5. ДЕЙСТВИЕ ДОГОВОРОВ В ОТНОШЕНИИ К ТРЕТЬИМ (ГОСУДАРСТВАМ)
Библиография. К. Р. К. о х Ь и г § Ь, 1п1егпа1;1опа1 СопуепИопз ап<3 1Ыга 51а1ез, Ьопс!ол, 1917; О. 5 а 1 V I о 1 1,
I {ег21 5!а!1 пе1 сНпИо т1егпагюпа1е, «Ктзха а! шгШо т1ег- пагюпа1е», уо1. VII, 1918, ра§. 229 зе§§. По отдельным вопросам:
О. Б з е п а, Бег Р1ап етез пеиеп т^егогеашзсЬеп Капа!з т М1сага§иа, «КЧетеуегз ХеИзсЬпП Гиг т!егп. ВесЫ», Вй. XXV. 1915, 5. 14 И.[1]
Международные договоры обязательны только для договаривающихся сторон: оЫ5§аИо 1ег1ю поп согйгаЬйиг (обязательство не связывает третье лицо). В отношении третьих догозоры являются гез т!ег аНо$ ас!а (действием, совершенным между посторонними), из которых не могут возникать для них ни права’, ни обязательства; немногие принципы международного права являются столь же бесспорными и общепризнанными. «Ш тгаИё пе 1аИ сЗго11 ди’епьге 1ез Е1ахз аш у зоп! рагИез» («Договор создает право только для участвующих в нем государств») — так говорится з решении № 7 от 25 мая 1926 года Постоянной палаты международного правосудия (РиЪНсаНопз, сН., зёпе А, № 7, р. 29).
Однако если самый принцип как таковой не вызывает споров, то из него все же-допускаются некоторые исключения, и прежде всего не всегда легко его применение согласовать с другими нормами. Потому данный вопрос должен быть исследован несколько более углубленно, и для этого полезно рассмотреть отдельно: а) могут ли и каким образом из международного договора возникнуть последствия, наносящие ущерб третьим государствам (договоры в ущерб третьим); б) могут ли и каким образом из международного договора возникнуть последствия, благоприятные для третьих государств (договоры в пользу третьих государств).
а) Догозоры, затрагивающие третьи государства. Концепция международного права исходит из того, что государство не может брать на себя обязательства в силу договора, з котором это государство не является стороной. Этот принцип, признаваемый почти единогласно специалистами в области государственного права, подтверждается постоянной практикой государств; неоднократные заявления американского правительства о том, что оно не считает себя юридически связанным «старой нормой» Оттоманской империи, по которой Босфор и Дарданеллы были закрыты для военных судов, поскольку это положение было санкционировано в договорах Лондонском 184! года, Парижском
1856 года и Лондонском 1871 года и в которых Соединенные Штаты не участвовали, являются в этом отношении всего лишь одним из характерных примеров из числа многих других бесконечных и почти ежедневно встречающихся примеров.
Сомнения, высказанные некоторыми авторами в связи со статьей 17 Устава Лиги Наций, в силу которой якобы возникают обязательства также для государств-нечленов, представляются необоснованными. Статья 17 может и должна толковаться таким образом, чтобы она полностью соответствовала указанному выше принципу. Основное содержанке этого положения выражено в абзаце 1 этой статьи, где ясно говорится, что в то время как государства-члены являются обязанными в силу Устава, государ- ства-нечлены становятся обязанными только в случае, если, получив приглашение, они принимают на себя выполнение обязательств, лежащих на членах Лиги в целях урегулирования спора. Расследование и предложение, которые Совет может сделать, а также меры, которые он может предпринять, на основании пунктов 2 и 4 ёез Гегшл ёе Гту^а^оп (после посылки этого приглашения) или если 1ез с!еих рагИез туНёез геГизеп! (Гассер^ег 1ез оЪНда1:юп5 ёе шешЬге ёе 1а 5ос1ё1ё (если обе приглашенные стороны отказываются принять на себя обязательства члена Лиги), не имеют юридической силы для государств-нечленов и не отличаются от какого-либо политического действия, которое одно государство или группа государств могут всегда предпринять как для предупреждения конфликта, так и для урегулирования его, если он возникнет. Разумеется, такое действие составляет одну из задач Лиги и проводится в формах, допускаемых ее структурой; нет никаких оснований понимать это действие в смысле, отличном от того, в каком оно всегда понималось. Приведенные правовые нормы следует относить не к третьим государствам, а к государствам — членам Лиги; именно эти государства — члены Лиги уполномочивают прежде всего Совет Лиги предпринять в общих интересах мира и в особых интересах одного или нескольких членов Лиги действия, которые возложили бы серьезную ответственность на Лигу. При этом они же возлагают на «объединившиеся» государства обязательства, связанные с действием Совета Лиги. Среди этих обязательств можно назвать такое весьма серьезное обязательство, как оказание помощи го- сударству-члену в случае возникновения ситуации, предусмотренной пунктом 3 статьи 17. 3 отношениях между государствами — членами и нечленами Лиги сохраняют свою силу общие принципы международного права.
Принцип, согласно которому из договора ке могут возникать обязательства для третьих государств, естественно; находится в соответствии с теми обязательствами, которые регулируют институт признания (см. выше. стр. 213). Действительно, возмож-
ко — и мы уже не раз указывали на это (см. выше, стр. 197, 219 и сл., 225 и сл.), — что третьи государства признают договор* например, в результате нотификации, адресованной им заинтересованными сторонами, и что из этого признания возникают для этих государств некоторые обязательства, которые конкретно выражаются в соблюдении того же самого договора или же в том, чтобы не делать чего-либо несовместимого с этим договором. Подобные обязательства возникают только из признания и притом постольку, поскольку это обусловлено волеизъявлением, выраженным фактом признания, с учетом обстоятельств, при которых имело место это признание, оснований, которые его обусловили, и той цели, которую оно преследовало и т. п. Нарушение этих обязательств представляет собой неправомерный факт в отношении государства или государств, в пользу которых осуществляется признание и которые из них выводят свои претензии. Едва ли нужно говорить, что признание не является участием в договорен что оно само по себе не создает последствий. Государство принимает на себя обязательства ке в силу договора> который остается для него ге$ т1ег аПоз ас!а, а в силу волеизъявления, направленного к признанию и уважению юридической, ситуации, возникшей из договора. Если придавать признанию характер соглашения, то налицо будет новое соглашение, отличное от того договора, который был основанием для такого соглашения.
На основе изложенного может быть рассмотрен и решен важный вопрос, возникавший много раз за последние годы и касающийся юридической силы договора, на основании которого одно государство распоряжается тем. в отношении чего оно по предшествующему договору уже распорядилось в пользу другого государства [2]. Предположим следующее: два государства — А и В — заключают между собой договор. Впоследствии А заключает с С другой договор, противоречащий тому договору* который был ранее заключен с В. Например, А обещает В, что все корабли, которые будут проходить через канал, проходящий на его — А —территории, подлежат одинаковому обложению; в дальнейшем А заключает с С договор, по которому соглашается ка освобождение от уплаты налогов всех кораблей этого государства (конфликт между договорами Хэя — Паунсефота, Соединенные Штаты Америки и Великобритания, 1901 год, и Хэя — Варилья, Соединенные Штаты Америки и Панама, 1903 год);
или же государство А, после того как оно обязалось перед государством В ке предоставлять некоторых концессий на определенной территории без консультации и возможного получения согласия со стороны В, уступило государству С права на этой территории.без консультации с В (конфликт между договорами Канаса — Хереса, Никарагуа и Коста-Рика, 1858 год, и Брайана — Чаморро, Никарагуа и Соединенные Штаты Америки, 1914 год); или же государство А, обещав государству В применять режим абсолютного равенства для всех иностранных государств в вопросах торговли и промышленности, заключило с государством С договор, по которому последнему предоставляются особые преимущества (конфликт между договорами Рута — Такахиры, Соединенные Штаты Америки и Япония» 1908 год, и договорами и обменом нотами между Китаем и Японией, 25 мая 1915 года). Спрашивается, может ли государство В претендовать на аннулирование договора между А и С или же оно может только требовать от А возмещения убытков.
Если предположить, что государство С признало договор между А и В, то его договоренность с А оказывается, вне всякого сомнения, неправомерной по своему содержанию, так как этим договором было признано, что государство А не может более распоряжаться тем, что оно уже уступило государству С. Бесспорно, второй договор неправомерен в отношении А. Таким, образом, согласно этому предположению, договор между А и С может быть аннулирован по требованию государства В (третьего государства) как неправомерный по своему содержанию (см. выше, стр. 297, 308 и сл.).
Положение представляется еще более деликатным и сложным*, если государство С не признало договора между государствами. А и В в соответствии с известным принципом рас!а 1ег1пз пес посеп! пес ргозип! (догозоры не вредят и не благоприятствуют третьим лицам). Такой договор не может быть в противоречии с этим принципом, и о неправомерности его заключения можно-- говорить только в отношении государства А. Недействительность- второго договора должна была бы вытекать из общей-нормы международного права, которой государство С также должно подчиниться. Однако едва ли такая норма вообще существует-*.Известные принципы пето р1из риз 1гапз1егге рохез! ^иат 1р5е ЬаЪе{ (никто не может передать больше прав, чем имеет сам) или рпог т {етроге, роНог трге (первый по времени овладевает по праву) не являются общепринятыми положениями, по крайней мере в том значении, которое должна им придавать практика государств. Напротив, эта практика исходит из концепции, что только добровольное признание может создать обязательства уважать договор, заключенный между другими государствами. Отсюда вытекает, что в нашем случае как государство В не
может претендовать на аннулирование зторого договора, так и государство С не может претендовать на аннулирование первого договора. Государство, в отношении которого договор не выполняется, может только требовать от государства А возмещения убытков. Невозможность объявить недействительным договор в отношении государства С была ясно признана Центральноамериканской палатой правосудия в решении 30 сентября
1916 года по делу о конфликте между договорами Канаса — Хереса и Брайана — Чаморро; однако решение Палаты основывалось только на признании себя некомпетентной, а вопрос о признании первого договора США так и не поднимался.
Принцип, согласно которому договор не может создать обязательство, обременяющее третье государство, конечно, не предполагает, что из какого-либо договора не могут возникнуть фактические последствия, неблагоприятные для третьих государств. В самой природе международных отношений, как и в обычных условиях общественной жизни, возможны случаи, когда отношения, законно возникшие между какими-либо договаривающимися сторонами, могут причинить ущерб другим без нарушения их прав (ёагппиш зте т}ипа). Так, торговый договор, заключенный между А и В, разумеется, может причинить вред С, хотя бы в нем не содержалось ничего, что находилось бы в противоречии с правами С. Этот договор является лишь законным использованием свободы А и В. Не может быть сомнения, что в этих случаях третье государство не обладает никакими средствами юридической защиты. В международном праве, столь сильно индивидуалистичном, имеет ценность еще более, чем во внутригосударственном праве, тот принцип, что основанием для действий со стороны государства может быть не любой ущерб, вытекающий из действий других [государств], но лишь ущерб, явившийся результатом противоправного действия (аатпиш т- Зипа (1а1ит). Действия третьего государства, направленные какла аннулирование договора, таки на возмещение убытков, допустимы только в том случае, если в самом договоре содержится какое- либо определенное нарушение прав этого (третьего) государства: это может иметь место как в случае, который касается права, охраняемого силой общих норм международного права, например договора между двумя или несколькими государствами, ограничивающего в какой-то мере свободное пользование открытым морем, так и в случае, если речь идет о праве, вытекающем из другого, ранее заключенного догозора (см. выше, стр. 354).
Некоторые авторы добавляют к этим случаям, которые, как нам представляется, не могут служить поводом для споров, еще и тот случай, когда договор составлял бы угрозу для безопасности и самосохранения третьего государства. История знает много примеров, когда государства возражали против заклю
чения или выполнения договоров между другими государствами, договоров, которые рассматривались возражающими государствами как особо опасные для их политических интересов; таковы, например, выступления против мирных договоров, которые могут серьезно изменить определенную политическую ситуацию в пользу победителя. Но если не принимать концепцию права государства ка самосохранение в столь широком смысле, что она будет несовместима с требованиями позитивной концепции международного правопорядка, то следует признать, что в этих случаях действия государств направлены на защиту интересов неправового характера: проблема допустимости и законности таких действий, по сути дела, является проблемой интервенции и войны, полностью выходящей за рамки настоящего исследования*.
б) Договоры в пользу третьих государств. Если можно считать общепризнанным, что договор не создает обязательств для третьих государств, то отнюдь не все признают, что из договора не могут вытекать права третьих государств. Это, несомненно, связано с тем обстоятельством, что законодательства государств, вообще говоря, не допускают возможности возникновения обязательств в силу договоров, заключенных между другими сторонами, но многие из законодательств, в той или иной форме, в более или менее широких пределах, допускают, что третья сторона в определенных случаях может приобрести для себя права из договора, в котором она' не является участником. Не останавливаясь на рассмотрении различных систем, применяемых в данном вопросе действующими законодательствами разных стран, и учитывая различные аспекты проблемы, которые возникают в связи с этими системами, рассмотрим лишь ряд возможных случаев из международной практики и выясним, какой отклик они получили на практике и в правовых воззрениях государств.
Совершенно очевидно, что подобно тому, как из договора могут возникнуть случайно и отраженным образом последствия, наносящие ущерб третьим государствам, с тем что последние не имеют никаких средстз юридической защиты, так из договоров могут возникнуть (также случайно и отраженным образом) и благоприятные для третьих государств последствия, которые,
Анцилотти исходит в данном вопросе из неправильной, сугубо формальной оценки пределов действия международного права в из отжившего представления с «праве» государства на войну и интервенцию под предлогом «самосохранения». Поскольку в силу основных начал современного международного права государство обязано воздержизаться от угрозы силой или ее применения против политической независимости и территориальной целостности любого государства или в иных целях, противоречащих поддержанию всеобщего мира, заключение договоров, угрожающих безопасности третьих государств, дает законное основание .для протеста со стороны этих государств и такого рода договоры не могут рассматриваться как источники международного праБа.—Прим. ред.
одкако, ке имеют никакой правовой силы. В связи с этим безразлично, предусматриваются ли и учитываются ли сторонами выгоды третьего государства и составляет ли это в какой-то степени одну из целей договора. Даже в этом случае третье государство не приобретает никакого права требовать выполнения договора и стороны всегда свободны изменить свой договор или •вовсе его отменить.
Международная практика знает ряд случаев, которые позволяют сделать вывод, что упомянутое выше положение отвечает правовым воззрениям государств. Так, например, хотя Берлинский договор 1878 года, который, как об этом прямо сказано в преамбуле, был заключен в общеевропейских интересах, всегда считалось, что государства, которые не были его участниками, не зпразе требовать его выполнения, даже если бы оно было направлено непосредственно к их прямой выгоде. Этот критерий получил применение в ряде случаев и был признан справедливым также теми государствами, против которых он применялся.
Согласно Парижскому договору 16 апреля 1856 года, Великобритания, Австрия и Франция обязались рассматривать в качестве сазиз ЬеШ всякое нарушение независимости и целостности Турции, с чьей бы стороны оно ни последовало. Позже возник вопрос, может ли Турция, как пользующаяся преимуществами этого договора, просить о его выполнении. От имени британского правительства лорд Дерби не колеблясь заявил, что Турция не может пользоваться никакими преимуществами из договора, стороной в котором она не была, и что Великобритания связана обязательством только по отношению к Австрии и Франции.
Так же общепризнано, что Швеция ке приобрела права на .демилитаризацию Аландских островов, которая была установлена Парижской конвенцией 30 марта 1856 года между Францией, Великобританией и Россией и постановление о которой включено в Парижский договор, датированный тем же днем, хотя этот договор, несомненно, был заключен и в интересах Швеции (см. Женевскую конвенцию 20 октября 1921 года о демилитаризации и нейтрализации Аландских оетрозоз, участником которой была и Швеция. В преамбуле конвенции указывается, что она имеет своей целью «дополнить его, не задевая действия обязательства, принятого Россией по Конвенции 30 марта 1856 года, и т. д.»).
Случай, быть может, более важный и характерный возник в связи с отменой статьи 5 Пражского договора 23 августа 1866 года, заключенного между Австрией и Пруссией[3]. Эта
■ статья установила, что азстрийсккй император передает все свои права на герцогства Голыптинию и Шлезвиг прусскому королю, «с тем что население северных округов Шлезвига должно быть передано Дании, если путем свободного голосования их население выразит желание присоединиться к Дакии». Поскольку эта статья была включена в договор согласно пожеланию Наполеона III, не возникает сомнения, что данное условие может рассматриваться как создающее выгодные условия для Дании, которая тем самым приобрела бы территорию, в большинстве своем населенную датчанами по национальности. Плебисцит по этому вопросу, однако, не был проведен, и особым соглашением между Азстро-Венгрией и Пруссией 11 октября 1878 года была отменена вторая часть статьи 5 относительно передачи Дании северных округов Шлезвига. Заключив это соглашение, оба государства продемонстрировали свое убеждение, что можно свободно изменять предшествующий договор; хотя в нем и содержалось условие, благоприятное для Дании. Это, впрочем, с самого начала ясно высказал Бисмарк, который заявил на прусском Учредительном сейме, что «только австрийский император имел право требовать от Пруссии выполнения Пражского догозора». Образ действий обоих государств признается подавляющим большинством авторов правильным с юридической точки зрения. Отдельные возражения основываются на аргументах, ценность которых более чем сомнительна.
Вопрос о Шлезвиге, как известно, снова рассматривался по просьбе Дакии на Парижской конференции и был окончательно урегулирован статьями 109—114 Версальского мирного договора на основе новой демаркации германо-датской границы, которая подлежала проведению з соответствии с результатами плебисцита. Дания не является участницей этого договора, но из абзаца 3 статьи 110 ясно, что правоотношения, созданные договором, являются отношениями между Германией, с одной стороны, и основными «союзными и объединившимися» державами — с другой; эти последние передали затем Дании территории, которые в соответствии с результатами плебисцита должны были быть присоединены к ней[4].
В то время как внутригосударственное законодательство может установить, что после заключения договора, направленного к выгоде третьей стороны, последняя просто приобретает право требовать выполнения условий догозора или же приобретает такое право посредством простого акта волеизъявления, сама структура международного правопорядка показывает, что, поскольку отсутствует специальная норма, которая изменяла бы
основные начала международного правопорядка, право третьего государства требовать выполнения условий договора, направленных в его пользу, может возникнуть только в результате соглашения между договаривающимися государствами, с одной стороны, и третьим государством — с другой.
Поэтому необходимо прежде всего, чтобы договаривающиеся стороны пожелали вступить в правоотношения с третьим государством. В этом состоит признак, который отличает случай, о котором мы говорим, от других случаев, указывавшихся нами до сих пор, когда договаривающиеся стороны желали только взять на себя взаимные обязательства и получить права, хотя условия их договора и могли или должны были принести выгоду третьему государству. Эта воля сторон может проявляться, естественно, двумя способами и в двух различных направлениях. Прежде всего это воля каждой из сторон взять на себя обязательства перед другой стороной о вступлении в определенные правоотношения с третьим государством. Другой способ — воля договаривающихся сторон, выраженная коллективно, завязать с третьим государством предусмотренные отношения. В отношении третьего государства это второе волеизъявление договаривающихся сторон имеет значение предложения, и, как любое предложение, оно может быть простым, ничем не обусловленным, либо же связанным с какими-либо условиями, сроками, особенностями и т. д. Если предложение принято третьим государством, которому оно адресовано, возникает новое соглашение, дополняющее первоначальное соглашение договаривавшихся сторон. В силу этого нового соглашения третье государство приобретает право требовать от сторон выполнения условий договора, для него благоприятных, а стороны оказываются юридически обязанными выполнить эти условия; все это, разумеется, осуществляется в соответствии с условиями и порядком выполнения договора, которыми сопровождалось предложение, при- ~ нятое третьим государством. Пока такое соглашение еще ке заключено, стороны несут обязательства только друг перед другом -и поэтому могут с общего согласия отменять или видоизменять принятые и?уШ условия, благоприятные для третьего государства.
Новое практическое доказательство в пользу высказанной нами точки зрения дает история переговоров, закончившихся заключением договора Хэя — Паунсефота 18 ноября 1901 года между Соединенными Штатами Америки и Великобританией о Панамском канале. Статья III этого договора в числе других положений, принятых Соединенными Штатами в качестве основы для нейтрализации этого водного пути, содержит также следующее положение: «Доступ к каналу будет свободен и открыт для торговых и военных судоз всех государств, при соблюдении этих правил на услозиях полного равенства...» Договору 1901 года
предшествовал договор 1900 года (не был ратифицирован), в котором отсутствовали слова «при соблюдении этих правил», но было условие следующего содержания: «Немедленно после обмена ратификационными грамотами Высокие Договаривающиеся Стороны нотифицируют договор другим государствам и пригласят их присоединиться к нему». Это условие было отвергнуто американским сенатом, так как сенат не желал, чтобы другие державы, кроме Великобритании, приобрели договорные права по отношению к Соединенным Штатам. В связи с этим Великобритания не захотела подвергать себя риску оказаться связанной договором в случае войны, в то время как другие государства могли считать себя не связанными ограничениями, возлагаемыми договором в отношении пользования каналом. Ввиду этого Великобритания предложила добавить после слов «всех государств» фразу «которые согласятся соблюдать эти положения». Но и это предложение не встретило на переговорах одобрения со стороны американских представителей, которые справедливо увидели в этом эквивалент условия присоединения к договору, который был отвергнут сенатом. В конечном счете соглашение было достигнуто после того, как в договоре была оставлена имеющаяся сейчас фраза, содержавшая лишь одно условие,- согласно которому Соединенные Штаты имеют обязательство перед Англией сохранять право свободного пользования каналом.
Из всего этого бесспорно вытекает, что Соединенные Штаты и Великобритания единодушно считали, что условия их соглашения не дают третьим государствам каких-либо прав, что права третьих государств на использование канала могут возникнуть только в случае, если обе договаривающиеся стороны этого пожелают и дадут третьим государствам случай выразить свою соответствующую волю, и что при отсутствии этого только Великобритания имеет по отношению к Соединенным Штатам право ех соп!гас1и (из договора) требовать, чтобы канал был свободен и открыт для судов всех государств на условиях, установленных договором. Поэтому довольно странно, что находятся авторы, которые, ссылаясь на договор Хэя — Паунсефота, утверждают, что третьи государства могут приобрести право на преимущества, им предоставляемые, путем выражения каким-либо способом своей воли приобрести это право. При этом забывают то обстоятельство, что волеизъявление третьего государства может иметь значение в той мере, в какой оно совпадает с волей договаривающихся сторон взять на себя соответствующие обязательства, и что в договоре Хэя — Паунсефота выражение такой воли полностью отсутствует.
Если воля сторон направлена на то, чтобы третьи государства могли приобрести право ка преимущества, предоставляемые договором, это должно быть выражено в так называемом условии
о присоединении, которое, как мы это скоро покажем более полно, дает возможность третьим государствам приобрести все права и взять на себя все вытекающие из договора обязательства. Однако было бы преувеличением утверждать, что только, в случае, если договор содержит условие о присоединении, он может создать между сторонами и третьим государством правоотношение. необходимое для возникновения взаимных прав и обязанностей. Ввиду отсутствия общей нормы права, которая в порядке обязательства и в определенных формах связывала бы государства путем установления соглашения между ними, следует признать, что соглашение между договаривающимися сторонами и третьим государством, направленное на то, чтобы дать этому последнему возможность полностью или частично участвовать в преимуществах, вытекающих из договора, всегда возможно при наличии необходимого для этого волеизъявления. Отсутствие в договоре условия о присоединении заставляет предположить, что стороны не желают брать на себя обязательства по отношению к третьим государствам, но этим вовсе не исключается возможность наличия другой воли, в частности по отношению к одному или немногим определенным государствам. Поскольку такое волеизъявление могло бы быть совершено путем определенного соглашения между договаривающимися сторонами и третьим государством, постольку ничто не препятствует тому, чтобы эта воля была выражена и принципом геЬиз 1р515 е! хасйз (самими действиями и фактами). Такой случай, несомненно, будет исключительным, но было бы произвольным полностью устранять, его возможность. Несправедливо поэтому ограничиваться заранее определенными категориями договоров, как это делают некоторые авторы. В конечном счете речь идет о вопросе факта, который может быть решен только в каждом отдельном случае28.
Присоединение к договору или вступление в договор
Насколько справедлив и практически целесообразен принцип, устанавливающий, что договоры не налагают обязательств и не предоставляют прав кому-либо, кроме договаривающихся сторон. настолько верно и то, что во многих случаях цель, которую преследуют договаривающиеся стороны, может быть легче достигнута путем расширения круга государств, между которыми возникают эти определенные обязательства. По этому поводу нельзя не вспомнить о так называемых международных административных союзах, как, например, Всемирный почтовый союз, телеграфный союз, союзы по охране промышленной собственности и авторского права и др., о конвенции по унификации международного частного права, о конвенциях, касающихся права войны и нейтралитета, и т. д. Для облегчения такого расширения круга участников служит так называемое условие о присоединении или вступлении.
