальная мобилизация идей для исправления промахов американ­ской внешней политики, было бы неосмотрительно пола­гать, что она возобладает, по крайней мере в ближайшем будущем. Недавние действия правящих кругов США в международных вопросах наглядно свидетельствуют об этом. Признание пиратского полета самолета «У-2» госу­дарственной политикой США, их провокационные нару­шения советских границ, срыв совещания в верхах, аме­риканская позиция в вопросах разоружения — все это говорит о том, что вашингтонские политики по-прежнему действуют под влиянием иллюзий, покончить с которыми и предлагает Вильямс.

Автор попытался снять идеологические шоры, практи­ческие деятели американской дипломатии не осмелива­ются сделать это. Невольно напрашивается вывод, внешне носящий парадоксальный характер: ныне в США поборниками мирного сосуществования являются люди, которые убеждены, что капитализм может возобладать над социализмом без войны. Те, кто находится у руля государственной политики в США, по-видимому, далеко не убеждены в этом. Поэтому представляется целесооб­разным разобрать то, что весьма условно можно назвать его философией международных отношений применитель­но к проблеме мирного сосуществования.

В своей статье «О мирном сосуществовании», опубли­кованной в американском журнале «Форин афферс», Н. С. Хрущев писал: «Что же такое политика мирного сосуществования?

В самом простейшем своем выражении она означает отказ от войны, как средства решения спорных вопросов...

Мирное сосуществование — это не только простое сожительство бок о бок при отсутствии войны, но при

постоянно сохраняющейся угрозе ее возникновения в бу­дущем. Мирное сосуществование может и должно вы* литься в мирное соревнование в деле наилучшего удов* легворения всех потребностей человека»Касаясь пер­спектив в этом мирном соревновании, Н. С. Хрущев пи­сал в послании на имя премьер-министра Великобрита­нии Г. Макмиллана .4 августа 1960 г.: «Вы можете на­помнить мое выступление в Америке, когда я сказал, что внуки наши будут жить при коммунизме. Так ведь я не говорю, что мы посредством войны уничтожим капи­тализм. Нет, никогда я этого не говорил и говорить не буду. Я говорил о том, что развитие человеческого обще*, стза ведет к тому, что прогрессивный строй побеждает отсталый строй и поэтому капитализм, сыграв свою по­ложительную роль, одряхлел и на смену ему идет соци­ализм, коммунизм» ^а.

Идеи коммунизма в наш век являются великой притя­гательной силон, ибо они отражают необратимый процесс развития в мире. Народы всей земли воочию видят их материальное воплощение в грандиозных победах в об­ласти экономики, культуры, здравоохранения СССР и зсех стран социалистического лагеря. А в основе основ наших успехов лежит то, что отличает коммунизм от ка­питализма,— освобожденный, раскрепощенный труд. Тот факт, что в Советском Союзе навсегда положен конец эксплуатации человека человеком, прост и понятен тру­женику в любой стране мира. Отсюда крепость советско­го государственного и общественного строя и успехи внешней политики СССР, ибо они отвечают надеждам и чаяниям многих миллионов простых людей. Неизбежна победа коммунизма над капитализмом, подготовленная превосходством внутренней структуры социалистического общества свободных людей.

Вильямс и другие реалистически мыслящие историки в США, наконец, поняли, что внешняя политика начи­нается внутри страны. На его взгляд американская «де­мократия» обладает достаточными ресурсами, чтобы Со единенные Штаты могли увлечь за собой мир собствен­ным примером, прн условии соответствующих реформ дома. В конечном итоге остроту его критике современного

¹ «Правда*,'6 сентября 1959 г.

¹  «Правда», 6 августа 19С0 г.

положения США придает осознание того, что в 90-е гог ^ прошлого столетия наметился разрыв между более ран­ними «идеалами» Америки и практической политикой; Вильямс серьезно считает, что Соединенные Штаты я^о- бы «могут предложить миру больше в духовном и мате­риальном отношении, чем Советский Союз» (стр. 18^.‘

Было бы смешно закрывать глаза на то, что когда _гна рубеже XVIII и XIX века США завоевали и укрепили независимость, бросив вызов монархиям, их государст­венный и общественный строй был более передовым, чем в тогдашней Европе. Однако демократия Джефферсона и Джэксона, на что справедливо указывали еще современ­ники и убедительно доказали впоследствии исторд^и, в том числе и буржуазные, в самих США, носила ограни­ченный характер, не говоря уже о рабстве негров. Потре­бовалась очистительная буря гражданской войны в США, чтобы выправить самые вопиющие недостатки этой «демократии». Настаивать в наши дни, как подразу­мевается во всей книге Вильямса, что идеи полуторасто* летней давности способны взять верх в современном, быстроменяющемся мире,— значит защищать окаменев­шие древности, исторические анахронизмы, это — попыт­ка в духовной области повернуть вспять колесо истории, не видя его движущих сил, негодные средства которой соизмеримы разве с непониманием автором русской ис­тории. Его суждения о характере русского человека по Достоевскому и Куприну, как бы ни был велик их талант я разнообразны средства художественного воздействия, заведомо создают упрощенную картину действительно­сти, отказаться от которой; кстати, Вильямс призывает своих сограждан на государственных постах.

Марксистам понятна несостоятельность надежд Виль­ямса и прочих на то, что можно гальванизировать капи­талистическое общество. Они верят, что в конечном счете идея коммунизма победит во всем мире. Эта уверенность основана на знании законов развития общества. Маркси­сты уверены в победе социалистического строя, потому что он является более прогрессивным по сравнению с ка­питалистическим. Кругозор Вильямса значительно уже, чем, например, его соотечественника Д. Кеннана, поэтому, в отличие от последнего, он не выдвигает конкретной про­граммы внутренних реформ, ограничиваясь общими ссылками на американскую «демократию» и благими

по/.'еланиями, чтобы «труд и досуг» американских граж­дан «использовались с творческим смыслом и целесооб­разно» (стр. 205). Вильямс отстаивает активные действия Со* синенных Штатов на международной арене, и вот в как м плане: во-первых, в отношении СССР. «Выбирая богл* скромную цель поощрения позитивных сил и пред­принимая свои усилия на основании более тонкого ана­лиз* Америка, по-видимому, сможет надеяться на скро ную степень реального успеха», а именно — «спо­собствовать ослаблению централизованной власти» (стр. 191). Во-вторых, «исправленная внешняя политика Соеди енных Штатов будет направлена на то, чтобы по- могат другим народам осуществлять их стремление на собственных путях» (стр. 205). При всем этом, настаивает Вильямс, «ни одна из этих акций не означает и не является призывом к какому бы то ни было ослаблению американской' военной мощи» (ютр. 204). Смысл этих рассуждений очевиден: если голой силе не по плечу обес­печить «американский век» на земле, а «бессилие ядер- ного верховенства» доказано, тогда нельзя ли, изменив тактику, добиться руководящей роли в мире изощрен­ной дипломатией? Вильямс дает положительный ответ. Это, конечно, вздор, важно, однако, что Вильямс пред­лагает своего рода мирное соревнование между США и СССР.

Если рассматривать книгу Вильямса как сочинение профессионального историка, то его вольное обращение с фактами вызывает изумление. Так, политика «откры­тых дверей», настойчиво и неоднократно подчеркивает автор, якобы имела целью только «мирную» экспансию, США будто бы никогда не были заинтересованы в вой­нах. Говорить об этом можно только в крайне незначи­тельном числе случаев, применительно к избранным рай­онам. Один из таких случаев был отмечен в резолюции «О международном положении» объединенного пленума ЦК и ЦКК ВКП(б) 29 июля —9 августа 1927 г. США, записано в резолюции, «не заинтересованы в европей­ской катастрофе, сопряженной с риском для огромных американских капитальных вложений»¹. Генеральная

¹  «Коммунистическая партия Советского Союза в резолюциях и решениях съездов, конференций и пленумов ЦК», ч. II, Госполит- издат, 1954, стр. 363.

линия политики «открытых дверей» в том и заключается, чтобы поддерживать, а когда нужно и проводить, амери­канскую империалистическую экспансию при помощи голой силы. Латиноамериканская политика США в пос­ледние десятилетия изобилует случаями либо прямого вооруженного вмешательства в дела других государств Западного полушария, либо поддержки реакционной агентуры против народов, борющихся за свое националь­ное освобождение. Не менее поучительны в этом отноше­нии и действия Соединенных Штатов на Дальнем Восто­ке, в первую очередь в Китае. Что касается Европы, то общеизвестна заинтересованность правящих кругов США в возникновении конфликтов в том районе и страстное желание американских монополий нагревать руки у огня европейских пожаров.

Трактовка Вильямсом событий второй мировой войны имеет мало общего с ее действительной историей. Автор пытается объяснить' стремление СССР к миру после нее как результат осознания советскими людьми, что «они выживут, но выживут как народ, страшно ослабленный» (стр. 152). Нисколько не умаляя огромных людских и ма­териальных потерь СССР в годы войны, следует, однако, заметить, что стремление к миру Советского государства вызвано не преходящими причинами, а органически за­ложено в основе социалистического строя. Все сорок три года своего существования Советская страна неизменно отстаивала дело мира и принципы мирного сосущество­вания. С военной точки зрения картина на исходе вто­рой мировой войны была противоположной той, которую пытается нарисовать Вильяма. Советский Союз, несмот­ря на тяжкие потери, которые не вынесло бы ни одно другое государство, в 1945 году являлся сильнейшей военной державой мира, превосходя совокупную военную мощь США и Англии. Вильямс определенно переоцени­вает «всемогущество» Соединенных Штатов (стр. 161) и «сочетание американской силы и русской слабости» (стр. 161). Если бы дело обстояло так, тогда бы вашинг­тонские политики не тратили время на разработку раз­личных методов экономического и политического давле­ния, чтобы заставить капитулировать Советский Союз. Американский империализм пошел бы на то, чтобы раз навсегда разрешить вопрос «кто — кого» вооруженной рукой. Но уже при тогдашнем соотношении сил амери­

канские реакционные круги не имели разумных шансов на успех. Не приверженность правителей США к абстрактной мирной экспансии «открытых дверей», а несравнимая мощь Советских Вооруженных Сил пре­градила путь американским претендентам на мировое господство.

В ходе второй мировой войны, особенно к моменту ее окончания, влиятельные силы в США и Англии вынаши­вали планы обратить оружие против своего союзника по борьбе с гитлеровской Германией. Однако в результате сколько-нибудь серьезного изучения такие планы отверга­лись. 16 мая 1944 г. американский комитет начальников штабов объяснил государственному департаменту мотивы этого. Произошли «(революционные изменения в соответ­ственной военной силе государств», вызванные «фено­менальным» ростом мощи СССР. После войны останутся три великие державы: США, Англия и СССР. «В случае конфликта между двумя последними разница в военных силах, которые они выставят на континенте Европы, бу­дет такова, что ее не сможет преодолеть наше вмеша­тельство на стороне Великобритании... Быть может, мы сумеем успешно защитить Великобританию, однако мы не сможем нанести поражение России. Иными словами, мы окажемся в войне, которую нельзя выиграть» *. Дру­гой документ: 24 мая 1945 г. начальник британского им­перского генерального штаба фельдмаршал Алан Брук записывал в своем дневнике: «Сегодня вечером я внима­тельно ознакомился с докладом планировщиков (комитет планирования при британском комитете начальников штабов. — Я. Я.) относительно возможности начать вой­ну против России, если в будущем в переговорах с ней возникнут трудности. Мы получили приказ провести это исследование. Сама идея, безусловно, фантастична, шан­сы на успех равны нулю. Нет ни малейшего сомнения в том, что отныне Россия всемогуща в Европе»². Так рас­сматривали мощь СССР в то время высшие штабы США и Англии. Отсюда понятно, что рассуждения Виль­ямса беспомощны и не выдерживают соприкосновения с фактами. Не сила, а слабость США. перед лицом Совет­ского Союза помешала «холодной войне» перейти в дей­

¹  «ТЬе СопГегепсез а* Ма11а апс! ЛаЦа 1945», №а$Ь_м 1955, рр. 107—108.

²   А. Вгуап*, ТпишрЬ 1П 1Ье №ез1, Ь., 1959, р. 470.

ствительный вооруженный конфликт, сделала возмож­ным сохранение мира. Наш автор разделил мнение анг­ло-американских профессиональных военных по иным основаниям и с большим запозданием — спустя 15 лет. Впрочем, лучше поздно, чем никогда.

Указанные и многочисленные другие погрешности в книге, по-видимому, объясняются не только односто­ронним подбором фактов для создания соответствующей интерпретации, но просто слабым знакомством с рядом источников. Сам Вильямс, рассказывая в английском издании о своей работе, утверждал: «Основные материа­лы для этого исследования американских внешних сно­шений автор собрал во время глубокого изучения отдела рукописей Национального архива США и сорока семи собраний документов отдельных деятелей в библиотеке конгресса, в других библиотеках и во владении частных лиц. Переписка со многими лицами в США и Европе до­полнила это собрание. Кроме того, использовались источ­ники, опубликованные в Англии, Франции, Германии, Японии, нескольких латиноамериканских странах, б СССР, в США» и т. д. и т. п. Заявление это носит пре­тенциозный характер, и наилучшим опровержением его служит очевидная узость документальной базы самой работы. Но не в этом, в конечном счете, дело; быть мо­жет, для Вильямса это принятый стиль исследования. Вопрос заключается в другом: несмотря на упоминание неких «источников, опубликованных... в СССР», автор не взял за труд познакомиться с советской литературой по интересующему вопросу. А жаль, по крайней мере не пришлось бы тратить время на надуманные концепции относительно СССР, едва ли украсившие книгу. «Объек­тивность» буржуазного профессора получает любопытное освещение. Во всяком случае пока никто, даже среди буржуазных историков, не брал на себя смелость ут­верждать, что для освещения американо-советских отно­шений американские материалы — исчерпывающий ис­точник.

Когда в начале 1959 года книга Вильямса «Трагедия американской дипломатии» увидела свет, американская критика подчеркнула, что концепции автора — игра ума, не имеющая практического значения. Комплимент «Нью- Йорк тайме» автору носит двусмысленный характер: «Блестящая книга по международным вопросам», с ко­

торой, однако, «нельзя согласиться»¹. Газета «Крисчен сайенс монитор» обвинила Вильямса: «Профессор страда­ет от своего рода идеологической близорукости — амери­канские дипломаты никогда не действуют правильно, со­ветские лидеры никогда не ошибаются»². Наиболее пространную рецензию (свыше трех тысяч слов) помес­тил журнал «Нью рипаблик». Профессор Р. Такер, под­писавший ее, заметил в тоне конечного суждения: «Про­фессор Вильямс старается убедить нас, что для Америки возможно проводить политику, которая отражает в чис­том виде идеал самоопределения, и воздерживаться от вмешательства во внутренние дела других народов. При современной разнице в силах и соответствующих отно­шениях— экономических и политических, господствую­щих на международной арене, — этот совет более чем бесполезен... Америка не может ограничиться задачей создания более желательного международного порядка как «равная среди равных». Любая попытка всерьез дей­ствовать таким образом будет отказом от ее ответствен­ности, а не выполнением ее»³.

И последнее. Если основной журнал американских буржуазных историков «Америкэн хисторикал ревью» в апрельском номере за 1959 год констатировал в акаде­мическом духе: «Стиль Вильямса иной раз не носит кри­стально ясного характера», то в «Крисчиан сенчури» 8 апреля 1959 г. прямо указывалось, что изложение «грешит против грамматики». Перевод, естественно, не может коренным образом изменить оригинал. Возможно­сти самого лучшего переводчика не превосходят наибо­лее выигрышного использования грамматических форм родного языка.

Я. Яковлев.

¹  «ТНе Ыеш Уогк Тшев», РеЬг. 15, 1959.

²  «СНпзИап Зспепсе МопИог», Липе 24, 1959.

³  «ТЬе Ыеш КериЪНс», Мау 4, 1959, р. 21;

<гя полагаю, что многие в Западном мире до сих пор считают себя либералами, но по существу ни в коей мере ими не являются. В глу­бине души они верят, что общество не будет (и не должно) сильно изменяться, что коммунизм — это враг-абсолют и что единственные задачи, доступные людям доброй воли, это одной рукой бороться с холодной войной, а другой — совершать мелкие благотворительные акции. Быть может, разумная позиция, но это позиция тех, кто от­казался от интеллектуальной борьбы».

Сэр Чарльз П. Сноу, 1957 г.

«Наше время — это время тщательной критики; верно, но только критики всего общества».

Джеймс Рестоп, 1958 г.

Введение ИСТОРИЯ и СОВРЕМЕННЫЙ КРИЗИС

«Мы не можем ссылаться на Высшую Волю, мы сами ответственны за то, что мы собой представляем».

У. X. Оден

«Историю, которая должна служить нам, как левая рука скрипачу, мы окутываем предрассудками, приспособляя ее к своим страхам и калеча так, как китайские женщины имели обыкновение калечить свои ноги».

Вильям Карлос Вильямс

«Хуэй ничуть не помогает мне; из того, что я говорю, нет ничего, что бы его не восхитило».

Конфуций

Несмотря на то, что запуск Россией /первого спутника Земли вызвал значительное .потрясение и досаду, он не •побудил Соединенные Штаты к коренному пересмотру и критике своей собственной внутренней и внешней поли­тики. В последующие несколько месяцев, в особенности после того, как «Эксплорер-1» был запущен на орбиту, большинство американцев пришло к выводу, что более усердное и энергичное проведение традиционной полити­ки разрешит кризис и продвинет страну ближе к Золото­му веку.

Меньше чем через год, к концу лета 1958 года, все больше американцев стали подвергать сомнению это опти­мистическое предсказание. Сомнения и критические заме­чания, выраженные различными лидерами, хотя и были усилены и резко обострены попыткой «поддержать амери­канскую (политику на Ближнем Востоке высадкой 12 тыс. солдат в Ливане, шли значительно дальше обсуж­дения одного этого акта. Артур Крок, выдающийся кон­

3 Вильям Эпплмен Вильямс

17

сервативный комментатор газеты «Нью-Йорк тайме», выдвинул наиболее прямое и откровенное определение кризиса: «Быть может, события в мире достигли и, воз­можно, даже миновали ту историческую грань, когда ве­ликая нация должна коренным образом пересмотреть свою внешнюю политику? ...Разве единственной возмож­ностью избежать неудач в политике является применение силы, что повлечет увеличение риска мировой войны, а ведь наша современная программа ставит во главу угла предотвращение ее?»

Из многих способных американцев, которые также пытались решить вопрос, поставленный Кроком, пожалуй, никто не действовал столь быстро и с такой проницатель­ностью и прямотой, как сенатор Дж. Вильям Фулбрайт. «Дело в том, — предостерег он, — что мы находимся >в за­труднении, очень серьезном затруднении, независимо от того, что произойдет в дальнейшем на Ближнем Востоке». Указывая на многочисленные частные ошибки, Фулбрайт подчеркнул главное в кризисе: «Если существует хотя бы один фактор, полнее других объясняющий затруднитель­ное положение, в котором мы сейчас оказались, то это наша готовность использовать призрак советского комму­низма для маскировки несостоятельности нашего собст­венного руководства». Вполне отдавая себе отчет в том, что Россия бросила американскому руководству реши­тельный вызов, и ни в коей мере не будучи расположен сбросить со счетов важность и силу этого вызова, Фул­брайт тем не менее настаивал, что гораздо важнее «за­дать себе несколько весьма серьезных вопросов». «Мы не должны больше рассматривать мир со стереотипной точки зрения, — заключил он. — Мы должны отказаться от штампов и пересмотреть все наши посылки».

Начиная переоценку американской политики, вероят­но, уместно пояснить и подчеркнуть цель подобного ис­следования. Соединеннные Штаты могут предложить миру больше в материальном и духовном отношении, чем Со­ветский Союз; отсюда — целью отказа от штампов и кли­ше и пересмотра наших взглядов является возврат к воп­росу о сущности вклада Америки в историю человечества и выработка новой программы и политики, которые скорее сделают честь этим идеям и идеалам, нежели извратят их. Суровость анализа и сила критики — это только средства для достижения этой цели.

В основу подобного пересмотра американской внеш­ней политики следует положить тщательный обзор мето­дов и путей, какими Америка определяла свои собствен­ные проблемы и цели и свои отношения с остальным миром. Причина проста: реализм никуда .не приведет, ес­ли не начать с самих себя. В сочетании со свежим взгля­дом на линию поведения Советского Союза такое пони­мание американской политики помогло бы в попытке разработать новые программы и политику с целью при­близить к осуществлению американские идеалы и практи­ческие цели. Ибо в самом глубоком смысле, теперешний кризис американской дипломатии определяется противо­речием между нашими идеалами и практикой.

С самого начала важно представить стоящую перед нами дилемму. В сфере идеалов и идей американская политика руководствуется тремя концепциями. Одна из них — это сердечное, щедрое, гуманное стремление по­мочь другим народам разрешить свои проблемы. Другая концепция — принцип самоопределения на международ­ной арене, признание права каждого общества на выдви­жение своих собственных целей и достижение их внутри страны такими средствами, какие данное общество сочтет нужными. Эти две концепции могут совпадать; в самом деле, они в значительной мере дополняют друг друга. Однако третья концепция, разделяемая многими амери­канцами, сводится к тому, что другие народы могут дей­ствительно решить свои проблемы и улучшить свою жизнь только в том случае, если они следуют образу жизни Соединенных Штатов. Такая концепция характер­на не только для американцев, поскольку все остальные народы в той или иной степени обнаруживают подобные взгляды по отношению к остальному миру.

Это, однако, поднимает кардинально важный вопрос: мысль о том, что другие народы должны копировать американский образ жизни, находится .в противоречии с потребностью помогать им исходя из гуманных -сообра­жений и с концепцией, что они имеют право сами решать для себя основные вопросы. В некоторых случаях амери­канский образ действий просто не подходит для другого народа, в другом случае он может предпочесть идти иным путем, приносящим столь же хорошие результаты. Но даже и в том случае, если американский образ дейст­вий— единственный эффективный подход к делу, факт

остается фактом, что навязывание его другому общест­ву— а экономическое и политическое давление есть фор­ма принуждения —нарушает право на самоопределение. Кроме того, это озлобляет другое общество и делает его еще менее способным воспринять американский образ жизни, как он того заслуживает. Отсюда не будет ни очень эффективным, ни слишком идеалистическим пытать­ся помочь другим народам, настаивая при этом, чтобы они стали точными копиями Соединенных Штатов.

Подобная же трудность возникает © связи >с экономи­ческой стороной американской внешней политики. Соеди­ненные Штаты нуждаются в сырье и других товарах и услугах со стороны других стран, равно как сами нуж­даются и в продаже некоторых своих товаров и услуг этим странам. Соединенные Штаты могли бы в букваль­ном смысле слова изолировать себя и все-таки продол­жать свое существование, но не в этом дело. Жизненно важный вопрос заключается в том, как Америка получает то, в чем сама нуждается, и >как экспортирует то, что хочет продать.

Большинство американцев ответило бы на это, что выход — это торговля. Но торговля определяется как обмен товарами и услугами между независимыми произ­водителями на таком широком рынке, какой только воз­можно создать. В этом заключается источник всех бед Америки в ее экономических связях с остальным миром. Расширяя свою экономическую систему в значительной части света, Америка очень затруднила для других наро­дов сохранение какой бы то ни было экономической не­зависимости. Это особенно справедливо <в отношении сырья. Саудовская Аравия, например, не является -неза­висимым производителем нефти. Ее нефтяные промыслы представляют собой неотъемлемую часть американской нефтяной промышленности. Такие же отношения скла­дываются, когда другие отрасли американской про­мышленности расширяют свои операции подобным об­разом.

В конечном счете .получается, что гуманное стремление Америки помочь другим народам подрывается и даже из­вращается ее собственными методами оказания этой по­мощи. Другие народы начинают понимать, что американ­ская политика отнимает у них права как на экономичес­кое, так и на политическое самоопределение. Чувствуя,

что им .скорее наносят вред, чем 'помогают, они склонны обратиться в отместку к политическим и экономическим мерам, что еще более усложняет и без того запутанную проблему. Поэтому представляется уместным, приступая к анализу кризиса американской дипломатии, попытать­ся уяснить, как возникло это противоречие в ее политике. Если эта сторона проблемы может быть решена, тогда, вероятно, окажется легче выработать такую программу помощи другим -народам, «которая была ‘бы ближе к аме­риканским идеалам и в то же время была бы более эффек­тивной на практике.

Удачный отправной пункт для такой попытки был предложен Джозефом А. Скампетером, .выдающимся и разумным политическим экономистом, который однажды заметил, что американская Мечта с большой буквы — это «стать миром в себе». Во всяком случае теоретически эта цель могла бы быть достигнута одним из двух способов. Америка могла бы сосредоточиться на своей позиции ли­дера Западного полушария, путем тщательною планиро­вания и напряжения сил продолжать свое развитие в качестве могущественной, в основном самообеспечиваю­щейся, демократической и либеральной империи. Только немногие из американцев серьезно поддержали, развили и отстаивали такой подход. Другой путь к тому, чтобы сделать Америку «миром в себе», заключался в том, чтобы американизировать значительные районы земного шара за пределами Западного полушария. Хотя подобный шаг никогда не -был предпринят в виде согласованной по­пытки с применением силы, тем не менее этот подход характеризует американскую внешнюю политику со вре­мен критического десятилетия 1890-х годов, когда амери­канцы в ответ на угрозу экономического застоя и опасе­ния социального переворота переключили свое внимание на поиски новых границ за рубежами собственной страны.

Восторженная поддержка, оказанная большинством американцев таким лидерам, как Теодор Рузвельт и Вуд­ро Вильсон, которые подчеркивали необходимость и добродетель подобной идеологической и экономической экспансии, и является проявлением такой политики и взглядов. Рузвельт был уверен в том, что Америка призва­на сыграть в мире ррль цивилизующего фактора, как и в том, что ей необходима-экономическая экспансия. Поэто­му он осуждал такой вид борьбы, как борьба буров в

Южной Африке, презрительно утверждая, что они «сра­жаются на -неправой стороне в битве за цивилизацию и обречены на гибель». Вильсону принадлежит так много классических высказываний по.поводу его «морального империализма», что более поучительно напомнить о его постоянной заботе об американской экономической эк­спансии. «Ни в чем я так сильно не заинтересован, — заве­рил он в 1914 году корпоративных лидеров страны, — как во всемирном развитии торговли нашей страны и в ее пра­ве на завоевание иностранных рынков».

Более того, в конце второй мировой войны большин­ство американских лидеров сильно склонялось к тому, чтобы решать проблемы послевоенного времени с тради­ционных позиций Рузвельта и Вильсона. Подавляющее большинство среди них определяло «интернационализм» и «коллективную безопасность» как систему, организо­ванную и возглавляемую Соединенными Штатами, в про­тивовес Советскому Союзу, и располагающую большой властью в других районах мира. Под их руководством вся сила Америки в виде монополии на атомную бомбу и экономики, временно более мощной, чем экономика всего остального мира, вместе взятая, была развернута для того, чтобы пресечь коварные замыслы России и восстано­вить остальную часть мира для благодетельного приме­нения американского руководства. Большинство амери­канцев пришло к выводу, что эта программа необходима и справедлива. Они соглашались с государственным сек­ретарем Джеймсом Бирнсом, заявившим в июле 1945 го­да, что проблема заключается не в том, чтобы «сделать мир безопасным для демократии, а в том, чтобы сделать мир безопасным для Соединенных Штатов». Подразуме­валось, что эти два понятия идентичны.

Весь остальной мир был заверен, что ему нечего бояться: его завтрашний день будет даже лучше, чем вче­рашний день Америки. Президент Гарри С. Трумэн объяс­нил, что само будущее стало новой границей Америки: «Нам нужно только взять на себя должное развитие об­ширных районов и в сущности безграничных ресурсов во многих частях света». Скептикам, размышлявшим над моральной или экономической стороной проблемы, отве­тил государственный секретарь Дин Ачесон. Помощь другим странам и капиталовложения в них, пояснил он, могли бы решить постоянную практическую задачу соз­

дания жизнеспособной системы внутри страны. Что же касается моральной стороны, то ничто не могло быть более справедливым: «Мы готовы помочь народам, кото­рые верят в то же, во что и мы, продолжать жить так, как они хотят».

Прошли считанные годы, и стало очевидно, что что-то неладно. Вообще допускалось, как отметила «Нью-Йорк тайме», что это трудное задание — «быть полицейским, банкиром и нянькой» для всего мира, оставались все же трудности, не решенные двухпартийной программой сдерживания. Дело было не только в том, что русские создали атомную бомбу куда быстрее, чем кто-либо ожи­дал, самые надежные источники предупредили: Америка «постепенно теряла контакт с народами мира». Наиболее поучительным, вероятно, было то, как изменялись преж­ние аргументы и выводы, хотя их модификации не были полностью удачны и убедительны. В 1946 году, например, Джордж Фрост Кеннан стал весьма влиятельным деяте­лем благодаря выдвинутому им тезису, что вполне во власти Америки «принудить Кремль к значительно боль­шей степени выдержки и осмотрительности, чем наблю­далось © последние годы, и таким путем способствовать развитию тенденций, которые должны в конечном счете найти себе выход либо в разрушении, либо в постепенном сведении на нет советской власти». К 1956 году он уже был готов уступить русским «привилегии иметь свои се­креты и не соглашаться». В своеобразной форме и в оп­ределенных пределах пересмотр Кеннаном своих прежних убеждений явился таким же показателем провала амери­канской политики, как и отступление сэра Уинстона Чер­чилля от настроений воинствующего крестоносца в его речи о железном занавесе в 1946 году и призыву в 1954 году «предпринять серьезную попытку сосущество­вания».

Пожалуй, ничто другое не пролило столь яркий свет на кризис, как появление в «Нью-Йорк тайме» 13 октября 1957 г. различных дискуссионных статей. Размышляя о достижении русских — первом спутнике, газета коммен­тировала, что «12 лет тому назад контраст между Соеди­ненными Штатами и Советским Союзом едва ли мог быть резче». Это было верно, *и заявление это подчеркнуло раз и навсегда тот момент, что кризис развился и созрел в течение того периода, когда Америка пользовалась зна­

чительными относительными преимуществами. Однако решающим обстоятельством было то, почему американцы поняли это относительное превосходство 'как абсолютное превосходство, и то, каким образом они старались ис­пользовать это предполагаемое превосходство.

