^VI           

^{ПРИЧИННАЯ СВЯЗЬ И ВИНА}

^{§ 1.}

^{ПРИЧИННАЯ СВЯЗЬ И ВИНА КАК НЕОБХОДИМЫЕ ПРЕДПОСЫЛКИ УГОЛОВНОЙ ОТВЕТСТВЕННОСТИ}

^{оветское уголовное законодательство устанавли- ^ вает, что преступлением является деяние, пред­ставляющее опасность для социалистических общест­венных отношений. В ст. 7 Основ уголовного зако­нодательства Союза ССР и союзных республик сказано: «Преступлением признается предусмотренное уголовным законом общественно опасное деяние (действие или бездействие), посягающее на советский общественный или государственный строй, социалисти­ческую систему хозяйства, социалистическую собствен­ность, личность, политические, трудовые, имуществен­ные и другие права граждан, а равно иное, посягающее на социалистический правопорядок общественно опасное деяние, предусмотренное уголовным зако­ном» (разрядка наша.— Т Ц.). В этом определении выражена материальная сущность преступления и дается его социально-политическая характеристика.}

^{Однако область общественно опасных деяний зна­чительно шире области наказуемых деяний. Социали­стическое государство прибегает к наказанию лишь в тех случаях, когда общественная опасность деяния до­стигает определенной степени и когда именно угроза наказанием и его применение являются наиболее эф­фективным средством борьбы с такого рода обществен­но опасными деяниями.}

^{Решение вопроса о том, заслуживает ли деяние на­казания и какого именно, относится к компетенции
высших, законодательных органов социалистического государства. Этот момент подчеркивается в приведен­ном выше определении понятия преступления, данном в Основах. Получил он отражение и в других статьях Основ (ст.ст. 3, 6 и др.).}

^{Определение деяний как общественно опасных и на- казуемых происходит путем установления в уголовных законах конкретных составов преступных деяний. Фик­сируя составы преступлений, отбирая из массы жизнен­ных отношений определенные комплексы фактов и свя­зывая с ними угрозу наказанием, советское уголовное законодательство тем самым признает именно эту сово­купность определенных признаков носителем обществен­ной опасности. Вместе с тем образование каждого со­става преступления является признанием деяния, точно определенного в законе, противоправным в смысле уго* ловного права.}

^{В советском уголовном праве считается общепри­знанным, что уголовной ответственности и наказанию подлежит только лицо, совершившее деяние, соответст­вующее составу преступления. Провозглашение соста­ва преступления основанием уголовной ответственности связано с принципом легальности. Оно означает то, что суд не может по своему свободному усмотрению при­знать деяние заслуживающим наказания, хотя бы оно, с его точки зрения, и содержало известную общест­венную опасность. Это может сделать только закон, который является воплощением воли трудящихся социалистического государства, выраженной в опреде­ленной форме и объявленной для всеобщего сведения. Лишь сам закон может решить, действительно ли опас­но то или иное деяние для социалистических обществен­ных отношений и целесообразно ли с ним бороться при помощи такого острого оружия, каким является уголов­ное наказание, или же достаточно применять меры ад­министративного или дисциплинарного взыскания или ограничиться мерами общественного воздействия. Прин­цип легальности является формальным принципом, од­нако этот формальный принцип имеет глубокий мате­риальный смысл. Этот принцип социалистического демократизма представляет собой гарантию личной сво­боды гражданина социалистического общества, который обеспечивается от возможного произвола и злоупотреб­
лений со стороны отдельных представителей судебных и следственных органов. Вместе с тем он способствует укреплению социалистической законности. Только при условии неуклонного соблюдения указанного принципа возможно осуществление единой социалистической за­конности в области борьбы с преступлениями.}

^{Социалистическое уголовное право, признавая со­став преступления общим основанием уголовной ответ­ственности, в то же время не отказывается от выясне­ния тех моментов состава преступления, которые позво­ляют сделать вывод об объективной общественной опасности деяния и виновности лица. Так, по мнению проф. А. А. Пионтковского, «признание состава пре­ступления единственным основанием уголовной ответст­венности означает,* что лишь в пределах состава пре­ступления можно различать объективные и субъектив­ные основания уголовной ответственности» Такое различие оснований уголовной ответственности внутри состава связано с тем, что признаки состава преступле­ния разделяются на признаки, относящиеся к объектив­ной стороне преступления, и признаки, относящиеся к его субъективной стороне, причем из этих признаков выделяются те, которые дают возможность установле­ния основных принципов, на которых зиждется ответст­венность в советском уголовном праве.}

^{# Основным моментом объективной стороны преступ­ления является точно определенное самим законом кон­кретное внешнее поведение лица, которое выразилось или в совершении общественно опасного действия, или в воздержании от пего. К объективной стороне состава преступления относится и последствие преступного дея­ния, которое причинно связано с действием или без­действием. Все эти три момента, т. е. начало и конец причинного ряда, а также само причинение, можно обозначить как причинную связь в широком смысле слова. Вокруг этого основного признака состава груп­пируются все остальные его признаки, относящиеся к объективной и субъективной стороне преступления, к его объекту и субъекту.}

^{Указанному признаку состава в советской уголовно­правовой литературе придается настолько большое значение, что некоторыми авторами причинная связь объявляется основанием уголовной ответственности[1]. В советском уголовном праве считается твердо уста­новленным, что лицо не подлежит уголовной ответствен­ности за последствие, которое не было причинено его действием или бездействием. Это положение подтвер­ждается в целом ряде постановлений и определений со­ветских судебных органов.}

^{На чем же основано выделение внешнего поступка, причинно связанного с последствием, в качестве необ­ходимой предпосылки уголовной ответственности?}

^{Объяснение этого явления следует искать в том,что причинная связь (понимаемая в широком смысле как поступок — причинная связь — последствие) является моментом, без которого не может быть обоснована объ­ективная общественная опасность деяния.^ Одна лишь порицаемая психическая установка, не выразившаяся во внешнем поступке, который причиняет вред или со­здает опасность причинения вреда социалистическим общественным отношениям, может быть предметом лишь моральной, но не правовой оценки. Социалисти­ческое уголовное право не признает ответственности лишь за «голый умысел» или «антисоциальное психи­ческое настроение». Оно последовательно осуществляет положение о ненаказуемости образа мыслей, за кото­рое всегда решительно боролись лучшие умы человече­ства и в защиту которого неоднократно выступали классики марксизма. Так, в 1843 году в связи с запре­щенном прогрессивной буржуазной газеты «Ь^рг^ег АП^етете 2еИи炙 К. Маркс писал: «...Никто не мо­жет быть заключен в тюрьму, либо же лишен своей собственности или другого юридического права на осно­вании своего морального характера, на основании своих политических и религиозных убеждений... Мы требуем неприкосновенного правового положения для всякого негодного существа не потому, что оно негодно, а по­стольку, поскольку его порочность остается в пределах его образа мыслей, для которого не существует ни три­
бунала, ни кддекса. Мы, таким образом, противопостав­ляем дурной образ мыслей, для которого не существует трибунала, дурным деяниям, для которых в случае, если они противозаконны, существует трибунал и уложение о наказаниях» [2].}

^{Указанный демократический принцип неуклонно про­водится в советской судебной практике. Так, еще в 1925 году в определении уголовной кассационной кол­легии Верховного Суда РСФСР отмечалось, что «ни мысль, ни желание в уголовном порядке не наказуемы, а лишь действия, непосредственно направленные к осу­ществлению преступного замысла...»[3]. Эта же идея получила отражение в директивном письме НКЮ и Верховного Суда РСФСР по применению Уголовного кодекса 1926 года: «Один лишь голый умысел, голое намерение совершить преступление, не выразившееся в конкретных действиях, не является преступлением и не влечет применения мер социальной защиты»[4]. Еще бо­лее подробное обоснование указанного положения дается в постановлении Пленума Верховного Суда СССР от 12 июля 1946 г. «...Наказание,— говорится в нем,— может быть применено судом при наличии вины умышленной или неосторожной лишь к лицу, совершив­шему определенное общественно опасное действие или бездействие». И далее, в этом же постановлении: «Со­гласно п. «а» статьи 4 этого закона (имеется в виду Закон о судоустройстве 1938 года.— Т Ц.), суды в СССР осуществляют задачи правосудия путем разби­рательства в судебных заседаниях уголовных дел и применения установленных законом мер наказания к изменникам родины, вредителям, расхитителям социа­листической собственности и другим врагам народа, а также к грабителям, ворам, хулиганам и иным пре­ступникам. Таким образом, по смыслу этого закона на­казание может быть применено судом лишь к лицам, совершившим определенные преступления...»[5].}

^{Однако ни объективно вредное последствие, ни вы­
звавшее его действие человека недостаточны для того, чтобы обосновать уголовную ответственность. Социали­стическое уголовное право последовательно проводит принцип виновной ответственности. Без вины нет нака­зания—это положение является незыблемым для со­циалистического уголовного права с первых дней его существования. Указанное положение ясно выражено в действующем уголовном законодательстве. Статья 3 Ос­нов уголовного законодательства Союза ССР и союзных республик подчеркивает, что «уголовной ответственно­сти и наказанию подлежит только лицо, виновное в совершении преступления, то есть умышленно или по неосторожности совершившее предусмотрен­ное уголовным законом общественно опасное деяние» (разрядка наша.— Т. Ц.). Принцип виновной ответст­венности получил дальнейшее развитие в друГЙх ста­тьях Основ (ст.ст. 8 и 9) ив уголовных кодексах союз­ных республик. Что касается советской судебной прак­тики, то там неоднократно указывалось значение этого важнейшего принципа уголовной ответственности.}

^{Характерна в этом отношении позиция советского уголовного права в вопросе об ответственности за тя­желые последствия, квалифицирующие преступное деяние.}

^{Своеобразие этих составов заключается в том, что закон умалчивает о психическом отношении лица к причиненному более тяжкому результату. В буржуаз­ном уголовном праве это умолчание трактуется в том смысле, что закон не требует виновного отношения к тяжелому последствию и что, следовательно, повышение наказания может иметь место при отсутствии вины по отношению к означенному последствию. Буржуазные криминалисты видят в таком допущении усиления на­казания пережиток объективного вменения, существо­вавшего у народов, стоявших на низкой ступени обще­ственного развития. Более прогрессивные буржуазные криминалисты в свое время ратовали за отмену подоб­ных постановлений, называя их «рап11е Ьоп1еизе (по­стыдными постановлениями) действующего права, ко­торые должны, наконец, исчезнуть» 1.}

^{В противоположность буржуазному уголовному пра­ву эти составы преступлений в советском уголовном праве не предполагают объективного вменения. Прав­да, в первые годы существования Советского государст­ва некоторые советские криминалисты считали возмож­ным вменение и невиновно наступившего последствия[7], а судебная практика допускала некоторые колебания в этом вопросе. Но уже и тогда другая, более многочис­ленная часть советских криминалистов требовала для вменения тяжелого последствия виновного отношения к нему[8]. В настоящее время советские криминалисты единодушно стоят за вменение в этих случаях тяжелого результата только при условии существования неосто­рожной вины по отношению к наступившему результа­ту[9]. Аналогично решается вопрос и в советской судеб-}

^{ной практике. Так, по известному делу П. Судебная коллегия по уголовным делам Верховного Суда СССР в определении от 30 декабря 1943 г. указала: «Для того, чтобы виновный в умышленном причинении тяж­кого телесного повреждения отвечал по второй части ст. 142 УК[10], необходимо, во-первых, чтобы между на­ступлением смертельного исхода и действиями винов­ного существовала причинная связь и, во-вторых, чтобы в отношении этого результата—смер­тельного исхода — виновный проявил не­осторожную вину, то есть предвидел возможность смертельного исхода, но надеялся его предотвратить или хотя не предвидел, но должен был предвидеть»[11] (раз­рядка наша.—Г. Ц.). Пленум Верховного Суда СССР в постановлении от 4 июля 1960 г. «О судебной прак­тике по делам об умышленном убийстве» ?5кже под­черкивает необходимость виновного отношения в форме неосторожности к смертельному исходу, наступившему в результате умышленного тяжкого телесного повре­ждения. В постановлении Верховного Суда указывает­ся: «Суды должны строго отличать умышленное убий­ство, предполагающее наличие прямого или косвенного умысла со стороны виновного на причинение смерти потерпевшему, от умышленного причинения тяжких те­лесных повреждений, повлекших смерть потерпевшего (ст. 142, ч. 2 УК РСФСР и соответствующие статьи .УК других союзных республик), когда отношение виновного к указанным последствиям своих действий выступает не в форме умышленной вины, а в форме вины неосто­рожной»[12].}

^{Вопрос о необходимости виновного отношения к ква­лифицирующему преступление тяжелому последствию в}

^{настоящей время не может вызывать никаких сомне­ний ввиду категоричного и четкого провозглашения Основами уголовного законодательства (ст. 3) принци­па виновной ответственности.}

^{В развитие указанного общего принципа в Уголов­ный кодекс Грузинской ССР, например, внесена специальная статья (ст. И), указывающая на необхо­димость виновного отношения к тяжелому последствию, выступающему в качестве квалифицирующего преступ­ление обстоятельства. В ст. 11 сказано: «Если уголов­ный закон предусматривает повышение наказания ввиду наступления тяжелого последствия, не охватываемого умыслом виновного, то такое повышение может иметь место лишь в том случае, когда лицо должно было и могло предвидеть наступление этого последствйя». Как отмечает проф. А. А. Пионтковский, постановление ст. 11 Уголовного кодекса Грузинской ССР должно содействовать последовательному проведению в жизнь принципа вины и помочь судебной практике избежать неосновательного привлечения к уголовной ответствен­ности лица, не имеющего вилы по отношению к насту­пившему тяжелому последствию}

^{В требовании вины как необходимого условия уго­ловной ответственности социалистическое уголовное право тесно соприкасается с социалистической нравст­венностью.}

^{Характерно, что некоторые буржуазные криминали­сты тоже стараются доказать тесную связь понятий вины в нравственном и правовом смысле. При этом они обычно основывают свои рассуждения на известной формуле Г. Еллинека: «Право есть не что иное, как этический минимум»[13]. Согласно этой формуле самое меньшее, чего требует общество от своих чле­нов — это поддержание правовых благ, необходимых для существования данного общества. Это минималь­ное требование этики является, по Еллинеку, макси­мальным требованием права: «Право относится к ней (этике)... как часть к целому, как фундамент к зданию»}

^{Исходя из этой формулы, некоторые буржуазные криминалисты делают вывод: «Виновное действие в правовом смысле должно относиться к виновному дей­ствию в нравственном смысле как право к этике: правовая вина есть поэтому минимум нравственной вины»[14]. Таким образом, буржуаз­ные криминалисты пытаются доказать, что право в представлении буржуазного общества связано с мо­ралью и что вина в правовом смысле и в капиталисти­ческих странах означает ответственность перед судом этики.}

^{Выставляемая буржуазными учеными ф&рмула со­вершенно непригодна для объяснения отношения, су­ществующего между буржуазной нравственностью и буржуазным правом и вместе с тем для обоснования ответственности в буржуазном обществе с точки зрения моральной вины. Правовая и этическая оценки в бур­жуазном обществе не могут совпадать хотя бы потому, что право является единым в буржуазном обществе, ибо правовая норма — это «возведенная в закон воля гос­подствующего класса», между тем, нормы нравствен­ности могут быть совершенно различны для разных антагонистических классов капиталистического общест­ва. «А так как общество,— говорит Энгельс,— до сих пор двигалось в классовых противоположностях, то мораль всегда была классовой моралью: она или оправ­дывала господство и интересы господствующего класса, или же, как только угнетенный класс становился до­статочно сильным, выражала его возмущение против этого господства и представляла интересы будущности угнетенных»[15].}

^{Объявляя нормы права нормами нравственности, буржуазные юристы хотят придать этим нормам боль­шую устойчивость и рассматривать неподчинение требо­ваниям буржуазного права как нарушение нравствен­ного долга перед всем обществом.}

^{Различие этических оценок побуждает буржуазных криминалистов прикрывать абстрактными и ничего не говорящими формулами действительное содержание тех «этических» обязанностей, нарушение которых они считают сущностью уголовноправовой вины. Так, по мнению Тарновского, самым правильным определением вины в нравственном смысле следует считать опреде­ление, согласно которому «вина — это психическое со­стояние действующего лица в момент совершения по­ступка, которое обосновывает его ответственность перед судом этики»[16].}

^{Более того, некоторые буржуазные криминалисты пытаются теоретически обосновать правильность такого формального определения вины в моральном смысле. Так, Майер откровенно заявляет, что было бы бесплод­но искать какой-либо определенный и точный критерий для разграничения того, что соответствует нравствен­ному долгу и что ему противоречит: «...Этические во_з- зрения человека меняются, мнение о добром и злом в различные культурные эпохи является различным. И даже у людей, которые принадлежат к одному по­колению, одному народу, одному состоянию, можно констатировать лишь ничтожную согласованность отно­сительно проблемы обязанности и добродетели»[17]. Казалось бы, обосновав относительность, неустойчив вость и полную неопределенность понятия «нравствен' ного долга», Майер должен был бы отказаться от попытки построить при его помощи понятие уголовно­правовой вины. Однако Майер приходит к другому вы» воду: понятие «нравственного долга» он объявляет чисто формальным, бланкетным понятием, которое дол­жно быть наполнено позитивным содержанием самим судьей в соответствии с его свободным усмотрением, его «тактом», «здравым смыслом», «чувством справедливо­сти» и т. п.[18]. Таким путем буржуазные ученые стремят­ся достигнуть решений, удовлетворяющих господ­
ствующий класс, но в то же время предстающих под покровом справедливости и соответствия общим нрав­ственным идеалам всего общества. Это — метод, к ко­торому охотно прибегает буржуазия для того, чтобы прикрыть действительную сущность своего «право­судия».}

^{Совершенно иначе обстоит дело в социалистическом государстве, в котором нет антагонистических классов, в котором уничтожена эксплуатация человека челове­ком. В этом обществе господствует одна единая со­циалистическая нравственность, нравственность всех трудящихся, строящих коммунистическое общество. Сущность коммунистической нравственности четко была сформулирована В. И. Лениным в его речи о задачах союзов молодежи, произнесенной на III Всероссийском съезде коммунистического союза молодежи: «Мы гово­рим: нравственность это то, что служит разрушению старого эксплуататорского общества и объединению всех трудящихся вокруг пролетариата, созидающего новое общество коммунистов»[19]. И далее: «В основе коммунистической нравственности лежит борьба за укрепление и завершение коммунизма»[20].}

^{Приведенные слова Ленина являются идейным источником морального кодекса строителя коммуниз­ма, принципы которого изложены в программе КПСС. Руководствоваться этими принципами — святая обязан­ность каждого коммуниста, всех трудящихся нашей страны.}

^{Советское право как часть социалистической над­стройки служит осуществлению тех же великих задач построения нового коммунистического общества. Понят­но поэтому, что между социалистическим правом и со­циалистической нравственностью не может быть разры­ва, не может быть антагонизма. Напротив, эти две части надстройки находятся друг с другом в тесной взаимосвязи и взаимосогласованности. «Иначе, собст­венно, и быть не может, ибо, вырастая на почве одних и тех же условий (условий материальной жизни социа­листического общества) и выражая мировоззрение одного и того же субъекта (рабочего класса и всех
трудящихся, возглавляемых Коммунистической парти­ей), социалистическое право и нравственность обяза­тельно должны выступать в качестве однотипных над­строечных явлений, совпадающих в главнейших своих направлениях» [21].}

^{Взаимосогласованность социалистической нравствен­ности и социалистического права проявляется в двух основных направлениях. Во-первух, нормы социалисти­ческого права иногда прямо воспроизводят содержание норм коммунистической нравственности. Таковы, на­пример, ст.ст. 12, 130—133 Конституции Союза ССР. Во-вторых, возлагаемые правовыми нормами обязанно­сти обычно являются в то же время нравственными обязанностями.}

^{Если веления и запреты социалистического права являются в то же время велениями и запретами социа­листической морали, то понятно, что нарушение требо­вания правовой нормы, невыполнение обязанности, воз­лагаемой этой нормой, следует рассматривать как нарушение не только правового, но и нравственного дол­га. «Всякого рода поступки, посягающие на правопо­рядок в социалистическом обществе, не могут не вызы­вать нравственного осуждения»[22].}

^{Особенно тесно связь между социалистическим пра­вом и коммунистической нравственностью проявляется в области уголовного права. Конечно, не всякий посту­пок, запрещаемый коммунистической моралью, являет­ся преступлением. Но деяние, запрещенное уголовным правом, по общему правилу является безнравственным}

^{и,  следовательно, нарушает не только уголовную, но и моральную норму. Поэтому совершение преступления порицается и осуждается как социалистическим право­порядком, так и коммунистической нравственностью[23].}