В качестве примера такого условия можно привести статью 6 Четвертой Гаагской конвенции 18 октября 1907 года о законах и обычаях сухопутной войны:
«Державы, ке подписавшие настоящей конвенции, могут присоединиться к ней.
«Держава, которая желает присоединиться, нотифицирует письменно о сзоем желании правительству Нидерландов, вручая ему акт присоединения, который будет сдан на хранение в архив этого Правительства.
«Это Правительство передаст немедленно всем другим Державам копию, засвидетельствованную соответствующим образом, как нотификации, так и акта присоединения, указывая при этом дату, когда оно получило нотификацию».
Некоторые авторы отличают присоединение к договору- от вступления в него. Под вступлением имеется в виду случай, когда государство полностью становится участником всего договора; под присоединением — случай, когда государство принимает только некоторые части или положения договора. Конечно, возможно, что условием договора допускается частичное присоединение или предоставляется третьему государству право присоединиться только частично к договору. Но предлагаемая терминология не совпадает с практикой, которая применяет и то и другое выражение и, в частности, относит к присоединению то, что в действительности надо считать настоящим вступлением. Так, например, конвенции Второй конференции мира (1907 год) и конвенции по вопросам международного частного права 1902 и 1905 годов позволяют третьим государствам присоединиться, понимая под этим принятие конвенции целиком и полностью.
В других случаях выражают желание обозначить словом «присоединение» простое одобрение договора, без принятия обязательств и приобретения прав, вытекающих из договора. На самом же деле здесь правильнее было бы говорить о вступлении. Оба варианта различны и вместе с тем с юридической точки зре-- ния возможны; присоединение в этом смысле является тем, что мы назвали признанием, но и тут предложенное выражение для обозначения этого акта не вполне отвечает существующей практике и, как кажется, способно только усугубить путаницу.
Пользуясь юридической терминологией, можно сказать, что условие о присоединении является предложением, которое дого
варивающиеся стороны делают или третьим государствам вообще, как в приведенном выше примере, или определенным третьим государствам (с?л., например, статью 93 Гаагской конвенции 18 октября 1907 года о мирном разрешении международных столкновений: «Державы... которые были приглашены на Вторую конференцию мира...»), с тем чтобы заключить с каждым из них договор, полностью идентичный тому, который они заключили между собой. Акт присоединения представляет собой принятие этого предложения, причем это принятие обычно осуществляется одним из договаривающихся государств как от своего имени, так и в качестве представителя всех других государств, Так называемое присоединение к договору, таким образом, в действительности означает особый упрощенный способ заключения договора, идентичного уже существующему. Практически действие этого способа состоит в том, что он расширяет круг субъектов, которые берут на себя определенные обязательства и приобретают определенные права.
Обычно принято говорить, что после присоединения государство становится стороной в договоре. Собственно говоря, присоединившееся государство не является стороной в первоначальном договоре, но стороной в новом договоре, идентичном первому. Но поскольку это государство приобретает точно такие же права и обязательства, то практически его правовое положение не отличается от того положения, как если бы оно первоначально участвовало в заключении договора, за исключением условия о сроке, с которого оно приобретает права и берет на себя соответствующие обязательства.
Вопрос, иногда обсуждавшийся юристами, о том, может ли третье государство присоединиться к договору, содержащему условие о присоединении, без согласия первоначальных договаривающихся сторон, по-видимому, является результатом недоразумения. Присоединение, являясь договором между первоначальными его участниками, с одной стороны, и третьим государством — с другой, предполагает разным образом согласие на это к первоначальных участников и третьего государства. Но согласие первоначальных участников уже выражено в условии о присоединении, которое в отношениях между этими сторонами создает взаимн-ое обязательство заключить договор с третьим государством на определенных условиях. В отношении третьего государства это условие является предложением заключить договор, предложением, которое, если не установлено иное, требует акта принятия, чтобы стать обязательством. Однако до того, как предложение принято, стороны свободны взять его обратно или видоизменить с общего согласия; если они этого не делают, то предложение сохраняется, а вместе с ним и согласие первоначальных сторон, необходимое для заключения нового договора.
Существеннее отметить, что присоединение по самому его понятию возможно только для тех государств, которых имеет в виду условие о присоединении, так как предложение направлено именно к этим государствам, а не к другим; присоединение других государств требует нового согласия ай Ъос всех первоначальных участников. Так, статья 94 Гаагской конвенции 18 октября 1907 года о мирном разрешении международных споров считает предметом последующего соглашения между договаривающимися державами определение условий, на которых к конвенции могут- присоединиться государства, не указанные в условии о присоединении, согласно статье 93. Некоторые государства, возникшие после европейской войны (Финляндия, Чехословакия, Королевство сербов, хорватов и словенов * и Польша), выразили желание присоединиться к конвенциям по’’вопросам международного частного права 12 мая 1902 года и 17 июля 1905 года, в которых условие о присоединении предусматривает только государства, представленные на конференции, принявшей эти конвенции; по предложению голландского правительства тогда же был составлен протокол к каждой из этих конвенций, допускавший присоединение государств, не представленных на конференции («желание которых присоединиться было встречено благожелательно договаривающимися государствами»). Другими словами. присоединение подчинено предварительному единогласному решению государств, между которыми действует конвенция (см. «Шу. сН сНг. т1егп.», уо1. XVI, 1924, ра§. 140 5е§§.).
Предметом дискуссии был также вопрос о том, должно ли присоединение осуществляться обязательно в форме, предписанной договором, или оно может быть сделано и другим способом. Например, может ли присоединение иметь место в порядке молчаливого согласия. Зтот вопрос, практически ненужный или почти ненужный, решается легко, поскольку согласие первоначальных участников предусматривает порядок присоединения в соответствии с условиями и способом, предписанными в договорах, и поскольку взаимное обязательство первоначальных участников обусловливает присоединение именно определенным способом, а не каким-либо иным. Это, впрочем, не мешает тому, что условие о присоединении допускает прямо или подразумевает возможность других форм волеизъявления, направленного к присоединению, а также тому, что первоначальные участники договора могут впоследствии дать свое^ согласие на присоединение в порядке, отличающемся от предусмотренного договором.
Вообще присоединение является актом, которое государство совершает само, если оно этого желает и поскольку оно желает. Не исключено, однако, что государство может обязаться присое-
дикиться к определенным договорам, причем -таким образом, что это присоединение будет представлять собой выполнение обязательств, ранее предусмотренных в договоре: см., например, статьи 239 и 240 Сен-Жерменского мирного договора, согласно которым Австрия взяла на себя обязательство присоединиться к международной Бернской конвенции 9 сентября 1886 года об охране литературной и художественной собственности и к некоторым другим менее существенным конвенциям.
Условие наибольшего благоприятствования
Библиография. М. 5'с Ь г а и I, 5у$еш с!е$ Напс1е15- уег!га§е ипё ёег. Ме151Ъе§йпз11§ип§, Ье1р21§;, 1884; Е. Ь е Ъ г, Ье с!аи$е <3е 1а па1лоп 1а р!из тауопзёе, «Кеуие ёе ёгоН ш1егп. ег ёе 1ё§. сошрагёе», уо1. XXV, 1893, р. 313 е1 зе^.; ,1. К; Н е- г о ё, Рау@Ре€Мчта1лоп Тгеатшеп!, Ыеу Уогк, 1901; М. Ь. Е. V/1 з- $ е г, Ьа с1аизе ёе 1а паИоп 1а р1и$ {ауопзёе, «Кеу. ёе <1г. шьет, е! ёе 1ё§. сотр.», 2е зёпе, уо1. IV, 1902, р. 66 е! зец., 150 е! $е^., 270 е! зед.; С а 1 ^ е г, Б1е Ме1$Ъе§йп$л§ш1§ т ёеп Уегеь ш§1еп $аа1еп уоп Ногёатепка, Вегп, 1902; Ь. О И е г, В1е Ме1$Ье§йп51:1§ип5$к1аи5е1. Ете еп иУЛсЫип^з^езсЫсМПсЬе 51и(Ие, ВегНп, 1905; Рг В о г с Ь а г ё I, Ептулск1ип§з§езсЫ- сЬхе ёег Ме1з1Ье§йп511§ип§ т Напёе1зуег1га§55уз*ет, Кбш§з- Ьег§ 1. Рг.} 1906; 0г. С а V а г г е ! I а, Ьа с1аизо1а ёе11а пагюпе рш ГауогЛа, Ра1егто, 1906; 3. К. Н о г п Ь е с к, ТЬе този 1ауо- ге<3 паиоп с1аи$е, «Атепсап ^ита1 о! т1ета1юпа1 1ато, уо1. III, 1909, р. 304 е* зед., 619 е1 зед., 797 ег зея.; Н. 5 с Ь V/ е 1 п- {и г I, Б1е Ме151Ье§йпз11§ип§5к1аи5е1. Ете убШеггесМНсЬе 51иё1е, Не1Йе1Ьег§, 1911; Ьа с1аизо1а ёе11а пагюпе ргй ГауогЦа пе1 {гаНаИ ёеП’ИаНа, Кота, 1912 (риЪЪНсагюпе де1 МЗтз^его ёе11е ппапге); Е. у. ТеиЬег п, Охе Ме1з1Ье§йпзИ§ип§зк1аизе1 т йен т1егпа11опа1еп Напёе1зуег1га§еп (ВеПа§ I, Вё. VII, «2е11- 5сЬп!1 шг Уб1кеггесМ ипё Випёезз1аа1згесНЬ), Вгез1аи, 1913 [5].
Особое значение з области международных отношений имеет так называемое условие наибольшего благоприятствования, по* средством которого какое-либо государство приобретает право требовать для себя преимущества, обусловленные в конвенциях, заключенных другими государствами. Это государство обещает другому государству предоставлять ему за возмещение или без такового преимущества, которые оно предоставляет или впоследствии предоставит другим государствам. Обычно такая договоренность составляет часть договора (о торговле, мореплавании, консульской службе, поселении и т. д.) и относится только к данному договору, поэтому она называется условием, что, однако, не исключает возможности самостоятельного соглашения.
Условие наибольшего благоприятствования может быть взаимным или односторонним. Первое встречается довольно часто. В качестве примера второго можно'привести статью 267 Версальского мирного договора, которая возлагает на Германию обязательство распространить на все «союзные и объединившиеся» государства любые преимущества, льготы и привилегии, связанные с ввозом, вывозом или транзитом, предоставляемые Германией какому-либо из вышеуказанных государств или какому-либо другому иностранному государству, причем «союзные и объединившиеся» государства ке принимают по отношению к Германии никакого аналогичного обязательства.
Принято также различать абсолютное условие, предусматривающее преимущества, предоставляемые любому другому государству, и ограниченное условие, в силу которого устанавливаются только преимущества, предоставленные определенным государствам. Однако и абсолютное условие содержит почти всегда более или менее важные ограничения; так, им не охватываются, например, торговля в пограничных местностях, или некоторые определенные статьи таможенных тарифов, или некоторые льготы, предоставляемые соседнему государству, и т. 'П.
Большое значение имеет различие между простой и условной формой принципа наибольшего благоприятствования [6]. Если уступки предоставлены без возмещения, налицо простая форма; условной формой принципа наибольшего благоприятствования именуется уступка с установлением возмещения, эквивалентного предоставленному третьему государству. В качестве примеров простой формы условия наибольшего благоприятствования могут служить следующие положения Догозора о торговле и море- плавании между Италией и СССР 7 февраля 1924 года:
Статья 19, абзац 1: «Без ущерба для наиболее благоприятных постановлений, существующих в настоящем договоре, все льготы,
врава и преш^ущества общего характера, которые в Союзе Советских Социалистических Республик или в Италии предоставлены или будут предоставлены по части торговли гражданам всякой другой иностранной нации или их имуществам, будут распространены под условием взаимности на итальянских уроженцев и их имущества —1 в Союзе и на уроженцев Союза и их имущества — в Италии».
Статья 20, абзац 2: «Всякие привилегии и всякие изъятия, предоставляемые в этом отношении третьей державе одной из договаривающихся сторон, будут немедленно и безусловно предоставляться другой».
Примером условной формы может служить статья 24 Договора о торговле и мореплавании между Италией и Соединенными Штатами Америки 26 февраля 1871 года, которая гласит:
«Королевство Италии и Соединенные Штаты Америки взаимно обязуются не предоставлять никакого особого преимущества другим нациям в области торговли и мореплавания, к которому не приобщается немедленно и другая сторона, каковая будет пользоваться им свободно, если уступка сделана свободно, или с соответствующим возмещением, если уступка была условной».
Простая форма обычно применяется в отношениях между европейскими государствами, условная форма — Соединенными Штатами Америки в отношениях как с европейскими, так и с другими американскими государствами; Япония чаще всего прибегает к условной форме.
Система предоставления одному государству преимуществ, уже предоставленных другим государствам, применяется в международных отношениях с давних пор, например в договорах относительно капитуляций, заключенных между итальянскими республиками и Оттоманской империей в XIV и XV веках. В -ту эпоху, однако, нельзя было еще говорить по-настоящему об условии наиболее благоприятствуемой нации, поскольку предоставлялись преимущества, которые принадлежали какому-либо одному определенному государству (например, предоставление венецианцам прав и привилегий, которыми пользовались генуэзцы). а не тем, которые принадлежали вообще наиболее благо- приятствуемому государству.
Подлинное условие наиболее благоприятствуемой нации встречается в договорах конца XVII и в первые годы XVIII века. В течение XVIII века это условие получило заметное распространение и приняло форму простого условия, иногда с ограничениями, иногда и без них. Условная форма появляется в статье
2 договора между Соединенными Штатами и Францией 6 февраля 1778 года. Эта форма получила затем распространение также в Европе в договорах, заключенных после окончания наполеоновских
войн, и особенно в период с 1825 по 1860 год. Различные варианты этой формы вообще связаны с торговой политикой отдельных государств; поскольку именно в этой области условие наибольшего благоприятствования имеет особое значение; иногда обе формы, условная и простая, фигурируют в одном и том же договоре, причем вторая форма — в порядке исключения по отношению к первой.
1860 год является важной вехой в истории развития условия наибольшего благоприятствования. Либеральная партия, находившаяся тогда у власти в Англии, отказалась от всего, что еще оставалось от старой протекционистской системы. В то же время Наполеон III, следуя примеру графа Кавура, смело стал на путь экономического либерализма, который прежде Франция всегда отвергала. Являясь выражением и результатом нового направления политики этих двух государств, статья 5 Дополнительного договора 16 ноября 1860 года вновь отвела почетное место условию наибольшего благоприятствования в его простой форме, которая к тому времени почти вышла из употребления. С этого времени данное условие в его простой форме, включаемое в различные торговые договоры, которые Франция и Великобритания заключали с различными государствами, можно сказать, окончательно восторжествовало в Европе.
Господство политики экономического либерализма было непродолжительным; впрочем, применение условия наибольшего благоприятствования сохранилось и далее в той же форме, либо путем распространения договорных снижений общего тарифа на систему единого тарифа (что осуществлялось посредством торговых договоров), либо путем распространения уступок, связанных с применением минимального тарифа или промежуточного между двумя этими тарифами на систему максимального изменяемого тарифа и минимального тарифа, неизменяемого торговыми договорами.
Действие условия наибольшего благоприятствования состоит, таким образом, в том, что государство, которому предоставляются преимущества, может претендовать Еа все права, которые предоставлены в договорном порядке какому бы то ни было третьему государству; мы говорим в договорном порядке потому, что, как правило, условие наибольшего благоприятствования не дает права претендовать на преимущества, которыми третье государство пользуется в силу простого факта. Но, разумеется, кет необходимости в том, чтобы соглашение приняло вид настоящего формального договора. Едва ли нужно добавлять, что предоставление режима наибольшего благоприятствования может испрашиваться только в пределах и на условиях, на которых был предоставлен договором этот режим. Если его форма условная, то невозможность предоставить какое-либо возмещение лишает
права претендовать на преимущество, предоставленное третьему государству.
'Основание для предоставления особых прав заключается в пользовании каким-либо определенным правом со стороны третьего государства. Отсюда следует, что государство может претендовать на такое же право, если и поскольку оно предоставлено третьему государству. С прекращением действия договора между государством, которое пользуется правом наибольшего благоприятствования, и государством, которое предоставило право наибольшего благоприятствования, первое государство лишается права требовать такого особого положения для себя. При этом безразличны основания, по которым договор прекратил свое действие, лишь бы это соответствовало нормам международного права. Так, например, если признать принцип, предусматривающий, что война прекращает дейстзие договоров, то вполне отвечало бы нормам международного права постановление, которым германский бундесрат объявил (10 августа 1914 года), что будет по-прежнему предоставлять нейтральным странам преимущества, вытекающие из условий наибольшего благоприятствования в силу договоров между Германией, с одной стороны, и Францией, Великобританией и Россией — с другой, однако лишь в качестве временной меры и в порядке вежливости.
Положение государства, которое пользуется правом наибольшего благоприятствозания, является, таким образом, по самой своей природе неопределенным и подвержено изменениям, в чем состоит одно из практических неудобств этого условия. Другим большим неудобством является то, что оно явно связывает свободу действия обязывающегося государства в его переговорах с третьими государствами. Вместе с тем, однако, условие наибольшего благоприятствования, делая общераспространенными особые преимущества, предусмотренные в различных договорах,— обеспечивает равенство и единообразие этих преимуществ, что со многих точек зрения составляет выгоду, значительно превосходящую неудобства. Разумеется, это относится к нормальным случаям, каковыми являются случаи взаимности; одностороннее условие обычно всегда включается по особым политическим причинам и не может оцениваться вообще само по себе, а лишь с учетом вызвавших его обстоятельств.
Прежде чем перейти к другому вопросу, мы хотели бы отметить, что все сказанное выше имеет целью в общих чертах охарактеризовать условие наибольшего благоприятствования в том виде, з каком оно применяется в большинстве договоров. Однако не следует забывать, что. с правовой точки зрения не существует услозия наибольшего благоприятствования, а существует столько различных условий, сколько существует договоров, которые его
содержат, так что каждый вопрос о характере к действии этого условия является прежде всего вопросом толкования какого- либо данного условия в определенном догозоре. Это замечание важно также для того, чтобы можно было дать справедливую оценку тем многочисленным спорам, которые авторы ведут по поводу юридического значения условия наибольшего благоприятствования, а- также некоторым выводам, к которым последние приходят.
Основания прекращения действия договоров
Б и б л и о г р а ф и я. С. Н. В г е и п 1 п §, 0155ег1а1ю Йе саи$3 ]и$е 5а1ии юейепз ех ]иге §ел1шт, Ье1ргл§, 1762; С. Е.
а е с Ь 1 е г, 0155ег1:а1ло йе тоЙ1$ ЧоПепсП рас1а т^ег §еп1е$, 31иН§ай, 1779; Ь. уоп В г е $ с Ь, ОЬег сНе Баиег йег У61кег- уег1га§е, Ьапйзпи!, 1808; С. У. уоп ТгоеИзсЬ, УегзисЬ етег ЕпЫаск1ип§ дег Огипйза^е пасЬ уе1сЬеп (Не гесЬШсЬе Ропйаиег йег 7о1кегуег1га§е гм Ъеиг1еПеп 151, ЬапйзЬи!, 1809;
А. С. О. уоп 0 1 й е пее1, Бе саи$5 ^иае гоейегит аис!опШет 1о11ип1, Тга]ес1л ай КЬепиш, 1851; К. ^ асоЬ 1, Охе ЕпсН§ип§$- §гйпйе у61кеггесЬШсЬег Уег1га§е, Вгез1аи, 1908; ТЬ. В е г I г а ш, ЕНе А.иГЬеЬип§ йег уо1кеггесЬШсЬеп Уег1га§е, Вогпа — Ье1р21§, 1915 (докторская диссертация); С Ь г о п 2, Б1е АшЪеЪип^ йег 51аа1$уег1га§е, Ргапкепз1ет т ЗсЫе51еп, 1920 (докторская диссертация)[7].
Основания прекращения действия договоров возникают иногда 1рзо ]иге. или прямым путем, иногда по требованию стороны, или косвенным путем. В первом случае действие договора прекращается в целом вместе с констатацией причин прекращения действия, во втором случае — когда заинтересованная сторона осуществляет свое право считать договор прекратившим действие.
Не следует смешивать то, что мы здесь называем прямым и косвенным действием оснований к прекращению действия договора, с наличием или отсутствием спора о том, подтверждены ли и доказаны ли данные основания, например если налицо невозможность исполнения. Если учесть эти различные случаи, то отпадут возможные споры о причинах прекращения действия договора, и тем самым оно или прекратится в силу определенной причины (либо ввиду согласия сторон признать эти причины, либо в порядке, признанном международным правом), или же будет продолжаться. Однако при продолжении действия договора возникает право сторон требовать его расторжения.
Основными причинами, приводящими к прекращению действия договора, являются следующие: заключение нового договора между сторонами, прямо или косвенно преследующего такую же цель; выполнение договора; отказ от действия договора; истечение срока; денонсация, предусматриваемая самим договором; прекращение существования субъектов; невозможность исполнения; установление решающей причины для расторжения, выраженной прямо или косвенно. Договор может, кроме того, прекратить свое действие и косвенным путем, в силу невыполнения его одной из сторон.
Соглашение сторон. Новое соглашение сторон может иметь своим содержанием исключительно отмену предыдущего договора. В таком случае принято говорить, что прекращение действия имеет место ши1ио сНззепзо (по обоюдному несогласию). более точно по согласию, направленному к тому, чтобы прекратить действие ранее достигнутого согласия. Но мы знаем (см. выше, стр. 101 и сл.), что соглашение об отмене может заменить старый договор новым, и в силу этого старый договор прекращает свое существование либо посредством ясно выраженного заявления сторон об этом, либо ввиду несовместимости новых положений договора со старыми. В таком случае говорят просто о замене.
Выполнение. Выполнением договора является точное исполнение того, что было обещано. Поскольку правовая сила договора заключается в обязательстве выполнить обещанное, то после того, как -обещанное будет выполнено, обязательство погашается. Тогда уже нельзя больше говорить о существовании договора как правового акта, он остается, несомненно, в качестве исторического факта, но это уже другой вопрос. Возражения, выдвинутые некоторыми авторами против распространенного взгляда, в силу которого выполнение классифицируется как один из способов прекращения договора, представляются нам необоснованными.
Отказ. Что касается отказа, который не обязательно должен быть принят и который поэтому не всегда сводится просто к прекращению действия договора путем взаимного согласия, то достаточно сослаться ка сказанное нами на стр. 304 и сл.
Истечение срока действия. Заслуживает более внимательного рассмотрения момент окончания срока действия договора. Как уже указывалось (см. выше, стр. 100 и 338), конечный срок погашает действие договора и является акцессорным элементом договора. Конкретно этот момент устанавливается в соглашении об отмене договора, которое действует с того самого момента, когда окончательно вырабатывается текст договора, и затем следует с ним. Значение этого элемента будет поэтому рассматриваться в связи с политической проблемой продолжительности действия международных обязательств.
Существуют, несомненно, договоры, которым свойственно и для которых возможно действие в течение неопределенного времени: таковы, например, мирные договоры, заключенные по окончании войны. Другие договоры вообще принято заключать на неопределенный срок либо по той причине, что политические соображения делают нецелесообразным установление определенного срока действия договора, либо потому, что нет оснований устанавливать тот или иной срок.
Впрочем, заключение договоров бессрочных или с неопределенным сроком действия вообще противоречит постоянному и непрерывному изменению фактических условий международной жизни-. -Отсюда вытекает опасность, что принятые обязательства могут стать неприемлемыми и их еще легче будет нарушать. Понятно поэтому предпочтение, обычно оказываемое тем системам, которые позволяют согласовывать срок действия договоров с продолжительностью действий фактических условий, из которых договоры вытекают.
Назначение заранее установленного и зафиксированного в договоре конечного срока его действия или же неопределенного срока, который, однако, может быть установлен впоследствии на основе определенного события, целесообразно для тех договоров, в отношении которых можно и желательно заранее с уверенностью установить, абсолютно или относительно, продолжительность их действия. В ряде случаев, однако, в момент заключения договора почти невозможно определить, как долго будут длиться фактические условия и причины, вызвавшие его заключение. Еще чаще такие условия и причины утрачивают свое значение для некоторых договаривающихся сторон, сохраняя в то же время свое значение для других. В целях избежания неудобств, выражающихся в чрезмерном ограничении свободы государств путем заключения договора на долгий или неопределенный срок и в том,
что государствам приходится прибегать к новым соглашениям или к пролонгации действия старых, чтобы сохранить в силе договоры, заключенные на короткий срок, широко применяется система, по которой договор сам по себе действует неограниченное время, но при этом сторонам предоставляется право, каждой для себя самой, устанавливать (Лез аё диет (предельный срок) и расторгнуть договор посредством денонсаций, которые публикуются периодически з сроки, обусловленные в самом договоре.