Сотрудник этой газеты Томас Дж. Гамильтон дал сжатое резюме того образа мыслей, которым руковод­ствовались творцы американской политики в те годы: «В 1946 году,— напомнил он,— и фактически до 1949 го­да Соединенные Штаты... имели возможность поставить Советский Союз на колени путем 'превентивной войны». Государственные секретари Дин Ачесон и Джон Фостер Даллес, исходя из этой посылки, разработали двухпар­тийную программу «тотальной дипломатии», предназна­ченную для того, чтобы одержать победу без войны. По­литика сдерживания и освобождения, как признавал сам Кеннан, была «лишь двумя сторонами одной и той же медали». Однако признание Гамильтона в том, что «истинного баланса страха» не существовало до 1957 го­да, разрушило логику старого двухпартийного аргумен­та, что Америка не может вступать в переговоры до тех пор, пока не создаст «позиции силы». Ибо в 1958 году стало очевидно, что Америка отказывалась вступать в пе­реговоры в годы, когда она действительно имела относи­тельное преимущество, но полагала, что находится имен­но на таких позициях «силы в абсолютном смысле.

«В течение слишком долгого времени,— заключил се­натор Майк Мансфилд,— Соединенные Штаты были слишком склонны недооценивать возможности Советско­го Союза, и вот теперь это дает себя знать». Убеждение в том, что Соединенные Штаты имеют силу заставить Советский Союз принять их условия, было основным сла­бым звеном в американском представлении о мире. Это и явилось причиной кризиса. Отставание в вооружениях и образовании является лишь внешними симптомами. Чрезвычайные программы ю целью ликвидировать вы­явившиеся недостатки лишь маскируют основную сла­бость. Проблема, стоящая перед Америкой, состоит не просто в том, чтобы снова взяться за дело и догнать сла­бого конкурента, которому позволили вырваться вперед в момент излишней доверчивости. Проблема в том, чтобы принять, говоря словами Уолтера Лишмана, тот факт, что Советский Союз уничтожил монополию англосаксон­

ского руководства; затем признать, что Россия равна Соединенным Штатам, хотя и является соперником, и, наконец, выработать программу, с которой можно было бы жить в мире, .в котором Америка больше не домини­рует, как это было в прошлом.

Нация черпает представления о самой себе и об остальном мире в значительной степени из исторических сочинений, написанных профессиональными историками или популяризаторами. Поэтому весьма уместно обра­тить испытующий и беспристрастный взгляд на это тра­диционное изображение нас самих. Один из путей понять необходимость такой переоценки заключается в том, что­бы выяснить, какие изменения нужно внести в высказы­вание Вильямса Карлоса Вильямса, открывающее это введение с целью сделать его соответствующим сегодняш­нему дню. Ныне его -следует изменить ,и читать так* «Историю, которая должна служить нам, как левая рука скрипачу, мы окутываем предрассудками, приспособляя ее к своим страхам и калеча так, как китайские женщи­ны имели обыкновение калечить свои ноги». Нам необхо­димо говорить в прошедшем времени, чтобы выяснить свои позиции, идеи и действия.

Будет, однако, благоразумным с самого начала не вводить самих себя в заблуждение. «Историческое сочи­нение,— заметил сэр Льюис Намьер,— не визит соболез­нования». История — это зеркало, в котором, если мы до­статочно честны, мы можем увидеть себя такими, какие мы есть, а не такими, какими хотели бы себя видеть. Зло­употребление историей — это злоупотребление зеркалом: использование его не для того, чтобы увидеть то хорошее, что есть в изображении, а для того, чтобы увидеть изоб­ражение целиком безупречным. Как Оливер Кромвель оказал Англии, так и История говорит человечеству: «Я умоляю вас во имя христианского сострадания, учти­те, что вы можете ошибаться».

2 Вильям Эпплмен Вильямс

1.    ИМПЕРСКИЙ АНТИКОЛОНИАЛИЗМ

«Продолжение существующей анархии в нашей торговле будет озна­чать продолжение неблагоприятного платежного баланса в ней, ко- торый истощает наши средства (и разорит нас). В действительности большинство наших политических зол восходит к коммерческим, а большинство моральных зол — к политическим».

Джеймс Мэдисон — Томасу Джефферсону, 1786 г.

«(Наша современная политика) приблизила день, когда равновесие между сельским хозяйством, промышленностью и торговлей сведет наши внешние отношения до простого обмена тех излишков, которые мы не сможем потреблять для получения предметов разумного ком­форта, которые мы не можем производить».

Томас Джефферсон, 1809 г.

«Американские фабрики вырабатывают больше, чем может использо­вать американский народ; американская почва производит больше, чем он может потребить. Судьба предопределила за нас нашу поли­тику; мировая торговля должна быть и будет в наших руках».

Альберт Дж. Беверидж, апрель 1897 г.

«Даже протекционисты стоят за свободную торговлю в Китае, где свобода используется в интересах американских промышленников. Даже антиимпериалисты приветствуют имперскую политику, не предусматривающую никаких завоеваний, кроме коммерческих».

Лондонская «Таймс», 1900 г.

Традиционное американское представление об Аме­рике и остальном мире состоит из трех основных идей, или понятий. Во-первых, утверждается, что Соединенные Штаты стояли на изоляционистских позициях, а выход на мировую арену был им «навязан» сначала для того,

чтобы помочь Кубе, затем — дважды — для того, чтобы сохранить мир для демократии, и, наконец, для того, чтобы помешать Советскому Союзу захватить весь мир. Во-вторых, считается, что, за исключением краткого и быстро пришедшего в норму отклонения на рубеже XIX—XX века, Америка была настроена антиимпериа­листически на протяжении всей своей истории. Наконец, третья идея сводится к тому, что уникальное в своем роде сочетание экономической мощи, интеллектуального и практического гения и моральной чистоты дает Амери­ке возможность сдерживать врагов мира и прогресса и строить лучший мир, не создавая при этом империи.

Для нас утверждать, что репутация Америки в меж­дународной жизни полностью противоположна этому распространенному представлению, значило бы принять беспристрастный тщательный пересмотр своей собствен­ной мифологии за тираду бесполезного самоосуждения. Не все классические взгляды на американскую внешнюю политику ошибочны: Соединенные Штаты действитель­но пришли к полному, активному участию в междуна­родной жизни постепенно; они были настроены антиим­периалистически в некотором отношении и в определен­ные периоды; время от времени они сознательно при­знавали различные ограничения своей власти. Однако, учитывая последствия принятого толкования, необходи­мость в критической самооценке представляется очевид­ной. Ибо, если бы Америка действительно была в точно­сти такой, какой ее изображают традиционные идеи, она испытывала бы лишь незначительные затруднения, а не переживала бы кризис. Подобное сочетание мощи, нравственности и техники создало бы Золотой век за­долго до большевистской революции.

Приступая к переоценке американской дипломатии XX века, уместно указать, что американцы полагали, что они создают собственную империю еще на заре сво­его национального существования. Эта идея была не­отъемлемой частью пробуждавшегося самосознания на­ции, которое нашло свое завершение в американской революции. На первый взгляд подобное представление может показаться странным, в особенности, если сопо­ставить его с изоляционизмом, господствовавшим столь продолжительное время. В действительности давнее пре­обладание идеи империи не является ни слишком стран­

ным, ни слишком трудным для объяснения. Колонисты выросли в век империи, а США были раньше частью империи, естественно поэтому, они считали свою страну таковой, когда США вступили в конфликт с метро­полией.

Какой бы естественной, привлекательной и радужной не была эта приверженность к империи, она тем не ме­нее поставила отцов-основателей перед серьезной ди­леммой. Политическая теория того века утверждала, что большое государство не может быть демократической республикой. Во всяком случае вплоть до периода аме­риканской революции британцы могли оставаться в не­ведении относительно этого вопроса или избегать его. Англичане, придерживающиеся принципа самоуправле­ния, никогда не занимались проблемой превращения своих завоеваний в неотъемлемую часть социальной и политической структуры Англии. Американцы были не столь удачливы, так как любая экспансия, предприня­тая ими, немедленно увеличивала саму метрополию. Под руководством Джеймса Мэди-сона они пытались разрешить противоречие между стремлением к созда­нию империи и своей политикой, выдвинув теорию, в со­ответствии с которой -считалось, что имперская внешняя политика развивает и усиливает демократическую рес­публику.

По-видимому, основываясь на доводах англичанина Дэвида Хьюма, который поставил под сомнение положе­ние Монтескье о том, что демократия — это система, пригодная только для небольших государств, Мэдисон утверждал, что экспансия—это ключ к тому, чтобы не дать фракциям, самим по себе являющимся результатом экономических конфликтов, разрушить само общество. С этой точки зрения различные ограничения, которые накладывает государство, считались необходимыми, од­нако их все еще недостаточно. Экспансия была сущест­венно важна для того, чтобы, создав империю для экс­плуатации и развития, смягчить экономические столкно­вения, а возникавшие в результате большие расстояния между различными частями страны создавали прегра­ды между данной фракцией и остальной нацией и пра­вительством, что затрудняет сохранение первоначальных конфликтов.

Таким образом, Мэдисон предложил в качестве ру­

ководства к политике и к действию в свое время такой же аргумент, какой историк Фредерик Джексон Тэрнер сформулировал столетием позже, когда он выдвинул свой тезис о границе, рассматривая демократию и процвета­ние Америки как результат экспансии. Теорию Мэдисона разделяли (или заимствовали) многие американские лидеры его времени. Тезис Томаса Джефферсона о том, что демократия и процветание возможны лишь в обще­стве свободных земледельцев, по существу был упро­щенной версией той же идеи. Эдвард Эверетт из штата Массачусетс, по-видимому, схватил самую сущность этих теорий, указав, что экспансия была «принципом нашей системы». В 1828—1829 годах Мэдисон предсказал силь­нейший кризис приблизительно через столетие, когда континент будет весь освоен, а развивающаяся промыш­ленность лишит большинство американцев собственно­сти на орудия и средства производства. Его страхи сбы­лись гораздо раньше, чем он предполагал, ибо в пери­од кризиса 1890-х годов, когда американцы решили, что «границ» больше нет *, они выдвинули и приняли то положение, что новая экспансия была наилучшим, если не единственно возможным, путем сохранить свою побе­ду и процветание.

Кризис 1890-х годов был важнейшим поворотным пунктом в американской истории. Он ознаменовал собой закат джексонианской эпохи свободного предпринима­теля и положил конец существованию индивидуального предпринимателя как активной фигуры американской экономической жизни. В эти же годы в США появ­ляется идеология новой корпоративной системы, основан­ной на корпорациях и подобных крупных и высокоорга­низованных группах американского общества.

Поскольку кризис в той или иной степени задел всех американцев, почти все они либо предлагали, либо при­нимали то или иное объяснение его причин. Очень мно­гие, пожалуй даже большинство, разделяли несколько фаталистическую точку зрения о том, что американская система настолько преуспевает, что производит продук­ции больше, чем .может потребить, что приводит время от

¹ Автор использует в данном случае терминологию Ф. Д. Тэрне- ра, именовавшего освоение территории США продолжением «грани­цы». В 90-е годы XIX столетия «граница» исчезла, то есть на терри­тории США не осталось больше «свободных земель».— Прим. ред.

времени к некоторому спаду, пока не восстанавливается равновесие. Другая, большая группа доказывала, что система не совсем в порядке, однако представители этой группы были несогласны между собой относительно того, что нужно сделать для улучшения ее. Большинство кри­тиков считало, что проведение нескольких небольших изменений и реформ достаточно, чтобы исправить поло­жение вещей. Значительно меньшая часть, состоявшая из социалистов и иных радикалов, утверждала, что су­ществующая система должна быть отдана н>а слом и заменена новой. Хотя радикалы так и не собрали доста­точных сил, чтобы претворить свои теории в жизнь, они все-таки подсказали реформаторам некоторые полезные идеи.

Таким образом, часто утверждают, что история кри­зиса 1890-х годов (и последующего развития Америки) вращается вокруг борьбы между теми, кто подчеркивал необходимость реформировать систему, и теми, кто до­казывал, что трудности будут преодолеваться быстрее, если всю систему оставить в покое. Такая интерпретация на первый взгляд приводит к выводу, что американцы не очень занимались вопросами внешней политики. Трудность этой части анализа, однако, в том, что он не соответствует фактам. Американцев в 90-х годах XIX столетия очень волновали вопросы внешней политики, и они сохранили свой интерес к ни»м и после окончания кризиса. Хотя очевидно, что многие вопросы американ­ской истории в XX веке связаны с чисто внутренними делами, в равной степени правильно и то, что внешне­политические вопросы были важной частью истории.

Пожалуй, наиболее важным аспектом связи внутрен­ней и внешней политики является согласие как рефор­мистов, так и консерваторов с тем, что внешняя полити­ка могла и должна играть важную, если не решающую, роль для выхода из депрессии и предотвращении кризи­сов в будущем. Эта общая точка зрения основывалась на двух теориях. Первая, разделяемая промышленника­ми, банкирами, фермерами и большинством других групп, прямо заинтересованных в экономике, объясняла депрессию и социальные беспорядки как результат не=" хватки рынка для данных товаров — будь то сталь, ка­питал или пшеница. Поэтому каждая такая группа рассматривала внешнюю политику как средство добычи

'рынка для своей продукции или услуг. Вторая теория была значительно шире и принимала в расчет специфи­ческую точку зрения частных интересов всех групп. Она объясняла процветание и демократию Америки в прош­лом как результат континентальной экспансии и в мень­шей степени экспансии за океан на мировые рынки. Скрытым образом или открыто, в зависимости от фор­мы выражения, эта теория приводила к практическому выводу, что экспансия является тем средством, которое дает возможность подавлять волнение, сохранять демо­кратию и восстановить процветание.

Установление общей связи -между экспансией, демо­кратией и процветанием стало наиболее известным как тезис о границе, выдвинутый Фредериком Джексоном Тэрнером в 1893 году. Но самой интересной стороной дела было то, что эта теория была выдвинута в слегка измененных вариантах многими представителями интел­лигенции почти одновременно с выходом в свет очерка Тэрнера. Одним из них был Брукс Адамс, брат извест­ного Генри Адамса и близкий друг таких политических лидеров, как Теодор Рузвельт, Генри Кэбот Лодж и Джон Хей. Другим был Вильям Грэхем Самнер, эко­номист и социолог, почти фанатично веривший в добро­детель и жизнеспосбность старого индивидуализма и свободного предпринимательства.

Таким образом, в ответ на кризис 90-х годов амери­канцы в целом высказались в пользу экспансионистской внешней политики, как выхода из существующих бед и как пути предотвращения будущих трудностей. Пред­ставители частных интересов проталкивали идеи об экспансии со своей специфической точки зрения, в то время как интеллигенция обобщала их в одну общую теорию. Идея экспансии получила еще большее распро­странение в силу того, что теории Тэрнера, Адамса и Самнера вызвали отклики со стороны самых различных идеологических и политических групп страны. Тезис о границе Тэрнера, например, привлек то крыло рефор­мистского движения, которое выступало в пользу ан­титрестовских законов и политических реформ для со­хранения демократии и процветания. Адамс, с другой стороны, имел наибольшее число последователей среди тех реформистов, которые принимали крупные корпора­ции и гигантские банки, однако хотели, чтобы феде­

ральное правительство контролировало и регулировало их деятельность во имя общего блага.

О роли Самнера судить труднее. Несомненно, его влияние отражало влияние Герберта Спенсера, британ­ского идеолога свободного предпринимательства. С дру­гой стороны, в отличие от Тэрнера и Адамса, Самнер сам не пропагандировал экспансионистскую внешнюю политику. Но одна из главных его идей сводилась к тому, что именно «освоение новых континентов, великие от­крытия и изобретения и создали этот новый век... Основ­ным источником нового могущества, однако, был про­стейший из всех, а именно — распространение населения по новым землям». Объяснение Самнера предполагало дальнейшую экспансию, а его теории свободного пред­принимательства превращали эту экспансию в естест­венное право. Во всяком случае влияние Самнера — какой бы степени оно ни достигало — затронуло лишь самую консервативную часть американского общества, которое упорно считало, что принципы и практика сво­бодного предпринимательства давали наилучшие отве­ты на все экономические и социальные проблемы.

Давление со стороны указанных специфических групп и общие теории в пользу экспансии резко усилились пос­ле 1890 года. К 1895 году многие отдельные лица и груп­пы подчеркивали важность экспансии как способа раз­решить внутренние экономические проблемы. Журнал «Харперз» уже в 1893 году достаточно откровенно вы­сказался в пользу экспансии. «Соединенные Штаты, — объяснял журнал,— будут владеть ключом, открывая ворота для мировой торговли и закрывая их для войны. Если нам придется воевать, это будет сражение для то­го, чтобы сохранить мир». Другие видели в экспансии способ избежать волнений среди рабочих или даже ре­волюции. «Перед нами темная ночь,— предупреждал бизнесмен Ф. Л. Стетсон в 1894 году,— если только воз­врат к процветанию в торговле не успокоит народного недовльства». Несколько позже сенатор Вильям Фрай уточнил: «Мы должны либо завладеть этим рынком (китайским), либо у нас разразится революция».

К зиме 1897/98 года экспансионистские взгляды до­минировали в американском отношении к внешней поли­тике. Фермеры Запада, которые нуждались в рынках для своей непроданной продукции, объединили усилия

с владельцами серебряных рудников и железнодорож­ными магнатами. Джерри Симпсон, некогда политиче­ский деятель-радикал из Канзаса, выразил это беспо­койство одним криком сердца: «Нас гонят прочь с ми­ровых рынков!». Подобно многим другим попюлистам, Симпсон также поддерживал кампанию за большой флот. Мукомольные фабриканты Среднего Запада и хлопковые плантаторы Юга агитировали за ту же дипло­матию, за которую высказывались гигантские нефтяные корпорации, стальные магнаты и текстильные промыш­ленники. Джеймс Дж. Хилл пытался обеспечить товар­ные перевозки (и соответственно доходы) для своей железнодорожной системы путем объединения всех по­добных интересов в одну общую кампанию под знаменем экспансии за Тихий океан.

Даже традиционная политика покровительственных тарифов подвергалась сомнению, и ее предлагали изме­нить американцы, которые видели в договорах на осно­ве взаимных уступок и средство проникновения на ино­странные рынки. Когда в 1895 году, например, была образована Национальная ассоциация промышленников, более половины ее первоначальной программы было по­священо проблемам расширения внешних рынков. Одно из конкретных предложений программы в этом направ­лении предусматривало заключение договоров на осно­ве взаимных уступок как «практический метод расши­рения нашей международной торговли». И уже в пер­вый год своего существования организация основала специальные комиссии, предназначенные для того, чтобы дать толчок экономической экспансии в Латинскую Аме­рику и Азию. Лидеры НАП также подчеркивали роль экспансии для предотвращения беспокойств и волнений среди рабочих и для того, чтобы стало возможным не только соблюдать законы о детском труде, но и получать прибыли.

В бытность свою президентом НАП в 1897 году Тео­дор С. Сэрч подытожил общие настроения, царившие среди делового мира. «Многие отрасли промышленности переросли или перерастают возможности внутреннего рынка,— объяснял он,— и расширение нашей внешней торговли является для них единственной надеждой на облегчение». Подобные организации, такие как Панаме­риканское общество и Американо-Азиатская аосоциа-

ция, сосредоточили свои усилия, доказывая необходи­мость экспансионистской внешней политики в соответст­вующих районах. Как заметила в 1897 году газета «Джорнэл оф коммерс», все возрастающее число амери­канских экономических лидеров думало о «промышлен­ном превосходстве над миро-м». Все большее число бан­киров также стало рассматривать заокеанскую эконо­мическую экспансию как удобный способ пустить в обо­рот свои избыточные капиталы. Одни считали, что луч­ше предоставить прямые займы иностранным фирмам, в то время как другие предпочитали финансировать опе­рации американских фирм. Эта разница во мнениях вела к конфликту между некоторыми банкирами и промыш­ленниками по вопросу о том, какой вид экспансии пред­принять, однако все соглашались, что экспансия за океан необходима.

Эта всеобщая и активная поддержка экономической экспансии часто упускается из виду, когда рассматри­ваются события кануна испано-американской войны. Стало привычным объяснять эту войну как крестовый поход в защиту кубинцев или толковать ее психологи­ческими мотивами — как выход для чувств националь­ного разочарования, вызванных депрессией. Однако, хотя можно допустить, что экономические лидеры предпочи­тали не прибегать к войне до тех пор, пока они могли достичь своих целей без нее, и хотя, может быть, полезно говорить о том, что у американцев возникло всеобщее желание наказать Испанию за плохое отношение к Ку­бе,— столь же очевидно, что подобная трактовка вопро­са игнорирует ряд важнейших причин войны. С одной стороны, совершенно ясно, что различные группы смот­рели на войну с Испанией из-за Кубы как на средство разрешения других проблем. Многие аграрии усматри­вали в войне возможность, наконец, использовать для чеканки денег серебро и таким образом открыть дорогу для расширения экспорта в стерлинговую зону. Некото­рая часть рабочих считала, что война облегчит или пол­ностью разрешит непосредственные экономические труд­ности. А многие крупные бизнесмены, в противополож­ность редакторам некоторых коммерческих изданий, поддерживали войну, исходя как из своих торговых ин­тересов, так и из общих экономических соображений.

Хотя позицию деловых кругов определяли и иные.

причины, наиболее важную роль сыграли, по всей види­мости, четыре фактора. Во-первых, к концу лета 1897 го­да бизнесмены были убеждены, что восстановление эко­номики возможно только на путях заокеанской эконо­мической экспансии. Резкий подъем сельскохозяйствен­ного и промышленного экспорта (который в действи­тельности начался .в октябре 1896 г.) и изменение меж­дународного золотого баланса в пользу Соединенных Штатов в течение 1897 года дали основу для такого вывода. Отсюда — еще большая убежденность в необ­ходимости активной внешней политики. Во-вторых, изме­нения в обстановке на Кубе непосредственно затронули некоторых из бизнесменов. Дело было не только © том, что мятежники на Кубе оказывались все менее надеж­ными в деловом отношении с точки зрения американских интересов, но и в том, что кубинские консерваторы (сре­ди которых были и испанцы) начали отходить от своей антиамериканской позиции. Эти два соображения офор­мились и выкристаллизовались после поездки на Кубу сенатора Редфилда Проктора, закончившейся драма­тической интервенционистской речью в конгрессе, и побу­дили многих американских бизнесменов сменить свое прежнее равнодушие к судьбе кубинцев на энергичную поддержку решительных действий в защиту американ­ских предприятий на острове. Ирония событий заклю­чалась в том, что многие влиятельные американцы те­перь приветствовали интервенцию как контрреволюцион­ный шаг, предназначенный для того, чтобы не дать радикалам поставить под контроль Кубу.

Третье, и, пожалуй, самое важное — большая группа американских лидеров, видевших в экономической экс­пансии решение социальных и экономических проблем, была глубоко взволнована тем, что европейские держа­вы и Япония собирались разделить между собой Китай. Большинство американцев смотрело на Азию, и в осо­бенности на Китай, как на огромный рынок, который мог поглотить их излишки. Другой вопрос, что этого не случилось; предметом обсуждения в данном случае является образ мыслей и действий американцев в тот период. В результате все большее число американцев на­чало думать о войне с Испанией, больше имея в виду Филиппины, чем саму Кубу. В какой-то мере и другие дельцы, сосредоточивавшие свою деятельность в Латин­

ской Америке, видели в энергичной политике европей­ской дипломатии угрозу своим интересам в этом районе и были заинтересованы в захвате Кубы, чтобы пресечь распространение этой угрозы. Наконец, сторонники лю­бой из этих точек зрения не опасались большой войны, так как было очевидно, что европейские державы не мо­гут договориться между собой.

Эти соображения помогают понять, почему к ноябрю

1897 года многие экономические и политические лидеры агитировали за «улучшение условий торговли на Кубе» и за предотвращение раздела Китая, предоставив свои цели ца суд войны, как на суд последней инстанции. Еще в апреле 1897 года Альберт Беверидж утверждал, что «мировая торговля должна быть и будет в наших руках». В следующем месяце Август Бельмонт (который финансировал боны восставших) и другие крупные дель­цы начали кампанию за интервенцию непосредственно перед президентом Мак Кинли.

Хотя эти бизнесмены нехотя согласились на просьбу Мак Кинли облечь свою публичную агитацию в форму гуманных целей, это не меняет того факта, что ими дви­гали чисто экономические соображения. К 15 марта

1898 г. специальный агент, посланный в Нью-Йорк, что­бы прощупать настроение деловых кругов, нашел их «настроенными воинственно». Он сообщал, что там велись «разговоры только о войне». Среди тех, кто был занят этими разговорами, были Джон Джекоб Астор, Томас Райан, Вильям Рокфеллер, Стуйвезант Фиш и представители Дома Моргана. Таким образом, ясно, что единодушие частных и общих интересов в поддерж­ке экономической экспансии сыграло выдающуюся роль в войне с Испанией. Президент Мак Кинли не вступил в войну по приказу деловых кругов; однако он не повел страну на борьбу, как часто утверждают, вопреки их экономическим интересам.

Пожалуй, еще более важен для понимания амери­канской дипломатии XX века способ, с помощью кото­рого негласное двухпартийное решение о заокеанской экономической экспансии разрешило спор по вопросу о том, должна ли Америка приступить к осуществлению программы колониализма. Начиная с победы адмирала Джорджа Дьюи в Манила Бей и кончая вскоре после выборов 1900 года (если не раньше), этот спор обычно

рассматривается как битва между империалистами, ру­ководимыми Теодором Рузвельтом, и антиимпериали­стами под руковдством Вильяма Дженнингса Брайана. Более правильным было бы, однако, рассматривать это как трехстороннюю дискуссию, выигранную дельцами и интеллигенцией, которые выступили против традицион­ного колониализма и пропагандировали вместо этого политику «открытых дверей» для американской экономи­ческой экспансии за океан.

Отвергнутая в последние годы как тщетный и наив­ный жест в -мире суровой действительности, политика «открытых дверей» была на самом деле блестящим стра­тегическим ходом, который привел к постепенному рас­ширению экономической и политической власти Америки во всем мире. Если эта политика в конечном счете по­терпела неудачу-, то это было не потому, что она была неразумна или слаба, но именно потому, что она была так успешна. Империя, построенная в соответствии со стратегией и тактикой нот, провозглашавших политику «открытых дверей», породила антагонизмы, создаваемые всеми империями, и именно это сопротивление поставило столько трудностей перед американской дипломатией в середине XX века.

В самом начале, и это правильно, спор между импе­риалистами и антиимпериалистами вращался вокруг актуального вопроса — колониализма. Спор начался по частному вопросу: что делать с Кубой и с Филиппина­ми, должны ли они быть сохранены как традиционные колонии или превращены в квазинезависимые нации под благодетельным присмотром Соединенных Штатов. Хотя в начале спора разногласия были значительны, тем не менее ясно, что они никогда не были непримиримыми. Ноты «открытых дверей» лишили битву остроты. И че­рез пять лет предмет спора почти перестал существовать. Антиимпериалисты, которые не заметил изменившейся природы спора, были предельно изумлены и разочаро­ваны, когда Брайан, став государственным секретарем, начал проводить на практике то, что, как им казалось, он осуждал.

Критики такого рода ошибались, когда клеймили Брайана как ренегата и лицемера. Внешняя политика Брайана не была классической колониальной политикой, но она не была и антиимперской. Он никогда не увили­

вал от своей доли бремени, лежащего на плечах белого человека, хотя, пожалуй, действительно, ему пришлось заниматься несколько больше идеологическими, чем эко­номическими вопросами. Он не меньше других стремил­ся к заокеанским рынкам, кроме, пожалуй, самых край­них экспансионистов — аграриев и промышленников. Как у большинства других фермеров, рабочих лидеров и биз­несменов, логика экономики объясняет большую часть антиколониализма Брайана. Хотя эти деятели горячо стремились к захвату внешних рынков, как средству улучшить условия внутри страны, все они опасались и противились конкуренции туземной рабочей силы. Именно это соображение, вместе с расизмом и христи­анским фундаментализмом, побудило Брайана заявить, что «филиппинцы не могут стать гражданами, ибо в этом случае наша цивилизация окажется под угрозой».

Программа Брайана для Филиппин символична для того рода имперского антиколониализма, который он проповедовал. Лишь только восстание на Филиппинах было подавлено, он предложил, чтобы Соединенные Шта­ты установили «устойчивую форму правительства» на островах, а затем «защищали Филиппины от внешнего вмешательства, пока они не определят свою судьбу, так же как мы защищали республики Центральной и Юж­ной Америки и как теперь, обязаны в силу доктрины Монро защищать Кубу». Представители оппозиции с радостью указали, что ведь в этом и заключается сущ­ность их собственной программы.

Брайан поддерживал также тот вид экспансии, за который выступали такие деятели демократической пар­тии, как бывший президент Грувер Кливленд и бывший государственный секретарь Ричард Олни. «Лучшее, что я когда-либо слышал в этом роде»,— заметил Кливленд по поводу известного утверждения Олни, что Соединен­ные Штаты «фактически пользуются суверенными права­ми на этом континенте и решение их является законом во всех тех случаях, когда они находят необходимым вме­шаться». Что касается Гавайских островов, то Клив­ленд (и Брайан) хотели контролировать «порты страны, расположенной так близко от Японии и Китая», без то­го, чтобы брать на себя заботы и ответственность, на­лагаемые формально аннексией. Пожалуй, «неофициаль­ная империя» — это наиболее точное определение подоб­

ной политики. Как Кливленд, так и Брайан поддержива­ли заокеанскую экспансию американской экономической системы и распространение американского авторитета по всему миру.

Аналогичным образом действовали и такие деятели, как Рузвельт, Хей и Лодж. Вначале, однако, они делали упор на приобретение колоний, если и не в традиционном понимании колониализма, то хотя бы по типу админи­стративного колониализма,— формы, выработанной Ве­ликобританией после восстания в Индии в 1857 году. Та­ким образом, ранние споры между Рузвельтом и Брайа­ном имели под собой некоторую почву. Но империали­сты рузвельтовского толка довольно быстро изменили свою позицию в соответствии с аргументами, выдви­нутыми такими людьми, как Брукс Адамс. Ни один из этих лидеров, не руководствовался личными мотивами экономического характера, но, сосредоточив все внима­ние на экономической стороне вопроса, они проглядели некоторые более серьезные обстоятельства. Сторонники Рузвельта определяли свои экономические интересы как желание предотвратить застой в американской экономи­ке, а их политика, предназначенная для этой цели, — энергичная экономическая экспансия за океан.

Следуя тезису Адамса, они доказывали, что амери­канская система должна или шагнуть за пределы стра­ны, или прийти к застою. Деловые круги соглашались с этим, считая, что этот общий экономический анализ со­ответствует их частным, ближайшим экономическим потребностям в приобретении рынков. Будь то империа­лизм или нет, решила нация, наша торговля должна быть защищена. Но при таком определении торговля уже не являлась обменом предметов потребления и услуг между независимыми производителями, встречающимися на рынке. Вместо этого она стала эвфемизмом, обозна­чающим контроль за иностранными рынками для про­дажи излишков американской промышленности и сель­ского хозяйства.

