ВСЕСОЮЗНЫЙ НАУЧНО-ИССЛЕДОВАТЕЛЬСКИЙ ИНСТИТУТ СОВЕТСКОГО ЗАКОНОДАТЕЛЬСТВА
СУДЕБНАЯ ПРАКТИКА
В
СОВЕТСКОЙ
ПРАВОВОЙ
СИСТЕМЕ
Ответственный редактор — заслуженный деятель науки РСФСР, доктор юридических наук, профессор С. Н. БРАТУСЬ
«Юридическая литература» Москва — 1975
Судебная практика в советской правовой системе, под ред. С. Н. Братуся. М., «Юрид. лит»., 1975.
328 с.
В работе рассматриваются основные проблемы судебной практики в СССР, ее понятие, роль и место в правовой системе. Впервые комплексно показывается значение судебной практики для развития различных отраслей советского права. В работе приводится большой фактический материал, на основе которого делаются теоретические выводы и практические рекомендации.
Книга представляет интерес для практических и научных работников— юристов, а также для преподавателей и студентов юридических вузов.
11001-135 С -—— —0-75
012(01)^75 34
(С) Издательство «Юридическая литература», 1975
СОДЕРЖАНИЕ
ПРЕДИСЛОВИЕ ...............................................................................
С. Н. Братусь, А. Б. Венгеров
ПОНЯТИЕ, СОДЕРЖАНИЕ И ФОРМЫ СУДЕБНОЙ ПРАКТИКИ ...........
А. Б. Венгеров, И. Н. Кузнецов
СУДЕБНАЯ ПРАКТИКА И ЗАКОНОДАТЕЛЬНАЯ ИНИЦИАТИВА ВЕРХОВНОГО СУДА СССР И ВЕРХОВНЫХ СУДОВ СОЮЗНЫХ РЕСПУБЛИК......................................................................................................................
А. Б. Венгеров
КОНСТИТУЦИОННЫЕ НОРМЫ В СУДЕБНОЙ ПРАКТИКЕ К- Б. Ярошенко
СУДЕБНАЯ ПРАКТИКА И ГРАЖДАНСКОЕ ПРАВО
А. К- Безина, В. И. Никитинский
СУДЕБНАЯ ПРАКТИКА И ТРУДОВОЕ ПРАВО
А. И. Пергамент
СУДЕБНАЯ ПРАКТИКА И СЕМЕЙНОЕ ПРАВО И. Ф. Панкратов
СУДЕБНАЯ ПРАКТИКА И КОЛХОЗНОЕ ПРАВО Ю. Г. Жариков
СУДЕБНАЯ ПРАКТИКА И ЗЕМЕЛЬНОЕ ПРАВО . . . М. С. Студеникина
СУДЕБНАЯ ПРАКТИКА И АДМИНИСТРАТИВНОЕ ПРАВО Е. В. Болдырев, В. Н. Иванов
СУДЕБНАЯ ПРАКТИКА И УГОЛОВНОЕ ПРАВО П. Ф. Пашкевич
СУДЕБНАЯ ПРАКТИКА И УГОЛОВНЫЙ ПРОЦЕСС
Л. Ф. Лесницкай
СУДЕБНАЯ ПРАКТИКА И ГРАЖДАНСКИЙ ПРОЦЕСС . 286
В. П. Кашепов
СУДЕБНАЯ ПРАКТИКА И СУДОУСТРОЙСТВО .... 307 ПРЕДМЕТНЫЙ УКАЗАТЕЛЬ . . . . 323
СУДЕБНАЯ ПРАКТИКА И ЗАКОНОДАТЕЛЬНАЯ ИНИЦИАТИВА ВЕРХОВНОГО СУДА СССР И ВЕРХОВНЫХ СУДОВ СОЮЗНЫХ РЕСПУБЛИК
Критерии и предпосылки законодательной инициативы судебных органов
1. Анализ сложного и малоизученного вопроса о законодательной инициативе судебных органов является весьма актуальным в связи с выявлением конкретных путей влияния судебной практики на совершенствование советского законодательства. От правильного решения многих проблем, возникающих в этой области, зависит и значительное улучшение деятельности Верховного Суда СССР и Верховных судов союзных республик по реализации предоставленного им права законодательной инициативы.
Разумеется, в рамках данной работы мы лишены возможности рассмотреть весь комплекс теоретических проблем, связанных с функционированием государственно-правового института законодательной инициативы. Предметом анализа являются только те особенности этого института, которые характеризуют законодательную инициативу судебных органов. Но поскольку все основные выводы, сделанные юридичеокой наукой в отношении законодательной инициативы как особой стадии законодательного процесса в СССР, непосредственно относятся и к законодательной инициативе судебных органов, необходимо вкратце остановиться на этих общих выводах.
Это касается прежде всего двух вопросов — о проявлении законодательной инициативы и о содержании права законодательной инициативы.
Законодательная инициатива, несомненно, связана с подготовкой законопроектов. О внесении проектов законов как о реализации права законодательной инициативы говорится в Программе КПСС. О праве постоянных комиссий законодательных предположений Совета
Союза и Совета Национальностей разрабатывать законопроекты в порядке собственной законодательной инициативы говорится в ст. 3 Положения о постоянных комиссиях.
Таким образом, проявление законодательной инициативы, как правило, предполагает подготовку и передачу на рассмотрение законодательного органа уже готового законопроекта. В этом и заключается одно из основных отличий законодательной инициативы от иных законодательных предложений, от мнений, высказываний по вопросам совершенствования законодательства и т. п. Разумеется,, допустимо проявление законодательной инициативы и в иных формах, но наиболее целесообраз- ной следует считать подготовку и внесение законопроекта на рассмотрение законодательного органа.
Что же касается содержания права законодательной инициативы, то необходимо отметить, что такое право должно предполагать и соответствующую обязанность руководящих лиц законодательного органа поставить законопроект на рассмотрение этого органа.
Именно так и раскрывают понятие права законодательной инициативы многие советские авторы. А. И. Ле- пешкин, М. Г. Кириченко, Я. Н. Уманский, Т. Н. Добро- Вольская и другие определяют законодательную инициативу как внесение законопроекта в Верховный Совет СССР и обязанность руководителей палат Верховного Совета СССР поставить данный законопроект на рассмотрение Верховного Совета[1].
Однако есть и другая точка зрения. Некоторые авторы ограничиваются тем, что под законодательной инициативой понимают только внесение законопроекта на рассмотрение законодательного органа, не дополняя это определение указанием на обязанность соответствующих руководящих лиц поставить законопроект на рассмотрение.
С нашей точки зрения, право законодательной инициативы предполагает и обязанность соответствующих руководителей поставить законопроект на рассмотрение законодательного органа. Поэтому определения права законодательной инициативы, которые опускают момент обязательного рассмотрения законопроектов, представляются нам неверными[2].
Содержание права законодательной инициативы следовало бы расширить с учетом и практики реализации этого права, в_том числе Верховным Судом СССР и Верховными судами союзных республик.
2. В 1957 году Верховному Суду СССР было предоставлено право законодательной инициативы (ст. 1 Положения о Верховном Суде СССР)[3]. Республиканскими законами о судоустройстве право законодательной инициативы было предоставлено Верховным судам союзных республик[4]. Эти мероприятия, несомненно, имели своей целью способствовать активизации процесса создания и совершенствования правовых норм, играющих столь важную роль в коммунистическом строительстве.
По Закону о судоустройстве СССР, союзных и автономных республик (1938 г.) Верховный Суд СССР права законодательной инициативы не имел. Это привело к тому, что в прошлой своей деятельности, т. е. до принятия Положения о Верховном Суде СССР 1957 года, Верховный Суд СССР законодательной инициативы не проявлял.
Следует напомнить, что в конце 20-х годов, когда в силу Положения о Верховном Суде СССР (1929 г.) высший судебный орган страны имел право законодательной инициативы, в некоторых случаях он весьма успешно реализовывал его. Так, Верховный Суд СССР внес проект закона о децентрализации кассационных функций Военной коллегии и о передаче их военным трибуналам округов. ЦИК и СНК СССР согласились с этим предложением и 26 октября 1929 г. вынесли постановление «Об изменении и дополнении Положения о военных трибуналах и военной прокуратуре». Но в последующем Верховный Суд СССР законодательной инициативы не проявлял.
На наш взгляд, Положение о Верховном Суде СССР (1957 г.) не только устанавливает его право законодательной инициативы, но и указывает в ст. 9 наиболее важную форму ее осуществления — Пленум Верховного Суда вправе входить в Президиум Верховного Совета СССР с представлениями по вопросам, подлежащим разрешению в законодательном порядке, и по вопросам толкования законов. Пленумы Верховных судов союзных республик в свою очередь вправе входить с представлениями по аналогичным вопросам в Президиумы Верховных Советов союзных республик.
С нашей точки зрения, именно эта форма в первую очередь характеризует особенности реализации права законодательной инициативы судебными органами. Это — первая особенность.
В юридической литературе высказано мнение, что только внесение законопроектов на рассмотрение Верховного Совета СССР представляет собой форму осуществления законодательной инициативы[5]. С этим согласиться нельзя. Как известно, практика издания нормативных актов сложилась таким образом, что в период между сессиями Верховного Совета Президиум издает указы, носящие законодательный характер, которые затем утверждаются законодательным органом. Президиуму предоставлено право толкования законов. Поэтому вполне закономерно, что в осуществлении своего права законодательной инициативы для оперативного решения возникающих вопросов судебные органы связаны с Пре-
зидиумами Верховных Советов[6]. Это не исключает, разумеется, и возможности внесения законопроектов на рас- | смотрение непосредственно в Верховный Совет (см. схему на стр. 322).
Осуществление права законодательной инициативы не является основной стороной деятельности Верховного I Суда СССР[7]. В работе Верховного Суда СССР как высшего судебного органа основным является надзор за судебной деятельностью органов правосудия СССР, а также судебных органов союзных республик в пределах, установленных законом. Судебная деятельность являет-
I ся подзаконной — это конституционный принцип Советского государства. Тем не менее практика показывает, что своевременное, научно обоснованное использование ! судебными органами права законодательной инициативы служит делу укрепления социалистической законности, повышению качества отправления правосудия, совершенствованию законодательства.
Это обстоятельство было подчер'КНVто в постановле-
I нии № 1 Пленума Верховного Суда РСФСР от 7 апоеля
1972 г. «О работе Президиума Верховного Суда РСФСР». Пункт 12 постановления предписывает «выявлять вопросы, связанные с дальнейшим совершенствованием и развитием советского законодательства, вносить их на
I рассмотрение Пленума Верховного Суда РСФСР для постановки вопроса в порядке проявления законодательной инициативы перед соответствующими органами»[8].
Что же лежит в основе деятельности судебных органов по осуществлению законодательной инициативы? С нашей точки зрения, основным «двигателем», который вызывает к жизни те или иные представления Верховного Суда СССР в Президиум Верховного Совета СССР по вопросам, подлежащим разрешению в законодательном порядке, и по вопросам толкования законов, является
судебная практика’. Именно судебная практика как определенная совокупность общих положений сигнализирует в ряде случаев о назревших потребностях изменения правового регулирования, о наличии протаворе- | чий в нормах права, о необходимости внесения дополне- 1 ний, изменений в нормы права и т. п.[9]. И это — вторая особенность реализации права законодательной ини- ] циативы судебными органами. Основной источник зако- [10] нодателыюй инициативы судебных органов — судебная практика.
Разумеется, и иные факторы могут приводить в движение механизм законодательной инициативы судебных органов, например юридическая наука. Более того, по нашему мнению, на этапе развитого социалистического общества явно возникла потребность предоставить право законодательной инициативы некоторым юридическим научным учреждениям. Это усилило бы научную основу руководства делами общества, способствовало бы оперативному внедрению в «производство» наиболее ценных выводов юридической науки.
Тем не менее именно судебная практика—таков уж механизм правового регулирования—выступает основным источником осуществления законодательной инициативы судебных органов.
Правовое .регулирование проявляется во взаимодействии между нормами права и общественными отношениями Его нельзя рассматривать только как воздействие правовых норм на общественные отношения. Как и для всякого процесса регулирования, для процесса правового регулирования характерно именно взаимодействие между регулятором и (регулируемым объектом, наличие «обратной связи», т. е. определенного механизма учета
соответствия действия (результата) поставленным целям. В процессе правового регулирования судебная практика играет роль одной из форм «обратной связи»: с одной стороны, сигнализирует о социальной эффективности правового регулирования (является одной из форм такой сигнализации), с другой — отражает факт воздействия общественных отношений на нормы права.
В свою очередь право законодательной инициативы, предоставленное судебным органам, выступает одним из каналов, по которым судебная практика может воздействовать на законодателя. Разумеется, это не единственный канал.
Наиболее эффективное влияние на совершенствование законодательства, как об этом уже упоминалось выше, судебная практика оказывает выработкой правоположений, конкретизирующих в рамках закона правовые нормы. Эти правоположения в случае их восприятия законодателем могут быть преобразованы (и преобразуются во многих случаях) в самостоятельные правовые нормы при кодификации отраслей права, издании новых нормативных актов и т. д. Этот процесс преобразования правоположений, выработанных судебной практикой, следует отличать от процесса совершенствования законодательства путем реализации Верховным Судом СССР своего права законодательной инициативы. В этом, втором, случае Верховный Суд СССР вносит законопроекты в законодательный орган, что, как уже отмечалось, является основной процедурой реализации права законодательной инициативы.
По этим же основаниям следует отличать от реализации права законодательной инициативы судебными органами и иные формы воздействия на законодателя, например представления Председателя Верховного Суда СССР в Президиум Верховного Совета СССР, выступления на Пленуме Верховного Суда СССР и в печати членов Верховного Суда СССР и т. п.
. Право законодательной инициативы судебных органов является весьма важным каналом, позволяющим оперативно воздействовать на процесс совершенствования законодательства. Это один из «мостов», которые связывают правоприменительный и правотворческий процессы. Но в этой области возникают сложные теоретические вопросы, имеющие и большое практическое значение.
3. Дело в том, что судебная практика лежит в основе деятельности Верховного Суда СССР, связанной с изданием руководящих разъяснений судам по вопросам применения законодательства при рассмотрении судебных дел. Обобщая судебную практику, Пленум Верховного Суда СССР вырабатывает определенные правовые положения, направленные на конкретизацию и детализацию правовых норм в рамках закона. Возникает вопрос, когда Верховный Суд должен использовать право законодательной инициативы, а когда должен дать руководящее разъяснение? Это касается прежде всего первой группы вопросов, указанных в Положении о Верховном Суде СССР, т. е. вопросов, подлежащих разрешению в законодательном порядке, а не вопросов толкования законов.
Казалось бы, очень просто можно было решить эту проблему, исходя из текста самого закона. Если вопрос подлежит разрешению в законодательном порядке, следовательно, Верховному Суду СССР надо реализовать свое право законодательной инициативы и обратиться в Президиум Верховного Совета СССР. Но дело в том, что юридической наукой еще не разработаны надлежащие критерии, которые позволили бы в каждом конкретном случае с полной определенностью относить тот или иной вопрос, возникший в судебной практике, к вопросам, подлежащим разрешению в законодательном порядке, или к вопросам «применения законодательства при рассмотрении судебных дел». Грани здесь весьма относительны. И многочисленные споры в юридической литературе о пределах полномочий Пленума Верховного Суда СССР при издании руководящих разъяснений по конкретным вопросам судебной практики — яркий показатель сложности проблемы.
Многолетняя практика Верховного Суда СССР также показывает, что в ряде случаев бывает чрезвычайно сложно провести грань между тем, когда необходимо совершенствование законодательства путем использования права законодательной инициативы и когда это делать не нужно, ибо достаточным является разъяснение или конкретизация закона в практике его применения.
На наш взгляд, эти критерии могут носить как «формальный», так и «материальный» характер, и в практической деятельности выступают в своем взаимодействии. К «формальному» критерию следует отнести недопусти мость выхода Пленума Верховного Суда СССР при даче руководящих разъяснений за рамки закона, устанавливающего пределы его полномочий. В частности, было бы неправильным, если при противоречии двух законодательных актов Пленум Верховного Суда СССР путем издания руководящих разъяснений пытался бы эти акты привести в соответствие между собой. В этом случае ему следовало бы воспользоваться правом законодательной инициативы. Относительно «материального» критерия в самом общем плане можно было бы заметить следующее.
Этот критерий в первую очередь следует искать в социальной действительности, а именно в характере тех общественных отношений, которые опосредуются судебной деятельностью.
В общей теории права принято считать, что правовая норма направлена на регулирование определенного вида общественных отношений[11]. Как отмечал И. С. Самощен- ко, «при всей кажущейся многозначности понятия «вид общественного отношения» оно всегда обозначает группу общественных отношений, выделенных по одному, двум или нескольким более общим признакам»[12]. С. Н. Братусь отмечает, что «определенный вид общественных отношений, могущий быть объектом правового регулирования,— это определенный вид поведения людей»[13]. Н. Г. Александров пишет: «Юридическая норма рассчитана не на какое-либо индивидуально-конкретное обстоятельство (или факт) и связанное с этим обстоятельством индивидуально-конкретное отношение, а именно на определенный вид обстоятельств (фактов) и соответственно определенный вид общественных отношений»[14]. Об этом же в 1949 году писал и С. С. Студеникин: «В литературе без достаточных к тому оснований не указывается на общий характер правил поведения и, следовательно, не подчеркивается роль юридических норм как средства регулирования определенных видов общественных отношений. Вид —это не все, а лишь какой-то определенный комплекс общественных отношений[15].
Вместе с тем правовые положения, вырабатываемые судебной практикой в процессе применения норм права и связанные с ее конкретизацией, направлены на регулирование некоторых особенностей соответствующего вида общественных отношений, особенностей, не учтенных при издании правовой нормы или учтенных в общем виде. Следовательно, если в практике применения нормы права вырабатываются положения, являющиеся дополнительным, вспомогательным по отношению к правовой норме средством воздействия на общественные отношения, то очевидно, что эти положения могут быть воплощены в руководящих разъяснениях Пленума Верховного Суда СССР. Их развития, учета, закрепления в законодательных актах (до этапа новой кодификации соответствующей отрасли права) может не потребоваться.
Напротив, там, где возникает потребность в регулировании самостоятельного вида общественных отношений, там, где возникший вопрос касается не только отдельных сторон, отдельных особенностей данного вида общественных отношений, а всей совокупности важнейших сторон данного вида общественных отношений, необходимо издание нового правового акта, который может быть принят посредством законодательной инициативы Верховного Суда. Разумеется, мы отдаем себе отчет, что это только самая общая постановка вопроса, только принцип, которому, с нашей точки зрения, надлежит следовать при реализации права законодательной инициативы судебных органов.. Кроме того, в каждом конкретном случае все равно возникает вопрос о предмете правового регулирования: вид ли это общественных отношений или только особенности? Однако этот подход способен вует объективному и научно обоснованному изучению и обобщению социально-правовой практики реализации судебными органами права законодательной инициативы.
!
I
I Практика осуществления законодательной
инициативы судебными органами
1. Анализ практики использования Верховным Судом СССР права законодательной инициативы подтверждает правильность выделения «формального» и «материального» критериев. Так, 17 августа 1957 г. по представлению Верховного Суда СССР Президиумом Верховного Совета СССР был принят Указ «О внесении изменений в Указы Президиума Верховного Совета СССР от 14 августа 1954 г. «Об образовании президиумов в составе Верховного Суда союзной и автономной республики, краевых, областных судов и судов автономных областей» и от 25 февраля 1955 г. «О порядке рассмотрения дел президиумами судов». Осуществление законодательной инициативы в этом случае было вызвано потребностями судебной практики и связано с необходимостью регулирования целой категории общественных отношений, возникающих в сфере судоустройства и в ходе исполнения приговоров. С другой стороны, решение Пленума Верховного Совета СССР урегулировать путем принятия руководящего разъяснения от 16 июля 1939 г. порядок передачи уголовных дел по подсудности из судов одной союзной республики в суды другой союзной республики было ошибочным, так как в данном случае Пленум взял на себя несвойственные ему функции дачи разъяснений по вопросам процессуального характера, подлежащих разрешению в законодательном порядке. Ныне это постановление отменено.
В проект руководящего разъяснения Пленума Верховного Суда СССР от 13 сентября 1957 г. «О судебной практике по гражданским трудовым делам» был включен п. 17, содержащий разъяснение о порядке увольнения работника по непригодности. Согласно этому пункту предлагалось установить, что споры по вопросам увольнения по п. «в» ст. 47 Кодекса законов о труде РСФСР и соответствующих статен кодексов законов о труде других союзных республик подлежат рассмотрению в соответствии с общими правилами Положения о порядке рассмотрения трудовых споров, в силу которого не было предусмотрено предварительное обращение администрации в комиссию по трудовым спорам за получением санкции на увольнение работника по п. «в» ст. 47 Кодекса законов о труде РСФСР и соответствующих ста-
тей кодексов законов о труде других союзных республик.
Существо возражений по п. 17 проекта сводилось к тому, что этот пункт противоречил действующему в то время закону — п. «в» ст. 47 Кодекса законов о труде РСФСР и соответствующим статьям кодексов законов о труде других союзных республик, согласно которым увольнение работника по непригодности может последовать не иначе как по решению расценочно-конфликтной комиссии. Многие из выступавших на Пленуме считали, что Пленум Верховного Суда СССР не вправе давать подобное разъяснение, которое, по существу, представляет собой новую материальную норму, отменяющую действующий в то время закон, и что дача разъяснений подобного рода находится в компетенции законодателя. Таким образом, обсуждение проекта показало, что здесь возникла необходимость урегулирования определенного вида общественных отношений (увольнения по обнаружившейся непригодности к работе). Пленум решил этот вопрос перенести в законодательный орган. Надо отметить, что, несмотря на это, вплоть до принятия Положения о правах ФЗМК, т. е. почти на протяжении года, вопрос не был решен, и суды в своей деятельности испытывали определенные трудности[16].
Некоторое время назад в судебной практике возник вопрос, подлежат ли условно-досрочному освобождению осужденные за совершение нескольких преступлений, если за одно из них, исключающее возможность такого освобождения, суд назначил менее строгое наказание, которое осужденный уже отбыл. В законе об этом пря^ мых указаний не было. Следовательно, поскольку суды здесь столкнулись с совершенно новым, неурегулированным видом общественных отношений, вся проблема должна была быть решена только путем издания нового правового акта. И действительно, хотя в юридической литературе было высказано мнение, что Пленум мог бы издать руководящее разъяснение по этому вопросу, Верховный Суд СССР передал его на рассмотрение Президиума Верховного Совета СССР,который принял поэтому поводу специальное постановление.
Постановлением Президиума Верховного Совета
СССР от 6 мая 1964 г. «О применении ст. 44 Основ уголовного законодательства» был разъяснен порядок применения условно-досрочного освобождения и замены неотбытой части наказания более мягким наказанием к лицам, которым в порядке, предусмотренном ст. 35 или ст. 36 Основ уголовного законодательства Союза ССР и союзных республик, назначено наказание за совершение двух или более преступлений, если хотя бы одно из этих преступлений предусмотрено в п. 3 ч. 4 ст. 44 Основ уголовного законодательства Союза ССР и союзных республик. Этим же постановлением были решены и некоторые другие вопросы, связанные с усЛовно-досрочным освобождением и заменой неотбытой части наказания более мягким наказанием[17].
При обсуждении на Пленуме Верховного Суда СССР 12—19 октября 1971 г. вопросов судебной практики по делам о выпуске недоброкачественной, нестандартной или некомплектной продукции было высказано мнение о целесообразности издания общесоюзного закона об ответственности за выпуск недоброкачественной продукции, так как законодательство в этой области нуждается в совершенствовании[18].
Предметом законодательной инициативы Верховного Суда СССР могли бы явиться и вопросы введения кассационного рассмотрения дел, разрешенных Верховными судами союзных республик по первой инстанции. За введение такой процедуры высказывались некоторые члены Пленума Верховного Суда СССР[19].
С другой стороны, там, где действующий закон регулирует общественные отношения с достаточной полнотой, а возникший вопрос касается только отдельных сторон, особенностей общественных отношений, осуществление законодательной инициативы Верховным Судом оказывается нецелесообразным. Так, несмотря на то, что 23 февраля 1961 г. Пленум решил войти в порядке законодательной инициативы в Президиум Верховного Сове та СССР с представлением о возможности применения ст. 23 Основ уголовного законодательства Союза ССР и союзных республик в части замены тюремного заключения содержанием в колонии к лицам, которым лишение свободы в колонии заменено судом тюремным заключением за злостное нарушение режима в исправительно- трудовой колонии, Президиум никакого постановления не принял, так как выяснилось, что этот вопрос не требовал законодательного разрешения. Он достаточно полно регулировался действующим законодательством, а имевшиеся в практике ошибки в применении ч. 5 ст. 23 Основ уголовного законодательства могли быть устранены путем издания Верховным Судом руководящего разъяснения[20]. Постановление № 11 Пленума Верховного Суда СССР «О неправильном применении судами ч. 5 ст. 23 Основ уголовного законодательства Союза ССР и союзных республик в отношении лиц, которым за злостное нарушение режима в колонии лишение свободы заменено тюремным заключением» было принято 3 июля 1963 гЯ
Кроме того, Верховный Суд СССР, проявляя законодательную .инициативу, вправе подготовить законопроект совместно с другими организациями.
Так, Верховный Суд СССР совместно с Министерством юстиции СССР, "Прокуратурой СССР, Министерством внутренних дел СССР, Министерством здравоохранения СССР, Министерством финансов СССР и ВЦСПС внесли в Президиум Верховного Совета СССР проект Указа «О возмещении средств, затраченных на лечение граждан, потерпевших от преступных действий». 25 июня
1973 г. Президиум принял этот Указ[21]. Установлено, что средства, затраченные на стационарное лечение граждан в случаях причинения вреда их здоровью в результате преступных действий, подлежат взысканию в доход государства с лиц, осужденных за это преступление.
2. Приведенные примеры показывают определенную сложность разграничения деятельности Верховного Суда СССР в реализации законодательной инициативы по первой группе вопросов, указанной в Положении о нем, а именно по вопросам, подлежащим разрешению в зако^ нодательном порядке. Не меньшая сложность существует и по вопросам толкования законов СССР.
В системе высших органЪв власти Союза ССР и союзных республик толкование действующих законов возложено на Президиум Верховного Совета СССР и Президиумы Верховных Советов союзных республик.
В конституциях осуществление указанной функции рассматривается в качестве специального полномочия Президиумов. Отсюда с очевидностью вытекает, что под толкованием в данном случае понимается не уяснение смысла закона, которое производится всеми органами шсударства в процессе издания на его основе нормативных и индивидуальных актов и которое служит необходимой предпосылкой принятия такого рода актов, а специальное разъяснение закона, даваемое уполномоченным на то государственным органом в особом правовом акте толкования. Актами толкования Президиума Верховного Совета СССР и Президиумов Верховных Советов союзных республик, таким образом, являются лишь те акты, которые изданы со специальной целью разъяснить, раскрыть смысл и действительный объем содержания норм закона.
Специфическая черта таких актов заключается в том, что они составляют как бы органическую часть истолкованных законов. Это означает, что, во-первых, государственные органы и должностные лица при применении закона обязаны руководствоваться тем разъяснением, которое было дано компетентным органом. Во-вторых, акт, изданный в целях толкования закона, сохраняет юридическую силу лишь до тех пор, пока действует соответствующий закон; одновременно с отменой закона или изменением его в той части, в отношении которой было дано разъяснение, автоматически утрачивает свою общеобязательность и акт толкования. В-третьих, когда такой акт не устанавливает каких-либо новых правовых норм, а направлен исключительно на раскрытие истинного смысла норм толкуемого закона, он обладает обратной силой: данное в нем разъяснение действующего закона обязательно и в тех случаях, когда закон применяется для регулирования отношений, возникших до издания актов Толкования.
Наряду с Президиумами Верховных Советов официальное разъяснение действующих законов проводится
Пленумом Верховного Суда СССР и пленумами Верховных судов союзных республик. В связи с этим важное теоретическое и практическое значение имеет вопрос о пределах полномочий Президиумов Верховных Советов, с одной стороны, и пленумов Верховных судов, с другой, в сфере толкования законов. Несмотря на то, что компетенция Президиума и Верховного Суда в Союзе ССР и союзных республиках в целом четко разграничена законодательством, вопрос этот продолжает относиться к числу дискуссионных в советской правовой науке; не дает на него (в определенных отношениях) ясного ответа и практика деятельности соответствующих государственных органов.
Говоря об основных отличиях полномочий Президиума на толкование законов от аналогичных полномочий Верховного Суда, следует прежде всего отметить, что они неодинаковы по своему объему.
По предметному признаку в Конституции СССР нет никаких ограничений в отношении круга законов, подлежащих толкованию со стороны Президиума Верховного Совета СССР. С точки зрения законодателя, стало быть, любой закон СССР в случае необходимости может быть истолкован Президиумом. Но в задачу Президиума Верховного Совета СССР не входит толкование законов союзных республик, поскольку последнее советскими конституциями отнесено к исключительному ведению Президиумов Верховных Советов союзных республик[22].
Что касается высших судебных органов, то в п. «в» ст. 9 Положения о Верховном Суде СССР подчеркивается, что руководящие разъяснения Пленума Верховного Суда СССР даются «по вопросам применения законодательства при рассмотрении судебных дел». Следовательно, его полномочия не простираются далее разъяснения того круга законов, конорые применяются судами в процессе отправления правосудия. Положение прямо не ограничивает полномочия Пленума Верховного Суда СССР дачей разъяснений только общесоюзного законодательства. В нем говорится о том, что такие разъяснения даются судами по вопросам применения законода тельства вообще, без деления его на общесоюзное и республиканское[23]. На практике Пленум Верховного Суда СССР разъясняет как союзные, так и республиканские законы. В отличие от этого законы о судоустройстве союзных республик устанавливают, что пленумы Верховных судов союзных республик могут давать судам руководящие разъяснения только лишь по вопросам применения республиканского законодательства[24].
3. В литературе имеются высказывания о том, что, хотя в принципе Президиум при толковании законов не связан, как Верховный Суд, рамками св;оей предметной компетенции и может истолковать закон в любой области, собственным предметом толкования для Президиума является разъяснение законов, необходимое для межведомственных нужд, в частности для «стыкования» административной, профсоюзной и судебной практики. Отсюда делается вывод: ввиду того что по вопросам судебной практики разъяснения могут даваться Верховным Судом, «толкование законов Президиумом в этих пределах не вызывается необходимостью»[25]. С последним положением трудно согласиться. Тот факт, что основная масса разъяснений по вопросам судебной практики дается непосредственно Верховными судами, вовсе не исключает необходимости для Президиума Верховного Совета СССР и Президиумов Верховных СоветЪв союзных республик в определенных случаях самим выступать с разъяснениями законов, применяемых в процессе отправления правосудия[26]. В подобных случаях Верховный Суд СССР и Верховные суды союзных республик не только вправе, но и обязаны входить с представлениями соответственно в Президиум Верховного Совета СССР или Президиум Верховного Совета союзной республики для получения легального толкования действующих законов[27].
Как известно, под легальным толкованием в правовой науке понимается такое толкование нормативных актов, которое исходит от самого органа власти, издавшего данный нормативный акт, или, по его поручению, от другого органа государственной власти (в первом случае оно называется аутентическим). Толкование законов Президиумом однако осуществляется не на основе отдельных разовых или общих поручений Верховного Совета, а в силу прямого предписания Конституции. Это позволяет утверждать, что Конституция признает за Президиумом право давать разъяснение законов, имеющее силу и значение аутентического (хотя в строгом смысле слова оно таковым, разумеется, не является). Другими словами, постановления Президиума по вопросам толкования наделены такой же юридической силой, как и постановления Верховного Совета. Они являются обязательными для всех государственных органов, организаций и граждан.
Возложение функций аутентического толкования на Президиум не вызывает никаких сомнений, ибо потребность в таком толковании обыкновенных законов должна удовлетворяться именно в процессе повседневного верховного руководства. Дело несколько осложняется тем, что в п. «в» ст. 49 Конституции СССР термин «законы СССР» употребляется без всяких оговорок, из чего можно предположить, что он распространяется не только на категорию обыкновенных законов, но и на другие виды общесоюзных законов, включая Конституцию СССР. Несмотря на то, что нашей практике не известны случаи нормативного толкования Конституции, возникновение ситуации, требующей общеобязательного разъяснения тех или иных ее предписаний, в принципе вполне вероятно, причем такое разъяснение может иметь не менее, важные последствия, чем изменение или дополнение Конституции. Поскольку Конституции СССР принадлежит определяющая роль в системе советских правовых актов, представляется несомненным, что полномочия на нормативное разъяснение ее предписаний должны быть всецело сосредоточены в руках Верховного Совета СССР.
Специфическая особенность руководящих разъяснений пленумов Верховных судов состоит в том, что они представляют собой особую форму судебного, а не легального толкования, чтЪ, однако, не дает никаких оснований сомневаться в . официальном, характере таких разъяснений. Эта специфика ясно проступает, во-первых, в том, что разъяснения пленумов,-как уже отмечалось, касаются исключительно применения законов в сфере социалистического правосудия, во-вторых, в том, что они адресуются только судам и участникам процесса и обязательны только для последних, и, наконец, в том, что вся соответствующая деятельность Верховного Суда подконтрольна Президиуму Верховного Совета, который имеет право в случае своего несогласия с позицией суда отменять или изменять (полностью или частично) любые руководящие разъяснения высшего судебного органа по вопросам применения законодательства при рассмотрении судебных дел[28].
В ряде вышедших в последние годы работ отрицается обязательность руководящих разъяснений пленумов для судебных органов. По мнению М. А. Гурвича, суды при решении конкретных дел могут и отступать от руководящих разъяснений пленумов. Обязательную силу последних автор усматривает лишь в том, что суды не вправе оставить их вообще без внимания и учета и обязаны мотивировать отступление от руководящих указаний[29]. Аналогичную позицию по этому вопросу занимает М. Г. Авдюков. С его точки зрения, руководящие разъяснения, которые исходят от пленумов Верховных судов, «имеют значение рекомендаций по применению норм права, помогают судам в уяснении действительного смысла закона. Их «руководящее» значение всецело определяется правильностью по существу, соответствием закону»[30]. В обоснование своего мнения М. Г. Авдюков ссылается на то, что согласно Конституции при осуществлении правосудия судьи независимы и подчиняются только закону, а также на то, что ст. 6 Основ граждан ского судопроизводства обязывает суд разрешать дела на основании нормативных актов, в числе которых не указаны постановления пленумов Верховных судов1.
Как уже говорилось, с этой точкой зрения согласиться нельзя.
Анализ соотношения полномочий Пленума Верховного Суда СССР и Президиума Верховного Совета СССР в области толкования законов позволяет также наметить правильный подход в реализации Верховным Судом СССР и Верховными судами союзных республик законодательной инициативы по второй группе вопросов, т. е. по вопросам толкования законов.
Рассмотрим следующий пример. Защита гражданских прав в настоящее время осуществляется в установленном порядке не только судом, но и товарищескими судами, профсоюзными и иными общественными организациями. Это означает, что субъекты применения норм права стали более многочисленными, что в эту категорию вошли и общественные организации. Но если одни и те же. вопросы в определенной последовательности решаются совместно общественными и государственными органами, то в таком случае неизбежно возникает правовая проблема взаимоотношений этих органов в процессе применения норм права. Возникает вопрос о преюдициальном значении решений этих органов, о значении актов административных органов для судов. Что это не надуманная проблема, показывает чрезвычайно характерное постановление Пленума Верховного Суда СССР по конкретному делу Надточия, где как раз возник вопрос о взаимоотношении различных органов. Пленум указал, что «в числе органов, которым по закону предоставлено право решать вопрос о возмещении вреда, причиненного повреждением здоровья, судебные органы являются последним звеном, на котором заканчивается разрешение спора. Ни администрации предприятия, ни ФЗМК профсоюза не предоставлено право отменять или изменять судебное решение»2.
4. Руководящие разъяснения обязательны для судов. А как сделать их обязательными для профсоюзных органов, товарищеских судов И т. п.? Только ли путем контроля суда за законностью применения нормы права общественной организацией? Нам представляется, что значительную помощь здесь могла бы оказать именно законодательная инициатива судебных органов по изданию нойого правового акта. Если конкретизация закона связана с необходимостью предписания определенного поведения не только судебному органу, но и иным органам, если общественные отношения опосредуются в связи с применением норм права не только судами, но и другими органами, то в таком случае весьма целесообразной может оказаться законодательная инициатива Верховного Суда. Здесь также лежит водораздел между изданием им руководящих разъяснений и законодательной инициативой.
Так, в свое время весьма ценной оказалась законодательная инициатива Верховного Суда СССР в связи с коллизией, возникшей между двумя законодательными актами (Положением о порядке рассмотрения трудовых споров 1957 года и Положением о правах ФЗМК 1958 года) по вопросу о порядке рассмотрения трудового спора работника, уволенного по инициативе администрации с согласия ФЗМК. Поскольку здесь также возникла проблема взаимоотношения суда и профсоюзных органов, Пленум Верховного Суда СССР 26 сентября 1958 г. внес в порядке законодательной инициативы на рассмотрение Президиума Верховного Совета СССР представление по вопросу о некоторых изменениях и дополнениях Положения о порядке рассмотрения опоров. 27 января 1959 г. Президиум Верховного Совета СССР принял постановление «О порядке рассмотрения трудовых споров лиц, уволенных с работы по инициативе администрации с согласия ФЗМК».
Обобщая аналогичные примеры, Т. Н. Добровольская выдвинула критерий, который, по ее мнению, должен определять деятельность Пленума Верховного Суда СССР по толкованию законов. Таким критерием она считает «предел власти субъекта толкования». Это означает, что объектом Толкования со стороны Пленума должны быть только те нормы, которые ограничиваются в своем применении сферой судебной деятельности[31]. Одна ко применительно К деятельности Президиума Верховного Совета СССР этот критерий является недостаточным, так как в ряде случаев Президиум толкует как раз те нормы, которые прямо относятся к сфере судебной деятельности и могут быть истолкованы Пленумом Верховного Суда.
Например, несмотря на то, что раскрытие смысла понятий, терминов, являющихся составной частью нормы, представляет собой сферу руководящих разъяснений Пленума, известны случаи, когда ввиду большой общественной значимости какого-либо понятия его конкретизация становилась предметом законодательной инициативы судебных органов. Так, Президиум Верховного Совета РСФСР своим постановлением от 7 августа 1961 г. разъяснил, что транспортные средства, принадлежащие лицам, привлеченным к уголовной ответственности за хищения, совершенные с их использованием, должны рассматриваться как орудие преступления и подлежат конфискации. Следовательно, конкретизация понятия «орудие преступления» была произведена не путем руководящего разъяснения (что, по нашему мнению, вовсе не исключалось в данном случае), а путем толкования закона Президиумом Верховного Совета РСФСР. Разумеется, этот пример вовсе не означает, что Президиум Верховного Совета РСФСР подменяет компетенцию Пле- нума Верховного Суда РСФСР. В прошлом (об этом мы упоминали выше) дело обстояло в ряде случаев как раз наоборот.
В итоге следует прий-ти к выводу, что имеются объек^ тивные критерии разграничения полномочий Президиума Верховного Совета и Пленума Верховного Суда по тол- кованию законов. В настоящее время эти критерии — «предел власти субъекта толкования» и «общественная значимость объекта толкования».
За последнее время в деятельности Президиума Верховного Совета СССР появилась специфическая форма реализации законодательной инициативы судебных органов по вопросам толкования законов. Речь идет о поста^ новлениях Президиума Верховного Совета СССР. В приведенном выше примере акт толкования облечен в фор^ му постановления Президиума Верховного Совета РСФСР. На наш взгляд, издание таких актов Толкования в форме постановлений следовало бы нормативно закрепить в соответствующем акте.
В заключение хотелось бы выразить пожелание, чтобы Верховный Суд СССР и Верховные суды союзных республик осуществляли принадлежащее им право законодательной инициативы на основе изучения и обобщения материалов, положений и потребностей судебной практики, потребностей общественного развития чаще и более оперативно, чем это они делают в настоящее время.
КОНСТИТУЦИОННЫЕ НОРМЫ В СУДЕБНОЙ ПРАКТИКЕ
Конституционный ^контроль за законностью и применение судами конституционных норм
1. Весьма важна роль судебной практики в области конституционного права. В отличие от других отраслей права для конституционного права само применение конституционных норм в судебной деятельности имеет принципиальное значение. Во-первых, такое применение характеризует Конституцию как непосредственно действующее право. Во-вторых, обеспечивает судебной защитой конституционные субъективные права граждан и организаций. В-третьих, применение конституционных норм в судебной практике — это один из важных конкретных путей повышения роли Конституции в повседневной социально-экономической и политической жизни советского общества.