^{Возникает вопрос: с какой стороной преступления связывается это порицание и осуждение? Ведь и при­знание деяния общественно опасным и противоправным тоже содержит в себе определенную оценку. Однако эта оценка выражает признание деяния объективно противоречащим системе социалистических обществен­ных отношений, безотносительно к тому, может ли быть оно поставлено в упрек действующему лицу. Она может иметь место и тогда, когда общественно опасное деяние совершено лицом невменяемым. Более того, в отноше­нии таких лиц могут быть даже применены «меры социальной защиты», которые регулируются правом и назначаются судом (например, принудительное лечение, определяемое судом в отношении душевнобольного, со­вершившего общественно опасное деяние, предусмот­ренное уголовным законом). И тем не менее не может быть речи о порицании и осуждении таких лиц, следо­вательно, об их уголовной ответственности.}

^{Порицание и осуждение с точки зрения коммуни­стической нравственности могут иметь место лишь тогда, когда между психикой лица и совершенным им деянием существует определенная связь, которая дает возможность рассматривать данное деяние как прояв­ление его личности. Следовательно, момент морального осуждения приурочивается к субъективному отношению лица к совершенному им деянию, т. е. к вине ].}

^{В требовании вины, как необходимого основания уголовной ответственности, находят свое проявление принципы социалистического гуманизма и справедли­вости. Именно благодаря этому моменту, уголовная от­ветственность получает нравственное оправдание, а наказание воспринимается гражданами социалистиче­ского общества не как голое причинение страданий пре­ступнику, но как заслуженная, справедливая кара за вред, причиненный им обществу.}

^{Положение о том, что правовая вина есть одновре­менно нарушение нравственной обязанности, не следует понимать в том смысле, что границы правовой и нрав­ственной вины полностью совпадают. Нравственная и правовая вина имеют точки соприкосновения, но они
не тождественны. Всякая вина в смысле уголовного права является виной и в смысле морали. Но не всякая моральная вина представляет собой в то же время вину правовую. Уголовная вина именно потому, что она является виной в правовом смысле, обладает большей определенностью и ясностью. Вообще «для правовой нормы характерна несравненно большая кон- кретизация требований, запретов и дозволений, пред­писываемых ею»[24]. Отсюда и вытекает более точное и конкретное содержание вины в уголовноправовом смысле. Уголовная вина — это признак определенного общественно опасного деяния, запрещенного уголовным законом. Уголовное право интересуется лишь психиче­ским отношением лица, которое выявилось при совер­шении такого деяния. Поэтому из понятия вины в смыс­ле уголовного права исключаются все моменты, лежа­щие вне деяния как такового. Социалистическое уголовное право не признает «вины характера» или вины как «антисоциального настроения деятеля». Об­стоятельства, характеризующие личность преступника, но не выявившиеся в совершенном деянии, могут при­ниматься во внимание лишь при определении меры наказания, но они не относятся к сущности вины. Сле­довательно, отношение к внешней деятельности является обязательным признаком уголовноправовой вины: лицо должно предвидеть или иметь возможность пред­видеть фактические признаки своего поведения и его общественно опасный характер. Этот момент в поня­тии вины служит, как мы в дальнейшем увидим, свя­зующим звеном между понятиями вины и причинения, звеном, устанавливающим неразрывное единство этих моментов в общем понятии преступления.}

^{Таким образом, мы установили, что как причинная связь, так и вина являются одинаково необходимыми предпосылками уголовной ответственности. Ни одна из них, взятая самостоятельно и независимо от другой, не может обосновать ответственность в советском уголов­ном праве. Ответственность за голый результат, которая до сих пор сохраняется в уголовных кодексах некото­рых буржуазных стран в виде деликтов, квалифицируе­
мых по результату, отвергается советским уголовным правом. С другой стороны, советское уголовное право не допускает вменения и чисто мысленной вины, т. е. нравственно порицаемого психического состояния субъ­екта. Лишь единства обоих этих моментов обосновы­вает уголовную ответственность. При этом оба указан­ные условия уголовной ответственности признаются равноценными в советском уголовном праве.}

^{§ 2.}

^{ДИАЛЕКТИЧЕСКОЕ ЕДИНСТВО ВИНЫ И ПРИЧИННОЙ СВЯЗИ В ОБЩЕМ ПОНЯТИИ ПРЕСТУПЛЕНИЯ             Ч}

^{Если вина и причинная связь являются необходимы­ми и равноценными предпосылками уголовной ответст­венности, то возникает вопрос:, какова связь между этими двумя понятиями, в каком соотношении нахо­дятся они в общем понятии преступления.}

^{Буржуазные криминалисты, занимающиеся иссле­дованием вопроса о соотношении причинности и вины, обычно не совсем ясно представляют себе характер связи, существующей между этими двумя понятиями. Некоторые из них недооценивают различия причинно­сти и вины как понятий и вместо того, чтобы свести их воедино в общем, понятии преступления, приходят к их полному слиянию и тождеству. Напротив того, другие криминалисты, стоящие на дуалистической точке зре­ния, резко разрывают единое понятие преступления и трактуют соотношение вины и причинности как чисто Механическое соединение двух совершенно самостоятельных и независимых друг от друга про­цессов.}

^{В русской дореволюционной литературе Н. Д. Сер­геевский попытался построить понятие причинной связи в уголовном праве путем введения в это понятие эле­ментов субъективной виновности.}

^{Он устанавливает два понятия причинной связи: первое из них, которое он обозначает как общее поня­тие причинения, совпадает с понятием обусловления. Но
так как таЦре понятие причинной связи Н. Д. Сергеев­ский считает непригодным для обоснования уголовного вменения, то он создает еще специальное понятие при­чинной связи в уголовноправовом смысле. Понятие при­чины в уголовноправовом смысле тождественно, с точ­ки зрения теории Н. Д. Сергеевского, с понятием действия, которое причиняет явление, не вы­ходящее из области возможного вмене­ния[25]. А таковым, по его мнению, является действие, которое «совершалось при возможности предвидения этого явления как послед­ствия» [26].}

^{Эта возможность предвидения последствия Н. Д. Сергеевским понимается не в объективном смыс­ле, т. е. не в смысле возможности предвидения для «среднего человека» или для «наиболее проницатель­ного человека», как это утверждает большинство пред­ставителей теории адэкватного причинения, а в субъек­тивном смысле, т. е. в смысле предвидимости для са­мого действующего лица. Благодаря этому определение причинной связи в уголовноправовом смысле, даваемое Н. Д. Сергеевским, полностью совпадает с формулой виновности. «...Причинная связь для уголовного пра­ва,— говорит он,— устанавливается между действиями человека и связанным с ними явлением тогда, когда человек, совершая те действия, о которых идет речГь, предвидел или мог предвидеть это явление, как послед­ствие, то есть сознавал или мог сознавать комбинацию предыдущих сил, знал или мог знать их действие»[27].}

^{Такое отождествление вины и причинной связи не­правильно прежде всего с точки зрения систематики основных понятий уголовного права: причинную связь как понятие, отражающее объективную связь явлений, нельзя смешивать с виной, трактующей процессы, про­исходящие во внутреннем мире деятеля. Логически эти два понятия должны строго различаться. Конечно, это разделение вины и причинной связи как понятий не означает того, что они и фактически представляют со­бой отделенные друг от друга и не связанные процессы внутреннего и внешнего мира, механически объединя­ющиеся в общем понятии преступления. Как мы в дальнейшем увидим, эти два понятия находятся друг -с другом в тесной внутренней связи. Однако эта внут­ренняя связь не переходит в их тождество, а является единством двух сторон одного и того же явления — преступления.}

^{Далее, вводя субъективный момент в понятие при­чинности и таким путем ограничивая последнее,}

^{Н.  Д. Сергеевский создает особое юридическое понятие причинной связи, которое просто противоречит здра­вому смыслу. Так, например, Н. Д. Сергеевскому при­шлось бы считать, что лицо, умышленно наносящее другому телесное повреждение, в результату которого наступает невиновно, т. е. случайно, смерть потерпев­шего, с точки зрения права, не причиняет наступившего последствия.}

^{Наконец, следует признать, что теория, согласно ко­торой причинная связь в уголовноправовом смысле содержит в себе элемент субъективной виновности, тео­рия, которая, следовательно, не допускает существова­ния причинной связи без вины, не может претендовать на название теории причинности, а является по сущест­ву теорией вины.}

^{В противоположную крайность впаДают те ученые, которые, не чувствуя внутренней связи понятий вины и причинения, противопоставляют их друг другу как процессы, связанные чисто механически. Так, например, буржуазный ученый Тирен считал, что причинность и вина являются двумя параллельными процессами внут­реннего и внешнего мира, которые должны быть резко отделены друг от друга. Однако, по его мнению, этот параллелизм не является окончательным, ибо в конце концов они скрещиваются друг с другом как «парал­лельные симптомы где-то позади лежащего единства*, т. е. «психического качества преступности»}

^{Такой взгляд на соотношение вины и причинности является в корне ошибочным. Теория Тирена^ основан­ная на идее психофизического параллелизма, дуалисти­
чески про'Лшойоставлйет друг другу физические и пси­хические процессы как совершенно чуждые друг другу ряды и не может объяснить, каким образом и где эти параллельные процессы, вопреки законам математики, могут быть все же сведены к единству.}

^{Механическое противопоставление вины и причин­ности особенно наглядно выступает у буржуазного кри­миналиста М. Э. Майера, который исходит из учения Е. Цительмана о действии. В психофизическом процессе причинения действие представляет собой, по мнению Майера, тот узловой пункт, в котором психическое пе­реходит в физическое. Духовные силы вызывают только телодвижение, а телодвижение вызывает результат. К вине относятся, только те процессы, которые имеют место на пути от сознания до телодвижения, а к при­чинной связи — все то, что происходит на пути от тело­движения к внешнему результату1. Следовательно, связующим звеном между виной и причинением является, по мнению Майера, телодвижение, которое, будучи само результатом волевого акта, т. е. последним звеном процесса виновности, представляет собой пер­вое звено причинного отношения.}

^{Выше, в главе о действии, мы уже указывали на антинаучный характер такого чисто механического по­нимания волевого процесса. Поэтому здесь нам следует остановиться лишь на практических выводах, вытекаю­щих из изложенной трактовки соотношения вины и причинной связи.}

^{Если соотношение вины и причинения понимать как чисто механическое соединение в среднем пункте (в те­лодвижении) процессов, длящихся во времени, то для первого процесса, т. е. для вины, не должно иметь зна­чения отражение второго процесса, т. е. фактического развития причинного ряда в сознании действующего лица. Иначе говоря, для умысла не должно требовать предвидения течения причинной связи, а для неосто­рожности не должно требовать возможности такого предвидения. Поэтому, если, например, лицо с намере­нием совершить убийство направляет свою‘волю на телодвижение, но в развитие причинного ряда вклини­вается новая, не предвиденная для действующего лица
сила, которой и осуществляется результат, то, по Май­еру, в этом случае должна наступить ответственность за оконченное умышленное убийство. Следовательно, точка зрения,- механически соединяющая момент вины и момент причинности, должна быть отвергнута как тео­ретически неправильная и практически приводящая к несправедливым решениям.}

^{Большинство советских криминалистов, занимающих­ся проблемами причинной связи и вины, правильно ре­шает вопрос о соотношении этих двух понятий. При­знавая диалектическое единство объективной и субъек­тивной сторон преступления, причинной свя’зи и вины, они в то же время не отождествляют указанных понятий. Так, по мнению проф. А. А. Пионтковского, «единство объективного и субъективного в действиях лица, разумеется, не исключает их разЛкия. Поэтому и нельзя смешивать объективную и субъективную сто­роны преступления, в частности, причинную связь меж­ду совершенным лицом действием и наступившим пре­ступным результатом, с одной стороны, и вину лица в таком развитии событий, с другой» [28].}

^{Однако некоторые советские криминалисты не сов­сем ясно представляют себе соотношение объективной и субъективной сторон преступления, внося в понятие вины и объективные моменты. Так, например, по мне­нию проф. Б. С. Утевского и Т.. Л. Сергеевой, наряду с узким понятием вины, которое означает психическое отношение лица к совершенному им деянию, существует еще широкое понятие вины («виновности»), в которое должны быть включены и обстоятельства, относящиеся к объективным свойствам деяния, в частности, посту- пок, последствие и причинная связь между ними[29]. Эта
точка'прения не встретила поддержки со стороны мно­гих Советских криминалистов, которые считают, что она приводит к отождествлению объективной и субъектив­ной сторон преступления 1.}

^{Смешение причинной связи и вины допускал и А. Я. Вышинский в статье «Некоторые вопросы науки советского права». По мнению Вышинского, «вина — причинная связь между совершившим преступление и объектом (?) совершенного преступления, каковым яв­ляется действие или бездействие, признаваемое по за­кону общественно опасным».}

^{Такое отождествление вины и причинной связи не может быть оправдано в советском уголовном праве[30] строящем ответственность на принципах социалистиче­ского гуманизма й* справедливости. Не вызывает сомне­ний, что причинная связь между действием лица и наступившим общественно опасным последствием2 су­ществует и тогда, когда лицо, причинившее последст­вие, является невменяемым или же когда оно не^могло предвидеть наступившего последствия. Однако ответст­венность в советском уголовном праве признается только при условии, если поступок лица вытекал из порицаемого и осуждаемого, т. е. виновного психиче­ского отношения к последствию.}

^{Критикуя точку зрения Вышинского, наши ученые- криминалисты справедливо указывают, что «смешение понятий причинной связи и вины в уголовном праве может открыть на практике лишь путь к объективному вменению, чуждому основным принципам советского уголовного права» [31].}

^{Для обоснования своего положения Вышинский ссылается на филологическое значение термина «вина». Он считает, что вина по-русскй значит, между прочим, и причина, что виновный в уголовноправовом смыс­ле— это человек, учинивший уголовно-наказуемое дея­ние, причинивший вред, за что при наличии условий, определяющих возможность уголовноправовой ответ­ственности, этот человек и должен отвечав. И}

^{Однако установление смысла юридических понятий, возникших и сформировавшихся в результате длитель­ного развития уголовного права, на основе филологи­ческого значения термина, вряд ли можно считать оправданным. То, что слово «вина» обозначает также и «причину», отражает такую ступень развития уголов­ноправовых представлений, когда уголовная ответствен­ность связывалась с самим фактом причинения ущер­ба, а психическое отношение к нему не требовалось. Но после того, когда уголовная ответственность стала свя­зываться лишь с виновным причинением вреда, вина как психическое отношение к деянию в форме умысла и неосторожности выделяется в самостоятельное поня­тие, а причинная связь стала охватывать лишь внешний объективный процесс — от действия до наступившего из­менения в объективном внешнем мире. Как правильно замечают проф. А. А. Пионтковский и проф. В. М. Чхи­квадзе, «различие причинной связи и вины есть плод длительного развития человеческой культуры, опреде­ленное прогрессивное явление в развитии права, от которого не может и не должно отказываться социали­стическое государство» [32].}

^{При выяснении соотноТиения объективной и субъек- тйной сторон преступления, причинной связи и вины наука советского уголовного права должна основы­ваться на данных советской психологии. «В противовес как дуализму, противопоставляющему психическое и физическое, так и учению о тождестве психического и физического.., психическое и физическое сохраняют свой специфические свойства» •.}

^{В соответствии с этим положением следует прийти к выводу, что объективная и субъективная стороны пре­ступления, причинная связь и вина хотя и отличаются друг от друга как понятия, имеющие специфическое со­держание, но находятся друг с другом в диалектическом единстве. Это диалектическое единство осуществляется в общем понятии преступления.}

^{Для того чтобы ясно представить себе соотношение между виной и причинностью, необходимо провести параллель с тем взаимоотношением, которое существует вообще между деятельностью и сознанием. «Деятель­ность и сознание — не два в разные стороны обращен­ных аспекта. Они образуют органическое целое — не тожество, но единство»2 (разрядка наша.— Т. Ц.). При этом «... акт деятельности сам является единством внешнего и внутреннего, а не только внешним фактом, который лишь внешним образом соотносится с сознанием»3.}

^{Подобно всякому акту волевой деятельности, и акт преступной деятельности содержит в себе два момента: момент внешний, который мы обозначили как причин­ную связь, и момент внутренний, т. е. вину. Так же, как всякое волевое действие мы можем изучать с двух различных сторон: со стороны внешней, исследующей физиологические процессы его проявления, и со стороны психологической, исследующей внутренние психические процессы, точно так же и понятие преступного дейст­вия мы можем изучать с двух точек зрения: со стороны тех объективных процессов, которые вызваны волей человека, и со стороны содержания воли, выявившейся в действии.}

^{В первом случае, т. е. при изучении причинной свя­зи, мы интересуемся волевым актом как причинным фактором, воздействующим на течение явлений объек­тивного внешнего мира, мы интересуемся существую­щей в реальной действительности причинной связью между волевым поступком лица и наступившим обще­ственно опасным последствием. Это понятие отражает чисто объективный процесс, существующий независи­мо от того, предвидело лицо или имело оно возмож­ность, предвидеть преступный результат своего действия либо нет. .}

^{Во втором случае, т. е. при изучении вины, нас инте­ресует отражение этого внешнего процесса ^сознании лица. Здесь вопрос ставится следующим образом: пред­видело ли лицо вредное последствие своей деятельности или имело ли оно возможность предвидеть это послед­ствие. Здесь нас интересует содержание волевого акта, т. е. те представления и эмоции, которыми сопровожда­лось внешнее проявление воли. Этот процесс протекает в психике действующего лица. Поэтому для него дей­ствительное осуществление представлений субъекта не имеет значения.}

^{До сих пор речь шла о’ специфических особенностях процессов, характеризующих объективную и субъектив­ную стороны преступного деяния. Теперь закономерно возникает вопрос: в чем же заключается органическое Единство вины и причинности, диалектическое единство объективной и субъективной сторон преступления.}

^{Органическая связь между причинной связью и виной устанавливается прежде всего тем, что обще­ственно опасный поступок должен вытекать из нравст­венно порицаемого психического состояния лица. Пре­ступная воля приводит в движение внешние силы' и предстает как причина, вызвавшая общественно опас­ное последствие. Следовательно, в этом пункте субъек­тивное переходит в объективное[33].}

^{С друга# стороны, изменение, имевшее место во внешнем мире, т. е. общественно опасное последствие, лишь постольку может быть вменено в вину, поскольку это объективно происшедшее могло охватываться представлениями действующего лица. Таким образом, если внешние процессы обусловлены внутренними про­цессами, то, с другой стороны, содержание вины опре­деляется внешними процессами, которые находят или должны найти отражение в сознании.}

^{Это диалектическое единство внутренних н внешних процессов Преступного деяния с исключительной глу­биной и ясностью выразил К- Маркс. Выступая против законопроекта, приравнивающего собирание валежника к краже леса, К. Маркс писал: «...Собирание валежни­ка и кража леса — это существенно различные вещи. Различны объекты, не менее различны и действия, направленные на эти объекты, следовательно, различны должны быть и намерения, ибо какое же объективное мерило можем мы приложить к намерению, помимо содержания действия и его формы?»}

^{Из диалектического единства причинной связи и вины в общем понятии преступления вытекают два существенных вывода для уголовной ответственности. Первый вывод заключается в том, что содержание вины и ее степень в значительной мере зависят от содер­жания и тяжести того общественно опасного послед­ствия, которое предвидится или должно предвидеться лицом.}

^{' Такая зависимость наличия и тяжести вины от ха­рактера имеющихся у лица или возможных для него представлений не учитывается некоторыми советскими криминалистами. Так, например, по мнению Б. С. Утев- ского, вина как психическое отношение лица к совершен­ному им деянию и вызванному им общественно опасному последствию не может иметь различных степеней. Нель­зя говорить, например, о различных степенях умышлен­ной вины, так как при умысле предвидение и желание всегда одинаковы, они не имеют разных, степеней. «Нельзя предвидеть,—пишет проф. Б. С. Утевский,— больше или меньше. Равно предвидит результаты своих действий (общественно опасные результаты) и желает
их наступления и злостный расхититель государствен­ного имущества на десятки тысяч рублей и совершаю­щий мелкую кражу в силу тяжело сложившихся обсто­ятельств. С точки зрения формально юридических определений вины они равно виноваты, как равно винов­ны с этой точки зрения подсудимый, похитивший боль­шую сумму с целью игры в карты, и подсудимый, временно заимствовавший незначительную сумму для лечения больного ребенка»Указанное соображение проф. Б. С. Утевский считает одним из аргументов в пользу необходимости создания понятия «вины в широ­ком смысле», охватывающего и объективные обстоя­тельства.}