Ноты «открытых дверей» государственного секретаря Джона Хея в 1899 и 1900 годах свели воедино всю эту коллекцию побуждений, давлений и теорий и преврати­ли ее в одну классическую программу империалистиче­ской экспансии. Исходя из того, что Брукс Адамс назвал «американским экономическим превосходством», и сфор­

мировавшаяся в условиях энергичного давления внут* ренних экономических интересов и угрожающих манев< ров других государств, политика «открытых дверей» бы­ла предназначена для создания таких условий, при ко­торых превосходящая экономическая мощь Америки могла бы распространить американскую систему по всему миру, избежав затруднений и просчетов традици­онного колониализма. Первая нота Хея в 1899 году ут­верждала право американского экономического проник­новения прежде всего в Китай, однако этот принцип был очень быстро обобщен и применен и к остальному миру. Вторая его нота в 1900 году имела целью не до­пустить, чтобы другие государства распространили фор­мальную колониальную систему на Китай, а в после­дующие годы это положение применялось и к другим районам земного шара.

Ноты «открытых дверей» положили конец дебатам между империалистами и антиимпериалистами. Дискус­сия еще продолжалась по инерции, типичной для подоб­ных разногласий, но нация уже признала и приняла по­литику Хея как разрешение вопроса, возникшего в ее начале. Подобным же образом потребовалось несколь­ко лет (и дальнейшие дискуссии) для ликвидации коло­ниального статута территорий, захваченных во время испано-американской войны. Понадобилось также время и для того, чтобы выработать и провести в жизнь разде­ление труда и власти между экономическими и полити­ческими лидерами с тем, чтобы стратегия могла быть приведена в действие на основе общепринятой практи­ки. И в конечном счете назрела необходимость открыть двери как в уже существовавшие колониальные импе­рии, так и в территории, еще никому не принадлежавшие. Однако политика «открытых дверей» Хея синтезирова­ла и официально санкционировала тезис о границе, спе­цифические требования дельцов, рабочих, фермеров и теорию, утверждавшую, что в американской экономике наступит застой, если она не будет распространена за океан.

Америка и весь мир разделяли эту трактовку полити­ки «открытых дверей» в период, когда она была провоз­глашена. Брукс Адамс превозносил Хея как реалиста, применившего доктрину Монро к интересам века про­мышленности. Филадельфийская газета «Пресс» согла­

силась с этим: «Этой новой доктрине, выработанной для Китая, суждено стать столь же важной, сколь доктрина Монро была важна для всего американского континен­та в прошлом веке. Она защищает настоящее, обеспе­чивает будущее». Вполне осознавая грандиозность за­думанного плана, бостонская газета «Транскрипт» от­кровенно поставила точки над «и»: «Мы имеем неизме­римо более широкий простор на китайскйх рынках, чем мы имели бы в «сфере влияния» при конкуренции де­сятка других сфер». Многие европейские комментаторы признали, что эта стратегия «бьет нас в наше слабое место». Соглашаясь с анализом бостонской газеты, одна берлинская газета лаконично заключила: «В определен­ном смысле американцы рассматривают весь Китай как свою сферу интересов».

Бывший государственный секретарь Олни придал доктрине Хея двухпартийный характер. На президент­ских выборах 1900 года Олни поддерживал Брайана и выступил с заявлением о новом единодушии по вопросу об империи, которое было в то же время первоклассным обзором новой внешней политики Америки. «Заблужде­ние относительно роли «внутреннего рынка» исчезает,— говорил он,— ныне доказано, что для нас его недоста­точно. В будущем нас удовлетворит только свободный доступ к внешним рынкам — в особенности к рынкам Востока». Олни был давным-давно убежден в правоте Брукса Адамса, считавшего, что неколониальная эконо­мическая экспансия является лучшей стратегией. Поэто­му он сожалеет о захвате Филиппин. Было бы более ра­зумным последовать советам Вашингтона, данным еще в 1796 году, и принципам доктрины Монро. «Самой пра­вильной, идеальной позицией для нас,— говорил Олни,— была бы полнейшая свобода действий, возможность по собственному желанию выбирать союзников время от времени, если особые обстоятельства оправдывают та­кой шаг, наше просвещенное мнение о собственных ин­тересах потребует этого». Однако он был уверен, что политика «открытых дверей» наиболее близко соответ­ствует этому идеалу.

Американцы той эпохи и их европейские конкуренты были в основном правы в своей оценке политики «откры­тых дверей». Эта политика не была ни чуждой идеей, навязанной Америке Британией, ни политическим жес­

том в сторону своего народа. Эксперты, которые впослед­ствии отбросили эту политику как неуместную, неверно проводимую и неудачную, ошибались в двух отношени­ях. Они проглядели глубокие корни этой политики в прошлом Америки и ее важность в свое время, кроме того, они не поняли, что эта политика отражала основ­ную стратегию и тактику как вековечной американской экспансии, так*и имперской экспансии двадцатого века. В сочетании с идеологией «явного предначертания»¹ в век промышленности история нот «открытых дверей» стала историей американской внешней политики с 1900 по 1958 год.

Драматическое слияние этих течений экспансии по идеологическим и экономическим мотивам произошло только накануне вступления Америки в первую мировую войну. По этой причине в числе других часто утвержда­ют, что Соединенные Штаты воспользовались политикой «открытых дверей» только после 1917 года, а некоторые наблюдатели считают, что эта политика никогда не спо­собствовала возвышению американской империи. В оцен­ке степени, в которой американцы полагались на стра­тегию «открытых дверей», есть два больших спорных вопроса, касающихся статистики заокеанской экономи­ческой экспансии, которые нельзя смешивать, не под­вергаясь опасности запутать анализ и толкование. Один — относительно общего значения этой экспансии для национальной экономики. Ответ на этот вопрос за­висит не столько от общего подсчета процентов, сколь­ко от роли в американской экономике тех отраслей про­мышленности, которые действительно в значительной степени зависят (включая как сырье, так и рынки сбы­та) от иностранных операций. По сравнению с общим национальным производством, например, экспорт амери­канских легковых и грузовых машин кажется незначи­тельным, но невозможно в одно и то же время называть автомобильную промышленность ключевой отраслью в экономике и сбрасывать со счетов тот факт, что в 20-е

¹ Теория «явного предначертания» была сформулирована край­ними американскими шовинистами еще в начале XIX века. Ее сто­ронники утверждают, что само проведение якобы «предначертало» США занять руководящее место в мире. Теорию «явного предначер­тания» используют в США для оправдания претензий на мировое господство.— Прим. ред.

годы приблизительно 15 процентов ее продукции было продано на внешних рынках.                _

Другой важный момент касается роли американских предприятий за рубежом и иностранных рынков в фор­мировании внешней политики США. Их значение может выражаться в прямом политическом давлении во внут­ренней жизни или косвенным образом — с помощью ре­зультатов заокеанского экономического влияния на внешнюю политику других стран. Если же обобщить статистические данные, то заокеанская экономическая экспансия Соединенных Штатов с 1897 по 1915 год пред­станет значительно более внушительной, чем многие полагают. Общая сумма займов превысила миллиард долларов. Прямые капиталовложения достигли

2 652 300 000 долларов. Хотя верно, что нация в то же самое время имела долги за границей, этот момент не имеет очень большого значения для понимания амери­канской внешней политики. Займы и капиталовложения оказывали влияние на американскую внешнюю политику несмотря на то, что расчеты по платежному балансу уменьшали чистые цифры. Бизнесмены, имевшие интере­сы в Мексике или, например, в Маньчжурии, вовсе не переставали оказывать воздействие на американскую политику (и не переставали влиять на позиции Мекси­ки или азиатских стран) только потому, что их капита­ловложения, займы или торговля арифметически сокра­щались долгами других американцев Франции.

В другом случае неправильно подчеркивается тот факт, что американская заокеанская экономическая экс­пансия составляла не более 10 или 12 процентов нацио­нальной продукции в эти годы. Но 10 процентов любой деловой операции представляют собой значительную до­лю, без которой предприятие может потерпеть банкрот­ство. В этой связи самые последние изыскания эконо­мистов показали, что экспорт действительно стремитель­но оправился от депрессии 1890-х годов. Во всяком слу­чае деловые круги и другие экономические группы счи­тали, что эти 10 процентов сыграли решающую роль, и многие из них пришли к выводу, что они не могли по­лучить их без заокеанской экспансии.

Не говоря уже о других соображениях, одного убеж­дения этих групп было достаточно, чтобы придать циф­ре большее значение, будь то хоть 1 процент. Или, что­

бы еще лучше уяснить и исторически правильно пред­ставить себе этот момент, достаточно указать, что он имел большое значение даже в том случае, если данный предприниматель оказывал давление на правительство с целью поддержать ту или иную попытку, которая не имела успеха. В последнем случае это не принесло ре­шительно никаких результатов в экономической области, однако серьезно затрагивало внешнюю политику. Имен­но так обстояло дело с компанией «Америка-Чайна де­велопмент компани». В конце концов, она сошла с поля деятельности, но прежде чем прекратить свое существо­вание, компания оказала сильное влияние на американ­скую политику в Азии в течение первого десятилетия XX века.

Иными словами, экономические операции за морем, казавшиеся незначительными на бумаге, могли быть во­просом жизни и смерти для какой-либо фирмы. Столк­нувшись с почти монопольным контролем над основными видами сырья, установленным корпорацией «Юнайтед стил корпорейшн» после 1903 года, Чарльз Шваб был вы­нужден организовать разработку залежей руды в Чили, чтобы поддержать фирму «Бетлехем стил компани». Ка­питаловложения Шваба в Чили составили всего 35 млн. долларов, но они сыграли жизненно важную роль в его собственных делах и оказали большое влияние на чилий- ако-американские отношения. Или противоположный пример: экономическая деятельность, которая кажется незначительной по американским масштабам, часто яв­ляется существенной для более слабой экономики. Об этом говорит 1пр и мер Маньчжурии между 1897 и 1904 го­дами, где приблизительно Ую процента американской на­циональной продукции обеспечила американцам главен­ствующую роль в делах этой страны, что побудило их энергично добиваться официальной поддержки США. Их усилия оказались успешными и привели к весьма важным шагам в области внешней политики США.

Короче говоря, нельзя судить о значении заокеанской экономической экспансии для американской диплома­тии— и, таким образом, о значении и действенности по­литики «открытых дверей» —с точки зрения голой ста­тистики. В оценке этой деятельности важно ее относи­тельное значение и то, как ее интерпретируют или дей­ствуют в связи с ней люди и целые группы, роль которых

абстрактная; общая статистика в лучшем случае лишь смутно символизирует, а по этим критериям нет никакого сомнения в том, что предполагавшаяся и действительная американская заокеанская экономическая экспансия ока­зала огромное влияние на дипломатию США в 1893— 1915 годах, равно как на протяжении последующего пе­риода XX века.

Еще одна интерпретация, скидывающая со счетов зна­чение политики «открытых дверей» в начале века, исхо­дит из того, что Америке не удалось установить контроль над действиями Японии в Азии. И, хотя, может быть, среди подобного рода аргументов это наиболее сильный, тем не менее основное положение остается не доказан­ным. Выводы подрываются троякого рода соображения­ми: 1) политика «открытых дверей» предназначалась для обеспечения и сохранения доступа в Китай американской экономической мощи, а не для отказа в доступе другим странам; 2) затруднения в отношениях Америки с Япо­нией в 1899—1918 годах происходили из-за неправильно­го проведения политики в жизнь, а не из-за недостатков самой политики; 3) Соединенные Штаты достаточно эф­фективно действовали в 1915—1918 годах, чтобы не дать Японии возможности использовать прежние ошибки Америки.

Чтобы полностью понять значение изложенных вопро­сов, следует иметь в виду, что политика «открытых две­рей» исходила из того предположения, что подавляющая экономическая мощь Америки будет формировать эконо­мику и политику более слабых, малоразвитых стран по американскому шаблону. Американские лидеры допуска­ли возможность противодействия со стороны одной или многих развитых государств. Приблизительно через пол­века эта политика потерпела провал, потому что некото­рые развитые в промышленном отношении страны, и сре­ди них Япония, предпочли прибегнуть к силе, когда они пришли к выводу, что политика «открытых дверей» дейст­вовала 'слишком успешно, и потому что различные круги в слаборазвитых странах, таких как Китай, решили, что большое влияние Соединенных Штатов наносит ущерб их благополучию.

Хотя такие результаты можно рассматривать как ко­нечный провал, тем не менее этот приговор нельзя путать с неблагоприятным выводом о политике в Азии в 1900—

1918 годах. Коль скоро выяснено, что политика «откры­тых дверей» не была ни военной стратегией, ни традици­онной политикой равновесия сил, то становится понят­ным, что затруднения в Азии происходили по причине запутанного представления президента Теодора Рузвель­та по этому вопросу. Начав с того, что в 1904 году он взял сторону Японии -против России с целью истощить обе страны и таким образом проложить путь американ­скому господству, Рузвельт в дальнейшем запутался, пы­таясь исправить овою ошибку установлением контроля над мирным урегулированием. Так Рузвельт отдал япон­цам инициативу и в довершение всего настроил их враж­дебно.

Ошибка Рузвельта проистекала в большей мере из его аристократического мотто «положение обязывает» и его реакции на теории Брукса Адамса. С ранних лет Руз­вельт рассматривал себя как нечто родственное деревен­скому сквайру XX века. Адамс убедил его в важности экономической экспансии и подкрепил его уже сложив­шуюся точку зрения, что деловые круги нужно контроли­ровать. Но Рузвельт толковал этот совет в свете овоего преклонения перед сквайром в роли рыцаря круглого стола, закоренелого аристократического презрения и антагонизма по отношению к крестьянину, когда послед­ний мечтает о вещах выше его понимания, и своего ра­систского национализма. Мы можем извлечь полезные выводы из идеологии этих предрассудков (равно как и других, развившихся в связи с большевистской револю­цией 1917 г.), а также понять, как они отразились на пре­емниках Рузвельта, если мы будем рассматривать их как часть благожелательного стремления Америки переде­лать мир по своему образу и подобию.

2.     ИМПЕРИАЛИЗМ ИДЕАЛИЗМА

«То, что хорошо для общин в Америке, хорошо для армян и для гре­ков, и для магометан Турции».

Американское управление иностранных миссий, 1881 г.

«...Республика медленно, но верно становится высшим моральным фактором в мировом прогрессе и общепринятым арбитром в между­народных спорах».

Вильям Дженнингс Брайан, 1900 г.

«Наша промышленность развилась до такого уровня, что она лопнет по всем швам, если не найдет свободноро выхода на мировые рын­ки... Наши внутренние рынки уже недостаточны. Нам нужны ино­странные рынки».

Вудро Вильсон, 1912 г. «Мир должен быть сделан безопасным для демократии».

Вудро Вильсон, 1917 г.

Президент Теодор Рузвельт и его последователи при­няли философию и практику империи навеки, которая была изложена в нотах «открытых дверей», и она стала основной чертой американской внешней политики в XX веке. Уже в ближайшие десять лет американская эко­номическая мощь хлынула в некоторые слаборазвитые области, а в течение жизни одного поколения — и во мно­гие другие. Она также сначала просачивалась, затем текла и, наконец, наводнила более развитые страны и их колонии, пока к 1939 году экономическая экспансия Аме­рики не охватила весь земной шар. К этому времени районы, где позиции Америки не были укреплены, оказа­лись именно теми областями, в которых Соединенные

Штаты провозгласили свою решимость сохранить и рас­ширить 'свои первоначальные операции или впервые си­лой ворваться туда.

В эти же годы .происходит подъем нового духа кресто­носцев в американской дипломатии, что также способ­ствовало ее собственному стремлению .к активным дей­ствиям на внешней арене и усилило традиционную экс­пансию. Этот энтузиазм, опиравшийся на создание своей правоты, был как традиционным, подчеркивавшим поли­тическую и социальную идеологию, так и религиозным, делавшим упор на добродетели (и необходимости) про­тестантского христианства. В сущности это «явное пред­начертание» XX века совпадало с более ранней идеоло­гией, носившей аналогичное название. Оно опиралось на основное положение, выдвинутое американцами в 30—40-х годах XIX столетия. Соглашаясь с Джефферсоном в том, что Соединенные Штаты были «лучшей надеждой мира», американцы более позднего периода из этой аксиомы сде­лали вывод, что американская экспансия, естественно, и автоматически «расширяет сферу свободы».

Эти два аспекта американской имперской экспансии слились в дипломатии президента Вудро Вильсона и го­сударственного секретаря Дженнингса Брайана. Вильсон и Брайан, горячо заинтересованные и активно проводив­шие экономическую экспансию Америки, внесли в свою деятельность дух посвящения и энтузиазма политических реформаторов и религиозных миссионеров. Они стреми­лись спастц мир, чтобы укрепить и улучшить саму Аме­рику. Этот экономический и идеологический экспансио­низм достиг наивысшей точки в известном призыве Виль­сона накануне вступления Америки в первую мировую войну: «Мир должен быть сделан безопасным для демо­кратии». Это положение символизировало как характер, так и масштабы традиционной и спасительной империи. Определение, которое Вильсон и его сторонники давали демократии, означало, что мир должен быть сделан бе­зопасным для демократии на американский образец во всем, что под этим подразумевалось в экономическом, политическом и социальном отношениях. Вильсон ни в малейшей степени, не колебался: его программа была «единственно возможной» для мира и она «должна была победить».

Эта основополагающая концепция проявилась уже в

первых шагах Вильсона на дипломатической арене, рав­но как слова и деятельность его предшественников ука­зывали на то, что все они разделяли подобную, хотя, мо­жет быть, менее ортодоксальную кальвинистскую оценку роли Америки в мире. Мысль о том, что американская имперская экономическая экспансия была необходимой, желательной и возможной, сформулированная и символи­зированная в нотах «открытых дверей», быстро нашла свое выражение в конкретной политике и действиях. Не­смотря на различия в темпераменте и красноречии, пра­вительства Теодора Рузвельта, Вильяма Говарда Тафта и Вудро Вильсона целиком и полностью проводили поли­тику в соответствии с этим положением. Поскольку за­метного и немедленного успеха не последовало, это дало повод наблюдателям того времени и впоследствии сбро­сить со -счетов политику как потерпевшую провал, но это суждение было торопливым «и близоруким. Американские политические деятели, будучи тоньше и внимательнее многих своих критиков, лучше сознавали трудности, кото­рые предстояло преодолеть, поэтому они прежде всего со­средоточили внимание на разработке общей стратегии.

Как Рузвельт и Тафт, так Вильсон и Брайан в своей дипломатии исходили из общей оценки американской экономической системы. Все они энергично выступали в пользу американской экономической экспансии во всем мире. Под влиянием тезиса о границе Тэрнера Вильсон объяснял процветание и демократию Америки этой эк­спансией и настаивал на том, что именно этим путем можно сохранить благополучие в будущем. Еще в 1902 году он заявлял о праве Америки «распоряжаться экономическими судьбами мира». Пятью годами позже он разработал в основных чертах соответствующую ди­пломатию. «Концессии, полученные финансистами, долж­ны охраняться министрами, даже если ради этого при­дется нарушить суверенитет сопротивляющихся госу­дарств. Колонии должны быть приобретены или основаны, чтобы ни один полезный уголок земли не был бы пропу­щен или оставлен неиспользованным. Вопрос о мире дол­жен стать предметом совещаний и международных сою­зов». Неудивительно, что Вильсон вступил в Белый дом в 1913 году, ожидая «многих острых схваток по поводу внешней торговли».

Депрессия, начавшаяся в 1913 году, еще более убеди-

5 Вильям Эпплмен Вильямс

49

ла Вильсона в необходимости экономической экспансии. В ходе нее стало совершенно ясно, что он рассматривал торговлю не как обмен товарами. Он определял торгов­лю как рынки для американского экспорта. «Наша про­мышленность,— пояснил он,— развилась до такого уров­ня, что она лопнет по всем швам, если не найдет свобод­ного выхода на мировые рынки... Наши внутренние рынки уже недостаточны. Нам нужны иностранные рынки». Та­ким образом, каковы бы ни были разногласия Вильсона с Рузвельтом и Тафтом по другим вопросам, Вильсон со­глашался с ними в том, что экономическая экспансия имеет жизненно важное значение. Он солидаризировался и с ведущими руководителями американского бизнеса, как, например, с Джеймсом А. Фаррелом, президентом «Юнайтед Стейтс стил корпорейшн», который считал, что «борьба сегодня идет за господство в торговле на миро­вых рынках».

Правительство Вильсона стало выполнять свои обя­зательства в этом отношении сразу же после прихода к власти. Основополагающее решение было принято в 1913 году, когда Вильсон и Брайан отклонили предложе­ние, чтобы Соединенные Штаты приняли участие в пред­полагавшемся займе шести держав Китаю. Обычно счи­тают, что это было стратегическое отступление от импе­риалистической политики «открытых дверей». В действительности дело обстояло по-иному. Правительст­во противилось займу по двум основным причинам. Во- первых, по словам государственного секретаря Брайана, Соединенные Штаты не смогли «получить решающего голоса» при осуществлении этого займа. Во-вторых, Вильсон считал, что для американского процветания и демократии важнее экспорт, чем займы.

Как видно из второй ноты государственного секретаря Хея в 1900 году, политика «открытых дверей» исходила из предположения, что Китай окажется достаточно силь­ным, чтобы выполнить свои обязательства перед ино­странными державами, но недостаточно сильным, чтобы отстоять свой полный суверенитет в экономических или внешнеполитических делах. Вильсон и банкиры пришли к заключению, что заем шести держав, дав европейским странам возможность еще более укрепиться внутри Ки­тая, может безвозвратно ослабить его. Это повело бы к прямой интервенции, возможно, к полному разделу стра­

ны, из которого Соединенные Штаты могли бы быть пол­ностью исключены. Поэтому заем и был отверлнут.

Решение президента было естественным развитием его прежних идей о характере и целях американской внешней политики. Он, например, объяснял кризис 1890-х годов таким образом: «Дни безмятежной экспан­сии миновали, наша жизнь становится напряженной и трудной». В 1901 году Вильсон стал доказывать, что пре­зидент должен иметь больше (власти, ссылаясь на то, что экспансия была «естественной и благотворной», и на то, что «для создания империи необходимо сильное правитель­ство». В течение последующего десятилетия Вильсон во все возрастающей степени подчеркивал необходимость экономической экспансии. Обращая особое внимание на значение экспорта, он часто говорил о «рынке, к которо­му дипломатия, а если понадобится, то и сила, должны расчистить путь». В нескольких речах он, казалось, поч­ти перефразировал доводы Брукса Адамса в поддержку собственных призывов к проведению дипломатии, способ­ной «взять в свои руки экономические судьбы мира».

Вильсон вновь и вновь возвращался к этой теме во время президентской предвыборной кампании 1912 года. В основных речах по всей стране, так же как и в различ­ных журнальных статьях, он призывал расширять внешние рынки, собирать силы и средства для проникновения и контроля над этими каналами, по которым текут избыт­ки американской продукции. В своей речи по случаю вы­движения кандидатом на пост президента он определил Америку как «расширяющуюся» нацию, которая должна иметь «свободный выход на мировые рынки», и в особен­ности призвал «просветить» общественность по этим во­просам коренной важности.

На этом фоне отказ Вильсона присоединиться к евро­пейским державам и Японии может быть более правиль­но понят как стратегический ход с целью сохранить по­литику «открытых дверей». Вильсон, объявляя об этом решении, объяснил, что Соединенные Штаты намерева­лись полностью «участвовать и участвовать щедро в от­крытии для китайцев и на пользу всему миру почти не тронутых и, возможно, неограниченных ресурсов Китая». Далее он настаивал на «острой необходимости и под­держке» независимых действий Америки и подчеркнул важность обеспечения «банковских и иных финансовых»

услуг, необходимых для успешных операций такого рода.

Правительство Вильсона не имело намерений отсту­питься от Китая. Один из экономических лидеров, кото­рый участвовал в переговорах с правительственными представителями, успокоил своих коллег в деловых кру­гах на этот счет, сообщив им суть его переговоров с го­сударственным секретарем Брайаном. Виллард Стрейт, доверенное лицо Дома Моргана, сообщил, что его «перего­воры были «весьма удовлетворительными». «Никто,— пояснил Стрейт,— не мог изъявить большей готовности поддержать (нас), телеграфировать в Пекин и потребо­вать быстрейших мер со стороны китайского прави­тельства».

Еще более красноречивыми были, пожалуй, отноше­ния, сложившиеся между правительством Вильсона и Национальным советом по внешней торговле. Государст­венный секретарь Брайан и министр торговли Вильям Редфилд были основными ораторами в первый день на­циональной конференции совета в мае 1914 года. Эта да­та показательна, ибо она точно определяет политику правительства Вильсона в то время, когда было ясно, что Америка переживает серьезный экономический упадок, и еще до начала первой мировой войны. Министр Редфилд, который до того, как Вильсон призвал его к крестовому походу за Новую «свободу, был президентом Американ­ской экспортной ассоциации промышленников и ревност­ным защитником заокеанской экспансии, в своей речи дал широкую характеристику политики правительства. Он заверил лидеров корпорации в следующем: «Посколь­ку .мы сильны, мы выходим—вы и я — на мировые рынки для того, чтобы получить нашу долю».

Затем взял слово государственный секретарь Брайан. Прежде всего он напомнил аудитории о разъяснении Вильсона, что официальная политика США состояла в том, чтобы «открыть двери всех более слабых стран для вторжения американского капитала и американской предприимчивости». Отметив этот момент, Брайан со­слался на очаровательный обычай одной из таких -стран для того, чтобы убедить бизнесменов в его глубокой за­боте об их благополучии. «В странах, говорящих на ис­панском языке,— напомнил он им,—гостеприимство вы­ражается фразой: мой дом—ваш дом... Я могу заявить не просто из вежливости, а всерьез: мое министерст­

во — ваше министерство; послы, посланники, консулы — все они ваши. Их дело заботиться о ваших интересах и охранять ваши права».

На следующий день конференция перенесла овое за­седание из деловых кварталов в Белый дом, где в Восточ­ной комбате состоялось специальное совещание. Прези­дент Вильсон, который интерпретировал тезис о границе и кризисы 1890-х годов и 1913—1914 годов как доказа­тельство необходимости заокеанской экономической эк­спансии, счел возможным оторваться от своих более офи­циальных обязанностей, чтобы обратиться к делегатам. Его намерение состояло в том, чтобы убедить их в его полной и активной поддержке общей кампании бизнеса и правительства с целью «справедливого завоевания ино­странных рынков». Кое-кто из его слушателей был изум­лен столь откровенным изложением политики, но, как бы то ни было, Вильсон обратил особое внимание на этот вопрос, заметив, что такая цель была «ближе всего наше­му сердцу».

В данном случае, как и раньше, неуместно спраши­вать о том, действовали или нет американские лидеры из личных экономических интересов. Больше того, такой подход вызвал бы ложные вопросы. Дельцы, несомненно, действовали исходя из экономических интересов, и было бы софистикой маскировать очевидное как сложное. Го­раздо более важным является тот факт, что деловые кру­ги и политические деятели рассматривали внешнюю по­литику с точки зрения действия экономической системы и что они считали заокеанскую экономическую экспан­сию основным элементом ее стабильности и благополучия.

Больше того, во многих отношениях правительство Вильсона соглашалось с деловыми кругами по поводу наилучших способов осуществления заокеанской эконо­мической экспансии. Один из разделов закона о создании системы федеральных резервных банков был сформули­рован специально для этой цели. Тарифная комиссия при Вильсоне также сосредоточила внимание на расширении и обеспечении рынков для избыточной продукции. Закон Уэбба — Померена является еще более ярким доказа­тельством. Этот закон был принят, так как сложилось единодушное мнение о необходимости усилить средства, имевшиеся в распоряжении Америки, для битвы за гос- подстзо на мировых рынках, а также возникло беспокой­

ство по поводу того, что послевоенная борьба будет еще упорнее. Отныне действие антитрестовских законов пре­кращалось за пределами границ США; таким образом, был дан двухпартийный ответ Америки иностранным картелям, а закон Эджа расширил положения закона о со­здании системы федеральных резервных банков, уже по­ощрявшие американские финансовые операции за океаном. Вильсон также активизировал старый американский бан­ковский консорциум как наиболее острое оружие амери­канской экспансии «открытых дверей» на Дальнем Во­стоке. Эти меры приобретали особое значение © связи с большевистской революцией в России в ноябре 1917 года (после которой Вильсон решил применить политику «от­крытых дверей» к Роосии). Очень важно, однако, понять, что эти действия явились результатом единодушия меж­ду правительством Вильсона и деловыми кругами, кото­рое было очевидно уже в 1912 году.

За исключением некоторых мелких предпринимате­лей, которые опасались того, что о них забыли, деловые круги горячо одобрили эти шаги Вильсона и Брайана. Они также приветствовали воинственное вмешательство Брайана в экономические дела различных латиноамери­канских стран в тот период. Но деловые круги, хотя они обычно рассматривали развитие событий с точки зрения экспансии шире, чем простое увеличение до предела соб­ственных чистых доходов после налогов, тем не менее не всегда подчеркивали взаимосвязь между политикой, идеологией и моралью других наций, с одной стороны, и экономическим проникновением Америки в эти обла­сти, с другой. Они были склонны не замечать или не при­нимать в расчет такие соображения, допуская по боль­шей части, что руководство Америки в области экономи­ки и экспансии достаточно для их разрешения.

Вильсон и Брайан в этом вопросе не соглашались с ними, утверждая, что долг и назначение Америки взять на себя справедливую долю бремени белого человека. Таким образом, в этом смысле их взгляды на американ­скую экспансию были более широкими и цельными, чем взгляды деловых кругов — по крайней мере на начальном этапе первой мировой войны. В последнее время несколь­ко историков охарактеризовали эту сторону внешней по­литики Вильоона как «моральный империализм», «импе-’ риализм духа», «миссионерскую дипломатию». Однако

она была 'сложнее, чем можно заключить из этих фраз. Без сомнения, в этой дипломатии присутствовал сильный моральный дух, но она содержала также и довольно раз­витый традиционный аргумент о необходимости предуп­реждения революций как практической меры защиты интересов Америки и превращения американского пре­восходства в установившуюся практику. Поэтому было бы полезным сделать обзор развития этих обеих сторон дипломатии.

Американцы давным-давно встали в позу морального и политического превосходства. Несмотря на устойчи­вость пуританской традиции, эта убежденность носила преимущественно политический характер в течение боль­шей части XIX века. Томас Джефферсон первоначально предложил использовать изображение избранных людей для государственной печати Соединенных Штатов, а Джон Куинси Адамс и др. иногда объясняли действия американской дипломатии повелениями всевышнего. Однако оправдания экспансии обычно бывали земными. Первоначально Америка упорно изображалась как «наи­более прогрессивное общество», граждане которого «пра- вильно используют землю». По этим и другим причинам, указывалось далее, возник закон «политического тяготе­ния», который приведет множество более слабых народов в лоно американской системы.