Как известно, за годы, прошедшие со времени принятия Конституции СССР 1936 года, в развитии советского общества, в мировом развитии, в расстановке классовых сил на международной арене произошли принципиальные изменения. «Есть основания считать, — отметил Л. И. Брежнев в докладе «О пятидесятилетии Союза Советских Социалистических Республик»,— что все эти изменения в жизни нашей Родины и задачи, вставшие перед нашим обществом в новых условиях, должны найти свое отражение в Конституции Союза Советских Социалистических Республик»[32].
Непосредственное применение конституционных норм судебными органами СССР ставит перед теорией права весьма сложные вопросы.
Однако необходимо подчеркнуть, что сам вывод о конституционном праве как о непосредственно действующем праве, в том числе и о возможности применения норм Конституции судебными органами СССР, получил определенное признание в юридической литературе.
Так, С. С. Алексеев отмечает, что неверно сводить положения Конституции к программным требованиям или же к такого рода общим нормам, которые действуют только или преимущественно через конкретные нормативные положения, содержащиеся в иных отраслях пра- ва. Он пишет, что «конституционные нормы (за некоторыми исключениями, установленными Конституцией) могут и должны быть предметом непосредственного судебного применения»[33].
Две формы реализации конституционных норм выделяет И. Е. Фарбер. Такая реализация происходит «путем применения норм Конституции совместно с нормами отраслевого законодательства и путем самостоятельного применения конституционных норм органами государства и общественными организациями. Первая из названных форм находит широкое применение на практике. Что касается самостоятельного применения норм Конституции, то эти случаи довольно редки»[34].
Применительно к конституциям социалистических стран, в литературе было отмечено следующее положение: «Конституционные принципы и иные предписания сохраняют свойства норм прямого действия, непосредственных регуляторов общественных отношений даже в тех случаях, когда в действующем законодательстве вообще отсутствуют правила, определяющие порядок их применения. Сам по себе факт отсутствия таких правил не может препятствовать субъектам права (органам государства, социалистическим организациям, гражданам) ссылаться в обоснование своих притязаний на соответствующие положения Конституции, а компетентным государственным органам издавать необходимые индивидуальные правовые акты непосредственно во исполнение конституционных предписаний»[35].
Ю. П. Еременко рассматривает непосредственно-регулятивное свойство Конституции как важный элемент конституционной законности в Советском государстве1.
2. Применение судебными органами конституционных положений, закрепивших социально-экономические и политические основы социалистического строя, основные права и обязанности советских граждан, возможно лишь в том случае, если эти положения обладают всеми свойствами правовых норм. Вот почему, с нашей точки зрения, рассмотрение вопроса о нормативности конституционных положений является первоочередным.
Воздействие на общественные отношения при помощи общих и обязательных правил поведения представляет собой качественно новый этап в управлении социально- экономическими и политическими процессами, важнейший способ нормативного руководства обществом. Глубоко правы те авторы, которые в выработке самого этого способа видят большое завоевание человеческой культуры, а нормативность считают одним из главных социальных свойств права2.
Однако нормативность права следует усматривать не только в том, что право создает, по выражению
С. С. Алексеева, «единую непрерывно действующую систему типовых масштабов поведения людей», но и в том,
1 См. Ю. П. Е р е м е и к о, Личность и конституционная законность в Советском государстве, Труды ВШ МВД СССР, вып. 6. Волгоград, 1972, стр. 39—50; но, к сожалению, несмотря на то, что проблема непосредственного, в том числе и судебного, применения конституционных норм является одной из самых узловых в теории конституционного права (см. об этом, например, Г. В. Б а р а б а- шев, Принципы социалистических конституций, «Советское государство и право» 1968 г. № 3, стр. 152), не все авторы, анализирующие природу конституционных норм, уделяют внимание этому вопросу. Так, обошли молчанием проблему непосредственного действия конституционных норм, а также судебной защиты конституционных и субъективных прав от нарушений авторы двух последних, в целом весьма интересных, работ по конституционно-правовой проблематике — Л. Д. Воеводин и Н. И. Матузов (см. Л. Д. Воеводин, Конституционные права и обязанности советских граждан, изд-во МГУ, 1972; Н. И. Матузов, Личность, права, демократия, Саратов, 1972).
,2 См., найример, «Общая теория советского права» под ред. С. Н. Братуся и. Й. С. Самощенко, «Юридическая литература», 1966, стр. 169—193; П. Е. Недбайло, Применение советских правовых норм, Госюриздат, 1960; А. В. Мицкевич, Акты высших органов Советского государства, «Юридическая литература», 1967, стр. 31; С. С* А л ё к с е е в, указ. работа, стр. 18.
Ш /
что данный масштаб (мера) становится в силу возможности государственного принуждения обязательным для лиц и организаций. Нормативность права проявляется в диалектическом единстве таких свойств правил поведения как обобщенность и обязательность.
Конституционные правовые предписания в высшей степени обладают такой нормативностью. Их обязательность — неотъемлемый элемент высшей юридической силы Конституции. Обобщенность же конституционных норм находит свое выражение в высокой масштабности, направленной на урегулирование самых важных, основных социально-экономических и политических общественных отношений, составляющих основы социалистического строя. Эти отношения наиболее массовые и социально значимые. Поэтому-то нормы, опосредствующие их, обладают наивысшими юридической силой и степенью обобщенности, всеми качествами непосредственно действующего права.
Разумеется, в Конституции СССР, равно как и в других социалистических конституциях, выражен ряд основных принципов социалистического права. Но разделяет ли принципы права и нормы права непреодолимая стена?
Под правовыми принципами чаще всего понимают ведущие начала советской правовой системы, отражающие основные социально-экономические закономерности социализма. Однако свое выражение эти принципы находят в нормах различных отраслей права, объединяя их в стройную, единую социалистическую систему права. Наиболее полно правовые принципы воплощаются в нормах Конституции. Они усиливают ее нормативность, придают Конституции значение основного политико-правового и социально-экономического документа.
Что же касается механизма, обеспечивающего возможность непосредственного применения конституционных норм; то в связи с этим надо отметить следующее.
Развитое В. И. Лениным учение о сущности социалистической конституции исходит из гармоничного единства материальных и правовых гарантий, реализующих основные социально-экономические и политические права и свободы трудящихся. Советская власть, писаЛ
В. И. Ленин, обеспечила «для трудящихся классов, т. ё. для громадного большинства населения, такую фактическую возможность пользоваться демократическими правами и свободами, которой никогда не было, Даже приблизительно, в самых лучших й демократических буржуазных республиках»[36]. Однако это не исключает, а предполагает и создание широких юридических гарантий. Известно, что В. И. Ленин призывал научить трудящихся «•воевать за свое право по всем правилам законной в РСФСР войны за права»[37]. Важнейшей составной частью системы юридических гарантий является организация и деятельность судебных учреждений, В юридической литературе отмечается, что конституционные субъективные права граждан и организаций должны иметь повышенную судебную и административную защиту[38].
Социальный механизм правовых гарантий тесно связан с самой сущностью нормативного способа управления социально-экономическими и политическими процессами общественной жизни. Способ регулирования общественных отношений при помощи масштабов (мер), общих правил поведения, как было уже выяснено, обусловливает и такое неотъемлемое свойство права, как конкретизация права. Конкретизация права предполагает и наличие механизма, обеспечивающего правильное соотношение общего и частного в правовом регулировании. Одним из наиболее результативных социальных механизмов в этой сфере являются судебные учреждения.
Конкретизация права — необходимый процесс, связанный с развитием конституционных норм. Эти нормы конкретизируются в предписаниях иных отраслей права. С одной стороны, это означает, что отдельные элементы конституционных норм (главным образом санкции) получают свое развитие в правовых предписаниях других нормативных актов. Санкции норм Конституции мы обнаруживаем в правовых предписаниях уголовного, гражданского, трудового законодательства. И. Е. Фарбер и В. А. Ржевский верно отмечают, что «нормы государственного права имеют санкции в других отраслях права»[39]. В. Н. Иванов специально выделяет уголовно-правовые нормы, защищающие конституционное право на труд, на образование (в Узбекской, Киргизской, Таджикской и Туркменской республиках), равенство прав женщин с мужчиной (в семи союзных республиках), национальное равноправие (ст. 11 Закона об уголовной ответственности за государственные преступления), свободу совести, избирательные права, право на объединение в общественные организации (норма о наказуемости «воспрепятствования законной деятельности профсоюзов»), право на неприкосновенность личности, неприкосновенность жилища и тайну переписки[40].
Такой способ правового обеспечения конституционных предписаний обусловлен тем, что конституционные нормы имеют высокую степень обобщенности. Поскольку возможные нарушения могут носить самый разнообразный характер, необходимо создание разветвленной системы санкций, которую и целесообразно закрепить в различных отраслях права. Специфическая форма изложения конституционных предписаний (замена повелительной формы изложения описательной) также делает излишним указание в конституционных нормах на конкретные виды санкций.
Характерно, что там, где законодатель счел необходимым в самой Конституции предусмотреть возможность государственного принуждения, он сделал это в самой общей форме. В ст. 123 Конституции СССР, например, сказано, что какое бы то ни было прямое или косвенное ограничение прав или, наоборот, установление прямых или косвенных преимуществ граждан в зависимости от их расовой или национальной принадлежности, равно как всякая проповедь расовой или национальной исключительности, ненависти и пренебрежения, караются законом. Конкретную же санкцию мы находим в ст. 11 Закона об уголовной ответственности за государственные преступления.
И вместе с тем отнюдь не конкретизация превращает конституционные предписания в нормы права. Конкретизация конституционных норм, как и других норм права,— лишь составная часть механизма применения права. С нашей точки зрения, весьма важно, что процесс взаимопроникновения норм Конституции и норм иных отраслей права имеет еще и другую сторону. Высшая юридическая сила Конституции означает, что все нормативные акты и акты применения права в конечном счете должны соответствовать законам и Конституции страны[41].
Это свойство конституционных норм можно рассматривать и в качестве специфической санкции иных норм права, направленной на обеспечение законного порядка принятия и применения правовых актов. Ее именуют санкцией недействительности, ничтожности для противозаконных актов. О. Э. Лейст относит данный вид санкций к -более общему типу, а именно к правовосстановительным санкциям[42]. Как такие санкции действуют?
Конкретизация как свойство правовой системы с необходимостью приводит к созданию правового механизма, проверяющего соответствие обычных норм права конституционным нормам. Эта проблема может быть решена двояким путем: непосредственной, «по специальному заданию» законодателя проверкой соответствия иных норм нормам Конституции (в таком случае говорят о конституционном надзоре, контроле), а также косвенно, когда конституционные нормы и иные нормы права сопоставляются в процессе применения права судебными органами. В процессе применения права используется в большинстве случаев определенная совокупность норм, обладающих различной юридической силой, разным соотношением своих элементов. Орган, применяющий эти нормы, проверяет их логическую взаимосвязь, согласованность и т. п. (процесс толкования норм права). Высшим критерием здесь служат нормы Конституции.
О. Э. Лейст указывает на встречающиеся в судебной практике случаи, когда суд, разрешая дело, отказывает в применении локальных норм, актов органов управления именно на основании ст. 112 Конституции СССР, если данные нормы и иные акты признаются судом противоречащими закону[43]. Эта статья обязывает судей проверять соответствие различных норм права более общим нормам и в конечном счете самой Конституции. Возможность объявления судом, арбитражем определенных локальных норм права (положений о премировании, конкретных норм уставов сельскохозяйственных артелей и т. п.) не соответствующими нормам высшей юридической силы и отказ в их применении приобретают важное значение в укреплении социалистической законности. По мнению О. Э. Лейста, отказ судебных органов в силу ст. 112 Конституции применять акты органов управления, противоречащие закону, по своему практическому значению близок к осуществлению правовосстановительной санкции[44]. Возможность таких процессов в судебной деятельности в конечном счете обусловлена высшей юридической силой Конституции, ее первичностью по отношению к остальным источникам права. Это обстоятельство предопределяет также и тесную связь двух процессов, вытекающих из нормативности 'Конституционных норм, а именно: конституционного надзора и непосредственного применения конституционных норм судебными органами.
3. Под конституционным надзором следует понимать деятельность специально созданных государственных органов (в частности, судов), направленную на проверку соответствия обыкновенных законов и иных нормативных актов конституционным нормам с целью отмены (при помощи специально разработанной процедуры) тех актов, которые противоречат Конституции. Непосредственное применение правовых норм (в том числе судеб ными органами) обычно рассматривают как юридический способ властной организации исполнения закона государственными органами[45]. Акты применения права — это всегда индивидуальные юридические акты, влекущие возникновение, изменение или прекращение конкретных правовых отношений. Между конституционным надзором и непосредственным судебным применением конституционных норм существует сложная взаимосвязь, раскрывающая как сходство, так и различие указанных процессов.
Специальным органом конституционного надзора в свое время являлся Верховный Суд СССР. В соответст^ вии со ст. ст. 43—48 Конституции СССР 1924 года Вер^ ховному Суду СССР было предоставлено полномочие давать по требованию Президиума ЦИК заключения о законности с точки зрения Конституции СССР постановлений ЦИК и СНК союзных республик, а также СНК СССР, представлять в Президиум ЦИК Союза ССР заключения о приостановлении и отмене постановлений, действий и распоряжений центральных органов и отдельных народных комиссариатов Союза ССР, кроме постановлений Центрального Исполнительного Комитета и его Президиума, по мотивам несогласованности указанных актов с Конституцией как по предложению центральных органов, так и по инициативе самого Верховного Суда[46]. Деятельность Верховного Суда СССР по осуществлению функций конституционного надзора имела своей целью укрепление социалистической законности, приведение законодательства в единую согласованную правовую систему.
В настоящее время высший конституционный контроль осуществляет Президиум Верховного Совета СССР. В руководящей деятельности Коммунистической партии заключены основные политические гарантии согласованности важнейших нормативных актов и Конституции. Однако это не исключает и возможности создания специальных органов, деятельность которых, строго регламентированная законом, была бы направлена на про верку соответствия различных законодательных акт'ов Конституции СССР[47].
Для современного этапа хозяйственной реформы, процесса разработки правового обеспечения автоматизированных систем управления разного уровня характерны бурное нормотворчество на местах, разработка различных локальных норм, направленных на осуществление принципов материального стимулирования, установление прав и обязанностей должностных лиц и т. п. В развитие Положения о предприятии принимаются нормативные акты, непосредственно затрагивающие основные конституционные права (например, право на оплату труда в соответствии с его количеством и качеством, закрепленное ст. 118 Конституции СССР). Проверка специальным органом в необходимых случаях соответствия таких локальных положений Конституции могла бы сыграть большую роль в укреплении законности в хозяйственной деятельности. В то же время функцией конституционного надзора целесообразно было бы признать и защиту основных прав предприятий и объединений в социально- экономической области.
Еще на одну область деятельности конституционнонадзорных органов в свое время указывали И. Михайлов и Г. Ясинский. Они отмечали явное несоответствие некоторых положений уголовно-процессуального законодательства конституционной норме об обеспечении обвиняемому права на защиту. В соответствии с действующим уголовно-процессуальным законодательством помощь обвиняемому со стороны защитника ставится в зависимость от того, какой орган ведет расследование. В делах, по которым ведется предварительное следствие, защитник участвует, как правило, с момента объявления обвиняемому об окончании предварительного следствия. Однако по делам о преступлениях, расследуемых органами дознания, обвиняемый таким правом не пользуется. И. Михайлов и Г. Ясинский приходят к выводу, что в соответствии со ст. 111 Конституции СССР, гарантирующей обвиняемому обеспечение права на защиту, защита интересов обвиняемого должна осуществляться по всем уголовным делам независимо от органа, ведущего расследование[48].
Как показывает социально-экономический и политический опыт, социалистическая демократия не исключает и создания специальной судебной системы для выполнения функций конституционного надзора. Следует иметь в виду, что конституционнный надзор в условиях социализма по своей социальной сущности резко отличается от подобного механизма в капиталистических странах.
Освещая практику деятельности Верховного суда США по конституционному надзору, Т. Н. Добровольская отмечает, что Верховный суд США фактически присвоил себе право осуществлять конституционный надзор, нередко используя его для санкционирования прямых нарушений конституции в интересах монополистов[49]. Право судебных органов США решать вопрос о соответствии того или иного закона требованиям конституции прямо не предусмотрено ни конституцией, ни иными законодательными актами. Оно обосновывается казуистическими толкованиями отдельных положений конституции[50]. Вопрос о конституционности законодательных актов, издаваемых конгрессом и законодательными собраниями штатов, обычно ставится перед судом в связи с рассматриваемым конкретным делом лицами, заинтересованными в исходе дела. Система судебных прецедентов превращает такое решение в обязательное для всех дел с аналогичным фактическим составом. В основе деятельности судов США по конституционному надзору лежит доктрина так называемого судебного верховенства. Согласно этой доктрине суд объявляется хранителем конституции, судебная власть получает приоритет над властью законодательной[51].
При социализме сущность конституционного надзора состоит в укреплении правопорядка, в защите социально-экономических завоеваний трудящихся, в развертывании социалистической демократии. Конституционный надзор в социалистических странах есть один из способов укрепления конституционной законности.
Конституционный надзор, осуществляемый судебными органами, очень близок к непосредственному судебному применению норм Конституции, причем особенно тогда, когда осуществляется оценка отдельных актов и действий с точки зрения их соответствия закрепленным в Конституции основным правам и свободам личности. В этих случаях для стабильности конституционного решения имеет значение распространение уже принятых решений на аналогичные дела и нормативные акты. Эта сторона деятельности судов в области конституционного надзора уже непосредственно смыкается с судебным применением конституционных норм.
Судебная практика применения конституционных норм
ции»[52]. Что же это за исключения, о каких пределах самостоятельного применения норм Конституции идет речь?
Конституция как основной закон является важнейшей юридико-политической базой для применения и толкования уголовно-правовых норм. Однако конкретная уголовная ответственность должна основываться только на уголовном законодательстве. Вне этого предела конституционные нормы могут и должны в необходимых случаях применяться самостоятельно, т. е. без обязательного предварительного их развития и конкретизации в отраслевом законодательстве. В первую очередь это относится к основным социально-экономическим и политическим правам и свободам. Отсутствие законов, конкретизирующих те или иные предписания Конституции, не означает, что такие предписания не следует применять в необходимых случаях[53]. Судебная практика показывает, что самостоятельное применение конституционных норм осуществляется тогда, когда суд сталкивается с необходимостью урегулировать общественные отношения, имеющие наибольшую социальную значимость, а обыкновенные законы по данному вопросу ничего «не гласят».
Как уже отмечалось, Верховный Суд СССР в 1940 году применил ст. 131 Конституции СССР для регулирования обязательств, возникающих нз спасания социалистического имущества. В 1949 году Судебная коллегия по гражданским делам Верховного Суда СССР по иску Бычковой-Гончаренко к обществу «Динамо» о возмещении вреда вновь применила эту конституционную норму. Коллегия указала: «Отсутствие в ГК нормы, регулирующей в подобных случаях взаимоотношения между пострадавшим и организацией, в интересах которой он действовал, не может служить основанием к отказу в иске... Суду следовало исходить из начал, заложенных в Конституции СССР, в частности из ст. 131 Конституции СССР, установившей обязанность граждан беречь социалистическую собственность, и из общей политики Советского правительства»[54].
Судебная практика, конкретизируя конституционные нормы, таким образом сформулировала важное право- положение о том, что в соответствии с началами, провозглашенными Конституцией СССР, и общей политикой Советского правительства суд может возложить на организацию обязанность возместить гражданину вред, понесенный им при спасании общественной собственности. Как известно, Основы гражданского законодательства закрепили сложившуюся судебную практику.
Своеобразное применение в судебной практике получил абз. 2 ст. 7 Конституции СССР. Как известно, судебные органы встречают большие трудности при решении вопроса об отнесении того или иного «смешанного двора» к типу хозяйства рабочих и служащих или к типу колхозного двора. Правильное решение проблемы «смешанных дворов» имеет большое практическое значение, ибо отнесение смешанной семьи к той или иной социальной категории, как известно, влечет существенно различные правовые последствия[55].
В решении этого вопроса судебная практика, как правило, опирается на абз. 2 ст. 7 Конституции СССР. Конституция устанавливает, что основной доход колхозный двор имеет от общественного колхозного хозяйства. Поэтому-то при решении вопроса суд основное внимание уделяет источникам дохода «смешанного двора». В юридической литературе справедливо критикуются взгляды тех, кто в решении проблемы «смешанного двора» предлагает опираться на формальные признаки — регистрацию двора в сельском Совете, уплату сельхозналога и т. п.[56]. Применение конституционной нормы в этом случае также оказывается возможным и необходимым потому, что правовое регулирование касается важнейших социально-экономических отношений.
Молено сделать вывод, что приведенные случаи аналогии права связаны с различными формами непосредственного применения судом конституционных норм.
Кодификация многих отраслей права в 50—60 годах привела к тому, что непосредственное самостоятельное применение судами конституционных норм стало весьма редким. Однако сфера такого применения существует и ныне. Например, суд вправе непосредственно и самостоятельно применить ст. 118 Конституции СССР для восстановления нарушенного права, если будет обнаружена для этого недостаточность или неполнота норм текущего трудового законодательства. Эта область общественных отношений, тесно связанная с товарно-денежным механизмом распределения результатов труда, является объектом конституционного регулирования. Конституция не содержит никаких ограничений для непосредственного применения судебными органами конституционных норм, регулирующих такие отношения.
В ряде случаев и охрана права личной собственности граждан может быть осуществлена путем непосредственного применения конституционной нормы. Такое применение имело место по конкретному делу Поляно- ва, когда Верховный Суд СССР сослался на ст. 10 Конституции СССР[57].
По делу Мукановой Президиум Московского городского суда тоже сослался на ст. 10 Конституции СССР, гласящей, что право личной собственности гражданина на жилой дом охраняется законом. Муканова на праве личной собственности владела в Москве жилым домом, для проживания в котором она в 1968 году вернулась в Москву. Однако ей было отказано в прописке. Незаконный отказ в прописке лишил Муканову права пользования жилой площадью, принадлежащей ей на праве личной собственности, что повлекло за собой и незаконное привлечение ее к уголовной ответственности за нарушение паспортного режима. Она была осуждена по ст. 198 УК РСФСР к 30 руб. штрафа за злостное нарушение паспортных правил. Президиум Московского городского суда, прекращая дело по жалобе осужденной, указал, что в данном случае Муканова была незаконно
привлечена к уголовной ответственности, так как ст. 10 Конституции СССР предусматривает, что право личной собственности гражданина на жилой дом охраняется законом[58].
Непосредственное применение конституционной нормы имеет место в судебной практике в связи с защитой основного права советского гражданина на бесплатность всех видов образования (ст. 121 Конституции СССР).
Так, Президиум Верховного Суда Коми АССР, отказывая в иске Визигинскому автохозяйству к Лушко- ву о взыскании стоимости обучения с лиц, окончивших какие-либо учебные заведения или курсы и уклоняющихся от работы по месту распределения, опирался на ст. 121 Конституции СССР, согласно которой гражданин СССР имеет право на образование. Это право обеспечивается всеобщи^ восьмилетним образованием, все-д мерным развитием вечернего, заочного и других форм обучения, бесплатностью всех видов образования. В нашем законодательстве не предусмотрена, обязанность рабочих и служащих возмещать расходы, связанные с обучением на курсах, в случае невозвращения в откомандировавшие их на учебу предприятия и учреждения[59].
Аналогичную позицию заняла и Судебная коллегия по гражданским делам Верховного Суда СССР, указав в определении от 10 февраля 1965 г., что действующий закон не предусматривает обязанности рабочих и служащих возмещать расходы, связанные с обучением на профессиональных курсах[60].
3. В первой главе настоящей работы рассмотрен вопрос о пробелах в праве и способах их восполнения (преодоления). Если эти пробелы затрагивают регулирование важнейших общественных отношений, судебные органы опираются при решении конкретных дел на конституционные нормы, применяя их наряду с отраслевыми нормами права.
Такая практика в регулировании уголовно-процессуальных отношений, связанных с обеспечением обви няемому права на защиту, сложилась в 30—50-х годах. Поскольку вопросы участия защитника в уголовном процессе не были детально регламентированы в законодательстве, суды при решении их, вырабатывая правоположения, конкретизирующие общие нормы, неоднократно применяли ст. 111 Конституции СССР наряду с иными нормами уголовно-процессуального законодательства союзных республик.
Судебная практика знает целый ряд дел, когда вышестоящие суды, отменяя приговоры, ссылались на нарушение права обвиняемого на защиту на том основании, что защитник или обвиняемый были поставлены в условия, при которых конституционное право обвиняемого на защиту не было реально обеспечено[61]. Так, отменив определение областного суда по делу Гурова, Судебная коллегия Верховного Суда СССР указала, что суд грубо нарушил ст. 111 Конституции СССР и ст. 409 УПК РСФСР. Право на защиту — одно из основных демократических прав, характеризующих положение личности в условиях социализма. Применение судами в этой области конституционных норм соответствует социальной функции конституционного права, регулирующего важнейшие социально-экономические и политические общественные отношения.
Последующая кодификация уголовно-процессуального законодательства (в конце 50-х и начале 60-х годов) привела к изменению практики. В настоящее время в случае нарушения права обвиняемого на защиту суды применяют те нормы УПК, которые конкретно и детально регулируют различные стороны соответствующих уголовно-процессуальных отношений.
4. Иногда суды, применяя нормы отраслевого законодательства, используют конституционные нормы для мотивировки и обоснования своих решений. Толкование норм обыкновенных законов применительно к конкретным обстоятельствам дела также происходит нередко с учетом норм Конституции. В этих случаях суды сопоставляют с нормой Конституции различные юридические индивидуальные акты, приговоры и решения нижестоящих судебных органов, локальные правовые нор мы и т. п. Если вопрос общественно значим и актуален, такое толкование приводит к конкретизации общей нормы права, к выработке правоположения, которое начинает играть роль прецедента толкования в судебной практике.
Так, Судебная коллегия Верховного Суда Туркменской ССР по делу, возбужденному по иску Кравченко к Джамбаеву и другим, о порядке пользования земельным участком, указала: «Ст. 6 Конституции СССР устанавливает, что земля является государственной собственностью. Отдельным гражданам она предоставляется для определенных целей на праве пользования (в частности, для возведения жилых строений). В силу этого спор совладельцев о порядке пользования земельным участком решается судом». При отчуждении части домовладения земельный участок, на котором расположено домовладение, остается в общем пользовании совладельцев соответственно их долям[62]. Вывод суда о соразмерности долей домовладения и землепользования вошел в качестве правоположения в судебную практику. В его выработке сыграла свою роль и норма Конституции, в самой общей форме опосредующая отношения собственности на землю в СССР. Кроме того, ссылка на норму Конституции в данном случае способствовала обоснованию решения о подведомственности суду споров о землепользовании.
В другом случае Президиум Верховного Суда РСФСР, отменяя определение Судебной коллегии Верховного Суда РСФСР, в обоснование своего решения сослался на ст. 19 Конституции РСФСР.
Согласно ст. 19 Конституции РСФСР издание законов, устанавливающих уголовную ответственность, входит в компетенцию высших органов государственной власти. Никакие иные акты, в том числе и правила выдачи напрокат предметов культурно-бытового и домашнего обихода, спортивных принадлежностей, музыкальных инструментов, такой ответственности устанавливать не могут. Поэтому, с точки зрения Президиума, является беспредметной ссылка Коллегии на то, что Правила выдачи напрокат, утвержденные исполкомом Ленгорсовета депутатов трудящихся, уголовной ответст венности за нейозв{>ат взятой напрокат вещи не уста* навливают. Президиум, согласившись с Коллегией, что сам по себе невозврат вещи, взятой напрокат, еще не является преступлением, решил, однако, что продажа вещи, взятой напрокат,— это преступление — присвоение государственного имущества (во время рассмотрения дела действовал ныне отмененный Указ Президиума Верховного Совета СССР от 4 июня 1947 г. «Об уголовной ответственности за хищение государственного и общественного имущества»), И в этом случае судебный орган также использовал ссылку на Конституцию для обоснования и мотивировки своего решения[63].
5. Анализ теоретических положений о применении судебными органами конституционных норм, в особенности закрепляющих основные права советских граждан, и рассмотрение судебной практики показывают, что нет никаких теоретических или практических препятствий для непосредственного судебного применения конституционных норм в необходимых случаях (за некоторыми исключениями, устанавливаемыми самой Конституцией).
Судебной практике уже известны случаи, хотя и редкого, но успешного применения судебными органами норм Конституции, и этот процесс, тесно связанный с дальнейшим развитием социалистической демократии, в современных условиях может и должен быть расширен. Это касается всех трех форм непосредственного применения конституционных норм в судебной практике, но, разумеется, особенное значение имело бы развитие первой формы. Для этого необходимо усовершенствовать механизм конституционного надзора в направлении проверки соответствия локальных правовых норм нормам Конституции. Осуществление надзора за соблюдением основных прав и обязанностей предприятий и объединений могло бы сыграть положительную роль в дальнейшем развитии демократического централизма в области экономики. Необходимо отметить, что непосредственное применение конституционных норм имеет место не только в судебной практике, но и в практике общего надзора прокуратуры.
Правильно отмечает Г. Мурашин, что «отсутствие норм, конкретизирующих конституционные права советских граждан, не может быть основанием для отказа в защите конкретных действий, которые направлены на осуществление конституционного права. Органы прокуратуры могут-н. должны более решительно опираться на положения советских конституций относительно прав и обязанностей советских граждан, учитывая их высшую юридическую силу»[64].
В этом отношении весьма показательным является протест прокурора Дрогобычекого района на решение общего собрания .колхозников колхоза им. Энгельса от 3 апреля 1969 г., протокол № 20.
Этим решением ряд колхозников за нарушение трудовой дисциплины, выразившемся в невыходе на работы, лишены в 1969 году отпуска. «Указанное решение,— отмечал .прокурор района,— как незаконное — подлежит отмене по следующим основаниям: ст. 25 Устава колхоза им. Энгельса не предусматривает взыскание за нарушение трудовой дисциплины в виде лишения отпуска. В данном случае была . нарушена ст. 119 Конституции СССР, предусматривающая право граждан на отдых».
Исполком Дрогобычекого районного Совета депутатов трудящихся своим решением от 4 ноября 1969 г. отменил решение общего собрания колхозников, сославшись на нарушение им ст. 119 Конституции СССР[65].
Развитие механизма непосредственного судебного применения конституционных норм способствовало, бы дальнейшей реализации важнейших мероприятий Коммунистической партии в области совершенствования ленинских норм в государственной жизни, укрепления социалистической законности, охраны и защиты прав и законных интересов советских граждан.
СУДЕБНАЯ ПРАКТИКА И ГРАЖДАНСКОЕ ПРАВО
Роль судебной практики в совершенствовании гражданско-правового регулирования
1. Исключительно важное значение судебной практики в совершенствовании гражданско-правового регулирования социалистических общественных отношений предопределяется рядом обстоятельств.
Во-первых, это связано с тем, что регулирующее воздействие судебной практики на гражданские правоотношения весьма широко. В силу ст. 6 Основ гражданского законодательства защита гражданских прав осуществляется в установленном законом порядке судом, арбитражем или третейским судом, а в случаях, особо предусмотренных законодательством,— товарищескими судами, профсоюзами и иными общественными организациями, а также в административном порядке.
Компетенция основных органов, осуществляющих защиту субъективных гражданских прав,—суда и арбитража— разграничивается главным образом по кругу участников возникшего спора. Поэтому в принципе все типы правоотношений, по поводу которых возбуждаются дела в арбитраже, могут при определенных обстоятельствах (при ином субъектном составе) стать предме-' том судебного разбирательства. В качестве примера можно указать на разрешение судами хозяйственных споров (из договоров поставки, подряда на капитальное строительство, перевозки грузов и др.), в которых хотя бы одной из сторон выступает колхоз. Кроме того, в судах разрешаются все виды споров, возникающих из договоров перевозки в прямом международном железнодорожном и воздушном грузовом сообщении между государственными учреждениями, предприятиями, кооперативными и общественными организациями, с одной стороны, и органами железнодорожного и воздушного транспорта, с другой, которые вытекают из соответствующих международных соглашений.
Следует указать и на то, что в соответствии с постановлением Совета Министров СССР от 19 июля 1972 г.1 •не только органы арбитража, но и суды разрешают определенные категории преддоговорных споров (в которых одной из сторон выступает колхоз).
Что же касается третейских и товарищеских судов, то передача на их разрешение гражданско-правового спора вообще зависит исключительно от субъективного момента — положительного изъявления на то сторонами в споре своей воли. Наконец, профсоюзные и иные общественные организации, о которых идет речь в ст. 6 Основ гражданского законодательства, являются при разрешении спора лишь первой инстанцией, поскольку сторона, недовольная их решением, вправе, по общему правилу, перенести дальнейшее рассмотрение спора в суд.
Из перечисленных в ст. 6 Основ гражданского законодательства органов, осуществляющих защиту гражданских прав, исключительной предметной компетенцией обладают лишь те, которые рассматривают дела в административном порядке. Однако, как известно, круг предусмотренных законом случаев защиты гражданских прав в административном порядке весьма узок.
Таким образом, можно сделать вывод, что в сферу судебной деятельности попадает основная масса многообразных типов гражданских правоотношений.
Во-вторых, в силу ст. 4 Основ гражданского законодательства гражданские права и обязанности возникают не только из оснований, предусмотренных законодательством Союза ССР и союзных республик, но и из таких действий граждан и организаций, которые хотя и не предусмотрены законом, но в силу общих начал и смысла гражданского законодательства порождают гражданские права и обязанности. Таким образом, при разрешении гражданских дел судам часто приходится сталкиваться с тем, что участники гражданского оборота собственной волей либо конструируют в установленных законом рамках новые типы гражданских правоотношений, либо создают определенные модификации уже известных законодательных типов правоотношений.
Широким возможностям, которые предоставляются участникам гражданского оборота по созданию новых правоотношений либо новых модификаций существующих правоотношений, корреспондирует закрепленное за судами в соответствии со ст. 12 Основ гражданского судопроизводства Союза ССР и союзных республик право выносить постановления по гражданским делам, руководствуясь аналогией закона или аналогией права. В этих условиях судебная практика приобретает особое значение для формирования единообразной позиции при разрешении судами дел с аналогичным составом юридических фактов, для установления и преодоления пробелов в законодательстве, а также определения путей его дальнейшего совершенствования.
Сформулированные в судебной практике правоположения во многих случаях санкционируются законодателем и превращаются в нормы действующего права. Такой путь прошел целый ряд правоположений, вошедших в корпус основных действующих гражданско-правовых норм. Например, в судебной практике, руководствовавшейся в соответствующих случаях аналогией права или аналогией закона, были впервые сформулированы положения о необходимости возмещения социалистическими организациями вреда лицам, участвовавшим в спасании социалистического имущества (ст. 95 Основ гражданского законодательства)о Двустороннем характере договора пожизненного содержания (ст. 253 ГК' РСФСР)[66], который по этой причине не может быть уложен в рамки договора дарения, и др.
2. Воздействие судебной практики на совершенствование гражданско-правового регулирования осуществляется двумя путями: прямым и косвенным.
Прямое воздействие предполагает обязательность выводов судебной практики для суда, разрешающего конкретное дело. В советском гражданском процессе это имеет место, когда результаты обобщения судебной практики облекаются в форму постановлений Пленума Верховного Суда СССР и соответственно представляют собой руководящие разъяснения по вопросам применения законодательства.
Косвенное воздействие судебной практики проявляется в том, что сформулированные в постановлениях судебных органов положения принимаются во внимание другими судами, рассматривающими аналогичные дела, исключительно в силу убедительности аргументации принятого решения с позиций действующего законодательства.
Поскольку присущая прямому воздействию обязательность заменяется здесь убеждением, постольку косвенное воздействие на совершенствование применения норм — а это в равной мере относится к косвенному воздействию на совершенствование действующего законодательства— в принципе может исходить от любого судебного органа независимо от его места в иерархической структуре соответствующей системы.
Прямое и косвенное воздействие судебной практики на регулирование гражданских отношений и совершенствование гражданского законодательства можно проследить на примерах, которые относятся к истории развития некоторых институтов гражданского права: исковой давности, обязательств из причинения вреда и договора жилищного найма.
3. Положительное воздействие судебной практики сказалось на совершенствовании четырех важнейших норм института исковой давности. Первая из них определяет сущность соответствующего института, вторая — момент, с которого начинается течение срока исковой давности, третья — круг оснований для приостановления течения срока исковой давности, четвертая — пределы ее действия.
• Статья 44 ГК РСФСР 1922 года предусматривала, что «право на предъявление иска погашается по истечении срока, указанного в законе (исковая давность)». Буквальный текст статьи давал повод для вывода о том, что с истечением установленных сроков лицо утрачивает право на иск в процессуальном смысле и, следовательно, лишается возможности обратиться со своим притязанием к органу, который разрешает соответствующие споры.
Именно по такому пути шла на протяжении длительного периода времени арбитражная практика. В частности, в приказе по Государственному арбитражу при Со вете Министров СССР от 4 октября 1949 г. разъяснялось, что пропуск срока исковой давности является основанием к отказу в приеме искового заявления, а если это обстоятельство установлено в процессе рассмотрения спора — то к прекращению производства по делу[67].
В отличие от арбитражей[68] суды после, некоторых колебаний[69] заняли прямо противоположную позицию. Судебная практика признавала, что с истечением давности лицо, утрачивая возможность «осуществления судебным порядком гражданских имущественных прав»[70], все же сохраняет за собой право обратиться в соответствующих случаях за их защитой. Поэтому, несмотря на пропуск срока исковой давности, суд обязан рассматривать возникший спор по существу. Приведенная точка зрения нашла отражение в определении Судебной коллегии по гражданским делам Верховного Суда СССР в деле по иску Галкина к «Ташкепризстрою». «Пропуск срока исковой давности,— указала коллегия,— не лишал истца права на предъявление иска, так как в силу ст. 49 ГК стороне, пропустившей установленный срок по причинам, признанным судом уважительными, пропущенный срок может быть восстановлен судом»5. Аналогичная точка зрения, основанная на систематическом толковании соответствующей нормы (в совокупности со ст. 49 ГК РСФСР), была выражена в п. 5 постановления Пленума Верховного Суда СССР от 21 февраля 1958 г. «О судебной практике по спорам, вытекающим из перевозки грузов по железнодорожным и водным путям». «Споры по поводу соблюдения срока на предъявление иска,— указал Пленум,— разрешаются при рассмотрении иска по существу»1.
Статьей 45 ГК РСФСР 1922 года начальный момент течения срока исковой давности был отнесен ко времени, «когда возникло право на предъявление иска». Вначале суды при применении этой нормы исходили из «объективного начала», придавая решающее значение тому, когда именно возникло обстоятельство, порождающее у лица право на иск в материальном смысле. Тем самым признавалось, что исковая давность начинает течь с момента, в который принадлежащее лицу субъективное гражданское право было нарушено или оспорено. Однако впоследствии судебная практика пошла по иному пути. При определении начального момента течения сроков исковой давности стали придавать решающее значение моменту, с которого лицо узнало или должно было узнать о нарушении или оспаривании его прав. В качестве примера можно сослаться на определение Судебной коллегии по гражданским делам Верховного Суда СССР по делу по иску Кравцовой и других к Семашко Н. А. о признании права собственности на дом. В определении было разъяснено, что «течение исковой давности по спорам о праве собственности начинается с момента, когда собственнику стало известно о нарушении его права»2.
Статья 48 ГК РСФСР 1922 года предусматривала, в частности, что течение сроков исковой давности приостанавливается «для состава Красной Армии и Флота, переведенного на военное положение, пока последнее продолжается». Редакция этой статьи оставляла открытым вопрос о том, касается ли это правило случаев, когда в действующей армии находится только кредитор, либо также случаев, когда в ней находится и должник. В период Отечественной войны, когда данная норма получила широкое применение, судебная практика сразу же заняла твердую позицию. Пленум Верховного Суда СССР в постановлении от 10 июня 1943 г. указал, что
1 «Сборник постановлений Пленума Верховного Суда СССР. 1924—1963», М., 1964, стр. 88. Перечень аналогичных дел приведен в кн. «Научно-практический комментарий к Основам гражданского законодательства Союза ССР и союзных республик», Госюриздат, 1962, стр. 98.
2 «Судебная практика Верховного Суда СССР» 1954 г. № % стр. 38.
ш
«течение исковой давности приостанавливается по всем вытекающим из гражданских правоотношений обязательствам, независимо от того, является ли лицо, находящееся в составе Красной Армии и Военно-Морского Флота, кредитором или должником»[71].