^{Рассуждения Б. С. Утевского были бы справедливы в том случае, если бы сознание лица, имеющееся^ри умысле, характеризовалось лишь тем моментом, что оно относится к определенному субъекту. Однако со­знание или предвидение не исчерпывается лишь этим моментом. Бессодержательных психических процессов вообще не существует. Сознание и воля субъекта всег­да обращены к объективному внешнему миру как к своему объекту, и от этого внешнего мира они получают свое содержание. Исходя из этого, советские психологи устанавливают: «Сознание — это специфическая форма отражения объективной действительности, существую­щей вне и независимо от сознания, поэтому психиче­ский факт не определяется однозначно одним лишь отношением к субъекту, переживанием которого он является. Он предполагает отношение к объекту, кото­рый в нем отражается»2. Точно так же понятие вины свое содержание получает от внешнего мира, в частно­сти, от характера и тяжести тех последствий, которые охватываются представлениями лица или должны и могут ими охватываться.}

^{Отсюда понятно, что степень вины лица в значитель­ной мере определяется представлением о том обще­ственно опасном последствии, которое образует содержание вины лица. Степень нравственно порица­емого психического состояния не одинакова, когда лицо желает убить Человека или легко ранить его, точно так же, как она не одинакова, когда лицо желает по­хитить государственное имущество стоимостью в десят­ки и сотни тысяч рублей или когда желает совершить мелкую кражу. Большая наказуемость убийства по сравнению с телесным повреждением обусловлена не только большей объективной вредностью первого по­ступка по сравнению со вторым, но и тем, что сопро­вождающее первое действие психическое состояние лица заслуживает большего порицания, содержит более тяжкую вину, чем психическое состояние^ при втором действии. То же самое следует сказать и о наказуемости хищения государственного имущества, с одной стороны, и мелкой кражи, с другой стороны.}

^{Сказанное, однако, не означает, что в понятие вины вносится объективный момент как таковой. К такому выводу пришел, например, О. С. Иоффе в статье «Зна­чение вины в советском гражданском праве», который относит предвидение определенного конкретного резуль­тата к объективному элементу вины, существующему, по его мнению, наряду с ее субъективными элементами, т. е. умыслом и неосторожностью}

^{На самом деле никаких объективных элементов вины не существует. Общественно опасное последствие относится к вине, т. е. к умыслу и неосторожности, не как факт объективного мира, а лишь как пред­ставление (или возможное представление) о нем субъекта, следовательно, как факт психической жизни}

^{.•субъекта.}

^{^ Диалектическое единство причинной связи и вины заключается также в том, что действительное развитие причинной связи должно соответствовать тому течению, которое при умысле предвиделось преступником, а при неосторожности могло им предвидеться. В этом вопросе ясно видна логическая зависимость содержа­ния вины от объективной стороны преступления.}

^{Возникает вопрос, какой характер должно цосить предвидение причинной связи при умысле, точнее,}

^{какой степени определенности должно достигать пред­ставление преступника о развитии причинного ряда.}

^{Некоторые старые буржуазные криминалисты, ко­торые считали, что причинная связь в уголовном праве существует там, где она вызывает последствие с необ­ходимостью, для умысла требовали предвидения не­обходимости причинной связи К}

^{Однако такое предвидение у лица имеется лишь в чрезвычайно редких случаях. Стреляя с далекого рас­стояния в своего врага, неопытный стрелок имеет лишь небольшой шанс попасть в него и хорошо понимает это, однако его действие продолжает оставаться умышлен­ным. Становление всякого конкретного события связано с таким количеством привходящих и переплетающихся обстоятельств, что человек не всегда имеет возможность с точностью учесть эти обстоятельства и их воздействие на течение причинности. Поэтому преступнику вменя­ются как умышленные и такие последствия его деятель­ности, которые он предвидел не как необходимые, а лишь как возможные.}

^{Наша судебная практика стоит на этой же точке зре* ния. В постановлении Пленума Верховного Суда СССР от 27 сентября 1946 г. сказано: «С. производил стрель­бу, зная, что от этой стрельбы могут произойти несчаст­ные последствия, зная, что такого рода стрельба может повлечь за собой не одну, а несколько жертв»[34]. В ре­зультате анализа этого постановления проф. М. М. Иса­ев приходит к выводу: «Для наличия умысла вообще, для косвенного умысла, в частности, вовсе не требует­ся, чтобы виновный предвидел неизбежность наступле­ния результата своих преступных действий. Совершен­но достато^йц) предвидения возможности его наступления» ^}

^{Однако нельзя впадать и в противоположную край­ность и довольствоваться для умысла лишь представле­нием о том, что действие лица будет, одним из необходи­мых условий преступного результата, хотя бы самым отдаленным, самым незначительным среди других фак­торов, в совокупности приведших к преступному ре­зультату.}

^{Следует отметить, что некоторые криминалисты, критикуя теорию эквивалентности, отмечают логиче­скую ошибку, допускаемую представителями указанной теории в конструкции понятия вины. Эту логическую ошибку усматривают в том, что сторонники теории экви­валентности для признания причинной связи между действием человека и наступившим преступным резуль­татом довольствуются установлением того, что действие было одним из необходимых условий последствия, а при исследовании предвидения развития причинной связи как элемента умысла причинную связь понимают более узко. В последнем случае они требуют не просто исследования того, представляло ли лицо, что его дей­ствие будет одним из необходимых условий преступного последствия, а установления предвидения им реальной возможности осуществления этого результата.}

^{Таким образом, понятие причинной связи как выра­жение объективного процесса, протекающего во внеш­нем мире, понимается ими иначе, чем то же понятие, перенесенное из области внешнего мира в область представлений субъекта. Так, по мнению проф. А. А. Пи- онтковского, «сторонники теории причинности сопсШю зте ^иа поп не проводят последовательно своих взглядов на причинность при определении содержания умысла и неосторожности. Если понимать причинность в уголовном праве как любое из необходимых условий наступления результата, то для наличия умысла было бы достаточным требовать установления сознания того, что данное условие может содействовать наступлению}

^{преступного результата. Однако фактически кримина­листы, сторонники этой теории, для установления умыс­ла требуют осознания значительно более конкретного развития причинной связи между действием и насту* пившим результатом»}

^{Последовательное проведение теории эквивалентно­сти, согласно этому взгляду, должно было бы привести к признанию умысла на убийство в том случае, когда кто-либо стрелял в другого с намерением убить и легко ранил его, а раненый погиб от автомобильной ката­строфы по дороге в больницу: лицо сознает, что его действие будет одним из необходимых условий убийст­ва. Следовательно, такое лицо пришлось бы признать ответственным за оконченное умышленное убийство. Пришлось бы признать оконченное умышленное убийст­во и в случае, когда кто-либо сажает находящего?^ на его иждивении малолетнего на самолет в надежде на то, что самолет потерпит аварию и ребенок погибнет, и по случайному стечению обстоятельств это в действи­тельности происходит.}

^{По нашему мнению, теория, признающая причин­ную связь между действием человека и преступным по­следствием в том случае, когда это действие было не­обходимым условием наступившего последствия, вовсе не вынуждена с логической необходимостью допустить в приведенных случаях наличие умысла и уголовной ответственности.}

^{В предыдущих параграфах мы уже выяснили, что реальная возможность лица оказать воздействие на фактический ход событий является предельной мысли­мой границей объективной общественной опасности. А если это так, то и содержание умысла должно быть соответственным: оно не может выйти за пределы пред­видения реальной возможности.}

^{Разберем с указанной точки зрения приведенные нами примеры. В первом примере лицо не только не предвидит, но и не имеет никакой возможности пред­видеть конкретное развитие причинной связи. Во втором примере имеется лишь случайное совпадение мечтаний лица с действительностью.}

^{И ъ самом деле, можно ли говорить о намерении лица совершить преступлейие в тех случаях, когда лицо не может рассчитывать на осуществление преступного результата, так как не имеет реальной возможности воздействовать на фактическое течение событий? Лицо может лишь желать такого результата, может мечтать о нем, но, если результат вследствие совершенно не­обычного стечения событий все же осуществится, это не будет реализацией воли субъекта, а для него самого явится полной неожиданностью.}

^{Такое понимание умысла находит свое подтвержде­ние в учении советской психологии о природе хотения. В психологии принято простое желание отличать от хотения (воления). Простое желание означает стремле­ние к определенному предмету, которое «не включает в себя еще мысли о средствах и хотя бы мысленного овладения ими» В противоположность простому же­ланию, хотение (воление) имеет место тогда, когда «к знанию цели присоединяется установка на ее реали­зацию, уверенность в ее достижимости и направлен­ность на овладение соответствующими средствами. Хо­тение— это устремленность не на предмет желания сам по себе, а на овладение им, на достижение цели. Хоте­ние имеется там, где желанна не только сама по себе цель, но и действие, которое к ней приводит»[35]. Следо­вательно, не может быть речи о существовании' воле­вого решения в тех случаях, когда на пути осуществле­ния желания лица стоят непреодолимые препятст­вия. Мы не можем хотеть, а можем лишь желать вещи, которые практически для нас невыполнимы. «Воля касается лишь того, осуществление чего зави­сит от нашей воли. А то, что для нас недостижимо, ни­когда не может быть предметом нашей воли»}

^{Умысел, включающий в себя хотение, предполагает выбор средств, которые приводят к осуществлению во­димого результата. Следовательно, волимым является только то, что находится в сфере господства воли, вы­полнение чего достижимо для человека. Напротив, то, что недоступно для господства воли, осуществление чего не зависит от человеческой деятельности, некогда не может составить предмет воли, а только предмет простого пожелания или мечты.                                                                      ^}

^{В соответствии с этим об умысле речь может идти только тогда, когда лицо предвидит возможность сво­его вмешательства в ход объективных событий и воз­действия на них. Точно так ^ же и о неосторожности можно говорить лишь в том случае, когда лицо могло предвидеть, что оно своим поступком может воздейст­вовать на осуществление преступного результата.}

^{Разберем с этой точки зрения пример, который при­водит проф. А. А. Пионтковский. Если кто-либо посы­лает другого на море в надежде на то, что последний утонет, то здесь нельзя говорить об умысле. Причине­ние Смерти во время купания в море путем покупки путевки может быть предметом лишь мечтаний и на­дежд, а не предметом воли человека. Можно лишь на­деяться на случайное наступление смерти, но нельзя хотеть (применяя термин психологии) такого последст­вия, нельзя мобилизовать свою волю на его выполне­ние, направить свой поступок как средство для реали­зации поставленной цели2.}

^{Соответственно с развитым взглядом и для неосто-}

^{1 Д. Узнадзе, Общая психология, Тбилиси, 4940, стр. 147— 148 (на грузинском языке).}

^{8 Хотя при определении прямого умысла (ст. 8 Основ уголов­ного законодательства) законодатель пользуется словом «жела­ние», однако он, по-видимому, вкладывает в него тот смысл, кото­рый в психологии содержит понятие хотения.}

^{рожной винйк требуется, чтобы лицо должно было и могло предви/Йть возможность наступления обще­ственно опасного последствия}

^{*   * *}

^{Выводы настоящей главы могут быть сведены к следующим положениям:}

^{1. В социалистическом праве считается твердо уста­новленным, что никто не может отвечать за последст­вие, предусмотренное законом, если оно не было при­чинено действием или бездействием лица и не охваты­валось его виной.}

^{2. Требование причинной связи как необходимой предпосылки уголовной ответственности объясняется тем, что социалистическое уголовное право считает возможным наказывать лицо лишь в том случае, когда совершенное им деяние представляет действительную опасность для социалистических общественных отноше­ний. В этом требовании, обеспечивающем определен­ность уголовного правосудия и проведение единой со­циалистической законности, находит свое проявление принцип социалистического демократизма.}

^{3. В требовании вины как нравственно порицаемого и осуждаемого психического отношения лица к совер^ шенному им общественно опасному деянию находят свое проявление принципы социалистического гуманиз­ма и справедливости.}

^{4.Причинная связь и вина являются двумя рдинако- во необходимыми предпосылками уголовной ответствен­ности. Ни одна из них, взятая самостоятельно и неза висимо от другой, не может обосновать уголовную от­ветственность. При этом обе указанные предпосылки уголовной ответственности являются равноценными по советскому уголовному праву.}

^{5. Соотношение причинной связи и вины в общем понятии преступления следует понимать как органиче­ское единство (не тождество) противоположностей, т. е. как единство внутреннего и внешнего, субъектив­ного и объективного.}

^{6. При изучении отдельных элементов понятия пре­ступления эти две стороны абстрагируются друг от друга:}

^{а)   Преступное деяние, во-первых, изучается со сто­роны объективных процессов, вызванных волей деятеля. В этом случае нас интересует осуществляющееся в действительности причинная связь между волевым актом и наступившим общественно опасным последст­вием, независимо от того, предвидело ли лицо преступ­ные последствия своей деятельности либо имело ли оно возможность их предвидеть.}

^{б)   Преступное деяние, во-вторых, изучается со сто­роны содержания воли. В этом случае нас интересует содержание тех представлений и эмоций, которые со­путствуют -внешнему проявлению воли. Это — процесс, протекающий в психике деятеля. Поэтому действитель­ное осуществление имеющихся у субъекта представле­ний для этого процесса не имеет значения.}

^{7. Связь между виной и объективной стороной пре­ступления устанавливается, во-первых, тем, что обще­ственно опасное деяние должно вытекать из морально предосудительного психического состояния деятеля. Преступная воля приводит в движение внешние силы и предстает как причина, вызвавшая преступное по­следствие. Таким образом, воля лица является момен­том, определяющим течение причинности, следователь­но, в этом пункте субъективное переходит в объек­тивное.}

^{С другой стороны, изменение, имевшее место во внешнем мире, т. е. общественно опасное последствие, лишь постольку может быть вменено человеческой воле, поскольку это объективнр происшедшее могло охватываться представлениями лица. Таким образом,
если внешние процессы зависимы от внутренних про­цессов, то, со своей стороны, содержание понятия вины определяется внешними процессами, отражением ко­торых она является. Отсюда последовательно вытекает, что содержание вины и ее степень в значительной мере зависят от содержания и тяжести того общественно опасного последствия, которое предвидится или должно предвидеться лицом.}

^{8. Становление всякого конкретного события связа­но с таким количеством переплетающихся обстоя­тельств, что, по общему правилу, человек не имеет воз­можности предусмотреть с точностью все эти обстоя­тельства. Достаточно поэтому, если при умысле лицо предвидело реальную возможность наступления пре­ступного результата и развитие причинной связи в ос­новных чертах, а при неосторожности — достаточно, чтобы у лица была возможность такого предвидения.}

^{----------- VII-----------}

^{ПРИЧИННАЯ СВЯЗЬ И НЕОКОНЧЕННОЕ ПРЕСТУПЛЕНИЕ}

^{§ 1.}

^{НЕПРИГОДНОСТЬ БУРЖУАЗНЫХ УЧЕЦИЙ}

^{О   ПРИЧИННОЙ СВЯЗИ ДЛЯ ОБОСНОВАНИЯ ОТВЕТСТВЕННОСТИ ЗА НЕОКОНЧЕННОЕ ПРЕСТУПЛЕНИЕ}

^{о или иное понимание причинной связи оказывает » воздействие на учение о покушении и приготовлении. Буржуазные криминалисты, идеалистически трактую­щие понятие причинной связи, неспособны найти при­знак, разграничивающий понятия покушения и приго­товления, в свойствах самой преступной деятельности и вообще указать объективное основание ответственно­сти за предварительную преступную деятельность.}

^{Неспособна это сделать прежде всего теория экви­валентности, утверждающая равноценность всех усло­вий, принимающих участие в возникновении последст­вия. Само собой разумеется, что, если все условия последствия абсолютно равноценны, то совершенно без­различно, является ли действие началом осуществления преступного намерения или, наоборот, отстоит от него еще далеко и выражается, например, лишь в прииска­нии средств для совершения преступления: с точки зре­ния теории эквивалентности оба эти действия в объек­тивном отношении равноценны в том смысле, что ни одно из них не сделалось каузальным для результата.}

^{С точки зрения теории эквивалентности, нельзя утверждать и того, что действие, являющееся началом исполнения преступления, создает опасность для его действительного осуществления и в этом смысле отли­чается от приготовительного действия, которое еще не создает такой опасности. Теория эквивалентности,
трактующзя^понятие причинной связи субъективно­идеалистически, вообще отрицает существование поня­тия опасности, т. е. возможности вреда.}

^{' Согласно этому взгляду возможность не существует объективно^ реально, а существует лишь в представле­нии мыслящего субъекта. Она не является свойством ожидаемого происшествия, а выражает лишь степень нашего ожидания. Отсюда вывод: действительность имеет дело или с необходимостью, или с невозмож­ностью. В применении к 'понятию возможности наступ­ления вредного последствия это означает следующее: если вредное последствие действительно осуществилось, то, значит, его наступление было необходимо; если же вредное последствие не* наступило, то оно и не могло осуществиться, следовательно, никакой опасности с са­мого начала не было.}

^{Так, последовательный сторонник теории эквива­лентности в русской дореволюционной литературе Г. Колоколов писал: «Относительно же неудавшегося преступного предприятия необходимо признать, что если совершенное субъектом действие не привело к осуществлению умышленного деяния, то значит, при конкретных условиях оно и не могло привести к нему, а следовательно, не было и опасным. Какой бы исход ни получила данная деятельность, исход этот яв­ляется во всяком случае необходимым результатом тех обстоятельств, при которых субъект действовал; а раз мы признаем необходимость совершившегося фак­та, возможность иного исхода представляется уже со­вершенно немыслимой» *. Такой же точки зрения при­держивался буржуазный криминалист Бури и нахо­дившийся под его влиянием Германский имперский суд[36].}

^{Отрицая понятие реальной опасности, представите­ли теории условий лишаются возможности обосновать наказуемость покушения, исходя из свойств преступ­ного деяния, и вынуждены искать признак, отграничи­вающий покушение от приготовления, в психических свойствах личности, в характере его умысла. Неудиви­тельно поэтому, что Бури и разделявший его взгляд Германский имперский суд становятся на точку зрения субъективной теории покушения. Так, по мнению Бури, покушение есть объективировавшаяся вовне преступ­ная воля; что же касается объективной стороны дея­ния, то она имеет значение лишь постольку, поскольку в ней обнаруживается противоправная воля преступ­ника [37].}

^{Однако, как неоднократно указывалось и Ч самой буржуазной литературе, субъективные теории покуше­ния неспособны дать разграничительный признак меж­ду приготовлением и покушением[38]. Твердость или интенсивность преступного настроения или преступной воли может быть совершенно одинаковой на всех эта­пах развития умышленной деятельности. Следователь­но, если будет найдено надежное средство для рас­познания преступного намерения на более ранних ступенях, то, с точки зрения субъективных теорий по­кушения, не следовало бы дожидаться того момента, когда преступник уже приступил к непосредственному осуществлению, преступления. Субъективные теории покушения с логической последовательностью должны привести к наказуемости не только всякой приготови­тельной деятельности, но даже и обнаружения умысла, если только будет доказано, что воля совершить пре­ступление у лица действительно имеется.}

^{На примере предварительной преступной деятель­ности мы, таким образом, еще раз убеждаемся в том, что субъективно-идеалистическое представление о при­чинности. при решении отдельных частных вопросов уголовного права приводит к субъективизму и расши­рению судебного усмотрения. Не напрасно некоторые буржуазные ученые сами указывают на связь субъек­тивных учений покушения с реакционными идеями со­циологической школы, для появления которой эти субъ­ективные теории подготовили почву[39].}

^{Представители теории адэкватной причинности по­пытались найти основание наказуемости покушения и признак, отграничивающий покушение от приготовле­ния, в объективных свойствах преступной деятельно­сти. В основу понятия покушения они кладут понятие опасности. Представители адэкватной теории также ис­ходят из того, что суждение об опасности не может выражать объективно и конкретно существующее соот­ношение явлений, что это — лишь чисто субъективное суждение лица, которое не осведомлено о всех усло­виях, существующих в реальной действительности, и потому на основе своего ограниченного знания считает то или иное последствие вероятным. В объективной дей­ствительности вопреки этой субъективной вероятности существует только необходимость.}

^{Однако наряду с понятием субъективной вероятно­сти представители теории адэкватной причинности вы­ставляют, как мы видели, понятие «объективной» опас­ности, которая, однако, понимается ими не как понятие конкретной, а как понятие абстрактной опасности [40].}

^{Опасность, согласно этой теории, «является вы­водом особого, абстрагированного, от действительности каузального рассмотрения, которое совершенно незави­симо от конкретной причинности и стоит рядом с ней» [41].}

^{В соответствии с основными положениями адэкват­ной теории, изложенными нами выше, опасным и в силу этого наказуемым покушением считается такое дейст­вие, которое «вообще» пригодно для того, чтобы вы­звать предусмотренное составом преступления послед­ствие. Напротив, действие, не обладающее «абстрактной .способностью» вызвать предусмотренное составом пре­ступления последствие, должно быть исключено из об­ласти наказуемого покушения [42].}

^{Против теории абстрактной опасности покушения могут быть выставлены те ^ке самые возражения, кото­рые были выставлены против адэкватной теории при­чинности.}