Так, например, конвенции по вопросам международного частного права,, заключенные в Гааге 12 июня 1902 года и 17 июля 1905 года, содержат каждая статью следующего содержания:
«Срок действия настоящей Конвенции устанавливается в 5 лет, начиная с даты, указанной в статье... (дата первого депонирования ратификационных грамот).
«Этот срок начнет исчисляться с этой даты, даже для государств, которые присоединятся к договору позже...
«Срок действия конвенции будет молчаливо продлеваться каждый раз на пять лет, если только не будет объявлено о денонсации договора.
«Денонсация должна быть нотифицирована по меньшей мере за шесть месяцев до истечения срока, предусмотренного в абзацах втором и третьем, правительству Нидерландов, которое об этом известит все другие государства.
«Денонсация окажет свое дейстзие только в отношении государства, нотифицировавшего о ней. Конвенция сохранит свое действие для всех других договаривающихся государств».
В этом случае срок периода ай диет денонсации будет выражаться в следующих друг за другом периодах из равного числа лет. В других случаях последующие сроки будут менее продолжительны, чем в перзый период, который является относительна длительным, например 10 или 12 лет, тогда как последующие сроки насчитывают 1 или 2 года. Это различие и другие возможные расхождения не имеют существенного значения. Однако важно отметить, что в этих случаях не совсем точно говорить, как это многие делают, о сроке действия договора. В действительности мы имеем здесь депо с бессрочными договорами, которые допускают одностороннее расторжение, подчиняя его все же особому нормированию, к которому относится и установление срока прекращения действия договора. Но, как можно видеть,, это касается не договора, а использования права расторжения договора. В отсутствии такого срока (прекращения действия договора) и заключается единственная разница между договорами, о которых идет речь, и другими договорами, заключенными на неопределенный срок с предоставлением сторонам права денонсировать или расторгнуть договор; денонсация может тогда быть
сделана в любой момент, хотя, как правило, она вступает в силу несколько позже той даты, которая определена з договоре. Таковы, например, конвенции Второй Гаагской конференции мира, которые содержат условие следующего содержания:
«Если окажется, что одна из договаривающихся держав желает денонсировать настоящую конвенцию, то денонсация будет нотифицирована в письменном виде правительству Нидерландов, которое сообщит немедленно копию нотификации, должным образом удостоверенную, всем другим державам, сообщая им дату, когда она была им получена.
«Денонсация возымеет свое действие только в отношении державы, которая о ней сделала нотификацию, и лишь через год после того, как нотификация об этом была сообщена правительству Нидерландов».
Денонсация. Примеры, приведенные для выявления различия между договорами, заключенными на определенный срок и прекращающими свое действие в результате истечения времени, на которое они были заключены, и договорами бессрочными, но которые могут быть денонсированы путем периодических извещений, делаемых предварительно, то есть договорами, которые, несмотря на видимость, не являются договорами с определенным сроком действия, дают возможность понять, что представляет собой на практике денонсация. Иными словами, это волеизъявление о том, что сторона не считает себя более связанной по договору. Слово «денонсация» употребляется иногда для обозначения нотификации о прекращении действия договора с приведением какой-либо причины, вызвавшей решение о прекращении, но в действительном смысле, в котором это слово здесь применяется, оно означает лишь волеизъявление использовать право отступления от договора при многосторонних договорах или использовать право определить конечный срок действия договора в двусторонних договорах. Отсюда видно, насколько неточно применение без разбора, как это часто делается, терминов «отступление» и «денонсация» (объявление о прекращении). Денонсация имеет место в случаях, когда нельзя, собственно, говорить об отступлении, каковое предполагает продолжение действия договора. Если даже речь идет об отступлении в настоящем, собственном смысле этого слова, денонсация составляет скорее условие для осуществления этого права.
Денонсация и последующее прекращение действия договора, как в абсолютном смысле слова, если договор является двусторонним, так и в отношении связей между денонсирующей стороной и другими договаривающимися сторонами, если договор является многосторонним, приводит к тому, что обычно называется взаимным несогласием, то есть к соглашению о прекраще
нии действия договора. Особенность этого случая состоит в том, что соглашение о порядке прекращения создается в момент заключения договора и выражается в конкретных условиях договора. Отсюда очевидно, что о праве денонсации можно говорить постольку, поскольку это право открыто или молчаливо обусловлено. Как явно выраженные, так и молчаливые формы договоренности в данном случае приемлемы, поскольку ввиду отсутствия соответствующих норм, относящихся к форме актов (см. выше, стр. 212), в международном праве действует известное правило еайеш ез! У15 {асШ ас ехргеззг (как молчаливое, так и явное волеизъявление имеет одинаковую силу).
Затруднительно, конечно, доказать, имеется ли молчаливое согласие по столь интересному вопросу. Но если можно доказать, что стороны имели намерение взаимно предоставить друг другу право денонсации, то отсутствие прямо выраженной договоренности по этому вопросу не имеет значения.
Порядок осуществления права денонсации обычно устанавливается самим договором. Как правило, всегда требуется нотификация о желании использовать это право и, более того, сообщение о том, с какого момента договор прекращает свое действие. При многосторонних договорах нотификация направляется почти всегда одному из государств — участников договора, указанному в самом договоре, которое получает эту нотификацию как для себя, так и для других государств в качестве их представителя.
Прекращение существования субъектов. В дальнейшем мы увидим, что международные договоры, будучи заключены т1ш1и регзопае (имея в виду определенную сторону), не могут быть, как правило, передаваемы. Отсюда следует, что прекращение существования одной из сторон приводит к прекращению действия двустороннего договора, тогда как многосторонние договоры продолжают сохранять свою силу между другими договаривающимися сторонами. Имеется в виду действительное прекращение существования субъекта международного права, а не видоизменения, которые ке прекращают действия договороз (см. выше, стр. 177) или по крайней мере не прекращают их по тем основаниям, о которых мы здесь говорим.
Невозможность исполнения. Общепризнанным является положение, что неожиданно возникшая невозможность исполнения прекращает действие договора. Таков, например, случай с договором, касающимся территории, которая вследствие войны перестает принадлежать государству. Невозможность исполнения договора имеет место с правовой точки зре
ния з случае, если она признана сторонами или подтверждена в порядке, признанном международным правом; к любому спору по этому поводу применимы нормы, касающиеся разрешения международных споров. Вопрос о том, прекращает ли временная невозможность исполнение действия договора или только приостанавливает его осуществление, является вопросом толкования; в случае сомнения презюмируется вторая альтернатива.
Резолютивное условие. Действие резолютивного условия, включенного в международный договор, не требует., чтобы мы приводили особые соображения в дополнение к тем,, которые уже излагались на стр. 339 и сл.
Как тогда же было подчеркнуто, с понятием резолютивного условия связаны две причины прекращения действия договоров., причины, которые по своей важности и трудности заслуживают специального внимания. Речь идет о возникновении войны между договаривающимися сторонами и неожиданном изменении фактических условий, с учетом которых договор был заключен. Сопоставление этих причин прекращения действия договора с понятием резолютивного условия может быть принято с некоторой осторожностью. Бесспорно, в том и другом случае именно воля сторон определяет дальнейшее продолжение их отношений, если только, конечно, в будущем не произойдут события, которые- заранее трудно предусмотреть; в этом смысле вполне можно говорить о молчаливых резолютивных условиях. Наоборот, это сопоставление не подходит и оказывается даже опасным, если ссылаются на более определенное и точное понятие, будь то условия вообще или действия некоторых условий. Известно, например, что, согласно одной доктрине, все еще весьма распространенной и пользующейся признанием, действие обратной силы,, то есть решение ех {ипс, должно быть характерной чертой резолютивных условий. Между тем ясно, что в случаях, о которых мы говорим, нельзя рассматривать это иначе, как решение ех пипс.
Сделав эти предварительные замечания, рассмотрим в отдельности действие войны на договоры и так называемую оговорку геЬиз 51с $ап1:ши$.
г) ДЕЙСТВИЕ ВОЙНЫ НА ДОГОВОРЫ
Библиография. Р. С. А. Ь е о р о 1 Й, СоттепШ1а с!е еНес!и поч ЬеШ циоай пт оЪН§апсН рпзипагит расШсаНо- пит, Не1т51ес1{, 1792; О. Р. йе М а г 1 е п $; ОЬег сНе Егпеие- гип§ йег 7ег1га§е т йеп РпейепззсЫйззеп Йег ЕигоршзсЬеп МасМе, ОоШп§еп, 1797; <1. Н. уап (Зег Меег й е № 1 ] 5, Ое циазИопе ап Ъе11о аЬог!о регеа! Мег ЪеПит §егеп1ез Гоейегит.
аис!оп1:а5, Атз1егёат, 1830; СЬ. 5 у а у Гп §, Ве шу1оеё уап Ье! ооНо^згесН! ор тугое§ег §ез!о1:еп ггасШеп (докторская диссертация), КоИегёат, 1888: К. Л а с о т е {, Ьа.§иегге е! 1ез ±га!1:ё5, Рапз, 1909; Аптшге ёе ПпзШи! ёе ёгоН т1егпа!1опа1, уо1. XXIII, 1910, р. 251 е* зеа.; XXIV, 1911, р. 200 е! зед.; XXV, 1912, р. 611 е! зес}.; V/. 5сЬа1ге1, Вег Кпе§ а1з Епё1§ип§5- §гипё уоп ^ег!га§еп (докторская диссертация), ВегНп, 1911; С. В 1 1 1 е г Ь е с к, Вег ЕшПизз ёез Кпе§зЪе§тпз ипё ёез РпеёепззсЫиззез аи! ё!е тапзсЬеп ёеп Кпе§!йЬгепёеп З^атеп уог ёет АизЬгисЬ ёез Кпе§ез §езсЫоззепеп /Тег!га§е (докторская диссертация), Вгез1аи, 1911; М. В и о п V 1 п о, ОН е!!еШ ёе1- 1а §иегга зи11а уаНёИа ёе11таИаИ, АдиПа, 1912 (то же О Ь з г а г- ё 1 п {, «К1У. ё1 ё!г. т!егп.»> уо1. XI, 1912, ра§. 639 зе§§.); Р. ?/ асЬзт-апп, Вег ЕтИизз ёез Кпее^зЪедтпз ипё ёез РпеёепззсЫиззез аи! ёге 2у!зспеп ёеп Кпе§шЬгепёеп 3!аа!еп уог ёет АизЬгисЬ ёез Кпееез ^езсЫоззепеп 7ег!га§е (докторская диссертация), Вге51аи, 1912: 5. К о 1 Ъ Ь о 1 2, Бег ЕтИизз ёез Кпе§ез аи! Вез!апё ипё 'йЧгкзаткеЛ уегб!!епШсЫег Vег1:га§е {докторская диссертация), ОгегГзуа1ё; 1913; А уоп В и г § з- ё о г !!, В1е Кпе§зегк1агип§ ипё Шге \Чгкип§еп ип!ег Ьезопёе- гег Вегйскз1сЫ1§ип§ ёег бНепгНсЬ-гесМНсЬеп ипё рпуа!гесЪ!Н- сЬеп Vег^га§е, Вйззе1ёог!!, 1914: М. О К 1 г о п, ОН е!!еШ ёеНа §иегга оё1'егпа зиПе сопуепгюш рег 1а !и!е1а ёе! ёшШ тёиз!паН, «К IV. ё1 ё1г. т!егп.», уо1. X, 1916, ра§. 355 зе§§.; уо1. XI, 1917, ра§. 13 зе§§.; С. У о 1 I, 51аа!зуег1га§е ипё \ге1!кпе§, зпзЬезопёеге ёег Уе1!ро5!гегет ипё ё!е ^еШекдгарЬепуейга^е 1т Уе11кпе§ (докторская диссертация), Огепзуа1ё, 1918;
В. А и г 1 о I 1 1, «К1У. ё1 ё!г. т!егп.», уо1. XII, 1918, ра§. 53 ■зе§§.: С. <1. В. Н и г з 1, Тпе е!!ес! о! уаг оп {геаиез, «ВгШзЬ Уеаг Воок о! .Тпьегпа^опа! Ьау», 2, 1921 — 1922, р. 34 е! зед[8].
Вопрос о том, является ли возникновение войны причиной прекращения действия договоров, действовавших до войны меж- дувоююхцими государствами, представляет собой один из наиболее дискутируемых вопросов в доктрине, и притом не только в современной. Многие авторы-ечитают, что если действительно в прежнее время имела хождение норма о том, что война прекращает действие договоров, за некоторыми исключениями, притом более воображаемыми, чем действительными, то такая норма не соот-
ветствует более современному состоянию международных отношений, к которым необходимо подходить по-разному. Однако когда затем ставят вопрос, какие же договоры прекращаются и какие остаются в силе, то оказывается, что авторы не согласны друг с другом к мнения их расходятся. Некоторые полагают, что старая норма все еще действует, даже если исключения из нее более многочисленны и важны, но есть и такие авторы, которые считают, что прежняя норма превратилась в новую, а именно война, за редкими исключениями, не прекращает действия договоров, но исключения должны, вообще говоря, касаться только договоров политических (о союзах, федерациях и т. д.) и экономических (торговые, таможенные и т. д.). Впрочем, как каждому ясно, эти категории достаточно широки, чтобы превратить исключения в правило. Следует также отметить, что, по мнению одних -авторов, речь идет о настоящем и действительном прекращении действия договора, по мнению же других — о приостановлении действия договора, однако при этом иногда вовсе не ясно, имеется ли в виду первое или второе.
В практике также многое остается неясным, хотя можно утверждать, что она исходит из принципа, согласно которому война прекращает действие договоров между воюющими, за исключением договоров, заключенных специально на случай войны. Все или почти все мирные договоры содержат условие, которое восстанавливает силу предыдущих договоров; иногда прибавляются в виде объяснения слова: ^прекращенные вследствие войны». В противоречии с этим стоит, однако, тот факт, что в различных современных войнах воюющие стороны продолжали соблюдать и применять некоторые договоры, в частности те из них, которые относились к вопросам частного права. По мнению ряда авторов, не доказано, что государства, продолжая соблюдать некоторые договоры в течение войны, действовали так.в убеждении, что они обязаны это делать, а не просто в силу свободного своего решения, подсказанного тем, что так удобнее охранять определенные интересы. Таким образом, государства осуществляют действия, к которым они, строго говоря, не обязаны.
Недавние мирные договоры (Версальский, статьи 282—289; Сен-Жерменский, статьи 234—241 и др.) проводят прежде всего различие между договорами многосторонними, или коллективными, и двусторонними договорами.
В отношении первых мирные договоры точно определяют случаи, когда они будут применяться «ёёз 1а гш$е еп п§иеиг йи ргёзеп! Тгапё» (со дня вступления в силу настоящего договора) между бывшим вражеским государством и «союзными и объединившимися державами», которые являются сторонами в тех же договорах; применение же некоторых договоров подчинено специальным условиям. Что касается не перечисленных многосто-
ронних договоров, то очевидно, что они более не применяются по крайней мере на практике, иными словами, они прекратили свое действие между этими государствами. Но нигде не -указано* происходит ли это прекращение вследствие войны и действует ех типе или является следствием мирного договора и действует поэтому ех пипс.
В отношении двусторонних договоров, то есть договоров* заключенных между бывшим вражеским государством и одной из «союзных и объединившихся держав», в мирных договорах принят следующий принцип: каждая из «союзных и объединившихся держав», принимая во внимание дух и положения мирного договора, сообщает бывшему вражескому государству, в течение шести месяцев с момента вступления мирного договора в силу, о тех конвенциях или договорах, которые она желает сохранить в силе. Только двусторонние конвенции, упомянутые в этой нотификации, указывается в мирных договорах, вступают в силу между «союзными и объединившимися державами» и бывшим вражеским государством. В некоторых из этих договоров (например. Версальском, Нейиском) прибавляется следующее: «все другие [договоры] являются и остаются отмененными». Здесь ясно подтверждается обычная традиционная концепция, согласно которой действие договоров прекращается вледствие войны и восстанавливается по заключении мира. Однако, вместо того чтобы восстанавливать их в силе все в целом или за некоторыми исключениями, согласованными между сторонами, победившей стороне предоставляется право определить, какие договоры подлежат восстановлению.
С принципиальной точки зрения нельзя утверждать, что война сама по себе несовместима с существованием договоров между воюющими; на самом деле некоторые договоры заключаются специально на случай войны. Мнение, исходящее из мысли,, что война как неограниченное применение силы влечет уничтожение правопорядка, отрицает обязательность также и этих договоров. Такое мнение, однако, противоречит истории, реальным фактам и убеждению государств, которое не делает никакого различия в том, что касается действительной силы, между соглашениями, заключенными во время.мира, и соглашениями, заключенными на случай войны, даже если фактически последние легче нарушаются. Следует поэтому просто исключить всякое предположение о том, что война сама по себе приводит к прекращению заключенных ранее договоров.
Вместе с тем, однако, если учитывать глубокое различие между состоянием мира и состоянием войны, а равно весьма малую вероятность того, что договаривающиеся государства пожелают ограничить свою свободу — одно в пользу другого, даже если предположить, что в ходе войны все силы государств будут на-
правлены на то, чтобы добиться победы, то отнюдь не будет необоснованным утверждать, что, как правило, международные договоры, поскольку они не заключены именно на случай войны, исходят из молчаливой предпосылки о сохранении в силе нормальных отношений мирного времени. С началом войны возникают фактические обстоятельства, которые по воле сторон прекращают действие договорных обязательств. Не война прекращает договоры, но, как правило, сами стороны не хотят обязывать себя не на время мира.
Поскольку договор заключается на основе предпосылки о продолжении мирных отношений между договаривающимися сторонами, то нельзя считать, что война лишь прерывает выполнение договоров, сохраняя, однако, их силу. Конечно, не исключается, что в некоторых случаях можно доказать, что в договоре предусматривалось, что война могла приостановить, но не погасить обязательства. Как правило, однако, государства рассматривают возможности исхода вооруженной борьбы между ними не в таком аспекте. Война, направленная обычно на то, чтобы навязать побежденному волю победителя, связана всегда с предусмотренной заранее возможностью глубоких изменений в отношениях- воюющих сторон; предугадать а рпоп эти изменения невозможно. Война ведется не для того, чтобы сохранить отношения в их прежнем состоянии, и поэтому невозможно логически предположить, что два государства, которые берут на себя взаимные- обязательстваи предполагают,что будут продолжаться существующие между ними мирные отношения, пожелают еще связать себя в неизвестных и недоступных определению условиях, в которых они окажутся на следующий день после окончания войны. Если не установлено иное, воля сторон обычно прямо направлена на то, чтобы действие договора продолжалось только, пока продолжаются данные мирные отношения. С их нарушением договор также прекращает свое действием только новое соглашение может вновь восстановить его в силе.
Не исключениями, а логическими выводами из этого принципа являются следующие случаи:
а) Поскольку прекращение действия договоров не вытекает из войны как таковой, но происходит по воле договаривающихся сторон, то всегда возможно волеизъявление противоположного характера, то есть направленное к тому, чтобы договор сохранял силу даже в течение войны, с тем лишь, что исполнение его'просто приостанавливается на время войны или же вообще не приостанавливается. При отсутствии ясно выраженных положений по этому предмету воля договаривающихся сторон может быть выявлена из духа и цели отдельных договоров, а отчасти даже отдельных категорий договоров. Если обычно договоры, не заключенные в предвидении войны, предполагают мирные отношения,^
то иногда ничто не исключает возможности доказать, что договаривающиеся стороны намеревались взять на себя обязательства как для мирного, так и для военного времени. Можно даже считать. что современные социальные условия привели к тому, что- подобные случаи возникают сейчас чаще и легче, чем прежде.
б) Если даже договор сам по себе предполагает условия, в силу которых он продолжает регулировать отношения мирного времени,, то всегда возможно, что воюющие стороны возьмут обязательства, путем выраженного или молчаливого согласия, сохранять его в силе. Более реальным является случай, когда каждая иа сторон на свой страх и риск и по своему собственному желанию, от которого эта сторона в любой момент может отказаться, будет продолжать выполнять договор, хотя и не будет считать себя обязанной к этому. Характер многих современных договоров, сложное переплетение интересов, для охраны которых они заключаются, осложнения, возникающие от непредвиденной отмены этих договоров, — все это может легко заставить государства придерживаться именно такого образа поведения. История последних лет дает немало примеров, которые нередко ошибочно приводят для подтверждения положения о том, что договоры, как правило, остаются в силе даже в случае войны. Между тем эти примеры лишь показывают, что не всегда государства находят выгодным для себя воспользоваться свободой, которой они обладают строго по праву. Обе рассмотренные здесь гипотезы с правовой точки зрения совершенно различны; согласно первой из них государство обязано соблюдать договор в силу и в рамках нового соглашения; согласно второй гипотезе следует просто говорить о том, что сохраняют силу внутренние нормы, созданные в результате вступления договора в действие (см. выше, стр. 346 и сл.), в отмену общего принципа, согласно которому действие таких норм обусловлено существованием самого договора.
в) Рассматриваемый вопрос имеет отношение только к договорам, которые в момент начала войны являются действующими, и не касается тех договоров^ действие которых уже прекратилось, так как они полностью выполнены (см. выше, стр. б72). В силу этого договоры, относящиеся к территориальным изменениям, уже имевшим место и полностью осуществленным, не- затрагиваются войной.
г) Соображения,- на которых основывается прекращение действия договоров с возникновением войны между договаривающимися сторонами, имеют в виду, собственно говоря, только двусторонние договоры. К несколько иному заключению приводит поддерживаемая нами точка зрения относительно многосторонних договоров в тех случаях, когда только некоторые государства,, между которыми такие договоры заключены, находятся в состоянии войны между собой. Нет никакого сомнения в том, что
война не затрагивает договоров между нейтральными государствами и между воюющими и нейтральными государствами, за исключением, разумеется, возможности денонсации, согласно условиям самого договора или эвентуального применения условия геЬиз 51с $ап11Ьиз. Но существует ли дшё уипз в отношениях воюющих мёжду собой сторон? Оставляя в стороне выяснение вопроса, могут ли многосторонние договоры превратиться в комплекс двусторонних договоров с одинаковым содержанием, следует признать, что отношения между воюющими государствами составляют часть всей системы отношений между ними, которая продолжает существовать с данным правопорядком и будет существовать и после начала войны, впредь до тех пор, пока все заинтересованные стороны не захотят видоизменить эту систему. При этих обстоятельствах едва ли можно предположить, что воля сто- рон будет обусловливать существование этих договоров мирными условиями. Вместе с тем также несомненно, что стороны в договоре не пожелают брать на себя обязательства исполнения договора государству, с которым они находятся в состоянии войны. Настойчивое требование сохранить несмотря на войну и после войны систему отношений, участниками которой были и воюющие государства, побуждает считать, что при таких: обстоятельствах приостановление з той или иной мере исполнения договора больше соответствует презюмируемой воле сторон. Договор- продолжает сохранять силу, но приостанавливается его исполнение в отношениях воюющих сторон между- собой^. точнее приостанавливается исполнение тех обязательств, которые были даны одним государством другому государству, с которым это государство находится в состоянии войны, а не исполнение тех' обязательств, которые даны воюющим государством нейтральному государству или воюющим государством всем другим государствам вместе, в силу чего любое из этих государств может требовать полного исполнения (например, платеж взносов для содержания общих органов).
, Практическим последствием этих положений является тот факт, что многосторонние догозоры по прекращении войны могут сразу быть восстановлены между бывшими неприятельскими государствами, если не установлено иное, тогда как для двусторонних договоров, за указанными выше исключениями, требуется соглашение, которое вновь вводит их в действие. Для многосторонних договоров сохраняется просто правило згат дио ап!е Ье11ит (положение, существовавшее до войны), если только мирный договор не разрешает вопрос иначе.
Если, как надо полагать, недавние мирные договоры исходят из изложенных здесь взглядов, то есть из того, что многосторонние договоры заключаются в предположении, что действие их не подлежит прекращению даже между воюющими в силу самого
факта -войны (хотя исполнение по ним может быть приостановлено), то следует сказать, что правовое значение статьи 282 и сл. Версальского договора (и соответствующих статей других мирных договоров) состоит не столько в том, чтобы признать вновь.действующими указанные там многосторонние договоры, сколько в том, чтобы сделать окончательно неприменимыми те договоры, которые там не упомянуты. Вследствие этого прекращение действия между бывшими неприятельскими государствами многосторонних договоров, не перечисленных в мирном договоре, является прекращением их действия ех пипс, то есть с момента вступления в силу мирного договора, а не ех 1ипс; то есть с момента объявления войны. Действие двусторонних соглашений прекращается с момента объявления войны, а'те из них, которые восстановлены, являются новыми соглашениями, идентичными старым.