Заявления о том, что экспансия Соединенных Штатов «расширяет сферу свободы», в той или иной форме по­явились еще в конце американской революции, однако они получили всеобщее распространение в эру джексони- анской демократии К Президент Джексон бросил эту фразу, а его рьяные интеллектуальные сторонники вновь и вновь создавали многочисленные вариации на ту же тему. Одним из наиболее убедительных утверждений в этом плане, которое приобрело многих единомышленни­ков во время и после войны с Мексикой, было заявление о том, что Америка обязана распространить свою власть на «полуварварские народы». Тем самым, принимая на себя долг «возрождения и цивилизации», Америка могла выполнить почетный труд — научить неполноценных це­нить блага, которые они уже имели, но были склонны не

¹ Имеется в виду президентство Э. Джексона в 1829—1897 го­дах.— Прим. ред.

замечать. В овою очередь это должно было подготовить их к лучшим дням, которые последуют под благотворным руководством Америки.

К концу века американские миссионеры за рубежом и духовные пастыри в собственной стране стали прида­вать еще более религиозный оттенок этому пылу кресто­носцев. Возрастающее число американских руководящих деятелей, таких как президент Вильям Мак Кинли и се­натор Альберт Дж. Беверидж, все чаще ссылались «а санкцию и благословение господа американской заоке­анской экспансии. Возможно, этот христианский импе­риализм усилился бы быстрее, принимая во внимание заокеанскую деятельность миссионеров и интенсивность христианского социального реформаторского движения внутри страны, если бы не позиции президентов — Руз­вельта и Тафта. Их идеология носила воинствующий по­литический характер. Совместить законы истории и не­обходимость рынков с волей господа выпало на долю Вильсона -и Брайана.

Забота Рузвельта об экономической экспансии допол­нилась его настойчивым стремлением распространить англосаксонские идеи и обычаи по всему миру. Как его программа справедливого курса исходила из того, что ответственные руководители должны использовать на­циональное правительство для регулирования деятель­ности и ^сдерживания промышленных кругов внутри стра­ны, так и его взгляд на международные проблемы за­ключался в том, что американское превосходство должно использоваться в определении и содействии интересам «коллективной цивилизации». По мнению Рузвельта, во всяком случае, «долг Америки по отношению к народам, ведущим варварский образ жизни, позаботиться о том, чтобы они были осзобождены от -своих цепей, а мы мо­жем освободить их, только уничтожив само варварство». Следуя этой логике, он пришел к заключению в плане империи, заявив, что «нельзя установить мир, пока ци­вилизованные нации не распространят в той или иной форме свою власть на варварские народы».

Как и Рузвельт, Вудро Вильсон воспринял тезис о границе, подчеркнул важность экономической экспансии и отождествил себя с англосаксонской традицией поЫеззе оЬП^е. Ко всему этому, однако, Вильсон доба­вил правоверное кальвинистское осознание правоты воз­

ложенной на него миссии. Брайан разделял в более фун­даменталистской форме эту же убежденность в религиоз­ном призвании и санкции свыше. Точка зрения Брайана была точкой зрения христианского лидера, который при­шел к выводу, что его стране нужны заокеанские рынки, и был преисполнен решимости раздобыть их, но был на­мерен сделать это так, чтобы обеспечить порядок и ста­бильность, упрочить и сохранить мир между христиана­ми, а слаборазвитые нации защитить от хищных ино­странцев, в то время как Соединенные Штаты поведут их по дороге прогресса.

Открыто утверждая «господствующее влияние Аме­рики 1В Западном полушарии», Брайан имел своей целью «сделать абсолютно надежным наше господство». Эта моральная и экономическая экспансия, объяснил он, в 1913 году «дайа бы нашей стране такое сильное влия­ние.., что мы могли бы предотвратить революции, расши­рить просвещение и распространять устойчивое и спра­ведливое управление... В результате мы выиграли бы тем, что нам не пришлось бы брать на себя расходы по охране своих собственных и иностранных интересов там, а также тем, что увеличили бы нашу торговлю».

Вильсоновский империализм духа был довольно хоро­шо виден на примере его позиций в отношении Филип­пин. Да, Соединенные Штаты должны были предоставить филиппинцам независимость, но только тогда, когда американское руководство научит их должному ведению собственных дел, воспитает в них надлежащие качества и создаст для них прочное и конституционное правитель­ство. Такие благородные цели не только оправдывали, но даже требовали применения силы. «Когда люди берут­ся за оружие, чтобы освободить других людей,— заявил Вильсон,— есть нечто священное и святое в этой войне. Я никогда не выступлю с призывом установить мир, пока останется грех и зло на земле».

Но так как основное положение Вильсона о природе человека заключалось в том, что он «живет не тем, что делает, но тем, что думает и на что надеется», такого рода империализм, по мнению президента, был самым приемлемым и всесторонним из всех возможных. Однако в действительности — и на практике — это ниспроверга­ло его же поддержку .принципа самоопределения. Он утверждал, что другие народы могли быть и иметь право

4 Вильям Эпплмсн Вильямс

57

быть свободными, однако он взял на себя /право судить, нужна им свобода или нет. Как заявил Вильсон во время мексиканского кризиса, он не одобрил бы и не признал бы никого, кроме «тех, кто действует в интересах мира и чести, кто защищает частные права и уважает ограниче­ния, накладываемые конституцией». Как в то время, так и позднее, Вильсон использовал американское могущест­во для того, чтобы независимо от формы правления в данной стране выяснить, насколько ее сущность соответ­ствует критериям Вильсона, а если нет, тогда он прибе­гал к силе, чтобы привести существующее положение ве­щей в соответствие с его представлениями и идеалами. Каковы бы ни были суждения об этих идеалах и даже допуская, что они были возвышенны, факт остается фак­том, что эта политика являлась империализмом в выс­шем смысле слова.

Все эти соображения очень важны для понимания причин вступления Америки в первую мировую войну. Большинство американцев разделяло взгляды Вильсона. Никто, за исключением горсточки граждан, не спорил с его утверждением, что это судьба Соединенных Шта­тов—стать «самой справедливой, самой прогрессивной, самой уважаемой, самой просвещенной нацией в мире». Больше того, значительное большинство даже думало, что предначертание свыше уже осуществлялось во время их жизни. Поэтому в первые месяцы войны заодно с Вильсоном они считали, что Америка не имела ни при­чин, ни необходимости для вступления в конфликт.

Однако, и вновь соглашаясь с Вильсоном, большин­ство американцев желало победы союзникам и было го­тово помочь им добиться этого. Каковы бы ни были ошибки и грехи Англии и Франции, они были лучше, чем автократическая Германия. Америка сотрудничала с ни­ми в создании миролюбивого, процветающего и высоко­нравственного мира, тогда как такой мир был бы немыс­лим в случае победы Германии. Эта позиция и действия, к которым она побуждала, поставили Вильсона и Амери­ку в положение, когда они должны были либо отказать­ся от предназначенной им судьбы вести за собой мир, ли­бо вступить в войну.

Еще в самом начале войны экономические решения деловых кругов и правительства Вильсона овязали эко­номическую систему Америки с военными усилиями со­

юзников. Само ло себе это не означало, что такое сотруд­ничество невоевавшей Америки с союзниками неизбежно вовлечет Америку в войну на их стороне; однако сложив­шиеся связи делали исключительно трудным для Виль­сона достичь своих целей каким-либо иным путем. Вос­становив объем внешней торговли США скорее обслужи­ванием Англии и Франции (и расширив старые связи с такими странами, как Россия), чем проведением полити­ки экономического нейтралитета, Вильсон и американ­ские деловые круги обеспечили процветание, которое ос­новывалось на военной программе союзников. Вильсон -не имел никакого другого плана ликвидации депрессии, и поэтому образ действия, принятый для разрешения во­проса, оказал внешне незаметное, но значительное влия­ние на последующие решения.

Экономические связи с союзниками также усилили предрассудки идеологии и морали Вильсона, который был склонен рассматривать подводную войну Германии как самую важную дипломатическую проблему войны. Вильсон осудил подводную войну с точки зрения морали и гуманизма, в то время как британским ограничениям в торговле он -противился на основании юридических и исторических прецедентов. И тот факт, что Вильсон не предпринял крестового .похода против голодной блокады Германии союзниками, которая имела такие же ката­строфические последствия с точки зрения морали и гу­манности, проливает яркий свет на двусмысленность его позиции.

Эта способность проводить столь тонкие моральные различия поставила Вильсона в чрезвычайно трудное положение. Он надеялся, что США не будут принимать участие в войне до тех пор, пока дело не зайдет в тупик, а затем выступят как арбитр мирного урегулирования и как создатель всемирной организации, чтобы устано­вить и сохранить мир. Но успех подводной войны, на пер­вый взгляд предвещавший поражение Англии и Фран­ции, ставил также под угрозу его способность повести народы к прочному миру. Вильсон разрешил свои труд­ности (и, по-видимому, успокоил свою потревоженную совесть), рассматривая создавшееся положение как сход­ное случаю с Филиппинами. Применение силы Америкой оправдывалось «целями справедливости и утверждения прав человечества». В этих интересах война против Гер­

мании должна была продолжаться до тех пор, пока «не будет создано «правительство, которому мы можем до­верять».

Ко времени первой мировой войны основная дилемма американской внешней политики, таким образом, была четко определена. Великодушный гуманизм Америки по­буждал ее улучшить судьбы менее счастливых народов, но эта сторона ее дипломатии сводилась на нет двумя другими аспектами американской политики. С одной сто­роны, Америка рассматривала помощь другим народам как попытку переделать их по своему образу и подобию. Это уничтожало ее идеал самоопределения. С другой сто­роны, она утверждала необходимость заокеанской эконо­мической экспансии и поступала сообраз-но этому в це­лях авоего собственного материального процветания. Однако, поскольку такая экспансия рассматривалась с точки зрения рынков для американского экспорта и уста­новления 'контроля над источниками сырья для амери­канской промышленности, это еще больше подрывало спо­собность других народов развиваться и действовать по своему собственному усмотрению.

На эти прискорбные стороны американской внешней политики довольно удачно указал американский рефор­мист, одно время разделявший позицию Рузвельта и Вильсона. Он даже соглашался с тем, что вступление в первую мировую войну было необходимо. Но он порвал с Рузвельтом и Вильсоном именно по тем вопросам, ко­торые подрывали идеи и практику самоопределения. Быть может, его суждение слишком резко, но оно помо­гает значительно лучше понять неудачи Вильсона и за­труднения Америки в -середине нынешнего столетия. По этой причине, а вовсе не потому, что это суждение яв­ляется окончательным приговором Вильсону и Соеди­ненным Штатам, оно заслуживает внимания.

Бросая взгляд в прошлое, Раймонд Робинс так оце­нивал причины кризиса американской дипломатии: «Вильсон был великим человеком, но он допустил одну огромную ошибку. Он был готов сделать для народа все, кроме того, чтобы слезть с его шеи и дать ему возмож­ность жить по-своему. Он никогда не предоставил бы ему этой возможности, пока его не заставили сделать это, а тогда было уже поздно. Он, казалось, так и не по­нял, что есть большая разница между попыткой спасти

народ и попыткой помочь ему. При случае вы можете по­мочь народу, но опасается он всегда сам».

Один из наиболее полезных моментов этой оценки Вильсона и его дипломатии заключается в том, что она помогает понять вступление Америки в воину и ее реак­цию на революции, которые вспыхнули как во время это­го конфликта, так и в конце его. США вступили в войну на том основании, что «мир должен быть сделан безопас­ным для демократии», поэтому наиболее важными вопро­сами являются, как определяется демократия и что необходимо для обеспечения ее безопасности. Получив ответ на эти вопросы, можно указать и понять причины, по которым эта попытка не увенчалась успехом.

3.  НАРАСТАЮЩИЙ ПРИЛИВ РЕВОЛЮЦИИ

сЯ предлагаю, чтобы все страны единодушно приняли доктрину пре­зидента Монро как доктрину всего мира... Я предлагаю, чтобы все страны впредь избегали связывающих их союзов... Я предлагаю соз­давать правительства с согласия и одобрения их подданных.., свобо­ду морей... и такое сокращение вооружений, которое превратит армии и флоты лишь в силу для поддержания порядка...

Таковы американские принципы, такова американская политика. Мы не можем поддерживать никакие другие. Таковы также принци­пы и действия передовых мужчин и женщин повсюду, любой из со­временных наций, любого просвещенного общества. Это принципы всего человечества, и они должны восторжествовать».

Вудро Вильсон, 1917 г.

«Мир, который мы предложили, должен быть миром народов.., обес­печивающим каждому народу свободу экономического и культурного развития. Такой мир может быть заключен только при условии пря­мой и мужественной борьбы революционных масс против всех импе­риалистических планов и захватных стремлений.

Свергайте же этих хищников и поработителей ваших стран!.. Не от­давайте им больше на разграбление ваших родных пепелищ! Вы сами должны быть хозяевами вашей страны! Вы сами должны уст­роить свою жизнь по образу своему и подобию! Вы имеете на это право, ибо ваша судьба в ваших собственных руках!»

Совет Народных Комиссаров — рабочим мира,

1917 г.

«В настоящее время встал вопрос, должны ли мы включить в новые условия перемирия другие проблемы, такие как проблема Польши. Президент Вильсон считает, что было бы неблагоразумным обсуж­дать предложение такого рода как самостоятельный вопрос, посколь­ку оно составляет часть гораздо большей проблемы...,как встретить социальную опасность большевизма».

Из протоколов заседания верховного совета в Париже,

1919г.

Попытка Вудро Вильсона использовать оборонную мощь Америки для того, чтобы обезопасить мир для демократии и установить международный порядок для поддержания этой безопасности, в сущности носила кон­сервативный характер. Его определение демократии и то, что он придавал особое значение сохранению именно этого общества, равно как и пути, предложенные им для выполнения этой задачи, коренились в либеральной кон­цепции мира XIX века. Еще ярче характеризует Вильсо­на его взгляд на природу человека, его политическая' теория и практика и его идея о том, что Соединенные Штаты должны принять на себя международную роль, которую Великобритания играла между 1815 и 1915 го­дами. Он был убежден, что принципы и деяния либера­лизма XIX века были справедливы и обоснованы и что основная проблема заключалась в том, чтобы создать такие условия, при которых они могли бы обеспечить благополучие всех, кто в этом нуждался.

Оговорки Вильсона по поводу существующего поло­жения дел не таили в себе каких бы то ни было сомне­ний относительно основной структуры общества. Он был уверен, что слабости созданного порядка могут быть ликвидированы в результате «медленного процесса ре­форм». Отсюда его взгляд на революции, как излиш­ние теоретически и вредные, если не пагубные, в дейст­вии. Несмотря на ряд революций ограниченного и общего характера, происшедших в мире с момента его избрания президентом в 1912 году и до его смерти в 1924 году, Вильсон никогда серьезно не изменил своей концепции мира. Но удары этих революций побудили многих американцев, прежде разделявших его взгляды, изменить свою либеральную точку зрения. Большинство тех, кто покинул Вильсона, подчеркивали необходимость для Америки продолжать свою независимую экспансию. Только немногие доказывали, что было бы разумнее признать революции и видоизменить или заменить аме­риканскую традиционную концепцию мира. Однако в со­вокупности тех, кто не соглашался с Вильсоном, было больше, чем его сторонников. Поэтому в конечном счете крестовому походу Вильсона нанесли поражение рево­люции за океаном и реакция в самих Соединенных Шта­тах на эти взрывы.

Однако в момент вступления в войну вся Аме-

т

рика в целом разделяла положения вильсоновского либерализма и согласилась с его определением целей Америки в войне. Допуская, что в реальной жизни могут быть исключения, американский либерализм принимал за аксиому, что гармония интересов в обществе действи­тельно существует и может быть обеспечена. Тогда счи­талось, что результатом столь глубокой общности инте­ресов должно явиться общественное благополучие, если это единство интересов не будет извращено или подор­вано. Вследствие своей идеологической незрелости, не выходившей за пределы традиций естественного права, своих огромных природных ресурсов и отсутствия каких бы то ни было серьезных противников в Новом свете, американцы следовали по линии наименьшего сопротив­ления в развитии собственной политической экономии. В теоретической работе они отправлялись от вершины — идей Джона Локка и Адама Смита, а приходили к ли­берализму, основанному на примитивном (и просто незре­лом) представлении о естественном праве. Теория этого либерализма была не более четка, чем круг, начерчен­ный от руки, без инструментов. Столкновения интересов считались просто видимостью или результатом невер-; ных действий других, поскольку так определяла их док­трина гармонии интересов. Отсюда вмешательство в об­щественный процесс считалось необходимым и оправ­данным лишь для того, чтобы устранить препятствия, возникшие по вине тех, кто не понимал или не почитал истины.

Это вмешательство, несмотря на негативную форму, было на практике весьма позитивным, ибо теория рас­сматривала каждого противника Соединенных Штатов как заблуждающегося относительно природы мира. Уси­ленная экспансионистской интерпретацией истории и тео­рией границы, объясняющими национальную экспансию как необходимую и оправданную часть естественного права, эта доктрина поддерживалась также расистскими и религиозными предрассудками. В конечном итоге слу­чилось так, что внутренние проблемы стали международ­ными проблемами, ибо оказалось необходимым устра­нить ограничения, препятствовавшие естественному пра­ву Америки разрешить свои внутренние трудности есте­ственной экспансией.

Такая точка зрения, была в буквальном смысле все*

объемлющей концепцией мира. Американцы могли не только покорить природу, они могли также использовать свои личные интересы на пользу всеобщему благосо* стоянию и гармонии. Их теория утверждала не только возможность таких действий, но и естественную необхо- димость их. Любое другое направление попирало есте­ственное право и таким образом разрушало гармонию интересов. В течение XX века и особенно после первой мировой войны это положение усиленно выдвигалось различными американскими экспертами в казуистике. Логика теории приводила к этим выводам, и большин­ство американцев искренне принимали их. Они не были ни лицемерами, ни софистами; они просто принимали на веру идею, что американская экспансия естественным образом улучшала мир и что она была необходима для их собственной- демократии и процветания.

Отправляясь от этих общих черт американского ли­берализма, полезно рассмотреть, какую конкретную при­роду общества Вильсон и другие американцы имели в виду, когда они утверждали, что мир нужно обезопа­сить для демократии. Если еще изучить средства, пред­ложенные для выполнения этой задачи, то наш обзор по­может значительно лучше понять международную и внутреннюю оппозицию, возникшую в 1917—1920 годах. Эту задачу можно рассматривать с различных точек зре­ния, но наиболее плодотворный путь — разобрать аме­риканский либерализм с его наиболее выигрышной сто­роны: взглядов на ключевые вопросы — экономику, поли­тику, социальные вопросы, как-то: раса, цвет кожи, ре-, лигия, а также на международные дела: национализм, колониализм и империализм.

По определению Вильсона и других американцев, демократия экономически основывалась на классиче­ском либеральном представлении, что общество состоит из свободных, независимых и просвещенных индивидуу­мов, действующих в своих личных интересах как про­изводители и потребители. Для потребителя критерием личной выгоды была цена. Для производителя — доход или соглашение о заработной плате, которое рабочий заключал с владельцем. Поскольку все эти показатели могли быть измерены в деньгах, взаимодействие различ­ных интересов на рынке обеспечивало автоматическое и ^^е5^г??Р^еб-°^Р^е^ -.Функционирование . системы. Отсюда

принцип заинтересованности, если ничто не мешает ему свободно проявляться через индивидуум, приносит мак­симальную пользу обществу и благосостояние индиви­дууму.

В естественной системе такого рода правительство не имеет ни причин, ни оправданий для вмешательства в экономические вопросы, кроме как в некоторых строго определенных целях. Почти все эти цели были негативны по природе: защита устойчивости денежной и измери­тельной системы; поддержание порядка; насильствен­ное устранение того, что признано злоупотреблениями в экономической жизни, и уничтожение всех остатков меркантилизма. Его единственная позитивная обязан­ность была тем не менее жизненно важна для функцио­нирования всей системы: защита и расширение рынков, на которых мог действовать принцип свободной конку­ренции. Но, как и меркантилизм, классическая либераль­ная экономика вела к экспансионистской внешней по­литике.

В большинстве случаев, поэтому, либеральное госу­дарство поддерживало и расширяло практику колониа­лизма. В других случаях оно придавало экспансии ха­рактер того, что британские историки называли «неофи­циальной империей», или «империализмом свободной торговли», при котором либеральное государство полагалось на свою промышленную и общую экономиче­скую мощь в господстве и контроле над более слабыми и менее развитыми странами. Представители местного или коренного населения часто принимали участие в уп­равлении, но делали это в пределах, определяемых их экономическими связями с имперской державой. Что касается слабой страны, на практике это означало, что правила — лишь часть общества. Когда такой порядок вещей назывался демократией, как это часто имело ме­сто, остальная часть населения приходила к заключе­нию, что демократия — это вовсе не то, чего они хотят. По этой причине, равно как и вследствие очевидных экономических результатов этой политики, такие наро* ды были склонны поддерживать радикальных руководи­телей, которые предлагали им большую роль в делах управления страной и более справедливое распределе­ние собственности.

Первоначальная программа Вильсона была предназ­

начена для выполнения внутренних и внешних функций либерального государства. Так же, как до него Теодор Рузвельт, Вильсон столкнулся с тем фактом, что сама природа свободной конкуренции приводила к ограниче­нию свободной конкуренции. Как вытекало из самого названия, система естественного права имела тенденцию к установлению баланса среди сильных или ловких кон­курентов, уцелевших в соревновании. Разорить удачли­вых конкурентов было делом неосуществимым, почти невозможным. И ни Вильсон, ни большинство американ­цев даже не думали о возможности замены существовав­шей системы. Чтобы справиться с внутренней стороной дилеммы, Вильсон выдвинул видоизмененный вариант классической позиции либерализма. Он признал суще­ствование определенных больших групп, в особенности корпораций и профсоюзов, и попытался втиснуть их в рамки традиционной либеральной экономической и со­циальной теории.

Он предложил сходную программу и в области внешней политики. Для Вильсона и для его предшествен­ников и последователей политика «открытых дверей» была американским вариантом либеральной политики «неофициальной империи», или «империализма свобод­ной торговли». Никто из них и не помышлял об органи­зации совместного, планового, равномерного экономиче­ского развития мировых ресурсов. Вильсон намеревался использовать американскую мощь внутри и за предела­ми Лиги Наций лишь для того, чтобы распоряжаться миром таким образом, чтобы классическая конкуренция могла происходить в мирных условиях. Если это могло быть осуществлено, то тогда, он был уверен, американ­ская экономическая мощь сможет позаботиться о Соеди­ненных Штатах и обо всем мире.

Политические идеи и устремления Вильсона были равным образом традиционны. Основанная на том же принципе естественного права, который определял эко­номическую теорию либерализма, его политическая теория утверждала, что каждый индивидуум участвует в процессе принятия решения с точки зрения своих соб­ственных интересов. При наличии естественных полити­ческих свобод, таких как свобода слова и объединения, использование индивидуумом своего права участия в политическом процессе привело бы к демократическим

решениям. Короче говоря, теория утверждала, что обла­дание и использование естественных политических прав обеспечивали индивидууму его долю власти.

Однако еще сильнее, чем в экономических вопросах, американцы осознавали противоречие между теорией политического либерализма и практикой своего полити­ческого опыта. В течение жизни целого поколения нака­нуне вступления в первую мировую войну они боролись с диспропорцией, возникшей в результате влияния кон­солидированной экономической власти на политические процессы. Еще глубже они осознавали тот факт, что та­кая экономическая власть создала непропорциональное политическое влияние: прямое — путем организованного давления на избранных представителей и косвенное — широкими политическими и социальными последствиями экономических решений. Как выразился один из совре­менников, «доллар имеет большее право голоса, чем человек». Некоторые американцы и, возможно, среди них Вильсон в конце концов осознали, что мексиканская революция явилась в какой-то мере решительным про­тестом против подобного противоречия между теорией и действительностью. Эти события помогли им лучше понять всеобщий протест против политического либера­лизма и явились сдерживающим фактором в их реакции на вызов, брошенный революцией, но тем не менее это не заставило их создать новую концепцию демократии.

Пожалуй, главное объяснение этой неудачи лежит в убеждении американских либералов в том, что при ус­ловии продолжения американской экспансии, более во­инственного участия в политике в сочетании с реформа­ми, касающимися формы, такими как расширение прав законодательной инициативы и введение референдумов, можно возродить классическую либеральную теорию. Такие реформы в политике шли рука об руку с анти­трестовским законодательством в экономике. Для того, однако, чтобы понять противоречивость американских взглядов на политическую демократию в международ­ных делах, необходимо рассмотреть и другие стороны ее либерализма.                                                                          ....

Даже у себя на родине, к примеру, политическая де­мократия была преимущественно демократией белых, англосаксонской демократией. А распространенные в мировом масштабе те же расовые и этнические, огра*

ничения становились гораздо более явственными. На мировой арене понятие демократии было заменено поня­тием бремени белого человека, которое основывалось на том положении, что цветные народы были неспособны к демократическому правлению. Вполне возможно было, разумеется, защищать ограниченность демократии на логической, исторической или практической основе. И в самом деле, большое количество умственной энергии было потрачено именно в этом направлении.

Однако такие доводы были не очень убедительны, потому что политическая демократия возникла даже в «белых» западных странах как процесс, в котором уча­ствовала лишь незначительная часть взрослого населе­ния. Цветные народы указывали, и не без основания, что их общества по своей структуре уже были готовы для такой формы демократии. Когда, как было в случае с американским либерализмом, подразумевалось, а по­рой даже энергично утверждалось, что демократия действительно работала на белых, англосаксов, проте­стантов, притягательная сила демократии еще более страдала. Ибо это положение довольно быстро подводи­ло к тому заключению, что демократия даже в лучшем случае означала немногим больше, чем изменение коло­ниализма в направлении создания не таких бесправных протекторатов или империализма «открытых дверей».

В силу этих причин определение американским либе­рализмом демократии в части, касающейся самоопреде­ления и колониализма, теряло большую часть своего демократического содержания, как только оно выходило за пределы Западной Европы. Колониальные страны на­чали понимать, что антиколониализм Америки не под­разумевал и не предлагал свободы от обширного и глубокого иностранного влияния. Каковы бы ни были свидетельства того, что Вильсона когда-либо занимала идея действительно ограничить власть «отсутствующего хозяина» до ее абсолютного минимума — чувства добро­вольного уважения и подражания, а свидетельства эти не являются ни очень распространенными, ни слишком убедительными, ясно одно — что он никогда и не разра­ботал и не дал хода подобной программе.

В лучшем случае действия Вильсона соответствова­ли принципам морализаторского и доброжелательно­деспотического империализма «открытых дверей».

В худшем —он вмешивался, используя силу,вдела дру­гих наций. Поддержка Америкой на словах принципа самоопределения на практике превратилась в изменение границ в Европе на основе этнических и языковых кри­териев. Хотя это было в значительной степени уместно в Западной Европе, принцип и практика национального единства имели меньшее значение в Восточной Европе и еще меньшее — в остальном мире.

Если говорить всерьез, то поддержание принципа самоопределения означает политику невмешательства, предоставление народам самим делать выбор в эконо­мике, политике и культуре. Этот принцип основывается на желании жить и дать жить другим — большой терпи­мости к желаниям других народов и готовности помочь им, если предоставляется возможность, в достижении их собственных целей их собственными средствами. Это философия цельной личности, и она может быть опре­делена как внешняя политика зрелого общества. Хотя Америка на словах признала этот принцип, ее действия в сфере международных отношений не соответствовали ему. Поэтому нет ничего удивительного в том, что когда действия Вильсона стали очевидными, многие народы мира почувствовали себя обманутыми лозунгами Виль­сона о самоопределении. Одно дело создать собственную культуру, другое — быть оттертым в сторону, в то время как другие препирались по поводу этнической статисти­ки, а .затем проводили линии на карте.

Либеральная деятельность Вильсона не соответство­вала его либеральным принципам, что видно из многих его действий в Мексике и его призыва к войне без по­щады, пока Германия не создаст правительства, «которо­му мы можем доверять». Это стало еще более очевидным, когда он начал раскрывать свои планы относитель­но Лиги Наций. Его план был не чем иным, как очевид­ным применением принципов американского либерализ­ма ко всему миру. Лига Наций становилась государством, функцией которого было поддержание порядка, наблю­дение за соблюдением правил игры в международном масштабе. При условии созданной ею безопасности соблюдение нациями своих интересов обеспечило бы, согласно доктрине гармонии интересов, мир и процвета­ние во всем мире.

Помимо этого, попытка создать международную си­

стему по принципам такого либерализма столкнулась с трудной проблемой. Легко было сказать, что Лига со- отвтствует государству, но отнюдь не легко было точно определить соотношение сил в этом международном го­сударстве. Логически его можно было определить как Парламент Человека, но это было не ответом на вопрос, а лишь постановкой того же вопроса в другой форме. Было необходимо еще определить такие земные, пожиз­ненно важные вопросы, как характер избирательной си­стемы и организационная структура .управления. Виль­сон отвечал на такие вопросы, сочетая свою концепцию американского превосходства с политической теорией классического либерализма. Каждая нация имела пра­во голоса, но ничто не могло быть предпринято без предварительного согласия сильных (или гармонии ин­тересов), то есть великих, держав. Это было самое отя­гощенное право голоса, которое когда-либо было пред­ложено под именем либерализма, в особенности поскольку Вильсон считал, что Америка (вкупе с Великобританией) будет руководить согласием главных держав.

Сама по себе идея единой власти сильнейших наций говорила в свою пользу в том отношении, что она за­крепляла ответственность за теми, кто был способен принимать основные решения. Однако, рассматривае­мая в свете риторики и принципов классического либе­рализма, она обнаруживала явное внутреннее противо­речие. Ибо, следуя основному догмату либерализма, а именно — существованию гармонии интересов, можно было создать общее благосостояние только при условии свободной конкуренции. С другой стороны, устанавли­вая олигополию власти и оформляя ее как безусловную гарантию «территориальной целостности и существующей политической независимости» государств, принятых в Ли­гу (на условиях, продиктованных самой олигополией), предложение Вильсона сводило на нет возможность сво­бодной конкуренции. Именно по этому вопросу Лигу Наций атаковали сами американские либералы, а также радикалы и консерваторы как в Соединенных Штатах, так и во всем мире.