^{Данная теория отрицает реальный характер понятия возможности, а это является последовательный выво­дом из субъективно-идеалистического представления о причинности, из отрицания причинности, существующей в самих вещах вне мыслящего субъекта. Отрицая в соответствии с этим и понятие конкретной объективной опасности, теория абстрактной опасности не указывает реального основания для ответственности за покушение. Вёдь если опасность в реальной, конкретной действи­тельности не наличествует, а является лишь плодом абстракции от этой действительности, то непонятно, ка­ким образом это нечто нереальное и воображаемое может лечь в основу уголовной ответственности.}

^{Далее, понятие опасного действия, понимаемого как абстрактное, добывается, как мы видели, индуктивным путем на основании наблюдения над большим количе­ством случаев. Следовательно, оно не может обосно­вать уголовную ответственность, если преступник с учетом особых обстоятельств конкретного случая ис­пользовал атипичные, необычные средства для достиже­ния своего намерения.}

^{Наконец, граница между опасным и неопасным по­кушением вследствие неопределенности критерия* пред­лагаемого адэкватной теорией, является текучей и неточ­ной. Представители адэкватной теории всю тяжесть решения вопроса о наказуемости предварительной пре­
ступной деятельности перекладывают на суд, внося тем самым субъективизм и произвол в решение одного из основных вопросов уголовного права.}

^{§ 2.}

^{ПРИМЕНЕНИЕ ПОНЯТИЯ РЕАЛЬНОЙ ОПАСНОСТИ ДЛЯ ПОСТРОЕНИЯ ПОНЯТИЯ ПОКУШЕНИЯ*}

^{Возникновение понятия неоконченного преступления исторически связано с развитием и укреплением прин­ципа вины. Более того^ в наказуемости неоконченного преступления этот принцип получает свое полное и по­следовательное выражение. В то время, как в окончен­ном преступлении объективная и субъективная стороны деяния находятся в равновесии, при неоконченном пре­ступлении имеется недоразвитие объективной стороны по сравнению с субъективной. Здесь наказывается по­ступок, направленный на совершение преступления, а действительного наступления вредного последствия не требуется.}

^{Однако из этого вовсе не вытекает, что основание наказуемости неоконченного преступления следует ис­кать лишь во внутренней психической стороне деятеля, в его злой или преступной воле и что следует совершен­но игнорировать значение объективной стороны неокон­ченного преступления.}

^{Социалистическое уголовное право исходит из един­ства объективной и субъективной сторон всякого пре­ступного деяния. Наряду с виной как основанием уго­ловной ответственности оно всегда требует и объектив­ной общественной опасности поступка как равноценного с виной основания уголовной ответственности. Поэтому, если неоконченное преступление является формой со­вершения преступления, то оно не может составлять исключения из общих начал уголовной отв^тственно- сти. То обстоятельство, что при неоконченном преступ­лении последствие, к которому стремился деятель, не имеет места, вовсе не означает того, что внешняя дея­тельность здесь лишена существенного значения. На­против, и в неоконченном преступлении содержатся моменты, свидетельствующие о том, что данное дейст­вие не только выявляет преступную волю лица, но в то же время представляет и объективную общественную опасность.}

^{В соответствии с указанным положением следует прежде всего выяснить, в чем заключается объективная сторона действия при неоконченном преступлении и как должны разграничиваться отдельные стадии со­вершения преступления, в частности, чем отличается покушение от оконченного преступления, с одной сторо­ны, и от приготовительных действий, с другой стороны.}

^{Оконченное преступление представляет собой осуще­ствление всех признаков состава преступления, которое намеревалось совершить лицо, следовательно, реали­зацию вреда, предусматриваемого данным составом в качестве последствия. При покушении осуществление того вреда, который предусмотрен в составе преступле­ния, не требуется. Объективная сторона покушения выражается в создании реальной возможности на­ступления этого вреда. Вот этим признаком — созда­нием реальной возможности повреждения охраняемых социалистическим государством объектов — понятие по­кушения отличается от оконченного преступления и от приготовления к преступлению. При оконченном пре­ступлении имеется не только опасность, но и действи­тельное повреждение соответствующих объектов, а при приготовлении еще нет реальной опасности наступления вредного последствия.}

^{Следовательно, основным признаком понятия поку­шения, отграничивающим * его от приготовления, яв­ляется не особое свойство преступной воли, а особое свойство объективной стороны преступления — создание опасности наступления вреда, предусмотренного соста­вом преступления.}

^{Понятие реальной опасности, которое кладется в основу понятия покушения, в корне отличается от по­нятия опасности, которым о'перируют некоторые бур­жуазные криминалисты, в частности, представители
адэкватной теории. Адэкватная теория считает опасность не понятием, имеющим реальное содержание, а лишь суждением, имеющим формально-субъективный харак­тер. В противоположность этому советские криминали­сты понимают опасность как реальную опасность, ибо для ее существования необходимо, чтобы в действитель­ности имелись условия, которым присуща потенциаль­ная сила осуществления преступного последствия.}

^{Адэкватная теория считает понятие опасности по­нятием, построенным на абстрагировании от действи­тельности. Реальная опасность, напротив того, является конкретным понятием, сущность которого выводится из фактического соотношения условий действительности. Адэкватная теория имеет, дело лишь с воображаемой опасностью. Для диалектического же материализма опасность есть не продукт нашего суждения, а объект такового. Понятие абстрактной опасности является вы­водом из субъективно-идеалистического взгляда на причинность и закономерность. Понятие реальной опас­ности является, наоборот, выводом из признания ре­альности существующего вне нас объективного мира, реальности причинных отношений. Следовательно, наше суждение о реальной опасности основано на знании условий действительности и знании законов природы, управляющих этой действительностью.}

^{Когда мы видим начавшийся обвал скалы, мы го­ворим об опасности разрушения дома, стоящего у ме­ста начавшегося обвала. Пусть буржуазные ученые уверяют нас, что, если вследствие вмешательства чело­веческой силы обвал будет предотвращен или направ­лен в другую сторону, то, значит, никакой опасности разрушения дома не было, или что лицо, участвующее в грандиозных сражениях мировой войны и вернувшее­ся оттуда невредимым, на самом деле не подвергалось никакой опасности. Такое фарисейское суждение было высмеяно даже некоторыми буржуазными криминали­стами. «Эта чисто кабинетная мудрость,— говорит .Бин­динг,— имеет значение лишь для того, кто никфгда не подвергался опасности, никогда не защищался со всем напряжением сил и никого другого не наблюдал в та­ком жизненном положении»}

^{Понятие реальной опасности наступления преступ­ного последствия получило совершенное законодатель­ное выражение в Основах уголовного законодательства Союза ССР и союзных республик. Согласно ч. 2 ст. 15 .Основ, «покушением на преступление признается умыш­ленное действие, непосредственно направленное на со­вершение преступления, если при этом преступление не было доведено до конца по причинам, не зависящим от воли виновного».}

^{Действие, непосредственно направленное на осуще­ствление преступления, несомненно представляет оче­видную опасность наступления общественно вредного последствия.}

^{Прежде всего такое действие обладает актив­ностью, потенциальной действенностью. Оно пр^своем закономерном развитии и при отсутствии других дей­ственных условий, препятствующих наступлению резуль­тата, должно привести к причинению вреда. Это — дея­тельность, не получившая своего завершения не вслед­ствие отсутствия заложенных в ней моментов, а вследствие вмешательства других сил.}

^{Далее, при определении степени опасности большое значение имеет и величина пространственной и времен­ной близости между действием и результатом. Ведь ясно, что чем отдаленнее расстояние между действием и наступлением последствия, тем 'больше возможности для вмешательства противодействующих сил, которые А^огут направить развитие причинного ряда в другую сторону. Наоборот, чем меньше это расстояние, тем больше смыкается круг способствующих результату условий.и тем меньше вероятность вмешательства чуж­дых каузальных элементов. Начало исполнения престу­пления, самый приступ к преступной деятельности яв­ляется моментом, непосредственно прёдшествующим наступлению вредного результата. Поэтому возмож­ность развития причинного ряда в иную сторону здесь, конечно, значительно меньше, чем на других, более от­даленных ступенях преступной деятельности.}

^{Наконец, то обстоятельство, что преступник достиг уже начала стадии осуществления преступления, уве­личивает шансы наступления вредного последствия и в том отношении, что с этого момента усиливается влия­ние содействующих преступлению мотивов и ослаб-}

^{ляется влия*ц!е задерживающих мотивов. А этим уве­личивается ^объективная возможность наступления преступного результата}

^{Наоборот, в той стадии, в которой преступник еще не приступил к выполнению состава преступления, т. е. в стадии приготовительной деятельности, степень воз­можности наступления общественно опасного последст­вия настолько незначительна, что нельзя говорить о создании реальной опасности повреждения объекта, охраняемого правом. Действия, выражающиеся в «при­искании орудий или приспособлении средств или орудий или ином умышленном создании условий для соверше­ния преступления» (ч. 1 ст. 15 Основ), не являются настолько действенными, чтобы обладать потенциальной силой осуществления результата. К тому же они слиш­ком далеко отстоят от окончания преступного деяния для того, чтобы представлять собой реальную угрозу нарушения охраняемых социалистическим правопоряд­ком объектов, Как правильно замечает А. А. Пионт- ковский, «если покушение на преступление создает непосредственную опасность наступления преступного результата, то приготовление означает лишь создание условий для возможности в дальнейшем совершить пре­ступные действия»2.}

^{Некоторыми советскими криминалистами оспари­вается положение о том, что покушение на преступле­ние содержит реальную опасность повреждения объекта* преступления, а приготовление еще не содержит ее. Так,}

^{1 Это положение убедительно было развито С. П. Мокрин- ским: «Вероятие того, что субъект доведет свою деятельность до конца, сильно и резко возрастает с момента, когда для всякого стороннего наблюдателя раскрывается, наконец, истинное значение действия... Сознание, что он уже преступник, и не только в душе, но и внешним образом, гибельно влияет на его нравственно задер­живающие представления, и вместе вынуждает спешить из боязни, что его застигнут, ему помешают, его изобличат. Если Цезарь медлил и колебался до перехода через Рубикон, то сразу проявил энергию, решительность и быстроту действия, едва перешел реку. «^с!а ез* а!еа». («Наказание, его цели и предположения», в. III, Томск, 1905, стр. 433—434; его же, Покушение и приготовление в советском праве, «Советское право» 1927 г. № 1, стр. 73).}

^{* А. А. Пионтковский, Учение о преступлении по совет­скому уголовному праву. М., 1961; стр. 490; также И. С. Тишке- вич, Приготовление н покушение по уголовному праву, М., 1958, стр. 104—105.}

^{по мнению Н. Ф. Кузнецовой, покушение содержит не реальную возможность осуществления вреда, а его не­обходимость; реальная возможность наступления пре­ступного результата создается уже приготовительными действиями. «...Если считать,— пишет Н. Ф. Кузнецо­ва,— что покушение создает лишь реальную возмож­ность наступления преступного результата, то нужно прийти к выводу, будто бы возможность сама по себе превращается в действительность (в данном случае — в действительное наступление преступного результата), ибо никакой иной, отличной от действий по осуществле­нию покушения или исполнения преступления — что одно н то же — деятельности лица для наступления пре­ступного результата не требуется. Вслед за действием по исполнению преступления закономерно, и необходимо следует преступный результат. Перерыв преступной деятельности на стадии исполнения дает покушение на преступление» *.}

^{Нам кажется сомнительным утверждение, что уже приготовление к преступлению содержит реальную воз­можность наступления вредного последствия. Конечно, понятие возможности — понятие относительное и ка- кая-то, хотя и отдаленная степень возможности наступ­ления вредного последствия создается и приготовле­нием к преступлению. Но самый характер пригото­вительных действий, а также их отдаленность от действительного причинения вреда не дают оснований говорить о непосредственной и реальной опасности по­вреждения объекта, охраняемого правовой нормой. То обстоятельство, что кто-либо приобрел нож для убийст­ва человека, еще не создает реальной возможности смерти последнего. Правильнее было бы сказать, что приготовительные действия создают возможность того, чтобы’ лицо в дальнейшем приступило к осуществлению преступления или облегчило в будущем совершение преступления.}

^{Вместе с тем нельзя отождествлять возможность и действительность. Возможность содержит в себе тен­денцию к осуществлению определенного явления, но она может не превратиться в действительность. «По­
скольку гф$цесс развития не есть «гладкий» процесс беспрепятственного появления нового, а является про­цессом, в котором .сталкиваются противоположные тен- денции, то превращение возможности в действитель­ность происходит в борьбе этих тенденций, каждая из которых является носителем определенных возможно­стей, следовательно, в борьбе различных возможностей за свою реализацию»}

^{Именно этим моментом и характеризуется покуше­ние. Покушение всегда предполагает неосуществление преступного результата, предусмотренного законом, не­смотря на реальную возможность его осуществления. Причиной неудачи действия при покушении является то, что возможности осуществления преступного послед­ствия, созданной действием человека, противостояла другая, противоположная возможность, что в реальной действительности существовали другие, противополож­ные возможности, которые воспрепятствовали превра­щению возможности наступления вреда в действи­тельность.}

^{Трудно согласиться и с положением, что «действия при покушении по своему содержанию являются при­чиной преступного результата», что они «'сами по себе, без каких-либо других дополнительных действий, вызывают общественно вредные изменения в социали­стических общественных отношениях» [43].}

^{На самом деле действие, которым осуществляется покушение, может быть признано лишь причиной опас­ного состояния, но не причиной описанного в составе преступного результата, который в действительности не наступил. При покушении этот результат никогда не осуществляется. А там, где нет результата, логически не может быть и причины.}

^{Наконец, неточно утверждение, что действие при покушении само по себе вызывает вредное послед­ствие. Действие человека само по себе, взятое изоли­рованно, никогда не вызывает преступного последствия. Любое преступное последствие вызывается опреде­ленной совокупностью необходимых условий, без осуществления которых оно не имело бы места. Можно привести конкретный пример: кто-либо с намерением убийства подмешивает своему врагу в напиток яд. Для осуществления преступного последствия, т. е. смерти лица, помимо действия преступника, требуется еще действие жертвы, которая должна выпить поднесенный ему напиток. Тем не менее поднесение лицу отравлен­ного напитка является покушением на убийство, хотя смерть и не может наступить непосредственно в резуль­тате действия преступника, без дополнительной дея­тельности жертвы преступления. Неприемлемость при­веденного положения Н. Ф. Кузнецовой особенно ясно выступает в отношении случаев неоконченного покуше­ния, при которых лицо не совершает всех тех действий, которые необходимы для достижения преступного ре­зультата.}

^{Выяснив момент, разграничивающий приготовление и покушение, нетрудно решить вопрос и об обществен­ной опасности указанных действий.}

^{Выше нами было установлено, что при решении во­проса об общественной опасности деяния принимается во внимание цёлый ряд обстоятельств, среди которых, важнейшими являются: 1) цель действия, 2) степень способствования действием лица наступлению преступ­ного4 последствия и 3) общественная значимость объек­та, на который направляется посягательство.}

^{Поскольку цель действия в случаях неоконченного преступления предполагается всегда как преступная, притом одинаково преступная как при приготовлении, так и при покушении, постольку, решая вопрос об об­щественной опасности неоконченного преступления, мы можем от нее "отвлечься как от величины всегда пред­полагаемой и константной. Зато большое значение}

^{приобретает еще оЬ&н момент — это величина ил^и объ­ем вреда, который может быть причинен объекту пося­гательства.}

^{Руководствуясь указанными моментами при выясне­нии вопроса об общественной опасности неоконченного преступления, следует оговориться, что первый мо­мент—степень способствования действием наступле­нию преступного последствия — здесь мыслится как степень созданной лицом опасности наступления преступного результата, поскольку в действительности этот результат не осуществился.}

^{Из предыдущих рассуждений видно, что приготови­тельные действия содержат в себе создание-лишь не­значительной опасности наступления вредного послед­ствия и потому, по общему правилу, не могут считаться общественно опасными. Напротив, покушение создает реальную и непосредственную опасность наступления преступного последствия и потому, по общему правилу, является общественно опасным.}

^{Однако одним лишь этим моментом, т. е. выяснени­ем степени возможности наступления преступного по­следствия нельзя довольствоваться при решении вопро-. са об общественной опасности неоконченного преступ­ления, а необходимо учитывать еще, как мы уже говорили, и другие моменты, в частности, общественную значимость объекта, на который направлено посяга­тельство.}

^{Если объект, на который направлено посягательст­во, имеет особенно большую социальную ценность, то деяние должно быть признано общественно опасным даже тогда, когда им еще не создана непосредственная опасность его повреждения. Например, при государст­венных преступлениях, при особо тяжких преступле­ниях против личности или хищениях государственного имущества даже отдаленная возможность наступления вредного последствия может обосновать общественную опасность и наказуемость деяния. Следовательно, при этих преступлениях и приготовительные действия могут считаться общественно опасными. Напротив, когда деяние грозит объекту» имеющему относительно меньг щую важность с точки зрения социалистического пра­вопорядка, то в этом случае даже непосредственная опасность его повреждения не всегда обосновывает уго­
ловную ответственность, которая была бы вполне обос­нована при действительном нанесении вреда объекту посягательства.}

^{Уголовные кодексы союзных республик не содер­жат строго фиксированного в законе ограничения уго­ловной ответственности за покушение лишь преступле­ниями большей или средней тяжести. Но в случае по­кушения на совершение незначительного преступления существуют все основания для применения ч. 2 ст. 7 Основ уголовного законодательства Союза ССР и со­юзных республик.   *}

^{Третий момент, имеющий большое значение для определения общественной опасности деяния — это объ­ем вреда, который может последовать от данного пося­гательства. Если, например, действие, достигшее^тадии покушения и направленное против важного объекта — государственной собственности, грозит лишь незначи­тельным ущербом государству (например, покушение на похищение предмета стоимостью в несколько руб­лей), такое действие может быть признано явно мало­значительным и лишенным общественно опасного ха­рактера.}

^{При решении вопроса об общественной опасности деяния указанные три основных момента должны быть приняты во внимание не изолированно, а в их совокуп­ности. При этом следует учесть, что степень воз­можности наступления вредного последствия находит­ся по отношению к двум остальным моментам в об­ратно-пропорциональном отношении. Чем выше обще­ственная значимость объекта и чем больше объем воз­можного вреда, тем меньшая степень возможности наступления Преступного последствия достаточна для обоснования общественной опасности неоконченного преступления. И наоборот: чем меньше общественная значимость объекта и объем возможного вреда, тем большая.-степень возможности наступления преступного последствия может обосновать общественную опасность деяния.}

^{Значение рассмотренных трех основных моментов устанавливается в каждом отдельном случае в резуль­тате не только сопоставления их друг с другом, но и с учетом ряда других обстоятельств: места и времени сб- вершения преступления, социально-политической обета-
новки, в кото]к>й оно совершается, и т. п. В некоторых случаях общественная опасность приготовительных дей­ствий определяется их особым значением для соверше­ния преступления и их сложным характером (напри­мер, при подделке денежных знаков).}

^{В результате изложенного можно прийти к следую­щему выводу: установление того, была ли действием лица создана непосредственная и реальная опасность для охраняемых социалистическим правопорядком объектов или же действие остановилось на более отда­ленной ступени развития преступления, т. е. было ли совершено покушение или приготовление, имеет важное значение для решения вопроса об общественной опас­ности деянйя. При этом _чв то время как покушение, создающее непосредственную возможность наступления преступного последствия, в большинстве случаев содер­жит объективную общественную опасность, приготовле­ние, создающее отдаленную возможность наступления последствия, лишь в исключительных случаях является общественно опасным}

^{Понятно поэтому, что, хотя советское уголовное за­конодательство и предусматривает наказуемость при-}

^{1  Необходимо отметить, что рядом советских криминалистов до принятия Основ уголовного законодательства ставился вопрос}

^{о том, что приготовительные действия, по общему правилу, не должны влечь уголовной ответственности, а должны наказываться лишь в случаях, специально указанных в статьях Особенной части УК (см. А. А. Пионтковский, Основные вопросы уго­ловного права в проекте Основных начал уголовного законода­тельства Союза ССР и союзных республик, «Советское государство и право», 1958 г. № 9, стр. 83; М. Ковалев, Ответственность за приготовительные к преступлению действия, «Социалистическая за­конность», 1954 г. № 8, стр. 20—23; Н. В. Л я с с, Понятие и основание наказуемости приготовления и покушения, «Ученые за­писки ЛГУ», «Вопросы уголовного права и процесса», Л_м 1956, стр. 62—63). Этой точки зрения придерживаемся и мы (см. «Нака­зуемость приготовления к преступлению по советскому уголовно­му праву», «Социалистическая законность» 1954 г. № 12, стр. 10— 14; «Причинная связь в уголовном праве»,— Тбилиси, 1957, стр. 236—242); более подробно эта точка зрения развита мною в работе «Приготовление к преступлению и покушение на пре­ступление» (Тбилиси, 1961, стр. 85—99, на грузинском языке). Ое 1е^е Гегепйа приведенный взгляд мы считаем обоснованным и сейчас. В таком же духе недавно высказался М. Д. Шаргородский (см. его, Некоторые вопросы общего учения о соучастии, «Пра­воведение» 1960 г. № I, стр. 87—88).}