б) ОГОВОРКА ЯЕВЬГ5 31С ЗТА.^ПВЦЗ
Библиография. А. С а V а § П е г 1. Ьа шгшопе де11а с1аизо1а «геЬиз 51с з^апИЪиз» пе1 {га{1а1л т1егпа2юпаН, «АгсЬ. §шпдюо», го1. ЬХХ1Лазс. 1°, Модепа, 1903; В. ЗсЬтШ, Овег (Не УбШеггесЫНсЬе К1аи$и1а «геЬиз 51с з^апНЬиз», Ъегргщ, 1907 (го1. VI, № 1, «51аа15 - ипд уоШеггесЫНсЬеп АЪЬапд- 1ип§еп» д! О. ^Шпек, О. Меуег, О. АпзсЬгИг, Р. Р1етег); М. К п о е I е 1, Б1'е КДаи5и1а «геЬиз 51с з^апНЬиз» 1т Уо1кег- гесМ, Вгез1аи, 1908; А. В о п и с с 1, Ьа с1аи$о1а «геЬиз 51с зьапиЬиз» пе1 Й1Г1И0 ш1ета2юпа1е, Регина, 1909; Е. К а и I- т а п п, Ваз У/езеп дез УбШеггесЫз ипд (Не К1аизи1а «геЬиз 51С з1ап1лЪи5», ТйЬт§еп, 1911; О. 5 а 1 у 1 о 11, 5и11а с1аизо1а «геЬиз 31С з1апШ>и5» пе1 {гайаН ЫегпагюпаН, «Шу. д1 д!г. ш1егп.», уо1. VIII, 1914, ра§. 264 зе§§.; В. Р о и г 1 1 с Ь, Бе 1а с1аизе «геЬиз 51с з^ап^Ъиз» еп дгоЛ т1егпа1юпа1 риЬНс, Рапз, 1918; К. О. А. I д е п Ь-и г §, Оуег деп Огопд§едасЫе уап деп с!аизи1а «геЬиз 51с 51ап1лЪи5» т Ье! Уо1кепгесМ, 2и{рЬеп, 1923 (докторская диссертация); О. У а с к е г п а § е 1, 2иг ЬеЬге уоп дег етзеШ^еп Аи!1озип§ уб1кеггесМНсЬег Уег1га§е> «Рез1> §аЬе» де11а Расо11а §шпд!са д1 ВазПеа рег Р. 5ре1зег, Вазе1, 1926[9].
Не отличается, по существу, от изложенного выше вопрос о том, должны ли международные договоры считаться заключенными с молчаливой оговоркой геЬиз 51с з^апНЬиз в том смысле, что они утрачивают силу вследствие наступления существенного изменения фактических условий, ввиду которых.эти договоры были заключены.
История международных отношений знает немало случаев, когда то или иное государство выдвигало притязание на то, чтобы считать себя свободным от обязательств, вытекающих из договоров, вследствие изменения фактических условий, при которых данные обязательства были приняты. Естественно, что эти притязания вызывали возражения со стороны другой договаривающейся державы и это порождало споры, которые имеют большое значение для определения, какова по этому вопросу юридическая точка зрения государств. Оценка различных точек зрения далеко не единодушна. По мнению некоторых авторов, если и верно, что обращение к оговорке геЬиз 51с зьаппЪиз сыграло определенную роль в отношениях между государствами, то было бы вовсе произвольным утверждать, что эта оговорка санкциони-
розана международным обычаем. Скорее она даже противоречит таким обычаям (ЗсЬгшй!). Другие авторы, наоборот, на основании изучения международной практики считают возможным сделать вывод, что правовое убеждение государств подтверждает институционный и необходимый характер оговорки (Каштапп).
Случай, вызвавший больше всего споров и в некоторых отношениях особенно интересный, возник в связи со знаменитой нотой 19—31 октября 1870 года, в которой правительство России, используя тогдашнюю? политическую ситуацию, благоприятную для достижения упорно преследуемой им цели, заявило, что, принимая во внимание изменившиеся обстоятельства, а также проявляющуюся с самого начала несправедливость договорных условий, считает себя свободным от соблюдения статей 11, 13 и 14 Парижского договора 30 марта 1856 года в отношении нейтрализации Черного моря и соответствующего ограничения вооруженных сил, которые Россия может держать на этом море. Нота князя Горчакова, направленная державам, подписавшим Парижский трактат, вызвала ответы, звучавшие по-разному. В то время как Великобритания, более всех непосредственно задетая действием правительства России, прямо заявила, что изменение трактата 1856 года не может иметь место без согласия всех подписавших его держав, Австрия и Италия в своих ответах, составленных в выражениях, значительно более сдержанных, в принципе не отрицали значимости оговорки геЬиз 51с з^апИЪиз, но оспаривали ее применимость в данном конкретном случае на условиях, выдвинутых Россией. По инициативе Германии вопрос был поставлен на обсуждение специально созванной конференции, которая собралась в Лондоне в 1871 году. Обсуждение вопроса происходило на той же основе: была отвергнута не сама оговорка геЬиз 51с з^апШиз как таковая, а отклонено ее применение в данном конкретном случае и сверх этого право России действовать так, как она действовала.
Верно и то, что к протоколу первого заседания конференции, был приложен протокол следующего содержания, подписанный представителям всех государств, включая и Россию: «...державы признают, что существенным принципом международного права является принцип, в силу которого каждая из них может освободиться от обязательств по договору или изменить его условия, не иначе, как с согласия договаривающихся сторон, или в порядке дружественного соглашения».
Эта декларация в связи с тем, что Конвенция 17 марта 1871 года изменила договор 1856 года в направлении, желательном для России, стала с тех пор рассматриваться некоторыми авторами как осуждение т 1еггшшз (в конечном счете) оговорки геЬиз 31с з1ап11Ьиз. В действительности, однако, если должным.
образом связать эту декларацию, с фактами, которые ей предшествовали. к с политической целью, к которой декларация была направлена, необходимо согласиться с тем, что было бы ошибочно видеть в ней нечто большее, чем осуждение действий России в данном конкретном случае. Но еще более важно отметить, что самый принцип, подтвержденный в декларации, то есть принцип, заключающийся в том, что государство само не вправе освободить себя от договорных обязательств, ссылаясь на изменившиеся обстоятельства, путем собственного волеизъявления, отнюдь не является несовместимым с оговоркой геЬиз 51с $апиЬи5. Право ссылаться на эту огозорку как на мотив прекращения действия договоров весьма далеко от выдвигавшегося притязания на право определять односторонне, возникли ли обстоятельства, при которых оговорка может быть принята. Лондонский протокол осудил это притязание, а не самую оговорку.
Другим примером является случай, относящийся к Батуму. Статья 59 Берлинского трактата 13 июля 1878 года изложена следующим образом: «Его Величество император всероссийски® объявляет, что его намерение—сделать Батум порто-франко по преимуществу коммерческим» (порт ка Черном море, уступленный Турцией России согласно предыдущей статье этого трактата). Указ 23 июня 1886 года упразднил порто-франко и был сообщен державам, подписавшим Берлинский трактат, нотой
3 июля того же года. Для оправдания своих действий правительство России привело два аргумента: во-первых, формулировку статьи 59, которая не содержит какого-либо соглашения, но ограничивается записью свободной и добровольной декларации императора, и, зо-вторых~ изменения, происшедшие в торговле Кавказа, в результате которых Батум стал по преимуществу портом для ввоза товаров. Это в значительной степени ослабило бы ценность уступки, сделанной в пользу иностранных государств, и вместе с тем сделало бы эту уступку гораздо более обременительной для России. Только Великобритания протестовала против этой меры, но и ее протест был направлен против утверждения, что статья 59 является простой записью заявления императора, и в то же время в нем не делалось никаких возражений против ссылки на оговорку геЪи$ 51с з^апНЬиз. Если из этого примера можно сделать какой-либо вывод, то он заключается з том, что ссылка на указанную оговорку допускается со стороны заинтересованных держав.
Отметим, наконец, еще один случай: аннексию Австро-Венгрией Боснии и Герцеговины. 3 октября 1908 года австро-венгер- ское правительство нотифицировало державам, подписавшим Берлинский трактат 13 июля 1878 года, что оно оказалось вынужденным денонсировать статью 25 этого трактата, соответственно вывести войска из санджака Нови Базар и распростра
нить свой суверенитет на Боснию и Герцегозину. Единственным мотивом, приводимым Азстро-Венгрией для оправдания этого шага, было существенное изменение фактических условий, а именно: а) з том, что касается военной оккупации санджака, эта мера признавалась необходимой в условиях слабости Оттоманской империи при заключении трактата, тогда как в настоящее время Турция значительно окрепла и в состоянии сама гарантировать порядок и безопасность; б) в отношении же Боснии и Герцеговины Австро-Венгрия сочла отныне выполненным мандат, вверенный ей Берлинским трактатом. Обе провинции достигли такой степени культуры и развития, что это сделало необходимым обеспечить им в окончательной форме блага автономного и конституционного правления. В этих целях Австро- Венгрия признала настоятельной необходимостью освободить себя от оговорок, содержащихся в трактате, и тем самым получить полную свободу действий. Как в этой ноте, так и в последующих официальных и официозных декларациях австро-венгерское правительство всегда последовательно придерживалось оговорки геЪи$ 51с $ап!1Ьи5. Хотя эти действия Австро-Венгрии и вызвали протесты, великие державы не выдвинули возражений в отношении мотивировки австрийской ноты и заявили о своей готовности признать совершившийся факт. Вначале возникло предположение, что ради порядка следует созвать конференцию, как в 1871 году, но от этой мысли вскоре отказались и признание совершившегося факта было осуществлено посредством обмена нотами. Конечно, труднее было добиться соглашения с Турцией, но и оно было достигнуто: 26 февраля 1909 года был подписан протокол, после того как Австро-Венгрия заявила о готовности произвести платеж, но, как указывалось, не в порядке уплаты компенсации, а в порядке оплаты стоимости казенного турецкого имущества з аннексированных провинциях. По существу, таким образом, здесь имеется признание денонсации статьи 25 Берлин- кого трактата, которую Австро-Венгрия оправдывала, ссылаясь на оговорку геЬиз $с 81ап11Ъиз.
В целом можно сказать, что тщательное изучение международной практики приводит следующим выводам: 1) государства, несмотря на некоторые принципиальные утверждения, которые могут представляться несовместимыми с оговоркой геЬиз 51 с зиаЫлЬиз, не отрицали значения этой оговорки вообще, но лишь возражали против применения ее в конкретном случае, когда выдвигалось притязание на ее действие; 2) международная практика не допускает, чтобы денонсация, основанная на оговорке геЬиз 51с з+агЛшиз, односторонне применялась государством, желающим использовать эту оговорку; в таких случаях необходимо признание со стороны других подписавших договор держав.
Посмотрим теперь, каким образом эти выводы входят в систему общих принципов права.
Вопрос об оговорке геЬиз з!с зхапиЪиз включает два различных момента, которые мы рассмотрим каждый в отдельности.
а) Может ли существенная перемена фактических обстоятельств вызывать прекращение действия договора?
Это вопрос толкования воли. Международное право выводив из договора обязательства и притязания, имея в виду волю сторон. Другими словами, стороны связаны обязательствами, если и поскольку они хотят быть обязанными. Если определенные условия факта или права рассматриваются сторонами как предпосылка принятых ими на себя обязательств, то предполагается, что изменение таких условий уже не находится в соответствии с волеизъявлением сторон, выраженным в договоре, поскольку принятие определенных обязательств обусловливалось наличием таких условий. Здесь, так же как и в случае войны, можно говорить, что не изменение условий как таковое прекращает действие договора. Решает воля сторон-признать в конечном счете договор действующим в условиях, при которых он был заключен. Различие состоит в том, что война является изменением условий, определенных по своему существу и по своим последствиям, что позволяет выработать общую корму, применимую каждый раз5 когда нет волеизъявления противоположного содержания; другие же изменения должны оцениваться в каждом конкретном случае.
Определить, принимались ли в данном случае некоторые условия в качестве предпосылки заключения договора или отдельных его положений, является вопросом факта. Смысл и цель договора, срок его действия, наличие или отсутствие права его денонсировать в установленные заранее сроки — все это вместе с характером и сущностью условий и вместе с происшедшими изменениями является определяющими элементами при решении данного вопроса. Договор, который может быть денонсирован в определенный срок, не допускает, как правило, применения оговорки геЬиз з5с з1ап1:1Ьиз, так как возможность денонсации означает, что сами стороны предусмотрели и установили нормальным путем способ, с помощью которого каждая из сторон может, имея в виду изменившиеся условия, освободить себя от принятых обязательств. Иначе обстоит дело в отношении договора с длительным или неопределенным сроком действия, без права его денонсации. Особенно сложным может быть случай, когда в договоре предусматривается право денонсации для одной из договаривающихся сторон и ке предусматривается для другой. Существенно для каждого мучая, что условия, которые подверглись изменению, рассматривались сторонами как предпосылка для 'Заключения договора — в этом и заключается различие меж
ду оговоркой геЪиз $1с зиапНЬиз как юридическим понятием (основание прекращения действия договоров) и пересмотром и видоизменением договоров по добровольному соглашению сторон. когда причины такого пересмотра — преимущественно политического характера — не поддаются правовой оценке (статья 16 Устава Лиги Наций). Отсюда следует, что оговорка геЬиз 51с з1ап11Ьи$ вовсе не ослабляет принципа уважения договоров и не заслуживает поэтому той критики, которой ее подвергают с этой точки зрения. Необходимо, однако, добавить, что эта ого- зорка далеко не охватывает все изменения условий, которые могут сделать желательным или даже необходимым пересмотр и изменение существующих договоров в целях избежания конфликта.
б) Кому принадлежит право определять, наступили ли необходимые условия для применения оговорки геЬиз $1с 51ап11Ъи$?
Как это вытекает из рассмотрения случаев из практики, трудности и возражения, которые вызывает обращение к применению огозорки геЬиз $1с 51апИЬи5, не столько касаются значения оговорки как таковой, сколько притязаний определить ее применение односторонним актом. И это вполне справедливо, хотя полностью признается положение, предусматривающее, что изменение фактических условий может привести к прекращению действия договора, но при этом сами стороны не могут односторонне определять, произошло ли такое изменение и носит ли оно такой характер, чтобы решить судьбу договора. Этот вопрос, как и всякий вопрос интерпретации, не может быть решен в порядке, обязательном с точки зрения международного права, иначе как прямым соглашением сторон. При отсутствии такого соглашения вопрос решается посредством акта, которому международное право приписывает обязательную силу, как, например, путем арбитражного решения. Таким образом, если одна из сторон притязает на применение огозорки геЬиз 51с з1апИЬи5, чтобы освободить себя от обязательств по договору, а другие стороны признают основательность такого притязания, против этого ничего нельзя возразить. Если же стороны не согласны друг с другом, то мнение и воля одной стороны имеют такую же силу, как мнение и золя другой стороны. В таком случае налицо международный спор, который должен быть разрешен так же, как и любой другой спор такого рода.
Отсюда, однако, не следует, что прекращение действия договора сводится только к случаю взаимного несогласия. Сторона, которая притязает на применение оговорки геЬиз 31с з1ап{ти$, не делает предложения, а заявляет о своем праве, другие же стороны признают или оспаривают наличие условий, при которых это право может быть осуществлено; несогласие, если оно имеет
место, касается наличия права, то есть, очевидно, толкования договора.
Из этого вытекает одно очень важное практическое последствие. Если договор содержит условие о компромиссе или если стороны каким-либо способом обязались обращаться к арбитру или к Постоянной палате международного правосудия, то спор, имеющий своим предметом толкование договора (таков, несомненно, случай с государствами, которые приняли факультативную оговорку относительно обязательной юрисдикции палаты в соответствии со статьей 36 ее Статута), то есть спор относительно применения оговорки геЬиз 31с $ап1лЪи5, в данном конкретном случае должен быть передан на решение либо третейского суда, либо ^палаты.
Неисполнение договора одной из сторон. Неисполнение договора одной из договаривающихся сторон не приводит к прекращению его действия, но другая сторона в таком случае имеет право расторгнуть договор, объявив себя более не связанной обязательством соблюдать договор. Воля взять на себя обязательство исполнения обещанного по договору, существует ввиду наличия встречной готовности аналогичного порядка. Из этого логично сделать вывод, что государство не пожелало взять на себя обязательство, предполагая, что отсутствует встречное исполнение: конечно, всегда можно доказать в этих случаях наличие противоположной воли. Но прекращение действия договора происходит не по праву; сторона в договоре имеет право просто констатировать это прекращение действия договора, объявив себя свободной от обязательств соблюдать невыполняемый договор; она может также предпочесть оставить договор в силе, потребовав, однако, от другой стороны выполнения договора и эвентуально уплаты возмещения за причиненный ущерб.
Из этого вытекает, что до тех пор, пока заинтересованное государство не уведомило о своей воле освободиться от договора, последний остается в силе и продолжает вызывать все свои последствия. Естественно, что волеизъявление о расторжении договора должно быть сделано в пределах разумного срока после имевшего место его нарушения. Если большой отрезок времени и особенно если в течение этого времени государство будет продолжать выполнение договора, то это будет означать фактический отказ от своего права (на расторжение договора). Простой протест стороны против нарушения договора не означает отказа от использования права на расторжение договора.
Некоторые авторы хотят провести различие между существенными и несущественными условиями договора и тем самым ограничить право расторжения догозора только случаями нарушения
существенных условий. Однако при этом неясно, кто же, как не заинтересованная сторона, может определить относительную важность различных условий, поскольку., заметим, на них в равной мере распространяется обязательная сила договора. И именно ввиду этого следует, что неисполнение договора еще не влечет за собой прекращения его действия по праву, но предоставляет заинтересованной стороне свободу выбора между расторжением договора и продолжением договорных отношений. Само собой разумеется, что договаривающиеся стороны могут установить, что нарушение некоторых условий договора еще не дает права на расторжение договора в целом.
§ 3. Международные деликты
Общая библиография. Н. Т г 1 е р е 1, Уо1кег- гесМ и. ЬапдезгесМ, сИ., Кар. 13; В. А п г 1 ! о 111, Теопа §епега1е с!е11а гезропзаЫШа <Зе11о 51аго пе1 дшНо т1егпагюпа1е, р1гепге, 1902; Р. В е п ] а т 1 п, На1'1ип§ дез 51аа1е$ аиз дет УегзсЬиЫеп зетег Ог§апе пасЬ Уб1кеггесМ (докторская диссертация), Вгез1аи, 1900; Р. 5 с И о е п, Б1е уоШеггесЬШсЬе НаГ1ип§ дег 51аа1еп аиз ипег1аиМеп Напд1ип§еп, Вгез1аи,
1917 (приложение 2 к уо1. X, «2еЦзсЪгШ Шг Уо1кеггесЬЬ); К- 5 I г и р р Баз уо'кеггесМПсЪе ОеНк1, ЗииИ^ай, 1920 («НапдЪисЬ дез Уо1кеггесЫз», уо1. III); СЬ. де V 1 з з с Ь е г, Ьа гезропзаЫШё дез ЕШз. Соигз ргслеззё, а ГАсадёгше де дгоИ т1егпа1юпа1 де 1а Науе, уо1. 2, «ВШПо^еса У15зепапа», Ье1деп, 1924; У. ВигскЪагд!, 01е уб1кеггесЬШсЬе УегатшогШсЪ- кеИ дег 31аа{еп, Вегп, 1924[10].
Понятие. Существование международного правопорядка предполагает, что субъекты, на которых лежат обязанности, должны также нести ответственность за их .невыполнение. Несомненно, то положение, что государство, нарушившее свои обязательства по отношению к другому государству, обязано возместить причиненный им ущерб, является убеждением государств, проявляющимся в постоянной и прочно установившейся практике, а подчас получающим выражение также в точных постановлениях договоров (см., например, статью 3 Четвертой Гаагской конвенции 18 октября 1907 года). Так высказалась Постоянная палата международного правосудия в своем решении № 9 (РиЬПса- Иопз, сН., зёпе А, № 9, р. 21): «Принципом международного права является: нарушение соглашений приводит к обязанности возместить ущерб в соответствующей форме; возмещение является, таким образом, необходимым дополняющим условием в случае, если не имеет места применение конвенции, при этом нет необходимости, чтобы правило о возмещении ущерба включалось в самую конвенцию».
С международным деликтом, то есть, иначе говоря, с нарушением международного обязательства, связано возникновение нового правоотношения между государством, которому вменяется совершение данного деликта, создающего основания для требования о возмещении, и государством, по отношению к которому обязательство оказалось невыполненным и которое имеет на этом основании право требовать возмещения. Только этим созданные взаимными обещаниями государств международные нормы могут быть связаны с международным деликтом. В государственных образованиях, где отношения между сочленами и коллективом являются предметом правовых норм, неправомерное действие может вызвать два различных отношения: 1) между тем, кто совершил акт, или, лучше сказать, между тем, кому на основе правовых норм вменяется совершение такого акта, и потерпевшим; 2) между тем, кто совершил акт, и коллективом в лице государства.
йез Е1агз, Рапз, 1930; Е. М. В о г с Ь а г й, Ьа гезропзаЪПпё шгегпаИсшак йез Ы:а1;з а 1а Сошёгепсе йе 1а сойШсаИоп йе 1а Науе, «Кеу. йг. ш1егп. ег 1ё§1з1. сотр.», ЬУШ, 1931. 1: Н. К е 1 5 е п, 1}пгесЫ ипй ШгесЬЫо^е 1т Уо1кеггесЬ1, «21зс1ь о^. НесЬ.Ь, Вй. XII, 1932, сХг° 4 о применении к международному праву теорий автора о природе права. А. К о 1 п. Баз *б!кег- гесЬШспе ОеНк! уог ипй т йеп УегЬапй1ип§еп аш йег Наа^ег Койтка- ИопзкогЛегепг 1930, Ье1р21§, 1932; Н. Л. 5 с Ь 1о с И а и е г, Б^е ТЬеопе йеэ «аЬиз йе йго1Ь 1т У61кеггесп1. «21$сЬ. !. 7б1кеггесЬЬ, Вй. XVII, 1933, N 3 весьма ценное исследование: злоупотребление правом запрещается в международном праве лишь в исключительных случаях. Р. К- N 1 е 1 з е п, 1п1егпаИопа1 1аъг аррпей 1о гес1атапопз (Мат1у т сазез Ье1^ееп 1Ье 11ш1ей $га!ез апй Мех1со), игазЫп§1оп, 1933; I. А га!о, Б1е уб1кеггесМ- НсЬе На!1ип§, Рёсз (1]п§Ьепа), 1937; I. К е г 1 е з г, Ьа гезропзаЬИНа 1п1егпа210па1е йе§11 51аН? Вийарез!, 1938 (на венгерском языке).
Отсюда вытекает различие между гражданской ответственностью* и уголовной ответственностью, между возмещением ущерба и наказанием. Это различие неизвестно или, вернее, отвергается в международном праве, которое и в данном аспекте отражает черты той фазы социального развития, ныне уже пережитой, когда государство не было еще достаточно сильным, чтобы брать- на себя охрану права; такая охрана практически выражалась в противодействии индивида или потерпевшей группы нарушителю. Таким образом, возмещение одновременно было и наказанием, которое -состояло в возмещении причиненного ущерба.
Элементы международного деликта. Международным деликтом является любое* нарушение обязательства,, налагаемого в силу международно-правовой нормы или противоречащего обещанию, данному одним государством другим государствам. Поскольку всякое международное обязательство состоит в определенном образе действий одного государства по отношению к другим государствам, то конкретный деликт выражается в образе действий какого-либо государства, противоречащем обещанному им. Отсюда следует, что международный деликт имеет место: А) если речь идет об образе действий одного государства, то есть могущем быть вмененным одному государству, Б) если образ действий какого-либо государства находится в противоречии с нормой права. Рассмотрим отдельно оба эти признака.
А. Вменение. Мы знаем, что деятельность государства являете я не чем иным, как деятельностью индивидов, которую право вменяет в вину данному государству. Мы знаем также, что такое- вменение не может не быть в каждом правопорядке подлинным, действием норм, которые регулируют это вменение (см. выше, стр. 234 и сл.). Поэтому вопрос заключается в том, чтобы знать, каковы условия, при сочетании которых международное право вменяет государству действия отдельных лиц, которые (действия), если их взять объективно, конкретно характеризуют деятельность, противоречащую обязательствам одного государства по отношению к другим государствам.
Когда мы говорим, что международные обязательства являются обязательствами государства, то мы имеем в виду, что эти обязательства не обременяют того или иного члена коллектива, но относятся к коллективу, рассматриваемому в целом. Поскольку, однако, исполнение или неисполнение этих обязательств выражается конкретно в деятельности индивидов, то утверждение, что международные обязательства являются обязательствами государства как такового, равносильно заявлению, что исключительно внутренним делом государства является' определение индивидов, на которых возлагается осущестзле-
ние деятельности, соответствующей этим обязательствам. Таким образом, поскольку вменение б области международного права бесспорно зависит от международно-правовых норм, не исключается также, что последние будут отсылать к внутренним нормам и установят при этом, что действия государства будут рассматриваться как противоречащие ' международному праву только в том случае, если эти действия совершены индивидами, на которых внутригосударственное право возложило совершение этих действий. Вменение и в данном случае возникает в силу международного права, но при этом принимается во внимание, в качестве предпосылки самого вменения, отношение между индивидом и государством, устанавливаемое на основе внутригосударственного права (см. выше, стр. 235).