Внутри страны и за границей наиболее основатель­ными критиками были радикалы, ибо они оспаривали все определения либеральной демократии, данные Виль­

соном. Эти нападки поддерживались, особенно в первые годы революционного подъема, во всем мире, еретиче­ским движением внутри самого либерализма, которое ослабляло позиции Вильсона и тем самым укрепляло позиции радикалов. Левое крыло либерализма развилось из той же философии естественного права, на которое ссылался классический либерализм как на санкцию сво­ей собственной программы. Однако, в то время как они принимали доктрину естественной гармонии инте­ресов, еретики-либералы шли дальше и ставили вопрос о том, почему же существующее общество не соответ­ствует идеальному обществу. И тут же отвечали, дока­зывая, что определенные общественные институты, в особенности частная собственность, препятствовали возникновению естественной гармонии из свободного взаимодействия индивидуумов, преследующих свои лич­ные интересы. Этот анализ приводил еретиков к тому заключению, что необходимо произвести структурные изменения в существующем обществе прежде, чем дей­ствие естественного права сможет привести к общему благосостоянию. В полную противоположность им, Вильсон (и консерваторы) выступали лишь за «медлен­ный процесс реформ». Поэтому еретики-либералы пред­ложили много мер (в особенности в экономике, в соци­альных и международных вопросах), которые почти совпадали с некоторыми предложениями, выдвинутыми радикалами. Но еретики-радикалы стояли за коренные реформы, однако они не были революционерами. Это было существенным различием, ибо со временем оно привело еретиков к такой энергичной оппозиции радика­лам, в какой были только классические либералы или даже консерваторы.

Со своей стороны радикалы начали с совершенно иной предпосылки. Они не признавали существования естественной гармонии интересов — разве только в ка- ком-то мифическом прошлом. Они придерживались того взгляда, что конфликт является сущностью жизни и что он исчезает только с наступлением смерти. С другой стороны, они также доказывали, что каждый значитель­ный конфликт в обществе разрешался на новом, высшем этапе развития и таким образом создавал лучшую жизнь в новом обществе. В некоторых из своих аргументов, касавшихся далекого будущего, они утверждали, что

конфликты когда-нибудь будут разрешаться без насилия и будут касаться идей и больших культурных проблем. Люди будут обсуждать наилучшие пути к тому, чтобы стать более человечными, а не способы распределения богатств и власти. Таким образом, теория радикалов по-своему обещала общество не слишком отличное от общества, предсказанного еретиками-либералами на ос­нове гармонии интересов, присущей естественному праву. Но в отношении настоящего времени радикалы делали упор на революцию как на единственный путь, на кото­ром может продолжаться прогресс.

Больше того, радикалы и еретики-либералы предла­гали определения демократии, в корне отличные от выдвинутых Вильсоном как представителем американ­ского либерализма. Такие теоретические и практические различия толкали их на противодействие многим актам американской внешней политики. В вопросах экономики, например, радикалы отрицали состоятельность эконо­мического курса либералов, предусматривавшего захват рынков. Взамен этого они предлагали плановое произ­водство для пользы и благосостояния страны. Для до­стижения этого они предлагали, чтобы правительство взяло на себя использование ресурсов, руководило про­изводством товаров и услуг для всего общества на справедливой основе. Такие экономические решения не только облегчили бы развитие в других сферах жизни, но и стали бы предметом политики, и, таким образом, политика вновь стала бы делом каждого гражданина, понятным ему. Этот способ производства и распределе­ния не только наполнил бы смыслом работу каждого индивидуума и групп, но прекратил бы борьбу за физи­ческое существование и, таким образом, освободил бы людей для личного и культурного развития.

Радикалы считали, что плодами революции восполь­зуются все люди, за исключением тех, кто боролся за со­хранение своих прежних привилегий. Они подходили к вопросу о религии с двух точек зрения. В широком смысле они секуляризировали ее, превращая ее в веру, в способность человека осознать целиком свои потенци­альные возможности в этом мирё. А непосредственно они нападали на нее как на прикрытие для привилегий и власти или использовали ее идеализм для поддержки собственной программы. Что касалось расового или эт­

нического происхождения, то они отрицали состоятель­ность такого критерия при принятии любых решений, что давало им возможность избежать свойственного Вильсону противоречия между самоопределением и на­циональностью с одной стороны и исключительностью его протестантизма и англосаксонизма — с другой. Та­ким путем радикалы взывали ко всем людям через все существовавшие или предполагавшиеся границы.

Подход радикалов к самоопределению дал им в ру­ки обоюдоострое оружие против колониализма и менее явной формы имперской экспансии, такой как политика «открытых дверей». Ибо, утверждая право на самоопре­деление, они отождествляли себя с антиколониализмом, который был наименьшим общим знаменателем нацио­нализма, и в то же время присоединялись к более раз­витым и конкретным проявлениям национализма. Так, они предлагали руководство тем, кто хотел покончить с официальным колониализмом, и тем, кто пытался утвердить свой полный суверенитет против сфер влияния и аналогичных ограничений, установленных политикой «открытых дверей».

Таким образом, в самом широком смысле радикалы предлагали народам мира объяснение существующих трудностей, программу для ликвидации их и построения лучшего мира, а также руководство в этом общем уси­лии. Нападки радикалов на классический либерализм и консерватизм были прямым вызовом Вильсону и Соеди­ненным Штатам. И благодаря победе коммунистов в ноябре 1917 года в России все эти отдельные револю­ции— в экономике, политике, в общественных ценностях, международных отношениях — слились воедино и офор­мились в стране громадных потенциальных возмож­ностей.

Радикальное влияние не ограничивалось этим дра­матическим событием. На европейской арене коммуни­сты пришли к власти в Венгрии и обнаружили свою силу в Германии, а еретики-либералы нападали на статус-кво в Англии и других странах. Арабская революция на Ближнем Востоке, происходившая под руководством либералов и консерваторов и будучи преимущественно антиколониальной и националистической, содержала тем не менее черты широкого международного ради­кального движения. Подобное явление возникло и на

Дальнем Востоке. Китайские революционеры, часть ко­торых действительно обращала взоры к России в поис­ках совета и руководства, утверждали свои связи с ра­дикальным вызовом миру — как во внутренних, так и во внешнеполитических вопросах. А японские консервато­ры (и либералы), утверждавшие свое национальное и расовое равенство с Западом, заимствовали некоторые моменты радикальной политики как оружие для своих собственных целей. Все эти обстоятельства, взятые от­дельно и в совокупности, поставили серьезные проблемы перед американским руководством в конце первой ми­ровой войны.

Встав перед лицом оппозиции за океаном, Вильсон встретился и с другими трудностями. Его первоначаль­ная надежда слить мощь США воедино с мощью Вели­кобритании и Франции была ослаблена их упорным противодействием ряду его предложений. Революцион­ное брожение в Европе, Азии и на Ближнем Востоке только усиливало решимость имперских держав удер­жать и укрепить свои существующие империи. Подоб­ная реакция наблюдалась в Америке, и коалиция Виль­сона, созданная для крестового похода с целью обезопа­сить мир для демократии, распалась в результате оже­сточенной внутренней борьбы по вопросу о том, какая политика даст возможность Америке наиболее эффек­тивно использовать свою мощь в отношениях с японски­ми и европейскими конкурентами и волной революций, охвативших мир.

Личная дилемма Вильсона символизировала более общие трудности, с которыми столкнулся классический либерализм. В соответствии с основными принципами естественного права он должен был бы принять револю­ции как соревнующиеся факторы, каждый из которых сделает свой вклад в более широкую и глубокую гармо­нию интересов. Но его экспансионистская философия истории, его кальвинизм и национализм, которые также были неотделимыми частями его либерализма, побуж­дали Вильсона выступить против революций как барри­кад на пути Америки к внутреннему благополучию и ми­ровому руководству. Трагедия заключалась в том, что он пытался разрешить эту дилемму, сохранив и распро­странив демократию посредством экспансионистской по­литики «открытых дверей»,

Его подход не удовлетворил ни его собственных по­следователей, ни иностранцев, ждавших от Америки (и в особенности от Вильсона) созидательной альтер­нативы в противовес революционерам. Вместо этого Вильсон оставил поле битвы за консерваторами и ради­калами. Пытаясь достичь безопасности посредством тра­диционной политики «открытых дверей», американские консерваторы подчеркнули наиболее слабые стороны программы Вильсона. А либералы, потерпев неудачу в попытке предложить свою собственную положитель­ную и эффективную альтернативу, не имели иного пути, кроме двухпартийного союза с консерваторами.

4.   ЛЕГЕНДА ОБ ИЗОЛЯЦИОНИЗМЕ

■1) ВЕЛИКИЙ СПОР ПО ТАКТИЧЕСКИМ ВОПРОСАМ РАСШИРЕНИЯ ИМПЕРИИ

«Возможно, будет неверным утверждать, что Юз украл славу у Виль­сона, поскольку еще раньше сам Вильсон украл ее у Хея».

А. Уитни Г ризе у лд, 1938 г.

«Я считаю, что надо вступить в Лигу Наций и взяться за то, что предлагают нам,— руководить миром. Как руководить, мои сограж­дане? ...Быть освободительной силой... В статье X изложена суть дела... В ней говорится, что любой член Лиги, а это означает, что все великие державы, участвовавшие в войне, ...принимают на себя торжественное обязательство уважать и оберегать против агрессии извне территориальную целостность и существующую политическую независимость других членов Лиги. Если мы выполним эго, мы на­всегда положим конец честолюбивым и агрессивным войнам».

Вудро Вильсон, 1919 г.

«Если бы статья X возымела постоянную силу, то это явилось бы попыткой сохранить на все времена неизменным распределение мощи и территорий, осуществленное в соответствии с взглядами и нужда­ми союзников при настоящем положении дел. Это, естественно, ока­залось бы напрасной попыткой... Не только напрасной, но и вредной. Изменения и рост являются законом жизни, и ни одно поколение не может навязывать последующим поколениям свою волю, что ка­сается роста наций и распределения сил».

Элиу Рут, 1919 г.

сМы могучий моральный оплот христианской цивилизации... Как слу­чилось, что мы стали им? Нашими собственными стараниями. Никто не вел нас, никто не направлял нас, никто не руководил нами...

Я сохранил бы Америку такой, какой она была до сих пор,— не изо­

лированной, и не мешал бы ей объединиться с другими нациями ради этих великих целей, но я хочу, чтобы она сама решала свою судьбу...»

Генри Кэбот Лодж, 1919 г.

сВы должны либо предоставить им независимость и признать зо ними право нации жить так, как они хотят, и устанавливать форму правления по своему выбору, либо вы должны будете лишить их этого права силой... Вы должны уважать не территориальные грани­цы, не территориальную целостность, а вы должны уважать и обе­регать любовь и стремление людей к справедливости и свободе, чув­ства, которые бог в своей бесконечной мудрости вложил так глубоко в сердца человеческие, что никакая форма тирании, какой бы же сто- кой она ни была, никакие преследования, сколь продолжительными они ни были бы, не смогут их полностью искоренить и уничтожить. Уважайте национальные чувства, уважайте справедливость, уважай­те свободу, и вы сможете питать надежду, что мир сохранится...

Но ваш договор не сулит мира — он далек, очень далек от этого. Если о будущем судить по прошедшему, то оно означает войну».

Вильям Э. Бора, 1919 г.

Хотя 'дело обстояло совершенно по-иному, теперь американцы решили, что 20-е годы были для них време­нем утраченных возможностей в международных делах, периодом, когда Соединенные Штаты пренебрегли своей ответственностью перед миром, опьяненные сладостным напитком домашнего изготовления, название которому изоляционизм. Естественно, что люди становятся на эту точку зрения, обращаясь мысленным взором к тому вре­мени сквозь дым, окутывающий развалины второй ми­ровой войны, с понятиями, искаженными десятилетием холодной войны; тем не менее такой взгляд порождает серьезные ошибки в оценке американской дипломатии. Этот взгляд не только ведет к неверному толкованию истории десятилетия, начиная с 1919 года и до 1930 го­да, но он также служит причиной' искажения истории вступления Америки во вторую мировую войну и извра­щений в оценке холодной войны.

При зрелом размышлении, послевоенные годы пред­ставляются решающим периодом, во время которого американские лидеры обсуждали, формулировали и проводили в жизнь свою основную политическую линию в ответ на широкую волну революционного движения, поднявшуюся в 1910—1919 годах. С этой точки зрения великий спор вокруг вопроса о вступлении в Лигу На­ций представляется не столько спором о том, следовало ли принять или отклонить документ и вместе с ним ор­

ганизацию, или личной схваткой между сенатором Генри Кэбот Лоджем и президентом Вильсоном, сколько спо­ром по широкому кругу вопросов о том, каким образом Америке следует удерживать и расширять свое господ­ство и влияние в мире, охваченном революциями.

По сути дела Вильсон выиграл кампанию по основ­ному вопросу политики, хотя и потерпел поражение в битве за Лигу Наций. Ему не удалось связать Соеди­ненные ШтатьГофициальной политикой коллективной безопасности, хотя он имел в виду использовать ее толь­ко как средство поддержания в мире условий, необходи­мых для осуществления политики «открытых дверей», с помощью которой Америка повела бы мир к миру и процветанию. Большинство противников Вильсона со­глашались с его общей установкой, но доказывали, что средства, которые он предлагал, приведут к прямо противоположным результатам. Только очень немногие утверждали, что сама задача невыполнима и что Соеди­ненным Штатам следует в соответствии с происходивши­ми тогда в мире революционными изменениями по-но- вому определить свою роль в мире и затем выработать политику сообразно этому новому взгляду.

Великий спор в связи с Уставом Лиги Наций имел своим результатом нечто совсем другое, чем то, что предлагали представители меньшинства. Достигнутая в конце концов общность взглядов основывалась на об­щем согласии продолжать американскую экспансию в духе политики «открытых дверей», а также на реше­нии избегать политики коллективной безопасности, так как она могла легко ослабить Соединенные Штаты как в оборонительном, так и в наступательном смысле, свя­зав их обязательствами уважать различные стороны послевоенного статус-кво, обязательствами, часть кото­рых наверняка должна была со временем исчезнуть, а другие подлежали изменению действиями самой Аме­рики. Ключом к пониманию американской дипломатии 20-х годов является осознание того, что эта дипломатия была проявлением все той же политики «открытых две­рей», доктрины Монро и прощального обращения Ва­шингтона. Сохранив свободу рук, Америка хотела исполь­зовать свою экономическую мощь и идейную привлека­тельность, чтобы с помощью политики «открытых две­рей» распространить принципы доктрины Монро на весь

мир. И Вудро Вильсон, и Герберт Гувер были согласны, что это — «средство избегнуть революции».

Вильсон и Гувер, изображаемые часто как классиче­ские антагонисты, на самом деле дополняли друг друга в общем стремлении уберечь мир классического либера­лизма. Большая человечность Вильсона приносила ему больший успех как политику, а также помогала ему лучше понимать некоторые стороны революционного брожения во всем мире. Зато Гувер проявил большую проницательность относительно основных проблем спа­сения либерализма в век корпораций и профсоюзов (хо­тя он и не разрешил этих проблем) и, кроме того, чувствовал опасность безоговорочной поддержки прин­ципов и практики коллективной безопасности.

Гувер сразу понял, в чем заключалось слабое место коллективной безопасности: она была не необходима и не очень желательна как политика для разрешения не­больших конфликтов, а применительно к великой дер­жаве во время кризиса большого масштаба она была чревата двумя опасностями: либо противник отступит только для того, чтобы со временем выступить еще бо­лее озлобленным и опасным, либо он полезет в драку раньше, чем уступит. И в том и в другом случае ос­новные спорные вопросы останутся нерешенными. В этом смысле, по крайней мере несмотря на природную холодность и равнодушие, Гувер понимал принцип само­определения лучше, чем Вильсон. По этим соображе­ниям, а равно и вследствие осознания им экономическо­го превосходства Америки, Гувер занялся более прозаическим делом строительства империи «открытых дверей», основанной на существовавшем согласии с другими промышленными странами о противодей­ствии революционному подъему во всем мире.

Во время кризиса, являвшегося следствием побед коммунистов в России и Венгрии и революционной ак­тивности в других странах, Вильсон и Гувер сотрудни­чали весьма успешно. И тот и другой видели, в чем заключаются основные трудности для Америки. Они сознавали, каждый по-своему, но в общем одинаково, грандиозность вызова, брошенного революциями либе­ральному миру. Они понимали, что штурм начался вслед­ствие неспособности либералов осуществить свою тео­рию, свои идеалы; поэтому они видели необходимость

проводить их в жизнь в Соединенных Штатах и в рав­ной мере в других местах. Они соглашались, что необ­ходимой предпосылкой для этого является мир. Этот момент, однако, весьма осложнял задачу. Надо было выработать политику, которая отвечала бы всем сторонам кризиса; с другой стороны, все аспекты политики следо­вало увязать в одну общую систему. Иначе американ­ская дипломатия в конечном счете потерпела бы пораже­ние, оставив Соединенные Штаты на негативных и ос­лабленных позициях.

Вполне понятно, что вопрос о том, что делать в связи с победами коммунистов в России и Венгрии, был перво­степенной важности и требовал немедленного разреше­ния. По этому поводу Гувер выступил с классическим заявлением: «Призрак коммунистической России почти ежедневно бродил по залам мирной конференции». Кризис полностью сорвал первоначально подготовлен­ную Вильсоном программу мира и вынудил отложить на время работу по переустройству мира под американ­ским руководством, как часть программы сохранения ее демократии и процветания самой Америки. Главное внимание приходилось уделять, по крайней мере вре­менно, проблеме сдерживания революций. Этот особый период кризиса приобретал всеобщее значение вслед­ствие хотя и некоммунистических по форме, но подоб­ных им переворотов на Ближнем Востоке и в Азии, где антиколониализм и национализм бросали вызов суще­ствовавшему порядку. К тому же некоммунистические революции скорее обостряли, а не сглаживали разно­гласия между союзниками-победителями. Англия и Франция, например, высказались против некоторых из предложений Вильсона относительно Германии и коло­ниальных территорий. А Япония, хотя формально и была союзницей западных держав в Европе, пыталась исполь­зовать антиколониальные и националистические рево­люции в Азии в своих собственных империалистических целях. Тем не менее все эти три державы разделяли стремление Вильсона противодействовать коммунисти­ческим революциям, а их помощь была необходима для того, чтобы либеральная коалиция была действенной.

Пусть подчас она выглядела расплывчатой, даже неопределенной и противоречивой, все же Вильсон раз­работал общую программу с целью справиться со

7 Вильям Эпплмен Вильямс

81

сложным кризисом. Его целью было добиться такого мирного урегулирования, при котором Америка получи­ла бы возможность стать поставщиком интеллектуаль­ной, моральной, экономической и военной силы и руко­водства, чтобы укрепить и поддержать либеральный образ жизни во всем мире. Усиленный таким образом либерализм должен был серьезно подорвать и в конеч­ном счете победить своих противников — революционе­ров и радикалов. Вильсон отдавал себе полный отчет в том, что коммунизм и другие проявления враждебно­сти либерализму основываются на «чувстве возмущения в отношении крупного капитала, который оказывает свое влияние на ход событий в мире как в области эко­номической, так и политической... Огромное большин­ство работающих и производящих материальные блага убеждено, что привилегированное меньшинство никог­да не уступит им своих прав». В этих условиях основ­ная программа Вильсона была недвусмысленна: «не спе­ша проводить реформы» на основе «некоторого рода сотрудничества» между капиталом и трудом, а прави­тельство будет играть двойную роль—агента и по­средника.

Американская дипломатия была средством претворе­ния в жизнь этой программы. С этой целью Вильсон выдвинул и развивал две основные идеи. Он настаивал на принятии статьи X Устава Лиги Наций, которая обеспечивала «территориальную целостность и суще­ствующую политическую независимость» государ­ствам— членам Лиги Наций (Россия не принималась в расчет), тем самым стремясь задержать дальнейшее распространение революций. Как и другие американ­ские лидеры, Вильсон считал политику «открытых две­рей» стратегией американского руководства в мире и экспансии. Статья X была его основным предложением относительно тактики — средства претворения в жизнь стратегических замыслов. В этих рамках зарождались и осуществлялись его конкретные политические замыс­лы и мероприятия.

Так, Вильсон выступил против коммунистических ре­волюций в России и Венгрии. Для этого он прибег к си­ле, манипуляциям с поставками продовольствия и к экономической и военной помощи контрреволюцион­ным группам. В тесном сотрудничестве с Гувером пре­

зидент добился успеха в Венгрии. Вильсон также пьь тался блокировать японскую экспансию в Азии. В этой борьбе он был ограничен своим нежеланием действовать в тесном контакте с русскими или китайцами. Однако его постоянное противодействие в форме искусно выра­женной угрозы применить силу, а равно его старания использовать банковский консорциум, в то время как американцы контролировали Китайскую Восточную же­лезную дорогу, чтобы сдержать Японию, помешали японцам закрепить свои первоначальные успехи. Нако­нец, Вильсон восстал против как традиционного коло­ниализма, так и против революционного национализма, пытаясь найти компромисс в мандатной системе, при которой политика «открытых дверей» была бы исполь­зована с целью провести изменения в политической и экономической жизни этих районов в соответствии с американскими интересами. И во всей этой програм­ме Вильсон энергично добивался (хотя он был не в со­стоянии обеспечить это) преобладания американской силы и руководства. Не отрицая ее по существу консер­вативный характер, поскольку это была программа, имевшая целью сохранить существующий порядок во­преки широкой волне революционных выступлений, программа Вильсона была самой всеобъемлющей из всех возможных.

Кроме Герберта Гувера, который помогал Вильсону ее сформулировать и осуществлять, такие лица, как Элиу Вут, Чарльз Эванс Юз и Генри Л. Стимсон, так­же сначала высказались в пользу этой программы и вы­текавшей из нее политики. Если бы они продолжали действовать в том же духе и дальше, сенат одобрил бы вступление США в Лигу Наций, поскольку влияния этих людей было бы достаточно, чтобы сломить оппозицию. Поэтому важно установить причины, вследствие кото­рых эти влиятельные лидеры покинули Вильсона и при­соединились к противникам вступления в Лигу Наций.

Все противники Вильсона, несомненно, руководство­вались политическими и личными соображениями, од­нако главную причину их неодобрительного отношения к вступлению в Лигу Наций следует искать в их пред­ставлении об Америке и ее роли в мире. Для позиции группы, возглавляемой Гувером, Юзом и Стимсоном, один фактор был решающим. Они лучше знали строй и

жизнь общества в промышленной стране и, таким обра­зом, глубже, чем Вильсон, понимали слабости класси­ческого либерализма. Будучи людьми, которым деловая деятельность была знакома в такой же мере, как и книги, они отдавали себе отчет в том, что на практике либеральная система действует не в соответствии с соб­ственной теорией. Осознание этого обстоятельства за­ставило их выдвинуть более конкретную программу на будущее.

Вместе с Вильсоном они одобряли принципы есте­ственного права, но знали по опыту, что индивидуум больше не может поступать соответственно этой теории. Данный индивидуум стал составной частью большей группы людей. В соответствии с этим выводом у них бы­ли более определенные представления о том, как следует понимать и организовать то, о чем Вильсон в туманных выражениях говорил, как о «некоторого рода сотруд­ничестве» между капиталом и трудом. Следуя Гуверу, они думали об обществе, основанном на корпорациях, состоящем из трех основных частей — капитала, труда и правительства, сотрудничающих между собой согласно доктрине гармонии интересов. Применительно к миру в целом эта точка зрения приводила их к выводу, что Соединенным Штатам необходимо определить «общ­ность идеалов, интересов и целей» с Германией, Япони-* ей и Италией, а также с Англией и Францией и сотруд­ничать вместе со всеми этими государствами, для того чтобы нанести сокрушительный удар по революционе­рам, бросившим вызов порядку, существующему в мире.

Их представление об американской экономике ско­рее как о некоей системе, чем как о скоплении резуль­татов деятельности отдельных лиц, является ключом как к пониманию их расхождений с Вильсоном, так и их внешней политики. Их суждения относительно экономи­ческих отношений как о целостной системе имели больше общего с меркантилизмом, нежели со свобод­ным предпринимательством. Чтобы понять точку зрения и деятельность таких людей, как Гувер и Юз, важно иметь в виду две черты, свойственные меркантилизму. Одна из них касается активной роли правительства з укреплении внутренней организации и обеспечении стабильности существующей экономической системы. Гувер и другие, как, например, Бернард Барух и Оуэн

Д. Юнг, уделяли большое внимание проблеме рациона­лизации внутренней экономики с помощью таких учреж­дений, как торговые ассоциации, а также путем уста­новления практики тесного сотрудничества между пра­вительством и деловыми кругами. Сама по себе эта идея не была новой. Теодор Рузвельт и Герберт Кроли, представлявший движение прогрессистов, относились к этому положительно, а Вудро Вильсон практиковал тот же вид сотрудничества во время первой мировой войны. В 20-е годы Гувер и Барух немало сделали для того, чтобы развить и популяризировать эту идею; их дея­тельность сыграла видную роль в последовавшем затем общем одобрении основного принципа.

Другая черта их политической экономии, которая напоминала меркантилизм, еще более затрагивала внешнюю политику. Дело в том, что, рассматривая эко­номическую деятельность как целостную систему, оста­ваясь в то же время на позициях основных капиталисти­ческих доктрин в области экономики, такие люди, как Гувер, Юз и Стимсон, подчеркивали расширение систе­мы как необходимость для поддержания процветания. Лидеры корпораций и банков были согласны с этим. Результатом явилось исключительно важное единство взглядов: политические и экономические лидеры пришли к общей точке зрения относительно связи между внут­ренней и внешней политикой. Теперь заморская эконо­мическая экспансия стала неотъемлемой составной ча­стью расширения системы внутри страны, а не только областью интересов или предметом забот представите­лей некоторой части этой системы. Это не противоречи­ло представлению обывателя относительно величия и процветания Америки, поскольку тезис о расширении границы объяснял экономическую экспансию как осно­ву американской демократии и благополучия нации.

По этим соображениям, которые сыграли еще более значительную роль, так как большинство из них не так горели пылом крестоносцев, как Вильсон, политические деятели типа Гувера и Юза подчеркивали необходи­мость расширения экономической империи Соединенных Штатов. Того же мнения придерживалось большинство деловых людей. Многие экономические лидеры, как, на­пример, Томас Ламонт из Дома Моргана, сначала бла­госклонно относились к программе мира Вильсона, счи­

тая, что это неплохой план, чтобы стабилизировать положение в мире и расчистить путь для американской экспансии. Но большинство лидеров корпораций и бан­киров утратили былой энтузиазм в отношении плана Вильсона: некоторые потому, что согласились с крити­кой Гувером Устава Лиги Наций, а другие потому, что стремились приняться за дело «в сопредельных стра­нах» и, таким образом, не хотели больше тратить время на очевидно бесконечные и бесплодные споры. Все они подчеркивали важность расширения американской эко­номической системы вместе с увеличением их собствен­ных операций. Политическая, идеологическая и мораль­ная экспансия интересовала их меньше. Они считали, что все это придет со временем. Соглашаясь с Вильсоном относительно первенствующего значения для Соединен­ных Штатов политики «открытых дверей», Гувер, Юз и Стимсон в то же время расходились с ним по вопросу о 'статье X Устава Лиги Наций, поскольку она, с их точ­ки зрения, ограничивала возможности Америки* осу­ществлять ту самую задачу, план которой был предло­жен Вильсоном.

Две другие группы также выступали против Вильсо­на по вопросу о статье X. Однако каждая из них имела свои соображения. Рьяные сторонники империи, воз­главляемые сенатором Генри Кэбот Лоджем и Теодором Рузвельтом, определяли роль Америки как новое, улуч­шенное издание Британской империи. Внутри страны они призывали создать аристократическую верхушку, которая разрешала бы вопросы труда и капитала в рамках обновленного промышленным веком понятия «положение обязывает». За границей они предлагали использовать могущество Америки для осуществления политики «открытых дверей» и создания современной промышленной империи. «Давайте провозгласим своей политикой,— советовал Лодж,— что то, что мы будем делать и когда мы будем делать, должно определяться нами самими». Некоторые деловые люди разделяли его точку зрения. Эдуард А. Файлин, котопый одно время был директором Торговой палаты США, считал, что Соединенные Штаты находятся «в совершенно таком же положении, в каком оказывается миролюбец в обще­стве людей, проживающих у границы. Нашим долгом является настаивать на создании международного ко*

митета бдительности и быть готовым вступить в него»¹. Он уверял американцев, что только таким образом они «получат наилучший страховой полис, который обеспечит их будущее материальное благосостояние». По-своему такие политики и бизнесмены повторяли классическую фразу Бисмарка: «Если предстоит революция, то лучше сделаем ее сами, чем будем страдать от нее». Эта точка зрения привела их к поддержке группы Гувера, как толь­ко Вильсон потерпел поражение в споре о Лиге Наций.

Противоположную крайнюю позицию занимала еще меньшая группа людей, которые были почти доктрине- рами-либералами, сторонниками свободного предпри­нимательства во внутренних делах и противниками им­перии во внешней политике. Возглавляемые сенатором Вильямом Э. Бора, они весьма уместно критиковали тогдашнюю политику, но их конкретные предложения в политической области не имели успеха у многих аме­риканцев. Их предложения относительно внутренней политики, в основе которых была теория свободного соревнования в ее чистом виде, едва ли отвечали потреб­ностям промышленного общества, достигшего опреде­ленной стадии зрелости и развития. Поэтому они полу­чили только небольшую поддержку со стороны городских и сельских предпринимателей и почти вовсе не имели ее со стороны организованного рабочего движения. Каждая из этих групп хотела регулировать или контро­лировать соревнование в своих собственных интересах. Ближайшие соратники Бора страдали теми же недостат­ками и в вопросах внешней политики, ибо, критикуя планы расширения американской империи, они выступа­ли против общего мнения, что такая экспансия была экономически необходима и оправдана с точки зрения идеологии и морали.

Более того, по иронии судьбы группа Бора подорва­ла свои позиции, объединившись с группами Лоджа и Гувера с целью провалить предложения Вильсона о вступлении в Лигу Наций. Так группа Бора, сама того не желая, усилила впечатление, что Америку не связы­вают (и ей не нужно себя связывать) политические

¹ В тревожной обстановке американской «границы» в XIX веке, то есть в районах, которые только-только осваивались, порядок под­держивали различные выборные комитеты поселенцев, обычно назы­вавшиеся «бдительными».— Прим. ред.

обязательства при проведении экономической экспансии. Поэтому для Бора и подобных ему критиков оказалось трудным получить хорошо организованную и сильную поддержку в пользу собственной программы. К тому же их выступления часто неверно истолковывались вследст­вие их оппозиции Вильсону. Эти слабые места и неправиль­ные толкования заслоняют тот факт, что их критика была обоснованной и глубокой, что они отнюдь не были так наивны в международных делах, как считали их критики, и что у них был удивительно «современный» подход к вопросу о помощи слаборазвитым странам.