^{готовленйя к преступлению, однако судебные и след­ственные органы в очень редких случаях привлекают к ответственности за приготовительные действия Мож­но сказать, что ненаказуемость приготовительных дей­ствий является общим правилом, а наказуемость — исключением из общего правила.}

^{§ 3.}

^{ЗНАЧЕНИЕ ПРИЧИННОЙ СВЯЗИ ДЛЯ РЕШЕЙИЯ ВОПРОСА ОБ ОТВЕТСТВЕННОСТИ ЗА НЕГОДНОЕ ПОКУШЕНИЕ}

^{То или иное представление о причинной связи от­зывает воздействие не только-ла установление основа- ний наказуемости покушения и определение границы между покушением и приготовлением, но и на решение вопроса о негодном покушении. Этому вопросу некото­рые криминалисты придают исключительно важное зна­чение, считая, что зерно спора между различными тео­риями покушения заложено именно здесь2.}

^{Теория, отрицающая различйую действенность при­чин, участвующих в осуществлении последствия, есте­ственно должна прийти к субъективному взгляду при решении проблемы негодного покушения. Неудивитель­но поэтому, что глава теории условий М. Бури был одним из основных представителей субъективной тео­рии покушения. Исходя из того положения, что дейст­вие может быть ^или каузально (и, таким образом, при­годно) для результата или некэузально (и, следова­тельно, непригодно) для него, Бури отрицает разделение покушения на абсолютно и относительно негодное. С объективной точки зрения, для него всякое покушение есть негодное Покушение. Основанием наказуемости}

^{пбкушения, по егсГ^нейию, является преступная воля, которая нахоДит одинаковое воплощение во всех слу­чаях покушения, следовательно, и в тех, которые при­нято именовать негодным покушением К}

^{Субъективный взгляд на сущность негодного поку- _% шения разделял в русской дореволюционной литературе проф. Г. Колоколов — защитник теории эквивалентно­сти. «Если субъект выполнил все то, что считал необ­ходимым для реализации преступного умысла,— гово­рил Г. Колоколов,—то, хотя бы употребленные им средства и были совершенно несообразны, деяние его, с субъективной точки зрения, представляет нам те же самые элементы, что и покушение нормальное. Други­ми словами: при преступном предприятии с негодными средствами мы можем констатировать несомненную способность субъекта на данное преступление, и, следо­вательно, серьезную опасность его для общества с та­ким же точно правом, как в обыкновенных случаях со- па1из’а» [44].}

^{Против субъективного взгляда на сущность негод­ного покушения справедливо возражали, что этот взгляд неизбежно приводит к выводу о наказуемости покушения даже и в тех случаях, которые лежат вооб­ще за пределами физической и психической причинно­сти. Таковы, например, случаи применения разных суеверных средств: моление о смерти врага, подклады­вание костей умершего в постель врага в уверенности, что от этого произойдет смерть, и т. п. Ведь лицо, при­меняющее эти средства, вполне убеждено в их способ­ности вызвать вредный результат. Из объективной невозможности невыполнения намерения лица вовсе нельзя сделать вывода, что воля этого лица не обла­дает достаточной твердостью[45].}

^{Последовательно проводя субъективную точку зрет ния, пришлось бы далее наказывать и так называемый йеНс1иш риЫ^ит, т. е. такой случай, когда лицо, со­вершая какое-либо деяние, убеждено в его преступно­сти, хотя на самом деле это деяние не является пре­ступлением. Как правильно отметил дореволюционный криминалист Набоков, «самое наименование: с1еНс1игп риШшип указывает, что преступность здесь кроется в психике деятеля. Тот, кто, совершая известное деяние, ошибочно считает его преступлением, с субъективной;' точки зрения, так же несомненно заслуживает наказа-' ния, как если бы он не ошибался»}

^{В советской юридической литературе некоторые кри­миналисты вовсе отрицают значение проблемы негод­ного покушения. Так, по мнению Н. Ф. Кузнецовой, так называемое «негодное покушение» по существу не отли­чается от других случаев покушения[46]. Такого же вэдля- да придерживается И. С. Тишкевич[47]. Нам кажется, что отождествление негодного покушения, в особенности, по­кушения, совершенного средствами, избранными лишь по крайнему невежеству и суеверию, с обычными слу­чаями покушения, было бы оправдано лишь для тех, кто придерживается субъективной теории покушения. Одна­ко тот, кто, подобно Н. Ф. Кузнецовой и И. С. Тишке- вичу, видит основание ответственности за предвари­тельную преступную деятельность в объективной обще­ственной' опасности деяния и сущность покушения характеризует объективными признаками, тот должен отличать обычные случаи покушения от негодного по­кушения [48].}

^{При решении%|рпроса о негодном покушения следует иметь в виду, что ооычно в литературе термином «не­годное покушение> пользуются для ооозначения суще­ственно различных явлений, которые соответственно получают различную уголовноправовую оценку. Так, к покушению с негодными средствами относят и такие случаи, когда средство, избранное лицом, вполне при­годно для осуществления преступного намерения субъ­екта, но результат не наступил вследствие случайного обстоятельства (например, ошибка в выполнении пре­ступного плана), и такие случаи, когда избранное субъ­ектом средство по своим объективным свойствам вооб­ще непригодно для достижения преступного результата и ни при каких обстоятельствах не могло бы привести к нему. Нам кажется, что проблема негодного поку­шения может быть решена только исходя из природы покушения вообще.}

^{Выше было выяснено, что покушение предполагает^ непосредственную опасность осуществления преступно­го последствия. Это значит, что при покушении дейст­вие лица обладает объективной тенденцией к реализа­ции преступного намерения, оно закономерно может вызвать общественно вредное последствие. Если л»ы с этой точки зрения рассмотрим случаи, в которых из­бранное лицом средство вполне пригодно для осуще­ствления преступного результата, однако при данных конкретных обстоятельствах какое-либо случайное об­стоятельство воспрепятствовало доведению преступле­ния до конца, то, по нашему мнению, такое действие следует отнести не к негодному покушению, а к поку­шению в обычном смысле. В подобных случаях лицо не только обнаруживает антиобщественную психиче­скую установку, но и объективно создает опасность реализации преступного намерения. Тот факт, что вследствие случайного обстоятельства преступление не было доведено до конца, вовсе не доказывает невоз­можность возникновения преступного результата. Воз­можность потому и является возможностью, что она может реализоваться, но может и не реализоваться. Ненаступление результата вследствие случайного об­стоятельства характерно вообще для любого покуше­ния, и в этом смысле обсуждаемые нами случаи не составляют исключения-.}

^{Поэтому, если кто-либо стрелял из револьвера, в ко­торый вложил пулю, а погом выяснилось, что третье лицо незадолго до выстрела вынуло пулю, или если кто-либо подготовил яд для убийства человека, а в последний момент перепутал и вместо яда подал без­вредный порошок,— то во всех этих случаях лицом избрано средство, которое закономерно могло вызвать смерть человека, средство, которое имеет объективную тенденцию, а не одну лишь субъективную направлен­ность к осуществлению преступного замысла. Как пра­вильно замечает А. А. Пионтковский, в таких случаях действие лица «вообще основывается на знании реаль­но существующих связей между явлениями, на пред­ставлении о закономерном наступлении от действий ви­новного преступного результата» >. Следовательно, оно должно быть признано общественно опасным и нака­зуемым.}

^{Иначе следует обсуждать случаи, когда кто-либо пытается совершить преступление при помощи средств, которые он лишь вследствие крайнего невежества или суеверия считает пригодными для достижения преступ­ной цели, например, кто-либо с целью вытравления плода дает безвредный порошок или для убийства при­меняет квасцы и т. п.[49]. В указанных случаях ненаступ- ление результата обусловлено не какими-либо внеш­ними, случайньЛц! обстоятельствами, а самой природой использованных средств. Применение этих средств не только не представляет реальной угрозы для жизни или здоровья человека, но даже не создает условий для совершения преступления в будущем. Поэтому такие действия не могут считаться общественно опасными и наказуемыми.}

^{Преобладающее большинство советских криминали­стов отрицает ответственность за подобные случаи не­годного покушения. Так, по мнению проф. А. А. Пи- онтковского, «в тех случаях, когда негодное покушение по невежеству и суеверию субъекта основано на его предположении о таких связях между явлениями, ко­торые в действительности не существуют, следует при­знать, что покушение не заключает в себе реальной возможности осуществления преступного умысла. Та­кое негодное покушение не подходит под общее поня­тие покушения, а потому и не может влечь за собой уголовной ответственности» К Аналогичного взгляда придерживаются и криминалисты других социалисти­ческих стран. Так, по мнению чехословацкого крими­налиста В. Сольнаржа, «в случаях так называемого по­кушения с негодными средствами перед практикой не стоят, по-видимому, какие-либо затруднения, так как такое покушение не представляет для общества соци­альной опасности. Понятно, что случаи, при которых такие негодные средства используются вследствие не­знания причинных связей, должны остаться безнака­занными» [50].}

^{По указанным соображениям мы не можем согла­ситься с определением судебной коллегии по уголовным делам Московского областного суда от 24 января 1952 г. по делу Е. Последняя впрыснула двум беремен­ным женщинам сделанный ею самой безвредный рас­твор с целью вытравления плода, однако раствор оказался совершенно негодным для указанной цели. Народный суд осудил Е. за незаконный аборт, а Мос­ковский областной суд оставил приговор народного суда в силе}

^{По нашему мнению, в данном случае нельзя при­знать покушение на незаконный аборт, поскольку для этой цели по невежеству субъекта применено средство, которое не создает даже отдаленной возможности на­ступления преступного последствия.}

^{Советское уголовное законодательство специально не регламентирует вопроса о негодном покушении. Осо­бые нормы о негодном покушении содержатся в уголов­ном законодательстве Румынии и Венгрии.}

^{УК Румынской Народной Республики различает случаи, когда «исполнение преступного деяния стало невозможным, из-за порчи или недостаточности приме­ненных средств» (ч. 1 ст. 99) и случаи, «когда невоз­можность совершить деяние произошла благодаря спо­собу осуществления деяния» (ч. 4 ст. 33). Первый вид покушения считается наказуемым, а второй вовсе не считается покушением и не подлежит наказанию.}

^{УК Венгерской Народной Республики содержит спе­циальную норму относительно посягательства на не­годный объект или негодными и вместе с тем не пред­ставляющими опасности средствами. В этих случаях суд может или смягчить наказание (§ 52), или же вов­се не признать лицо виновным и не назначать наказа­ния (п. «а» § 18)-}

^{----------- VIII-------------}

^{ПРИЧИННАЯ СВЯЗЬ И СОУЧАСТИЕ В ПРЕСТУПЛЕНИИ}

^§1

^{ПРИЧИННАЯ СВЯЗЬ КАК ОБЪЕКТИВНОЕ ОСНОВАНИЕ ОТВЕТСТВЕННОСТИ ЗА СОУЧАСТИЕ}

^{у чение о причинной связи имеет особенно важное 1-У значение для обоснования ответственности за со­участие в преступлении. То или иное понимание при­чинной связи накладывает свою печать как на построе­ние понятия соучастия, так и на разграничение от­дельных видов соучастников^ Понятно поэтому, что почти ни одно специальное исследование о соучастии как в буржуазной, так и в советской уголовноправовой литературе не обходится без предварительного выяс­нения понятия причинной связи!. Однако некоторые криминалисты пытаются отрицать значение причинной связи, что влечет за собой целый ряд неприемлемых вы­водов для уголовной ответственности за соучастие.}

^{к Причинная связь является той объективной грани- 7 дальше которой не может простираться ответствен­ность за соучастие. Следовательно, соучастником в пре­ступлении может считаться лишь тот, кто совершил действие, предшествующее наступлению преступного последствия и являющееся одним из необходимых усло­вий его наступления^}

^{Это весьма важное как в теоретическом, так и в практическом отношении положение оспаривается мно­гими буржуазными криминалистами, которые стремят­ся насадить беззаконие и субъективизм в области уго­ловного права. Так, например, буржуазный юрист Е. Бирлинг, признающий реакционную •идею о возмож­ности вменения чисто «мысленной вины», считал воз­можным наличие соучастия в преступлении и в тех случаях, когда действие пособника не стоит в причин­ном отношении к преступному последствию. Для при­знания ответственности за соучастие, по мнению Бирлинга, достаточно, если кто-либо лишь предпола­гает, что он своим действием создает условия для на­ступления преступного результата, но вовсе не требует­ся действительное создание условия для такого послед­ствия. Наказанию должен подлежать всякий, кто имеет волю, расположенную оказать содействие преступле­нию, следовательно, кто находится с преступлением лишь в виновной связи. Основание ответственности со­участника целиком переносится Бирлингом в субъек­тивную сферу, а объективная сторона действия соучаст­ника совершенно игнорируется}

^{Выставленное Бирлингом положение о наказуемо­сти в качестве соучастников и тех лиц, кто имеет волю, расположенную к оказанию помощи преступле­нию, лиц, которые лишь в своем воображении, а не на самом деле способствовали совершению преступления, лишает ответственность за соучастие всякой определен­ности и открывает широкий простор для произвольных обвинений.}

^{Вопрос о причиняющем характере действий соучаст­ников, в особенности действий подстрекателя и психи­ческого пособника, был всегда камнем преткновения}

^ч

^{для тех буржуазных юристов, которые исповедуют дог­му о свободе воли. Отождествляя причинность с необ­ходимостью, а самую необходимость трактуя как без­условное принуждение, как абсолютную необходи­мость, буржуазные юристы понимают свободу воли лишь как свободу от причинной обусловленности, го­лую беспричинность.}

^{С этой точки зрения понятно, что исполнитель, ко­торый «свободно» решается на совершение преступле­ния, начинает всегда новый и самостоятельный причин­ный ряд; его решение совершить преступление не об­условлено воздействием соучастников, ибо оно есть голый произвол его автора. «Человеческая деятель­ность, вытекающая -«из свободной воли,., не допускает никакой причины, из которой сама она вытекала бы как последствие...»,— говорит буржуазный кримина­лист-индетерминист БиркмейерОтсюда последова­тельный вывод: действия соучастников не являются причиной окончательно наступившего преступного ре­зультата; свободная волевая деятельность исполнителя всегда прерывает причинную связь между действием соучастников и преступным последствием.}

^{Но если подстрекатель и пособник не стоят в при­чинной связи с наступившим результатом, то как мож­но вообще обосновать их ответственность за этот ре­зультат? Последовательным выводом из отрицания причиняющего характера соучастия и признания пере­рыва причинной связи путем свободной волевой дея­тельности исполнителя был бы отказ от наказуемости соучастников за последствие, причиненное исполните­лем, и установление ответственности за соучастие как за самостоятельное преступление. Однако это привело бы к чрезмерному смягчению ответственности за со­участие, так как подстрекательство и пособничество, взятые сами по себе, относятся по существу к области приготовительных действий.}

^{Для того чтобы избежать такого вывода, неприем­лемого для буржуазной карательной политики, буржу­азные криминалисты вынуждены были обратиться к конструкции соучастия как участия в преступлении}

^{1 К. В1гкгпеуег, ОЪег 11г5асНепЬе^п11 ипс! Каиза^изашшеп- Нап§г 1’ш 51гаГгесН{, 1885, 5. 21.}

^{другого лица. Согласно этому учению, соучастие «не содержит в самом себе основани^своей наказуемости; наоборот, наказуемость его зависит от наказуемости чужого деяния» *.}

^{Однако указание на несамостоятельную природу со­участия явно недостаточно для обоснования ответствен­ности соучастников. В чем же, собственно, основание наказуемости соучастников? Каким образом можно на­казывать их за результат, в причинении которого они не принимали участия? И в чем заключается их участие в чужом деянии, если они причинно не связаны с этим деянием?}

^{Все эти затруднения, неразрешимые для буржуаз­ного уголовного права, вовсе не возникают в теории со­ветского уголовного права. Советское уголовнд^ право исходит из детерминированности человеческого поведе­ния, которая не исключает ни свободы действия, ни ответственности за собственные поступки. Диалектиче­ский детерминизм далек от метафизического детерми­низма, который отрицает за человеком возможность господства над окружающей природой и над самим собой, слепо подчиняет все действия человека безус­ловной Необходимости и в конце концов приводит к признанию фатализма. Диалектический материализм признает возможность господства человека над приро-- дой. и над самим собой, возможность уклониться от воздействия непосредственной ситуации и подчинения своей деятельности сознательно поставленной цели. Это дает возможность советским криминалистам построить правильное учение об уголовной ответственности.}

^{«Идея детерминизма,— говорит В. И. Ленин,— уста­навливая необходимость человеческих поступков, от­вергая вздорную побасенку о свободе воли, нимало не уничтожает ни разума, ни совести человека, ни оценки его действий. Совсем напротив, только при детермини­стическом взгляде и возможна строгая и правильная оценка, а не сваливание чего угодно на свободную волю» 2.}

^{Особый характер психической закономерности дает нам}

^{4  Ф. Лист, Учебник уголовного права. Общая часть, М., 1903, стр. 247.}

^{возможности обосновать каузальный характер не толь­ко действий исполнителя, но и действий подстрекателя и пособника. Человек путем сознательной волевой дея­тельности способен влиять на окружающую среду, под­чинять ее закономерности своим целям. Но в то же время воля человека определяется не ею самой, не из пустоты, а окружающей человека средой. Поэтому, по­скольку сама воля детерминируется окружающей си­туацией, постольку человек своим волевым действием не открывает новую причинную цепь, зачеркивающую все, существовавшее до него, а продолжает уже начатую цепь причинности.}

^{С этой точки зрения нетрудно обосновать причин­ную связь между действием соучастников и наступив­шим преступным результатом.}

^{[^Установление причинной связи между деятельностью соучастников и наступившим последствием не представ­ляет затруднений прежде всего в тех случаях, когда соучастие выразилось в оказании физической помощи выполнению преступления: физический пособник со­здает необходимое условие, включающееся в физиче­скую цепь развития причинности. Он предоставляет* орудие для совершения преступления или создает дру­гие условия, без которых исполнитель не сумел бы до­стигнуть преступного результата.}

^{Более сложный характер имеет причинная связь между действием психического соучастника (подстрека­теля и интеллектуального пособника) и наступившим последствием. Психический соучастник не принимает физического участия ни в совершении преступления, ни в ето подготовке. Он лишь воздействует на волю испол­нителя. При этом исполнитель, на которого воздейст­вует психический соучастник, не является простым орудием, простым средством, которое может быть при­равнено к силам природы, как это происходит, напри­мер, при использовании невменяемого для совершения преступления. Воздействие психического соучастника должно преломиться через сознание исполнителя, сде­латься мотивом его волевой деятельности и Только та­ким образом включиться в совершение преступления.}

^{Однако ясно, что ввиду детерминированности челове-, ческого поведения и психический соучастник вклк>' - чается в общую причинную цепь, вызывающую пре-}

^{ступный результат. Подстрекатель — это лицо, которое создает в другом решимость совершить преступление. Он является инициатором преступления, его идейным вдохновителем. Он прививает самую мысль о соверше­нии преступления, создает мотивы, имеющие решающее значение для формирования умысла исполнителя. Не стоит вне причинной цепи и интеллектуальный пособ­ник, который, хотя и не возбуждает непосредственно решимости исполнителя, но укрепляет эту решимость, усиливает мотивЬг, влекущие к преступлению, или ослабляет противодействующие ему мотивы.}

^{Положение о том, что действия соучастников дол­жны находиться в причинной связи с преступным по­следствием, признается большинством советских «кри­миналистов [51]о}

^{На иной точ^е зрения стоял А. Я. Вышинский, кото­рый не считал необходимым для ответственности соуча­стников существование причинной связи между их действием н наступившим общественно опасным послед­ствием. «Вызывает сомнение,— говорил он,— правиль­ность трактовки понятия соучастия как деятельности, на­ходящейся в причинной связи с учиненным исполнителем преступным результатом... Для понятия соучастия не­обходимо наличие не причинной связи, а связи вообще данного лица с совершенным преступлением». Вышин­ский призывал советских юристов присоединиться к тем взглядам о понятии соучастия, которые существуют в английском уголовном праве. Как известно, по англий­скому уголовному праву _ч соучастниками считаются не только те лица, действия которых обусловили наступле­ние преступного последствия, но и те, которые дейст­вовали после окончания йреступления и, следовательно, не могли способствовать его совершению. Насколько широко трактует английское право понятие соучастия, Вышинский хорошо себе представлял. «По англий­скому праву,— писал он,— когда кто-либо скрывал у себя того, кто, как ему известно, совершил фелонию (шпионаж) или оказывал ему содействие, поддержку или помощь,— он рассматривается как дополнительный участник этого преступления; виновным в дополнитель­ном участии признается и тот, кто, зная, что другое лицо совершило фелонию, уклоняется от свидетель­ского показания против того, чтобы помочь ему избе­жать обвинительного приговора, и тот, кто доставляет лицу, осужденному за фелонию, орудие для того, чтобы, произведя взлом тюремной решетки или замка, оно могло бежать, или доставляет средства для подкупа тюремной стражи для того, чтобы она предоставила преступнику возможность бежать».}