В практике применения ст. 49 ГК РСФСР 1922 года, допускавшей продление судами сроков исковой давности, пропущенных по уважительным причинам, возник вопрос о возможности ее распространения на специальные (сокращенные) сроки. Вначале судебная практика давала на этот вопрос отрицательный ответ, считая, что в подобных случаях восстановление сроков в принципе недопустимо[72]. Однако позиция судебной практики стала постепенно меняться, что нашло отражение в постановлениях Пленума Верховного Суда СССР от 7 мая 1948 г. «О судебной практике по искам граждан к железным дорогам о возмещении стоимости утраченного багажа» и от 10 апреля 1957 г. «О судебной практике по делам о наследовании»[73]. Ими была признана возможность восстановления пропущенных по уважительным причинам сроков в отношении требований отправителей (получателей) о возмещении стоимости утраченного или поврежденного багажа и соответственно требований наследников, изъявивших желание принять наследство.
Наконец, впервые в судебной практике был сформулирован принцип, в соответствии с которым ряд правоотношений не подчинен действию исковой давности. Прежде всего речь шла об исках государственных органов об истребовании имущества от незаконных владельцев[74].
Известно, что сформулированные судебной практикой положения, одни из которых были направлены на приведение смысла нормы в полное соответствие с подлинной волей законодателя, а другие в известной мере восполняли обнаружившиеся пробелы в соответствующем институте, 'восприняты законодателем. Так, ст. 16 Основ гражданского законодательства установила, что «требование о защите нарушенного права принимается к рассмотрению судом, арбитражем или третейским судом независимо от истечения срока исковой давности». В той же статье предусмотрено, что «течение срока исковой давности начинается со дня возникновения права на иск; право на иск возникает со дня, когда лицо узнало или должно было узнать о нарушении своего права». В силу ст. 17 Основ исковая давность не распространяется, в частности, на «требования государственных организаций о возврате государственного имущества из незаконного владения колхозов и иных кооперативных и общественных организаций или граждан». Статья 88 ГК РСФСР предусматривает, что «правила о приостановлении, перерыве и восстановлении сроков 'исковой давности... распространяются также на сокращенные сроки давности, если законом не установлено иное». Согласно ст. 85 ГК РСФСР «течение срока исковой давности приостанавливается... 3) если истец или ответчик находится в составе Вооруженных Сил СССР, переведенных на военное положение».
Принятие перечисленных норм имело, несомненно, важное значение для обеспечения более полной защиты имущественных и личных неимущественных субъективных гражданских прав.
4. Судебная практика в известной мере определила пути развития норм, регулирующих обязательства из причинения вреда.
Как известно, ст. 413 ГК РСФСР 1922 года предусматривала, что лицо или предприятие, вносящее страховые взносы за потерпевшего, обязано возместить ему вред лишь в случае, если этот вред причинен преступными действиями или бездействием страхователя.
В первые же годы применения указанной нормы практика столкнулась с необходимостью раскрыть понятие «преступное действие или бездействие», и нужно отметить, что в интересах потерпевших — граждан она истолковала его расширительно. В постановлении Пленума Верховного Суда РСФСР от 9 июня 1924 г. было указано, что в ст. 413 ГК РСФСР «слова «преступное действие» или «бездействие» здесь понимаются в широком смысле несоблюдения мер предосторожности или постав- ления работающего в условия труда, при которых он вполне или отчасти утратил или мог утратить трудоспособность (ст. 156 УК), безразлично, был ли вопрос на рассмотрении уголовного суда или нет»[75]. Хотя и впоследствии, используя формулу ст. 413 ГК, суды говорили
о преступном действии или бездействии страхователя как необходимом условии его ответственности, смысл этой формулы истолковывался ими расширительно.
В 1939 году в определении по иску Сороки Судебная коллегия по гражданским делам Верховного Суда СССР отметила, что «на основании ст. 455 ГК БССР (соответствовала ст. 413 ГК РСФСР. — К. Я.) предприятие, внося^ щее страховые взносы за потерпевшего, может быть признано обязанным выплачивать дополнительное вознаграждение потерпевшему... только в том случае, если вред причинен преступным действием или бездействием нанимателя. В силу этого иск Сороки мог быть удовлетворен судом лишь в том случае, если бы по делу было установлено, что несчастный случай с истцом произошел по вине ответчика, вследствие непринятия им соответствующих мер по охране труда»[76].
Сложившаяся к тому времени судебная практика нашла закрепление в руководящем разъяснении Плену* ма Верховного Суда СССР от 10 июня 1943 г. В п. 18 этого постановления было разъяснено, что «под преступи ным действием или бездействием страхователя понимается установленное компетентными органами несоблю* дение страхователем или лицами, осуществляющими технический надзор за работами, действующих правил об охране труда, технике безопасности и иных постановлений, регулирующих применение труда, имевшее своим последствием несчастный случай с потерпевшим». Таким образом, понятие «преступное действие или бездействие» рассматривалось как синоним гражданско-правовой вины.
Впоследствии судебная практика, достаточно твердо проводившая указанную линию, пошла еще дальше в расширительном толковании ст. 413 ГК РСФСР. Она стала исходить из того, что вину страхователя как необходимое условие его ответственности перед потерпевшим работником могли и должны были устанавливать сами суды при разрешении соответствующего спора. «Наличие условий, определяющих дополнительную ответственность страхователя за вред, причиненный застрахованному работнику (ст. 413 ГК РСФСР),— отмечалось в постановлении Пленума Верховного Суда СССР от 20 октября 1959 г. по делу по иску Лихачева,— устанавливается судом с учетом конкретных обстоятельств и всех имеющихся в деле материалов»[77].
Основой для такого расширительного толкования ст. 413 ГК РСФСР 1922 года (по существу, далеко выходящего за пределы приведения словесного смысла закона в соответствие с его подлинным содержанием) явилась ст. 5 Вводного закона к ГК.
Интересно отметить, что в конце 1958 года, обсуждая вопрос о работе Судебной коллегии по гражданским делам, Пленум Верховного Суда СССР предложил разработать и представить на очередное заседание Пленума проект руководящего разъяснения по ряду принципиальных вопросов, связанных с рассмотрением дел о возмещении вреда. Учитывая, что судебная практика стала на путь широкого возложения на страхователя ответственности за причиненный вред, составители проекта попытались возвратиться к буквальному толкованию ст. 413 ГК- В связи с этим предлагалось возлагать на страхователя дополнительную ответственность за причиненный вред только в тех случаях, когда имелось суждение судебно-следственных органов о наличии в действиях администраций признаков уголовного деяния.
Однако большинство учреждений и ведомств, которым проект был направлен на обсуждение, отстаивали воспринятое судебной практикой широкое толкование рассматриваемого понятия, изложенное в п. 18 постановления Пленума Верховного Суда СССР от 10 июня 1943 г.[78].
Новое руководящее разъяснение порядка применения ст. 413 ГК РСФСР 1922 года так и не было принято. В то же время многолетняя устойчивая судебная практика, относящаяся к основаниям ответственности страхователя за вред, причиненный застрахованному лицу, полу* чила закрепление в ст. 91 Основ гражданского законодательства. Соответствующая норма, как известно, предусматривает, что, «если работнику в связи с исполнением им своих трудовых (служебных) обязанностей причинено увечье или иное повреждение здоровья по вине организации или гражданина, обязанных уплачивать за него взносы по государственному социальному страхованию, эта организация или гражданин должны возместить потерпевшему вред...».
5. Аналогичный путь (норма права — судебная практика ее применения — руководящее постановление Пленума— новая норма права) под влиянием судебной практики прошло правило, определяющее основания расторжения договора жилищного найма вследствие создания условий, невозможных для совместного проживания.
Статья 171 ГК РСФСР 1922 года предусматривала возможность расторжения договора жилищного найма, помимо иных условий, в случае, «если наниматель жилого помещения своим поведением делает для других жильцов невозможным совместное с ним жительство в комнате или квартире».
Ограничительно толкуя приведенную норму, Пленум1 Верховного Суда РСФСР в постановлении от 2 марта 1928 г. пришел к выводу, что выселение трудящихся за невозможностью совместного проживания должно допускаться лишь в тех исключительных случаях, когда наниматель помещения является настолько неисправимым, что другие меры воздействия в отношении его, по мнению суда, являются уже недостаточными, во всех же остальных случаях суд применяет другие меры воздействия, например предостережение или внушение с предупреждением1.
Хотя принятое 17 октября 1937 г. постановление ЦИК и СНК СССР «О сохранении жилищного фонда и улучшении жилищного хозяйства в городах» не закрепило выводов практики об исключительности такой меры ликвидации жилищного конфликта, как выселение без предоставления другого жилого помещения, суды твердо придерживались выработанной ими линии в этом во- пррсе[79].
Более того, не ограничиваясь требованием о необходимости применения предварительных мер общественного воздействия к нарушителям правил социалистического общежития, практика стала на путь дальнейшего ограничения случаев выселения, допуская принудительный обмен. В п. 18 постановления Пленума Верховного Суда СССР от 12 декабря 1940 г. было разъяснено, что при разрешении исков о выселении в связи с невозможностью совместного проживания суд может в целях ликвидации жилищного конфликта обязать стороны произвести в определенный срок обмен занимаемого ими помещения, если заинтересованная сторона укажет другое годное для жилья помещение, на которое можно произвести обмен. В случае неисполнения решения суда в назначенный срок сторона, виновная в противодействии обмену, может быть выселена судом без предоставления другой жилой площади.
Принудительный обмен как способ ликвидации жилищного конфликта широко использовался в судебной практике[80].
Положения, направленные на ограничительное толкование ст. 171 ГК (а, по существу, явившиеся судебным правотворчеством), нашли свое закрепление в постановлении Пленума Верховного Суда СССР от 17 сентября 1960 г.[81], которым были внесены изменения в постановление Пленума Верховного Суда СССР от 12 декабря
1940 г.: «... выселение за невозможностью совместного проживания может допускаться лишь в тех случаях, когда съемщик жилого помещения является злостным нарушителем правил социалистического общежития и применение в отношении его мер воздействия (преду преждение, принудительный обмен жилой площади и др.), по мнению суда, является недостаточным» (п. 17).
При кодификации гражданского законодательства основные положения, выработанные судебной практикой по этому вопросу, получили нормативное закрепление. Как предусмотрено ст. 61 Основ гражданского законодательства, для выселения по мотивам систематического нарушения правил социалистического общежития необходимо, чтобы применяемые к нарушителю меры предупреждения и общественного воздействия оказались безрезультатными. Таким образом, законодатель подчеркнул исключительный характер выселения без предоставления жилого помещения.
Вместе с тем следует отметить, что, указав на необходимость принятия предварительных мер общественного воздействия, законодатель не закрепил практики производства принудительного обмена. Однако Пленум Верховного Суда СССР в постановлении от 25 марта 1964 г. «О судебной практике по гражданским жилищным делам» в п. 13 вновь разъяснил судам их право применять в качестве одной из мер ликвидации жилищного конфликта принудительный обмен. Учитывая вскрытые ранее судебной практикой недочеты, Пленум при даче соответствующего разъяснения подчеркнул, что к принудительному обмену может быть обязан лишь тот, кто своим виновным поведением создал невозможность совместного проживания. Соответственно только нарушитель может быть выселен в случае отказа от обмена.
6. В приведенных примерах воздействия судебной практики на совершенствование правового регулирования гражданских отношений сочеталось как прямое, так и косвенное воздействие. Однако не всегда вырабатываемые судебной практикой положения проходят такой путь: косвенное воздействие — прямое воздействие —законодательное закрепление.
В ряде случаев законодатель непосредственно санкционирует положения, выработанные судебной практикой, и тогда, когда они не принимают форму руководящих разъяснений Пленума Верховного Суда СССР.
Так, на протяжении длительного времени судебная практика более или менее последовательно проводила линию, направленную на признание того, что издательство вправе взыскивать с автора выплаченный ему гонорар только в тех случаях, когда расторжение договора имело место по вине автора[82]. В связи с этим, например, при рассмотрении дела по иску Киргизского государственного издательства к Арунгазиевой 3. Ю. Пленум Верховного Суда СССР подчеркнул, что возврат выданного издательством аванса недопустим в тех случаях, когда непригодность написанного произведения явилась результатом творческой неудачи автора[83]. В настоящее время принцип вины как непременного основания ответственности автора в форме возврата ранее полученного аванса прямо закреплен в ст. 511 ГК РСФСР.
Роль судебной практики в применении гражданского законодательства
1. Особое значение для создания устойчивой практики имеет деятельность Пленума Верховного Суда СССР и пленумов Верховных судов союзных республик, выражающаяся в издании ими руководящих разъяонений.
Поскольку, как уже отмечалось, особая роль судебной практики в совершенствовании гражданско-правового регулирования связана с широкими полномочиями суда по применению аналогии права и аналогии закона, постольку подробнее следует остановиться на руководящих разъяснениях, основанных на применении аналогии.
Спорным в литературе является вопрос о возможности применения судами аналогии лишь при разрешении конкретных гражданских дел либо не только в этих случаях, но и при издании Пленумом Верховного Суда СССР руководящих разъяснений по гражданским делам. Правильную, на наш взгляд, позицию занимают авторы, которые придерживаются второй точки зрения.
Последовательным сторонником первой точки зрения, которая сводится к тому, что Пленум лишен права давать руководящие разъяснения, руководствуясь аналогией права и аналогией закона, был И. Б. Новицкий. Он обосновывал свою точку зрения тем, что Пленум Верхов ного Суда СССР не является нормотворческим органом1.
С. С. Алексеев и И. Я- Дюрягин допускают осуществление при применении законодательства как конкретизирующей, так и правоисполнительной деятельности. В последнем случае имеются в виду не только применение аналогии закона, но и субсидиарное применение норм смежных отраслей, а также выработка «правоположений». Однако отрицая возможность придания правоприменительным органам правотворческих функций, С. С. Алексеев и И. Я. Дюрягин подчеркивают, что речь может идти только о восполнении пробелов в порядке индивидуального поднормативного регулирования, т. е. для данного конкретного случая2.
Иную позицию занимает М. А. Гурвич. Убедительно опровергая приведенные И. Б. Новицким доводы, М. А. Гурвич указывает, что «при неправильной практике применения закона или права по аналогии Пленум Верховного Суда СССР не может не дать обобщающего разъяснения по вопросу о том, как в данном случае применять законы по аналогии. Это будет разъяснение по применению закона»3. Однако в свою очередь сам М. А. Гурвич, соглашаясь с возможностью издания руководящих разъяснений Пленумом Верховного Суда СССР, основанных на аналогии права или закона, вместе с тем отрицает их обязательность для нижестоящих судов. В подтверждение своей позиции М. А. Гурвич ссылается на ст. 52 Основ гражданского судопроизводства. Как известно, эта статья, в частности, устанавливает, что суд, рассматривающий дело в кассационном порядке или в порядке судебного надзора, не вправе предрешать, какая норма материального права должна быть применена при новом рассмотрении дела. Из этого М. А. Гурвич делает вывод, что «если указания суда по этому вопросу не связывают суд по конкретному делу, то тем более они не могут связывать суды, если указания даны в виде общего правила»4.
Думается, что соответствующий вывод не вытекает из
1 См. И. Б. Новицкий, Источники советского гражданского права, Госюриздат, 1959, стр. 134 и сл.
2 См. С. С. А л е к с е е в, И. Я- Дюрягин, Функции применения права, «Правоведение» 1972 г. № 2, стр. 25 и сл.
3 М. А. Гурвич,-О применении советским судом'гражданских законов, «Ученые записки ВЮЗИ», вып. XVI, М„; 1969, стр. 278.. г
4 Т а м же, стр. 278.
лзй
ст. 52 Основ, поскольку она, как это прямо ею предусмотрено, адресует содержащееся в ней запрещение предрешать вопрос о применении нормы материального права лишь суду, рассматривающему конкретное дело в кассационном или надзорном порядке. Таким образом, ст. 52 Основ, очевидно, не затрагивает правомочий Пленума, закрепленных в ст. 9 Положения о Верховном Суде СССР. Как нам кажется, речь идет о различных актах, различных органах и о различных нормах, регламентирующих соответствующую компетенцию.
Поэтому следует признать вполне правомерным издание Пленумом Верховного Суда СССР таких руководящих разъяснений, которые содержатся, например, в п. 4 постановления от 25 февраля 1967 г. «О некоторых вопросах применения законодательства при рассмотрении судами дел по спорам между гражданами и жилищностроительными кооперативами». В нем предусмотрена необходимость применять основания и порядок выселения наймодателем нанимателей и членов их семей без предоставления выселяемому другого жилого помещения (ст. 333 ГК РСФСР) к отношениям между членами жилищно-строительного кооператива и членами их семей. Между тем юридическая природа последних отношений существенно отличается от договора жилищного найма.
Точно так же руководящим разъяснением Пленума Верховного Суда СССР от 23 октября 1963 г. «О судебной црактике по искам о возмещении вреда» предусмотрено применение по аналогии закона Правил возмещения предприятиями, учреждениями, организациями ущерба, причиненного рабочим и служащим увечьем либо иным повреждением здоровья, связанным с их работой. Хотя Правила регулируют порядок -возмещения вреда страхователем своим работникам, п. 9 постановления Пленума предусмотрено распространение соответствующих норм и на отношения, возникающие вследствие причинения вреда организацией или гражданином, не обязанными уплачивать за потерпевшего страховые взносы.
С^-нашей точки зрения, прав был С. В. Курылев, который, оспаривая взгляды сторонников «гибкого» применения закона, полагавших, что «аналогия должна применяться судами только по отдельным конкретным делам, не создавая прецедента», указывал: «Такой взгляд фактически означает, что одно и то же обстоятельство, которое должно быть признано юридическим фактом путём применения аналогии, при разрешении одного дела может получить такое значение, при разрешении другого— нет, что ведет к неединообразному применению закона. Не случайно практика Верховного Суда СССР идет по другому пути — имеющиеся в законодательстве пробелы до принятия необходимого закона заполняются путем издания постановлений, имеющих обязательное значение для Судебных органов и обеспечивающих вследствие этого единообразие в заполнении законодательных пробелов»[84].
Применительно к постановлениям Пленума Верховного Суда СССР была высказана точка зрения, что «в указанных актах центральных органов юрисдикции могут содержаться отдельные конкретизирующие нормы»[85]. Эта точка зрения в основном соответствует практике. Вместе с тем среди руководящих разъяснений есть и та- {сие, значение которых выходит за рамки конкретизации какой-либо нормы. Соответственно они имеют свое самостоятельное значение и свою самостоятельную судьбу.
Так, значительное число разъяснений Пленума Верховного Суда СССР и Верховного Суда РСФСР, которые восполняли пробелы в действующем законодательстве, в 1959—1964 годах было воспроизведено в отдельных статьях Основ и ГК.
В качестве примера можно сослаться на правоположения, выработанные судебной практикой в связи с применением норм о наследовании.
Глава ГК РСФСР 1922 года «Наследственное право» с дополнениями, внесенными Указом Президиума Верховного Совета РСФСР от 12 июня 1945 г., не содержала норм, регламентирующих вопросы времени, места открытия наследства, а также наследственной трансмиссии (перехода права на принятие наследства).
Эти вопросы разрешались Пленумом Верховного Суда СССР в постановлении от 10 апреля 1957 г. «О су деб,ноя практике по делам о наследовании». Пленум разъяснял, что временем открытия наследства считается день смерти наследодателя, а в случаях признания безвестно отсутствующего умершим либо установления судом факта смерти наследодателя— соответственно день вступления в законную силу определения суда либо указанный в определении суда день фактической смерти наследодателя (п. 1).
Местом открытия наследства считается последнее постоянное местожительство наследодателя, а при неизвестности местожительства — местонахождение наследственного имущества (п. 2).
В п. 14 было разъяснено, что если наследник, призванный к наследованию, умер после открытия наследства, не уопев его принять, то его право на причитающуюся ему долю в наследстве переходит к его наследникам.
Эти, по существу, новые правоположения, выработанные судебной практикой, были воспроизведены в гражданских кодексах союзных республик (ст. ст. 528. 529 и 548 ГК РСФСР), и таким образом им была придана высшая юридическая сила.
2. Поскольку многие постановления Пленума Верховного Суда СССР содержат разъяснения нормативного характера, их принятие приобретает черты иравосоздаю- щей деятельности. Однако такая деятельность, несомненно, должна носить подзаконный характер. Поэтому вызывает сомнение возможность принятия Пленумом Верховного Суда СССР разъяснений нормативного характера, выходящих за пределы применения аналогии или конкретизации действующих норм.
/Примером может служить, с нашей точки зрения, п. 13 постановления Пленума Верховного Суда СССР от 25. марта 1964 г., о котором уже шла речь. Пленум Верховного Суда СССР разъяснил, что в отношении лиц, создающих своим виновным поведением невозможность совместного с -ними проживания, может быть применена такая мера, как принудительный обмен жилой площади. В данном случае императивная норма Основ, предусматривающая лишь выселение этих лиц, превращена ' в факультативную. Вряд ли можно оспаривать целесообразность подобного нормативного разъяснения, что, однако, не исключает сомнений по поводу правомочности Пленума на такое разъяснение.
С нашей точки зрения, Пленум Верховного Суда СССР вышел за пределы своих правомочий и тогда, когда разъяснил в п. 16 постановления от 23 октября . 1963 г. «О судебной практике по искам о возмещении . вреда», что при определении размера дополнительных расходов не применяются правила, допускающие уменьшение размера возмещения в зависимости от степени вины потерпевшего. Формулировка ст. 93 Основ гражданского законодательства не содержала никаких указаний на возможность ограничения рамок ее применения. Поэтому установленное Пленумом Верховного Суда СССР правило, безусловно целесообразное, могло быть введено лишь законодательным путем. Этот вывод подтверждается новой редакцией ст. 93.
Можно привести и другие примеры. Согласно ст. 533 ГК РСФСР «предметы обычной домашней обстановки и обихода переходят к наследникам по закону, проживавшим совместно с наследодателем до его смерти не менее одного года, независимо от их очереди и наследственной доли». Такую же норму содержат и ГК многих других союзных республик.
Пленум Верховного Суда СССР в постановлении от
1 июля 1966 г. «О судебной практике по делам о наследовании» в п. 5 разъяснил, что «по смыслу закона здесь (идет речь о ст. 533 ГК РСФСР.— К. Я-) имеются ввиду те наследники, которые, проживая совместно с наследодателем, пользовались указанными предметами для удовлетворения повседневных бытовых нужд».
Представляется, что подобное разъяснение не основано на логическом толковании смысла закона. Более того, это скорее ограничительное толкование, не вытекающее из смысла закона, а потому введение его могло быть осуществлено лишь законодательным путем. Такой вывод подтверждается и тем, что, например, ст. 545 ГК Грузинской ССР, соответствующая ст. 533 ГК РСФСР, . содержит указание на то, что предметы обычной домашней обстановки и обихода переходят к наследникам . по закону, проживающим совместно с наследодателем в течение 1 года до его смерти, если эти наследники «вели с ним общее хозяйство или находились на его иждивении».
Таким образом, ГК Грузинской ССР несколько по- иному, чем это сделал Пленум Верховного Суда СССР, ограничил круг наследников по закону, которые могут наследовать предметы обычной домашней обстановки, независимо от очереди и наследственной доли.
Практика применения указанной нормы, изданное Пленумом Верховного Суда СССР руководящее разъяснение свидетельствуют о необходимости уточнения вопроса о наследовании предметов обычной домашней обстановки и обихода, но сделать это должен, очевидно, республиканский законодатель, которому в силу ст. 118 Основ гражданского законодательства предоставлено право определять условия наследования этого имущества.
Следует согласиться и с Б. С. Лесиным, и Ю. К. Толстым в том, что Пленум Верховного Суда СССР вышел за рамки своей компетенции при даче руководящего разъяснения в п. 9 постановления от 25 марта 1964 г. «О судебной практике по гражданским жилищным делам» в части условий применения ст. 59 Основ гражданского законодательства[86].
Статья 59 Основ предусматривает, в частности, что, «если в квартире, в которой проживает наниматель, освободилась комната, не изолированная от занимаемого им жилого помещения и смежная с ним, эта комната подлежит передаче в его пользование».
В отношении приведенной нормы Пленум разъяснил, что суды могут отказать в требовании нанимателя о передаче ему освободившейся смежной комнаты, если имеются технические возможности превращения освободившейся смежной комнаты в изолированную при условии, что освободившаяся комната по размеру является излишней для нанимателя и если переоборудованием не ухудшаются жилищные условия этого нанимателя или других нанимателей жилых помещений в той же квартире. Установленное Пленумом ограничение, как представляется, ущемляет интересы нанимателей и не вытекает ни из буквального текста, ни даже из смысла ст. 59 Основ.
3. Руководящие разъяснения Пленума не могут конкурировать и с подзаконными нормами, издаваемыми правотворческими органами. Они не должны противоре чить этим нормам и не могут охватывать область отношений, уже урегулированную такими нормами.
Например, подп. «в» п. 21 постановления Пленума Верховного Суда СССР от 23 октября 1963 г. «О судебной практике по искам о возмещении вреда» предусматривалось, что «если потерпевшему, получавшему пенсию, после происшедшего с ним несчастного случая размер пенсии увеличен, то, независимо от основания увеличения размера пенсии, подлежит зачету в счет возмещения вреда та сумма пенсии, на которую она была увеличена». Вместе с тем постановлением Государственного комитета Совета Министров СССР по вопросам труда и заработной платы и Секретариата ВЦСПС от 28 августа 1968 г. было установлено, что если размер пенсии по инвалидности увеличен не в связи с увечьем или иным повреждением здоровья, то сумма, на которую увеличен размер пенсии, зачету не подлежит. В связи с этим п. 21 постановления фактически утратил свое значение и суды не должны были им руководствоваться. В настоящее время постановлением Пленума Верховного Суда СССР от 30 марта 1973 г. п. 21 приведен в соответствие с указанным актом Государственного комитета[87].
4. Хотя новое гражданское законодательство, несомненно, более широко и полно урегулировало личные и имущественные отношения, судебная практика, формирующаяся на базе действующего законодательства, уже ставит много вопросов, которые требуют законодательного урегулирования либо дачи Пленумом Верховного Суда СССР руководящих разъяснений. При этом значение судебной практики не сводится только к выработке единообразной линии в решении определенных вопросов. Дело в том, что несовпадение в позициях различных судебных органов указывает на пробелы в действующем законодательстве, которые должны быть устранены, либо на необходимость путем толкования разъяснить действительный смысл той или иной нормы.
Например, уже на протяжении ряда лет в юридической литературе дискутируется[88], а на практике по-разному решается вопрос об учете вины родителей малолетнего ребенка, которому причинен вред.
Как известно, ст. 93 Основ гражданского законодательства допускает возможность уменьшения размера возмещения либо отказа в возмещении в тех случаях, когда грубая неосторожность самого потерпевшего содействовала возникновению или увеличению вреда.
Поскольку несовершеннолетний в возрасте до 15 лет полностью неделиктоспособен[89], его вина учитываться не должна, а следовательно, ст. 93 Основ не может быть применена.
Между тем на практике поведение малолетнего потерпевшего нередко содействует возникновению либо увеличению вреда. В этих случаях и возникает вопрос о возможности учета вины его родителей, которые не осуществляли за своим ребенком надлежащего надзора или ненадлежащим образом его воспитывали.
Московский городской суд по делу по иску Приходько учел вину родителей потерпевшего ребенка и снизил размер возмещения. Судебная коллегия по гражданским делам Верховного Суда РСФСР поддержала линию Московского городского суда[90].
На позицию возможности учета вины родителей малолетнего потерпевшего встал и Президиум Верховного Суда Грузинской ССР по делу по иску С. к Тбилисскому участку энергоснабжения[91].
Иную позицию занял Владимирский областной суд в - деле по иску Ефимовой к Волошину[92].
Несовпадение в позициях судебных органов по рассматриваемому вопросу свидетельствует о необходимости его скорейшего законодательного урегулирования.
5. В связи с тем что Пленум Верховного Суда СССР формулирует свои руководящие разъяснения непосредственно под влиянием судебной практики и достаточно оперативно, очевидно, сохраняет значение осуществляемая им деятельность по созданию как новых правополо-
жений (вплоть до момента, когда законодатель устранит обнаруженный судебной практикой и восполненный постановлением Пленума пробел путем издания новых норм), так и конкретизирующих правоположений.
В настоящее время действует 22 постановления Пленума Верховного Суда СССР по гражданским делам. Два из них посвящены общим вопросам гражданского права[93], пять — праву собственности, три — жилищному праву, одно—договору перевозки, семь—обязательствам из причиненного вреда, три — авторскому и изобретательскому праву и одно — наследственному праву.
Ряд принципиальных руководящих разъяснений по отдельным категориям гражданских дел содержится и. в постановлениях Пленума Верховного Суда РСФСР.
Хотя постановления Пленума Верховного Суда СССР и постановления пленумов Верховных судов союзных республик уже охватили весьма значительный круг гражданских правоотношений, изучение судебной практики подтверждает целесообразность издания высшими органами судебных систем руководящих разъяснений по вопросам применения ряда норм, в частности норм общей части гражданского права (прежде всего об исковой давности, сделках), а также обязательственного права. Последнее относится к правилам о государственных закупках сельскохозяйственной продукции в колхозах, о договорах, призванных обслуживать бытовые потребности граждан, и т. п.
СУДЕБНАЯ ПРАКТИКА И ТРУДОВОЕ ПРАВО
Роль судебной практики в совершенствовании трудового законодательства на различных этапах его развития
Роль судебной практики в совершенствовании трудового законодательства имеет некоторые особенности.
Ни в одной другой отрасли права нельзя найти такого обилия правовых норм, созданных или усовершенствованных под влиянием судебной практики. Указанное обстоятельство можно объяснить прежде всего тем, что советское трудовое право как отрасль права создавалось впервые в мире.
Регулирование трудовых отношений в условиях капитализма осуществлялось, как известно, весьма фрагментарно в рамках гражданского законодательства. Общие закономерности правового регулирования трудовых отношений в буржуазной правовой науке оставались неразработанными. Указанное обстоятельство существенно отличало формирование советского трудового законодательства от формирования советского гражданского и уголовного законодательства.
Специфические трудности в создании системы трудового законодательства определялись также необходимостью широкой дифференциации правового регулирования в зависимости от технической стороны организации производства, климатических условий труда, физиологических, возрастных особенностей работников и т. д., что было связано с необходимостью детальной конкретизации многих правовых установлений.
В этих условиях практика применения трудового законодательства, особенно судебная практика, часто вскрывала в нем серьезные недостатки: наличие пробелов в системе правовых норм; их неувязку между собой и с правовыми нормами других отраслей права; неточности в формулировках гипотез правовых норм, требующие применения ограничительного или распространительного толкования; отсутствие санкций, обеспечиваю щих исполнение правовых предписаний, и т. д. Указанные недостатки не только вскрывались судебной практикой, но в известной мере и исправлялись ею.
Вот почему количество правоположений, выработанных судебной практикой по трудовым делам, могущих служить базой для совершенствования законодательства, значительно превышало их количество по другим категориям дел.
Подчеркивая существенное влияние судебной практики на развитие трудового законодательства, нельзя забывать о том, что трудовые споры рассматриваются не только и не главным образом судебными органами. Судебная практика представляет собой лишь часть многообразной практики разрешения прудовых споров. Материалы судебных органов по применению норм трудового права являются ограниченными. Помимо судебной практики в целях совершенствования трудового законодательства. могут быть с успехом использованы и другие виды правоприменительной практики (практика комиссий по трудовым спорам и фабзавместкомов; практика вышестоящих органов в порядке подчиненности; практика органов, осуществляющих государственный надзор и общественный контроль за соблюдением законодательства о труде и т. д.). Влияние же судебной практики на совершенствование трудового законодательства касается в основном таких институтов, как прудовой договор, заработная плата, материальная ответственность, порядок разрешения трудовых споров.
Использование правоположений, выработанных судебной практикой, для совершенствования законодательства, действовавшего до принятия Основ законодательства о труде. Хотя регулирование трудовых и тесно связанных с ними отношений после принятия КЗоТ РСФСР 1922 года в целом приобрело зрелую форму, процесс всестороннего совершенствования регулирования этих отношений продолжался.
Анализ истории развития советского трудового права дает немало примеров того, как конкретные нормы трудового законодательства складывались и совершенствовались под непосредственным влиянием судебной практики. 1'
Так, под воздействием судебной практики складывалось правовое регулирование материальной ответственности рабочих и служащих за ущерб, причиненный ими
предприятию, учреждению. КЗоТ РСФСР 1922 года в
; его первоначальной редакции не предусматривал оснований привлечения работников к ответственности за ущерб в размере, превышающем !/з тарифной ставки.
Необходимость применения полной материальной ответственности впервые была выявлена Пленумом Верховного Суда РСФСР. В своем разъяснении от 26 октября 1925 г. при разрешении споров по искам кооперативов к его работникам, ответственным за сохранность вверенных им товаров, о возмещении ущерба, причиненного недостачей товаров, Пленум Верховного Суда предлагал руководствоваться ст. 403 и последующими статьями ГК РСФСР 1922 года. Таким образом, обнаруженный пробел в трудовом законодательстве рекомендова-
- лось преодолеть путем применения по аналогии граж-
- данско-правовых норм[94].
30 ноября 1925 г. Верховный Суд РСФСР распространил действие вышеуказанного разъяснения и на служащих государственных торговых предприятий и учреж-
• дений[95].
Судебная практика первоначально определила и условия привлечения работников к полной материальной ответственности. Так, в 1927 году гражданская кассационная коллегия Верховного Суда РСФСР указала, что полная материальная ответственность работников
• кооперативов и государственных торговых предприятий, учреждений должна вытекать из особых договорных отношений, доверенности или особого служебного положения[96].
Выработанные судебной практикой правоположения получили затем законодательное закрепление в постановлениях СНК РСФСР от 29 июля 1927 г.[97] и от 20 апреля 1928 г.[98], предусмотревших полную материальную ответственность торговых служащих государственных и кооперативных предприятий, учреждений и складов, а также служащих кредитных учреждений.
В дальнейшем судебная практика установила необходимость распространения полной ответственности и на другие категории служащих, не являющихся торговыми, но обслуживающих товарные и денежные ценности[99], что и получило отражение в постановлении ЦИК и СНК СССР от 12 июня 1929 г.[100].
Судебные органы выявили также необходимость учета производственной обстановки и материального положения трудящегося с целью снижения размера суммы иска, подлежащего удовлетворению. Так, в постановлении Пленума Верховного Суда РСФСР от 28 июня 1926 г. обращалось, в частности, внимание на то, что было бы бессмысленно выносить решения о взыскании с ответчиков — мелких служащих многотысячных сумм за причиненный ими при исполнении трудовых обязанностей вред[101].
Впервые данную идею законодатель воспроизвел в ст. 2 постановления СНК РСФСР от 29 июля 1927 г., в которой предусматривалось, что при установлении судебными органами размеров подлежащего возмещению ущерба должны учитываться не только причиненные убытки, но и та конкретная обстановка, при которой эти убытки были причинены, а также материальное положение торгового служащего.
В дальнейшем указанное правило было закреплено в новой редакции статьи 83-6 КЗоТ РСФСР 1922 года и распространено на все категории работников.
Судебная практика оказала бесспорное влияние и на формирование правовых норм, регулирующих порядок удержаний, производимых по инициативе администрации предприятий и учреждений. Еще в 1926 году Пленум Верховного Суда РСФСР разъяснил, что обязательства, возникающие из неосновательного обогащения (ст. 399 и последующие статьи ГК РСФСР 1922года), не применимы к трудовым делам: недопустимо обратное взыскание сумм, добровольно выплаченных админист рацией рабочему или служащему на основании трудового договора[102]. Впоследствии судебные же органы предусмотрели исключения из этого правила, в частности в отношении сумм, полученных в качестве аванса или личного долга в счет жалования[103]. Указанные правоположе- ння с определенными коррективами нашли отражение в законодательстве[104].
При применении статьи 36 КЗоТ РСФСР 1922 года, допускающей временные переводы рабочего или служащего на другую работу только в случаях отсутствия на предприятии (в учреждении) работы, для которой приглашен трудящийся, и для предотвращения угрожающей опасности,'суды установили целесообразность подобных временных переводов и при других производственных ситуациях. Например, рассмотрев дело бухгалтера Бе- лорецкого треста Шоткова, отказавшегося выполнить работу заболевшего сотрудника, Гражданская кассационная коллегия Верховного Суда РСФСР указала: «Переброска работников внутри предприятия или между предприятиями, объединенными одним общим управлением, на какой-либо из слабых участков работы или по другим уважительным и деловым соображениям, при условии, если работа, на которую они перебрасываются, им достаточно знакома, если их заработок не уменьшится и перевод не связан с необходимостью перемены местожительства, следует признать правом администрации, вытекающим из трудового договора, и не является нарушением ст.ст. 36 и 37 КЗоТ»[105].
Через некоторое время такой перечень оснований, допускающих временные переводы на другую работу, с определенными коррективами был закреплен в ст. 5 постановления ЦИК и СНК СССР от 3 июня 1931 г.[106]; администрации предоставлялось право переводить работников на срок до одного месяца на другую работу в случаях производственной .необходимости. В дальней шем эта норма была воспроизведена в ст. 37[107] КЗоТ РСФСР1.
Табель взысканий, приложенная к примерным Правилам внутреннего распорядка для промышленных предприятий и утвержденная НКТ СССР 19 июля 1927 г.[108], а равно табель взысканий за нарушение трудовой дисциплины в государственных учреждениях и управленческом аппарате государственных, промышленных и торговых предприятий и акционерных обществ с преобладающим участием государственного капитала, утвержденная постановлением НКТ РСФСР от 11 января 1928 г.[109], в качестве мер взыскания предусматривали лишь выговор с объявлением по цеху или отделу и извещением фабзавместкома или месткома и увольнение.
Между тем на практике администрация в качестве меры дисциплинарного взыскания довольно часто применяла перевод на другую работу.
Рассматривая конкретные дела, связанные с такими переводами, судебные органы стали признавать их законными, мотивируя это тем, что перевод является более мягкой мерой взыскания, чем увольнение[110].
Законодатель отразил эти моменты в последующих нормативных актах. В Типовых правилах внутреннего трудового распорядка для рабочих и служащих государственных, кооперативных и общественных предприятий и учреждений, утвержденных СНК СССР 18 января
1941 г., в числе прочих мер дисциплинарного воздействия значился и перевод на другую, нижеоплачиваемую работу сроком до 3 месяцев или смещение на низшую должность[111].
Восстановление на прежней работе (должности) рабочего (служащего), ранее уволенного, вызывало необходимость расторжения трудового договора с работником, позднее принятым на ту же должность или работу. Однако соответствующего законодательного обоснования таких действий администрации КЗоТ РСФСР 1922 года в его первоначальной редакции не предусмотрел.
Пленум Верховного Суда РСФСР преодолел этот пробел путем применения аналогии закона. В разъяснении от 7 февраля 1927 г. (п. 2) Пленум пришел к выводу, что администрация вправе уволить позже принятого работника применительно к п. «а» ст. 47 КЗоТ (т. е. по мотивам сокращения штатов), если нет возможности' дать работу обоим трудящимся[112].
В ст. 71 Правил о примирительно-третейском и судебном рассмотрении трудовых конфликтов, утвержденных ЦИК и СНК СССР 29 августа 1928 г.[113], вскрытый судебной практикой пробел был восполнен. Впоследствии ст. 47 КЗоТ РСФСР 1922 года была дополнена пунктом «з», которым предусматривалось право администрации на расторжение трудового договора, когда на должности, занимаемой нанявшимся, восстановлен судом или расценочно-конфликтной комиссией работник, ранее занимавший эту должность[114].
Судебным органам принадлежит также идея о том, что выплата заработной платы за время вынужденного прогула, вызванного незаконным расторжением трудового договора по вине администрации, должна быть ограничена определенным календарным сроком. В п. 7 постановления Пленума Верховного Суда РСФСР от 7 февраля 1927 г. предусматривалось: «...Вознаграждение за время безработицы в отношении лиц, уволенных из государственных и общественных организаций, не может превышать 6-месячного заработка». Законодатель в ст. 68 Правил о примирительно-третейском и судебном разбирательстве трудовых конфликтов установил, что «право на получение вознаграждения за время вынужденного прогула[115] сохраняется за неправильно уволенным работником на время до одного месяца во всех случаях; сверх же 1 месяца лишь в случаях, если неправильно уволенный работник в течение 1 месяца со дня увольнения зарегистрировался на бирже труда и не отказывался без уважительных причин от предлагаемой работы»[116].
В последующем законодательстве идея ограничения выплаты заработной платы за время вынужденного прогула приобрела еще более обобщенную форму. Согласно постановлению СНК СССР, ЦК ВКП(б) и ВЦСПС от 28 декабря 1938 г.[117] заработная плата за время вынужденного прогула была ограничена 20 рабочими днями.
Судебная практика, обобщенная в разъяснении Пленума Верховного Суда РСФСР от 7 февраля 1927 г.[118], в свое время предусмотрела изъятие трудовых споров по поводу увольнения и восстановления в должности определенных категорий работников[119] из общей подведомственности судебных органов и установление административного порядка разрешения таких споров. Впоследствии данное положение было закреплено в ст. 65 Правил о примириТельно-третейском и судебном рассмотрении трудовых: конфликтов. При этом законодатель признал необходимым установление специальных перечней категорий ответственных работников, дела которых об увольнении и восстановлении в должности не подлежат рассмотрению в общих органах по рассмотрению трудовых споров[120].