В своих доводах Бора и другие противники империи основывались на том положении, что Америка не может и не должна принимать на себя обязательство охранять демократию во всем мире. Они утверждали, что сама идея нереальна, потому что она не принимает в расчет различные культурные условия большей части остально­го мира, а также вследствие силы, которую некоторые или все эти нации могут противопоставить Соединенным Штатам. Если бы даже оказалось возможным создать такую империю, заключали они, то потраченные ради этого усилия нарушили бы сам дух демократии. Бора дал классическое обобщение этих двух аргументов в од­ной из своих речей, направленных против предложения наклепать крышку на революционный котел в Китае после 1917 года. «Четыреста миллионов людей, охвачен­ных духом независимости и национального единства, в конечном счете непобедимы. Нет силы, которая может одолеть их и держать в подчинении. Военные корабли и пушки Гатлинга, расстрелы студентов могут ввести в заблуждение некоторых, но силы, которые определяют действия империй и великих наций, лежат глубже».

Бора и другие исходили из этого, оценивая события в Латинской Америке и России. Так, они призывали по­ложить конец вооруженной интервенции в Западном по­лушарии и предупреждали относительно конечной реак­ции против американской экономической экспансии в Мексике и других странах Латинской Америки. Что касается отношений с Россией, то они заглядывали да­леко вперед, считая их самым важным вопросом .амери­канской внешней политики, вследствие как самой боль­шевистской революции, так и потому, что эта революция стала символом всемирного стремления к изменениям.

Они утверждали, что существенное сближение с Совет­ским Союзом обеспечило бы Америке на длительный срок союзника против Германии и Японии и открыло бы путь к взаимному и обоюдному развитию обеих стран. Заявление Бора в 1925 году о политике в отношении России звучит как пророчество: «Пока вы считаете сто пятьдесят миллионов людей в некотором смысле вне за­кона, нельзя думать, что вы можете обеспечить мир».

Относительно слаборазвитых и нуждающихся стран позиция группы Бора казалась сложной и несколько противоречивой. В основе они не верили, что страна или народ могут получить свободу и благосостояние из рук чужеземцев. Поэтому они скептически относились к утверждениям, что демократию можно экспортировать вместе с излишками сельскохозяйственного производства или готовыми товарами или создать с помощью ино­странных займов. По той же причине они сомневались в действенности метода разделения на сферы влияния колониальной системы для обучения людей искусству конституционного образа правления. Они предпочитали иметь дело с другими странами на строго экономической основе, предоставляя им самим использовать свои бо­гатства, как они считали нужным. Но они недооценивали самой по себе важности минимального и повышающего­ся уровня экономического благосостояния, а также со­отношения между этой основой и ростом политического и культурного сознания. Все же они были готовы помо­гать народам, ослабленным войной или катастрофой, или народам, только что ставшим на путь самостоя­тельного развития. Возможно, этим объясняется тот факт, что они предпочли, очутившись в трудном положе­нии (как это имело место в случае с Либерией в 20-е го­ды), оказать прямую помощь помимо государственных займов или частных капиталовложений.

Среди американцев группа Бора лучше других пони­мала принцип и практику самоопределения в междуна­родных делах. По этой причине, точно так же, как и в силу других сторон критики Бора, президент Вильсон выделял Бора как своего самого главного критика — как человека, который может оказаться правым. В свое вре­мя, однако, Бора слышал мало похвалы в свой адрес и почти не пользовался поддержкой. Он выражал взгля­ды различных небольших групп, которые добивались

б Вильям Эпплмен Вильямс

89

изменений в политике относительно России, Китая, Ла­тинской Америки, но самое большое, что можно ска­зать,— эти группы оказывали небольшое влияние на американскую внешнюю политику, за исключением раз­ве вопроса о России. Самого Бора стали повсюду изо­бражать как наивного, безответственного и упорствую­щего в своих заблуждениях овода. Но одним поколени­ем позже, в разгар холодной войны, те. которые любят свою историю, не без иронии могли счесть поучительным сравнение речей и писем Бора, относящихся к периоду между 1917 и 1935 годом, с недавними предложениями по вопросам политики, выдвинутыми новыми «реалиста­ми», которые раньше игнорировали или считали пред­осудительными выступления Бора.

Встретив сопротивление со стороны мощной коали­ции Гувера, Рута, Лоджа и Бора и не желая идти на компромисс относительно статьи X, президент Вильсон проиграл сражение за Лигу Наций. Однако большинство противников Вильсона разделяли его идею о руководя­щей роли Америки в мире, поэтому они быстро перешли от тактической словесной перестрелки с ним к осуще­ствлению стратегических планов с помощью политики «открытых дверей».

2) ИНТЕРНАЦИОНАЛИЗАЦИЯ БИЗНЕСА

«Мы стремимся установить Рах Атепсапа не с помощью оружия, но взаимным уважением, доброй волей и умиротворяющим разумом... Когда мы отдаем себе ясный отчет, в чем заключаются наши собст­венные интересы, мы становимся столь же непоколебимыми, как и другие».

Чарльз Эванс Юз, 1924 г.

«Мы должны финансировать наш экспорт, давая взаймы иностран­цам деньги для уплаты за купленные у нас товары... Без таких зай­мов мы стали бы свидетелями положения, при котором наши соседи испытывали бы острую нужду в товарах, в то время как они гнили бы на наших складах как неиспользованные излишки».

Джон Фостер Даллес, 1928 г.

«Нам необходимо найти выгодный рынок для наших излишков».'

Герберт Гувер, 1928 г.

«Наши капиталовложения и торговые отношения достигли таких размеров, что почти невозможно представить себе какой бы то ни

выло конфликт где-нибудь на земном шаре, который не нанес бы нам серьезного ущерба».

Калвин Кулидж, 1928 г.

<гПереживаемое нами время — период значительного беспокойства и тревоги во всем мире, поэтому в интересах всех правительств под­держивать порядок и состояние равновесия».

Генри Л. Стимсон, 1932 г.

В 20-е годы бразды правления американской внешней политикой взяли Юз, Гувер и Стимсон, после того как они с помощью Лоджа и Бора добились отклонения предложений Вильсона о вступлении США в Лигу На­ций. В значительной части мира перед ними была рево­люционная оппозиция; конфликты с недавними союзни­ками и конфликты между этими союзниками осложняли их положение;, продолжающийся антагонизм между по­бедителями и побежденными беспокоил их. Поэтому эти лидеры пришли к выводу, что сохранение мира является обязательным условием любой программы, имеющей целью преобразование и улучшение мира. Без устойчи­вого равновесия и мира экономическая экспансия невоз­можна, а ее все они считали ключом к процветанию Америки. По мнению этих людей, во всяком случае боль­шую часть неприятностей породила война или по мень­шей мере она явилась причиной открытых выступле­ний. Поэтому они были намерены использовать свою экономическую мощь для того, чтобы предотвратить войну, а следовательно, и новые революции.

На основе такого анализа американские лидеры при­шли к заключению, что лучший способ примирить необ­ходимую экспансию американской экономической си­стемы с необходимостью мира заключается в выработке общей согласованной политики Соединенны Штатов, Великобритании, Франции, Германии и Японии, осно­ванной на принятии принципа политики «открытых две­рей» всеми этими державами. .Такая Антанта йе ас1о во имя «общности идеалов, интересов и целей» предназ­началась для того, чтобы действовать в трех направле­ниях. Названные державы постараются уменьшить су­ществующие между ними разногласия и сплотятся про­тив Советского Союза и революционного движения в других странах. Объединившись таким образом, они будут направлять и устанавливать границы развития

колониальных, подмандатных и других стран, не разви­тых в промышленном отношении. Наконец, экономиче­ское превосходство Америки обеспечило бы ей руково­дящую роль в этом деле, одновременно укрепляя и расширяя ее собственную империю «открытых дверей».

Таким образом, экономическая экспансия станови­лась и средством и целью для творцов американской политики. Ее считали целью вследствие исключитель­ной важности для дальнейших успехов системы внутрен­ней экономики, в то же время экономическая экспансия рассматривалась как средство создания мирной и про­цветающей империи, которая обеспечит возможности всемирной экспансии в последующие годы. Одной из наиболее примечательных черт американской диплома­тии 20-х годов была откровенность, с которой творцы американской политики выражали эти идеи в публичных выступлениях и частных беседах. Президент Гардинг призывал американцев «действовать агрессивно» и «продолжать мирное коммерческое завоевание мира» для того, чтобы избежать социального конфликта у себя дома. Не отставал в высказывании подобных взглядов относительно роли Америки в мире и президент Кулидж, которого никак нельзя было упрекнуть в склонности к стадному началу. Считая «совершенно очевидным», что если что-нибудь было «плохо... в пределах Соеди­ненных Штатов, оно в равной мере было плохо и за их границами», Кулидж утверждал, что «подлинно вели­кий долг, который стоит перед нами, требует от нас использовать наши огромные ресурсы для поддержания равновесия в мире». Кстати, это находилось в соответ­ствии с точкой зрения, высказанной государственным се­кретарем Юзом, что «мы прежрде всего считаем, что наше влияние не возрастет оттого, что мы внесем его» в орга­низацию, подобную Лиге Наций.

Придерживаясь не столь традиционных взглядов относительно империи, Кулидж, Юз и Гувер недвусмы­сленно пытались отказаться от «старых империалисти­ческих доспехов». Они соглашались с Кулиджем, что в чрезвычайных обстоятельствах интервенция, предприня­тая с целью «предотвратить революцию», является вой­ной «не больше, чем полицейский воюет на улице с про­хожими». Гувер и Юз считали самым важным предотвра­щение революции путем распространения американского

экономического могущества. Стремясь найти «противоя­дие большевизму», Юз, вполне понятно, считал «рево­люционные тенденции» «печальным явлением» в между­народных делах. Он также подчеркивал и необходимость контролировать источники важного сырья. И Юз живо реагировал на мнение, высказанное его советниками в государственном департаменте, что «огромное увеличе­ние излишков готовой продукции... требует найти рынок, если это возможно, за пределами Соединенных Штатов». Поэтому прежде всего он уделял внимание проблеме установления и поддержания мира, чтобы «справиться с насущными задачами в области экономики». Добива­ясь общности интересов с другими государствами, раз­витыми в промышленном отношении, при руководящей роли американцев, он, естественно, приходил к заключе­нию, что «именно идея самоопределения порождает вой­ны и препятствует осуществлению всевозможных планов сохранения мира».

Стимсон разделял заботу «о мире и порядке». Внутри страны, полагал он, делами должны вершить «более состоятельные и более просвещенные» граждане. При­меняя это понятие ко всему миру, он отводил Америке роль элиты в общине наций. Что касается бремени бело­го человека, то он считал, что Соединенные Штаты могут «взять его на себя». Основой его стратегического плана было расширение «большого первоклассного американ­ского бизнеса» во всем мире и различные формы неза­метного и закулисного политического вмешательства, которые не вызывали бы возмущения местного населения или американской общественности. По мнению Стнмсо- на, такая внешняя политика должна была в конечном счете заставить отсталые народы следовать американ­ским образцам и привычкам. Его смелый и широкий взгляд относительно роли Америки в мировой политике впоследствии сблизил Стимсона брльше с Франклином Делано Рузвельтом, нежели с Гербертом Гувером, одна­ко в 20-х годах по многим вопросам он был заодно с Юзом и Гувером.

Хотя официально Гувер с 1921 по 1928 год был всего лишь министром торговли, условием занятия этого по­ста он потребовал и получил право неофициального вето в вопросах внешней политики. Наделенный этой властью, он оказывал решающее влияние во внешних

делах США. Гувер был крайне обеспокоен «распростра­нением революции на одну треть земного шара», и он разработал программу с целью задержать «сползание в сторону социализма». Основная предпосылка Гувера была простой: американская система является «един­ственным правильным путем прогресса человечества». Гувер сделал вывод, что мир «переходит из периода крайнего индивидуализма в период совместных дей­ствий», и поэтому попытался построить в рамках капи­тализма новую систему, которая защитила бы полити­ческую демократию. Решая эту проблему, он считал труд и капитал «двумя производителями, но не класса­ми». В качестве таковых они имели «значительные общие интересы», главнейшим из которых было продолжение существования самого капитализма в форме корпо­раций. Эта теория Гувера получила поддержку значи­тельного большинства в американском рабочем движе­нии. Мысли, высказанные Гувером, стали аксиомой для крыла движения прогрессистов, возглавлявшегося Гер­бертом Кроли, который также подчеркивал необходимость сотрудничества внутри страны и экспансии за границей.

Излагая свою концепцию политической экономики капитализма, основанную на сотрудничестве, Гувер по­нимал, что корпорации закрепили свое превосходство над банкирами. С 1900 по 1916 год корпорации были вынуждены временно обращаться за финансовой по­мощью к крупным банкам, но после войны корпорации имели достаточно капиталов, чтобы стать независимыми. Банкиры все еще играли важную роль и отчаянно бо­ролись, чтобы восстановить свою былую силу, но их время прошло. Кое-какие из их последних боев имели большой отголосок в области международных отноше­ний. В Латинской Америке и Азии, например, банкиры упорно добивались проведения такой политики, которая помогла бы им обрести новую экономическую мощь, чтобы использовать ее внутри собственной страны. Од­нако, несмотря на все это, корпорации были и оставались основной формой американской экономической системы после первой мировой войны. Они стали играть решаю­щую роль в американской экспансии за границей после

1920 года.

На этом и основывалась внутренняя и внешняя поли­тика Гувера. Его концепция сотрудничества состояла из

двух элементов. Во-первых, все виды экономического сотрудничества должны были иметь своим центром кор­порацию и, во-вторых, правительство, представляющее население в широком смысле, должно было сотрудни­чать с корпорациями, чтобы обеспечить нации процве­тание и демократические порядки. Впервые Гувер изло­жил свои идеи на национальной экономической конфе­ренции 1921 года, которая была первоначально созвана президентом Вильсоном для осуществления его идеи «сотрудничества в некотором роде» между капиталом «и трудом. Гувер признавал, что проблемы были опасными и трудными, но «можно было ожидать, что многие из них будут решены с помощью совместных действий наших промышленников и предпринимателей, наших общест­венных учреждений и местных властей... Хотя наша промышленность и торговля должны основываться на поощрении индивидуумов, все же национальные интере­сы требуют известной степени сотрудничества.., чтобы мы могли сократить и вовсе устранить производствен­ные потери, заложить основы постоянного снижения себестоимости и продажной цены и тем самым добиться существенного повышения заработной платы рабочих и жизненного уровня», что гарантирует «еще большую со­циальную стабильность» и мир во всем мире.

Гувер отводил экономической экспансии за границей американской системы корпораций решающую роль в осуществлении его плана. Установив мир путем включе­ния Германии и Японии в круг промышленных держав, Гувер намеревался экспортировать вместе с заводами, оборудованием, готовыми изделиями, капиталом и дру­гими товарами и американскую безработицу. Счита­лось, что тщательное планирование и целеустремленные дипломатические действия при проведении в жизнь по­литики «открытых дверей» дадут Америке возможность достичь подвижного и сулящего постоянное процвета­ние соотношения между импортом жизненно необходи­мого сырья и экспортом излишков на внешние рынки. Гувер был не таким оптимистом, как Юз, в оценке спо­собности американских бизнесменов «позаботиться о себе» в соревновании с иностранными картелями, имев­шими поддержку своих правительств, и он был вполне готов в случае необходимости оказывать им решитель­ную поддержку.

Грандиозный замысел Гувера, как известно, не осу­ществился, но это обстоятельство не должно скрывать того факта, что этот план был основой американской по­литики в 20-е годы и в общем выражал точку зрения аме­риканских лидеров и позднее. Впоследствии экономиче­ские мероприятия были изменены и их арсенал расши­рен, а в период «нового курса» они проводились со рвением крестоносцев. Но и цель и общий подход в своей основе остались прежними. Возможно, лучшим способом выразить эту мысль будет сравнить высказывание Гуве­ра, относящееся к 1920 году, о том, что Советский Союз рухнет, если будет поставлен перед лицом враждебного ему мира, с тезисом, выдвинутым Джорджем Фрост Кеннаном в 1947 году, что политика сдерживания «на­жимом» достигнет той же цели.

Гувер и Юз использовали американскую мощь в со­ответствии с этой целью. Они продолжали начатую Вильсоном политику непризнания Советского Союза, считая его источником всех опасных тенденций и влия­ний. Политика, в основе которой был исключительный страх и неприязнь по отношению к коммунизму и социа­лизму, имела в виду обеспечить Соединенным Штатам решающее влияние, независимо от того, падут больше­вики тотчас же или несколько позже. Больше того, враждебное отношение к России во многих отношениях объясняет основные трудности, вставшие перед амери­канскими лидерами. Их концепция о мире приводила их к убеждению, что режим, который нарушил так много естественных, политических, моральных и экономиче­ских законов, должен рухнуть. Все они говорили и объясняли неизбежность такого конца. Тем временем они хотели, чтобы Америка была готова действовать, когда наступит желанный день, потому что, как выра­зился Гувер, развитие России под американским конт­ролем есть ключ к продолжительному процветанию аме­риканской экономической системы. Поэтому они не хо­тели, чтобы европейские конкуренты заблаговременно их вытеснили оттуда.

По этим соображениям, а также с целью поощрять оппозицию правительству внутри Советского Союза, Гувер и Юз неофициально поощряли американцев встать на путь экономического проникновения в Россию. Воз­можно, история американо-русских отношений не 'знает

лучшего примера иронии, чем тот факт, что это тайное одобрение развития экономических отношений в некото­рых областях, имевших целью ускорить падение совет­ского строя и укрепление американского влияния на по­следующее правительство, привело к тому, что амери­канцы значительно способствовали восстановлению и развитию советской экономической системы. И в конце 20-х годов американская изнуренная кризисом эконо­мика с надеждой взирала на русские рынки, которые могли бы помочь ей подняться на ноги. К тому времени большое число американцев, включая некоторых пред­ставителей группы Гувера, Юза и Стимсона, рассматри­вали Россию как потенциального союзника против Япо­нии и Германии.

Однако подобные мысли никак не приходили в голо­вы Гувера и Юза, когда они занялись втягиванием Гер­мании и Японии в возглавляемую Америкой общину промышленных держав. Заботясь о том, чтобы спасти Германию от внутренней революции и. укрепить ее в ка­честве оплота против мирового коммунизма, Гувер и Юз уделяли исключительное внимание быстроте ее восста­новления. Главным рычагом, который применялся, что­бы преодолеть сопротивление Франции и Англии, было умелое и энергичное использование американской эко­номической мощи. В конце концов Юзу удалось добиться согласия между Францией и Англией, взяв под контроль соотношение между их задолженностью Соединенным Штатам с одной стороны и репарациями, которые они требовали с Германии, с другой.

Юз завершил эту операцию, связав сокращение союз­нических долгов Соединенным Штатам с адэкватным сокращением репараций, выплачиваемых Германией Анг­лии и Франции. Этот ход, нашедший формальное'выра- жение в планах Дауэса и Юнга соответственно в 1924 и 1929 годах, позволил Соединенным Штатам прибли­зить конец военной оккупации Германии и открыть путь для возвращения Германии в общину западных держав. Преследуя эту цель, Соединенные Штаты поддержали пакт, заключенный в Локарно в 1925 году, согласно ко­торому Германия, Франция и Англия гарантировали не­прикосновенность границ западноевропейских держав, но оставляли без гарантий границу с Россией. Многие' американские лидеры рассматривали Локарнский пакт

как первый политический результат экономической по­литики Соединенных Штатов. В связи с этим общим уре­гулированием в Европе находилась и политика амери­канского правительства поощрения частных займов Германии с целью ускорить ее восстановление.

Все это делалось тихо, преимущественно неофи­циально», без вступления Америки в Лигу Наций. Ни одно из приведенных выше соображений не меняет того факта, что все эти усилия были частью широкой про­граммы сознательного вмешательства в международные дела с совершенно определенными целями. Как в свое время заметил сенатор Бора, «нет необходимости даже подниматься на уровень софистики», чтобы утверждать, что подобные действия точно соответствуют понятию «изоляционизм». Но в равной степени неверно утвер­ждать, как это делают иные, что американская поли­тика имела целью обеспечить господствующее положе­ние Германии в Европе. Американские лидеры хотели мира, и ради этой цели они добивались включения Гер­мании в общину западных держав, возглавляемых Сое­диненными Штатами. Они были готовы сделать — и де­лали— многое, чтобы ускорить восстановление Герма­нии, и соглашались или мирились с требованиями, чтобы Германия была сильной. Но не успех, а провал амери­канской политики приблизил наступление второй миро­вой войны. Побуждения были безупречными, но старые предрассудки, отсталые взгляды и отжившие свой век методы явились причиной неудачи.

Те же черты были свойственны и американской по­литике в Азии после первой мировой войны, хотя там обстановка была более сложной. Считали, что Китай сам по себе важен не только как страна, которая может поглотить огромное количество излишков американского производства, но и потому, что в течение более столетия Китай был районом американских интересов, активности и влияния. Нельзя было пройти мимо развертывавшихся там событий, даже если бы творцы американской поли­тики и хотели так поступить. Но в то же время нельзя было и вмешаться, чтобы направлять ход этих собы­тий. С одной стороны, американцы не хотели официаль­но создавать империю; с другой стороны, Япония была помехой для такого рода действий. А в отличие от Гер­мании, Япония была формально союзником, не ослаб­

ленным поражением. Затем, позиции Японии были креп­че вследствие ее расового и этнического родства с ос­тальной Азией. Оккупация ею части Маньчжурии и Сибири и ее старый союз, заключенный -в 1902 году с Великобританией, также увеличивали ее вес в перего­ворах.

Исходя из основной предпосылки, что необходимо предотвратить войны и революции на Дальнем Востоке, и придя к заключению, что лучшим способом осущест­вить это было вовлечь Японию в возглавляемую Амери­кой группу стран, отличавшихся «общностью идеалов, интересов и целей», Юз сообщил японскому правитель­ству, что Соединенные Штаты готовы принять на себя два обязательства: широкое безоговорочное участие в развитии Китая и соглашение, по которому Соединенные Штаты будут, помогать сдерживать китайский револю­ционный национализм. За это он просил Японию согла­ситься на политику «открытых дверей» и программу установления равновесия военно-морских сил в запад­ной части Тихого океана. Юз был уверен, что, добившись этого ^и^<^ рго дао, Соединенные Штаты, представленные банковским консорциумом и другими деловыми кругами, смогут в конце концов стать хозяином положения на Дальнем Востоке. Заинтересованный в будущих рынках для американской экономической системы, а не в созда­нии официальной империи, он был готов отказаться от осуществления ряда непосредственных задач, суливших лишь частичные результаты. В этом, как и в других слу­чаях, Юз следовал по пути, проложенному Вильсоном, ко­торый вдохнул жизнь в банковский консорциум в 1917 го­ду и в том же году признал особые интересы Японии в Маньчжурии, а в 1919 году установил, что «очень важ­но» отстаивать и продолжать политику «открытых две­рей» в Сибири и остальных районах Азии.

Юз преодолел нежелание Японии связывать себя с такой программой, сочетая три вида дипломатии. Во- первых, он умело использовал на пользу США различ­ные обстоятельства,, которые не могли не оказать вли­яния на японское правительство, например, существовав­шее после войны всеобщее стремление к разоружению, американскую традиционную поддержку политики «от­крытых дверей», волну протеста в Канаде и Австралии (а также в самой Англии) против союза Британии с

Японией, волнения в Японии, связанные с экономиче­скими и социальными причинами, растущую силу боль­шевиков в Сибири (что не только выбросило оттуда Япо­нию, но и способствовало смягчению противоречий между другими державами) и общее противодействие попыткам Китая утвердить свой экономический и политический суверенитет. Во-вторых, его тактика приступа к перегово­рам о разоружении, которые он открыл изменением кон­кретного плана, что дало Америке руководящую роль и застигло Японию и других противников врасплох. Од­нако самым важным была его готовность предоставить Японии «исключительно благоприятные условия» в севе­ро-восточной Азии для того, чтобы обеспечить «сотруд­ничество на Дальнем Востоке».

Япония приняла это предложение (хотя и с некото­рой долей скептицизма и отдельными оговорками), и со­глашение было оформлено в виде договора четырех и договора девяти держав, подписанных в Вашингтоне в 1922 году. Эти документы определяли общность интере­сов промышленных держав в районе Тихого океана, точ­но так же как планы Дауэса и Юнга и пакт, заключен­ный в Локарно, делали это в отношении района Атлан­тического океана. Соединенные Штаты, Япония, Франция и Великобритания договорились уважать различные островные владения друг друга, поддерживать статус- кво в Азии и продолжать развитие Китая и других рай­онов в рамках политики «открытых дверей». Отвечая некоторым из своих критиков внутри страны, которые опасались, что эти договоры ослабят позиции Америки, Юз справедливо утверждал, что переговоры и заключе­ние договоров «осуществлялись в пределах, установлен­ных американским правительством».

Американские лидеры следовали своему пониманию взятых на себя обязательств в течение последующего десятилетия. Протест со стороны Китая против ограни­чений, наложенных на него вашингтонскими договорами, был отклонен. Причем ответ носил загадочный характер. В нем указывалось, что «различные проявления симпа­тий американцев к академическому положению возмож­но ввели китайцев в заблуждение» и что «решение, при­нятое в Вашингтоне еще раньше, идет вразрез с китай­ской точкой зрения». Если Юз придерживался такой позиции в отношении китайских националистов-консер-

ваторов, тем более было естественно для него игнори­ровать призывы о сочувствии и помощи, с которыми обращался к Соединенным Штатам Сунь Ят-сен, вождь национально-революционного движения в Китае. Юз даже не вскрыл письма Сунь Ят-сена.

Россия была более отзывчивой в отношении просьб Китая. Она предложила китайцам ленинскую теорию им­периализма, которая разъясняла китайским национали­стам причины слабости их страны, экономическую тео­рию Маркса, которая указывала способ, как быстро обрести силу, и пример успешной революции. Вооружен­ные, таким образом, идеями и получив моральную под­держку, а с другой стороны, доведенные до ярости по­литикой и действиями западных держав, китайские на­ционалисты-революционеры накопили силы и получили ясное представление о направлении, в котором им сле­дует двигаться, и целях, к которым им следует стре­миться.

Влиятельные лидеры в Соединенных Штатах отве­тили на это заявлением о том, что Америка несет «ответ­ственность за усилия, натравленные к тому, чтобы спа­сти китайцев от их собственного безумия». Это заявле­ние, в котором нашли выражение в несколько сжатой и резкой форме все мотивы, лежащие в основе империа­лизма «открытых дверей», характерно для позиции, ко­торая ограничивала Америку очень небольшим выбором средств. Поскольку американские лидеры игнорировали или не одобряли возможность действовать вместе с рус­скими, чтобы сдерживать Японию, или вместе с либе­ральными китайскими националистами, у них был толь­ко один выбор. Они могли присоединиться к действиям четырех держав против левого крыла революционного движения в Китае, но одновременно достичь широкого взаимопонимания с китайскими националистами-консер- ваторами. В этих рамках они могли затем приняться за осуществление большой программы экономического раз­вития Китая. Или, с другой стороны, они могли действо­вать вместе с Японией и с ее помощью, рассматривая это государство как агента американской политики и ка­нал, через который американская экономическая мощь будет способствовать развитию Китая.

Трудность решения этой проблемы возникала вслед­ствие ряда соображений. Каждую из этих двух возмож­

ностей можно было отстаивать как продолжение поли­тики «открытых дверей», имеющей целью установление американского господства в Азии, не прибегая к войне. Мысль о сотрудничестве и использовании китайских на- ционалистов-консерваторов, зависимых от американской помощи, была старым понятием о путях осуществления этой политики. Вероятность возникновения войны, с Япо­нией, если приступить к осуществлению этого плана смело и решительно, составляла основной его недоста­ток. Война с Японией была нежелательна сама по себе, а еще больше потому, что американские лидеры опаса­лись вся'кой войны как очага революции.

Открывалась другая возможность: сотрудничество с Японией до тех пор, пока экономическая мощь Америки не будет укреплена в этой стране в такой же мере, как в Китае. В этом случае принималась в расчет опасность войны и революции, соображения, которые в известной степени компенсировали существовавшее недовольство тем, что снова откладывалось установление американского господства в Азии. Несмотря на свои временные недо­статки и недочеты, этот план был убедительным ответом на вопрос о том, каков лучший метод осуществления политики «открытых дверей» в Азии. Подвергаясь посто­янной критике по противоположным мотивам в различ­ных кругах, этот план становился все же основной точ­кой зрения творцов американской политики, начиная с 'большевистской революции в ноябре 1917 года и до времени вручения японскому правительству весьма ре­шительной американской ноты в ноябре 1941 года. Ни Вильсон или Юз, ни Гувер не думали начинать войну против Японии, а в более поздние времена американ­ские лидеры утверждали, что американская экономиче­ская мощь была способна ограничить действия японцев пределами, установленными Соединенными Штатами.

Помимо общей заботы о предотвращении войн и ре­волюций, на политику в Азии большое влияние оказы­вал последний этап борьбы между банкирами (поддер­живаемыми в то время некоторыми торговцами и экспор­терами) и корпорациями за право контроля над основ­ными принципами и общим характером американской внешней политики. Внутренний конфликт между корпо­рациями и банками имел очень сложную связь с внеш­ней политикой. Начиная с 40-х годов прошлого столетия

Промышленная корпорация, быстро развиваясь после гражданской войны, превратилась к 90-м годам в глав­ный институт американской экономической системы. К 1899 году, например, на долю корпораций приходилась ²/з всех произведенных гвтовых изделий, а к 1929 году их доля выросла до ⁹/ю. В 1904 году корпорации зани­мали ⁷/ю общего числа рабочих в обрабатывающей промышленности, а к 1929 году уже ⁹/ю.

Хотя центр деятельности корпораций находился на заводе или фабрике, они вскоре занялись объединением и рационализацией всего хозяйственного процесса инду­стриализации, начиная от образования капитала, обе­спечения сырьем и (рабочей силой до сбыта готовых изделий. Уже в начальный период своего существования корпорации упорно добивались проведения внешней по­литики, которая облегчила бы и обеспечила все фазы хозяйственного процесса. Это видно из программ, кото­рые отстаивали Национальная ассоциация промышлен­ников, Американо-Азиатское общество, Национальный совет внешней торговли. Начиная с 1895 года, когда НАП половину своей первой программы уделила про­блемам рынка и сьирья, эти организации подчеркивали тесную связь между экономической экспансией за гра­ницей и заботой о благополучии и безопасности системы корпораций внутри страны.

Относительно основ экспансионистской политики, осо­бенно в перспективе, у банкиров не было разногласий с представителями корпораций. Зато по вопросу о том, кому из них надлежит контролировать главные решения, а также те или иные стороны экспансии, эти две группы часто вступали в горячий спор. К тому же в период между 1900 и 1920 годом корпорации занимали крайне невыгодное положение в борьбе с банкирами. Они не имели достаточно капитала, необходимого для того, чтобы укрепить, расширить и улучшить процесс произ­водства и сбыта внутри страны. Такой капитал могли предоставить банкиры. Поэтому корпорации уступали в некоторых важных вопросах и отчасти жертвовали сво­им влиянием, частично расплачиваясь тем самым за займы, которые они получали от банкиров.