1. Действия органов государства
Действие, совершенное органами государства в пределах их компетенции и поэтому соответствующее внутреннему праву этого государства, является в некотором отношении типическим и менее спорным случаем, чем действие, вменяемое государству. Если таким образом совершенное действие противоречит международному праву, то, несомненно, может возникнуть обязательство государства нести ответственность за это действие. Можно представить, например, что итальянское правительство, в соответствии с пунктом I статьи 9 Уголовного кодекса, откажет в выдаче лица — итальянского гражданина иностранному государству, с которым оно связано договором, предусматривающим выдачу граждан.
Но самая твердая норма международного права, вытекающая из постоянной и общей практики, вменяет государству неправомерные действия его органов, даже если эти органы действовал# вне компетенции, предоставленной им внутренним правом, я даже в противоречии с ним. В более.широком смысле можно сказать, что международным правом рассматриваются в качестве действия государства все действия, совершенные лицами, которые фактически действовали в качестве государственных органов, независимо от того, имели ли эти лица действительно таковое качество, а если имели, то действовали ли в рамках предоставленных им полномочий. Так, например, государству вменяется в вину действие командира военного корабля, стоящего в иностранном порту, если командир без инструкции своего правительства или в противоречие с нею разрешает отпуск на землю некоторых лиц экипажа и применяет .силу для ареста матроса- дезертира (дело германского корабля «РагйЬег» в бразильском
порту Итахаи в 1905 году); государству вменяются: незаконно совершенная конфискация корабля; произвол и плохое обращение с людьми; не разрешенный и не допускаемый по закону обыск, который полиция производит в помещении иностранной миссии, и т. д. Здесь, как это видно, вменение по международному праву производится способом, совершенно независимым от правовых отношений, существующих между индивидом-органом и государством. Вполне может случиться и так, что,.согласно внутригосударственному праву, действие, совершенное при этих обстоятельствах, оценивается не как действие государства, а как личное действие индивида. Другими словами, такое действие не может вызвать правовые последствия для государства, однако с точки зрения международного права такое действие оценивается как относящееся к государству и вызывает последствия, аналогичные неправомерным международным действиям. Практический смысл этой нормы заключается в том, что государство ке может знать с уверенностью, когда индивид, действующий фак: тически как орган государства, остается в рамках своей компетенции или когда он превышает ее. Практически эта норма приводит к необходимости того, чтобы каждое государство гарантировало другое государство от опасностей, которые его внутренняя организация могла бы представлять для них, тогда как само это государство пользуется в этом отношении наиболее широкой свободой.
Положение было бы иным и действие подпадало бы под категорию действий индивидов, если бы индивид, совершивший такое действие, будучи органом государства, не действовал в этом качестве. Такова, например, кража предметов одежды или ценностей, совершенная таможенным чиновником или полицейским агентом у иностранного дипломата.
Если принять во внимание понятие унитарных государств, присущее международному праву, то для вменения государству международной ответственности не имеет никакого значения, каким образом действия, конкретно ведущие к нарушению обязательств по отношению к другим государствам, квалифицируются с точки зрения, внутригосударственного права. Однако этим мы не хотим сказать, что природа и характерные черты отдельных сторон государственной деятельности не влияют на содержание международных обязательств. Обычно государства не берут на себя международные обязательства, противоречащие их внутреннему правопорядку и функциям. Это надо иметь в виду, когда речь идет о толковании норм, которые устанавливают эти обязательства. Но поскольку однажды установлен образ действий, вытекающий из обещания, то безразлично, относится ли действие, которым конкретно выражается невыполнение, поскольку это действие рассматривается с точки зрения внутригосу-
дарстзеккого права, к той или иной из государственных функций.
а) Отсюда следует, что деликт может состоять в осуществлении или неосуществлении деятельности, которая с точки зрения внутригосударственного права квалифицируется как законодательная деятельность.
В отношенйи индивидов — граждан данного государства или иностранцев — закон, изданный в соответствии с конституцией, может быть несправедливым, но не неправомерным, так как в большей части современных государств законодательная власть, как правило, не встречает существенных юридических ограничений. Но перед лицом других субъектов международного правопорядка выступают не законы как таковые, а образ действий государства, который подчиняется критериям оценки с точки зрения международного права (Постоянная палата международного правосудия, решение № 7, 25 мая 1926 года; РиЪ- ПсаИопз, сН., зёпе А, № 7, р. 19).
Так, закон, лишающий иностранца прав, которые государство с точки зрения международного права обязано предоставлять и уважать, не является поэтому сам по себе менее обязательным для исполнения как таковой и, несомненно, лишает данных индивидов определенных прав. Однако по отношению к иностранным государствам, которые могут требовать предоставления и уважения этого права, такой закон конкретно является международным деликтом, из чего возникают как претензия, так к обязанность возмещения.
К этой категории относятся многочисленные законы в различных формах и при различных обстоятельствах, лишающие прав иностранцев без соответствующего эквивалентного возмещения, которое государство должно было бы предоставить им как в силу общей обычной нормы, так и в силу специальных договорных отношений. О случаях применения в недавнее время этой концепции можно судить на основании решений Постоянной палаты третейского суда 2—4 сентября 1920 года и 13 октября
1922 года; решения относились: первое — к конфискации иму- ществ иностранных религиозных корпораций в Португалии, второе — к реквизиции кораблей, сооруженных на американских верфях на средства норвежских граждан («ШУ1з1:а ш сНг. тгегп.», ч>1. XIV, 1921—1922, ра§. 176; уо1. XV, 1923, ра§. 516). К этому же вопросу относится решение Постоянной палаты международного правосудия № 7 от 25 мая 1926 года по делу об интересах германских подданных в Верхней польской Силезии (РиЬН- саНопБ, с!зёпе А, № 7). Случай иного рода имеет место в связи с абзацем 2 статьи 61 конституции германского рейха[11] 11 августа
1919 года. Эта статья регулирует участие Австрии в рейхсрате- «после того, как Австрия объединится с Германской империей», в силу чего представителя?*! Австрии предоставляется право совещательного голоса. «Союзные и объединившиеся державы» протестовали против этого положения и потребовали его отмены, указывая, что оно противоречит статье 80 Версальского мирного договора, согласно которому «Германия признает и будет строго уважать независимость Австрии в границах, которые будут установлены Договором, заключенным между этим Государством и Глазными союзными и объединившимися державами; она признает, что эта независимость будет неотчуждаема, разве только последует согласие Совета Лиги Наций». Не оспаривая ни в какой мере принцип, о котором здесь идет речь, германское правительство утверждало вначале, что нет противоречия между договором и законом, но затем оно согласилось издать декларацию, согласно которой допуск австрийских представителей в рейхсрат был поставлен в зависимость от изменений международно-правового положения Австрии, одобренных Советом Лиги Наций.
Кроме того, самый факт ненздания закона может явиться неправомерным действием, если государство должно, в силу международного права, иметь определенное законодательство; см., например, статью 1 Конвенции 3 ноября 1881 года о борьбе с фи- локсерой, согласно которой договаривающиеся государства обязались издать, если они этого еще не сделали, закон на этот предмет. Вообще говоря, международное право не может поручать государствам издание определенных законов, око ограничивается лишь предписанием определенного образа действий и предоставляет государству свободу выбора мер, способных это обеспечить. Если в таких случаях для этой цели необходимо издание определенного закона, то неправомерное действие заключается не в отсутствии закона, а в несоблюдении государством образа действий, требуемого нормами международного права. Поэтому может случиться, что, хотя отсутствует закон, который был бы необходим для обеспечения соответствующего образа действий государства, само отсутствие закона не является неправомерным, так как случай, когда государство должно было бы принять тот или иной образ действий, еще не наступил.
б) Деликт может конкретно выразиться также и в проведении или непроведении деятельности, которая с точки зрения внутреннего правопорядка государства относится к его административной функции.
Так же и здесь оценка действия с течки зрения последствий в международной сфере производится исключительно на основе норм международного права. При этом весьма небольшое значение имеет обстоятельство, соответствует или не соответствует закону данное действие (административное), противо
речащее международному праву, если этим нарушается обязательство государства по отношению к другим государствам. Эмбарго, введенное в противоречии с действующими договорами, ке перестает быть неправомерным международным дейстзием з силу того, что установившая это эмбарго власть была законным путем уполномочена ввести его. Действия, совершенные административными должностными лицами в порядке осуществления предоставленной им дискреционной власти, могут оказаться международно-неправомерными и вызвать ответственность государства, даже если должностные лица использовали полномочия, предоставленные им законом, исключающим всякую ответственность по внутреннему праву.
Эти принципы применяются одинаково, кем бы ни был совершивший действие орган: глава государства, министры, государственные служащие, вооруженные силы (в отношении которых действует соответственно статья 3 Четвертой Гаагской конвенции. 18 октября 1907 года), колониальные общества (см. абзац 1 статьи 4 Брюссельского генерального акта 2 июля 1890 года, не воспроизведенного в Сен-Жерменской конвенции 10 сентября 1919 года) и т. д. Равным образом эти принципы применяются и к действиям, совершенным территориальными объединениями любого рода (общины, провинции и т. д.), а также и колониальными правительствами, не обладающими международной правосубъектностью. Конечно, если такие объединения осуществляют деятельность не административного характера, в частности если они выполняют законодательные или судебные функции, то эти принципы применимы и в данном случае, поскольку, как уже указывалось, внутренняя квалификация действия не имеет значения с точки зрения международного праза.
Возможно применение указанных выше принципов и к федеративному государству[12], которое, не предоставляя так называемым государствам-членам международной правосубъектности, выступает с международно-правовой точки зрения как унитарное государство с широкой децентрализацией (см. выше, стр. 159). Действительно, в этом случае для рассматриваемого нами вопроса нет никакой разницы между деятельностью государств-членов либо провинций, либо колониальных правительств.
Если, однако, федеративное государство мыслится как действительное и в собственном смысле объединение государств (ишо аэ^иа!^ ]иге). основанное'-на договоре, но с таким преобладанием унитарного начала, которое исключает всякую деятельность его членов в международной сфере ип зт§иН (в отдель
ности) (см. выше, стр. 188 и сл.), то мы имеем случай коллективной ответственности: объединение государств отвечает за действия своих членов, и только к объединению государств может быть предъявлено притязание пострадавшего государства.
Практически обе гипотезы немногим отличаются одна от другой. Внутренним делом государства или объединения государств является создание организации, которая по возможности препятствовала бы самостоятельным образованиям или членам объединения совершать нарушения международного права и которая в каждом отдельном случае могла бы смягчать последствия такого нарушения, разрешая государству или объединению государств выполнить те обязательства, которые могут возникнуть из подобных действий. Однако свобода и здесь должна сочетаться с ответственностью. В самом деле, основным и общепризнанным принципом является положение, что, как бы ни были велики и сложны трудности, присущие этим формам конституции или союзов именно по причине широкой сзободы, которой пользуются некоторые образования, и ограничений, которые встречает центральная власть в отношениях с ними, федеративное государство может использовать условия своего внутреннего устройства как для того, чтобы не выполнить некоторые международные обязательства, так и для того, чтобы снять с себя ответственность за невыполнение определенных обязательств.
Так, Соединенные Штаты Америки в течение долгого времени не упускали случая выдвигать возражения конституционного порядка, когда к ним предъявлялось требование об ответственности за неправомерные действия, совершенные отдельными членами союза (наиболее значительное дело МсЬеаой, 1841 года), хотя они сами в отношениях с федеративными государствами Латинской Америки придерживались совсем иных критериев (дел-о СиШпц). Однако в конечном счете США ясно и последовательно признали указанный выше принцип. В 1891 году в Новом Орлеане толпа линчевала несколько итальянцев, обвиненных в убийстве префекта полиции и освобожденных за недоказанностью обвинения. Американское правительство, хотя и признало, что власти ке выполнили своего долга, не приняв мер, вызывавшихся обстоятельствами, заявило вначале, что оно не обладает необходимыми правомочиями, чтобы возбудить дело против властей штата Луизиана. Однако итальянское правительство не без успеха возразило на это, что штат Луизиана и его конституционное положение не имеют отношения к делу, которое касается Италии. В результате семьям жертв в порядке возмещения была уплачена определенная сумма. Равным образом в последние десятилетия прошлого века некоторые западные штаты США, и прежде всего Калифорния, в противоречии с договорами, действующими между Америкой и Китаем, решили не допускать китайских
рабочих к общественным работам и вдобавок запретили китайцам селиться в стране. Вашингтонское правительство сделало в связи с этим заявление, в котором указало, что оно не может ничего предпринять, поскольку, согласно конституции, оно не может принудить штаты-члены изменить эти законы; это заявление было справедливо отклонено Китаем, а многочисленные решения американских судов аннулировали эти меры как противоречащие международному праву, рассматриваемому, согласно англосаксонской концепции, в качестве части законов самого государства. Таким же образом обстояло дело и в 1906 году, когда Калифорния отказалась принимать детей японцев в общественные школы; вследствие протестов Японии президент Теодор Рузвельт возбудил тогда протест перед Верховным федеральным судом о признании незаконными распоряжений, принятых в Ка* лифорнии.
в) Наконец, деликт может выразиться в действии или бездействии, которое с точки зрения внутригосударственного права относится к судебной функции [13].
Судебное решение может различным образом противоречить международному праву: либо потому, что судья ошибочно интерпретировал корму внутригосударственного права, которая сама по себе соответствует международным обязательствам государства (например, из закона, который допускает существование специальных морских зон для таможенного или военного досмотра, было выведено заключение о полной и абсолютной территориальной власти над такими зонами), либо потому, что судья правильно интерпретировал норму внутригосударственного права, противоречащую эвентуальным обязательствам государства, в результате чего было конкретизировано неправомерное действие, бывшее до этого потенциальным (см. выше, стр. 398 и сл., например, осуждение выданного лица за различные преступления, тогда как это лицо было выдано за совершение лишь одного определенного преступления), либо, наконец, потому, что судья ошибочно интерпретировал кормы международного права, которые надлежало принять во внимание в преюдициальном порядке или же в данном деле при применении внутренних норм (например, ошибка в определении того, какие лица обладают дипломатическим статусом, в результате чего последовало
лишение судебного и налогового иммунитета, которые закон обычно предоставляет лицам, обладающим этим статусом).
Судебное решение с точки зрения международного права является не чем иным, как осуществлением деятельности государства, к которой применимы критерии оценки, присущие этому праву. Если же при этом устанавливается нарушение международных обязательств, то можно утверждать, что не решение как такозое, а деятельность государства составляет неправомерное международное действие. Характерным примером этого является приговор, который, в противоречии с принципом особых условий выдачи, осуждает выданное лицо за преступления, не упомянутые в акте выдачи.
Несомненно, некоторые авторы.ошибаются, отрицая, что государство ответственно за решения его судебных органов, ссылаясь при этом на независимость судебной власти, которая не позволяет исполнительной власти вмешиваться в дела правосудия, а также на авторитет судебного решения, исключающий всякий спор о ценности и обоснованности этого решения. Азторы, приводящие подобные аргументы, не видят, что независимость судей и азторитет судебного решения относятся только к внутреннему правопорядку. Независимость судебной власти является принципом конституционного права, которое ставит своей задачей определить отношения между этой властью и другими властями государства. По отношению к иностранным государствам, напротив, государство выступает как субъект международного права, то есть как единое целое, а ке отдельные власти государства. Что касается авторитетности вступившего в силу судебного решения, то она, по существу этого понятия, которое здесь только и представляет интерес, означает лишь обязательность решения во всяком будущем судебном процессе, обязательность, которая основывается на норме внутригосударственного права и не имеет поэтому силы вне этого определенного правопорядка. Так, окончательное решение итальянских судов имеет значение гез ]ис11са1а (вступившее з силу судебное решение) в итальянском правопорядке на основе статей 1350 и 1351 Гражданского кодекса, а не з международном или в каком-либо другом иностранном празопорядке. Поэтому можно считать, что не существует соображений общего порядка, в силу которых решения судей не могут составлять неправомерные международные действия.
С другой точки зрения, однако, оспариваемый здесь тезис содержит некоторый элемент истины, который важно осветить. Мы уже отмечали (см. выше, стр. 396 и сл.), что концепция унитарного государства, лежащая з основе настоящей проблемы, запрещает стазить международно-правовую оценку государственной деятельности в зависимость от квалификации, которую эта деятельность получает во внутригосударственном праве.
Наоборот, вполне оправдывается положение, что эта квалификация должна приниматься во внимание при определении точного объема и содержания обязательств, принятых на себя государством. Ввиду этого разумно предполагать, что государства не берут на себя обязательств, противоречащих существенным чертам их внутреннего устройства. В сомнительных случаях следует поэтому предпочесть такое толкование, которое ограничивает или смягчает подобное противоречие. Поэтому во многих случаях, когда по смыслу международных обязательств государства требуется осуществление судебной деятельности, в действительности само это обязательство понимается таким образом, что государство должно сделать возможным нормальное осуществление этой функции, например предоставить иностранцам право свободного обращения в суды, передавать судебным властям .лиц, совершивших определенные деяния. В таких случаях следует считать обязательство выполненным, если государство, судебные органы которого дают все гарантии беспристрастия и независимости, предоставило иностранцам право действовать и передало виновных судебным властям. В соответствии с принципом, согласно которому международные обязательства интерпретируются по возможности таким образом, чтобы не нарушать внутригосударственный порядок, надлежит считать исключенным наличие какого бы то ни было обязательства со стороны государства гарантировать вынесение определенного приговора (например, осуждения), а также осуществлять контроль по содержанию данного обязательства, если только такого рода обязательство совершенно точно не вытекает из заключенного государствами соглашения. Равньш образом, если судебное решение содержит ошибку, то это не является неправомерным действием, -влекущим за собой международно правовую ответственность государства. С этой точки зрения нельзя отрицать обоснованность критических замечаний по поводу решения арбитра Ф. Мартенса по знаменитому делу Созш- Д1са Раскег (1891): арбитр присудил голландское правительство к уплате возмещения капитану австрийского судна «Соз1:а-Н1са РаскеЬ, который был обвинен в краже, арестован и затем через некоторое зремя выпущен на свободу, так как следствие показало, что кража была совершена за пределами территориальных вод и. следовательно, это преступление не подпадало под юрисдикцию Голландии, хотя было установлено, что следствие велось правильно и ошибка относительно места совершения преступления была вполне извинительной. Очевидно, однако, что случаи такого рода совершенно отличны от тех. когда установлено, что образ действий государства противоречит международному праву.
Применением той же самой концепции нормального хода развития судебной защиты, как она понимается современными го
сударствами, является принцип, общепринятый и подтвержденный постоянной практикой и многочисленными положениями договоров, согласно которому [принципу] пути судебной защиты не могут считаться исчерпанными (в частности, с целью иметь основание выдвинуть требования через дипломатические каналы), если не были испробованы все средства протеста и обжалования, допускаемые законами данного государства[14].
Факт невыполнения судебной функции может составить международный деликт, если, как очень часто случается, осуществление этой функции является объектом обязательства государства по отношению к другим государствам. Невыполнение судебной функции представляет собой в некотором смысле типичный пример, хотя и не единственный, отказа в правосудии. Все старые и современные авторы и постоянная практика государств рассматривают это как один из наиболее важных и наименее оспариваемых видов между н ар одного деликта. Мы еще вернемся к рассмотрению второго элемента неправомерного действия — противоречия международным обязательствам государства[15]. Здесь же достаточно отметить, что для вменения не имеет значения то обстоятельство, что причина невыполнения судебной функции заключается в самом законе, который не открывает судебный путь в таких случаях, когда он должен быть открыт, или в ошибочном толковании закона со стороны судебных органов,— если только при этом втором предположении нет того, что сказано выше относительно содержания и пределов международного обязательства государства, а именно, если государство не предоставило судам права самим признать, налицо ли в данном случае невыполнение судебной функции.
2. Деликты, совершенные отдельными лицам**
Библиография,. О. А п 2 1 1 о 1 1 1, 1/агюпе зпспу!- с!иа1есоп1гапа а1 йшНо ш1егпа2юпа1е, «Н^ Й5 сНг. 1п1егп. е (И 1е§. сошрагаьа», КароН, 1902, ра§. 8 зе§§.; А. 3 езз, РоПИзсЬе Нап<3- !ип§еп Рпуа1ег §е§еп йаз Ал1з1апс1 ипй ааз УбШеггесЬл, Вгез^и,
1923 (№ 37, «АЬЬап(11ип§еп аиз оегп 51аа1з- ипа Уег\га1гап§з- гесЬЪ>, Ьгз§. 5. Вг1е; М. Р1е1зсЬшапп. Р. Спезе); В и г с к- Ь а г <1 т, Р. К и е § § е г, 01е уб1кеггесМНсЬе Уегап’Ь^огИзсЬ- кез'Ь <3ез 51аа1ез шг сПе аи! зетет ОеЫе!е Ье§ап§епеп Уег- ЬгесЬеп (Лг9 XVII, «БгискзасЬеп дег 5с1т*е!2ег. гегезш§ип§ 1йг
1п1егпа1юпа1е5 НесЬЬ,-2йпсЬ, 1924); К- 5 { г и р р, В1е уб1кег- гесЫНсЪе НаШт§ <3ез 51аа1ез 1п$Ьезопйеге Ье! Нап<31ип§еп Рп- уа!ег. Кле1, 1927[16].
Вопрос о вменении предстает в особых и более сложных аспектах, поскольку речь идет о наносящих ущерб -или оскорбление .иностранным государствам действиях, которые совершены частными лицами. К таким действиям относятся: покушение на глазу или представителей иностранного государства; оскорбление флага или герба; оскорбительные публикации и т. д. и т. п. Действия подобного рода всегда имели место, но они сделались особенно частыми в наши дни и приобрели в настоящее время крайне серьезный характер. Достаточно вспомнить покушение в Сараеве в июне 1914 года и резню в Янине 27 августа 1923 года. Иногда эти действия носят характер индивидуальных, иногда коллективных или даже по самой своей природе неизбежно коллективных (ярким примером является бойкот торговли с иностранным государством). Еще чаще мы имеем дело с общими побуждениями ■или коллективными движениями, которые проявляются в действиях индивидов.
Эта категория действий отличается от предыдущих категорий не столько отсутствием у того, кто совершает эти действия, свойств органа государства (как мы видели, это свойство могло отсутствовать также в ранее изученных нами случаях), сколько б объективном характере самих действий, которые с внешней •стороны не кажутся осуществлением — законным или незаконным — государственной деятельности и не облечены в форму таковой; в первом случае совершающий действия независимо от того, имеет ли он на то право или не имеет, действует фактически как орган государства; во втором — нет.
Проблема, которая возникает, состоит в том, чтобы выяснить, подлежит ли государство международной ответственности за действия такого рода и в каких случаях.
Рассматривая в историческом плане развитие в этой области доктрины и международной практики, убеждаемся, что здесь преобладают две различные концепции.
Одна из этих концепций может быть названа концепцией групповой солидарности. Вероятно, эта концепция была общей для всех народов в определенный момент их развития, как это доказывают исторические памятники, которые можно найти почти повсюду. Свое наиболее полное выражение, известное из истории, эта концепция получила в немецком Згрре. Преступления,
совершенные членом социальной группы против другой группы или ее членов, являются преступлениями коллектива, который: за них отвечает имуществом и жизнью всех своих членов. Соответственно и другая сторона, которая мстит за обиды, причиненные одному из своих членов и требует за это возмещения, или действуя с оружием в руках, или соглашаясь на уплату какой- либо суммы в виде компенсации (вергельд, Ви$$е), выступает ?:ак социальная группа: «сотро$Шопещ зо1уа1 те1 1а1<1аш рог- Iе!» (прекращает спор или вносит денежное возмещение) («Ье§§е ЗаНса», сар. 18). Для того чтобы избежать тяжелых последствий этой системы, у социальной группы оставалась одна возможность: изгнать из своей среды члена своей группы, за которого она должна была отвечать, и таким образом устранить мотив ответственности, то есть принадлежность виновного к группе. 'Изгнанный из общины, он становился лю§еИге1 (свободной птицей), подобным* дикому волку и должен был один выдерживать нападение и ждать мести со стороны оскорбленной группы. С большим расширением и более полной регламентацией вергельда, иногда^ строгим определением предварительных условий уплаты возмещения или репрессалии, эта система солидарной ответственности лежала в основе отношений между политическими группами в течение всего средневековья.
В противоположность концепции групповой солидарности, преимущественно германской, стала затем развиваться иная концепция, романская по своему происхождению. Принцип римского права, который Иеринг изложил в известной формулировке «без вины нет ответственности за совершенное действие», был перенесен Гроцием з область международного права и положен з основу доктрины об ответственности государства за действия отдельных лиц. Эту доктрину можно считать сохранившейся в основе неизменной до наших дней.