Даже приведенные примеры (число их могло бы быть значительно увеличено) свидетельствуют о конкретном влиянии судебной практики 20-х и 30-х годов на последующее развитие трудового законодательства.
Судебная практика военных и первых послевоенных лет существенного влияния на совершенствование трудового законодательства не оказала. В годы, предшествовавшие принятию Основ законодательства Союза ССР и союзных республик о труде 1970 года[121] (далее Основы законодательства о труде), трудовое законодательство обновлялось весьма незначительно. Тем не менее факты использования судебной практики в целях совершенствования законодательства о труде встречаются и в этот период.
Так, в постановлении от 13 сентября 1957 г. (п, 8) Пленум Верховного Суда СССР разъяснил, что если на предприятии, в учреждении или организации нет ни фабзавместкома, ни профсоюзного организатора, то трудовые споры между работником и администрацией рассматриваются непосредственно в судебном порядке[122]. Данное разъяснение без каких-либо текстуальных изменений было закреплено в ст. 1692 КЗоТ РСФСР 1922 года (в редакции от 31 января 1958 г.).
Весьма своеобразно сказалось влияние судебной практики на издание Госкомтрудом и ВЦСПС 29 августа 1963 г. специального разъяснения по поводу применения п. 21 действовавшего ранее Положения о порядке рассмотрения трудовых споров[123]. В этом пункте говорилось о том, что денежные требования работников могут быть удовлетворены комиссией, а следовательно, и другими органами, рассматривающими трудовой спор, «за время до подачи заявления, но не более чем за три месяца».
Поскольку нечеткая формулировка п. 21 Положения на практике толковалась по-разному и вызывала большие споры, Пленум Верховного Суда СССР в постановлении от 13 сентября 1957 г. (п. 8) разъяснил, что «при разрешении споров о денежных требованиях суд вправе вынести решение о присуждении работнику сумм, причитающихся за прошлое время, но не более чем за три месяца, предшествующие (разрядка наша.— Авт.) подаче им заявления в комиссию по трудовым спорам». Таким образом, Пленум истолковал правило, содержавшееся в п. 21 Положения, как своеобразный срок исковой давности[124]. Иначе толковали указанную норму профсоюзные органы. В ответах на запросы с мест правовая комиссия ВЦСПС разъяснила, что органы, рассматривающие трудовые опоры, могут удовлетворять денежные требования работника за любые три месяца независимо от времени обращения последнего в комиссию[125]. Таким образом, сложилось явно ненормальное положение, при котором при применении п. 21 Положения фабзавместкомы ориентировались на разъяснение ВЦСПС, а судебные органы— на разъяснение Пленума Верховного Суда СССР[126]. Естественно, что при создавшихся условиях требовалось соответствующее разъяснение компетентного органа.
В разъяснении Госкомтруда и ВЦСПС от 29 августа
1963 г. отмечалось, что для обращения работников с денежными требованиями (или иными) в комиссию по трудовым спорам сроков давности не установлено. Поэтому требования рабочих и служащих о заработной плате, премиях, надбавках, доплатах и т. д. могут быть удовлетворены независимо от того, когда работник обратился в комиссию, но не более чем за три месяца.
Таким образом, даже ошибочная судебная практика
в конечном счете послужила целям совершенствования правового регулирования.
Именно судебной практикой была подмечена необходимость ограничительного применения п. 10 Положения о правах фабричного, заводского, местного комитета профессионального союза 1958 года[127], по которому запрещалось увольнение с работы по инициативе администрации без согласия фабзавместкома. Под влиянием судебной практики было издано постановление Президиума Верховного Совета СССР от 30 сентября 1965 г.[128], определившее круг случаев', когда расторжение трудового договора по инициативе администрации, в изъятие из общего правила, производится без согласия фабзавместкома.
Использование правоположений, выработанных судебной практикой при разработке Основ законодательства о труде и новых КЗоТ союзных республик. При
разработке Основ законодательства о труде и новых КЗоТ союзных республик были весьма широко использованы материалы судебной практики.
Особенно заметно влияние судебной практики на совершенствование правовых норм, относящихся к институту трудового договора. Так, в главе «Трудовой договор» нового КЗоТ РСФСР 26 статей. В 20 из них содержатся новые правовые нормы. При этом новеллы, содержащиеся в 11 статьях указанной главы, сформулированы под непосредственным влиянием материалов судебной практики.
Приведем конкретные примеры.
В ст. 18 КЗоТ РСФСР и соответствующих статьях КЗоТ других союзных республик закреплено правило о том, что «фактическое допущение к работе считается заключением трудового договора, независимо от того, был ли прием на работу надлежащим образом оформ лен»’. Соответствующее правоположение было выработано ранее судебной практикой[129].
■Судебные органы впервые ограничительно истолковали право администрации на установление испытания при приеме на работу. Так, оно исключалось при зачислении на работу в порядке перевода[130]. Пленум Верховного Суда РСФСР в постановлении от 26 мая 1965 г. указал на незаконность установления испытания подросткам, принятым на работу по броне, направленным комиссиями по делам несовершеннолетних в порядке трудоустройства, принимаемым на индивидуальное или бригадное обучение и после окончания училищ системы профессионально-технического образования, а также поступившим на работу впервые по личному заявлению, так как зачисление их на работу имеет целью получение квалификации или полное овладение профессией[131].
Данное положение получило законодательное закрепление, например, в ст. 21 КЗоТ РСФСР. Восприняв выдвинутую судебной практикой идею, законодатель развил ее, распространив правило о запрещении установления испытания и на некоторые другие категории работников.
Судебные органы ранее исходили из того, что работник, освобожденный от работы по результатам испытания, не вправе предъявить иск о восстановлении на прежнем месте[132]. Позднее судебная практика выработала прямо противоположную установку по данному вопросу[133], что было признано законодателем правильным и закреплено в новых КЗоТ. В них говорится, что освобождение от работы по результатам испытания рабочий или служащий вправе обжаловать в районный (городской) народный суд, а в соответствующих случаях — в вышестоящий в порядке подчиненности орган (см., например, ст. 23 КЗоТ РСФСР).
В ст. 25 КЗоТ РСФСР впервые раскрывается понятие перевода на другую работу путем отграничения его от понятия перемещения на другое рабочее место, при котором не требуется получения согласия работника. В этой норме, несомненно, были учтены материалы судебной практики, квалифицирующие как перевод не только изменение специальности, квалификации, должности, но и такие изменения трудовой функции, которые влияют на размер заработной платы или влекут изменения льгот, преимуществ и иных существенных условий труда[134].
При применении ст. 371 КЗоТ РСФСР 1922 года судебной практикой была выявлена необходимость раскрытия круга обстоятельств, которые бы подпадали под понятие «производственная необходимость» и давали бы право администрации предприятий, учреждений производить временный перевод рабочих и служащих на другую работу.
Так, в определении Судебной коллегии по гражданским делам Верховного Суда РСФСР от 27 сентября 1967 г. указывалось, что под производственной необходимостью надо понимать необходимость выполнения срочных, заранее не предвиденных администрацией работ, от своевременного выполнения которых зависит нормальная работа предприятия, предотвращение или ликвидация стихийного бедствия, аварии и т. п.[135]. С учетом указанной практики понятие, «производственная необходимость» было впервые раскрыто законодателем в ст. 14 Основ законодательства о труде, а также в соответствующих статьях новых КЗоТ союзных республик.
В постановлении от 13 сентября 1957 г. (п. 10) Пленум Верховного Суда СССР разъяснил, что суды не должны принимать к рассмотрению заявления о расторжении работником трудового договора, заключенного на неопределенный срок, так как «по истечении двух недель со дня предупреждения работником администрации об увольнении его по собственному желанию трудовой договор признается прекращенным, и работник должен считаться уволенным по собственному желанию»5. С учетом данного разъяснения, например, в ст. 31 КЗоТ РСФСР было уточнено, что по истечении двухнедельного срока предупреждения «рабочий или служащий вправе прекратить работу, а администрация предприятия, учреждения, организации обязана выдать работнику трудовую книжку и произвести с ним расчет».
Как известно, п. «а» ст. 47 КЗоТ РСФСР 1922 года предусмотрел в качестве основания расторжения трудового договора по инициативе администрации лишь полную или частичную ликвидацию предприятия, учреждения или хозяйства, а равно сокращение объема работ в них. Однако вскоре выяснилось, что типичным для социалистического производства является не сокращение объема работ, а сокращение численности или штата, связанное с совершенствованием организации производства и управления. В результате судебные органы стали рассматривать сокращение численности или штата работников как основание для расторжения трудового договора по п. «а» ст. 47 КЗоТ[136]. С учетом этого положения и был сформулирован п. 1 ст. 17 Основ законодательства о труде, который затем вошел в новые КЗоТ союзных республик.
Пункт «г» ст. 47 КЗоТ РСФСР 1922 года предусматривал возможность увольнения работника в случае систематического неисполнения им без уважительных причин обязанностей, возлагаемых на него договором или правилами внутреннего распорядка. В процессе применения указанной нормы последняя была существенным образом конкретизирована судебной практикой.
В постановлении Верховного Суда РСФСР от 25 декабря 1941 г.[137] разъяснялось, что увольнение по п. «г» ст. 47 КЗоТ допускается при условии применения к работнику в прошлом мер дисциплинарного воздействия, которые не привели к должным результатам. В связи с усилением роли общественных организаций в борьбе за укрепление трудовой дисциплины Пленум Верховного Суда СССР в постановлении от 13 сентября 1957 г. (п. 17) разъяснил, что увольнение по п. «г» ст. 47 КЗоТ в связи с систематическим нарушением работником трудовых обязанностей возможно лишь в случае, когда примененные к нему меры общественного или дисциплинарного воздействия не привели к должным результатам, ввиду чего дальнейшее оставление работника на работе находится в противоречии с интересами производства.
Указанное разъяснение вошло в п. 3 ст. 17 Основ законодательства о труде, воспроизведенный затем в новых КЗоТ союзных республик. Однако увольнение за систематическое неисполнение без уважительных причин трудовых обязанностей законодатель допустил лишь в случае, если к работнику ранее применялись меры дисциплинарного или общественного взыскания[138].
Судебная практика всегда исходила из того, что предпочтение при увольнении по сокращению штатов при равных условиях производительности труда и квалификации должно предоставляться значительно большему числу категорий работников, чем это непосредственно предусмотрено законом[139]. Так, постановлением от
11 января 1952 г.[140] Пленум Верховного Суда СССР
разъяснил, что таким преимуществом должны пользоваться инвалиды Отечественной войны. При рассмотрении конкретных дел судебные органы оказывали предпочтение в оставлении на работе также в связи с длительным непрерывным стажем[141]; в связи с получением увечья на данном предприятии[142] и т. д. Указанные правоположения были восприняты законодателем (см., например, ст. 34 КЗоТ РСФСР)[143].
Судебной практикой была выявлена потребность установления предельных сроков, в течение которых администрация имела бы возможность реализовать полученное от фабзавместкома согласие на увольнение. Пленум Верховного Суда СССР разъяснил, что применительно к п. 25 Типовых правил внутреннего трудового распорядка администрация может расторгнуть трудовой договор по предусмотренным законом основаниям не позднее одного месяца со дня получения согласия фабзавместкома на увольнение работника. Увольнение за нарушение трудовой дисциплины допускается не позднее одного месяца со дня обнаружения проступка[144]. Пункт 25 Типовых правил[145], на который сослался Пле нум, содержал положение о том, что «дисциплинарное взыскание налагается не позднее одного месяца со дня обнаружения проступка». Нет сомнений в том, что и увольнение с работы за нарушения трудовой дисциплины (как один из видов дисциплинарных взысканий) м;о- жет быть произведено в течение месяца со дня обнаружения проступка. Однако установление предельного срока реализации согласия ФЗМК на увольнение работника (к тому же по самым различным основаниям) путем применения по аналогии п. 25 Типовых правил явно неправомерно. В данном случае под видом применения аналогии закона Пленум Верховного Суда превысил свою компетенцию. Но целесообразность принятого решения, по существу, сомнений не вызывала и поэтому получила законодательное закрепление в новых КЗоТ (например, ст. 35 КЗоТ РСФСР).
Установив, что увольнение с работы по инициативе администрации без согласия фабзавместкома не допускается[146], законодатель первоначально прямо не указал на какие-либо организационно-правовые гарантии, направленные на неуклонное обеспечение выполнения данного правила. В связи с этим одни судебные работники стали оценивать нарушение ст. 10 как безусловное основание для признания увольнения незаконным, тогда как другие рассматривали вопрос о правильности увольнения «по существу». Многие суды отказывали в исках о восстановлении на работе, хотя в самих решениях отмечали факт нарушения администрацией установленного порядка увольнения работника по согласованию с ФЗМК[147]. Поэтому закономерным явилось принятие Пленумом Верховного Суда СССР постановления от 30 июня
1964 г., разъяснившего, что при установлении судом нарушения администрацией закона о порядке увольнения рабочих и служащих, т. е. без согласия ФЗМК, уволенные подлежат восстановлению на работе[148]. Соответст вующее правило получило законодательное закрепление в ст. 18 Основ законодательства о труде и в соответствующих статьях КЗоТ союзных республик.
Также под влиянием судебной практики, например, в ст. 64 КЗоТ РСФСР предусмотрено правило о том, что оплата в двойном размере работы, произведенной в выходной день, допускается, если предоставление другого дня отдыха (отгула) невозможно (в связи с увольнением рабочего, служащего и в других случаях, предусмотренных законодательством)[149].
Можно также отметить, что в ст. 210 КЗоТ РСФСР была включена норма, заимствованная из судебной практики, предусматривающая, что непосредственно в районном (городском) народном суде рассматривается трудовой спор между работником и администрацией по такому вопросу применения трудового законодательства, который в отношении этого работника предвари- , льно оыл решен администрацией по согласованию с фабзавместкомом в пределах предоставленных им прав.
Действующее законодательство долгое время не регулировало порядка оплаты вынужденного прогула при признании незаконным перевода работника на другую работу, хотя необходимость в таком регулировании была очевидной. Пытаясь восполнить указанный пробел, Пленум Верховного Суда СССР в постановлении от 11 января 1952 г. (п. 7) разъяснил, что в случае признания перевода незаконным работнику, который, прекратив прежнюю работу, не приступил к новой, время отсутствия на работе не оплачивается. При этом Пленум, очевидно, исходил из того, что ответственность за невыполнение приказа администрации во всех случаях должна возлагаться на работника. На основе указанного разъяснения на протяжении более пяти лет и решались конкретные дела не только судами, но и другими органами, рассматривавшими трудовые споры. В дальнейшем, хотя никаких изменений в законодательство, регулирующее порядок оплаты времени вынужденного прогула, внесено не было, Пленум Верховного Суда СССР счел не обходимым дать новое разъяснение. В постановлении от 13 сентября 1957 г. (п. 9) Пленум указал, что, признавая перевод работника на другую работу или в другую местность незаконным и восстанавливая работника на прежней работе, суд может взыскать с предприятия, учреждения в пользу работника, не приступившего к новой работе, заработную плату за время вынужденного прогула, но не более чем за 20 рабочих дней. Такое решение вопроса являлось принципиально правильным, поскольку действующее законодательство не обязывает работника выполнять незаконное распоряжение администрации, а предприятие, учреждение не может быть освобождено от обязанности возместить работнику ущерб, возникший в результате незаконных действий администрации. Указанный подход к вопросу и был воспринят законодателем. В ст. 92 Основ законодательства о труде впервые было установлено, что рабочему или служащему, незаконно переведенному на другую работу и восстановленному на прежней работе, выплачивается по решению или постановлению органа по рассмотрению трудовых споров средний заработок за время вынужденного прогула или разница в заработке за время выполнения нижеоплачиваемой работы, но не более чем за три месяца.
Количество примеров, иллюстрирующих влияние судебной практики на разработку Основ законодательства о труде и новых КЗоТ, при необходимости можно и увеличить.
Возможности использования судебной практики для дальнейшего совершенствования трудового законодательства
Широкое использование судебной практики при разработке Основ законодательства о труде и новых КЗоТ союзных республик еще не означает, что соответствующие возможности были реализованы полностью. Многие правоположения, выработанные судебной практикой, могут быть с успехом использованы в процессе приведения различных подзаконных актов в соответствие с Основами и новыми КЗоТ.
Некоторые пути дальнейшего совершенствования законодательства о труде на основе материалов судеб ной практики представляется возможным наметить уже сейчас.
На наш взгляд, потребность в дополнительном правовом регулировании очевидна в тех вопросах, где су* дебная практика претерпевала коренные изменения без изменения содержания трудового законодательства. Ведь подобное положение явно свидетельствует о недо- статках правотворчества.
К сожалению, отдельные вопросы такого рода до сих пор не получили должного разрешения. К их числу относится, например, вопрос о понятии сверхурочной работы и условиях ее оплаты.
В свое время, обобщив сложившуюся судебную практику[150], Пленум Верховного Суда СССР в постановлении от 30 декабря 1937 г. (п. 13) разъяснил, что при доказанности производства сверхурочных работ с ведома администрации последние подлежат повышенной оплате[151]. Коренное изменение в указанную практику было внесено постановлением Пленума Верховного Суда СССР от 11 января 1952 г. Судам предлагалось взыскивать оплату лишь за те сверхурочные работы, которые производились по распоряжению администрации. В дальнейшем это положение было повторено в п. 14 постановления Пленума Верховного Суда СССР от 13 сентября 1957 г. В отменившем его постановлении Пленума Верховного Суда СССР от 19 октября 1971 г.1 уже не содержится указания на то, что оплате подлежит лишь сверхурочная работа, выполненная по распоряжению администрации. Вместе с тем в нем непосредственно не предусматривается взыскание оплаты за сверх- урочную работу, произведенную с ведома администрации.
Таким образом, дав в разные периоды несовпадающие разъяснения по рассматриваемому вопросу, Пленум в дальнейшем уклонился от каких бы то Ни было рекомендаций на этот счет. К сожалению, содержащее- ея в Основах и в новых КЗоТ союзных республик опре* деление понятия сверхурочной работы не дает прямого ответа на рассмотренный вопрос. Лишь в ст. 57 КЗоТ Таджикской ССР содержится определение сверхурочной работы как работы сверх нормального рабочего времени, производимой «по распоряжению администрации». В то же время ст. 1 постановления ЦИК и СНК БССР от 15 сентября 1927 г.[152] предусматривает оплату сверхурочной работы, произведенной не только по распоряжению, но и с ведома администрации[153]. Представляется, что интересы укрепления социалистической законности требуют урегулирования рассмотренного вопроса в общесоюзном законодательстве применительно к тому, как он урегулирован в законодательстве БССР.
На практике уже давно возникал вопрос, вправе ли работник, предупредивший за две недели администрацию о своем желании расторгнуть трудовой договор, заключенный на неопределенный срок, отказаться в течение срока предупреждения от поданного заявления.
Верховный Суд РСФСР в свое время исходил из того, что до истечения двухнедельного срока предупреждения об уходе по собственному желанию работник вправе в любое время взять свое заявление обратно или подать новое заявление, отменяющее прежнее, и что при таких обстоятельствах администрация не может его уволить, основываясь на ранее поданном заявлении[154].
Менее устойчивой была позиция Пленума Верховного Суда БССР. В постановлении от 26 августа 1970 г. он разъяснил, что работник, предупредивший администрацию о своем уходе по собственному желанию, может отозвать свое заявление обратно лишь до издания администрацией приказа о его увольнении. Однако постановлением от 22 декабря 1971 г. указанное выше разъяснение было отменено. Последующее разъяснение соответствовало судебной практике, сложившейся в РСФСР.
В справочной литературе была помещена консультация, утверждающая в категорической форме, что работник в рассматриваемой ситуации может взять свое заявление обратно только с согласия руководителя предприятия, учреждения[155].
Несмотря на подобный разнобой в практике и в справочной литературе, рассматриваемый вопрос не получил разрешения в общесоюзном законодательстве.
Не урегулирован данный вопрос и большинством КЗоТ союзных республик. В то же время в некоторых КЗоТ дано различное решение рассматриваемого вопроса. Согласно ст. 41 КЗоТ Литовской ССР работник вправе отозвать свое заявление о расторжении трудового договора только до издания администрацией приказа о его увольнении в связи с этим заявлением. В соответствии же со ст. 34 КЗоТ Армянской ССР и ст. 36 КЗоТ Молдавской ССР работник вправе до истечения срока предупреждения взять свое заявление обратно или подать новое заявление, отменяющее прежнее.
В таком случае администрация может уволить работника, если до подачи им заявления, отменяющего первое, на его место приглашен новый работник.
Со своей стороны Пленум Верховного Суда СССР разъяснил, что работник, предупредивший администрацию о расторжении трудового договора, заключенного на неопределенный срок, вправе до истечения срока предупреждения отозвать свое заявление, и увольнение в таком случае не производится, если на его место не приглашен другой работник, которому в соответствии с законом не может быть отказано в заключении трудового договора, и в иных случаях, если они предусмотрены кодексами законов о труде союзных республик[156]. На наш взгляд, рассматриваемый вопрос целесообразно было бы урегулировать в общесоюзном законодательстве применительно к тому, как он решен в КЗоТ Армянской и Молдавской ССР.
Известную сложность представляет на практике вопрос о возможности зачета полученного работником выходного пособия при выплате ему в дальнейшем заработной платы за время вынужденного прогула, вызванного незаконным увольнением.
В одних случаях суды допускали такой зачет[157], в других— нет[158]. В связи с этим Пленум Верховного Суда СССР разъяснил, что при взыскании среднего заработка в пользу работника, восстановленного на прежней работе, выплаченное ему выходное пособие подлежит зачету[159].
Урегулирование рассматриваемого вопроса в законодательном порядке нам представляется целесообразным.
Непоследовательно решен, с нашей точки зрения, в законодательстве вопрос о дополнительных основаниях для прекращения трудового договора некоторых категорий рабочих и служащих при определенных условиях (см. ст. 106 Основ законодательства о труде, ст. 254 КЗоТ РСФСР). Если большинство таких оснований четко регламентируется законом, то в отношении дополнительных оснований прекращения трудового договора при нарушении установленных правил приема на работу здесь сказано лишь о том, что они «могут устанавливаться законодательством Союза ССР» и, «в определяемых им пределах, законодательством союзных республик».
Действующее же законодательство, как известно, подобных дополнительных оснований не предусматривает1.
Между тем судебная практика и практика органов прокуратуры выявили круг тех нарушений правил приема на роботу, которые служат основанием для прекращения трудового договора.
Так, прекращению на практике, в частности, подлежат:
а) трудовые договоры с молодыми специалистами, если они были заключены с нарушением установленного порядка направления на работу молодых специалистов[160];
б) трудовые договоры со специалистами, окончившими аспирантуру, если они были заключены с нарушением установленного порядка направления на работу лиц, окончивших аспирантуру[161];
в) трудовые договоры с совместителями, если они были заключены с нарушением действующих правил об упорядочении совместительства.
Положение, при котором вопросы прекращения трудового договора решаются не в соответствии с законом, а на основании сложившейся практики, никак нельзя признать нормальным.
Возможности дальнейшего совершенствования советского трудового законодательства на основе анализа уже сложившейся судебной практики, разумеется, далеко не исчерпываются теми конкретными примерами, которые были приведены выше.
Следует также учесть, что практика применения судебными органами Основ законодательства о труде и новых КЗоТ союзных республик, несомненно, приведет к необходимости конкретизации многих .содержащихся в них правовых норм, что даст ценнейший материал для дальнейшего совершенствования трудового законодательства.
Роль судебной практики в регулировании трудовых отношений
Судебная .практика может и обязана вырабатывать конкретизирующие правоположения лишь в рамках закона[162].
Однако, как показано выше, недостаточная разработанность трудового законодательства, его некоторое отставание от требований жизни[163] приводили в прошлом к тому, что нередко назревшие уточнения, дополнения и даже изменения трудового законодательства проводились в жизнь не путем издания соответствующих нормативных актов, а через «установившуюся практику». Такая практика в основном была правильной и разумной, но она иногда дополняла нормативные акты или даже отступала от них[164], т. е. фактически временно выполняла правотворческие функции[165].
Как и в других отраслях права, наиболее принципиальные правоположения, вырабатываемые судебной практикой по трудовым делам, содержатся в руководящих разъяснениях Пленума Верховного Суда СССР и пленумов Верховных судов союзных республик. Известно, что эти разъяснения обязательны лишь для судов, а через них и для спорящих сторон, и для граждан, организаций и должностных лиц, которых связывает законная сила судебного решения. Необходимо, однако, отметить, что фактическая роль руководящих разъяснений Пленума Верховного Суда СССР и пленумов Верховных судов союзных республик по трудовым делам имеет некоторые особенности.
Дело в том, как уже отмечалось, что судебные органы, по общему правилу, рассматривают трудовые споры лишь в том случае, если они предварительно были рассмотрены комиссией по трудЬвым спорам и фабзав- месткомом. Рассмотрение трудовых споров в комиссиях, ФЗМК и судах представляет собой единую систему их разбирательства, состоящую из трех стадий[166]. При этом рассмотрение опоров в суде (3-я стадия) является за* вершающим. Следовательно, разъяснения Пленума Верховного СуДа СССР и пленумов Верховных судов союзных республик, официально обязательные лишь для судебных органов, фактически становятся обязательными и для комиссий, и для ФЗМК. Не случайно, анализируя протоколы заседаний комиссий по трудовым спорам и постановления ФЗМК, в них зачастую можно встретить ссылки на руководящие разъяснения высших судебных органов, которыми и обосновывается правильность вынесенного решения (постановления).
В силу недостаточного уровня правовой культуры многих членов комиссий и ФЗМК руководящие разъяснения высших судебных органов воспринимаются ими как один из видов подзаконных нормативных актов, обязательных для исполнения всеми органами и лицами, осуществляющими правоприменительную деятельность[167]. Так, из 100 опрошенных членов комисий и ФЗМК лишь четверо (юристы по профессии) ответили, что разъяснения Пленума Верховного Суда СССР обязательны только для судебных органов, 16% опрошенных резонно заметили, что, если в своей работе по рассмотрению трудовых споров они не будут руководствоваться разъяснениями Пленума, заинтересованная сто рона доведет дело до суда, где спор все равно будет разрешен в соответствии с указанными разъяснениями. А более 80% не усмотрели принципиальной разницы между разъяснениями Госкомтруда и ВЦСПС и разъяснениями Пленума Верховного Суда СССР, полагая, что те и другие являются для них обязательными в равной мере.
Такие результаты опроса позволяют выдвинуть гипотезу о том, что указанные выше работники воспринимают опубликованные постановления и даже определения высших судебных органов по конкретным делам в качестве своеобразных эталонов, соблюдение которых обязательно при разрешении аналогичных трудовых споров.
Для проверки указанной гипотезы 100 слушателям курсов повышения квалификации председателей ФЗМК было предложено решить конкретные казусы по вопросам, непосредственно законодательством не урегулированным, или таким, в которых судебная практика несколько отклоняется от требований правовой нормы.
В частности, предлагалось решить задачу, связанную с возможностью перегруппировки работников при сокращении штатов, с тем чтобы сохранить наиболее квалифицированные кадры. В ответах предлагалось дать ссылки на соответствующие нормативные акты и общее теоретическое обоснование решения. А вот результаты: 5% слушателей решить задачу не смогли; 89% слушателей ответили, что при сокращении штатов, если должность квалифицированного работника упраздняется, администрация вправе перевести этого работника (с его согласия) на другую должность, уволив с нее менее квалифицированного работника. Из их числа 65% обосновали свое решение ссылкой на определение Судебной коллегии по гражданским делам Верховного Суда РСФСР по иску Коваленко[168], а 35%—сослались на § 21 Комментария к ст. 47 КЗоТ 1922 года, где содержалась ссылка на указанное определение. 6% слушателей пришли к выводу о недопустимости перегруппировки работников при сокращении штата, обосновав свое суждение тем, что в противном случае администрация может допустить ничем не ограниченный произвол.
Как известно, новый КЗоТ РСФСР (ст. 99) установил, что в случае задержки по вине администрации расчета с уволенным работником организация обязана уплатить работнику средний заработок за все время задержки по день фактического расчета. Никаких дополнительных условий для производства соответствующей выплаты КЗоТ не устанавливает.
В предложенном же слушателям для решения казусе дважды подчеркивалось то обстоятельство, что задержка расчета не служила уволенному работнику препятствием для поступления на другую работу.
Любопытно, что лишь 27% слушателей решили казус в соответствии со ст. 99 КЗоТ РСФСР и предложили взыскать в пользу работника заработную плату за все время задержки расчета. 61% слушателей указали .на то, что следует оплатить время задержки производства расчета с уволенным работником лишь тогда, когда такая задержка послужила препятствием для поступления работника .на другую работу. В качестве обоснования решения были даны ссылки на определение Судебной коллегии по гражданским делам Верховного Суда СССР от 26 мая 1949 г. по таску Рабаева[169] или на § 1 комментария к ст. 674 КЗоТ РСФСР 1922 года, где содержалась ссылка на это определение. 12% слушателей задачу не решили, подчеркнув, что рассматриваемый вопрос является .очень опорным.
Таким образом, проведенное нами выборочное исследование подтвердило обоснованность выдвинутой гипотезы[170].
Судьи в своей повседневной практической деятельности, как правило, .неукоснительно ориентируются на практику вышестоящих судебных органов. Указанная ориентация судебных работников практически не меняется даже (в тех случаях, когда те или иные .щравехполю- жения, выработанные судебной практикой вышестоящих судебных органов, .находятся в явном противоречии с нормами действующего законодательства.
Приведем пример. В постановлении от 25 июня 1958 г. по иску Косенко к Ташкентскому индустриальному техникуму о восстановлении на работе Пленум
Верховного Суда СССР указал, что увольнение с работы по требованию профсоюза может быть произведено лишь ло основаниям, предусмотренным в ст. 47 КЗоТ 1922 года, и может быть обжаловано в том же порядке, что и увольнение по инициативе администрации. Пленум отметил также, что Положение о порядке рассмотрения трудовых споров не делает никаких изъятий для разрешения споров лиц, уволенных по требованию профсоюзных органов[171].
Хотя указанное постановление н не имело общего значения и формально не являлось обязательным при решении в судах подобных дел, оно в корне изменило судебную практику и явилось образцом разрешения аналогичных дел всеми судебными органами.
Между тем постановление Пленума Верховного Суда СССР по делу Косенко явно противоречило действующему законодательству, что неоднократно отмечалось в юридической литературе[172]. При этом справедливо подчеркивалось, что увольнение по требованию профсоюза (ст. 49 КЗоТ 1922 г.) является самостоятельным основанием увольнения. В доказательство приводилась ст. 90 КЗоТ, предусматривающая в качестве возможной причины увольнения, не дающей права на выходное пособие, увольнение по ст. 49 КЗоТ. Указывалось и на то, что Положение о порядке рассмотрения трудовых споров не должно и не могло предусматривать каких-либо изъятий для рассмотрения споров лиц, уволенных по требованию профсоюза.
Дело в том, что это Положение регулирует лишь порядок рассмотрения трудовых споров, возникающих между рабочими и служащими, с одной стороны, и администрацией— с другой. При увольнении же по требованию профсоюза никакого спора между работником н администрацией не возникает, поскольку требование профсоюза является для администрации юридически обязательным и может быть лишь обжаловано как заинтересованным работником, так и администрацией предприятия, учреждения в вышестоящий профсоюзный орган, решение которого является окончательным[173]. Несмотря на очевидную убедительность этих аргументов, материалы доктринального толкования практически не оказали заметного влияния на судебную практику. Лишь после введения в действие Основ законодательства о труде и утверждения Госкомтрудом и ВЦСПС 23 июня 1971 г. соответствующего специального разъяснения[174] Верховный Суд СССР пересмотрел свою позицию.
В чем же причина стабильности подобной ошибочной судебной практики? Нами были проинтервьюированы по данному вопросу 30 судей г. Москвы и Московской области. Девять из них принимали в свое время участие в разрешении трудовых споров, аналогичных делу Косенко, и разрешили их по образцу упомянутого постановления Пленума Верховного Суда СССР. Лишь двое судей сослались на то, что аргументы, изложенные в постановлении Пленума, казались им убедительными. Все остальные сообщили, что данное постановление служило для них эталоном лишь в силу нежелания иметь отмененные решения.
Это, разумеется, неправильная позиция. Суды вправе и должны руководствоваться законом, а не ориентироваться при разрешении аналогичных дел на ошибочное определение по конкретному делу даже такой высокой инстанции, какой является Судебная коллегия или Пленум Верховного Суда СССР. Постановления Пленума, так же как и определения судебных коллегий, не могут служить эталоном при рассмотрении других аналогичных дел. Такие постановления и определения— лишь примерные ориентиры («прецеденты толкования») для нижестоящих судов в тех случаях, когда в них нет отступлений от закона, а содержится лишь необходимая для решения аналогичных дел его конкретизация. Как уже неоднократно подчеркивалось, судебная практика может вырабатывать конкретизирующие лравоположения лишь в рамках применяемого закона. И тем не менее изложенные выше материалы убеждают нас в том, что, если и возможны различные точки зрения по вопросу о том, является ли судебная практика дополнительным вспомогательным средством правового регулирования, то вся полемика в этой плоскости может вестись лишь в аспекте должного.
Анализ же фактической роли судебной практики по трудовым делам полностью подтверждает общетеоретический вывод о том, что как итог, результат, судебная практика выступает в виде положений, конкретизирующих, а иногда и дополняющих правовые нормы.
СУДЕБНАЯ ПРАКТИКА И СЕМЕЙНОЕ ПРАВО
Роль судебной практики в восполнении пробелов законодательства о браке и семье
1. Среди рассматриваемых судами дел значительное место занимают споры, вытекающие из брачно-семейных отношений[175]. По своему характеру эти отношения чрезвычайно индивидуальны и разнообразны, в связи с чем применение к отдельному случаю общей нормы права, рассчитанной на типичные отношения, нередко вызывает большие затруднения. Следовательно, и в этой отрасли права судебная практика имеет большое значение[176].
Разумеется, в рамках одной работы нет возможности по всем без исключения институтам советского семейного права проследить полностью роль судебной практики. Но исследование данного вопроса хотя бы частично, по отдельным группам отношений, раскроет достаточно яркую картину, показывающую роль судебной практи* ки в совершенствовании правового регулирования в этой отрасли законодательства.
2. Судебная практика протекает в рамках закона; положения, противоречащие действующему законодательству, не могут иметь места. В то же время изучение судебной практики, в том числе и наиболее характерных ошибок, встречающихся при применения законодательства, имеет большое значение. Ошибки далеко не всегда показатель недостаточной квалификации или плохой работы судебных органов. Нередко они свидетельствуют о неясности, пробельности закона и даже
о его несоответствии требованиям времени.
В качестве примера можно было бы-привести положения закона, определяющего размер алиментов, взыскиваемых на детей с их родителей. До издания постановления ЦИК и СНК СССР от 27 июня 1936 г. этот размер должен был определяться судами, исходя из потребностей ребенка и материального положения сторон, в твердой сумме. Между тем практика как народных судов, так и кассационных и надзорных инстанций настойчиво определяла алименты не в твердой определенной сумме, а в процентном отношении к заработку ответчика[177]. В связи с этим Пленум Верховного Суда СССР в постановлении от 7 июня 1934 г. разъяснил: «При -определении размера алиментов суды должны, учитывая материальное, семейное, социальное положение родителей, стремиться к тому, чтобы полностью обеспечить все необходимые потребности по пропитанию и воспитанию ребенка. Между тем, определение размеров алиментов в процентном отношении к зарплате базируется на искусственном, механическом подходе без учета действительных потребностей ребенка применительно к материальному, семейному и социальному положению родителей. На практике это может создать присуждение явно преувеличенных сумм, которые не вызываются необходимыми потребностями ребенка и по существу создают возможность наиболее благоприятных условий существования одного из супругов за счет дру гого супруга. Поэтому определение размера алиментов с зарплаты должно производиться в твердо установленной сумме, обеспечивающей необходимые потребности ребенка и определяемой в зависимости от материально' го, семейного и социального положения ответчика»[178].
Это разъяснение соответствовало закону[179]. В то же время для нас сейчас очевидно, что оно не соответствовало жизненным потребностям. Именно поэтому спустя всего два года ЦИК и СНК СССР издают закон, которым кардинально меняется принцип определения алиментов[180], т. е. устанавливается взыскание алиментов в долях к заработку родителей. Этот вопрос был предметом оживленной дискуссии при разработке Основ законодательства о браке и семье, и, как известно, законодатель пришел к выводу, что определение алиментов в доле к заработку (доходу) ответчика проверено и оправдано жизнью и наиболее полно обеспечивает интересы детей. Именно такой порядок и установлен ныне действующим законодательством. Необходимость его введения была выявлена судебной практикой.
3. До принятия союзными республиками ныне действующих кодексов о браке и семье в законодательстве
о браке и семье отсутствовали нормы об исковой давности. Этот пробел закона вынуждена была восполнять судебная практика.
В КЗоБСО РСФСР (до внесения в него изменений в соответствии с Указом Президиума Верховного Совета СССР от 8 июля 1944 г.) о давностном сроке говорилось лишь в одном случае, а именно: лицу, записанному по заявлению матери отцом ребенка, предоставлялось право оспорить произведенную запись в течение годич ного срока (ст. 29)[181]. В постановлении Пленума Верховного Суда СССР от 15 ноября 1939 г. «О судебной практике по делам о признании отцовства и о взыскании средств на содержание детей» в связи с этим обращалось внимание судов на то, что, «если ответчик, записанный при регистрации рождения ребенка отцом последнего, получил извещение о такой записи и без уважительных причин в установленный законом срок не предъявил иска о признании этой записи неправильной, суд не должен входить в обсуждение вопроса, является ли ответчик отцом ребенка, и разрешает только иск об алиментах»[182].
О сроках, в течение которых запись могла быть оспорена другими лицами, никаких указаний не имелось. Одно время практика считала необходимым применять установленный ГК трехгодичный срок давности. Так, по делу по иску гр-ки Василенко к гр-ну Сыч об установлении отцовства и взыскании алиментов Пленум Верховного Суда РСФСР вынес постановление, в котором указал, что поскольку отцом ребенка был записан муж истицы, постольку эта запись «могла быть оспорена гр-ном Сыч в течение годичного срока со дня получения извещения загса о регистрации его отцом ребенка, а другими заинтересованными в этом лицами в течение общего давностного срока — 3 года». Так как иск был предъявлен по истечении пяти лет, все судебные решения были отменены и дело за пропуском давностного срока дальнейшим производством прекращено[183].
Впоследствии положительное отношение к применению давностных сроков по требованиям матери об установлении отцовства в тех случаях, когда в книгах записи актов гражданского состояния отцом уже было записано другое лицо, изменилось, и суд~ принимал к рассмотрению такие требования независимо от истечения какого-либо срока. Например, в одном из определений Верховного Суда РСФСР было указано: «Независимо от срока, прошедшего со дня регистрации рождения ребенка, мать ребенка вправе предъявить иск о призна-
нии отцовства и об алиментах и не к тому лицу, которое записано отцом в книгах загса, и суд не должен отказывать в таком иске на том лишь исключительно основании, что отцом ребенка записан не ответчик, а другое лицо»1.
После издания Указа Президиума Верховного Совета СССР от 8 июля 1944 г., в соответствии с которым мать, не состоящая в зарегистрированном браке, не имела права обращаться с иском об установлении отцовства, ст. 29 КЗоБСО РСФСР была отменена. В практике встал вопрос о том, в какой срок муж матери, записанный отцом рожденного ею ребенка, вправе остю- рить произведенную запись, если не считает себя отцом ребенка. В связи с этим Пленум Верховного Суда СССР I в постановлении от 4 августа 1950 г. разъяснил, что такие иски «могут быть предъявлены в суде по месту жительства ответчика в пределах общего срока исковой давности, установленной ГК союзных республик и исчисляемой с того момента, когда истцу стало известно I о регистрации ребенка на его имя»2.
Таким образом, суд по аналогии применил нормы гражданского законодательства3.
В названном постановлении Пленума было повторено и выработанное ранее судебной практикой правило
( 1 «Советская юстиция» 1937 г. № 10/11, стр. 113. В таких слу
чаях указывалось на необходимость привлечения лица, записанного отцом, в качестве соответчика (см., например, «Сборник действующих постановлений Пленума Верховного Суда СССР и определений коллегий Верховного Суда СССР. Второе полугодие 1939 г.», Юриздат, 1941, стр. 127).
, 2 «Сборник действующих постановлений Пленума Верховного
Суда СССР. 1924—1951 гг.», Госюриздат, 1952, стр. 179.