В течение этого периода, который обычно называют «эрой финансового капитализма», банкиры также ока­зывали больше влияния и на внешнюю политику. Термин

«финансовый капитализм» вводит в заблуждение, пото­му что он создает впечатление, что -банкиры (руководили самим хозяйственным процессом. Они действительно осуществляли широкий контроль в некоторых отраслях промышленности, например в сталелитейной, но даже в расцвет финансового капитализма банкиры скорее следили за устранением помех в функционировании си­стемы корпораций, чем были посторонними, которые принимают на себя руководство или даже изменяют эко­номическую систему. Корпорации оставались основой американской экономики в течение всех этих лет.

Поскольку корпорации являлись подлинными хозяе­вами в системе, у них на руках были выигрышные карты в любом сражении с банкирами. К 1913 году корпорации накопили силу, а поток правительственных заказов во время первой мировой войны принес им победу над бан­кирами. Между 1922 и 1929 годом, например, нераспре­деленные доходы корпораций в среднем составляли более 2500 млн. долларов в год. Банкиры не могли предъявить своих прав на этот капитал и вряд ли могли повлиять на то, как он был использован. Неуклонное сокращение коммерческих займов в течение этого пери­ода также указывало на восстановление независимости корпораций.

Рост могущества корпораций проявлялся по-разному, например в возвышении до почти независимого положе­ния таких людей, как Элберт X. Гери из «Юнайтед Стейтс стил корпорейшн» и Уолтера Гиффорда из «Аме­рикен телефон энд телеграф компании»,— две фирмы, над которыми Дом Моргана пользовался широким конт­ролем в период между 1900 и 1926 годом. Период гос­подства финансового капитализма закончился, хотя банкиры и продолжали оставаться влиятельными внут­ри страны и за границей еще многие годы. Но финансо­вый капитализм никогда не был новым видом или ста­дией капитализма. Со времени паники 1873 года, кото­рая подала сигнал о наступлении конца эпохи старого индивидуального предпринимательства, корпорация стала главным 'институтом американской экономической си­стемы.

Хотя корпорации и восстановили свое господство в течение первой мировой войны и непосредственно после нее, тем не менее у них в 20-е годы не было достаточно

излишков капитала, чтобы немедленно приступить к дальнейшей экспансии во всех районах мира. Лидеры корпораций были захвачены волной экспансии, которая была характерной чертой американского бизнеса в 20-е годы; кроме того, сама природа их деятельности заста­вила их обратить особое внимание на новую технологию внутри страны, а капиталовложения за границей направ­лялись на сооружение промышленных предприятий, объектов коммунального обслуживания и на развитие сырьевых баз. Такие фирмы, как «Форд», «Дженерал моторз», «Интернэшнел бизнес мэшин», «Америкен те­лефон энд телеграф компани», сосредоточили всю свою деятельность в европейских и других промышленных странах. Другие, включая нефтяные и горнодобывающие корпорации и такие производящие сырье фирмы, как Американская алюминиевая корпорация, а также ком­пании, занимающиеся производством автомобильных покрышек, сконцентрировали свои операции на Ближ­нем Востоке, в Латинской Америке, Африке и некоторых районах Азии.

Такого рода деятельность привела к большому уве­личению прямых капиталовложений за границей в 20-е годы. В 1919 году общая сумма этих капиталовложений составляла 94 млн. долларов. К 1925 году, когда кор­порации вновь стали хозяевами в своих операциях, эти капиталовложения подскочили до 268 млн. долларов. Поднявшись до 351 млн. долларов в 1926 году, они быст­ро выросли до 602 млн. долларов в 1929 году. Тем вре­менем, утратив былые позиции внутри страны, банкиры проявили интерес к расширению заграничных операций, которые укрепили бы их позиции в Соединенных Штатах. Поскольку они мирились с отведенной им второстепен­ной, хотя и необходимой вспомогательной ролью внутри страны (как это имело место во время и после кризиса 1929—1933 гг.), они обратились к займам, переплетав­шимся с расширявшейся деятельностью корпораций. Однако в 20-е годы они отчаянно соперничали между собой, стремясь удовлетворить свои нужды путем сти­мулирования разных планов и потребностей у иностран­ных правительств. Больше того, их заинтересованность расширить свои операции оказалась столь велика, что во многих случаях они переступали дозволенное на прак­тике (и в теории), навязывая займы государствам, ко­

торые не имели ни наличных средств, чтобы выплатить их, ни сколько-нибудь толкового плана развития, кото­рый дал бы им возможность сделать это в обозримом будущем. Но даже в более развитых странах, как, на­пример, в Германии, Италии и Японии, их деятельность не спасла их от конечной катастрофы в собственной стране.

Эти стороны развития американской экономической системы корпораций создали очень сложную картину в Азии. Одно время сложилось впечатление, что происхо­дит сражение между банкиром Томасом Ламонтом, ко­торый действовал заодно с Японией, и несколькими кор­порациями, рассчитывавшими делать бизнес в Китае. Но Ламонта поддержали те из корпораций, которые установили значительные торговые связи в Японии. Другие корпорации двигали торговлю с Китаем, и по­этому они солидаризировались с компаниями, заинте­ресованными в прямых капиталовложениях в этой стране.

Эти экономические противоречия доставляли Юзу и Гуверу немало хлопот в 20-е годы. Официальная стра­тегия имела в виду усиление американского проникнове­ния в Китай при одновременном сдерживании Японии. Но Гувер и Юз хотели также завладеть всеми возмож­ными внешними рынками, включая японский. В то же время они не могли наложить вето на заграничные опе­рации, которые приходились им не по вкусу, не подры­вая тем самым главный принцип свободного предприни­мательства, на котором основывался их план реорганиза­ции системы корпораций на базе сотрудничества. Поэтому они мирились с японскими связями Ламонта, с экспортом в Японию, надеясь тем временем укрепить и расширить американские позиции в Китае. В конечном счете американские лидеры думали, конечно, разрешить дилемму, заставив Японию с помощью сложившихся экономических связей сблизиться с Соединенными Шта­тами. Но здесь американцы столкнулись с большими затруднениями, и в конце концов им пришлось вступить в войну из-за политики «открытых дверей» в Азии.

Тем временем для других районов земного шара, как, например, для Латинской Америки, Восточной Европы, Ближнего и Среднего Востока и Африки, Соединенные Штаты проводили политику, которая должна была спо­

собствовать «интернационализации бизнеса» с помощью расширения деятельности американских корпораций. Зная волчьи аппетиты американской промышленности и соответственную беосмысленную растрату ресурсов, Гу­вер, Юз и лидеры корпораций выработали согласован­ную программу разведки, развития и установления конт­роля над .различными видами важнейшего сырья во всем мире. Это мероприятие было связано с традиционной кампанией за овладение новыми рынками; и то и другое усиливалось решимостью защищать на местах конкрет­ные интересы американских корпораций против ино­странной конкуренции и сопротивления революционеров.

В Латинской Америке существовали две основные трудности, связанные с подобного рода экспансией аме­риканских корпораций. Было необходимо удержать под контролем и уменьшить существовавшую в этом районе оппозицию преобладанию Соединенных Штатов и в то же время расширить и укрепить влияние Америки. Усилия, прилагавшиеся с целью увеличить американский экспорт, расширить и взять под контроль источники сырья и создать предприятия, которые будут принадле­жать корпорациям, поддерживая в то же время полити­ческий строй, во главе которого стояли бы местные правители, верные основным интересам Соединенных Штатов, превращали Латинскую Америку в лаборато­рию, где разрабатывалась американская внешняя поли­тика для всех слаборазвитых стран. Подготовленные таким образом программа и политика были продемон­стрированы в отношениях с Мексикой и перефразиров­кой положений доктрины Монро.

Поскольку мексиканский эпизод часто приводят как один из примеров благотворных результатов политики «открытых дверей» для всех, кто ее испробовал, будет полезным ознакомиться с ним более подробно. Хотя вме­шательство президента Вильсона в мексиканские дела и было неудачным, в целом ряде частных вопросов оно все же принесло ему успех в главном, заключавшемся в том, чтобы помешать революции осуществить свои пла­ны установления ограничений в отношении экономиче­ской деятельности американцев. Вооруженное вторже­ние, экономические санкции, дипломатическое давление заставили мексиканское правительство дать обещание не трогать собственность американцев на нефтепромыс­

лах. Почти буквально поле было очищено, чтобы можно было осуществлять политику «открытых дверей».

Все это продолжалось до 1938 года, а тем временем американские нефтяные компании продолжали следо­вать издавна установившейся системе производства и сбыта. В 1920—1921 годах, например, американские фирмы и их английские собратья выкачали 193 млн. бар­релей нефти из мексиканской земли. Это составляло 40% американского производства нефти и сделало Мексику вторым по объему поставщиком неф™ в мире. Большая часть этого богатства уходила из страны и ни­как не способствовала ее развитию. Пример 1920— 1921 годов, когда из 193 млн. баррелей было эскпо.рги- ровано 172 млн., характерен. Американские фирмы ни­чего не сделали, чтобы наладить или использовать дав­ление газа, столь важное для рациональной добычи нефти. В результате просачивание соляной воды быстро испортило огромнейшие и богатейшие запасы нефти, известные под названием Голден Лейн. Мексиканцев не обучали и им не позволяли сколько-нибудь серьезно заниматься нефтяной промышленностью. Через десять лет, израсходовав богатейшие запасы, американские компании прекратили разведку и бурение, переключив внимание на Венесуэлу и другие страны.

В 1938 году Мексика нанесла ответный удар, еще раз попытавшись установить известный контроль над добычей и использованием ее природных ресурсов. Пра­вительство Франклина Делано Рузвельта сначала было склонно оказать нефтяным компаниям лишь пассивную поддержку в их борьбе с экспроприаторами, но вскоре заявило, что политика «доброго соседа» идет не настоль­ко далеко, чтобы мириться с захватом американских капиталовложений. От Мексики потребовали уплатить компенсацию за нефтяную промышленность, от кото­рой до тех пор она получала всего лишь случайные вы­годы. До тех пор, пока она это не выполнит, прекраща­лись даже эти незначительные поступления.

Хотя в 1941 году этот характерный конфликт был в конце концов ликвидирован на условиях, приемлемых для Мексики, официальное соглашение еще не дает точ­ного представления о последствиях политики «открытых дверей» в Мексике. Наиболее очевидным результатом этой политики было то, что Мексика получала мало

прибыли от своей'собственной нефти в период с 1908 по 1938 год. Из-за недостатка средств Мексика не могла претворить в жизнь важные планы развития, не связав, себя новыми обязательствами перед иностранцами. Первая стадия в ускоряющемся процессе капитуляции перед чужеземцами началась в. 1941 году, когда Мексика связала свою систему хозяйства с военными усилиями Америки. После этого большого прорыва доля США в иностранных капиталовложениях в Мексике к 1958 году составила 70%. Все же только небольшая часть этого капитала помогла непосредственно или косвенно мекси­канской нефтяной промышленности занять подобающее место в развитии национальной экономики. Это ключе­вая отрасль промышленности возродилась и окрепла вопреки, а не вследствие политики «открытых дверей».

Такое проникновение американских корпораций в по­литическую экономию Мексики (и подобных ей госу­дарств) имело ряд последствий. Одна из памятных записок государственного департамента содержит офици­альный и откровенный анализ положения: «Если гово­рить об участии американских корпораций в развитии Латинской Америки, то необходимо внести корректив, который нельзя выразить в цифрах к показателям (низ­ким) торговли, чтобы учесть явное и прямое влияние американцев на политику латиноамериканских госу­дарств. Независимо от политики, проводимой в Вашинг­тоне, и личных взглядов государственных деятелей, опе­рации таких предприятий, как «Юнайтед фрут компани» или нескольких американских нефтяных компаний, со­здают независимые политические интересы на террито­риях, охватываемых их экономической деятельностью, которая дополняет и часто определяет официальную политику как в Вашингтоне, так и в различных столицах Латинской Америки».

Имея в виду такую экономическую мощь и такое по­литическое влияние, а также то, что американские пред­приниматели искусны и опытны, вопрос состоит не в том, получала ли Мексика какие-либо доходы вообще, а ско­рее в том, каковы были объем и род этих доходов. Подробный экономический анализ_показывает увеличе­ние производства и расширение ассортимента производи­мых товаров, и такие успехи важны и достойны похва­лы. Но, перефразируя старый афоризм, положение дан-

кого человека не определяют средние статистические показатели. В недавней и в общем дружественной оцен­ке американского влияния в Мексике подчеркивается, что «число нуждающихся сократилось до немногим более двух третей от общего числа населения, и эти люди не так бедны, как они были в 1917 году». Далее, однако, следовало пояснение, «что огромное большинство мек­сиканцев все еще испытывают лишения», как, например, в Мехико-сити 44% населения живет в переполненных домах и трущобах.

Рлце более показательный анализ, по-видимому, был приведен спецпалистом-демографом Кингсли Дэвисом в его докладе на международной конференции по проб­лемам частных инвестиций, созванной осенью 1957 года по инициативе журналов «Тайм» и «Лайф». Избрав Мексику в качестве примера, разъяснившего его основ­ную мысль, Дэвис сначала напомнил своей аудитории, состоящей из американских капиталистов, что развитие Мексики «сильно зависит от иностранного капитала». Затем он перешел к анализу, хорошо проиллюстрировал слабые места и опасности, таящиеся в американской по­литике «открытых дверей». Развитие Мексики «сопро­вождалось постоянной бедностью мексиканских народ­ных масс... Больше того, продолжающаяся бедность мексиканского народа ведет к постоянному наплыву иммигрантов через всю протяженную южную границу Соединенных Штатов... Учитывая, что население Мексики теперь увеличивается на один миллион человек в год, что бедняков очень много, а мексиканские природные богатства расточаются или несут ущерб с ужасающей быстротой, любые колебания на пути экономического развития имели бы исключительно серьезные экономи­ческие и политические последствия».

Однако даже в том случае, если удалось бы пре­дотвратить серьезный экономический кризис, само по себе это не решило бы проблем, вызванных американ­ской экспансией. Оставляя в стороне характер согла­шения, которого можно было достичь, облик чужеземца все равно продолжает маячить перед глазами. На во­прос, в чем заключается основная трудность, с которой сталкивается его народ, вновь избранный президент Мексики тотчас же ответил двумя словами: «Соединен­ные Штаты». В этом ответе нашло отклик множество

соображений, из которых некоторые, несомненно, не имели отношения к делу и были несправедливы. Но главное заключается в том, что американская экспансия заставила мексиканских лидеров рассматривать и ре­шать свои собственные проблемы в свете отношений с Соединенными Штатами. Если американская политика останется без изменений, она в конечном счете станет причиной потери Соединенными Штатами своего влия­ния. Ибо, примет ли это форму внутреннего переустрой­ства или нового и воинственного проявления антиаме­риканизма, во главе которого будут стоять консервато­ры, мексиканцы все -равно рано или поздно пожелают решать собственные проблемы и дела, следуя интересам своего государства и своим идеям.

К тому же с самого начала американская политика в Мексике имела еще другие неблагоприятные последст­вия. Поскольку она, казалось, достигла желанной цели, с их точки зрения, американские лидеры считали, что в эффективности политики «открытых дверей» не прихо­дится сомневаться. Это неверное представление объяс­няет трудности, с которыми Соединенные Штаты столк­нулись позднее в своих отношениях с другими латино­американскими странами и в иных слаборазвитых районах. Возникшие трудности явились результатом того обстоятельства, что творцы американской политики име­ли склонность рассматривать все неиндустриальные страны как сходные с Мексикой. Отсюда было нетрудно прийти к убеждению, что угроза применения силы, со­четаемая с экономическим нажимом, приведет к власти в этих странах сговорчивых и надежных консерваторов. От такого рассуждения только один шаг до обобщения по­литики в отношении стран со слаборазвитой промышлен­ностью. Но во многих важнейших вопросах Мексика была исключением из общего правила развития событий в дру­гих слаборазвитых и менее самостоятельных странах; поэтому политика, которая была пригодной в отноше­ниях с Мексикой, не могла принести и не принесла успеха в других странах. А когда ее пытались испробо­вать в сношениях с большими и более развитыми стра­нами, эта политика часто превращалась в бумеранг, укрепляя решимость сопротивляться американскому влиянию.

Именно так возникло сопротивление в других латино­

американских странах. Американские лидеры пытались сломить это сопротивление с помощью более общего и улучшенного варианта политики, выработанной в про­цессе ведения дел в Мексике и на Кубе, где приходилось сталкиваться с аналогичными трудностями. Поэтому они решились на значительные изменения в практике прямой и открытой интервенции, которую в свое время (начал практиковать Теодор Рузвельт и которую продолжили его преемники. Движение, возникшее в пользу изменения этой политики, состояло из трех элементов. Группа руко­водящих политических деятелей, возглавляемая Юзом, Гувером и Стимсо'ном, имевшая поддержку таких про­фессиональных дипломатов, как Самнер Уэллес, настаи­вала на приведении этой политики в соответствие с их общим взглядом иа американскую политику. Им ока­зывали поддержку, а временами торопили американские бизнесмены, считавшие, это антагонизм, порожденный вмешательством США, приносит им больше вреда, чем пользы, а также лруппа антиимпериалистов, возглавля­емая Бора.

Если бы не ряд затруднений, которые так и не были преодолены до кризиса 1929—1933 годов, вполне воз­можно, что этих людей в наши дни называли бы отцами политики «доброго соседа», которую ассоциируют с именами президента Франклина Д. Рузвельта и госу­дарственного секретаря Корделла Хэлла. В отличие от Мексики, большинство других латиноамериканских стран вступало, а не завершало революционную эру. Столкнувшись с сочетанием сильного национализма и ожесточенной борьбы внутри этих стран, руководители американской политики сочли исключительно трудным делом защищать американские интересы (и принцип по­литики «открытых дверей» для капиталистического предпринимательства), не прибегая к интервенции или широкому экономическому и дипломатическому вмеша­тельству в пользу консервативных групп.

Но даже если бы этих трудностей те было, потребо­валось бы немало времени, чтобы выработать замену применения силы, которая была бы приемлемой для бизнесменов и антиимпериалистов. В. конце 1928 года появилось заявление (опубликование которого было надолго задержано теми, кто считал его все еще слиш­ком либеральным), названное меморандумом к вопросу

о доктрине Монро, составленное чиновником государст­венного департамента Дж. Рубин Кларком. В нем под­черкивалась оппозиция американцев к деятельности европейцев в Западном полушарии; тем самым дела­лась попытка выдвинуть на первый план угрозу со сто­роны европейцев и связать интересы и безопасность ла­тиноамериканских стран с Соединенными Штатами. Однако кризис 1929—1933 годов не дал возможности Гуверу и Стимсону провести согласованные меры, чтобы превратить этот план в конкретную политику. Впослед­ствии риторика президента Рузвельта придала ему более либеральную окраску, а заключенные государственным секретарем Хэллом торговые договоры на основе взаим­ности привели его в действие, но основная идея и цели плана остались неизменными.

Американская морская пехота больше не использова­лась, но это не означало окончания интервенции; это означало только отказ от одного из методов воздействия. Приемы, которыми пользовались в дальнейшем, имели характер не столь открытого насилия,— и это было чи­стым выигрышем,— но они привели к другим и более значительным осложнениям, которые вначале были не так заметны. Назовем два из них: американцы обманы­вали себя, считая, что их действия носят демократиче­ский характер, ибо местные противники существовавших тогда в латиноамериканских странах правительств часто встречали сопротивление не только собственных прави­телей, но и Соединенных Штатов. Вскоре среди амери­канских лидеров стало чем-то вроде крылатого выраже­ния: «добрые соседи, попавшие в одну лодку, не рас­качивают ее».

В годы после первой мировой войны американская политика в отношении Восточной Европы, Ближнего Востока и других районов, не развитых в промышленном отношении, в целом была аналогична политике в отно­шении Латинской Америки. В каждом случае руководя­щим принципом была политика «открытых дверей» и в каждом случае целями был захват рынков для амери­канского промышленного экспорта, получение сырья для американской промышленности и право непосредственного вмешательства в хозяйственную жизнь страны путем строительства заводов, фабрик и других предприятий. Экономическая экспансия позволяла оказывать все воз-

9    Вильям Эпплмен Вильямс

113

растающее влияние на политику и экономику данного района, служила основой для дальнейшего проникнове­ния и в конечном счете приобрела военное значение. Экономическая экспансия никогда не подвергалась прин­ципиальным изменениям и не прекращалась, а ее перво­начальные цели еще более расширялись.

Для политики в отношении Восточной Европы харак­терным были настойчивые требования Гувера, чтобы американское экономическое проникновение России осу­ществлялось непосредственно, а не через Германию. Германия была нужна, чтобы преградить путь России и чтобы укрепить общину промышленных держав, но она по-прежнему оставалась конкурентом. В этих рам­ках деятельность американцев в Восточной Европе включала развитие промышленности, средств сообщения и разведку сырья, например фосфатов и нефти. Проник­нув в экономику ряда стран — Польши, Болгарии, Ру­мынии, Югославии и Албании, — бизнесмены обращались в Вашингтон за помощью против ограничительного зако­нодательства, принятого этими государствами, и против конкуренции со стороны Германии, Англии и Франции. Первым официальным мероприятием обычно бывала нота соответствующему государству с напоминанием о принципе и практике политики «открытых дверей». Если этого оказывалось недостаточно, тогда американские ли­деры прибегали к экономическому нажиму: прямому, пу­тем задержки предоставления обещанных займов или других подобных проектов, или косвенному, путем наме­ка или прямой угрозы разрыва дипломатических отноше­ний. Эта дипломатическая поддержка вместе с их собст­венной энергичной политической и экономической дея­тельностью на местах дала возможность американским бизнесменам в 20-е годы установить и развить значитель­ные деловые интересы в Восточной Европе.

Лучше других известен и, конечно, более ярок после­военный образец экспансии, основанной на принципе по­литики «открытых дверей» на Ближнем Востоке. Глав­ным объектом американской политики была нефть, но американские лидеры не проглядели и ценность в даль­нейшем «нового и еще не освоенного рынка огромных размеров»⁷. По этим причинам, а равно исходя из со­ображений обеспечения топливом флота и других инте­ресов, военно-морское ведомство поддержало план такого

рода экспансии. Его собственная программа и идея Виль­сона о том, что Россия должна быть «закупорена» в Черном море, основывались на предположении, что конт­роль над Дарданеллами будет в руках сильнейшего в мире флота. Опираясь на эту широкую поддержку, Юз и Гувер в свою бытность министрами в правительстве Гардинга сначала попробовали принудить Англию и Францию одобрить и уважить принципы политики «от­крытых дверей» в их колониях и районах, переданных им мандатом Лиги Наций. После ряда неудачных попы­ток вначале американский капитал в конце концов начал осваивать и этот район, чаще путем проникновения в ев­ропейские компании, чем независимыми действиями.

Предпочтение, которое первоначально оказывалось окольным путям, объяснялось рядом соображений. Во- первых, это было дешевле и проще; во-вторых, амери­канские компании обеспечивали свою долю с текущих доходов производства и в то же время самостоятельно и тайно проводили изыскания, чтобы в надлежащий мо­мент взять верх над своими европейскими «партнерами». Кроме того, в то время американские компании были за­няты в Западном полушарии, где они с одной стороны боролись с Мексикой, а с другой — вели геолого-разве- дочные работы и завладевали вновь открытыми запа­сами природных богатств во всей остальной части рай­она. И, наконец, Юз и Гувер продолжали и расширяли практику оказания предпочтения, каких бы ухищрений это от них ни требовало, только одной данной корпора­ции как «избранному инструменту» политики «откры­тых дверей» в конкретном районе.

На Ближнем Востоке их таким благосклонным вни­манием пользовалась группа компаний фирмы «Стандард ойл». Зато государственный департамент преградил путь таким фирмам, как «Барнсдал», которая хотела сотруд­ничать с русскими в районе Баку, или концерну Синк­лера, который пытался делать то же на Дальнем Восто­ке. Фирме «Барнсдал» сообщили, что некоторая торгов­ля с большевиками разрешается, однако запрещено помогать им развивать важные природные ресурсы. А концерну Синклера государственный секретарь Юз грубо заявил, что он не будет оказывать поддержку ком­пании в ее препирательствах с японцами, которые пре­

тендовали на монопольное право разработки нефтяных залежей на русской половине острова Сахалин.

Некоторые данные позволяют предположить, что под­держка правительством «Стандард ойл» объясняет по­пытки Синклера получить доступ к залежам нефти в США, зарезервированным за самим правительством, что привело в 1924 году к скандалу, скомпрометировавшему деятелей республиканской администрации. Одно ясно: получая поддержку от правительства, «Стандард ойл» могла позволить себе роскошь не спешить с расширением добычи нефти на Ближнем Востоке, пока не удастся проникнуть и завладеть такими районами, как Саудов­ская Аравия. Этот случай можно было бы считать наи­более удачным примером применения принципа сотрудни­чества на стадии развития капитализма, отмеченной гос­подством корпораций. Характер и последствия этих операций поставили дипломатические проблемы перед правительством Рузвельта и его преемниками.

Хотя американское проникновение в Африку и Юго- Восточную Азию не изобиловало такими яркими события­ми, не было столь широким и настойчивым, как в Латин­ской Америке, Восточной Европе и на Ближнем Востоке, оно развернулось в 20-е годы. После всевозможных ма­невров лидеров в Либерии (а также Гувера и Юза), имевших целью подготовить местное население к ино­странному экономическому вторжению, компания «Фай- ерстон», производящая каучук и автомобильные покрыш­ки, приступила к развитию каучуковых плантаций в этой стране. В колонии европейских держав в Африке и Юго- Восточной Азии было труднее проникнуть прямо, но американские методы капиталовложений закупок и сбы­та, сложившиеся в 20-е годы, в конце концов сделали эти районы, производящие сырье, исключительно важ­ными для нормального функционирования американской экономики, в которой господствуют корпорации.

Конечно, имелись и другие пути планирования и обеспечения непрерывного развития американской эко­номики, но им никогда не уделяли серьезного внимания, не говоря уже о том, что их никогда не пытались испро­бовать. Таким образом, колонии западноевропейских держав и другие слаборазвитые районы постепенно стали рассматриваться как единственный источник сырьевых материалов, услуг и рынков, независимо от того, были ли

текущие операции основаны на таких связях с ними или нет. Угроза лишиться поставок, предназначенных для будущего развития, считалась корпорациями и амери­канским правительством не менее опасной, чем возмож­ность лишиться текущих поставок, а может быть, и более опасной, поскольку методы и темпы текущей эксплуата­ции частично основывались на предположении, что буду­щее находится под контролем, что границы могут рас­ширяться беспредельно.

Когда подобным планам, а равно текущим операциям стали угрожать Германия и Япония (а позднее и рево­люционное движение), американские лидеры стали счи­тать, что возникшая проблема затрагивает принцип по­литики «открытых дверей» и стратегические позиции самой нации; таким образом, те, которые раньше рассуж­дали об отношениях между Соединенными Штатами и остальным миром на языке экономистов, объясняя дей­ствия Соединенных Штатов принципами капитализма, а тезис о границах историческим развитием, теперь стали говорить о Соединенных Штатах на языке военных, как о вооруженном форпосте во враждебном мире. Когда к такому заключению пришла большая часть лидеров аме­риканских корпораций, страна вступила в войну — сна­чала тайно, а потом явно.

Поэтому, будучи далеко немаловажным явлением с самого начала, политика «открытых дверей» становилась все более значительным и решающим фактором в годы, которые последовали за ее провозглашением государст­венным секретарем Джоном Хеем. Американская экспан­сия, осуществлявшаяся согласно принципам и методам, изложенным в нотах «открытых дверей», приняла закон­ченную форму в течение 20-х годов. И ни что-нибудь дру­гое, а угроза возможности продолжать такую политику, возникшая вследствие кризиса 1929—1933 годов, в сочета­нии с конкурирующей экспансией Германии и Японии, причем обе державы приобрели силу, ложно отождествив себя с одной или несколькими из больших революций про­тив классического либерализма, именно эта угроза в ко­нечном счете служит объяснением, почему Америка вступила во вторую мировую войну.

5.     ВОЙНА ЗА АМЕРИКАНСКУЮ ГРАНИЦУ

«Нам нечего бояться, кроме самого страха».

Франклин Делано Рузвельт, 1933 г.

«Остальная часть мира — вот в чем вопрос!»

Франклин Делано Рузвельт, 1936 г.

«Нам нужен каучук».

Давид И. Уэлм, 1938 г.

«Ясно, как день, что пока мы боремся против диктатуры за грани­цей, мы создаем ее у себя на родине».

«Железный век», 1939 г. «Спрятаться у себя дома означает в конечном счете создать здесь тоталитарное государство».

Льюис В. Дуглас, 1940 г.

«Да, война все-таки наступила, несмотря на торговые соглашения. Но остается фактом, что война не разразилась между Соединенными Штатами и любой из стран, с которыми мы смогли подписать торго­вые соглашения. Остается также фактом, что за очень немногими исключениями страны, с которыми у нас были торговые договоры, объединились, чтобы оказать сопротивление странам «оси». Полити­ческий союз шел вслед за экономическим».

Корделл Хэлл, 1948 г.

Американская имперская экспансия, начатая в 80-х годах и сформулированная в нотах «открытых дверей» 1899 и 1900 годов, казалось, была накануне легендар­ного триумфа, когда Герберт Гувер стал президентом в 1929 году. Экономическая система страны произво­дила больше богатств, чем любой из соперников. Могу­щество, авторитет и престиж Америки во веем мире бы­ли огромны и, казалось, все более увеличивались по

мере того, как нация продолжала развивать, расширять и совершенствовать свою неофициальную империю, ох­ватывавшую весь земной шар. Поистине создавалось впечатление, что был прочно заложен фундамент зда­ния Рах Атегьсапа, о котором так откровенно говорил государственный секретарь Юз в 1924 году.

Именно так и было в действительности, хотя собы­тия периода между 1929 и 1945 годами все еще настоль­ко близки и .насыщены переживаниями, что они часто за­слоняют собой очертания американской внешней по­литики того периода. Гувер едва приступил к исполне­нию обязанностей президента, как основы политики «открытых дверей» и связанные с ней представления о роли Америки в мире были серьезно подорваны кризи­сом 1929—1933 годов. Вся политика зиждилась на том предположении, что подавляющая экономическая мощь, созданная американской экономической системой, даст возможность совладать с конкурентами и упорству­ющими в своих заблуждениях революционерами и при­нести всему миру процветание и демократию. А всего через два года американская экономическая система не могла обеспечить даже своих граждан.