«СошшипЛаз и1 аНа, На ех спчНз поп 1епе1иг ех 1ас1о зш§и- 1огиш $те !ас1о зио аи! огшззюпе» (Ве ]иге ЪеШ ас рас1$, НЪ. II, сар. XXI, § II, № 1) («Общество, как любое иное, так и государство, не отвечает за поступки отдельных граждан, когда нет его- собственного деяния или какого-либо упущения»).
Исходя из этого основного принципа, который является, как известно, противоположным принципу групповой солидарности, Гроций проводит исследование вопроса, каким способом государство может оказаться соучастником преступного действия, свершенного частным лицом таким образом, что оно становится ответственным за это действие. Гроций приводит в основном два гаких случая, как наиболее важных и общих, а именно раИепИа попустительство) и гесер!из (сокрытие). Государство, которое- *>нает, что индивид замышляет преступление против иностран- юго государства или иностранного монарха, и не воспрепятство
вало его намерениям, хотя должно было бы воспрепятствовать этому, отвечает за попустительство; государство, которое предоставило убежище преступнику и избавило его от наказания> отказываясь и выдать его и покарать, несет ответственность за сокрытие. В этих случаях государство становится в какой-то мере соучастником преступления. Возникает своего рода солидарность между государством и виновным лицом, солидарность, происходящая из молчаливого одобрения совершенного действия. Именно из этого основания, а не из отношения между индивидом и коллективом возникает ответственность государства.
Как указывалось выше, данная концепция лежала в основе литературы международного права по данному вопросу вплоть до наших дней. Подчас авторы ограничивались повторением теории Гроция и старались применить ее, иногда они старались дополнить эту теорию, выводя из нее заключения, которые были логически связаны между собой, или пытаясь с ее помощью преодолеть путем применения различных средств, более или менее удачных, практические трудности, возникавшие главным образом в отношении доказательства участия государств в действиях, совершенных отдельными лицами. На современной стадии развития этой доктрины была сделана попытка поддержать сущность выводов Гроция, опираясь на существенно отличную от прежней основу, вплоть до элиминирования самого понятия вины.
Однако не следует думать, что эта доктрина всегда развивалась сознательно и последовательно, исходя из основных положений Гроция и в противоположность теории солидарной ответственности. Было бы легко показать часто обнаруживавшееся отсутствие ясного представления о противоположении одной теории другой. Вследствие этого нередко авторы принимали более или менее важные выводы, основанные ка идее солидарной ответственности, и включали их в теорию вины, не отдавая себе в этом отчета. Большая ясность и последовательность встречаются, быть может, в тех трудах, авторы которых основывают ответственность государства на идее групповой солидарности, однако таких авторов немного и почти все они германисты.
Международная практика также далеко не всегда ясна и последовательна, что позволяет ссылаться на нее защитникам как первой, так и второй теории. Дипломатические переговоры,, к которым приводят случаи такого рода, как нам кажется, действительно основываются иногда на концепции, что государство отвечает за индивида, иногда же на концепции, согласно которой об ответственности государства можно говорить лишь в случае, если органы государства благоприятствовали или терпимо относились к действиям, о которых идет речь. В качестве одного из последних характерных примеров можно привести ноту конференции послов от 4 сентября 1923 года, адресованную Греции
по поводу инцидента в Янине, и ответ, данный по аналогичному вопросу комиссией юристов, назначенной Советом Лиги Наций для" рассмотрения некоторых вопросов относительно толкования Устава Лиги, которые возникли по поводу итало-греческого кон- фликта («К^151а ш йгт. т^егп.», аппо XVI, 1924, ра§. 346—347, 354—355). Разумеется, в дипломатических переговорах большое место заняло рассмотрение обстоятельств конкретного дела и соображения о том, какой из двух концепций следует придерживаться, но если это и ослабляет, то все же полностью не устраняет значения сделанного зыше заключения.
Вместе с тем нетрудно понять эту неуверенность и колебания, если учесть, что обе концепции, теоретически противоположные, приводят на практике к аналогичным результатам, поскольку примитивная германская система видоизменяется в том смысле, что наказание виновного индивида признается достаточным для освобождения социальной группы от ответственности. Если действительно в системе солидарной ответственности государство отвечает за действие индивида, то оно освобождает себя от ответственности, наказав виновника содеянного (наказание = действию ответственности). Далее, если в другой системе государство наказывает, потому что иначе оно тоже оказалось бы ответственным (наказание = средству для избежания ответственности), то здесь противоположные принципы сходятся на общей почве наказания виновного индивида, что на практике составляет существенный и характерный момент всего этого вопроса. р!
Следует также заметить, что очень редки случаи, которые нельзя было бы основательно или ошибочно приписать какому- либо действию или бездействию государственных служащих. Конечно, заинтересованное государство никогда не станет пренебрегать тем, чтобы особо выделить тот аспект вопроса, который для него особенно благоприятен; но случается и так, что зесьма трудно определить в споре значение, приписываемое действию отдельного лица по сравнению с образом действия, действительным или предполагаемым, органов государства,
2 также выяснить долю ответственности, которая связана с представлением об ответственности за преступление, совершенное частными лицами, и ответственностью за действия органов государства.
В настоящем деле особенно важно возможно точнее зафиксировать рамки вопроса в соответствии с действующим правом.
Нет никакого сомнения в том, что международно-правовые нормы связывают с действиями, о которых №1 гозорим, определенные правовые последствия; рипсШт ргипепз (гвоздь проблемы) состоит в определении природы и содержания этих последствий. Ограничимся рассмотрением наиболее важного характерного последствия: государство, на территории которого действие
было совершено, обязано, по отношению к государству, против которого действие было направлено, возбудить в нормальном порядке уголовное преследование виновных[17]. Если этому выражению «обязано» можно придать название ответственности, а наказанию виновного — название «удовлетворения» потерпевшего государства, нет никакого препятствия к тому, чтобы говорить об ответственности государства за действие индивида. Впрочем, как справедливо указывается, этому не препятствует представление о том, что индивид ке является субъектом международного правопорядка, причем не столько потому, что (как это требуется в известных случаях при ответственности за ущерб, причиненный рабами, животными и т. д.) ответственность не связывается необходимым образом с личностью, которая причинила ущерб, сколько потому, что действие отдельного лица является здесь просто предпосылкой отношений между субъектами международного правопорядка (см. выше, стр. 294). В какой степени использована в этих отношениях старая мысль, лежавшая в основе солидарной ответственности, —вопрос интересный, но здесь мы не будем его обсуждать.
Если же, однако, употребляя слово «ответственность» в более ограниченном и точном смысле, под ним понимать обязанность возмещения за причиненный вред, то едва ли можно говорить об ответственности за действия индивида как таковые. Международным деликтом является несоблюдение обязанности, возлагаемой нормами международного права. Обязанность государства, однако, не может состоять и не состоит в том, чтобы исключить возможность совершения незаконных и вредных действий против иностранных государств лицами, подвластными этому государству. Последнее может отвечать только за принятие соответствующих мер, чтобы подобные действия не произошли, а если они все же- будут иметь место, государство должно возбудить уголовное преследование против виновного. Это является содержанием обязанности государства, и только в связи с этим может иметь место международный деликт-2.
Несмотря на неопределенность и непоследовательность этой точки зрения, о чем мы уже говорили, едва ли можно сомневаться в том, что ока отзечает правовым воззрениям государств. Два факта в этом смысле язляются особенно показательными. Дипломатические ноты, и прежде всего те из них, которые относятся к наиболее важным случаям (можно бспомнить ноты, относящиеся к убийствам в Сараеве и Янине), и делают особый упор на действительное или предполагаемое попустительство властей, которые своим поведением или безразличным отношением сделали возможным подготовку и совершение указанных действий. Из этих нот ясно вытекает, что, по мнению пострадавшего государства, не столько действие индивида само по себе, сколько образ действий властей определяет тяжесть деликта и оправдывает энергичную реакцию на эти действия. Другим важным моментом является следующий. Если государства при недоказанности или непризнании ими ответственности государственных служащих все же соглашаются уплатить возмещение в пользу иностранцев, жертв народных движений, направленных против этих иностранцев, то государства обычно заявляют формально, что эту выплату следует рассматривать как акт вежливости и доброй воли, а не как выполнение обязательства. В противоположность этому в законодательство некоторых государств были включены такие положения, как статья 113 Уголовного кодекса Италии, предусматривающая наказание лица, которое своими действиями против иностранных государств, «не одобренными правительством», подвергает государство опасности войны и репрессалий. Такие положения как бы признают возможность того, что государство несет ответственность за действия, совершенные отдельными лицами, не говоря уже о других соображениях. Кажется, что з данном случае придается слишком большое значение оговорке «не одобренной правительством», которая, очевидно, имеет в виду ввести условие об уголовной ответственности и ничего более. Таким образом, действие отдельного лица по своему происхождению вполне может оказаться исходным пунктом международных осложнений, развитие и последствия которых невозможно предусмотреть. Кроме того, в таких случаях международное право совершенно определенно допускает зозможность неоправданной войны, и поэтому нельзя не допустить права законодателя учесть также и эту вероятность.
В заключение можно сказать следующее. Международное право рассматривает незаконные или наносящие вред действия иностранных государств, совершенные индивидами, как действия отдельных лиц, не подлежащие вменению государству, но с этими действиями связывает определенные международные обязательства и соответствующие требования. Ответственность государства за неправомерное действие, следовательно, возникает не просто из действия индивида, но лишь из невыполнения государством
обязательств, которые международное право связывает с этим действием.
Действия, о которых мы говорим, откосятся, таким образом, к категории действий отдельных лиц, запрещенных и преследуемых нормами внутригосударственного права в силу международных обязательств или требований государства. Другими более известными примерами таких действий является пиратство и работорговля (см. статью 320 и сл., статью 355 и сл. итальянского Кодекса торгового флота). Международными правонарушениями являются не действия отдельных лиц против международного права. (1еПс1а ]ипз §еп1шт, как они специально именуются, а действия, запрещенные и наказуемые внутренними нормами, согласно требованиям международного правопорядка. Во всех этих случаях мы имеем одну и ту же гипотезу для определения действий, принимаемую одновременно и внутригосударственным правом, которое выводит из этой гипотезы обязательства и требования индивидов и государственной администрации, я также и международным правом, которое выводит из этой гипотезы обязательства и требования государств в отношениях между собой. Поскольку в этом случае (см. выше, стр. 291 и сл.) имеют место в действительности два различных юридических факта, то вполне вероятно, что существует международная ответственность государства и в?лесте с тем не существует уголовной ответственности отдельного лица, которое совершило неправомерное действие, либо, наоборот, существует второе и отсутствует первое, или же существует и тот и другой вид ответственности, но раздельно и по различным причинам. Если государство не издало нормы, запрещающей те действия, которые государство в силу международного права обязано было запретить, то государство отвечает за неправомерное упущение, но само лицо, которое совершило данное действие, не подлежит наказанию, потому что пи11а роепа зте 1е§е (кет наказания, если нет закона). Если государство издало норму и применило ее надлежащим образом против индивида, который нарушил ее, то имеет место уголовная ответственность лица, но отнюдь не международная ответственность государства, так как последнее выполнило все то, что оно в силу международного права обязано было выполнить. Если, наконец, государство издало закон, который запрещает определенные действия, но его компетентные органы не возбуждают уголовного преследования против правонарушителя, то может иметь место одновременно и уголовная ответственность индивида, нарушившего закон, и международная ответственность государства, не наказавшего виновного.
Б. Неправомерные действия. Образ действий, который может быть вменен государству, должен, согласно рассмотренным
выше критериям, противоречить международным обязательствам этого государства, а также обязательствам, вытекающим из соглашений, заключенных между этим государством и другими государствами. Действие, просто наносящее ущерб, если оно не* имело следствием нарушение обязательства, возложенного данным соглашением, недостаточно для-тогоГ чтобы считать его неправомерным действием. Это обусловливается как тем. что при еще столь строго индивидуалистическом характере международных отношений государства не несут обязательств воздерживаться от действий, могущих причинять вред другим государствам, если только они не приняли ка себя такие обязательства, так и тем, что международные обязательства, как правило, не содержат положений экономического характера, и ущерб, являющийся таковым с правовой точки зрения, не может ке сопровождаться нарушением определенного права.
По этой же причине вопрос об ущербе в обычном смысле «уменьшения имущества» (ра{птош) зесьма далек от того, чтобы иметь в доктрине о международной ответственности ту важность и то особое значение, которые он имеет в гражданском праве. Существенным моментом отношений между государствами является не материальный момент, даже если последний в конечном итоге лежит з основе; таковым является идеальный момент, то есть честь, достоинство, этические качества субъектов. Отсюда следует, что один только факт, заключающийся в том, что государство усматривает непризнание его прав другим государством, представляет собой ущерб, который оно далее не может терпеть,, хотя бы из него и не вытекали материальные последствия. Ни в одной другой области человеческих отношений не проявляется с такой силой справедливость известных слов «Уег 51‘сЬ ^/игт тасЫ, ег тизз §е!ге1:еп ^егаеп» («если человек сам унижается, он заслуживает, чтобы унижали его»). Поэтому, как правило, каж: дому нарушению права соответствует обязательство возмещения. Это не устраняет, разумеется, того обстоятельства, что концепция ущерба вообще и материального ущерба в частности оказывает влияние на определение последствий неправомерного действия. Например, признано, что допускается требование уплаты определенной денежной суммы з качестве возмещения убытков, понесенных частными лицами вследствие вменяемого государству нарушения международного права, только если такой ущерб действительно нанесен (Постоянная палата международного правосудия, решение № 5 от 26 марта 1925 года, РиЪНса- попз, С11., зёпе А, № 5, р. 40 ех зец.). Это положение сохраняет свою силу несмотря на то, что з известном смысле оправданны и другие формы удовлетворения, включая уплату денежной суммы именно с целью удовлетворения (Виззе).
Установить, является ли данный образ действий государства
•противоречащим или не противоречащим международным обязательствам государства, означает дать оценку действий на основе нормы, то есть, более точно, сравнить данный образ действий государства с предписываемым нормой. Удостоверение первого -момента является вопросом факта, а вопрос права заключается в толковании нормы, в силу которой было установлено обязательство, якобы нарушенное.
Международные обязательства могут быть категорическими, но чаще они являются гипотетическими, то есть обусловленными определенными гипотезами относительно самого действия; они также могут вытекать из воли достигнуть определенного правового эффекта. Определенное действие может поэтому само по себе составить международный деликт, например оскорбление главы иностранного государства. Иногда можно установить неправомерность действия только в том случае, когда имеются определенные гипотезы, предусмотренные нормой, например отказ в выдаче, когда налицо условия, по которым договор предусматривает такую выдачу. Наконец, действие может и не быть неправомерным, но явиться только основанием, в силу которого не наступают определенные правовые последствия: например, упущение нотификации о блокаде имеет последствием то, что воюющая сторона не может требовать соблюдения блокады со стороны нейтральных кораблей. Нет необходимости добавлять, что, напротив, было бы неправомерным действием, если воюющая сторона, несмотря на отсутствие с ее стороны нотификации, захотела бы требовать соблюдения блокады, так как именно нотификация является необходимым условием, с которым связана обязанность нейтральных государств соблюдать блокаду.
Следует также заметить, что деятельность государства, предусмотренную международно-правовыми нормами, можно регулировать способом, при котором она в своем проявлении и по содержанию тех действий, в которых она конкретно выражается, является осуществлением определенных правовых обязательств; и, напротив, ее можно регулировать таким образом, что государственная власть будет свободно проявлять эту деятельность в момент, который ока сочтет наиболее подходящим, или придавать ей то или иное содержание, руководствуясь основаниями, которые не подлежат какому-либо контролю со стороны других государств. Очевидно, здесь нельзя говорить о неправомерности, поскольку вопрос остается в пределах ее усмотрения [18].
Не считая этих общих соображений, не представляется ни полезным, ни возможным пытаться определить, в чем состоит действие, противоречащее нормам международного права. Эта проблема решается, как уже говорилось, путем толкования отдельных норм.. Нельзя сказать, какие действия вообще противоречат международному праву, можно лишь сказать, является ли данное действие противоречащим данной норме права. Добавим, что именно в этом заключаются самые большие трудности проблемы. Некоторые соображения, приведенные выше относительно вменения действий отдельных лиц, а также другие соображения, которые мы приведем ниже по поводу проблемы вины, показывают, что самые сложные споры, возникающие из международной ответственности государства, относятся к определению характера и содержания некоторых обязательств.
ПРОБЛЕМА ВИКЫ
Нарушение норм международного права и вменение, в соответствии с указанными выше критериями, являются единственными основаниями ответственности государства перед другими государствами. Необходимо ли, однако, при этом, чтобы объективно противоправный акт возникал в результате умысла или неосторожности? Иными словами, является ли ответственность по международному праву чисто объективной или основывается на определенном воплощении того или иного вида воли?
Практика в этом отношении является не только различной, но и неопределенной. Поэтому можно легко приводить примеры и объяснения как в одном, так и в другом смысле. Однако вряд ли можно сказать, что эти объяснения основываются на ясном и убедительном представлении о проблеме, которая здесь рассматривается [19].
Научная доктрина рассматривает вину как условие международной ответственности государства. Такое толкование вины, несомненно, в значительной мере обязано влиянию римского права, как показывает происхождение этой теории. Даже этот раздел, как и все другие разделы международного права, был конструирован путем применения частно-правовых концепций римского праза, обобщенных и идеализированных школой естественного права. Поскольку оснозу ответственности в римском праве, строго индивидуалистическом, составляет именно вина, постольку без всяких колебаний эта концепция
вины была положена в основу ответственности государств. Только в последнее время и, несомненно, в связи с новой точкой зрения на вопрос об-ответственности, которая проникла в гражданское и во внутригосударственное публичное право, проявилась также и в этой области реакция против традиционной доктрины и была сделана попытка придать международной ответственности основание, которое оставляет в стороне концепцию вины.
Первоначально такая попытка была сделана в области той же традиционной теории в форме допущения исключительных случаев, различно понимаемых и оправдываемых (убытки, понесенные иностранцами в связи с восстаниями или гражданскими войнами). Затем были выдвинуты уже совсем новые доводы против этой теории в связи с более строгим пониманием международного праза и его отношения с внутригосударственным правом (Хрипел ь, Анцилотти). Но и те~авторы, которые сходятся на необходимости построить доктрину ответственности по международному праву независимо от традиционных частно-правовых теорий, однако, значительно расходятся друг с другом в определении ценности и роли, которые в этой доктрине может иметь понятие вины. В то время как одни авторы поддерживают эту теорию, придавая ей толкование, существенно отличающееся от того, которое дается во внутригосударственном праве (Гатчек), другие без колебаний отрицают эту теорию (Диена). Некоторые же авторы допускают понятие вины только для определения тех или иных категорий неправомерных действий, в частности по так называемым «деликтам упущения» вообще (Штруп) или по некоторым из них специально (Шоэн). Наконец, некоторые авторы признают, что понятие вины необходимо для удостоверения некоторых последствий, например обязательства возмещения убытков, тогда как в этом понятии нет необходимости при простом удовлетворении (Трипель), или же считают, что оно необходимо при удовлетворении, но не при возмещении убытков, понесенных патримониальным имуществом (Иесс).
Прежде всего нужно установить, в чем же заключается вопрос.
Умысел или неосторожность в собственном смысле слова выражают проявления воли как психологического акта, и поэтому нельзя говорить об умысле и неосторожности, если не относить их к отдельному лицу. Следовательно, речь идет о том, чтобы установить, должен ли образ действий, противоречащий международному праву, для того чтобы быть вмененным государству, быть результатом умысла или неосторожности индивидов-органов. Другими словами, является ли умысел или неосторожность этих лиц условием, которое право устанавливает, для того чтобы определенные действия вызвали для государства определенные последствия.
Если дело обстоит именно так, то, казалось бы, следует преж
де всего сделать весьма важный вывод, на который до сего времени ке обращалось, быть может, достаточного внимания. Поскольку речь идет об эвентуальном условии вменения государству действий индивида и поскольку вменение всегда и исключительно, является действием правовых норм (см. выше, стр. 221 и сл.), эта проблема является прежде всего проблемой толкования. Если существует норма, предусматривающая международноправовую ответственность государства за определенные действия, то надлежит выяснить, обусловливает ли эта норма, явно или молчаливо, по смыслу и духу, наличие умысла или неосторожности со стороны тех или иных органов или же она лишь предусматривает действие, объективно противоречащее международному праву.
Заслуживает внимания быть упомянутой статья 3 Четвертой Гаагской конвенции 18 октября 1907 года о законах и обычаях сухопутной войны, согласно которой воюющая сторона, нарушившая положения правил, приложенных к конвенции, обязана уплатить возмещение, и в этом отношении она считается «гезроп- заЫе <3е 1оиз ас!ез сошгплз раг 1ез регзоппез 1а1зап1 рагИе йе за Ъэгсе агшёе» («она будет ответственна за все действия, совершенные лицами, входящими в состав ее вооруженных сил»). Из предшествовавших подготовительных к конвенции работ, так же как из текста самого положения, несомненно, вытекает, — и это признают также и авторы, з основном поддерживающие концепцию вины, — что эта статья предназначена утвердить чисто объективную систему ответственности.
Однако в ряде случаев невозможно решить этот вопрос только на основе одной данной нормы. Тогда следует прибегнуть к общим принципам права, и только в этом случае имеют значение те замечания, которые мы излагаем ниже.
Положение, согласно которому действие, противоречащее международному праву, должно быть — для того, чтобы вызвать ответственность государства,— результатом умысла или неосторожности органов, может быть понято з двух существенно различных смыслах. В самом деле, это положение действительно может относиться: а) к умыслу или неосторожности органа, который совершил непразомерное действие (например, судейского должностного лица, которое* совершило опись имущества за долги в помещениях, иностранного посольства); б) к умыслу или неосторожности органов вообще (например, к авторам законов, в силу которых судейское должностное лицо могло или должно было провести данную опись имущества за долги).
В первом случае слова «умысел или неосторожность» употребляются з своем собственном значении и выяснение дела, несомненно, возможно. Но это сталкивается с огромными трудностями. Действие органа может противоречить международному праву и
вместе с тем соответствовать закону: судейское должностное лицо может произвести опись имущества за долги в помещениях иностранного посольства в силу того, что по законам государства оно не могло отказаться от этого. Никто не поставил бы под сомнение обязанность государства отвечать за такие действия. Больше того, как уже говорилось (см. выше, стр. 395), эти действия представляют собой типичный и наименее-спорный случай тех международных деликтов, которые вменяются государству. Тем не менее нельзя говорить о вине индивида-органа, который лишь в точности выполнил все то, что он обязан был выполнить. Равным образом нельзя сказать, что в этом случае индивид-орган, если он и не виновен по внутригосударственному праву, виновен по международному праву, хотя он знал или мог знать, что действует в противоречии с этим последним и диагстз соас1и5 1ашеп го1тш (хотя по принуждению, но тем не менее пожелал), не говоря уже о других соображениях, мы должны признать, что вина, таким образом понимаемая, не является причиной действия и поэтому не может учитываться при определении вменения.
Однако указанное положение может быть понято в том смысле, что нет необходимости в наличии вины со стороны органа, который совершил действие, а достаточна вообще вина какого-либо органа, с которым может, пусть даже косвенно, быть связано само действие; в таком случае это затруднение устраняется. Однако при таком толковании понятие вины, в сущности, лишается всякого содержания. Деликатная и сложная конструкция, посредством которой формируется воля государства и квалифицируются его действия, доказывает, насколько ненадежным и подверженным колебаниям было бы такое определение понятия вины. При таком положении дела пришлось бы обратиться к авторам закона, а может быть, даже к помощи авторов конституции государства. которые не могли заранее предположить возможность такого понимания и применения понятия вины, которое допускает нарушение международного обязательства государства; быть может, не будет преувеличением сказать, что на этой почве вина всегда может быть подтверждена и всегда отрицаема. Позволительно также спросить, гармонирует ли на самом деле подобный контроль над внутренним правопорядком и деятельностью государства с духом международных отношений и не лучше ли в данном случае признать концепцию, согласно которой государство полностью свободно устанавливать наиболее совершенный, по его мнению, правопорядок и несет полную ответственность за любое нарушение международного права, проистекающее из подобного правопорядка.
Еще менее совместимы с природой государства и международных отношений частно-правовые концепции си1ра т еН§епс1о (вина в выборе), то есть когда государство отвечает за плохой под
бор должностных лиц, или ш сиз^Шепгёо (вина за надзор), та есть когда государство отвечает за то, что не осуществляет над своими органами должного надзора,— концепции, от которых теперь почти повсюду отказались. Вывод, к которому при этом представляется возможным прийти, состоит, таким образом, в том, что, как правило, в международном праве агпшиз (намерение) индивида-органа не является причиной или условием ответственности. Ответственность порождается единственно фактом нарушения международного обязательства государства.