3 Как представляется, в настоящее время, поскольку в соответствии со ст. 2 Основ гражданского законодательства семейные отношения регулируются семейным законодательством, применять к этим отношениям по аналогии нормы гражданского законодательства нельзя. Исключение составляют те случаи, когда нормы семей-
* ного законодательства содержат прямую отсылку к нормам гражданского законодательства. Такова точка зрения и судебной практики. Например, в постановлении Пленума Верховного Суда СССР г от 1 декабря 1966 г. по делу Фроловых, в частности, указано на то, что Пленум Верховного Суда Белорусской ССР «нарушил ст. 2 Основ гражданского законодательства Союза ССР и союзных республик, применив к семейным отношениям нормы, регулирующие условия действительности сделки в гражданских отношениях» («Бюллетень Верховного Суда СССР» 1967 г. № 2, стр. 37).
о сроках по требованиям о присуждении алиментов и взыскании задолженности по алиментным платежам[184].
Судебная практика выявила, таким образом, имевшийся в законодательстве пробел, а выработанные ею положения оказали прямое влияние на решение законодателем вопроса о возможности применения исковой давности по спорам, вытекающим из брачно-семейных отношений. Во вновь принятые всеми союзными республиками кодексы о браке и семье включены главы, посвященные исковой давности. Как общее правило, установлено, что на требования, вытекающие из брачносемейных отношений, исковая давность не распространяется. Исключения сделаны для трех случаев: требования о разделе общего имущества супругов, оспаривания записи об отцовстве (или материнстве) и взыскания алиментов за прошлое время[185].
Для лиц, записанных в качестве отца или матери ребенка, срок оспаривания произведенной записи установлен в один год (напомним, что именно такой срок предусматривала в свое время ст. 29 КЗоБСО РСФСР[186].
Новое законодательство восстановило право обращаться в суд с иском об установлении отцовства к лицу, с которым мать ребенка не состояла в браке. Поскольку исковая давность к требованиям, вытекающим из брачных и семейных правоотношений, применяется лишь в случаях, прямо предусмотренных законом, с несомненностью следует, что на требования об установлении от цовства правила об исковой давности не могут быть распространены. Тем не менее на практике некоторые сомнения и на этот счет возникали, в связи с чем постановлением Пленума Верховного Суда РСФСР от 21 февраля 1973 г. было разъяснено: «Иск об установлении в судебном .порядке отцовства в отношении ребенка, родившегося после 1 октября 1968 года, может быть предъявлен лицами, перечисленными в ст. 48 КоБС, в любое время после его рождения, поскольку срок дав* ности по делам такого рода Кодексом о браке и семье не предусмотрен»[187].
4. В законодательстве всех союзных республик (кроме УССР) отсутствовали нормы, предусматривающие возможность восстановления в родительских правах лиц, лишенных эгих прав по суду. Отсутствие таких норм понималось некоторыми судами как невозможность восстановления в родительских правах. Верховный Суд РСФСР в постановлении от 5 августа 1963 г. на основе общих положений закона, устанавливающего, что любые вопросы, касающиеся несовершеннолетних детей, разрешаются исходя из их интересов, разъяснил, что в тех случаях, когда условия, .послужившие основанием для лишения родительских прав, изменились и восстановление в правах не будет противоречить интересам ребенка, вопрос о восстановлении может быть разрешен судом в общеисковом порядке. В постановлении подчеркивалось, что «только интересы детей могут являться основанием для удовлетворения иска». Таким образом, изменение условий жизни родителя само по себе не может явиться основанием для восстановления его в родительских правах. Именно так решен вопрос всеми вновь принятыми кодексами о браке и семье союзных республик1. В данном случае судебная практика прибегла к аналогии права.
Детализация судебной практикой брачно-семейных норм и их истолкование
1. Теперь остановимся на рассмотрении волроса о детализации судебной практикой отдельных норм закона и их истолковании.
Выше было отмечено, что в соответствии -с постановлением ЦИК и СНК СССР от 27 июня 1936 г. родители обязывались уделять детям часть получаемой заработной платы в виде твердых ее отчислений, размеры которых определялись числом детей. Следуемая на содержание детей часть ([/4, ’/з, '/2) определялась безотносительно к потребностям каждого отдельного ребенка, от заработной платы (материального положения) родителя, требующего выплаты алиментов. В отношении колхозников исчисление производилось в трудоднях по тем же нормам. В постановлении упоминались только заработная плата и выплаты по трудодням, но на практике удержание всегда распространялось и на другие виды выплат и доходов[188]. Возникал, однако, вопрос, из каких именно выплат (или доходов, кроме заработной плах-ы) при взыскании присужденных алиментов следует удерживать определенную судом часть. Выявилось также, что в тех случаях, когда заработок (доход) плательщика носит меняющийся, неравномерный характер, удержание алиментов в доле к такому заработку ставит взыскателя в затруднительное положение, поскольку выявление отдельных сумм, получаемых плательщиком, для взыскателя чрезвычайно затруднительно. Кроме того, такой способ взыскания не обеспечивал равномерное периодическое получение средств на содержание детей.
Практика в этих случаях стала прибегать к определению алиментов в твердой сумме, размер которой устанавливался применительно к предусмотренным законом долям из расчета У12 части всего годового дохода плательщика[189]. Выработанные судебной практикой положения нашли закрепление в постановлении Пленума Верховного Суда СССР от 4 августа 1950 г.[190]. В нем перечислялись те виды выплат, которые должны учитываться при удержании присужденной судом части заработка ответчика. Таким образом, закон был конкретизирован в соответствии с общим принципом, положенным в его основу. Такая конкретизация способствовала правильному правовому регулированию алиментных отношений.
При проведении последней кодификации в 1968—
1969 годах законодатель пришел к выводу о необходимости детализировать непосредственно в законодательстве те виды выплат, которые учитываются при взыскании алиментов. В связи с этим в Основах законодательства о браке и семье Совету Министров СССР было дано поручение установить порядок определения видов заработка (дохода), подлежащих учету. Постановлени ем Совета Министров СССР от 9 декабря 1968 г.[191] издание соответствующего акта было отнесено к компетенции Государственного комитета Совета Министров СССР по вопросам труда и заработной платы совместно с ВЦСПС, которые в январе 1969 года приняли такой акт[192]. Необходимость издания данного акта была, таким образом, подсказана судебной практикой, а выработанные ею положения легли в его основу.
Постановление Пленума Верховного Суда СССР от 4 августа 1950 г. предусматривало также в интересах детей возможность в отдельных случаях определять алименты в.твердой денежной сумме. Представляется, что это разъяснение не выходило бы за рамки закона, если бы соответствовало принципу, который лежал в основе самого закона (взыскание определенной доли безотносительно к потребностям ребенка и материальному положению другого родителя), и лишь конкретизировало бы данную норму для тех случаев, когда буквальное применение закона поставило бы детей и матерей в затруднительное положение и не обеспечивало бы интересов ребенка. Однако Пленум указал, что в этих случаях алименты определяются в твердой сумме «с учетом интересов ребенка и материального положения сторон», тем самым создав по существу новую норму, в основу которой был положен совершенно иной принцип определения размера алиментов, неизвестный действующему законодательству.
В настоящее время возможность определения в некоторых случаях алиментов в твердой сумме предусмотрена непосредственно законом. Действующее законодательство предусматривает единый принцип определения размера алиментов безотносительно к тому, устанавливаются ли они в доле к заработку или в твердой сумме. В последнем случае суд устанавливает их размер хотя и в твердой сумме, но исходя из предполагаемого заработка применительно к общим положениям. Итак, в данном случае выработанные судебной практикой положения не были восприняты законодателем.
Можно указать и на другие примеры истолкования судами нормы о взыскании алиментов в доле заработка обязанного лица, без которых данная норма не получила бы своего правильного применения. Так, постановлением Пленума Верховного Суда СССР № 2/5/у от 22 января 1942 г. было разъяснено, что соответствующая доля удерживается с ответчика исходя не из всей начисленной ему заработной платы, а лишь из той суммы, которая причитается после удержания из заработной платы всех налогов и сборов, которыми он облагается по его заработной плате[193]. Понятие «заработная плата» было истолковано ограничительно, такое толкование соответствует смыслу закона, который, как указывалось, обязывает родителей уделять детям определенную часть от тех сумм, которые данный родитель сам получает.
Сомнение вызывал вопрос о том, в какой части должен определяться размер алиментов, когда к ответчику предъявлены требования двумя матерями: имеет ли право каждая из них на получение части заработка (дохода) на ребенка или исходя из общего числа детей алименты следует установить в размере ’/з и соответственно на содержание каждого ребенка взыскивать по ’/б? Постановление Пленума Верховного Суда СССР от 9 марта 1939 г. разъяснило, что размер алиментов должен определяться исходя из общего числа детей[194].
В то же время судебная практика всегда придерживалась того взгляда, что дети, проживающие совместно с плательщиком и находящиеся на его иждивении, не должны приниматься во внимание при определении размера алиментов на других отдельно от него проживающих детей. Предъявление женой ответчика иска о взыскании алиментов рассматривалось как действие, имевшее своей целью уменьшить установленный законом размер алиментов, т. е. как попытка использовать свое субъективное право не в соответствии с его назначением и в нарушение интересов детей, которых обязан содержать ответчик. Поэтому Пленум Верховного Суда СССР в постановлении от 4 августа 1950 г. обратил внимание судов на следующее: в иске о взыскании алиментов должно быть отказано, если будет установлено, что требование об алиментах предъявлено лишь с целью добиться в обход закона снижения алиментов, выплачиваемых ответчиком на детей от другой матери (п. 3)>.
Такое разъяснение в настоящее время содержится в постановлении Пленума Верховного Суда РСФСР от
21 февраля 1973 г. Это положение применяется и судами других республик. В то же время изучение судебной практики в свое время показало, что в некоторых случаях дети, проживающие совместно с плательщиком, могут оказаться значительно хуже материально обеспеченными по -сравнению с детьми, на которых выплачиваются алименты. В связи с этим в ч. 2 ст. 22 Основ законодательства о браке н семье предусмотрена возможность снижения в таких случаях установленного законом размера алиментов. Эта норма, необходимость принятия которой была подсказана судебной практикой, в свою очередь потребовала детализации, поскольку оставляла нерешенным вопрос о том, какими критериями должен руководствоваться суд при сопоставлении материального положения детей, проживающих совместно с ответчиком, и детей, не проживающих с ним. Такая детализация, исходя из общего принципа определения алиментных платежей, была дана в постановлении Пленума Верховного Суда СССР от 4 декабря
1969 г.[195]. Общий принцип, как отмечалось, заключается в том, что заработок взыскателя не оказывает влияния на размер алиментов. В соответствии с этим положением в названном постановлении разъяснено, что для сравнения материального положения детей принимается во внимание лишь заработок плательщика и нали- [
I
чие тех нетрудоспособных членов его семьи, которых он обязан содержать по закону.
I 2. Как известно, в нашем законодательстве не уста-
I новлено не только исчерпывающего, но даже примерного перечня оснований для расторжения брака. Единственным основанием признается распад семьи и невозможность ее восстановления[196]. Брак расторгается, [ говорит ч. 4 ст. 14 Основ законодательства о браке и ' семье, «если судом будет установлено, что дальнейшая совместная жизнь супругов и сохранение семьи стали невозможными». В нашей литературе подчеркивается правильность такого решения[197]. Действительно, одни и } те же факты в зависимости от конкретных обстоятельств каждого дела и индивидуальных особенностей | супругов в одном случае свидетельствуют о действительном распаде семьи, в другом не исключают возможности примирения супругов и восстановления семьи. Поэтому детализация закона в данном случае была бы только вредна[198].
Такое решение законодателя, как правильно отметил Г. М. Свердлов, «высоко поднимает правотворческую роль судебной практики в этих делах и делает
исключительно важным ее теоретическое обобщение»[199]-. Законодатель установил лишь оценочный критерий и предоставил суду возможность наполнить его конкретным содержанием.
Поскольку установление конкретного перечня оснований для расторжения брака не предусмотрено законодателем, такой .перечень не щожет быть выработан и судебной практикой[200]. Однако судебная практика показывает, как следует оценивать те конкретные факты, на которые ссылаются супруги при предъявлении требования о расторжении брака. Исходя из общих принципов законодательства о браке и семье и из смысла нормы, устанавливающей основание расторжения брака, можно прийти к выводу, какие факты сами по себе не являются свидетельством распада семьи, не исключают возможности ее восстановления и, следовательно, как правило, должны влечь за собой отказ в иске. В связи с этим Верховный Суд СССР разъяснил, что «временный разлад в семье и конфликты между супругами, вызванные случайными причинами, а также не обоснованное серьезными доводами нежелание одного или обоих супругов продолжать брак не могут считаться достаточным основанием к расторжению брака»[201].
Правильное применение норм о расторжении брака потребовало толкования некоторых из этих норм. Так, ст. 14 Основ законодательства о браке и семье при наличии взаимного согласия супругов, не имеющих несовершеннолетних детей, допускает расторжение брака в органах загса. Эта норма вызвала разноречивые толкования на практике в отношении понятия «несовершеннолетние дети». Некоторые суды полагали, что только
наличие общих детей служит препятствием к расторжению брака в органах загса, другие считали, что брак не может быть расторгнут и при том условии, что у одного из супругов имеются несовершеннолетние дети от первого брака. Сомнение вызывало также толкование этой нормы при наличии не родных, а усыновленных детей.
Правила ст. 14 Основ воспроизведены в ст. 38 КоБС РСФСР.
Верховный Суд РСФСР, обобщив судебную практику, в постановлении от 21 февраля 1973 г. разъяснил, что только наличие общих детей, в том числе усыновленных супругами, служит препятствием для расторжения брака в органах загса. В тех случаях, когда у одного из супругов имеются дети, родителем или усыновителем которых не является второй супруг, наличие несовершеннолетних детей не делает обязательным рассмотрение дела о расторжении брака в суде.
Одной из основных задач семьи является воспитание детей (ст. 1 Основ и ст. 1 КоБС). Именно для обеспечения интересов воспитания детей в первую очередь закон требует судебной проверки основания расторжения брака. Очевидно, что, если отчим (или мачеха) не желают продолжения брака, нет оснований рассчитывать на надлежащее их отношение к воспитанию чужого ребенка и не в интересах последнего принуждать
I супругов к продолжению семейной жизни. Поэтому [ такое ограничительное толкование, исходящее из общих ! задач и принципов семейного законодательства, несом- | не'нно, правильно выражает заложенную в рассматри- ! ваемой норме мысль законодателя.
Ранее действовавшее законодательство оставляло открытым вопрос о том, с какого момента брак считается прекращенным. Судебная практика исходила из того, что примирение супругов возможно и после вынесения решения суда о расторжении брака, а потому • целесообразно отдалить момент признания брака расторгнутым, предоставив супругам еще одну возможность обдумать свои взаимоотношения и сохранить семью. В практике было выработано положение, согласно которому брак признавался расторгнутым только с момента регистрации расторжения брака на основании решения суда в органах загса. Это положение вошло в
качестве законодательной нормы во в-се новые кодексы
о браке и семье союзных республик[202].
3. Особенно большое значение имеет судебная практика рассмотрения споров по поводу имущественных отношений супругов. В советской семье основными являются личные взаимоотношения ее членов, имущественные отношения подчинены им и носят вспомогательный характер. В то же время характер личных отношений не дает возможности их исчерпывающего урегулирования правовыми нормами. Здесь в основном устанавливаются лишь общие задачи и принципы. Значительно большую роль в личных отношениях играют нормы морали. Кроме того, принудительное исполнение лежащих на супругах личных обязанностей, как правило, неосуществимо.
Что касается имущественных отношений, то они могут быть исчерпывающе урегулированы законодательством. Решение суда по спорам об имуществе может быть принудительно исполнено. Те или иные имущественные права и обязанности членов семьи устанавливаются законодателем исходя именно из тех общих задач, которые должна выполнять семья в социалистическом обществе. Поэтому точное исполнение лежащих на членах семьи, в том числе и на супругах, имущественных обязанностей воспитывает в них должное отношение к выполнению семейного долга. •
Судебная практика сыграла значительную роль в выработке основного принципа, на котором строятся имущественные отношения супругов.
Как известно, первым семейным кодексом (КЗАГС 1918 г.) все имущество, принадлежащее супругам, как добрачное, так и приобретенное в браке, считалось раздельной собственностью каждого из них. Принцип раздельности имущества супругов существовал и в до революционном русском праве[203]. Менять это положение, которое, как казалось, подчеркивало полное равенство и независимость обоих супругов, законодатель в то время нё стал. Представляется, что такое решение было вызвано, кроме того, некоторой недооценкой роли семьи и роли имущественных отношений не только в буржуазной, но и в пролетарской семье.
К- А. Граве показал, почему принцип раздельности имущества не соответствовал требованиям того времени (и не соответствует условиям социалистического общества вообще) и почему судебная практика стала от него отходить, пытаясь истолковать ст. 105 КЗАГС не в соответствии с ее буквальным смыслом[204]. Так, ГКК Верховного Суда РСФСР в определении по делу, рассмотренному в 1924 году (супруги спорили о праве собственности на жилой дом, приобретенный мужем в течение брака), указала, что в силу ст. 105 КЗАГС брак не создает общности имущества, что следует понимать как относящееся, с одной стороны, к имуществу, приобретенному супругами до вступления в брак, и, с другой стороны, приобретенному во время состояния в бра ке, ло без .всякого участия другого супруга; что же касается имущества, приобретенного супругами совместно, то таковое имущество может быть на основании ст. 61 и следующих статей ГК признаваемо в соответствии с фактическими обстоятельствами дела общей собственностью. Это соображение находит себе подтверждение в ст. 106 КЗАГС, дающей возможность супругам вступать между собой во все дозволенные законом договорные отношения[205].
В КЗоБСО 1926 года был установлен принцип ■общности всего нажитого в течение брака имущества, в то же время сохранено правило о раздельности имущества, принадлежавшего каждому из супругов до вступления в брак. Такое решение вопроса оправдало себя на практике, и этот принцип вновь провозглашен Основами законодательства о браке и семье.
Редакция ст. 10 КЗоБСО РСФСР 1926 года была предельно краткой: в ней не детализировалось, что следует понимать под словом «имущество», не пояснялось понятие «нажитое», не давалось указаний, чем следует руководствоваться при определении долей супругов в общем имуществе[206], и т. д.
Разумеется, если бы судебной практикой не были выработаны по всем возникающим вопросам определенные положения, норма закона не нашла бы надлежащего 'применения, а субъективные права граждан необходимой защиты.
До 1969 года по всем этим вопросам не было издано руководящих разъяснений Пленума Верховного Суда СССР и Пленума Верховного Суда РСФСР. В постановлениях этих судов разрешались лишь процессуальные вопросы: возможность предъявления требования о разделе имущества независимо от требования о расторжении брака, необходимость выделения исков о разделе имущества между супругами, если раздел затра- гнвает права третьих лиц[207], и некоторые другие. По иным вопросам имелись .постановления и определения по отдельным делам, которые стали образцом для разрешения аналогичных споров и отражали выработанные судебной практикой положения. Только в постановлении Пленума Верховного Суда СССР от 4 декабря
1969 г. и в постановлении Пленума Верховного Суда РСФСР от 21 февраля 1973 г. содержатся разъяснения по некоторым вопросам, касающимся существа этих отношений.
Еще в 1930 году было опубликовано определение Верховного Суда РСФСР, в котором указывалось, что вещи, имеющие назначением специальное обслуживание одного из супругов, не подлежат разделу[208]. Такие вещи судебная практика относила к раздельному имуществу супругов. В то же время предметы роскоши, хотя бы и находившиеся в индивидуальном пользовании одного из супругов, всегда относились к общему имуществу супругов[209]. Из этих положений исходили не только суды Российской Федерации; аналогичные выводы были сделаны и судами других союзных республик. В настоящее время в КоБС всех союзных республик включены эти правила (ст. 22 КоБС РСФСР и соответствующие статьи семейных кодексов других союзных республик). В ст.
22 КоБС РСФСР имеется, кроме того, правило, предусматривающее, что раздельное имущество каждого из супругов может быть признано их общей собственностью, если будет установлено, что в течение брака были произведены вложения, значительно увеличившие стоимость этого имущества (капитальный ремонт, достройка, переоборудование и т. п.). И эта норма закрепляет положения[210], выработанные многолетней судебной практикой.
Судебная практика под понятием «нажитое имуще ство» всегда понимала только имущество, приобретенное в результате деятельности супругов. Соответственно имущество, приобретенное по безвозмездным сделкам (дарение, наследование), исключалось из состава общего имущества и признавалось раздельной собственностью того из супругов, кому оно было подарено или перешло по наследству. По одному из дел судом был признан недействительным договор дарения дома ввиду того, что собственник дома Корчагин подарил его без согласия своей жены Дженковой. С учетом того, что спорный дом был получен Корчагиным в дар от его отца, Судебная коллегия по гражданским делам Верховного Суда СССР отменила решение суда, указав в определении: «Нельзя согласиться с решением суда и в части расторжения договора дарения дома от 28 января 1950 г., так как этот договор прав Дженковой также не затрагивает, поскольку к имуществу, перешедшему к одному из супругов в порядке дарения, требования ст. 10 КЗоБСО РСФСР (в смысле признания этого имущества общим) неприменимы»1.
Аналогичный вывод был сделан судебной практикой и в отношении имущества, перешедшего к одному из супругов в порядке наследования, хотя бы такой переход имел место в течение брака. Имущество, полученное по наследству, признавалось личной собственностью супруга-наследника.
Эти положения нашли прямое выражение в нормах новых кодексов о браке и семье (см. ст. 22 КоБС РСФСР и соответствующие статьи семейных кодексов других союзных республик).
Статья 10 КЗоБСО РСФСР, как уже отмечалось, не содержала указаний на то, чем должен руководствоваться суд, определяя доли супругов в общем имуществе. Исходя из общего принципа полного равенства обоих супругов в их правах и обязанностях, вытекающих из брака, суды, как правило, производили раздел имущества на равные доли, допуская отступление от начала равенства лишь при наличии особых обстоятельств. «Согласно ст. 10 КЗоБСО РСФСР размер принадлежащей каждому супругу доли в общем имуществе в случае спора определяется судом, однако следует признать, что если суд приходит к убеждению, что супруги имеют право на неравные доли в имуществе, то соображения суда должны быть мотивированы ссылкой на такие доказательства, которые подтверждали бы правильность сделанных судом выводов»[211].
Достаточного единства в решении вопроса о том, какие именно обстоятельства должны служить основанием к определению доли супругов в неравном размере, в судебной практике не было. Иногда таким основанием считалась разная степень трудовых и денежных вложений. Подобный подход подвергался критике в литературе[212]. В отдельных определениях основанием как для того или иного распределения конкретных вещей, так и для определения самих долей признавалось наличие детей[213].
Этот вопрос нашел разрешение в новом законодательстве. Статья 12 Основ законодательства о браке и семье устанавливает, что доли супругов в имуществе, являющемся общей совместной собственностью супругов, признаются равными. Отступление от начала равенства возможно в отдельных случаях с учетом интересов несовершеннолетних детей или заслуживающих внимания интересов одного из супругов. Таким образом, размер участия в приобретении того или иного имущества сам по себе не может служить основанием для отхода от начала равенства[214].
Надо отметить, что применение нового законодательства вызвало необходимость разъяснения судебной практикой таких общих оценочных понятий, данных в ст. 12, как «интересы детей» и «заслуживающие внимания интересы супругов». В постановлении Пленума Верховного Суда СССР от 4 декабря 1969 г., однако, не дается достаточного разъяснения этих понятий. Пункт 14 названного постановления, по существу, только напоминает судам о необходимости учитывать при разделе имущества интересы детей и супруга. Лишь в отношении супругов отмечается, что нетрудоспособность одного из них может быть признана основанием для увеличения его доли.
Судебная практика постепенно вырабатывает положения, разъясняющие указанные понятия. Можно сделать вывод, что в настоящее время судебная практика под интересами детей понимает не самый факт оставления у данного супруга детей, а необходимость создания детям благоприятных материально-бытовых условий воспитания, если это не может быть обеспечено без соответствующего увеличения доли того супруга, с которым дети остались проживать[215].
4. Сказанное далеко не исчерпывает всех вопросов, по которым судебной практикой выработаны положения, обеспечивающие надлежащее правовое регулирование брачно-семейных отношений; не были приведены все нормы, применение которых требует дальнейших разъяснений.
Представляется, однако, что рассмотренные примеры в достаточной степени выявляют роль судебной практики в этой отрасли законодательства.
СУДЕБНАЯ ПРАКТИКА И КОЛХОЗНОЕ ПРАВО
1. В процессе своей многообразной деятельности колхозы вступают в правоотношения с различными организациями и лицами. Нередко между ними возникают споры, вытекающие из этих правоотношений. Характерней чертой таких споров является то, что одной из сторон в них выступает колхоз. Суды рассматривают большое число подобных споров. Таких категорий дел в судах насчитывается более 20.
•Колхоз — сложный производственный и хозяйственный организм. В соответствии с законодательством, в том числе с Примерным Уставом, он ведет разностороннюю производственно-хозяйственную и финансовую деятельность. Законодательство, регулирующее отношения с участием колхозов, обширно и многообразно.
Следует подчеркнуть, что отношения, в которые вступает колхоз, регламентируются не только колхозным правом. (Колхозное право, как известно, регулирует лишь колхозные отношения.) Многие стороны деятельности колхозов охватываются другими отраслями права — гражданским, земельным, трудовым, административным, финансовым и пр. Соответственно эти отношения являются гражданско-правовыми, земельноправовыми, административно-правовыми, финансовоправовыми отношениями и трудовыми правоотношениями. Поэтому в науке колхозного права совершенно правильно разграничивается колхозное законодательство и законодательство о колхозах как более широкая область законодательства, включающая и акты колхозного законодательства, и акты других отраслей законодательства, относящиеся к колхозам и охватывающие все отношения, одной из сторон которых является колхоз.
В процессе регулирования отношений по организации и деятельности колхозов, в применении законодательства о колхозах и его совершенствовании большую роль играет судебная практика.
Судебная практика означает непосредственное применение судами законодательства о колхозах и его конкретизацию, что в свою очередь оказывает большое влияние на совершенствование законодательства о колхозах.
Известное влияние на практику регулирования деятельности колхозов оказывают обобщения и обзоры судебной практики, имеющие своей целью обеспечение правильного, единообразного применения закона.
Следует отметить, что судебная практика по разрешению споров с участием колхозов широко освещалась и освещается в юридической литературе — монографической, в специальных научно-практических и методических пособиях, комментариях, в журнальных статьях[216]. Однако основное внимание обращалось на то, как в судебной практике применяется законодательство о колхозах— правильно или неправильно, имелись ли в судах ошибки при разрешении споров с участием; колхозов. Вопросы конкретизации закона при разрешении судами таких дел почти не освещались. Не рассматривался также вопрос о роли судебной практики в совершенствовании законодательства о колхозах.
2. В истории развития судебной практики по рассмотрению колхозных споров принималось несколько специальных постановлений Пленума Верховного Суда СССР, постановлений пленумов Верховных судов союз ных республик. Среди них следует назвать постановления Пленума Верховного Суда СССР от 14 августа 1942 г. «О судебной практике по гражданским колхозным делам», от 5 мая 1950 г. «О судебной.практике по гражданским колхозным делам», от 26 марта 1960 г. «О судебной практике по гражданским колхозным делам»[217]; ныне действующее постановление — от 6 октября 1970 г. «О применении судами законодательства при разрешении споров, одной из сторон в которых является колхоз»[218]. Пленумом Верховного Суда СССР принимались также постановления, которыми вносились соответствующие изменения в названные выше постановления (например, от 31 марта 1962 г., от 28 июня 1963 г., от 23 октября 1963 г., от 24 июня 1968 г.), Принимались, кроме того, постановления Пленума Верховного Суда СССР по отдельным категориям гражданских колхозных дел (например, от 29 июля 1943 г. «О рассмотрении судами дел о разделе и выделе имущества колхозных -и единоличных крестьянских дворов в тех случаях, когда член двора находится в Красной Армии или Военно- Морском Флоте»)[219]. Выносились постановления по колхозным делам и пленумами Верховных судов союзных республик (например, в РСФСР от 1 августа 1964 г. «Об улучшении работы судов по рассмотрению гражданских колхозных дел»)[220].
3. Судебная практика по колхозным делам, конкретизируя закон, создает благоприятные условия для его правильного применения, повышения его эффективности в регулировании колхозных отношений. Можно для иллюстрации этого положения привести ряд-интересных примеров из судебной практики. Учитывая специфику колхозных отношений, целесообразно сослаться на руководящие разъяснения не только по гражданским колхозным делам, но и по уголовным делам, поскольку они имеют определенное отношение к вопросам организации и деятельности колхозов.
Известно, что в некоторых ранее действовавших уголовных кодексах союзных республик содержалось определение понятия должностного лица колхоза. Однако в различных кодексах это определение было разным и неполным. Не было четкого определения понятия должностного лица колхоза и в колхозном законодательстве. Данный вопрос затрагивает применение уголовного законодательства, в то же время он отражается на применении гражданского и колхозного законодательства. С понятием должностного лица колхоза, естественно, приходится встречаться при рассмотрении гражданских колхозных дел.
В постановлении 50-го Пленума Верховного Суда СССР от 27 марта 1935 г. «О судебной репрессии в отношении должностных лиц на селе»[221] в целях устранения разнобоя в практике определения понятия должностных лиц по преступлениям, совершаемым в колхозах и совхозах, было разъяснено, что под понятие должностного лица в колхозах и совхозах подходят категории работников: а) выполняющих административно-хозяйственные функции (например, председатель колхоза, члены правления, председатель и члены ревизионной комиссии, бухгалтер, счетовод, кладовщик, сторож и др.), б) выполняющих оперативно-распорядительные функции в порученной им отрасли работы (например, старший пастух, бригадир и др.).
Конечно, определение понятия должностного лица колхоза могло бы быть дано более полно в нормативном, законодательном порядке. Этого сделано не было. Судебная практика ощущала необходимость в конкретизации слишком общих определений должностного лица, имевшихся в уголовных кодексах союзных-республик, и поэтому Пленум Верховного Суда СССР дал' соответствующие разъяснения по этому вопросу.'
Хотя определение понятия должностного лица--колхоза было сформулировано Пленумом Верховного. Суда СССР применительно к уголовной ответственности, тем- не менее оно имеет отношение и к рассмотрению гражк данских колхозных дел. Указанное определение также не раскрывает всех характерных черт и особенностей понятия должностного лица колхоза. Его недостаточная, четкость, его неполнота уже подчеркивались в нашей юридической литературе’.
Представляет интерес руководящее разъяснение, которое было дано в упомянутом выше постановлении Пленума Верховного Суда СССР от 26 марта 1960 г. Дело в том, что вопросы возмещения вреда, причиненного колхозу, в то время разрешались в соответствии с нормами ГК. По общему требованию для наступления материальной ответственности за причиненный ущерб необходимо установление конкретной вины причинителя. Однако в ГК о должностных лицах колхоза прямо ничего не говорилось, поэтому в судебной практике были очень широко распространены случаи, когда председатели, бригадиры и другие должностные лица колхозов отвечали, по существу, «за все», за любые упущения в хозяйственной деятельности независимо от наличия их конкретной вины в причинении ущерба. Пленум Верховного Суда СССР дал судам очень важное руководящее разъяснение того, что при рассмотрении дел по искам колхозов к председателям колхозов, бригадирам, заведующим фермами и другим должностным лицам колхозов о возмещении причиненного колхозу матери* ального ущерба на них не может возлагаться материальная ответственность за всякого рода упущения в хозяйственной деятельности колхоза, если не будет установлено их непосредственной вины в причинении вреда. С еще большей силой это требование подчеркнуто в ныне действующем (также упомянутом выше) постановлении Пленума Верховного Суда СССР от 6 октября
1970 г. (п. 15).
4. В постановлении Пленума Верховного Суда СССР от 26 марта 1960 г. было указано, что поскольку установление тарифных ставок, должностных окладов, норм выработки и обслуживания животных относится к компетенции колхозных органов управления, постольку споры по этим вопросам не могут быть предметом судебного рассмотрения (п. 12). Это положение следует рассматривать как правильный логический вывод из закона. Оно предусмотрено ныне действующим постановлением Пленума Верховного Суда СССР от 6 октября 1970 г. (п. 23).
В постановлении Пленума Верховного Суда СССР от 26 марта 1960 г. предусматривалось право колхозника обращаться с иском в суд лишь в том случае, когда оплата ему начислялась правлением, но по каким-либо причинам вознаграждение не было выплачено. Постановление Пленума Верховного Суда СССР от 24 июня 1968 г. «О внесении изменений в некоторые постановления Пленума Верховного Суда СССР по гражданским делам»[222] уже предусматривало, что колхозник вправе обратиться в суд с иском об оплате труда не только в одном вышеуказанном случае, но и еще в двух случаях: а) когда оплата труда не начислена и б) когда оплата начислена не полностью. Эти положения включены и в постановление Пленума Верховного Суда СССР от 6 октября 1970 г. Известно, что в 1966 году в колхозах была введена ежемесячная гарантированная оплата труда колхозников вместо оплаты по трудодням[223]. Эта же норма содержится и в Примерном Уставе колхоза, принятом в ноябре 1969 года. Оплата труда колхозников стала осуществляться, в отличие от ранее действовавшего законодательства, в первоочередном порядке, не реже одного раза в месяц. Расширение в соответствии с новым законодательством числа случаев, когда колхозник может обратиться в суд с иском об оплате труда, нельзя не рассматривать в качестве конкретизации этого законодательства Пленумом Верховного Суда СССР, ибо в законе не содержится точных указаний на то, какие споры, вытекающие из отношений членства в колхозе, подведомственны судам.
Одним из интересных и важных вопросов, связанных с применением законодательства об оплате труда колхозников, является вопрос об оплате за время вынужденного прогула. Ни в законодательстве о колхозах, ведущих сельскохозяйственное производство, ни в законодательстве о рыболовецких колхозах этот вопрос не нашел своего разрешения. Однако в судебной практике суды встречаются с исками колхозников об оплате им за время вынужденного прогула. Как же поступают в данном случае суды? Они по-разному подходят к решению этого вопроса: одни отказывают либо в приеме исковых заявлений, либо в иске, другие — удовлетворяют иски .колхозников, применяя по аналогии законодательство о труде рабочих и служащих.
Так, Усть-Ордынский окружной суд Иркутской области решением от 22 февраля 1972 г. удовлетворил иск колхозника Ш. о взыскании с колхоза имени Фрунзе 1154 руб. за 225 дней, вынужденного .прогула по тем основаниям, что истец незаконно был отстранен от работы председателем колхоза, в связи с чем за это время не имел заработка. Судебная коллегия Верховного Суда РСФСР определением от 4 апреля 1972 г. отменила решение окружного суда и отказала истцу в иске, сославшись на то, что, поскольку в период с 27 марта
1971 г. по 16 декабря 1971 г. истец в колхозе не работал и заработка ему не начислялось, его исковые требования в соответствии с Примерным Уставом колхоза удовлетворены быть не могут. Между тем по делу было установлено, что в указанный период истец не работал исключительно по вине колхоза, так как ранее выполнявшаяся им работа была поручена председателем колхоза другому лицу, а иной работы ему не предоставлялось.
Другой пример. X. был исключен из членов колхоза имени XX партсъезда Олюторского района Корякского национального округа Камчатской области за систематическое пьянство и неучастие в работах в общественном хозяйстве. Считая свое исключение неправильным, X. обратился в суд с иском к колхозу о восстановлении в правах члена колхоза и оплате за время вынужденного прогула, начиная со дня исключения его из членов колхоза. Член того же колхоза О., работая на рыбопромысловом судне МРС-8 № 1453 помощником механика, 'Получил травму, в связи с чем был списан с судна. По окончании болезни он не получал работу от колхоза в ■течение 9 дней, и заработок за эти дни ему не был начислен. Считая, что эти дни он не работал вынужденно,
е. не до своей вине, а по вине колхоза, он обратился
в суд с иском о взыскании заработка за 9 дней вынужденного прогула.
Определением народного суда, который сначала принял иск X. к своему производству, дело было потом прекращено за неподведомственностью суду спора о восстановлении в правах члена колхоза (основное требование) и о выплате за время вынужденного прогула (производное от основного иска требование). В данном случае народный суд с самого начала поступил неправильно, приняв к своему производству явно неподведомственное дело, и поэтому затем вынужден был прекратить его производством. Известно, что исключение из членов колхоза может быть обжаловано только в райисполком. Но как решить второй вопрос — о взыскании за время вынужденного прогула?
Обстоятельства, указанные О. в исковом заявлении, в суде полностью подтвердились, а потому народный суд взыскал с колхоза в его пользу 136 р. 89 к. Определением судебной коллегии по гражданским делам Корякского окружного суда, рассматривавшей дело по кассационной жалобе колхоза, решение народного суда было оставлено без изменения. Какой же правовой нормой руководствовались народный и окружной суды, разрешая именно таким образом указанный спор? Ведь в законодательстве о рыболовецких колхозах (как и о сельскохозяйственных колхозах) прямо такая норма не сформулирована. В данном случае судами была применена аналогия закона: в определении Судебной коллегии ссылка была сделана на ст. ст. 36 и 1721 КЗоТ РСФСР, что в свою очередь было обосновано ссылкой на ст. 10 ГПК РСФСР, позволяющую применить в данном случае ло аналогии сходный закон.
Представляется, что суды, удовлетворяя иски колхозников об оплате за время вынужденного -прогула, поступают правильно. В данном случае они применили по аналогии сходный закон, закон, регулирующий трудовые отношения рабочих и служащих. Но, конечно, идеальным решением вопроса было бы его законодательное урегулирование.
Применение по аналогии трудового законодатель* ства к колхозным отношениям допускается Верховным Судом СССР. Так, колхозным правом не урегулирован вопрос о полной материальной ответственности материально ответственных лиц (кладовщиков, кассиров и др).
В одном из Обзоров судебной практики Верховный Суд СССР разъяснил, что с такими лицами следует заключать договоры о полной материальной ответственности применительно к трудовому законодательству[224].
Применение гражданского и трудового закона по аналогии не запрещено нашим законодательством. Известно, например, что длительное время споры о возмещении причиненного колхозу имущественного ущерба разрешались на основе гражданского законодательства, поскольку не было специального закона, регулирующего данное отношение[225]. Не может быть никакого сомнения и в том, что вполне возможно и допустимо также применение по аналогии трудового законодательства. Тем более что это необходимо в интересах усиления защиты прав колхозников, в чем заинтересовано и государство. Применению по аналогии трудового законодательства не препятствует сформулированное в Основах законодательства о труде положение о том, что оно регулирует отношения рабочих и служащих. Ведь здесь речь идет не о прямом и механическом распространении трудового законодательства на трудовые отношения в колхозах, не о так называемой широкой сфере трудового права, а именно о применении к ним трудового законодательства по аналогии.
Следует учитывать, что Примерный Устав колхоза и Примерный Устав рыболовецкого колхоза закрепили право членов колхоза на получение работы в общественном хозяйстве с гарантированной оплатой их труда. Поэтому правильно поступают те суды, которые удовлетворяют иски колхозников о взыскании за время вынужденного прогула.
В силу этого необходимо признать правильными решение Олюторского народного суда Корякского национального округа и определение Корякского окружного суда в отношении члена рыболовецкого колхоза О., а также решение Усть-Ордынского окружного суда Иркутской области в отношении члена колхоза Ш. Определение же судебной коллегии Верховного Суда РСФСР ло делу Ш. нельзя считать правильным.
Представляется, что в случае требования истца-кол- хозника об оплате за время вынужденного прогула право этого истца, нарушенное по вине колхоза-ответ- чика, должно быть восстановлено в соответствии со ст. 10 ГПК. РСФСР и соответствующими статьями ГПК других союзных республик путем применения по аналогии трудового законодательства, регулирующего сходные отношения, а именно ст. 92 Основ законодательства Союза ССР и союзных республик о труде. (Следует только учесть, что в соответствии с этой статьей заработок за время вынужденного прогула может взыскиваться не более чем за 3 месяца.) В противном случае член колхоза (сельскохозяйственного или рыболовецкого) при наличии грубого нарушения его трудовых прав, вытекающих из членства в колхозе, по существу, лишен возможности на их судебную защиту.
Конечно, вопрос об оплате колхозникам за время вынужденного прогула необходимо было бы решить в нормативном, законодательном порядке. Но пока этого нет, к данным случаям, возникающим в судебной практике, необходимо по аналогии применять трудовое законодательство.