^{Из приведенных примеров ясно видно, как далеко шел Вышинский, предлагая отказаться от требования причинной связи и заменяя ее «связью вообще» с пре­ступлением. Понятие «связи вообще» является настоль­ко широким и неопределенным, что замена ею понятия причинной связи могла повести к необоснованному рас­ширению уголовной ответственности. В частности, это могло привести к привлечению к ответственности за совершение преступления лиц, которые не только не}

^{принимали участия в его совершении, но узнали о нем лишь роз* {ас(шп}

^{Симптоматично, что в обоснование своей точки зре­ния Вышинский ссылается на английское уголовное пра­во, которое не только в отношении соучастия, но и во многих других отношениях представляет собой наибо­лее отсталую законодательную систему. Уравнение укрывателей и других лиц, лишь прикосновенных к преступлению, с лицами, совершившими преступление, было характерно для феодального права и давно уже отвергнуто правовыми- системами других буржуазных стран. Тем более неприемлема эта система для совет­ского уголовного права, построенного на подлинно де­мократических принципах и не допускающего ответст­венности за чужую вину.    «I}

^{К каким неприемлемым практическим выводам при­водит точка зрения Вышинского об отрицании причин­ной связи как предпосылки ответственности за соуча­стие, видно и из того, как он решает вопрос об уголов­ной ответственности членов преступной организации. Он утверждал, что участие в группе, осуществляющей ряд преступных действий, может влечь ответственность участника этой группы даже в том случае, если он сам к этим преступным действиям непосредственного от­ношения не имел и согласия на их совершение не да­вал. Взгляд Вышинского на ответственность членов преступной организации послужил «теоретической» ос­новой для привлечения к ответственности невиновных, для насаждения беззакония и произвола в период куль­та личности Сталина. В законодательном порядке он был зафиксирован в Уголовном кодексе Албании. Часть 3 ст. )4 этого Кодекса гласит: «Участник преступ­ной организации несет уголовную ответственность не только за преступления, в которых он принимал непо­средственное участие, но и за преступления, совершен- 'ные другими участниками преступной организации, если ему было известно, что совершение этих пре­ступлений входило в план деятельности преступной организации».}

^{ТочкЗК зрения Вышинского по поводу ответственно­сти членЗв преступной организации подверглась спра­ведливой критике. Так, указывалось, что эта точка зре­ния противоречит принципу индивидуальной ответствен­ности каждого участника преступления в соответствии со степенью его вины и степенью его участия в совер­шении преступления. «На практике это положение мог­ло вести лишь к необоснованным осуждениям, к применению необоснованно суровых, несправедливых наказаний к людям, вина которых была незначи­тельна *.}

^{При решении вопроса об уголовной ответственности членов преступного сообщества, в частности преступ­ной" организации, советское уголовное право не может отходить от общих принципов ответственности, йЪкоя- щихся на принципах социалистического демократизма и социалистического гуманизма. И в этих случаях лицо может отвечать лишь за совершение преступлений, в которых оно принимало участие и которые охватыва­лись его виной. Конечно, уже факт участия в антисо­ветском сообществе, даже без совершения конкретных преступлений, сам по себе является преступлением, и лицо, вступившее в такое сообщество, подлежит уго- ловной ответственности. Однако можно ли отождест­влять степень объективной общественной опасности деяния и индивидуальной вины лица, когда эта дея­тельность ограничилась лишь вступлением в преступ­ную организацию, со степенью опасности деяния и лица, когда это участие выразилось в совершении кон­кретных актов шпионажа или террористических актов и т, п.?}

^{Ясно, что советские судебные органы не подойдут с одинаковой меркой к указанным лицам, они не будут вменять общественно опасных последствий тем, кто не принимал участия в их совершении и не давал на это*}

^{своего согласия. Сколь большое значение придает новое советское уголовное законодательство моменту участия в совершении конкретно определенных деяний, видно из того, что оно даже освобождает от уголовной ответст­венности гражданина СССР, завербованного иностран­ной разведкой для проведения враждебной деятельно­сти против СССР, если он не совершил никаких дейст­вий во исполнение полученного преступного задания и добровольно заявил органам власти о своей связи с разведкой (п. «б» ст. 1 Закона об уголовной ответствен­ности за государственные преступления).}

^{Необходимо отметить, что в случаях соучастия, не связанного с преступным сообществом, советская су­дебная практика неоднократно указывала на необхо­димость существования причинной связи между^ дейст­вием соучастника и наступившим преступным последст­вием. Это положение получило ясное отражение в определении Судебной коллегии Верховного Суда СССР по делу К. и Я. Последние обвинялись в при­своении колхозного зерна, переданного им колхозом для просушки, а их жены привлекались к ответствен­ности в. качестве их соучастниц. «То обстоятельство,— говорится в определении,— что просушенное зерно К-ва и Я-ва, по предложению мужей, пересыпали в мешки и сложили ? клеть, не может служить основа­нием для признания К-вой и Я-вой виновными в соуча­стии, так как эти действия ни в какой мере не* спо­собствовали несдаче К. и Я. полученного ими зерна, которое они обязаны были сдать независимо от того, находилось ли оно в мешках или в таре, в доме и клети» !. В этом определении подчеркивается необходи­мость наличия причинной связи для пособников. К-ва и Я-ва освобождены от ответственности вследствие от­сутствия такой связи: их действия не оказали никакого влияния на течение причинности, которое*и в случае отпадения этих действий осталось бы неизменным.}

^{Из общего правила о том, что действия соучастни­ков должны находиться в причинной связи с соверше­нием преступления, Уголовный кодекс РСФСР 1926 го­да допускал одно исключение. Пособниками согласно с?. 17 этогйкКодекса считались «лица, содействующие выполнению Преступления советами, указаниями, пре­доставлением средств и устранением препятствий или же сокрытию преступника или следов преступления». Следовательно, Уголовный кодекс считал соучастниками в преступлении укрывателей, действия которых совершаются после окончания пре­ступления и в причинной связи с преступлением не стоят.}

^{Точка зрения Уголовного кодекса РСФСР 1926 года была воспринята уголовными кодексами большинства союзных республик. Исключение составляли лишь ко­дексы Украинской (1927 г), Узбекской (1926 г.) и Грузинской (1928 г.) союзных республик. Они разли­чали укрывательство, заранее * обещанное, и укрыва­тельство, заранее не обещанное, относя при этом пер­вый вид укрывательства к соучастию, а второй его вид выделяя в качестве самостоятельного преступления.}

^{Основы уголовного законодательства Союза ССР и союзных республик 1958 года восприняли точку зрения указанных кодексов. Согласно ч. 6 ст. 17 Основ пособ­ничеством считается лишь заранее обещанное укрыва­тельство. Напротив, заранее не обещанное укрыва­тельство соучастием не считается и влечет ответствен­ность лишь в случаях, специально предусмотренных уголовным законом (ст. 18 Основ).}

^{Точку зрения Основ в указанном вопросе следует признать совершенно правильной. Между заранее обе­щанным и заранее не обещанным укрывательством су­ществует глубокое принципиальное различие.}

^{Заранее обещанное укрывательство стоит в причин­ной связи с совершением преступления. Это не значит, что в причинной связи с преступлением находится самый факт укрывательства. Укрывательство всегда имеет место после совершения преступления и потому никог­да не может быть причиной преступления, так как при­чина обязательно должна предшествовать последствию. В причинной связи с последствием находится рб-еща- ние укрыть преступника-или следы преступления: лицо своим обещанием укрыть преступника или следы преступления укрепляет решимость исполнителя совер­шить преступление, усиливает мотивы, влекущие испол­нителя к преступлению, и ослабляет мотивы, противодей­
ствующие ему. Следовательно, тут речь идет о психиче­ском пособничестве.}

^{Эта идея получила ясное выражение в уголовных кодексах стран народной демократии. Так, согласно ст. 18 УК Народной Республики Болгарии, пособником считается лицо, которое «умышленно облегчает совер­шение преступления путем ...о б е щ а н и й оказать со­действие после совершения преступлениям В § 10 УК Чехословацкой Республики 1961 года указано, что «соучастником в оконченном преступлении или в покуше­нии на его совершение является тот, кто умышленно ...оказал другому лицу помощь в совершении преступле­ния, особенно путем ...обещания оказать помощь после совершения преступления.:.».}

^{На тех же позициях стоит и советская соебная прак­тика последних лет. Так, Судебная коллегия по уголов­ным делам Верховного Суда РСФСР в определении от 29 ноября 1958 г. отвергла соучастие Ю-вой в хище­нии золртых часов на том основании, что перед совер­шением преступления она не давала обещания оказать помощь в реализации похищенного и, следовательно, продажа ею восьми штук часов не находится в причин­ной связи с хищением часов Х-ом. В определении указа­но, что «хищение часов имело место в г. Ташкенте, в то время как Ю. проживает в г. Казани, а потому она и не могла оказать пособничество в совершении этого преступления Х-ом, которого она к тому же и не знала. Помощи в реализации похищенного перед совершением преступления Ю. также не обещала. Следова­тельно, какой-либо причинной связи между действиями Ю. и хищением X. часов не имеется»‘ (разрядка на­ша.— Т. Ц.).}

^{Обещание укрывательства, данное до совершения преступления, отличается от не обещанного заранее ук­рывательства н по своей субъективной стороне. В первом случае лицо предвидит, что своим обещанием скрыть преступника или следы преступления оно содействует выполнению определенного преступного деяния и желает облегчить совершение этого преступления или сознатель­но допускает это. Умысел же укрывателя направлен на совершенно иное: укрыватель предвидит, что своим по-}

^{' «Советская юстиция» 1959 г. № 3, стр. 90.}

^{ведений он препятствует раскрытию преступления и желает этого или сознательно это допускает.}

^{Различны и объекты, на которые направлены обеща­ние укрыть и самое укрывательство. При обещании ук­рывательства преступник посягает на тот же объект, на который посягает исполнитель преступления, как-то: на социалистическую собственность, жизнь человека и т. п. Действие же укрывателя, независимо от того, ка­кое преступление совершил исполнитель, всегда направ­лено на один и тот же объект — правильное осуществле­ние социалистического правосудия.}

^{В связи с ошибками, которые допускаются некоторы­ми судами при разграничении соучастия и прикосновен­ности к преступлению, Пленум Верховного Суда СССР 31 июля 1962 г. издал постановление «О судебной прак­тике по делам о заранее не обещанном укрывательстве преступлений, приобретении и сбыте заведомо похищен­ного имущества». В этом постановлении Пленума ука­зано, что «укрывательство преступления, а также приоб­ретение или сбыт имущества, заведомо добытого преступным путем, могут быть признаны соучастием, ес­ли эти действия были обещаны исполнителю до или во время совершения преступления либо по другим причи­нам ( например, в силу систематического их совершения) давали основание исполнителю преступления рассчиты­вать на подобное содействие» [52].}

^{Из признания того, что действия соучастников долж­ны находиться в причинной связи с наступившим пре­ступным последствием, вытекает ряд важных выводов в отношении неудавшегося соучастия, т. е. в отношении тех случаев, когда подстрекатель и пособник совершили определенные действия в целях способствования преступ­лению, однако эти действия по той или иной причине не имели причиняющего характера в отношении преступно­го последствия.}

^{Неудавшееся подстрекательство имеет место прежде всего тогда, когда кто-либо пытался склонят^ другое ли­цо совершить преступление, но не сумел воздействовать на него. Одна часть буржуазных криминалистов усмат­ривала в таком неудавшемся подстрекательстве простое
обнаружение умысла[53] или, в крайнем случае, приго­товление, которое не должно вызывать уголовной ответ­ственности. На такой же точке зрения стояли и более старые уголовные кодексы буржуазных стран. Однако впоследствии ряд уголовных кодексов предусмотрел на­казуемость названных случаев в качестве самостоятель­ных оконченных преступлений[54].}

^{В советской уголовноправовой литературе вполне справедливо признается, что попытка склонить другое лицо к совершению преступления, оказавшаяся без­успешной, не может рассматриваться как соучастие в преступлении, так как она не сделалась необходимым условием наступления преступного результата вследст­вие несовершения исполнителем этого преступления. Однако поскольку склонение другого лица к соверше­нию преступления, взятое само по себе, является созда­нием условий для совершения преступления, т. е. подходит под понятие приготовления, постольку такое неудавшееся подстрекательство следует рассматривать как приготовительную деятельность, следовательно, ква­лифицировать по ст. 15 и соответствующей статье Осо­бенной части УК, а не как покушение на подстрекатель­ство, т. е. по ст. ст. 15, 17 и соответствующей статье Осо­бенной части УК[55].}

^{Аналогично должен быть решен вопрос и в том случае, кЬгда подстрекатель сумел склонить другое ли­цо к совершению преступления, однако исполнитель по какой-либо причине преступления не совершил (напри­мер, добровольно отказался).}

^{От этих случаев следует отличать тот, когда подстре­кательство оказалось излишним вследствие того, что у исполнителя в момент подстрекательства уже имелась решимость совершить преступление. Эти случаи следует разделить на две категории, к которым следует под­ходить различно. К первой категории должны быть от­несены случаи, когда подстрекательство совершенно не оказало на исполнителя никакого воздействия. Эти слу­чаи должны обсуждаться так же, как и вышеуказанные. Ко второй категорий относится случай, когда склонение другого лица к совершению преступления хотя и не име­ло решающего значения для формирования умысла ис­полнителя, возникшего до этого склонения, однако оно все же оказало на исполнителя некоторое психическое воздействие в смысле укрепления в нем решимости со­вершить преступление, усиления влекущих к нему моти­вов и, наоборот, ослабления противодействующих моти­вов. Склонявший к совершению преступления в таких случаях должен нести ответственность за соучастие, но как психический пособник, а не как подстрекатель.}

^{Вопрос о неудавшемся пособничестве следует решать так же, как и вопрос о неудавшемся подстрекательстве. Неудавшееся пособничество имеет место в тех случаях, когда лицо умышленно выполнило действия, которые должны были способствовать совершению преступления, однако исполнителем преступление не было совершено или же преступление хотя и было совершено, но дейст­вия пособника не находились с ним в причинной связи (например, пособник передал исполнителю орудие для совершения преступления, но исполнитель им не восполь­зовался). Поскольку действие такого лица не находится}

^{в причинной связи с совершением преступления, не яв­ляется его необходимым условием, постольку оно не может считаться пособническим действием. Но посколь­ку это действие создавало условия для совершения или облегчения преступления, оно является приготовлением и, следовательно, должно наказываться в качестве та­кового. В тех случаях, когда исполнитель не воспользо­вался орудием, переданным ему для совершения пре­ступления, но самый факт передачи или обещания такого орудия укрепил его в решимости совершить пре­ступление, следует признать наличие психического по­собничества, так как такое действие причинно связано •с совершением преступления[56].}

^{§ 2.}

^{ПРИЧИННАЯ связь И ВИДЫ СОУЧАСТНИКОВ}

^{Значение причинной связи для соучастия не исчер­пывается тем, что каждый соучастник должен нахо­диться в причинной связи с наступившим преступным последствием. Причинная связь, по нашему мнению, яв­ляется и той основой, на которой должно быть построено разграничение отдельных видов соучастников.}

^{Это положение, естественно, отрицается защитниками теории эквивалентности, которые утверждают полную равноценность всех условий, необходимых для наступле­ния преступного последствия.}

^{И в самом деле, если внешняя деятельность соучастни­ков не может различаться в причинном отношении, то разграничение отдельных видов соучастников не может быть найдено в объективной стороне преступления — разграничительный признак может лежать лишь в субъ-‘ ективных свойствах личности.}

^{Представители теории равноценности условий дейст­вительно приходят к такому выводу. Так, по мнению Бу-* ри, исполнителем является тот, кто действует с само-}

^{стоятельной.^волей, а пособником — тот, кто действует без самостоятельной воли. Воля пособника зависит от воли исполнителя. «Если один из участников в преступ­лении преследует своей деятельностью собственную цель, а другой соучастник видит свою цель в том, чтобы первый достиг поставленной себе цели, то второй подчи­няет свою цель первому; его воля, ввиду этого мате­риального намерения, не самостоятельна...» *. Отсюда Бури делает вывод, что пособник не должен иметь и са­мостоятельного интереса: он желает последствия лишь постольку, поскольку его желает исполнитель, и пере­стает желать этого последствия, если исполнитель изме­нил свою волю. Наоборот, исполнитель действует в своем интересе, для осуществления своей самостоятель­ной воли.}

^{Субъективной точки зрения всегда придерживалась практика Германского имперского суда. И новая судеб­ная практика ФРГ проводит эту точку зрения. Так, в одном из решений Германского федерального суда го­ворится: «Для признания соисполнительства необходимо и достаточно, чтобы каждый соучастник желал причи­нить весь результат наказуемого деяния как свой собст­венный, но на основе общего решения и объединенными силами; чтобы, таким образом, каждый восполнил свою собственную деятельность в качестве посредственного ис­полнителя действиями одного или нескольких товарищей и соглашался бы, чтобы ему были вменены эти дейст­вия» [57].}

^{Особенно резко субъективная точка зрения выяви­лась в решении по делу, обстоятельства которого заклю­чались в следующем: мать незаконнорожденного обрати­лась к своей сестре с просьбой убить новорожденного. Сестра выполнила ее просьбу и собственными руками задушила ребенка. Суд первой инстанции совершенно правильно осудил мать ребенка как соучастницу (под­стрекательницу), а ее сестру — как непосредственную исполнительницу убийства. Высшая инстанция признала этот приговор неправильным и указала, что поскольку заинтересованность в последствии характерна для воли исполнителя, а такая заинтересованность была именно у матери ребенка, /го необходимо выяснить, «не следует ли признать мать исполнительницей (посредственной исполнительницей), а ее сестру — только пособницей»[58].}

^{Субъективная теория соучастия, которая исходит из ложных методологических предпосылок, непригодна и практически для целей уголовного права. Как уже не- однократно указывалось в литературе, понятие цели или интереса в большинстве случаев не относится к составу преступления и потому не может служить критерием для разграничения видов соучастников.}

^{Независимо от этого понятие о своем и чужом инте­ресе представляется крайне неопределенным и неясным. Еще Н. С. Таганцев отмечал, что это понятие «рсит весь­ма условный характер. «Без мотива, без самостоятель­ного побуждения,— говорит он,— мы не можем себе и представить сознательного участия в преступлении, и в этом отношении нет различия между лицом, действую­щим под влиянием личной мести, ревности, и наемником, совершившим преступление из корысти: человек, за деньги доставший яд для убийства, несомненно, осущест­вляет личный интерес»[59].}

^{Не более пригодна для разграничения отдельных ви­дов соучастников и та разновидность субъективной тео­рии, которая пытается заменить понятие «исполнителя состава преступления» понятием субъективного содер­жания: исполнитель тот, кто «желает деяния как собст­венного». Лицо, которое не принимало непосредственного участия в выполнении состава, все же должно отвечать как исполнитель, если оно «желало деяния как собствен­ного». .}

^{Субъективное понимание соучастия совершенно уни­чтожает понятие подстрекательства как вида соучастия. Всякий подстрекатель должен рассматриваться как ис­
полнитель Преступления, поскольку он является инициа­тором преступления и, следовательно, желает деяния как собственного. Так, Германский имперский суд в одном из своих решений признал исполнительницей убийства женщину, склонившую другого к убийству мужа, на том основании, что она лично была заинтересована в этом убийстве}

^{Таким образом, теория, которая исходит из равно­ценности всех условий для результата, с логической по­следовательностью должна отказаться от разграничения видов соучастников по объективному признаку,но, с другой стороны, она не может найти разграничительного признака в субъективной сфере, в психическом отноше­нии преступника к совершенному им преступлению.}

^{Отсюда один шаг до полного отказа от понятия соу­частия и'к провозглашению идеи о независимой и само­стоятельной ответственности лиц, совместно участвующих в совершении одного преступления. По существу к тако­му выводу пришел один из наиболее последовательных защитников теории равноценности условий Г. Колоко­лов, который указывал: «Следуя господствующей докт­рине, необходимо признать, что принципиальное разделение соучастников ничем не может быть обосно­вано»[60].}