Выше мы уже подчеркивали, что это заключение является особенно спорным по отношению к так называемым «деликтам упоцения», то есть к неправомерным действиям, состоящим в упущении сделать то, что международное право обязывает государство сделать. У авторов, не рассматривающих вину как общее условие вменения, это положение представляет собой,, в сущности, толкование действующего права, из которого (толкования) вытекает, что государство, упускающее предпринять то, что оно в силу международного права обязано сделать, является ответственным, только если упущение может быть поставлено ему в вину, то есть если можно было бы избежать неправомерного действия путем разумной предусмотрительности (5 с Ь о- е п, 5. 55 П.; 5 I г и р р. 5. 48 И.).
Признавая, что решение вопроса зависит прежде всего от толкования отдельных норм (см. выше, стр. 415 и сл.), нельзя сказать, что рассматриваемое положение вступает в противоречие с основополагающими принципами этого толкования, которые исключают вину только в том случае, когда должны быть применены общие начала международного права. Это, однако, еще не означает, что не следует более детально рассмотреть это положение и его значение и применение, тем более что возможность четко отличать деликты совершения и деликты упущения представляется довольно спорной и разумность критерия различного вменения для тех и других не может не вызывать сомнений.
Бесспорно, концепция, согласно которой государство несет ответственность только за неосторожность при выполнении обязательства, весьма часто находит свое выражение в дипломатических котах, в положениях договоров и в решениях третейских судов. Остается проследить, является ли неосторожность, на которую ссылаются, действительно единственным основанием вины в собственном смысле этого слова.
Говоря о теории Гроция относительно ответственности государства за деликты, совершенные отдельными лицами (см. выше, стр. 405 и сл.), мы имели случай показать, что эта теория представляла ответственность как логическое следствие того принципа, что нет ответственности без вины. В действительности однако, эта доктрина может также пониматься просто в том
смысле, что международно-правовая ответственность не возникает из действия отдельного лица, ко из действия самого государства, точнее говоря, что действие язляется неправомерным с точки зрения международного права не на том основании, что был совершен деликт, а на том основании, что органы с этой точки зрения обязаны были определенному образу действия.
Весьма часто международное обязательство государства состоит не в воспрепятствовании совершению каких-либо действий, притязание на которое было бы невозможным и абсурдным, но в проведении определенного наблюдения и в принятии определенных мер, направленных к недопущению тех или иных действий. Обязательство оказывается нарушенным, и ответственность возникает не потому, что действие совершено, но потому, что произошло упущение в проведении должного наблюдения или принятии необходимых в данном случае мер.
Типичным примером может служить первое из трех «Вашингтонских правил», установленных в договоре, заключенном в Вашингтоне 9 мая 1871 года, о передаче третейскому суда' спора между Соединенными Штатами Америки и Великобританией по протесту США о нарушении Англией нейтралитета во время гражданской войны в США (дело известно в третейском суде, как дело Алабамъё). Первое из этих правил, с которыми должны были считаться судьи при решении дела, гласит, что «нейтральное государство обязано применять должную осмотрительность (йие сНП§епсе), чтобы воспрепятствовать в пределах своей юрисдикции снаряжению, вооружению или экипировке судов, которые, как можно логически заключить, предназначены крейсировать или вести войну против государства, с которым находится в мире, и т. д.». Итак, нет обязательства воспрепятствовать во что бы то ни стало вооружению и экипировке судов и нет ответственности за то, что это имеет место, но обязательство состоит в том, что надлежит принять должные меры, чтобы суда не были вооружены и экипированы, и ответственность зозникает только в случае, если не была проявлена должная осмотрительность. Совершенно очевидно, что ту же концепцию с еще большей точностью выражает статья 8 Тринадцатой Гаагской конвенции 18 октября 1907 года, относительно обязанностей и прав нейтральных держав в случае морской войны, которая гласит: «Нейтральное правительство обязано прибегать к тем средствам, которые находятся в его распоряжении, чтобы препятствовать в пределах своей юрисдикции снаряжению и вооружению всякого судна, которое оно имеет разумные основания считать предназначенным для крейсерства, и т. д.».
Другой пример,• имеющий большое практическое значение1, относится к защите иностранцев в случае направленных против
них народных движений. Ясно, что международное обязательство государства состоит не в обязанности исключить самую возможность такого рода событий, а также возможность того, что какой - либо иностранец пострадает или получит оскорбление,— это выше человеческих возможностей, а также нормальных функций любого государства. Обязательство состоит в проявлении должной осмотрительности и в принятии соответствующих мер как для предупреждения подобного рода народных движений, так и для обеспечения находящимся под угрозой иностранцам эффективной защиты; только невыполнение этого обязательства может привести к международно-правовой ответственности государства.
Нельзя отрицать, что в подобных случаях, число примеров которых легко умножить, бросается в глаза аналогия с традиционной концепцией вины. Государство несет ответственность только тогда, когда оно не выполнило обязательства соблюдать осторожность, которое было на него возложено. Если прибавить к этому, что необходимую осторожность можно сравнить с осторожностью, которую государство осуществляет в своих внутренних делах или которую должно было осуществить хорошо организованное государство, легко сопоставить первый случай с сНП^епИа аиат т геЬиз зшз (осторожность как в своих делах), а второй — с шП§еп1ла <ЗШ§еп1:1$ рагпз татШаз (осторожность заботливого отца семейства) — и тогда аналогия окажется полной.
Надо, однако, заметить, что не следует идти дальше этой простой и удобной аналогии; следует лишь учесть, что о вине- государства можно говорить только, дабы выразить обобщенно комплекс не поддающихся определению случаев невыполнения обязательств, специальным назначением которых является наблюдение за воспрепятствованием возникновению определенных событий[20]. Если бы мы захотели пойти дальше простой аналогии, то вновь возникло бы возражение, в результате которого мы сочли бы необходимым отказаться от положения, предусматривающего, что вина является вообще условием ответственности по международному праву. 3 самом деле, трудно было бы считать виной органа упущение принятия определенных мер. Вполне могло быть, что эти меры не были приняты в силу того, что действуют законы и постановления, препятствующие этому; никто, конечно, не сможет утверждать, что отсутствие или недостатки надлежащих законов избавляют государство от ответственности,
возникшей из-за невыполнения обязательства (см. выше, стр. 70). Положение к здесь такое: в случаях так называемого упущения вина органа, который упустил сделать что-либо, может не иметь места, но это ни з какой мере не снимает с государства ответственности, и самое понятие о вине органоз государства обычно превращается в трудно уловимую и потому бесполезную абстракцию.
ОБСТОЯТЕЛЬСТВА, ИСКЛЮЧАЮЩИЕ ОТВЕТСТВЕННОСТЬ
Библиография. Всестороннюю трактовку вопроса дает К. 5 1 г и р р, Уо1кегг. ОеПк1, си., 5. 120 п.; того же автора «ЫоЫапо зтп Уб1кеггес]тЬ>, «ЛУо^егЪисЬ йез УбШеггесЫз», уо1. II, 5. 152—154. Специальные монографии: Ь1. В о г $ 1, Каноне сН §иегга е з1а1о сН песеззЛа пе! йшйо т1егпа2юпа1е, «Шу. (Иг. т1егп.», уо1. X, 1916, ра§. 157 зе§§.: СЬ. йе V I з з с Ъ. е г, Ьез 1о1з йе 1а §иегге 1а {Ьёопе йе 1а пёсеззНё, «Кеу. §ёп. йе йг. т1егп. риЪ.», уо1. XXIV, 1917, р. 74 е! зея.; А. С а V а § П е г 1, Ьо зШо Й1 песеззНа пе1 сИгЛто тгегпагюпак, «Щу. НаНапа рег 1е зс!епге §1иг1Й1сЬе»5 уо1. ЬХ, 1917—1918, ра§. 89 зе§§., 171 зе§§.; А. К а р 1 з а г й 1 М 1 г а Ь е 1 П, 1п 1еша Й1 51а1о й! песеззЛа пе1 Й1Г1т1о 1п1егпа210па1е, 1Ый., уо1. ЬХП, 1919, ра§. 170 зе§§. Весьма важная работа, ибо она связана с темой, хотя прямо и не затрагивает ее: Ь. $г]зотсег, Оег Кпе§ ипй Й1е Уб1кеггесМз- огйпип§, \Меп, 1919. Можно также отметить две тщательно сделанные диссертации на соискание ученой степени доктора Грейфсвальдского университета (Огеп5уа1й): А. Н е г I е 1, Мо1з1апй ипй Мо1уеЬг 1ш Уб1кеггесМ, ОгеИзтсаИ, 1918; Р а а I 2, Мо!уеЬг ипй Мо1з1апй 1т Уо1кеггесЫ, ОгеНзчуаЫ, 1919 [21].
Общепризнано, что в ряде случаев может быть совершено действие, само по себе неправомерное, но или не приводящее к последствиям, присущим таким действиям, или утратившее характер неправомерности, или же представляющее собой осуществление права, имеющего преимущество перед правом, которое само это действие нарушает или не признает. В области международного права три случая заслуживают краткого рассмотрения. а именно: а) действия, совершенные в порядке необходимой обороны; б) действия, вызванные состоянием крайней необхо-
димоста; в) действия, которые представляют собой осуществление допустимой самопомощи.
а) Необходимая оборона. Понятие необходимой обороны, то есть действия, объективно неправомерного, но совершенного для отражения действительного и несправедливого насилия, имеет важное значение в обществе, основывающемся на правовых началах, в котором защита права является исключительной функцией особых органов и в котором поэтому сочленам запрещается самим отправлять правосудие; необходимая оборона представляет в таком случае исключение из этого запрета. Однако там, где правопорядок признает и регламентирует самозащиту субъектов права, необходимая оборона теряет характер самостоятель- ногсгй^гститута и входит составной частью в различные формы и категории самозащиты. Таково, вообще говоря, положение вещей в области международного права. Лишь в виде исключения, когда международное право отвергает или ограничивает право самозащиты, может найти применение понятие необходимой обороны. Так, если считается, что принудительные действия вообще или некоторые из них недопустимы в отношениях между членами Лиги Наций, прежде чем не будут испробованы все меры мирного разрешения спора, то следует признать, что неправомерность действия менее значительна, если это действие совершено членом Лиги Наций для отражения действительного и несправедливого насилия со стороны другого члена Лиги.
Условием необхадштои обороны является, таким образом, согласно международному праву, наличие незаконного нападения; однако нападение не обязательно должно быть направлено против самого существования государства. Кроме того, в понятие необходимой обороны включается то, что она направлена только на прекращение несправедливого нападения и должна оставаться в пределах, устанавливаемых для такой цели: действия, преследующие и иные цели, представляют собой превышение обороны и поэтому являются неправомерным актом (если самозащита запрещена) или, эвентуально, самозащитой (законной).
б Состояние крайней необходимости. Гипотеза, излагаемая ниже, заключается в следующем:' государство, вынужденное необходимостью защищать себя от тяжелой и неминуемой опасности, к возникновению которой оно не давало повода и которой оно не может избежать, совершает действие, противоречащее праву другого государства. Например, государство, узнав, что близ его границ, но на иностранной территории подготовлено и должно быть осуществлено вторжение эмигрантов с целью вызвать революционное или сепаратистское движение, причем невозможно своевременно предупредить об этом иностранные
власти, направляет вооруженные силы, чтобы захватить заговорщиков. Вопрос, который возникает при этом, касается правовой опенки действия, совершенного при таких обстоятельствах.
Самый характер постановки проблемы показывает, что сюда включаются не только случаи, при которых невыполнение обязательства происходит вследствие действительной невозможности, но также и случаи, при которых норма, явно или молчаливо, обусловливает выполнение обязательства тем, чтобы определенные обстоятельства не сделали его соблюдение слишком тяжелым или опасным. Такого рода нормы чаще всего встречаются в праве войны (см., например, регламент, приложенный к Четвертой Гаагской конвенции 18 октября 1907 года, статьи 23§, 27, 43, 48, 51—52 и др.); нельзя говорить о действиях, объективно противоречащих норме, если сама норма допускает такие действия.
Традиционная доктрина решает этот вопрос довольно просто, основываясь на праве самосохранения государства. Это первоначальное и основное право, которое оправдывает нарушение чужого права в исключительных случаях, когда такое нарушение оказывается неизбежным для собственного спасения. Следует отметить, что таким же образом решает этот вопрос та часть современной доктрины, которая поддерживает или признает теорию основных прав, исходящую из того, что основные права сведены к одному только праву, а именно к праву самосохранения, которое по своей природе стоит выше всякого другого права. Тем самым устраняются также трудности, которые могут возникнуть при возможном конфликте между правом на самосохранение и каким-либо другим правом, определяемым просто как основное право (например, право на независимость).
После того как авторы новых теорий отвергли концепцию основных- прав, оказалось необходимым либо найти новое основание для состояния крайней необходимости, либо элиминировать это понятие из системы международного права. То й другое решение нашло своих сторонников. Согласно взглядам некоторых авторов, международный правопорядок не знает состояния крайней необходимости. Следовательно, с этой точки зрения действие, совершенное при таких обстоятельствах, остается неправомерным, если оно имеет характерные черты неправомерного действия, как бы оно ни оценивалось с точки зрения этики или политики (Бе У155сЬег, 51п50тоег, Вота, Сауа§Неп). Однако, согласно взглядам большинства авторов, международный правопорядок учитывает состояние крайней необходимости, либо ограничиваясь установлением того, что действие, совершенное в состоянии крайней необходимости, не создает последствий, вытекающих из неправомерного действия, либо, как это было поддержано Штруппом, представляет находящемуся под угрозой государству субъективное право действовать таким образом, как
это диктуется необходимостью для собственного спасения, пусть- даже ценой нарушения чужих прав.
Если верно, что нет отрасли права, в которой в томили иноГг форме не получила бы признание мысль о том, что в исключительных случаях крайняя необходимость вынуждает не соблюдать нормы права и тем узаконивает такое несоблюдение, то так же верно, что невозможно доказать существование такого же положения в международном правопорядке. Тем более нельзя делать вывод, каким образом можно признать дейстзие функции крайней необходимости в действующем праве. Такого рода исследование должно быть произведено самостоятельно, и существенный момент его состоит в определении того, каково в данном случае правовое убеждение государств.
Такое исследование является нелегкой задачей, и прежде всего потому, что практические случаи подлинного состояния крайней необходимости довольно редки. Это не удивительно, поскольку существование государства представляет собой комплекс явлений достаточно сложный, чтобы оно могло быть поставлено под угрозу определенными и специфическими действиями, которые здесь были упомянуты. Однако нередки случаи, когда государства ссылаются на необходимость, чтобы оправдать применение ими действий самопомощи. Из споров, возникающих по этому поводу, можно с достаточной уверенностью заключить, каков их подход к интересующей нас проблеме. Мы, впрочем, не собираемся и не считаем нужным останавливаться на обсуждении этого сложного вопроса и достигнутых способов его решения; эти решения не могли нам дать ответа на наиболее интересующие нас стороны вопроса, на расхождения и совпадения точек зрения, вытекающих из спорных положений. Тут действуют главным образом политические обстоятельства, во всяком случае они действуют в гораздо большей степени, чем юридические соображения. Надлежит просто рассмотреть приемлемые точки зрения и аргументы, выдвинутые в дипломатических нотах и в официальных декларациях, и вывести из них, каково значение признания крайней необходимости.
Тщательные и документированные исследования вопроса (ср. 5 1 г и р р, 5. 138, 152) дают возможность утверждать, что государства весьма далеки от отрицания того, что состояние крайней необходимости может узаконивать действия, которые сами но себе противоречат международному праву. Если заинтересованные государства оспаривают — и весьма часто на основе разумных доводов — наличие в том или ином конкретном случае доказанной необходимости действовать именно данным способом и если эти же государства прямо заявляют или ясно подразумевают, что при других обстоятельствах приведенный довод о состоянии крайней необходимости имел бы все свое значение, то
этот довод абстрактно признается, хотя в конкретных случаях значение его обычно отрицается. Напротив, тщетно было бы искать хотя бы одно заявление, в котором оспаривался бы самый принцип крайней необходимости.
Остается теперь согласовать этот вывод с нормами международного правопорядка и таким путем определить природу действия, совершенного в состоянии крайней необходимости.
Несомненно, имеются официальные правительственные декларации. в которых говорится о праве государства принимать меры к собственному самосохранению, даже жертвуя, если необходимо, чужим правом. Однако едва ли можно было бы оправдать признание за этими декларациями такого значения, чтобы можно было из них заключить, как это делали некоторые авторы, что, согласно международному праву, государство, действуя в состоянии крайней необходимости, осуществляет настоящее и подлинное субъективное право, которому соответствует обязательство пострадавшего государства переносить все последствия таких действий. Очевидно, что эти декларации не преследуют цели определить юридическую природу действия, совершенного в состоянии крайней необходимости, они только подтверждают, что это состояние может иногда узаконить нарушения права. Теория должна наиболее точно выяснить мнения официальных органов государств, когда речь идет об установлении того, является ли данный принцип частью международного права. Наоборот, предоставляется гораздо большая свобода, если речь идет о разъяснении признанного принципа и о включении его в логическую систему, конструируемую теорией.
В связи с разбираемым здесь вопросом выдвигалось утверждение, что интерес государства в самосохранении не находит соответствующего отражения в международном праве. В такой форме это положение едва ли приемлемо, даже если и согласиться с лежащей в основе его мыслью. Международное право, так же как и любой другой правопорядок, признает необходимость заботы о сохранении субъектов права, но таким образом; который соответствует особой структуре международного права. Поскольку международный правопорядок не в состоянии действенным образом гарантировать существование субъектов права или обладает этой способностью в весьма ограниченных пределах, право позволяет этим субъектам самим гарантировать свое существование и предоставляет им в этом отношении свободу действий. Свобода такого рода действий, следовательно, если не предоставляется правом, то по крайней мере признается им желательной. Как справедливо замечено некоторыми авторами, с момента, когда правопорядок начал существовать, он, какова бы ни была степень его развития, связан со всякой деятельностью субъектов права в том смысле, что любая их деятельность без
каких-либо ограничений приобретает правовое значение, пусть даже отрицательное. Свобода государства-принимать меры к самосохранению понимается как отрицание правовых ограничений и является, таким образом, юридической свободой, отраженной правом.
Эта свобода обычно осуществляется посредством таких форм самопомощи, которые лучше всего соответствуют сложным и многообразным требованиям самосохранения государства и часто включают как бы ттиз т та]оп тез1—настоящее и подлинное состояние крайней необходимости. Логическим след- ствием положения, которое международное право занимает в отношении самосохранения и субъектов этого права, является то* что они, независимо от любого обращения к самым широким и серьезным формам самопомощи, не обязаны соблюдать его нормы, если это несовместимо с сохранением их целостности и независимости. Можно было бы понять исключение состояния крайней необходимости из правопорядка, который может или хочет запретить любые формы самопомощи вплоть до призыва к государ- ствам-сочленам пожертвовать собой; но это нельзя понять при. правопорядке, существенным элементом которого является принцип самопомощи. В связи с гипотезой, которую мы выдвинули: вначале, в качестве одного из редких случаев состояния крайней, необходимости (см. выше, стр.‘422) возникает вопрос, должно ли. международное право рассматривать как правомерное (неза- прещенное) — объявление войны и как неправомерное — простое временное нарушение целостности территории?
Справедливо, что государство может само отказаться от своего права на существование и поэтому может также заключать обязательства, которые сохраняют силу и в том случае, когда их соблюдение ставит под угрозу целостность его территории. Но вопрос состоит не в том, чего государства могут желать в теории, или чего они желали бы в конкретном случае. Вопрос заключается в том, чего конкретно требует правопорядок. Если этот правопорядок требует, чтобы государства могли для своего самосохранения прибегнуть к таким крайним формам самопомощи, как война, то, конечно, нельзя требовать от государства соблюдения норм, когда это угрожает самому их существованию. Здесь обязательность норм уже утрачивает силу, но не благодаря предполагаемой мудрости и осторожности государства, а как веление самого правопорядка; только в этом смысле следует понимать то,, что иной раз менее точно обозначается как логический предел обязательности в международном праве.
Если мы теперь пожелаем выразить на языке права убеждение- государств, что необходимость является оправдывающим обстоятельством, то можем сказать, что в международном праве действие, ставшее необходимым, является правомерным (незапре-
гценным), потому что таксе действие совершается в сфере свободы, которую право предоставляет своим субъектам для принятия мер в целях собственного самосохранения.
Определение случаев состояния крайней необходимости в международном праве является делом более трудным, чем в праве внутригосударственном. Быть может, не будет неточным -сказать, что в каждом случае такой вопрос является, в сущности, вопросом отнесения к той или иной категории, которые определяются нами следующим образом: а) опасность для самого существования государства (а не для отдельных интересов, хотя бы и имеющих важное значение); б) опасность, возникшая не по вине того, кто совершил действие, и, наконец, в) тяжелая и неминуемая опасность, избежать которую нельзя, не приняв крайних мер. Этими случаями определяется минимум, в отношении которого государства после ряда споров, уже описанных нами, достигли согласия. В самой концепции состояния крайней необходимости содержится также указание на то, что действия государств должны ограничиться лишь теми мерами, которые необходимы для устранения опасности (дело «У1г§тшр, 1873 год). Если такие действия выходят за эти пределы, они становятся неправомерными и тем самым приводят к определенным последствиям, или, эвентуально, к актам самопомощи. Обязанность возмещать причиненный материальный ущерб (ответственность за правомерное действие) не находит при этом подтверждения в международной практике.
Выше мы уже указывали, что возникновение состояния крайней необходимости в международны., отношениях является по самой своей природе фактом исключительным. Между тем на него ссылались и часто злоупотребляли км, чтсбы найти повод для оправдания явно несправедливых политических действий (например, присоединение Краковской области в 1846 году). В этом, несомненно, заключена причина, быть может даже главная, почему часть сторонников доктрины возражает против самого понятия состояния крайней необходимости. Нет надобности повторять, что весьма часто эти возражения оказываются не во всем справедливыми. Другой причиной является наличие ряда неудобств и опасностей, к которым может привести отсутствие судебного органа, который в порядке обязательности зафиксировал бы пределы необходимости и наличке ее в конкретных случаях. Неудобства и опасности здесь действительно возникают — отрицать этого нельзя, но мы не понимаем, каким же образом можно считать их аргументом против допущения состояния необходимости, а не считать также аргументом против других бесчисленных институтов международного права? Однако во избежание неясности следует напомнить, что существование состояния крайней необходимости не может быть односторонне
установлено государством, которое ссылается на него. Если заинтересованные стороны, не достигнут согласия между собой, то мнение и воля одной стороны стоят столько же, сколько мнение и воля другой. В таком случае налицо спор, подобный другим спорам, и; как всякий спор, он может или эзентуально должен быть разрешен с помощью права. Достижение международного права состоит в том, чтобы обеспечить именно такое решение, а не исключить самое понятие состояния крайней необходимости *.
в) Самопомощь. Из сказанного выше следует, что самопомощь, поскольку она не запрещена международным правом, является правомерным актом в разъясненном нами смысле. Это равнозначно тому, что действия, совершаемые путем применения различных форм самопомощи, известных международному праву, не являются неправомерными, хотя сами по себе они противоречили бы нормам, которые регулируют осуществление актов самопомощи (см. статью 3 Четвертой Гаагской конвенции 18 октября 1907 года).
Азторы, изучающие этот вопрос в связи с вопросом об ответственности, останавливают свое внимание прежде всего на репрессалиях, под которыми подразумеваются действия, объективно неправомерные, которыми одно государство отвечает на неправомерные действия другого государства. Нет оснований не формулировать в общих чертах этот основной принцип, отнеся сюда все случаи самопомощи, допускаемые международным правом, а следовательно, акты войны.
Этому положению противоречит статья 231 Версальского договора (и соответствующие положения других мирных договоров), которая изложена следующим образом: «Союзные и Объединившиеся Правительства заявляют, а Германия признает, что Германия и ее союзники ответственны за причинение всех потерь и всех убытков, понесенных Союзными и Объединившимися Правительствами и их гражданами вследствие войны, которая была им
С точки' зрения основных начал современного международного права, включающих запрещение агрессивной войны и любых форм агрессии, всякая война является неправомерной, за исключением индивидуальной или коллективной- самообороны от агрессии при уже совершившемся военком нападении (на основании статьи 51 Устава СЮН) и международных принудительных дейстзий в отношении угрозы миру, нарушения мира и актов агрессии (на основании статей 39, 42, 45 и 48 Устаза ООН). Вне этих двух исключений Устав ООН не признает никаких других правоверных критериев для ведения военных действий одним государством против другого государства и рассматривает таковые действия как акты агрессии. Поскольку в данном издании курса Анцилотти почти полностью сохранен текст предыдущего издания 1927 года, это кардинальное положение не получило отражения, — Прим. ред.
навязана нападением Германии и ее союзников». Именно на этом утверждении основано обязательство выплаты репараций, возложенное на Германию последующими статьями договора. Действительно[22] эти положения идут значительно дальше правила, изложенного нами выше и одобренного статьей 3 Четвертой Гаагской конвенции, согласно которой военные действия неправомерны только в той мере, в какой они противоречат нормам права войны. Следует отметить, однако* что обязанность уплаты репараций основана на концепции, которая ясно выражена в приведенной статье, а именно, что война сама по себе была неправомерным актом, ответственность за который падает на Германию и на ее союзников. Поскольку имеется эта предпосылка, нельзя сказать, что указанное выше последствие находится в противоречии с изложенными здесь принципами, которые относятся к правомерной самопомощи.