5. Постановлением Пленума Верховного Суда СССР от 26 марта 1960 г. было установлено правило (п. 8), согласно которому применение к колхознику взыскания в соответствии с уставом данного колхоза не исключает возможности привлечения колхозника при наличии вины и других соответствующих условий к материальной ответственности за причиненный колхозу ущерб. Это правило прочно вошло в практику. Оно удачно разрешило вопрос о соотношении дисциплинарной и материальной ответственности колхозников в соответствии с нормами колхозного и гражданского законодательства (поскольку в то время, т. е. до .принятия Примерного Устава колхоза, споры о возмещении колхозу ущерба разрешались судами в соответствии с гражданским законодательством). К сожалению, указанное правило не вошло в ныне действующее постановление Пленума Верховного Суда СССР от 6 октября 1970 г.
Одним из примеров конкретизации закона являются выработанные судебной практикой правоположения о возмещении ущерба, причиненного колхозному имуществу. Согласно постановлению Совета Министров СССР от 17 февраля 1954 г! «О материальной ответственности лиц, виновных в гибели или хищении скота, принадлежащего колхозам и совхозам», сумма убытков, подлежащих взысканию с лиц, виновных в гибели и хищении крупного рогатого скота, свиней, овец и коз, принадлежащих колхозу, определяется в размере однократной стоимости скота по закупочным ценам, а лри гибели племенного и местного улучшенного скота по ценам на племенной и местный улучшенный скот. При гибели лошадей сумма убытков, подлежащих взысканию с виновных лиц, определяется в размере однократной их стоимости по ценам, установленным облкрайисполкомами и Советами Министров республик, а при гибели племенных лошадей — по ценам на племенных лошадей[226]. Но в данном постановлении ничего не говорится о том, по каким ценам следует определять убытки, причиненные хищением и гибелью птицы, кроликов и других мелких животных. В постановлении Пленума Верховного Суда СССР от 6 октября 1970 г. сказано, что материальная ответственность членов колхоза за ущерб, причиненный гибелью птицы, кроликов и других животных, не предусмотренная постановлением Совета Министров СССР от 17 февраля 1954 г., определяется по общим принципам, установленным л. 13 Примерного Устава колхоза.
6. Значительна роль правоположений, выработанных судебной практикой, о соотношении ограниченной, полной и повышенной материальной ответственности. На этот вопрос в законе, в частности в Примерном Уставе колхоза, не дано исчерпывающего ответа.
Уже отмечалось, что до 1969 года (т. е. до принятия Примерного Устава колхоза) материальная ответственность колхозника за причинение вреда имуществу колхоза регулировалась гражданским законодательством. А, как известно, гражданское законодательство по общему правилу предполагает полную материальную ответственность. В юридической литературе еще много лет назад совершенно справедливо вносились предложения о введении ограниченной материальной ответственности колхозников[227].
В настоящее время в соответствии с п. 13 Примерного Устава колхоза его члены, причинившие имуществен- , ный вред колхозу, обязаны возместить ему этот вред в размере действительного ущерба, но не свыше одной трети месячного основного заработка колхозника, если ущерб причинен небрежностью в работе. При умышлен-
I ном причинении ущерба, а также в случаях, предусмот-:
ренных законодательством, члены колхоза несут материальную ответственность в полном или повышенном размере. 1
Но в законодательстве совершенно не определено, в
I каких же случаях наступает полная ответственность колхозников за причиненный колхозу ущерб. Круг этих . случаев очерчен постановлением Пленума Верховного
! Суда СССР от 6 октября 1970 г. В п. 12 данного постановления говорится, что материальная ответственность в полном размере причиненного ущерба, в частности, наступает: при умышленном причинении ущерба; когда ущерб причинен преступными действиями члена колхо-
1 за, преследуемыми в уголовном порядке; когда ущерб причинен не в связи с выполнением работы в колхозе, а также при самовольном использовании тракторов, автомобилей, сельскохозяйственных машин, рабочего скота.
^ 7. В силу п. 41 Примерного Устава колхоза его чле
ны, направленные колхозом на учебу в высшие и сред-
I ние специальные учебные заведения, профессионально- технические училища и школы, на курсы повышения квалификации, после окончания учебного заведения обязаны возвратиться на. работу по специальности в этот колхоз. Никаких других указаний о последствиях невозвращения в колхоз указанных лиц в Примерном Уставе нет. Постановление Пленума Верховного Суда СССР от 6 октября 1970 г. предусмотрело, что в случае оставления колхозниками без уважительных причин учебы, а равно лри их отказе возвратиться на работу в колхоз они обязаны возместить колхозу выплаченную им за время обучения стипендию, если это было обусловлено соглашением сторон или обязательством.
с к и й, Охрана имущественных прав колхозов и колхозников, «Социалистическая законность» 1955 г. № 1, стр. 12; «Советское государство и право» 1956 г. № 1, стр. 137—138. Аналогичные предложения вносились и позднее.
Является ли указанное положение конкретизацией закона, или же Пленум вышел за пределы своей компетенции и решил вопрос, который должен был быть решен в нормативном, законодательном порядке? Конечно, этот вопрос, учитывая закрепленное Конституцией СССР право граждан на бесплатное образование, следовало бы, на наш взгляд, решить в законодательном порядке. Но думается, что Пленум Верховного Суда ‘СССР все же не вышел за рамки закона, не превысил своих полномочий. Ведь в постановлении Пленума предусмотрено, что стипендию можно взыскивать не во всех случаях, а лишь при соблюдении двух условий: если взыскание стипендии было обусловлено соглашением сторон или лее обязательством колхозника, направленного на учебу.
8. В некоторых случаях Пленум Верховного Суда СССР в своих руководящих разъяснениях явно выходил за рамки закона. Известно, что в соответствии со ст. 2 ранее действовавшего ГПК РСФСР (ныне ст. 4) и аналогичными статьями ГПК других союзных республик прокурор вправе предъявить по своей инициативе в суде иск в интересах колхоза. Однако в п. 10 постановления Пленума Верховного Суда СССР от 26 марта 1960 г. было записано, что судебному рассмотрению дела о возмещении ущерба, причиненного колхозу, должно предшествовать решение органа управления колхоза, компетентного рассмотреть вопрос о возмещении такого ущерба. Это положение распространялось и на действия прокурора.
Оно обосновывалось тем, что колхозы самостоятельны в решении всех вопросов колхозной жизни. Однако хорошо известно, что демократия и законность неразрывно взаимосвязаны, расширение прав и повышение самостоятельности колхозов ни в коей мере не может вести к ослаблению охраны колхозной собственности, к нарушению законности. Судебная практика показала, что в те годы число исков прокуроров в интересах колхозов резко сократилось; значительно уменьшилось также число исков, предъявляемых самими колхозами, Ибо колхозы стали часто списывать в убытки ущерб, причиняемый отдельными лицами, «прощать их», не взыскивать с виновных причиненный колхозу ущерб. Это наносило вред делу охраны колхозной собственности и законным интересам колхозов. Право прокурора предъявлять иски от своего имени в интересах колхоза, предусмотренное законом, было необоснованно ограничено указанным постановлением Пленума Верховного Суда СССР. По существу, прокурор из представителя государства превратился в представителя колхоза: он мог предъявить иск, если органы управления колхоза решили взыскать ущерб, и суд отказывал ему в приеме искового заявления, если не было решения колхоза о взыскании ущерба.
В 1962 году сам же Верховный Суд СССР отменил охарактеризованное выше правило, ограничивавшее права прокурора, что полностью соответствует закону[228].
Любопытно в связи с этим привести пример из судебной практики 50-х годов, т. е. в период, предшествовавший изданию постановления Пленума Верховного Суда СССР от 26 марта 1960 г. По вине кладовщицы колхоза «Борьба за новую жизнь» Горицкого района Калининской области О. в 1956 году образовалась недостача зерна в колхозной кладовой на сумму 2056 руб., что было подтверждено актом ревизии. По иску прокурора (в порядке ст. 2 действовавшего тогда ГПК РСФСР) народный суд Горицкого района 4 сентября 1956 г. взыскал с О. указанную недостачу. В кассационной жалобе О. не отрицала факта недостачи зерна, но ссылалась на то, что правление колхоза решило не предъявлять к ней иска о возмещении ущерба. Судебная коллегия по гражданским делам Калининского областного суда определением от 27 сентября 1957 г. оставила жалобу без удовлетворения, а решение народного суда в силе, справедливо указав, что ссылка в жалобе на решение правления колхоза не предъявлять к О. иск не медкет являться основанием для освобождения ответчицы от обязанности возместить причиненный колхозу ущерб.
9. Как отмечалось выше, судебная практика играет важную роль в совершенствовании законодательства о колхозах. Выше уже были приведены факты, свидетельствующие о том, что судебная практика сигнализирует
о неполноте некоторых нормативных актов, регулирующих колхозные отношения. Как представляется, назрела необходимость передать судам разрешение жалоб колхозников об исключении их из членов колхоза. В административном порядке права колхозников при их исключении из колхоза защищаются недостаточно. Решения райисполкомов об отмене незаконных решений колхозов об исключении из колхозов не всегда бывают четкими и категоричными, в ряде случаев либо в течение длительною времени, либо вообще не выполняются. Нередко председатели колхозов чувствуют себя безответственными перед колхозниками и даже перед райисполкомом, а колхозник, права которого грубо нарушены, порой не может найти защиты своих прав. Судебное разрешение жалоб колхозников об исключении из колхоза усилит защиту их прав и законных интересов, что выгодно и государству, и колхозам, и колхозникам.
О том, как судебная практика остро и чутко улавливает пробелы в законе и объективную необходимость их ликвидации, свидетельствует следующий пример. В последние годы суды стали значительно чаще рассматривать споры о выселении из домов, принадлежащих колхозам на праве собственности. Однако в судебной практике имелся разнобой. Многие суды при вынесении решений (об удовлетворении исков колхозов или об отказе в них) вообще не ссылались на какую-либо норму материального закона. Некоторые суды применяли Примерный Устав ЖСК либо нормы ГК о жилищном найме или об имущественном найме. При этом суды всегда отказывали в выселении инвалидов, бывших партизан, семей военнослужащих, семей погибших на фронтах Отечественной войны и т. д. Таким образом, здесь налицо явная тенденция прямо или по аналогии применять ст. 62 Основ гражданского законодательства, т. е. нормы жилищного законодательства. Являются ли отношения по выселению из колхозных домов имущественными или жилищными? Пленум Верховного Суда СССР считает их одновременно теми и другими и предложил судам при разрешении споров о выселении руководствоваться нормами о договоре имущественного найма, Примерным Уставом колхоза, соблюдая при этом условия и льготы при выселении ряда категорий лиц (инвалидов, семей погибших и т. д.), т. е. ст. 62 Основ гражданского законодательства (п. 5 постановления Пленума Верховного Суда СССР от 27 июня 1975 г. «О практике применения судами жилищного законода-' тельства»). Но рассматриваемый вопрос целесообразно решить в законодательном порядке: ст. 62 Основ гражданского законодательства решением Совета Министров СССР или решениями Советов Министров союзных республик (как это и предусмотрено данной статьей) распространить и на колхозы.
10. В заключение следует затронуть вопрос о значе-. нии судебной практики в регулировании отношений, вытекающих из членства в рыболовецких колхозах. -
Суды при разрешении споров, одной из сторон в которых является колхоз, руководствуются законодательством, в том числе Примерным Уставом колхоза, а также внутриколхозными актами (Уставом колхоза, Правилами внутреннего распорядка, Положениями об оплате труда и др.).
Для совершенствования правового регулирования колхозных отношений, в том числе внутриколхозными актами, большое значение имеет руководящее разъяснение Пленума Верховного Суда СССР от 6 октября
1970 г., в котором, в частности, сказано: «Установив, что отдельные положения Устава колхоза, Правил внутреннего распорядка колхоза или других внутриколхозных актов противоречат Примерному Уставу колхоза либо действующему законодательству, суд обязан частным определением поставить перед правлением колхоза, районным сельскохозяйственным органом или перед исполнительным комитетом районного (городского) Совета депутатов трудящихся вопрос о приведении этих положений в соответствие с Примерным Уставом колхоза и действующим законодательством» (п. 2).
Это положение следует полностью отнести и к Примерному Уставу рыболовецкого колхоза[229], к деятельности рыболовецких колхозов.
Как известно, деятельность рыболовецких колхозов регулируется специальным законодательством о них; эти колхозы хотя и обладают рядом общих черт с 'сельскохозяйственными колхозами, однако имеют свою 'спе-; цифику, определяемую особенностями их рыбопромысловой деятельности. '
В отличие от сельскохозяйственных колхозов рыболовецкие колхозы объединяются в систему рыбакколхоз- союзов, которые сами вправе издавать и издают ряд нормативных актов в этой области.
При разрешении соответствующих споров суды должны руководствоваться не только Примерным Уставом рыболовецкого колхоза, конкретным уставом и другими решениями органов управления отдельными рыболовецкими колхозами, но и нормативными актами рыбаккол- хозсоюзов.
Трудности в разрешении судами споров с участием рыболовецких колхозов усугубляется тем, что в этой области нет специальных руководящих разъяснений Пленума Верховного Суда СССР.
Однако сама жизнь требует, чтобы Верховный Суд СССР изучил и обобщил судебную практику по таким делам и дал судам соответствующие руководящие разъяснения. Эти разъяснения, по нашему мнению, могли бы быть даны путем внесения дополнения в постановление Пленума Верховного Суда СССР от 6 октября
1970 г. «О применении судами законодательства при разрешении споров, одной из сторон в которых является колхоз».
Как представляется, в этом дополнении целесообразно было бы указать, что опоры с участием рыболовецких колхозов разрешаются судами применительно к названному постановлению Пленума Верховного Суда СССР от 6 октября 1970 г.
Наряду с существенными особенностями рыболовецкие и сельскохозяйственные колхозы, как отмечалось выше, имеют много общего. Их общность, единство выражаются в том, что они являются кооперативными организациями, строящими свою деятельность на основе членства в колхозе, на общественной собственности, принципе самоуправления. И неслучайно, что после принятия Примерного Устава колхоза были внесены в мае 1972 года изменения в Примерный Устав рыболовецкого колхоза (по существу, это новый Примерный Устав рыболовецкого колхоза). В него включены нормы об оплате труда, о возмещении ущерба, причиненного колхозниками колхозному имуществу, аналогичные соответствующим нормам Примерного Устава колхоза.
I
I
СУДЕБНАЯ ПРАКТИКА И ЗЕМЕЛЬНОЕ ПРАВО
1. Имущественные споры по поводу возмещения убытков землепользователям есть споры о праве гражданском, поэтому при их разрешении суды руководствуются нормами гражданского законодательства. Сложность этих дел состоит в том, что судам приходится учитывать особенности земельных отношений, возникающие при тех или иных ситуациях, приведших к имущественным убыткам (уничтожение посевов и насаждений, разрушение мелиоративных устройств и сооружений при самовольном захвате земли, убытки при изъятии участков для государственных и общественных нужд, временном занятии земли и т. д.). Многими особенностями отлетаются также споры о потравах посевов и насаждений в колхозах, совхозах и других хозяйствах, споры о возмещении убытков, причиненных лесо- нарушением, споры о возмещении вреда, причиненного другим природным ресурсам (загрязнение водоемов, незаконная охота, незаконное занятие рыбным и иным водным промыслом). Необходимость учета особенностей охраняемых объектов и необычность определения имущественных убытков, а также наличие пробелов в законодательстве, действующем в данной сфере общественных отношений, обусловили потребность в обобщении практики рассмотрения указанных дел и в выработке на этот счет определенных общих, единых критериев и руководящих положений.
В настоящее время издан ряд постановлений Пленума Верховного Суда СССР и пленумов Верховных судов союзных республик, в которых судам даны руководящие разъяснения по всем вышеназванным категориям дел[230].
Постановлением Пленума Верховного Суда СССР «О практике применения судами законодательства об охране природы», в частности, решен важный для правильности разрешения споров вопрос о порядке определения и взыскания ущерба, причиненного природным ресурсам. В данном постановлении разъяснено, что суды должны иметь в виду:
«а) если размер сумм, подлежащих взысканию в возмещение ущерба с граждан и организаций, специальным законодательством не регулируется, он определяется по общим правилам, предусмотренным ст. 88 Основ гражданского законодательства Союза ССР и союзных республик;
- б) ущерб, причиненный незаконной охотой, выловом или уничтожением рыбы ценных видов, определяется согласно установленным таксам;
в) в соответствии с действующим законодательством незаконно добытая продукция (звери, птица,, рыба и т. п.) подлежит изъятию у нарушителя и реализуется в установленном порядке. Вырученные от реализации этой продукции суммы зачету в счет возмещения вреда не подлежат. Если эта продукция по каким-либо причинам не могла быть изъята у нарушителя, ее стоимость взыскивается с него как неосновательно' приобретенное;
г) суммы ущерба, причиненного незаконной охотой, незаконной добычей и уничтожением рыбы и других водных животных, взыскиваются судами в соответствии с действующим законодательством в пользу органов управления охотничьим хозяйством и органов рыбоохраны, которые в установленном порядке перечисляют часть взысканных сумм в доход государственного бюджета». ,
- 2. Вышеприведенные и другие разъяснения действующего законодательства помогают судам уяснить смысл закона и избежать ошибок при его применении.
Значение судебной практики не ограничивается, однако, только разъяснением действующих правовых норм. В ряде случаев Пленум Верховного Суда СССР и пленумы Верховных судов союзных республик, конкретизируя общие положения закона, создают (в рамках закона) правоположения, обязательные для исполнения при разбирательстве отдельных судебных дел.
Такие положения содержались и содержатся в периодически издаваемых постановлениях Пленума Верховного Суда СССР о судебной практике по гражданским колхозным делам. Эти положения касаются и вопросов землепользования граждан. На практике было неясно, вправе ли колхоз предъявить иск к нечленам колхоза, пользующимся колхозными выпасами для скота, и в чем этот иск может выражаться. В земельном законодательстве конкретные условия данного вида землепользования не были определены. Поскольку в СССР существует общее правило о бесплатности землепользования, постольку считалось, что за пользование выпаса-, ми колхоз не может брать с владельцев скота какую- либо плату.
Но такое толкование практикой условий пользования колхозными пастбищами было неправильным. Действительно, колхозы не могут брать плату за .пользование землей, однако они несут затраты по уходу за пастбищами и устройству водопоев, а потому имеют право на возмещение части понесенных затрат, связанных с окультуриванием пастбищных угодий. Учитывая это, Пленум Верховного Суда СССР своим постановле- ние.м от 26 марта 1960 г. дал судам руководящее разъяснение: «Колхозу предоставлено право взимать о нечлет нов колхоза, пользующихся с согласия колхоза колхозными выпасами, денежную плату в возмещение расходов по содержанию выпасов и водопоев». Пленум указал также, что «при рассмотрении таких исков суды должны выяснить, соответствуют ли этим расходам суммы, взыскиваемые колхозом с ответчиков, истребуя в необходимых случаях от поселкового Совета или райисполкома справки о результатах проверки правильности установленной колхозом платы за пользование пастбищем»[231].
Судебная практика строго придерживалась приведенных положений. В дальнейшем при кодификации земельного законодательства они вошли в «овый земельный закон. Так, в ст. 27 Основ земельного законодательства Союза ССР и союзных республик предусмотрено, что земельные участки для выпаса скота могут выделяться колхозами «с возмещением -владельцами скота землепользователям расходов по содержанию и улучшению этих участков». В земельных кодексах союзных республик, кроме того, установлено, что размеры расходов по содержанию и улучшению пастбищ определяются землепользователем и утверждаются исполкомом городского, поселкового или сельского Совета депутатов трудящихся (например, ст. 70 ЗК РСФСР)[232].
В судебной практике существуют споры о разделе придомовых земельных участков в городах (поселках). В постановлении ВЦИК и СНК РСФСР от 1 августа 1932 г. «О предоставлении учреждениям, предприятиям и организациям обобществленного сектора земельных участков для строительства на праве бессрочного пользования»[233] было предусмотрено: «Право бессрочного пользования земельными участками неотделимо от права собственности на строения, находящиеся на этих участках, и прекращается с прекращением права собственности на строения» (п. 6). Значит, право землепользования было поставлено в прямую зависимость от права собственности на строение: «судьба» участка следовала «судьбе» строения. Это положение касалось не только организации-собственников, но и граждан, имеющих в городах и поселках жилые дома на праве собственности. Однако оставался неясным вопрос о порядке пользования земельным участком, обслуживающим строения, принадлежащие не одному, а нескольким собственникам. Возникали опоры о праве пользования участками при разделе домовладения, продаже его частей, наследовании и т. п.
Судебная практика выработала ряд обязательных для судов положений, которые необходимо учитывать при разделе общего земельного участка, находящегося при домовладении[234].
При кодификации земельного законодательства было предусмотрено: «Порядок пользования общим земельным участком определяется с учетом частей строения, принадлежащих гражданам. Суд может отступить от этого правила в случае, когда между совладельцами индивидуального строения уже сложился порядок пользования земельным участком и его изменение существенно нарушит их интересы» (ст. 134 ЗК РСФСР).
В судебной практике наблюдался разнобой и при рассмотрении исков колхозов к своим членам о возмещении убытков, связанных с незаконным увеличением размеров приусадебных земельных участков. Возникал вопрос: в каких случаях нужно возмещать убытки колхозам? Поэтому Пленум Верховного Суда СССР своим постановлением от 26 марта 1960 г. «О судебной практике по гражданским колхозным делам» дал судам необходимые руководящие разъяснения, суть которых состояла в следующем: «Лица, обработавшие земельный участок после решения колхоза об отрезке этого участка, несут имущественную ответственность перед колхозом как за самовольную обработку земли, принадлежащей колхозу.
В тех же случаях, когда решение об уменьшении размера приусадебного участка было вынесено после того, как участок обработан и засеян, иски колхозов о взыскании собранного с этого участка урожая шги его стоимости удовлетворяться не должны». Суды руководствовались названными положениями Пленума Верховного Суда СССР, хотя в законе прямого указания на этот счет не было. При кодификации колхозного и земельного законодательства приведенные разъяснения, данные Пленумом Верховного Суда СССР, были учтены в действующем законе[235].
3. Часто встречаются в судебной практике споры о возмещении колхозам убытков, причиняемых им различными государственными организациями и предприятиями.
С точки зрения оценки роли судебной практики в ре- гулировайии отношений, которые возникают по спорам, связанным с землепользованием колхозов, можно выделить две крупные категории судебных дел: а) споры, возникающие из правомерного прекращения или изменения права землепользования, т. е. из действий, основанных на правовом акте об изъятии земли для государственных и общественных нужд; б) опоры, возникающие в связи с нарушениями прав и законных интересов землепользователей, т. е. споры, возникающие из деликтных отношений.
При рассмотрении и тех и других опоров суды руководствуются нормами гражданского законодательства — ст. ст. 36, 88 Основ лраждаиекого законодательства и ст. ст. 444, 457 ГК РСФСР и соответствующими статьями ГК других союзных республик. Однако активная творческая роль судебной практики при рассмотрении первой и второй категорий споров проявляется по-разному.
При разрешении споров об убытках, причиненных при изъятии земли, помимо общих норм Основ гражданского законодательства и гражданских кодексов используется специальное законодательство. Это — соответствующие статьи земельных кодексов союзных республик, постановление Совета Министров СССР от 15 декабря 1961 г. «О порядке возмещения гражданам стоимости принадлежащих им строений, сносимых в городах, поселках городского типа и других населенных пунктах в связи с отводом земельных участков для государственных и общественных надобностей», постановление Совета Министров СССР от 9 августа 1974 г. «О возмещении убытков землепользователям и потерь сельскохозяйственного производства при отводе земель для государственных и общественных, нужд» и ряд других нормативных актов1. Следовательно, суды применяют как общие нормы гражданского законодательства, так и дополняющие их правовые акты. Необходимость конкретизации общих норм гражданского законодательства непосредственно самими судами здесь возникает в меньшей степени. Это и понятно: суды во всех.случаях прибегают к специальным нормативным актам, в которых более или менее подробно решены вопросы возмещения убытков землепользователям (определен порядок возмещения убытков,' их размеры и способы подсчета). ' •
Совершенно иначе проявляется роль судебной практики при рассмотрении споров, возникающих из деликтных отношений. На этот счет нет специальных нормативных актов, а общие нормы гражданского законодательства, которые, несомненно, должны учитываться и действительно учитываются судами, не дают ответа на многие вопросы, связанные с возмещением убытков землепользователям. Следовательно, суды при рассмотрении отдельных дел часто вынуждены обращаться к выработанным судебной практикой правоположениям, которые в соответствии с общими требованиями гражданского законодательства содержат ряд конкретных, детализирующих в рамках закона, дополнительных требований, условий, учитывающих те или иные сложные и разнообразные ситуации в развитии земельных отношений.
4. Наиболее сложный воирос, который всегда возникал в судебной практике,—это вопрос о содержании убытков, подлежащих возмещению землепользователям. Он решается по-разному, в зависимости от того, идет ли речь об убытках, возникших из деликтных отношений или из отношений по поводу правомерного причинения вреда.
При правомерном причинении убытков колхозам и другим землепользователям суды руководствуются вышеназванным законодательством. Однако несмотря -на, казалось бы, весьма ясное предписание закона о содержании убытков, подлежащих возмещению, в судебной практике и в этих случаях были трудности при определении размеров ущерба, когда речь шла о порче или уничтожении посевов сельскохозяйственных: культур. Возникал вопрос, подлежит ли возмещению при изъятии земли для государственных и общественных нужд только положительный ущерб (неиспользованные затраты, вложенные в землю), или должен взыскиваться, кроме того, ’делолученный :доход, т, е. так называемая упущенная выгода, состоящая в потере урожая сельскохозяйственных культур.
При рассмотрении совершенно аналогичных споров суды иногда взыскивали только положительный ущерб, а иногда и неполученный доход, т. е. стоимость неполученного урожая. В первом случае подсчитывались лишь понесенные хозяйством затраты —стоимость высеянных семян на изымаемом у колхоза земельном участке, сто имость обработки этого участка, расходы на удобрение, мелиорацию и другие неиспользованные затраты. Во втором случае, кроме того, определялся и предполагаемый (ожидаемый) урожай на изымаемом участке, исходя из средней урожайности дайной сельскохозяйственной культуры в данном хозяйстве. Брались заготовительные цены на сельскохозяйственную продукцию, и путем простых арифметических действий подсчитывался размер убытков. Таким образом, возмещению подлежали неполученные доходы с площади изымаемых угодий.
В 1958 году Верховный Суд РСФСР в определении судебной коллегии по конкретному делу разъяснил судам, что, устанавливая размер возмещения за ущерб, Причиненный колхозу повреждением посевов, суд должен исходить из реального ущерба, который состоит из затрат по обработке земли, затрат семенного материала на посадку, затрат по налогам и страховым платежам. Стоимость урожая не является реальным ущербом и потому возмещению не подлежит[236].
Пленум Верховного Суда РСФСР постановлением от
1 августа 1964 г. «Об улучшении работы судов по рассмотрению гражданских колхозных дел» подтвердил указанное положение. Вместе с тем Верховный Суд внес одно существенное дополнение: если урожай к моменту изъятия участка созрел, его стоимость подлежит взысканию. Размер возмещения в этих случаях устанавливается исходя из стоимости данной культуры с учетом ее средней урожайности в этом колхозе[237].
Таким образом, несмотря на наличие общего положения гражданского законодательства о возмещении убытков землепользователю и специального нормативного акта, дополняющего общий закон, судебная практика испытывала определенные трудности в применении этого законодательства. Требовались его разъяснения, что и было сделано вначале определением Судебной коллегии по гражданским делам, а затем постановлением Пле нума Верховного Суда РСФСР по той же категории дел1.
5. В дальнейшем в судебной практике возник вопрос о том, следует ли руководствоваться приведенными разъяснениями Верховного Суда только при спорах об убытках, причиненных правомерными действиями, т. е. при изъятии земли на основании решений компетентных государственных органов, или эти разъяснения Верховного Суда являются руководящими для всех случаев, в том числе и для случаев неправомерного причинения вреда (деликт). Само постановление Пленума Верховного Суда РСФСР от 1 августа 1964 г. не отвечает на данный вопрос, поэтому суды по-разному подходят к рассмотрению соответствующих опоров.
Когда земельный участок изымается у пользователя на основании решения компетентного государственного органа, то предполагается лишение его возможности впредь получать доход с этого участка. Ведь хозяйство не может требовать возмещения тех доходов, получение которых прервано правомерными действиями по прекращению права землепользования. Оно вправе претендовать на взыскание лишь стоимости указанных выше неиспользованных затрат.
Принципиально иная ситуация складывается при неправомерном причинении вреда. Правонарушитель не может лишать землепользователя доходов с того участка, урожай на котором им поврежден. Поскольку имеются все условия для получения урожая (семена посеяны, участок обработан) и лишь действия ответчика помешали собрать урожай, колхоз вправе требовать возмещения не только положительного ущерба, но и неполученного дохода. Встать на иную позицию в какой-то мере значило бы поощрять неправомерную деятельность нарушителей земельного законодательства.
Руководствуясь ст. ст. 36, 88 Основ гражданского законодательства, а также ст. ст. 219, 444 (ч. 1) и 457 ГК РСФСР и применяя их к условиям деликта, суды признают возможным возмещение потерпевшей стороне всех убытков, в том числе и неполученных по вине ответчика доходов. Под доходами в данном случае суд пони мает стоимость сельскохозяйственной продукции (за вычетом издержек производства), которую потерпевшее хозяйство могло бы получить с используемого земельного участка, если бы он не был испорчен и посевы на нем не были уничтожены1.
Таким образом, при повреждении посевов и насаждений суды в соответствии с требованиями нового земельного законодательства об охране сельскохозяйственных угодий придерживаются позиции, согласно которой возможно и необходимо взыскание всех причиняемых кол- хозу убытков, в том числе и той их части, которую составляют неполученные по вине правонарушителя доходы. Такая позиция судебной практики вытекает из общих норм гражданского законодательства. Однако она не нашла закрепления в руководящих разъяснениях Верховного Суда СССР или Верховных судов союзных республик. Упомянутое выше разъяснение Пленума Верховного Суда РСФСР от 1 августа 1964 г. не отвечает на вопрос, подлежат ли возмещению все убытки, в том числе неполученные доходы, или должна -взыскиваться только стоимость уже созревшего, но не собранного по вине ответчика урожая. Все это создает определенные трудности при рассмотрении данной категории споров. Представляется, что такие трудности могли бы быть устранены, если бы правильная позиция судебной практики, выражающаяся в соблюдении принципа полного возмещения убытков землепользователям, нашла свое закрепление в руководящих разъяснениях Пленума Верховного Суда СССР или пленумов Верховных судов союзных республик.
6. Трудности возникают по спорам о возмещении убытков, вызванных порчей естественно произрастающих трав на лугах и пастбищах.. Поскольку колхозы не несут затрат по содержанию этих угодий, некоторые суды считают, что не может быть и речи о возмещении убытков землепользователю. К тому же в законодательстве нет прямого ответа на вопрос, подлежат ли возмещению только убытки, связанные с повреждением, уничтожением посевов и насаждений, или должна выплачиваться также стоимость утраченной колхозом естествен-: но произрастающей растительности. Однако в судебной практике и при рассмотрении этих опоров под влиянием опять-таки общих требований нового земельного законодательства начинает вырабатываться определенная по-; ложительная позиция. Суды признают, что убытки, связанные с потерей урожая естественных трав, тоже подлежат возмещению. Колхозам, как известно, не принадлежит право собственности на естественно произрастающую растительность. Однако, признав отсутствие у колхозов права собственности на естественно произрастающую растительность, было бы неосновательно отказывать им в защите права пользования этими объектами хозяйственной эксплуатации. Если те или иные- организации и лица неправомерно вторгаются в границы землепользования колхозов, совхозов и других сельскохозяйственных предприятий ц своими незаконными действиями уничтожают не только посевы, но и естественные гравы на лугах и пастбищах, хозяйству должно быть предоставлено право на судебную защиту его имущественных интересов как в части посевов, так равно и в части поврежденных или уничтоженных естественных трав. Такое решение споров о возмещении убытков колхозам способствовало бы усилению охраны сельскохозяйственных угодий. Общее руководящее значение здерь могут иметь, по нашему мнению, те решения и определения по конкретным делам судебных коллегий как Вер?, ховного Суда РСФСР, так и областных (краевых) судов,' в которых полностью удовлетворяются вышеназванные иски колхозов1. ’ -
При нарушениях права землепользования не только уничтожаются посевы и насаждения, погибает урожай естественно произрастающих трав, но и портятся сами сельскохозяйственные угодья, разрушается верхний плодородный слой, участки захламляются свалками мусора и производственных отходов и т. п. Вместе с тем вопрос.
О гражданско-правовой защите сельскохозяйственных угодий в законодательстве также прямо не решен. В самом деле, может ли колхоз как землепользователь требовать возмещения расходов на восстановление нарушенного плодородия сельскохозяйственных угодий (затраты на приведение в порядок поврежденного почвенного покрова, внесение удобрений н т. п.)?
Если угодья повреждаются при исполнении решения государственного органа об изъятии земли, то здесь, конечно, не может идти речь о расходах на приведение в порядок указанных земель. Эти площади выбывают из пользования на основании решения государственного органа, и земельные правоотношения по поводу соответствующего земельного участка у колхоза прекращаются. Но как следует рассмотреть спор, если угодья повреждаются при незаконном захвате земли?
Отказывая колхозам в возмещении затрат на восстановление плодородия испорченных угодий, суды обычно руководствуются тем, что земля в СССР изъята из оборота, не имеет денежной оценки, а следовательно, и имущественного эквивалента. Однако нельзя не учитывать, что при порче угодий колхозам причиняются реальные имущественные убытки. Кроме того, вред наносится земле как объекту права государственной собственности. Новое же земельное законодательство требует усиления охраны земель. Представляется, что возмещение ущерба при порче земель должно заключаться в восстановлении прежнего качественного состояния сельскохозяйственных угодий. Значит, предприятия и организации, допустившие повреждение верхнего плодородного слоя почвы или разрушение мелиоративных устройств на осушенных или орошаемых землях, обязаны провести за свой счет необходимые работы по восстановлению прежнего состояния сельскохозяйственных угодий: заравнять изрытые места, внести удобрения, вспахать и засеять вытоптанные участки земли, устранить повреждения в мелиоративных сооружениях и т. д. Затраты ответчика на проведение этих работ будут составлять те расходы «кредитора», которые он вынужден был понести по вине другой стороны (ст. 219 ГК РСФСР).
Таким образом, правильно поступают те суды, которые при рассмотрении конкретных дел о возмещении убытков землепользователям руководствуются выработанным судебной практикой общим положением о пол ном возмещении вреда, в том числе йозмещении убытков, вызванных порчей сельскохозяйственных угодий. Однако прямых указаний на этот счет ни в законе, ни в поста- новлениях пленумов Верховных судов нет. По нашему мнению, вопросы, связанные с рассмотрением этой категории дел, были бы решены, если бы Пленум Верховного Суда дал судам соответствующие руководящие разъяснения.
Вопрос о содержании убытков, подлежащих возмещению землепользователям, выходит далеко за рамки приведенных выше категорий судебных дел. Этот вопрос касается не только колхозов, но и совхозов, возникает не только при изъятии земель для государственных и общественных нужд, но и при временном занятии земель, для проведения изыскательских работ, а также во многих других случаях как правомерного, так и неправомерного причинения вреда землепользователям. Кроме возмещения убытков новое земельное законодательство предусматривает возмещение потерь сельскохозяйственного производства (ст. 19 Основ земельного законодательства). При подготовке руководящих разъяснений пленумов Верховных судов невозможно, безусловно, не учесть те общие положения судебной практики, которые в полном соответствии с требованиями нового земельного законодательства стали для судов обязательными.
СУДЕБНАЯ ПРАКТИКА И АДМИНИСТРАТИВНОЕ ПРАВО
Основные [направления влияния судебной практики на административно-правовое регулирование
Большинство административных правонарушений а также большинство споров, возникающих из админи- стративно-шраеовых отношений, рассматриваются, как правило, в административном порядке. Однако это не означает, что судебная практика вообще индифферентна к развитию и совершенствованию административного законодательства. С учетом специфики этой отрасли права можно выделить несколько направлений, характеризующих влияние судебной практики на административно^ правовую регламентацию и правоприменительную деятельность в области управления.
1. Административному праву известна множественность форм наложения взысканий за правонарушения— непосредственно через административные органы (административные комиссии, различные государе ственные инспекции, органы милиции, санитарного надзора, рыбоохраны и т. д.) либо через органы судебные (народный суд — коллегиально, народный судья — единолично). Множественность форм обусловлена тем, что существуют различные по своему характеру и степени опасности правонарушения, и государство по-разному реагирует на них, устанавливая как различные по своей тяжести санкции, так и наиболее целесообразный и эффективный, с точки зрения борьбы с правонарушениями и обеспечения гарантий прав привлекаемых, порядок Применения этих санкций. За последние годы выделен значительный ряд административных проступков, меры принуждения за которые назначаются народным судом Или народным судьей единолично. К компетенции судебных органов отнесено рассмотрение дел о мелком хулиганстве, мелкой спекуляции, злостном неповиновении работнику милиции и народному дружиннику, незакон ном изготовлении и использовании радиопередающих устройств, нарушении правил административного надзора, мелком хищении (по законодательству Туркменской ССР, Казахской ССР, Узбекской ССР, Литовской ССР), об управлении транспортными средствами в нетрезвом состоянии (Эстонская ССР), хранении самогона (Литовская ССР), изготовлении, ношении и хранении огнестрельного оружия (Эстонская ССР), нарушении постановлений правительства по упорядочению торговли сельскохозяйственными продуктами (Грузинская ССР), о злоупотреблении алкоголем, наркотическими средствами, о возведении и приобретении на нетрудовые доходы домов, дач и других строений. Характер составов административно наказуемых деяний, рассматриваемых в судебном порядке, свидетельствует о том, что в ведение суда передано разрешение таких категорий административных проступков, которые по степени своей социальной опасности примыкают к преступлениям, граничат с ними[238].
2. Кроме рассмотрения материалов о названных административных проступках, действующее законодательство возлагает на суды полномочия по непосредственному разбирательству и других дел, возникающих из административно-правовых отношений и связанных с защитой прав граждан. Речь идет о ситуациях, когда суд выступает контролирующей инстанцией в исполнительно-распорядительной сфере, рассматривая жалобы на действия органов государственного управления и их должностных лиц. Обжалуя в суд индивидуальный административный акт, гражданин заявляет о своем несогласии с действиями административного органа (должностного лица), требует признать их незаконными. При рассмотрении подобных дел суд сталкивается с двумя противоположными мнениями по одному и тому же вопросу. В силу этого суд обязан определить, чья же позиция по делу (административного органа или гражданина) соответствует закону[239].
Суду подведомственны дела по жалобам на решения об исключении из списка избирателей или неправильном включении в него; на постановления о применении административных штрафов; на отказ в удовлетворении ходатайств о выдаче брони на жилую площадь и разрешений на обмен жилых помещений; на неправильность выдачи, (с нарушением установленного порядка) ордеров на жилую площадь; на отказ нотариуса произвести нотариальные действия и др. Развитие законодательства подчеркивает наметившуюся тенденцию расширения возможного влияния судебных органов на разрешение административно-правовых споров. Доказательством тому служит введение в 1961 году судебного порядка обжалования постановлений о наложении административных штрафов; появление в текстах республиканских гражданско-процессуальных кодексов специальных глав, регламентирующих порядок рассмотрения дел, возника* ющих из административно-правовых отношений; предоставление в большинстве союзных республик суду права рассматривать жалобы на постановления административных органов о лишении водителей автотранспортных средств водительских прав.
Статистические данные свидетельствуют о том, что количество подаваемых в суд жалоб на действия администрации невелико. Однако число удовлетворенных судом жалоб все же значительно. Так, народные суды Краснодарского края в 1971 году подтвердили законность действий административных органов по применению штрафа только по 30% жалоб; по 41% жалоб суды признали незаконным привлечение граждан или должностных лиц к административной ответственности; по 16,5%' — размер штрафа был снижен[240].
Непосредственное применение судами мер административного принуждения по довольно обширной категории дел, а также осуществление контроля за действиями ■административных органов при рассмотрении жалоб на них составляет значительную часть деятельности судебных органов, которая оказывает влияние как на правоприменение, так и на развитие административно-правовой регламентации.