^{Как справедливо замечает Н. С. Таганцев, «проф. Колоколов, собственно говоря, ставил крест на все учение о соучастии, как самостоятельном типе виновно­сти, хотя и посвятил ему целую монографию»[61].}

^{Другой представитель теории условий Ф. Лист также признал, что «ввиду равноценности всех условий послед­ствия, между отдельными лицами, способствующими на­ступлению последствия, не существует логической раз­ницы» [62].}

^{Точно так же норвежский ученый Гетц в своем обос­новании необходимости отказа от понятия соучастия прямо исходил из того, что: 1) все соучастники одинако­во причиняют последствие, и потому объективно между ними нельзя проводить никакого различия, 2) с другой стороны, все они действуют с умыслом совершенно тож­дественного содержания, и в этом отношении между ними тоже нет разницы. Следовательно, каждый из них должен отвечать самостоятельно за виновно совершенное им преступление, а общие определения о соучастии не только не необходимы, но даже чрезвычайно опасны, так как создают целый ряд трудно разрешимых вопросов К}

^{Теория равноценности условий подготовила, таким образом, почву для полного отказа от понятия соучастия, к чему впоследствии пришли представители социологи­ческой школы в уголовном праве.}

^{Против понятия соучастия выступали дореволюцион­ный криминалист И. Я. Фойницкий, в зарубежной бур­жуазной литературе — Гетц, Николадони, 'Макаре­вич и др.}

^{И. Я. Фойницкий исходил из того, что конструкция учения о соучастии «страдает схоластичностью построе­ния и полна презумпций, не оправдываемых природой вещей и стоящих в противоречии с началами современ­ного уголовного права»2. Для доказательства этой мысли Фойницкий приводил следующие соображения: господствующее учение о соучастии, по его мнению, чрез­мерно расширяет случаи совместной преступной деятель­ности, допуская презумпцию причинной связи между дей­ствием соучастника и последствием там, где ее нет на самом деле. Так, оно относит к пособничеству заранее обещанное укрывательство преступника или следов пре­ступления, которое следует за совершением преступления и поэтому не может считаться причиной результата3.}

^{Далее, господствующее учение заменяет отсутствие причинной связи презумпцией о единстве вины соучаст­ников, презумпцией, которая вовсе не подтверждается}

^{1   Точка зрения Гетца излагается по К. В1гкт*уег, ТеП' паНте ат УегЬгесЬеп, «Уеге1е1сЬепс1е ОаЫеПип^*, АИдететег ТеП.}

^{В. II, ВегИп, 1908, 5.87.}

^{2   И. Я- Фойницкий, Уголовноправовая доктрина о соуча* стии. «Юридический Вестник», кн. 7, 1891, стр. 8. Также Л. Ма- кагеш1С2 ЕтГйЬгип^ т сНе РЪПозорЫе Йез 51га!гесЫ5, 51и11* еаг*. 1906, 5. 377.}

^{8 См. И. Я. Фойницкий, Уголовноправовая доктрина о соучастии, стр. 13—14,}

^{зео
практическищ^опытом. Доктрина о соучастии вследствие этого является пережитком коллективного вменения, она по существу допускает ответственность за чужую вину[63].}

^{Исходя из указанных соображений, Фойницкий счи­тал, что понятие соучастия должно быть изгнано из уго­ловного права. Сколько преступников — столько и пре­ступлений. Следовательно, каждый может и должен отвечать за свое собственное преступление независимо от других лиц[64].      ^}

^{Нельзя признать правильным утверждение, что зара­нее обещанное укрывательство не стоит в причинной связи с последствием. Конечно, здесь нет физического содействия выполнению преступления, поскольку укры­вательство всегда имеет, место после совершения престу­пления. Но, как мы видели, здесь имеет место психиче­ское пособничество, поскольку обещание помощи укреп­ляет исполнителя в его решении осуществить преступный результат.}

^{Что же касается вопроса о единстве вины соучастни­ков и об ответственности за чужую вину, то это сообра­жение может быть признано правильным лишь постоль­ку, поскольку оно направлено против принципа солидарной ответственности соучастников, но не против учения о соучастии вообще. Правильное учение о соуча­стии вовсе не базируется на солидарной ответственности соучастников по принципу круговой поруки: все за одно­го и один за всех. Оно исходит лишь из представления об едином общественно опасном деянии, совместно со­вершенном несколькими лицами, не отрицая в то же время различной роли этих лиц в учинении преступле­ния, а также различия оттенков субъективного отноше­ния к последствию у отдельных участников деяния.}

^{«Это единство,— замечает проф. А. Н. Трайнин,— выражается в том, что все соучастники, как бы ни были своеобразны объективные и субъективные черты участия каждого из них в совершении преступления, всегда отве­чают за одно и то же преступление: А., стоявший на страже, Б., добывший ружье, В., ждавшиц с маши­
ной в лесу, и Г., непосредственно совершивший престу­пление,— все отвечают за убийство»[65].}

^{И в самом деле, при соучастии имеется одно престу­пление, выполненное совместно несколькими лицами. А именно: тут налицо одно и то же общественно опасное деяние, единое по своему материальному составу. Дей­ствие каждого из соучастников находится в причинной связи с данным общественно вредным результатом, дей­ствие каждого из -них необходимо для выполнения этого состава. В то же время каждый соучастник находится в виновной связи с наступившим последствием. При та­кой конструкции соучастия не может быть речи о соли­дарной ответственности друг за друга, об ответственно­сти за чужое преступление и за чужую вину. Тот, кто добывает оружие, и тот, кто ожидает с машиной*^ лесу во время совершения убийства, наказываются не за то, что исполнитель совершил убийство и что исполнитель виновен в этом, а за то, что их собственные действия стоят в причинной связи с наступившим результатом, и что они, сознавая причиняющий характер своего дейст­вия для результата, невзирая на это, содействуют его выполнению.}

^{Утверждение И. Фойницкого о самостоятельности со­става преступления каждого соучастника с логической необходимостью вытекает из понимания преступления в смысле социологической школы, т. е. в смысле личного состояния преступности, для которого внешнее действие имеет лишь симптоматическое значение. Поэтому резуль­тат преступного действия для И. Фойницкого вовсе не является существенным элементом преступления и не может служить моментом, объединяющим соучастников. Это открыто признает И. Фойницкий, который на про­тяжении всей своей работы о соучастии доказывает, что положение ^ио^ ЛеНвдиепН, 1о1 деНсК является прямым выводом из признания «предметом карательной деятель­ности самого виновника, проявившего во вне психиче­ское состояние преступности»[66].}

^{Однако для тех, кто объективному моменту придает не только симптоматическое значение, для тех, кто пре­ступлением считает лишь виновное причинение вреда
объекту, о:фяняемому правопорядком, или создание опасности его причинения, единственно правильным мо­жет быть лишь вышеизложенный взгляд на соучастие, согласно которому соучастник не выполняет какого-либо самостоятельного состава преступления, а лишь участ­вует в общем едином преступном результате, в одном и том же общественно опасном деянии.}

^{Если одна часть буржуазных криминалистов, исходя из идеи равноценности сил, участвующих в осуществле­нии преступного последствия, последовательно приходит к отрицанию понятия соучастия, то другая, более значи­тельная часть буржуазных криминалистов прилагает все усилия, чтобы согласовать основное положение своей теории причинности с существованием понятия соуча­стия. Создается целый ряд искусственных, внутренне противоречивых конструкций, стремящихся примирить непримиримое, т. е., с одной стороны, оставить непоколе­бимой идею равноценности причиняющих факторов, а с другой стороны, найти объективное различие в деятель­ности отдельных соучастников.}

^{Сторонником этого взгляда в русской дореволюцион­ной литературе являлся проф. Н. Д. Сергеевский. По его мнению, «равнозначительность всех условий для послед­ствия нисколько не исключает возможности давать раз­личным актам деятельности различную оценку с точки зрения их значения для уголовного прав а» [67].}

^{Но что же лежит в основании различной оценки уго­ловным правом объективной стороны деятельности со­участников? Н. Д. Сергеевский считает, что наука уго­ловного права бессильна дать ответ на этот вопрос. По его мнению, нельзя установить ясные и точные критерии, при помощи которых можно было бы разграничить отдельные виды соучастников и, в частности, провести грань.между главным и второстепенными виновниками. Поэтому Н. Д. Сергеевский призывает на помощь сво­бодное усмотрение суда, который, основываясь на все­сторонней оценке действий отдельных соучастников, в каждом конкретном случае должен определить, *к какому виду соучастников следует их отнести[68].}

^{Таким образом, вместо того чтобы предложить научно проверенный критерий, способный обосновать различие в деятельности соучастников, Н. Д. Сергеевский ставит решение такого важного вопроса в зависимость от субъективного мнения отдельных судей, внося тем самым неустойчивость и неопределенность в установление ответ­ственности соучастников.}

^{Чувствуя, очевидно, шаткость своего взгляда, Н. Д. Сергеевский все же пытается, под видом ориенти­ровочных примеров, выставить некоторые положения, которые должны облегчить судье решение вопроса об отнесении того или иного лица к определенному типу соучастников. И тут именно вскрывается внутренняя про­тиворечивость рассуждений Н. Д. Сергеевского.}

^{При характеристике отдельных видов соучастников Н. Д. Сергеевский, сам того не замечая, исходит из при­знания их причинной неравноценности. Так, он прямо утверждает, что «как физические, так и интеллектуаль­ные виновники могут распределять между собой причи­няющую деятельность неравномерно; отсюда различие виновников главных и второстепенных — фи­зических виновников и пособников, под­стрекателей и интеллектуальных пособников»'.}

^{Таким образом, в рассуждениях Н. Д. Сергеевского пробивается правильная точка зрения. Вопреки исход­ным положениям своей конструкции ответственности при соучастии, он окольными путями пришел к необхо­димости признания неравноценности участия отдельных лиц как основы для разграничения видов соучаст­ников.}

^{Мы не будем особо останавливаться на теориях дру­гих буржуазных криминалистов, которые признают кау­зальную равноценность действий соучастников, но в то же время считают необходимым рассматривать эти дей­ствия как юридически неравноценные. Подобные теории по существу не внесли ничего нового в учение о соучастии по сравнению с тем, что было сделано в этой области Н. Д. Сергеевским. Научная беспомощность означенных теорий является показателем того, что лишенная мате­риальной основы формально-юридическая теория, пы­
тающаяся йвстроить учение о соучастии независимо от понятия причинности, и практически никогда не может привести к удовлетворительным результатам.}

^{За последние годы в буржуазном уголовном праве получила распространение теория, которая пытается со­гласовать субъективные и объективные критерии соуча­стия и которая сама себя именует «материально-объек­тивной теорией». В основе указанной теории лежит «фи­нальное учение о действии». Представители этой теории критикуют субъективное учение о соучастии, которое счи­тает характерным для исполнителя то, что он желает деяния «как собственного», в то время как у соучастни­ка такое желание отсутствует. Лицо, осуществляющее состав преступления, при,всех обстоятельствах признается этой теорией исполнителем, хотя бы оно не желало дея­ния «как своего». «Тот, кто осуществляет признак соста­ва,— говорит Р. Маурах,— тот действует в силу неопро­вержимой презумпции как соисполнитель: деяние убивает человека. Поэтому сестра матери ребенка, утопившая его, в случае смерти ребенка... не может ссылаться на умысел пособника. По тем же основаниям лицо, при­нявшее участие в краже со взломом, и в том случае является соисполнителем, когда оно всю выручку хотело оставить своему товарищу» 1.}

^{Однако представители «финального учения о дей­ствии» не согласны и с формально-объективной теорией. Если по этой теории исполнителем может быть признан только тот, кто принимал участие в выполнении со­става преступления, то, по мнению представителей «фи­нальной теории», исполнителем наряду с ним признается и тот, кто «внешне ограничился чисто психическим актом (побуждение) или внешне осуществил только подготови­тельный или пособнический акт»2. Такой вывод Маурах делает из финального понимания действия. «Если дей­ствие,— говорит он,— это волевое движение человека, ру­ководимое человеческой волей и направленное на опре­деленную цель, то совершенные в совиновничестве дей­ствия характеризуются тем, что действия, направленные на один и тот же результат, каждым из них одинаково
предвосхищенный, представляют собой продукт объеди­ненных действий»}

^{Как видно из приведенных рассуждений, «финальная теория» использует «финальное учение о действии» для внесения субъективных элементов в учение о соуча­стии. Правда, «на голый умысел пособника не мо~ жет ссылаться тот, что осуществляет признак состава»[69], но зато тот, кто лишь подстрекал к совершению престу­пления или лишь облегчал его, может быть исполните­лем, если он «финально» направлял свое действие к результату. Поэтому, как правильно указывается в со­ветской уголовноправовой литературе, «теория финаль­ного действия применительно к институту соучастия означает модернизированную и перелицованную субъек­тивную теорию соучастия... Ее опасность заключается прежде всего в том, что она под видом исправлений и примирения крайностей, допускаемых другими концеп­циями, пропагандирует реакционные взгляды на суще­ство института соучастия в преступлении»[70].}

^{Необходимо отметить, что субъективистическое пони­мание соучастия, близкое к финальной теории, широко распространено и в швейцарском уголовном праве. Так, например, швейцарский криминалист Гафтер в качестве соисполнителя рассматривает того, кто «решающим или руководящим образом участвует в принятии решения, ведущего к преступлению, или в самом совершении де­ликта», а простым пособником считает того, кто занимает при содействии выполнению преступления лишь подчи­ненное положение и действует лишь в поддержку испол­нителя[71]. Как указывает другой швейцарский кримина­лист Г. Ф. Пфеннингер, «это мнение, по которому понятие совиновника определяется не столько по его участию в исполнительном действии, сколько по степени интенсивности его преступной воли, нашло сторонников в Союзном военном кассационном суде.., а также в Со­юзном суде... и пользуется общим признанием в науке и практике»[72].}

^{Учение «финалистов» о соучастии так же, как и тео­рия Гафтера, является наглядной иллюстрацией разви­тия в современной буржуазной уголовноправовой науке и судебной практике реакционных субъективистских взглядов, которые дают буржуазному суду возможность расширения пределов уголовной ответственности.}

^{Правильное разграничение отдельных видов соучаст­ников возможно лишь на основе учения диалектического материализма о неравноценности причиняющих факто­ров. Мы видели, что разграничение отдельных видов соучастников не может быть основано на субъективных свойствах деяния соучастников, а лишь на объективной характеристике их деятельности. С другой стороны, при изложении философских основ учения о причинности мы видели, что диалектический материализм среди причин, принимающих участие в создании последствия, выделяет причины главные, существенные, решающие и противо­поставляет их причинам нерешающим, второстепенным. Это положение диалектического материализма является особенно плодотворным для учения о соучастии, так как дает возможность подвести материальную основу под юридическое разделение типов соучастников.}

^{Действия соучастников могут представлять собой большое разнообразие в причинном отношении. Более того, роль каждого соучастника, с точки зрения- степени содействия наступлению вредного последствия, всегда различна. Нельзя представить себе двух абсолютно рав­ноценных в этом смысле действий. Однако задача уго­ловного права заключается в том, чтобы в этой беско­нечной вариации разнообразных действий найти некото­рые признаки, которые позволяют установить определенные типы соучастников.}

^{По силе каузального воздействия особое место зани­мает организатор преступления. Этот вид соучастника, который давно признавался в судебной практике и со­ветской науке уголовного права, теперь прямо преду­смотрен законом среди других видов соучастников* (ч. 4 ст. 17 Основ уголовного законодательства). Степень уча­стия организатора, создающего преступное сообщество или возглавляющего возникшую помимо него преступную организацию, или активно занятого планированием и подготовкой отдельных преступлений, или руководящего
на месте совершения преступления другими соучастни­ками, очень велика. Этот вид соучастника представляет особую общественную опасность. Вследствие действий организатора, усилия других соучастников получают определенную направленность и носят согласованный и планомерный характер; это, несомненно, повышает ве­роятность удачного завершения задуманного преступного предприятия. Кроме того, организатор оказывает сильное психическое воздействие на других соучастников: подчи­няя их волю, он усиливает решимость соучастников при­нять участие в совершении преступления и вселяет в них уверенность, что все обойдется благополучно, что, пожав плоды преступления, они сумеют избежать ответствен­ности.}

^{Таким образом, организатор именно благодаря объ­ективным свойствам своей деятельности?** особому характеру и степени участия в совершении преступления выделяется в самостоятельный вид соучастников и яв­ляется главным виновником совершенного преступления.}

^{В наступлении общественно опасного последствия различную роль играют исполнители и пособники пре­ступления.}

^{Уже самое определение в уголовном законодательстве исполнителей и пособников указывает на объективное различие, существующее между ними. Так, исполнителем преступления в соответствии с ч.З ст. 17 Основ считается лицо, непосредственно совершившее преступление. Сле­довательно, действие исполнителя имеет решающее, наи­более существенное значение для наступления преступ­ного последствия. Оно является основным звеном в цепи причинности, приведшей к общественно опасному по­следствию. Действием исполнителя осуществляется са­мый состав преступления.}

^{Пособниками согласно ч. 6 ст. 17 Основ считаются лица, которые не принимают непосредственного участия в самом выполнении преступления, но содействуют его осуществлению, облегчают его наступление. Это содей­ствие может иметь разнообразные формы: оно может вы­разиться в предоставлении средств, устранении препят­ствий, даче советов, указаний, укреплении у преступника решимости совершить преступление и т. п. Но какой бы характер ни носило пособническое действие, оно никогда не заключается в выполнении самого преступления, а
лишь в соЭй,ании условий для того, чтобы исполнитель мог осуществить состав преступления.}

^{Участие пособников, по общему правилу, выражается в таких действиях, которые при совершении преступле­ния одним лицом обычно относятся к области приготови­тельных действий. Следовательно, действия пособников обычно играют объективно менее значительную роль, чем действия исполнителей, они создают второстепенное, не решающее, менее существенное условие для насту­пления преступного последствия.}

^{Если действия исполнителей и физических пособников отличаются друг от друга различной интенсивностью, различной степенью участия в совершении-преступления, то исполнитель и подстрекатель отличаются друг от дру­га характером каузального участия в преступлении. В то время, как исполнитель принимает физическое участие в порождении преступного результата, подстре­катель включается в общую цепь причинности путем воз­буждения решения исполнителя, т. е. создания мотивов его волевого решения. Это дает повод некоторым бур­жуазным криминалистам утверждать, что подстрекатель создает для результата менее действенное условие, чем исполнитель, и что поэтому подстрекатель должен нака­зываться мягче, чем исполнитель}

^{По нашему мнению, этот вопрос должен быть решен иначе. Прежде в.сего нельзя не признать, что роль под­стрекателя в совершении преступления не всегда бывает одинакова: подстрекательство может проявиться в самых различных формах и принять «самые разнообразные от­тенки. Но нельзя отрицать того, что в целом ряде случаев активность деятельности подстрекателя не уступает, а иногда даже превышает активность исполнителя.}

^{Возьмем, например, случаи, когда подстрекателем является лицо, обладающее сильной волей и способно­стью подчинять себе других, или лицо, использующее зависимое служебное положение подчиненного, илй когда подстрекатель прибегает к таким мерам, как угроза разглашения позорящих обстоятельств и т. п. Подстре­катель, являющийся инициатором и вдохновителем пре­ступления, прививающий самую идею о нем, разрабаты- аающий конкретный план совершения преступления, вряд ли менее интенсивно вкладывается в преступлемне, чем его физический исполнитель.}

^{Напротив, действия подстрекателя и психического пособника отличаются друг от друга именно различной интенсивностью, различной силой каузального воздей­ствия. Если подстрекатель создает решающую причину для возникновения умысла исполнителя, то роль психи­ческого пособника значительно более скромна. Она ограничивается лишь укреплением решимости совершить преступление, но самая решимость возникает у исполни­теля независимо от воздействия психического пособника. Психический пособник усиливает мотивы, влекущие к совершению преступления, ослабляет противодействую­щие ему мотивы, дает советы, облегчающие совершение преступления, одним словом, способствует тЯяу, чтобы возникшее у исполнителя решение сделалось более твер­дым н легко исполнимым.}

^{Советская судебная практика придерживается объек­тивной точки зрения в разграничении отдельных видов соучастия. В подтверждение этого можно привести опре­деление Судебной коллегии по уголовным делам Верхов­ного Суда СССР по делу Д. и Ч., имеющее большое прин­ципиальное значение. Обстоятельства этого дела заклю­чаются в следующем: гр-ка Д. в отсутствие своего мужа сошлась с другим лицом и родила от него ребенка. На следующей день после родов Ч., мачеха Д., убила ребен­ка с согласия его матери. Народный суд квалифициро­вал действия Д. как убийство, а действия Ч.— как соуча­стие в убийстве. В определении по данному делу сказа­но: «Сопоставляя выводы акта с показаниями обвиняе­мых, следует признать, что Д. в убийстве ребенка уча­стия не принимала, но дала согласие на убийство путем зарытия его живым в землю. Исполнителем убийства должна считаться Ч. При этих условиях следовало ква­лифицировать действия Ч. по п.«д» ст. 136 УК РСФСР [73], а действия Д.— по этой же статье через ст. 17 УК РСФСР, а не наоборот, как это сделал народный суд»2.}