Однако юридическое содержание этой предпосылки представляется в достаточной степени спорным. В соответствии с общепризнанными принципами, по крайней мере в отношении того, на что ссылается статья 231 Версальского договора, международное право не проводит различия между войнами законными и незаконными с точки зрения причин войны, за исключением случая, когда одно государство приняло обязательство не начинать войны против другого государства. Объявленная им война будет с точки зрения международного права законным актом самопомощи, хотя с точки зрения морали она может рассматриваться как достойная осуждения *. Принимая во внимание точку зрения, являющуюся строго юридической, и оставляя в стороне все относящееся к моральной ответственности государства, следовало бы говорить о запрещенной войне Германии только против Бельгии. Исходя из этих принципов, можно было бы признать за статьей 231 чисто моральную ценность. В таком случае обязательство уплаты репараций, возложенное на Германию, поскольку сумма этих репараций выходит за пределы возмещения за ущерб, причиненный противоправными действиями, может рассматриваться как форма возмещения убытков, нанесенных войной, которого победившая сторона требует от побежденной.
ПРАВОВЫЕ ПОСЛЕДСТВИЯ НЕПРАВОМЕРНОГО ДЕЙСТВИЯ
Выше уже указывалось (см. стр. 393), что из неправомерного действия возникает правоотношение, которое выражается, вообще говоря, в обязанности возместить причиненный ущёрб и в соответствии с этим в праве требовать возмещения. Эта обязан
ность падает на государство и**.и государства, которым вменяется в вину неправомерное действие. Право принадлежит государству или государствам, которые могут требовать выполнения обязанности; невыполнение ее составляет неправомерное действие. Другие государства также могут быть заинтересованы в том, чтобы несправедливость была исправлена и был восстановлен нарушенный правопорядок, но право на это им непринадлежит; только государство, в пользу которого существует обязанность, имеет право предъявить требование к государству, которое ее не выполнило (см. выше, стр. 57). Едва ли нужно добавлять, что потерпевшее государство всегда может отказаться от этого своего права.
В соответствии с нормами общего международного права не представляется возможным выйти- за пределы этой концепции, которую можно считать постулатом самого существования правопорядка. Возможны случаи, когда между государствами устанавливаются особые отношения, в силу которых лица, даже непосредственно не виновные в совершении неправомерных действий, управомочиваются или даже обязываются действовать против правонарушителя и оказать помощь потерпевшему государству. Это — форма солидарной ответственности (все за одного и один за всех), которая в соответствии со структурой международного общения представляется, естественно, наиболее пригодной формой гарантии соблюдения права. Статья 16 Устава Лиги Наций — з которой некоторые не совсем справедливо видят подлинное исполнительное производство в международном масштабе — является до сего времени наиболее замечательным примером такой формы.
Обязательства, возникшие из международного неправомерного действия, всегда и исключительно являются обязательствами субъектов международного правопорядка по отношению к другим субъектам этого правопорядка. По отношению к отдельным лицам нет международной ответственности государства, даже если эти лица являются гражданами другого государства. Вместе с тем нормы международного права предписывают государству определенное обращение с иностранцами: образ действий, наносящий ущерб иностранцу, может вызвать международный деликт, состоящий в невыполнении обязательства обращаться с иностранцами определенным образом. В этом случае нарушается не само право индивида, а скррее право государства требовать обращения с индивидом в соответствии с нормами международного прзва. Чаще всего, хотя и ке непременно, это—право государства, гражданином которого является данный индивид, потому что, как правило, нормы международного права, касающиеся обращения с иностранцами, принимают в качестве отправной точки момент гражданства. В чем же состоит международная ответственность государства за убытки, понесенные частными лицами —
иностранцами[23]''8? Она состоит з ответственности за установление для иностранцев режима, не соответствующего международным обязательствам государства, и тем самым в ответственности за нарушение права государства, к которому принадлежат иностранцы. Международная ответственность не возникает, следовательно, из того факта, что иностранец понес ущерб, и не выражается в отношениях между государством и потерпевшим иностранцем. Международная ответственность возникает из факта, что государство не предоставило иностранцам режима, который, согласно международно-правовым нормам, оно обязано было предоставить, например если государство не предоставило иностранцам прав, которые оно было обязано предоставить им, или наложило на иностранцев обязательства, которые оно не должно было налагать на них. Международная ответственность возникает, таким образом, в отношениях между данным государством и тем государством, которое вправе требовать другого режима для данных иностранцев. Иностранец как таковой не имеет прав по отношению к государству, если только и поскольку закон этого
государства не предоставил ему таких прав. Следовательно, право иностранца на возмещение ущерба может возникнуть только на основе корм, действующих в данном государстве, и независимо от праза. которое может иметь государство, гражданином которого является иностранец, права требовать возмещения за несправедливость, причиненную* при обращении с ним, противоречащую международному праву. Международная ответственность и ответственность по внутригосударственному праву проявляются различно: может случиться, что государство ответственно по отношению к другому государству за нарушение своих международных обязательств, в то время как отдельное лицо, потерпевшее в материальном отношении, не имеет праза предъявлять какое-либо формальное притязание ка основе внутригосударственных законов; может случиться, однако, и так, что государства предоставят потерпевшему лицу право обратиться с требованием в судебном порядке, а это исключает всякую международную ответственность государства. По общему правилу, международная ответственность возникает только тогда, когда иностранец не в состоянии или не имеет возможности добиться осуществления права на возмещение в государстве, где он потерпел ущерб (так называемый отказ в правосудии). Международная обязанность государства заключается не столько в том. чтобы воспрепятствовать понесению иностранцами несправедливого ущерба, сколько в том, чтобы поставить иностранцев в такие условия, когда они могут законными путями добиться возмещения несправедливо нанесенного им ущерба (см. выше, стр. 419 и сл.)[24].
В порядке более детального рассмотрения содержания вытекающих из неправомерных действий отношений прежде Бсего необходимо указать, что не существует точных обязательных норм, устанавливающих, на что может претендовать потерпевшее государство. За исключением особых положений, примером которых может служить уже цитированная статья 3 Четвертой Гаагской конвенции 18 октября 1907 года, стороны, признав право и обязанность возмещения, определяют по соглашению способы и формы этого возмещения. Однако подразумевается, что возмещение должно в действительности быть таковым. Недопустимо использование неправомерного действия в качестве повода для вымогательства под предлогом возмещения за несправедливость, платы или преимуществ иного рода; например, недопустимо требовать определенного урегулирования вопросов, которые должны быть предметом дальнейший переговоров между двумя государствами.
При отсутствии соглашения возникает спор, который подлежит разрешению, как и всякий другой международный спор: абзац 2 статьи 13 Устава Лиги Наций прямо указывает, какие споры могут считаться подлежащими разрешению путем арбитража, а абзац 2 статьи 36 Статута Постоянной палаты международного правосудия относит эти споры к тем, в отношении которых предусматривается, что члены Лиги и государства, упомянутые в приложении к Статуту, могут признать обязательную юрисдикцию палаты, приняв так называемую «факультативную оговорку».
Однако следует указать на некоторые тенденции, даже ка некоторые нормы, которые хотя еще,не. приобрели обязательного характера, но повсеместно соблюдаются и служат доказательством того, что по крайней мере в случаях конкретных деликтов определенные притязания могут рассматриваться как оправданные.
Уже отмечалось (см. выше, стр. 394), что международное право не знает противопоставления уголовной ответственности — ответственности гражданской, наказания — возмещению, отра- жа я и в этом случае характерные черты, присущие определенной исторической фазе, которая во внутреннем праве считается уже отошедшей в прошлое. Концепция, которая лежит в основе международных отношений, поскольку речь идет о данном вопросе, является просто концепцией реагирования на неправомерное дейстзие. Такая концепция может принимать и действительно принимает различные формы, прежде всего в зависимости от ха-
р актер а нарушенной кормы и от тяжести нарушения. Но зти формы не противопоставляются друг Другу, подобно тому как во внутреннем праве противопоставляются наказание и возмещение; в них всегда входят элемент удовлетворения и элемент возмещения, идея наказания за правонарушение и возмещения за причиненный ущерб; меняется скорее лишь соотношение между этими двумя элементами. Эти соображения объясняют, почему среди последствий международного деликта могут быть такие, которым с точки зрения критериев внутригосударственного права можно приписать характер уголовного наказания, а с другой стороны, такие, которые находятся скорее в сфере гражданской ответственности. Тем не менее надо остерегаться придавать этим различиям неоправданно* большое значение.
По этому вопросу имеется и другое общее замечание, достаточно важное, чтобы его привести. Материальный элемент в отношениях между государствами имеет значительно меньший вес, чем в отношениях между отдельными лицами. Честь и достоинство государства в значительной мере превалируют над материальными интересами. Известно также, что многие права из области международного права не имеют экономического содержания. Вследствие этого моральный ущерб приобретает тут гораздо более важное значение, чем во внутригосударственном праве. Кроме того, в ряде случаев ущерб сливается с самим правонарушением. Государство действительно не может терпеть, чтобы его право не признавалось без ущерба для своего достоинства и для* репутации, которой оно пользуется, то есть без ущерба для своих самых драгоценных благ. Моральный ущерб, заключающийся в том факте, что государство переносит без какого-либо реагирования нарушение собственного права, хотя нарушение это не причинило никакого материального ущерба, приводит к тому, что требование потерпевшего государства о возмещениях состоит — иногда полностью, иногда частично — в восстановлении данного правопорядка как такозого и в силу присущих ему оснований.
Поскольку это положение считается признанным, международная практика позволяет выделить два различных возможных последствия, вытекающих из деликта, а именно удовлетворение и возмещение ущерба (в узком смысле слова): это второе последствие может принять форму гезШиНо ш рпзишнп (восстановления прежнего состояния).
1) Удовлетворение. В основе понятия удовлетворения лежит признак нематериального ущерба, или, как говорят англичане, шога1 ътоп§ (моральный ущерб), ущерба, который, как уже указывалось, может состоять лишь в непризнании права государства. Предоставление такого удовлетворения имеет преж
де всего назначением загладить оскорбление, нанесенное достоинству и чести государства. В связи с этим на память сразу приходит германское Ви$$е и ряд положений статьи 38 и пункта 2 статьи 389 Уголовного кодекса Италии.
Формы, в которых конкретно выражается удовлетворение, должны отзечать поставленной дели. Поэтому они имеют строго личный характер и обладают гласностью—Это- элементы, которые могут отсутствовать при возмещении в узком смысле. Примерами удовлетворения являются: торжественное принесение извинения; отдание чести флагу оскорбленного государства; формальное выражение сожаления об имевших место актах; посылка специальной миссии ас! Ъос; официальное присутствие правительства на религиозных или гражданских церемониях для -искупления вины и т. д. Независимо от этого, как показывает ряд примеров, удовлетворение может состоять в уплате денежной сум- м’г, хотя и не предназначенной для возмещения материального ущерба, понесенного в действительности, но представляющей жертву, которая должна символически -выразить "искушквве созершенной^есправедливости.
Выбор тех или других форм удовлетворения зависит от воли сторон, которые, естественно, учитывают природу и тяжесть самого действия. В этом отношении не существует твердых норм. ■Следует только отметить, что при определении способа удовлетворения стороны не могут не учитывать такие моральные элементы, как, например, симпатию или антипатию, проявляемые населением в отношении винозников деликта, поведение прессы, различные прецеденты, пропаганду, проводимую в стране, и т. д. При этом умысел или неосторожность не рассматриваются как элементы неправомерного акта. Учитываются выявившиеся обстоятельства, определяющие политическую важность действия, которые не могут не быть приняты во внимание, если удовлетворение должно быть таким, чтобы оно достигло цели. Таким образом, если в том или ином случае и не возникает международной ответственности государства, то последнее, как это обычно делается, выражает сожаление по поводу происшедшего (например, по поводу покушения, совершенного умалишенным против представителя иностранного государства); в таких случаях налицо простой акт вежливости, который не имеет ничего общего с удовлетворением.
2) Возмещение. Этот термин приводится здесь в узком смысле, чтобы обозначить восстановление по возможности фактического положения, нарушенного неправомерным действием. Выше уже говорилось, что возмещение может носить одновременно и характер удовлетворения, но здесь мы не касаемся этого случая.
Если в основе удовлетворения лежит моральный ущерб, то в основе возмещения лежит ущерб материальный (та!епа1 итоп§). Мы говорим материальный ущерб, а не экономический, поскольку блага государства, субъекта международного права, — даже если оставить в стороне блага чисто идеальные, как достоинство и честь, — не всегда имеют или даже вообще ке имеют экономической ценности в собственном смысле слова, хотя в определенном смысле эти блага являются материальными. Это язляется причиной, в силу которой из двух возможных форм возмещения, а именно восстановления (реституции в натуре) и возмещения ущерба, первая форма в международном праве более широко применяется и имеет больше значения, чем во внутригосударственном праве.
а) Реституция состоит в восстановлении фактического положения, которое существовало бы, если бы неправомерный акт не был совершен. Примерами могут служить эвакуация неправомерно оккупированной территории; освобождение неправомерно задержанных лиц; возвращение незаконно конфискованного имущества, экспроприированного или реквизированного, и т. д.
Общепризнанным является положение, что восстановление в натуре должно производиться во всех - случаях, когда только это возможно. Действительно, кет никаких оснований к тому, чтобы потерпевшее государство должно было довольствоваться другого рода компенсацией, например денежной. Невозможность компенсации может быть материальной, фактической; ока может быть также и юридической, если восстановление в натуре не может иметь места без нарушения нормы международного права, которую можно было бы противопоставить государству, требующему реституции.
Нельзя, однако, считать реституцию невозможной в силу внутригосударственных законов несущего ответственность государства (см. выше, стр. 70), по крайней мере если противоположное прямо не вытекает из правильного толкования международно-правовых норм. Действительно, не исключаются возможные затруднения внутреннего порядка, которые государства могут быть расположены принять во внимание, с тем чтобы заменить реституцию в натуре уплатой возмещения. Когда в 1907 году было предусмотрено учреждение Международной призовой палаты (Двенадцатая конвекция, приложенная к Заключительному акту Второй Гаагской конференции мира), которая была бы правомочна выносить постановления (абзац 2 статьи 8) о реституции судов и грузов, незаконно объявленных призами по приговорам внутригосударственных судов, то ввиду трудностей конституционного порядка, возникавших у некоторых государств при возвращении уже конфискованного этими судами имущества, было признано (Дополнительный протокол от 19 сентября
1910 года) право указанных государств заявить, что обращение в Международный суд с претензиями против них не может иметь места иначе, как в порядке иска об убытках (статья 1). Эта конвенция и этот протокол никогда не были ратифицированы, но~ тем не менее они служат доказательством той важности, которую государства придают трудностям внутреннего порядка и необходимости с осторожностью подходить к отрицанию всякого значения этих трудностей.
б) Возмещение убытков[25]. Если реституция в натуре невозможна или если она не представляет собой достаточную компенсацию, взамен реституции или в дополнение к ней производится- возмещение убытков. О возмещении убытков в собственном- смысле можно говорить только в тех случаях, когда речь идет об убытках, поддающихся денежной оценке; в других же случаях уплачиваемая сумма носит характер удовлетворения, а не возмещения. Равным образом она имеет такой характер в той части, которая презышает размер действительного ущерба.
Случаем, наиболее частым и в отношении которого, можно сказать, установился настоящий обычай, предоставляющий потерпевшему государству право требовать возмещения государственного имущества, является случай, когда частным лицам в результате действий, противоречащих международному праву, причинены убытки, поддающиеся денежной оценке (см. выше, стр. 429 и сл.). Если наличие неправомерного действия признано и основывающееся на нем требование не оспаривается, государства предъявляют требование о том, чтобы удовлетворение за понесенную обиду заключалось в возмещении ущерба. Материальное возмещение индивидуального ущерба является не чем иным, как способом удовлетворения за обиду, причиненную государству, которое хотя и не действует как представитель отдельных лиц, но предъявляет требование по своему праву и могло бы поэтому довольствоваться и другой формой удовлетворения. Таким образом, отдельные лица приобретают права на предназначенные для них денежные суммы не иначе, как в силу предписания, которое будет специально для них сделано. Это может иметь место в случае, когда несущее ответственность государство обязывается произвести уплату отдельным потерпевшим ущерб лицам в виде уже согласованного возмещения или определить размер возмещения в установленном порядке (например,
решениями особых комиссий). Государство может также обязаться уплатить (как это часто практикуется) глобальную сумму заинтересованному государству, которое затем соответствующим образом распределит эту сумму между потерпевшими лицами; либо, наконец, государство может произвести уплату под сбою ответственность перед государством, которому око произвело уплату~н от которого оно может потребовать должного использования суммы. При этом государство никогда не несет ответственности перед отдельными заинтересованными лицами.
Из сказанного видно, что возмещение убытков в международных отношениях во многом аналогично соответствующему институту внутригосударственного права. Отсюда понятно, что третейские решения, многочисленные -в этой области, прибегают к нормам частного права, и особенно к нормам римского права. Как таковые эти нормы, конечно, неприменимы в нашей области,, но, принимая во внимание аналогию фактических положений и идентичность цели, не будет необоснованным признать, что государства, которые устанавливают обязанность возмещения некоторых убытков казны, но вместе с тем не определяют правил такого возмещения, предполагают применить некоторые общепризнанные принципы или же те или иные совпадающие кормы своего законодательства. В этих пределах и на этой основе обращение к принципам частного права может быть вполне законным.
Из этого вытекает, что нормы внутригосударственного права, молчаливо принимаемые государствами, для того чтобы урегулировать ликвидацию убытков в их взаимоотношениях, имеют значение в силу соглашения тех же самых государств, а не в силу законов, санкционировавших эти кормы. Формально эти кормы различны, даже если они материально идентичны.
Отсюда следует также, что всегда существует возможность установить, что некоторые нормы, хотя и принятые всеми заинтересованными государствами в своих соответствующих законодательствах, не отвечают воле государств в том, что касается аиквидации убытков в международно-правовом порядке. Зтот критерий позволил, например, исключить норму о невозможности возмещения морального ущерба (индивидуального) и корму
э невозможности возмещения ущерба, возникшего вследствие :мерти лица, случившейся при определенных обстоятельствах.
Равным образом презумпция воли не существует в отношении :ех норм внутригосударственного права, которые хотя и обще- 1ризнанны, но связаны с особыми предположениями отнсситель- ю факта и права, отсутствующими в международных отнсше- тях. Таковы нормы, касающиеся процентов при моратории[26].
Значение и ценность этих норм зависят от^существования законных процентов, а также от фактических условий, связанных с внутренней экономической структурой современного товарообмена. Если же законный процент, действующий в отношениях как между государствами, так и между частными лицами, исключается, то задержка в уплате денежной суммы может дать лишь право на возмещение ущерба, который был действительно понесен вследствие этого, и притом без всяких преимуществ в пользу государств- кредиторов, даже если подобный ущерб может затем оказаться компенсированным начислением процентов на задержанную уплатой сумму в размерах, требуемых обстоятельствами дела.
Больше разногласий возбуждает вопрос о возмещении так называемых косвенных убытков[27]. Некоторые авторы истолковывают существующую практику, вытекающую прежде всего из третейских решений, в том смысле, что допускается возмещение как прямых, так и косвенных убытков без существенного различия между теми и другими. По мнению других авторов, третейские суды отказывают в возмещении, если убыток квалифицируется как косвенный. Это показывает отсутствие ясной и единой концепции в отношении того, что понимается или что желательно понимать под косвенным убытком.
Два критерия специально выделяются в судебной практике и в доктрине. Согласно одному из них, различие между прямыми и косвенными убытками является различием между йашпиш ешег§еп5 (положительный ущерб) и 1исгигп сеззапв (упущенная выгода). Вполне понятно, что на этой основе оказывается невозможным отказаться от возмещения косвенных убытке в. Легко представить себе такие случаи, при которых было бы в высшей степени несправедливо не учитывать упущенную выгоду. Менее понятно, почему шегит сеззапБ квалифицируется в качестве косвенного убытка, тогда как вполне очевидно, что такой убыток может быть непосредственным и исключительным следствием неправомерного действия.
Согласно другому критерию, различие надо искать в отношениях причинности, которые связывают событие, повлекшее за собой убытки, с неправомерным действием. Очевидно, эти отношения могут быть весьма различными и, разумеется, могут с полным основанием влиять как на признание, так и на размер возмещения. Наоборот, невозможным представляется фиксация в одной и той же формулировке различных видов отношений причинности и проведение тем самым черты, которая отделяла бы раз и навсегда возмещаемые убытки от убытков, ке подлежащих возмещению.
Очевидно, если ущерб лишь по видимости связан с неправо* мерным действием, а в действительности вызывается другими причинами, то возмещение такого ущерба исключается. Но трудность заключается не в этом. Трудность заключается в бесконечном разнообразии отношений, которые могут влиять на эти два факта и которые позволяют сказать, что один из этих фактов вытекает полностью или частично из другого. Между двумя крайними возможностями: 1) когда причинившее ущерб событие является непосредственным, необходимым и исключительным следствием неправомерного действия и 2) когда отношения, связывающие оба факта, становятся весьма слабыми и почти исчезают— имеется бесконечная и меняющаяся шкала отношений, зависящих от числа, интенсивности и прочности связующих элементов, от стечения непредвиденных или необходимых посторонних причин, различно действующих, а также зависящих от различного образа действий пассивного субъекта и т. п.
В связи с этим становятся понятными как способы разбирательства третейских судов, так и противоречивые толкования, которым они подвергаются различными авторами. Путем изучения непосредственно практики третейских судов можно установить, что в действительности арбитры почти всегда выносят решения с учетом особых обстоятельств данного дела, следуя при этом, однако, общепринятой терминологии. Они считают, что убыток был косвенным, когда зависимость его от неправомерного действия представляется не оправдывающей возмещение, и наоборот. Другими словами, вместо того чтобы квалифицировать убыток как косвенный и выводить из этого, что он не подлежат возмещению, арбитры скорее квалифицируют убыток как косвенный в том случае, если приходят к выводу, что его не сле- дует зозмещать. Отсюда вытекает, что если принять во внимание внешнюю сторону дела, то можно сказать (как многие не раз указывали), что практика третейских судов отрицает обязательность возмещения косвенных убытков. Если же вникать глубже в предмет и учитывать реальное положение вещей, с большим основанием можно утверждать, что эта практика не делает различия между убытками прямыми и косвенными.
Представляется, что это несомненно правильное решение проблемы. Если принять в принципе, что для признания убытка, подлежащего возмещению, он должен быть следствием неправомерного действия, то вопрос будет заключаться в том, существует ли отношение причинности и каково значение этого отношения в числе других оснований. Этот вопрос может решаться лишь в каждом отдельном случае. Поэтому целесообразно, чтобы судебная практика сохранила свободу идти тем путем, которым она шла в этих вопросах до сего времени. Лучшая помощь, которую доктрина могла бы ей оказать, заключалась бы в том,
чтобы отказаться от туманного различия между убытками прямыми и косвенными. Путем изучения случаев из практики можно вывести критерии, значительно более полные и гибкие, которые уже служили и могут служить основой для проведения различия между убытком возмещаемым и убытком невозмещаемым.
КОСЗЕННАЯ ОТВЕТСТВЕННОСТЬ [28]
Государство вообще отвечает за действия, которые, в соответствии с изложенными правилами, могут быть ему вменены. В виде исключения может оказаться, что одно государство должно нести ответственность за действия, вменяемые другому государству. В последних случаях говорят о косвенной ответственности.
Если исключить по изложенным выше соображениям (см. выше, стр. 399) вопрос об ответственности федеративного государства, вызывавший большие споры, то все же возможны случаи, когда государство хотя и может нести ответственность за неправомерные действия (свойство, которое проявляется вместе с международной правосубъектностью), но не имеет при этом непосредственных отношений с другими членами международного общения; государство, которое взяло ка себя представительство другого государства, должно отвечать в этом случае за неправомерные действия последнего перед государствами, которые не могут действовать прямо против государства, совершившего в отношении их эти действия. Так, государство-протектор отвечает за неправомерные действия государства, находящегося под его протекторатом, если первое государство взяло на себя функции представительства второго (см. выше, стр. 213 и сл.) и если третьи государства признают себя связанными обязательством не иметь прямых сношений с государством, находящимся
под протекторатом. Польша отвечает за неправомерные действия, вменяемые Вольному городу Данцигу (Версальский договор, пункт 6 статьи 104; Парижская конвенция 9 ноября 1920 года и т. д.). Не имеет значения правовой характер отношений, которые при зтом существуют между представителем и представляемым (протекторат, подчинение или иное отношение), но необходимо. чтобы вопрос об этих отношениях мог быть поставлен перед пострадавшим государством.