3. Еще одна возможность воздействия судебной практики на административно-правовое регулирование зало'-, жена, с нашей точки зрения, в ст. 12 Основ гражданского судопроизводства Союза ССР и союзных республик. Ш смыслу ст. 12 существует два различных подхода, суда к нормативным актам управления, а именно:' 1) суд обязан разрешать дела на основании законов, указов’ и постановлений высших органов государственного управления; 2) суд применяет также акты, изданные другими органами государственной власти и управления в пре<- делах предоставленной им компетенции (курсив наш,— М. С.). Таким образом, суд должен входить в оценку того, приняты ли акты министерств, ведомств, исполкомов местных Советов в рамках отведенной им компетенции’. В зависимости от этой оценки суд либо применяет акт управления, либо уклоняется от его применения, остав- ляя без последствий его юридические требования-. Интересно в этом отношении определение Судебной коллегии по гражданским делам Верховного Суда РСФСР по жалобе Решетниковой и Пермяковой на отказ нотариуса удостоверить договор купли-продажи домовладения размером в 11,5 кв. ж[241]. Нотариус, обосновывая .отказ в удостоверении договора, сослался на решение исполкома Ижевского городского Совета депутатов трудящихся, согласно которому лица, прибывшие из других районов и областей, могут быть прописаны в Ижевске при наличии на каждого члена семьи 9 кв/ м жилой площади (семья покупателя Пермякова состояла из трех • человек). При рассмотрении жалобы на действия нотариуса суд не счел возможным руководствоваться в этом 'конкретном деле нормативным актом исполкома Ижевского городского Совета, поскольку последний вышел за рам^ ки предоставленной ему компетенции и принял решение, не основанное на законе. Приведенный пример- • св-идеу тельствует о том, что может-создаться ситуация, когда нормативный акт хотя и не отменен - в- установленном •порядке, но под влиянием судебной-практики-его фактическое применение либо ограничивается, либо вообще исключается.- -Устойчивая судебная практика -может создать своеобразный «правовой климат» вокруг административных актов. Такие моменты оказывают, конечно, влияние на правовую регламентацию общественных отношений, поскольку косвенно устанавливают сферу действия нормативного акта.
4. Следует также подчеркнуть, что на формирование и применение норм административного права воздействует судебная практика не только по административным, но и по гражданским, трудовым, уголовным делам (в реальной действительности имеются неоднократные примеры такого взаимодействия). Во многом это объясняется специфическим характером самого административного права, регулирующего отношения, складывающиеся в процессе государственного управления. Отношения эти многообразны, сложны и часто требуют комплексного применения норм различных отраслей права — финансового, трудового, гражданского, земельного. С уголовным правом тесное взаимодействие обусловлено, кроме того, применением (в области института ответственности) одного и того же метода регулирования — метода запрета и кары.
Роль судебной практики в применении и совершенствовании административного законодательства
1. Характеризуя механизм влияния судебной практики на административное законодательство, следует отметить, что судебная практика служит важным «поставщиком информации для канала обратной связи между нормами права и общественными отношениями»[242]. Выводы судебных органов (наряду с другими факторами) обладают большой практической ценностью в вопросах о том: соответствует ли установленная адми- нистративно-правовая норма объективным требованиям общественного развития; есть ли необходимость в ее совершенствовании; каковы могут быть пути совершенствования нормы как по содержанию, так и по форме. Причем выявлять дефекты в правовой регламентации общественных отношений помогает как разноречивость в применении той или иной нормы, так и выработанный судебной практикой стереотип в решений определенной категории дел.
Действующее административное законодательство знает примеры того, как конкретные административноправовые нормы создавались и совершенствовались под непосредственным влиянием судебной поактики.
Так, информация, полученная от судебных органов, повлияла на определение путей формирования воли законодателя при изменении постановления от 11 апреля 1937 г. в части, касающейся административных штрафов. Этот закон требовал обязательного рассмотрения судами всех дел о взыскании задолженности, возникшей в случае неуплаты административных штрафов[243]. Судебная практика по данной категории дел показала, что в подавляющем числе случаев оштрафованные не оспаривали предъявленных к ним требований, и вопрос о законности штрафов не вызывал никаких сомнений. Взыскание же в судебном порядке совершен- но бесспорных штрафов намного увеличивало объем дел в суде, создавало очень много бесполезной работы как для административных органов, вынесших решение о наложении штрафа (оформление дел, передача их в суд, представительство на суде и т. д.), так и особенно для народных судов, обязанных проводить судебный процесс, несмотря на бесспорность требований. Кроме того, рассмотрение судами всех бесспорных требований имело и другую отрицательную сторону. При прохождении большой массы дел с бесспорными требованиями суд смотрел на них как на дела, решения по которым заранее известны. Это притупляло внимание суда к ним, в результате чего «иногда по инерции удовлетворялись и такие требования государственных органов, которые ме были основаны на законе»[244].
В силу изложенных фактов, почерпнутых из материалов судебной практики, при упорядочении законодательства, регулирующего применение административных штрафов, было решено изменить порядок взыскания неуплаченных штрафов. Согласно установленной процедуре судам стали подведомственны не все дела о взыскании административных штрафов, а только те из них, по которым оштрафованный оспаривал правильность наложенного взыскания (т. е. дела по жалобам на постановления о наложении штрафа)[245].
.Изменение процессуального порядка взыскания штрафных сумм привело к резкому сокращению количества дел о штрафах, разбираемых в суде. Так, если в период предварительного судебного контроля ежегодное количество этих дел в судах страны колебалось от 730 до 797 тыс., то после 1961 года число дел в судах (при том же примерно общем количестве налагаемых штрафов) стало составлять 9—11 тысяч ежегодно, т. е. сократилось более чем в 80 раз[246]. Такое резкое сокращение дел является веским аргументом неэффективности существовавшего порядка взыскания штрафов. Совершенно правильно отмечает Д. М. Чечот, что судебная форма защиты по этой категории дел работала в боль-, шинстве случаев вхолостую. Столь чрезвычайно большого сокращения не могло бы произойти, если бы рассмотрение каждого дела (до издания Указа от 21 июня 1961 г.) было необходимо[247].
Под непосредственным воздействием судебной практики были внесены изменения в Инструкцию Министерства финансов СССР от 3 мая 1963 г. № 122 «О порядке взыскания не внесенных в срок налогов и неналоговых платежей»[248].
История изменения данной Инструкции такова. Верховный Суд СССР, обобщив дела о взыскании недоимок по налогам, обязательному окладному страхованию и самообложению, направил представление в Министерство финансов СССР, в котором указал на недостатки в работе финансовых органов по взысканию Недоимок.
В представлении, к примеру, отмечались факты нарушения финорганами правил составления описей иму щества и оформления материалов, передаваемых в народные суды, передачи народным судам заявлений о взыскании незначительных сумм недоимок, подмены массово-разъяснительной работы принудительными мерами взыскания. После рассмотрения представления Министерство финансов СССР дало конкретные указания всем финансовым органам о наведении порядка в работе по взысканию недоимок и улучшении предварительной подготовки материалов. В ходе обсуждения было подчеркнуто, что причины некоторых недостатков обусловлены несовершенством, неполнотой нормативного регулирования. Чтобы ликвидировать имеющиеся дефекты в правовой регламентации, были внесены изменения в Инструкцию № 122. В частности, было закреплено, что заявление о взыскании недоимки не может быть передано в народный суд ранее Ю-дневно- го срока после составления описи имущества (§ 55 Инструкции). В качестве дополнительной гарантии законности при составлении описи имущества введено правило, согласно которому опись имущества недоимщика для погашения недоимок может производиться в каждом отдельном случае лишь с разрешения заведующего районным (городским) финансовым отделом (§ 40 Инструкции). Для того чтобы не допускать направления в суд материалов о взыскании недоимок, сумма которых намного ниже связанных с ведением дела расходов, был дополнен раздел VII Инструкции нормой следующего содержания: «Недоимки с населения по всем платежам на сумму не свыше 30 коп. могут списываться без заявления об этом плательщика»; Таким* образом, материалы обобщения судебной практики явились той концентрированной информацией, которая дала полезные сведения о необходимости совершенствования правового регулирования и направлении самого совершенствования.
2. Административному законодательству известны случаи, когда им были восприняты идеи, заложенные в постановлениях пленумов Верховного Суда СССР или Верховных судов союзных республик. Приведем несколько иллюстраций этого положения.
Согласно Указу Президиума Верховного Совета РСФСР от 4 мая 1961 г. «Об усилении борьбы с лицами, уклоняющимися от общественно полезного труда и ведущими антиобщественный паразитический образ жизни»[249] постановление народного суда о выселении тунеядца могло быть принято только после того, как это лицо, несмотря на сделанное ему общественными организациями или государственными органами предупреждение, не встало на путь честной трудовой жизни. Однако в самом Указе не был установлен срок, в течение которого лицо, ведущее антиобщественный образ жизни, обязано было устроиться на работу. Этот срок определяли по собственному усмотрению те общественные организации и государственные органы, которые делали ему предупреждение. Как свидетельствовали материалы судебной практики, обобщенные Верховным Судом РСФСР, суды часто вынуждены были констатировать, что устанавливаемые для трудоустройства сроки были явно нереальны. Для того чтобы избежать в этих случаях необоснованного применения такой суровой санкции, как выселение, Пленум Верховного Суда РСФСР вменил в обязанность судов устанавливать дополнительные сроки, обеспечивающие возможность для трудоустройства[250]. При изменении Указа от 4 мая 1961 г. были учтены материалы судебной практики, и непосредственно в самом Указе от 25 февраля 1970 г. был зафиксирован 15-дневный срок, в течение которого лицо, ведущее антиобщественный образ жизни, после сделанного ему предупреждения обязано устроиться на работу[251].
3. Нами уже отмечалось, что на развитие административного законодательства оказывает и оказывала влияние судебная практика не только по административным делам. В этом отношении интересно проанализировать в качестве примера одно положение из постановления Пленума Верховного Суда СССР от 29 апреля 1939 г. «О судебной практике по делам о хулиган стве»[252]. Во время .принятия указанного постановления Пленума законодательством была предусмотрена только уголовная ответственность за хулиганские действия. В связи с этим к уголовной ответственности привлекались и лица, деяния которых не достигали, условно выражаясь, минимума общественной опасности, необходимого для признания данного деяния преступлением. Этим в известной мере нарушался принцип соразмерности тяжести наказания содеянному. Именно поэтому Пленум Верховного Суда СССР, обобщив материалы судебной практики по делам о хулиганстве, дал указание судам не привлекать к уголовной ответственности по ст. 74 УК РСФСР и соответствующим статьям УК других союзных республик лиц, впервые совершивших малозначительные антиобщественные действия и положительно характеризующихся на производстве и в быту. Случаи непривлечения к уголовной ответственности по отмеченному основанию оказались нередкими. И, чтобы не оставлять указанных лиц вообще без ответ* ственности, впоследствии была введена административная ответственность за мелкое хулиганство.
Приведенные примеры иллюстрируют фактическое влияние судебной практики на административно-правовое регулирование и свидетельствуют о важности практики судебных органов как источника получения оперативной информаций. Кроме того, они позволяют прийти к выводу, что сама судебная практика является информацией особого рода, поскольку в ней уже заложен один из вариантов модели возможного направления юридической регламентации (окончательную оценку всех имеющихся вариантов производит законодатель). В этом находит одно из своих проявлений творческая роль судебной практики.
4. Значительное влияние как на правоприменительную деятельность, так и на правовое регулирование общественных отношений оказывает реализация высшими судебными инстанциями предоставленного им права давать судам руководящие разъяснения по вопросам применения действующего законодательства (см. ст. 9 Положения о Верховном Суде СССР).
Необходимость разъяснения Верховным Судом административных норм возникает из-за бланкетного характера регулирования многих административно-правовых отношений, из-за слишком общего характера административной нормы, из-за введения в ее формулировку различных терминов, оценочных понятий.
Особенно такая потребность возникает при использовании оценочных понятий и количественных характеристик в конструировании составов административно наказуемых деяний. В судебной практике после установления ответственности за мелкую спекуляцию возникли трудности в разграничении мелкой спекуляции и спекуляции, подпадающей под признаки чч. 1 и 2 ст. 154 УК РСФСР. Пленум Верховного Суда РСФСР разъяснил, что спекуляция должна признаваться мелкой в тех случаях, когда перепродаются товары или иные предметы небольшой стоимости и в небольшом количестве, а извлеченная при этом выгода является незначительной[253].
В постановлении Пленума Верховного Суда СССР от 16 октября 1972 г. № 9 «О судебной практике по делам о хулиганстве» дано важное для квалификации повторного мелкого хулиганства как уголовно наказуемого деяния разъяснение судам о том, с какого момента следует исчислять годичный срок применения мер административного воздействия за мелкое хулиганство[254]. «Точкой отсчета» был назван день наложения административного взыскания за первый случай мелкого хулиганства.
Через постановление Пленума Верховного Суда СССР было раскрыто понятие злостного неповиновения работнику милиции или народному дружиннику при применении Указа Президиума Верховного Совета СССР от 15 февраля 1962 г. «Об усилении ответственности за посягательство на жизнь, здоровье и достоинство работников милиции и народных дружинников». «Злостным неповиновением,—как разъяснил Пленум,— следует считать отказ от исполнения настойчивых, неоднократно повторенных распоряжений или требований работника милиции или народного дружинника либо цеповнновение, выраженное в дерзкой форме, свиде тельствующей о проявлении явного неуважения к органам, охраняющим общественный порядок»[255].
Разъяснения такого характера, находясь в границах логического развития суждений законодателя, раскрывают содержание, заложенное в установленной норме права. С помощью таких разъяснений вырабатывается единая линия применения норм, возникают образцы решения аналогичных дел, что оказывает определенное воздействие на регулирование общественных отношений[256].
В ряде случаев для правильного применения нормы необходимо дать разъяснение ее словесному выражению. Обычно такая потребность возникает при недостаточном совпадении мысли законодателя и ее языковой, текстуальной формы. В названных ситуациях пленумы Верховных судов дают разъяснения путем расширительного или ограничительного толкования. В постановлении Пленума Верховного Суда СССР от 23 октября 1963 г. № 14 разъяснено, что законодательство о безвозмездном изъятии домов, дач и других строений должно применяться не только в случаях, когда эти объекты возведены или приобретены на нетрудовые доходы, но и тогда, когда строения капитально восстановлены на нетрудовые доходы или за счет незаконного использования средств государственных предприятий, учреждений, колхозов и иных кооперативных и общественных организаций[257]. Применив в данном случае расширительное (по признаку объективной стороны правонарушения) толкование, Пленум Верховного Суда СССР исходил из социально-политической цели Указа от 26 июля 1962 г., выраженной в его преамбуле, и, повлияв на правовое регулирование, тем не менее остался в границах толкуемого Указа, взятого в его полном логическом объеме.
Результатом правильного уяснения смысла действующей нормы являлось разъяснение Пленума Верховного Суда РСФСР от 29 декабря 1962 г. № 13, данное по поводу ст. 1 Указа Президиума Верховного Совета
РСФСР от 4 мая 1961 г. В этой статье устанавливалось, что совершеннолетние трудоспособные граждане, не желающие выполнять важнейшую конституционную обязанность— честно трудиться и ведущие антиобщественный паразитический образ жизни, подлежат административному выселению в специально отведенные местности. Разъясняя, кто должен охватываться понятием «трудоспособные граждане» при реализации названной санкции, Пленум, применив прием ограничительного толкования, предусмотрел, что административное выселение не может применяться в отношении инвалидов, лиц, не работающих вследствие временной утраты трудоспособности, беременных женщин и женщин, имеющих на иждивении детей до 8-летнего возраста. Ограничительное толкование, предпринятое Пленумом Верховного Суда РСФСР, позволило уяснить смысл действовавшей нормы в ее взаимосвязи с общими принципами и целями нашего законодательства.
Изучение материалов деятельности судебных органов по применению расширительного и ограничительного толкования представляет интерес и для совершенствования законодательства, поскольку необходимость самого толкования свидетельствует об определенных дефектах смысловой или технико-юридической сторон нормативного акта[258].
б. Оставаться в рамках толкуемой нормы, не создавая новых норм права,—таково общее требование к интерпретатору при применении всех приемов толкования. Однако в практической деятельности Верховного Суда СССР и Верховных судов союзных республик имеют место случаи, когда они (суды) становятся на неправильный путь подмены законодателя с помощью расширительного, ограничительного и даже буквального толкования. С нашей точки зрения, за пределы своей компетенции вышел Пленум Верховного Суда Литовской ССР, дав следующее ограничительное толкование республиканского указа об ответственности за тунеядство (в редакции 1961 года). Он разъяснял, что «выселение лица с трудоустройством в принудительном порядке по месту поселения может применяться, как пра вило, в тех случаях, когда оно не имеет постоянного места жительства либо когда судом будет признано, что принудительное трудоустройство по месту жительства не будет иметь надлежащего воспитательного воздей- ствия»[259]. По сути дела, Пленум создал новую норму, внеся изменение в Указ Литовской ССР от 27 мая 1961 г., ибо выселение из обязательной, по смыслу Указа, меры принуждения превращено в факультативную, которая могла быть реализована только при определенных условиях. В принципе решение существа вопроса, предложенное в разъяснении Пленума, с нашей точки зрения, наиболее целесообразно, но путь проведения его в жизнь должен был быть иным — через использование высшим судебным органом предоставленного ему права законодательной инициативы.
Аналогичное замечание представляется правильным и в отношении постановления Пленума Верховного Суда СССР по вопросу о назначении административных взысканий при совершении нескольких административных проступков[260]. В действующем административном праве этот вопрос о назначении наказаний вообще не урегулирован. Трудности, возникающие в связи с этим в судебной практике, и разноречивость решения ею вопросов о назначении наказания подтверждают настоятельную потребность ликвидировать данный пробел в законодательстве.
Пленум Верховного Суда СССР разъяснил, что, если в действиях правонарушителя одновременно имеются два состава проступка — мелкое хулиганство и злостное неповиновение, народный судья должен привлечь виновного к ответственности за мелкое хулиганство, поскольку санкция за последнее правонарушение более сурова, чем санкция за злостное неповиновение. Поскольку административному законодательству не известны институты ни сложения, ни поглощения наказаний, постольку Пленум в рассматриваемом разъяснении под видом толкования сформулировал, по существу, новую норму, причем норму принципиального характера, восполняющую пробел в правовом регулировании.
Несмотря на то, что правило о назначении наказания было сформулировано Пленумом Верховного Суда СССР применительно к конкретной категории дел, воздействие его на судебную практику оказалось более значительным. Многие судьи начали руководствоваться вышеприведенным правилом при разрешении всех дел, рассматриваемых в судебном порядке, тем самым придав этому правилу универсальный характер. Таким образом, судебная практика еще раз подтвердила назревшую потребность ликвидировать имеющийся пробел в административном законодательстве.
6. Оценивая характер содержащихся в постановлениях пленумов Верховных судов правил, оказывающих влияние на правовое регулирование, необходимо остановиться на даче разъяснений о применении аналогии[261].
Вопрос о возможности применения аналогии в административном праве, исходя из многообразия общественных отношений, регулируемых данной отраслью права, не может быть решен однозначно. Для некоторых административно-правовых институтов (например, административная ответственность) вообще недопустимо применение аналогии. Исключение из института административной ответственности аналогии призвано гарантировать обеспечение социалистической законности в вопросах кары, неприкосновенности личности в сфере государственного управления. Неприменимость аналогии при квалификации наказуемых деяний подтвержда-
ют высшие судебные органы. В этом отношении интересно постановление Пленума Верховного Суда РСФСР от 29 октября 1963 г. «О судебной практике по делам о р спекуляции», в котором взаимосвязанно решены вопросы ответственности за уголовно наказуемую и административно наказуемую мелкую спекуляцию. Согласно
ч. 3 ст. 154 УК РСФСР уголовно наказуемой признается «мелкая спекуляция, совершенная лицом, ранее совершившим спекуляцию». На практике возник разнобой при трактовке понятия «ранее совершившим спекуляцию». Многие суды по аналогии с ч. 1 ст. 162 и ч. 1 ст. 166 УК РСФСР считали, что уголовная ответственность за мелкую спекуляцию наступает лишь при условии, если лицо ранее уже привлекалось за мелкую спекуляцию к административной ответственности[262]. Ими не учитывались лица, которые совершили мелкую спекуляцию, но материалы о которых передавались в товарищеские суды либо направлялись по месту работы для обсуждения в коллективе. Верховный Суд РСФСР, основываясь на неприменении аналогии и буквально трактуя ч. 3 ст. 154 УК РСФСР, разъяснил, что ответственность за мелкую спекуляцию в уголовном порядке наступает как в случае, когда лицо ранее было судимо за спекуляцию, так и тогда, когда лицо ранее совершило мелкую спекуляцию, независимо от того, применялись ли меры административного или общественного воздействия. Иное разъяснение должно быть * дано, например, в Узбекской ССР, поскольку по законодательству этой республики мелкая спекуляция признается уголовно наказуемым деянием, если она совершена лицом, ранее уже подвергавшимся административной ответственности.
< Если при привлечении к ответственности аналогия
не разрешена, то она вполне допустима в других адми- нистративно-правовых институтах. Полное исключение аналогии из административного права сковывало бы процесс развития управленческой деятельности в усло- ,1 виях, когда административно-правовая регламентация неадекватно отражает потребности развития обществен-
ных отношений[263]. Субъектами применения аналогии в административном праве могут быть и суды. В постановлении Пленума Верховного Суда СССР от 23 октября 1963 г. № 14 разъяснено, что при рассмотрении правонарушений, связанных с возведением или приобретением гражданами на нетрудовые доходы дач, домов и других строений, суды должны использовать правила гражданского судопроизводства (за отдельными изъятиями, установленными непосредственно законодательством союзных республик)[264]. Таким образом, Пленум в связи с отсутствием норм, прямо регламентирующих процедуру рассмотрения этих дел, указал на возможность применения уже существующих наиболее сходных норм, существенно расширив сферу их реализации.
Применение аналогии в судебной практике свидетельствует о наличии пробелов в правовом регулировании. Поэтому, как справедливо было отмечено, длительное применение аналогии не может рассматриваться как нормальное явление[265]. Случаи применения аналогии должны находиться в поле зрения законодательных органов, задача которых состоит в быстром реагировании на выявленные пробелы и принятии мер по их ликвидации. Надлежащую инициативу в постановке перед правотворческими органами вытекающих из практики неотложных вопросов дополнения или изменения зако^ нодательства должны проявлять и сами высшие судебные органы, обладающие правом законодательной инициативы.
СУДЕБНАЯ ПРАКТИКА И УГОЛОВНОЕ ПРАВО
Особенности форм воздействия судебной практики по уголовным делам на правоприменительную деятельность и совершенствование законодательства
1. При рассмотрении вопроса о значении судебной практики для совершенствования как самого уголовного законодательства, так и правоприменительной деятельности следует учитывать следующие обстоятельства, характерные для данной отрасли законодательства.
Представляется, что непосредственное влияние судебной практики на совершенствование законодательства и правоприменительной деятельности в большей мере сказывается в тех отраслях законодательства, уровень кодификации которых недостаточно высок и правовые нормы содержатся в различных законах и подзаконных актах, т. е. там, где существует неполнота нормативного решения отдельных сторон регулируемых правоотношений.
Действующее уголовное законодательство находится в сравнении с некоторыми другими отраслями советского законодательства на довольно высоком уровне кодификации. Как правило, применяемые нормы этой отрасли законодательства сосредоточены в одном кодифицированном акте — Уголовном кодексе союзной республики.
В отличие от некоторых других отраслей законодательства (в частности, гражданского и гражданско-процессуального) уголовное законодательство полностью исключает возможность и, скажем больше, необходим мость применения аналогии.
Воздействие судебной практики на совершенствование уголовного законодательства имеет и другие отличительные особенности, тесно 'связанные со специфическими задачами по борьбе с преступностью, важную роль в осуществлении которых играет уголовный закон.
К ним следует отнести необходимость единства уго ловной политики и централизации борьбы с преступностью в масштабах союзных республик и всего Союза. Разнобой же в практике применения уголовно-правовых норм союзных республик может препятствовать повышению эффективности уголовного закона в борьбе с теми или иными видами преступлений.
Неправильное истолкование уголовного закона судебными органами в ряде случаев способно причинить ущерб интересам граждан в гораздо большей мере, чем в области правоотношений, возникающих по гражданским, трудовым и другим делам, рассматриваемым судами. Неправильное применение уголовного закона может вызвать привлечение к уголовной ответсгоенно- сти невиновных лиц, несправедливое применение уголовного наказания. Все это связано с применением весьма существенных правоограничений к гражданам, значительно затрагивающих их коренные права и интересы.
Отсюда возникает необходимость соблюдения большой осторожности в толковании уголовного закона, тем более когда в руководящих разъяснениях высших судебных инстанций вводятся какие-либо новые положения, регулирующие уголовно-правовые отношения.
Представляется, что и роль оценочных понятий в уголовном законодательстве уже, чем в других отраслях права. Правда, суду предоставлены уголовным законом довольно широкие полномочия в решении ряда важных вопросов, нашедших правовое регулирование лишь в общей форме. Но учитывая, что уголовное наказание — это наиболее серьезная мера принуждения, непосредственно направленная на ограничение прав и интересов личности, суду необходимо строго придерживаться оценочных критериев, определяющих возможность судейского усмотрения. Суд (во всех его инстанциях) не правомочен восполнять действующее уголовное законодательство.
Сказанное не означает, что судебная практика не оказывает существенного влияния на совершенствование уголовного законодательства и правоприменительную деятельность. Она играет значительную роль в формировании воли законодателя, обнаруживая недостатки норм' действующего уголовного законодательства и показывая, какие именно вопросы нуждаются в правовом регулировании.
Рассмотрим, в каких формах это происходит.
2, Осуществляя судебный надзор, Верховный Суд СССР в лице его Пленума может установить, что судебная практика при рассмотрении уголовных дел не соответствует нормам действующего законодательства и что суды, несмотря на ясность и недвусмысленность нормы по тем или иным вопросам, не исполняют ее.
В этих случаях задача Пленума — обратить внимание судов на подобные ошибки, напомнить и разъяснить содержание действующей нормы и потребовать от судов ее соблюдения.
Например, все постановления Пленума Верховного Суда СССР, принятые в 1972 году по вопросам применения уголовного законодательства, прежде всего ставили перед собой именно эту задачу[266].
3. В практике встречаются случаи, когда тот или иной вопрос (полностью или частично) не решен в действующем уголовном законодательстве и суды принимают по нему различные решения. В этом случае задача Верховного Суда СССР заключается в том, чтобы, обобщив и проанализировав судебную практику, использовать предоставленное ему ст. 1 Положения о Верховном Суде СССР право законодательной инициативы и войти в законодательные органы с предложением о дополнении уголовного законодательства новыми нормами или об уточнении соответствующих норм либо, если в обновлении законодательства нет необходимости, с представлением в Президиум Верховного Совета СССР о даче им толкования закона.
Соответственно решается вопрос — через законодательные органы союзных республик —и в тех случаях, •когда необходимо обновление или имеющее обязательную силу нормативное истолкование норм уголовных кодексов этих республик.
Например, в 20-х годах Верховный Суд РСФСР ши роко использовал право законодательной инициативы и •вносил в законодательные органы республики весьма ценные и основанные на глубоком анализе судебной практики предложения, направленные на совершенствование действующего уголовного законодательства. Так, 26 июня 1926 г. на очередном заседании Верховного Суда РСФСР был обсужден возникший в практике вопрос о признании непреступными деяний, формально подпадающих под признаки какой-либо статьи Особенной части Уголовного кодекса, но в силу явной малозначительности и отсутствия вредных последствий лишенных общественной опасности.
Используя право законодательной инициативы, Верховный Суд РСФСР принял решение войти во ВЦИК с соответствующим предложением. На основании этого представления ст. 6 УК РСФСР была дополнена примечанием, давшим положительный ответ на этот вопрос.
В последние годы Верховный Суд РСФСР также неоднократно использовал предоставленное ему право законодательной инициативы. Так, по представлению Верховного Суда РСФСР были изменены и дополнены: в 1965 году ст. 156; в 1969 году ст. 57; в 1971 году ст. 62 Уголовного кодекса РСФСР и др.[267].
Верховный Суд СССР в первые годы своей деятельности также довольно часто проявлял инициативу в постановке перед законодательными органами вопроса о необходимости совершенствования уголовного законодательства. Однако в предвоенные и первые послевоенные годы эта деятельность Верховного Суда СССР уже не носила систематического характера, и только в последние годы отмечается заметное усиление использования этой возможности[268].
4. Наиболее часто в результате обобщения судебной практики и обнаружения ошибок в применении уголовного закона выявляется не его пробельность, а недостаточная ясность, неконкретность нормы, что вызывает различное ее истолкование. Если для устранения ошибок в судебной практике достаточно дать такое толкование, которое не будет создавать новой нормы, высшая судебная инстанция разъясняет смысл нормы. Так, действую щий закон не содержит прямого ответа на вопрос о возможности или невозможности совершения покушения с косвенным умыслом. В советской юридической литературе по этому вопросу высказаны совершенно различные точки зрения. Однако большинство криминалистов считают, что покушение (как и приготовление) возможно лишь с прямым умыслом[269]. К такому убеждению приводит их анализ действующего уголовного законодательства. Поэтому, как нам представляется, Пленум правильно разъяснил судам, что «покушение на совершение преступления представляет собой целенаправленную деятельность лица и может совершаться лишь с прямым умыслом, так как, не желая достигнуть определенного результата, лицо не может и покушаться на его достижение»[270].
Такое разъяснение основано на правильном толковании, с одной стороны, норм, определяющих умысел и неосторожность, а с другой — устанавливающих ответственность за покушение на преступление.
В том случае, когда необходимо существенно уточнить или дополнить какую-либо норму УК, Верховному Суду СССР или Верховному суду союзной республики надлежит использовать свое права законодательной инициативы.
Анализ судебной практики по уголовным делам свидетельствует о том, что она во многом способствует совершенствованию уголовного законодательства. Многие изменения уголовного законодательства были приняты в результате учета опыта судебной практики. Достаточно назвать, например, Закон РСФСР «О внесении изменений и дополнений в Уголовный кодекс РСФСР» от 25 июля 1962 г., в преамбуле которого прямо записано, что он издается, «учитывая практику применения уголовного законодательства». С таким же обоснованием были приняты указы Президиума Верховного Совета РСФСР от 3 июля 1965 г., от 21 мая 1970 г.[271] и др.
В Указе Президиума Верховного Совета Армянской ССР от 29 октября 1969 г., внесшем в Уголовный и Уголовно-процессуальный кодексы республики ряд дополнений и изменений, также записано, что он принят, «исходя из практики применения Уголовного и Уголовно-процессуального законодательства Армянской ССР»[272].
5. Полезные выводы из судебной практики не могут быть сделаны в короткий после издания уголовного закона срок, ибо и сама практика подвержена неизбежным изменениям и складывается лишь в результате иногда довольно длительной проверки. Для иллюстрации приведем следующий пример.
Статья 36 Основ уголовного законодательства Союза ССР и союзных республик, регламентирующая порядок назначения наказания по нескольким приговорам, в настоящее время не решает вопроса о моменте исчисления срока начала отбывания наказания при его назначении по совокупности приговоров. В союзных республиках этот вопрос решили лишь Уголовные кодексы Азербайджанской и Литовской ССР. В названных кодексах содержатся указания, что срок начала отбывания наказания исчисляется с момента вынесения приговора за новое преступление. Такой же практики с момента принятия Основ придерживался и Верховный Суд РСФСР[273].
Однако в судебной практике (и даже в практике высших судебных органов) по этому вопросу имеется существенный разнобой. Так, в 1960 году Верховный Суд Якутской АССР по конкретному делу определил начало отбывания наказания, назначенного по совокупности приговоров в связи с совершением преступления, за которое правонарушитель осужден во второй раз со дня его перевода в изолятор, т. е. с момента избрания меры пресечения. С таким решением согласилась Судебная коллегия по уголовным делам Верховного Суда РСФСР. Однако Президиум Верховного Суда РСФСР отменил приговор, указав, что начало отбытия наказа-
ния по последнему приговору «надлежит исчислять со дня вынесения этого приговора»[274].
Когда же в 1962 году Липецкий областной суд исчислил начало срока наказания по совокупности приговоров с момента избрания меры пресечения (предварительного заключения), Судебная коллегия по уголовным делам Верховного Суда РСФСР в соответствии с мнением, высказанным Президиумом Верховного Суда РСФСР, приговор в этой части изменила, указав на то, что данный срок должен исчисляться со дня вынесения второго приговора. Но в 1965 году Президиум Верховного Суда РСФСР это определение также отменил, указав, что начало срока отбытия наказания должно исчисляться с момента избрания меры пресечения[275].
Такое изменение мнения вызвано тем, что по данному вопросу Верховный Суд СССР в своем постановлении от 21 декабря 1964 г. указал на необходимость исчисления в подобных случаях срока наказания осужденному с момента начала предварительного заключения, а не с момента вынесения приговора[276].
Представляется, что такая позиция Верховного Суда СССР является правильной и находится в полном соответствии со ст. 40 Основ, предусматривающей, что «предварительное заключение засчитывается судом в срок наказания...»[277]. Однако это не исключает необходимости более детального законодательного урегулирования этого вопроса (в ст. 36 Основ).
6. Наряду с правильными разъяснениями смысла уголовного закона и конкретизацией его отдельных положений известны случаи, когда Пленум Верховного Суда СССР, толкуя уголовный закон, выходил за пределы своей компетенции.
Так, разъясняя порядок применения постановления
ЦИК и СНК СССР от 7 апреля 1935 г. «О мерах борьбы с преступностью несовершеннолетних», согласно которому несовершеннолетние, совершившие убийство, телесное повреждение, кражу и некоторые иные преступления, подлежали уголовной ответственности с 12 лет, Пленум Верховного Суда СССР в своем постановлении от 12 марта 1941 г. установил, что ответственность за указанные преступления наступает лишь при совершении их умышленно.
Никаких оснований для такого истолкования закона у Пленума не было. Поэтому Указом Президиума Верховного Совета СССР оно совершенно справедливо было признано противоречащим Основным началам уголовного законодательства Союза ССР и союзных республик.
В другом .своем постановлении—от 20 апреля 1951 г.— Пленум .Верховного Суда СССР указал судам, что скупка в крупных размерах облигаций государственных займов по пониженным против номинала ценам, независимо от характера их последующего использования, подлежит квалификации по ст. 5912 УК РСФСР, преду^ сматривавшей нарушение правил о валютных операциях.
В соответствии с действовавшим в то время законодательством сделки с облигациями государственных займов не могли образовать объективную сторону данного состава преступления. Таким образом, Пленум фактически ввел новый состав преступления, не предусмотренный ранее уголовным законодательством.
Факты превышения Пленумом Верховного Суда СССР своих правомочий, издание указаний, не соответ* ствующих действующему законодательству, и фактическое правотворчество было признано и самим Пленумом. В докладе заместителя Председателя Верховного Суда СССР на Пленуме в сентябре 1957 года указывалось, например, что постановление Пленума от 21 мая 1954 г., касающееся вопросов ответственности за умышленное убийство, «издано с превышением предоставленных Верховному Суду СССР прав», и что указания, содержащиеся в этом постановлении, «противоречат как общесоюзному закону (ст. 31 Основных начал), так и республиканским законам»1.
В принятом в связи с этим постановлении Пленума Верховного Суда СССР от 10 сентября 1957 г. отмечалось, что указанное постановление от 21 мая 1954 г. «находится в некотором несоответствии с действующим законодательством...»[278].
Конкретизация судебной практикой положений Общей и Особенной частей уголовного законодательства и вопросы (его совершенствования
1. Одна из центральных проблем уголовного законодательства и теории уголовного права заключается в правильном определении общего понятия преступления. Закрепление этого понятия в законе позволяет точно отграничить преступные деяния от непреступных и таким образом исключить возможность привлечения к уголовной ответственности невиновных лиц. Законодательное определение общего понятия преступления в процессе развития советского уголовного законодательства претерпело значительные изменения. Разумеется, не все признаки преступления могут войти в законодательное определение преступления. Оно включает лишь общие, основные признаки преступления, содержание и смысл которых раскрывается в процессе осуществления правосудия.
Если обратиться к судебной практике, то оказывается, что в числе судебных решений высших судебных инстанций едва ли не самыми многочисленными будут решения, касающиеся именно этого вопроса. В них формулируется материальное определение преступления[279], раскрывается признак противоправности[280], подчеркивается необходимость установления таких обстоятельств по каждому конкретному уголовному делу, которые бы исключали так называемое объективное вме- йение[281], указывается на необходимость установления по каждому делу причинной связи между деянием подсудимого и наступившими последствиями[282], в известной мере разрабатываются критерии, определяющие возможность разграничения последствий, связанных и не связанных с уголовной ответственностью, подчеркивается необходимость четкого понимания признака малозначительности в понятии преступления (ч. 2 ст. 6 Основ)[283], намечаются критерии, разграничивающие преступление от проступка[284], и т. д.
Нам не представляется возможным рассмотреть все названные направления в конкретизации судебной практикой тех или иных признаков понятия преступного деяния. Поэтому мы обратимся лишь к одному из них — оценке судебной практикой такого основного, определяющего преступление признака, как общественная опасность деяния, исходя из характера наступивших последствий и их связи не только с действиями подсудимого (и его субъективного отношения к последствиям), но и с различными обстоятельствами дела.
Для установления наличия общественной опасности деяния, как мы уже указывали, практикой выработано положение о том, что наступившие последствия могут быть поставлены в вину подсудимому только в том случае, если они явились результатом его преступного действия или бездействия[285], а также тогда, когда по делу установлено, что устранение причин, вызвавших эти последствия, зависело от подсудимого[286].
Указанное положение направлено на то, чтобы исключить возможность объективного вменения и незаконного привлечения к уголовной ответственности'лиц, в действиях которых нет вины.
Этой идеей проникнуты многие решения высших судебных инстанций. В решениях указывается, что даже при наличии связи действий подсудимого с наступившими последствиями преступными их можно признать лишь при определенном субъективном отношении, подсудимого к этим последствиям. .
Так, в одном из постановлений Пленума Верховного Суда СССР по конкретному делу разъясняется, что обвиняемый не может нести ответственность за последствия, хотя и связанные с его действиями, но наступившие вследствие обстоятельств, которые .он не мог и не должен был устранить[287]. Эта же мысль положена в основу ряда определений Судебной коллегии Верховного Суда СССР по другим конкретным уголовным делам[288].
По многим уголовным делам устанавливается наличие неосторожных действий в той или иной форме со стороны потерпевшего лица. В связи с этим возникает необходимость оценки таких действий потерпевшего для решения вопроса об ответственности лица, обвиняемого в причинении потерпевшему вреда. Этот вопрос не находив прямого урегулирования в уголовном законе, поэтому он разъясняется в ряде судебных решений.
Так, в одном из определений Военно-железнодорожной коллегии Верховного Суда СССР указывается, что неосторожность потерпевшего не освобождает обвиняемого от ответственности за нарушение, повлекшее, хотя и по неосторожности потерпевшего, тяжелые для него последствия, возможность которых была бы исключена в случае недопущения инкриминированного нарушения[289].
Наряду с этим в других судебных решениях содержатся указания, предостерегающие суды от недооценки неосторожных действий потерпевшего при установлении вины подсудимого. В них раскрывается как бы другая сторона одного и того же вопроса.
Так, в постановлении Пленума Верховного Суда СССР от 9 ноября 1935 г. указывается, что подсудимый не должен отвечать за причиненный потерпевшему вред, устранение которого было невозможно вследствие неосторожности самого потерпевшего[290]. В определении Судебной коллегии Верховного Суда СССР от 28 декабря 1939 г. также отмечается, что подсудимый не несет ответственности за тяжелые последствия, наступившие вследствие грубой неосторожности потерпевшего, действовавшего вопреки предупреждениям подсудимого[291].
Судебной практикой выработан также ряд положений, исключающих ответственность подсудимого за последствия, хотя и связанные с его действиями или бездействием, но наступившие по вине третьих лиц.
Так, в постановлении Пленума от 17 октября 1947 г. Верховный Суд СССР указал, что обвиняемый не может нести ответственность за последствия, наступившие вследствие самовольных действий другого лица[292]. В других судебных решениях по этому вопросу указывается, что за последствия, наступившие по вине третьих лиц, обвиняемый не отвечает, если по обстоятельствам дела он не мог предотвратить эти последствия[293].
Как мы видим, судебной практикой довольно основательно разработан вопрос и о субъективной стороне преступления, при этом совершенно справедливо основное внимание уделено установлению общих критериев для правильной оценки последствий преступления в зависимости от различных обстоятельств дела и вины под* судимого. Это во многом способствовало совершенствованию правоприменительной деятельности.
На основе выработанных практикой указанных положений представляется целесообразной постановка вопроса о совершенствовании нормы, определяющей общее понятие преступления. Имеется немало предложений о том, какие признаки в этой норме следует уточнить, а какие ввести вновь[294]. Речь идет прежде всего о более четком и развернутом определении Материального эле* мента общего понятия преступления — признака об* щественной опасности. С этой целью целесообразно дополнить это определение таким признаком, как «серьезность вреда» (т. е. наступивших последствий от преступного посягательства), позволяющим дифференцировать преступления и тем самым более целеустремленно определить направленность уголовной политики. Одновременно следует подумать и о том, чтобы ввести в это определение и некоторые положения, ставшие основопо* лагающими при судебном разрешении по уголовным делам вопроса о вменении в вину подсудимому насту* пивших в результате его действий последствий[295].