^{Из этого определения видно, что Верховный Суд СССР категорически отвергает субъективный взгляд на соучасти^мать, которая непосредственно не принимала участия в убийстве ребенка, признается соучастницей, несмотря на то, что преступление было совершено ■ ее интересах, а Ч., которая действовала в чужом интересе, признается не соучастницей, а непосредственной испол­нительницей преступления. Приведенное определение опубликовано под следующим заголовком: «Предвари­тельное согласие на "совершение преступления лица, в интересах которого преступление совершено и которое само непосредственного участия не принимало в пре­ступлении, совершенном другим лицом в интересах пер­вого, дает основание для привлечения первого лица в качестве соучастника, а второго — в качестве исполни­теля преступления»[74],}

^{Нёобходимр отметить, что судебные органы иногда допускают ошибки в разграничении соучастннков. Такая ошибка была допущена, например, Судебной коллегией по уголовным делам Верховного Суда СССР по делу Л. и др. Обстоятельства этого дела заключались в сле­дующем: Л., узнав о прибытии на автобазу автомашины с проволокой и стеклом, поручил своим подчиненным похитить для него два мотка колючей проволоки и ящик оконного стекла. Выполняя распоряжение Л., П. и М. совершили хищение и похищенное имущество доставили на квартиру Л. Судебная коллегия по уголовным делам Верховного Суда СССР квалифицировала действия Л. как действия исполнителя хищения имущества, а дей­ствия П. и М.— как пособнические действия, так как по­следние не были .сами корыстно заинтересованы в похи­щении имущества и действовали в интересах Л. Это определение было отменено постановлением Пленума Верховного Суда СССР от 5 мая 1950 г., который ука­зал: «То обстоятельство, что П. и М. не были корыстно заинтересованы и действовали в пользу Л., не может влиять на квалификацию их действий и не превращает их в пособников, поскольку они входили в состав орга­низованной группы и непосредственно участвовали в изъятии имущества с целью незаконного обращения его в собственность одного из соучастников»2.}

^{В данном случае дело касалось организованной груп­пы (шайки), созданной для хищения социалистического имущества, когда все участники группы отвечают без ссылки на статью о соучастии.}

^{Но приведенное постановление Пленума Верховного Суда СССР имеет более общее значение. Оно указывает вообще на невозможность разграничения соучастников в зависимости от субъективного признака, т. е. в зависи­мости от того, были ли отдельные соучастники лично заинтересованы в совершении преступления или действо­вали в интересах другого лица. Пленум ясно указывает, что отсутствие личной заинтересованности не может пре­вратить лиц, принимавших непосредственное участие в совершении преступления, в пособников и, наборот, осо­бая личная заинтересованность в совершении преступле­ния не может превратить'подстрекателя или пособника в исполнителя, если они не принимали непосредственного участия в совершении преступления.}

^{Положение о том, что в основании различия действий соучастников лежит идея неравноценности каузальных факторов, разделяется многими советскими криминали­стами. Как подчеркивает А. А. Пионтковский, «объектив­ный критерий в проведении разграничения между глав­ными и второстепенными соучастниками тесным образом связан с пониманием характера причинной связи при соучастии — различия между главными и второстепен­ными причинами в создании реальной возможности со­вершения преступления исполнителем»1.}

^{Эта же идея ясно выражена у проф. А. Н. Трайнина. «Весьма показательно,— указывал он,— что закон (ст. 17 УК РСФСР) предписывает при определении ответствен­ности соучастников учитывать степен ь их участия в совершении преступления, то есть ту роль, которую каждый из них играл в совершении преступления. Сте­пень причинения, таким образом, по прямому пред­писанию закона является одним из критериев, опреде­ляющих индивидуальную ответственность соучастни­ков» 2.}

^ч

^{СТЕПЕНЬ И ХАРАКТЕР УЧАСТИЯ В ПРЕСТУПЛЕНИИ КАК МАСШТАБ ДЛЯ ОПРЕДЕЛЕНИЯ РАЗМЕРА ОТВЕТСТВЕННОСТИ ЗА СОУЧАСТИЕ}

^{Разграничение видов соучастников не имело бы ни­какого практического значения, если бы уголовный закон не учитывал объективного момента при определении размера наказания.}

^{С первого взгляда может показаться, что срветское уголовное законодательство, устанавливающее одинако­вые рамки наказания для соучастников, практически не придает значения делению их на виды. Однако такая точка зрения не согласуется ни с общим духом нашего уголовного законодательства, ни с его постановлениями об ответственности за соучастие.}

^{Статья 12 «Основных начал уголовного законодатель­ства Союза ССР и союзных республик» 1924 года преду­сматривала: «Меры социальной защиты применяются в отношении всех соучастников (подстрекателей, исполни­телей, пособников) в зависимости как от степени их со­циальной опасности, так и от степени участия в преступлении»[75] (разрядка наша.— Т. Ц.).}

^{Аналогичное постановление содержалось и в соот­ветствующих статьях уголовных кодексов союзных рес-}

^{публик. Так, согласно ст. 18 УК РСФСР 1926 года, «меры социальной защиты судебно-исправительного ха­рактера определяются для каждого из соучастников в зависимости как от степени их участия в данном престу­плении, так и от степейи опасности этого преступления и участвовавшего в нем лица». Наличие этого постановле­ния давало суду возможность при установлении меры наказания в каждом отдельном случае учесть не только -степень опасности лиц, совершивших преступление, но и их объективную роль в наступлении преступного резуль­тата. «Весьма показательно,— замечал проф. А. Н. Трай­нин,— что закон предписывает при определении ответственности соучастников учитывать степень их участия в совершении преступления, то есть ту роль, которую каждый из них играл в совершении поступле­ния» '.}

^{Основы уголовного законодательства Союза ССР и союзных республик 1958 года предлагают судам при на­значении наказания учитывать «степень и характер уча­стия каждого из соучастников в совершении преступле­ния» (ч.7 ст.17). Эта норма в точности воспроизведена новыми уголовными кодексами союзных республик.}

^{Ясная позиция советского уголовного законодатель­ства в рассматриваемом вопросе находит отражение в судебной практике. Судебные органы всегда стремятся установить, к какому типу соучастников относится дан­ное лицо и, в частности, выявилось ли его участие в не­посредственном совершении самого преступления или же оно заключалось в содействии исполнению преступления.}

^{В этом отношении представляет интерес определение Судебной коллегии по уголовным делам Верховного Суда СССР по делу М., Ф. и С. Обстоятельства этого дела заключались в следующем: С. и Ф., по договорен­ности с М., проникли/С целью ограбления в квартиру К- под предлогом проверки избирательных списков. Во вр^мя мнимой проверки, когда находившаяся в квар­тира старуха Д. наклонилась к Ф., державшему заранее заготовленный список, С. несколько раз ударил ее перо­чинным ножом, а когда старуха подняла крик и упала, преступники убежали, причем С. захватил с собой}

^ч

^{33   рубля деньгами, серебряный портсигар и медаль «За доблестный труд».}

^{Квалифицировав действие С. как разбой, Судебная коллегия указала, в частности, что и действия Ф., не­смотря на то, что он не наносил ударов, следует квали­фицировать как действия соисполнителя, а не как дей­ствия пособника. В определении коллегии по этому делу сказано: «Согласно ст. 17 УК РСФСР; пособниками... являются лица, содействующие выполнению преступле­ния советами, указаниями, предоставлением средств и устранением препятствий. В данном случае Ф. не содей­ствовал преступлению, а непосредственно участвовал в самом сбвершении преступления. Действия С. и Ф. не могут рассматриваться в отрыве одно от другого, а пред­ставляют собой выполнение заранее распределенных, одновременных функций, которые в своей совокупности и осуществили единый акт нападения с целью завладе­ния имуществом» [76].}

^{В аналогичном случае О. приговором Свердловского областного суда был осужден за убийство, а Б.— за со­участие в убийстве. О. был признан виновным, в том, что на почве мести убил Е. путем нанесения ему удара гвоз­додером по голове, в то время как Б. оказал помощь О. в совершении преступления, удерживая потерпевшего за руки. Признание действий Б. пособничеством суд моти­вировал тем, что, по его мнению, Б. не был исполните­лем преступления, а устранял препятствия к его совер­шению. Не соглашаясь с такой оценкой действий Б., мы присоединяемся к тому взгляду, что «хотя Б. и не нанес ударов, повлекших смерть, его действия заключались в непосредственном умышленном участии в самом процес­се совершения преступления'. Б. являлся соисполнителем убийства» 2.}

^{Таким образом, хотя советское уголовное законода­тельство формально не связывает различного наказания с установленными типами соучастникрв, все же указацне закона о необходимости учитывать при назначении на­казания степень и характер участия лица в совершении преступления требует в каждом отдельном случае опре­делить, к какому виду соучастников относится дан­ное лицо.}

^{В то же время, предписывая суду учитывать степень участия лиц в совершении преступления, уголовный за­кон дает возможность суду варьировать наказание не только с учетом различных видов соучастия, но и в пре­делах одного и того же вида. Так, лица, принимающие участие в исполнительном действии, могут неодинаково распределить роли: например, в приведенных нами слу­чаях из судебной практики один отвлекал внимание по­терпевшей предъявлением бумаги, будто бы содержав­шей список избирателей, а другой наносил ей удары но­жом, или один держал жертву за руки, в то время как другой с нею расправлялся.}

^{Воздействие подстрекателя может имец^ тоже раз­личные оттенки, начиная от простого нашептывания, по­лунамеков и кончая угрозами, злоупотреблением слу­жебным положением и т. п. В отдельных случаях под­стрекатель может настолько интенсивно вложиться в совершенное преступление, что должен понести большую ответственность, чем исполнитель. Это находит отраже­ние в материалах судебной практики.}

^{Судебная коллегия по уголовным делам Верховного суда РСФСР согласилась с приговором суда низшей ин­станции, по которому совершивший убийство Л. был осужден по ст. 103 УК РСФСР к восьми годам лишения свободы с отбыванием первых трех лет в тюрьме, а под­стрекательница Ц. по ст. 17 и ст. 103 — к лишению свобо­ды на десять лет с отбыванием первых пяти лет в тюрьме. Из материалов дела видно, что Ц. была актив­ным инициатором совершенного убийства: она неодно­кратно уговаривала своего родственника Л. совершить убийство ее сожителя Н., от которого хотела избавиться, и добилась однажды этого согласия после угощения Л. спиртными напитками. Кроме того, Ц. принимала уча­стие в приискании средств совершения преступления и устройстве засады жертве. В связи с этим Коллегия в своем определении признала, что «действия осужден­ных квалифицированы правильно, и мера наказания из­брана им судом с учетом тяжести преступления и роли каждого из осужденных в его совершении» 1.}

^{Накой&ц, и пособничество в преступлении может вы­разиться в разнообразных действиях, некоторые из ко­торых могут иметь довольно активный характер. Возь­мем, например, случай, когда одно и то же лицо достает оружие для убийства, дает совет при составлении плана преступления, выманивает жертву из дома и обещает скрыть следы преступления и т. п. Такой соучастник хотя и не принимает участия в исполнительном действии и не создает у исполнителя решимости совершить пре­ступление, однако настолько сильно вкладывается в пре­ступное деяние, что преступный результат в значительной степени обусловлен его поведением. Это обстоятельство не может не учитываться судом при назначении меры наказания такому пособнику.}

^{Степень участия в совершении преступления предпи­сывают учитывать и уголовные кодексы стран народной демократии. Так, согласно ст. 38 Уголовного кодекса Народной Республики Болгарии, «наказание для каждого из соучастников определяется в зависимости от степени его участия в преступлении, от степени его личной об­щественной опасности, а также от степени опасности самого преступления».}

^{Устанавливая ответственность соучастников за со­вершение преступления, суд не должен упускать из виду общее правило советского уголовного права об отпаде­нии наказуемости деяния в случае отсутствия его обще­ственной опасности.}

^{Мы уже видели, что одним из моментов, имеющих су­щественное значение для определения общественной опасности деяния, является степень способствования на­ступлению преступного последствия. Это обстоятельство, безусловно, имеет значение и для ответственности со­участников. Иногда участие пособника в совершении преступления может оказаться настолько незначитель­ным, что суд может не признать его действие обществен­но опасным. В этих случаях суд должен руководство­ваться положением, содержащимся в ч. 2 ст. 7 Основ уголорного законодательства и дающим # возможность освобождать от уголовной ответственности второстепен­ных пособников.}

^{В советской судебной практике имеАи место случаи освобождения от уголовной ответственности лиц, кото* рые принимали ничтожное участие в совершении пре­
ступления. Так, Судебная коллегия по уголовным делам Верховного Суда СССР не признала общественно опас­ными действия Ц. и Ч. ввиду их явной малозначитель­ности. Действия последних выразились® том, что они ис­пользовали мясо, похищенное их мужьями; кроме того, Ч. предоставила своему мужу для похищения мяса санки, которые находились в общем владении супругов}

^{Само собой разумеется, что при выяснении общест­венной опасности действий соучастников суд должен принять во внимание не только степень способствования преступному последствию, но и все остальные моменты, в особенности социальную значимость объекта посяга­тельства. Последний момент имеет особенно большое значение для установления тяжести совершенного пре­ступления, которая также должна учитываться при определении соучастникам конкретной меры наказания. Как правильно замечает проф. А. Н. Трайнин, «если сам автор преступления — исполнитель — в силу при­мечания к ст. 6 (УК РСФСР 1926 г.— Т. Ц.) в мало­значительных случаях освобождается от уголовной от­ветственности, то тем более нецелесообразно! привлече­ние к уголовной ответственности подстрекателей и по­собников или укрывателей по малозначительным преступления#»[77].}

^{Правда, Основы уголовного законодательства Союза ССР и союзных республик в постановлениях о соучастии не предлагают наряду со степенью и характером участия в преступлении учитывать при назначении наказания и общественную опасность личности соучастника, как это делало прежнее законодательство, но это не означает, что субъективный момент не должен приниматься судом во .внимание. Критерии, содержащиеся в ст. 32 Основ, имеют общее значение и ими следует руководствоваться судам и при назначении наказания в случаях соучастия. В этой статье среди обстоятельств, подлежащих учету при назначении наказания, упоминается и общественная опасность лнчности виновного. Степень и характер обще­ственной опасности личности виновного предлагается принимать^во внимание в некоторых пунктах ст.ст. 33 и}

^{34   Осйов, в которых дается перечень смягчающих и отяг­чающих ответственность обстоятельств.}

^{Конечно, уже самая «степень участия» в некоторых случаях служит достаточно ясным показателем и степе­ни общественной опасности данного лица. Но'все же це­лый ряд других обстоятельств может свидетельствовать о личных свойствах обвиняемого, характеризующих его как общественно опасного субъекта. Так, например, по­вторное совершение преступления, мотивы, побудившие лицо принять участие в преступлении^ и т. п. — все это может оказать влияние на определение меры наказания отдельному соучастнику, а иногда эти обстоятельства могут оказаться настолько существенными, что, несмо­тря на одинаковую «степень и характер участия», они приводят к назначению одному соучастнику более суро­вого наказания, чем другому.}

^{В судебной практике встречаются и такие случаи, _лкогда, учитывая личность соучастников, суд назначает пособнику более строгое наказание, чем исполнителю, или даже применяет к последнему условное осуждение. В связи с этим представляет интерес определение Мо­сковского городского суда от 13 февраля 1954 г. по делу М. и Б., в котором сказано: «Приговор народного суда в отношении Б. (пособника.— Т. Ц.) вынесен в соответ­ствии с материалами дела и подлежит оставлению в силе. В отношении же М. (исполнителя.— Т. Ц.) приговор подлежит изменению. Вина М. полностью установ­лена,, однако меру наказания народный суд избрал без учета личности осужденного. М. ранее не судим, чистосердечно признался в преступление, является инва­лидом Отечественной войны второй группы, похищенное возвращено по принадлежности. При наличии этого судебная коллегия находят возможным применить к нему ст. 53 УК РСФСР» (имеется в виду УК 1926 года.— Т. Ц.). Как видно, судебная коллегия Московского гЪрод- ского суда сочла возможным исполнителю М. назначить наказание условно, а в отношении пособника Б. оставить без изменения приговор народного суда, которым Б. осужден к лишению свободы сроком на семь лет1.}

^{‘ См. П. И. Гришаев, Г. А. К р н г е р, Соучастие по уголов­ному праву, М., 1959, стр. 191—192.}

^{Таким образом, судебная практика последовательно отражает позицию советского уголовного законодатель­ства, считающего необходимым учитывать объективный момент,— «степень и характер участия» в преступном деянии, но^в то же время предлагающего принимать во внимание и субъективный момент — «степень обществен­ной опасности личности виновного». Совокупный учет этих двух моментов, с одной стороны, и достаточно ши­рокие рамки наказания, устанавливаемые уголовными кодексами союзных республик, с другой стороны, вполне обеспечивают суду возможность справедливой индиви­дуализации наказания для каждого участника престу­пления в соответствии со всеми обстоятельствами кон­кретного случая.}

^♦

^{Введение.}

^{I. ПОНЯТИЯ ПОСТУПКА ЧЕЛОВЕКА И ПОСЛЕДСТВИЯ ПРЕСТУПЛЕНИЯ В УГОЛОВНОМ ПРАВЕ § 1. Понятие волевого поступка 2. Понятие преступного последствия.}

^{II. КРИТИКА УЧЕНИЯ О ПРИЧИННОЙ СВЯЗИ В БУРЖУАЗНОЙ НАУКЕ УГОЛОВНОГО ПРАВА § 1. Общее состояние вопроса.}

^{§ 2. Теория эквивалентности.}

^{§ 3. Теория адэкватной причинной связи.}

^{§ 4. Теория неравноценности условий.}

^{§ 5. Теория «ближайшей причины» англо-американского права.}

^{III. ВОПРОС О ПРИЧИННОЙ СВЯЗИ В СОВЕТСКОЙ ЮРИДИЧЕСКОЙ ЛИТЕРАТУРЕ § 1. Теория «необходимого причинения»}

^{§ 2. Другие попытки решения вопроса о причинной связи в советской юридической литературе.}

^{IV. ПРИЧИННАЯ СВЯЗЬ В СОВЕТСКОМ УГОЛОВНОМ ПРАВЕ}

^{§ 1. Основные черты понятия причинной связи с точки зре­ния диалектического материализма.}

^{§ 2. Понятие причинной связи в советском уголовном праве. § 3. Общественно опасное причинение.}

^{§ 4. Вопрос о так называемом «перерыве причинной связи».}

^{§ 5. Влияние особых свойств организма потерпевшего на развитие причинной связи.}

^{V- ПРИЧИННАЯ СВЯЗЬ ПРИ БЕЗДЕЙСТВИИ}

^{$ 1. Вопрос о .причинной связи при бездействии в буржуаз­ной уголовноправовой литературе.}

^{§ 2. Вопрос о причинной связи при бездействии й советской юридическом литературе.}

^{§ 3. Обоснование причиняющего характера бездействия.}

^{VI. ПРИЧИННАЯ СВЯЗЬ И ВИНА}

^{$ 1. Причинная связь и вина как необходимые предпосылки уголовной ответственности.}

^{§ 2. Диалектическое единство вины и причинной связи в общем понятии преступления.}

^{VII. ПРИЧИННАЯ СВЯЗЬ И НЕОКОНЧЕННОЕ}

^{ПРЕСТУПЛЕНИЕ         ^}

^{§ 1. Непригодность буржуазных учений о причинной связи для обоснования ответственности за неоконченное пре­ступление.}

^{§ 2. Применение понятия реальной опасности для построения понятия покушения.}

^{§ 3. Значение причинной связи для решения вопроса об от­ветственности за негодное покушение.}

^{Церетели Тинатин Васильевна}

^{«ПРИЧИННАЯ СВЯЗЬ В УГОЛОВНОМ ПРАВЕ»}

^{Редактор С. Власов Художник Я. М. Кузанян Художественные редактор И. Ф. Федорова Технический редактор Л. К. Хлопова Корректор Л. И. Ушанов а}

^{Сдано в набор 21/1V 1963 г. Подписано в печать 8/УШ 1963 г. Формат бумаги 84 X 10в1/и. Объем: фнз. печ. л. 12.0; уел. печ. л. 19,68;}

^{учетно-изд л. 20,33. Тираж 7000.}

^{Цена 1 р. 17 к. Заказ 319. А—09323}

^{Москва. Б-64 ул. Чкалова 36/40 Госюриздат}

^{Московская типография №. $ Управления полиграфической промышленности Мосгорсовнархоэа Москва, 1-й Рижский пер., 2}