Другое событие обострило и углубило внутренний кризис системы корпораций. К концу пребывания Гуве­ра в должности президента стало очевидным, что вызов, брошенный революционерами американской программе мирового господства во многих областях, который в свое время доставил столько хлопот президенту Вильсону, был подхвачен, частично или полностью, некоторыми великими державами. Пусть лидеры Германии, Японии и Италии направляли в ложную сторону и использовали во вред миру волну всеобщего недовольства тогдашним статус-кво, тем не менее у них в руках было сильнейшее оружие — решимость, порожденная в одинаковой мере отчаянием и надеждой огромного числа людей улучшить в корне и немедленно материальный и моральный уро­вень своей жизни. Ценой больших лишений и страданий этот массовый революционный протест, по-видимому, доказал свое право на существование, и во многих стра­нах события стали развиваться по русскому образцу. Так революции начали предъявлять свои права и де­монстрировать свои способности вывести мир из эконо­мической и духовной депрессии в лучшее будущее. Пе­

ред лицом этого внутреннего и международного кризиса американские лидеры были вынуждены пересмотреть свою систему взглядов, изменить их в случае необходи­мости, а затем выработать средства, которые помогли бы восстановить и укрепить позиции Соединенных Шта­тов в мире.

Главное решение, принятое американскими лидера­ми и одобренное остальной частью нации, заключалось в двухпартийном согласии сохранить существующую систему корпоративного капитализма, управляемую согласно существующей практике конституционной де­мократии. «Новый курс» был вовсе не революцией, а явился движением, получившим единодушное одобрение для предотвращения революции. Один из руководящих лидеров этого движения изложил его основную идею чрезвычайно просто: «Широкий кредит и разумное по­ощрение частного предпринимательства с помощью пра­вительственного финансирования необходимы для того, чтобы улучшить положение с ценами и повысить дело­вую активность».

Таким образом, лучшим определением «нового кур­са» будет охарактеризовать его как движение, имевшее целью обеспечить чрезвычайную помощь, быстрое вос­становление и конечное совершенствование существую­щего корпоративного общества. Задачей «нового курса» было определить и установить в соответствии с принци­пами капитализма роль, функции и ответственность каждого из трех главных элементов любого общества, основой которого служит промышленность — капитал, труд и правительство. Таким путем, следовательно, «но­вый курс» продолжал и развивал систему взглядов, сформулированную идеологами корпоративного обще­ства, например Теодором Рузвельтом, Гербертом Кроли и Гербертом Гувером, а также лидерами корпораций, такими как Бернард Барух, Джералд Суоп и Сэмьюэл Гомперс

Хотя насущная необходимость справиться с внутрен­ним кризисом временно отвлекала внимание от внешней политики, являвшейся составной частью этой системы

¹ Включение в этот ряд имен председателя АФТ С. Гомперса объясняется широко распространенной в США «теорией» о том, что профсоюзы — это также «корпорации», монополизирующие труд.— Прим. ред.

взглядов, «новый курс» не означал каких-либо корен­ных изменений в традиционной политике экономической и идеологической империи. Даже в самые тяжелые вре­мена депрессии, а еще больше в последующие годы за­морская экспансия американской системы корпораций считалась основным средством восстановления и даль­нейшего развития. И как только выяснилось, что с вос­становлением в хозяйственной области дело налажи­вается, руководители «нового курса» со всей энергией принялись за восстановление позиций Америки в каче­стве идеологического руководителя мира.

Более «поздние события легко могут толкнуть в сторо­ну преувеличения расхождений во взглядах между Гер­бертом Гувером и Франклином Д. Рузвельтом. В боль­шинстве книг об этих двух людях и деятельности каж­дого из них на посту президента, подчеркивается этот контраст. Такое толкование имеет тот серьезный недо­статок, что может создать впечатление, будто в 1933 го­ду имело место резкое нарушение преемственности в американской истории. Между тем более внимательное изучение периода между 1929 и 1934 годом показывает, что дело обстояло иначе. Целесообразней рассматривать эти годы как период, в течение которого традиционные взгляды и концепция мира выжили благодаря тому, что были внесены некоторые изменения в программы и по­литику, с помощью которых они претворялись в жизнь, а также вследствие воскрешения воинственных мотивов прошлого, преданных забвению в первые послевоенные годы.

Примером этого в области внутренней политики мо­жет служить близкое сходство между планом восста­новления Гувера и законодательством, осуществленным Рузвельтом в течение известных «ста дней» *. Гувер верил, что корпорации и банки смогут добиться подъ­ема в экономике, возродив внутреннюю и заморскую экспансию. Он указывал на необходимость сотрудниче­ства между составными частями экономики корпораций с одной стороны и между ними (взятыми вместе) и пра­вительством— с другой. Он был готов помочь корпора-

¹ Первые три с небольшим месяца пребывания Ф. Рузвельта на посту президента. В этот период, начиная с марта 1933 года, было принято большинство законов, заложивших основу «нового курса>.— Прим. ред.

8 Вильям Эпплмен Вильямс

121

циям и банкирам, но за исключением того, чтобы пра­вительство взяло яа себя ответственность за основные капиталовложения. Важнейшими мероприятиями, предус­мотренными программой Гувера в области внутренней «политики, были создание финансовой корпорации по реконструкции, принятие закона Гласс-Стигалла о бан­ках и закона о создании федерального банка для вы­пуска внутренних займов. Кроме того, Гувер старался поддержать экспансию за границей, которая до весны 1930 года, казалось, могла способствовать восстановле­нию хозяйства путем финансирования экспорта и уве­личения займов другим странам, а также старался соз­дать благоприятные условия для подобного рода экс­пансии, объявив мораторий по долгам Соединенным Штатам.

Однако Гувер не желал ни заходить далеко в этом направлении, -ни предпринять другие попытки. Он не понял того, что депрессия была признаком застоя в эко­номике корпораций, возникшего в годы гражданской (Войны и достигшего зрелости в десятилетие 1895— 1905 годов. Однако даже если бы он и понял это, едва ли он действовал бы иначе. Немощь Гувера объяснялась опасениями в трех областях: он уклонялся от "широкого вмешательства правительства на том основании, что это могло привести к фашизму, крушению капитализма и либеральной демократии. Он оказывал сопротивление боевым выступлениям рабочего движения и был против оказания ему помощи, потому что иначе, как он пола­гал, пришел бы социализм, а демократия погибла. Эти страхи сливались воедино и усиливались опасениями, что Рузвельт избирает один из этих путей.

Гувер напрасно беспокоился. Взгляды и политика Франклина Делано Рузвельта в конечном очете объеди­нили законодательную и административную, политичес­кую и экономическую стороны американского общества в рамках той же самой политической экономии корпора­ций, которую отстаивал Гувер в 20-е годы. Кое-что в его деятельности прямо имело в виду эту цель, остальная часть носила менее явный, косвенный характер, ибо от­ражала мероприятия «нового курса», направленные на сохранение капитализма, принимавшиеся по мере надоб­ности. Сначала Рузвельт пытался справиться с депрес­сией, передав полномочия корпорациям и банкирам, ко­

торые в свою очередь подготовили закон о восстановле­нии национальной экономики. Попытки претворить его в жизнь не удались по двум причинам: 1) в системе не было равновесия вследствие неурегулирования вопросов труда и сельского хозяйства, 2) лидеры корпораций не располагали капиталом, достаточным для того, чтобы начать новую экспансию.

Вмешательство Рузвельта имело целью исправить положение. В том, что он теперь (Предлагал сделать, не было ничего нового. Основные законы «нового курса»— закон о банках 1933 года, закон о регулировании сель­ского хозяйства, закон о справедливой регламентации труда, закон о государственном контроле над продажей ценных бумаг на бирже, создание администрации об­щественных работ — имели <в виду привести в равновесие и улучшить существующую систему, обеспечить ее ка­питалом и другими видами помощи, необходимыми для восстановления. Кроме того, с самого начала «новый курс» придавал особое значение заморской экспансии. Глубокая общность Рузвельта с Гувером сказалась в его упорном нежелании одобрить важнейшие меры в об­ласти трудового законодательства. Это сопротивление было преодолено в большей мере политической необхо­димостью, чем какими-либо изменениями в философ­ских взглядах. «Новый курс» был, несомненно, экспери­ментом и проявлением прапматизма, но, отнюдь не яв­ляясь новым порядком, «новый курс» был запоздалым расцветом старого строя.

К основным положениям программы Гувера Франк­лин Рузвельт и его сторонники добавили унаследован­ное от Теодора Рузвельта чувство «положение обязы­вает» в отношении тех, кто попал в беду внутри страны и за ее пределами, а также дух крестоносца Вудро Виль­сона, готового отправиться в поход для распространения американских идеалов и понятий. Хотя эти составные элементы и не были новыми, они оказались важными для развития зрелой американской системы корпораций, поскольку сама эта система представляла собой немно­гим более, чем приспособление некоторых сторон фео­дального строя к промышленному веку. Интересно от­метить тот факт, что среди первых американцев, указав­ших на важность этих соображений в оценке «нового К1урса», был Рейнгольд Нибур, один из лидеров консер­

вативного направления в американской протестантской церкви, который впоследствии стал энергичным и влия­тельным сторонником именно такого пути решения проб­лем, стоящих перед Америкой.

Чувство «положение обязывает» и дух мессианства сделали внешнюю политику Франклина Д. Рузвельта более решительной и экспансионистской по характеру, чем была политика Гувера, который подчеркивал лишь необходимость эффективной экономической экспансии. Отчетливо это различие проявилось только в середине 30-х годов, однако некоторые его проявления можно за­метить уже в событиях 1929—1933 годов. Реакция пре­зидента Гувера на японскую военную оккупацию Мань­чжурии объяснялась его дальней целью установления общности интересов с Японией в Азии, а также его стра­хом перед войной, которую он считал «залравщиком- насосом» революции. Действия Японии ему не нрави­лись, и он не одобрял их, однако он пришел к заключе­нию, что японская экспансия относительно меньшее зло, чем китайский революционный национализм или Совет­ский Союз. Война, думал он, опасна сама по себе, а на­чавшись в период депрессии, она может привести к об­щей катастрофе.

Рузвельт и Стимсон в общем разделяли взгляды Гувера. Они оба в 20-е годы благосклонно.относились к сотрудничеству с Японией и вместе с Гувером считали крайне необходимым сохранить мир вообще и в особен­ности в условиях депрессии. Но они расходились с Гуве­ром относительно средств обеспечения мира, что объяс­нялось двумя обстоятельствами: Рузвельт и Стимсон ставили под сомнение готовность и способность Японии без какого-нибудь принуждения согласиться с амери­канскими планами устройства мира; кроме того, Руз­вельт и Стимсон были увлечены мыслью об американ­ской миссии в Китае. Эти соображения привели их к расхождению во мнениях с Гувером относительно того, что следовало и можно бы сделать вообще, чтобы со­хранить мир, хотя они и были готовы одобрить его по­литику при сложившихся обстоятельствах. Тем не ме­нее Рузвельт и Стимсон были склонны оказать экономи­ческое давление и продемонстрировать силу, чтобы за­ставить Японию признать американское руководство в мировом сообществе. В 1932—1933 годах это расхож­

дение во взглядах среди американских лидеров было не столь резким и острым, и ни Стимсон, ни Рузвельт не предприняли тогда никаких практических шагов, одна­ко оно указывает на разногласия, которые приобрели исключительное значение пятью годами позже.

Аналогичным образом взгляды Рузвельта и Гувера расходились и в отношении политики к России и Латин­ской Америке. Различные корпорации и другие пред­ставители капитала начали добиваться расширения экс­порта в Россию еще в 1926 году, когда появились первые признаки приближавшейся депрессии. Гувер поддался этому давлению* и в 1932 году негласно приступил к раз­работке плана. финансирования экспорта некоторых то­варов в Россию. Но при этом он не рассматривал вопрос о формальном признании советского правительства. Стимсон, с другой стороны, не выдвигал на первый план экономические факторы (хотя он и дал понять, что они являются причиной изменений в политике), он рассмат­ривал вопрос о признании России, хотя в конечном итоге и отказался от этого шага в качестве маневра, направ­ленного против Японии. Рузвельт объединил все эти со­ображения в более широком плане общего увеличения американского экспорта и восстановления Америки в ка­честве руководящей державы в мировой политике. Для Рузвельта признание России было не только и не столь­ко мероприятием, преследующим экономические цели (хотя Экспортно-Импортный банк был создан прежде всего для расширения такого экспорта) и не мероприя­тием, имеющим в виду цель только сдержать Японию. Он никогда не задумывался и о том виде союза, кото­рого хотели русские, о чем свидетельствует его настой­чивый о?каз подписать пакт о ненападении с Советским Союзом и Китаем^

В решительных действиях Рузвельта, имевших целью улучшить и упорядочить отношения с Латинской Аме­рикой, также важную роль играли как непосредствен­ные, так и традиционные отдаленные экономические со­ображения. Политика «доброго соседа» была по своему духу и существу проникнута чувством «положение обя­зывает» и помпезно провозглашена в целях осуществле­ния американской миссии защищать и расширять демо­кратию, но ее конкретное содержание определялось без­отлагательными и совершенно определенными нуждами

американских бизнесменов, а также дальней целью все­стороннего объединения экономики Соединенных Шта­тов с экономикой Латинской Америки. Именно его по­литика в отношении латиноамериканских стран, а не признание России в 1933 году, дает самый серьезный повод утверждать, что Рузвельт с самого начала вына­шивал мысль осуществить некоторое время спустя ши­рокое вмешательство в мировую политику. С первых дней президентства Рузвельта право Соединенных Шта­тов на руководящую роль в мире доказывали, защища_: ли и пытались расширить как средство ответить на вы­зов, брошенный европейцами американской империи в Западном полушарии, основанной на принципе «откры­тых дверей». Логическим развитием такого понимания событий и такой системы взглядов явилось в дальней­шем создание Организации американских государств. Но все равно вызов, брошенный европейцами в начале 30-х годов, был по своему характеру экономичеоким, а не военным.

Взгляды Рузвельта относительно роли Америки в мире вообще и ее экономической экспансии стали более четкими и последовательными после 1934 года, когда казалось, что (первые мероприятия «нового курса» вывели страну из депрессии. Иллюзия успеха позволила прави­тельству Рузвельта уделять международным делам больше внимания, чем в первые два года пребывания у власти. Самой примечательной чертой этого нового эта­па была решимость, с которой правительство Рузвельта стало вновь проводить традиционную внешнюю полити­ку Соединенных Штатов. Так же, как правительства Теодора Рузвельта и Джона Хея, оно считало для аме­риканской экономической системы необходимым и зна­чительным распространиться на весь мир, а саму систему способной на это. Как и Вудро Вильсон, правительство Рузвельта отстаивало право Америки играть руководя­щую роль в установлении и поддержании упорядоченного мира. Внутри страны и за ее пределами мир и порядок были главными целями «нового курса».

В целом поэтому Соединенные Штаты сначала отсту­пили перед напором Германии, Японии и Италии. Ни лидеры корпораций, нй официальные политические ли­деры далеко не одобряли политику этих держав, но двухпартийное единство взглядов в США в эти годы

основывалось на примирении с действиями держав «оси» и умиротворении их требований. Эта позиция объ­ясняется тем, что американские лидеры в глубине души считали, что мировые проблемы будут разрешены в ре­зультате восстановления Америки. Различные критики ратовали за односторонние акции в Европе или Азии, за соглашение с Советским Союзом или за более реши­тельное сближение с Великобританией и Францией, но они не добились каких-либо изменений внешнеполити­ческого курса, не говоря уже о коренном повороте в американской политике.

В полном соответствии с традиционной политикой американские лидеры в те же годы развернули энергич­ную кампанию за возобновление и расширение амери­канской экономической экспансии. При первых призна­ках оздоровления корпорации, например, начали неук­лонно расширять свои заморские операции. Действуя так, они следовали методу, который был предложен и испытан в первые дни депрессии, но от которого отказа­лись по мере усиления кризиса. Сначала были приняты решительные меры внутри страны. Впрочем, еще в 1928 году Рузвельт говорил о необходимости решать внутренние экономические проблемы с помощью «экс­портных излишков», а начиная с осени 1932 года Руз­вельт и Хэлл указывали на важность внешней торговли для оздоровления внутренней экономики и расширения производства, а также для устранения в остальном мире условий, которые порождают войны и революции. Основываясь на том положении, что «политический союз следует за экономическим», эту программу расширения американской экономической системы представляли как ответ на частные и общие проблемы. Характерным было определение торговли, которое далеко выходило за рам­ки представления о ней как об обмене товарами и услу­гами. В расшифровке этого определения подчеркивалась роль торговли в расширении рынков для системы американских корпораций; в то же время между стро­ками можно было понять, что большое внимание уделя­лось контролю над поставками сырья и их увеличению.

Программа развития торговля на условиях взаимно­сти, разработанная государственным секретарем Хэл- лом, имела целью удовлетворить оба требования. Стра­тегия была простой: взамен снижения американских

тарифов на избранные товары, экспортируемые каким- либо иностранным государством, последнее снизит та­рифы на определенные товары американского вывоза. Настаивая на безоговорочном принятии статьи о наибо­лее благоприятствуемой нации, Соединенные Штаты стремились еще больше расширить свой потенциальный и реальный рынок. На деле Америка снизила тарифы на товары, в которых она испытывала нужду (как, на­пример, некоторые указанные ею виды сырья), или на товары, ввоз которых не задевал сколько-нибудь серь­езно интересы промышленников внутри страны, и вза­мен получила возможность вывозить свои плавные из­лишки, пользуясь сниженными тарифами.

Программа торговых соглашений на основе взаимно­сти позволяет шикнуть в суть внешней политики «ново­го курса», а также помогает установить ее преемствен­ность с политикой, сформулированной еще в 90-е годы

XIX   столетия. Принцип договоров на основе взаимности был впервые предложен в качестве основного элемента внешней политики в конце 80-х годов, а позднее осторожно вкраплен в закон о тарифах Ска Кинли в 1890 году. Он был подхвачен Национальной ассоциацией промышленни­ков в 1895 году и превращен в составную часть ее кампании за расширение внешних рынков. К тому же с самого на­чала принцип безоговорочного включения в договор статьи о наиболее 'благоприятствуемой нации (с по­мощью которой Америка обеспечивала себе любые выго­ды из тех, которые могут быть предоставлены другим на­циям) был тесно связан с идеей взаимности. Государст­венный секретарь Джон Шерман объяснил эту комбинированную политику очень четко: «Дело сводится к тому, чтобы обеспечить... равенство со всеми конкури­рующими нациями при открытом доступе к рынкам дру­гих». Ноты Джона Хея, излагающие принцип «открытых дверей», который преследовал «равенство возможностей» в торговле, служили 'достижению этой цели. Амери­канские лидеры были уверены, что такая программа га­рантирует процветание и демократию. В своей последней речи президент 'Мак Кинли так суммировал этот взгляд: «Расширение нашей торговли и промышленности являет­ся неотложной задачей».

Помимо других мер, имевших в виду расширение аме­риканской экономической системы, президент Вильсон

■придавал особое значение безоговорочному использова­нию статьи'о наиболее благоприятствуемой нации. Не­сколько позже, в 1922—1924 годах, государственный сек­ретарь Чарльз Эванс Юз сделал этот принцип основой всех экономических соглашений, которые Америка за­ключала с другими государствами. Вильям С. Калберт­сон, бывший одним из советников Вильсона по тарифам, откровенно разъяснил смысл всего дела. «Американская промышленная технология добилась таких успехов,— говорил он,— что нет больше необходимости добиваться специальных привилегий на избранных рынках. Амери­канские экспортеры готовых изделий могут успешно кон­курировать за границей. Нужно только «равенство воз­можностей». При благоприятных обстоятельствах это, вероятно, соответствовало бы истине, но «великая депрес­сия»¹ вызвала, серьезный кризис и внутри страны. В ка­честве контрмеры американские лидеры возобновили свои усилия проводить в жизнь провозглашенную Хеем политику «открытых дверей» с помощью договоров на ос­нове взаимности, в которые безоговорчно включалась статья о наиболее благоприятствуемой нации.

Среди лиц и организаций, агитировавших в пользу этой программы, была Американская экспортная ассо­циация промышленников, ответвление Национальной ас­социации промышленников, которая поддерживала эту же идею еще в 1895 году. Поскольку в 1933—1934 годах Соединенные Штаты экспортировали более половины овоего хлопка, 39% сушеных фруктов, 26%. канцелярско­го оборудования, 35%' грузовых автомобилей, 41% очи­щенной меди и почти 30% сельскохозяйственных машин, нет ничего удивительного в том, что многие другие аме­риканцы также усмотрели в заморской экономической экспансии единственный путь к спасени самой системы. Организованные в такие группы, как Национальная тор­говая палата автомобильной промышленности, Амери­канская ассоциация экспортеров и импортеров и Клуб внешней торговли в Нью-Йорке, они безуспешно пыта­лись осуществить свои планы в последние дни пребывания Гувера на посту президента. Эти группы мало чего доби­лись при Гувере. Правительство Рузвельта имело боль­ше возможностей действовать быстро и решительно.

¹ Так в США называют кризис 1929—1933 годов.— Прим. ред.

В сочетании с мероприятиями внутри страны, имевши­ми целью установить равновесие и единство между раз­личными группами корпораций в американском общест­ве, лидеры «нового курса» считали торговлю и капита­ловложения за .границей ключом к решению ближайших и отдаленных задач. Президент Рузвельт хотел «добить­ся -снижения воздвигнутых иностранными государствами барьеров с тем, чтобы большая часть наших излишков могла уходить за границу». Государственный секретарь Хэлл в течение многих лет отстаивал торговую экспан­сию в Латинской Америке, а в более широком плане утверждал, что договоры на основе взаимности будут во многом способствовать обеспечению всеобщего мира. Объясняя свою программу торговли, Хэлл говорил, что «главная задача этого нового (Предложения заключается в том, чтобы открыть старые и найти новые выходы для излишков нашего производства». Государственный секре­тарь ошибался, (полагая, что его программа вносит что- то новое, она просто являлась кульминационным пунк­том американской внешнеэкономической политики в

XX   веке. Вильям Дайболд, член Совета по внешним сно­шениям, дал более точный анализ: «Цель программы Хэлла поднять -принцип «равенства» на былую высоту в торговой политике не следует считать .поисками недо­стающего идеала; это скорее попытка возродить условия торговли, весьма благоприятные для американской эко­номики».

Помощник государственного секретаря Фрэнсис В. Сейер, на которого была возложена большая часть от­ветственности за выполнение этой программы, откровен­но и точно изложил мнение по этому вопросу правитель­ства Рузвельта. Сейер изучил проблему и существовав­шие предложения относительно путей ее решения начи­ная с 90-х годов прошлого столетия, когда «наши нацио­нальные излишки, которые нельзя было продать с при­былью внутри страны, достигли огромных размеров и становилось ясным, что потеря или сокращение рынков за границей -приведет к серьезным нарушениям в эконо­мике США».

Сейер продолжил этот анализ до 30-х годов и утверж­дал, что американские процветание и демократия зави­сят от заморской экономической экспансии. По его мне­нию, программа торговли на условиях взаимности была

«тем средством, которое дало бы возможность использо­вать американское могущество и влияние против опасно­го течения в сторону экономического национализма... Только тогда, когда будет восстановлена мировая тор­говля, Соединенные Штаты смогут надеяться на восста­новление своих иностранных рынков. Оздоровление эко­номики в Соединенных Штатах лежит через оздоровле­ние экономики во всем мире».

По примеру американских лидеров, живших в более отдаленные времена, Сейер и его единомышленники в пе­риод «нового курса» рассматривали мировую торговлю как систему, которая отвечала бы американским интере­сам. С одной стороны, они хотели, чтобы рынки были «закреплены за товарами Соединенных Штатов». С дру­гой стороны, они добивались права контроля над источ­никами важного сырья. Поэтому они не окупились на обещания снизить американские ввозные пошлины для того, чтобы усилить позиции Америки в двадцати девяти государствах, которые составляли «главный или важный источник снабжения» для экономической системы Соеди­ненных Штатов. Сейер, естественно, подчеркивал важную роль безоговорочного включения статьи о наиболее бла­гоприятствуемой нации. «Единственный реальный путь для Соединенных Штатов добиться своих целей состоит в том, чтобы (а) расширить рынки для излишков нацио­нального (производства и (б) обеспечить всеобщий мир с помощью безоговорочного установления режима наи­более благоприятствуемой нации».

В овоей оценке торговой политики «нового курса» Дайболд отметил ее существенные черты: «Программа торговых соглашений не означала политику свободной торговли или даже .политику общего снижения тарифов, но она означала политику такого регулирования тарифов, которое обеспечивало бы уступки в пользу аме­риканских экспортеров, не ущемляя интересов отечест­венных производителей. Такой «отрегулированный про­текционизм» отличается от былой американской протек­ционистской политики не 'столько по существу, сколько по технике выполнения». По этим причинам и таким пу­тем 'правительство «•нового курса» продолжало и пыта­лось расширить экапансию американской системы кор­пораций.

Какова бы ни была в действительности ее роль в оздо­

ровлении американской экономики после 1934 года (а это спорный вопрос), программа торговли на принципе взаимности имела три важных последствия. Во-первых, американские лидеры полагали, что она была главным фактором в оздоровлении и совершенствовании амери­канской экономики и в обеспечении всеобщего мира. По­этому они реагировали отрицательно, когда такие госу­дарства, как Германия, Япония и Италия, не выражали энтузиазма или большой охоты поддержать ее. Во-вто- рых, эта программа укрепляла (а в иных случаях расши­ряла) традиционные и значительные связи между амери­канской экономикой и некоторыми источниками сырья, как, например, Латинской Америкой, а также колони­альными странами, которыми управляли Великобрита­ния и другие западноевропейские государства. Сложив­шиеся связи стали еще более ценными ввиду начавшейся экспансии стран «оси» в направлении или в эти страны, а также вследствие того, что колониальные народы стали требовать независимости от европейских метрополий.

В-третьих, дальней целью программы торговли на принципах взаимности было желание поставить экономи­ческие и политические препятствия на пути развития сба­лансированной экономики в странах, производящих сырье. Американские лидеры решили получить такое сырье за границей, так как внутренние запасы были исто­щены в результате отсутствия должного внимания, эко­номии и предусмотрительности. Их отношение и практика не очень изменились, а потому они продолжали делать упор на широкую эксплуатацию иностранных источни­ков. Всю эту операцию они считали простым расширени­ем американской экономической системы,— точка зре­ния, которая привела их к построению такой политиче­ской экономии стран, производящих сырье, при которой небольшая группа населения контролировала бы эти ре­сурсы. Ошибочно считая, что их потребности не могут быть удовлетворены каким-либо другим путем, амери­канские лидеры в этих районах противодействавали-по- литйческому и социальному развитию, которое тормози­ло и ставило ттод угрозу их объединение с экономической системой Соединенных Штатов.

В результате многие в этих странах начали задумы­ваться над вопросом, не являются ли Соединенные Шта­ты всего лишь более искусной, а следовательно, и более

опасной державой, стремящейся создать империю. Эта реакция возмутила и обозлила американцев, утверждав­ших, что их политика способствует росту национального богатства и престижа стран, производящих сырье. На пер­вый взгляд, это, казалось, в большинстве случаев соответ­ствовало истине, но американские дельцы вывозили большую часть производимых ценностей в Соединенные Штаты. Их действия, а также деятельность американских политических лидеров укрепляли те группы и классы в слаборазвитых районах, которые не хотели, чтобы оста­ток богатств был распределен справедливо между всеми или даже разумно с консервативной точки зрения или использован так, чтобы положить начало и двигать впе­ред всестороннее развитие неимущей «страны. В большин­стве своем к тому же проамериканские группы не прояв­ляли большого демократизма в решении политических и социальных вопросов. Это еще больше ослабляло позиции американского руководства, поскольку один из главных аргументов в пользу политики «открытых дверей» заклю­чался в том, что эта политика обеспечивала расширение демократии.

Тем не менее продолжавшаяся в 30-е годы экспансия на оонове политики «открытых дверей» имела очень важ­ные последствия, потому что она подняла вопросы и вызвала сомнения относительно американской политики, которые вышли на первый план сразу же по окончании второй мировой войны. Критика шла в двух направлени­ях: 1) относительно самой американской политики и 2) в отношении поддержки Америкой других стран, владею­щих колониями, например Англии и Франции. В конце войны, например, отношение Москвы к экономическим и политическим планам Вашингтона в известной степени отражало память о настойчивости, с которой Америка в течение 30-х годов добивалась уплаты Советским Союзом старых долгов царской России, и о попытках американ­ской стороны использовать вопросы о долгах в качестве козыря в переговорах о политическом сотрудничестве.

Либо непосредственно по собственному опыту, либо с помощью общей системы информации, которая связы­вала все .слаборазвитые страны (не считая Латинской Америки), они хорошо познали механику и последствия американской экономической экспансии. Многие амери­канцы, правда, не понимали, как именно правительство

Рузвельта продолжало практику использования экономи­ческого давления для защиты -американских корпораций и банкиров или для 'получения платежей за невыполнен­ные обещания и оказывало непосредственную финансо­вую помощь экспансии корпораций. Зато народы в Латин­ской Америке, колоний в Азии и на Ближнем Востоке хорошо знали, как это делается. Ниоколько не укрепив позиции Соединенных Штатов на будущее, экспансия на основе политики «открытых дверей», продолжавшаяся в 30-е годы, в конечном счете ослабила их позиции.

Хотя руководители американской экономики и расхо­дились во взглядах между собой и с правительством Рузвельта относительно того, как лучше обеспечить тако­го рода экономическую экспансию, все они поддерживали самую идею и были единодушны в том, что касается ее значения для поддержания мира. Воодушевленные эконо­мическим подъемом 1934—1935 годов, эти экономичес­кие лидеры предвкушали не только возобновление в пол­ном объеме, но и новое расширение своих заморских операций 20-х годов. Уверенность, вернувшаяся к ним, также укрепила их во мнении, что экономическая экспан­сия предотвратит революции, и усилила их убеждение, что мир необходим для оздоровления экономики и под­готовки дальнейшей экспансии. Те из них, кто разделял опасения Гувера относительно сильного правительства, в экономическом и политическом плане имели дополнитель­ные основания противиться любым действиям, которые увеличили бы риск войны и тем самым способствовали бы укреплению государства. Поэтому они противились сколько-нибудь серьезным независимым действиям про­тив держав («оси» и относились безразлично или проявля­ли открытую враждебность к улучшению отношений с Советским Союзом (поскольку он предлагал создать еди­ный фронт против Германии, Италии и Японии). Внешняя политика большинства лидеров корпораций была поддер­жана в манере, напоминавшей битву вокруг Устава Лиги Наций, другими американцами, которые либо опасались гибели демократии в случае появления .сильного центра­лизованного правительства, либо думали, что Соединен­ным Штатам следует предоставить остальному миру драться до истощения сил, после чего Америка вмешается и построит цветущую империю на справедливых началах.

Следовательно, было бы в равной мере ошибочным

собрать все эти группы в одну, назвав их изоляциониста­ми 30-х годов, как и аналогичным образом квалифици­ровать группы, выступавшие против вступления США в Лигу Наций в 1919 и 1920 годах. В значительной степени де