2. Одним из сложнейших институтов советского угО* ловного законодательства является институт необходимой обороны, впервые сформулированный еще в Руко* водящих началах по уголовному праву РСФСР 1919 го* да. Его применение в судебной деятельности вызывало известные трудности. Однако судебная практика сыграла значительную роль в совершенствовании основных положений данного института.
Так, первоначально в ст. 15 Руководящих начал (1919 г.) институт необходимой обороны был сформулирован следующим образом: «Не применяется наказание к совершившему насилие над личностью нападающего, если это насилие явилось в данных условиях необходимым средством отражения нападения или средством защиты от насилия над его или других личностью и если совершенное насилие не превышает меры необходимой обороны».
Судебная практика неизбежно столкнулась с недостатками этой формулировки. Во-первых, в ней предусматривалось только насилие, тогда, как кроме собственно насилия при необходимой обороне могут быть совершены и такие уголовно наказуемые действия, как убийство, телесное повреждение и др. Кроме того, защите, согласно формуле, принятой в законе, подлежала лишь личность обороняющегося или другого лица, а судебная практика сталкивалась с необходимостью защиты имущественных и иных прав граждан.
Поэтому, когда в 1922 году был принят первый советский Уголовный кодекс —УК РСФСР, который явился в значительной степени результатом «учета практики мест — наших народных судов и революционных трибуналов»[296], норма, посвященная необходимой обороне (ст. 19), с учетом судебной практики была значительно усовершенствована. В ней говорилось уже не только о насилии, а о всяком уголовно наказуемом деянии. Одновременно с указанием на личность обороняющегося в законе указано и на его права.
Однако такая формулировка не могла удовлетворить судебных работников, которые сталкивались с необходимостью уголовно-правовой защиты не только тех, кто подвергается нападению, но и тех, кто самоотверженно встает на защиту интересов государства.
Необходимо было признать правомерность действий указанных лиц. Это нашло свое отражение в союзном законе — ст. 9 Основных начал уголовного законодательства Союза ССР и союзных республик, где говорилось о состоянии необходимой обороны от посягательства на Советскую власть либо на личность и права обороняющегося или другого липа.
Такая же редакция была воспринята и уголовными кодексами всех союзных республик.
Весьма сложным и довольно длительным оказался процесс выработки критериев превышения пределов необходимой обороны. Судебная практика применяла при этом различные критерии и учитывала разнообразные обстоятельства. Однако в законе такие критерии указаны не были.
Значительную роль в их определении сыграли разъ- яснення Пленума Верховного Суда СССР по этому вопросу. Впервые в постановлении от 7 июля 1946 г. по конкретному делу Пленум указал, что для правомерности совершенного акта необходимой обороны требуется, «чтобы интенсивность обороны соответствовала интенсивности нападения»'.
Однако в этом же постановлении Пленум дал судам, как нам представляется, неправильную рекомендацию по применению законодательства о необходимой обороне.
С одной стороны, Пленум по указанному делу признал, что оборонявшийся имел право на необходимую оборону и что применение им оружия при установленных судом обстоятельствах является правомерным, так как:, а) на него было совершено нападение и б) его жизни угрожала непосредственная опасность. С другой стороны, Пленум все же признал, что оборонявшийся виновен в убийстве, совершенном при превышении пределов необходимой обороны, только на том основании, что он стрелял в голову, а не в руку или плечо нападающего[297]. Вместе с тем в дальнейшем Пленум указал судам, что при применении законодательства о необходимой обороне они не учитывают «душевное состояние обороняющегося» и исходят зачастую «лишь из тяжести последствий», и разъяснил судам, что они «не должны механически исходить из требования соразмерности средств защиты и средств нападения, а также соразмерности интенсивности защиты и нападения»[298].
В действующем постановлении от 4 декабря 1969 г. «О практике применения судами законодательства о необходимой обороне» прямо указано, что «обороняющийся не всегда в состоянии точно взвесить характер опасности и избрать соразмерные средства защиты, что, естественно, может иногда повлечь и более тяжкие последствия, за которые он не может нести ответственность» (курсив наш.— Авт.)[299].
Такие значительные колебания при формулировании критериев превышения пределов необходимой обороны во многом объясняются тем, что долгое время отсутствовало его законодательное определение (хотя бы в общей форме). Потребности судебной практики, накопленный опыт дали возможность внести в закон такое определение. В Основах уголовного законодательства Союза ССР и союзных республик впервые такое определение Сыло дано.
Не ясным был для судебной практики также вопрос о моменте, с которого следует признать правомерность действий, совершенных в состоянии необходимой обороны. Пленум неоднократно давал судам руководящие указания и по этой проблеме.
В 1945 году Генеральным прокурором СССР и Пленумом Верховного Суда СССР были высказаны противоречивые мнения. В протесте Генерального прокурора СССР, внесенном в Пленум по делу Симахина и других, была высказана следующая позиция, которая полностью соответствовала ст. 9 Основных начал уголовного законодательства Союза ССР и союзных республик: для квалификации деяния как убийства, совершенного в состоянии необходимой обороны, «необходимо, чтобы убийство явилось следствием обороны от нападения, чтобы нападение было действенным и реальным и чтобы оборона была осуществлена непосредственно в процессе нападения».
Однако Пленум не согласился с таким толкованием закона и дал по данному делу следующее разъяснение: «Для состояния необходимой обороны не требуется в качестве обязательного условия, чтобы оборона была осуществлена непосредственно в процессе нападения. Состояние необходимой обороны наступает и в том случае, когда по всем обстоятельствам начало реального осуществления нападения настолько очевидно и неминуемо, что непринятие предупредительных мер ставит в явную, непосредственную и неотвратимую опасность лицо, вынужденное к принятию этих мер»[300].
Такое разъяснение, несомненно, являлось творческим развитием института необходимой обороны, конкретизирующим его общее определение, данное в законе. В дальнейшем Пленум неоднократно подтверждал эту позицию в своих постановлениях[301].
В действующем постановлении Пленума о судебной практике по делам, связанным с применением законодательства о необходимой обороне, в п. 1 указано, что действия, совершенные в состоянии необходимой обороны, не содержат состава преступления. Такое утверждение полностью соответствует законодательному определению (ст. 13 Основ), в котором сказано, что подобные действия «не являются преступлениями».
Однако впервые указание о том, что «действия, совершенные в состоянии необходимой обороны, не содержат состава преступления», было дано в постановлении Пленума от 23 октября 1956 г.[302], т. е. в период действия Основных начал, в ст. 9 которых было записано, что подобные действия «предусмотрены уголовным законом», но к ним, в силу определенных условий, лишь не применяются «меры социальной защиты»[303].
При такой законодательной формулировке указанное разъяснение Пленума, по нашему мнению, также следует отнести к творческому развитию данного института.
Таким является и действующее постановление Пленума Верховного Суда СССР о приравнивании к необходимой обороне действий, предпринятых потерпевшими или другими лицами по задержанию преступника с целью доставления его в соответствующие органы власти.
Такое решение и ранее содержалось в постановлении Пленума от 23 октября 1956 г. и было несколько уточнено в постановлении от 4 декабря 1969 г., где говорится уже о задержании преступника как действиях «в целях пресечения его преступного посягательства для доставления преступника в соответствующие органы 'власти».
Если для такого разъяснения в 1969 году у Пленума были некоторые основания, так как его указания, сделанные в 1956 году, к этому времени уже были восприняты и законодательно закреплены в двух союзных республиках, то подобные указания, сделанные в 1956 году, были явным правотворчеством. Мы полагаем, что такое правотворчество не имеет под собой достаточного теоретического и практического обоснования, выходит за рамки закона, ибо нельзя приравнивать к необходимой обороне действия, которые необходимой обороной не являются[304].
Одним из условий правомерности необходимой обороны является отражение наличного посягательства, «ибо с момента прекращения нападения (как и любого другого посягательства) прекращается и право на защиту в порядке необходимой обороны»[305]. Это положение разделяется всеми советскими криминалистами[306].
Совершенно очевидно, что действия по задержанию преступника являются правомерными. Однако они являются самостоятельным обстоятельством, исключающим уголовную ответственность, и в качестве такового должны быть закреплены в действующем уголовном законодательстве.
Представляется, что по данному вопросу Верховному Суду СССР следовало бы воспользоваться правом законодательной инициативы и войти в законодательный орган с предложением об установлении в законе нового самостоятельного обстоятельства, исключающего общественную опасность и противоправность деяния.
Такое решение в настоящее время принято в УК Эстонской ССР, предусмотревшем самостоятельную норму (ст. 131) о задержании преступника, хотя установление любого обстоятельства, исключающего уголовную ответственность* так же как и установление понятия преступного* полностью составляет компетенцию общесоюзного законодательства.
3. Серьезный вклад в развитие другого важнейшего уголовно-правового института — института соучастия — внесли указания Пленума Верховного Суда СССР, сделанные им на основе анализа судебной практики по этой категории дел.
Мы имеем в виду разработку Пленумом еще в 1942 году вопроса о роли и ответственности организатора преступления. Действовавшее в то время законодательство (ст. 12 Основных начал и соответствующие им статьи УК союзных республик) в качестве соучастников предусматривало только исполнителей, подстрекателей и пособников. Об организаторах преступления никаких упоминаний в законе не было. Однако судебная практика сталкивалась со случаями, когда такие организаторы, не принимавшие непосредственного участия в совершении преступления, могли остаться безнаказанными или в лучшем случае считаться подстрекателями, что, несомненно, не соответствовало характеру и опасности их деяний.
При рассмотрений уголовного дела по обвинению Сырцова и других Пленум 8 января 1942 г. дал развер нутое определение роли организатора преступления. В постановлении указывается, что роль организатора преступления выходит за пределы соучастия в формах, указанных в законе, т. е. в форме подстрекательства или пособничества. Действия организатора являются одним из важнейших элементов исполнения преступления, и степень общественной опасности организатора, по сравнению с разовыми исполнителями, является более высокой. Поэтому он должен нести более строгую ответственность[307].
Обобщение Пленумом судебной практики по вопро* сам соучастия в преступлении во многом содействовало разработке общего понятия соучастия, закрепленного ныне в ст. 17 Основ уголовного законодательства Союза ССР и союзных республик, где в числе соучастников указаны и организаторы преступления.
4. В действующем уголовном законодательстве закреплено правило о том, что при сложении таких разнородных наказаний, как лишение свободы и исправительные работы, устанавливается соотношение, при котором один день лишения свободы приравнивается к трем дням исправительных работ.
В законодательстве Союза ССР, действовавшем до его последней кодификации (1958 г.), такое правило отсутствовало, а в республиканском законодательстве оно было предусмотрено не во всех кодексах. Поэтому Пленум Верховного Суда СССР, учитывая сложившуюся практику, своим постановлением от 22 января 1942 г. дал указание всем судам заменять в случаях определения наказания по принципу сложения исправительно- трудовые работы лишением свободы из расчета трех дней исправительно-трудовых работ за один день лишения свободы[308].
При кодификации уголовного законодательства, как отмечалось выше, это правило получило законодательное закрепление в кодексах всех союзных республик.
В данном случае мы можем констатировать, с одной стороны, благоприятное влияние судебной практики на совершенствование уголовного законодательства, а с
другой — некоторое превышение Пленумом Верховного Суда СССР своих полномочий, выразившееся в формулировании положения, установление которого относится к компетенции законодательных органов Союза ССР и союзных республик.
5. Судебная практика оказывает существенное влияние и на совершенствование норм Особенной части уголовного законодательства. Здесь это влияние сказывается в еще большей мере, так как способствует не только уточнению и тем самым конкретизации законодателем тех или иных признаков составов преступлений, установлению санкций, повышающих эффективность уголовно-правовой борьбы с отдельными видами преступлений, но и, исходя из потребностей борьбы с наиболее опасными для общества деяниями, судебная практика своевременно выдвигает перед законодателем вопрос об установлении за них уголовной ответственности. Поэтому надо признать, что до тех пор, пока законодатель не возвел в закон рекомендации, выработанные судебной практикой, они являются правополо- жениями, которыми руководствуются суды в своей деятельности при отправлении правосудия.
Так, судебная практика неоднократно формулировала свои выводы о содержании и порядке применения норм об ответственности за выпуск недоброкачественной, нестандартной или некомплектной продукции. В постановлении Пленума Верховного Суда СССР от 30 сентября 1949 г. было разъяснено, что ответственными за выпуск недоброкачественной и некомплектной продукции являются не только перечисленные в законе лица, но и лица иных должностных наименований, фактически выполняющие функции поименованных в законе должностных лиц.
Тем же постановлением Пленума было конкретизировано понятие выпуска продукции указанием на то, что «под выпуском недоброкачественной продукции следует понимать как сдачу продукции заказчикам, так и те случаи, когда продукция прошла отдел технического контроля и окончательно оформлена к сдаче»[309].
Расширение круга ответственных за выпуск недобро-.
качественной и некомплектной продукции лиц было воспринято законодательством. Ныне действующие уголовные кодексы союзных республик (за исключением УК ЛатвССР) предусматривают ответственность не только директора, главного инженера и начальника отдела технического контроля, но и лиц, занимающих другие должности, выполняющих аналогичные обязанности.
[1] См. «Курс советского государственного права» под ред.
А. И. Лепешкнна, Госюриздат, 1962, т. 2, стр. 410; М. Г. Кириченко, Советское законодательство и принципы его применения, Госюриздат, 1953 стр. 32; Я- Н. У м а н с к и й, «Советское государственное право», Госюриздат, 1959, стр. 265; Т.Н. Добровольская; Верховный Суд СССР, Госюриздат, 1964, стр. 15; Основы советского государственного строительства и права, Госюриздат, 1961, стр. 183.
[2] Вот, например, как определяет законодательную инициативу
В. Д. Попков: «Под законодательной инициативой, представляющей начальную стадию процесса, понимают внесение в законодательное собрание уполномоченным на то органом или лицами предложения
об издании закона, об отмене или изменении действующего закона» (В. Д. Попков, Демократические основы советского законодательства, М., 1961, стр. 26). См. также С. С. Кравчук, Советское государственное право, М., 1958; Н. Е. Андрианов, О законодательной инициативе, «Советское государство н право» 1964 г. № 9, стр. 63.
[3] См. «Ведомости Верховного Совета СССР» 1957 г. № 4, ст. 85.
[4] См., например, ст. 48 Закона о судоустройстве РСФСР и соответствующие статьи законов о судоустройстве других союзных республик'. Только Верховному Суду Казахской ССР (как это видно из текста ст. 40 Закона о судоустройстве, опубликованного в сб. «Законодательство о судоустройстве Союза ССР и союзных республик», М., 1961, стр. 98) такое право не предоставлено.
[5] См. Д. А. Коваче в, Некоторые проблемы законодательного процесса в европейских социалистических государствах, «Ученые записки ВНИИСЗ» 1964 г. № 3/20, стр. 204.
[6] «По некоторым вопросам, подлежащим разрешению в законодательном порядке или в порядке толкования закона,— отмечалось в статье, посвященной отчету о работе Верховного Суда СССР за пятилетний срок его полномочий (1967—1972 гг.),— Пленумом Верховного Суда СССР были приняты постановления о внесении соответствующих представлений в Президиум Верховного Совета СССР» («Бюллетень Верховного Суда СССР» 1972 г. № 5, стр. 5).
[7] В главе говорится в основном о деятельности Верховного Суда СССР. Эти же положения с соответствующими коррективами относятся и к деятельности Верховных судов союзных республик.
[8] «Ркдаетень Верховного Суда РСФСР» 1972 г, № 7, стр. 4.
[9] Это обстоятельство отмечалось в редакционной статье «За пальнейшее укрепление социалистического поавосудня» («Бюллетень Верховного Суда СССР» 1957 г. № 1, сто. 6). «Исключительно важным является предоставление Верховному Суду права законопя- тельной инициативы. Наблюдая и изучая практику местных судебных органов по гражданским и уголовным делам, тщательно анализируя данные судебной статистики, Верховный Суд СССР должен будет использовать эти источники для практического осуществления предоставленного ему права законодательной инициативы».
! См. п. 2 постановления Пленума Верховного Суда СССР от 30 июня 1964 г. «О мерах по улучшению систематизации законодательства и судебной практики в судебных органах» («Бюллетень Верховного Суда СССР» 1964 г. № 4, стр. 13).
[11] См., например, Теоретические вопросы систематизации советского законодательства, под ред. С. Н. Братуся и И. С. Самощенко, М., 1962, стр. 59; Л. С. Я в и ч, Проблемы правового регулирования советских общественных отношений, Госюриздат, 1964, стр. 75—76; С. С. Алексеев, Общие теоретические проблемы системы советского права, Госюриздат, 1961, стр. 39—40, 46.
[12] Теоретические вопросы систематизации советского законодательства, под ред. С. Н. Братуся и И. С. Самощенко, стр. 59.
[13] С. Н. Братусь, Предмет и система советского гражданского права, М., 1963, стр. 50.
[14] Н. Г. Александров, Сущность права, Госюриздат, 1950, стр. 34.
[15] С. С. С т у д е н и к ,и н, Советская адмшшстратнвно-правовая норма и ее применение, автореферат докт. дисс., М., 1949, стр. 8—9.
[16] См. «Бюллетень Верховного Суда СССР» 1957 г. № 5, стр. 12,
[17] См. А. Мишут и н, Не допускать нарушений закона о досрочном и условно-досрочном освобождении осужденных от наказания, «Социалистическая законность» 1964 г. № 2, стр. 19—20; см. также постановление Президиума Верховного Совета СССР от 6 мая 1964 г. «О применении ст. 44 Основ уголовного законодательства» («Ведомости Верховного Совета СССР» 1964 г. № 20, ст. 244).
[18] См. «Бюллетень Верховного Суда СССР» 1971 г. № 6, стр. 5.
[19] См. «Бюллетень Верховного Суда СССР» 1972 г. № 3, стр, 3,
[20] См. «Бюллетень Верховного Суда СССР» 1961 г. № 3, стр. 6.
[21] См. «Ведомости Верховного Совета СССР» 1973 г. № 27, СТ. 348.
[22] См. п. «в» ст. 49 Конституции СССР, п. «в» ст. 33 Конституции РСФСР и соответствующие ему положения конституций других союзных республик.
[23] Такая же общая формулировка повторена в ст. 3 Указа Президиума Верховного Совета СССР от 12 августа 1971 г. «О внесении изменений и дополнений в законодательство СССР в связи с образованием союзно-республиканского Министерства юстиции СССР» («Ведомости Верховного Совета СССР» 1971 г. № 33, ст. 332).
[24] См. п. «а» ст. 57 Закона о судоустройстве РСФСР и соответствующие статьи законов о судоустройстве других союзных республик. В юридической печати уже подвергались сомнению правомерность и целесообразность практики разъяснения Пленумом Верховного Суда СССР республиканских законов (см. Т. Н. Добровольская, Верховный Суд СССР. «Юридическая литература», 1964, стр. 102—104). К выдвинутым Т. Н. Добровольской аргументам против такой практики можно добавить и некоторые соображения конституционного порядка. Вряд ли допустим какой-либо разрыв в полномочиях высшего органа государственной власти и высшего судебного органа СССР с точки зрения установленного Конституцией СССР деления законодательства на общесоюзное и республиканское. Между тем Конституция СССР (как уже отмечалось) запрещает Президиуму Верховного Совета СССР давать толкование республиканских законов. Толкование республиканских законов Верховным Судом СССР едва ли можно обосновать и интересами обеспечения единства судебной практики в общесоюзном масштабе, ибо они в достаточной степени обеспечиваются общим надзором Верховного Суда СССР за соблюдением судами общесоюзного законодательства.
[25] А. В. Мицкевич, Акты высших органов Советского государства,. «Юридическая литература», 1967, стр. 106.
[26] См., например, постановление Президиума Верховного Совета СССР от 3 сентября 1965 г. «О разъяснении статьи 34 Основ уголовного судопроизводства Союза ССР и союзных республик» («Ведомости Верховного Совета СССР» 1965 г. №37, ст. 533). постановление Президиума Верховного Совета СССР от 3 сентября 1965 г. «О применении Указа Президиума Верховного Совета СССР от
4 марта 1965 г. «О наказании лиц, виновных в преступлениях против мира и человечности и военных преступлениях, независимо от времени совершения преступлений» (там же, ст. 532), постановление Президиума Верховного Совета СССР от 16 мая 1968 г. «О применении статьи 9 Указа Президиума Верховного Совета СССР от 26 июля 1966 г. «Об усилении ответственности за хулиганство» («Ведомости Верховного Совета СССР» 1968 г. № 21, ст. 170).
[27] Как и тогда, когда они испытывают потребность в получении- легального толкования законов, действие которых не замыкается сферой отправления правосудия и оазъяснение которых вообще не' выходит за границы компетенции Верховного Суда. В п. «г» ст. 9 Положения о Верховном Суде СССР говорится о том, что Пленум Верховного Суда СССР входит в Президиум с представлениями «шг вопросам толкования законов» («Ведомости Верховного Совета СССР» 1957 г. № 4, ст. 85). -
[28] Так, причиной издания Указа Президиума Верховного Совета СССР от 7 июля 1941 г. «О применении судами постановления ЦИК и СНК СССР от 7 апреля 1935 г. «О мерах борьбы с преступностью среди несовершеннолетних» явилась неверная практика Верховного Суда СССР по применению данного постановления.
Президиум Верховного Совета СССР разъяснил, что трактовка Верховным Судом упомянутого постановления в том плане, что несовершеннолетние подлежат судебной ответственности лишь в тех случаях, когда они совершили преступление умышленно, не соответствует тексту закона, вводит не предусмотренные законом ограничения и находится в противоречии со ст. 6 Основных начал уголовного законодательства СССР и союзных республик, согласно которой уголовная ответственность наступает как в случаях совершения преступления умышленно, так и по неосторожности.
В связи с этим Президиум предложил Верховному Суду СССР применять постановление ЦИК и СНК СССР от 7 апреля 1935 г. в точном соответствии с текстом закона и действующим уголовным законодательством СССР («Ведомости Верховного Совета СССР» 1941 г. № 32).
[29] См. М. А. Г у р в и ч, О применении советским судом гражданских законов, «Ученые записки ВЮЗИ», 1969, вып. XVI, стр. 273— 279.
[30] М. Г. Авдюков, Принцип законности в гражданском судопроизводстве, изд-во МГУ, 1970, стр. 193.
[31] См. Т. Н. Добровольская, указ. работа, стр. 101.
[32] «Коммунист» 1972 г. № 18, стр. 40. 7* 991
[33] С. С. Алексеев, Социальная ценность права в советском обществе, «Юридическая литература», 1971, стр. 190.
[34] «XXIV съезд КПСС и вопросы теории государства и права», М., 1972, стр. 161.
[35] И. Н. К у з н е ц о в, Роль конституционного законодательства европейских социалистических стран в утверждении режима социалистической законности, «Ученые записки ВНИИСЗ» 1971 г. № 25, стр. 55.
[36] В. И. Ленин, Поли. собр. соч., т. 37, стр. 499.
[37] В. И. Ленин, Поли. собр. соч., т. 53, стр. 149.
[38] См. И. Е. Ф а р б е р, В. А. Ржевски й, Вопросы теории советского конституционного права, вып. 1, Саратов, 1967, стр. 53, 64; И. Н. Кузнецов, Тридцатилетие конституции победившего социализма, «Ученые записки ВНИИСЗ», вып. 10, М., 1967, стр. 187;
С. С. Алексеев, Социальная ценность социалистического права как регулятора общественных отношений, «Советское государство и право» 1968 г. № 3, стр. 20; Г. В. Б а р а б а ш е в, Принципы социалистических конституций, «Советское государство и право» 1968 г. № 3, стр. 152.
На научной конференции государствоведов социалистических стран, состоявшейся в 1964 году в г. Сегеде (ВНР), проблема судебной защиты конституционных прав была названа одной из самых узловых в теории конституционного права (см. «Международная государственно-правовая конференция по вопросам развития социалистических конституций» (Ас1а ^ипШса, XVI, Виёарез!, !аг. 3—4).
[39] И. Е. Ф а р б е р, В. А. Р ж ев с к и й, указ. работа, стр. 37—38.
[40] См. В. Н. Иванов, Уголовно-правовая охрана основных прав советских граждан, «Ученые записки ВНИИСЗ», вып. 10, М., 1967, стр. 212; его же, Защита основных прав граждан по УК союзных республик, «Советское государство и право» 1973 г. № 2.
[41] См. И. С. С а м о щ е н к о, Основные черты нормативных актов социалистического государства, «Советское государство и право» 1968 г. № 4, стр. 24.
[42] См. О. Э. Лейст, Санкции в советском праве, Госюриздат, 1962, стр. 116.
[43] См. О. Э. Лейст, указ. работа, стр. 130—131.
[44] См. там ж е, стр. 131.
[45] См. «К итогам дискуссии о применении норм советского пра ва», «Советское государство н право» 1955 г. № 3.
[46] СЗ СССР 1924 г. № 19, Ст. 18 (II).
[47] См. И. Н. Кузнецов, указ. статья, стр. 190; А. Е. Лунев, Обеспечение законности в советском государственном управлении, Госюриздат, 1963, стр. 19; М. А. Ш а ф и р, Компетенция Союза ССР и союзных роспублик, автореферат докт. днсс., М., 1969, стр. 36.
[48] См. И. Михайлов, Г. Ясинский, Совершенствование некоторых норм УПК союзных республик, «Социалистическая законность» 1968 г. № 1, стр. 27.
[49] См. Т. Н. Добровольская, указ. работа, стр. 22.
[50] См. К- Ф. Г у ц е н к о, Судебная система США и ее классовая сущность, Госюриздат, 1961, стр. 49—50.
[51] Как подчеркивает Т. Н. Добровольская, «фактически Верховный суд США, прикрываясь разговорами о необходимости соблюдения конституции путем «проверки конституционности», вкладывает в ее отдельные статьи и пункты тот смысл, который выгоден правящим кругам в данной конкретной политической ситуации» (Т. Н. Добровольская, указ. работа, стр. 22).
[52] Анализ судебной практики, основанной на применении норм Конституции СССР, свидетельствует о том, что можно говорить, по существу, о трех формах такого применения: обособленном от других норм самостоятельном применении судебными органами норм Конституции; применении норм Конституции наряду с иными нормами права; использовании конституционных норм для мотивировки судебных актов и для толкования иных правовых норм.
[53] За определенным исключением нормы Конституции СССР, в особенности закрепляющие основные права советских граждан, могут применяться судебными органами самостоятельно. Аналогичное положение сложилось и в других социалистических странах. Как отмечает
С. Розмарин, характеризуя Конституцию ПНР, «нормы конституции, из которых возникают основные права и свободы граждан, могут и должны применяться самостоятельно, без предварительного издания обыкновенного закона, развивающего и конкретизирующего нормы конституции, если иное не вытекает из самой конститу-
[54] «Судебная практика Верховного Суда СССР» 1955 г. Ка 4, стр. 40.
[55] См., например, «Судебная практика Верховного Суда СССР» 1955 г. № 4, стр. 40.
[56] См. И. В. Павлов, Право личной собственности колхозного двора, изд-во АН СССР, 1955, стр. 18; В. Ф. Маслов, Вопросы общей собственности в судебной практике, Госюриздат, 1963, стр. 109—Ш.
[57] См. «Судебная практика 1944 г.», вып. IV, стр. 9; см. также О. С. Иоффе, Советское гражданское право, Общая часть, т. 1, изд-во ЛГУ, 1958, стр. 333.
[58] См. «Бюллетень Верховного Суда РСФСР» 1972 г. № 3, , стр. 16.
[59] См. «Бюллетень Верховного Суда РСФСР» 1965 г. № 3, стр. 14.
[60] См. «Бюллетень Верховного Суда РСФСР» 1965 г. № 10, стр. 2—3.
[61] См. «Сборник постановлений Пленума и определений Коллегий Верховного Суда СССР по вопросам уголовного процесса. 1946“-
1962 гг.», Госюриздат, 1964, стр. 22, 25, 28, 29 и др.,
[62] См. «Бюллетень Верховного Суда СССР» 1957 г. № 4, стр. 46—47.
[63] См. «Бюллетень Верховного Суда СССР» 1961 г. № 4, стр. 45.
] Г. М у р а ш и н, Советский прокурорский надзор как гарантия прав человека, «Социалистическая законность» 1969 г. № 2, стр. 10.
[65] См. «Архив Дрогобычской райпрокуратуры за 1969 год».
[66] См. определение ГСК Верховного Суда СССР по иску Пахтусовой к Михеенко, «Судебная практика Верховного Суда СССР», вып. IV, М., 1948, стр. 7—8.
[67] См. «Сборник инструктивных указаний Государственного арбитража при Совете Министров СССР», вып. 3, Госюриздат, 1956, стр. 67.
[68] См. об отрицательных последствиях подобной линии О. С. Иоффе, Ю. К. Толстой, Основы советского гражданского законодательства, изд-во ЛГУ, 1962, стр. 52.
5 См. постановление Пленума Верховного Суда СССР от 9 августа 1941 г. «Об условиях восстановления сроков исковой давности по искам к индивидуальным заемщикам о возврате полученных ими государственных ссуд» («Сборник действующих постановлений Пленума Верховного Суда СССР. 1924—1957 гг.», Госюриздат, 1958, стр. 125).
. 4 И. Б. Новицкий, Сделки. Исковая давность, Госюриздат, 1954, стр. 137.
[69] «Сборник постановлений Пленума и определении коллегий
Верховного Суда СССР. 1943 год», М., 1948, стр. 168.
[71] См. «Сборник постановлений Пленума Верховного Суда СССР. 1924—1963», стр. 6.
[72] См. постановление Пленума Верховного Суда РСФСР от 16 ноября 1925 г. в кн. «Гражданский кодекс РСФСР», Госюриздат, 1957, стр. 149.
[73] См. «Судебная практика Верховного Суда СССР», вып. VI, М., 1948, стр. 3; «Сборник постановлений Пленума Верховного Суда СССР. 1924—1963», стр. 23.
[74] См. постановление Пленума Верховного Суда РСФСР от 2§ йгоня 1925 г. в кй. «Гражданский кодекс РСФСР», стр. 145.
[75] «Сборник разъяснений Верховного Суда РСФСР», Юриздат, 1932, стр. 111.
[76] «Сборник постановлений Пленума и определений коллегий Верховного Суда Союза ССР. Второе полугодие 1939 г.», Юриздат, 1941, стр. 116; см. также определение по иску Межевова, «Сборник постановлений Пленума и определений коллегий Верховного Суда Союза ССР. 1942 год», Юриздат, 1947, стр. 158.
[77] «Бюллетень Верховного Суда СССР» 1960 г. № 1, стр. 15.
[78] См. Н. Гусев, О судебной практике по искам о возмещении вреда личности, «Бюллетень Верховного Суда СССР» 1959 г, № 1, стр. 28—29.
[79] См. определения Судебной коллегии по гражданским делам Верховного Суда СССР по делу Воропаева, «Судебная практика Верховного Суда СССР» 1951 г. № 7, стр. 36; по делу Ворониной, «Судебная практика Верховного Суда СССР» 1955 г. № 2, стр. 35.
[80] См. определение Судебной коллегии по гражданским делам Верховного Суда СССР по делу Круминь, «Судебная практика Верховного Суда СССР» 1951 г. № 7, стр. 38; по делу Коммунального управления объединения «Азнефтезаводы» к Куприянову, «Судебная практика Верховного Суда СССР» 1953 г. № 3, стр. 31.
[81] См. «Сборник жилищного законодательства», «Юридическая литература», 1963, стр. 34.
5 См. об этом, например, М. В. Гордон, Советское авторское право/.Госюриздат, 1955, стр. 172; А. И. Ваксберг, Издательство и автор, «Искусство», 1957, стр. 150—151; Б. С. Антимонов, Е. А. Флейшиц, Авторское право, Госюриздат, 1957, ст. 191 и ел:
[83] См. «Бюллетень Верховного Суда СССР» 1960 г. № 1, стр. 19—20.
[84] С. В. К у р ы л е в, Значение конкретных обстоятельств дела для применения норм советского права, «Вопросы советского государства и права», Иркутск, 1965, стр. 209.
[85] С. С. Алексеев, Общая теория социалистического права, вып. 3, Свердловск, 1964, стр. 206.
[86] См. Б. С. Леси н, Спорный вопрос изменения договора жилищного найма, «Правоведение» 1964 г. № 4; Ю. К. Т о л с т о й, Совершенствование жилищного законодательства в СССР, «Правоведение» 1962 г. № 2, стр. 72.
[87] См. «Сборник постановлений Пленума Верховного Суда СССР (1924—1973)», М., 1974, стр. 147.
[88] Обзор соответствующих точек зрения см.: А. М. Белякова, Возмещение причиненного вреда, изд-во МГУ, 1972, стр. 53—55.
[89] Исключением являются такие ситуации, при которых причинение вреда связано с совершением преступлений, предусмотренных ч. 2 ст. 10 Основ уголовного законодательства, т. е. преступлений, по которым ответственность наступает с 14 лет.
[90] Дело описано в «Научном комментарии судебной практики за 1972 г.», «Юридическая литература», 1973, стр. 34.
8 Дело описано в статье Л. Майданника и П. Стависского «Значение вины родителей малолетнего потерпевшего в ненадлежащем за ним надзоре» («Советская юстиция» 1972 г. № 9, стр. 11—12).
[92] См. «Бюллетень Верховного Суда РСФСР» 1971 г. № 5, стр. 11—12.
[93] Имеется в виду также постановление Пленума Верховного Суда СССР от 24 марта 1959 г. «О судебной практике по искам о взыскании вознаграждения за составление проектов и смет по капитальному строительству», которое в основной своей части посвящено применению к соответствующим соглашениям норм о действительности гражданско-правовых сделок.
[94] См. Е. Н. Данилова, Действующее законодательство о труде Союза ССР и союзных республик, т. I. М., 1927, стр. 240.
[95] См. «Известия НКТ СССР» 1925 г. № 10—11.
[96] См. определение Гражданской кассационной коллегии Вер- - ховного Суда РСФСР по делу Ленинградского губкомхоза от 7 июня
1927 г., «Судебная практика РСФСР» 1927 г. № 17, стр. 8—9.
[97] СУ РСФСР 1927 г. № 77, ст. 527.
[98] СУ РСФСР 1928 г. № 44, ст. 332.
[99] Например, Верховный Суд РСФСР признал возможным установить ответственность агентов Госстраха за сохранность денежных сумм в полном размере причиненного ущерба (см. определение Гражданской кассационной коллегии от 5 ноября 1927 г. по делу Гудошникова, «Судебная практика РСФСР» 1927 г. № 24, стр. 8).
[100] СЗ СССР 1929 г. № 42, ст. 367; 1931 г. № 51, ст. 334.
[101] См. «Известия НКТ СССР» 1926 г. № 35. В последующей судебной практике эта мысль неоднократно повторялась.
[102] См. «Сборник разъяснений Верховного Суда РСФСР», изд. 2-е, «Советское законодательство», 1931, стр. 8.
[103] См. определение Гражданской кассационной коллегии Верховного Суда РСФСР от 27 января 1927 г. по иску Зельдовича («Судебная практика РСФСР» 1928 г. № 7, стр. 8).
[104] См. постановление СНК СССР от 26 августа 1929 г. («Сборник законодательных актов о труде», «Юридическая литература», 1970, стр. 521).
[105] «Судебная практика РСФСР» 1929 г. № 17, стр. 6.
8 См. «Известия НКТ СССР» 1931 г. № 16—17.
[107] СУ РСФСР 1932 г. № 59, ст. 262.
[108] См. «Известия НКТ СССР» 1927 г. № 32—33.
[109] См. «Известия НКТ СССР» 1928 г. № 6.
[110] См., например, определение Гражданской кассационной коллегии Верховного Суда РСФСР от 30 мая 1930 г. по иску Волкова, «Судебная практика РСФСР» 1930 г. № 14—15, стр. 12—13.
[111] СП СССР 1941 г. № 4, ст. 63.
[112] См. «Судебная практика РСФСР» 1927 г. № 7.
[113] СЗ СССР 1928 г. № 56, ст. ст. 494—495.
[114] СУ РСФСР 1929 г. № 26, ст. 274.
[115] Наименование периода, в течение которого рабочий или служащий не работал по вине администрации, было выработано судебной практикой. Первоначально говорилось о времени отстранения по день обратного приема (см., например, определение Гражданской кассационной коллегии Верховного Суда РСФСР по делу № 31607 от 15 апреля 1926 г., «Определения Гражданской кассационной коллегии Верховного Суда РСФСР за 1926 г.», вып. I, Юриздат, М., 1926, стр. 138), о вознаграждении за прошлое время (см., например, разъяснение Пленума Верховного Суда РСФСР'от 7 июля
1926 г. по делу Станиславовой, «Пролетарский суд» 1926 г. № 13— 14, стр. 15), о вознаграждении за время безработицы (см., например,
[116] СЗ СССР 1928 г. № 56, ст. ст. 494—495.
[117] СП СССР 1939 г. № 1, ст. 1.
[118] См. «Известия НКТ СССР» 1927 г. № 24.
[119] К такого рода работникам Пленум Верховного Суда РСФСР относил сотрудников госучреждений и госпредприятий, работа которых требует не только надлежащей квалификации, но и особого доверия к данному лицу, а также лиц, получающих ставки ответпо- литработников.
[120] Указанные перечни были утверждены постановлением НКТ СССР от 18 октября 1929 г. («Известия НКТ СССР» 1930 г. № 1—2). Действующий в настоящее время перечень категорий работников, трудовые споры которых по вопросам увольнения, изменения формулировки причины увольнения, перевода на другую работу и наложения дисциплинарных взысканий разрешаются вышестоящими в по-
[121] См. «Ведомости Верховного Совета СССР» 1970 г. № 29, ст. 265.
[122] Необходимость такого разъяснения вызывалась тем, что Положением о порядке рассмотрения трудовых споров было установлено: все трудовые споры, связанные с применением трудового законодательства, подлежат рассмотрению в комиссии по трудовым спорам, как в обязательном первичном органе.
[123] Утверждено Указом Президиума Верховного Совета СССР от 31 января 1971 г., «Ведомости Верховного Совета СССР» 1957 г. № 4, ст. 58.
[124] Аналогично был истолкован п. 21 Положения рядом авторов (см., например, А. Е. П а ш е р с т н и к, Рассмотрение трудовых споров, Госюриздат, 1958, стр. 37; В. Н. Скобелкин, Рассмотрение трудовых споров, Ульяновск, 1959, стр. 19).
[125] Указанная позиция была поддержана и рядом авторов (см., например, В. В. К а р а в а е в, А. М. К а ф т а н о в с к а я, Р. 3. Лившиц, Разрешение трудовых споров, комментарий, Госюриздат, 1960, стр. 83—84).
[126] См., например, определение Судебной коллегии по гражданским делам Верховного Суда РСФСР по иску группы работников строительной организации («Бюллетень Верховного Суда РСФСР»
1963 г. № 4, стр. 4).
[127] Так, Пленум Верховного Суда Казахской ССР в постановлении от 19 июня 1963 г. и Пленум Верховного Суда Латвийской ССР в постановлении от 31 августа 1963 г. разъяснили, что согласия ФЗМК не требуется При увольнении по инициативе администрации работающих по совместительству с совмещаемой должности. Пленумы Верховных судов в постановлениях: в БССР от 11 сентября 1963 г. (п. 10); в Казахской ССР от 19 июля 1963 г. (п. 3); в УССР ,от 22 февраля 1964г.— разъяснили, что увольнение лиц, не выдержавших испытания, производится без согласия фабзавместкома.
[128] См. «Ведомости Верховного Совета СССР» 1965 г. № 40, ОТ. 587.
[129] См., например, определение Судебной коллегии по гражданским делам Верховного Суда РСФСР от 24 апреля 1954 г. по иску Каткова («Сборник постановлений и определений Верховного Суда РСФСР по трудовым делам. 1953—1958 гг.», стр. 7).
[130] См., например, постановление Президиума Волгоградского областного суда от 11 июля 1964 г. по иску Чебыкина («Бюллетень Верховного Суда РСФСР» 1964 г. № 11, стр. 13).
■ 4 См. «Бюллетень Верховного Суда РСФСР» 1965 г. №8, стр. 8.
[132] См., например, определение Гражданской кассационной коллегии Верховного Суда РСФСР от 11 ноября 1926 г. по делу № 35024 («Практика Верховного Суда по гражданским и уголовным делам за 1927 г.», М., 1928, стр. 161).
[133] См., например, определение Гражданской кассационной коллегии Верховного Суда СССР от 10 января 1942 г. по иску Михеева, «Судебная практика Верховного Суда СССР. 1942 г.», вып. 1, Юриздат, 1943, стр. 24; постановление Пленума Верховного Суда
[134] См., например, постановление президиума Московского городского народного суда по иску Мышляевой («Бюллетень Верховного Суда РСФСР» 1965 г. № 4, стр. 13).
[135] См. «Бюллетень Верховного Суда РСФСР» 1968 г. № з; СТр. 1,
|